Перевод с франц. под редакцией проф. И. М. Гревса.
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
Колонат развился преимущественно на больших поместьях. Поэтому рост его шел пропорционально торжеству крупной собственности. Развитие его находилось также в зависимости от расширения земледельческой культуры путем расчистки под хлебопашество огромных пустырей в провинциях, которое совершалось в первые два века империи.
Старая латынь подразумевала под словом saltus местность, гористую и покрытую лесом, к тому же необработанную или трудно обрабатываемую1. Редко являлись такие saltus частной собственностьй, и их эксплуатировали лишь как пастбищные выгоны. Таково было первоначальное значение слова. Во времена Траяна мы видим, что оно приобрело новый смысл. Оно стало пониматься, как организованное поместье, нередко и частное, как комплекс земель, в числе которых многие уже находились под пашней. Так, например, велейская алиментарная надпись, в которой перечисляется около сорока недвижимостей, называет некоторые из них именем saltus. Мы находим здесь saltus Marianus, saltus Drusianus и десять еще других. Это уже не пустующие земли; каждая из них носит собственное имя и имеет владельца. Они не остаются без обработки: в надписи удостоверяется, что с.25 каждая приносит доход, и что ценность их иногда очень высока. Эти saltus — такие же поместья, как и другие; они похожи на те, которые именуются fundi в том же памятнике. Несколько раз в надписи даже читается: saltus sive fundi. Оба термина синонимичны2.
Не слово saltus само по себе переменило смысл, но земли переменили свой вид. Такая то земля долго оставалась впусте; теперь она возделывается и эксплуатируется; но сила привычки сохранила за ней прежнее наименование saltus. Ульпиан говорит о подобных расчистках новин, как о явлении нередком в его эпоху. «Может случиться, что обширный saltus отдается в залог кредитору; собственник оказывается не в состоянии поднять его плугом; заимодавец же пускает его под обработку и дает земле большую ценность»3. Римское завоевание, уничтожая земледельческое население, превратило много обработанных земель в saltus. В два первые века империи, наоборот, земледельческое население восстановилось, и многие saltus вновь превратились в возделанные именья4.
То, что тогда называлось saltus, могло быть безразлично и крупным, и мелким владением. Мелким оно является в велейской надписи; крупное вскрывается из слов Фронтина: «Мы часто встречаем saltus, принадлежащие частным лицам, которые настолько же обширны, как территории городских общин»5. Он описывает физиономию такого именья: «В центре находится усадьба (villa) помещика; дальше — целая цепь деревенских поселков с.26 (vici) окружает, ее как поясом»6. Под villa автор, несомненно, разумеет господское жилище со всеми его принадлежностями и многочисленными службами; под vici — группы хижин крестьян, которые обрабатывали различные части огромного владения. Так, обширные площади, раньше пустовавшие, обратились в крупные хозяйства, в пределах которых несколько селений столпилось около единого собственника.
Легко представить себе, что подобные расчистки не могли быть осуществлены без усилия многочисленных рук. Но чрезвычайно было бы важно определить, были ли то руки рабов или свободных людей. Если мы всмотримся дальше в слова Фронтина, то склонимся ко второму предположению. В самом деле, он говорит, что описываемые им поместья населены теми, кого он называет populus plebeius, то есть, племенем мелкого люда. Он не употребил бы такого выражения, если бы имел в виду рабов. Никогда несвободных не обозначали на латинском языке ни populus, ни plebs. Они составляли только familia. Выражение Фронтина могло прилагаться лишь к населению свободному. Впрочем, дальнейший текст уже прямо показывает, что дело идет здесь не о рабах. Мы видим из него, что соседние муниципальные общины требовали от этих людей причитающегося участия в исполнении местных повинностей и даже стремились привлечь их к рекрутским наборам; а это такие функции, к которым никак не могли быть причастны рабы7.
