СПб. Типография Балашева и Ко, 1896.
Извлечено из Журнала Министерства Народного Просвещения за 1894—1896 гг.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
с.115
Со времен Швеглера в литературе не было ни одной попытки к новому обстоятельному разбору легенды о Нуме Помпилии. В общем же вопрос о происхождении образа этого царя-жреца затронут в двух исследованиях, о которых нам придется поговорить прежде, чем заняться взглядом самого Швеглера. Первым завел речь о Нуме известный автор «Римской истории», Ине1. В одном докладе, читанном на съезде германских филологов и педагогов в Цюрихе, он изложил совершенно своеобразное мнение о характере римской царской власти. Какова была царская власть, об этом обыкновенно судят по двоякого рода данным. Первый источник — традиционная история царей; во вторых, для пополнения картины принимаются в соображение с.116 компетенции и атрибуты верховных республиканских магистратов, заменивших прежних царских правителей Рима. Источником для общегосударственных дел служат власти диктатора и консулов, а для жреческих или духовных обязанностей царей — компетенции «царя-жертвоприносителя» (rex sacrorum или sacrificulus). Если не считать тех особенных забот и мероприятий семи царей, которые были направлены к установлению основ государственного и городского быта, другими словами, — к основанию Рима, то правильная деятельность царей, описываемая традиционной историей, вполне совпадает с деятельностью приведенных республиканских магистратов. Подобно диктатору и консулам они заведуют военным делом, объявляют войны и предводительствуют войском. Во время мира они совещаются с сенатом, созывают народные собрания, правят судом и законодательством. С точки зрения государственного права, царская власть Нумы ничем не отличается от власти других царей. Никто из древних писателей, описывавших и восхвалявших мирный характер его царствования, не думал отказывать ему в полном законном праве вести такие же войны, как вели их все остальные цари. В том-то именно состояла особенная слава этого царя-миротворца, что он сам добровольно воздерживался от всяких войн, усмиряя народы, враждебные Риму. Миролюбивое царствование Нумы единогласно признавалось редким исключением из общего характера царского периода. По взгляду Ине, мирное жреческое правление Нумы Помпилия представляет собою нормальную картину правления царей, властвовавшим в Риме, в продолжение, может быть, многих поколений. Римское государство, по мнению автора, образовалось из соединения родов (gentes); единственным соединяющим звеном между родами служила общая религия. Следовательно, религия была важнейшей, если не единственной основой древнейшего государства, а главою такого государства не мог быть никто другой, как жрец. Традиционная история царей тем, будто бы, грешила против «законов истории», что в начале списка царей ею поставлен Ромул, а не Нума, которому по справедливости принадлежало первое место. Из этих первых аксиом Ине выводит дальнейшие заключения. К духовному сану римских царей не подходили ни судебные, ни, конечно, военные обязанности. Вследствие этого исполнение первых возлагалось на duumviri perduellionis, а последних на magistri populi. Духовное царство держалось долгое время, пока основою государства еще продолжало служить родовое с.117 начало. Древний строй римского государства однако вполне изменился в период Тарквиниев, благодаря водворению в Риме чужеземной династии и присоединению к общине плебеев. Царская власть вследствие этого переворота утратила прежний исключительно духовный характер; к духовной власти присоединилась судебная и военная. Ине резюмирует (на стр. 60) свое мнение таким образом: «Римское царство было жречество, и только жречество. Описываемое в предании царство, состоявшее из трех обязанностей, было чуждо Риму, за исключением совсем непродолжительного переходного времени в самом конце царского периода». Только при признании факта долговременного духовного царства, по мнению автора, возможно понять, как развилась наиболее отличительная черта в характере римлян — глубокое уважение к отечественной религии.
Догадка Ине страдает самым крупным недостатком, каким только может страдать научная догадка: она совершенно не нужна. Римское благочестие (religio) не нуждается в особом историческом объяснении; оно, по-видимому, ничем существенным не отличалось от степени религиозности других италийских племен, например, умбрийского. Кроме италийцев, существовала и существует поныне масса языческих народов, не менее преданных своим верованиям, чем римляне, не управляемых однако царями-жрецами. Духовные государства вообще представляют редкие исключения и являются результатом совсем особенных, ненормальных условий, в которые попадала светская власть. Предположить подобную ненормальную форму государства в древнейшем Риме позволительно было бы только на основании вполне достоверных данных, между тем как, по собственному сознанию Ине, в наших двух источниках, традиционной истории царей и государственном праве республики, нет ни малейшего намека на отделение духовной компетенции верховных правителей Рима от судебной и военной. Даже царствование Нумы, как нами уже было сказано, только пример временного отказа от применения власти военачальника вследствие отсутствия необходимости воевать. Трудиться над историей римских царей — это значит строить догадки. Догадки однако должны руководиться одною из двух целей: или дополнением исторических данных, по необходимости неполных, или же разъяснением внутренней связи между этими данными, часто затемняемой неудовлетворительными толкованиями и учеными домыслами древних авторов. Догадка Ине не исходит вовсе из традиционных данных, а следовательно и не с.118 добивается дополнения или интерпретации традиционного материала, а построена целиком на произвольных исторических законах. Единственная точка соприкосновения его теории с традицией — миротворный и жреческий характер царствования Нумы, не допускающий однако такого произвольного обобщения, какому его подвергает Ине. Что касается генетического объяснения традиции о других царях, то оно от его теории не только ничего не выигрывает, но напротив, затрудняется еще более, так как Ине не указал, да и невозможно ему было указать, какими неведомыми путями из типа мирных духовных царей могли произойти царские образы, подобные Ромулу или Туллу Гостилию.
