Легенда о римских царях, ее происхождение и развитие

с.58

Ска­за­ние о Тите Тации, при­ше­ст­вии саби­нян и соеди­не­ние их с рим­ским наро­дом после Швег­ле­ра послу­жи­ло темой для трех иссле­до­ва­ний¹. Все трое поста­ви­ли себе целью дока­зать, что в обра­зе Тита Тация вопло­ти­лось одно исто­ри­че­ское собы­тие. Какое же имен­но собы­тие, насчет это­го дале­ко рас­хо­дят­ся уче­ные иссле­до­ва­те­ли. По мне­нию Момм­зе­на, в фор­му леген­ды облек­лось собы­тие пер­вой поло­ви­ны III века. В 290 г. до Р. Х. дик­та­тор Курий Ден­тат опу­сто­шил и поко­рил сабин­скую область, а два­дцать два года спу­стя насе­ле­ние ее полу­чи­ло пра­во пол­но­го граж­дан­ства и обра­зо­ва­ло две новых рим­ских три­бы (Ve­li­na и Qui­ri­na). Это исто­ри­че­ское при­со­еди­не­ние саби­нян к рим­ской общине, по пред­по­ло­же­нию Момм­зе­на, один неиз­вест­ный поэт облек в фор­му ска­за­ния о доис­то­ри­че­ском соеди­не­нии саби­нян и рим­лян, Тита Тация и Рому­ла. Про­тив Момм­зе­на высту­пи­ли Низе и Кула­ков­ский. Низе опро­вер­га­ет те исто­ри­че­ские пред­по­ло­же­ния, на кото­рые опи­рал­ся Момм­зен. Поко­ре­ние саби­нян Кури­ем Ден­та­том, по его сло­вам, сопро­вож­да­лось почти пол­ным истреб­ле­ни­ем сабин­ско­го наро­да, на зем­ле кото­рых посе­ли­ли рим­ских граж­дан в столь боль­шом коли­че­стве, что при­шлось обра­зо­вать из них две новые три­бы, в состав кото­рых, одна­ко, не вошли остав­ши­е­ся саби­няне. Итак, если взгля­нуть на это собы­тие пра­виль­нее, чем Момм­зен, то оста­ет­ся мало сход­ства меж­ду насиль­ст­вен­ным поко­ре­ни­ем саби­нян и мир­ным согла­ше­ни­ем Тация и Рому­ла или соеди­не­ни­ем их наро­дов на рав­ных пра­вах. В осно­ву леген­ды, долж­но быть, лег дру­гой, более мир­ный союз рим­лян с саби­ня­на­ми. Таким, по мне­нию Низе, был союз Рима с сам­ни­та­ми, до нача­ла пер­вой сам­нит­ской вой­ны, в 354 году до Р. Х. Сам­ни­ты сами с.59 назы­ва­ли себя саби­ня­на­ми (Sa­fi­noi): от них, а не от саби­нян Кур (Cu­res) пошла леген­да. Леген­дар­ная друж­ба Тация с Рому­лом — «поэ­ти­че­ский отго­ло­сок» исто­ри­че­ской друж­бы Рима с сам­ни­та­ми. В совер­шен­но ином све­те, еще до появ­ле­ния ста­тьи Низе, воз­ник­но­ве­ние леген­ды о саби­ня­нах пред­став­ля­лось Ю. А. Кула­ков­ско­му. В обра­зе Тита Тация вопло­ти­лось вос­по­ми­на­ние о пер­вом утвер­жде­нии латин­ско­го пле­ме­ни на поч­ве Рима. О нача­ле Рима у наро­да было два пред­став­ле­ния. С одной сто­ро­ны дума­ли, что рим­ляне и лати­ны иско­ни жили на поч­ве горо­да, по дру­го­му поня­тию их счи­та­ли наро­дом приш­лым. Одно пред­став­ле­ние обле­ка­ли в образ Рому­ла, дру­гое в образ Тита Тация. Общей роди­ной ита­лий­ских пле­мен счи­та­лась гор­ная область вокруг Кути­лий­ско­го озе­ра, стра­на сабин­ская. Оттуда при­шли, по одно­му вари­ан­ту ска­за­ния, абори­ги­ны, пер­вые жите­ли Лация, по дру­го­му же, саби­няне с Титом Таци­ем. Так как пере­се­ле­ния ита­лий­ских пле­мен про­ис­хо­ди­ли в фор­ме ver sac­rum, то «в обра­зе царя-при­шель­ца дано нам кон­крет­ное вопло­ще­ние без­лич­ной ита­лий­ской ver sac­rum» (стр. 97). Столк­но­ве­ние двух про­ти­во­по­лож­ных взглядов на нача­ло Рима при­ве­ло к ком­про­мис­су. Царь-осно­ва­тель, пред­ста­ви­тель искон­но­сти насе­ле­ния, Ромул, сошел­ся с царем-при­шель­цем, Таци­ем; таким обра­зом обо­их назна­чи­ли това­ри­ща­ми по цар­ству.

Мне­ние Кула­ков­ско­го име­ет одно пре­иму­ще­ство перед дру­ги­ми попыт­ка­ми объ­яс­не­ния леген­ды: оно сооб­ра­зу­ет­ся с мест­ным харак­те­ром ее. В пре­да­нии о саби­ня­нах ясно выде­ля­ет­ся один основ­ной факт город­ской исто­рии Рима: в чер­те позд­ней­ше­го горо­да когда-то жили саби­няне. Дру­гие чер­ты ска­за­ния, как то при­ше­ст­вие их из сабин­ских Кур, вой­на с Рому­лом, при­ми­ре­ние двух наро­дов, заклю­че­ние сою­за, все это под­во­дит­ся под этот основ­ной факт, слу­жа ему как бы вступ­ле­ни­ем и осно­ва­ни­ем. Кто, сле­до­ва­тель­но, ска­за­ние о саби­ня­нах счи­та­ет выво­дом этио­ло­ги­че­ско­го вымыс­ла, для того и обя­за­тель­но объ­яс­нить, поче­му в ска­за­нии соеди­не­ние двух наро­дов совер­ша­ет­ся путем пере­се­ле­ния саби­нян в самый Рим. Момм­зен и Низе мало обра­ти­ли вни­ма­ния на эту основ­ную чер­ту леген­ды. При­со­еди­не­ние сабин­ской обла­сти и ее жите­лей дале­ко не то же самое, что посе­ле­ние саби­нян на хол­мах горо­да Рима. Еще боль­шая, конеч­но, раз­ни­ца меж­ду послед­ним фак­том и непро­дол­жи­тель­ным сою­зом Рима с даль­ни­ми сам­ни­та­ми. При том и дру­гом объ­яс­не­нии при­сут­ст­вие саби­нян в Риме оста­ет­ся без логи­че­ско­го осно­ва­ния. Момм­зен сам, кажет­ся, с.60 почув­ст­во­вал неудо­вле­тво­ри­тель­ность сво­его объ­яс­не­ния. В кон­це сво­его рас­суж­де­ния (стр. 583) он допус­ка­ет воз­мож­ность, что одна часть насе­ле­ния Рима, три­ба Тици­ев, на самом деле состо­я­ла из саби­нян, чем, конеч­но, уни­что­жа­ет­ся вся при­ду­ман­ная им же искус­ст­вен­ная тео­рия.

Кро­ме невни­ма­ния к обще­му стро­го-мест­но­му, узко-город­ско­му харак­те­ру рим­ской леген­ды, Момм­зе­ну и Низе нель­зя не ста­вить в упрек, что они не сооб­ра­зо­ва­лись с духом рим­ской этио­ло­гии. Этио­ло­ги­че­ский харак­тер вполне при­зна­ет­ся Момм­зе­ном (стр. 574). Сабин­ская леген­да, по его мне­нию, направ­ле­на к этио­ло­ги­че­ско­му объ­яс­не­нию двух фак­тов. С одной сто­ро­ны она объ­яс­ня­ла при­чи­ну двое­вла­стия рим­ских кон­су­лов исто­ри­че­ским при­ме­ром дво­ецар­ст­вия Рому­ла и Тация. В этом, одна­ко, не мог­ла заклю­чать­ся глав­ная цель рас­ска­за, для это­го не пона­до­би­лось бы одно­го из двух царей выда­вать за саби­ня­ни­на. Важ­нее вто­рое этио­ло­ги­че­ское сооб­ра­же­ние. После при­ня­тия саби­нян в 268 году до Р. Х. в чис­ло рим­ских граж­дан, рим­ская общи­на пре­об­ра­зи­лась в средне-ита­лий­ское союз­ное государ­ство. Объ­яс­нить про­ис­хож­де­ние это­го ново­го союз­но­го рим­ско-сабин­ско­го государ­ства, управ­ля­е­мо­го кон­су­ла­ми, в этом состо­я­ло, по мыс­ли Момм­зе­на, насто­я­щая цель этио­ло­ги­че­ско­го рас­ска­за. У Низе, как мы виде­ли, эта цель заме­не­на дру­гим моти­вом: этио­ло­гия отправ­ля­ет­ся от сою­за с сам­ни­та­ми 354 года. Но под­хо­дит ли та и дру­гая этио­ло­гия под то поня­тие об этио­ло­ги­че­ских мифах рим­лян, кото­рое уста­но­ви­лось осо­бен­но со вре­мен Швег­ле­ра? Мы дума­ем, что дале­ко не под­хо­дят. К этио­ло­ги­че­ско­му вымыс­лу рим­ляне при­бе­га­ли по двум при­чи­нам: из жела­ния объ­яс­нить про­ис­хож­де­ние род­ной ста­ри­ны и в виду отсут­ст­вия пись­мен­ных дан­ных для это­го. Совер­шен­но понят­но поэто­му, что они реша­ли путем вымыш­лен­ных рас­ска­зов вопро­сы, напри­мер, о про­ис­хож­де­нии кон­суль­ской долж­но­сти. К чему же было ломать голо­ву насчет про­ис­хож­де­нии сою­за с сам­ни­та­ми или устрой­ства триб Ve­li­na и Qui­ri­na? Эти собы­тия были запи­са­ны в лето­пи­си вме­сте со все­ми пред­ше­ст­ву­ю­щи­ми и после­дую­щи­ми собы­ти­я­ми. К чему тут было выду­мы­вать этио­ло­гии, если все без того уже было ясно? Мне­ние Кула­ков­ско­го, без сомне­ния, и в том отно­ше­нии сто­ит выше поло­же­ний Момм­зе­на, что он под­клад­кою сабин­ской леген­ды счи­та­ет собы­тия глу­бо­кой ста­ри­ны, а не такие, кото­рые про­ис­хо­ди­ли почти перед гла­за­ми рим­ских лето­пис­цев. Про­ис­хож­де­ние сабин­ской леген­ды, как оно пред­став­ля­ет­ся Момм­зе­ну и Низе, ни в каком слу­чае нель­зя с.61 под­во­дить под поня­тие этио­ло­гии. Мы дума­ем, что они ошиб­лись отно­си­тель­но пред­ла­гае­мо­го ими объ­яс­не­ния. Рим­ские лето­пис­цы, прав­да, сочи­ня­ли исто­ри­че­ские фак­ты древ­ней­шей исто­рии так­же и по дру­го­му пово­ду. Они пере­но­си­ли собы­тия более позд­них вре­мен в древ­ней­шую исто­рию. Таким, кажет­ся, ана­хро­низ­мом сабин­ская леген­да пред­став­ля­ет­ся Момм­зе­ну и Низе. Но и в таком слу­чае догад­ки их очень неве­ро­ят­ны, пото­му что ана­хро­низ­мы лето­пис­цев лег­ко узна­вае­мы по близ­ко­му сход­ству дуб­ле­тов с под­лин­ны­ми собы­ти­я­ми. Меж­ду ска­за­ни­ем о Тации, похи­ще­нии саби­ня­нок, пере­се­ле­нии саби­нян в Рим и т. д., а с дру­гой сто­ро­ны поко­ре­ни­ем саби­нян, устрой­ст­вом двух триб в разо­рен­ной стране или заклю­че­ни­ем сою­за с сам­ни­та­ми мож­но заме­тить толь­ко самое поверх­ност­ное сход­ство.

Воз­вра­ща­ем­ся к третьей попыт­ке, пред­ло­жен­ной Ю. А. Кула­ков­ским. С резуль­та­та­ми его мы уже позна­ко­ми­лись в общих чер­тах. В Риме, пола­га­ет он, уста­но­ви­лось убеж­де­ние, что древ­ней­шее насе­ле­ние город­ской терри­то­рии откуда-то при­шло. По дру­го­му взгляду, лати­ны иско­ни жили в Риме. Пред­ста­ви­те­ли пер­во­го мне­ния зада­ва­лись вопро­сом, откуда при­шло древ­ней­шее насе­ле­ние. Общей роди­ной ита­лий­ских пле­мен счи­та­ли Реа­тин­скую область, при­бре­жье Кути­лий­ско­го озе­ра (la­cus Cu­ti­liae), в сабин­ской обла­сти. Там, дума­ли, оби­та­ли пер­вые жите­ли Ита­лии, абори­ги­ны. Оттуда они буд­то бы высе­ли­лись в фор­ме «свя­щен­ной вес­ны» и меж­ду про­чим при­шли и в Лаций. Роди­на абори­ги­нов сов­па­да­ла с сабин­ской обла­стью, сле­до­ва­тель­но абори­ги­ны мог­ли назы­вать­ся тоже саби­ня­на­ми. В «народ­ном твор­че­стве» тео­рия о при­ш­ло­сти древ­ней­ших рим­лян облек­лась в чело­ве­че­ский образ Тита Тация, кото­ро­го поэто­му выда­ва­ли за царя саби­нян. Но и дру­гое мне­ние, тео­рия искон­но­сти, тре­бо­ва­ла пред­ста­ви­те­ля, кото­рый нашел­ся в лице эпо­ни­ма Рима, Рому­ла. Из ком­про­мис­са двух воз­зре­ний вышла пара пер­во­пра­ви­те­лей Рима, Ромул и Тит Таций.

Про­тив догад­ки Кула­ков­ско­го напра­ши­ва­ют­ся сле­дую­щие воз­ра­же­ния: во-пер­вых, мни­мое пред­ста­ви­тель­ство абори­ги­нов Титом Таци­ем пря­мо про­ти­во­ре­чит свиде­тель­ствам наших источ­ни­ков. Рим­ской тра­ди­ции в самом деле небезыз­вест­но было посе­ле­ние абори­ги­нов в Риме. Это посе­ле­ние одна­ко лежа­ло на Пала­тине или в Сеп­ти­мон­ции², дру­ги­ми сло­ва­ми как раз в горо­де Рому­ла, с.62 а не в месте, заня­том по пре­да­нию Титом Таци­ем, то есть, на капи­то­лий­ском и кви­ри­наль­ском хол­мах. Итак, ско­рее Рому­ла долж­но было бы счи­тать пред­ста­ви­те­лем абори­ги­нов, чем Тация. Во-вто­рых, по само­му рас­про­стра­нен­но­му у древ­них авто­ров тол­ко­ва­нию, abo­ri­gi­nes (qui ab ori­gi­ne erant) были автох­то­ны, а поэто­му к ним имен­но при­чис­ля­ли насе­ле­ние древ­ней­ших частей горо­да. У проф. Кула­ков­ско­го абори­ги­ны, наобо­рот, пред­став­ля­ют собою приш­лый эле­мент рим­ско­го насе­ле­ния. Прав­да, если верить рим­ским авто­рам, абори­ги­ны в кон­це кон­цов ока­зы­ва­ют­ся при­шель­ца­ми. Это одна­ко оче­вид­ная пута­ни­ца, вызван­ная про­стым фак­том, что об абори­ги­нах сохра­ни­лось пре­да­ние в раз­ных местах, как в Лации, так и в сабин­ской обла­сти. По при­е­му древ­них исто­ри­ков, извест­но­му нам из тыся­чи при­ме­ров, суще­ст­во­ва­ние одно­го и того же наро­да в раз­ных местах объ­яс­ня­лось тем, что он когда-то пере­шел с одно­го места на дру­гое. Этот при­ем при­ме­ня­ли так­же и к абори­ги­нам, несмот­ря на то, что уже самое поня­тие автох­то­нов пре­пят­ст­во­ва­ло подоб­ной опе­ра­ции. Таким обра­зом состо­я­лось пре­сло­ву­тое пере­се­ле­ние абори­ги­нов из реа­тин­ской обла­сти в Лаций и Рим. Вдо­ба­вок ото­жествля­ли их с гре­че­ски­ми пелаз­га­ми, что и побуди­ло исто­ри­ков пред­по­ло­жить еще пере­се­ле­ние их из Гре­ции в Ита­лию. Удив­ля­ем­ся, что проф. Кула­ков­ский не пред­по­чел разо­брать всю эту пута­ни­цу, а наобо­рот уве­ли­чил ее, выво­дя из мни­мой при­ш­ло­сти абори­ги­нов даль­ней­шие умо­за­клю­че­ния. В-третьих, вызы­ва­ет сомне­ние пред­по­ло­жен­ное г. Кула­ков­ским ото­жест­вле­ние саби­нян с абори­ги­на­ми. На самом деле ни один из древ­них авто­ров не думал счи­тать их одним и тем же наро­дом. Напро­тив, есть поло­жи­тель­ное пока­за­ние о втор­же­нии саби­нян в зани­мае­мую ими впо­след­ст­вии область и об изгна­нии ими оттуда абори­ги­нов. Сле­до­ва­тель­но, саби­нян и абори­ги­нов счи­та­ли дву­мя совер­шен­но раз­лич­ны­ми наро­да­ми; веро­ят­но, нико­му и в голо­ву не при­хо­ди­ла мысль назвать абори­гин­ско­го царя сабин­ским. В-чет­вер­тых, мы име­ем пол­ное осно­ва­ние упрек­нуть проф. Кула­ков­ско­го в доволь­но неяс­ном и неопре­де­лен­ном взгляде на важ­ный вопрос о пер­во­ис­точ­ни­ках цар­ской исто­рии. Пре­да­ние о Рому­ле и Тации он счи­та­ет про­из­веде­ни­ем народ­но­го твор­че­ства. Если он под этим выра­же­ни­ем пони­ма­ет народ­ную поэ­зию, исто­ри­че­ские пес­ни, то нам не нуж­но сно­ва пере­чис­лять все дово­ды, гово­ря­щие про­тив пред­по­ло­же­ния о подоб­ных поэ­ти­че­ских источ­ни­ках. С дру­гой сто­ро­ны труд­но пред­ста­вить, чтобы народ когда-либо зани­мал­ся вопро­са­ми вро­де того, с.63 приш­лым ли было древ­ней­шее насе­ле­ние или оно иско­ни суще­ст­во­ва­ло. Это дело не народ­но­го твор­че­ства, а уче­но­го домыс­ла. Нако­нец, мы из тези­са г. Кула­ков­ско­го полу­ча­ем очень скуд­ное поня­тие об обра­зо­ва­нии и раз­ви­тии леген­ды. Ведь о Рому­ле или Тите Тации нам сооб­ща­ет­ся в пре­да­нии целый ряд опре­де­лен­ных био­гра­фи­че­ских фак­тов. Необ­хо­ди­мо пред­по­ло­жить, что они име­ли какое-нибудь логи­че­ское осно­ва­ние и нахо­ди­лись в извест­ной свя­зи с основ­ны­ми поня­ти­я­ми об этих двух царях. С них-то и долж­но начи­нать раз­бор леген­ды. В рас­суж­де­ни­ях г. Кула­ков­ско­го Ромул и Таций пре­вра­ще­ны в самые бес­цвет­ные оли­це­тво­ре­ния отвле­чен­ных исто­ри­че­ских идей. Меж­ду эти­ми отвле­чен­ны­ми поня­ти­я­ми и тра­ди­ци­он­ны­ми ска­за­ни­я­ми нет ни малей­шей свя­зи. Неуди­ви­тель­но поэто­му, что г. Кула­ков­ский вполне почти отка­зал­ся от вся­кой попыт­ки гене­ти­че­ско­го объ­яс­не­ния все­го того, в чем в гла­зах рим­лян заклю­ча­лась плоть и кровь леген­ды. В пре­да­нии о Тите Тации чис­ло био­гра­фи­че­ских черт, прав­да, неболь­шое, но тем они дра­го­цен­нее и тем менее они заслу­жи­ва­ют быть отбро­шен­ны­ми как ненуж­ный хлам. Вся­кая догад­ка о про­ис­хож­де­нии Тита Тация долж­на счи­тать­ся неудо­вле­тво­ри­тель­ною, если она не справ­ля­ет­ся с био­гра­фи­ей героя.

Тит Таций, по пре­да­нию, царь саби­нян, посе­лив­ших­ся в Риме и обра­зо­вав­ших, после соеди­не­ния с жите­ля­ми пала­тин­ско­го горо­да, вто­рую состав­ную часть насе­ле­ния обще­го горо­да. Пре­да­ние далее утвер­жда­ет, что из этих саби­нян обра­зо­ва­лась вто­рая из трех древ­ней­ших триб рим­ско­го наро­да, три­ба Таци­ев³. Назва­ние с.64 этой три­бы повто­ря­ет­ся в име­ни сабин­ско­го царя Ta­tius, по всей веро­ят­но­сти выра­жав­шем какое-то отно­ше­ние этой леген­дар­ной лич­но­сти спе­ци­аль­но ко таци­е­вой три­бе. Из это­го сле­ду­ет, что реше­ние вопро­са о Тите Тации зави­сит от реше­ния двух пред­ва­ри­тель­ных вопро­сов: о харак­те­ре рим­ских саби­нян и зна­че­нии трех древ­ней­ших триб, в осо­бен­но­сти же таци­е­вой. Из этих трех вопро­сов, нераздель­но свя­зан­ных меж­ду собою, мы обра­тим­ся сна­ча­ла к реше­нию третье­го — о зна­че­нии трех триб, как само­го обще­го.