С другой стороны, можем ли мы думать, что эти с.27 свободные люди были вольными арендаторами по срочным контрактам? Это маловероятно. Чтобы поднять новину, требуется громадный труд, и последний вознаграждается лишь очень нескоро. Срочные договоры, какие практиковались у Римлян, мало подходили к такому труду, а эмфитевзис (вечная аренда) был типом контракта, тогда еще не признававшимся законом. Обратим к тому же более пристальное внимание на слова Фронтина: «Землевладельцы держат на своих saltus многочисленное племя маленьких людей». Он прибегает к слову habent, которое значит —
Государство во многих случаях делало то же, что частные люди. Императорский фиск владел многочисленными saltus8. Это были первоначально обширные пространства необработанной земли, которые сенаторское правительство довольствовалось сдавать стадовладельцам за легкое вознаграждение. Когда же народные владения (ager publicus) стали владениями императоров (ager Caesaris)9, то осуществилось нечто большее, чем простая перемена слов: произошло изменение в управлении и эксплуатации земель. Учреждено было в центральной администрации (palatium) особое ведомство, которому специально было поручено заведывание такой недвижимой собственностью и забота об увеличении ее производительности. В каждой провинции назначалось особое должностное лицо, которое именовалось procurator или rationalis; оно являлось не с.28 магистратом, но простым управителем, ведавшим хозяйство и доходы государя10. В центральной канцелярии по императорским имуществам или в ее провинциальных отделениях велось точное счетоводство; там же установились постоянные правила по управлению и выработалась в силу традиции определенная система.
В ту же самую эпоху saltus или, по крайней мере, многие из них переменили свой вид. Они были пущены под обработку и покрылись полями и виноградниками. Вместо пастухов мы видим на них теперь земледельцев. Одна надпись времен Марка Аврелия показывает нам, что saltus Massipianus (в Африке) занимают не pastores, а coloni, то есть, крестьяне-пахари11.
Исследуем, каково было социальное положение этих людей, которые, подняв saltus, продолжали его обрабатывать. Сомневаюсь, чтобы они были рабами, так как мы видим из той же надписи, что они воздвигают памятник «на свой счет». Сомневаюсь, с другой стороны, чтобы они являлись свободными фермерами, так как они стоят «в распоряжении прокуратора»12.
Правда, что в императорском хозяйстве сохранилась система сдачи земель в аренду, но только по отношению к целым именьям. Провинциальный прокуратор с.29 объявлял торги на наем каждого именья и сдавал их на краткие сроки13. Но он не мог поступать так же внутри поместья, по отношению к отдельным его участкам; здесь-то мы и находим колонов. Можно еще отметить, что в кодексах и даже дигестах такой съемщик целых императорских имений называется conductor, никогда colonus. Это, мне кажется, устанавливает различие, которое уже определилось на практике между крупным арендатором, который именуется кондуктором, и мелким земледельцем (крестьянином), который уже не может быть так назван.
Очень рано образуется, по-видимому, многочисленный класс императорских колонов. В законодательных текстах IV-го века их будут именовать — coloni rei privatae. В законах эпохи Антонинов они именуются — coloni Caesaris. Они составляют настолько значительную социальную категорию, что юрисконсульты считают нужным специально заниматься ими. Положение их ясно не определяется дигестами, но угадать его можно. Один рескрипт Марка Аврелия объясняет, что в принципе они не избавлены от муниципальных обязанностей14; этим доказывается, что они не рабы. Но император поручает прокуратору освобождать их от таких повинностей, как можно более15. Это заставляет думать, что, раз они находятся под покровительством прокуратора, они и зависят от него: а последнее предполагает личное подчинение, не соответствующее положению граждан.
Приведем еще другой рескрипт, принадлежащий Антонину: «Прокуратор имеет право запретить доступ в именья Цезаря всякому, кто совершил или может с.30 произвести насилие над императорскими колонами»16. Такое распоряжение очень выразительно; оно не только обозначает, что прокуратор охраняет колонов; оно показывает также, что в его руках находится известная полицейская власть над ними. Хоть он и не был магистратом, а являлся только личным уполномоченным собственника по управлению имениями, но именно ему поручено наблюдение за порядком на государевых землях и среди обитающего на них населения.
Один историк IV-го века случайно обнаруживает нам, как производилась подобная специальная юрисдикция, которой колоны уже были подчинены. Он рассказывает, что переворот, низложивший императора Максимина, был начат крестьянами африканской провинции. Эти земледельцы — rustici, plebs rusticana — были людьми свободными, потому что он называет их гражданами, cives. Но в тоже время они уже тесно подчинены прокуратору, так как тот, собственной властью, вопреки муниципальным магистратам и самому провинциальному наместнику, мог подвергнуть изгнанию и даже предать смерти многих из них17. Восстание вспыхнуло именно против безграничной власти и произвольной юстиции этого прокуратора. Из этого рассказа выводится, что колоны, являясь свободными гражданами по праву, на деле оказывались в полном распоряжении уполномоченного землевладельца. Кажется даже, что они сами уже как бы принадлежат фиску, как и земля, на которой они сидят, и что именно потому они и подчинены власти агента фиска.
