История Рима.

Книга первая
До упразднения царской власти.

с.173

Уме­нье изме­рять под­чи­ня­ет чело­ве­ку мир; бла­го­да­ря его уме­нью писать его позна­ния не так брен­ны, как он сам; а эти два искус­ства достав­ля­ют ему то, в чем ему отка­за­ла при­ро­да — все­мо­гу­ще­ство и веч­ность. Исто­рия и впра­ве и обя­за­на следить за наро­да­ми и на этих путях.

Ита­лий­ские меры

Чтобы мож­но было мерить, долж­ны пред­ва­ри­тель­но раз­вить­ся поня­тие о еди­ни­цах вре­ме­ни, про­стран­ства и веса и о состо­я­щем из рав­ных частей целом, т. е. о чис­лах и чис­ло­вой систе­ме. Для это­го при­ро­да пред­став­ля­ет сле­дую­щие точ­ки опо­ры: для вре­ме­ни — пери­о­ди­че­ское появ­ле­ние солн­ца и луны, т. е. сут­ки и месяц; для про­стран­ства — дли­ну чело­ве­че­ской ступ­ни, кото­рую лег­че изме­рить, чем руку; для тяже­сти — тот груз, кото­рый чело­век может взве­ши­вать (lib­ra­re) вытя­ну­той впе­ред рукой, или вес (lib­ra). Точ­кой опо­ры для поня­тия о состо­я­щем из рав­ных частиц целом может слу­жить преж­де все­го рука с сво­и­ми пятью паль­ца­ми или обе руки с сво­и­ми деся­тью паль­ца­ми, и на этом осно­ва­на деся­тич­ная систе­ма. Ранее уже было заме­че­но, что эти эле­мен­ты вся­ко­го сче­та и изме­ре­ния вос­хо­дят не толь­ко ко вре­ме­нам, пред­ше­ст­во­вав­шим разде­ле­нию гре­че­ско­го и латин­ско­го пле­мен, но и к самой глу­бо­кой древ­но­сти. Каким древним явля­ет­ся осо­бен­но изме­ре­ние вре­ме­ни по луне, дока­зы­ва­ет язык; даже обык­но­ве­ние счи­тать дни не от послед­ней фазы луны впе­ред, а от ожи­дае­мой фазы назад по мень­шей мере древ­нее той эпо­хи, когда гре­ки отде­ли­лись от лати­нов.

Деся­тич­ная систе­ма

Самым несо­мнен­ным дока­за­тель­ст­вом того, что деся­тич­ная систе­ма издав­на была у индо-гер­ман­цев в исклю­чи­тель­ном употреб­ле­нии, слу­жит хоро­шо извест­ное повто­ре­ние во всех индо-гер­ман­ских язы­ках одних и тех же чис­ли­тель­ных имен до ста вклю­чи­тель­но. Что каса­ет­ся Ита­лии, то во всех ее древ­ней­ших вза­и­моот­но­ше­ни­ях нали­цо употреб­ле­ние деся­тич­ной систе­мы; доста­точ­но будет напом­нить о столь часто встре­чаю­щих­ся в чис­ле деся­ти свиде­те­лях, пору­чи­те­лях, послах, долж­ност­ных лицах, о юриди­че­ском уста­нов­ле­нии рав­но­цен­но­сти быка с деся­тью бара­на­ми, о разде­ле­нии окру­га на десять курий и вооб­ще о при­ме­не­нии деся­тич­ной систе­мы повсюду, о меже­ва­нии, о деся­той доле жертв и пахот­ных полей, о нака­за­нии деся­то­го из винов­ных и о про­зви­ще De­ci­mus. Самы­ми заме­ча­тель­ны­ми прак­ти­че­ски­ми при­ме­не­ни­я­ми этой древ­ней­шей деся­тич­ной систе­мы к изме­не­нию и пись­мен­но­сти слу­жат ита­лий­ские циф­ры. Во вре­мя отде­ле­ния гре­ков от ита­ли­ков, оче­вид­но, еще не с.174 суще­ст­во­ва­ло тра­ди­ци­он­ных чис­лен­ных зна­ков. Зато мы нахо­дим для изо­бра­же­ния трех самых древ­них и самых необ­хо­ди­мых цифр — для еди­ни­цы, для пяти и для деся­ти — три зна­ка I, V, или Λ, и X, кото­рые, оче­вид­но, изо­бра­жа­ли вытя­ну­тый палец, рас­кры­тую руку и двой­ную руку и кото­рые не были заим­ст­во­ва­ны ни от элли­нов, ни от фини­кий­цев, но были оди­на­ко­вы­ми и у рим­лян, и у сабел­лов, и у этрус­ков. Это были пер­вые шаги к обра­зо­ва­нию нацио­наль­ной ита­лий­ской пись­мен­но­сти и вме­сте с тем дока­за­тель­ство тех ожив­лен­ных внут­рен­них сно­ше­ний меж­ду ита­ли­ка­ми, кото­рые пред­ше­ст­во­ва­ли замор­ским сно­ше­ни­ям; но мы конеч­но не в состо­я­нии решить, кото­рое из ита­лий­ских пле­мен изо­бре­ло эти чис­лен­ные зна­ки и кто у кого их заим­ст­во­вал. Дру­гие следы деся­тич­ной систе­мы встре­ча­ют­ся в этой обла­сти ред­ко; сюда при­над­ле­жат: Vor­sus, мера пло­ща­ди у сабел­лов, имев­шая 100 квад­рат­ных футов, и рим­ский деся­ти­ме­сяч­ный год.

