Легенда о римских царях, ее происхождение и развитие

с.243

На век Тарк­ви­ни­ев совре­мен­ная нау­ка при­вык­ла смот­реть как на пери­од пере­хо­да от тем­ных мифи­че­ских вре­мен к веку, оза­ря­е­мо­му уже насто­я­щим све­том исто­рии. В про­ти­во­по­лож­ность к более или менее реши­тель­но­му отри­ца­нию пре­да­ний о пер­вых четы­рех царях — «мифи­че­ских», в рас­ска­зах о Тарк­ви­ни­ях при­зна­ет­ся извест­ное исто­ри­че­ское содер­жа­ние, близ­кое к истине. Тако­му взгляду, без сомне­ния, спо­соб­ст­ву­ет то, что цар­ст­во­ва­ние Тарк­ви­ни­ев, или по край­ней мере послед­не­го из них, непо­сред­ст­вен­но пред­ше­ст­ву­ет пер­во­му сто­ле­тию рес­пуб­ли­ки, исто­рия кото­ро­го нам извест­на уже из пра­виль­ных запи­сей совре­мен­ных лето­пис­цев. До этих пер­вых лето­пис­цев мог­ли еще дой­ти кое-какие досто­вер­ные вос­по­ми­на­ния об общем ходе собы­тий, неза­дол­го пред­ше­ст­во­вав­ших нача­лу рес­пуб­ли­ки. Что не все подроб­но­сти пре­да­ния о послед­них царях досто­вер­ны, даже боль­шая часть их или извра­ще­на, или пря­мо вымыш­ле­на, это неуди­ви­тель­но. Исто­ри­че­ское пре­да­ние пер­во­го сто­ле­тия рес­пуб­ли­ки так­же во мно­гих местах извра­ще­но вымыс­лом раз­но­го рода. Как по отно­ше­нию к послед­не­му пери­о­ду зада­ча кри­ти­ки заклю­ча­ет­ся в раз­бо­ре исто­ри­че­ских изве­стий и устра­не­нии из них неисто­ри­че­ской при­ме­си, точ­но так­же дело кри­ти­ки вос­ста­но­вить исто­ри­че­скую исти­ну о послед­них царях Рима посред­ст­вом раз­бо­ра пре­да­ния и выде­ле­ния из него как исто­ри­че­ских, так и неисто­ри­че­ских эле­мен­тов. Посмот­рим, как эта зада­ча выпол­ня­лась со вре­мен Нибу­ра.

Нибур¹ начи­на­ет свои рас­суж­де­ния с пока­за­ния рим­ских анна­ли­стов о син­хро­низ­ме Дема­ра­та с коринф­ским тира­ном Кип­се­лом. Пока­за­ние это на пер­вый взгляд может вну­шить веру в хро­но­ло­ги­че­скую точ­ность рим­ско­го пре­да­ния. На деле одна­ко ока­зы­ва­ет­ся, что заман­чи­вый син­хро­низм обу­слов­лен искус­ст­вен­ной с.244 хро­но­ло­ги­ей царей, уста­нов­лен­ной анна­ли­ста­ми. По вычис­ле­нию послед­них, Тарк­ви­ний Древ­ний цар­ст­во­вал 38, Сер­вий Тул­лий — 44, а Тарк­ви­ний Гор­дый — 25 лет, так что пер­вый Тарк­ви­ний, всту­пив­ший на пре­стол в 616 году до Р. Хр., дей­ст­ви­тель­но мог быть сыном изгнан­ни­ка, бежав­ше­го из Корин­фа во вре­мя Кип­се­ла, око­ло 660 года. Но тра­ди­ци­он­ные чис­ла цар­ст­во­ва­ний послед­них трех царей, слу­жа­щие осно­вою для это­го син­хро­низ­ма, оче­вид­но, не были еще извест­ны древ­ней­шим анна­ли­стам. Послед­ние счи­та­ли Тарк­ви­ния Гор­до­го сыном Древ­не­го², сле­до­ва­тель­но цар­ст­во­ва­ние трех царей, по их рас­че­там, про­дол­жа­лось гораздо более корот­кое вре­мя, чем по хро­но­ло­гии, при­ня­той впо­след­ст­вии рим­ской исто­рио­гра­фи­ей. Вполне воз­мож­но, что Фабий Пик­тор еще не руко­вод­ст­во­вал­ся эти­ми чис­ла­ми и на трех послед­них царей в общем отво­дил, напри­мер, не сто­ле­тие с неболь­шим, а пол­сто­ле­тия, так что Тарк­ви­ний Гор­дый вполне есте­ствен­но ока­зы­вал­ся сыном Древ­не­го; но тогда конеч­но Дема­рат не мог быть совре­мен­ни­ком Кип­се­ла. В Дема­ра­те Нибур усмат­ри­ва­ет героя гре­ко-ита­лий­ской леген­ды о введе­нии гре­че­ско­го алфа­ви­та в Ита­лию, подоб­но тому, как и введе­ние гре­че­ско­го искус­ства пред­став­ля­лось в лицах леген­дар­ных дея­те­лей Εὔχειρ и Εὔγραμ­μος, буд­то бы сопут­ст­во­вав­ших Дема­ра­ту из Корин­фа. с.245 При­уро­че­ние Дема­ра­та к Тарк­ви­ни­ям Нибур срав­ни­ва­ет с соче­та­ни­ем Пифа­го­ра и Нумы. Род Тарк­ви­ни­ев на самом деле ниче­го обще­го не имел ни с Гре­ци­ей, ни с Этру­ри­ей. Мни­мое этрус­ское про­ис­хож­де­ние Тарк­ви­ния глав­ным обра­зом осно­ва­но на сход­стве име­ни этрус­ско­го горо­да Tar­qui­nii. Из пока­за­ния рим­ских авто­ров об изгна­нии из Рима, вме­сте с послед­ним царем, цело­го рода Тарк­ви­ни­ев ясно вид­но, что это был про­сто один из пат­ри­ци­ан­ских родов Рима. Латин­ское про­ис­хож­де­ние царей Тарк­ви­ни­ев кро­ме того явст­ву­ет из ког­но­ме­на Pris­cus. так как Cas­ci или Pris­ci назы­вал­ся народ­ный эле­мент, кото­рый, в соеди­не­нии с лати­на­ми (Pris­ci La­ti­ni, то есть Pris­ci et La­ti­ni), состав­лял сово­куп­ность латин­ско­го пле­ме­ни. О латин­ском про­ис­хож­де­нии Тарк­ви­ния свиде­тель­ст­ву­ет так­же имя Ga­ia Cae­ci­lia супру­ги пер­во­го Тарк­ви­ния. Из того, что она же носит вто­рое, этрус­ское имя Ta­na­quil, нуж­но заклю­чить, что о тех же Тарк­ви­ни­ях суще­ст­во­ва­ла еще дру­гая, этрус­ская леген­да, кото­рая сме­ша­лась с пер­во­на­чаль­ной лати­но-рим­ской. Как рим­ско­го Сер­вия Тул­лия этрус­ские анна­ли­сты ото­жествля­ли с Мастар­ною, так, веро­ят­но, и Тарк­ви­ния соеди­ня­ли с этрус­ским геро­ем Тар­хо­ном. Сами рим­ляне не мог­ли не заме­тить, что вли­я­ние Этру­рии на куль­тур­ную и государ­ст­вен­ную жизнь древ­ней­ше­го Рима ска­зы­ва­лось во мно­гом. Это вли­я­ние мож­но толь­ко объ­яс­нить тем, что Рим или когда-то нахо­дил­ся под вла­ды­че­ст­вом этрус­ков, или был этрус­ской коло­ни­ей, может быть осно­ван­ной горо­дом Церою. Созна­ние или того, или дру­го­го фак­та в умах рим­лян и этрус­ков вызва­ло пред­по­ло­же­ние о цар­ст­во­ва­нии в Риме царя, при­шед­ше­го из Этру­рии. Отсюда в Этру­рии воз­ник­ла исто­ри­че­ская леген­да о заво­е­ва­нии Рима этрус­ка­ми Целе­сом Вибен­ною и Мастар­ною, а в самом Риме факт этрус­ско­го вла­ды­че­ства был при­уро­чен к род­но­му царю Тарк­ви­нию пото­му, что он, по сход­ству име­ни с име­нем этрус­ско­го горо­да, все­го более под­хо­дил к роли пред­по­ла­гае­мо­го этрус­ско­го царя. Итак, по вопро­су о том, суще­ст­во­вал ли и цар­ст­во­вал в Риме царь Тарк­ви­ний Приск, Нибур выра­жа­ет­ся доволь­но неопре­де­лен­но, пря­мо вымыш­лен­ным счи­тая толь­ко пре­да­ние о про­ис­хож­де­нии царя из Гре­ции или Этру­рии. Нере­ши­тель­ность взгляда на вопрос о Тарк­ви­нии Древ­нем еще замет­нее высту­па­ет в лек­ци­ях Нибу­ра о рим­ской исто­рии³, кото­рые во мно­гом пред­став­ля­ют послед­нее его сло­во. «На Тарк­ви­ния При­с­ка и Сер­вия Тул­лия, с.246 — гово­рит он, — мы, для боль­шей нагляд­но­сти, будем смот­реть как буд­то бы они были исто­ри­че­ски­ми лич­но­стя­ми и будем обо­зна­чать ими отно­ше­ния и при­чи­ны, име­на их будут сто­ять вме­сто неопре­де­лен­но­го икса». О Тарк­ви­нии Гор­дом Нибур (R. G. I 566) гово­рит очень реши­тель­но: «насколь­ко вер­но, что в Риме суще­ст­во­ва­ли Сивил­ли­ны кни­ги, хотя никто не может ска­зать, кто их сочи­нил (досто­вер­но толь­ко, что сама Сивил­ла есть про­из­веде­ние поэ­зии), — настоль­ко же несо­мнен­но, что Тарк­ви­ний был тиран и послед­ним царем Рима. Ника­кая кри­ти­ка не может про­ник­нуть далее это­го и не может отде­лить от поэ­ти­че­ско­го вымыс­ла исто­ри­че­скую исти­ну; кри­ти­ке оста­ет­ся толь­ко одно: разъ­яс­нить, что тако­во поло­же­ние вопро­са». Разо­брав все про­ти­во­ре­чия и невоз­мож­но­сти тра­ди­ци­он­но­го рас­ска­за, Нибур (R. G. I 540) при­хо­дит к резуль­та­ту, что «весь рас­сказ об этом царе и каж­дый отдель­ный факт исче­за­ет при более вни­ма­тель­ном рас­смот­ре­нии». Итак, по мне­нию Нибу­ра, суще­ст­во­ва­ние само­го Тарк­ви­ния Гор­до­го и общее направ­ле­ние его цар­ст­во­ва­ния несо­мнен­ные исто­ри­че­ские фак­ты, а все подроб­но­сти, рас­ска­зы­вае­мые о нем, под­ле­жат сомне­нию или пря­мо неве­ро­ят­ны и вымыш­лен­ны.

Кри­ти­ка Швег­ле­ра мало при­ба­ви­ла к резуль­та­там Нибу­ра. Повто­рив почти дослов­но дово­ды, выска­зы­вае­мые послед­ним про­тив досто­вер­но­сти пре­да­ния о про­ис­хож­де­нии Тарк­ви­ния Древ­не­го, он, подоб­но Нибу­ру, заяв­ля­ет (R. G. I 685): «я о Тарк­ви­нии Древ­нем, для крат­ко­сти, буду гово­рить, как буд­то бы он был исто­ри­че­ской лич­но­стью. Этим я не хочу ска­зать, что он не был тако­вою, а с дру­гой сто­ро­ны и нель­зя поло­жить­ся на то, что инди­виду­аль­ная лич­ность его, рису­е­мая ска­за­ни­ем, вполне исто­ри­че­ская. Может быть, имя Тарк­ви­ния не более как соби­ра­тель­ное назва­ние (Col­lec­tiv­na­me) целой эпо­хи раз­ви­тия Рима». Отвер­гая тео­рию Нибу­ра, что в лице Тарк­ви­ния Древ­не­го рим­ля­нам пред­став­ля­лись век этрус­ско­го гос­под­ства над Римом и вли­я­ние на Рим этрус­ской куль­ту­ры, Швег­лер пред­ла­га­ет дру­гую мысль, что в лице леген­дар­но­го царя была пред­став­ле­на самая ран­няя эпо­ха появ­ле­ния в Риме эллин­ских куль­тур­ных эле­мен­тов, како­вы: гре­че­ский алфа­вит, сивил­ли­ны кни­ги, покло­не­ние изо­бра­же­ни­ям божеств в чело­ве­че­ских обра­зах, при­но­ше­ние кро­ва­вых жертв и т. п. Мни­мое этрус­ское про­ис­хож­де­ние Тарк­ви­ни­ев, по мне­нию Швег­ле­ра, впро­чем наме­чен­но­му уже Нибу­ром, сво­дит­ся к про­сто­му эти­мо­ло­ги­че­ско­му недо­ра­зу­ме­нию. Тарк­ви­нии — рим­ский пат­ри­ци­ан­ский род латин­ско­го про­ис­хож­де­ния, Tar­qui­nius латин­ское имя неиз­вест­ной с.247 эти­мо­ло­гии. Слу­чай­ное созву­чие его с име­нем горо­да Tar­qui­nii, — вот един­ст­вен­ное осно­ва­ние, на кото­рое опи­ра­ет­ся ска­за­ние о при­езде Тарк­ви­ния Древ­не­го из Этру­рии в Рим. Пока­за­ние анна­ли­стов, буд­то этот царь до при­езда назы­вал­ся Lu­cu­mo, а потом от род­но­го горо­да при­нял родо­вое имя Tar­qui­nius, с при­бав­ле­ни­ем, вме­сто Lu­cu­mo. пре­но­ме­на Lu­cius, это пока­за­ние Швег­лер счи­та­ет неле­пым уже пото­му, что в Риме про­из­во­ди­лись от имен горо­дов, стран и дру­гих мест­но­стей исклю­чи­тель­но cog­no­mi­na, а не no­mi­na gen­ti­li­cia. Невоз­мож­но, кро­ме того, гово­рит Швег­лер, чтобы чело­ве­ка мог­ли звать Lu­cu­mo, это было не имя соб­ст­вен­ное, а титул всех знат­ных этрус­ков. При­зна­вая таким обра­зом в Тарк­ви­нии Древ­нем лицо не исто­ри­че­ское, даже не инди­виду­аль­ное, а типи­че­ское оли­це­тво­ре­ние целой исто­ри­че­ской эпо­хи, Швег­лер совер­шен­но дру­го­го мне­ния о Тарк­ви­нии Гор­дом. Тут он ока­зы­ва­ет­ся гораздо кон­сер­ва­тив­нее Нибу­ра. «Исто­рия вто­ро­го Тарк­ви­ния», гово­рит он (R. G. I 780) «в общем заслу­жи­ва­ет пол­ной веры. Невоз­мож­но сомне­вать­ся в том, что Тарк­ви­ний дей­ст­ви­тель­но при помо­щи пат­ри­ци­ев сверг­нул с пре­сто­ла Сер­вия Тул­лия, затем вел свое цар­ство энер­гич­но и бле­стя­ще, хотя не без про­из­во­ла и раз­ных при­тес­не­ний. Нако­нец и то вне сомне­ния, что он был сверг­нут с пре­сто­ла заго­во­ром пат­ри­ци­ев. Исто­рия послед­не­го царя нахо­дит­ся уже на рубе­же леген­дар­но-мифи­че­ско­го и исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни». В про­ти­во­по­лож­ность к Швег­ле­ру, не оди­на­ко­во смот­ря­ще­му на двух Тарк­ви­ни­ев, К. Отфр. Мюл­лер⁴ отно­сил­ся и к тому, и к дру­го­му с оди­на­ко­вым скеп­ти­циз­мом, допус­кая впро­чем в пре­да­нии о них зна­чи­тель­ное коли­че­ство исто­ри­че­ских фак­тов. Счи­тая Lu­cu­mo име­нем нари­ца­тель­ным, а Tar­qui­nius, наравне с Tar­qui­nien­sis, име­нем при­ла­га­тель­ным про­из­вод­ным от Tar­qui­nii, он нахо­дил, что оба царя «безы­мян­ны», сле­до­ва­тель­но лич­но­сти обще­го, не инди­виду­аль­но­го харак­те­ра, типи­че­ские пред­ста­ви­те­ли того вре­ме­ни, когда Рим при­над­ле­жал Этру­рии. Ссы­ла­ясь затем на пока­за­ние Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го (3, 62) о поко­ре­нии Тарк­ви­ни­ем Древним 12 горо­дов Этру­рии, Мюл­лер это крайне сомни­тель­ное изве­стие одно­го позд­не­го анна­ли­ста при­ни­ма­ет за дей­ст­ви­тель­ное свиде­тель­ство о при­над­леж­но­сти Рима к объ­еди­нен­ной Этру­рии. Обо­зна­чая царя всей Этру­рии име­нем «луку­мо­на или знат­но­го чело­ве­ка из Тарк­ви­ний», рим­ское пре­да­ние жела­ло выра­зить, что с.248 цен­тром могу­че­го этрус­ско­го цар­ства был город Тарк­ви­нии. Вер­хо­вен­ство Тарк­ви­ний­цев одна­ко вызва­ло неудо­воль­ст­вие дру­гих горо­дов, нача­лись сму­ты, кото­рые кон­чи­лись воз­вы­ше­ни­ем горо­да Воль­си­ний и пере­хо­дом к нему вер­хо­вен­ства над Этру­ри­ей. Этот пере­во­рот пред­став­лен в леген­де о Мастарне или Сер­вии Тул­лии. Тарк­ви­нии одна­ко еще раз отня­ли геге­мо­нию у Воль­си­ния. Это собы­тие пред­став­ле­но в лице вто­ро­го «луку­мо­на из Тарк­ви­ний». Ему доста­лось имя Гор­до­го пото­му, что Тарк­ви­ний­цы в этот раз, для укреп­ле­ния вновь воз­вра­щае­мой им вла­сти, при­бе­га­ли к раз­ным наси­ли­ям и жесто­ко­стям. Но гос­под­ство их нако­нец окон­ча­тель­но было сверг­ну­то, и в чис­ле дру­гих горо­дов осво­бо­дил­ся и Рим.