с.31 Я должен наконец обратить внимание на одно изречение юрисконсульта Павла: «Занесение в фискальной канцелярии свободных людей в одни списки с рабами не наносит ущерба свободе людей»18. Слова эти вызывают несколько замечаний. Мы видим отсюда прежде всего, что канцелярия фиска (officium fisci) вела списки, куда заносились имена всех, принадлежавших к императорским поместьям. Такой реестр или таблица назывался descriptio. То же слово вновь встретится в одном законе IV-го века, как обозначение инвентаря поместья и находившихся на нем людей19, составлявшегося агентами фиска. Не могу удержаться еще от указания, что оно же будет повторено шесть веков спустя также для обозначения инвентаря земель и колонов. Люди, которые заносились в подобного рода descriptiones, были в общем правиле, фискальные рабы (familia fiscalis). Под этим словом — familia всегда подразумевались рабы или вольноотпущенники. Однако в то же время юрисконсульт говорит, что туда записывались и совсем свободные люди (ingenui). Наконец он подтверждает, что такое обстоятельство не составляет презумпции против их свободы: «ingenuitati non praeiudicat». Мы видим здесь, стало быть, людей свободных, записанных в книгу императорского поместья рядом с другими людьми, которые были рабами или вольноотпущенниками фиска. Юрисконсульт заботливо оговаривает при этом сохранение за ними свободы, как будто боится, что такое соседство и такое постоянное общение с несвободными может угрожать ее неприкосновенности.
Мы разобрали тексты и факты, полные важного значения. Они, по меньшей мере, показывают, что во времена Антонинов на крупных частных поместьях и на землях фиска существовал особый класс людей, безусловно отличавшихся от рабов, но тем не менее находившихся в зависимости от собственника земли, на которой они с.32 сидели. Мы ясно еще не усматриваем, каково было их положение, но мы уже предчувствуем, что оно сильно приближалось к типу колоната. Положение это лучше выясняется из одной надписи, найденной (в 1879 г.) в Тунисе, старой римской провинции Африке.
Надпись эта сохранилась в неполном виде: она когда-то была разбита, и значительный кусок ее потерян. Из четырех столбцов, на которые она разделена, один совсем исчез. То, что остается, представляет около 80 хорошо читаемых строк. В своем настоящем виде надпись доставляет ценные сведения о положении земледельческого класса в римском мире во втором веке20.
Памятник состоит из двух частей неодинаковой длины. В нем читается прежде всего длинное прошение, обращенное к императору Коммоду; затем идет короткий ответ этого государя. Есть основание думать, что и прошение, и рескрипт относятся к годам 181 и 18221. Просьба составлена крестьянами. Ответ направлен если не им самим, то, по крайней мере, должностным лицам, которым было предписано передать им волю государя. Он в самом деле был доведен до их сведения, ибо сами крестьяне, из благодарности, а также из с.33 желания увековечить полезный им документ, высекли на камне собственное длинное послание и императорский рескрипт.
Земледельцы, о которых идет речь, занимали в провинции Африке одно поместье, принадлежавшее императору. Это поместье входило в разряд тех, которые назывались saltus, и носило имя — saltus Burunitanus22. Но несмотря на такое наименование, это было именье обработанное: в надписи говорится, что в нем пахали поля и убирали хлеб23.
Может быть, это владение было похоже на те обширные saltus, принадлежавшие частным лицам, которые описывает Фронтин. Мы действительно находим в нем тот «populus plebeius», о котором упоминает автор. Стало быть, социальная картина, которая обнаружится нам сейчас из надписи, вероятно, не представляла собой чего-нибудь очень исключительного. Легко можно вообразить себе находку другой подобной надписи, которая бы относилась к одному из таких крупных поместий, «более обширных, чем территория городских общин». Может, быть, мы из нее увидели бы, что представляло собой это «население из маленького люда», которое собственник «держал» на своей земле; мы выяснили бы, какой вид имели эти поселки, «окружавшие господскую усадьбу, как бы поясом». Но в saltus Burunitanus собственником был император.