Систе­ма две­на­дца­ти­рич­но­го счис­ле­ния

Но в тех ита­лий­ских мерах, кото­рые не име­ют свя­зи с гре­че­ски­ми и появи­лись у ита­ли­ков, веро­ят­но, до их сопри­кос­но­ве­ния с гре­ка­ми, пре­об­ла­да­ет разде­ле­ние цело­го (as) на две­на­дцать еди­ниц (un­ciae). По этой две­на­дца­ти­рич­ной систе­ме были орга­ни­зо­ва­ны древ­ней­шие латин­ские свя­щен­ные брат­ства, как напри­мер кол­ле­гии сали­ев и арва­лов, рав­но как этрус­ские город­ские сою­зы. Чис­ло две­на­дцать гос­под­ст­ву­ет в рим­ской систе­ме весов и в линей­ных мерах: в пер­вой фунт (lib­ra), а во вто­рой фут (pes) обык­но­вен­но делят­ся на две­на­дцать частей; еди­ни­цей рим­ских мер поверх­но­сти был ac­tus, кото­рый имел 120 футов в квад­ра­те¹ и сов­ме­щал в себе обе систе­мы — деся­ти­рич­ную и две­на­дца­ти­рич­ную. Быть может, по такой же систе­ме опре­де­ля­лись меры емко­сти, но от них не оста­лось ника­ко­го следа. Если мы поже­ла­ем доис­кать­ся, на чем осно­ва­на две­на­дца­ти­рич­ная систе­ма, т. е. поче­му из ряда чисел так рано выдви­ну­лось рядом с чис­лом десять чис­ло две­на­дцать, то при­чи­ну это­го мы можем най­ти толь­ко в срав­не­нии сол­неч­но­го обо­рота с лун­ным. Сол­неч­ный обо­рот из при­бли­зи­тель­но две­на­дца­ти лун­ных обо­ротов дол­жен был еще ско­рее, чем две руки с деся­тью паль­ца­ми, дать чело­ве­ку глу­бо­ко­мыс­лен­ное пред­став­ле­ние о целом, состо­я­щем из рав­ных еди­ниц, и вме­сте с тем поня­тие о чис­ло­вой систе­ме, этом пер­вом зачат­ке мате­ма­ти­че­ско­го мыш­ле­ния. После­до­ва­тель­ное раз­ви­тие две­на­дца­ти­рич­ной систе­мы, как кажет­ся, было делом ита­лий­ской нации и пред­ше­ст­во­ва­ло пер­во­му сопри­кос­но­ве­нию ита­ли­ков с элли­на­ми.

Эллин­ские меры в Ита­лии

Но когда эллин­ские тор­гов­цы нашли доро­гу к запад­ным бере­гам Ита­лии, новые меж­ду­на­род­ные сно­ше­ния повли­я­ли не на меры поверх­но­сти, а на линей­ные меры, на меры веса и глав­ным обра­зом на меры объ­е­ма, т. е. на те, без кото­рых невоз­мож­ны ни тор­гов­ля, ни мена. Раз­ме­ры древ­ней­ше­го рим­ско­го фута нам неиз­вест­ны; тот, кото­рый нам изве­стен и кото­рый был в употреб­ле­нии у рим­лян в самую ран­нюю эпо­ху, заим­ст­во­ван из Гре­ции. И наряду со сво­им новым деле­ни­ем на две­на­дцать частей он стал делить­ся (сверх сво­его рим­ско­го деле­ния на две­на­дцать две­на­дца­тых) по гре­че­ско­му образ­цу на четы­ре ладо­ни (pal­mus) и шест­на­дцать паль­цев (di­gi­tus). Сверх того рим­ский вес был при­веден в неиз­мен­ное соот­но­ше­ние с атти­че­ским, пре­об­ла­дав­шим во всей Сици­лии, но не в Кумах, — а это слу­жит новым крас­но­ре­чи­вым дока­за­тель­ст­вом того, что с.175 латин­ская тор­гов­ля велась пре­иму­ще­ст­вен­но с Сици­ли­ей; четы­ре рим­ских фун­та были при­зна­ны рав­ны­ми трем атти­че­ским «минам», или, вер­нее, рим­ский фунт был при­знан рав­ным полу­то­ра сици­лий­ским «лит­рам», или «полу­ми­нам». Но самый стран­ный и самый пест­рый вид полу­чи­ли рим­ские меры объ­е­ма как по сво­им назва­ни­ям, так и по сво­е­му срав­ни­тель­но­му зна­че­нию; их назва­ния были заим­ст­во­ва­ны из гре­че­ско­го язы­ка и были частью извра­ще­ни­ем гре­че­ских назва­ний (am­pho­ra, mo­dius от μέ­διμ­νος; con­gius от χοεύς, he­mi­na, cya­thus), частью пере­во­да­ми (ace­ta­bu­lum от ὀἐύβα­φον), меж­ду тем как, наобо­рот, ἐέσ­της было извра­ще­ни­ем сло­ва sex­ta­rius. Не все меры были тож­де­ст­вен­ны, а толь­ко самые обык­но­вен­ные: для жид­ко­стей кон­ги­ус или хус, секс­та­ри­ус, циа­тус; эти две послед­ние употреб­ля­лись и для сухих това­ров; рим­ская am­pho­ra была при­рав­не­на по весу воды к атти­че­ско­му талан­ту и отно­си­лась к гре­че­ско­му «мет­ре­ту», как 3 : 2, а к гре­че­ско­му «медим­ну», как 2 : 1. Для того, кто уме­ет раз­би­рать тако­го рода пись­мо, в этих назва­ни­ях и циф­рах изо­бра­же­ны сици­лий­ско-латин­ские тор­го­вые сно­ше­ния во всей их ожив­лен­ной дея­тель­но­сти и во всем их зна­че­нии. Гре­че­ских чис­лен­ных зна­ков рим­ляне не усво­и­ли, но вос­поль­зо­вав­шись из гре­че­ско­го алфа­ви­та ненуж­ны­ми для них изо­бра­же­ни­я­ми трех гор­тан­ных букв, для того чтобы обра­зо­вать из них циф­ры 50 и 1000, а может быть, так­же и 100. В Этру­рии, как кажет­ся, имен­но таким путем при­об­ре­ли знак во вся­ком слу­чае для циф­ры 100. Впо­след­ст­вии циф­ро­вая систе­ма двух сосед­них наро­дов по обык­но­ве­нию ста­ла общей, и рим­ская систе­ма была в сво­их глав­ных чер­тах усво­е­на в Этру­рии.