О нача­ле, в кото­ром коре­ни­лось учреж­де­ние трех триб, выска­за­но мно­же­ство дога­док, более или менее друг дру­гу про­ти­во­ре­ча­щих. Мы не име­ем пре­тен­зии дать пол­ную исто­рию это­го вопро­са, тем более, что зада­ча уже отча­сти выпол­не­на. Проф. Кула­ков­ский (К вопр. о нач. Рима стр. 17 сл.) тща­тель­но свел всю новей­шую лите­ра­ту­ру, под­вер­гая резуль­та­ты ее доволь­но обсто­я­тель­но­му раз­бо­ру. При­чи­на деле­ния рим­ско­го наро­да с древ­ней­ших вре­мен на три части (tri­bus) объ­яс­ня­лась дву­мя глав­ны­ми путя­ми. По одно­му мне­нию, гос­под­ст­во­вав­ше­му уже в древ­ней нау­ке и повто­ря­е­мо­му боль­шин­ст­вом совре­мен­ных уче­ных, при­чи­на деле­ния заклю­ча­лась в сини­киз­ме, в соеди­не­нии на поч­ве Рима трех раз­лич­ных народ­ных эле­мен­тов. Пер­вые дан­ные для этой тео­рии нахо­ди­лись в самой тра­ди­ции. Пре­да­ние об обра­зо­ва­нии вто­рой три­бы из саби­нян вызы­ва­ло вопрос, из каких наро­дов обра­зо­ва­лись пер­вая и третья. Имя Ram­nes сбли­жа­лось с име­нем Рому­ла. Народ Рому­ла собрал­ся из Аль­бы Лон­ги и дру­гих сосед­них горо­дов Лация. Оста­ва­лось толь­ко отга­дать нацио­наль­ность Люце­ров. Для реше­ния это­го вопро­са в тра­ди­ции, по-види­мо­му, не име­лось ника­ких ясных дан­ных. Еще Ливий (1, 13, 8) с.65 при­шел к созна­нию: Lu­ce­rum no­mi­nis et ori­gi­nis cau­sa in­cer­ta est. Рим­ские уче­ные одна­ко не поте­ря­лись. По пра­ви­лам древ­ней исто­ри­че­ской нау­ки каж­дый народ был обя­зан сво­им наиме­но­ва­ни­ем како­му-то эпо­ни­му. По ана­ло­гии Рому­ла и Тита Тация, от кото­рых про­из­во­ди­лись име­на Ram­nes и Ta­tien­ses или Ti­tien­ses, тре­бо­ва­лась еще третья эпо­ним­ная лич­ность, для объ­яс­не­ния име­ни Люце­ров. Бла­го­да­ря это­му явил­ся Люцер (Lu­ce­rus или Lu­cer?), кото­рый на неиз­вест­ном нам осно­ва­нии был назна­чен царем Ардеи⁴. По всей веро­ят­но­сти, каза­лось, что учреж­де­ние третьей три­бы совер­ши­лось одно­вре­мен­но с учреж­де­ни­ем двух пер­вых. Поэто­му Люце­ра счи­та­ли совре­мен­ни­ком Тация и Рому­ла. Для объ­яс­не­ния при­бы­тия его в Рим нашел­ся бла­го­вид­ный пред­лог, что он ока­зал помощь Рому­лу в войне про­тив Тация. Лич­ность Люце­ра, веро­ят­но, изо­бре­те­на зна­ме­ни­тым архео­ло­гом вре­мен Авгу­ста Верри­ем Флак­ком, глав­ным источ­ни­ком Феста. Изо­бре­тен­ный им эпо­ним Люце­ров отли­чал­ся тем, что его имя близ­ко под­хо­ди­ло к име­ни Lu­ce­res или Lu­ce­ren­ses. В этом, по-види­мо­му, заклю­ча­лось пре­вос­ход­ство новой догад­ки над более древ­ней, быв­шей в ходу до Веррия Флак­ка. М. Июний Грак­хан, друг Г. Грак­ха, по свиде­тель­ству Варро­на (De l. l. 5, 55) дер­жал­ся того мне­ния, что имя Lu­ce­res про­ис­хо­дит от неко­е­го Lu­cu­mo. У Цице­ро­на мы встре­ча­ем это­го же само­го эпо­ни­ма, при­чем из слов Цице­ро­на⁵ вид­но, что еще Луку­мон счи­тал­ся союз­ни­ком Рому­ла про­тив Тация,. так­же как и Люцер, заме­нив­ший Луку­мо­на в тра­ди­ции Феста. Нацио­наль­ность Луку­мо­на и Люце­ров еще не ука­за­на Цице­ро­ном; о ней заго­во­рил в опре­де­лен­ной фор­ме пер­вый Варрон. Ромул попро­сил помо­щи про­тив Тация у луку­мо­нов⁶, то есть, у гос­под­ст­ву­ю­щей в Этру­рии ари­сто­кра­тии. Один из луку­мо­нов с вой­ском сво­им при­шел в Рим. Варрон, сле­до­ва­тель­но, видел в име­ни с.66 вооб­ра­жае­мо­го эпо­ни­ма Люце­ров имя нари­ца­тель­ное; он пре­вра­тил Луку­мо­на в безы­мян­но­го этрус­ско­го луку­мо­на, а из это­го вывел заклю­че­ние, что три­ба Люце­ров про­ис­хо­ди­ла из Этру­рии. Эта догад­ка само­го сомни­тель­но­го свой­ства, пред­став­ляя собою лишь воль­ное тол­ко­ва­ние пре­да­ния⁷, само­го по себе уже явно выду­ман­но­го. Тем не менее, она сде­ла­лась фун­да­мен­том, на кото­ром осно­вы­ва­ет­ся тео­рия совре­мен­ной нау­ки о посе­ле­нии этрус­ков в Риме и с.67 обра­зо­ва­ния из них одной из основ­ных частей рим­ской общи­ны, три­бы люце­ров.

С Луку­мо­ном, осно­ва­те­лем третьей три­бы, уче­ное пре­да­ние рим­лян при­во­ди­ло в связь дру­го­го леген­дар­но­го этрус­ка, Целе­са Вибен­на, Cae­les Vi­ben­nus, как пишет­ся у Варро­на, или Целе­са Вибен­ну, как его назы­ва­ют дру­гие авто­ры, давая ему обык­но­вен­ный суф­фикс этрус­ских имен. Из рим­ских писа­те­лей Варрон для нас древ­ней­ший свиде­тель об этой лич­но­сти. По рас­ска­зу Варро­на (L. L. 5, 46⁸. Serv. ad Aen. 5, 560; Fest. p. 355), Целес Вибенн был союз­ни­ком Рому­ла; при­шед­ши на помощь к послед­не­му про­тив Тация, он посе­лил­ся со сво­им вой­ском на горе, наиме­но­ван­ной в его честь Cae­lius mons. После кон­чи­ны Целе­са этрус­ки с горы были пере­веде­ны в рав­ни­ну, в так назы­вае­мый vi­cus Tus­cus. Без сомне­ния, этот «знат­ный вождь этрус­ский» (Tus­cus dux no­bi­lis) был имен­но тот луку­мон, кото­рый, по мне­нию Варро­на, осно­вал три­бу люце­ров (см. указ. место Сер­вия). Через ост­ро­ум­ное тол­ко­ва­ние име­ни Lu­cu­mo Варрон полу­чил воз­мож­ность соеди­нить два совер­шен­но раз­лич­ные пре­да­ния или уче­ные мне­ния о про­ис­хож­де­нии люце­ров. С одним мы уже позна­ко­ми­лись подроб­но. Из одно­го име­ни три­бы, Lu­cu­mi, извлек­ли эпо­ним­но­го осно­ва­те­ля ее, Луку­ма, кото­ро­го потом пре­вра­ти­ли в этрус­ка Луку­мо­на. По дру­го­му пре­да­нию, Целий­ская гора была засе­ле­на леген­дар­ной лич­но­стью, по име­ни Cae­les Vi­ben­nus. Это­го пер­во­го посе­лен­ца Целия счи­та­ли вме­сте с этим так­же осно­ва­те­лем три­бы люце­ров, что имен­но дало Варро­ну воз­мож­ность ото­же­ст­вить его с Луку­мо­ном. Целес Вибенн отли­чал­ся от дру­гих леген­дар­ных осно­ва­те­лей люце­ров тем, что имя его ничем не напо­ми­на­ло име­ни три­бы. При­чи­на, поче­му Целе­су при­пи­сы­ва­ли учреж­де­ние люце­ров, по обще­му почти пред­по­ло­же­нию совре­мен­ных уче­ных, заклю­ча­лась в том фак­те, что три­ба люце­ров пер­во­на­чаль­но состо­я­ла из посе­лен­цев Целий­ской горы. Пер­во­го посе­лен­ца горы, поэто­му, мог­ли так­же счи­тать родо­на­чаль­ни­ком люце­ров. Под­твер­жде­ни­ем могут слу­жить име­на и три­бы, и горы, и Целе­са Вибен­ны. У Плу­тар­ха и дру­гих писа­те­лей⁹ сло­во Lu­ce­ren­ses про­из­во­дит­ся от lu­cus, в с.68 смыс­ле ази­ла. Ромул, по пре­да­нию, открыл убе­жи­ще для всех бег­лых людей. Сбе­жав­шись ото­всюду, послед­ние обра­зо­ва­ли отдель­ную три­бу.

Ска­за­ние о Рому­ло­вом ази­ле сло­жи­лось под гре­че­ским вли­я­ни­ем, так как поня­тие об ази­лах, по-види­мо­му, совер­шен­но чуж­до ита­лий­ским рели­ги­ям. Хотя тол­ко­ва­ние сло­ва lu­cus, оче­вид­но, невер­но, но тем не менее самое про­из­вод­ство, на наш взгляд, име­ет мно­го веро­ят­но­го. Lu­cus (a lu­cen­do), соб­ст­вен­но, озна­ча­ет «свет­лый», рас­чи­щен­ный лес, а умень­ши­тель­ный гла­гол sub­lu­ca­re «очи­щать дере­вья от ниж­них вет­вей». Если под Lu­ce­ren­ses пони­мать людей, посе­ля­ю­щих­ся в лес­ных росчи­стях или людей рас­чи­щаю­щих, тогда и станет понят­но спе­ци­аль­ное отно­ше­ние их к Целий­ской горе. В пре­да­нии рим­лян, веро­ят­но, в ста­рых духов­ных памят­ни­ках сохра­ня­лось дру­гое назва­ние этой горы, mons Quer­que­tu­la­nus, от дубо­во­го леса (quer­que­tum), когда-то ее покры­вав­ше­го¹⁰. Новое назва­ние Cae­lius гора, по мне­нию древ­них уче­ных, полу­чи­ла от Целе­са Вибен­на. По про­стой и ост­ро­ум­ной догад­ке Бюхе­ле­ра¹¹, имя Cae­lius mons, от cae­de­re cae­la­re рубить, озна­ча­ло гору, на кото­рой нахо­дил­ся выруб­лен­ный лес (Aus­hau). Вся севе­ро-восточ­ная часть город­ской терри­то­рии в извест­ное вре­мя была покры­та леса­ми, о чем свиде­тель­ст­ву­ют назва­ния гор: дубо­вой (Aes­qui­li­nus Aes­cu­li­nus), буко­вой (Fa­gu­tal), иво­вой (Vi­mi­na­lis) и, нако­нец, mons Quer­que­tu­la­nus.

Рас­чи­ще­ние и засе­ле­ние лес­ных гор, по всей веро­ят­но­сти, нача­лось с Целий­ской, как самой близ­кой к древ­не­му пала­тин­ско­му горо­ду. Итак, эти­мо­ло­гия нам помо­га­ет понять, поче­му Целий­ская гора была спе­ци­аль­ным местом житель­ства люце­ров и поче­му Целий Вибенн пер­вый устро­ив­ший посе­ле­ние на этой горе, имел пра­во на назва­ние учреди­те­ля люце­ров.

Оста­ет­ся нам занять­ся выяс­не­ни­ем лич­но­сти Целе­са Вибен­на, пре­да­ние о кото­ром так­же состав­ля­ет одну из глав­ных опор с.69 мни­мо­го этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния третьей три­бы. Проф. Кула­ков­ский, заняв­шись тем же вопро­сом, при­шел к заклю­че­нию, что «Целес Вибен­на был чужд рим­ля­нам, чужд и остал­ся». «Лич­ность эпо­ни­ма Целий­ско­го хол­ма при­над­ле­жит к неиз­вест­но­му нам кру­гу этрус­ских геро­ев, а его дея­ния — к сфе­ре этрус­ских пре­да­ний и мифов». (К вопр. о нач. Рима стр. 112). Проф. Кула­ков­ский далее при­зна­ет, что «не может ни ста­вить, ни решать вопро­са о том, каким путем и обра­зом и когда попал этот этрус­ский герой в пре­да­ния рим­лян о сво­ем нача­ле; но самый факт его в них при­сут­ст­вия име­ет нема­ло­важ­ное зна­че­ние». Целес Вибен­на выхо­дит, нако­нец, таким же оли­це­тво­ре­ни­ем уко­ре­нив­ше­го­ся в народ­ном созна­нии взгляда на нача­ло Рима, как Ромул и Тит Таций. Этрус­ский осно­ва­тель-эпо­ним, вме­сте с дву­мя Тарк­ви­ни­я­ми и Сер­ви­ем Тул­ли­ем, оли­це­тво­ря­ет созна­ние рим­ско­го наро­да о преж­нем гос­под­стве этрус­ков над рим­ля­на­ми (стр. 120). При таком неуте­ши­тель­ном поло­же­нии дела, когда даже нель­зя ни ста­вить, ни решать вопро­са о про­ис­хож­де­нии лич­но­сти Целе­са Вибен­ны и стран­ном зане­се­нии его в пре­да­ния рим­лян о сво­ем нача­ле, при такой без­вы­ход­но­сти вопро­са, нам дума­ет­ся, наи­бо­лее полез­ным сове­том будет, взять­ся за него с дру­го­го кон­ца. Может быть, Целес Вибенн вовсе не был при­ду­ман этрус­ка­ми и не зане­сен в рим­ское пре­да­ние, а наобо­рот зане­сен из рим­ско­го в этрус­ское. Проф. Кула­ков­ский при раз­бо­ре рим­ско­го пре­да­ния, нам кажет­ся, недо­ста­точ­но под­черк­нул, что ска­за­ние о Вибенне име­ло два очень раз­лич­ных вари­ан­та, или, точ­нее гово­ря, два слоя пре­да­ния, ясно отме­чен­ных, напри­мер, у Феста, р. 355 и у Таци­та. У Варро­на Целес Вибенн эпо­ним-осно­ва­тель посе­ле­ния на Целий­ской горе и учреди­тель три­бы люце­ров. Поэто­му он счи­та­ет­ся совре­мен­ни­ком Рому­ла. Это­му у Феста про­ти­во­по­став­ля­ет­ся дру­гой рас­сказ, заим­ст­во­ван­ный, веро­ят­но, у Веррия Флак­ка; Целес Вибен­на, кото­рый здесь явля­ет­ся раз­дво­ен­ным на Целе­са и Вибен­ну, двух бра­тьев¹², с.70 совре­мен­ник не Рому­ла, а Тарк­ви­ния При­с­ка, осно­вал тус­ский квар­тал (Tus­cus vi­cus). Он сле­до­ва­тель­но и не мог устро­ить три­бу люце­ров. По прав­до­по­доб­но­му вос­ста­нов­ле­нию О. Мюл­ле­ра у Феста чита­ет­ся [Vol]cien­tes frat­res Cae­les et Vi­ben­na. Веррий, зна­чит, добыл более точ­ные сведе­ния о родине пере­се­лен­цев, чем Варрон, кото­рый удо­воль­ст­во­вал­ся ука­за­ни­ем общей роди­ны — Этру­рии. В 1857 г. в древ­нем горо­де Vul­ci была откры­та гроб­ни­ца, на стен­ных фрес­ках кото­рой ока­за­лась, меж­ду про­чи­ми изо­бра­же­ни­я­ми, одна исто­ри­че­ская сце­на. Над четырь­мя из дей­ст­ву­ю­щих лиц сто­ят над­пи­си Cai­le Vi­pi­nas, Mcstrna, Aule Vi­pi­nas и Cne­ve Tar­chu­mes Ru­mach. Мно­гие из наших совре­мен­ных уче­ных при­вык­ли как-то осо­бен­но пре­кло­нять­ся перед вся­ки­ми кар­тин­ны­ми памят­ни­ка­ми, изо­бра­жаю­щи­ми пред­ме­ты мифо­ло­гии или мифи­че­ской исто­рии. Достав­ля­е­мые таки­ми памят­ни­ка­ми свиде­тель­ства им кажут­ся более поло­жи­тель­ны­ми и достой­ны­ми веры, чем лите­ра­тур­ный вымы­сел. Все эти кар­ти­ны одна­ко вос­про­из­во­дят толь­ко, более или менее вер­но, содер­жа­ние рас­ска­зов, уста­но­вив­ших­ся в лите­ра­ту­ре. Глав­ное их досто­ин­ство, поми­мо чисто худо­же­ст­вен­но­го, заклю­ча­ет­ся в том, что часто изо­бра­жа­ют­ся сце­ны из поте­рян­ных для нас лите­ра­тур­ных памят­ни­ков. В этом-то состо­ит глав­ный инте­рес и зна­ме­ни­той этрус­ской фрес­ки. Мы не соглас­ны с проф. Кула­ков­ским отно­си­тель­но оцен­ки изо­бра­же­ния Целе­са Вибен­ны и Мастар­ны. Оно «воз­во­дит (стр. 114) на сте­пень несо­мнен­но­го поло­же­ния», что эти герои при­над­ле­жа­ли этрус­кам и от послед­них заим­ст­во­ва­ны рим­ля­на­ми в их пре­да­нии о сво­ей древ­ней­шей исто­рии. На ска­за­ния о Вибенне и Мастарне в этрус­ских анна­лах сослал­ся импе­ра­тор Клав­дий в сво­ей речи к сена­ту, дошед­шей до нас в анна­лах Таци­та и на лион­ских брон­зо­вых дос­ках. Из этрус­ских анна­лов, по все­му веро­я­тию, про­ис­хо­ди­ли и сведе­ния у Феста. В выс­шей сте­пе­ни веро­ят­но, что и фрес­ка дер­жа­лась рас­ска­за тех же анна­лов. Если это так, то источ­ни­ки наши сво­дят­ся к двум основ­ным реля­ци­ям, одной рим­ской и одной этрус­ской. Меж­ду обе­и­ми замет­но неко­то­рое род­ство, кото­рое обна­ру­жи­ва­ет­ся в общ­но­сти само­го героя. Целе­са Вибен­на или Вибен­ны, и пока­за­ния о посе­ле­нии его на целий­ском хол­ме. Во всех дру­гих подроб­но­стях рим­ская вер­сия дале­ко рас­хо­ди­лась с этрус­ской. По рас­ска­зу этрус­ских анна­лов Вибен­на после раз­ных при­клю­че­ний попал в Рим и встре­тил­ся там с Тарк­ви­ни­ем, кото­рый, по-види­мо­му, был убит Мастар­ною. с.71 Послед­ний, веро­ят­но, всту­пил на рим­ский пре­стол после уби­то­го им царя, что и побуди­ло Клав­дия ото­же­ст­вить Мастар­ну с Сер­ви­ем Тул­ли­ем. Вся эта повесть вполне неиз­вест­на была Варро­ну, не гово­ря о более древ­них рим­ских писа­те­лях. С дру­гой сто­ро­ны этрус­ский Вибен­на не имел ника­ко­го отно­ше­ния к про­ис­хож­де­нию рим­ских люце­ров, а в свя­зи с этим и не жил при Рому­ле. Эта важ­ная чер­та рим­ско­го пре­да­ния поэто­му была совер­шен­но чуж­да этрус­ским анна­лам, и не мог­ла быть зане­се­на из послед­них, а воз­ник­ла в самом Риме. Если смот­реть на рим­ское пре­да­ние, дошед­шее до Варро­на, с точ­ки зре­ния обык­но­вен­ной этио­ло­гии, то это пре­да­ние о Целе­се Вибенне сво­им харак­те­ром не отли­ча­ет­ся от осталь­ных про­из­веде­ний рим­ской этио­ло­гии. Поло­жим, что пер­вый редак­тор цар­ской исто­рии задал­ся вопро­сом о про­ис­хож­де­нии трех триб, кото­рые для государ­ст­вен­ной жиз­ни кон­ца чет­вер­то­го сто­ле­тия лег­ко мог­ли иметь более зна­че­ния, чем, напри­мер, в кон­це пер­во­го сто­ле­тия. Ромул и Таций ока­за­лись год­ны­ми для роли осно­ва­те­лей двух пер­вых триб. Оста­ва­лось по догад­ке создать осно­ва­те­ля третьей. Гре­че­ская науч­ная систе­ма эпо­ни­мов, чуж­дая ита­лий­цам, по кото­рой впо­след­ст­вии созда­лись Lu­cu­mo Lu­co­me­dius и Lu­ce­rus, едва ли уже успе­ла про­ник­нуть в начи­наю­щую рим­скую исто­рио­гра­фию. Зато еще живо созна­ва­лось зна­че­ние люце­ров и харак­тер селе­ния на Целий­ской горе. С эти­ми усло­ви­я­ми при­шлось согла­сить осно­ва­те­ля селе­ния. Cae­les или Cae­lius — и эта фор­ма встре­ча­ет­ся в лите­ра­тур­ном пре­да­нии — пола­га­ем, про­из­веде­но так же из cae­de­re или cae­la­re, как, по догад­ке Бюхе­ле­ра и имя горы. Если поло­жить, что употреб­ля­е­мая Варро­ном латин­ская фор­ма вто­ро­го име­ни Vi­ben­nus близ­ко под­хо­ди­ла к насто­я­щей, а далее при­нять во вни­ма­ние, что двой­ные соглас­ные в ста­ри­ну еще до Энния писа­лись оди­на­ко­во с про­сты­ми, то пер­во­на­чаль­ная фор­ма име­ни мог­ла быть Cae­les Vi­be­nus. Искус­ст­вен­ное имя Vi­be­nus мы сбли­жа­ем со сло­вом vi­bia (род брев­на), кото­рое в свою оче­редь сбли­жа­ем с др. ирл. fid, гэл. fe­do дере­во (ср. др. галль­ский народ Vi­du­cas­ses), затем древне­сев. vidr, англо­сакс. vu­du, англ. wood, древ­не­нем. witu дере­во (см. Фика Vergl. Wört. 1, 554 под сл. vid­hu Baum). На этом осно­ва­нии мы пола­га­ем, что для пра­ро­ди­те­ля люце­ров, оби­та­те­лей росчи­стей целий­ско­го хол­ма, не без ост­ро­умия было при­ду­ма­но соот­вет­ст­ву­ю­щее имя, кото­рым выра­жа­лось поня­тие «руби­тель дере­вьев». Не труд­но себе пред­ста­вить, что новые поко­ле­ния рим­ских анна­ли­стов более не пони­ма­ли искус­ст­вен­но­го с.72 харак­те­ра име­ни и, при­ни­мая его за насто­я­щее родо­вое имя, срав­ни­ли с этрус­ским име­нем, кото­рое часто упо­ми­на­ет­ся в над­гроб­ных над­пи­сях, под фор­ма­ми Vi­pi­nal, Vi­pi­na­nas, Vi­pi­naus, Vi­pi­nas, Vi­pi­nei, Vi­pinl¹³. У этрус­ских родов, веро­ят­но, были такие же семей­ные пре­да­ния, как и у рим­ских. С дру­гой сто­ро­ны, этрус­ки навер­ное так­же стре­ми­лись спле­тать свою древ­ней­шую исто­рию с исто­ри­ей победо­нос­но­го Рима, как напри­мер, рим­ляне спле­та­ли свое про­шлое с мифи­че­ской исто­ри­ей элли­нов. Неуди­ви­тель­но поэто­му, что весть об этрус­ках Целе­се Вибенне и Тарк­ви­нии поощ­ри­ла одно­го этрус­ско­го анна­ли­ста при­уро­чить эти лич­но­сти к ска­за­нию о каком-то род­ном Вибенне. Осо­бен­но бла­го­го­веть перед авто­ри­те­том этрус­ских анна­лов едва ли сто­ит. Повест­во­ва­тель­но­му эле­мен­ту, по нынеш­ним поня­ти­ям фан­та­зии, при состав­ле­нии древ­ней­шей исто­рии Этру­рии, веро­ят­но, отведе­на была такая же зна­чи­тель­ная роль, как и при состав­ле­нии древ­ней­шей исто­рии Рима и Гре­ции. Заклю­ча­лась ли все-таки в исто­рии Мастар­ны или нет какая-нибудь доля прав­ды, об этом, понят­но, невоз­мож­но судить. Для нашей цели впро­чем мно­го от это­го не зави­сит. Доста­точ­но одно­го того фак­та, что рим­ские уче­ные ста­ли обра­щать вни­ма­ние на этрус­скую тра­ди­цию толь­ко в позд­ней­шее вре­мя. Отсюда мы полу­ча­ем пол­ное пра­во утвер­ждать, что этрус­ских пре­да­ний в сло­же­нии цар­ской исто­рии Рима не было. Эту исти­ну долж­но при­ме­нить и к ска­за­нию о Целе­се Вибенне, рим­ское про­ис­хож­де­ние кото­ро­го, на наш взгляд, едва ли может под­ле­жать сомне­нию.