Он представлен или заменен в изучаемой надписи неким лицом, по имени Аллием Максимом, который является настоящим арендатором по контракту24. Через правильные пятилетние промежутки это большое именье сдается в аренду с торгов по распоряжению провинциального прокуратора фискальных имуществ25. Аллий, получивший право аренды, обязан уплачивать за нее императору определенную цену, как всякий арендатор; взамен этого он эксплуатирует поместье за свой с.34 собственный счет и пользуется на нем, в пределах, установленных договором, всеми правами собственника.
Ниже этого арендатора, который является скорее денежным дельцом, чем сельским хозяином, находятся те, кто на самом деле обрабатывает землю. В надписи они дают себе название rustici или coloni. Число их не обозначено: может быть, их было несколько сотен семейств; может быть, они располагались в нескольких деревнях (vici) вокруг главной барской усадьбы (villa), которая образовала как бы руководящий центр всего saltus. В надписи идет речь именно о них, об их обязанностях и правах.
Предмет их прошения к императору составляет жалоба против Аллия, который возлагал на них несправедливые требования. Они жалуются вместе с тем на провинциального прокуратора, к которому прежде всего обращались с просьбами, как к естественному начальнику и судье, но который им не помог. «Он не услышал наших жалоб, говорят они, не расследовал нашего дела за все долгие годы, в течение которых мы просим26. Еще гораздо больше, он сделался сообщником Аллия до такой степени, что отправил в именье вооруженный отряд, приказал арестовать и истязать некоторых из нас; некоторые были брошены в тюрьму, другие даже наказаны розгами, хотя они римские граждане27. Между тем, единственная наша вина заключалась в том, что мы в виду такого невиданного беззакония, молили о помощи твоего Величества в особом прошении. Мы принуждены, находясь в таком несчастии, снова прибегнуть к твоей божественной милости; мы просим тебя, священнейший император, пособить нашей беде»28.
с.35 «Мы просим тебя, чтобы, согласно статье Адрианова устава, которую мы выше выписали, ни прокуратору, ни, тем более, съемщику не допускалось увеличивать наши земельные оброки точно так же, как и дни обязательных работ или поставки рабочего скота29. Пусть дело остается так, как было установлено в письмах твоих прокураторов, которые сохраняются в архиве карфагенского округа. Пусть не налагают на нас больше чем два дня пахоты, два полотьбы (бороньбы) и два жатвы в год. Так именно и показано в постоянном уставе, который начертан на бронзовой доске»30.
«Мы только ничтожные крестьяне, поддерживающие жизнь трудом собственных рук, арендатор же — богатая особа, могущая купить благорасположение хорошими подарками. К тому же его хорошо знают прокураторы, так как он уже несколько раз подряд снимает землю. Сжалься же над нами и соблаговоли приказать священным рескриптом, чтобы нас не заставляли нести больше, чем назначено уставом Адриана, то есть, три раза по два рабочих дня в год31, чтобы мы, твои крестьяне, дети этой земли, родившиеся на ней и ею вскормленные, не подвергались притеснениям от арендаторов твоего именья»32.
Ответ императора был таков: «Император Цезарь Марк Аврелий Коммод Антонин Август Лурию Лукуллу и другим по именам: Принимая во внимание уставы и мои предшествующие распоряжения, предписываю моим прокураторам заботиться о том, чтобы не налагалось больше чем три раза по два дня обязательной работы в год, и с.36 чтобы не взыскивалось ничего против установленных правил»33.
Данная надпись высоко интересна по разъяснениям, которые она доставляет, об управлении императорскими землями; но мы теперь хотим извлечь из нее лишь то, что она сообщает об условиях жизни их крестьянского населения. Первый пункт, заслуживающий внимания, тот, что они именуются — coloni34. Это — то же слово, которым пользуются юрисконсульты той эпохи для обозначения свободных людей, которые сидят съемщиками на чужой земле по срочным договорам, скрепленным точными контрактами. Говорится ли в нашем документе об этой категории людей? Вот, что следует выяснить, рассмотрев, во-первых, свободные ли они люди, потом, есть ли у них контракты, наконец, прикреплены ли они к земле?