Ита­лий­ский кален­дарь до гре­че­ско­го пери­о­да

Точ­но таким же обра­зом рим­ский и, по-види­мо­му, вооб­ще ита­лий­ский кален­дарь начал раз­ви­вать­ся само­сто­я­тель­но, а потом под­чи­нил­ся гре­че­ско­му вли­я­нию. В том, что каса­ет­ся разде­ле­ния вре­ме­ни, чело­ве­че­ское вни­ма­ние оста­нав­ли­ва­ет­ся преж­де все­го на регу­ляр­но сле­дую­щих одни за дру­ги­ми вос­хо­дах и захо­дах солн­ца, ново­лу­нии и пол­но­лу­нии; поэто­му вре­мя дол­го изме­ря­лось толь­ко сут­ка­ми и меся­ца­ми не по цик­ли­че­ско­му вычис­ле­нию, а по непо­сред­ст­вен­но­му наблюде­нию. О вос­хо­де и зака­те солн­ца до очень позд­ней поры воз­ве­ща­ли на рим­ском рын­ке пуб­лич­ные гла­ша­таи; и как буд­то так же неко­гда воз­ве­ща­ли жре­цы при наступ­ле­нии каж­до­го из четы­рех лун­ных пери­о­дов о том, сколь­ко прой­дет дней до наступ­ле­ния сле­дую­ще­го пери­о­да. Ста­ло быть, в Лаци­у­ме, и веро­ят­но, не толь­ко у сабел­лов, но и у этрус­ков, счет вели по сут­кам и, как уже было ранее заме­че­но, не впе­ред от послед­не­го истек­ше­го лун­но­го пери­о­да, а назад от пер­во­го ожи­дае­мо­го пери­о­да; этот счет вели по лун­ным неде­лям, кото­рые при сред­ней про­дол­жи­тель­но­сти в 7⅜ суток име­ли то семь, то восемь дней, и по лун­ным меся­цам, кото­рые при сред­ней про­дол­жи­тель­но­сти сино­ди­че­ско­го меся­ца в 29 суток 12 часов 44 мину­ты име­ли то два­дцать девять дней, то трид­цать. В тече­ние неко­то­ро­го вре­ме­ни сут­ки были для ита­ли­ков самой мел­кой еди­ни­цей вре­ме­ни, а месяц самой круп­ной. Толь­ко в более позд­нюю пору они ста­ли делить день и ночь на четы­ре части, а еще мно­го позд­нее ста­ли употреб­лять разде­ле­ние вре­ме­ни по часам; этим объ­яс­ня­ет­ся, поче­му даже самые близ­кие меж­ду собою по про­ис­хож­де­нию пле­ме­на рас­хо­ди­лись при опре­де­ле­нии нача­ла суток: рим­ляне счи­та­ли это нача­ло с полу­но­чи, а сабел­лы и этрус­ки с полу­дня. И год еще не был рас­пре­де­лен по кален­да­рю во вся­ком слу­чае в ту пору, когда гре­ки отде­ли­лись от ита­ли­ков, так как назва­ния года и вре­мен года обра­зо­ва­лись у с.176 гре­ков и у ита­ли­ков вполне само­сто­я­тель­но. Одна­ко ита­ли­ки, как кажет­ся, еще в доэл­лин­скую эпо­ху успе­ли достиг­нуть если не неиз­мен­но уста­нов­лен­но­го кален­дар­но­го поряд­ка, то по мень­шей мере уста­нов­ле­ния двух самых круп­ных еди­ниц вре­ме­ни. Обыч­ный у рим­лян упро­щен­ный счет по лун­ным меся­цам с при­ме­не­ни­ем деся­тич­ной систе­мы и наиме­но­ва­ние деся­ти­ме­сяч­но­го пери­о­да вре­ме­ни коль­цом (an­nus), или годо­вым обо­ротом, носят на себе все при­зна­ки глу­бо­чай­шей древ­но­сти. Впо­след­ст­вии, но все-таки в очень ран­нюю пору и без сомне­ния так­же до эпо­хи гре­че­ско­го вли­я­ния, в Ита­лии обра­зо­ва­лась, как уже было ранее заме­че­но, две­на­дца­ти­рич­ная систе­ма; а так как эта систе­ма воз­ник­ла из наблюде­ния, что сол­неч­ный обо­рот рав­ня­ет­ся две­на­дца­ти лун­ным, то она, конеч­но, и была преж­де все­го при­ме­не­на к счис­ле­нию вре­ме­ни; с этим нахо­дит­ся в свя­зи и тот факт, что назва­ния меся­цев (воз­ник­шие, конеч­но, лишь после того, как меся­цы ста­ли счи­тать­ся частя­ми сол­неч­но­го года), в осо­бен­но­сти назва­ния мар­та и мая, оди­на­ко­вы не у ита­ли­ков и гре­ков, а у всех ита­ли­ков. Поэто­му весь­ма веро­ят­но, что зада­ча вве­сти прак­ти­че­ский кален­дарь, соот­вет­ст­ву­ю­щий и лун­ным и сол­неч­ным пери­о­дам, — зада­ча, кото­рая в неко­то­ром отно­ше­нии похо­жа на квад­ра­ту­ру кру­га и кото­рая была при­зна­на нераз­ре­ши­мой и отло­же­на в сто­ро­ну толь­ко после того, как над ней труди­лись в тече­ние мно­гих сто­ле­тий, — зани­ма­ла в Ита­лии умы еще до нача­ла той эпо­хи, когда воз­ник­ли сно­ше­ния с гре­ка­ми; впро­чем, от этих чисто нацио­наль­ных попы­ток раз­ре­шить ее не оста­лось ника­ких сле­дов.