Вопрос о досто­вер­но­сти исто­рии Тарк­ви­ни­ев при­нял совер­шен­но новое направ­ле­ние, бла­го­да­ря двум важ­ным архео­ло­ги­че­ским откры­ти­ям. В 1846 г. в нек­ро­по­ле древ­не­го этрус­ско­го горо­да Церы была откры­та семей­ная гроб­ни­ца, сте­ны кото­рой ока­за­лись покры­ты­ми кар­ти­на­ми и мно­же­ст­вом над­гроб­ных над­пи­сей. В 35 из послед­них англий­ский архео­лог Ден­нис про­чел имя Tarchnas или жен­скую фор­му Tarchnai. Несколь­ко над­пи­сей было напи­са­но латин­ски­ми бук­ва­ми, в одной встре­ти­лась фор­ма Tarchna, с латин­ским окон­ча­ни­ем, а в дру­гой вполне уже латин­ская фор­ма Tar­quin[ius], слу­жа­щая дока­за­тель­ст­вом тоже­ства имен Tarcnas и Tar­qui­nius. В боль­шин­стве над­пи­сей к Tarcnas при­бав­ле­ны раз­ные prae­no­mi­na, поче­му невоз­мож­но сомне­вать­ся в том, что Tarcnas было имя рода, того же рода, кото­рый явля­ет­ся так­же в цар­ской исто­рии Рима. Род Тарк­ви­ни­ев в Цере про­цве­тал до позд­них вре­мен, до пол­ной лати­ни­за­ции Этру­рии, начав­шей­ся с послед­не­го сто­ле­тия до Р. Хр. Этот факт не мог не про­из­ве­сти силь­ную реак­цию про­тив скеп­ти­циз­ма Нибу­ра, К. Отфр. Мюл­ле­ра и Швег­ле­ра, отри­цав­ших или этрус­ское про­ис­хож­де­ние, или даже суще­ст­во­ва­ние рим­ских царей Тарк­ви­ни­ев. Вооб­ще вос­крес­ла вера в досто­вер­ность исто­рии послед­них трех царей рим­ских, силь­но уже подо­рван­ная исто­ри­че­ской кри­ти­кой. Гроб­ни­ца Тарк­ви­ни­ев в Цере была при­зна­на тем более вес­ким дока­за­тель­ст­вом исто­ри­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния рим­ских их роди­чей, что имен­но в Церу, по пока­за­нию Ливия (1, 60, 2), во вре­мя бег­ства из Рима, обра­тил­ся Тарк­ви­ний Гор­дый с дву­мя сыно­вья­ми. Один из них, по-види­мо­му, сде­лал­ся родо­на­чаль­ни­ком тех Тарк­ви­ни­ев, кото­рые впо­след­ст­вии про­цве­та­ли в том же этрус­ском горо­де. Не менее пора­зи­тель­но, чем это сов­па­де­ние свиде­тельств памят­ни­ков и тра­ди­ции, было дру­гое с.249 обсто­я­тель­ство. В над­пи­сях гроб­ни­цы Тарк­ви­ни­ев, как бы по зака­зу, встре­ти­лось так­же имя Thanchvil, Тана­к­виль, столь извест­ное из исто­рии рим­ских Тарк­ви­ни­ев. Из этрус­ско­го могиль­ни­ка таким обра­зом вос­крес­ло цар­ство рим­ских Тарк­ви­ни­ев. Неуди­ви­тель­но, что авто­ри­те­ту этих памят­ни­ков поко­рил­ся даже такой скеп­тик, как Момм­зен, кото­рый о тра­ди­ци­он­ной исто­рии царей одна­жды ото­звал­ся пре­зри­тель­ны­ми сло­ва­ми Ge­schichtsklit­te­rei и Ursprungsfa­be­lei. «Едва ли, — гово­рит он (R. G. I 127), — может под­ле­жать сомне­нию, что послед­няя дина­стия, цар­ст­во­вав­шая в Риме, дина­стия Тарк­ви­ни­ев, была этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния. Или она, соглас­но леген­де, при­шла из Тарк­ви­ний, или же из Церы, где откры­та семей­ная гроб­ни­ца Тарк­ви­ни­ев; не латин­ско­го про­ис­хож­де­ния так­же жен­ское имя Ta­na­quil или Tanchvil, впле­тен­ное в это ска­за­ние. Но тра­ди­ци­он­ный рас­сказ, по кото­ро­му Тарк­ви­ний был сыном гре­ка, пере­ехав­ше­го из Корин­фа в Тарк­ви­нии, и посе­лил­ся в Риме мети­ком, это ни исто­рия, ни леген­да; здесь цепь исто­ри­че­ских собы­тий, оче­вид­но, не толь­ко запу­та­на, но вполне порва­на. Если из это­го пре­да­ния вооб­ще мож­но что-нибудь извлечь, кро­ме голо­го и в сущ­но­сти мало­важ­но­го фак­та, что в кон­це цар­ско­го пери­о­да род этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния дер­жал цар­ский ски­петр в Риме, то это не зна­чит, чтобы под гос­под­ст­вом одно­го чело­ве­ка, про­ис­шед­ше­го из Этру­рии, воз­мож­но было разу­меть гос­под­ство над Римом этрус­ков вооб­ще или какой-нибудь отдель­ной общи­ны Этру­рии, или, наобо­рот, гос­под­ство Рима над южной Этру­ри­ей. В самом деле нет ни одно­го доста­точ­но­го пово­да ни к тому, ни к дру­го­му пред­по­ло­же­нию; исто­рия Тарк­ви­ни­ев про­ис­хо­дит в Лации, не в Этру­рии, и, насколь­ко мы можем судить, во все про­дол­же­ние цар­ско­го пери­о­да Этру­рия не ока­зы­ва­ла ника­ко­го суще­ст­вен­но­го вли­я­ния на Рим, ни в язы­ке, ни в обы­ча­ях, а еще менее меша­ла рав­но­мер­но­му раз­ви­тию рим­ско­го государ­ства или латин­ско­го сою­за». В этом мне­нии зна­ме­ни­то­го исто­ри­ка заме­ча­тель­но то, что он, рез­ко отвер­гая все попыт­ки под­та­сов­ки к исто­рии Тарк­ви­ни­ев таких общих фак­тов, какие не засвиде­тель­ст­во­ва­ны пре­да­ни­ем, при­том и остав­ляя за этим же пре­да­ни­ем лишь незна­чи­тель­ную долю исто­ри­че­ской исти­ны, все-таки уве­ро­вал в эту послед­нюю на одном осно­ва­нии откры­тия гроб­ни­цы Тарк­ви­ни­ев.

Мы не ста­нем утруж­дать чита­те­ля пере­чис­ле­ни­ем тех мно­го­чис­лен­ных авто­ров, кото­рые после Момм­зе­на при­да­ва­ли над­гроб­ным над­пи­сям Церы зна­че­ние непре­лож­но­го дока­за­тель­ства в с.250 поль­зу общей досто­вер­но­сти исто­рии Тарк­ви­ни­ев. Уве­рен­ность эта уси­ли­лась бла­го­да­ря вто­ро­му, не менее пора­зи­тель­но­му, архео­ло­ги­че­ско­му откры­тию, отно­ся­ще­му­ся к исто­рии послед­них царей Рима. В одной гроб­ни­це древ­не­го этрус­ско­го горо­да Vul­ci в 1857 году были откры­ты фрес­ки с изо­бра­же­ни­я­ми мифо­ло­ги­че­ско­го и исто­ри­че­ско­го содер­жа­ния. Одна из кар­тин пред­став­ля­ет наго­го чело­ве­ка со свя­зан­ны­ми верев­кою рука­ми; под­ле него сто­ит дру­гой, тоже нагой, чело­век, раз­ре­зы­ваю­щий мечем узы пер­во­го, дер­жа под мыш­кою вто­рой меч — для осво­бож­дае­мо­го. Над голо­вой осво­бо­ди­те­ля сто­ит имя Macstrna, над голо­вою осво­бож­дае­мо­го имя Cai­le Vi­pi­nas. На пра­вой от них сто­роне вид­ны еще три груп­пы муж­чин, в каж­дой из кото­рых один уби­ва­ет дру­го­го. Над победи­те­ля­ми чита­ют­ся име­на: Larth Vlthes, Pas­ce и Aule Vi­pi­nas; побеж­дае­мые назва­ны La­ris Pa­path­nas Velthnach, Lar­ce Pes­na, Arcmsnas или Ar­cinsnas Sveit­mach. Нако­нец, сле­ду­ет еще пятая груп­па, опять состо­я­щая из двух муж­чин, из кото­рых один лежит на зем­ле, а дру­гой соби­ра­ет­ся прон­зить ему грудь. Вто­рой назван Mar­ce Ca­mi­ter­nas, а лежа­щий — Cne­ve Tar­chu­nies Ru­mach, что зна­чит, по догад­ке Корс­се­на, Cnae­us Tar­qui­nius Ro­ma­nus. Без сомне­ния, эти сце­ны отно­сят­ся к этрус­ско­му ска­за­нию, крат­кое содер­жа­ние кото­ро­го дано в речи импе­ра­то­ра Клав­дия, отча­сти дошед­шей до нас на брон­зо­вых дос­ках, най­ден­ных в XVI веке в Лионе. Кон­спект этой речи дает так­же и Тацит (Анн. 11, 24). По сло­вам Клав­дия, Сер­вий Тул­лий, под этрус­ским име­нем Мастар­на, был вер­ный това­рищ Целе­са Вибен­ны и участ­во­вал во всех его при­клю­че­ни­ях. Изгнан­ный [из Рима] пре­врат­но­стью судь­бы, а затем высту­пив из Этру­рии с остат­ка­ми вой­ска Целе­са, он занял целий­скую гору, назвал ее по име­ни Целе­са и, изме­нив свое соб­ст­вен­ное имя, воца­рил­ся к вели­кой поль­зе государ­ства. Сце­ны, изо­бра­жае­мые на фрес­ке, дают неко­то­рые допол­не­ния к рас­ска­зу Клав­дия, заим­ст­во­ван­но­му, без сомне­ния, из этрус­ских анна­лов. При­клю­че­ния Целе­са Вибен­ны, в кото­рых при­ни­мал дея­тель­ное уча­стие Мастар­на, оче­вид­но, заклю­ча­лись в том, что Целес был побеж­ден со сво­им вой­ском и взят в плен рим­ским царем Тарк­ви­ни­ем, но нако­нец был осво­бож­ден Мастар­ною. Послед­ний собрал остат­ки вой­ска и, после уби­е­ния, быть может, в еди­но­бор­стве царя Тарк­ви­ния Мар­ком Ками­тер­на­сом, занял целий­скую гору и захва­тил в свои руки власть над Римом. Мы име­ем пред собою эпи­зод из леген­дар­ной исто­рии с.251 рим­ских царей, в том видо­из­ме­не­нии, кото­ро­му она была под­верг­ну­та со сто­ро­ны этрус­ских анна­ли­стов. Нам уже пред­ста­вил­ся слу­чай ука­зать на явные следы про­ис­шед­шей в этом эпи­зо­де кон­та­ми­на­ции леген­дар­ных эле­мен­тов рим­ско­го и этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния. К чис­лу пер­вых без­услов­но при­над­ле­жит образ Целе­са Вибен­ны или Вибен­на (Vi­ben­nus, см. Варр. L. L. 5, 46). Это эпо­ним целий­ской горы, mons Cae­lius, «горы выруб­ки», и обра­зо­вав­ше­го­ся в росчи­стях ее посел­ка три­бы «рас­чи­сти­те­лей» (Lu­ce­res от lu­cus росчисть). Образ это­го эпо­ни­ма, назы­вае­мо­го Cae­les Vibēn(n)us, то есть, по нашей догад­ке «руби­тель дере­вьев» (от vi­bia), имел чисто мест­ное зна­че­ние и не мог про­изой­ти в дру­гом месте, кро­ме Рима. Сочи­ни­тель этрус­ской леген­ды, сле­до­ва­тель­но, его заим­ст­во­вал из рим­ской леген­ды. Рим­ский эпо­ним пре­вра­тил­ся в этрус­ка, веро­ят­но, на том осно­ва­нии, что в вари­ан­те ска­за­ния о про­ис­хож­де­нии Люце­ров эпо­ни­му было дано имя Lu­cu­mo, а это пони­ма­лось в обык­но­вен­ном смыс­ле титу­ла знат­но­го этрус­ка. Мни­мое родо­вое имя Vi­be­nus было ото­жест­вле­но с име­нем этрус­ско­го рода Vi­pi­nas, Vi­ben­na. К Cai­le или Cae­les Vi­ben­na при­ба­вил­ся еще вто­рой брат Vi­pi­nas; кото­ро­му по про­из­во­лу авто­ра дан пре­но­мен Aule, Aulus⁵. Затем заим­ст­во­ва­на из рим­ско­го пре­да­ния лич­ность рим­ско­го царя Cne­ve Tar­chu­nies Ru­mach. Это явст­ву­ет из фор­мы Tar­chu­nies, совсем близ­кой к латин­ской Tar­qui­nius, и совер­шен­но раз­лич­ной от этрус­ской Tarchnas. При­бав­ле­ние пре­но­ме­на Cne­ve, то есть, Cnae­us, на пер­вый взгляд, нахо­дит­ся в пора­зи­тель­ном про­ти­во­ре­чии с рим­ским пре­да­ни­ем, по кото­ро­му царя зва­ли Lu­cius, а не Cnae­us. Загад­ка реша­ет­ся очень про­сто, если с.252 пред­по­ло­жить, что в тех ста­рин­ных рим­ских анна­лах, кото­ры­ми поль­зо­вал­ся этрус­ский исто­рик, этот царь назы­вал­ся еще Tar­qui­nius Pris­cus, без обо­зна­че­ния пре­но­ме­на, при­бав­лен­но­го впо­след­ст­вии одним из позд­ней­ших анна­ли­стов⁶. Пре­но­мен Cne­ve этрус­ский автор уже при­ба­вил про­из­воль­но от себя. В рим­ское пре­да­ние в то вре­мя так­же не было еще введе­но уби­е­ние Тарк­ви­ния Древ­не­го сыно­вья­ми Анка Мар­ция, так что ничто не меша­ло сочи­нить уби­е­ние его в еди­но­бор­стве с одним из сорат­ни­ков Мастар­ны. К эле­мен­там, заим­ст­во­ван­ным из рим­ско­го пре­да­ния, в этрус­ском рас­ска­зе было при­уро­че­но ска­за­ние несо­мнен­но чисто этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния, о Макстрне или Мастарне, глав­ном герое рас­ска­зы­вае­мых собы­тий. Исто­рия Мастар­ны идет совер­шен­но враз­рез с рим­ским пре­да­ни­ем. Очень труд­но решить, откуда яви­лось ото­жест­вле­ние этрус­ско­го заво­е­ва­те­ля Рима с Сер­ви­ем Тул­ли­ем; выду­ма­но ли оно, как выра­зил­ся Нибур, огра­ни­чен­ным Клав­ди­ем, или вхо­ди­ло оно уже в состав этрус­ско­го лето­пис­но­го рас­ска­за. Во вся­ком слу­чае исход­ной точ­кою, оче­вид­но, слу­жи­ло при­уро­че­ние леген­ды о Целе­се Вибенне ко вре­ме­ни Тарк­ви­ния Древ­не­го. Когда уста­но­ви­лось мне­ние об этрус­ском про­ис­хож­де­нии Вибен­ны, бла­го­да­ря урав­не­нию его име­ни с этрус­ским име­нем Vi­pi­nas, тогда все­го удоб­нее было счи­тать его совре­мен­ни­ком этрус­ка Тарк­ви­ния.