С теорией Ине как по общему духу, так и в некоторых важных частностях сходится мнение
с.120 Новая догадка о хронологии Нумы заставила проф. Нетушила не только стать в резкую противоположность к древнему преданию, но и вполне игнорировать всю древнюю и современную критику. Римским писателям в более позднее время уже была известна несообразность пифагореизма Нумы с хронологией Пифагора, прибывшего в Италию около полутораста лет после смерти Нумы. В современной литературе до проф. Нетушила странное известие древнейшей римской летописи не находило, кажется, ни единого сторонника. Зато оно подвергалось неоднократному опровержению; особенно же тщательному и убедительному разбору оно было подвергнуто Швеглером. Не удовольствовавшись одним опровержением, он выяснил и мотивы измышления. Некоторые верования и обряды римские, установление которых приписывалось Нуме, походили на пифагорейские правила. Причина этого сходства, по справедливому замечанию Швеглера (
По его мнению, летописцы не ошиблись в хронологии Пифагора на полтораста лет, но изменили хронологию Нумы Помпилия на два с половиною столетия. С такой вольностью при этом отнеслись не к какой-нибудь мифической личности, а к хорошо известному будто бы деятелю вполне исторических времен, первой половины пятого столетия. Совершить такой подлог, наверное, было бы значительно труднее, чем это думается проф. Нетушилу. Если б исторический Нума действительно своей реформаторской деятельностью был прямой предшественник децемвиров, то имя его, без сомнения, упоминалось бы в подлинных документах помимо летописи. Предполагаемая метаморфоза исторического Нумы была бы, по крайней мере, столь же трудна, как, например, превращение Мания Курия Дентата в завоевателя Альбы Лонги или Камилла в первого основателя Рима. Перенеся Нуму в восьмое столетие на место второго царя, римские летописцы не только спутали бы всю установленную хронологию римской истории, но, кроме того, как раз допустили бы ту оплошность, в возможность которой отказывается верить проф. Нетушил, то есть, позволили бы себе утверждать, что пифагореец Нума жил за полтораста лет до Пифагора.
Если даже считать не существующими все затруднения, с которыми должно было бы встречаться перенесение исторического Нумы с.122 Помпилия в царский период, то все-таки оставался бы последний, особенно трудный вопрос, кем и для какой цели был совершен такой необыкновенно смелый подлог. Проф. Нетушил, отвечая и на это, считает виновными понтифексов, первых официальных анналистов Рима. В интересах этих жрецов, при каком-то благоприятном стечении обстоятельств отобравших у rex sacrorum верховное управление духовными делами, будто бы было «затемнить как можно более первоначальную историю царей-жертвоприносителей и в особенности их историческую связь с древними национальными царями; в их интересах лежало отделаться от столь громкого имени царя сакрификула, как имя Нумы Помпилия, перенесением его в разряд древнейших царей». Если мы верно поняли эту мысль, то понтифексы перенесли знаменитого rex sacrorum из летописи пятого столетия в среду «царских богатырей мифической древности», надеясь через это умалить историческую славу как царей-жертвоприносителей вообще, так в особенности знаменитейшего из них, Нумы Помпилия. Может быть, в глазах критика девятнадцатого столетия, привыкшего видеть в древнейших царях Рима мифические личности, лишенные всяких прав на фактическое существование, в глазах, повторяем, такого критика изображение исторического деятеля царем древнейшего мифического времени представляет собою умаление исторического значения. Для римлянина же, понятно, роль прямого преемника Ромула и основателя римского культа заключала в себе не унижение исторической личности, а громадное увеличение ее славы. Итак, понтифексы, если они желали своим подлогом уменьшить славу ненавистного им рекса, то избрали, надо признаться, самое неподходящее, даже совсем неразумное средство. Вместо того, чтобы увековечить имя Нумы, им следовало бы просто уничтожить и вычеркнуть его как из летописи, так и из всех официальных документов. Вместо того, чтобы представить такое, вполне неудовлетворительное, объяснение, мы на месте проф. Нетушила предпочли бы отказаться от мысли о перенесении даты Нумы Помпилия. Если оставить этого царя на своем традиционном месте, догадка о властвовании над Римом «духовных царей» в период, предшествовавший водворению республики, правда, оставалась бы без тени удостоверения из традиции. Зато не оказывалось бы нужным весьма неудобное переиначивание всех традиционных известий о характере царской власти Тарквиниев и Сервия Туллия. Отказ от веры с.123 в «духовных царей» ничего кроме пользы не принесет; он приведет к новому рассмотрению вопроса о происхождении должности царя-жертвоприносителя. Проф. Нетушилу, без сомнения, можно поставить в заслугу, что он поднял этот вопрос и связал с образом Нумы Помпилия; к сожалению, счастливые мысли его теряются за целым рядом гипотез, с которыми невозможно согласиться.
Из разбора мнений Ине и Нетушила мы выводим заключение, что легенда о Нуме Помпилии после Швеглера не получила нового и лучшего освещения. Приходится вернуться ко взглядам Швеглера, не потерявшим своего значения, несмотря на то, что прошло более сорока лет с первого их появления в свет. Нельзя поэтому не назвать в своем роде неправильностью, что ни Ине, ни Нетушил ни одним словом не упоминали о Швеглере, хотя сочинение его служит краеугольным камнем исследования древнейшей истории Рима. Спешим восполнить этот пробел, а затем только приступим к изложению своих собственных результатов.