Древ­ней­ший ита­лий­ско-гре­че­ский кален­дарь

Все, что нам извест­но о самом древ­нем рим­ском кален­да­ре и о кален­да­рях неко­то­рых латин­ских горо­дов (о том, как изме­ря­ли вре­мя сабел­лы и этрус­ки, до нас не дошло ника­ких ука­за­ний), поло­жи­тель­но осно­ва­но на древ­ней­шем гре­че­ском рас­пре­де­ле­нии года; это рас­пре­де­ле­ние ста­ра­лось при­дер­жи­вать­ся в одно и то же вре­мя и лун­ных фаз и вре­мен сол­неч­но­го года и было постро­е­но на пред­по­ло­же­нии, что лун­ный обо­рот име­ет 29½ дней, сол­неч­ный обо­рот — 12½ лун­ных меся­цев или 368¾ дня и что про­ис­хо­дит посто­ян­ное чере­до­ва­ние пол­ных, или трид­ца­ти­днев­ных, меся­цев с непол­ны­ми, или два­дца­ти­де­вя­ти­днев­ны­ми, меся­ца­ми и две­на­дца­ти­ме­сяч­ных годов с три­на­дца­ти­ме­сяч­ны­ми, а чтобы согла­со­вать эту систе­му с дей­ст­ви­тель­ным ходом небес­ных явле­ний, были сде­ла­ны про­из­воль­ные добав­ки и исклю­че­ния. Весь­ма воз­мож­но, что это гре­че­ское рас­пре­де­ле­ние года сна­ча­ла вошло у лати­нов в употреб­ле­ние без вся­ких изме­не­ний; но самая древ­няя фор­ма рим­ско­го года, какая нам исто­ри­че­ски извест­на, укло­ня­ет­ся от сво­его образ­ца не в цик­ли­че­ских выво­дах и не в чере­до­ва­нии две­на­дца­ти­ме­сяч­ных годов с три­на­дца­ти­ме­сяч­ны­ми, а в назва­ни­ях и в про­дол­жи­тель­но­сти отдель­ных меся­цев. Рим­ский год начи­на­ет­ся с нача­лом вес­ны; его пер­вый месяц и вме­сте с тем един­ст­вен­ный, кото­рый носит боже­ское имя, назван по име­ни Мар­са (Mar­tius); три сле­дую­щих полу­чи­ли свои назва­ния от появ­ле­ния моло­дых рост­ков (ap­ri­lis), от вырас­та­ния (mai­us) и от про­цве­та­ния (iuni­us); меся­цы с пято­го до деся­то­го назва­ны по сво­е­му чис­ло­во­му поряд­ку (quincti­lis, sex­ti­lis, sep­tem­ber, oc­to­ber, no­vem­ber, de­cem­ber); один­на­дца­тый полу­чил свое назва­ние от сло­ва «начи­на­ние» (ianua­rius), при­чем, веро­ят­но, делал­ся намек на воз­об­нов­ле­ние поле­вых работ после отды­ха, кон­чав­ше­го­ся в поло­вине зимы; назва­ние две­на­дца­то­го и послед­не­го меся­ца про­ис­хо­дит от сло­ва очи­щать (feb­rua­rius). К этой регу­ляр­ной смене одних меся­цев дру­ги­ми при­бав­лял­ся в висо­кос­ных годах еще безы­мян­ный «рабо­чий месяц» (mer­ce­do­nius), с.177 кото­рый был послед­ним и, ста­ло быть, сле­до­вал за фев­ра­лем. В опре­де­ле­нии дли­ны меся­цев рим­ский кален­дарь так же само­сто­я­те­лен, как и в усво­ен­ных им, веро­ят­но, древ­не­на­цио­наль­ных назва­ни­ях меся­цев: вме­сто четы­рех лет гре­че­ско­го цик­ла (354 + 384 + 354 + 383 = 1475 дней), из кото­рых каж­дый состо­ял из шести трид­ца­ти­днев­ных меся­цев и из шести два­дца­ти­де­вя­ти­днев­ных, и вме­сто при­бав­ки раз в два года висо­кос­но­го три­на­дца­то­го меся­ца, состо­яв­ше­го то из трид­ца­ти, то из два­дца­ти девя­ти дней, в рим­ском кален­да­ре были уста­нов­ле­ны четы­ре года, каж­дый из четы­рех трид­ца­ти­од­но­днев­ных меся­цев (пер­во­го, третье­го, пято­го и вось­мо­го), из семи два­дца­ти­де­вя­ти­днев­ных меся­цев, из меся­ца фев­ра­ля, кото­рый имел три года сряду по два­дцать восемь дней, а в каж­дый чет­вер­тый год имел два­дцать девять дней, и нако­нец из при­бав­ляв­ше­го­ся через каж­дый год два­дца­ти­се­ми­днев­но­го висо­кос­но­го меся­ца (355 + 383 + 355 + 382 = 1475 дней). Этот кален­дарь так­же укло­нял­ся от пер­во­на­чаль­но­го разде­ле­ния меся­ца на четы­ре то семи­днев­ные, то вось­ми­днев­ные неде­ли; он, не обра­щая вни­ма­ния на про­чие кален­дар­ные отно­ше­ния, пре­до­ста­вил вось­ми­днев­ной неде­ле посто­ян­ное зна­че­ние, как нашим вос­кре­се­ньям, и на ее началь­ные дни (noun­di­nae) назна­чил еже­недель­ные рын­ки. Наряду с этим он уста­но­вил раз навсе­гда первую чет­верть в трид­ца­ти­од­но­днев­ных меся­цах на седь­мой день, в два­дца­ти­де­вя­ти­днев­ных меся­цах на пятый день, пол­но­лу­ние в пер­вых — на пят­на­дца­тый день, а во вто­рых — на три­на­дца­тый. При таком твер­до уста­нов­лен­ном тече­нии меся­цев при­хо­ди­лось отныне воз­ве­щать толь­ко о чис­ле дней, лежа­щих меж­ду ново­лу­ни­ем и пер­вою чет­вер­тью ново­лу­ния; отсюда пер­вый день ново­лу­ния и полу­чил назва­ние «воз­ве­щен­но­го дня» (ka­len­dae). Пер­вый день вто­рой неде­ли, все­гда состо­яв­шей из вось­ми дней, был назван девя­тым (no­nae) вслед­ст­вие рим­ско­го обык­но­ве­ния вклю­чать в счет сро­ка и сроч­ный день. День пол­но­лу­ния сохра­нил свое преж­нее назва­ние idus (быть может, раздель­ный день). Глав­ным моти­вом тако­го стран­но­го пре­об­ра­зо­ва­ния кален­да­ря, как кажет­ся, была вера в бла­готвор­ное вли­я­ние нечет­ных чисел², и хотя он вооб­ще при­дер­жи­ва­ет­ся древ­ней­шей фор­мы гре­че­ско­го года, но в его укло­не­ни­ях от нее ясно обна­ру­жи­ва­ет­ся вли­я­ние пифа­го­рей­ско­го уче­ния, кото­рое пре­об­ла­да­ло в ту пору в ниж­ней Ита­лии и вра­ща­лось в сфе­ре чис­ло­вой мисти­ки. Но послед­ст­ви­ем это­го было то, что этот рим­ский кален­дарь, несмот­ря на свое оче­вид­ное ста­ра­ние сооб­ра­зо­вать­ся с тече­ни­ем луны и солн­ца, на самом деле не соот­вет­ст­ву­ет лун­ным пери­о­дам по край­ней мере с такой же точ­но­стью, как им соот­вет­ст­ву­ет в общих чер­тах его гре­че­ский обра­зец; а с сол­неч­ны­ми пери­о­да­ми рим­ский кален­дарь, подоб­но древ­ней­ше­му гре­че­ско­му, сооб­ра­зо­вал­ся толь­ко при помо­щи част­ных и про­из­воль­ных исклю­че­ний и, по всей веро­ят­но­сти, сооб­ра­зо­вал­ся дале­ко не вполне, так как при прак­ти­че­ском при­ме­не­нии кален­да­ря едва ли про­яв­ля­лось более здра­во­го смыс­ла, чем при его состав­ле­нии. И в удер­жа­нии ста­ро­го счис­ле­ния по меся­цам или, что одно и то же, по деся­ти­ме­сяч­ным годам кро­ет­ся без­молв­ное, но недву­смыс­лен­ное с.178 созна­ние непра­виль­но­сти и нена­деж­но­сти древ­ней­ше­го рим­ско­го сол­неч­но­го года. В сво­их глав­ных чер­тах этот рим­ский кален­дарь может счи­тать­ся по мень­шей мере за обще­ла­тин­ский. При повсе­мест­ной неустой­чи­во­сти нача­ла года и назва­ний меся­цев более мел­кие укло­не­ния в нуме­ра­ции и в назва­ни­ях не про­ти­во­ре­чат тому, что у всех лати­нов была одна осно­ва для изме­ре­ния вре­ме­ни; точ­но так и при сво­ей кален­дар­ной систе­ме, в сущ­но­сти вовсе не сооб­ра­зо­вав­шей­ся с месяч­ны­ми пери­о­да­ми, лати­ны лег­ко мог­ли дой­ти до того, что ста­ли опре­де­лять дли­ну меся­цев совер­шен­но про­из­воль­но, неред­ко закан­чи­вая их годо­вы­ми празд­ни­ка­ми; так, напри­мер, в Аль­бе про­дол­жи­тель­ность меся­цев коле­ба­лась меж­ду 16 и 36 дня­ми. Поэто­му прав­до­по­доб­но, что гре­че­ская три­эте­ра была рано зане­се­на из ниж­ней Ита­лии во вся­ком слу­чае в Лаци­ум, а быть может, и к дру­гим ита­лий­ским пле­ме­нам и затем под­верг­лась даль­ней­шим менее важ­ным изме­не­ни­ям в раз­лич­ных город­ских кален­да­рях. Для изме­ре­ния мно­го­лет­них пери­о­дов вре­ме­ни мож­но было поль­зо­вать­ся года­ми прав­ле­ния царей; но сомни­тель­но, чтобы в Гре­ции и в Ита­лии при­бе­га­ли в древ­ней­шие вре­ме­на к это­му столь употре­би­тель­но­му на Восто­ке спо­со­бу изме­рять вре­мя. Напро­тив того, четы­рех­лет­ний висо­кос­ный пери­од и свя­зан­ные с ним ценз и жерт­вен­ное очи­ще­ние общи­ны, как кажет­ся, при­ве­ли к счис­ле­нию вре­ме­ни по люст­рам, кото­рое по сво­ей основ­ной идее име­ет сход­ство с гре­че­ским счис­ле­ни­ем вре­ме­ни по олим­пи­а­дам; но оно ско­ро утра­ти­ло свое хро­но­ло­ги­че­ское зна­че­ние вслед­ст­вие непра­виль­но­стей, вкрав­ших­ся в него от задер­жек при пере­пи­си.