По одно­му рас­ска­зу, у Феста, два бра­та из Vul­ci при­еха­ли в Рим как дру­зья и спут­ни­ки Тарк­ви­ния. В дру­гом, этрус­ском ска­за­нии, они тоже совре­мен­ни­ки Тарк­ви­ния, но отно­ше­ния их к послед­не­му дру­гие. При­уро­чен­ные к Мастарне, завла­дев­ше­му, по этрус­ско­му ска­за­нию, Римом, они под­сту­па­ют к это­му горо­ду во гла­ве непри­я­тель­ско­го вой­ска. Пред­во­ди­тель­ство над этим вой­ском при­ни­ма­ет на себя Мастар­на⁷ и лиша­ет Тарк­ви­ния жиз­ни с.253 и пре­сто­ла. Ото­жест­вле­ние его с Сер­ви­ем Тул­ли­ем, кажет­ся, осно­ва­но на одном толь­ко общем фак­те вступ­ле­ния на пре­стол после Тарк­ви­ния Древ­не­го⁸. Очень воз­мож­но, что эта ком­би­на­ция уже до Клав­дия встре­ча­лась в этрус­ских анна­лах, тем более, что для пре­вра­ще­ния и пере­име­но­ва­ния этрус­ка Мастар­ны в Сер­вия Тул­лия имел­ся пре­цедент в подоб­ной же мета­мор­фо­зе этрус­ка Тарк­ви­ния.

Наше заклю­че­ние о Мастарне, сле­до­ва­тель­но, такое: ска­за­ние о нем пред­став­ля­ет собою этрус­ское пре­да­ние, при­уро­чен­ное к исто­ри­че­ским пре­да­ни­ям Рима. В этом отно­ше­нии оно не отли­ча­ет­ся от тех мно­го­чис­лен­ных рас­ска­зов, кото­рые в Этру­рии, Риме и дру­гих местах Ита­лии сло­жи­лись из сме­ше­ния гре­че­ских и ита­лий­ских пре­да­ний. Дру­гой вопрос, насколь­ко досто­ве­рен самый рас­сказ этрус­ков о Мастарне и его цар­ст­во­ва­нии в Риме. Этим вопро­сом уже живо инте­ре­со­ва­лись Нибур и Швег­лер⁹. Пер­вый, после неко­то­рых коле­ба­ний, при­шел к окон­ча­тель­но­му выво­ду, что исто­ри­че­ская лите­ра­ту­ра этрус­ков по отно­ше­нию к древ­ней­ше­му пери­о­ду в общем не заслу­жи­ва­ет осо­бен­но­го вни­ма­ния. Судя по дошед­шим до нас отрыв­кам двух исто­ри­ков, Флак­ка и Цеци­ны, этрус­ская исто­рио­гра­фия отли­ча­лась недо­стат­ком кри­ти­ки. В сме­ше­нии Мастар­ны с Сер­ви­ем Тул­ли­ем, по мне­нию Нибу­ра, вино­ва­та бес­тол­ко­вая уче­ность импе­ра­то­ра Клав­дия. Этрус­ские анна­лы, кото­ры­ми он поль­зо­вал­ся, мог­ли быть древни­ми, но нигде не ска­за­но, что они в самом деле были осо­бен­но древ­ние. Целес Вибен­на, может быть, исто­ри­че­ская лич­ность; воз­мож­но так­же, что у него дей­ст­ви­тель­но был друг и това­рищ Мастар­на. Но чтобы такой кон­до­тьер, а не Сер­вий Тул­лий, был доб­ро­же­ла­тель­ным зако­но­да­те­лем и рефор­ма­то­ром Рима, Нибур счи­тал совер­шен­но неве­ро­ят­ным. В поль­зу досто­вер­но­сти рас­ска­за, по мне­нию Швег­ле­ра, гово­рит во-пер­вых глу­бо­кая древ­ность этрус­ской лите­ра­ту­ры, отче­го этрус­ские анна­лы име­ли боль­ше пра­ва на веру, чем рим­ские. Клав­дий, прав­да, был чело­век бес­тол­ко­вый и лишен­ный с.254 кри­ти­ки, но очень уче­ный и доста­точ­но спо­соб­ный, чтобы пере­дать без круп­ной ошиб­ки то, что он про­чел в этрус­ских кни­гах. С дру­гой сто­ро­ны, зако­но­да­тель­ство Сер­вия пря­мо про­ти­во­по­лож­но духу этрус­ско­го наро­да. Швег­лер поэто­му не рас­по­ло­жен верить в тоже­ство Мастар­ны и Сер­вия Тул­лия, но счи­та­ет вполне воз­мож­ным факт заво­е­ва­ния Рима пред­во­ди­те­лем этрус­ских пар­ти­за­нов; толь­ко это слу­чи­лось в дру­гое вре­мя, когда-то ранее Сер­вия Тул­лия.

Откры­тая в Vol­ci фрес­ка, изо­бра­жаю­щая исто­рию Мастар­ны, про­из­ве­ла очень замет­ный пово­рот в поль­зу досто­вер­но­сти ска­за­ния. Доста­точ­но будет ука­зать на рас­суж­де­ния Гардт­гау­зе­на и Эду­ар­да Мей­е­ра¹⁰, кото­рые, в про­ти­во­по­лож­ность скеп­ти­че­ским взглядам Нибу­ра и Швег­ле­ра, счи­та­ют ска­за­ние о Мастарне чуть ли не вполне исто­ри­че­ским доку­мен­том. В сущ­но­сти одна­ко досто­вер­ность ска­за­ния нисколь­ко не выиг­ра­ла от ново­го откры­тия. Веще­ст­вен­ные памят­ни­ки, бла­го­да­ря сво­ей ося­за­тель­но­сти, обык­но­вен­но вну­ша­ют боль­ше дове­рия, чем книж­ные пре­да­ния. Надо одна­ко не забы­вать, что худож­ник вос­про­из­во­дил в кар­ти­нах имен­но толь­ко уста­но­вив­ше­е­ся в лите­ра­ту­ре пре­да­ние. Изо­бра­же­ния Вибен­ны, Мастар­ны и Тарк­ви­ния сами по себе по вопро­су о досто­вер­но­сти ска­за­ния ниче­го не дока­зы­ва­ют, так­же как, напри­мер, изо­бра­же­ние пала­тин­ской вол­чи­цы не может слу­жить дока­за­тель­ст­вом досто­вер­но­сти леген­ды об осно­ва­нии Рима. Но эти памят­ни­ки для нас име­ют дру­гое, тоже нема­ло­важ­ное, зна­че­ние: они могут слу­жить нам под­спо­рьем для опре­де­ле­ния вре­ме­ни про­ис­хож­де­ния изо­бра­жае­мых легенд. Эд. Мей­ер гово­рит, что эта фрес­ка гроб­ни­цы в Vol­ci, писан­ная в пери­од про­цве­та­ния этрус­ско­го искус­ства (от III-го до II-го сто­ле­тия), слу­жит дока­за­тель­ст­вом того, как живо хра­ни­лось в памя­ти этрус­ков ска­за­ние о Мастарне. Мы дума­ем, из памят­ни­ка мож­но выве­сти дру­гое заклю­че­ние. Как памят­ник воз­двиг­ну­тый вол­чи­це на Пала­тине в 296 г., свиде­тель­ст­ву­ет о том, что имен­но тогда в пер­вый раз общее вни­ма­ние было обра­ще­но на леген­ду, так и этрус­ская фрес­ка дает неко­то­рый повод к пред­по­ло­же­нию, что имен­но в то вре­мя ска­за­ние о Мастарне вызы­ва­ло живой инте­рес в читаю­щей пуб­ли­ке. По утвер­жде­нию Нибу­ра, пери­од про­цве­та­ния в Этру­рии как дру­гих отрас­лей нау­ки, лите­ра­ту­ры и искусств, с.255 так и исто­рио­гра­фии про­дол­жал­ся от поко­ре­ния Этру­рии Римом до союз­ни­че­ской вой­ны. С этой дати­ров­кой как раз сов­па­да­ет и дати­ров­ка фрес­ки и, при­ба­вим к это­му, так­же редак­ция того рас­ска­за, кото­рый послу­жил темою для фрес­ки. Она, долж­но быть, состо­я­лась после редак­ции цар­ской исто­рии в Риме, то есть, не ранее 300 года¹¹. Под­твер­жда­ет­ся таким обра­зом мне­ние Нибу­ра о неосо­бен­ной древ­но­сти про­ис­хож­де­ния ска­за­ния о Мастарне. При пол­ном отсут­ст­вии мате­ри­а­лов для разъ­яс­не­ния гене­зи­са это­го пре­да­ния невоз­мож­но про­из­ве­сти ему над­ле­жа­щую оцен­ку. Мы не име­ем пра­ва утвер­ждать, что оно име­ло чисто леген­дар­ный харак­тер; но поло­жить­ся на него, как на исто­ри­че­ский рас­сказ, тоже невоз­мож­но. Мы едва ли име­ем пра­во к этрус­ской тра­ди­ции о древ­ней­шей исто­рии питать боль­ше дове­рия, чем к лже­и­сто­ри­че­ским рас­ска­зам Гре­ков и Рим­лян о древ­ней­шем веке Элла­ды и Рима. Кто с дове­ри­ем отне­сет­ся к пре­да­нию о Мастарне, тому, с точ­ки зре­ния исто­ри­че­ской кри­ти­ки, труд­но будет оправ­дать свое пол­ное неве­рие отно­си­тель­но тра­ди­ции о Сер­вии Тул­лии. Досто­вер­ность рим­ско­го пре­да­ния ни в чем не усту­па­ет этрус­ско­му. Пер­вые следы той и дру­гой тра­ди­ции вос­хо­дят ко вре­ме­ни, почти оди­на­ко­во отда­лен­но­му от вре­ме­ни рас­ска­зы­вае­мых собы­тий. В обе­их встре­ча­ют­ся при­зна­ки лите­ра­тур­но­го и лже­и­сто­ри­че­ско­го вымыс­ла, не гово­ря­щие в поль­зу общей досто­вер­но­сти. Рас­сказ рим­ских анна­лов тем не менее, как с пер­во­го появ­ле­ния его, так и все­гда впо­след­ст­вии при­ни­мал­ся рим­ля­на­ми за истин­ную исто­рию; с оди­на­ко­вым дове­ри­ем, веро­ят­но, этрус­ки отно­си­лись к рас­ска­зу сво­их анна­ли­стов. При с.256 оди­на­ко­вых общих кри­те­ри­ях того и дру­го­го пре­да­ния, совер­шен­но непо­сле­до­ва­тель­но было бы пожерт­во­вать одним в поль­зу дру­го­го.

При­страст­ное отно­ше­ние совре­мен­ных кри­ти­ков древ­ней­шей исто­рии Рима к рас­ска­зу о Мастарне объ­яс­ня­ет­ся одной общей при­чи­ной. Пре­да­ние это, по само­му обще­му содер­жа­нию его, очень под­хо­дит к тео­рии, что Рим когда-то был этрус­ским горо­дом или нахо­дил­ся так или ина­че под вла­стью этрус­ков. Этрус­ская тео­рия обя­за­на сво­им нача­лом Нибу­ру, хотя он позд­нее сам не наста­и­вал на ней осо­бен­но силь­но, а отча­сти даже пря­мо отка­зал­ся от преж­них взглядов. Дру­гим само­сто­я­тель­ным ини­ци­а­то­ром тео­рии мож­но назвать К. О. Мюл­ле­ра. Про­тив этрус­ской тео­рии вос­ста­вал Швег­лер, осо­бен­но же рез­ким про­тив­ни­ком ее явил­ся Момм­зен. В новей­шее вре­мя боль­шин­ство уче­ных, зани­маю­щих­ся вопро­сом о древ­ней­шем Риме, отно­сит­ся к этрус­ской тео­рии сочув­ст­вен­но. Так как тео­рия нахо­дит­ся в самой тес­ной свя­зи с вопро­сом о Тарк­ви­ни­ях, мы поз­во­ля­ем себе, для харак­те­ри­сти­ки тех дово­дов, кото­рые обык­но­вен­но при­во­дят­ся в поль­зу тео­рии, выбрать двух ее защит­ни­ков и в немно­гих сло­вах изло­жить глав­ное содер­жа­ние их дово­дов. Нач­нем с Цел­ле­ра, кото­рый в сво­ем сочи­не­нии «La­tium und Rom» (1878) посвя­тил целую гла­ву (стр. 166—189) «этрус­кам в Риме». Исхо­дит он из обще­го тези­са, что леген­да, стал­ки­ва­ясь с исто­ри­ей, вытес­ня­ет ее и при­во­дит в забве­ние собы­тия дей­ст­ви­тель­но слу­чив­ши­е­ся. Вслед­ст­вие это­го мест­ные исто­ри­че­ские вос­по­ми­на­ния или раз­мыш­ле­ния, пер­во­на­чаль­но отно­сив­ши­е­ся к забы­тым собы­ти­ям, запу­ты­ва­ют­ся, отры­ва­ют­ся от сво­его места и при­мы­ка­ют к новым, непо­д­хо­дя­щим местам. Так, леген­да о Тарк­ви­ни­ях вытес­ни­ла из над­ле­жа­щих мест вос­по­ми­на­ния о дей­ст­ви­тель­ной исто­рии гос­под­ства этрус­ков в Риме и заста­ви­ла их при­мкнуть к дру­гим вре­ме­нам. Это раз­ла­гаю­щее дей­ст­вие про­из­ве­ла одна этрус­ская леген­да, геро­ем кото­рой был Тар­хон, пер­вый царь-осно­ва­тель две­на­дца­ти горо­дов Этру­рии. Имя его при­ни­ма­ло раз­ные фор­мы: Tarcna, Tar­qui­tius, Tar­qui­nius. Зна­че­ние основ­но­го эле­мен­та это­го раз­но­вид­но­го име­ни, tar­chi, было «гос­по­дин», «вла­ды­ка». Так, имя горо­да Tar­qui­nii соб­ст­вен­но обо­зна­ча­ет «цар­ский или вла­дыч­ный город», а gens Tar­qui­nia «вла­дыч­ный род». Лич­ное имя Tar­qui­nius слу­жи­ло выра­же­ни­ем обще­го фак­та цар­ст­во­ва­ния в Риме этрус­ских царей. Этрус­ская леген­да о Тар­хоне-Тарк­ви­нии в Риме под­верг­лась раз­ным изме­не­ни­ям. Во-пер­вых, герой раз­дво­ил­ся; с.257 яви­лись два Люция Тарк­ви­ния — Древ­ний и Гор­дый. Пер­во­на­чаль­ное един­ство их про­гляды­ва­ет еще в при­пи­сы­ва­нии тому и дру­го­му одних и тех же дея­ний, как то соору­же­ния тех же постро­ек, введе­ния Сивил­ли­ных книг и т. п. Цел­лер затем обра­ща­ет­ся к рас­смот­ре­нию тех остат­ков насто­я­щих исто­ри­че­ских вос­по­ми­на­ний о гос­под­стве этрус­ков в Риме, кото­рые были вытес­не­ны леген­дою о Тарк­ви­ни­ях. Остат­ки эти, по мне­нию Цел­ле­ра, рас­па­да­ют­ся на три кате­го­рии. К пер­вой при­над­ле­жат те, кото­рые хотя еще сохра­ни­ли свое место в исто­рии Тарк­ви­ни­ев, но пере­не­се­ны в дру­гую исто­ри­че­скую связь. Вто­рую кате­го­рию состав­ля­ют вос­по­ми­на­ния об этрус­ском гос­под­стве, пере­не­сен­ные на осо­бые новые леген­дар­ные лич­но­сти и в дру­гие вре­ме­на. На третьем месте сто­ят исто­ри­че­ские вос­по­ми­на­ния о гос­под­стве этрус­ков, кото­рые под вли­я­ни­ем раз­ных отвле­чен­ных этно­гра­фи­че­ских поня­тий, напри­мер, Пелаз­гов, Сику­лов и Або­ри­ге­нов, изме­ни­лись до неузна­вае­мо­сти. К пер­во­му раз­ряду при­над­ле­жат сле­дую­щие пре­да­ния: 1) поко­ре­ние две­на­дца­ти горо­дов Тарк­ви­ни­ем Древним и пре­под­не­се­ние ему атри­бу­тов цар­ской вла­сти. В этом пре­да­нии сле­ду­ет при­знать вымыс­лом поко­ре­ние две­на­дца­ти могу­чих горо­дов одним, еще сла­бым Римом, толь­ко что успев­шим поко­рить окрест­ные малень­кие горо­диш­ки в роде Фикул, Антемн и т. д. Насто­я­щее «исто­ри­че­ское вос­по­ми­на­ние» зна­ло толь­ко, что этрус­ские горо­да пере­да­ли этрус­ским царям, власт­во­вав­шим в Риме, геге­мо­нию над Этру­ри­ей. 2) Исто­рия Сер­вия Тул­лия сме­ша­на из двух леген­дар­ных эле­мен­тов, одно­го латин­ско­го, о сыне Окре­сии, и одно­го этрус­ско­го, о Целе­се Вибенне. Оба героя соеди­ни­лись в одно лицо, хотя Целес соб­ст­вен­но само­сто­я­тель­ный этрус­ский герой и был при­уро­чен к целий­ской горе пото­му, что на этой горе, как и в vi­cus Tus­cus, име­ла свои pa­laz­zi гос­под­ст­во­вав­шая в Риме этрус­ская ари­сто­кра­тия. Мастар­на, в каче­стве героя этрус­ской леген­ды, пер­во­на­чаль­но был лич­но­стью отдель­ною как от Сер­вия Тул­лия, так и от Целе­са Вибен­ны. Резуль­тат необык­но­вен­но слож­ных иссле­до­ва­ний Цел­ле­ра тот, что Тарк­ви­ний, Луку­мон, Целес и Мастар­на име­на раз­ных этрус­ских геро­ев, про­ник­шие в Рим одно­вре­мен­но с втор­же­ни­ем туда этрус­ков, и выра­жаю­щие один и тот же факт, что Рим был этрус­ским горо­дом. Перей­дем ко вто­рой груп­пе исто­ри­че­ских вос­по­ми­на­ний об этрус­ском пери­о­де Рима. Сюда отно­сят­ся: 1) пре­да­ние о Луку­моне, союз­ни­ке Рому­ла; 2) пре­да­ние о Госте Гости­лии отце, Госте сыне и Тул­ле Гости­лии; все с.258 трое тоже­ст­вен­ны с Луку­мо­ном; 3) тоже­ст­вен­но с Tar­qui­nia этрус­ское имя Tar­peia, оли­це­тво­ре­ние Тар­пей­ско­го хол­ма. В фор­му леген­ды о ней облек­лось пред­став­ле­ние о взя­тии этрус­ско­го Капи­то­лия саби­на­ми или, дру­ги­ми сло­ва­ми, свер­же­ние цар­ства Тарк­ви­ни­ев, то есть, этрус­ков сабин­ской ари­сто­кра­ти­ей; 4) леген­да о Тар­пее из вре­мен Тарк­ви­ни­ев попа­ла в слиш­ком ран­нюю эпо­ху, а, наобо­рот, пре­да­ние о Пор­сене в слиш­ком позд­нюю. Из дан­ных рим­ских исто­ри­ков нетруд­но дога­дать­ся, что Пор­се­на был царем рим­ским. По догад­ке Цел­ле­ра, сло­во Por­se­na име­ло общее зна­че­ние «царь», поче­му и пре­да­ние о нем сво­дит­ся к обще­му фак­ту гос­под­ства этрус­ков в Риме; 5-ою и 6-ою фор­мою той же мыс­ли при­зна­ют­ся леген­ды о Турне, царе Руту­лов и Мезен­ции, царе Церы. Они тоже отно­сят­ся соб­ст­вен­но к пери­о­ду, пред­став­ля­е­мо­му тре­мя послед­ни­ми царя­ми Рима, и толь­ко по недо­ра­зу­ме­нию спле­лись с леген­дою об Энее. Нако­нец Цел­лер рас­смат­ри­ва­ет гео­гра­фи­че­ские име­на (Tus­cu­lum, Ter­ra­ci­na = Tar­qui­nii), свиде­тель­ст­ву­ю­щие о гос­под­стве этрус­ков в Лации, и пус­ка­ет­ся в раз­бор тех исто­ри­че­ских вос­по­ми­на­ний третье­го раз­ряда, кото­рые уже извра­ти­лись до пол­ной неузна­вае­мо­сти преж­ней свя­зи с пери­о­дом Тарк­ви­ни­ев, имен­но пре­да­ний о Пелаз­гах, Сику­лах и Абори­ги­нах.

