В мире античных свитков

с.143

Гла­ва IX

Алек­сан­дрий­ская куль­ту­ра кни­ги

«Алек­сан­дрий­цы — это те, кто вос­пи­тал и дал обра­зо­ва­ние всем элли­нам и вар­ва­рам, во вре­ме­на, кото­рые насту­пи­ли после диа­до­хов Алек­сандра. Пто­ле­мей VII, изгнав нема­лое коли­че­ство алек­сан­дрий­цев, напол­нил ост­ро­ва и горо­да грам­ма­ти­ка­ми, фило­со­фа­ми, гео­мет­ра­ми, людь­ми, при­част­ны­ми к муси­че­ским искус­ствам, живо­пис­ца­ми, учи­те­ля­ми гим­на­сти­ки, вра­ча­ми и мно­ги­ми дру­ги­ми спе­ци­а­ли­ста­ми» (At­hen., IV, 184 B).

В этих сло­вах под­черк­ну­то выра­же­на роль Алек­сан­дрии как все­лен­ско­го цен­тра куль­ту­ры в древ­но­сти. Ни один город мира во все пред­ше­ст­ву­ю­щие и после­дую­щие века исто­рии антич­но­сти и сред­не­ве­ко­вья не смог бы срав­нить­ся с Алек­сан­дри­ей в этом смыс­ле: све­том ее нау­ки, лите­ра­ту­ры, фило­со­фии оза­ре­на гро­мад­ная эпо­ха исто­рии. Став­ший позд­нее, к I веку н. э., миро­вым цен­тром куль­ту­ры, Рим питал­ся сока­ми Алек­сан­дрии. Стра­бон отме­тил в сво­ем труде: «Рим полон алек­сан­дрий­ских фило­ло­гов» (p. 675). Алек­сан­дрия была вме­сте с тем и миро­вым изда­тель­ским цен­тром, откуда кни­ги рас­хо­ди­лись по все­му тогдаш­не­му циви­ли­зо­ван­но­му миру.

Поче­му имен­но Алек­сан­дрии судь­ба угото­ви­ла подоб­ную роль? На этот вопрос труд­но дать одно­знач­ный ответ. Не одно, а сте­че­ние мно­же­ства обсто­я­тельств обу­сло­ви­ло этот заме­ча­тель­ный фено­мен исто­рии антич­но­го мира. К ним сле­ду­ет при­чис­лить и выгод­ное гео­гра­фи­че­ское поло­же­ние это­го горо­да, сра­зу же став­ше­го пор­том миро­во­го зна­че­ния, и то, что Алек­сан­дрия уна­сле­до­ва­ла древ­ние гре­ко-еги­пет­ские свя­зи, и блеск новой сто­ли­цы Пто­ле­ме­ев, при­вле­кав­ших сюда самых с.144 выдаю­щих­ся дея­те­лей нау­ки и куль­ту­ры со все­го мира, и неис­чер­пае­мые богат­ства стра­ны, ресур­сы кото­рой ока­за­лись в пол­ном рас­по­ря­же­нии Пто­ле­ме­ев, и раз­но­пле­мен­ность мас­сы насе­ле­ния это­го горо­да, и исклю­чи­тель­ное поло­же­ние, кото­рое он зани­мал в систе­ме адми­ни­ст­ра­тив­но­го управ­ле­ния в Егип­те, и мно­гие дру­гие обсто­я­тель­ства (в чис­ле кото­рых сле­до­ва­ло бы отме­тить и нали­чие круп­но­го ремес­лен­но­го про­из­вод­ства, осо­бен­но про­из­вод­ства пис­че­го мате­ри­а­ла — папи­ру­са…).

Алек­сандр, на мир­ной дея­тель­но­сти кото­ро­го лежит отпе­ча­ток такой же быст­ро­ты и сме­ло­сти реше­ний, как на его воен­ных похо­дах, мыс­лил себе Алек­сан­дрию в каче­стве неко­е­го интер­на­цио­наль­но­го цен­тра¹. Для его внут­рен­ней поли­ти­ки вооб­ще было харак­тер­но стрем­ле­ние пред­у­предить нацио­наль­ные рас­при, могу­щие взо­рвать изнут­ри созда­вае­мое им огром­ное миро­вое государ­ство. Отсюда и те при­зы­вы к еди­но­ду­шию, с кото­ры­ми он обра­тил­ся и к македо­ня­нам — победи­те­лям, и к пер­сам — побеж­ден­ным, кото­рые про­зву­ча­ли на зна­ме­ни­том бан­ке­те в Опи­се, поли­ти­ка сме­шан­ных бра­ков, кото­рым он сам пер­вым подал при­мер, и т. п. Всем этим пла­нам не суж­де­но было осу­ще­ст­вить­ся.

Арри­ан, осно­вы­ва­ясь на досто­вер­ной тра­ди­ции, пере­да­ет, как Алек­сандра захва­ти­ла мысль постро­ить город: «При­дя в Каноп, он про­плыл кру­гом зали­ва Мариа и вышел там, где сей­час нахо­дит­ся город Алек­сан­дрия. Место пока­за­лось ему чрез­вы­чай­но под­хо­дя­щим для осно­ва­ния горо­да, кото­рый, по его мне­нию, дол­жен был здесь про­цве­тать. Его охва­ти­ло горя­чее жела­ние осу­ще­ст­вить эту мысль, и он сам раз­ме­тил зна­ка­ми, где устро­ить аго­ру, где и каким богам поста­вить хра­мы — были посвя­щен­ные эллин­ским богам, был и храм Иси­ды Еги­пет­ской — и по каким местам вести кру­гом сте­ны» (III, 1, 5).

Мы видим, что город был заду­ман с само­го нача­ла как эллин­ский полис, со все­ми его атри­бу­та­ми — аго­рой, хра­ма­ми богов, пале­строй и т. д. Осно­ван­ная зимой 332/331 гг. до н. э.² Алек­сан­дрия про­ти­во­по­став­ля­лась не толь­ко еги­пет­ским горо­дам, но и всем осталь­ным поли­сам тогдаш­не­го гре­че­ско­го мира. «Алек­сан­дри­ец» ста­ло осо­бым этни­ко­ном³. Поз­же, в рим­скую эпо­ху, Дион Хри­со­стом в одной из сво­их речей (or., XXXII, 670 B) гово­рил: «Еги­пет, столь вели­кое пле­мя, есть тело поли­са (то есть Алек­сан­дрии. — В. Б.), ско­рее даже с.145 при­ло­же­ние к нему…» Лум­бро­зо, глу­бо­ко изу­чав­ший элли­ни­сти­че­ский Еги­пет, так­же заме­тил эту харак­тер­ную осо­бен­ность горо­да и писал Виль­ке­ну: «Этот город сам состав­ля­ет нечто целое, некое государ­ство, цар­ство само по себе…»⁴. Гре­ки, жив­шие в Алек­сан­дрии, име­ли свой кодекс зако­нов, свою аго­ру, совет, пале­ст­ры, ста­ди­о­ны, культ сво­их богов: они одни име­ли пра­во полу­чать мате­ри­аль­ную под­держ­ку от государ­ства (егип­тяне, жив­шие в Алек­сан­дрии, рас­смат­ри­ва­лись как чуже­стран­цы или мете­ки). Еще в 97 г. н. э., когда Пли­ний Млад­ший хотел выхло­потать для сво­его вра­ча егип­тя­ни­на пра­во рим­ско­го граж­дан­ства, ему было ука­за­но, что тому надо сна­ча­ла стать алек­сан­дрий­ским граж­да­ни­ном… (Epist., X, 5, 6-11).

Деталь­ный, хотя и густо сдоб­рен­ный фольк­лор­ным мате­ри­а­лом рас­сказ об осно­ва­нии Алек­сан­дрии мы нахо­дим в «Исто­рии Алек­сандра Вели­ко­го» Псев­до-Кал­ли­сфе­на⁵. В нем заклю­че­но мно­же­ство вымыш­лен­ных и про­ти­во­ре­чи­вых подроб­но­стей, но одно­вре­мен­но мы нахо­дим там и целый ряд таких сведе­ний, кото­рые несо­мнен­но носят исто­ри­че­ский харак­тер. По всей веро­ят­но­сти, в сво­ей осно­ве роман Псев­до-Кал­ли­сфе­на сло­жил­ся во вре­ме­на Пто­ле­ме­ев, хотя дошед­шая до нас редак­ция отно­сит­ся уже к рим­ской эпо­хе⁶. В этом романе, после выду­ман­но­го рас­ска­за о том, как рим­ляне при­сла­ли Алек­сан­дру подар­ки и сол­дат, сооб­ща­ет­ся о путе­ше­ст­вии Алек­сандра к богу Аммо­ну, после чего он при­ка­зал сво­им сол­да­там сесть на кораб­ли и отпра­вить­ся на ост­ров «Фари­ти­ду», чтобы там ожи­дать его при­бы­тия. В оази­се Аммо­на Алек­сандр при­нес жерт­вы богу и попро­сил его под­твер­дить зна­ме­ни­ем, что он, Алек­сандр, его сын. Ночью во сне Алек­сандр полу­чил это зна­ме­ние и после это­го воз­двиг Аммо­ну храм с над­пи­сью: «Отцу богу Аммо­ну посвя­тил Алек­сандр». У Аммо­на же Алек­сандр попро­сил ука­за­ния, где он дол­жен осно­вать город и назвать сво­им име­нем. Бог так­же ночью явил­ся ему во сне и в сти­хах (в рит­ме геро­и­че­ско­го гекза­мет­ра, как обыч­но дава­лись ора­ку­лы) ука­зал Алек­сан­дру место — «У ост­ро­ва Про­те­иды». После рас­ска­за о том, како­во про­ис­хож­де­ние назва­ния места Пара­то­ни­он, сооб­ща­ет­ся, как Алек­сандр при­был в рай­он, где нахо­ди­лись еги­пет­ские посе­ле­ния (пере­чис­ля­ют­ся 16 назва­ний). Наи­бо­лее выдаю­щим­ся из них, «мет­ро­по­ли­ей», была Рако­ти­да. Посе­ле­ния эти име­ли 12 рек, изли­ваю­щих­ся в море. Реки были засы­па­ны и ста­ли ули­ца­ми ново­го горо­да. Остав­ле­ны были толь­ко три — одна, назы­ваю­ща­я­ся Рако­тит («кото­рая ныне явля­ет­ся доро­гой вели­ко­го бога Сара­пи­са»), с.146 затем канал по ули­це, веду­щей к аго­ре, и самая боль­шая река, кото­рая ныне назы­ва­ет­ся Аспен­дия.

Алек­сан­дру дава­ли сове­ты, как стро­ить город, Клео­мен из Нав­кра­ти­са и Дино­крат родо­сец. Они сове­то­ва­ли не стро­ить боль­шо­го горо­да, так как некем будет его засе­лить. И даже если оты­щет­ся насе­ле­ние, куп­цы все рав­но не смо­гут доста­вить туда необ­хо­ди­мо­го коли­че­ства при­па­сов, так мно­го их потре­бу­ет­ся. Кро­ме того, в боль­шом горо­де непре­мен­но воз­никнет враж­да меж­ду жите­ля­ми, тогда как в малых горо­дах все­гда сохра­ня­ет­ся согла­сие. Алек­сандр усту­пил архи­тек­то­рам и пору­чил им стро­ить город такой вели­чи­ны, какой они при­зна­ют необ­хо­ди­мым.

Архи­тек­то­ры наме­ти­ли город­скую чер­ту от Дра­кон­та⁷, что у Тафо­си­рий­ской косы, до Ага­то­де­мо­на⁸, напро­тив Кано­па, а шири­ну от Мен­десия до Эври­ло­ха и Мелан­тия⁹.