Введе­ние эллин­ско­го алфа­ви­та в Ита­лии

Искус­ство изо­бра­же­ния зву­ков на пись­ме моло­же, чем искус­ство изме­ре­ния. Ита­ли­ки, точ­но так же как и элли­ны, дошли до него не само­сто­я­тель­но, хотя зачат­ки тако­го изо­бре­те­ния мож­но усмот­реть в ита­лий­ских чис­лен­ных зна­ках и в не заим­ст­во­ван­ном от гре­ков древ­нем ита­лий­ском обык­но­ве­нии выни­мать жре­бий по дере­вян­ным таб­лич­кам. Какой нужен труд для пер­во­го выде­ле­ния зву­ков, явля­ю­щих­ся в столь мно­го­раз­лич­ных соче­та­ни­ях, все­го луч­ше вид­но из того фак­та, что для всей ара­мей­ской, индус­ской, гре­ко-рим­ской и тепе­ре­ш­ней циви­ли­за­ции было доста­точ­но и до сих пор еще доста­точ­но одно­го алфа­ви­та, пере­хо­див­ше­го от одно­го наро­да к дру­го­му и из одно­го рода в дру­гой, и это важ­ное про­из­веде­ние чело­ве­че­ско­го ума было пло­дом сово­куп­ных уси­лий ара­мей­цев и индо-гер­ман­цев. Семит­ская ветвь язы­ков, в кото­рой глас­ные игра­ют вто­ро­сте­пен­ную роль и нико­гда не могут сто­ять в нача­ле слов, имен­но тем и облег­чи­ла выде­ле­ние соглас­ных; ста­ло быть, там и был изо­бре­тен пер­вый алфа­вит, еще лишен­ный глас­ных букв. Индий­цы и гре­ки преж­де всех и неза­ви­си­мо одни от дру­гих, но совер­шен­но раз­лич­ным спо­со­бом созда­ли пол­ный алфа­вит, при­ба­вив глас­ные бук­вы к дошед­шей до них тор­го­вым путем ара­мей­ской пись­мен­но­сти, состо­яв­шей из одних соглас­ных: для обо­зна­че­ния глас­ных они употре­би­ли четы­ре бук­вы a, e, i, o, не нуж­ные гре­кам для обо­зна­че­ния соглас­ных, при­ду­ма­ли осо­бый знак для u и вве­ли в пись­мо сло­ги вза­мен толь­ко соглас­ных, или, как выра­жа­ет­ся Пала­мед у Еври­пида:

Отыс­ки­вая спа­си­тель­ное сред­ство от забве­ния, Я соеди­нял в сло­ге без­глас­ные бук­вы с глас­ны­ми И изо­брел для смерт­ных искус­ство пись­ма.