Итак, при­ме­няя все один и тот же при­ем интер­пре­та­ции две­на­дцать раз к две­на­дца­ти очень раз­но­вид­ным пре­да­ни­ям, Цел­лер с завид­ной лег­ко­стью из всех две­на­дца­ти извле­ка­ет один исто­ри­че­ский факт, одну и ту же фор­му­лу: гос­под­ство этрус­ских царей в Риме. Усерд­ст­во­вать в этом слу­чае, соб­ст­вен­но гово­ря, не сто­и­ло, так как нали­цо в Риме этрус­ские цари Тарк­ви­нии. Но автор пре­не­брег столь неза­мыс­ло­ва­тым резуль­та­том, при­зна­вая имен­но в исто­рии Тарк­ви­ни­ев чистый вымы­сел, к тому же пере­ина­чен­ный рим­ля­на­ми. Это вымыш­лен­ное пре­да­ние, по мне­нию Цел­ле­ра, вытес­ни­ло один­на­дцать дру­гих пре­да­ний, в кото­рых сохра­ни­лась насто­я­щая исто­ри­че­ская память о том же фак­те, к кото­ро­му одна­ко сво­дит­ся точ­но так­же и фаль­си­фи­ци­ро­ван­ная леген­да. Мы дума­ем, что почтен­ный иссле­до­ва­тель про­сто увлек­ся заме­ча­тель­ным удоб­ст­вом того мето­да, кото­рый давал ему две­на­дца­ти­крат­ное повто­ре­ние из самых раз­лич­ных дан­ных одно­го резуль­та­та. Оче­вид­но, этот метод отли­ча­ет­ся таким удоб­ст­вом, что он поз­во­лял бы извле­кать желае­мый исто­ри­че­ский факт, пожа­луй, еще из две­на­дца­ти леген­дар­ных пре­да­ний. В виду широ­ко­го при­ме­не­ния это­го же само­го мето­да к исто­рии Тарк­ви­ни­ев и с.259 со сто­ро­ны дру­гих совре­мен­ных кри­ти­ков, мы немно­го оста­но­вим­ся на его тео­рии, кото­рую мож­но назвать тео­ри­ей пред­ста­ви­тель­ства общих исто­ри­че­ских фак­тов и явле­ний мифи­че­ски­ми лич­но­стя­ми. Тео­рия эта раз­ви­лась и до сих пор дер­жит­ся глав­ным обра­зом в обла­сти гре­че­ской мифо­ло­гии. Она выхо­дит из бес­спор­но­го фак­та: фан­та­зия гре­ков созда­ва­ла мно­же­ство мифи­че­ских лич­но­стей для объ­яс­не­ния нача­ла исто­рии сакраль­ных учреж­де­ний, куль­тов, игр и дру­гих празд­неств, ора­ку­лов, жре­честв и проч. Боль­шин­ство геро­ев-ини­ци­а­то­ров поль­зо­ва­лось рели­ги­оз­ны­ми поче­стя­ми, по ана­ло­гии куль­та пред­ков и умер­ших. Гене­а­ло­гия цар­ских и знат­ных родов есте­ствен­но свя­за­лась с геро­я­ми-ини­ци­а­то­ра­ми, а так­же с дру­гой кате­го­ри­ей геро­ев, бого­по­доб­ных, кото­рым, подоб­но богам, а впро­чем и душам пред­ков, при­пи­сы­ва­лось сверхъ­есте­ствен­ное вли­я­ние на судь­бы люд­ские. Пери­од мифо­ло­ги­че­ско­го твор­че­ства окон­чил­ся, когда в Гре­ции нача­ли инте­ре­со­вать­ся поли­ти­че­ской исто­ри­ей и запи­сы­ва­ни­ем ее фак­тов. Огром­ная мас­са геро­и­че­ских легенд, сведен­ная и раз­ви­тая эпи­че­ски­ми поэта­ми, сде­ла­лась мате­ри­а­лом исто­ри­ков. С само­го нача­ла тес­но свя­зан­ная с мни­мо-исто­ри­че­ски­ми нача­ла­ми родов и свя­щен­ных учреж­де­ний отдель­ных мест­но­стей, леген­да, в обра­бот­ке эпи­че­ских поэтов, а еще более, конеч­но, в обра­бот­ке исто­ри­ков, при­но­рав­ли­ва­лась к усло­ви­ям насто­я­щей гео­гра­фии и исто­рии.

При раз­бо­ре мифов, про­стая науч­ная осто­рож­ность долж­на была бы вну­шать созна­ние необ­хо­ди­мо­сти, не увле­ка­ясь заман­чи­вой исто­ри­че­ской обо­лоч­кой мифов, доби­рать­ся до пер­во­го, рели­ги­оз­но­го их зна­че­ния, про­хо­дя через все мытар­ства раз­бо­ра полу­на­уч­ных и повест­во­ва­тель­ных при­ме­сей и пере­ина­чи­ва­ний. К сожа­ле­нию, эта зада­ча доволь­но мало поня­та пред­ста­ви­те­ля­ми нынеш­ней клас­си­че­ской фило­ло­гии. Они или теря­ют­ся в под­гото­ви­тель­ных работах, не выяс­нив себе конеч­ной цели, или же выби­ра­ют себе такие зада­чи и соот­вет­ст­ву­ю­щие этим зада­чам мето­ды, кото­рые не выте­ка­ют из спе­ци­аль­ных усло­вий иссле­ду­е­мо­го пред­ме­та, но раз уко­ре­нив­шись в науч­ной тех­ни­ке, пре­льща­ют пора­зи­тель­ной лег­ко­стью и удоб­ст­вом испол­не­ния. К чис­лу самых излюб­лен­ных мето­дов при­над­ле­жит метод, осно­ван­ный на пред­по­ло­же­нии, что герои гре­че­ской мифо­ло­гии пред­став­ля­ют собою извест­ные пле­ме­на или дру­гие эле­мен­ты насе­ле­ния, так что рас­ска­зы­вае­мые в мифах при­клю­че­ния геро­ев опять пред­став­ля­ют собою до извест­ной с.260 сте­пе­ни доис­то­ри­че­ские собы­тия, при­клю­чив­ши­е­ся с эти­ми пле­ме­на­ми. Мифи­че­ская исто­рия пол­на стран­ст­во­ва­ний и пере­се­ле­ний геро­ев из одной мест­но­сти в дру­гую. Если все это пере­но­сить на пле­ме­на, то полу­ча­ет­ся бога­тая кар­ти­на доис­то­ри­че­ских пере­се­ле­ний наро­дов. Уче­ние о геро­ях-пред­ста­ви­те­лях пле­мен, насколь­ко нам извест­но, выска­за­но в пер­вый раз в дав­но забы­той теперь кни­ге кенигсберг­ско­го про­фес­со­ра Гюл­ле­ма­на «Нача­ла гре­че­ской исто­рии»¹². Широ­кое при­ме­не­ние оно нашло в Pro­le­go­me­na zur grie­chi­schen Mytho­lo­gie К. О. Мюл­ле­ра, скре­щи­ва­ясь с дру­гой, не менее про­из­воль­ной и пре­уве­ли­чен­ной тео­ри­ей, что каж­дое боже­ство и каж­дый герой пер­во­на­чаль­но при­над­ле­жа­ли толь­ко одной опре­де­лен­ной мест­но­сти или извест­но­му пле­ме­ни. Зада­ча гре­че­ской мифо­ло­гии, таким обра­зом, сво­ди­лась к объ­яс­не­нию исто­рии куль­тов и легенд из исто­рии пле­мен и, наобо­рот, исто­рии пле­мен из легенд. Сто́ит толь­ко сооб­ра­зить, что над древ­ней­шей исто­ри­ей важ­ней­ших пле­мен, напри­мер, ионий­ско­го и дорий­ско­го, царит почти пол­ный мрак, чтобы убедить­ся в неис­пол­ни­мо­сти пер­вой части зада­чи. С дру­гой сто­ро­ны, исто­ри­че­ские и топо­гра­фи­че­ские чер­ты мифов обык­но­вен­но при­над­ле­жат к самым позд­ним насло­е­ни­ям их; сле­до­ва­тель­но, объ­яс­не­ние имен­но из них про­ис­хож­де­ния и пер­во­го вида леген­ды есть зада­ча, пря­мо иду­щая враз­рез с самы­ми про­сты­ми пра­ви­ла­ми кри­ти­ки.

Допу­стим, что герои леген­ды в созна­нии наро­да нако­нец пре­вра­ти­лись в пред­ста­ви­те­лей слав­но­го про­шло­го каж­до­го горо­да и каж­дой обла­сти Гре­ции, но эти поня­тия о геро­ях сло­жи­лись глав­ным обра­зом под вли­я­ни­ем исто­ри­че­ской обра­бот­ки легенд труда­ми эпи­че­ских поэтов и исто­ри­ков. Вполне игно­ри­руя столь с.261 про­стые исти­ны, тео­рия о пред­став­ля­е­мой буд­то бы геро­я­ми древ­ней­шей исто­рии Гре­ции проч­но утвер­ди­лась в немец­кой фило­ло­гии. Опи­ра­ясь на авто­ри­тет Эд. Гер­гард­та, она ста­ла дог­мой фило­ло­ги­че­ско­го круж­ка, груп­пи­ру­ю­ще­го­ся вокруг Вила­мо­ви­ца-Мел­лен­дор­фа, но нахо­дит себе нема­лое чис­ло более или менее пре­дан­ных после­до­ва­те­лей так­же и вне этой груп­пы. Рез­кие кри­ти­че­ские опро­вер­же­ния этой и срод­ных с нею тео­рий Вель­ке­ром и Гре­том, а в новей­шее вре­мя Груп­пе, оста­лись без отве­та и про­из­ве­ли, кажет­ся, толь­ко то дей­ст­вие, что тео­рия с тех пор при­ме­ня­лась реже и осто­рож­нее, осо­бен­но теми уче­ны­ми, кото­рые жела­ют, так ска­зать, жить в ладу с тре­бо­ва­ни­я­ми кри­ти­ки, одна­ко и не вполне пожерт­во­вать столь удоб­ным при­е­мом. Есть впро­чем еще более наив­ные поклон­ни­ки тео­рии. В солид­ной кни­ге О. Кел­ле­ра Die Thie­re des klass. Al­ter­thums, напри­мер, мы недав­но на пер­вой стра­ни­це встре­ти­лись со сле­дую­щей интер­пре­та­ци­ей извест­но­го мифа о Герак­ле и Кер­ко­пах. Кер­ко­пы, обе­зья­ны (κέρ­κω­πες), при­во­зят­ся в Гре­цию Герак­лом, пред­ста­ви­те­лем фини­кий­ских тор­гов­цев; это зна­чит, что послед­ние часто вво­зи­ли в Гре­цию обе­зьян. Кто доволь­ст­ву­ет­ся таки­ми поверх­ност­ны­ми объ­яс­не­ни­я­ми, как это опре­де­ле­ние Герак­ла, тот едва ли почув­ст­ву­ет охоту трудить­ся над пра­виль­ным разъ­яс­не­ни­ем мифо­ло­гии. Вот поче­му, на наш взгляд, пре­об­ла­да­ние так назы­вае­мой «исто­ри­че­ской мифо­ло­гии» в среде клас­си­че­ских фило­ло­гов состав­ля­ет теперь не мало­важ­ное пре­пят­ст­вие к более серь­ез­но­му изу­че­нию гре­че­ской мифо­ло­гии.