Псев­до-Кал­ли­сфен назы­ва­ет далее поми­мо Дино­кра­та и Клео­ме­на, при­ни­мав­ших уча­стие в пла­ни­ров­ке горо­да, еще и Кра­те­ра Олин­фий­ца¹⁰, а так­же ливий­ца Геро­на, бра­та кото­ро­го зва­ли Гипо­ном. Гипо­ном посо­ве­то­вал Алек­сан­дру соорудить отвод­ные кана­лы и кло­аки, выхо­дя­щие в море. Поэто­му эти кана­лы и назы­ва­ют­ся Гипо­но­мы ¹¹. Далее автор «Исто­рии Алек­сандра Вели­ко­го» уве­ря­ет, что нет горо­да боль­ше Алек­сан­дрии, и при­во­дит для срав­не­ния с пери­мет­ром Алек­сан­дрии (16 ста­ди­ев 395 футов) пери­мет­ры Антио­хии (8 ста­ди­ев 72 фута), Кар­фа­ге­на (16 ста­ди­ев 7 футов), Рима (14 ста­ди­ев 20 футов). Циф­ры эти совер­шен­но неле­пы, если дей­ст­ви­тель­но счи­тать их пери­мет­ра­ми. Воз­мож­но, здесь надо под­ра­зу­ме­вать иные еди­ни­цы изме­ре­ния, а имен­но рим­ские мили — во вре­ме­на Вес­па­си­а­на Рим дей­ст­ви­тель­но имел в пери­мет­ре око­ло 13 миль, как вид­но из Пли­ния. Стар­ше­го (N. H., III, 16).

с.147 При­быв к месту, где дол­жен был рас­по­ла­гать­ся буду­щий город, Алек­сандр увидел кана­лы и раз­бро­сан­ные вокруг дерев­ни. С бере­га он заме­тил ост­ров и спро­сил, как он назы­ва­ет­ся. Мест­ные жите­ли отве­ти­ли, что это Фарос, и что там жил Про­тей. Алек­сандр тогда при­нес жерт­ву герою Про­тею и, увидев, что посвя­щен­ное ему соору­же­ние обру­ши­лось, при­ка­зал вос­ста­но­вить его как мож­но ско­рее.

Посы­пая мукой, они таким спо­со­бом наме­ти­ли город­скую чер­ту. Но пти­цы рас­кле­вы­ва­ли эту муку, и тогда Алек­сандр послал за тол­ко­ва­те­ля­ми, отга­ды­ваю­щи­ми смысл зна­ме­ний. Те сле­дую­щим обра­зом разъ­яс­ни­ли его смысл: осно­ван­ный город будет кор­мить весь мир, и всюду про­ник­нут люди, рож­ден­ные в нем (ведь и пти­цы обле­та­ют весь мир).

Алек­сан­дрию нача­ли стро­ить от Месо­пе­дия («Сре­дин­ной пло­ща­ди»): место это и полу­чи­ло свое имя отто­го, что с него нача­ли стро­ить город…

Всю зем­лю, кото­рая выбра­сы­ва­лась при заклад­ке фун­да­мен­тов, Алек­сандр при­ка­зал сва­ли­вать в одно место. Сей­час там высит­ся гора, кото­рая назы­ва­ет­ся Коприя. Зало­жив боль­шую часть город­ских квар­та­лов и соста­вив план, он начер­тал на нем пять букв: Α Β Γ Δ Ε. Бук­ва Α озна­ча­ла «Алек­сандр», Β — «Басилевс» (царь), Γ — «генос» (род), Δ — «Диос» (Зев­са), Ε — «екти­се» («осно­вал» — име­ет­ся в виду город…).

Рас­сказ Псев­до-Кал­ли­сфе­на донес до нас народ­ные леген­ды об осно­ва­нии зна­ме­ни­то­го горо­да древ­но­сти, но в этих леген­дах скры­ва­ет­ся исто­ри­че­ское зер­но. Про­ти­во­ре­чи­вый и сбив­чи­вый рас­сказ рома­на об Алек­сан­дре нуж­да­ет­ся, конеч­но, в серь­ез­ных коррек­ти­вах и допол­не­ни­ях. Осо­бен­но важ­ным в этом отно­ше­нии явля­ет­ся опи­са­ние Стра­бо­на (XVII, 791-795), поз­во­ля­ю­щее вос­ста­но­вить пано­ра­му это­го кра­си­вей­ше­го горо­да древ­но­сти¹².

Город рас­по­ла­гал­ся на склоне хол­ма, спус­кав­ше­го­ся к морю от озе­ра Марео­ти­ды, и тянул­ся с юго-запа­да на севе­ро-восток. Мест­ность была очень удоб­ной в стра­те­ги­че­ском отно­ше­нии — гавань, закры­тая с севе­ра ост­ро­вом Фарос, была пре­крас­ным убе­жи­щем для флота. Кана­лы соеди­ни­ли гавань с Нилом, вод­ной арте­ри­ей стра­ны, и тем самым — со все­ми обла­стя­ми Егип­та. Рай­он был хоро­шо изве­стен гре­кам — в соро­ка милях от него нахо­дил­ся Нав­кра­тис, древ­нее посе­ле­ние гре­ков в Егип­те.

По Стра­бо­ну, план горо­да напо­ми­нал хла­миду — македон­ский воен­ный плащ; дли­на горо­да при­бли­зи­тель­но втрое пре­вы­ша­ла шири­ну. В целом пло­щадь, зани­мае­мая горо­дом, с.148 напо­ми­на­ла парал­ле­ло­грамм с длин­ной сто­ро­ной в 30 ста­дий (свы­ше 5 км). Шири­на рав­ня­лась 7—8 ста­ди­ям (ок. 1.5 км).

Ров­ные и широ­кие ули­цы горо­да, удоб­ные для про­езда колес­ниц и всад­ни­ков, пере­се­ка­лись под пря­мы­ми угла­ми — Алек­сан­дрия была рас­пла­ни­ро­ва­на с уче­том всех дости­же­ний антич­ной нау­ки о гра­до­стро­и­тель­стве. Следы этой пла­ни­ров­ки мож­но было открыть еще в XIX в. Луч­ший план антич­ной Алек­сан­дрии опуб­ли­ко­вал в кон­це про­шло­го века Махмуд-Эль-Фала­ки¹³. Автор сам про­из­во­дил рас­коп­ки и открыл один­на­дцать попе­ре­ч­ных улиц и семь про­доль­ных про­спек­тов, тянув­ших­ся парал­лель­но длин­ной сто­роне город­ской чер­ты. Глав­ный про­спект — Каноп­ский — пере­се­кал город с запа­да на восток, начи­на­ясь на восто­ке Ворота­ми Солн­ца и окан­чи­ва­ясь на запа­де Ворота­ми Луны¹⁴. Дио­дор, так­же посе­тив­ший Алек­сан­дрию, опи­сы­ва­ет этот про­спект в сле­дую­щих сло­вах: «Почти посредине город про­ре­за­ет ули­ца, уди­ви­тель­ная по сво­ей вели­чине и кра­со­те — она идет от одних ворот до дру­гих. Дли­на этой ули­цы рав­на 40 ста­ди­ям (еги­пет­ский ста­дий — 174 мет­ра), а шири­на — одно­му пле­тру (30 мет­ров). Вся она застро­е­на рос­кош­ны­ми зда­ни­я­ми и хра­ма­ми» (XVII, 52, 3). Сре­ди этих зда­ний, упо­мя­ну­тых Дио­до­ром, выда­ва­лись кра­сотой и рос­ко­шью построй­ки, тянув­ши­е­ся по одной сто­роне ули­цы, — Гим­на­сий, Пале­ст­ра, храм Кро­но­са, Тет­ра­пи­лон. По дру­гой сто­роне воз­вы­ша­лись дво­рец пра­во­судия (Дика­сте­ри­он), храм Пана, храм Сара­пи­са и Иси­ды и дру­гие соору­же­ния. Пло­щадь, нахо­див­ша­я­ся посреди горо­да, назы­ва­лась Месо­пе­ди­он. На этой пло­ща­ди нахо­дил­ся пал­ла­ди­ум Алек­сан­дрии — гроб­ни­ца Алек­сандра Македон­ско­го, постро­ен­ная Пто­ле­ме­ем II Фила­дель­фом (так назы­вае­мая «Сема»). Позд­нее рим­ские импе­ра­то­ры почи­та­ли эту гроб­ни­цу за свя­ты­ню и езди­ли к ней на покло­не­ние. Стра­бон пишет обо всех этих соору­же­ни­ях: «Одним сло­вом, город полон обще­ст­вен­ных памят­ни­ков и хра­мов. Наи­бо­лее кра­си­вым явля­ет­ся Гим­на­сий с пор­ти­ка­ми более одно­го ста­дия дли­ной. В цен­тре горо­да нахо­дят­ся зда­ние суда и пар­ки» (XVII, 795).

При пла­ни­ров­ке улиц учи­ты­ва­лось и направ­ле­ние дую­щих здесь вет­ров. «Бла­го­да­ря искус­но­му рас­по­ло­же­нию улиц город открыт эте­си­ям, кото­рые дуют с моря, при­но­сят с собой про­хла­ду и дела­ют здеш­ний кли­мат уме­рен­ным и здо­ро­вым» с.149 (Diod., XVII, 52, 2). Эти вет­ры задер­жа­ли флот Цеза­ря в гава­ни Алек­сан­дрии (B. C., III, 107).

Вто­рая глав­ная ули­ца Алек­сан­дрии, пер­пен­ди­ку­ляр­ная Каноп­ской, про­хо­ди­ла бли­же к восточ­ной части горо­да, упи­ра­ясь в полу­ост­ров Лохи­а­ду. Вме­сте обе ули­цы рас­се­ка­ли парал­ле­ло­грамм горо­да на четы­ре нерав­ные части (на пере­се­че­нии этих улиц и нахо­ди­лась пло­щадь Месо­пе­ди­он, о кото­рой гово­ри­лось выше).

Город­ское хозяй­ство, следы кото­ро­го сохра­ни­лись до насто­я­ще­го вре­ме­ни, име­ло не толь­ко назем­ные, но и под­зем­ные соору­же­ния — отвод­ные кана­лы, совер­шен­но необ­хо­ди­мые в усло­ви­ях боло­ти­стой мест­но­сти, кло­аки, впа­даю­щие в море¹⁵. «Почти вся Алек­сан­дрия под­ры­та и име­ет под­зем­ные кана­лы, кото­рые идут к Нилу и про­во­дят воду в част­ные дома, где она посте­пен­но очи­ща­ет­ся и оса­жи­ва­ет­ся. Ее обыч­но и употреб­ля­ют хозя­е­ва домов и их слу­ги, ибо та вода, кото­рая идет пря­мо из Нила, до того или­ста и мут­на, что вызы­ва­ет мно­го раз­лич­ных болез­ней», — писал Г. Цезарь в «Алек­сан­дрий­ской войне» (5). С юга к горо­ду был под­веден канал, кото­рый и давал ему питье­вую воду, а так­же свя­зы­вал озе­ро Марео­ти­ду, питае­мое из Каноп­ско­го рука­ва Нила, с морем. Канал достав­лял горо­ду ниль­скую воду, рас­хо­див­шу­ю­ся затем по тру­бам в под­зем­ные цистер­ны.