Этот ара­мей­ско-эллин­ский алфа­вит был сооб­щен ита­ли­кам жив­ши­ми в Ита­лии элли­на­ми, он при­шел не из зем­ледель­че­ских с.179 коло­ний Вели­кой Гре­ции, а через посред­ство куман­ских или тарен­тин­ских тор­гов­цев, кото­рые завез­ли его преж­де все­го в самые древ­ние цен­тры меж­ду­на­род­ных сно­ше­ний Лаци­у­ма и Этру­рии — в Рим и в Цере. Впро­чем, тот алфа­вит, кото­рый полу­чи­ли ита­ли­ки, вовсе не был древ­ней­шим эллин­ским, он уже под­верг­ся раз­ным изме­не­ни­ям, а имен­но к нему были при­бав­ле­ны три бук­вы ἐ, φ и χ, и изме­не­ны зна­ки для ι, γ, λ³. Алфа­ви­ты этрус­ский и латин­ский, как уже было ранее отме­че­но, про­изо­шли не один от дру­го­го, а каж­дый из них про­изо­шел непо­сред­ст­вен­но от гре­че­ско­го; даже и этот гре­че­ский алфа­вит дошел до Этру­рии и до Лаци­у­ма в суще­ст­вен­но изме­нен­ном виде. Этрус­ский алфа­вит имел двой­ное s (сиг­ма с.180 s и сан sch) и толь­ко одно k⁴, а от r толь­ко его древ­ней­шую фор­му P; латин­ский алфа­вит имел, сколь­ко нам извест­но, толь­ко одно s и, напро­тив того, двой­ное k (кап­па k и коп­па q), а от r толь­ко его позд­ней­шую фор­му R. Древ­ней­шая этрус­ская пись­мен­ность еще не зна­ла строк и изви­ва­лась, как змея, а новей­шая употреб­ля­ет парал­лель­ные стро­ки, кото­рые идут спра­ва нале­во; латин­ская пись­мен­ность, сколь­ко нам извест­но из ее древ­ней­ших памят­ни­ков, зна­ко­ма лишь с послед­ним спо­со­бом — с пра­виль­ны­ми стро­ка­ми, кото­рые пер­во­на­чаль­но шли по про­из­во­лу пишу­ще­го, сле­ва напра­во и спра­ва нале­во, но потом шли у рим­лян в пер­вом направ­ле­нии, а у фалис­ков во вто­ром. Зане­сен­ный в Этру­рию образ­цо­вый алфа­вит, даже при сво­ем срав­ни­тель­но обнов­лен­ном виде, дол­жен был при­над­ле­жать с.181 к очень древ­не­му вре­ме­ни, хотя и нет воз­мож­но­сти с точ­но­стью опре­де­лить это вре­мя; это вид­но из того, что сиг­ма и сан посто­ян­но употреб­ля­лись у этрус­ков рядом одна с дру­гой как два раз­лич­ных зву­ка, ста­ло быть и в дошед­шем до них гре­че­ском алфа­ви­те эти бук­вы еще име­ли само­сто­я­тель­ное зна­че­ние; но из всех дошед­ших до нас памят­ни­ков гре­че­ской пись­мен­но­сти не вид­но, чтобы сиг­ма и сан употреб­ля­лись у гре­ков одна рядом с дру­гой. Наобо­рот, насколь­ко нам извест­но, латин­ский алфа­вит вооб­ще носит на себе более новый харак­тер; впро­чем, нет ниче­го неправ­до­по­доб­но­го в том, что в Лаци­у­ме не так, как в Этру­рии, алфа­вит не был усво­ен сра­зу, но что лати­ны вслед­ст­вие ожив­лен­ных сно­ше­ний с сво­и­ми гре­че­ски­ми соседя­ми дол­гое вре­мя при­ме­ня­лись к быв­ше­му в употреб­ле­нии у гре­ков алфа­ви­ту и следи­ли за все­ми его изме­не­ни­я­ми. Так, напри­мер, мы нахо­дим, что фор­мы , Ρ ⁵ и Σ не были незна­ко­мы рим­ля­нам, но были заме­не­ны в общем употреб­ле­нии более новы­ми фор­ма­ми , R и , а это мож­но объ­яс­нить толь­ко тем, что лати­ны дол­гое вре­мя поль­зо­ва­лись гре­че­ским алфа­ви­том для пись­ма и на гре­че­ском и на сво­ем род­ном язы­ке. Поэто­му из срав­ни­тель­но более ново­го харак­те­ра того гре­че­ско­го алфа­ви­та, кото­рый мы нахо­дим в Риме, и из более древ­не­го харак­те­ра того, кото­рый был заим­ст­во­ван Этру­ри­ей, едва ли мож­но делать заклю­че­ние, что в Этру­рии ста­ли писать рань­ше, чем в Риме. О том, какое силь­ное впе­чат­ле­ние про­из­ве­ли на заим­ст­во­вав­ших алфа­вит его изо­бре­та­те­ли и как живо они почув­ст­во­ва­ли могу­ще­ство, скры­тое в этих с виду ничтож­ных зна­ках, свиде­тель­ст­ву­ет заме­ча­тель­ный сосуд, кото­рый был най­ден в горо­де Цере в одной из древ­ней­ших гроб­ниц, соору­жен­ных еще до изо­бре­те­ния сво­дов. На сосуде напи­сан алфа­вит по древ­не­гре­че­ско­му образ­цу в том виде, в каком его полу­чи­ла Этру­рия, а рядом с этим алфа­ви­том поме­щен состав­лен­ный по нему этрус­ский сил­ла­ба­рий, похо­жий на тот, о кото­ром вел речь Пала­мед; это, оче­вид­но, был свя­щен­ный памят­ник, уве­ко­ве­чи­вав­ший вос­по­ми­на­ние о введе­нии в Этру­рии бук­вен­но­го пись­ма.