Под­ведем ито­ги отступ­ле­нию наше­му об этрус­ском про­ис­хож­де­нии третьей три­бы. Этрус­ская тео­рия осно­ва­на на доволь­но позд­них и сомни­тель­ных гипо­те­зах неко­то­рых рим­ских уче­ных. Догад­ки послед­них отно­си­лись соб­ст­вен­но не к родине самой три­бы, а к родине эпо­ни­мов ее, Луку­ма и Целе­са Вибен­ны, обра­зы кото­рых уже сами по себе про­из­веде­ния этио­ло­ги­че­ско­го домыс­ла. Этрус­ское про­ис­хож­де­ние люце­ров, меж­ду тем, важ­ная, даже необ­хо­ди­мая часть фун­да­мен­та, на кото­ром постро­е­на общая тео­рия об этни­че­ском нача­ле древ­ней­ше­го деле­ния рим­ско­го наро­да. Эта тео­рия поте­ря­ет вся­кий смысл, как толь­ко одна из триб ока­жет­ся не состо­яв­шею из отдель­но­го наро­да. Вслед за опро­вер­же­ни­ем этрус­ской тео­рии о люце­рах, дол­го дер­жав­шей­ся в уче­ной лите­ра­ту­ре наше­го сто­ле­тия, не сра­зу одна­ко отка­за­лись от мыс­ли об с.73 общем этни­че­ском нача­ле триб. Сна­ча­ла дела­лись попыт­ки заме­нить этрус­ков каким-нибудь дру­гим наро­дом. Так, Нибур, пер­вый убедив­шись в неосно­ва­тель­но­сти этрус­ской тео­рии, в Люце­рах видел под­власт­ных Риму лати­нов (R. G. 1. 312 сл.). Мне­ние Нибу­ра в более закон­чен­ной фор­ме вос­про­из­веде­но Швег­ле­ром (R. G. 1, 505 сл.). Раз­бо­ром пре­да­ний о Луку­моне и Целе­се Вибенне он выяс­нил шат­кость тра­ди­ци­он­ных свиде­тельств о про­ис­хож­де­нии люце­ров из Этру­рии. Затем он задал­ся вопро­сом, откуда же на самом деле мог­ла про­изой­ти эта три­ба. При этом он, подоб­но Нибу­ру, встре­тил­ся с дру­гой, не менее тем­ной про­бле­мой, отно­ся­щей­ся к исто­рии сло­же­ния рим­ско­го наро­да. В одной части наших источ­ни­ков, у луч­ших пред­ста­ви­те­лей рим­ской архео­ло­ги­че­ской нау­ки, ска­за­но, что Целий­ская гора была засе­ле­на еще при Рому­ле и Тите Тации. Невоз­мож­но более сомне­вать­ся в том, что по это­му-то взгляду древ­ней­шее насе­ле­ние горы состо­я­ло из люце­ров. Мы виде­ли, что есть и дру­гие дан­ные, кро­ме тра­ди­ции, под­креп­ля­ю­щие этот факт. Наи­бо­лее авто­ри­тет­ный пред­ста­ви­тель анна­ли­сти­че­ской тра­ди­ции, Ливий (1, 30, 33), в про­ти­во­по­лож­ность архео­ло­гам Варро­ну и Веррию Флак­ку (Фесту), гово­рит, что Целий­ская гора была отведе­на на посе­ле­ние пере­се­лен­ным в Рим албан­цам¹⁴. Мы не име­ем пра­ва отка­зать ни тому, ни дру­го­му изве­стию в извест­ном осно­ва­нии. Самое про­стое сред­ство ула­дить про­ти­во­ре­чие источ­ни­ков о засе­ле­нии Целия то, что целий­ские албан­цы были тоже­ст­вен­ны с люце­ра­ми. Рим­ское пре­да­ние тогда раз­дво­и­лось бы или пото­му, что три­ба люце­ров была обра­зо­ва­на из албан­цев, или пото­му, что люце­ры назы­ва­лись дру­гим име­нем Al­ba­ni. Нибур корот­ко ука­зал на первую воз­мож­ность реше­ния. Далее раз­ви­та его мысль Швег­ле­ром (R. G. 1, 513 сл.). Для это­го необ­хо­ди­мо было пове­рить тра­ди­ци­он­но­му рас­ска­зу о раз­ру­ше­нии Аль­бы Лон­ги и пере­се­ле­нии ее оби­та­те­лей в Рим. Нибур и Швег­лер дей­ст­ви­тель­но были уве­ре­ны в исто­ри­че­ской досто­вер­но­сти обще­го с.74 фак­та, хотя они сами сде­ла­ли все от них зави­ся­щее, чтобы раз­ру­шить веру в фак­тич­ность рас­ска­за рим­ских лето­пис­цев. Недо­вер­чи­вость двух зна­ме­ни­тых кри­ти­ков к это­му рас­ска­зу дохо­дит до того, что Аль­ба, по их убеж­де­нию, даже была раз­ру­ше­на не рим­ля­на­ми, албан­цы же не пере­се­ле­ны в Рим насиль­но, но в бег­стве нашли при­ют у рим­лян и были при­ня­ты в чис­ло граж­дан как отдель­ная третья три­ба. Швег­лер кон­ча­ет свою кри­ти­ку таки­ми сло­ва­ми: «Одним сло­вом, кто чита­ет тра­ди­ци­он­ный рас­сказ о гибе­ли Аль­бы Лон­ги не в полу­сне, но трез­во обсуж­дая связ­ность, воз­мож­ность и веро­ят­ность рас­ска­зы­вае­мых фак­тов, тот ни одной мину­ты не может сомне­вать­ся, что перед собою име­ет не исто­рию, а смесь леген­ды с поэ­ти­че­ским вымыс­лом». При таком пол­ном отри­ца­нии досто­вер­но­сти тра­ди­ци­он­но­го рас­ска­за неволь­но явля­ет­ся вопрос, отче­го Швег­лер удер­жал один голый факт раз­ру­ше­ния Аль­бы Лон­ги и пере­се­ле­ния ее оби­та­те­лей в Рим, и при­том в извра­щен­ной фор­ме, совер­шен­но чуж­дой все­му пре­да­нию. Раз суще­ст­во­ва­ли об этом исто­ри­че­ском собы­тии какие-нибудь исто­ри­че­ские запи­си, крайне неве­ро­ят­но, чтобы рим­ские лето­пис­цы не мог­ли или не хоте­ли его пред­став­лять хотя бы при­бли­зи­тель­но вер­но. Ни Нибур, ни Швег­лер не ука­зы­ва­ют, откуда мог явить­ся такой рас­сказ, в кото­ром вся исто­ри­че­ская исти­на была иско­вер­ка­на до послед­ней дета­ли. Не после­до­ва­тель­нее ли пожерт­во­вать и жал­ким остат­ком пре­да­ния и искать тако­го гене­ти­че­ско­го объ­яс­не­ния, кото­рое, во-пер­вых, более под­хо­ди­ло бы к обще­му про­ис­хож­де­нию цар­ской исто­рии, и из кото­ро­го, во-вто­рых, про­лил­ся бы свет на раз­ви­тие, по край­ней мере, важ­ней­ших очер­та­ний имен­но той леген­ды, кото­рая до нас дошла в рим­ской тра­ди­ции.

Исто­ри­че­ское суще­ст­во­ва­ние Аль­бы Лон­ги, глав­но­го горо­да Лация, и раз­ру­ше­ние его, по мне­нию Швег­ле­ра (R. G. 1, 587), несо­мнен­ный факт; свиде­тель­ст­вом тому слу­жат остав­ши­е­ся хра­мы и куль­ты албан­ские. Это заклю­че­ние одна­ко не логич­ное: ведь не дока­за­но, что эти хра­мы непре­мен­но остат­ки быв­ше­го горо­да и что не мог­ли быть и хра­мы без горо­да. Не труд­но было бы при­ве­сти нема­ло при­ме­ров подоб­ных свя­щен­ных окру­гов, кото­рые нико­гда не дости­га­ли фор­мы горо­да. Итак, если суще­ст­во­ва­ние албан­ских хра­мов для Швег­ле­ра един­ст­вен­ное осно­ва­ние веры в суще­ст­во­ва­ние горо­да Аль­бы Лон­ги, то он сме­ло мог это­му и не верить. Поз­во­ля­ем себе думать, что для Швег­ле­ра важ­но было с.75 при­знать раз­ру­ше­ние Аль­бы исто­ри­че­ским фак­том ско­рее пото­му, что при­зна­ние это­го фак­та дава­ло ему воз­мож­ность объ­яс­нить, поче­му насе­ле­ние Целия счи­та­лось и люце­ра­ми, и албан­ца­ми. Тол­куя оче­вид­ное тоже­ство обо­их таким обра­зом, что три­ба люце­ров состо­я­ла из албан­цев, Нибур и Швег­лер не мог­ли не заме­тить одно­го круп­но­го затруд­не­ния в тра­ди­ци­он­ном рас­ска­зе. Даро­ва­ние рав­но­го пра­ва граж­дан­ства поко­рен­но­му наро­ду, да еще взя­то­му в плен, ред­ко встре­ча­лось в древ­них город­ских общи­нах, кото­рые все­гда рев­ност­но берег­ли свое пре­иму­ще­ство перед чужи­ми и поко­рен­ны­ми. Это сооб­ра­же­ние заста­ви­ло Нибу­ра и Швег­ле­ра при­бег­нуть к совер­шен­но про­из­воль­ной пере­дел­ке тра­ди­ции. Аль­ба Лон­га, пред­по­ла­га­ли они, была раз­ру­ше­на лати­на­ми, не рим­ля­на­ми, послед­ние не были вра­га­ми Аль­бы, а союз­ни­ка­ми, они и не поко­ри­ли албан­цев и не высе­ли­ли их насиль­но, а радуш­но при­ня­ли бежав­ших, даруя им пра­во граж­дан­ства. Реше­ние вопро­са, тре­бу­ю­щее столь­ко про­из­воль­ных пред­по­ло­же­ний для того, чтобы пока­зать­ся прав­до­по­доб­ным, нико­им обра­зом нель­зя назвать удач­ным. После Швег­ле­ра не яви­лось, насколь­ко нам извест­но, ни одной новой попыт­ки реше­ния вопро­са, на каком осно­ва­нии посе­лен­ца­ми Целий­ской горы мог­ли счи­тать­ся люце­ры, а с дру­гой сто­ро­ны так­же албан­цы. В виду нема­ло­важ­но­го зна­че­ния вопро­са как для кри­ти­ки этни­че­ско­го объ­яс­не­ния триб, так и для вер­но­го пони­ма­ния послед­них, мы реша­ем­ся пред­ста­вить новую догад­ку, кото­рую мы вынес­ли из ново­го рас­смот­ре­ния это­го ста­ро­го вопро­са. Мы уже наме­ка­ли на нее выше по пово­ду Реи Силь­вии и леген­ды об албан­ском про­ис­хож­де­нии близ­не­цов.

Гово­ря о том, как бы объ­яс­нить оче­вид­ное тоже­ство люце­ров и албан­цев, мы уже ука­за­ли на одно воз­мож­ное объ­яс­не­ние. Мы обра­ти­ли вни­ма­ние на то, что албан­цы целий­ской горы, может быть, ника­ко­го пря­мо­го отно­ше­ния к Аль­бе Лон­ге не име­ли, а что Al­ba­ni толь­ко дру­гое уста­ре­лое назва­ние люце­ров. Пер­вый лето­пи­сец, не пони­мая зна­че­ния ста­рин­но­го име­ни или тер­ми­на, по очень понят­но­му и про­сти­тель­но­му недо­ра­зу­ме­нию, рим­ских Al­ba­ni при­вел в исто­ри­че­скую связь с наи­бо­лее извест­ной в Риме Аль­бой Лон­гой. Из это­го πρῶ­τον ψεῦδος, по наше­му мне­нию, мог­ли раз­вить­ся совер­шен­но есте­ствен­ным обра­зом и осталь­ные глав­ные чер­ты тра­ди­ци­он­но­го лже­и­сто­ри­че­ско­го рас­ска­за. Аль­ба Лон­га в то вре­мя не была горо­дом, меж­ду тем мни­мые выход­цы из Аль­бы в Риме состав­ля­ли доволь­но зна­чи­тель­ную часть город­ско­го насе­ле­ния. До высе­ле­ния их с.76 из Аль­бы Лон­ги на месте послед­ней, по все­му веро­я­тию, еще нахо­дил­ся боль­шой город, глав­ный город Лация, как мож­но было заклю­чить из обы­чая всех латин­ских общин соби­рать­ся в этом цен­тре для справ­ле­ния общих союз­ных празд­неств. Исчез­но­ве­ние тако­го важ­но­го горо­да объ­яс­ня­лось все­го лег­че раз­ру­ше­ни­ем. Ина­че и труд­но было себе пред­ста­вить, отче­го жите­ли ее высе­ли­лись в Рим, что едва ли мог­ло слу­чить­ся по соб­ст­вен­но­му жела­нию албан­цев. Раз­ру­ши­те­лем Аль­бы был один из пер­вых царей, так как засе­лен­ная албан­ца­ми целий­ская гора при­над­ле­жа­ла к древ­ней­шим частям горо­да. Рому­лу и Нуме неудоб­но было при­пи­сать раз­ру­ше­ние: пер­вый сам родил­ся в Аль­бе, а поэто­му и не мог уни­что­жить сво­его род­но­го горо­да; вто­рой был слиш­ком миро­лю­бив. Пере­дать это дело третье­му царю, Тул­лу Гости­лию, ничто не меша­ло, тем более, что для фак­ти­че­ской исто­рии его цар­ст­во­ва­ния име­лось очень мало мате­ри­а­ла. Оста­ва­лось толь­ко напол­нить исто­рию албан­ской вой­ны под­хо­дя­щи­ми эпи­зо­да­ми, об источ­ни­ках кото­рых нам пред­ста­вит­ся слу­чай гово­рить по пово­ду леген­ды о Тул­ле Гости­лии. Итак, льстим себя надеж­дою, что пони­ма­ние гене­зи­са албан­ских эпи­зо­дов в исто­рии царей не встре­ти­ло бы серь­ез­ных воз­ра­же­ний, если толь­ко воз­мож­но согла­сить­ся с нашей исход­ной точ­кой. Наша обя­зан­ность поэто­му под­кре­пить дру­ги­ми дан­ны­ми пред­по­ло­же­ние, что люце­ры, оби­тав­шие на Целии, дру­гим име­нем мог­ли назы­вать­ся албан­ца­ми (Al­ba­ni). При этом не счи­та­ем необ­хо­ди­мым дока­зы­вать извест­ную акси­о­му, что все име­на соб­ст­вен­ные в извест­ную пору были нари­ца­тель­ны­ми, что сле­до­ва­тель­но и сло­ву al­ba пер­во­на­чаль­но свой­ст­вен­но было извест­ное нари­ца­тель­ное зна­че­ние, утра­чен­ное потом вслед­ст­вие посте­пен­ных изме­не­ний лек­си­каль­но­го соста­ва латин­ско­го язы­ка. Зада­ча наша заклю­ча­ет­ся в опре­де­ле­нии веро­ят­но­го смыс­ла сло­ва al­ba и при­ме­не­ния это­го сло­ва к Целий­ской горе и осо­бен­ным усло­ви­ям место­жи­тель­ства люце­ров.

У визан­тий­ских хро­но­гра­фов (Пас­халь­ная хро­ни­ка и Мала­ла) и Свиды встре­ча­ет­ся стран­ное изве­стие, что Ромул и Рем Пал­ла­дий, постав­лен­ный ими на Капи­то­лии, полу­чи­ли из горо­да Силь­вы¹⁵. По пока­за­ни­ям дру­гих (Ex­cerpta bar­ba­ri, Кед­ри­на и Мала­лы), город Силь­вия осно­ван царем Аль­бой (Ἄλβας), и по нему албан­ские цари наиме­но­ва­ны Силь­ви­я­ми¹⁶. Голь­цап­фель (Röm. Chro­no­lo­gie стр. 279) с.77 пола­га­ет, что город Силь­ва не выду­ман для объ­яс­не­ния име­ни Силь­ви­ев, а в самом деле был такой забы­тый город, эпо­ни­мом кото­ро­го счи­тал­ся Силь­вий. По древ­ней­ше­му пре­да­нию Рим про­ис­хо­дил не из Аль­бы, а из Силь­вии. При состав­ле­нии спис­ка албан­ских царей силь­вий­ские цари Аму­лий и Нуми­тор поче­му-то попа­ли в этот спи­сок, вслед­ст­вие чего и все осталь­ные албан­ские цари счи­та­лись силь­ви­я­ми и т. д. Мы конеч­но не соглас­ны со сме­лы­ми и к тому же совер­шен­но бес­по­лез­ны­ми гипо­те­за­ми Голь­цап­фе­ля. Силь­ва вовсе не отдель­ный город, а, по мне­нию хро­но­гра­фов, дру­гое назва­ние Аль­бы. Или оно выду­ма­но для объ­яс­не­ния обще­го про­зви­ща албан­ских царей, или до хро­но­гра­фов дошло пре­да­ние о двой­ном назва­нии Al­ba и Sil­va. В пер­вом слу­чае не лише­но инте­ре­са, что зани­ма­лись вопро­сом, откуда албан­цам или по край­ней мере цар­ской дина­стии албан­ской доста­лось имя Sil­vii. Без сомне­ния, sil­vius имя при­ла­га­тель­ное про­из­вод­ное от sil­va, отче­го и пер­вый царь албан­ский по име­ни Силь­вий по пре­да­нию родил­ся в лесу (см. Швег­ле­ра R. G. 1, 337). В сло­ве al­ba так­же нетруд­но при­знать жен­ский род име­ни при­ла­га­тель­но­го al­bus. К нему тре­бу­ет­ся имя суще­ст­ви­тель­ное, кото­рое про­пу­ще­но ради крат­ко­сти. Пола­га­ем, что это про­пу­щен­ное сло­во — sil­va. Тогда и ста­ло бы более понят­ным зага­доч­ное назва­ние re­ges Al­ba­ni Sil­vii; отто­го, может быть, и про­изо­шло соче­та­ние имен Al­ba и Sil­va у хро­но­гра­фов. Al­ba sil­va, «белый лес» живо напо­ми­нал бы выра­же­ние lu­cus «свет­лый лес» (a lu­cen­do). От al­ba (sc. sil­va) про­из­во­дит­ся Al­ba­ni, как от lu­cus — Lu­ce­res или Lu­cu­mi, Lu­cu­me­dii. Оби­та­те­лей росчи­стей на «горе поруб­ки» назы­ва­ли то Lu­ce­res, то Al­ba­ni. Из тол­ко­ва­ния пер­во­го име­ни было извле­че­но ска­за­ние о засе­ле­нии Целия этрус­ка­ми, из вто­ро­го засе­ле­ние той же горы албан­ца­ми из Аль­бы Лон­ги¹⁷.

с.78 Воз­вра­ща­ем­ся в послед­ний раз к тео­рии о про­ис­хож­де­нии триб из трех наро­дов. Ока­за­лось, что ни ста­рое мне­ние, про­из­во­див­шее люце­ров из этрус­ков, ни новое, видя­щее в них албан­цев из Аль­бы Лон­ги, не опи­ра­ет­ся на твер­дую осно­ву. При невоз­мож­но­сти дока­зать этни­че­ское нача­ло одной три­бы, долж­ны явить­ся сомне­ние в досто­вер­но­сти всей этни­че­ской тео­рии. Неуди­ви­тель­но поэто­му, что наряду с послед­ней в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре воз­ни­ка­ет и все более уко­ре­ня­ет­ся дру­гой взгляд на про­ис­хож­де­ние триб. Уже Швег­ле­ром (R. G. 1, 500 сл.) допус­ка­лась дру­гая воз­мож­ность объ­яс­не­ния. Деле­ние граж­дан на три части, гово­рит он, встре­ча­ет­ся не в одном Риме. В дорий­ских государ­ствах мы нахо­дим так­же три филы, а в свя­зи с ними в Спар­те чис­ла фра­трий герон­тов, всад­ни­ков, вот­чин — 30, 300, 3000 — крат­ные трех. Так­же и в Риме наряду с тре­мя три­ба­ми были 3 цен­ту­рии всад­ни­ков, 30 курий, 300 сена­то­ров и 3000 леги­он­ных сол­дат. Но и в Ита­лии есть след ана­ло­гич­но­го деле­ния. В горо­де Ман­туе насе­ле­ние рас­па­да­лось на три три­бы, а в каж­дой было по четы­ре курии¹⁸. В Ман­туе еще до позд­не­го вре­ме­ни сохра­ня­лась этрус­ская нацио­наль­ность. Три три­бы встре­ча­лись, может быть, и в горо­дах соб­ст­вен­ной Этру­рии, даже под с.79 теми же назва­ни­я­ми, как и в Риме¹⁹. К чис­лу ана­ло­гий мож­но еще при­со­еди­нить немно­го изме­нив­шу­ю­ся в срав­не­нии с дорий­ской систе­му четы­рех фил, при­ня­тую во всех ионий­ских государ­ствах. Ана­ло­гии эти неволь­но долж­ны вызвать более широ­кий взгляд на исто­ри­че­ское нача­ло рим­ских триб. По тра­ди­ци­он­но­му объ­яс­не­нию они обра­зо­ва­лись под вли­я­ни­ем совер­шен­но еди­нич­но­го исто­ри­че­ско­го собы­тия — слу­чай­но­го соеди­не­ния трех наций. Невоз­мож­но же, чтобы в столь­ких местах по како­му-то стран­но­му сов­па­де­нию слу­чай­ных собы­тий полу­ча­лось оди­на­ко­вое явле­ние. Это сооб­ра­же­ние побуди­ло Швег­ле­ра (R. G. 1. 500) поста­вить вопрос, не заклю­ча­ет­ся ли в деле­нии рим­ско­го наро­да на три части извест­ное быто­вое или поли­ти­че­ское нача­ло. К сожа­ле­нию, Швег­лер тот­час же укло­нил­ся от постав­лен­но­го вопро­са, увлек­шись вооб­ра­жае­мою воз­мож­но­стью при помо­щи пре­да­ния об албан­цах вос­ста­но­вить ста­рую полу­раз­ру­шен­ную этни­че­скую тео­рию. Мысль Швег­ле­ра, отверг­ну­тая самим ее авто­ром, все-таки не про­па­ла даром. С новой силой она воз­вра­ща­ет­ся у Момм­зе­на. Древ­ней­шим деле­ни­ем рим­ских граж­дан на три эле­мен­та, гово­рит он (R. G. 5-ое изда­ние, 1, 44), зло­употреб­ля­ли самым ужас­ным обра­зом; бес­тол­ко­вое мне­ние, что рим­ляне народ сме­шан­ный из трех глав­ных рас Ита­лии, оттуда берет свое нача­ло. Бла­го­да­ря это­му мне­нию, тот народ, кото­рый раз­вил свой язык, свой государ­ст­вен­ный быт и свою рели­гию так свое­об­раз­но, как мало дру­гих наро­дов, пре­вра­ща­ет­ся в бес­по­рядоч­ную рух­лядь, состо­я­щую из вся­ко­го рода оскол­ков, этрус­ских и сабин­ских, эллин­ских и даже пелазг­ских. Отвер­гая ста­рую этни­че­скую тео­рию, он пред­ла­га­ет новую: Тиции, Рам­ны и Люце­ры — име­на трех воло­стей (Gaue), неко­гда неза­ви­си­мых друг от дру­га. Преж­де, чем обра­зо­вал­ся город на бере­гу с.80 Тиб­ра, чле­ны трех воло­стей зани­ма­лись зем­ле­па­ше­ст­вом в откры­тых посел­ках, а на хол­мах име­ли свою кре­пость, или у каж­дой воло­сти была своя отдель­ная кре­пость, кото­рая слу­жи­ла убе­жи­щем для людей и скота. Три воло­сти потом сли­лись в одну общи­ну, с одной общей рату­шей (cu­ria). Итак, Рим соеди­нил­ся путем поли­ти­че­ско­го сини­киз­ма, подоб­но сини­киз­му атти­ков, из кото­ро­го обра­зо­вал­ся общий город Афи­ны. После соеди­не­ния каж­дая из быв­ших трех воло­стей про­дол­жа­ла жить на сво­ем преж­нем земель­ном участ­ке и рав­ным чис­лом участ­во­ва­ла в соста­ве граж­дан­ско­го вой­ска и собра­нии стар­шин. В сакраль­ном устрой­стве Рима так­же про­гляды­ва­ет сли­я­ние трех еди­ниц. Чис­ло почти всех древ­ней­ших жре­че­ских кол­ле­гий делит­ся на три. Тако­во, по мне­нию Момм­зе­на, про­ис­хож­де­ние трех триб и зна­че­ние их для нача­ла рим­ско­го государ­ства. Объ­яс­не­ние его отли­ча­ет­ся боль­шой про­стотой и ясно­стью. Тем не менее невоз­мож­но не заме­тить несколь­ких важ­ных пунк­тов, недо­ста­точ­но выяс­нен­ных. Во-пер­вых, реши­тель­ное отвер­же­ние Момм­зе­ном ста­ро­го мне­ния не вполне дости­га­ет сво­ей цели. Волей-нево­лей ему при­шлось поми­рить­ся с при­сут­ст­ви­ем чужо­го, не латин­ско­го, эле­мен­та — саби­нян, из кото­рых, по пре­да­нию, состо­я­ла три­ба таци­ев. Момм­зен поста­рал­ся смяг­чить неудоб­ную при­месь саби­нян раз­ны­ми пред­по­ло­же­ни­я­ми: сабель­ское пле­мя в ста­ри­ну не так рез­ко отли­ча­лось от латин­ско­го, сабин­ский эле­мент асси­ми­ли­ро­вал­ся латин­ско­му и т. д. (R. G. 1. 45). Но зна­ме­ни­тый исто­рик, види­мо, сам не удо­вле­тво­рил­ся подоб­ны­ми ого­вор­ка­ми. Это дока­зы­ва­ет­ся его ста­тьей «Die Ta­tius­le­gen­de», вышед­шей трид­цать лет спу­стя после «Рим­ской Исто­рии». С содер­жа­ни­ем ста­тьи мы уже позна­ко­ми­лись и увиде­ли, как автор ее все­ми сила­ми ост­ро­умия и уче­ных зна­ний ста­ра­ет­ся дока­зы­вать непо­д­лин­ность пре­да­ния о саби­ня­нах, заяв­ляя при этом в кон­це ста­тьи, что все пре­да­ние о древ­ней­шем поли­ти­че­ском поряд­ке Рима сде­ла­лось бы во всех отно­ше­ни­ях ясным и про­стым, если толь­ко оттуда выбро­сить саби­нян и Тация. Мы, напро­тив, дума­ем, что для выяс­не­ния древ­ней­ше­го поли­ти­че­ско­го поряд­ка необ­хо­ди­мо, не выбро­сить конеч­но рим­ских саби­нян из под­лин­но­го пре­да­ния, кото­ро­му они были извест­ны без сомне­ния со вре­мен более древ­них, чем пер­вая редак­ция лето­пи­си, а выяс­нить насто­я­щее зна­че­ние их в древ­ней­шем строе государ­ства. При­сут­ст­вие саби­нян в соста­ве рим­ско­го наро­да, повто­ря­ем, один из тем­ных вопро­сов, не решен­ных Момм­зе­ном.