Рейд Алек­сан­дрии, запер­тый с севе­ра ост­ро­вом Фарос, был разде­лен на два пор­та искус­ст­вен­ной насы­пью дли­ной более кило­мет­ра, свя­зы­вав­шей Фарос с мате­ри­ком: эта насыпь назы­ва­лась Геп­та­ста­ди­он. Восточ­ный порт обыч­но назы­вал­ся Боль­шой Гава­нью, и вход в нее огра­ни­чи­вал­ся с одной сто­ро­ны восточ­ным мысом Фаро­са, где нахо­дил­ся зна­ме­ни­тый маяк, с дру­гой — молом, соеди­нен­ным с полу­ост­ро­вом Лохи­а­да. С тыла эта Боль­шая Гавань защи­ща­лась Геп­та­ста­ди­о­ном. Она слу­жи­ла так­же воен­ным пор­том с арсе­на­лом и скла­да­ми: фар­ва­тер был рас­счи­тан на то, чтобы здесь про­хо­ди­ли суда с глу­бо­кой осад­кой, типа квин­кве­рем. Вот как ее опи­сы­ва­ет Стра­бон: «Из око­неч­но­стей Фаро­са восточ­ная лежит бли­же к мате­ри­ку и к мысу напро­тив него (мыс назы­ва­ет­ся Лохи­а­да), и сужа­ет устье гава­ни; вдо­ба­вок к узо­сти про­хо­да в гавань там есть еще и ска­лы, одни под­вод­ные, дру­гие же высту­паю­щие над поверх­но­стью моря. Эти ска­лы посто­ян­но пре­вра­ща­ют в буру­ны вол­ны, низ­вер­гаю­щи­е­ся на них из откры­то­го моря. Самый мыс ост­ров­ка — это ска­ла, омы­вае­мая морем. На этой ска­ле нахо­дит­ся уди­ви­тель­ная построй­ка — мно­го­этаж­ная баш­ня из бело­го мра­мо­ра, одно­имен­ная с ост­ро­вом. Эту с.150 баш­ню при­нес в дар Сострат с Книда, друг царей, ради спа­се­ния море­хо­дов, как гла­сит над­пись»¹⁶.

Сведе­ния о пяти квар­та­лах Алек­сан­дрии, сооб­щае­мые Псев­до-Кал­ли­сфе­ном, под­твер­жда­ют­ся дру­ги­ми источ­ни­ка­ми (как, напри­мер, Phi­lo in Flacc. 973 a). Квар­тал B зани­мал цар­ский дво­рец — Бру­хей­он. Дво­рец состо­ял из огром­но­го ком­плек­са зда­ний и садо­во-пар­ко­вых ансам­блей, вклю­чая в себя и усы­паль­ни­цу Алек­сандра («сема») и Пто­ле­ме­ев, Театр и Музей. Он зани­мал до тре­ти горо­да, по неко­то­рым сведе­ни­ям (в част­но­сти, по сооб­ще­нию Стра­бо­на). Суда, вхо­див­шие в Боль­шую Гавань, про­хо­ди­ли через нее пря­мо к двор­цо­вым соору­же­ни­ям, как мож­но заклю­чить из сле­дую­ще­го опи­са­ния Стра­бо­на: «При вхо­де в гавань сле­ва увидишь внут­рен­ние цар­ские двор­цы, смеж­ные с двор­ца­ми на Лохиа­де: в них мно­го раз­лич­ных поко­ев и пар­ков. Ниже их рас­по­ло­же­на искус­ст­вен­но выко­пан­ная и скры­тая гавань, явля­ю­ща­я­ся част­ной соб­ст­вен­но­стью царей, так же, как и ост­ро­вок Анти­ро­дос, с лежа­щей перед ним искус­ст­вен­ной гава­нью…» (XVII, 1, 9). «Над искус­ст­вен­ной гава­нью нахо­дит­ся театр, затем идет Посидий — так ска­зать, изгиб, высту­паю­щий от так назы­вае­мо­го Эмпо­рия с хра­мом Посей­до­на… Далее сле­ду­ет Цеза­ре́й, эмпо­рий и товар­ные скла­ды. За ними идут вер­фи, тяну­щи­е­ся вплоть до Геп­та­ста­ди­о­на. Тако­во мое опи­са­ние Боль­шой Гава­ни и ее окрест­но­стей» (Stra­bo, XVII, 1, 9). Веро­ят­но, в этом же рай­оне горо­да нахо­ди­лись кан­це­ля­рии, сто­яв­шие во гла­ве огром­но­го бюро­кра­ти­че­ско­го аппа­ра­та Пто­ле­ме­ев.

К запа­ду от Геп­та­ста­ди­о­на лежа­ла откры­тая Запад­ная Гавань, порт Эвно­ста, назван­ный так по име­ни зятя Пто­ле­мея. Внут­ри гава­ни нахо­дил­ся неболь­шой внут­рен­ний закры­тый порт воен­но­го зна­че­ния, так назы­вае­мый Кибот, укреп­лен­ный кре­пост­ны­ми сте­на­ми. Он был свя­зан и с Боль­шой Гава­нью, а так­же с Марео­ти­дой. На Марео­ти­де нахо­ди­лась боль­шая озер­ная гавань, пред­на­зна­чен­ная для ниль­ских кораб­лей. Здесь же нахо­дил­ся и уве­се­ли­тель­ный флот Пто­ле­мея II Фила­дель­фа, состо­яв­ший из рос­кош­но укра­шен­ных ниль­ских барок, и поз­же — целая вил­ла на бар­же, соору­жен­ная для Пто­ле­мея IV.

За пре­де­ла­ми город­ских стен к запа­ду нахо­дил­ся тузем­ный еги­пет­ский квар­тал, назы­вав­ший­ся Рако­ти­дой¹⁷, а так­же с.151 Запад­ный нек­ро­поль. К восто­ку от Каноп­ских ворот горо­да нахо­дил­ся иппо­дром и Восточ­ный нек­ро­поль. В еги­пет­ском квар­та­ле был постро­ен огром­ный храм, Сера­пей, посвя­щен­ный богу Сара­пи­су, соеди­нив­ше­му в себе еги­пет­ские и гре­че­ские чер­ты.

Основ­ные соору­же­ния горо­да были воз­двиг­ну­ты при Пто­ле­мее I, в том чис­ле город­ские сте­ны и цар­ский дво­рец, став­ший про­дол­же­ни­ем двор­ца Алек­сандра на Лохиа­де. Лазур­ное море с севе­ра и жел­то-шафран­но­го цве­та пес­ки с юга замы­ка­ли в есте­ствен­ные гра­ни­цы бело­ка­мен­ный город, в кото­ром соче­та­ние мра­мор­ных двор­цов и обще­ст­вен­ных зда­ний с рос­кош­ной зеле­нью пар­ков и садов созда­ва­ло пора­зи­тель­ный по кра­со­те и гар­мо­нич­но­сти эффект. На вся­ко­го чело­ве­ка, впер­вые при­ехав­ше­го в Алек­сан­дрию, пано­ра­ма горо­да ока­зы­ва­ла неиз­гла­ди­мое впе­чат­ле­ние. Его хоро­шо пере­да­ет Ахилл Татий в сво­ем романе «Лев­кип­па и Кли­то­фонт» (V, I): «Спу­стя три дня мы при­бы­ли в Алек­сан­дрию. Я про­шел через ворота, кото­рые назы­ва­ют­ся Ворота­ми Солн­ца, и пере­до мной раз­вер­ну­лась свер­каю­щая кра­сота горо­да, напол­нив­шая робо­стью мой взор. Пря­мые ряды колонн выси­лись на всем про­тя­же­нии доро­ги от Ворот Солн­ца до Ворот Луны — эти боже­ства охра­ня­ют оба вхо­да в город. Меж­ду колон­на­ми про­ле­га­ла рав­нин­ная часть горо­да. Мно­же­ство дорог пере­се­ка­ло ее, и мож­но было совер­шить путе­ше­ст­вие, не выхо­дя за пре­де­лы горо­да.

Я про­шел несколь­ко ста­ди­ев и ока­зал­ся на пло­ща­ди, назван­ной в честь Алек­сандра. Отсюда я увидел дру­гие части горо­да, и кра­сота его разде­ли­лась. Пря­мо пере­до мной рос лес колонн, пере­се­кае­мый дру­гим таким же лесом. Гла­за раз­бе­га­лись, когда я пытал­ся оглядеть все ули­цы, и не будучи в состо­я­нии охва­тить цело­го, я не мог уто­лить нена­сыт­ную жаж­ду созер­ца­ния. Что-то я видел, а что-то толь­ко хотел увидеть, торо­пил­ся посмот­реть одно и не хотел про­пу­стить дру­го­го.

…Я смот­рел на огром­ный город и не верил, что най­дет­ся столь­ко людей, чтобы его запол­нить; я смот­рел на людей и не верил, что может суще­ст­во­вать город, кото­рый в состо­я­нии их вме­стить…»

Один откры­тый в Абу­сир-Эль-Меле­ке папи­рус содер­жит харак­тер­ное воз­ве­ли­че­ние Алек­сан­дрии: «Все осталь­ные горо­да зем­ли, лежа­щей под Алек­сан­дри­ей, могут назы­вать­ся горо­да­ми, но в срав­не­нии с Алек­сан­дри­ей они явля­ют­ся толь­ко дерев­ня­ми. Алек­сан­дрия же явля­ет­ся горо­дом Все­лен­ной»¹⁸.

с.152

Самым заме­ча­тель­ным в этой новой сто­ли­це мира, затмив­шей сво­им блес­ком древ­ние Афи­ны с их освя­щен­ны­ми века­ми куль­тур­ны­ми тра­ди­ци­я­ми, были Алек­сан­дрий­ская биб­лио­те­ка и Музей. Соб­ст­вен­но, биб­лио­тек было две. Глав­ная вме­сте с Музе­ем вхо­ди­ла в ком­плекс соору­же­ний цар­ско­го двор­ца, и уже это одно гово­ри­ло о тес­ной свя­зи этих учреж­де­ний с дво­ром толь­ко что утвер­див­шей­ся в Егип­те дина­стии Пто­ле­ме­ев. В тече­ние все­го III века до н. э. гла­ва биб­лио­те­ки по тра­ди­ции был одно­вре­мен­но и вос­пи­та­те­лем наслед­ни­ка пре­сто­ла.

Вто­рая, «внеш­няя» или «дочер­няя» биб­лио­те­ка нахо­ди­лась в Сера­пее, хра­ме бога Сара­пи­са, сто­яв­шем на искус­ст­вен­ной воз­вы­шен­но­сти в цен­тре еги­пет­ско­го квар­та­ла, Рако­ти­ды. Он был окру­жен тре­мя сот­ня­ми колонн и пред­став­лял собой целый ком­плекс свя­ти­лищ и часо­вен, свя­зан­ных меж­ду собой гра­нит­ной колон­на­дой, состав­ля­ю­щей огром­ный квад­рат. По пре­да­нию, этот храм был постро­ен Пто­ле­ме­ем I. К нему вела лест­ни­ца в 100 сту­пе­ней, под­няв­шись по кото­рым, посе­ти­тель мог увидеть ста­тую бога Сара­пи­са с протя­ну­ты­ми рука­ми, гото­вы­ми при­нять греш­ни­ка. Храм был бога­то изу­кра­шен внут­ри и сна­ру­жи: «Сера­пей, укра­шен­ный широ­чай­ши­ми атри­я­ми и колон­на­да­ми, живы­ми обра­за­ми ста­туй, настоль­ко выде­лял­ся вели­ко­ле­пи­ем сво­ей отдел­ки и укра­ше­ний, что после Капи­то­лия, наве­ки про­сла­вив­ше­го досто­чти­мый Рим, нет ниче­го, что мог­ло бы счи­тать­ся более выдаю­щим­ся во всей все­лен­ной» (Amm. Mar­cell., XXII, 15).

Так же, как бог Сара­пис соеди­нял в себе еги­пет­ские и гре­че­ские чер­ты, так и в биб­лио­те­ке Сера­пей­о­на хра­ни­лись вме­сте еги­пет­ские и гре­че­ские кни­ги, в том чис­ле дуб­ле­ты книг глав­ной биб­лио­те­ки и лите­ра­ту­ра учеб­но­го харак­те­ра.