Раз­ви­тие алфа­ви­та в Ита­лии

Не менее это­го заим­ст­во­ва­ния алфа­ви­та важ­но для исто­рии его даль­ней­шее раз­ви­тие на ита­лий­ской поч­ве — быть может, даже более важ­но, так как оно бро­са­ет луч све­та на вза­им­ные внут­рен­ние сно­ше­ния ита­ли­ков, покры­тые гораздо более густым мра­ком, чем сно­ше­ния на бере­гах с чуже­зем­ца­ми. В древ­ней­шую эпо­ху этрус­ской пись­мен­но­сти, когда заим­ст­во­ван­ный алфа­вит был в употреб­ле­нии почти без вся­ких изме­не­ний, им поль­зо­ва­лись, как кажет­ся, толь­ко этрус­ки, жив­шие на бере­гах По и в тепе­ре­ш­ней Тос­кане. Потом этот алфа­вит про­ник, оче­вид­но, из Атрии и Спи­ны на юг вдоль восточ­но­го бере­га вплоть до Абруцц, на север к вене­там и в более позд­нюю пору к кель­там, жив­шим по эту сто­ро­ну Альп и сре­ди Альп, и даже к тем, кото­рые жили за Аль­па­ми, так что его послед­ние отпрыс­ки достиг­ли Тиро­ля и Шти­рии. Позд­ней­шая эпо­ха это­го раз­ви­тия начи­на­ет­ся с пре­об­ра­зо­ва­ния алфа­ви­та, кото­рое заклю­ча­лось глав­ным обра­зом в введе­нии отстав­лен­ных одна от дру­гой парал­лель­ных строк, в уни­что­же­нии зву­ка o, кото­рый уже нель­зя было отли­чить в про­из­но­ше­нии от u, и в введе­нии ново­го зву­ка f, для кото­ро­го не было соот­вет­ст­ву­ю­ще­го зна­ка в с.182 тра­ди­ци­он­ном алфа­ви­те. Это пре­об­ра­зо­ва­ние было совер­ше­но, оче­вид­но, запад­ны­ми этрус­ка­ми; оно не нашло для себя досту­па на той сто­роне Апен­нин, но было усво­е­но все­ми сабель­ски­ми пле­ме­на­ми и преж­де всех умб­ра­ми; затем, при даль­ней­шем раз­ви­тии алфа­ви­та, его судь­ба была раз­лич­на у каж­до­го отдель­но­го пле­ме­ни — у этрус­ков, жив­ших на бере­гах Арно и под­ле Капуи, у умбров и у сам­ни­тов; в иных местах он вполне или частью утра­чи­вал сред­ние зву­ки, в дру­гих при­об­ре­тал новые глас­ные и соглас­ные. Но это запад­но-этрус­ское пре­об­ра­зо­ва­ние алфа­ви­та не толь­ко так же ста­ро, как самые древ­ние из най­ден­ных в Этру­рии гроб­ниц, но еще гораздо стар­ше, так как выше­упо­мя­ну­тый сил­ла­ба­рий, веро­ят­но най­ден­ный в одной из тех гроб­ниц, изо­бра­жа­ет пре­об­ра­зо­ван­ную азбу­ку уже в суще­ст­вен­но изме­нен­ном и модер­ни­зи­ро­ван­ном виде; а так как и сам пре­об­ра­зо­ван­ный и модер­ни­зи­ро­ван­ный алфа­вит отно­си­тель­но молод в срав­не­нии с пер­во­на­чаль­ным, то мысль вынуж­де­на почти совер­шен­но отка­зать­ся от попыт­ки про­ник­нуть в ту отда­лен­ную эпо­ху, когда этот пер­во­на­чаль­ный алфа­вит появил­ся в Ита­лии. Меж­ду тем как этрус­ки явля­ют­ся рас­про­стра­ни­те­ля­ми алфа­ви­та на севе­ре, восто­ке и юге полу­ост­ро­ва, латин­ский алфа­вит, напро­тив того, огра­ни­чи­вал­ся одним Лаци­у­мом и там в общем ито­ге сохра­нил­ся с незна­чи­тель­ны­ми изме­не­ни­я­ми; толь­ко γ мало-пома­лу в зву­ко­вом отно­ше­нии сов­па­ло с κ, а ζ с σ, послед­ст­ви­ем чего было то, что по одно­му из каж­дых двух рав­но­звуч­ных зна­ков (κ, ζ) исчез­ло из употреб­ле­ния. В Риме, как это несо­мнен­но дока­за­но, эти зна­ки были устра­не­ны еще преж­де кон­ца чет­вер­то­го сто­ле­тия от осно­ва­ния горо­да⁶, и с ними незна­ко­мы все дошед­шие до нас пись­мен­ные и дру­гие памят­ни­ки за исклю­че­ни­ем толь­ко одно­го⁷. Если же при­нять в сооб­ра­же­ние, что в древ­ней­ших сокра­ще­ни­ях посто­ян­но соблюда­ет­ся раз­ли­чие меж­ду γ и c, меж­ду χ и k⁸, что, ста­ло быть, пери­од вре­ме­ни, когда эти бук­вы в зву­ко­вом отно­ше­нии сов­па­ли, и более ран­ний пери­од вре­ме­ни, когда сокра­ще­ния были фик­си­ро­ва­ны, были гораздо древ­нее нача­ла сам­нит­ских войн и, нако­нец, что меж­ду введе­ни­ем пись­мен­но­сти и уста­нов­ле­ни­ем услов­ной систе­мы сокра­ще­ний непре­мен­но про­шел зна­чи­тель­ный про­ме­жу­ток вре­ме­ни, то при­дет­ся отне­сти нача­ло пись­мен­но­сти как в Этру­рии, так и в Лаци­у­ме к такой эпо­хе, с.183 кото­рая бли­же к пер­во­му наступ­ле­нию еги­пет­ско­го сири­у­со­ва пери­о­да в исто­ри­че­ское вре­мя, т. е. к 1321 г. до Р. Х., чем к 776 г., с кото­ро­го начи­на­ет­ся в Гре­ции счис­ле­ние вре­ме­ни по олим­пи­а­дам⁹. О глу­бо­кой древ­но­сти пись­мен­но­го искус­ства в Риме свиде­тель­ст­ву­ют и мно­гие дру­гие ясные ука­за­ния. Суще­ст­во­ва­ние пись­мен­ных памят­ни­ков из эпо­хи царей дока­за­но с доста­точ­ной досто­вер­но­стью; сюда при­над­ле­жат: осо­бый дого­вор, кото­рый был заклю­чен меж­ду Габи­я­ми и Римом царем Тарк­ви­ни­ем, но вряд ли послед­ним носив­шим это имя (он был напи­сан на шку­ре при­не­сен­но­го по это­му слу­чаю в жерт­ву быка и хра­нил­ся в бога­том древни­ми памят­ни­ка­ми уцелев­шем от сожже­ния Рима гал­ла­ми, хра­ме Сан­ка на Кви­ри­на­ле), и союз­ный дого­вор, кото­рый был заклю­чен царем Сер­ви­ем Тул­ли­ем с Лаци­у­мом (его видел Дио­ни­сий на мед­ной дос­ке в хра­ме Диа­ны, на Авен­тине, — конеч­но в копии, состав­лен­ной после пожа­ра при помо­щи латин­ско­го экзем­пля­ра, так как нель­зя допу­стить, чтобы в эпо­ху царей уже суще­ст­во­ва­ла в Риме резь­ба на метал­ле). На учреди­тель­ную гра­моту это­го хра­ма ссы­ла­лись учреди­тель­ные гра­моты вре­мен импе­рии как на самый древ­ний из рим­ских доку­мен­тов это­го рода и как на обра­зец для всех дру­гих. Но уже в ту пору чер­ти­ли (exa­ra­re, scri­be­re — одно­го про­ис­хож­де­ния со scro­bes)¹⁰ или рисо­ва­ли (li­ne­re, отсюда lit­te­ra) на листах (fo­lium), на лыке (li­ber) или на дере­вян­ных дощеч­ках (ta­bu­la, al­bum), а впо­след­ст­вии так­же на коже и на хол­сте. На хол­що­вых свит­ках были напи­са­ны свя­щен­ные гра­моты сам­ни­тов и ана­гин­ской жре­че­ской кол­ле­гии, рав­но как самые древ­ние спис­ки рим­ских маги­ст­ра­тов, хра­нив­ши­е­ся в хра­ме боги­ни вос­по­ми­на­ния (Juno mo­ne­ta) в Капи­то­лии. Едва ли нуж­но еще напо­ми­нать об очень древ­нем обык­но­ве­нии метить пасу­щий­ся скот (scrip­tu­ra), о сло­вах: «отцы при­пи­сан­ные» (pat­res con­scrip­ti), с кото­ры­ми обра­ща­лись к сена­ту, и о глу­бо­кой древ­но­сти ора­куль­ских книг, родо­вых спис­ков и кален­да­рей аль­бан­ско­го и рим­ско­го. Когда рим­ское пре­да­ние из ран­них вре­мен рес­пуб­ли­ки рас­ска­зы­ва­ет нам об устро­ен­ных на рын­ке залах, в кото­рых маль­чи­ки и девоч­ки знат­но­го про­ис­хож­де­ния учи­лись читать и писать, то этот рас­сказ, быть может, был вымыс­лом, но нель­зя это­го поло­жи­тель­но утвер­ждать. При­чи­на наше­го недо­ста­точ­но­го зна­ком­ства с самой древ­ней рим­ской исто­ри­ей заклю­ча­ет­ся не в неуме­нии рим­лян писать и даже, быть может, не в недо­стат­ке пись­мен­ных памят­ни­ков, а в неспо­соб­но­сти позд­ней­ших исто­ри­ков раз­ра­ба­ты­вать архив­ные мате­ри­а­лы. Эти исто­ри­ки оши­боч­но иска­ли в пре­да­нии изо­бра­же­ние моти­вов, харак­те­ров, сра­же­ний и рево­лю­ций, и, зани­ма­ясь этим, пре­не­бре­га­ли тем, в чем и пре­да­ния не отка­за­ли бы серь­ез­но­му и самоот­вер­жен­но­му иссле­до­ва­те­лю.