с.81 Вто­рой пункт, вызы­ваю­щий в изло­же­нии Момм­зе­на сомне­ния, это чис­ло триб и отно­ше­ние послед­них к древ­ней­шей рим­ской общине. При­веден­ные Швег­ле­ром ана­ло­гии деле­ния общин на три филы, напри­мер, у дорий­цев игно­ри­ру­ют­ся Момм­зе­ном вполне. Он, прав­да, допус­ка­ет мысль, что трой­ст­вен­ность деле­ния обу­слов­ле­на какой-то осо­бен­ной при­чи­ной. Он ста­вит вопрос, не сов­па­да­ли ли у гре­ков и ита­лий­цев поня­тия «делить» и «делить на три части» (tri­bue­re, делить, от tres), так что деле­ние наро­да по этой гре­ко-ита­лий­ской систе­ме само собою при­ни­ма­ло фор­му деле­ния на три части. Но он остав­ля­ет эту мысль как несо­глас­ную с фак­том сли­я­ния трех само­сто­я­тель­ных пле­мен, на кото­рое наме­ка­ет рим­ское пре­да­ние (R. G. 1, 41). Итак, мне­ние Момм­зе­на сво­дит­ся к тому, что чис­ло рим­ских «пле­мен», а сле­до­ва­тель­но и дорий­ских или ионий­ских, дело слу­чая. Вме­сто трех воло­стей, слу­чай­но нахо­див­ших­ся на бере­гах Тиб­ра, мог­ли бы соеди­нить­ся и более, в роде ста или более атти­че­ских димов, соеди­нив­ших­ся в Афи­нах. Так, в обсуж­де­ние вопро­са сно­ва вво­дит­ся момент слу­чай­но­сти, не допус­каю­щий вни­кать в самую суть вопро­са. Мы дума­ем, что чис­ло рим­ских триб не слу­чай­но, а нахо­ди­лось, по всей веро­ят­но­сти, в свя­зи с каки­ми-то неиз­мен­ны­ми быто­вы­ми усло­ви­я­ми древ­ней­шей рим­ской общи­ны, оди­на­ко­вы­ми или схо­жи­ми, может быть, с теми усло­ви­я­ми, из кото­рых про­ис­те­ка­ла и систе­ма деле­ния дорий­ских и ионий­ских общин. Пока не будет обсуж­де­на эта воз­мож­ность над­ле­жа­щим обра­зом — а в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре нет ника­ких серь­ез­ных обсуж­де­ний ее, — вопрос о рим­ских три­бах оста­нет­ся откры­тым.

Еще тре­тий вопрос после Момм­зе­на нуж­да­ет­ся в новом рас­смот­ре­нии. Нибур, как извест­но, пола­гал, что город Рим обра­зо­вал­ся из соеди­не­ния трех отдель­ных горо­дов, соглас­но чис­лу триб. Кро­ме пала­тин­ско­го горо­да Рам­нов, древ­ней­ше­го Рима, на Кви­ри­наль­ском хол­ме и на Капи­то­лии нахо­дил­ся Кви­ри­ум, город кви­ри­тов, таци­ев или саби­нян. Тре­тий город на Целии был Люце­рум, селе­ние люце­ров. Догад­ка Нибу­ра, в изме­нен­ном виде, воз­вра­ща­ет­ся у Момм­зе­на. Со свой­ст­вен­ной ему гени­аль­но­стью рису­ет он кар­ти­ну древ­ней­ше­го горо­да, цен­тром кото­ро­го была пала­тин­ская гора (R. G. 1, 49 сл.) и пре­де­лы кото­ро­го сов­па­да­ли с Сеп­ти­мон­ци­ем Феста. Про­тив это­го горо­да «гор­ных рим­лян» (Ro­ma­ni mon­ta­ni) высил­ся на Кви­ри­наль­ском хол­ме дру­гой город «рим­лян хол­ма» (Ro­ma­ni col­li­ni). Кар­ти­на это­го горо­да менее ясна по той про­стой с.82 при­чине, что о пер­вом горо­де в рим­ской тра­ди­ции есть очень поло­жи­тель­ные дан­ные, о вто­ром, соб­ст­вен­но гово­ря, ника­ких пока­за­ний нет. Гипо­те­за Момм­зе­на о суще­ст­во­ва­нии осо­бо­го кви­ри­наль­ско­го горо­да встре­ти­ла в уче­ной лите­ра­ту­ре более или менее рез­кую оппо­зи­цию. Про­тив­ни­ки Момм­зе­на ссы­ла­ют­ся на пол­ное мол­ча­ние источ­ни­ков о вто­ром горо­де и на отсут­ст­вие вся­ких сле­дов древ­них укреп­ле­ний на Кви­ри­наль­ском хол­ме. Но оба аргу­мен­та вер­ны толь­ко по отно­ше­нию к город­ско­му харак­те­ру селе­ния на Кви­ри­на­ле. При­нять пред­по­ло­же­ние о суще­ст­во­ва­нии тако­го селе­ния, к кото­ро­му при­над­ле­жал и Капи­то­лий, вполне воз­мож­но. Это селе­ние саби­нян, память о кото­ром сохра­ни­лась в рим­ском пре­да­нии (Швег­лер R. G. 1. 480). Оно лежа­ло за хоро­шо извест­ны­ми пре­де­ла­ми ста­ро­го горо­да. Так­же за горо­дом, на Целии, по пре­да­нию, с древ­ней­ших вре­мен нахо­дил­ся посе­лок так назы­вае­мых албан­цев. Если вер­но, что Кви­ри­наль­ский холм не был обведен сте­ною, дру­ги­ми сло­ва­ми, не был горо­дом, то с дру­гой сто­ро­ны веро­ят­но, что оби­та­те­ли двух заго­род­ных посел­ков неко­гда поль­зо­ва­лись извест­ной само­сто­я­тель­но­стью по отно­ше­нию к город­ско­му насе­ле­нию. Они отли­ча­лись отдель­ны­ми име­на­ми — Sa­bi­ni и Al­ba­ni, име­ли свои отдель­ные sac­ra — Sa­bi­na и Al­ba­na, свою курию, древ­нюю cu­ria Hos­ti­lia, и свою соб­ст­вен­ную кре­пость — Капи­то­лий, куда они мог­ли спа­сать­ся во вре­мя вой­ны. Рим­ский при­го­род хотя не раз­вил­ся до пол­но­го горо­да, но во вся­ком слу­чае носил в себе заро­ды­ши горо­да. Из подоб­ных откры­тых посел­ков, лежав­ших вокруг одно­го укреп­лен­но­го убе­жи­ща, без сомне­ния, когда-то обра­зо­вал­ся и пала­тин­ский Рим, обра­зо­ва­лось, по всей веро­ят­но­сти, боль­шин­ство горо­дов Ита­лии, Гре­ции и осталь­ных евро­пей­ских стран. Не достиг­нув пол­но­го город­ско­го раз­ви­тия, этот при­го­род Рима соеди­нил­ся когда-то с горо­дом, а из сли­я­ния обо­их вышел тот Рим, с кото­рым мы встре­ча­ем­ся в нача­ле исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни. При таких пред­по­ло­же­ни­ях пред­став­ля­ет­ся воз­мож­ным при­нять и общее поло­же­ние Момм­зе­на о двой­ном соста­ве насе­ле­ния Рима и согла­со­вать его с нашим пре­да­ни­ем. При­бав­ля­ем, что деле­ние город­ско­го насе­ле­ния на mon­ta­ni, ста­ро­го­род­ных, и pa­ga­ni, при­го­род­ных, дол­го еще сохра­ня­лось в созна­нии рим­лян; оно, меж­ду про­чим, извест­но Цице­ро­ну (De do­mo 28, 74)²⁰. К пред­став­ля­е­мой нами кар­тине вполне, дума­ем, под­хо­дят с.83 и три­бы. На осно­ва­нии пре­да­ния мы можем утвер­ждать, что рам­ны, народ Рому­ла, состав­ля­ли насе­ле­ние ста­ро­го горо­да, а саби­няне Тита Тация, то есть, три­ба таци­ев, зани­ма­ли Кви­ри­наль­скую гору, люце­ры же или албан­цы — Целий­скую. По отно­ше­нию к ста­ро­му горо­ду одна три­ба была город­ская, две при­го­род­ные. Каж­дая зани­ма­ла извест­ную часть пло­ща­ди, зани­мае­мой впо­след­ст­вии горо­дом. Этим не исклю­ча­ет­ся, чтобы каж­дой три­бе при­над­ле­жа­ли так­же и поля в окру­жаю­щей заго­род­ной обла­сти, так что соглас­но Варро­ну (De l.  l. 5, 55) ager Ro­ma­nus pri­mum di­vi­sus in par­tes tris, a quo tri­bus ap­pel­la­ta Ta­tien­sium, Ram­nium, Lu­ce­rum. Отдель­ное житель­ство необ­хо­ди­мо выте­ка­ет из само­го поня­тия tri­bus, заклю­чаю­ще­го в себе непре­мен­но деле­ние поч­вы²¹. Деле­ние город­ской поч­вы на три три­бы под­твер­жда­ет­ся и позд­ней­ши­ми четырь­мя город­ски­ми три­ба­ми, близ­ко при­мы­каю­щи­ми к древ­ней­шим три­бам²². Несмот­ря на это, Момм­зен по како­му-то стран­но­му про­из­во­лу реша­ет, что деле­ние поч­вы меж­ду тре­мя три­ба­ми отно­си­лось толь­ко к заго­род­ной обла­сти (ager Ro­ma­nus), тогда как в горо­де тиции, рам­ны и люце­ры с само­го нача­ла жили впе­ре­меш­ку (R. G. 1, 52; R. St. 3, 98). Мы пола­га­ем, что Момм­зен и в этом пунк­те напрас­но пре­гра­дил путь вся­ко­му успеш­но­му иссле­до­ва­нию вопро­са. Вопрос, как нам кажет­ся, в том, по какой при­чине зем­ля рим­ской общи­ны в древ­ней­шее вре­мя была разде­ле­на на три части и каким обра­зом засе­ля­лись эти части и сде­ла­лись частя­ми обще­го горо­да.

Преж­де чем при­сту­пить к изло­же­нию сво­его взгляда на про­ис­хож­де­ние и зна­че­ние триб, мы вкрат­це кос­нем­ся еще недав­но появив­шей­ся ста­тьи Бор­ма­на²³. Цель этой ста­тьи сво­дит­ся к пол­но­му отри­ца­нию фак­та суще­ст­во­ва­ния трех древ­ней­ших триб. Пер­вен­ство это­го откры­тия при­над­ле­жит не Бор­ма­ну, а Низе²⁴, заявив­ше­му еще в 1888 г., что «по срав­ни­тель­но луч­шей вер­сии цар­ской исто­рии, у Ливия, Тиции, Рам­ны и Люце­ры не три­бы, не отде­ле­ния все­го наро­да, а цен­ту­рии с.84 всад­ни­ков. Это зна­че­ние их един­ст­вен­ное, дока­зан­ное фак­та­ми; в каче­стве триб они нико­гда, веро­ят­но, не суще­ст­во­ва­ли. Дело в том, что Ливий о три­бах гово­рит дей­ст­ви­тель­но не при изло­же­нии цар­ской исто­рии, а поз­же, в деся­той кни­ге (10, 6, 7); в пер­вом же месте (1, 13, 8) при­пи­сы­ва­ет Рому­лу устрой­ство трех цен­ту­рий всад­ни­ков, как извест­но, соимен­ных с тре­мя три­ба­ми. Мол­ча­ние Ливия о три­бах в пер­вой кни­ге ком­мен­та­то­ра­ми его объ­яс­ня­лось или осо­бен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми авто­ра или про­сто тем, что он в тече­ние рас­ска­за не нахо­дил удоб­но­го слу­чая или надоб­но­сти гово­рить о три­бах. В деся­той кни­ге нашел­ся такой слу­чай, кото­рым он и вос­поль­зо­вал­ся. Упо­мя­нуть же имен­но об устрой­стве и наиме­но­ва­нии цен­ту­рий при Рому­ле для Ливия необ­хо­ди­мо было пото­му, что он несколь­ко далее воз­вра­ща­ет­ся к это­му фак­ту, по пово­ду зна­ме­ни­той исто­рии Атты Навия (1, 35). Аргу­мен­та­ция Низе, что Ливий о три­бах ниче­го не знал, пото­му что не ска­зал о них, где, может быть, в самом деле и сле­до­ва­ло бы ему ска­зать, эта аргу­мен­та­ция очень натя­ну­тая. Едва ли не натя­ну­тее еще вто­рая мысль, что незна­ние луч­ше­го пред­ста­ви­те­ля анна­ли­сти­ки дока­зы­ва­ет отсут­ст­вие вся­ко­го досто­вер­но­го пре­да­ния. О три­бах, кро­ме Ливия в деся­той кни­ге, пишут не мало очень почтен­ных писа­те­лей. Кро­ме Дио­ни­сия, тоже пред­ста­ви­те­ля анна­ли­сти­ки, есть пре­да­ние рим­ских архео­ло­гов. Свиде­тель­ства их для всех вопро­сов государ­ст­вен­ных, сакраль­ных и быто­вых древ­но­стей пол­нее и ком­пе­тент­нее, чем свиде­тель­ства анна­ли­стов. У Варро­на и Феста есть мно­же­ство дан­ных, не встре­чаю­щих­ся у Ливия. Неуже­ли эти­ми дра­го­цен­ней­ши­ми мате­ри­а­ла­ми мож­но пре­не­бре­гать, пото­му что Ливий, «срав­ни­тель­но» луч­ший пред­ста­ви­тель анна­ли­сти­ки, не обна­ру­жи­ва­ет зна­ком­ства с ними? Этот про­бел в аргу­мен­та­ции Низе попол­ня­ет­ся Бор­ма­ном. Сведе­ния Варро­на о древ­ней­ших три­бах счи­та­лись до сих пор самы­ми авто­ри­тет­ны­ми. По мне­нию Бор­ма­на, три три­бы, нико­гда не суще­ст­во­вав­шие, выду­ма­ны Варро­ном. Сло­во tri­bus, по Варро­ну про­из­во­дит­ся от tres. Сле­до­ва­тель­но, древ­ней­шие три­бы были тре­тя­ми. На самом же деле с древ­ней­ших вре­мен были четы­ре три­бы город­ских и извест­ное чис­ло сель­ских. Варрон для оправ­да­ния сво­ей эти­мо­ло­гии пред­по­ло­жил, что еще рань­ше Сер­вия Тул­лия суще­ст­во­ва­ли три три­бы, име­на кото­рых он заим­ст­во­вал у суще­ст­ву­ю­щих еще в его вре­мя цен­ту­рий всад­ни­ков так как все устрой­ство рим­ско­го вой­ска, чис­ло леги­он­ных сол­дат, воен­ных три­бу­нов и т. д., каза­лось, нахо­дят­ся в зави­си­мо­сти от чис­ла триб. Дока­за­тель­ст­вом того, что три­бы сочи­не­ны Варро­ном, по с.85 мне­нию Бор­ма­на, слу­жит мол­ча­ние всех авто­ров, писав­ших до Варро­на. Таци­я­ми, Рам­на­ми и Люце­ра­ми у них назы­ва­ют­ся не три­бы, а цен­ту­рии всад­ни­ков. Все авто­ры, гово­ря­щие о три­бах, позна­ко­ми­лись с ними бла­го­да­ря Варро­ну. Мы дума­ем, что это вовсе не так и что у Бор­ма­на это дока­за­тель­ство полу­чи­лось толь­ко при помо­щи силь­ных натя­жек. Что каса­ет­ся доварро­но­вой лите­ра­ту­ры, то весь onus pro­ban­di сва­ли­ва­ет­ся у Бор­ма­на опять на несчаст­но­го Ливия. В пер­вой кни­ге он поль­зо­вал­ся анна­ли­ста­ми вре­ме­ни Сул­лы. В то вре­мя Варрон толь­ко что родил­ся, сле­до­ва­тель­но, свиде­тель­ство Ливия древ­нее Варро­на. В деся­той кни­ге зато тот же Ливий моло­же Варро­на. До Варро­на и Сул­лы жили Энний и Юний Грак­хан, совре­мен­ник Грак­хов. На них ссы­ла­ет­ся Варрон (De l.  l. 5, 55). «Рим­ская область, — пишет он, — сна­ча­ла дели­лась на три части, откуда три­ба назы­вае­мая Таци­ев, Рам­нов и Люце­ров. Наиме­но­ва­ны, как гово­рит Энний, Тации от Тация, Рам­ны от Рому­ла, Люце­ры, соглас­но Юнию, от Луку­мо­на». Варрон ясно гово­рит, во-пер­вых, о про­ис­хож­де­нии триб из деле­ния рим­ской обла­сти на три части, а во-вто­рых, об эти­мо­ло­гии имен этих же триб, при­чем он ссы­ла­ет­ся на Энния и Юния, так­же, зна­чит, гово­рив­ших о три­бах. Ска­за­ние о Луку­моне ведь сво­ди­лось к тому, что из этрус­ско­го вой­ска его обра­зо­ва­лась три­ба Люце­ров. По голо­слов­но­му утвер­жде­нию Бор­ма­на, Энний и Юний гово­ри­ли не о три­бах, но о цен­ту­ри­ях всад­ни­ков, о кото­рых на самом деле нет сло­ва в цита­те Варро­на. Пре­вра­тив таким обра­зом всех доварро­нов­ских свиде­те­лей о три­бах в свиде­те­лей о цен­ту­ри­ях, Бор­ман пере­хо­дит к тези­су, что во вре­мя Варро­на и после него не было ника­ко­го дру­го­го пре­да­ния о три­бах. О них сооб­ща­ет­ся целый ряд сведе­ний в лек­си­коне Феста. До сих пор счи­та­лось одной из наи­бо­лее проч­ных основ кри­ти­ки, что Фест пере­да­ет уче­ние Веррия Флак­ка, про­тив­ни­ка Варро­на. Сведе­ния Феста о три­бах (см. Lu­ce­re­ses, Lu­co­me­di, Ti­tien­sis tri­bus, Sex Ves­tae sa­cer­do­tes) замет­но отли­ча­ют­ся от варро­но­вых. Бор­ман устра­ня­ет и это пре­да­ние про­стым заяв­ле­ни­ем, что Фест вос­поль­зо­вал­ся Варро­ном. Из Варро­на, гово­рит он, взя­то, веро­ят­но, так­же пока­за­ние Ливия в деся­той кни­ге, решая таким обра­зом пред­взя­тым мне­ни­ем тем­ный вопрос об источ­ни­ках пер­вой дека­ды Ливия и рас­се­ян­ных по ней архео­ло­ги­че­ских заме­ток. Отно­си­тель­но Цице­ро­на (De rep. 2, 9, 16), Дио­ни­сия и поэтов, Про­пер­ция и Овидия, у кото­рых так­же встре­ча­ют­ся опре­де­лен­ные пока­за­ния о три­бах, с.86 Бор­ман не обмол­вил­ся ни одним сло­вом; веро­ят­но, не сто­и­ло осо­бен­но гово­рить о том, что и они вполне зави­си­мы от Варро­на. Из тако­го бес­при­страст­но­го раз­бо­ра свиде­тельств не труд­но выве­сти резуль­тат, что ни один писа­тель, кро­ме Варро­на, не знал о суще­ст­во­ва­нии трех триб, а всем извест­ны были толь­ко три цен­ту­рии Тици­ев, Рам­нов и Люце­ров. Теперь воз­ни­ка­ет инте­рес­ный вопрос: откуда же взя­лись эти цен­ту­рии, если не из трех триб? Это, гово­рит Бор­ман в кон­це ста­тьи, нам пока неиз­вест­но; но, может быть, оно выяс­нит­ся через несколь­ко вре­ме­ни, если изу­че­ние рим­ских и ита­лий­ских древ­но­стей будет про­грес­си­ро­вать в тех же раз­ме­рах, как оно про­грес­си­ро­ва­ло за послед­ние пять­де­сят лет, бла­го­да­ря ред­ким заслу­гам Момм­зе­на. Зна­ме­ни­тый архи­гет рим­ских штудий дав­но уже выска­зал­ся о про­ис­хож­де­нии цен­ту­рий всад­ни­ков: в про­ти­во­по­лож­ность к еже­год­но меня­ю­ще­му­ся соста­ву пеше­го вой­ска, в кон­ни­це посто­ян­но слу­жи­ли одни и те же граж­дане. Поэто­му в ней и сохра­ня­лись древ­ней­шие поряд­ки рим­ско­го вой­ска. Цен­ту­рии всад­ни­ков рас­па­да­лись на два­жды три цен­ту­рии Ti­ties, Ram­nes и Lu­ce­res и две­на­дцать новых безы­мян­ных. Пер­вые соот­вет­ст­во­ва­ли древ­ней­ше­му деле­нию наро­да, так как все вой­ско сна­ча­ла состо­я­ло из кон­тин­ген­тов трех триб. В пешем вой­ске этот порядок был заме­нен дру­гим, в кон­ни­це он остал­ся нетро­ну­тым, при­ба­ви­лись лишь новые цен­ту­рии к ста­рым (R. St.-R. 3. 106 сл.). При­бав­ля­ем, что осо­бые име­на ста­рых цен­ту­рий и безы­мян­ность дру­гих реши­тель­но допус­ка­ют толь­ко одно объ­яс­не­ние. У каж­дой из пер­вых сна­ча­ла был свой осо­бый состав, ина­че не нуж­но было раз­ли­чать их осо­бы­ми име­на­ми; безы­мян­ные цен­ту­рии, как и цен­ту­рии пеших, наби­ра­лись из всех пол­но­прав­ных граж­дан без раз­ли­чия. Нако­нец, обра­ща­ем вни­ма­ние и на ана­ло­гию древ­ней­ших поряд­ков гре­че­ских с пред­по­ла­гае­мым Момм­зе­ном рим­ским поряд­ком. В «Илиа­де» уже (В 362) Нестор сове­ту­ет Ага­мем­но­ну рас­ста­вить вой­ско по филам и фра­три­ям (κα­τὰ φῦλα, κα­τὰ φρήτ­ρας), чтобы одна фила или фра­трия помо­га­ла дру­гой. Не будем гово­рить о всем извест­ных фак­тах, напри­мер, о деся­ти филах (φυ­λαί) или отде­ле­ни­ях афин­ско­го вой­ска и т. п. Вза­им­ное отно­ше­ние деле­ний наро­да и народ­но­го вой­ска до того есте­ствен­ны и понят­ны, что и связь трех древ­них цен­ту­рий с тре­мя три­ба­ми едва ли может под­ле­жать сомне­нию. Итак, если б Варрон на самом деле по цен­ту­ри­ям уга­дал преж­нее суще­ст­во­ва­ние трех триб, то эту с.87 конъ­ек­ту­ру надо при­знать необык­но­вен­но удач­ной и рав­но­силь­ною пол­ной истине. Дума­ем, одна­ко, что он не нуж­дал­ся в подоб­ной конъ­ек­ту­ре, пото­му что суще­ст­во­ва­ние триб было засвиде­тель­ст­во­ва­но всем пре­да­ни­ем. Ста­тья Бор­ма­на, на наш взгляд, заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния толь­ко как при­мер того пара­док­саль­но­го мне­ния, что труд­ные науч­ные вопро­сы мож­но решать про­стым их отри­ца­ни­ем.