Ини­ци­а­ти­ва в созда­нии биб­лио­те­ки при­над­ле­жа­ла, по всей види­мо­сти, Пто­ле­мею I Соте­ру — муд­ро­му и даль­но­вид­но­му гене­ра­лу Алек­сандра, кото­рый при деле­же наслед­ства заво­е­ва­те­ля мира сумел выго­во­рить себе эту стра­ну, издрев­ле манив­шую к себе гре­ков и счаст­ли­во соче­тав­шую в себе пора­зи­тель­ное пло­до­ро­дие поч­вы с укреп­лен­ны­ми самой при­ро­дой, стра­те­ги­че­ски очень удоб­ны­ми для обо­ро­ны есте­ствен­ны­ми гра­ни­ца­ми¹⁹. Веро­ят­но, почти в одно вре­мя с биб­лио­те­кой был создан и Музей.

То, что имен­но Пто­ле­мей I был осно­ва­те­лем Музея, а не его сын Фила­дельф (как счи­та­ли ранее неко­то­рые уче­ные на осно­ва­нии совер­шен­но леген­дар­но­го рас­ска­за о пере­во­де с.153 Биб­лии), вид­но из сочи­не­ния Плу­тар­ха (Non pos­se sua­vi­ter vi­vi, 13, 3, p. 1095). Уча­стие в созда­нии биб­лио­те­ки и Музея гре­че­ско­го фило­со­фа Демет­рия Фалер­ско­го, кото­рый вряд ли мог при­ехать в Еги­пет ранее 294 года до н. э., так­же под­твер­жда­ет эту тра­ди­цию²⁰. Но орга­ни­за­ци­он­ные осно­вы Музея были выра­бота­ны уже при Пто­ле­мее Фила­дель­фе — при нем это учреж­де­ние дости­га­ет высо­чай­ше­го рас­цве­та и ста­но­вит­ся веду­щим науч­ным и лите­ра­тур­ным цен­тром тогдаш­не­го куль­тур­но­го мира. Белох пред­по­ла­га­ет, что осно­ва­ние Музея име­ло место во вто­рой поло­вине 90-х годов III века до н. э.²¹ Во вся­ком слу­чае, это про­изо­шло после бит­вы при Ипсе 301 г. до н. э., кото­рая под­ве­ла итог, хотя и крат­ковре­мен­ный, затяж­ной борь­бе диа­до­хов. Пто­ле­мею в это вре­мя было уже за сорок. Вос­пи­ты­вав­ший­ся вме­сте с пажа­ми Филип­па, он с ран­них лет был свя­зан с Алек­сан­дром и чис­лил­ся сре­ди самых близ­ких его дру­зей. Когда Алек­сандр, раз­гне­ван­ный вто­рым бра­ком отца, поки­нул двор, Пто­ле­мей уда­лил­ся вме­сте с ним (Arr., III, 6, 6). С тех пор он не рас­ста­вал­ся с моло­дым царем. Пто­ле­мей коман­до­вал отрядом кава­ле­рии в бит­ве при Гра­ни­ке, воз­глав­лял арьер­гард армии, когда она спус­ка­лась вниз по Инду. Он стал сома­то­фи­ла­ком, глав­ным ору­же­нос­цем Алек­сандра. Как испы­тан­ный друг, он неод­но­крат­но выпол­нял самые ответ­ст­вен­ные пору­че­ния сво­его царя. Вме­сте с тем он был обра­зо­ван­ным и куль­тур­ным чело­ве­ком, не чуж­дым изящ­ной сло­вес­но­сти²². После смер­ти Алек­сандра Пто­ле­мей издал сочи­не­ние, в кото­ром опи­сал его похо­ды. По-види­мо­му, этот труд пред­став­лял собой пере­ра­ботан­ный днев­ник кам­па­ний, кото­рый он сам вел. Как это вооб­ще свой­ст­вен­но мему­а­ри­стам, Пто­ле­мей ста­рал­ся здесь выста­вить на пер­вый план свои лич­ные заслу­ги, хотя и воз­дер­жи­вал­ся от пря­мой фаль­си­фи­ка­ции фак­тов²³.

Суще­ст­ву­ет мне­ние, что созда­ние Биб­лио­те­ки и Музея было пред­при­ня­то Пто­ле­ме­ем по сове­ту Демет­рия Фалер­ско­го. Как бы то ни было, перед гла­за­ми устро­и­те­лей сто­я­ли афин­ские Музеи пери­па­те­ти­ков и Пла­то­на. Извест­но, что Пла­тон, пере­нес­ший пре­по­да­ва­ние фило­со­фии из гим­на­сия Ака­де­ма в свой соб­ст­вен­ный дом, при­со­еди­нил к нему храм в честь Муз и назвал его Музе­ем: там были постав­ле­ны ста­туи Харит (Diog. Laert., IV, 1). После смер­ти Пла­то­на Музей с биб­лио­те­кой ста­ли досто­я­ни­ем его шко­лы, Ака­де­мии, и всем этим ком­плек­сом ста­ли ведать пре­ем­ни­ки фило­со­фа по руко­вод­ству Ака­де­ми­ей — «схо­лар­хи» Спе­взипп, Ксе­но­крат и дру­гие.

Подоб­ным же Музе­ем обла­да­ла и шко­ла Ари­сто­те­ля (так назы­вае­мые пери­па­те­ти­ки). Для него был спе­ци­аль­но с.154 при­об­ре­тен уча­сток зем­ли, на кото­ром Фео­фраст постро­ил зда­ния, при­спо­соб­лен­ные для нужд пре­по­да­ва­ния и науч­ных заня­тий²⁴.

Уче­ни­ком Фео­ф­ра­с­та и был Демет­рий Фалер­ский, сыг­рав­ший вид­ную роль в уста­нов­ле­нии пре­ем­ст­вен­ных куль­тур­ных свя­зей меж­ду древни­ми Афи­на­ми и новой бле­стя­щей сто­ли­цей Пто­ле­ме­ев. Он, есте­ствен­но, луч­ше дру­гих знал устрой­ство и прин­ци­пы орга­ни­за­ции Музея пери­па­те­ти­ков. Веро­ят­но, око­ло 297 г. до н. э. он посе­лил­ся в Алек­сан­дрии, где был радуш­но при­нят Пто­ле­ме­ем I Соте­ром; до самой смер­ти он поль­зо­вал­ся рас­по­ло­же­ни­ем цар­ско­го дво­ра. Пто­ле­мей I сове­то­вал­ся с ним по раз­лич­ным вопро­сам, и один факт подоб­но­го рода сооб­ща­ет нам Плу­тарх в «Мора­ли­ях» (Reg. et imp. apoph­tegm., 189 D). Там сооб­ща­ет­ся, что Демет­рий сове­то­вал царю поча­ще обра­щать­ся к кни­гам, трак­ту­ю­щим вопро­сы сущ­но­сти цар­ской вла­сти и вооб­ще тео­рии управ­ле­ния государ­ст­вом: «Ведь то, чего не риск­нут посо­ве­то­вать царям их дру­зья, изла­га­ет­ся в кни­гах». Этот совет Демет­рия Фалер­ско­го пре­крас­но согла­су­ет­ся с изве­сти­ем о том, что имен­но он был глав­ным совет­чи­ком Пто­ле­мея при созда­нии Биб­лио­те­ки и Музея²⁵.

Выше уже гово­ри­лось о пер­вой обще­ст­вен­ной биб­лио­те­ке в Афи­нах, осно­ван­ной тира­ном Писи­стра­том — о ней сооб­ща­ет Авл Гел­лий (N. A., VII, 17, 1-3). После это­го сооб­ще­ния Авл Гел­лий добав­ля­ет: «Поз­же огром­ное коли­че­ство книг было собра­но либо изготов­ле­но в Егип­те царя­ми Пто­ле­ме­я­ми. Оно дости­га­ло 700000 свит­ков…». В этом сооб­ще­нии осо­бен­но инте­рес­но ука­за­ние на то, что кни­ги Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ки в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни были изготов­ле­ны на месте. Для это­го Алек­сан­дрия рас­по­ла­га­ла широ­ки­ми воз­мож­но­стя­ми как в смыс­ле мате­ри­а­ла (в гла­ве «Папи­рус» здесь пока­за­на роль Алек­сан­дрии как миро­во­го цен­тра про­из­вод­ства папи­ру­са), так и в отно­ше­нии кад­ров гра­мот­ных пис­цов и грам­ма­ти­ков-тек­сто­ло­гов, кото­рые мог­ли под­гото­вить высо­ко­ка­че­ст­вен­ные изда­ния.

Нема­лые уси­лия для попол­не­ния биб­лио­те­ки при­ла­гал Пто­ле­мей II Фила­дельф, пред­став­ляв­ший собой харак­тер­ный для элли­низ­ма тип «про­све­щен­но­го госуда­ря». Древ­ние назы­ва­ли его Μουσικώτατος — это сло­во мож­но пере­ве­сти «в выс­шей сте­пе­ни увле­чен­ный муси­че­ски­ми искус­ства­ми»²⁶. Фила­дельф учредил муси­че­ские игры в честь Апол­ло­на и Муз, на кото­рых выдаю­щим­ся писа­те­лям при­суж­да­лись награ­ды, как пишет Вит­ру­вий в пред­и­сло­вии к VII кни­ге сво­его трак­та­та.

с.155

Рис. 20. Камея с пар­ным порт­ре­том Пто­ле­мея II Фила­дель­фа (285-246 гг. до н. э.) и его жены Арси­нои (так назы­вае­мая «Камея Гон­за­га»). III в. до н. э. Ленин­град, Государ­ст­вен­ный Эрми­таж.

с.156

Рис. 21. Ста­туя фило­со­фа, пред­по­ло­жи­тель­но кини­че­ской шко­лы. Дель­фы. Музей.

с.157 Биб­лио­те­ки и Музей были осно­ва­ны почти одно­вре­мен­но, и по самой идее созда­те­лей они долж­ны были допол­нять друг дру­га. Как вид­но из назва­ния, Музей был «хра­мом Муз», но покло­не­ние Музам здесь носи­ло прак­ти­че­ский харак­тер. Фор­мой, в кото­рой осу­ществля­лось слу­же­ние Музам, были раз­но­об­раз­ные науч­ные и лите­ра­тур­ные заня­тия вхо­див­ших в штат Музея уче­ных и лите­ра­то­ров (при­мер­но так же, как поста­нов­ка тра­гедий в Афи­нах клас­си­че­ской эпо­хи была актом куль­то­вой обряд­но­сти бога Дио­ни­са).

Зда­ние Музея име­ло тени­стый двор, флан­ки­ро­ван­ный изящ­ны­ми внут­рен­ни­ми гале­ре­я­ми. Через этот двор посе­ти­тель попа­дал в рос­кош­ный зал, окру­жен­ный свое­об­раз­ны­ми келья­ми, где фило­со­фы пре­по­да­ва­ли свое уче­ние, поэты чита­ли свои сти­хи, а уче­ные грам­ма­ти­ки перед груп­пой уче­ни­ков и про­сто цени­те­лей изящ­ной сло­вес­но­сти ком­мен­ти­ро­ва­ли вслух Гоме­ра. Жили и пита­лись все вме­сте: и учи­те­ля и уче­ни­ки полу­ча­ли содер­жа­ние от царя. Стра­бон, несо­мнен­но побы­вав­ший в Музее во вре­мя сво­его пре­бы­ва­ния в Алек­сан­дрии, так опи­сы­ва­ет это учреж­де­ние: «Часть цар­ских палат состав­ля­ет Музей. Он состо­ит из пор­ти­ка, зала (эксед­ра) и боль­шо­го зда­ния, где нахо­дит­ся общая сто­ло­вая уче­ных мужей, при­част­ных к Музею. Это собра­ние уче­ных (синод) обла­да­ет общим денеж­ным фон­дом. Во гла­ве Музея сто­ит “Жрец началь­ник Музея”, кото­рый преж­де назна­чал­ся царя­ми, ныне же назна­ча­ет­ся Цеза­рем» (XVII, 793).