Взгляд Швеглера на Нуму Помпилия находится в известной зависимости от его взгляда на Ромула. Второй римский царь, по его мнению, лишь служил дополнением первого. При искусственной конструкции первоначальной истории Рима исходили из мысли, что первое устройство римского государства было личным делом одного царя. К нему, думали, восходили все важнейшие стороны государственной жизни, главные политические учреждения, военное дело и государственное богослужение. Военное дело, однако, и богослужение — вещи столь разнородные и требующие таких различных особенностей характера, что приписать одному лицу начало того и другого дела должно было показаться рискованным. Поэтому автор мифа предпочел разделить основание римского государства между двумя воображаемыми царями, из которых один, основатель государства в политическом и военном отношении, был представлен царем воинственным. Другой же, учредитель богослужения, миролюбивым царем, идеалом благочестия и набожности, любимцем и наперсником богов. Личность Нумы Помпилия носит на себе все признаки отвлеченной конструкции. Он существует и царствует исключительно для того, чтобы положить начало римскому богослужению, как будто не он был, а были разные религиозные учреждения, нуждавшиеся в личном учредителе. Мифический, вымышленный характер Нумы, по мнению Швеглера, с.124 сказывается не только в бесцветной отвлеченности личного его образа, лишенного всяких индивидуальных черт, но и в невероятном рассказе о ненарушении мира за все продолжение долгого его царствования. Прямо к области мифологии, на взгляд Швеглера, относится сочетание Нумы с богиней Эгерией.
Объяснение Швеглера, без сомнения, отличается большой ясностью и простотою. Тем не менее невозможно согласиться с ним без значительных оговорок. Образ Нумы как основателя римского богослужения, по этому объяснению, создан этиологией для дополнения Ромула как первооснователя политического и военного быта. Сам Швеглер, между тем, как мы видели, сознавал, что образ Ромула, как основателя государства, не соответствовал первоначальному облику героя, и что за образом основателя ясно виднеются черты другого образа, мифической личности, находившейся в близких отношениях к культу Луперка. Мы постарались развить эту мысль и доказать, что в древнейшем слое предания роль Ромула и Рема ограничивалась основанием коллегии луперков и совершаемого ею священнодействия. К древнейшей жреческой легенде прибавилась другая, в которой тот же Ромул изображен уже основателем города и государства. Итак, если легенда о Нуме действительно, как думал Швеглер, с самого начала предназначалась для дополнения сказания о Ромуле, то ее должно отнести не к первоначальной форме сказания, а к последующей исторической переработке. В легенде, между тем, по признанию Швеглера, есть мифические черты, свидетельствующие о более древнем времени происхождения, например, рассказ об Эгерии, и трудно объяснимые из одного лжеисторического домысла. Кроме этого против Швеглера напрашивается еще другое возражение. Первый автор легенды, по предположению Швеглера, исходил из мысли, что устройство всего римского богослужения было личное дело одного царя, и поэтому начертил образ такого царя-учредителя римской религии. Если, однако, рассмотреть все предание, относящееся к началам римского государственного культа, то определение Нумы, предложенное Швеглером, окажется слишком широким. В устройстве культа участвовали также все остальные цари. Мы не говорим об основании святынь, как то Юпитера Статора и других палатинских храмов Ромулом, поклонения Термину и других «сабинских» культов Тацием, святыни Павора и Паллора Туллом Гостилием, храмов Фортуны Сервием Туллием, с.125 капитолийского храма Тарквинием. Важнее то, что целый ряд главных органов римского богослужения берет свое начало не от Нумы, а от других царей. Так, Ромул и Рем учредили коллегию братьев-луперков, арвалов и авгуров, Тит Таций тициев, Тулл Гостилий квиринальских салиев, Анк Марций фециалов, Тарквиний Гордый хранителей сибиллинских книг (duumviri sacris faciundis). Правда, что другие летописные редакции колеблются относительно некоторых из духовных коллегий, приписывая учреждение, например, авгуров и фециалов Нуме Помпилию, а не Ромулу и Анку Марцию, в чем видно стремление как можно более расширить участие Нумы в устройстве государственного культа. Во всяком случае, данные, нами приведенные, позволяют с достаточной точностью утверждать, что Нума Помпилий — основатель хотя важнейшей части богослужения, но далеко не всего. У первого автора легенды о Нуме Помпилии, следовательно, и не могла быть та широкая мысль, которую ему приписывал Швеглер. Если бы, другими словами, эта царская личность была задумана с целью произвести от нее римское богослужение, мы вправе были бы ожидать более последовательного проведения мысли. Ограничивая традиционную деятельность Нумы точнее известным числом нововведений особенно важных для государственного культа, мы приходим и к более точной постановке вопроса. Задачей нашей будет выяснить, почему именно Нуме Помпилию в предании приписано, в сравнении с другими царями, особенно обширная и важная деятельность по первому устройству богослужения. Рассматривая по частям приписываемые ему специальные сакральные нововведения, мы должны стараться в точности определить сферу этой деятельности. Последняя, должно полагать, относилась к такой важной части богослужения, что из этого могло развиться в более поздних обработках летописи понятие о Нуме как об общем основателе римской религии. По поводу легенд о Ромуле и Реме, а также и о Тите Тации, нами была высказана мысль, что легенды эти в древнейшей форме находились в тесной связи с преданиями известных духовных коллегий и что в первом виде образы этих царей представляли собой мифических учредителей коллегий. Лишь в обработке первого анналиста они превратились в основателей города и государства. Образ Нумы, третьего царя-основателя Рима, на себе носит такие явные признаки типического жреца-учредителя, что мы вполне вправе, для опыта, предположить однородное его происхождение из с.126 этиологии одной особенно важной духовной коллегии и священной ее обстановки. Наше внимание поэтому должно быть направлено на точное определение отдельных этиологических черт легенды и на возможную связь их с этиологией жреческих органов римского государственного культа.