Каж­дая из трех триб зани­ма­ла отдель­ную часть рим­ской зем­ли, по свиде­тель­ству Варро­на (De l.  l. 5, 55 ager Ro­ma­nus pri­mum di­vi­sus in par­tes tris, a quo tri­bus ap­pel­la­ta Ta­tien­sium Ram­nium Lu­ce­rum). Это пока­за­ние вполне оправ­ды­ва­ет­ся тер­ми­ном tri­bus, кото­рый обо­зна­чал извест­ную часть рим­ской обла­сти, затем живу­щих на ней граж­дан, а нако­нец, и пра­ва, выте­каю­щие из тако­го житель­ства²⁵. Из рас­суж­де­ний наших о люце­рах или рим­ских албан­цах выяс­ни­лось, что место житель­ства их состав­ля­ла лес­ная часть про­стран­ства, впо­след­ст­вии заклю­чен­но­го в город­ских пре­де­лах Рима. Люце­ры напо­ми­на­ют одну из трех дорий­ских фил, филу «лес­ных» (Ὑλ­λεῖς)²⁶. Если при­нять в сооб­ра­же­ние, что и дорий­ские филы, судя по неко­то­рым несо­мнен­ным следам, полу­чи­ли свое нача­ло от разде­ле­ния зем­ли, ими зани­мае­мой²⁷, то из повто­ре­ния осо­бен­ной филы лес­ной невоз­мож­но не выве­сти заклю­че­ния, что одна часть зем­ли дорий­ских общин по твер­до­му пра­ви­лу остав­ля­лась покры­тою лесом. Такое пра­ви­ло лег­ко объ­яс­ня­ет­ся хозяй­ст­вен­ной необ­хо­ди­мо­стью. Пре­крас­ное опи­са­ние «Или­а­ды» (V, 490) нагляд­но пока­зы­ва­ет, с какой без­за­бот­но­стью в те вре­ме­на сжи­га­ли лес. Инте­ре­са­ми обще­ства тре­бо­ва­лось пре­пят­ст­во­вать пол­но­му с.88 истреб­ле­нию леса, необ­хо­ди­мо­го для добы­ва­ния стро­и­тель­но­го мате­ри­а­ла и топ­ли­ва. При воз­рас­та­нии чис­ла чле­нов общи­ны и уси­ли­ваю­щей­ся вслед­ст­вие это­го потреб­но­сти в новой пашне по необ­хо­ди­мо­сти ста­ли отво­дить лес­ные участ­ки для очи­ще­ния. Со вре­ме­нем лес­ная поч­ва покры­ва­лась посел­ка­ми лес­ных посе­лен­цев, кото­рых, дума­ем, в Риме назы­ва­ли люце­ра­ми, а у дорий­цев Ὑλ­λεῖς. Засе­ле­нию лес­ной части, веро­ят­но, спо­соб­ст­во­ва­ла бли­зость горо­да, так как для вся­ко­го выгод­нее и жела­тель­нее, чтобы поля лежа­ли как мож­но бли­же от домов. Заво­е­ва­ние или мир­ное при­со­еди­не­ние окрест­ной мест­но­сти дава­ло общине воз­мож­ность заме­нять при­го­род­ный лес дру­ги­ми леса­ми, лежав­ши­ми в неко­то­ром рас­сто­я­нии от горо­да. Так по рим­ско­му пре­да­нию уже чет­вер­тый царь поза­бо­тил­ся о при­об­ре­те­нии ново­го общин­но­го леса, Sil­va Mae­sia, отня­то­го у вей­цев. Раз мы при­зна­ем, что одна из трех земель­ных частей, назы­вае­мых φυ­λαί или tri­bus, была осно­ва­на на хозяй­ст­вен­ном нача­ле, само собою явля­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что и дру­гие две тре­ти осно­ва­ны на том же нача­ле. Если одна треть общей зем­ли была выде­ля­е­ма из паш­ни и остав­ля­е­ма под лесом, то сле­до­ва­тель­но две тре­ти, по все­му веро­я­тию, состав­ля­ли имен­но пахот­ную зем­лю или слу­жи­ли одно­вре­мен­но, при двух­поль­ной систе­ме, и выго­ном. Деле­ние этой зем­ли на две части наво­дит на мысль, что ею поль­зо­ва­лись раз­лич­но. При попыт­ке выяс­нить себе спо­со­бы поль­зо­ва­ния встре­ча­ем мно­го затруд­не­ний, вслед­ст­вие неиз­вест­но­сти аграр­ных поряд­ков древ­ней­ших вре­мен Гре­ции и Рима. Осо­бен­но затем­нен вре­ме­нем самый глав­ный вопрос, была ли у гре­ков и рим­лян когда-нибудь при­ня­та систе­ма общин­но­го земле­вла­де­ния, обще­го поль­зо­ва­ния зем­лей, исклю­чаю­ще­го или огра­ни­чи­ваю­ще­го част­ную позе­мель­ную соб­ст­вен­ность. Об этом вопро­се в уче­ной лите­ра­ту­ре не раз под­ни­ма­лись пре­ния, не повед­шие, одна­ко, ни к како­му опре­де­лен­но­му кон­цу. Глав­ная при­чи­на без­успеш­но­сти — недо­ста­ток мате­ри­а­ла для реше­ния спо­ра. Дошед­шие до нас источ­ни­ки, как лите­ра­тур­ные, так и эпи­гра­фи­че­ские, вооб­ще дают не мно­го сведе­ний об аграр­ных поряд­ках Гре­ции, а о поряд­ках древ­ней­ших вре­мен тем менее. Ари­сто­тель (Поли­ти­ка 1, 1) ссы­ла­ет­ся на каких-то ὁμο­σίπυοι (живу­щих общим сбо­ром пло­дов) и ὁμό­καποι (поль­зу­ю­щих­ся общим садом), упо­мя­ну­тых Харон­дой и Эпи­ме­нидом, но в дру­гом месте (Поли­ти­ка 2, 4) сов­мест­ное поль­зо­ва­ние зем­лей он при­зна­ет обы­ча­ем толь­ко неко­то­рых негре­че­ских наро­дов. Один с.89 англий­ский уче­ный²⁸ поста­рал­ся дока­зать, что «Илиа­де» еще не извест­на част­ная земель­ная соб­ст­вен­ность. Из аргу­мен­тов его один дей­ст­ви­тель­но заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния, а имен­но, что лич­ное богат­ство все­гда опре­де­ля­ет­ся коли­че­ст­вом скота или дви­жи­мо­го иму­ще­ства, а не зем­ли. Отно­си­тель­но осталь­ных пока­за­ний Гоме­ра, на кото­рые ссы­ла­ет­ся автор в поль­зу сво­его поло­же­ния, пра­виль­нее сознать­ся, что они не дают ника­ких убеди­тель­ных ука­за­ний. Во всей гре­че­ской лите­ра­ту­ре есть толь­ко одно несо­мнен­ное свиде­тель­ство об общем поль­зо­ва­нии и вла­де­нии зем­лей. Это инте­рес­ное, мож­но ска­зать, дра­го­цен­ное пока­за­ние дошло до нас в рас­ска­зе Дио­до­ра о посе­ле­нии книд­ских и родос­ских выход­цев на Липар­ских ост­ро­вах око­ло 570 г. до Р. Х. Рас­сказ Дио­до­ра (V 9) сле­дую­щий: На пути из Сици­лии домой «они при­ста­ли к Липа­ре… Впо­след­ст­вии тем­ни­мые тиррен­ца­ми, кото­рые зани­ма­лись мор­ским раз­бо­ем, они сна­ряди­ли флот и разде­ли­лись так, что одни из них возде­лы­ва­ли зем­лю, обра­тив­ши ост­ро­ва в общее вла­де­ние, дру­гие отра­жа­ли напа­де­ния раз­бой­ни­ков. Общи­ми сде­ла­ли они так­же дви­жи­мые иму­ще­ства, име­ли това­ри­ще­ские сто­лы и неко­то­рое вре­мя про­жи­ли общей жиз­нью. Потом они разде­ли­ли меж­ду собою Липа­ру, где нахо­дил­ся и город их; а про­чие ост­ро­ва возде­лы­ва­ли сооб­ща. Нако­нец, они поде­ли­ли меж­ду собою все ост­ро­ва на два­дцать лет, а по про­ше­ст­вии это­го вре­ме­ни сно­ва делят зем­ли на участ­ки по жре­бию и вла­де­ют жере­бье­вы­ми участ­ка­ми»²⁹. Этот рас­сказ под­вер­гал­ся раз­лич­ным тол­ко­ва­ни­ям: одни уче­ные, сто­я­щие за суще­ст­во­ва­ние общин­но­го вла­де­ния и у дру­гих гре­ков, усмат­ри­ва­ли в земель­ных поряд­ках липар­цев под­креп­ле­ние сво­его взгляда. Дру­гие уче­ные, уве­рен­ные в том, что гре­ки с само­го нача­ла при­зна­ва­ли толь­ко част­ное вла­де­ние зем­лей, не согла­ша­лись с обоб­ще­ни­ем при­ме­ра липар­цев, счи­тая опи­сы­вае­мые Дио­до­ром поряд­ки толь­ко исклю­че­ни­ем из обще­го пра­ви­ла. Эти необык­но­вен­ные поряд­ки объ­яс­ня­ют­ся, по мне­нию тех же уче­ных, ненор­маль­ны­ми усло­ви­я­ми пер­во­го вре­ме­ни, когда посе­лен­цы, заня­тые вой­ною с этрус­ка­ми, не успе­ли еще устро­ить­ся окон­ча­тель­но. Как толь­ко они достиг­ли пол­ной осед­ло­сти, тогда в ско­ром вре­ме­ни водво­рил­ся нор­маль­ный порядок част­но­го вла­де­ния зем­лей. Итак, каж­дая сто­ро­на сто­ит на с.90 сво­ем мне­нии, и дей­ст­ви­тель­но, на реше­ние спо­ра мож­но наде­ять­ся толь­ко в том слу­чае, если удаст­ся при­ве­сти новые, решаю­щие дан­ные. Тако­вые одна­ко име­ют­ся, если толь­ко при­нять в сооб­ра­же­ние про­ис­хож­де­ние липар­ских посе­лен­цев из Книда и Родо­са. Зем­ледель­че­ский быт повсюду отли­ча­ет­ся стрем­ле­ни­ем к сохра­не­нию ста­рых поряд­ков. Поэто­му лег­ко может быть, что липар­цы отча­сти руко­во­ди­лись ста­рой аграр­ной систе­мой сво­ей роди­ны и в новых местах воз­об­но­ви­ли селен­че­ские обы­чаи сво­их книд­ских и родос­ских пред­ков. На Родо­се, дума­ем, в самом деле воз­мож­но най­ти следы орга­ни­за­ции поль­зо­ва­ния зем­лей подоб­ной той, какую мы встре­ти­ли у липар­цев. О пер­вом фази­се, через кото­рый про­хо­ди­ла коло­ния дорий­ских пере­се­лен­цев, неко­гда устро­ив­ших­ся на Родо­се, могут свиде­тель­ст­во­вать име­на соб­ст­вен­ные насе­лен­ных мест ост­ро­ва. Оста­нав­ли­ва­ем­ся на них вкрат­це в виду воз­мож­но­сти про­лить отсюда немно­го све­та и на зна­че­ние трех фил.

Ост­ров Родос с древ­них вре­мен был разде­ле­ны на три части, Иалис, Камир и Линд, и в каж­дой из этих частей по наме­ку «Или­а­ды» (В 654) оби­та­ла одна фила. Три филы родо­с­цев были тоже­ст­вен­ны с тре­мя фила­ми дорий­ских государств³⁰. На каж­дой из трех частей ост­ро­ва обра­зо­вал­ся отдель­ный город­ской центр, а в 410 г. до Р. Хр. оби­та­те­ли трех горо­дов соеди­ни­лись сини­киз­мом и осно­ва­ли боль­шой общий город Родос. Име­на трех удель­ных горо­дов заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния, как свиде­тель­ства о пер­во­быт­ных усло­ви­ях посе­ле­ния родо­с­цев. Име­на трех горо­дов или уде­лов, как извест­но, Λίν­δος, Κά­μειρος и Ἰάλυ­σος. Пер­вое имя Λίν­δος объ­яс­не­но Фиком (Vgl. Wört. 1, 533) на осно­ва­нии чисто линг­ви­сти­че­ских сооб­ра­же­ний, вполне неза­ви­си­мо конеч­но от пред­ла­гае­мой нами мыс­ли о зна­че­нии триб. Сло­во Λίν­δος по тол­ко­ва­нию Фика озна­ча­ло рас­чи­щен­ное место в лесу (Ro­dung), что и под­хо­дит к филе лес­ных (Ὑλ­λεῖς). Имя вто­рой части Κάμ­μει­ρος, дума­ем, все рав­но что Κα­τάμει­ρος (см. гоме­ро­вые фор­мы καμ­μο­νίη, καμ­μύω, κάμ­μο­ρος вме­сто κα­τα­μο­νίη, κα­ταμύω, κα­τάμο­ρος). Дей­ст­ви­тель­но, эта часть ост­ро­ва была разде­ле­на на κτοῖναι, то есть, по опре­де­ле­нию Иси­хия, δῆ­μοι με­μερισ­μέ­νοι, окру­ги раз­ме­же­ван­ные, разде­лен­ные на земель­ные участ­ки. Если эта часть ост­ро­ва, сле­до­ва­тель­но, была разде­ле­на меж­ду чле­на­ми филы, подоб­но вто­рой разде­лен­ной с.91 части липар­ских ост­ро­вов, то третья часть ост­ро­ва Ἰάλυ­σος, веро­ят­но, в про­ти­во­по­лож­ность к Κάμ­μει­ρος, сна­ча­ла состо­я­ла из неразде­лен­ной зем­ли, соот­вет­ст­вуя таким обра­зом нераздель­ной зем­ле липар­цев, возде­лы­вае­мой ими сооб­ща. К это­му и отно­си­лось назва­ние Ἰάλυ­σος, Ἰήλυ­σος, состав­лен­ное, как мы дума­ем, из двух слов: ἴα «одна, еди­ная» и *ἄλυ­σος = ἄλυ­τος «нераздель­ный, неразде­ли­мый». К тому же зна­че­нию, как кажет­ся, при­во­дит имя ста­рой кре­по­сти Иали­са, Ἀχαία, от отри­ца­тель­но­го ἀ — и осн. χα — (см. χά-σκω ἔχα-νον, χάος), «рас­хо­дить­ся». Из посе­лен­цев этой нераздель­ной зем­ли, долж­но быть, состо­я­ла так­же одна из трех фил, а имен­но фила Πάμ­φυ­λοι или Παμ­φύ­λιοι. Назва­ние их обык­но­вен­но объ­яс­ня­ет­ся тем, что к дорий­цам после при­ше­ст­вия в Пело­пон­нес при­со­еди­ни­лись раз­ные недо­рий­ские пле­ме­на, из кото­рых обра­зо­ва­лась фила «всех пле­мен». Объ­яс­не­ние это само по себе неве­ро­ят­но, по край­ней мере осно­ва­но на двух неве­ро­ят­ных и голо­слов­ных пред­по­ло­же­ни­ях, во-пер­вых, что дорий­ские общи­ны когда-нибудь состо­я­ли из двух фил, а не из трех, во-вто­рых, что в состав дорий­ских граж­дан без раз­бо­ра при­ни­ма­лись чужие пле­ме­на. Сло­вам παμ­φύ­λιος, πάμ­φυ­λος по ана­ло­гии с πάν­δη­μος πανδὴμιος (отно­ся­щий­ся ко все­му наро­ду, при­над­ле­жа­щий все­му наро­ду), мож­но при­да­вать так­же смысл «при­над­ле­жа­щий всей филе». Παμ­φυ­λία (то есть, γῆ) зем­ля, кото­рой вла­де­ла вся фила сооб­ща, в роде общей зем­ли липар­цев³¹. Если уде­лу пам­фи­ль­цев на Родо­се соот­вет­ст­во­ва­ла иалис­ская область, а Линд уде­лу «лес­ных» (Ὑλ­λεῖς), то сле­до­ва­тель­но удел третьей филы Δυ­μᾶνες рав­нял­ся Ками­ру. Эта часть состо­я­ла из част­ных с.92 наде­лов, кото­рые, сле­ду­ет думать, отда­ва­лись в пол­ную соб­ст­вен­ность, может быть — целым родам. Сло­во Δυ­μάν, то есть, оби­таю­щий на *δυ­μα (ср. имя собств. Δύ­μη), веро­ят­но, про­из­во­дит­ся от δύ-ν-αμαι δύ-ν-αμις. Δυ­μᾶνες сле­до­ва­тель­но были «власт­ные», пол­но­власт­ные над сво­ей зем­лей. Про­ис­хож­де­ние этой филы мож­но себе пред­ста­вить таким обра­зом, что в пер­вые вре­ме­на после осно­ва­ния общи­ны возде­лы­ва­лась не вся зем­ля; оби­лие зем­ли при срав­ни­тель­но малом чис­ле насе­ле­ния поз­во­ля­ло удо­вле­тво­рять хозяй­ст­вен­ной потреб­но­сти всех налич­ных чле­нов общи­ны, остав­ляя в запас зна­чи­тель­ную часть зем­ля. Так по край­ней мере посту­па­ли кре­стьян­ские обще­ства во всех стра­нах, где име­лось оби­лие сво­бод­ной зем­ли при ред­ко­сти насе­ле­ния. О древ­них гер­ман­цах, напри­мер, гово­рит Тацит (Germ. 26): ar­va per an­nos mu­tant, et su­pe­rest ager. В состав сред­не­ве­ко­вой гер­ман­ской мар­ки, в кото­рой уже вполне уста­но­ви­лось пра­во част­ной соб­ст­вен­но­сти, вхо­ди­ли зем­ли дво­я­ко­го рода. Кро­ме част­ных дво­ров и полей отдель­ных чле­нов общи­ны име­лась еще нераздель­ная зем­ля, состо­я­щая из леса, лугов и неза­ня­тых пусто­по­рож­них земель. Эта общая зем­ля слу­жи­ла запас­ным капи­та­лом для чле­нов общи­ны. Как толь­ко кто-нибудь из них чув­ст­во­вал потреб­ность уве­ли­чить свои поля, он мог это сде­лать за счет неразде­лен­ной мар­ки. Рас­па­хан­ная им зем­ля обра­ща­лась в част­ную соб­ст­вен­ность и пере­ста­ва­ла быть общей. Так же зани­ма­лись пусто­по­рож­ние зем­ли для новых чле­нов семей­ства. Тако­во же в Англии было зна­че­ние неза­ня­той зем­ли (folcland). Очень близ­ки к сред­не­ве­ко­во­му поряд­ку гер­ман­ской мар­ки были и поряд­ки позе­мель­но­го вла­де­ния в Рос­сии³². Вла­де­ния на осно­ва­нии пер­во­го захва­та отча­сти сохра­ня­лись еще до наше­го вре­ме­ни в север­ных губер­ни­ях Сиби­ри и в казац­ких вой­сках. У каза­ков пахот­ной зем­ле и сено­ко­сам, при­над­ле­жав­шим им на пра­ве част­но­го вла­де­ния, про­ти­во­по­ла­га­лись никем не осво­ен­ные «сво­бод­ные, воль­ные сте­пи». Отдель­ные чле­ны обще­ства поль­зо­ва­лись сте­пя­ми, по их оби­лию, без­раздель­но³³. В дон­ском вой­ске уста­но­вил­ся обы­чай, в силу кото­ро­го вся­кий, поста­вив­ший шалаш в сте­пи, мог поль­зо­вать­ся зем­лей на про­стран­стве 50 сажен кру­гом. Более доста­точ­ные каза­ки, имев­шие мно­го скота, захва­ты­ва­ли боль­шие участ­ки, при­бе­гая к раз­ным обхо­дам обы­чая. Нани­мая с.93 работ­ни­ков, они устра­и­ва­ли во мно­гих местах шала­ши, ста­ли разда­вать бед­ным каза­кам участ­ки из извест­ной доли уро­жая, выда­вая этих арен­да­то­ров за наем­ных работ­ни­ков. Таким обра­зом быва­ли слу­чаи, что вся зем­ля, на про­стран­стве 40 и более верст вокруг дерев­ни, попа­да­ла во вла­де­ние несколь­ких бога­чей. Бед­ные, кото­рым не уда­лось занять хоро­ших участ­ков, долж­ны были доволь­ст­во­вать­ся худ­шей зем­лей или обра­ба­ты­вать отда­лен­ные места. Так как и то, и дру­гое было неудоб­но, то они арен­до­ва­ли зем­лю у зажи­точ­ных каза­ков, пла­тя за нее боль­шей частью трудом. Обще­ст­вен­ное поло­же­ние каза­ков ста­ло до того труд­ным, что они нако­нец при­сту­пи­ли к обще­му пере­де­лу по при­ме­ру Вели­ко­рос­сии. При новом раз­ме­же­ва­нии ста­ниц, по зако­ну 1835 г., на душу дано было 30 деся­тин. Обык­но­вен­но часть зем­ли каза­ки остав­ля­ют в запас для буду­щих поко­ле­ний, а деся­тин по 15 рас­пре­де­ля­ют в поль­зо­ва­ние налич­ных чле­нов общи­ны³⁴. При­во­дим это опи­са­ние казац­ких земель­ных поряд­ков не толь­ко пото­му, что оно может слу­жить при­ме­ром остав­ле­ния, при оби­лии зем­ли, сво­бод­но­го запас­но­го про­стран­ства. Оно явля­ет­ся еще кро­ме того пре­крас­ной иллю­ст­ра­ци­ей про­ис­хож­де­ния нера­вен­ства позе­мель­но­го вла­де­ния, опи­сы­вае­мо­го, напри­мер, в нача­ле Ари­сто­теле­ва трак­та­та об афин­ском государ­стве. Глав­ная при­чи­на воз­вы­ше­ния зем­ледель­че­ской ари­сто­кра­тии в Афи­нах, зака­ба­ле­ния мас­сы неиму­ще­го сель­ско­го насе­ле­ния и обра­ще­ния его в πε­λάται, обра­ба­ты­вав­ших зем­ли бога­тых из шестой доли уро­жая, заклю­ча­лась, надо думать, в непри­нуж­ден­ном захва­те обще­ст­вен­ной зем­ли. В дорий­ских общи­нах луч­ше уме­ли пре­пят­ст­во­вать раз­ви­тию нера­вен­ства. При устрой­стве общин, извест­ную часть зем­ли, име­ю­щей­ся в изоби­лии, веро­ят­но, остав­ля­ли неза­ня­тою, в запас для буду­щих поко­ле­ний, на уве­ли­че­ние наде­лов отдель­ных чле­нов обще­ства. На этой зем­ле, изъ­ятой из пра­виль­но­го обо­рота общей зем­ли (παμ­φυ­λία), допус­ка­лись осво­е­ния на пра­вах пол­ной соб­ст­вен­но­сти. Пра­во захва­та, если было такое, веро­ят­но обстав­ле­но было пре­гра­ди­тель­ны­ми пра­ви­ла­ми, кото­ры­ми не поз­во­ля­лось пре­вы­шать извест­ную меру зем­ли. Двой­ное деле­ние зем­ли и дво­я­кое пра­во поль­зо­ва­ния еще ясно вид­ны в Спар­те. Извест­но, что в состав наде­ла каж­до­го спар­тан­ца вхо­ди­ла так назы­вае­мая ἀρχαία μοίρα, про­да­жа кото­рой была запре­ще­на зако­ном.