Ком­плекс соору­же­ний Бру­хей­о­на, цар­ско­го двор­ца Пто­ле­ме­ев, был очень велик и вход в этот рай­он, по-види­мо­му, был сво­бод­ным, как мож­но судить на осно­ва­нии XV Идил­лии Фео­кри­та, где изо­бра­же­ны про­стые кумуш­ки, Пра­к­си­ноя и Гор­го, отпра­вив­ши­е­ся во дво­рец на празд­ник в честь Адо­ни­са. Веро­ят­но, так же сво­бод­но при­ез­жие, тури­сты и гости Алек­сан­дрии мог­ли являть­ся на лек­ции уче­ных Музея и при­об­щать­ся к миру наук и искусств.

Это была пер­вая в исто­рии чело­ве­че­ства Ака­де­мия наук, сли­тая воеди­но с «уни­вер­си­те­том», нахо­див­ша­я­ся под покро­ви­тель­ст­вом небес­ных, а глав­ным обра­зом, зем­ных богов, Пто­ле­ме­ев. Музею суж­де­но было про­су­ще­ст­во­вать шесть сто­ле­тий²⁷. Пто­ле­мей I ото­всюду созы­вал в Алек­сан­дрию выдаю­щих­ся писа­те­лей и поэтов, людей нау­ки и искус­ства. Как заме­тил Буше-Лек­лерк, Пто­ле­мей, не рискуя заво­е­вать Элла­ду, с.158 стре­мил­ся вывез­ти из нее все, что было воз­мож­но — идеи, кни­ги, людей²⁸. Сре­ди при­ехав­ших в Алек­сан­дрию мы встре­ча­ем худож­ни­ков Апел­ле­са и Анти­фи­ла, мате­ма­ти­ка Эвклида, круп­но­го физио­ло­га, ана­то­ма и вра­ча Геро­фи­ла, исто­ри­ка Гека­тея из Абдер, рито­ра Дио­до­ра, поэта Филе­та, грам­ма­ти­ка Зено­до­та и мно­гих дру­гих. Вос­пи­ты­вать сво­его сына, буду­ще­го царя Пто­ле­мея Фила­дель­фа, Пто­ле­мей I пору­чил поэту Филе­ту и фило­со­фу Стра­то­ну, после­до­ва­те­лю Фео­ф­ра­с­та.

Меж­ду собрав­ши­ми­ся из раз­ных горо­дов очень раз­ны­ми людь­ми сра­зу же нача­лись ссо­ры. Дио­ген Лаерт­ский (II, 111) сооб­ща­ет любо­пыт­ный анек­дот о том, как ритор Дио­дор (по про­зви­щу Кро­нос) зате­ял аст­ро­но­ми­че­ский спор за сто­лом Пто­ле­мея. Потер­пев пора­же­ние в этом спо­ре, он от огор­че­ния умер.

Обе­щан­ные Пто­ле­ме­ем бла­га соблаз­ня­ли, одна­ко, не всех. Отка­за­лись при­нять при­гла­ше­ние царя вели­кий дра­ма­тург Менандр и фило­соф Фео­фраст. Мно­гие с насмеш­кой гово­ри­ли о жив­ших в Музее уче­ных, кото­рые долж­ны были в упла­ту за полу­чае­мое содер­жа­ние отка­зать­ся от эле­мен­тар­ной сво­бо­ды твор­че­ства и во всем сле­до­вать ука­за­ни­ям дво­ра. Афи­ней (I, 22 D) при­во­дит шут­ли­вые сти­хи Тимо­на сил­ло­гра­фа в адрес алек­сан­дрий­ских уче­ных, кото­рых содер­жат, как доро­гих птиц в волье­ре:

Назы­вая Музей «клет­кой для Муз», сил­ло­граф, по-види­мо­му, наме­кал на жест­кий кон­троль над мыс­ля­ми, уста­нов­лен­ный Пто­ле­ме­я­ми. Не все при­жи­ва­лись в этой клет­ке, и мно­гие бежа­ли туда, где, воз­мож­но, было голод­нее, но зато не в при­мер сво­бод­нее — как, напри­мер, худож­ник Анти­фил, бежав­ший на ост­ров Кос. Живые и ост­ро­ум­ные алек­сан­дрий­цы дава­ли фило­со­фам из Музея насмеш­ли­вые про­зви­ща. Так, фило­соф Геге­сий, чье уче­ние отли­ча­лось край­ним пес­си­миз­мом, полу­чил имя «Пей­си­та­на­тос» (кото­рое мож­но пере­ве­сти «Убеди-Смерть»). Сво­ей про­по­ве­дью пес­си­миз­ма этот фило­соф имел такой успех, что в Алек­сан­дрии про­ка­ти­лась вол­на само­убийств (поэто­му царь Пто­ле­мей при­ка­зал ему пре­кра­тить лек­ци­он­ную дея­тель­ность)²⁹. В I веке в Алек­сан­дрии жил грам­ма­тик Дидим, с.159 писав­ший на все­воз­мож­ные темы: сочи­не­ния его насчи­ты­ва­ли око­ло 3500 книг. За необык­но­вен­ную трудо­спо­соб­ность ему дали про­зви­ще «Мед­но­брю­хий».

Как нача­ла состав­лять­ся зна­ме­ни­тая Алек­сан­дрий­ская биб­лио­те­ка, в точ­но­сти неиз­вест­но. По-види­мо­му, осно­ву «внут­рен­ней» биб­лио­те­ки (вхо­див­шей в ком­плекс соору­же­ний цар­ско­го двор­ца вме­сте с Музе­ем) соста­ви­ла биб­лио­те­ка Ари­сто­те­ля, куп­лен­ная Пто­ле­ме­ем Фила­дель­фом (как пишет Афи­ней, I, 3 b). Но это, конеч­но, не зна­чит, что кни­ги биб­лио­те­ки Ари­сто­те­ля были пер­вы­ми кни­га­ми Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ки.

Гален (XVII, 1, p. 603) сооб­ща­ет харак­тер­ный анек­дот о том, как мно­го­чис­лен­ные суда, посе­щав­шие гавань Алек­сан­дрии, долж­ны были отда­вать свои кни­ги и вза­мен полу­чать копии. О том, насколь­ко высо­ко цени­лись ори­ги­на­лы про­из­веде­ний лите­ра­ту­ры, гово­рит уже упо­ми­нав­ший­ся здесь эпи­зод из исто­рии куль­тур­ных свя­зей Пто­ле­ме­ев с Афи­на­ми (Пто­ле­мей Эвер­гет одол­жил у Афин государ­ст­вен­ный экзем­пляр про­из­веде­ний афин­ских тра­ги­ков и вер­нул толь­ко копии, утра­тив огром­ный залог).

Из двух биб­лио­тек, «внут­рен­ней» и «внеш­ней» (биб­лио­те­ки Сера­пея), глав­ной, конеч­но, была внут­рен­няя. Что она собой пред­став­ля­ла? Антич­ная тра­ди­ция о ней крайне спу­та­на, и инфор­ма­цию при­хо­дит­ся соби­рать по кру­пи­цам.

В 1819 г. Ф. Осанн, изу­чая руко­пись комедий Плав­та, отно­ся­щу­ю­ся к XV веку, открыл в том месте, где сто­я­ли послед­ние шесть сти­хов комедии «Пуни­ец», за кото­ры­ми начи­на­лась комедия «При­виде­ние», схо­лий, содер­жав­ший крат­кие сведе­ния об Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ке. Его позд­нее опуб­ли­ко­вал Мей­не­ке³⁰. В нем сооб­ща­лось сле­дую­щее. «(Царь) учредил две биб­лио­те­ки, одну за пре­де­ла­ми цар­ско­го двор­ца, дру­гую во двор­це. Во внеш­ней биб­лио­те­ке насчи­ты­ва­лось 42800 свит­ков, а в той, что нахо­ди­лась во двор­це, — хра­ни­лось 40000 “сме­шан­ных свит­ков” (Vo­lu­mi­num com­mix­to­rum), “про­стых же и разде­лен­ных” (Simpli­cium autem et di­ges­to­rum) 90000, как сооб­ща­ет Кал­ли­мах, при­двор­ный цар­ский биб­лио­те­карь, кото­рый так­же напи­сал титу­лы для каж­до­го свит­ка». Автор схо­лия при этом ссы­лал­ся на Цеци­у­са, авто­ра ком­мен­та­рия к комедии Ари­сто­фа­на «Плу­тос» (это был сред­не­ве­ко­вый визан­тий­ский уче­ный Иоанн Цецес). Текст Цеце­са, име­ю­щий отно­ше­ние к исто­рии Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ки, состав­лял часть его сочи­не­ния, назы­вав­ше­го­ся «Введе­ние к Ари­сто­фа­ну». Отры­вок из него был обна­ру­жен в одной милан­ской руко­пи­си (Ambro­sia­nus, с. 222 ord. inf.) и был опуб­ли­ко­ван Кай­лем³¹.

с.160 По пово­ду созда­ния биб­лио­те­ки Цецес писал: «Назван­ный царь Пто­ле­мей Фила­дельф… когда собрал ото­всюду на день­ги цар­ской каз­ны кни­ги в Алек­сан­дрию, по сове­ту Демет­рия Фалер­ско­го и дру­гих стар­цев, отвел им место в двух биб­лио­те­ках. Во внеш­ней биб­лио­те­ке чис­ло книг рав­ня­лось 42800. Дру­гая биб­лио­те­ка, рас­по­ла­гав­ша­я­ся внут­ри двор­ца, име­ла “сме­шан­ных” книг (συμμίκτων) — 400000, “про­стых” же и “несме­шан­ных” — 90000, как опи­сал их по “Таб­ли­цам” Кал­ли­мах, являв­ший­ся при­двор­ным царя, поз­же после при­веде­ния их в порядок».

При срав­не­нии этих двух тек­стов ста­но­вит­ся ясным, что латин­ский схо­лий пред­став­ля­ет собой про­стой пере­вод, или даже ско­рее, пере­сказ гре­че­ско­го тек­ста Иоан­на Цеце­са, с тем толь­ко раз­ли­чи­ем, что в латин­ском пере­ска­зе спу­та­но чис­ло книг «внут­рен­ней», глав­ной биб­лио­те­ки (вме­сто ука­зан­ных схо­ли­а­стом 40000 там было, соглас­но гре­че­ско­му тек­сту, 400000). Посколь­ку гре­че­ский текст явля­ет­ся ори­ги­на­лом, ему сле­ду­ет отдать пред­по­чте­ние и при­нять послед­нюю циф­ру.

Одна­ко, что же пред­став­ля­ли собой эти «сме­шан­ные» кни­ги?

Извест­ный фило­лог середи­ны XIX века Ф. Ричль в сво­ей неболь­шой кни­ге, посвя­щен­ной Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ке, выдви­нул ряд пред­по­ло­же­ний о зна­че­нии упо­мя­ну­тых тер­ми­нов, неиз­беж­но нося­щих апри­ор­ный харак­тер³². Ана­лиз этих пред­по­ло­же­ний мы нахо­дим в рабо­те А. Дере­виц­ко­го³³. Наи­бо­лее веро­ят­ным из них сам Ричль, а вслед за ним целый ряд уче­ных, в том чис­ле К. Белох³⁴, счи­та­ли сле­дую­щее. Под «сме­шан­ны­ми» кни­га­ми сле­ду­ет пони­мать всю сово­куп­ность собран­ных в биб­лио­те­ке книг со вклю­че­ни­ем в эту мас­су дуб­ли­ка­тов. Напро­тив, «про­стые» или «несме­шан­ные» кни­ги состав­ля­ют оста­ток, полу­чаю­щий­ся при исклю­че­нии дуб­ли­ка­тов (то есть сум­му титу­лов).