Если не считать тех духовных коллегий и жречеств, основание которых обыкновенно приписывалось другим царям, а Нуме Помпилию только у единичных и поздних представителей анналистики, то к нему единогласно возводилось начало понтифексов и трех фламинов. Не так согласны римские авторы относительно весталок, хотя мнение о назначении первых весталок Нумою было самое ходячее и, кажется, единогласно принятое всеми анналистами5. В противоположность к выборному началу (cooptatio), господствовавшему во всех жреческих коллегиях, весталки и фламины выбирались старшим понтифексом (pontifex capit flaminem, virginem Vestalem). Выбирая и назначая этих жрецов и жриц, Нума, таким образом, в сущности в первый раз исполнил одну служебную обязанность старшего понтифекса. Известно, что весталки вообще находились под особым ведением и попечением понтифекса и считались как бы его служительницами. Близкие отношения верховных римских жрецов к культу Весты как нельзя яснее выражаются принятием в позднейшее время титула pontifices Vestae. Подчинены понтифексу были также фламины; вместе с rex sacrorum они состояли членами более широкого состава коллегии понтифексов. Учреждение этих жречеств Нумой поэтому является простым последствием или заключением из основного факта основания этим же царем коллегии понтифексов. Нетрудно показать, что и почти все другие деяния царя группируются около той же коллегии и ее специальных обязанностей: 1) Нума построил дом, в котором и жил, принося жертвы и наставляя в нем вновь назначаемых жрецов и вводя их в исполнение вверенных им обязанностей6. Этот дом, так называемая regia, с.127 впоследствии служил официальным помещением главы понтифексов, в нем собиралась коллегия и получали наставления вновь назначаемые жрецы. 2) В регии хранился духовный архив понтифексов (libri pontificii): список членов коллегии (album), протоколы о совершении священных действий (acta), комментарии, содержание которых составляли формуляры молитв, инструкции для совершения обрядов и разные ритуальные предписания. Далее, в состав архива входили решения прежних понтифексов (decreta, responsa pontificum), затем календарь (fasti) и летописи (annales maximi), наконец, древнейшие законы «царей» (leges regiae), относившиеся главным образом к сакральному праву. Из этих отделов священных книг понтифексов album, acta и annales maximi, необходимо, начинались с более позднейших времен, весь остальной состав понтификального архива, по преданию, был составлен или начат Нумой Помпилием. Его авторству приписывали индигитаменты, то есть, наставления, каким божествам следовало молиться при каждой данной житейской потребности и какими словами; далее все вообще молитвы предписанные для торжественных государственных священнодействий и жертвоприношений, для обсекраций, девоций и дедикаций и других случаев, когда обрядовые слова подсказывались магистратам и другим молящимся лицам понтифексом. Нуме Помпилию первому приписывалось и сочинение инструкций жрецам о видах, временах и местах всякого рода жертвоприношений. Вся эта наука понтифексов, по преданию, восходила к комментариям Нумы Помпилия. 3) Понтифексы, как известно, были древнейшими правоведами и юрисконсультами Рима. Юрисдикция их, по всей вероятности, развилась из полномочия определять права богов и наблюдать за ненарушением их со стороны людей. Древнейшими источниками сакрального права были leges regiae, а далее решения понтифексов. Сакральное право имело свое начало в решениях и законодательной деятельности Нумы. 4) Одна очень важная обязанность понтифексов заключалась в ежегодном или ежемесячном составлении календаря. Нума в этом деле опять является первым предшественником понтифексов, в первый раз определив dies fasti и nefasti и установив порядок високосного года. 5) Если в какой-нибудь dies nefastus совершалось государственное или общественное дело, а за это могли разгневаться боги, то считалось необходимым очищение (piaculum), а если гнев богов уже обнаружился каким-нибудь сверхъестественным явлением с.128 (prodigium), в особенности молнией, то совершалась так называемая procuratio. Молния делалась безвредной тем, что хоронили ее на том месте, куда она ударила. Наставление о том, каким образом производить обезвреживание продигий и наблюдение за правильным его совершением, было делом понтифексов. Наука прокураций молний была открыта Нумою, о чем повествует одно старинное сказание. По совету Эгерии он словил двух лесных богов, Пика и Фавна, напоив их вином, и через них от Юпитера узнал тайну, как очищать молнии, не прибегая к приношению людей в жертву. Очищением молний и других продигий с тех пор руководили понтифексы, по примеру и наставлению Нумы. 6) В числе очистительных обрядов, соблюдаемых понтифексами и их служительницами, весталками, занимало видное место окропление святой водой. Оно было принято при всякого рода освящениях (consecrationes) и при люстрации домов, храмов и целых городов (ср. Марквардта St. V. 3, 248). Кропило (aspergillum) поэтому было одним из важнейших атрибутов понтифексов. Не всякая, конечно, вода годилась для обряда. Правила о святой воде, установленные для весталок, относились, без сомнения, и к понтифексам. Требовалось, чтобы вода была текучая (aqua iugis), только не водопроводная, а речная или, еще лучше, ключевая7. Римские весталки ежедневно брали воду из источников Эгерии и Камен, назначенных для этой цели Нумой Помпилием8. Этот источник находился в долине Эгерии (vallis Egeriae), за воротами porta Capena. В том же месте находилась и священная роща Камен (lucus Camenarum), также богатая родниками, вода которых славилась особенной чистотою9. Вода из священных ключей применялась к разным видам очищения: она исцеляла болезни, ею освящались также и уста пророчествующего человека. Так, Пик и Фавн, например, перед пророчеством своим Нуме Помпилию предварительно пили из с.129 одного ключа у Авентина. Выпиванием святой очистительной воды достигалась та же цель, как, например, жеванием лавровых листьев, тоже распространенного очистительного средства, дельфийскими пророчицами. Вслед за этим приписывали известным ключам способность сообщения пророческого дара. Божественные нимфы-покровительницы священных ключей Рима, как, например, Ютурна, Кармента и Камены, являются богинями то врачевания, то пророчества или поэзии и сближались с греческими музами. К числу этих ключевых богинь должно присоединить и Эгерию. Особенная очистительная сила ее воды, приведшая к специальному употреблению последней для обрядовых очищений в культе Весты, с другой стороны служила поводом изображать самую богиню пророчицею. Освящение ключа Эгерии, по преданию, было делом Нумы Помпилия. Ради этиологии один из первых анналистов, если не самый первый, вздумал объяснить эту особенную заботу Нумы о священном источнике Эгерии романтическим рассказом о тайных связях царя с богинею. В этом месте они будто бы имели свои тайные свидания, в память которых царь и посвятил всю местность Эгерии и приближенным к ней Каменам. Эгерия ему на тайных встречах давала пророческие советы относительно новых законов и других мер управления. Автор этого сказания, как уже заметил Швеглер (