с.94 В этом огра­ни­че­нии пра­ва соб­ст­вен­но­сти выра­жа­ет­ся преж­няя при­над­леж­ность «ста­ро­го наде­ла» к общин­ной зем­ле. Осталь­ная часть зем­ли нахо­ди­лась в пол­ной соб­ст­вен­но­сти вла­дель­ца. Поэто­му она сво­бод­но про­да­ва­лась, хотя и про­да­жа не одоб­ря­лась обще­ст­вен­ным мне­ни­ем. Дру­гой след преж­ней общ­но­сти зем­ли спар­тан­цев — это това­ри­ще­ские сто­лы (συσ­σί­τια). Основ­ной мыс­лью их было рав­ное поль­зо­ва­ние поле­вы­ми сбо­ра­ми, остав­ше­е­ся, как вид­но из липар­ских сис­си­тий, с того вре­ме­ни, когда поля возде­лы­ва­лись сооб­ща. Общее поле, без сомне­ния, когда-то нахо­ди­лось в бли­зо­сти горо­да, а соб­ст­вен­ные поля в отда­ле­нии. С тех пор, когда спар­тан­цы ста­ли поль­зо­вать­ся трудом кре­пост­ных работ­ни­ков, а сами не зани­ма­лись более поле­вой работой, отда­лен­ность полей не при­чи­ня­ла ника­ких осо­бен­ных хозяй­ст­вен­ных неудобств. Поэто­му спар­тан­ским общин­ни­кам воз­мож­но было вла­деть соб­ст­вен­ны­ми участ­ка­ми, напри­мер, в Мес­се­нии. Одно­вре­мен­но вла­де­ние соб­ст­вен­ны­ми участ­ка­ми наряду с общин­ны­ми, веро­ят­но, при­ве­ло к урав­не­нию тех и дру­гих, то есть, к рас­про­стра­не­нию пра­ва част­ной соб­ст­вен­но­сти и на общин­ную зем­лю. При разде­ле послед­ней соблюда­ли извест­ное равен­ство участ­ков, бла­го­да­ря кото­ро­му все спар­тан­цы мог­ли назы­вать себя «рав­ны­ми» (ὅμοιοι). В дру­гих общи­нах, где каж­дый селе­нец, за неиме­ни­ем кре­пост­ных сил, сам сидел на сво­ем участ­ке, сов­мест­ное веде­ние хозяй­ства в общин­ном участ­ке и в даль­нем соб­ст­вен­ном, было почти невоз­мож­но. Запад­но­си­бир­ские кре­стьяне, обык­но­вен­но вла­де­ю­щие одни­ми поля­ми, близ­ко при­ле­гаю­щи­ми к деревне, и дру­ги­ми, отдель­ны­ми, устра­и­ва­ют сво­их сыно­вей на послед­них, а сами хозяй­ни­ча­ют на пер­вых. Так при­бли­зи­тель­но пред­став­ля­ем себе воз­ник­но­ве­ние филы дима­нов. Хозя­е­ва-общин­ни­ки путем пра­виль­но­го рав­но­го наде­ла при­об­ре­та­ли участ­ки на запас­ной пусто­по­рож­ней зем­ле и устра­и­ва­ли там новых чле­нов семей­ства для боль­ше­го хозяй­ст­вен­но­го удоб­ства, во избе­жа­ние чрез­мер­но­го засе­ле­ния общей зем­ли. Тем и объ­яс­нял­ся бы родо­вой харак­тер камир­ских κτοῖναι. После исто­ще­ния запас­ной паш­ни при­сту­пи­ли таким же обра­зом к засе­ле­нию лес­ной части. При­мер част­ной земель­ной соб­ст­вен­но­сти, уста­но­вив­шей­ся в двух тре­тях, веро­ят­но, содей­ст­во­вал упразд­не­нию общин­но­го нача­ла пер­вой филы³⁵. Теперь обра­тим­ся сно­ва к Риму.

с.95 Отно­си­тель­но пер­во­быт­ных усло­вий земле­вла­де­ния в Риме мы можем сослать­ся на выво­ды Момм­зе­на (R. St.-R. 3, 22 сл.). Част­ная соб­ст­вен­ность, гово­рит он, сна­ча­ла при­зна­ва­лась в Риме толь­ко по отно­ше­нию к дви­жи­мо­му иму­ще­ству. Это сле­ду­ет уже из тех­ни­че­ских тер­ми­нов, кото­ры­ми обо­зна­ча­ет­ся поня­тие иму­ще­ства, fa­mi­lia (двор­ня) и pe­cu­nia (скот). Вот из чего состо­я­ло лич­ное иму­ще­ство древ­ней­ших рим­ских кре­стьян, а не из зем­ли, кото­рая, сле­до­ва­тель­но, не нахо­ди­лась тогда в част­ной соб­ст­вен­но­сти. Затем и древ­ней­шая фор­ма при­об­ре­те­ния соб­ст­вен­но­сти опять обо­зна­ча­ет­ся таким сло­вом (man­ci­pium, захват), кото­рое, соб­ст­вен­но, под­хо­дит толь­ко к дви­жи­мо­му иму­ще­ству. Вся зем­ля рим­ская, зна­чит, неко­гда была ager pub­li­cus. По пре­да­нию, Ромул всем граж­да­нам давал по два iuge­ra так назы­вае­мо­го he­re­dium. Сло­во это не без­услов­но сле­ду­ет ото­жествлять с he­re­dium, наслед­ство, с кото­рым оно, может быть, было толь­ко созвуч­но, но дру­го­го про­из­вод­ства, так как в пра­ве две­на­дца­ти таб­лиц под he­re­dium пони­ма­ет­ся про­сто ого­род, ого­ро­жен­ный сад. Каж­дый двор поль­зо­вал­ся извест­ным коли­че­ст­вом общих полей. Пер­вая част­ная земель­ная соб­ст­вен­ность, по мне­нию Момм­зе­на, обра­зо­ва­лась вслед­ст­вие осво­е­ния зем­ли рода­ми, при­чем родо­вая общи­на заме­ня­ла все­на­род­ную. Каким спо­со­бом поль­зо­ва­лись зем­лей общи­на или роды, это, по сло­вам Момм­зе­на, навсе­гда для нас оста­нет­ся тай­ной. Но одно, дума­ем, воз­мож­но с.96 утвер­ждать, что пра­во окку­па­ции, играв­шее такую важ­ную роль в исто­рии рим­ских аграр­ных поряд­ков, коре­ни­лось в глу­бо­кой древ­но­сти. В Риме, как извест­но, все­гда ужи­ва­лись вме­сте созна­ние общи­ны о том, что зем­ля при­над­ле­жа­ла ей, и пра­во отдель­ных чле­нов общи­ны осва­и­вать эту обще­ст­вен­ную зем­лю. Захват сво­бод­но­го ager pub­li­cus не давал пра­ва пол­ной соб­ст­вен­но­сти, а толь­ко вла­де­ния (pos­ses­sio) и поль­зо­ва­ния (usus fruc­tus); на самом деле эта фор­ма вла­де­ния почти рав­ня­лась пол­ной соб­ст­вен­но­сти. Этот порядок очень близ­ко напо­ми­на­ет отно­ше­ния част­но­го земле­вла­де­ния к пра­вам общи­ны, кото­рые встре­ча­ем до сих пор в север­ной Рос­сии, Сиби­ри и в казац­ких обла­стях и кото­рые в преж­ние вре­ме­на быва­ли и в дру­гих частях Рос­сии и в Гер­ма­нии. Одно­вре­мен­но с этим обу­слов­лен­ным земле­вла­де­ни­ем в Риме встре­ча­ет­ся и ager pri­va­tus, нахо­дя­щий­ся в пол­но­прав­ной част­ной соб­ст­вен­но­сти, ex iure Qui­ri­tium. Кто были эти кви­ри­ты, пер­вые соб­ст­вен­ни­ки, по при­ме­ру кото­рых зем­ля мог­ла быть при­об­ре­тае­ма в пол­ную юриди­че­скую соб­ст­вен­ность, это, на наш взгляд, еще откры­тый вопрос. Дело в том, что сло­во Qui­ri­tes име­ло два зна­че­ния. В более широ­ком смыс­ле так назы­ва­лись все граж­дане, осо­бен­но же все участ­ву­ю­щие в народ­ном собра­нии. Ста­рин­ная фор­му­ла po­pu­lus Ro­ma­nus Qui­ri­tes, или Qui­ri­tes­que (Лив. 8, 6, 13; Фест стр. 67), с дру­гой сто­ро­ны, не поз­во­ля­ет сомне­вать­ся в том, что в этом более спе­ци­аль­ном смыс­ле кви­ри­ты отли­ча­лись от po­pu­lus Ro­ma­nus, взя­то­го в более тес­ном зна­че­нии. Из соеди­не­ния обо­их состо­ял весь народ. Позд­ней­шие рим­ские писа­те­ли, нако­нец, пере­пу­ты­ва­ли два оттен­ка сло­ва Qui­ri­tes, про­из­воль­но заме­няя древ­нюю фор­му­лу новою — po­pu­lus Ro­ma­nus Qui­ri­tium³⁶. Тео­ре­ти­ки рим­ско­го пра­ва пони­ма­ют do­mi­nium ex iure Qui­ri­tium так­же в смыс­ле пра­ва, при­су­ще­го всем рим­ским граж­да­нам, а пото­му про­ти­во­по­ла­га­ют его пра­ву нерим­лян с.97 (pe­re­gri­ni), кото­рое про­ис­те­ка­ет из ius gen­tium. Воз­ни­ка­ет одна­ко совер­шен­но поз­во­ли­тель­ный вопрос, не при­знать ли do­mi­nium ex iure Qui­ri­tium ско­рее спе­ци­аль­ным пра­вом тех кви­ри­тов, кото­рые про­ти­во­по­ла­га­лись в древ­ней фор­му­ле пер­во­на­чаль­но­му po­pu­lus Ro­ma­nus. В таком слу­чае пра­во земель­ной соб­ст­вен­но­сти, по при­ме­ру одной части граж­дан, когда-то было рас­про­стра­не­но на всех. Мы лич­но пред­по­чи­та­ем это вто­рое воз­мож­ное объ­яс­не­ние, пото­му что бла­го­да­ря ему полу­ча­ет­ся дру­гая воз­мож­ность объ­яс­нить про­ис­хож­де­ние в Риме част­ной позе­мель­ной соб­ст­вен­но­сти и пере­ход общин­но­го вла­де­ния в част­ное³⁷.

Все рим­ское пре­да­ние утвер­жда­ет соглас­но, что кви­ри­та­ми соб­ст­вен­но назы­ва­лись саби­няне, народ Тита Тация. Боль­шин­ство писа­те­лей при­бав­ля­ет, что саби­няне носи­ли это назва­ние пото­му, что они при­шли из горо­да Cu­res. Сло­во Qui­ri­tes таким обра­зом, по мне­нию этих писа­те­лей, соб­ст­вен­но озна­ча­ло жите­лей Кур, как бы Cu­ri­tes. Дру­гой вывод был, что и кви­ри­наль­ский холм (Qui­ri­na­lis) свое назва­ние полу­чил от тех же при­шель­цев из Кур. Эти­мо­ло­гии эти невер­ны; опро­вер­же­ни­ем их слу­жит воз­мож­ность луч­ше­го сло­во­про­из­вод­ства, да и тот факт, что и оби­та­те­ли горо­да Кур назы­ва­ли себя не Cu­ri­tes или Qui­ri­tes, а Cu­ren­ses³⁸. Пере­се­ле­ние цело­го наро­да в Рим, кро­ме того, очень неве­ро­ят­но; необ­хо­ди­мо было бы, чтобы город Куры после это­го совсем опу­стел. На самом же деле он не толь­ко про­дол­жа­ет суще­ст­во­вать по преж­не­му, а даже сто­ять во гла­ве сабин­ской феде­ра­ции. Нако­нец, есть осно­ва­ние думать, что древ­ние редак­ции анна­лов не осо­бен­но нале­га­ли на про­ис­хож­де­ние Тация и его наро­да из Кур, назы­вая их в общем саби­ня­на­ми³⁹. Лож­ность про­из­вод­ства кви­ри­тов из Кур побуди­ла неко­то­рых кри­ти­ков бро­сить тень и на пре­да­ние вооб­ще об осо­бен­ной свя­зи кви­ри­тов с саби­ня­на­ми, — как мы дума­ем, без осно­ва­ния. Досто­вер­ность пре­да­ния, с.98 напро­тив, под­твер­жда­ет­ся сле­дую­щим про­стым сооб­ра­же­ни­ем. Фор­му­лой po­pu­lus Ro­ma­nus Qui­ri­tes дока­зы­ва­ет­ся, что сово­куп­ность рим­ской общи­ны соста­ви­лась из соеди­не­ния корен­но­го наро­да рим­ско­го и кви­ри­тов. Одно ста­рин­ное и под­лин­ное пре­да­ние с дру­гой сто­ро­ны гла­си­ло, что рим­ская общи­на соста­ви­лась из соеди­не­ния корен­но­го рим­ско­го наро­да с саби­ня­на­ми. В виду пол­ной парал­лель­но­сти двух оди­на­ко­во под­лин­ных фак­тов, едва ли воз­мож­но сомне­вать­ся в тоже­стве кви­ри­тов и рим­ских Sa­bi­ni. Зага­доч­ный эле­мент рим­ско­го насе­ле­ния еще точ­нее опре­де­ля­ет­ся пока­за­ни­ем, что из него обра­зо­ва­лась три­ба Таци­ев. Ком­би­ни­руя эти три фак­та, мы выво­дим то заклю­че­ние, что насто­я­щее зна­че­ние рим­ских саби­нян нахо­дит­ся в тес­ной свя­зи с орга­ни­за­ци­ей трех триб. По наше­му пред­по­ло­же­нию, три­бы, подоб­но дорий­ским филам, коре­ни­лись в древ­ней фор­ме аграр­ных поряд­ков. Поэто­му мы пита­ем надеж­ду, что выяс­не­ние сабин­ско­го вопро­са помо­жет нам с дру­гой сто­ро­ны про­лить более све­та и на харак­тер трех триб, осо­бен­но же на Таци­ев, три­бу Тита Тация.

Под три­бою рам­нов пони­ма­ли насе­ле­ние осно­ван­но­го Рому­лом и Ремом ста­ро­го горо­да, цен­тром кото­ро­го была укреп­лен­ная гора Пала­тин­ская. Насе­ле­ние это­го an­ti­quum op­pi­dum Pa­la­ti­num (Варрон De l.  l. 6, 34) у Ливия⁴⁰ назва­но ve­te­res Ro­ma­ni. Из это­го ста­ро­го цен­тра рим­ской общи­ны потом раз­вил­ся позд­ней­ший Рим. Без сомне­ния, три­ба рам­нов зани­ма­ла ста­рый город и при­ле­гаю­щие к ней откры­тые поля, из кото­рых, сле­ду­ет думать, состо­я­ла древ­ней­шая часть общин­ной паш­ни. Имя оби­та­те­лей Ram­nes слиш­ком близ­ко схо­дит­ся с име­нем оби­тае­мо­го ими посе­ле­ния, чтобы не пред­по­ло­жить для них одно общее про­ис­хож­де­ние⁴¹. Судя по пере­во­ду сло­ва Ram­nes (Wald-oder Bu­schleu­te), Момм­зен его сопо­став­ля­ет со сло­вом ra­mus, что, пола­га­ем, при­бли­жа­ет­ся к истине, но не дости­га­ет ее. Ra­mus (вм. rad-mus) про­из­веде­но от той же осно­вы, как и rad-ix (гр. ῥά­διξ ῥά­δαμ­νος ῥό­δον, гот. vaurts корень). Сюда отно­сит­ся и пока­за­ние у Феста (p. 258): quad­ra­ta с.99 ro­ma an­te templum Apol­li­nis di­ci­tur, ubi re­po­si­ta sunt quae so­lent bo­ni omi­nis gra­tia in ur­be con­den­da ad­hi­be­ri, quia sa­xo mu­ni­tus est ini­tio in spe­ciem quad­ra­tam. Фест гово­рит о так назы­вае­мом mun­dus, яме покры­той боль­шим кам­нем. В нее при заклад­ке горо­да и впо­след­ст­вии кла­ли извест­ные жерт­вы. Над покры­ваю­щим кам­нем соору­жа­ли гру­ду из дру­гих кам­ней. Осо­бен­но важ­но то пока­за­ние Феста, что квад­рат­ную фор­му имел толь­ко камень, слу­жив­ший фун­да­мен­том все­го соору­же­ния. Назва­ние ro­ma quad­ra­ta, зна­чит, отно­си­лось к четы­рех­уголь­ной осно­ве⁴². Осно­ва­ние, на кото­ром зиждет­ся пред­мет, подош­ва горы, фун­да­мент сте­ны, дома и т. п., в латин­ском язы­ке, как извест­но, обо­зна­ча­лось, меж­ду про­чим сло­вом ra­dix. Итак, если четы­рех­уголь­ную осно­ву, на кото­рой сто­ял mun­dus, назы­ва­ли ro­ma quad­ra­ta, то не слиш­ком сме­ло будет при­дать сло­ву ro­ma зна­че­ние «корень, осно­ва», тем более что это тол­ко­ва­ние еще под­твер­жда­ет­ся дан­ны­ми линг­ви­сти­ки. Сло­во ram­nes, ram­ne­ses, ram­nen­sis, по види­мо­му, имя при­ла­га­тель­ное, про­из­вод­ное от поте­рян­но­го сло­ва *ra­men, зна­че­ние кото­ро­го, пола­га­ем при­бли­зи­тель­но сов­па­да­ло с смыс­лом слов ro­ma и ra­dix. Имея в виду, что пала­тин­ское посе­ле­ние, назы­вае­мое Ro­ma, дей­ст­ви­тель­но корен­ная часть позд­ней­ше­го горо­да, а зани­мае­мая рам­на­ми зем­ля основ­ная общин­ная зем­ля, наде­ем­ся, что эти­мо­ло­гия наша не встре­тит серь­ез­ных воз­ра­же­ний.

К корен­но­му насе­ле­нию Рима, по пре­да­нию, при­со­еди­нил­ся вто­рой состав­ной эле­мент, вто­рая три­ба, саби­няне или тации. О про­ис­хож­де­нии этой три­бы поз­во­ли­тель­но заклю­чать по ана­ло­гии с дорий­ской орга­ни­за­ци­ей. Мы виде­ли, что дорий­ские общи­ны на заня­том ими про­стран­стве, при оби­лии зем­ли, остав­ля­ли пусто­по­рож­нее поле в запас для буду­щих поко­ле­ний и буду­ще­го уве­ли­че­ния наде­лов. В Риме, веро­ят­но, было то же самое. Оста­ва­лась в запа­се сво­бод­ная общин­ная зем­ля, кото­рая пока слу­жи­ла общим выго­ном. На это ука­зы­ва­ет меж­ду про­чим и ста­рое имя кви­ри­наль­ско­го хол­ма с.100 Ago­nen­sis или Ago­nius⁴³, от age­re гонять скот (ср. ius agen­di, пра­во выго­на). На этой зем­ле допус­ка­лись окку­па­ции под извест­ны­ми усло­ви­я­ми. Может быть, уже тогда извест­ные роды или отдель­ные лич­но­сти поль­зо­ва­лись сво­им обще­ст­вен­ным поло­же­ни­ем, вли­я­ни­ем или богат­ст­вом, чтобы захва­ты­вать лиш­нюю часть общей зем­ли. Захва­чен­ные участ­ки, как не вхо­див­шие в общее поле, обра­ща­лись в соб­ст­вен­ность захва­тив­ших или их рода⁴⁴. Вслед­ст­вие это­го обра­зо­ва­лось дво­я­кое пра­во поль­зо­ва­ния зем­лею, как и в Спар­те и в дру­гих дорий­ских общи­нах. Ста­рая общи­на сна­ча­ла, может быть, не вме­ши­ва­лась в осва­и­ва­ние зем­ли, а потом не мог­ла более пре­пят­ст­во­вать раз уста­но­вив­ше­му­ся делу. Нако­нец само­зван­ное пра­во соб­ст­вен­но­сти по како­му-то пово­ду при­зна­но было общи­ной, может быть при заклю­че­нии дого­во­ра, в силу кото­ро­го соеди­ни­лась корен­ная общи­на (po­pu­lus Ro­ma­nus) и отде­лив­ши­е­ся от нее «сожи­те­ли» (Qui­ri­tes)⁴⁵. С тех пор, веро­ят­но, пра­во соб­ст­вен­но­сти послед­них (do­mi­nium ex iure Qui­ri­tium) было рас­про­стра­не­но и на преж­них общин­ни­ков.

С изло­жен­ной точ­ки зре­ния воз­мож­но вник­нуть и в вопрос о рим­ских Саби­ня­нах. Сущ­ность это­го вопро­са заклю­ча­ет­ся в с.101 том, чем объ­яс­нить при­сут­ст­вие в Риме этих Sa­bi­ni. Соста­ви­тель пер­вой лето­пи­си в осно­ва­ние сво­его объ­яс­ни­тель­но­го ска­за­ния поло­жил исто­ри­че­скую связь рим­ских Sa­bi­ni с саби­ня­на­ми гор­ной стра­ны на гра­ни­це Лация. На осно­ва­нии это­го убеж­де­ния он постро­ил исто­ри­че­ский рас­сказ о пере­се­ле­нии саби­нян в Рим. Для моти­ви­ров­ки это­го собы­тия он вос­поль­зо­вал­ся дру­гим этио­ло­ги­че­ским ска­за­ни­ем, о похи­ще­нии сабин­ских невест пер­вы­ми рим­ля­на­ми. Конец рас­ска­за был дан пре­да­ни­ем или созна­ни­ем о состо­яв­шем­ся когда-то дого­во­ре меж­ду дву­мя эле­мен­та­ми насе­ле­ния Рима, древ­не­рим­ским и сабин­ским. Для кри­ти­че­ской оцен­ки все­го рас­ска­за, на наш взгляд, необ­хо­ди­мо руко­вод­ст­во­вать­ся мето­ди­че­ским сооб­ра­же­ни­ем, кото­рое изло­же­но нами уже при дру­гом слу­чае. Sa­bi­nos Рима, из кото­рых обра­зо­ва­лась три­ба таци­ев, мож­но срав­нить с рим­ски­ми Al­ba­ni или люце­ра­ми. Осно­ва­ни­ем послу­жил и тут ста­рин­ный тем­ный тер­мин, кото­рым обо­зна­ча­лись чле­ны той три­бы, кото­рую более при­ня­то было звать Ta­tien­sis. Для выяс­не­ния это­го вопро­са бли­же зай­мем­ся сло­вом sa­bi­nus, при­чем под­спо­рьем нам послу­жит ска­за­ние о похи­ще­нии саби­ня­нок.