Дру­гое пред­по­ло­же­ние было выдви­ну­то Дзяц­ко³⁵. Под «про­сты­ми» свит­ка­ми он пони­ма­ет такие, кото­рые заклю­ча­ли в себе пол­ное про­из­веде­ние, от нача­ла до кон­ца, или закон­чен­ную часть цело­го сочи­не­ния, тогда как «сме­шан­ные» — это такие, где деле­ние на части не было осу­щест­вле­но, где отдель­ные части или кни­ги лите­ра­тур­но­го про­из­веде­ния не пред­став­ля­ли собой закон­чен­но­го цело­го и окан­чи­ва­лись как угод­но. К чис­лу подоб­ных книг отно­си­лись и такие свит­ки, в кото­рых заклю­ча­лось несколь­ко лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний³⁶.

По-види­мо­му, назван­ные тер­ми­ны идут от антич­но­сти. Сла­бость пред­по­ло­же­ния Рич­ля, под­дер­жан­но­го Бело­хом, состо­ит с.161 в том, что они вклю­ча­ют одно поня­тие в состав дру­го­го («про­стые» кни­ги высту­па­ют у них как часть всей сово­куп­но­сти книг, «сме­шан­ных» свит­ков), тогда как у Цеце­са они ясно про­ти­во­по­став­ле­ны друг дру­гу. Что каса­ет­ся пред­по­ло­же­ния Дзяц­ко, то здесь напра­ши­ва­ет­ся сле­дую­щее воз­ра­же­ние: в Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ке хра­ни­лись кни­ги, уже исправ­лен­ные и отредак­ти­ро­ван­ные фило­ло­га­ми. Послед­ние и созда­ли то деле­ние памят­ни­ков лите­ра­ту­ры на «кни­ги», кото­рое ста­ло тра­ди­ци­он­ным и сохра­ни­лось до наших дней.

Нам пред­став­ля­ет­ся более веро­ят­ным сле­дую­щее пред­по­ло­же­ние. «Про­сты­ми» кни­га­ми в тра­ди­ции алек­сан­дрий­ских уче­ных (сохра­нен­ной Цеце­сом) назы­ва­лись свит­ки сред­не­го раз­ме­ра, заклю­чав­шие в себе, как пра­ви­ло, одно лите­ра­тур­ное про­из­веде­ние, тогда как «сме­шан­ные» кни­ги пред­став­ля­ли собой сово­куп­ность свит­ков, свя­зан­ных или заклю­чен­ных в одну короб­ку, как бы «пере­ме­шан­ны­ми» меж­ду собой — так, что тре­бо­ва­лось искать сре­ди них тре­бу­е­мую часть памят­ни­ка.

Но, разу­ме­ет­ся, при дан­ном состо­я­нии источ­ни­ков ни одно из выска­зан­ных пред­по­ло­же­ний не может быть точ­но дока­за­но.

Пер­вым гла­вой Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ки был Зено­дот из Эфе­са, о кото­ром сохра­ни­лась био­гра­фи­че­ская справ­ка в сло­ва­ре Суды: «Зено­дот Эфес­ский, эпи­че­ский поэт и грам­ма­тик, уче­ник Филе­та, жил во вре­ме­на Пто­ле­мея I. Он пер­вый стал пра­вить поэ­мы Гоме­ра и воз­гла­вил алек­сан­дрий­ские биб­лио­те­ки. Был так­же вос­пи­та­те­лем детей Пто­ле­мея»³⁷.

Веро­ят­но, имен­но гла­ва биб­лио­те­ки был глав­ным ответ­ст­вен­ным лицом за ком­плек­то­ва­ние фон­дов и при­веде­ние в систе­му огром­ной мас­сы книг, сосре­дото­чен­ной в обе­их биб­лио­те­ках. Эта систе­ма долж­на была обес­пе­чить доступ к кни­гам как уче­ным Музея (в первую оче­редь), так и всем желаю­щим вос­поль­зо­вать­ся накоп­лен­ны­ми там сокро­ви­ща­ми. Нема­лые труд­но­сти долж­ны были доста­вить ката­ло­ги­за­ция всей этой мас­сы свит­ков и их эле­мен­тар­ная обра­бот­ка, даже про­бле­ма автор­ства была не столь про­стой, как это может пока­зать­ся на пер­вый взгляд. Мно­гие кни­ги были наме­рен­но при­пи­са­ны их авто­ра­ми дру­гим лицам (так назы­вае­мые «псев­дэпи­гра­фы») или вооб­ще не име­ли авто­ра. Часто авто­ры носи­ли оди­на­ко­вые с.162 име­на, что тоже созда­ва­ло нема­лые труд­но­сти. Нако­нец, в про­цес­се пере­пис­ки руко­пис­ной кни­ги ока­зы­ва­лись неиз­беж­ны­ми раз­но­об­раз­ные иска­же­ния и про­пус­ки тек­ста. Поэто­му перед алек­сан­дрий­ски­ми грам­ма­ти­ка­ми, зани­мав­ши­ми­ся обра­бот­кой накоп­лен­ных книж­ных фон­дов, вста­ва­ла зада­ча мак­си­маль­но­го при­бли­же­ния к автор­ско­му ори­ги­на­лу редак­ти­ру­е­мых ими копий³⁸.

Тек­сто­ло­ги­че­ская работа кол­лек­ти­ва уче­ных Музея и биб­лио­те­ки нача­лась, есте­ствен­но, с гоме­ров­ских поэм. Изда­ние выве­рен­но­го тек­ста тре­бо­ва­ло их глу­бо­ко­го изу­че­ния и ком­мен­ти­ро­ва­ния. В про­цес­се это­го изу­че­ния и воз­ник жанр лите­ра­тур­но­го ком­мен­та­рия, в кото­ром алек­сан­дрий­ские грам­ма­ти­ки достиг­ли боль­шо­го совер­шен­ства. Этот ком­мен­та­рий дол­жен был при­бли­зить к нуж­дам нау­ки и шко­лы то обще­на­род­ное куль­тур­ное досто­я­ние, аль­фу и оме­гу антич­ной обра­зо­ван­но­сти, каки­ми ста­ли к это­му вре­ме­ни «Или­а­да» и «Одис­сея». Еще до алек­сан­дрий­цев совер­шен­ное искус­ство этих поэм было осо­зна­но гре­че­ским наро­дом как непре­лож­ный худо­же­ст­вен­ный канон: их ста­ли рез­ко выде­лять из всей осталь­ной мас­сы эпи­че­ских поэм и про­ти­во­по­став­лять так назы­вае­мым «поэ­мам кик­ла». Под «кик­лом» пони­ма­ли эпи­че­ские про­из­веде­ния, кото­рые как бы «окру­жа­ли» поэ­мы Гоме­ра («кикл» по-гре­че­ски зна­чит «круг»), будучи напи­са­ны на сюже­ты эпи­че­ской мифо­пеи… Поня­тие кик­ла было извест­но уже Ари­сто­те­лю (Ana­lyt., II, p. 77 B, 31).

Кри­ти­че­ское изда­ние («диор­то­за») поэм Гоме­ра, при­над­ле­жав­шее Зено­до­ту, соста­ви­ло эпо­ху в исто­рии исправ­ле­ния и иссле­до­ва­ния поэм. По-види­мо­му, имен­но Зено­до­ту мы обя­за­ны деле­ни­ем каж­дой поэ­мы на 24 кни­ги («пес­ни»), кото­рое сохра­ни­лось неиз­мен­ным до насто­я­ще­го вре­ме­ни. Каж­дая песнь была обо­зна­че­на соот­вет­ст­ву­ю­щей бук­вой гре­че­ско­го алфа­ви­та³⁹. Зено­дот, может быть, слиш­ком лег­ко шел на изме­не­ние тек­ста поэм там, где он казал­ся ему подо­зри­тель­ным или про­ти­во­ре­ча­щим здра­во­му смыс­лу. Отвер­гае­мые им сти­хи он обо­зна­чал зна­ком «обе­лос» (гори­зон­таль­ной чер­той, штри­хом) на полях сво­его изда­ния. Позд­нее этот кри­ти­че­ский знак стал широ­ко исполь­зо­вать Ари­старх, еще более зна­ме­ни­тый кри­тик с.163 Гоме­ра⁴⁰. Зуз­е­миль не исклю­ча­ет воз­мож­но­сти того, что Зено­дот мог встав­лять в гоме­ров­ские поэ­мы сти­хи соб­ст­вен­но­го сочи­не­ния. Как бы то ни было, Зено­дот вошел в исто­рию нау­ки как осно­ва­тель тек­сто­ло­ги­че­ско­го ана­ли­за, сопо­ста­вив­ший раз­лич­ные тек­сты поэм и обра­тив­ший вни­ма­ние на повреж­ден­ные места. Он сде­лал так­же попыт­ку нагляд­но пред­ста­вить все лек­си­че­ское богат­ство «Или­а­ды» и «Одис­сеи», сведя его в сло­варь⁴¹. Но в боль­шин­стве слу­ча­ев мы узна­ем об исправ­ле­ни­ях Зено­до­та из воз­ра­же­ний зна­ме­ни­то­го редак­то­ра поэм Ари­стар­ха, сохра­нив­ших­ся в тек­сте древ­них при­ме­ча­ний («схо­лий») к Гоме­ру.

При­ме­ром реаль­но­го ком­мен­та­рия Зено­до­та к Гоме­ру может слу­жить древ­нее при­ме­ча­ние к «Илиа­де», XIII, 198—200:

По пово­ду этих сти­хов «Или­а­ды» схо­ли­аст заме­ча­ет: «Зено­дот исправ­ля­ет на “двух коз”: ведь львы не помо­га­ют друг дру­гу на охо­те»⁴².

Зено­дот дал так­же глу­бо­кий мифо­ло­ги­че­ский ком­мен­та­рий к Гоме­ру, опи­рав­ший­ся на более позд­них авто­ров, как вид­но из схо­лий HMQ к «Одис­сее» (III, 307).

Работы Зено­до­та в обла­сти гоме­ров­ской «эксе­ге­зы» про­дол­жи­ли его уче­ни­ки — Ари­сто­фан Визан­тий­ский, Эра­то­сфен и уже упо­ми­нав­ший­ся здесь Ари­старх. Послед­ний в сво­ем сочи­не­нии «Гипо­мне­ма­та» выра­ботал ряд прин­ци­пов ана­ли­за и ком­мен­ти­ро­ва­ния гоме­ров­ско­го тек­ста, важ­ней­ший из кото­рых состо­ял в том, чтобы «объ­яс­нять Гоме­ра, исхо­дя из само­го Гоме­ра». Сле­ду­ет отме­тить и так назы­вае­мую «ана­фо­ру» — соот­не­се­ние смыс­ла сло­ва или выра­же­ния с «непра­виль­ны­ми», откло­ня­ю­щи­ми­ся от нор­мы зна­че­ни­я­ми это­го сло­ва или выра­же­ни­я­ми в после­го­ме­ров­ском язы­ке. Осо­бен­но­сти диа­лек­та, свой­ст­вен­ные толь­ко Гоме­ру, обо­зна­ча­лись тер­ми­ном иди­о­ма.