Историческая роль Нумы, чтобы резюмировать наши выводы, сводится таким образом к учреждению коллегии понтифексов и связанных с ними жречеств и к первому устройству с.131 специальной служебной обстановки коллегии. Если римская анналистика и археология склонялись к распространению организаторской роли царя на все богослужение, особенно на такие части, о которых не имелось никаких преданий, то вспомним, что распорядительная деятельность понтифексов соприкасалось более или менее со всеми сторонами государственного культа. Вероятно, старший понтифекс не с самого начала играл ту роль верховного правителя богослужения, которую он исполнял впоследствии, но зачатки такой власти коренились уже в древности. Образ легендарного учредителя и прототипа понтифексов в дальнейшем развитии своем естественно превратился в образ первого распорядителя, если не всего, то по крайней мере важнейшей части богослужения. Последовательным развитием этой роли и прибавлением необходимейших личных данных ограничивалась вся обработка легенды о Нуме Помпилии со стороны как первого, так и остальных анналистов. Мы говорили о том, как образовался, на наш взгляд, рассказ о дружбе или супружестве Эгерии. Что касается других собственно биографических черт, то имя отца, Pompo, очевидно, извлечено из имени Pompilius. Сабинская национальность нашего героя основана на том соображении анналиста, что согласно договорной равноправности двух соединенных народов в царствовании чередовались римлянин с сабинянином12. Этот порядок кончается воцарением Тарквиния, уроженца этрусского города Tarquinii. Наконец, фантазия римских генеалогов снабдила благочестивого царя четырьмя сыновьями, мнимыми родоначальниками четырех патрицианских родов. Обычные войны, которыми наполнялись страницы внешней истории других царствований, отсутствуют в истории Нумы Помпилия, вероятно, по причине, указанной Швеглером. Кровавое дело летописцу, вероятно, казалось непримиримым с общим духом управления царя, поглощенного заботами об устройстве основ религии.
Итак, на вопрос, откуда произошла легенда о Нуме Помпилии, мы не затруднились бы ответить, что она коренилась в предании с.132 понтифексов о своих началах. Из приписываемых этому царю деяний большинство специально относится к кругу служебных обязанностей этих жрецов. Положив начало их деятельности, Нума Помпилий является легендарным основателем и прототипом понтифексов. В подкрепление этого мы могли бы указать на свидетельство некоторых авторов, прямо заявляющих, что Нума Помпилий исправлял должность старшего понтифекса13. Но ближе всматриваясь в эти показания, мы должны сознаться в их недоказательности. Авторы, о которых мы говорили, писали в эпоху императоров. Исторической науке республиканского периода, по-видимому, совершенно был неизвестен понтификат Нумы Помпилия. Особенно важно свидетельство Ливия (1, 20, 1). Он согласен, что Нума лично исполнял обязанности жреца, но сравнивает последние с деятельностью не понтифекса, а фламина Юпитера14. На должность же понтифекса царь, по свидетельству того же Ливия (1, 20, 5), определил одного патриция, Нуму Марция. Мы имеем, следовательно, полное основание утверждать, что по подлинному летописному преданию первым понтифексом был не Нума Помпилий. Показание о понтификате царя, без сомнения, возникло не ранее эпохи императоров. Оно находится в связи с присоединением должности старшего понтифекса к императорской, начиная с Августа. Соединение понтификата с монаршей властью сделалось столь обычным, что желательно было иметь исторический прецедент, который легко нашелся в лице Нумы Помпилия.
В летописном предании, лучшим представителем которого считается Ливий, основание коллегии понтифексов приписывалось царю Нуме Помпилию, первым понтифексом же признавался Нума Марций15. С первого взгляда бросается нам в глаза соименность с.133 понтифекса с царем. Совпадение имени Numa у двух мифических лиц, связанных с началом понтифексов, тем замечательнее, что это имя никогда более ни у кого не встречается. Очевидно, это не было имя в обыкновенном смысле, то есть одно из употребительных имен в роде Gaius, Marcus, Publius, Lucius и т. д. В виду совершенно единичного употребления, притом для наименования бесспорно вымышленных мифических личностей, невольно является мысль, что имя Нума принадлежит к числу таких искусственно придуманных имен в роде Romulus, Remus, Fertor и т. д. Что имя это имело известное значение, это можно заключить из параллельного употребления его для двух личностей, одинаково связанных с мифическим началом коллегии понтифексов. Если даже допустить, что имя Нумы Марция простое подражание Нуме Помпилию, все-таки остается вопрос о значении последнего имени. Необходимо однако принять в соображение и другую возможность, что причина соименности заключается в одинаковой сфере, из которой возникло представление об этих двух мифических личностях. Сфера эта была этиология, воображаемая первоначальная история коллегии понтифексов. От разбора значения двух мифических имен Numa Pompilius и Numa Marcius не может уклониться ни один полный и правильно веденный разбор легенды о втором римском царе. Внимание наше должно остановиться на вопросе, почему в начале воображаемой первоистории понтифексов стоят два лица, одинаково называемые Numa, но отличаемые друг от друга различным дополнением: Pompilius и Marcius. Ответа мы вправе искать в специальных условиях коллегии понтифексов и их службы.