Мы поз­во­ли­ли себе отступ­ле­ние от нашей темы, чтобы дать более пол­ное поня­тие об осо­бен­но­стях того мето­да, кото­рый при­ме­нял­ся к исто­рии Тарк­ви­ни­ев не одним Цел­ле­ром. Этот метод — отклик того рода исто­ри­че­ско­го тол­ко­ва­ния, кото­рое со вре­мен К. Отфр. Мюл­ле­ра уста­но­ви­лось в гре­че­ской мифо­ло­гии. Тарк­ви­ний Древ­ний леген­дар­ная лич­ность, пред­став­ля­ю­щая собой одна­ко дей­ст­ви­тель­ную исто­рию или целый ряд исто­ри­че­ских фак­тов. В гла­зах само­го Мюл­ле­ра это лич­ность, лишен­ная инди­виду­аль­но­го бытия, пред­став­ля­ю­щая собой пери­од вер­хо­вен­ства горо­да Тарк­ви­ний над Этру­ри­ей и Римом. По мне­нию Швег­ле­ра, Тарк­ви­ний соби­ра­тель­ное имя (Col­lec­tiv­na­me) цело­го пери­о­да раз­ви­тия Рима, а имен­но пери­о­да древ­ней­ше­го вли­я­ния эллин­ской куль­ту­ры. По взглядам Цел­ле­ра, нако­нец, Тарк­ви­нии, в сооб­ще­стве с десят­ком дру­гих без­лич­ных лич­но­стей рим­ско­го и этрус­ско­го пре­да­ния, с.262 пред­став­ля­ют собою общий исто­ри­че­ский факт гос­под­ства и цар­ст­во­ва­ния этрус­ков в Риме. За каж­дым из трех объ­яс­не­ний сто­ит одна часть пре­да­ния. В послед­нем мы нахо­дим сооб­ще­ния о соеди­не­нии две­на­дца­ти горо­дов Этру­рии с Римом под вла­ды­че­ст­вом Тарк­ви­ния, Луку­мо­на из Тарк­ви­ни­ев; встре­ча­ют­ся там так­же изве­стия о гре­че­ском про­ис­хож­де­нии Тарк­ви­ни­ев, введе­нии при них сивил­ли­ных книг и дру­гих заим­ст­во­ва­ни­ях из гре­че­ской рели­гии; рас­ска­зы­ва­ет­ся, нако­нец, и о гос­под­стве в Риме, хотя не этрус­ков вооб­ще, но по край­ней мере двух или трех царей этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния. Если тре­бу­ет­ся решить, какое из трех объ­яс­не­ний вер­нее, мы долж­ны отве­тить, что все три вер­ны, при том усло­вии, что общий метод объ­яс­не­ния верен. Если бы мы име­ли пра­во пред­ла­гать такое объ­яс­не­ние, кото­рое отно­сит­ся толь­ко к какой-нибудь части пре­да­ния, и подо­брать к нему под­хо­дя­щую кар­ти­ну доис­то­ри­че­ских собы­тий, то не труд­но будет сгруп­пи­ро­вать еще дру­гие фак­ты пре­да­ния и выста­вить Тарк­ви­ния пред­ста­ви­те­лем еще дру­го­го исто­ри­че­ско­го явле­ния. С точ­ки зре­ния общей науч­ной логи­ки все три объ­яс­не­ния нуж­но при­знать неудо­вле­тво­ри­тель­ны­ми, так как ими осве­ща­ет­ся толь­ко одна часть пре­да­ния, осталь­ные же части оста­ют­ся тем­нее преж­не­го. Напрас­но было бы ожи­дать отве­та на вопрос, как из одной общей и отвле­чен­ной исто­ри­че­ской фор­му­лы мог­ло раз­вить­ся бога­тое подроб­но­стя­ми и инди­виду­аль­ны­ми чер­та­ми пре­да­ние. В тес­ной свя­зи с непол­нотою и неяс­но­стью пред­став­ле­ния о гене­ти­че­ском раз­ви­тии пре­да­ния нахо­дит­ся и неот­чет­ли­вое пони­ма­ние свойств источ­ни­ков. Вопрос об источ­ни­ках леген­дар­ной исто­рии Тарк­ви­ни­ев затро­нут одним Цел­ле­ром. Они, по его взгляду, состо­я­ли из этрус­ских легенд, пере­ра­ботан­ных рим­ля­на­ми, и из дей­ст­ви­тель­ных исто­ри­че­ских вос­по­ми­на­ний. Послед­ние отли­ча­лись весь­ма зага­доч­ны­ми свой­ства­ми. Вме­сто того, чтобы про­сто пом­нить, что гос­под­ст­во­ва­ли в Риме этрус­ки, как у нас, напри­мер, народ пом­нит, что была оте­че­ст­вен­ная вой­на две­на­дца­то­го года, рим­ляне и этрус­ки дер­жа­ли в сво­ей памя­ти раз­ные выду­ман­ные лич­но­сти и собы­тия, или не свя­зан­ные вовсе с памят­ным фак­том или изла­гаю­щие его лишь в пере­нос­ном виде. Подоб­ных народ­ных вос­по­ми­на­ний, кажет­ся, нигде не быва­ло. Народ, нам дума­ет­ся, все­го креп­че пом­нит име­на и общий облик неко­то­рых осо­бен­но могу­ще­ст­вен­ных пра­ви­те­лей, но и они для народ­но­го эпо­са име­ют, срав­ни­тель­но, лишь вто­ро­сте­пен­ный инте­рес. Они явля­ют­ся бес­цвет­ны­ми носи­те­ля­ми вла­сти, с.263 побуж­даю­щи­ми дей­ст­во­вать бога­ты­рей, насто­я­щих геро­ев эпо­са. Эти герои совер­шен­но вымыш­лен­ные, неисто­ри­че­ские лич­но­сти, про­из­веде­ния народ­ной фан­та­зии, склон­ной воз­но­сить­ся над реаль­ным миром в область чудес­но­го. Каж­дый пери­од народ­но­го твор­че­ства вно­сит в ска­за­ния быто­вые усло­вия сво­его соб­ст­вен­но­го века. Это одно уже слу­жит дока­за­тель­ст­вом отсут­ст­вия в народ­ных пре­да­ни­ях исто­ри­че­ско­го созна­ния. Понят­но, что народ­но­му уму и не доступ­но пони­ма­ние общих исто­ри­че­ских явле­ний и чуж­до стрем­ле­ние обле­кать их в обра­зы отвле­чен­ных исто­ри­че­ских пред­ста­ви­те­лей. Если в обра­зах царей Тарк­ви­ни­ев долж­но при­знать про­из­веде­ния исто­ри­че­ско­го раз­мыш­ле­ния, что мы счи­та­ем вполне веро­ят­ным, в таком слу­чае источ­ни­ком пре­да­ния о них слу­жи­ли не какие-нибудь народ­ные исто­ри­че­ские вос­по­ми­на­ния, но, веро­ят­но, та же полу­на­уч­ная этио­ло­ги­че­ская лите­ра­тур­ная тра­ди­ция, в кото­рой коре­нят­ся и осталь­ные части цар­ской исто­рии. Кро­ме этой воз­мож­но­сти в сущ­но­сти есть толь­ко одна: мож­но гра­ни­цу меж­ду леген­дой и исто­ри­ей, кото­рая обык­но­вен­но про­во­дит­ся перед нача­лом рес­пуб­ли­ки, пере­не­сти назад, к воца­ре­нию Тарк­ви­ния Древ­не­го. Тогда исто­рия двух Тарк­ви­ни­ев — конеч­но не одно­го Тарк­ви­ния Гор­до­го, как то хотел Швег­лер — есть исто­рия в обык­но­вен­ном смыс­ле, не та полу­и­сто­рия, полу­ле­ген­да, какою она пред­став­ля­лась Нибу­ру, Мюл­ле­ру, Швег­ле­ру, Цел­ле­ру и мно­гим дру­гим. На вто­рую доро­гу, о кото­рой мы сей­час гово­ри­ли, ука­за­ли архео­ло­ги­че­ские откры­тия в Цере и Vul­ci, дав­шие, по-види­мо­му, суще­ст­вен­ные свиде­тель­ства об исто­ри­че­ском суще­ст­во­ва­нии Тарк­ви­ни­ев. По этой доро­ге пошел Момм­зен, хотя не осо­бен­но реши­тель­но и оста­нав­ли­ва­ясь перед кон­цом. По ней же решил­ся пой­ти до само­го кон­ца Эду­ард Мей­ер в заме­ча­тель­ном труде сво­ем «Ge­schich­te des Al­ter­thums». На мне­нии Мей­е­ра мы счи­та­ем дол­гом немно­го оста­но­вить­ся, преж­де чем пред­ло­жить свое соб­ст­вен­ное мне­ние.

Исто­рия Тарк­ви­ни­ев изла­га­ет­ся Эд. Мей­е­ром в дог­ма­ти­че­ской фор­ме. «Око­ло 600 года до Р. Хр., — гово­рит он (G. d. A. II 703), — Рим был заво­е­ван этрус­ка­ми. С тех пор в Риме цар­ст­ву­ет этрус­ская дина­стия Тарк­ви­ни­ев. Имя это дока­зы­ва­ет, что рим­ляне с пол­ным пра­вом иска­ли роди­ну их в горо­де Тарк­ви­ни­ях. Рим­ское пре­да­ние, сколь­ко бы оно ни ста­ра­лось скрыть следы чужо­го гос­под­ства, все-таки не мог­ло оспа­ри­вать этрус­ское про­ис­хож­де­ние Тарк­ви­ни­ев. В рим­ском пре­да­нии Тарк­ви­нии пред­став­ля­ют­ся могу­ще­ст­вен­ны­ми пра­ви­те­ля­ми, власть кото­рых с.264 рас­про­стра­ня­ет­ся до самых край­них пре­де­лов Лация; им же при­пи­сы­ва­ет­ся введе­ние этрус­ско­го блес­ка, цар­ско­го пре­сто­ла из сло­но­вой кости, три­ум­фаль­но­го шест­вия. Все даль­ней­шее раз­ви­тие рим­ской куль­ту­ры нахо­дит­ся под вли­я­ни­ем этрус­ской. Сыно­вей знат­ных людей обу­ча­ли этрус­ско­му язы­ку и этрус­ской муд­ро­сти (Лив. 9, 36), нема­ло этрус­ских божеств, меж­ду ними Минер­ва и Янус, пере­шли к рим­ля­нам. Этрус­ское ведов­ство по внут­рен­но­стям жертв и этрус­ское уче­ние о мол­ни­ях, а так­же уче­ние о посвя­ще­нии темпла при­ви­лись к рим­ской рели­гии. Боль­шая часть рим­ских имен заим­ст­во­ва­ны у этрус­ков. В пись­ме рим­ляне по при­ме­ру этрус­ков отка­за­лись от бук­вы K и вме­сто нее употреб­ля­ют бук­ву C, хотя рим­ляне опять рас­хо­дят­ся с этрус­ка­ми отно­си­тель­но про­из­но­ше­ния зву­ков G и K. Из все­го вид­но, что в Риме дол­го и мно­го писа­ли по-этрус­ски. Тарк­ви­ни­ям, без сомне­ния спра­вед­ли­во, при­пи­сы­ва­ли так­же боль­шие построй­ки, како­вы кло­аки, посред­ст­вом кото­рых осу­ши­ли боло­то меж­ду Капи­то­ли­ем и Пала­ти­ном, государ­ст­вен­ная тюрь­ма, капи­то­лий­ский храм, постро­ен­ный в этрус­ском сти­ле, нако­нец город­ские сте­ны. Рим, одним сло­вом, сде­лал­ся одной из этрус­ских сто­лиц; пра­ви­те­ли его ста­ра­лись порав­нять­ся с царя­ми дру­гих этрус­ских горо­дов, не усту­пая им в могу­ще­стве. Успе­хи Тарк­ви­ни­ев побуж­да­ли дру­гих этрус­ских вое­на­чаль­ни­ков доби­вать­ся оди­на­ко­во­го с ними поло­же­ния. Этрус­ская сага рас­ска­зы­ва­ет об одном удаль­це (Aben­teu­rer) Целе­се Вибенне, кото­рый со сво­и­ми шай­ка­ми ходит по Этру­рии и после раз­ных при­клю­че­ний, в кон­це кон­цов, кажет­ся, пада­ет под уда­ра­ми судь­бы. Стен­ные фрес­ки одной гроб­ни­цы в горо­де Vol­ci, из пери­о­да про­цве­та­ния этрус­ско­го худо­же­ства (око­ло 3—2-го сто­ле­тия), пока­зы­ва­ют нам осво­бож­де­ние Целе­са Вибен­ны (Cai­le Vi­pi­nas) из пле­на его вер­ным това­ри­щем Мастар­ною и уби­е­ние «рим­ля­ни­на Гнея Тарк­ви­ния» Мар­ком Ca­mi­ter­nas. Эти изо­бра­же­ния слу­жат дока­за­тель­ст­вом, какою жиз­нью были пол­ны эти пре­да­ния в гла­зах этрус­ков. Обра­зом Целе­са Вибен­ны потом вос­поль­зо­вал­ся Варрон для про­из­вод­ства имен целий­ской горы и «тус­ской ули­цы» (vi­cus Tus­cus), хотя на самом деле эта ули­ца, оче­вид­но, полу­чи­ла свое назва­ние от живу­щих там этрус­ских тор­гов­цев».

При­зна­вая ото­жест­вле­ние Клав­ди­ем Мастар­ны с Сер­ви­ем Тул­ли­ем толь­ко ком­би­на­ци­ей, Мей­ер одна­ко все-таки счи­та­ет веро­ят­ным, что узур­па­тор, кото­рый встав­ля­ет­ся в рим­ском пре­да­нии меж­ду Тарк­ви­ни­ем отцом и сыном, был этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния. О Тарк­ви­нии Гор­дом Мей­ер (стр. 809) пред­ла­га­ет сле­дую­щие заме­ча­ния: «око­ло с.265 вре­ме­ни оса­ды Кум этрус­ка­ми (504 г.) рим­ляне сверг­ли с себя этрус­ское гос­под­ство. Подроб­но­сти это­го собы­тия нам неиз­вест­ны. В памя­ти, кро­ме име­ни, веро­ят­но, чисто леген­дар­но­го осво­бо­ди­те­ля Люция Юния Бру­та, сохра­нил­ся толь­ко голый факт, что изгна­ли послед­не­го царя Люция Тарк­ви­ния и таким обра­зом осно­ва­ли рес­пуб­ли­ку. Все что мы кро­ме это­го чита­ем в дошед­ших до нас анна­лах, разу­крас­ка само­го жал­ко­го сор­та и боль­шей частью позд­ней­ше­го про­ис­хож­де­ния. Облик вто­ро­го Тарк­ви­ния рису­ет­ся по образ­цу гре­че­ских тира­нов; на него пере­не­сен извест­ный анек­дот о Тра­си­ву­ле и Пери­ан­дре; из име­ни Бру­та выво­дит­ся, что он пред­став­лял­ся идиотом, с целью избе­жать пре­сле­до­ва­ний тира­на; вос­ста­ние, вслед­ст­вие изна­си­ло­ва­ния Люкре­ции, — это, веро­ят­но, древ­ней­ший из всех рас­ска­зов. Кро­ме того анна­ли­сты ста­ра­лись объ­яс­нить, как состо­ял­ся пере­во­рот и, устра­няя по воз­мож­но­сти рево­лю­ци­он­ный харак­тер его, при­дать осно­ва­нию рес­пуб­ли­ки воз­мож­но закон­ный вид». Мы еще раз воз­вра­тим­ся к кри­ти­че­ским воз­ра­же­ни­ям Мей­е­ра про­тив досто­вер­но­сти тра­ди­ци­он­но­го рас­ска­за о свер­же­нии Тарк­ви­ния, а пока огра­ни­чим­ся ука­за­ни­ем на замет­ную неров­ность обра­ще­ния Мей­е­ра с дву­мя пре­да­ни­я­ми, о Тарк­ви­нии Древ­нем и Гор­дом. Вре­мя Гор­до­го зна­чи­тель­но бли­же к нача­лам пра­виль­но­го лето­пис­но­го запи­сы­ва­ния исто­рии. Швег­лер поэто­му, счи­тая вре­мя Гор­до­го уже полу­и­сто­ри­че­ским, при­знал в пре­да­нии о нем в общем досто­вер­ную исто­рию, тра­ди­цию же о Древ­нем отнес уже к вполне леген­дар­но­му веку. Мей­ер, наобо­рот, рас­кри­ти­ко­вав всю исто­рию Тарк­ви­ния Гор­до­го, остав­ля­ет за нею толь­ко ту исти­ну, что цар­ст­во­вал тако­го име­ни царь и был сверг­нут с пре­сто­ла. К исто­рии же Древ­не­го Тарк­ви­ния Мей­ер отно­сит­ся кон­сер­ва­тив­но, при­зна­вая ее, почти без раз­бо­ра, досто­вер­ною. Тут он дове­ря­ет тра­ди­ци­он­ной хро­но­ло­гии, не обра­щая вни­ма­ния на спра­вед­ли­вую кри­ти­ку Пизо­на и Дио­ни­сия. Позд­ней­шая выдум­ка о заво­е­ва­нии Этру­рии и под­не­се­нии Тарк­ви­нию цар­ских атри­бу­тов этрус­ка­ми, встре­чаю­ща­я­ся у одно­го Дио­ни­сия, выдум­ка, по всей веро­ят­но­сти, Лици­ния Маце­ра. Мей­е­ру кажет­ся при­год­ным мате­ри­а­лом для исто­рии Тарк­ви­ния, так­же как и эти­мо­ло­ги­че­ские мифы, постро­е­ние тем­ни­цы (Tul­lia­num) царем Тул­ли­ем и про­ис­хож­де­ние царя Tar­qui­nius из Tar­qui­nii. Эпо­ни­ма целий­ской горы, Cae­les Vi­ben­nus, Мей­ер при­зна­ет исто­ри­че­ской лич­но­стью. Таким обра­зом, мы у Мей­е­ра нахо­дим, с одной сто­ро­ны, веру в пре­да­ние, дохо­дя­щую ино­гда до игно­ри­ро­ва­ния исто­ри­че­ской кри­ти­ки; с дру­гой сто­ро­ны, при­хо­дит­ся с.266 отме­чать у него круп­ные отступ­ле­ния от пре­да­ния в поль­зу гипо­те­зы об этрус­ском пери­о­де рим­ской исто­рии. По пре­да­нию, око­ло 600 г. тарк­ви­ний­ский граж­да­нин при­ехал в Рим, был при­нят в чис­ло рим­ских граж­дан и, про­сла­вив­шись на войне, был избран в цари. По изло­же­нию Мей­е­ра, око­ло 600 г. Тарк­ви­ний из горо­да Tar­qui­nii высту­пил во гла­ве этрус­ско­го вой­ска и, заво­е­вав Рим, стал в нем цар­ст­во­вать. Пре­ем­ни­ком его по пре­да­нию рим­лян был Сер­вий Тул­лий, а по пре­да­нию этрус­ков — Мастар­на. Если верить Мей­е­ру, после Тарк­ви­ния Древ­не­го цар­ст­во­вал не Сер­вий, не Мастар­на, а неиз­вест­ный этрус­ский узур­па­тор. Государ­ст­вен­ный пере­во­рот 510 г., по тра­ди­ции, состо­ял в вос­ста­нии рим­ско­го наро­да про­тив неза­кон­но­го управ­ле­ния царя и свер­же­нии его, вслед­ст­вие это­го, с пре­сто­ла. У Мей­е­ра пере­во­рот состо­ял в осво­бож­де­нии рим­лян от этрус­ско­го ига. Вид­но, Мей­ер дер­жит­ся в общих рам­ках тра­ди­ции, даже тра­ди­ци­он­ной хро­но­ло­гии. Из подроб­ных сооб­ще­ний пре­да­ния он при­ни­ма­ет одни за вер­ные, не вда­ва­ясь в кри­ти­че­ский их раз­бор, дру­гие же счи­та­ет совсем не вер­ны­ми и заме­ня­ет их, без ого­во­рок, фак­та­ми иду­щи­ми враз­рез с пре­да­ни­ем. Почти един­ст­вен­ным кри­те­ри­ем досто­вер­но­сти для Мей­е­ра слу­жит согла­сие тра­ди­ци­он­ных фак­тов с тео­ри­ей об этрус­ском гос­под­стве в Риме. К соглас­ным с нею фак­там он отно­сит­ся с пол­ною верою, не соглас­ные же про­пус­ка­ет или изме­ня­ет в поль­зу тео­рии. Тра­ди­ци­он­ную исто­рию Тарк­ви­ния Гор­до­го Мей­ер отвер­га­ет всю, кро­ме изве­стия, что жил и цар­ст­во­вал Люций Тарк­ви­ний, послед­ний из царей этрус­ских, и был сверг­нут с пре­сто­ла. Но и исто­рия Тарк­ви­ния Древ­не­го в пре­да­нии рим­лян, по мне­нию Мей­е­ра, под­верг­лась доволь­но осно­ва­тель­ной фаль­си­фи­ка­ции. Нам дума­ет­ся, что столь подо­зри­тель­ное пре­да­ние не может слу­жить осно­вою для каких бы то ни было серь­ез­ных исто­ри­че­ских заклю­че­ний. Оно не при­мет более досто­вер­но­го вида, каким бы поправ­кам его ни под­вер­га­ли и на какие бы сдел­ки кри­тик не согла­шал­ся со сво­ею кри­ти­че­скою обя­зан­но­стью. Если этрус­ский пери­од Рима дей­ст­ви­тель­но был, по дру­гим, поло­жи­тель­ным дан­ным, тогда он не нуж­да­ет­ся в под­твер­жде­нии пре­да­ни­ем, кото­рое само по себе сомни­тель­но, а кро­ме того тре­бу­ет обя­за­тель­ных под­пра­вок для согла­со­ва­ния с фак­та­ми. Наобо­рот, этрус­ское гос­под­ство в Риме долж­но быть вполне несо­мнен­ным фак­том, чтобы, един­ст­вен­но для согла­со­ва­ния с этим фак­том, мы мог­ли решать­ся на такие силь­ные изме­не­ния пре­да­ния. Поэто­му не лишне будет ска­зать еще с.267 несколь­ко слов о тео­рии этрус­ско­го гос­под­ства, о кото­рой мы выше уже гово­ри­ли.