Общие выво­ды

Итак, исто­рия ита­лий­ской пись­мен­но­сти свиде­тель­ст­ву­ет преж­де все­го о том, что эллин­ский быт имел на сабел­лов более сла­бое и менее непо­сред­ст­вен­ное вли­я­ние, чем на запад­ные ита­лий­ские пле­ме­на. Что сабел­лы полу­чи­ли алфа­вит от этрус­ков, а не от рим­лян, объ­яс­ня­ет­ся, по-види­мо­му, тем, что у них уже был алфа­вит в то вре­мя, как они нача­ли дви­гать­ся вдоль хреб­та Апен­нин; ста­ло быть, с.184 как саби­ны, так и сам­ни­ты полу­чи­ли алфа­вит до выхо­да из сво­ей роди­ны на новые места. С дру­гой сто­ро­ны, эта исто­рия пись­мен­но­сти заклю­ча­ет в себе полез­ное пре­до­сте­ре­же­ние от гипо­те­зы, кото­рую пусти­ло в ход позд­ней­шее рим­ское про­све­ще­ние, так лег­ко увле­кав­ше­е­ся этрус­ской мисти­кой и вся­кой анти­квар­ной тру­хой, и кото­рую бес­пре­ко­слов­но повто­ря­ли и более новые и самые новые иссле­до­ва­те­ли, буд­то рим­ская циви­ли­за­ция полу­чи­ла свое нача­ло и все основ­ное из Этру­рии. Если бы это была прав­да, то имен­но в этой сфе­ре долж­ны бы были преж­де все­го отыс­кать­ся ее следы; но, наобо­рот, ока­зы­ва­ет­ся, что заро­дыш латин­ской пись­мен­но­сти был гре­че­ский, а ее раз­ви­тие было настоль­ко нацио­наль­ным, что она даже не усво­и­ла столь полез­но­го этрус­ско­го зна­ка для f ¹¹. Даже там, где замет­ны при­зна­ки заим­ст­во­ва­ния, как напри­мер в чис­ли­тель­ных зна­ках, ока­зы­ва­ет­ся, что ско­рей этрус­ки под­ра­жа­ли рим­ля­нам; по мень­шей мере извест­но, что они взя­ли от рим­лян знак для циф­ры 50. Нако­нец харак­те­рен тот факт, что у всех ита­лий­ских пле­мен раз­ви­тие гре­че­ско­го алфа­ви­та заклю­ча­лось глав­ным обра­зом в его пор­че.

Пор­ча язы­ка и пись­мен­но­сти

Так, напри­мер, во всех этрус­ских наре­чи­ях исче­за­ли сред­ние зву­ки, меж­ду тем как у умбров исчез­ли γ, d, у сам­ни­тов d, у рим­лян γ, а у этих послед­них, кро­ме того, гро­зи­ли слить­ся d и r. У этрус­ков очень рано сов­па­ли o и u; у лати­нов так­же замет­на наклон­ность к такой же пор­че язы­ка. Почти совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ное замет­но по отно­ше­нию к шипя­щим бук­вам; меж­ду тем как этрус­ки удер­жа­ли три зна­ка z, s, sch, а умб­ры отбро­си­ли послед­ний из них и вме­сто него вве­ли в употреб­ле­ние две новых шипя­щих, сам­ни­ты и фалис­ки доволь­ст­во­ва­лись, подоб­но гре­кам, зву­ка­ми s и z, а позд­ней­шие рим­ляне даже одним s. Отсюда вид­но, что вво­ди­те­ли алфа­ви­та как люди обра­зо­ван­ные и хоро­шо вла­дев­шие обо­и­ми язы­ка­ми чув­ст­во­ва­ли все самые тон­кие раз­ли­чия зву­ков; но, после того как нацио­наль­ная пись­мен­ность окон­ча­тель­но отре­ши­лась от эллин­ско­го алфа­вит­но­го образ­ца, сред­ние и сла­бые зву­ки ста­ли мало-пома­лу сов­па­дать со сво­и­ми бли­жай­ши­ми зву­ка­ми, а шипя­щие и глас­ные ста­ли пор­тить­ся, в осо­бен­но­сти пер­вое из этих пере­ме­ще­ний, или, вер­нее, пор­ча зву­ков, вовсе несвой­ст­вен­но гре­че­ско­му язы­ку. С этой пор­чей зву­ков идет рука об руку раз­ру­ше­ние флек­сий и про­из­вод­ных слов. При­чи­на такой вари­а­ции язы­ка заклю­ча­ет­ся в основ­ном в том, что вся­кий язык посто­ян­но под­вер­га­ет­ся иска­же­нию, если не встре­ча­ет лите­ра­тур­ных и рацио­наль­ных пре­пят­ст­вий; раз­ни­ца толь­ко в том, что в насто­я­щем слу­чае зву­ко­вое пись­мо сохра­ни­ло на себе следы того, что обык­но­вен­но исче­за­ет бес­след­но. Тот факт, что вар­ва­ри­за­ция язы­ка замет­на у этрус­ков в более силь­ной сте­пе­ни, чем у како­го-либо дру­го­го из ита­лий­ских пле­мен, при­над­ле­жит к мно­го­чис­лен­ным дока­за­тель­ствам их низ­ших куль­тур­ных спо­соб­но­стей; если же такая пор­ча язы­ка замет­на меж­ду ита­ли­ка­ми все­го более у умбров, гораздо менее у рим­лян, а все­го менее у южных сабел­лов, то объ­яс­не­ни­ем это­го могут отча­сти слу­жить более ожив­лен­ные сно­ше­ния пер­вых с этрус­ка­ми, послед­них с гре­ка­ми.