с.134 Легенда о Нуме Помпилии, по всему вероятию, коренилась в довольно глубокой древности. Всякая попытка освещения первой генетической подкладки легенды неизбежно затрудняется одним важным обстоятельством, мраком, царящим над историческим развитием компетенции понтифексов. У всех, кажется, знатоков римских сакральных древностей установилось общее убеждение, что необыкновенно широкая и разносторонняя деятельность понтифексов не существовала с самого начала, а развилась из более ограниченной и точно определенной компетенции. На это указывает самое название жрецов, явно свидетельствующее, что понтифексы (от facere) сначала и «делали» какое-то особенное дело. Догадки о первоначальной компетенции понтифексов поэтому более или менее все привязываются к этому загадочному титулу. С первого взгляда он не представляет никакой загадки. Pontifex — это тот, qui pontem facit. Большинство римских ученых удовлетворялось этой этимологией, предполагая, что «делателями моста» понтифексы были названы потому, что в старину построили и поправляли древнейший мост на Тибре, pons Sublicius. На вопрос, какое дело жрецам до постройки моста, отвечали указанием на известные жертвы, приносимые на этом мосту, который поэтому и считался одним из священных мест. Глагол facere обозначал между прочим также «приносить жертву». У Плутарха (Нум. 9) встречаем, согласно этому, объяснение слова pontifex от приношения жертв на мосту (in ponte или ponte facere). Но понтифексы приносили жертвы или руководили жертвоприношениями, помимо моста, еще в сотнях других мест. В числе их жертвы на мосту играли очень невидную роль, и вполне непонятно, как из этого скромного дела могла развиться громадная компетенция понтифексов. Невозможность придать производству от pons какой-нибудь разумный смысл заставила знаменитого понтифекса Кв. Муция Сцеволу, глубочайшего знатока божественного права, совершенно от него отказаться и предложить новую этимологию a posse et facere, ut potifices (Варр. l. l. 5, 83), то есть, властные (potes) приносить жертвы (facere)16. В новейшей литературе с.135 явились новые попытки осмысления ходячей этимологии. Так, Моммзен (
Все эти попытки отгадать первоначальную функцию понтифексов не особенно убедительны. Позволительно a priori утверждать, с.136 что специальное дело коллегии, в чем бы оно ни состояло, необходимо должно было удовлетворять трем условиям. Во-первых, как уже было сказано, это было точно определенное дело, и при этом достаточно важное для государства; иначе трудно понять, к чему для исполнения его содержалась целая коллегия. Во-вторых, оно близко касалось религии; не то эта коллегия не состояла бы из жрецов. Наконец, дело, несмотря на первоначальную ограниченность, носило в себе зародыш будущего развития той разносторонней власти, которой понтифексы обладали в исторический период. Постройка мостов или дорог, очевидно, дело светское, не религиозное, даже если ограничить строительное дело постройкою священных процессионных дорог, не говоря о том, что для такого маловажного дела едва ли стоило содержать духовную или даже светскую коллегию. Невозможно также будет, без натяжки, из подобного дела развить позднейшие важные функции понтифексов. Натянута, нам кажется, тоже мысль Моммзена о превращении бывших инженеров в составителей календаря. Одного знакомства с «тайнами мер и чисел» недостаточно, чтобы сблизить две столь разнородные отрасли техники. Итак, применение к слову pons гипотетичного значения «дорога» не более способствует определению первоначальной обязанности понтифексов, чем старое, положительно известное значение «мост». При таком, по-видимому, безвыходном положении проблемы, невольно возникает вопрос, не скрывается ли во всех этих дедукциях какая-нибудь ошибка. Или слово pontifex ничего общего с pons не имеет, или, что вероятнее, предложенная Куном этимология последнего слова неверна, несмотря на кажущуюся вероятность и на общее одобрение ее со стороны лингвистов. К счастью, решение нашего вопроса достижимо и помимо этимологии, или, вернее, давно уже достигнуто Моммзеном. Следует только признать первой функцией понтифексов ту, которая у Моммзена выставляется второй, а именно составление официального календаря.
Составление и ведение календаря требовало известного запаса специальных научных сведений, особенно астрономических. Как ни скудны были эти знания, они не могли быть у обыкновенных частных людей, не посвященных в научную традицию, которая хранилась и передавалась в римских коллегиях. Одна важнейшая часть редакционного дела, распределение дней fasti и nefasti, главным образом зависела от религиозных соображений, доступных с.137 одним жрецам. Редакция календаря притом было дело достаточной важности, чтобы доверить его специальным жрецам, обладающим необходимыми техническими познаниями. О важности календаря для государства не стоит распространяться; без правильного календаря немыслимо в античном мире существование порядочного государства. Из полномочий, необходимо связанных с составлением календаря, наконец, естественно могли развиться все главные стороны позднейшей компетенции понтифексов. Римский календарь заключал в себе целую программу государственного культа. Кому дано было право определять, какие дни годны для жертвоприношений, какому божеству и в каких местах, тому, во избежание несчастных для государства последствий, естественно было давать право следить также за строгим исполнением установленного порядка богослужения. Благодаря этому праву контроля над исполнением заключаемого в календаре расписания государственного культа, глава понтифексов со временем мог стать во главе духовного ведомства, как верховный его блюститель и распорядитель. От составителя календаря затем зависело определение годности отдельных дней для совершения юридических и общественных дел, посредством разделения дней на dies fasti и nefasti. Если в запретный день было совершено дело, а вследствие этого грозила немилость богов, необходимо было подвергать виновных очищению посредством умилостивительного обряда (piaculum), тем более что вина отдельного магистрата падала на все государство. Часто немилость богов обнаруживалась по неизвестному поводу: тогда нужно было точно угадать, в чем и перед каким божеством провинилось государство или его представители. Причины, почему известные дни считались nefasti, были довольно сложны и недоступны для профанов. Эти дни, например, совпадали с теми или другими люстрациями или жертвоприношениями подземным или же, наконец, они были посвящены известным божествам, которые по особенным причинам могли требовать строгого воздержания от всяких споров18. Чье дело было судить о причинах святости дня, тому и лучше всех было известно, какие божества в данных случаях имели право гневаться на римское государство и каким образом их следовало умилостивить и избавить тем всю общину от неизбежного бедствия. Итак, государство могло составителей календаря с.138 признавать компетентными судьями по всем вопросам божественного права (ius divinum), чем понтифексы и считались впоследствии. С другой стороны могло оттуда получить свое начало руководство приношениями умилостивительных жертв (piacula), предотвращением недобрых предзнаменований (procuratio prodigiorum), девоцией, консекрацией и другими обрядами, совершаемыми для умилостивления богов, когда римскому государству грозила немилость последних вследствие нарушения их прав со стороны того или другого магистрата.