Прежде всего, мы видим, что наши крестьяне — свободные люди. Ни слово рабы, ни слово вольноотпущенники не встречаются в тексте35. Они называют себя маленькими людьми (mediocritas nostra)36; но это выражение, как оно ни скромно, ставит их все же гораздо выше рабского состояния. Они прибавляют: «Мы несчастные земледельцы (rustici tenues), которые зарабатывают жизнь трудами своих рук»37. Рабы так бы не выразились, ибо раб, содержащийся на счет господина, не нуждается в заботе о своей с.37 жизни. К тому же во главе группы рабов в поместье стоял бы vilicus или actor, которые были бы рабами, как и они. Рабам не предоставлялось бы обращаться с прошениями к императору. Рабы не имели бы права приносить жалобы в суд прокуратора; им нельзя бы рассуждать о количестве труда, которое с них требовалось. Невероятно, чтобы рабы по собственной инициативе начертали эту надпись; в особенности же мы тогда не увидели бы под нею подписи некоего Гая Юлия Салапута, который сам был одним из крестьян38. Это, действительно, человек, который, по-видимому, происходил от прежних вольноотпущенников дома Юлиев, но род его уже давно свободен. Он даже достиг известного положения и обладает некоторой значительностью: он называет себя magister saltus; наподобие magistri vicorum в других текстах, он представляется здесь старостой или начальником данной группы или общины сельского населения. Наконец, последнее сомнение относительно свободнорожденности наших крестьян, уничтожается указанием, что «некоторые между ними были римскими гражданами»39. Остальные, очевидно, были провинциалами или перегринами, которые еще не достигли прав римского гражданства; тем не менее и они так же свободны, как первые.
С другой стороны, однако, крестьяне saltus Burunitanus не были фермерами по контракту, как те coloni, о которых говорится в Дигестах. Единственным контрактом, о котором упоминается в документе, является тот, по которому все именье сдано в аренду Аллию Максиму. Он один назван — conductor. Он один был здесь фермером по срочному договору и за определенно с.38 установленную денежную плату. Что касается наших крестьян, у них нет контракта на съемку тех малых клочков земли, которые каждый занимает. Если бы они обладали таким договором, они бы, наверно, указали на него, сообщили бы его сроки и условия. Они не могли не сослаться на свой lex conductionis, и лучшим аргументом для них в таком случае было бы доказать, что договор нарушен.
Между тем они не только не ссылаются ни на какой контракт, но напоминают, что обязательства их определены в уставе, который они именуют то forma perpetua, то lex Hadriana. Оба выражения равнозначащи. Слово forma, или уменьшительное formula, обозначало сущность каких-нибудь правил. Слово lex не всегда понималось на латинском языке в том же смысле, как наше — «закон». Говорилось lex mancipii по отношению к акту продажи, lex conductionis для обозначения договора о найме40. Слово lex применялось к наименованию всякого документа, налагавшего обязательство даже в кругу частноправовых отношений и между частными людьми. То, что наши крестьяне называют lex Hadriana, не представляет, по нашему мнению, закона с характером государственным, который применялся бы ко всей империи41. Это именно устав, относящийся только к крестьянам — и то не ко всем в с.39 римском мире, а только к тем, которые сидели на императорских поместьях. Возможно даже, что он предназначался специально для одного saltus Burunitanus. Автором его был император Адриан; но заметим хорошенько, что он издал его именно как владелец поместья, а не как император. Из всего этого мы можем вывести, что отношения между собственником и крестьянами здесь устанавливаются не контрактом, а распоряжениями и правилами, продиктованными одним землевладельцем.
Наши крестьяне отличаются еще в одном пункте от фермеров, о которых говорят юрисконсульты: оброк, который они обязаны вносить владельцу, не выражен в денежных ценах. Надпись не упоминает ни определенной арендной платы (merces), ни дня ее внесения (pensio). Мы не читаем нигде слова pecunia, нет речи о «недоимках» (reliqua). Ни одной черты, из которой бы узнавался фермер по контракту, здесь нет. То, чем наши крестьяне обязаны по отношению к собственнику земли, или его заместителю Аллию, — обозначается именем partes agrariae с одной стороны, operae — с другой. Значение этих двух терминов раскрывается с полною ясностью. Partes agrariae — это доля урожая. Один закон в кодексе Феодосия обозначает то же самое словом agraticum и прибавляет пояснение: это то, что землевладелец получает после жатвы42. Operae — это дни барщинной работы43; iugum, которое тут же к ним прибавляется, — это пара быков, с которыми крестьянин пашет. Наши люди, следовательно, — съемщики из части продукта. Тем самым они вполне отличаются от настоящего арендатора по римскому праву. Отличаются они от него и обязательными работами, которые на них лежат. Ясно видно, что кроме имени нет ничего общего у этих coloni с теми, о которых говорится в Дигестах, хотя те и другие были современниками.