Раз­бор это­го ска­за­ния при­над­ле­жит к самым бле­стя­щим резуль­та­там Швег­ле­ра (R. G. 1, 468). У боль­шин­ства наро­дов брак пер­во­на­чаль­но совер­шал­ся уво­зом. У мно­гих наро­дов самый этот обы­чай заме­нен дру­ги­ми более куль­тур­ны­ми фор­ма­ми заклю­че­ния бра­ка; оста­ва­лись одна­ко извест­ные цере­мо­нии, напо­ми­наю­щие ста­рый обы­чай. К чис­лу этих наро­дов при­над­ле­жа­ли и рим­ляне. Неве­сту, по рим­ско­му сва­деб­но­му обы­чаю, выры­ва­ли из объ­я­тий мате­ри и уво­ди­ли в дом жени­ха. Тут бра­ли ее на руки и вно­си­ли через порог в ком­на­ту. Эти цере­мо­нии столь живо напо­ми­на­ли дей­ст­ви­тель­ное похи­ще­ние невест, что рим­ляне, как позд­ней­шие писа­те­ли, так, веро­ят­но, уже более древ­ние, инте­ре­со­ва­лись узнать, по какой при­чине рим­ский брак полу­чил вид уво­за. При­чи­ну подоб­ных ста­рых обы­ча­ев при­вык­ли искать в опре­де­лен­ном исто­ри­че­ском про­ис­ше­ст­вии, по при­ме­ру кото­ро­го потом буд­то бы соблюдал­ся обы­чай. Таким обра­зом реше­но было, что осно­ва­ни­ем сва­деб­ных цере­мо­ний слу­жил исто­ри­че­ский при­мер, насто­я­щее похи­ще­ние пер­вых рим­ских невест пер­вы­ми рим­ля­на­ми. Это объ­яс­не­ние Швег­ле­ра столь убеди­тель­но, что не нуж­но было бы ниче­го при­бав­лять, если бы в нем не ока­зы­вал­ся один важ­ный про­бел, на кото­рый осо­бен­но мет­ко ука­зы­ва­ет Момм­зен (Die с.102 Ta­tius­le­gen­de, стр. 577). Поче­му похи­щен­ные Рому­лом неве­сты, гово­рит он, выда­ва­лись за саби­ня­нок, это непо­сти­жи­мо. При гео­гра­фи­че­ском поло­же­нии Рима все­го ско­рее мог­ли бы похи­тить латин­ских девиц. В нашем пре­да­нии этот факт ничем не объ­яс­нен. Ясно одна­ко то, что сочи­ни­те­лю рас­ска­за поче­му-то необ­хо­ди­мо было, чтобы похи­ще­ны были имен­но саби­нян­ки. При­бав­ля­ем, что ни у Швег­ле­ра, ни у дру­гих кри­ти­ков леген­ды на этот вопрос не дано ника­ко­го удо­вле­тво­ри­тель­но­го отве­та. После обсто­я­тель­но­го рас­смот­ре­ния вопро­са мы оста­но­ви­лись на мыс­ли, что при­чи­на, поче­му похи­щен­ные неве­сты счи­та­лись Sa­bi­nae, скры­та в самом сло­ве этом, в нари­ца­тель­ном его зна­че­нии. Отыс­кать это зна­че­ние, созна­ем­ся, труд­но; мы одна­ко реша­ем­ся сооб­щить ту мысль, на кото­рой нако­нец оста­но­ви­лись. В латин­ском язы­ке нет ника­ко­го следа осно­вы sab-, от кото­рой мож­но бы было про­из­ве­сти наше сло­во. Из срод­ных язы­ков сюда отно­сит­ся греч. ἅπτω ἁφή ἀφάσ­σω (осн. (σ)αφ-) касать­ся чего, хва­тать­ся или брать­ся за что, овла­де­вать. При­ни­мая в сооб­ра­же­ние, что в сла­вян­ских язы­ках, как извест­но, в нача­ле слов с часто пере­хо­ди­ла в х, мы счи­та­ем себя впра­ве, с осно­вою sabh сбли­зить так­же ста­рин­ное рус­ское сло­во хабить, кото­рое объ­яс­не­но в сло­ва­ре Даля «хва­тать, захва­ты­вать, при­сва­и­вать себе». В сло­ве sa­bi­nus к ука­зы­вае­мой нами евро­пей­ской осно­ве sabh при­став­лен ста­рый индо­ев­ро­пей­ский суф­фикс — no. С тем же суф­фик­сом по-рус­ски полу­чи­лось бы сло­во «захват­ный», к захва­ту отно­ся­щий­ся. Итак, если допу­стить, что в неко­то­рых остат­ках ста­ри­ны, юриди­че­ской или духов­ной, в пого­вор­ках, при­чи­та­ни­ях или дру­гих фор­му­лах хва­тае­мые, по сва­деб­но­му чину, неве­сты назы­ва­лись «захват­ны­ми» (sa­bi­nae), а это сло­во по недо­ра­зу­ме­нию, весь­ма понят­но­му, пони­ма­ли в смыс­ле «саби­нян­ки» (Sa­bi­nae), то вос­пол­нил­ся бы про­бел в раз­бо­ре леген­ды, остав­ля­е­мый Швег­ле­ром и дру­ги­ми кри­ти­ка­ми.

Мы ука­за­ли на воз­мож­ность, что пер­вая заго­род­ная три­ба, tri­bus Ta­tien­sis, дру­гим тер­ми­ном назы­ва­лась Sa­bi­na. Еще ранее мы реши­ли, что эта три­ба по все­му веро­я­тию обра­зо­ва­лась путем захва­тов сво­бод­ной общин­ной зем­ли. Пола­га­ем, что по отно­ше­нию к захва­чен­ной зем­ле посе­лен­цы, состав­ляв­шие три­бу, назы­ва­лись sa­bi­ni, то есть — sit ve­nio ver­ba — «захват­чи­ка­ми». Это тол­ко­ва­ние не менее, дума­ем, под­хо­дит и к тем ита­лий­ским наро­дам, за кото­ры­ми оста­лось имя Sa­bi­ni. О саби­ня­нах, оби­та­те­лях Кур, Реа­те и Ами­тер­на, сохра­ни­лось пре­да­ние, что когда-то они заво­е­ва­ли свою с.103 область, вытес­нив оттуда пер­во­быт­ных жите­лей, абори­ги­нов. Сам­ни­ты же, кото­рые тоже себя назы­ва­ли саби­ня­на­ми, как извест­но, захва­ты­ва­ли одну область сред­ней и южной Ита­лии за дру­гой. Так, дума­ем, и те и дру­гие мог­ли назы­вать­ся захва­ти­те­ля­ми чужой зем­ли, как и рим­ские саби­няне.

Воз­ни­ка­ет теперь вопрос, поче­му три­ба окку­па­то­ров еще носи­ла назва­ние Ta­tien­ses или, древ­нее, Ta­tii. На зна­че­ние это­го тем­но­го сло­ва наме­ка­ет­ся в одном пре­да­нии о смер­ти Тита Тация. Неко­то­рые из род­ст­вен­ни­ков царя зани­ма­лись раз­бо­ем и, по одно­му рас­ска­зу, огра­би­ли оби­та­те­лей лавин­ской обла­сти, по дру­го­му же на доро­ге напа­ли на лавин­ских послов, направ­ляв­ших­ся в Рим⁴⁶. Таций, вме­сто того, чтобы нака­зать род­ст­вен­ни­ков-раз­бой­ни­ков и воз­ме­стить убыт­ки, отка­зал лавин­цам, а за это потом был убит послед­ни­ми. У Феста (стр. 360 М.) винов­ные род­ст­вен­ни­ки назва­ны по напи­са­нию тек­ста Ti­ti­ni lat­ro­nes, что исправ­ле­но О. Мюл­ле­ром. пред­ла­гав­шим Ta­tii lat­ro­nes, так как род­ст­вен­ни­ки Тация, веро­ят­но, тоже при­над­ле­жа­ли к роду Ta­tii. Пока­за­ние леген­ды, что одно­фа­миль­цы Тация зани­ма­лись раз­бо­ем, объ­яс­ня­ет­ся, если под­верг­нуть сло­во Ta­tii линг­ви­сти­че­ско­му раз­бо­ру. Нуж­но ли напом­нить, что тати — воры, хищ­ни­ки, похи­ти­те­ли? В древ­не­кельт­ском язы­ке встре­ча­ем taid (из tāti) вор, в гре­че­ском τη­τάω, дор. τᾱτάω, в зенд­ском и сан­скрит­ском tāyu tayu вор. Из этих дан­ных выво­дим заклю­че­ние, что и в древ­не­ла­тин­ском язы­ке сло­во ta­tius не чуж­до было поня­тия тай­но­го похи­ти­те­ля, вора. В назва­нии tri­bus Ta­tien­sis уве­ко­ве­чил­ся взгляд ста­ро­рим­ских общин­ни­ков на осва­и­ва­ние общей зем­ли окку­па­то­ра­ми⁴⁷. Очень может быть, что выра­же­ние Ta­tii сна­ча­ла было народ­ное, а насто­я­щий офи­ци­аль­ный тер­мин Sa­bi­ni. О поли­ти­че­ских отно­ше­ни­ях с.104 при­го­род­ных селен­цев к ста­ро­го­род­ским мы уже выска­за­лись, гово­ря о тео­рии суще­ст­во­ва­ния вто­ро­го кви­ри­наль­ско­го горо­да, пред­по­ла­гае­мо­го Момм­зе­ном. Мы оста­но­ви­лись на том, что в этой тео­рии мно­го веро­ят­но­го, если толь­ко несколь­ко изме­нить ее. Город­ское насе­ле­ние еще до позд­ней­ших вре­мен дели­лось на mon­ta­ni, оби­та­те­лей ста­ро­го горо­да, и pa­ga­ni, жите­лей откры­тых посел­ков (pa­gi). В послед­них невоз­мож­но не при­зна­вать таци­ев и люце­ров, так как mon­ta­ni сов­па­да­ли с рам­на­ми. Посе­ле­ния пер­вых, сле­до­ва­тель­но, не были горо­дом или горо­да­ми, каки­ми их пред­став­лял Нибур. Этим, понят­но, не исклю­ча­ет­ся извест­ная само­сто­я­тель­ная ком­му­наль­ная орга­ни­за­ция. Мы уве­ре­ны, напри­мер, что жив­шие в при­го­род­ных посел­ках селен­цы име­ли свое укреп­лен­ное убе­жи­ще отдель­но от пала­тин­ских граж­дан, на высо­те Капи­то­лий­ской горы. Этим по край­ней мере объ­яс­ни­лось бы суще­ст­во­ва­ние в Риме двух кре­по­стей (ar­ces) и пре­да­ние о заня­тии Капи­то­лия саби­ня­на­ми. У подош­вы горы нахо­ди­лось сбор­ное место при­го­ро­да, кото­рое потом было коми­ци­ем соеди­нен­ной общи­ны. Сто­яв­шая у этой пло­ща­ди ста­рая курия назы­ва­лась cu­ria Hos­ti­lia, в память ее преж­не­го назна­че­ния. В раз­бо­ре леген­ды о Тул­ле Гости­лии мы поста­ра­ем­ся еще под­кре­пить дово­да­ми, что Hos­ti­lii было дру­гим име­нем при­го­род­но­го насе­ле­ния, соеди­нив­ше­го­ся со ста­рым горо­дом. Имя Hos­ti­lii (от hos­ti­re = aequa­re), «урав­нен­ные», вполне под­хо­дит к пре­да­нию о дого­вор­ном урав­не­нии прав саби­нян с рим­ля­на­ми. Из сли­я­ния город­ской и при­го­род­ной общин воз­ник тот новый рас­ши­рен­ный Рим, кото­рый мы встре­ча­ем в исто­ри­че­ском веке.

Из рас­смот­ре­ния вопро­са о трех три­бах мы полу­ча­ем при­бли­зи­тель­но такую кар­ти­ну древ­ней­ше­го Рима: на Пала­тин­ской горе и в при­ле­гаю­щих к ней местах лежал укреп­лен­ный город, окру­жен­ный пред­ме­стья­ми и общи­ми поля­ми горо­жан. Город­ские посе­лен­цы обра­зо­ва­ли корен­ную часть общи­ны, три­бу рам­нов. На севе­ро-запа­де от цен­тра нахо­ди­лась запас­ная обще­ст­вен­ная зем­ля, слу­жив­шая паст­би­щем (col­lis Ago­nius, Qui­ri­na­lis), на севе­ро-восто­ке был обще­ст­вен­ный лес. С воз­рас­та­ни­ем чис­ла граж­дан допу­ще­на была окку­па­ция неза­ня­той до тех пор зем­ли и рас­чи­ще­ние леса. Таким обра­зом со вре­ме­нем и та, и дру­гая заго­род­ная часть обще­ст­вен­ной зем­ли была заня­та насе­ле­ни­ем, кото­рое, смот­ря по месту и по пра­вам поль­зо­ва­ния зем­лей (захва­ту или росчи­сти), рас­пре­де­ля­лось в две три­бы, три­бу саби­нян (захват­ных) или таци­ев (похи­ти­те­лей) и три­бу алба­нов или люце­ров с.105 (оби­та­те­лей росчи­стей). Несмот­ря на неко­то­рую раз­ни­цу двух триб меж­ду собой, они, в про­ти­во­по­лож­ность к город­ским рам­нам, были соеди­не­ны общим усло­ви­ем заго­род­но­го житель­ства. В заро­ды­ше мы видим пред собою то деле­ние рим­ских граж­дан на город­ских (mon­ta­ni) и сель­ских (pa­ga­ni), кото­рое еще извест­но было во вре­мя Цице­ро­на. Обособ­лен­ное и выде­лив­ше­е­ся из город­ской общи­ны при­го­род­ное насе­ле­ние, веро­ят­но, постро­и­ло, по дав­ниш­не­му при­ме­ру ста­рых посе­лен­цев, для защи­ты откры­тых полей и селе­ний, свое укреп­лен­ное место убе­жи­ща (arx), на Капи­то­лии. На подош­ве горы обра­зо­ва­лось место, куда, веро­ят­но, заго­род­ные жите­ли ста­ли соби­рать­ся на сове­ща­ния. Таким обра­зом обра­зо­ва­лось посе­ле­ние, носив­шее в себе заро­дыш вто­ро­го горо­да. Непри­яз­нен­ные отно­ше­ния двух общин, город­ской и при­го­род­ной, нако­нец, кон­чи­лись при­ми­ре­ни­ем, урав­не­ни­ем всех граж­дан и сли­я­ни­ем их в один общий город. Память о преж­ней обособ­лен­но­сти при­го­род­но­го насе­ле­ния сохра­ня­лась, веро­ят­но, в духов­ном пре­да­нии.

К остат­кам духов­ной тра­ди­ции мы при­чис­ля­ем и леген­ду о Тите Тации. Невоз­мож­но при­знать в этом леген­дар­ном царе оли­це­тво­ре­ние сабин­ско­го или како­го бы то ни было эле­мен­та рим­ско­го насе­ле­ния, суще­ст­во­вав­ше­го дей­ст­ви­тель­но или толь­ко в вооб­ра­же­нии рим­лян. Оли­це­тво­ре­ние или вопло­ще­ние исто­ри­че­ских пери­о­дов или отдель­ных собы­тий вовсе не в духе антич­ных мифов. Чисто исто­ри­че­ские момен­ты вне­се­ны исклю­чи­тель­но толь­ко позд­ней­шей исто­ри­че­ской обра­бот­кой. Исто­ри­че­ская роль Тита Тация сов­па­да­ет с мни­мой исто­ри­ей пере­се­ле­ния саби­нян в Рим. В каче­стве царя он пред­во­ди­тель­ст­ву­ет ими в войне про­тив Рому­ла и при­ми­ря­ет­ся с ним. Все это выведе­но из его цар­ской долж­но­сти пер­вым соста­ви­те­лем исто­рии царей. Дру­ги­ми сло­ва­ми, исто­ри­че­ская роль царя при­над­ле­жит к послед­не­му насло­е­нию пре­да­ния. В той же тра­ди­ции есть дру­гие изве­стия о Тите Тации, необъ­яс­ни­мые из исто­ри­че­ской роли его. Швег­лер в отно­ше­нии к ним воз­дер­жал­ся от вся­кой попыт­ки объ­яс­не­ния, а уче­ные, заняв­ши­е­ся после Швег­ле­ра кри­ти­кой леген­ды — Момм­зен, Низе и Кула­ков­ский — совер­шен­но почти обхо­дят их мол­ча­ни­ем. Мы счи­та­ем пер­вой обя­зан­но­стью кри­ти­ки обра­щать вни­ма­ние на эти забро­шен­ные части­цы древ­ней­шей фор­мы леген­ды и пытать­ся решить, не замет­на ли меж­ду ними неко­то­рая опре­де­лен­ная связь. Реше­ние это­го вопро­са зави­сит от взгляда на источ­ни­ки древ­ней­ше­го слоя пре­да­ния. с.106 Выхо­дя из пред­по­ло­же­ния, что пер­вым источ­ни­ком леген­ды как о близ­не­цах, так и о Тите Тации было одно духов­ное ска­за­ние, тра­ди­ция одной духов­ной кол­ле­гии, мы оста­но­ви­лись на сле­дую­щих пунк­тах сопри­кос­но­ве­ния леген­ды с сакраль­ны­ми древ­но­стя­ми: 1) По пре­да­нию, Тит Таций постро­ил свой дом in ar­ce, на север­ной воз­вы­шен­но­сти Капи­то­лий­ской горы⁴⁸. Это место слу­жи­ло обсер­ва­то­ри­ей авгу­рам. Тут нахо­дил­ся дом авгу­ров, augu­ra­cu­lum, из кото­ро­го они в тихие ночи и утра про­из­во­ди­ли свои наблюде­ния⁴⁹. 2) Тит Таций, по пре­да­нию, постро­ил малень­кую свя­ты­ню боги­ни Стре­нии или Стре­нуи⁵⁰. Эта свя­ты­ня игра­ла неко­то­рую роль в цере­мо­ни­а­ле авгу­ров. У нее кон­ча­лась та часть «свя­щен­ной доро­ги» (Sac­ra via), по кото­рой шли авгу­ры, отправ­ля­ясь с Капи­то­лия для совер­ше­ния инав­гу­ра­ций⁵¹. 3) Тит Таций на Капи­то­лии устро­ил покло­не­ние Тер­ми­ну, богу-защит­ни­ку гра­ниц. Кро­ме алта­ря Тер­ми­на сабин­ский царь, соглас­но пре­да­нию, на Капи­то­лии учредил еще свя­ты­ни один­на­дца­ти дру­гих божеств, но они исчез­ли, их буд­то бы уда­лил царь Тарк­ви­ний при построй­ке хра­ма Юпи­те­ра. Тер­ми­на уда­лить не уда­лось; он чудес­ным обра­зом удер­жал­ся на сво­ем месте и остал­ся таким обра­зом един­ст­вен­ным свя­щен­ным памят­ни­ком Тита Тация⁵². Покло­не­ние Тер­ми­ну близ­ко каса­лось авгу­ров. Они по обя­зан­но­сти не толь­ко зани­ма­лись про­веде­ни­ем свя­щен­ных пре­де­лов, но в древ­ней­шие вре­ме­на, будучи пер­вы­ми зем­ле­ме­ра­ми⁵³, они счи­та­ли сво­им делом раз­ме­же­ва­ние и раз­гра­ни­че­ние полей и уста­нов­ле­ние вся­ких гра­ней. Гра­ни­цы отме­ча­лись меже­вы­ми стол­ба­ми (ter­mi­ni), в обра­зе кото­рых изо­бра­жал­ся сам Тер­мин, бог гра­ниц. 4) Тит Таций, по пре­да­нию, в Лави­нии при­но­сил тор­же­ст­вен­ную с.107 еже­год­ную жерт­ву от име­ни рим­ско­го наро­да (Швег­лер R. G. 1. 516). Эти sac­ra pub­li­ca po­pu­li Ro­ma­ni deum Pe­na­tium quae La­vi­ni fiunt, совер­ша­лись одним из авгу­ров⁵⁴. 5) Тита Тация похо­ро­ни­ли на Авен­тин­ской горе, а над моги­лою еже­год­но при­но­си­ли жерт­ву⁵⁵. Авен­тин­ская гора в уче­нии авгу­ров поче­му-то счи­та­лась зло­ве­щей. Для объ­яс­не­ния это­го веро­ва­ния, по мне­нию Швег­ле­ра (R. G. 1, 439), слу­жи­ло ска­за­ние, что с Авен­тин­ской горы Рем про­из­вел свои несчаст­ли­вые авспи­ции и на ней же был похо­ро­нен. Моги­ла Тация, может быть, поме­ща­лась на Авен­тине по той же при­чине, для объ­яс­не­ния авгур­ско­го уче­ния о недоб­ром пред­зна­ме­но­ва­нии горы.