Кроме этих двух важнейших сторон деятельности понтифексов, с обязанностью составления календаря связана еще третья, юридическая компетенция, о которой особенно обстоятельно рассуждает Моммзен. Позволяем себе целиком привести его рассуждение. Понтифексам, говорит он (
с.139 Предлагаемое Моммзеном производство всей власти понтифексов из компетенции составителей календаря, нам кажется, удовлетворяет всем условиям хорошей гипотезы. Мы остановились на ней, стараясь ее дополнить некоторыми своими соображениями, между прочим и потому, что она странным образом обратила на себя очень мало внимания в современной литературе. Составление и ведение календаря — дело достаточной важности, к тому же духовное, наконец, требующее довольно значительного запаса специальных сведений, астрономических и богословских. Одним словом, нет сомнения, что для правильного ведения такого дела вполне подобало иметь особую духовную коллегию, в которой впоследствии, совершенно естественным путем, как мы видели, сосредоточились главные отношения римского государства к национальным божествам. Если представить себе, что с самого начала коллегия была устроена для ведения календаря, тогда и невозможно, чтоб она когда-либо занималась постройкой или поправкой мостов или каких бы то ни было путей сообщения, как заключалось из этимологии титула pontifex. Этот щекотливый вопрос, понятно, нельзя пройти молчанием. Наука, как мы видели, за редкими исключениями остановилась на убеждении о необходимости выяснения этимологии слова pons, так как возможность, чтобы существовало другое, однозвучное слово иного производства, едва ли имеет малейшую вероятность. Одним из немногих современных ученых (чуть ли не единственным), упорно продолжающих защищать старое мнение о понтифексах-строителях мостов, был Г. Иордан. Резко отвергая возможность, чтобы когда-либо слово pons обозначало «путь», «дорогу», он предлагает другую этимологию и, нам кажется, вполне заслуживающую внимания. Pons Иордан (Topogr. 1, 1, 395) сближает с глаголом pendo, pendeo, предполагая, что италийцы с понятием моста соединяли представление о деревянном сооружении, висящем на сваях над водой, в противоположность, например, плотине или плавучему мосту (ratis). Что касается фонетической возможности, Иордан указывает на оскую форму ponttram Stafianam = pontem Stabianum. Двойная согласная tt оского слова действительно может быть объясняема ассимиляцией из dt, а латинское
Кроме вопроса о первоначальной обязанности понтифексов, в истории этой духовной коллегии обращает на себя внимание еще один вопрос, не менее интересный, и еще более затемненный. В каких первоначальных отношениях к понтифексам, спрашивается, находилась жреческая должность так называемого rex sacrorum? В виду значения этого вопроса для полного выяснения образа Нумы Помпилия, мы позволяем себе остановиться также и на нем, тем более, что этот вопрос даже не затрагивается и как будто не существует в современной литературе, между тем как необходимость постановки его вытекает из нескольких веских соображений. Rex sacrorum, как известно, подобно трем великим фламинам, принадлежал к коллегии понтифексов, а поэтому имена и того, и других значились в списках понтифексов (см. с.141 Марквардта стр. 243). От фламинов, однако, рекс отличался и приближался к собственным понтифексам тем, что деятельность его, как и последних, не ограничивалась никаким специальным культом. Далее, важно, что рекс мог быть заменяем понтифексом (Марквардт стр. 322), чего не бывало с фламинами; из этого выходит, что он считался коллегою понтифексов. Как коллега, он избирался понтифексами. Затем бросается в глаза, что рекс председательствовал вместо старшего понтифекса в двух народных собраниях (comitia calata), им же созываемых,
Все эти данные не только дают полное основание к постановке вопроса, в каких отношениях рекс находился к понтифексам, но из них получается уже вполне положительный ответ. Они характеризуют должность жреца не только принадлежавшего к числу понтифексов, но и стоявшего некогда во главе коллегии. Верховное место перешло от этого старого правителя к вновь возвысившейся должности старшего понтифекса, но осталось достаточное количество следов прежнего значения рекса. Причину этого перехода нетрудно угадать, если принять в соображение почти суеверное нерасположение римской господствующей аристократии к титулу рекс. Очень поучительно в этом отношении с.142 правило, по которому rex sacrorum лишен был права занимать хотя бы и самую неважную политическую должность. Опасаясь, с одной стороны, распространения власти носителя столь ненавистного титула, республиканцы с другой стороны, вероятно, из богобоязни, не осмеливались совсем прекратить жреческую должность, раз существовавшую. В результате тех и других соображений, вероятно, получилось принятое в неизвестное время решение оставить за рексом принадлежавшие ему в данное время права и почести правителя коллегии, поскольку они не имели политического значения, прочие же дела передать другому понтифексу, не носившему никакого предосудительного титула.