Остается узнать, являлись ли эти крестьяне вечными держальцами. Мы уже могли заметить, что устав, который регулирует их жизнь, назван вечным (forma perpetua)44. На месте временных и изменчивых условий, с.40 каковыми бы являлись требования пятилетнего найма, здесь — условия определены навсегда. В самом деле, к моменту, когда была высечена на камне наша надпись, устав Адриана уже действовал, по крайней мере, пятьдесят лет, и по всему видно, что он должен был сохранять силу и на будущее время. Крестьяне и не стремятся отделаться от него; напротив, они настаивают на его точном выполнении.
Конечно, дело могло слагаться и так, что условия держанья оставались неизменными, но сами держальцы менялись. Текста устава у нас под руками нет. Поэтому мы не можем сказать, возлагал ли он на приходящих съемщиков обязательство оставаться в поместье навсегда. Я склонен думать, что такого правила в нем не было. Но если я не вижу в надписи указания на закон, который воспрещал бы людям сходить с земли, то наоборот, вижу, что они фактически ее не покидали. Они объявляют себя «сынами поместья» (vernulae et alumni saltus)45. Если они на нем родились, значит и отцы их там жили. Вероятно, для их именно семейств составлен был устав Адриана, и весьма возможно, что эти семейства находились уже здесь до его составления. Те же крестьяне заявляют еще, что они «приносят жалобы уже много лет» (per tot retro annos). Вот, стало быть, сколько лет они тут сидят! Если они давно уже недовольны своим положением, почему же они не ушли? Мне не удается найти закона, который запрещал бы оставлять землю. Но очевидно одно: они остались на ней. Они даже не выражают намерения уходить. Напротив, из нескольких мест их письма к императору выводится, что они останутся, что бы ни случилось. Кажется, будто их задерживает либо привязанность, которая обычно соединяет с.41 крестьянина с землей, раз он вложил в нее свой труд, либо страх, что они не найдут других земель для обработки, ни других средств для жизни.
В изученном памятнике перед нами обнаружились люди, социальное положение которых уже со второго века характеризуется тремя чертами, по которым узнаются колоны: они — свободные люди, а не рабы; они — держальцы чужой земли без контракта; они, наконец, фактически, если не по закону — остаются на снятых участках навсегда.
Каким образом эти люди или их предки поместились на данной земле? Надпись этого не сообщает, и мы можем высказывать в ответ на вопрос только догадки. Они были свободными людьми; ни узы рабства, ни зависимые отношения вольноотпущенничества не связывали их личностей с собственником земли. Они искали земель для обработки. Они натолкнулись на данное поместье, в котором недоставало рабочих рук. Они предложили себя для его обработки и были приняты. Но контракта они не заключали; может быть, не пришло им в голову обеспечить себя им; может быть, они были слишком бедны и не обладали скотом и орудиями, которых всякий арендатор обязан был представлять как гарантию хорошей обработки, а также как «залог» в обеспечение правильного внесения арендной платы. Может быть, даже самое состояние земли в поместье во время их прибытия было таково, что их нельзя было взять в качестве настоящих фермеров. Этот saltus тогда, по всей вероятности, представлял собой девственную почву: то было огромное пространство лесов и пустошей. Как же могли новопришельцы обязаться платить определенную денежную сумму за землю, которая могла принести плод лишь нескоро? Могли ли они даже знать, что и сколько она даст?
Но закон был ясен: раз они отказывались вносить хозяину денежную плату, контракта для них не существовало. Между ними и владельцем заключалось только устное соглашение46. Они условились, что если когда-нибудь с.42 съемщикам удастся получить урожай, то такую-то часть его они предоставят помещику. Было также установлено, что крестьяне будут давать господину столько-то барщинных дней. Таким образом, эти люди вступили в поместье, как простые держальцы, а не как фермеры по контракту. Впрочем, условия были, вероятно, не тяжелы, и земля оказалась порядочною; чем дольше они на ней жили, тем больше чувствовали, что в их интересах оставаться там же и дальше. Ни собственник не думал их выдворять, ни сами они не хотели уходить с занятой земли. Они прожили здесь всю жизнь, здесь же после них продолжали трудиться их сыновья. Так сам человек мало-помалу вкоренился в землю гораздо раньше появления закона, который прикрепил его к ней. Он сделался добровольным колоном раньше чем стал таковым по принуждению. Привычки и выгода подготовили то, что должен был впоследствии формулировать и потребовать закон.
ПРИМЕЧАНИЯ