Ска­за­ние о смер­ти Т. Тация пред­став­ля­ет зна­чи­тель­ные затруд­не­ния, разо­брать­ся в кото­рых, по мне­нию Швег­ле­ра, нет более воз­мож­но­сти. В осно­ва­ние мифа, гово­рит он (R. G. 1, 521), оче­вид­но лег­ли такие рели­ги­оз­ные поня­тия, кото­рые сде­ла­лись непо­нят­ны­ми позд­ней­шим рим­ля­нам. Рели­ги­оз­ную под­клад­ку пре­да­ния отча­сти мож­но уга­дать бла­го­да­ря пока­за­нию Ливия (1. 14, 3): ut ta­men ex­pia­ren­tur le­ga­to­rum iniu­riae re­gis­que cae­des, foe­dus in­ter Ro­mam La­vi­nium­que ur­bes re­no­va­tum est. Дого­вор этот воз­об­нов­лял­ся, начи­ная с 340 г. до Р. Хр., еже­год­но через 10 дней после латин­ских ферий (Лив. 8, 11, 15). Очи­сти­тель­ные обряды, на кото­рые наме­ка­ет Ливий, игра­ли столь важ­ную роль, что нако­нец все воз­об­нов­ле­ние лавин­ско­го дого­во­ра совер­ша­лось по ука­за­ни­ям сивил­лин­ских книг (ср. над­пись вре­ме­ни импе­ра­то­ра Клав­дия C. I. L. X 797, где упо­ми­на­ет­ся один pa­ter pat­ra­tus po­pu­li Lau­ren­tis foe­de­ris ex lib­ris Si­bul­li­nis per­cu­tien­di cum po­pu­lo Ro­ma­no). О совер­ше­нии извест­ных κα­θαρ­μοί свиде­тель­ст­ву­ет еще Плу­тарх (Ром. 24). Ромул хотел было оста­вить без послед­ст­вий вину и Тация и Лавин­цев. Тогда на Рим и Лави­ний обру­ши­лись раз­ные бед­ст­вия. Эти зна­ки боже­ско­го гне­ва побуди­ли царя про­из­ве­сти очи­ще­ние двух горо­дов, а очи­сти­тель­ные обряды эти, при­бав­ля­ет Плу­тарх, по свиде­тель­ству исто­ри­ков, про­дол­жа­ют­ся еще до сих пор у Ферен­тий­ских ворот (καὶ κα­θαρ­μοῖς ὁ Ῥω­μύλος ἥγνι­σε τὰς πό­λεις, οὓς ἔτι νῦν ἱστο­ροῦ­σιν ἐπι τῆς Φερεν­τί­νης πύ­λης συν­τε­λεῖσ­θαι). Итак, из соеди­не­ния изве­стий Ливия и Плу­тар­ха явст­ву­ет, что пре­да­ние об уби­е­нии Тита Тация тес­но свя­за­но с извест­ны­ми очи­сти­тель­ны­ми обряда­ми с.108 (κα­θαρ­μοί, pia­cu­la), совер­шае­мы­ми при воз­об­нов­ле­нии древ­не­го дого­во­ра меж­ду Римом и Лави­ни­ем. На сущ­ность этих обрядов про­ли­ва­ет­ся, дума­ем, немно­го све­та из пока­за­ния Лици­ния Мак­ра у Дио­ни­сия (2, 52) о поби­е­нии Тация кам­ня­ми. Пре­да­ние это остав­ле­но без объ­яс­не­ния все­ми кри­ти­ка­ми леген­ды; несо­мнен­на заслу­га Кула­ков­ско­го, что он пер­вый обра­тил на него вни­ма­ние и поста­рал­ся его объ­яс­нить. Интер­пре­та­ция эта, одна­ко, кажет­ся нам неудо­вле­тво­ри­тель­ной и оче­вид­но не сде­ла­на le­ge ar­tis in­terpre­tan­di. Поби­е­ние кам­ня­ми, гово­рит Кула­ков­ский (К вопр. о нач. Р., стр. 99), под­да­ет­ся архео­ло­ги­че­ско­му объ­яс­не­нию. Архео­ло­ги­че­ской нау­кой выяс­не­но, что автох­то­ны, оби­тав­шие в Лации до при­ше­ст­вия туда ита­лий­цев, употреб­ля­ли камен­ное ору­жие. Уби­е­ние Тация кам­ня­ми — вос­по­ми­на­ние о том, что автох­то­ны Лация ока­зы­ва­ли сопро­тив­ле­ние ита­лий­цам при помо­щи тако­го ору­жия, осо­бен­но при помо­щи стрел из крем­ня, какие были нахо­ди­мы на поч­ве Лация, так­же как и в дру­гих местах Ита­лии. Искус­ст­вен­ность это­го архео­ло­ги­че­ско­го объ­яс­не­ния едва ли нуж­да­ет­ся в дока­за­тель­ствах. Кам­ня­ми бро­са­ют­ся люди и ныне, а никто, веро­ят­но, не поду­ма­ет, чтобы это дела­лось из под­ра­жа­ния крем­не­вым стре­лам камен­но­го века. Для объ­яс­не­ния пре­да­ния о поби­е­нии Тация кам­ня­ми мы поз­во­ля­ем себе обра­тить вни­ма­ние на инте­рес­ную ста­тью Берн­гар­да Шмид­та (в Jahrb. für Phi­lo­lo­gie 1893, стр. 369 сл.: Stein­hau­fen als Fluch­ma­le, Her­mes­hei­lig­tü­mer und Grab­hü­gel in Grie­chen­land). Автор собрал мно­же­ство при­ме­ров обы­чая скла­ды­вать кам­ни в знак все­на­род­но­го про­кля­тия. Если кто-нибудь про­ви­нил­ся про­тив все­го обще­ства, напри­мер, изме­ною, под­жо­гом, рас­про­стра­не­ни­ем поваль­ной болез­ни и т. п. при­чи­нил общее бед­ст­вие, то на месте, где было совер­ше­но пре­ступ­ле­ние или в каком-нибудь общедо­ступ­ном пунк­те, напри­мер, на пере­крест­ках, или же на моги­ле винов­но­го скла­ды­ва­ет­ся несколь­ко боль­ших кам­ней. Каж­дый про­хо­дя­щий потом при­бав­ля­ет новый камень, при­го­ва­ри­вая ἀνά­θεμα τον, «будь он про­клят». Без сомне­ния, гово­рит Шмидт (стр. 373), это бро­са­ние кам­ней — сим­во­ли­ка насто­я­ще­го изби­е­ния кам­ня­ми, так как этим родом каз­ни как раз при­ня­то было нака­зы­вать винов­ных по отно­ше­нию ко все­му обще­ству, напри­мер, измен­ни­ков, не толь­ко в древ­ней Гре­ции, но и в дру­гих стра­нах. Сим­во­ли­че­ское изби­е­ние кам­ня­ми и сов­мест­ное про­кля­тие так­же встре­ча­ет­ся, кро­ме гре­ков, и у дру­гих наро­дов, меж­ду про­чим ука­за­но Шмид­том и на один след суще­ст­во­ва­ния подоб­но­го обы­чая у древ­них ита­лий­ских с.109 наро­дов. У нас поэто­му яви­лась мысль, что и миф об изби­е­нии кам­ня­ми Тита Тация вызван подоб­ным сим­во­ли­че­ским обрядом, в ста­ри­ну соблюдав­шим­ся при обыч­ном воз­об­нов­ле­нии дого­во­ра меж­ду Римом и Лави­ни­ем. Таций, по пре­да­нию, уби­ва­ет­ся в нака­за­ние за нару­ше­ние это­го дого­во­ра. Не при­ду­ман ли, спра­ши­ва­ем, этот рас­сказ для пер­во­го исто­ри­че­ско­го при­ме­ра обы­чая, пре­да­вать сим­во­ли­че­ско­му изби­е­нию кам­ня­ми и про­кля­тию вооб­ра­жае­мо­го нару­ши­те­ля дого­во­ра, при­чем этот послед­ний одно­вре­мен­но слу­жил отпу­сти­тель­ной или очи­сти­тель­ной жерт­вой? Для отве­та мы можем сослать­ся на ана­ло­гию обрядов, соблюдае­мых феци­а­ла­ми при скреп­ле­нии дого­во­ров. Стар­ший жрец, pa­ter pat­ra­tus, сна­ча­ла читал вслух текст дого­во­ра, затем обра­щал­ся с молит­вой к Юпи­те­ру, кон­чая сло­ва­ми: «если рим­ский народ пер­вый с худым замыс­лом отло­жит­ся от дого­во­ра, то в тот день ты, Юпи­тер, побей рим­ский народ, как я здесь сего­дня побью эту сви­нью» (Лив. 1, 24, 7, tum il­lo die Iup­pi­ter p. R. sic fe­ri­to, ut ego hunc por­cum hic ho­die fe­riam). Потом жрец уби­вал сви­нью, обыч­ную жерт­ву при скреп­ле­нии дого­во­ров, кам­нем. Свя­щен­ные кам­ни, употреб­ля­е­мые для это­го (la­pi­des si­li­ces), сохра­ня­лись в хра­ме Юпи­те­ра Фере­ция, то есть, «поби­ваю­ща­го» (от fe­ri­re). Юпи­тер, наде­я­лись, подоб­но жре­цу, уби­ваю­ще­му кам­нем сви­нью, будет уби­вать кам­ня­ми винов­ных в нару­ше­нии дого­во­ра. Поэто­му и камень при скреп­ле­нии дого­во­ра слу­жил сим­во­лом Юпи­те­ра (Jupi­ter La­pis) и это­му кам­ню даже при­но­си­ли при­ся­гу. Сим­во­ли­че­ско­му дей­ст­вию бития кам­ня­ми рим­ляне при­да­ва­ли столь­ко важ­но­сти, что по это­му уста­но­ви­лись тер­ми­ны fe­ri­re, ice­re, per­cu­te­re foe­dus, то есть, «бить дого­вор». Обрядо­вое уби­ва­ние жерт­вы кам­нем и в этом слу­чае не мино­ва­ло архео­ло­ги­че­ско­го объ­яс­не­ния, в нау­ке чуть не уста­но­вил­ся уже, как несо­мнен­ный, факт, что употреб­ле­ние кам­ня — оста­ток камен­но­го века, что совер­шен­но неспра­вед­ли­во. Гораздо про­ще видеть в этом обряде оста­ток обы­чая изби­е­ния кам­ня­ми винов­ных в нару­ше­нии дого­во­ра. Людей винов­ных, кото­рых над­ле­жа­ло уби­вать для при­ме­ра, по обык­но­ве­нию заме­ня­ли живот­ны­ми. Не сомне­ва­ем­ся, что и вооб­ра­жае­мое изби­е­ние кам­ня­ми Тита Тация, нару­шив­ше­го буд­то дого­вор, про­сто сво­дит­ся к совер­ше­нию подоб­но­го же ста­рин­но­го обряда при еже­год­но воз­об­нов­ля­е­мом заклю­че­нии дого­во­ра меж­ду Римом и Лави­ни­ем. По какой при­чине этио­ло­гия избра­ла имен­но его для пер­во­го исто­ри­че­ско­го при­ме­ра, это труд­но понять, за неиме­ни­ем у нас фак­ти­че­ских дан­ных отно­си­тель­но с.110 внеш­ней обста­нов­ки обряда. По сло­вам Плу­тар­ха, вся цере­мо­ния совер­ша­лась близ ворот, назы­вае­мых им ἡ Φερεν­τί­νη πύ­λη. Суще­ст­во­ва­ние таких ворот по еди­но­душ­но­му при­го­во­ру отверг­ну­то почти все­ми совре­мен­ны­ми уче­ны­ми, на том един­ст­вен­ном осно­ва­нии, что por­ta Fe­ren­ti­na не встре­ча­ет­ся ни у како­го дру­го­го писа­те­ля. Сло­во πύ­λης поэто­му замня­ют или сло­вом ὕλης или πη­γῆς, при­уро­чи­вая таким обра­зом зага­доч­ные ворота к lu­cus Fe­ren­ti­nae или ca­put aquae Fe­ren­ti­nae у Аль­бы-Лон­ги, где про­ис­хо­ди­ли собра­ния латин­ских союз­ных горо­дов. Но во-пер­вых, ὕλη нико­гда, кажет­ся, не обо­зна­ча­ет свя­щен­ной рощи, lu­cus рав­ня­ет­ся сло­ву ἄλσος. Во-вто­рых, если долж­но при­да­вать решаю­щее зна­че­ние мол­ча­нию дру­гих авто­ров, то при­дет­ся вспом­нить, что вся рим­ская лите­ра­ту­ра так­же мол­чит о воз­об­нов­ле­нии лавин­ско­го сою­за в таком, кажет­ся, доволь­но непо­д­хо­дя­щем месте, како­ва албан­ская мест­ность ad ca­put Fe­ren­ti­nae. В-третьих, мол­ча­ние авто­ров о por­ta Fe­ren­ti­na ниче­го в сущ­но­сти не зна­чит, так как суще­ст­во­ва­ние и дру­гих ворот засвиде­тель­ст­во­ва­но толь­ко одним авто­ром. Ука­жем для при­ме­ра на por­ta Pia­cu­la­ris у Феста (стр. 213, Pia­cu­la­ris por­ta ap­pel­la­tur prop­ter ali­qua pia­cu­la, quae ibi­dem fie­bant). Очень может быть, что мол­ча­ние авто­ров о тех и дру­гих воротах объ­яс­ня­ет­ся про­сто тем, что это ред­кие жре­че­ские или народ­ные име­на каких-то ворот, обык­но­вен­но назы­вае­мых дру­ги­ми име­на­ми. В виду того, что у Fe­ren­ti­na совер­ша­лись κα­θαρ­μοί, то есть, pia­cu­la, Фесто­ва por­ta Pia­cu­la­ris может быть тоже­ст­вен­на с Fe­ren­ti­na. Веро­ят­но, под ними нуж­но разу­меть одни из авен­тин­ских ворот. С Авен­ти­на начи­на­лась via Os­tien­sis, кото­рая вела и в Лави­ний; место перед авен­тин­ски­ми ворота­ми (por­ta Rau­dus­cu­la­na?) хоро­шо под­хо­ди­ло к совер­ше­нию око­ло них обряда, оди­на­ко­во отно­сив­ше­го­ся к Риму и Лави­нию. Заме­тим для под­креп­ле­ния досто­вер­но­сти Плу­тар­ха, что имя por­ta Fe­ren­ti­na лег­ко про­из­во­дит­ся от fe­ri­re, sc. foe­dus. Неда­ле­ко, может быть, от этих ворот нахо­ди­лось Lau­re­tum с мни­мой моги­лой Тация. Место несчаст­ли­во­го авспи­ция Рема опре­де­ля­лось боль­шим кам­нем (mo­les na­ti­va у Овид. Fast. 5, 149), так назы­вае­мым sa­xum sac­rum (Овид. указ. м. и Циц. p. dom. 53), веро­ят­но слу­жив­шим зна­ком для ори­ен­ти­ров­ки авгу­ров. Подоб­ный же знак, искус­ст­вен­ное камен­ное соору­же­ние, мог­ло счи­тать­ся моги­лою Тация, стран­ная фор­ма кото­рой опять мог­ла наве­сти на мысль свя­зать ее с обрядом бро­са­ния кам­ней, соблюдае­мом при заклю­че­нии сою­за с Лави­ни­ем.

с.111 6) Имя Ti­tus Ta­tius под­хо­дит к авгур­ской дея­тель­но­сти. Сло­во ti­tus в лек­си­коне Феста про­из­во­дит­ся от tueor⁵⁶. Лек­си­ко­граф ссы­ла­ет­ся на ti­tu­li, назва­ние сол­дат (защит­ни­ки). Мож­но бы ука­зать и на дру­гое сло­во ti­tu­lus, мет­ка, над­пись для защи­ты соб­ст­вен­но­сти (ср. нем. Schutzmar­ke). Со сто­ро­ны латин­ской фоне­ти­ки эти­мо­ло­гия Феста едва ли встре­тит про­ти­во­ре­чия. Из tuit-us (от интен­сив­но­го гла­го­ла tui­ta­re?) мог­ло про­изой­ти ti­tus ti­tius, как напри­мер, fio из fuio, или pius из pui­us. Основ­ное зна­че­ние гла­го­ла tuor, tueor — смот­реть, наблюдать, затем — смот­реть, при­смат­ри­вать за кем-нибудь, сте­речь, защи­щать. Итак, если про­из­во­дить сло­во ti­tus от корен­но­го зна­че­ния гла­голь­ной осно­вы, тогда оно озна­ча­ло «смот­ри­тель, наблюда­тель». Это имя, как нель­зя луч­ше, подо­бра­но к глав­ной обя­зан­но­сти авгу­ров⁵⁷.

Боль­шин­ство био­гра­фи­че­ских дан­ных, кото­рые сохра­ни­лись в пре­да­нии о Тите Тации, как, наде­ем­ся, вид­но будет из наших сбли­же­ний, име­ет какое-нибудь отно­ше­ние к этио­ло­гии дея­тель­но­сти авгу­ров. Без сомне­ния, эти дан­ные вошли в цар­скую исто­рию из этио­ло­ги­че­ской леген­ды жре­цов. Образ Тита Тация ока­зы­ва­ет­ся похо­жим на обра­зы Фер­то­ра Резия, мифи­че­ско­го осно­ва­те­ля пра­ва феци­а­лов, или на Рому­ла и Рема, леген­дар­ных учреди­те­лей двух отде­ле­ний кол­ле­гии лупер­ков. Мы не заду­мы­ва­лись бы при­знать Тита Тация таким же мифи­че­ским осно­ва­те­лем кол­ле­гии авгу­ров, если бы нас не оста­нав­ли­ва­ли неко­то­рые затруд­не­ния. В пре­да­нии учреж­де­ние авгур­ской кол­ле­гии с.112 при­пи­сы­ва­лось не Титу Тацию, а Рому­лу или Нуме⁵⁸. Пер­вое мне­ние отправ­ля­лось от мыс­ли, что ни одно важ­ное государ­ст­вен­ное дело не мог­ло совер­шать­ся без авспи­ция, сле­до­ва­тель­но и осно­ва­ние горо­да совер­ши­лось aus­pi­ca­to. Поэто­му и Ромул и Рем сами счи­та­лись авгу­ра­ми, и по одно­му мне­нию, не нуж­да­лись вслед­ст­вие это­го в кол­ле­гии авгу­ров, кото­рое сле­до­ва­тель­но осно­ва­но было Нумой. По мне­нию же Цице­ро­на, Ромул после осно­ва­ния горо­да счи­тал учреж­де­ние авгу­ров необ­хо­ди­мым для государ­ства. Из это­го вид­но, что об осно­ва­нии кол­ле­гии авгу­ров не было, соб­ст­вен­но гово­ря, ника­ко­го твер­до­го пре­да­ния, а исто­ри­ки реша­ли этот вопрос по сво­им лич­ным сооб­ра­же­ни­ям. Тем менее, конеч­но, мы име­ем пра­ва, в Тите Тации видеть тра­ди­ци­он­но­го или леген­дар­но­го осно­ва­те­ля кол­ле­гии авгу­ров. Вто­рой поме­хой слу­жит эпи­тет Ta­tius, в кото­ром, без сомне­ния, отра­жа­ет­ся какое-то осо­бен­ное отно­ше­ние к три­бе Таци­ев. К тому же сво­дит­ся и «сабин­ское» его цар­ство. Цице­рон и Ливий пишут, что пер­вые авгу­ры бра­лись по одно­му из трех триб, чем и объ­яс­ня­ют­ся Ливи­ем позд­ней­шие чис­ла авгу­ров, шесть и девять⁵⁹. Это мог­ло бы наве­сти на мысль, что Ti­tus Ta­tius, «наблюда­тель Таци­ев» пред­став­ля­ет пер­во­об­раз осо­бых авгу­ров три­бы Таци­ев. Пока­за­ния Цице­ро­на и Ливия одна­ко, очень веро­ят­но, толь­ко ост­ро­ум­ная догад­ка для объ­яс­не­ния необык­но­вен­но­го нечет­но­го чис­ла авгу­ров. В виду этих затруд­не­ний необ­хо­ди­мо отка­зать­ся от мыс­ли сбли­же­ния Тита Тация с обще­рим­ской кол­ле­ги­ей авгу­ров (augu­res pub­li­ci po­pu­li Ro­ma­ni Qui­ri­tium), тем более что пре­да­ние ему при­пи­сы­ва­ет осно­ва­ние дру­гой жре­че­ской кол­ле­гии, so­cia­les Ti­tii.

Това­ри­ще­ство Тици­ев — одно из самых зага­доч­ных явле­ний в исто­рии рим­ских жре­честв. В чем состо­я­ли обя­зан­но­сти этих жре­цов, об этом в дошед­ших до нас источ­ни­ках нет почти ника­ких сведе­ний. Све­то­ний (Окт. 31) рас­ска­зы­ва­ет, что Август вос­ста­но­вил неко­то­рые дав­но забы­тые обряды, кото­рые совер­ша­лись Тици­я­ми в преж­ние вре­ме­на. Све­то­ний не сооб­ща­ет, в чем с.113 заклю­ча­лись эти ста­рые обряды, но отча­сти мож­но уга­дать от одно­го изве­стия Таци­та⁶⁰. Тибе­рий после смер­ти Авгу­ста осно­вал новую so­da­li­tas жре­цов, Авгу­ста­лов, ста­вя им в обя­зан­ность заве­до­вать куль­том Авгу­ста и все­го цар­ст­ву­ю­ще­го дома, по при­ме­ру Рому­ла, назна­чав­ше­го осо­бен­ных жре­цов для покло­не­ния умер­ше­му царю Тацию. По этой офи­ци­аль­ной леген­де, под­готов­лен­ной, веро­ят­но, уже Авгу­стом при рестав­ра­ции кол­ле­гии Тици­ев, назна­че­ни­ем послед­ней было почи­та­ние памя­ти Тита Тация. Пока­за­ни­ем Дио­ни­сия⁶¹ под­твер­жда­ет­ся факт еже­год­но­го при­но­ше­ния заупо­кой­ных жертв Титу Тацию, к тому же эти жерт­вы были sac­ra pub­li­ca. Кто при­но­сил эти жерт­вы, Тиции ли или дру­гие sa­cer­do­tes pub­li­ci, не ска­за­но Дио­ни­си­ем. Невер­ность офи­ци­аль­но­го тол­ко­ва­ния слу­жеб­ных обя­зан­но­стей Тици­ев едва ли под­ле­жит сомне­нию, тем более, что сам же Тацит в дру­гом месте упо­ми­на­ет о совер­шен­но дру­гом назна­че­нии кол­ле­гии. Цель кол­ле­гии по это­му дру­го­му, нетен­ден­ци­оз­но­му пока­за­нию, была забо­тить­ся о сохра­не­нии сабин­ских свя­щен­ных учреж­де­ний (re­ti­nen­dis Sa­bi­no­rum sac­ris)⁶². К сча­стью, из одной слу­чай­ной замет­ки Варро­на⁶³ доста­точ­но пол­но выяс­ня­ет­ся насто­я­щий харак­тер зага­доч­ной кол­ле­гии. Из нее выхо­дит, что Тиции, подоб­но авгу­рам, зани­ма­лись наблюде­ни­я­ми поле­та птиц (augu­ria). К этой обя­зан­но­сти их под­хо­дит и имя ti­tius, кото­рое, наравне с име­нем Ti­tus, про­из­во­дит­ся от tueor, или интен­сив­ной фор­мы tui­to. Суф­фикс ius слу­жит зна­ком дей­ст­ву­ю­ще­го лица (no­men agen­tis), напри­мер, gen-ius, lud-ius, soc-ius, lus­cin-ius. Эти «наблюда­те­ли» были осо­бен­ным видом авгу­ров⁶⁴. Им было пору­че­но сохра­не­ние «сабин­ских» sac­ra. По с.114 ост­ро­ум­но­му тол­ко­ва­нию Момм­зе­на⁶⁵, у при­го­род­ной общи­ны, так назы­вае­мой сабин­ской или Таци­е­вой, неко­гда были свои отдель­ные авгу­ры, свой порядок авспи­ций (Aus­pi­cie­nordnung). Чтобы не мешать счаст­ли­во­му про­дол­же­нию этих авспи­ций, при сли­я­нии общин оста­ви­ли авгур­скую кол­ле­гию Тици­ев, с тем чтобы они забо­ти­лись о сохра­не­нии и воз­об­нов­ле­нии ста­рых сабин­ских авспи­ций и инав­гу­ра­ций. Со вре­ме­нем все более изгла­жи­ва­лись, преж­ние осо­бен­но­сти Таци­ев, и отдель­ные sac­ra их со вре­ме­нем теря­ли свое зна­че­ние. Так объ­яс­ня­ет­ся и стран­ное без­дей­ст­вие кол­ле­гии Тици­ев⁶⁶.

с.115 Итак, мы пола­га­ем, что Ti­tus Ta­tius, «наблюда­тель Таци­ев», вымыш­лен­ный эпо­ним или леген­дар­ный царь-осно­ва­тель авгу­ров, толь­ко не обще­рим­ской кол­ле­гии, а осо­бых авгу­ров Саби­нян или Таци­ев, кол­ле­гии Тици­ев. Весь образ его и имя и дея­ния при­ду­ма­ны для этио­ло­ги­че­ско­го объ­яс­не­ния раз­ных имев­ших­ся нали­цо фак­тов, отно­ся­щих­ся к слу­жеб­ной обста­нов­ке авгу­ров, но не обще­рим­ской кол­ле­гии, а быв­шей отдель­ной авгур­ской кол­ле­гии при­го­род­но­го посе­ле­ния, за кото­рой уста­но­ви­лось имя So­da­les Ti­tii. Неда­ром этио­ло­ги­че­ские момен­ты, из кото­рых состав­ле­на корот­кая био­гра­фия мни­мо­го царя, более или менее ясно отно­сят­ся к свя­щен­ным мест­но­стям, когда-то лежав­шим вне пре­де­лов ста­ро­го горо­да, как то Капи­то­лий, свя­щен­ная доро­га и Авен­тин. К ста­рой жре­че­ской леген­де, пер­во­му слою пре­да­ния, при­ба­ви­лась, вто­рым сло­ем, исто­ри­че­ская леген­да, в кото­рой рису­ет­ся кар­ти­на пере­се­ле­ния сабин­ско­го царя с его наро­дом в Рим. Сопра­ви­те­лем Рому­ла он сде­лан, веро­ят­но, пото­му, что по мне­нию пер­во­го соста­ви­те­ля цар­ской исто­рии учреж­де­ние трех триб про­изо­шло одно­вре­мен­но, на пер­вых порах суще­ст­во­ва­ния рим­ско­го государ­ства. Как осно­ва­ние пала­тин­ско­го горо­да по необ­хо­ди­мо­сти совер­ши­лось inau­gu­ra­to, а поэто­му пер­во­го царя и осно­ва­те­ля, Рому­ла, объ­яви­ли пер­вым рим­ским авгу­ром, так наобо­рот, из необ­хо­ди­мо­сти осо­бен­ной инав­гу­ра­ции «сабин­ско­го» посе­ле­ния, при самом же осно­ва­нии, выве­ли заклю­че­ние, что осно­ва­те­лем при­го­род­но­го посе­ле­ния был пер­вый авгур таци­ев или саби­нян, Тит Таций.