Наше предположение идет вразрез с ходячим мнением о происхождении титула rex sacrorum. Римские ученые уже держались мнения о переходе к этому жрецу титула и духовных функций бывших царей. Для примера приведем мнение Ливия (2, 2, 1): «затем, то есть, после устройства республики, позаботились также об устройстве духовных дел, а так как известные общественные жертвы (sacra publica) приносились до тех пор самими царями, то, чтобы не совсем отсутствовали цари, назначили царя-жертвоприносителя (rex sacrificulus). Это жречество подчинили старшему понтифексу, чтобы соединение власти с титулом никак не мешало свободе, о которой в то время заботились всего более». Древнее мнение, общепринятое в современной науке, формулируется у Марквардта (R. St.-V. 3, 240, 321) так: после уничтожения царской должности духовная компетенция царей перешла к двум лицам. Rex sacrorum получил, кроме прежнего титула царя, еще обязанность совершать по прежнему жертвы, до тех пор правильно приносимые царями, между тем как настоящая духовная власть перешла к старшему понтифексу, которому одному достались auspicium и imperium. Причина этого деления та, что не желали прекратить священнодействия, специально свойственные царям, а поэтому и оставили их за жрецом, называемым по прежнему царем. Против общепринятого мнения этого первым протестовал проф. Нетушил, о теории которого мы имели уже случай обстоятельно высказаться. В принципе, он не изменил старому мнению о связи должности рекса с царской. Ранее думали, что царская должность преобразовалась в жреческую, по проф. Нетушилу же оказывается, что уже прежние цари были собственно жрецами. Вместо того, чтобы подвергнуть господствующее мнение правильному критическому с.143 разбору, проф. Нетушил заменил его целым комплексом гипотез, из которых одна, как мы видели, неправдоподобнее другой. В сравнении с ними старая теория, несомненно, проще и все же гораздо вероятнее. Она опирается на две основы, на тожественность жертв, приносимых царями и рексом и на одинаковость титула обоих лиц. Правильная критика должна быть направлена на эти два факта, и в самом деле они крайне нуждаются в проверке. Мы не говорим о том, что по понятным причинам трудно, почти невозможно составить себе совершенно точное представление о духовных функциях царей. Главное то, что священнодействия рекса, если отнестись к ним немного внимательнее, вращались в такой сфере, которая решительно ничего общего не могла иметь со священнодействиями царя. Обратимся к рассмотрению отдельных случаев, когда жертвы приносились рексом.
В первое число каждого месяца один из младших понтифексов (pontifex minor) наблюдал небо и когда замечал нарождение луны, он докладывал об этом рексу. Последний тотчас созывал народное собрание на Капитолий к так называемой Curia Calabra и принеся жертву Юноне Люцине, богине-покровительнице рождений и нарождения луны, поручал понтифексу во всеуслышание провозгласить, сколько в том месяце дней будет от календ до нон. При возглашении употреблялись слова dies te quinque или septem calo Iuno Covella, то есть, «на пять (или семь) дней зову тебя Юнона Covella (разбухания)». Быть ли нонам пятого числа или седьмого, рекс сам решал по своим приметам, главным образом, по величине народившегося серпа лупы. В то же время супруга рекса, regina, в регии приносила жертву Янусу. В ноны каждого месяца рекс опять собирал народ на Капитолий и провозглашал, какие будут в течение месяца праздники. Затем он приносил жертву по случаю нон (sacra nonalia in arce). В idus же подходящая жертва (sacra idulia) приносится уже не рексом, а фламином Юпитера. В начале января, по случаю нового года, рекс приносил жертву Янусу. Наконец, он совершал очистительный обряд regifugium, подробности которого нам неизвестны, а после него раздавал понтифексам и другим жрецам очистительные средства (februa). Регифугии падали на
Возвращаемся к оставленному нами вопросу о происхождении образа Нумы Помпилия. Мы остановились на том выводе, что в нем следует признать мифическую личность, которая в первом виде легенды представлялась учредителем коллегии понтифексов и причастных ей жречеств. Деяния этого царя-учредителя сводились к положению начала главным служебным обязанностям понтифексов и священной обстановке коллегии. С одной стороны, он являлся, таким образом, прототипом понтифексов, с другой же, в наиболее достоверном предании ему противопоставляется другая мифическая личность, первого понтифекса, Нумы Марция. Мы задались вопросом, почему этиологической легенде могли понадобиться два прототипа и почему для обоих выбрали одинаковое искусственное имя Нума. Намекая на известное сходство, легенда, с другой стороны, различает Помпилия от понтифекса Марция. Результаты наших рассуждений по первоначальной истории понтифексов позволяют нам ответить на поставленные вопросы. Нума Марций представлялся родоначальником собственных понтифексов, а Нума Помпилий — прототипом отличаемых от понтифексов с.146 своим особенным титулом рексов. Мы отмечаем с удовольствием, что мнение наше о Нуме Помпилии совпадает с тезисом проф. Нетушила, также усматривающего в нем изображение рекса. Мы рады возможности присоединиться и к другому положению профессора, а именно, что центром жреческой деятельности Нумы Помпилия было составление календаря. Это дело оказалось, как мы видели, самой выдающейся обязанностью рекса по той простой причине, что редакция и публикование календаря было основным делом понтифексов, а рекс, в качестве древнейшего правителя коллегии, не мог не руководить именно этим главным делом коллегии. Разбирая искусственные имена мифических первопредставителей и учредителей некоторых других духовных коллегий, имена Фертора Резия, Ромула, Рема и Тита Тация, мы увидели, что имена эти выведены из той или другой важной или особенно бросавшейся в глаза стороны деятельности данной коллегии. Если применить этот опыт также к двум первопредставителям коллегии понтифексов, то после сказанного всего скорее можно ожидать, что и их имена относились к составлению календаря, первейшему делу понтифексов.
Древние этимологи сближали имя Numa Νομᾶς с греческим νόμος и латинским nummus, находя в нем намек или на законодательную деятельность царя, или на чеканку при нем первой монеты (ср. Швеглера
ПРИМЕЧАНИЯ