Во мно­гом алек­сан­дрий­ские кри­ти­ки исхо­ди­ли из прин­ци­пов, выра­ботан­ных в шко­ле Ари­сто­те­ля. Так, пони­ма­ние мета­фо­ры как сокра­щен­но­го срав­не­ния вос­хо­дит, по всей веро­ят­но­сти, к пери­па­те­ти­кам⁴³.

Встре­чая неяс­ное по зна­че­нию сло­во у Гоме­ра, Ари­старх отыс­ки­вал такое место в поэ­мах, где это сло­во было употреб­ле­но в един­ст­вен­ном и основ­ном зна­че­нии, про­ли­вав­шем свет на все слу­чаи употреб­ле­ния это­го выра­же­ния. Такое место кри­тик назы­вал «объ­яс­ня­ю­щим».

с.164 Одна­ко, трез­вый ум Ари­стар­ха, кото­рым так вос­хи­ща­лись позд­ней­шие поко­ле­ния уче­ных, не мешал ему оста­вать­ся истин­ным сыном сво­его века, со все­ми свой­ст­вен­ны­ми ему пред­рас­суд­ка­ми и суе­ве­ри­я­ми. При­ме­ром может слу­жить схо­лий к Фео­кри­ту X, 13, где сооб­ща­ет­ся: «Ари­старх в сво­ем ком­мен­та­рии к “Ликур­гу” Эсхи­ла гово­рит о саран­че, что если она взглянет на какое-либо живот­ное, с тем непре­мен­но слу­чит­ся беда». Отсюда ясно, меж­ду про­чим, что Ари­старх ком­мен­ти­ро­вал не одно­го Гоме­ра.

Наряду с работа­ми тек­сто­ло­ги­че­ско­го харак­те­ра в дея­тель­но­сти алек­сан­дрий­ских уче­ных мно­го вни­ма­ния уде­ля­лось, как уже гово­ри­лось выше, ката­ло­ги­за­ции и обра­бот­ке огром­но­го мно­же­ства книг, собран­ных в обе­их биб­лио­те­ках. Они при­во­зи­лись ото­всюду — из Афин и Родо­са, и даже из дале­кой пери­фе­рии антич­но­го мира, как, напри­мер, из Сици­лии. Осо­бен­но высо­ко цени­лись древ­ние кни­ги, и щед­рость Пто­ле­ме­ев, пла­тив­ших за них высо­кое воз­на­граж­де­ние, при­во­ди­ла к раз­но­го рода под­ло­гам и мошен­ни­че­ствам. В одном из сочи­не­ний Гале­на мы чита­ем: «До того, как цари Алек­сан­дрии и Пер­га­ма ста­ли сопер­ни­чать друг с дру­гом в при­об­ре­те­нии древ­них книг, не суще­ст­во­ва­ло сочи­не­ний с под­лож­ны­ми титу­ла­ми. Когда же люди, при­но­сив­шие царям кни­ги древ­них авто­ров, ста­ли полу­чать от них воз­на­граж­де­ние, то нача­ли достав­лять мно­го таких, на кото­рых ста­вил­ся под­лож­ный титул»⁴⁴. Поэто­му нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что уче­ные биб­лио­те­ки были вынуж­де­ны в ряде слу­ча­ев менять загла­вие сочи­не­ния, если ста­рое ока­зы­ва­лось под­лож­ным. Об одном таком слу­чае сооб­ща­ет Афи­ней (XI, 496 e), кото­рый, ссы­ла­ясь на пье­су Дифи­ла «Гра­до­по­беди­тель», добав­ля­ет при этом: «Эту дра­му Кал­ли­мах назы­ва­ет «Евнух»⁴⁵.

Как спра­вед­ли­во отме­чал А. Дере­виц­кий, «про­дукт под­ло­га отли­чал­ся, если мож­но так выра­зить­ся, осо­бой пикант­но­стью, когда мни­мым авто­ром про­из­веде­ния ока­зы­ва­лось лицо, извест­ное имен­но тем, что несмот­ря на все дан­ные для пло­до­твор­ной дея­тель­но­сти на лите­ра­тур­ном попри­ще, оно тем не менее на этом попри­ще не высту­па­ло… К чис­лу дерз­ких под­ло­гов сле­ду­ет отне­сти целый ряд сбор­ни­ков писем, при­над­ле­жав­ших буд­то бы раз­лич­ным более или менее вид­ным исто­ри­че­ским дея­те­лям (по коли­че­ству они достиг­ли в алек­сан­дрий­ские вре­ме­на уже весь­ма солид­ной циф­ры). Сюда отно­сят­ся, напри­мер, под­лож­ные пись­ма агри­гент­ско­го тира­на Фала­рида, Феми­сток­ла, Демо­кри­та, Гип­по­кра­та, мно­гих сокра­тов­цев…»⁴⁶.

Кол­лек­ци­о­ни­ро­ва­ние книг начи­на­ет­ся и дости­га­ет боль­шо­го с.165 раз­ма­ха уже в Алек­сан­дрии: но в рим­скую эпо­ху оно при­ни­ма­ет харак­тер поваль­но­го увле­че­ния. За ред­кие ори­ги­наль­ные экзем­пля­ры пла­тят боль­шие день­ги, их демон­стри­ру­ют избран­ным дру­зьям и зна­ко­мым, хра­нят как дра­го­цен­ность. Часто зани­ма­лись кол­лек­ци­о­ни­ро­ва­ни­ем люди не очень гра­мот­ные, как вид­но из сати­ри­че­ско­го про­из­веде­ния Луки­а­на «Про­тив невеж­ды». Осо­бен­но высо­ко цени­лись автор­ские экзем­пля­ры, авто­гра­фы — то есть те ори­ги­на­лы, с кото­рых дела­лось изда­ние. Кни­го­про­дав­цы ино­гда пока­зы­ва­ли их (за при­лич­ное воз­на­граж­де­ние, разу­ме­ет­ся) заин­те­ре­со­ван­ным лицам.

Обра­бот­кой, редак­ти­ро­ва­ни­ем и исправ­ле­ни­ем посту­пав­ших в Алек­сан­дрий­скую биб­лио­те­ку книг зани­ма­лись, как сооб­ща­ет Цецес, ряд уче­ных: «Алек­сандр Это­ли­ец и Ликофрон Хал­кидя­нин, поощ­ря­е­мые щед­ры­ми дара­ми царя, про­из­ве­ли исправ­ле­ние и редак­ти­ро­ва­ние (διωρθώσαντο) книг, содер­жав­ших про­из­веде­ния дра­ма­тур­гии, для царя Пто­ле­мея Фила­дель­фа — я имею в виду комедии, тра­гедии и сати­ров­ские дра­мы… Алек­сандр работал над тек­ста­ми тра­гедий, Ликофрон — над про­из­веде­ни­я­ми коми­че­ских поэтов… Над про­из­веде­ни­я­ми дру­гих поэтов работал Зено­дот»⁴⁷.

А. Дере­виц­кий счи­тал, что к тому вре­ме­ни, когда Кал­ли­мах стал заве­до­вать биб­лио­те­кой, «она была уже в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни упо­рядо­че­на и име­ла вид бла­го­устро­ен­но­го собра­ния»⁴⁸.

Кал­ли­мах явил­ся под­лин­ным завер­ши­те­лем трудов Зено­до­та и его помощ­ни­ков. Он был моло­же Зено­до­та, но не намно­го (родил­ся Кал­ли­мах око­ло 310 г. до н. э.). Он оста­вил глу­бо­кий след в алек­сан­дрий­ской куль­ту­ре, создав шко­лу — к чис­лу его уче­ни­ков при­чис­ля­ют Эра­то­сфе­на, Ари­сто­фа­на Визан­тий­ско­го и Апол­ло­ния Родос­ско­го. Как поэт он заслу­жи­ва­ет осо­бо­го вни­ма­ния изощ­рен­ной тех­ни­кой сти­ха, но Зуз­е­миль не без осно­ва­ния назы­ва­ет его гим­ны «холод­ны­ми» (fros­ti­ge): они лише­ны живо­го поэ­ти­че­ско­го чув­ства и под­лин­но­го вдох­но­ве­ния. Он был типич­ным пред­ста­ви­те­лем того направ­ле­ния в поэ­зии, яркую харак­те­ри­сти­ку кото­ро­му дал Эрвин Роде: «Поэты этой эпо­хи при­над­ле­жат почти все к тому кру­гу уче­ных вир­ту­о­зов, кото­рые, усерд­но отда­ва­ясь в тиши уче­ной жиз­ни сво­им грам­ма­ти­че­ским и анти­квар­ным штуди­ям, счи­та­ли себя един­ст­вен­ны­ми носи­те­ля­ми спе­ци­фи­че­ско­го обра­зо­ва­ния сво­его вре­ме­ни. Как отно­си­лись эти под­лин­ные сыны сво­его века, уже рас­став­ше­го­ся с бога­ми, к мате­ри­а­лу высо­кой поэ­зии, быв­ше­му для нее един­ст­вен­ным — к древним сагам о богах и геро­ях? Частич­но они нахо­ди­ли воз­мож­ным для себя дер­жать­ся от них с.166 поодаль, про­яв­ляя при этом вер­ный вкус, когда все свое твор­че­ство они посвя­ща­ли игре изящ­ных эпи­грамм, при­да­вая осо­бую пре­лесть скром­ным радо­стям сель­ской или город­ской уют­ной жиз­ни в сво­их идил­ли­ях, отыс­ки­вая выход сво­им дру­же­ским чув­ствам в поэ­ти­че­ских посла­ни­ях, сочи­няя сва­деб­ные и похо­рон­ные гим­ны, хва­леб­ные оды, или нахо­дя удо­воль­ст­вие в сует­но­сти кокет­ли­вых и шалов­ли­вых сти­хотво­ре­ний на зло­бу дня (холи­ям­бах, сил­лах, кинедо­ло­ги­че­ских сти­хах и т. п.). Дру­гие пред­по­чи­та­ли в скуч­ных уче­ных сти­хах тяже­ло и пре­тен­ци­оз­но пре­под­но­сить три­ви­аль­ней­шие исти­ны, извра­щая таким обра­зом под­лин­ный и глу­бо­кий смысл жан­ра дей­ст­ви­тель­но уче­ной поэ­зии — какой она высту­па­ет перед нами в древ­них науч­но-фило­соф­ских поэ­мах»⁴⁹.

Кал­ли­мах инте­ре­су­ет нас здесь как осно­ва­тель осо­бой нау­ки о кни­гах — науч­ной биб­лио­гра­фии. Она была вызва­на к жиз­ни насущ­ны­ми потреб­но­стя­ми создан­ных биб­лио­тек и Музея — без этой нау­ки было бы невоз­мож­но успеш­ное раз­ви­тие исто­ри­ко-лите­ра­тур­ных иссле­до­ва­ний, рас­цвет кото­рых отно­сит­ся имен­но к это­му вре­ме­ни. Нуж­да­лась в ней и уче­ная поэ­зия, опи­рав­ша­я­ся в зна­чи­тель­ной мере на мно­го­ве­ко­вые лите­ра­тур­ные тра­ди­ции.

В сло­ва­ре Суды под сло­вом «Кал­ли­мах» дает­ся крат­кая справ­ка о его жиз­ни и дале­ко не пол­ный пере­чень его трудов (по пре­да­нию, лите­ра­тур­ное наслед­ство Кал­ли­ма­ха насчи­ты­ва­ло 800 книг). Сре­ди его сочи­не­ний назва­ны «Таб­ли­цы про­сла­вив­ших­ся во всех нау­ках и искус­ствах, а так­же того, что ими сочи­не­но», в 120 кни­гах. Если дове­рять этой циф­ре, то при­дет­ся согла­сить­ся с тем, что «Таб­ли­цы» соста­ви­ли важ­ней­шую часть его лите­ра­тур­но­го наслед­ства, потре­бо­вав от авто­ра мно­гих лет труда.