Мей­ер дела­ет заклю­че­ние о преж­нем гос­под­стве этрус­ков в Риме, кро­ме кос­вен­ных свиде­тельств пре­да­ния, еще на осно­ва­нии сле­дую­щих дово­дов: в кон­це IV сто­ле­тия сыно­вей знат­ных рим­лян еще при­ня­то было обу­чать муд­ро­сти и язы­ку этрус­ков; рим­ляне покло­ня­лись нема­ло­му чис­лу этрус­ских божеств, напри­мер, Яну­су и Минер­ве и при­ня­ли уче­ния этрус­ских гаруспек­сов и авгу­ров; боль­шая часть рим­ских prae­no­mi­na этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния; латин­ский алфа­вит заим­ст­во­ван у этрус­ков, из чего, по взгляду Мей­е­ра, вид­но, что в Риме дол­гое вре­мя писа­ли на этрус­ском язы­ке; нако­нец в этрус­ском сти­ле или по этрус­ско­му образ­цу постро­е­ны капи­то­лий­ский храм, кло­аки, город­ские сте­ны и тюрь­ма (Tul­lia­num). Согла­сить­ся с эти­ми дово­да­ми невоз­мож­но; они или осно­ва­ны на фак­тах заве­до­мо невер­ных или же не дают пра­ва на то заклю­че­ние, кото­рое выво­дит­ся авто­ром. К чис­лу пер­вых при­над­ле­жат про­ис­хож­де­ние латин­ско­го алфа­ви­та из этрус­ско­го и про­из­вод­ство латин­ских или рим­ских божеств, напри­мер, Яну­са и Минер­вы из Этру­рии. Само­сто­я­тель­ное про­ис­хож­де­ние латин­ско­го и фалис­ско­го алфа­ви­тов с одной сто­ро­ны, а этрус­ско­го, умбрий­ско­го и осско­го с дру­гой, уста­нов­ле­но пер­вы­ми авто­ри­те­та­ми, напри­мер, Момм­зе­ном и Кирх­го­фом¹³. Если даже допу­стить, что латин­ский алфа­вит заим­ст­во­ван пря­мо из Этру­рии, то и в таком слу­чае невоз­мож­но заклю­чить, что рим­ляне когда-либо писа­ли на этрус­ском язы­ке, а не на латин­ском. Никто, веро­ят­но, не стал бы утвер­ждать, что этрус­ки, в виду употреб­ле­ния ими гре­че­ско­го пись­ма, обя­за­тель­но писа­ли на гре­че­ском язы­ке. Зна­ком­ство рим­ской зна­ти IV-го сто­ле­тия с язы­ком и нау­кою этрус­ков тоже не дока­зы­ва­ет, что в Риме ранее вме­сто латин­ско­го гос­под­ст­во­вал этрус­ский язык. Оно объ­яс­ня­ет­ся так­же про­сто, как общее зна­ком­ство всех обра­зо­ван­ных рим­лян позд­ней­ших вре­мен с язы­ком и нау­кой гре­ков. Если гро­мад­ное и все­сто­рон­нее вли­я­ние гре­че­ской куль­ту­ры на рим­лян не тре­бу­ет пред­по­ло­же­ния гос­под­ства гре­ков в Риме, так и куль­тур­ное вли­я­ние Этру­рии на Рим не име­ет того зна­че­ния, кото­рое ему при­да­ет с.268 Мей­ер. Пре­об­ла­да­ние этрус­ской тех­ни­ки, архи­тек­ту­ры и дру­гих искусств в древ­ней­шем Риме так­же не может быть истол­ко­ва­но в смыс­ле дока­за­тель­ства гос­под­ства этрус­ков. Рим­ские авто­ры неод­но­крат­но сооб­ща­ют, что при­гла­ша­лись этрус­ские архи­тек­то­ры и худож­ни­ки, подоб­но тому, как позд­нее часто нани­ма­лись гре­че­ские худож­ни­ки и тех­ни­ки¹⁴. Что каса­ет­ся нако­нец этрус­ских эле­мен­тов в рели­ги­оз­ной жиз­ни рим­лян, то заим­ст­во­ва­ния из этрус­ской рели­гии не тре­бу­ют дру­го­го объ­яс­не­ния, чем заим­ст­во­ва­ния из гре­че­ской и нако­нец из рели­гии восто­ка. Общее этрус­кам и рим­ля­нам покло­не­ние извест­ным боже­ствам, напри­мер, Яну­су или Минер­ве, допус­ка­ет еще дру­гое объ­яс­не­ние. По мно­гим дан­ным вид­но, что этрус­ки, заво­е­вав­ши боль­шую часть сред­ней Ита­лии, мно­го пере­ня­ли имен, слов и иных пред­ме­тов от поко­рен­ных ита­лий­ских пле­мен. В кон­це IV-го сто­ле­тия они сами попа­ли под власть рим­лян и под­верг­лись посте­пен­ной лати­ни­за­ции. Употреб­ле­ние рим­ских имен и покло­не­ние рим­ским боже­ствам в Этру­рии могут быть объ­яс­ня­е­мы эти­ми дву­мя путя­ми. Име­на и боже­ства заим­ст­во­ва­ны или у ита­лий­ско­го насе­ле­ния Этру­рии, кото­рое нахо­ди­лось в близ­ком род­стве с лати­на­ми, или же пря­мо у Рим­лян. Заклю­че­ние Мей­е­ра, что рим­ско-этрус­ские име­на и боже­ства обя­за­тель­но заим­ст­во­ва­ны рим­ля­на­ми у этрус­ков, а поэто­му буд­то бы слу­жат дока­за­тель­ст­вом преж­не­го гос­под­ства этрус­ков в Риме — заклю­че­ние слиш­ком поспеш­ное и одно­сто­рон­нее. Вооб­ще, если защи­та этрус­ской тео­рии огра­ни­чи­ва­лась бы теми дово­да­ми, кото­рые при­во­дят­ся Мей­е­ром, она сто­я­ла бы на очень непроч­ном осно­ва­нии. Нам хоро­шо извест­но, что есть кро­ме того дру­гие дово­ды, кото­рые выстав­ля­ют­ся дру­ги­ми сто­рон­ни­ка­ми той же тео­рии и во вся­ком слу­чае заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния. Ю. А. Кула­ков­ский¹⁵, в под­твер­жде­ние того, что Рим в тече­ние неко­то­ро­го пери­о­да сво­ей началь­ной исто­рии нахо­дил­ся во вла­сти этрус­ков, ука­зы­ва­ет на раз­об­щен­ность это­го латин­ско­го горо­да от Лация. Обособ­лен­ность и само­сто­я­тель­ность Рима от латин­ской феде­ра­ции дей­ст­ви­тель­но факт очень зага­доч­ный. Обособ­ле­ние такое, надо думать, про­изо­шло в силу осо­бен­ной исто­ри­че­ской с.269 при­чи­ны, какою, в самом деле, явля­лось бы пред­по­ла­гае­мое заво­е­ва­ние Рима этрус­ка­ми. Дру­гие аргу­мен­ты в поль­зу этрус­ской тео­рии дает архео­ло­гия, изу­че­ние древ­ней­ших могиль­ни­ков Этру­рии, Рима и Лация. Мы счи­та­ем себя слиш­ком мало посвя­щен­ны­ми в труд­ные вопро­сы доис­то­ри­че­ской архео­ло­гии Ита­лии, чтобы осме­лить­ся судить об осно­ва­тель­но­сти тех заклю­че­ний, к кото­рым при­шли авто­ри­те­ты архео­ло­гии. Одно обсто­я­тель­ство одна­ко неволь­но бро­са­ет­ся в гла­за даже про­фа­ну, это хро­но­ло­ги­че­ская неопре­де­лен­ность най­ден­ных в древ­ней­ших могиль­ни­ках пред­ме­тов, явля­ю­ща­я­ся пря­мым послед­ст­ви­ем неиме­ния каких бы то ни было дати­ро­ван­ных памят­ни­ков. Дру­гое затруд­не­ние заклю­ча­ет­ся в невоз­мож­но­сти реши­тель­ных этно­гра­фи­че­ских опре­де­ле­ний. Извест­ные спо­со­бы погре­бе­ния или извест­ный харак­тер най­ден­ных в моги­лах пред­ме­тов в дан­ной мест­но­сти или у дан­но­го наро­да могут быть объ­яс­ня­е­мы или при­во­зом, или под­ра­жа­ни­ем. Этрус­ские древ­но­сти, добы­вае­мые из могиль­ни­ков Рима и Лация, поэто­му, быть может, име­ют не более пра­ва счи­тать­ся памят­ни­ка­ми древ­не­го этрус­ско­го насе­ле­ния, чем, напри­мер, гре­че­ские древ­но­сти Этру­рии памят­ни­ка­ми жив­ших в Этру­рии гре­ков. Пол­ная надеж­ность резуль­та­тов архео­ло­ги­че­ской интер­пре­та­ции для про­фа­на, нако­нец, умень­ша­ет­ся еще тем, что мно­гие архео­ло­ги слиш­ком уве­рен­но руко­вод­ст­ву­ют­ся сомни­тель­ной тра­ди­ци­ей рим­лян, в осо­бен­но­сти шат­кой хро­но­ло­ги­ей цар­ско­го пери­о­да. В резуль­та­те полу­ча­ет­ся насто­я­щий cir­cu­lus vi­tio­sus: выво­ды архео­ло­гии осно­ва­ны на дан­ных тра­ди­ции, а послед­ние опять под­креп­ля­ют­ся теми же выво­да­ми. Если из дан­ных доис­то­ри­че­ской архео­ло­гии или дру­гих поло­жи­тель­ных сооб­ра­же­ний сле­ду­ет, что воз­мож­но или веро­ят­но в доис­то­ри­че­ские вре­ме­на рас­про­стра­не­ние этрус­ско­го гос­под­ства на Рим и Лаций, тогда не сто­ит ссы­лать­ся на рим­ское пре­да­ние, кото­ро­му во вся­ком слу­чае неиз­вест­но такое гос­под­ство, а извест­но толь­ко воца­ре­ние одно­го царя, слу­чай­но родив­ше­го­ся в этрус­ском горо­де Тарк­ви­ни­ях. Если дей­ст­ви­тель­но был этрус­ский пери­од Рима и Лация, то отно­сить его к VI-му сто­ле­тию, тра­ди­ци­он­но­му веку Тарк­ви­ни­ев, нисколь­ко не обя­за­тель­но, быть может он начал­ся и кон­чил­ся гораздо ранее. Этрус­ски­ми име­на­ми Tar­qui­nius, Ta­na­quil, Lu­cu­mo и Aruns, встре­чаю­щи­ми­ся в тра­ди­ци­он­ной исто­рии VI-го сто­ле­тия, исчер­пы­ва­ют­ся все бес­спор­но этрус­ские эле­мен­ты этой исто­рии, если не счи­тать ниче­го не дока­зы­ваю­ще­го при­гла­ше­ния этрус­ских архи­тек­то­ров и худож­ни­ков, да еще вымыс­ла о поко­ре­нии Этру­рии с.270 Тарк­ви­ни­ем. Поче­му эти, может быть, совер­шен­но леген­дар­ные лич­но­сти носи­ли этрус­ские име­на, а не дру­гие, это совер­шен­но осо­бый вопрос, на кото­рый воз­мож­ны и дру­гие отве­ты, кро­ме одно­сто­рон­ней догад­ки о сов­па­де­нии века Тарк­ви­ни­ев с пред­по­ла­гае­мым этрус­ским пери­о­дом Рима. Вооб­ще мы наста­и­ва­ем на необ­хо­ди­мо­сти совер­шен­но само­сто­я­тель­но­го реше­ния двух вопро­сов: вопро­са о доис­то­ри­че­ской свя­зи Рима и Лация с Этру­ри­ей и вопро­са о про­ис­хож­де­нии пре­да­ния о Тарк­ви­ни­ях. Эти два вопро­са, меж­ду тем, до сих пор сме­ши­ва­лись тем или дру­гим обра­зом почти каж­дый раз, когда при­ни­ма­лись за раз­бор тра­ди­ции о послед­них царях Рима. Мы не счи­та­ем сво­ей зада­чей выяс­нить исто­ри­че­ский вопрос о древ­ней­ших отно­ше­ни­ях Рима к Этру­рии, зани­ма­ясь гене­ти­че­ским раз­бо­ром пре­да­ния о Тарк­ви­ни­ях, как про­из­веде­ния рим­ской исто­рио­гра­фии. Такой раз­бор до сих пор, в сущ­но­сти, никем не был пред­при­нят, так как все кри­ти­ки на пер­вое место ста­ви­ли вопрос, какие в пре­да­нии кро­ют­ся исто­ри­че­ские эле­мен­ты и каким обра­зом согла­со­вать их с исто­ри­че­ской исти­ной. При такой поста­нов­ке вопро­са полу­ча­лись самые про­ти­во­ре­ча­щие друг дру­гу отве­ты. Един­ст­вен­ное меж­ду ними общее то, что осве­ща­лись толь­ко одни части пре­да­ния, а все дру­гие оста­ва­лись необъ­яс­нен­ны­ми. Кро­ме того обык­но­вен­но самое пре­да­ние под­вер­га­лось зна­чи­тель­ным изме­не­ни­ям, для под­веде­ния его под посто­рон­ние фак­ты и инди­виду­аль­ные исто­ри­че­ские гипо­те­зы авто­ров. Мы, наобо­рот, счи­та­ем необ­хо­ди­мым тре­бо­ва­ни­ем дать по воз­мож­но­сти пол­ное объ­яс­не­ние все­го пре­да­ния, в том объ­е­ме и том самом виде, в кото­ром оно дошло до нас в памят­ни­ках древ­ней исто­ри­че­ской лите­ра­ту­ры.