Это не был про­стой биб­лио­теч­ный ката­лог. Имя каж­до­го писа­те­ля в «Таб­ли­цах» сопро­вож­да­лось крат­кой его био­гра­фи­ей, в кото­рой сооб­ща­лись сведе­ния о его учи­те­лях и обра­зо­ва­нии — поэто­му все позд­ней­шие писа­те­ли, про­бо­вав­шие свои силы в жан­ре био­гра­фии, начи­на­ли свой труд с озна­ком­ле­ния с «Таб­ли­ца­ми» Кал­ли­ма­ха. Объ­ек­том систе­ма­ти­зи­ру­ю­щей дея­тель­но­сти для авто­ра «Таб­лиц» были преж­де все­го сами писа­те­ли, а затем уже их про­из­веде­ния.

Скудость дошед­ших до нас сведе­ний об этом труде Кал­ли­ма­ха и крат­кость сохра­нив­ших­ся фраг­мен­тов не поз­во­ля­ют с пол­ной ясно­стью пред­ста­вить себе прин­ци­пы этой пер­вой в мире науч­ной биб­лио­гра­фии. Ско­рее все­го, свод был состав­лен по жан­рам, сре­ди кото­рых были отдель­но выде­ле­ны эпи­че­ские с.167 поэты, лири­че­ские, дра­ма­тур­ги, фило­со­фы, исто­ри­ки, ора­то­ры и т. п. Есть осно­ва­ния счи­тать, что в той части «Таб­лиц», кото­рая была посвя­ще­на про­из­веде­ни­ям дра­ма­тур­гии, каж­дой отдель­ной пье­се был при­сво­ен номер. Такой вывод мож­но сде­лать, если исхо­дить из пред­и­сло­вия Ари­сто­фа­на грам­ма­ти­ка к пье­се Софок­ла «Анти­го­на», где ука­зан поряд­ко­вый номер этой пье­сы (трид­цать вто­рой). Веро­ят­но, при этом ука­зы­ва­лись и сти­хо­мет­ри­че­ские дан­ные, а так­же при­во­ди­лась пер­вая фра­за лите­ра­тур­но­го памят­ни­ка, что спо­соб­ст­во­ва­ло более надеж­ной иден­ти­фи­ка­ции.

Раз­ви­тие науч­ной биб­лио­гра­фии не оста­но­ви­лось на трудах Кал­ли­ма­ха. Извест­но, что Ари­сто­фан Визан­тий­ский напи­сал сочи­не­ние «К таб­ли­цам Кал­ли­ма­ха», где содер­жа­лись раз­лич­ные допол­не­ния и поправ­ки к состав­лен­ной Кал­ли­ма­хом биб­лио­гра­фии (At­hen., IX, 408). Биб­лио­гра­фия ста­ла важ­ной вспо­мо­га­тель­ной дис­ци­пли­ной алек­сан­дрий­ской фило­ло­гии.

Сход­ная науч­но-систе­ма­ти­зи­ру­ю­щая работа в обла­сти кни­го­веде­ния осу­ществля­лась в Пер­гам­ской биб­лио­те­ке, сопер­ни­чав­шей с Алек­сан­дрий­ской. Она была осно­ва­на Атта­лом I (241—197 гг. до н. э.), но достиг­ла высо­ко­го рас­цве­та при Эвмене II (197—158 гг. до н. э.), при­ло­жив­шем нема­ло уси­лий к тому, чтобы уве­ли­чить это собра­ние книг⁵⁰. Воз­ник­ла даже леген­да о сопер­ни­че­стве меж­ду ними и Пто­ле­ме­ем V Эпи­фа­ном, кото­рое, яко­бы, при­ве­ло к тому, что послед­ний запре­тил выво­зить хар­ту из Егип­та — что и при­ве­ло к изо­бре­те­нию пер­га­ме­на (см. выше, гла­ва «Папи­рус»).

Извест­ный фило­соф-сто­ик, зна­ток Гоме­ра Кра­тет из Мал­ло­са был науч­ным гла­вой Пер­гам­ской биб­лио­те­ки, и ему при­пи­сы­ва­ют так­же состав­ле­ние «Таб­лиц», подоб­ных тем, кото­рые соста­вил Кал­ли­мах для Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ки. Они упо­ми­на­ют­ся у Афи­нея (VIII, 336 E) как «Спис­ки» (ἀναγραφαί), но нель­зя пору­чить­ся за то, что соста­вил их имен­но Кра­тет.

Зда­ние Пер­гам­ской биб­лио­те­ки было рос­кош­но укра­ше­но, и следы это­го убран­ства были обна­ру­же­ны во вре­мя рас­ко­пок, про­во­див­ших­ся в Пер­га­ме. Осо­бен­но обра­ща­ет на себя вни­ма­ние колос­саль­ная ста­туя Афи­ны, боги­ни муд­ро­сти, укра­шав­шая зал биб­лио­те­ки, а так­же най­ден­ные там базы ста­туй, изо­бра­жав­ших Гоме­ра, Алкея, Геро­до­та и Тимо­фея из Миле­та (на всех базах сохра­ни­лись соот­вет­ст­ву­ю­щие над­пи­си).

с.168

Рис. 22. Погре­баль­ная пеле­на в гре­ко-еги­пет­ском сти­ле, с изо­бра­же­ни­ем муж­чи­ны со свит­ком в руках. Рядом — бог Оси­рис и бог Ану­бис (с голо­вой шака­ла). II век нашей эры. Государ­ст­вен­ный музей изо­бра­зи­тель­ных искусств А. С. Пуш­ки­на в Москве.

с.169 Алек­сан­дрий­ская и Пер­гам­ская биб­лио­те­ки были вели­чай­ши­ми собра­ни­я­ми книг в древ­но­сти. Ко вре­ме­ни Гая Юлия Цеза­ря в Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ке хра­ни­лось до 700000 свит­ков (Aul. Gell., N. A., VI, 17; Amm. Mar­cell., XXII, 16, 13)⁵¹. Когда Цезарь во вре­мя Алек­сан­дрий­ской вой­ны зажег сто­яв­ший в гава­ни Алек­сан­дрии еги­пет­ский флот, сго­ре­ли скла­ды с хле­бом и с кни­га­ми, вме­сте с вер­фя­ми, судя по сооб­ще­нию Дио­на Кас­сия (XLII, 38), а не сама биб­лио­те­ка. По сооб­ще­нию Оро­зия, там сго­ре­ли 400000 книг (Oros., VI, 15, 3). Воз­мож­но, это были те кни­ги, кото­рые Цезарь, инте­ре­со­вав­ший­ся лите­ра­ту­рой и сам при­част­ный к искус­ству худо­же­ст­вен­но­го сло­ва, соби­рал­ся вывез­ти в Рим, чтобы осно­вать там вели­чай­шую биб­лио­те­ку, достой­ную его памя­ти. Анто­ний, желая уго­дить Клео­пат­ре, как сооб­ща­ет Плу­тарх в его био­гра­фии, при­ка­зал огра­бить Пер­гам­скую биб­лио­те­ку (в кото­рой хра­ни­лось до 200000 «про­стых» книг), чтобы воз­ме­стить поте­ри Алек­сан­дрий­ской.

Глав­ная биб­лио­те­ка Алек­сан­дрии, вхо­див­шая в ком­плекс соору­же­ний цар­ско­го двор­ца Пто­ле­ме­ев вме­сте с Музе­ем, погиб­ла, ско­рее все­го, в 273 году н. э., когда импе­ра­тор Авре­ли­ан штур­мом взял Алек­сан­дрию и раз­ру­шил дотла Бру­хей­он.

Спу­стя 120 лет погиб­ла и биб­лио­те­ка Сера­пея при сле­дую­щих обсто­я­тель­ствах.

Победа хри­сти­ан­ской рели­гии при импе­ра­то­ре Кон­стан­тине не при­ве­ла к немед­лен­но­му иско­ре­не­нию «язы­че­ства». Поли­ти­ка после­дую­щих импе­ра­то­ров заклю­ча­лась в том, чтобы при­хо­дя­щие в вет­хость язы­че­ские хра­мы закры­ва­лись сами по себе, остав­ля­е­мые веру­ю­щи­ми, посте­пен­но обра­щае­мы­ми в хри­сти­ан­ство. Наи­бо­лее упор­ны­ми, одна­ко, были еги­пет­ские при­вер­жен­цы куль­та Сара­пи­са, храм кото­ро­го в Алек­сан­дрии про­дол­жал оста­вать­ся одним из самых рос­кош­ных хра­мов рим­ской импе­рии. Постро­ен­ный из дра­го­цен­ных пород мра­мо­ра, он свер­кал золо­том внут­рен­ней отдел­ки и в нем хра­ни­лись накоп­лен­ные века­ми несмет­ные сокро­ви­ща, пожерт­во­ван­ные веру­ю­щи­ми. В этом же хра­ме хра­ни­лась и биб­лио­те­ка, состо­яв­шая, вполне есте­ствен­но, из «язы­че­ских» книг. Богат­ства хра­ма разо­жгли алч­ность пат­ри­ар­ха Алек­сан­дрии Тео­фи­ла, кото­рый в 390 г. нашей эры напал на Сера­пей во гла­ве озве­рев­шей с.170 тол­пы хри­сти­ан и раз­гра­бил его. Кни­ги были уни­что­же­ны, и даже пустые шка­фы уве­зе­ны. Позд­нее их мож­но было увидеть в дру­гих хра­мах Алек­сан­дрии, как сооб­ща­ет Оро­зий (VI, 15, 32)⁵².

Шесть­сот лет суще­ст­во­ва­ния Алек­сан­дрий­ской биб­лио­те­ки и Музея оста­ви­ли глу­бо­кий след в исто­рии евро­пей­ской куль­ту­ры. Впер­вые кни­га ста­ла объ­ек­том науч­но­го изу­че­ния и систе­ма­ти­за­ции, осно­вой науч­ной работы в совре­мен­ном смыс­ле это­го сло­ва. Бла­го­да­ря уси­ли­ям алек­сан­дрий­ских уче­ных были уста­нов­ле­ны прин­ци­пы кри­ти­ки тек­ста путем срав­не­ния раз­лич­ных руко­пи­сей, зало­же­ны осно­вы деле­ния автор­ско­го тек­ста на части, «кни­ги», созда­ны прин­ци­пы систе­ма­ти­за­ции про­из­веде­ний лите­ра­ту­ры по жан­рам и т. д. В Алек­сан­дрий­скую эпо­ху сфор­ми­ро­ва­лись «кано­ни­че­ские» изда­ния сочи­не­ний вели­ких писа­те­лей про­шло­го, лежа­щие в боль­шин­стве слу­ча­ев в осно­ве совре­мен­ных изда­ний тек­стов антич­ных авто­ров.

Высо­кая куль­ту­ра кни­ги была нераз­рыв­но свя­за­на с рас­цве­том есте­ствен­ных и точ­ных наук — мате­ма­ти­ки, аст­ро­но­мии, гео­гра­фии, меди­ци­ны, бота­ни­ки, зоо­ло­гии (не гово­ря уже о фило­ло­ги­че­ских нау­ках, по само­му сво­е­му суще­ству нераз­рыв­но свя­зан­ных с кни­гой). Пер­вым чело­ве­ком, назвав­шим себя фило­ло­гом, был зна­ме­ни­тый алек­сан­дрий­ский уче­ный Эра­то­сфен, сын Аглая, как сооб­ща­ет Све­то­ний (qui pri­mus hoc cog­no­men si­bi vin­di­ca­vit — Suet., De gramm., 10).