Исто­рия Тарк­ви­ни­ев нахо­дит­ся в нераз­луч­ной свя­зи с дру­ги­ми частя­ми цар­ской исто­рии, как по внеш­не­му соот­но­ше­нию собы­тий, так и по обще­му скла­ду рас­ска­за. Подоб­но всей исто­рии царей, она рез­ко отли­ча­ет­ся от лето­пис­ной исто­рии рес­пуб­ли­ки пол­ным отсут­ст­ви­ем твер­до­го хро­но­ло­ги­че­ско­го поряд­ка. Исто­рия пяти дру­гих царей про­ник­ну­та духом этио­ло­гии, стрем­ле­ни­ем пред­ста­вить в объ­яс­ни­тель­ных рас­ска­зах «при­чи­ны», нача­ла древ­них государ­ст­вен­ных и сакраль­ных учреж­де­ний, важ­ней­ших из ста­рин­ных город­ских зда­ний, хра­мов и дру­гих памят­ни­ков, свя­щен­ных обрядов, игр и т. п. При­уро­чи­вая все это к отдель­ным царям, цар­ская исто­рия в связ­ном изло­же­нии дает обшир­ную кар­ти­ну посте­пен­но­го про­ис­хож­де­ния доис­то­ри­че­ско­го Рима, с заклад­ки пер­вой сте­ны на Пала­тине до тех пор, когда исто­рия рим­ско­го с.271 государ­ства дела­ет­ся извест­ной из пра­виль­ных лето­пис­ных запи­сей. В этом отно­ше­нии исто­рия Тарк­ви­ни­ев не отли­ча­ет­ся от исто­рии дру­гих царей. В ней изла­га­ет­ся нача­ло поли­ти­че­ских учреж­де­ний, мень­ших сена­тор­ских родов (gen­tes mi­no­res) и трех новых цен­ту­рий, — сакраль­ных учреж­де­ний, сивил­ли­на ора­ку­ла и жре­че­ской кол­ле­гии дуум­ви­ров sac­ris fa­ciun­dis — про­ис­хож­де­ние заме­ча­тель­ней­ших зда­ний и дру­гих соору­же­ний, цир­ка, кло­ак, капи­то­лий­ско­го хра­ма, — осно­ва­ние игр, lu­di Ro­ma­ni и fe­riae La­ti­nae. Все это вра­ща­ет­ся как раз в том кру­ге, в кото­ром вра­ща­ют­ся этио­ло­ги­че­ские рас­ска­зы, извест­ные нам из легенд о дру­гих царях. Пере­чис­ля­е­мые фак­ты исто­рии Тарк­ви­ни­ев не толь­ко по сво­е­му содер­жа­нию похо­жи на фак­ты, при­пи­сы­вае­мые дру­гим царям, но нахо­дят­ся с ними, кро­ме того, в пря­мом соот­но­ше­нии, слу­жа им или допол­не­ни­ем или про­дол­же­ни­ем. Одним сло­вом, тра­ди­ци­он­ная исто­рия Тарк­ви­ни­ев в очень силь­ной сте­пе­ни обу­слов­ле­на вымыш­лен­ной исто­ри­ей преды­ду­щих цар­ст­во­ва­ний. Не толь­ко внут­рен­няя, но и внеш­няя дея­тель­ность Тарк­ви­ни­ев, по край­ней мере Тарк­ви­ния Стар­ше­го, явля­ет­ся про­дол­же­ни­ем пред­на­чер­та­ний его пред­ше­ст­вен­ни­ков на пре­сто­ле. Заво­е­ва­ние и при­со­еди­не­ние Тарк­ви­ни­ем при­ле­гав­шим к Риму латин­ских город­ков парал­лель­но заво­е­ва­ни­ям, при­пи­сы­вае­мым Рому­лу и Анку Мар­цию. Сабин­ская и этрус­ская вой­ны Тарк­ви­ния от войн, пред­при­ня­тых про­тив тех же наро­дов дру­ги­ми царя­ми, отли­ча­ют­ся толь­ко раз­но­об­ра­зи­ем вполне неве­ро­ят­ных и вымыш­лен­ных подроб­но­стей.

При такой нераз­рыв­ной свя­зи, в кото­рой нахо­дит­ся пре­да­ние о Тарк­ви­ни­ях с пре­да­ни­ем о дру­гих царях, явля­ет­ся вопрос, пра­виль­но ли, с точ­ки зре­ния здра­вой и после­до­ва­тель­ной мето­ди­ки, разде­ле­ние Тарк­ви­ни­ев от их цар­ских собра­тов и рас­смот­ре­ние пре­да­ний о тех и дру­гих с про­ти­во­по­лож­ных точек зре­ния. Такая раз­роз­нен­ность взгляда на тех и дру­гих заме­ча­ет­ся почти у всех совре­мен­ных кри­ти­ков. Они видят в Тарк­ви­ни­ях с Сер­ви­ем Тул­ли­ем исто­ри­че­скую дина­стию или пред­ста­ви­те­лей исто­ри­че­ской эпо­хи, в преды­ду­щих же четы­рех пер­вых царях — мифи­че­ские обра­зы, создан­ные лже­и­сто­ри­че­ски­ми домыс­ла­ми рим­ских анна­ли­стов. Вслед­ст­вие это­го они при­ла­га­ют к тому и дру­го­му пре­да­нию совер­шен­но осо­бые кри­те­рии. Мы гово­ри­ли о пред­по­ла­гае­мом этрус­ском гос­под­стве над Римом и ука­зы­ва­ли на пол­ную неопре­де­ли­мость дати­ров­ки это­го пред­по­ла­гае­мо­го фак­та, на про­ти­во­ре­чие его рим­ско­му пре­да­нию, нако­нец, на неосно­ва­тель­ность ото­жест­вле­ния его с.272 с цар­ст­во­ва­ни­ем Тарк­ви­ни­ев. Затем мы ста­ра­лись опре­де­лить, какое вли­я­ние на вопрос о Тарк­ви­ни­ях име­ло откры­тие двух архео­ло­ги­че­ских памят­ни­ков, гроб­ни­цы Тарк­ви­ни­ев у Церы и фре­сок с изо­бра­же­ни­ем пре­да­ния о Мастарне. Ока­за­лось, что пре­да­нию это­му при­дать осо­бое зна­че­ние для кри­ти­ки исто­рии послед­них царей воз­мож­но толь­ко при одно­сто­рон­нем его тол­ко­ва­нии. Одно­сто­рон­ни­ми сле­ду­ет назвать и выво­ды, извле­кае­мые из откры­тых в Цере архео­ло­ги­че­ских дан­ных. Несо­мнен­но вер­но толь­ко одно: в Цере дей­ст­ви­тель­но суще­ст­во­вал знат­ный этрус­ский род Тарк­ви­ни­ев. Но обя­за­тель­но ли для нас из исто­ри­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния тако­го родо­во­го име­ни заклю­чить, что и пред­ста­ви­те­ли того же име­ни в цар­ской исто­рии непре­мен­но исто­ри­че­ские лич­но­сти? В Риме ведь про­цве­та­ли роды Пом­пи­ли­ев, Гости­ли­ев, Мар­ци­ев, Тул­ли­ев, Кур­ци­ев и т. п., но сле­ду­ет ли из это­го, что Нума Пом­пи­лий, Тулл Гости­лий, Анк Мар­ций, Сер­вий Тул­лий, Метий Кур­ций и т. п. суть лица в самом деле суще­ст­во­вав­шие. Авто­ры часто сво­им геро­ям дают и дава­ли име­на и фами­лии дей­ст­ви­тель­но суще­ст­ву­ю­щих лиц¹⁶. Чтобы взять самые про­стые при­ме­ры, едва ли кому в голо­ву при­дет, при­знать исто­ри­че­ское суще­ст­во­ва­ние Евге­ния Оне­ги­на, Печо­ри­на, База­ро­ва или Руди­на, на том осно­ва­нии, что фами­лии эти встре­ча­ют­ся или мог­ли бы встре­тить­ся даже в адрес­ной кни­ге Петер­бур­га. Так, мы дума­ем, имя Тарк­ви­ний, несмот­ря на свиде­тель­ство над­пи­сей, не дока­зы­ва­ет, что име­ну­е­мое так авто­ром цар­ской исто­рии лицо дей­ст­ви­тель­но жило и цар­ст­во­ва­ло. Авто­ру хоро­шо мог­ло быть извест­но, что имя Tar­qui­nius дей­ст­ви­тель­но встре­ча­лось в Этру­рии, а пото­му он и наде­лил род­ст­вен­ни­ков Тарк­ви­ни­ев так­же употре­би­тель­ны­ми этрус­ски­ми име­на­ми. Уже Нибу­ром было сде­ла­но ост­ро­ум­ное заме­ча­ние, что рим­ские авто­ры, выво­дя на сце­ну этрус­ка, непре­мен­но назо­вут его или с.273 Луку­мо­ном, или Арун­том, или Лар­сом. Неуди­ви­тель­но, что и в цар­ской семье Тарк­ви­ни­ев встре­ча­ют­ся два из этих сте­рео­тип­ных имен этрус­ских, Lu­cu­mo и Aruns. По той же при­чине, веро­ят­но, для супру­ги пер­во­го Тарк­ви­ния взя­то имя Ta­na­quil, кото­рое, судя по эпи­гра­фи­че­ским при­ме­рам, было доволь­но употре­би­тель­но в Этру­рии. Очень может быть, впро­чем, что Thanchvil про­сто пере­вод латин­ско­го име­ни Cae­ci­lia «тем­ная», чем объ­яс­ни­лось бы двой­ное назва­ние, Ta­na­quil или Ga­ia Cae­ci­lia¹⁷. Итак этрус­ские име­на исто­рии Тарк­ви­ни­ев не име­ют, по наше­му мне­нию, того решаю­ще­го зна­че­ния, кото­рое им при­да­ет даже такой скеп­тик, как Момм­зен. Когда есть воз­мож­ность пред­по­ло­же­ния, что име­на Тарк­ви­ния и его род­ных древ­ней­ши­ми авто­ра­ми цар­ской леген­ды были подо­бра­ны с таким же умыс­лом, как и име­на дру­гих царей, тогда и не будет ника­ко­го осно­ва­ния из-за кажу­ще­го­ся исто­ри­че­ско­го харак­те­ра имен разъ­еди­нять пре­да­ние о царях и рас­смат­ри­вать одну из частей его, исто­рию Тарк­ви­ни­ев, с осо­бых точек зре­ния и по осо­бой мето­ди­ке.

По наше­му мне­нию, с прин­ци­пи­аль­ной точ­ки зре­ния не меша­ет смот­реть на царей Тарк­ви­ни­ев и их исто­рию, как на часть общей леген­ды о царях, при­над­ле­жа­щей к леген­дар­ной, не к дей­ст­ви­тель­ной исто­рии Рима. В сущ­но­сти никто из защит­ни­ков досто­вер­но­сти ее, как мы виде­ли, не реша­ет­ся при­зна­вать в ней досто­вер­ную исто­рию в том смыс­ле, как мы при­вык­ли смот­реть на исто­рию Рима, начи­ная с пято­го сто­ле­тия. В послед­нюю, как извест­но, вкра­лось мно­го невер­но­го, мно­го вымыс­ла, тем не менее это исто­рия, толь­ко с при­ме­сью вымыс­ла, кото­рый без осо­бо­го труда выде­ля­ет­ся при помо­щи кри­ти­че­ско­го ана­ли­за. В исто­рии послед­не­го века цар­ско­го пери­о­да, по обще­му убеж­де­нию, наобо­рот, пре­об­ла­да­ет леген­дар­ный эле­мент, это леген­да с при­ме­сью исто­ри­че­ских эле­мен­тов, опре­де­ле­ние кото­рых совер­шен­но остав­ля­ет­ся с.274 на про­из­вол самых субъ­ек­тив­ных кри­ти­че­ских при­е­мов. При таком поло­же­нии вопро­са едва ли пред­видит­ся воз­мож­ность достиг­нуть како­го-нибудь твер­до­го резуль­та­та или окон­ча­тель­но­го реше­ния. Мы твер­до убеж­де­ны, что глав­ная при­чи­на тому невер­ная поста­нов­ка вопро­са и при­ме­не­ние к нему таких мето­ди­че­ских при­е­мов, кото­рые выте­ка­ют не из самой сущ­но­сти дела, а из посто­рон­них тео­рий и пред­взя­тых, хотя и глу­бо­ко уко­ре­няв­ших­ся, мне­ний. Под пер­вы­ми мы разу­ме­ем этрус­скую тео­рию со все­ми ее оттен­ка­ми, под вто­ры­ми, глав­ным обра­зом, — ту акси­о­му, что нача­лу дей­ст­ви­тель­ной, досто­вер­но извест­ной исто­рии у Рим­лян пред­ше­ст­во­вал век полу­и­сто­ри­че­ский или полу­ми­фи­че­ский, о кото­ром буд­то бы име­лись хотя и смут­ные, но все-таки исто­ри­че­ские вос­по­ми­на­ния. Чтобы выра­зить­ся кар­тин­но, счи­та­ет­ся обя­за­тель­ным, чтобы исто­рия Рима высту­па­ла из пол­но­го мра­ка в свет не вдруг, а так чтобы после мра­ка перед пол­ным осве­ще­ни­ем непре­мен­но был про­ме­жу­ток вре­ме­ни, оза­ря­е­мый несколь­ки­ми про­блес­ка­ми зарож­даю­ще­го­ся све­та. Все дело зави­сит от того, как и когда воз­ник­ла рим­ская исто­рио­гра­фия. Если бы пер­вые лето­пис­ные отмет­ки дела­лись с созна­тель­ной целью доста­вить сырой мате­ри­ал буду­щим исто­ри­кам Рима, тогда, понят­но, оза­бо­ти­лись бы при­ба­вить к этим годо­вым отмет­кам тот­час же име­ю­щи­е­ся нали­цо исто­ри­че­ские вос­по­ми­на­ния о недав­нем про­шед­шем, о веке послед­них царей. Если же пер­вые лето­пис­цы, пон­ти­фек­сы, в самом нача­ле не име­ли столь даль­но­вид­ных целей, а при­ла­га­ли каж­дый раз свою заботу толь­ко к запи­сы­ва­нию на al­bum’е важ­ней­ших собы­тий теку­ще­го года, тогда весь­ма не труд­но себе пред­ста­вить, что они вовсе не дума­ли о запи­сы­ва­нии преж­них фак­тов, не вхо­див­ших в тес­ную рам­ку теку­щих годо­вых запи­сок. Пред­ста­вим себе, что потом, через две­сти лет, кто-то заду­мал на осно­ва­нии двух­сот годо­вых досок соста­вить общий свод исто­рии Рима, — в таком слу­чае вполне понят­но жела­ние допол­нить эту лето­пис­ную исто­рию изло­же­ни­ем пер­во­на­чаль­ной исто­рии, начи­ная с само­го осно­ва­ния горо­да. Для тако­го срав­ни­тель­но позд­не­го редак­то­ра вре­ме­на Тарк­ви­ния Гор­до­го и Рому­ла были в сущ­но­сти оди­на­ко­во отда­лен­ные. Аргу­мент, что пре­да­ние о веке Тарк­ви­ни­ев заслу­жи­ва­ет осо­бой веры по непо­сред­ст­вен­ной бли­зо­сти это­го века к нача­лам лето­пис­ной исто­рии, этот аргу­мент, в таком слу­чае, теря­ет вся­кую силу. Вполне воз­мож­но, что редак­тор лето­пи­си перед собою имел такой исто­ри­че­ский мате­ри­ал, такие запи­си, кото­рые с.275 начи­на­лись с совер­шен­но опре­де­лен­но­го сро­ка, ска­жем, напри­мер, с посвя­ще­ния хра­ма капи­то­лий­ско­го, так что о всем пред­ше­ст­во­вав­шем вре­ме­ни не мог­ло быть реши­тель­но ника­ких исто­ри­че­ских изве­стий. Наши кри­ти­ки, веро­ят­но, согла­си­лись бы с такой про­стой исти­ной, если бы, к сожа­ле­нию, отно­си­тель­но вопро­са о нача­ле исто­ри­че­ско­го пери­о­да Рима не руко­во­дил ими отча­сти тот же hor­ror va­cui, кото­рый заста­вил рим­ских анна­ли­стов изо­бре­сти всю цар­скую исто­рию. Что исто­рия наро­да может начи­нать­ся с одно­го опре­де­лен­но­го собы­тия, перед кото­рым есть толь­ко совер­шен­но тем­ное и пустое про­стран­ство, это все­го луч­ше извест­но из исто­рии наше­го оте­че­ства. Но точ­но так­же почти все евро­пей­ские наро­ды соб­ст­вен­но высту­па­ют вдруг из пол­ной тьмы доис­то­ри­че­ско­го века в яркий свет исто­рии, без пере­ход­но­го пери­о­да, кото­рый напрас­но счи­та­ет­ся необ­хо­ди­мым для нача­ла исто­рии Рима.

Усмат­ри­вая в леген­де о Тарк­ви­ни­ях одну из состав­ных частей общей леген­ды о царях, мы долж­ны задать­ся лишь вопро­сом, как обра­зо­ва­лась эта часть леген­ды. Этим чисто гене­ти­че­ским иссле­до­ва­ни­ем мы дума­ем попол­нить один из самых суще­ст­вен­ных про­бе­лов кри­ти­ки цар­ской исто­рии, так как вопрос этот соб­ст­вен­но никем еще не ста­вил­ся, а все кри­ти­ки зани­ма­лись дру­гим вопро­сом, раз­бо­ром пред­по­ла­гае­мых исто­ри­че­ских эле­мен­тов пре­да­ния. Для выяс­не­ния про­ис­хож­де­ния и раз­ви­тия леген­ды мы счи­та­ем пра­виль­ным руко­вод­ст­во­вать­ся теми общи­ми резуль­та­та­ми, кото­рые нам уже выяс­ни­лись при рас­смот­ре­нии дру­гих частей цар­ской исто­рии. Мы выхо­дим из пред­по­ло­же­ния, что, как там, так и здесь, в пре­да­нии о Тарк­ви­ни­ях, замет­ны следы двух пер­во­на­чаль­ных лите­ра­тур­ных форм леген­ды, слив­ших­ся меж­ду собою. Древ­ней­ший рас­сказ отно­сил­ся к про­ис­хож­де­нию одной из жре­че­ских кол­ле­гий Рима и свя­щен­ной ее обста­нов­ки. Для этио­ло­ги­че­ско­го объ­яс­не­ния все­го это­го выду­ма­ли обра­зы царей-осно­ва­те­лей, име­на и дея­ния кото­рых соот­вет­ст­во­ва­ли озна­чен­ной цели. Жре­че­ская леген­да затем была под­верг­ну­та исто­ри­че­ской обра­бот­ке, вслед­ст­вие кото­рой цари-прото­ти­пы жре­че­ских кол­ле­гий яви­лись осно­ва­те­ля­ми и пра­ви­те­ля­ми рим­ско­го государ­ства. К это­му вто­ро­му слою пре­да­ния цели­ком при­над­ле­жа­ла и исто­рия и самый образ Тарк­ви­ния Гор­до­го, о чем будет речь ниже. На него пере­не­се­на боль­шая часть дея­ний Тарк­ви­ния стар­ше­го. Соору­же­ние кло­ак, цир­ка, город­ских стен, построй­ка капи­то­лий­ско­го с.276 хра­ма, при­об­ре­те­ние сивил­ли­ных книг при­пи­сы­ва­ют­ся или тому, или дру­го­му из царей Тарк­ви­ни­ев, или эти дела разде­ле­ны меж­ду ними так, что нача­ло дела при­пи­сы­ва­ет­ся Стар­ше­му, а окон­ча­ние Гор­до­му. Такие гро­мад­ные стро­е­ния конеч­но мог­ли казать­ся пре­вы­шаю­щи­ми силы одно­го царя, а поэто­му и по необ­хо­ди­мо­сти про­дол­жав­ши­ми­ся в цар­ст­во­ва­ние его пре­ем­ни­ков. Стран­но толь­ко то, что построй­ка цир­ка, кло­ак и капи­то­лий­ско­го хра­ма, по пре­да­нию, про­дол­жа­ет­ся не пря­мым пре­ем­ни­ком Тарк­ви­ния Стар­ше­го, Сер­ви­ем Тул­ли­ем, но опять одним из Тарк­ви­ни­ев, Гор­дым. Соро­ка­че­ты­рех­лет­нее цар­ст­во­ва­ние Сер­вия Тул­лия про­хо­дит без вся­ко­го уча­стия в соору­же­ни­ях, нача­тых Тарк­ви­ни­ем Стар­шим. Нель­зя не согла­сить­ся с заклю­че­ни­ем Виль­гель­ма Ине (Röm. Ge­sch., 1, 48, 65): дело ясное, гово­рит он, что древ­ней­шая леген­да соору­же­ние хра­ма, кло­ак, и т. д. при­пи­сы­ва­ла про­сто Тарк­ви­нию. Когда из одно­го Тарк­ви­ния древ­ней­шей леген­ды потом сде­ла­ли двух, «ста­ро­го» и «тира­на», то анна­ли­сты одни и те же дея­ния ста­ли при­пи­сы­вать и тому, и дру­го­му Тарк­ви­нию, не затруд­ня­ясь тем, что меж­ду дву­мя Тарк­ви­ни­я­ми очу­ти­лось цар­ст­во­ва­ние Сер­вия Тул­лия. След­ст­ви­ем сме­ло­го раз­дво­е­ния одно­го Тарк­ви­ния, по мне­нию Ине, яви­лись и те хро­но­ло­ги­че­ские несо­об­раз­но­сти, кото­рые пора­жа­ли уже Пизо­на и Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го. Пола­гая, что мне­ние Ине спра­вед­ли­во, и что мож­но под­твер­дить его еще не одним дока­за­тель­ст­вом, мы в гене­ти­че­ском нашем раз­бо­ре леген­ды будем гово­рить без­раз­лич­но о Тарк­ви­нии, разу­мея под ним глав­ным обра­зом Стар­ше­го, но ино­гда и двой­ни­ка его, Гор­до­го.

В тече­ние наших разыс­ка­ний о про­ис­хож­де­нии цар­ской леген­ды нам при­хо­ди­лось пред­став­лять вни­ма­нию чита­те­лей все жре­че­ские кор­по­ра­ции Рима кро­ме одной, кол­ле­гии хра­ни­те­лей сивил­ли­ных книг, жре­цов, назы­вае­мых IIvi­ri, а затем Xvi­ri и нако­нец XVvi­ri sac­ris fa­ciun­dis. Не слу­чай­но учреж­де­ние имен­но этой жре­че­ской кол­ле­гии и осно­ва­ние капи­то­лий­ско­го ора­ку­ла Сивил­лы в пре­да­нии при­пи­сы­ва­ют­ся Тарк­ви­нию. Мы пола­га­ем, что в роли тако­го леген­дар­но­го царя-учреди­те­ля заклю­ча­лось пер­во­на­чаль­ное зна­че­ние Тарк­ви­ния. Отсюда про­ли­ва­ет­ся доволь­но яркий свет на про­ис­хож­де­ние неко­то­рых очень тем­ных ста­тей леген­ды:

1) Цице­рон (Rep. 2, 19, 34) гово­рит, что со вре­мен Тарк­ви­ни­ев в Рим при­те­ка­ет уже не сла­бый руче­ек, но обиль­ней­шая река гре­че­ской нау­ки и гре­че­ско­го искус­ства. Этот вывод с.277 дела­ет­ся Цице­ро­ном глав­ным обра­зом из того основ­но­го фак­та, что на цар­ский пре­стол Рима всту­пил сын гре­ка, полу­чив­ший вполне гре­че­ское вос­пи­та­ние¹⁸. Гре­че­ское про­ис­хож­де­ние и вос­пи­та­ние Тарк­ви­ния оста­ет­ся зага­доч­ным фак­том во вся­ком слу­чае, смот­реть ли на Тарк­ви­ния как на исто­ри­че­скую лич­ность, этрус­ско­го Tarchnas, или же как на алле­го­ри­че­ско­го пред­ста­ви­те­ля этрус­ско­го гос­под­ства в Риме. В осо­бен­ное недо­уме­ние при­во­ди­ла наших кри­ти­ков лич­ность Дема­ра­та. Насколь­ко нам извест­но, один толь­ко Нибур пытал­ся объ­яс­нить ее про­ис­хож­де­ние. По его догад­ке, Дема­ра­та это­го толь­ко по ошиб­ке ото­же­ст­ви­ли с одно­имен­ным Вак­хи­а­дом, изгнан­ным из Корин­фа Кип­се­лом. На самом же деле Дема­рат, отец Тарк­ви­ния, по Нибу­ру, долж­но срав­ни­вать с Евграм­мом и Евхи­ром, кото­рые, по одно­му пре­да­нию, вме­сте с Дема­ра­том из Корин­фа при­еха­ли в Этру­рию. Как в лицах двух леген­дар­ных худож­ни­ков пред­став­ле­но пере­не­се­ние из Гре­ции искус­ства, так, по мне­нию Нибу­ра, в обра­зе Дема­ра­та, героя древ­ней гре­ко-ита­лий­ской леген­ды, оли­це­тво­ре­но введе­ние в Этру­рию гре­че­ско­го алфа­ви­та. Догад­ка Нибу­ра стра­да­ет тре­мя недо­стат­ка­ми. Введе­ние в Ита­лию алфа­ви­та дей­ст­ви­тель­но при­пи­сы­ва­ет­ся Дема­ра­ту, толь­ко у позд­ней­ше­го авто­ра, Таци­та. и это пока­за­ние более похо­же на выдум­ку позд­не­го уче­но­го анти­ква­рия, чем на древ­ней­шую гре­ко-ита­лий­скую леген­ду. Затем срав­не­ние Дема­ра­та с Евхи­ром и Евграм­мом тем неудоб­но, что име­на послед­них не остав­ля­ют сомне­ния отно­си­тель­но алле­го­ри­че­ско­го их зна­че­ния. Имя же Δη­μάρα­τος, оче­вид­но, ни малей­ше­го отно­ше­ния не име­ло к искус­ству пись­ма и рас­про­стра­не­нию его по Ита­лии. Так­же невы­яс­нен­ной, как имя Дема­ра­та, оста­ет­ся, при догад­ке Нибу­ра, при­чи­на, поче­му его соче­та­ли с Тарк­ви­ни­ем, да еще в каче­стве отца. После этой неудо­вле­тво­ри­тель­ной попыт­ки Нибу­ра, никто и не пытал­ся объ­яс­нить, откуда в леген­де взял­ся образ Дема­ра­та. При нашем пред­по­ло­же­нии объ­яс­не­ние не пред­став­ля­ет ника­ко­го осо­бен­но­го труда. Так как рим­ские ора­ку­лы Сивил­лы состав­ля­лись из гре­че­ских сти­хов, жре­цы, кото­рые заве­до­ва­ли ора­ку­лом и обя­за­ны были сооб­щать сена­ту отве­ты с над­ле­жа­щи­ми тол­ко­ва­ни­я­ми, необ­хо­ди­мо долж­ны были до извест­ной сте­пе­ни вла­деть гре­че­ским язы­ком. Теперь явил­ся вопрос, как пер­вые жре­цы-хра­ни­те­ли ора­ку­ла в Риме справ­ля­лись с с.278 затруд­не­ни­ем, кото­рое пред­став­лял ино­стран­ный язык ора­ку­лов. На этот вопрос отве­ча­ет Зона­ра (7, 11), что из Рима были отправ­ле­ны в Элла­ду послы, чтобы при­гла­сить двух пере­вод­чи­ков, для чте­ния и тол­ко­ва­ния отве­тов ора­ку­ла. Такое же реше­ние вопро­са, веро­ят­но, имел в виду Дио­ни­сий, свиде­тель­ст­ву­ю­щий, что Тарк­ви­ний к вновь назна­чен­ным хра­ни­те­лям Сивил­ли­ных книг при­ста­вил двух государ­ст­вен­ных слу­жи­те­лей, оче­вид­но из гре­ков¹⁹. Ска­за­ние о Дема­ра­те, пола­га­ем, пред­став­ля­ет собою первую попыт­ку реше­ния того же вопро­са. Тарк­ви­ний, учреди­тель и прото­тип дуови­ров sac­ris fa­ciun­dis, по свя­щен­ной леген­де, родил­ся от отца-гре­ка и от него насле­до­вал зна­ние гре­че­ско­го язы­ка. Имя отца, Δη­μάρα­τος обо­зна­ча­ет «желан­ный, вымо­лен­ный (ἀρα­τός) наро­дом»²⁰. Оно близ­ко под­хо­дит к Δη­μοφι­λή, «при­ят­ной, милой наро­ду», како­вое имя, по пока­за­нию Варро­на, носи­ла куман­ская Сивил­ла²¹, кото­рой, по обще­му убеж­де­нию, при­над­ле­жа­ли рим­ские Сивил­ли­ны кни­ги. На каком осно­ва­нии, кем и когда это­го леген­дар­но­го гре­че­ско­го роди­те­ля Тарк­ви­ния при­уро­чи­ли к коринф­ским Вак­хи­а­дам, оста­нет­ся, веро­ят­но, навсе­гда неиз­вест­ным. Поз­во­ли­тель­но думать, что при­уро­че­ние было совер­ше­но каким-то гре­че­ским авто­ром, кото­рый заин­те­ре­со­вал­ся с.279 исто­ри­ей Тарк­ви­ни­ев в свя­зи с гре­че­ской. Может быть, это был автор той his­to­ria Cu­ma­na, кото­рая циту­ет­ся у Феста (стр. 266) и при­пи­сы­ва­лась неко­му Ипе­ро­ху (Fragm. Hist. Graec. Мюл­ле­ра 4, 434). Из это­го сочи­не­ния мог­ли про­ник­нуть в рим­скую лето­пись так­же сооб­ще­ния о друж­бе Тарк­ви­ния Гор­до­го с Ари­сто­ди­мом, тиран­ном Кум.

2) Супру­га Тарк­ви­ния извест­на под дву­мя име­на­ми, одним латин­ским, Ga­ia Cae­ci­lia, и одним этрус­ским, Ta­na­quil. Пер­вое имя, несо­мнен­но, древ­нее, пото­му что жен­ские prae­no­mi­na, напри­мер, Ga­ia, Lu­cia, Pub­lia, Nu­me­ria, парал­лель­ные муж­ским, употреб­ля­лись пре­иму­ще­ст­вен­но в ста­рые вре­ме­на²². Cae­ci­lia про­из­во­дит­ся от cae­cus (см. cae­ci­lia, cae­cus ser­pens Plin. 9, 51, 76), сле­пой, тем­ный. Имя это напо­ми­на­ет собою имя пре­не­стин­ско­го Cae­cu­lus. Про­ро­че­ский харак­тер супру­ги Тарк­ви­ния еще про­гляды­ва­ет в рас­ска­зе Ливия (1, 34, 9), назы­ваю­ще­го ее pe­ri­ta cae­les­tium pro­di­gio­rum mu­lier. Дру­гое имя Цеци­лии, Ta­na­quil, по наше­му мне­нию, веро­ят­но подо­бра­но с целью пере­дать общее зна­че­ние латин­ско­го име­ни Cae­ci­lia соот­вет­ст­ву­ю­щим этрус­ским. Автор пере­во­да, зна­чит, был зна­ком с этрус­ским язы­ком, а по извест­но­му пока­за­нию Ливия (9, 36), зна­ком­ство с этим язы­ком встре­ча­лось еще око­ло 300 г. до Р. Х. в рим­ской зна­ти. Мы дума­ем, что автор этот никто дру­гой как редак­тор цар­ской леген­ды, обра­ботав­ший ее в исто­ри­че­ском духе, судя по дру­гим при­зна­кам, как раз око­ло это­го вре­ме­ни. На изме­не­ние име­ни супру­ги Тарк­ви­ния автор решил­ся, веро­ят­но, пото­му, что имя Tar­qui­nius было этрус­ское. Вме­сто Гаи Цеци­лии или Тана­к­ви­ли одно пре­да­ние, о кото­ром упо­ми­на­ет­ся у Дио­ни­сия (4, 7), супру­гою Тарк­ви­ния счи­та­ло Гега­нию, кото­рая, по дру­гим источ­ни­кам (Плу­тарх de fort. Rom. 10), была супру­гою Сер­вия Тул­лия. Нам уже пред­ста­вил­ся слу­чай выска­зать догад­ку, что имя Ge­ga­nia озна­ча­ло «узнаю­щая, ведаю­щая», и отно­си­лось к про­ро­че­ско­му делу, как и дру­гое имя Cae­ci­lia ²³.

с.280 3) Из имен дру­гих домо­чад­цев Тарк­ви­ния Стар­ше­го обра­ща­ет на себя вни­ма­ние еще Ege­rius, пле­мян­ник царя, отец Тарк­ви­ния Кол­ла­ти­на. У Ливия (1, 34, 3) нахо­дим доволь­но натя­ну­тый рас­сказ, сво­дя­щий­ся к объ­яс­не­нию име­ни Эге­рия от ege­re «нуж­дать­ся». Арунт, вто­рой сын Дема­ра­та, уми­ра­ет рань­ше отца, остав­ляя жену бере­мен­ною. Дема­рат, ниче­го не зная о бере­мен­но­сти ее, все иму­ще­ство свое заве­ща­ет стар­ше­му сыну Луку­мо­ну. Родив­ший­ся после смер­ти отца и деда маль­чик оста­ет­ся, таким обра­зом, без вся­ко­го наслед­ства и поэто­му, ob ino­piam, полу­ча­ет имя Ege­rius. Это один из юриди­че­ско-исто­ри­че­ских анек­дотов, кото­ры­ми люби­ли испещ­рять древ­ней­шую исто­рию позд­ней­шие анна­ли­сты. Нам ничто не меша­ет сопо­ста­вить Эге­рия с Эге­ри­ей, про­ро­че­ст­ву­ю­щей подру­гой Нумы Пом­пи­лия.

4) Имя Tar­qui­nius, без сомне­ния, уже в древ­ней­шей лето­пи­си про­из­во­ди­лось от име­ни горо­да Tar­qui­nii, и на этой омо­ни­мии, на что уже ука­за­но было Нибу­ром и Швег­ле­ром, глав­ным обра­зом осно­ва­но тра­ди­ци­он­ное про­из­вод­ство это­го царя из Этру­рии. Этот про­стой и убеди­тель­ный кри­ти­че­ский резуль­тат под­вер­гал­ся силь­ным сомне­ни­ям с тех пор, когда ста­ло извест­но из над­пи­сей Церы суще­ст­во­ва­ние в этом этрус­ском горо­де рода Tarchnas или Тарк­ви­ни­ев. Но этот факт, как мы уже ска­за­ли, не дока­зы­ва­ет, что нель­зя было давать это имя вполне леген­дар­но­му царю, осо­бен­но если оно име­ло такое харак­те­ри­стич­ное зна­че­ние, кото­рое под­хо­ди­ло и к обра­зу леген­дар­ной лич­но­сти. Выяс­не­ни­ем это­го зна­че­ния зани­ма­лись немно­гие. Пер­вая попыт­ка сде­ла­на Цел­ле­ром (La­tium und Rom 168): этрус­ское сло­во tar­chi обо­зна­ча­ло гос­по­ди­на, царя, так что Tar­qui­nii име­ло зна­че­ние цар­ско­го, вла­ды­че­ст­ву­ю­ще­го горо­да, а gens Tar­qui­nia — зна­че­ние цар­ско­го, вла­дыч­но­го рода. Итак, по мыс­ли Цел­ле­ра, имя Tar­qui­nius толь­ко слу­жи­ло выра­же­ние обще­го фак­та этрус­ско­го гос­под­ства в Риме. К сожа­ле­нию, Цел­лер не пред­ста­вил ни одно­го дока­за­тель­ства, что tar­chi или в латин­ском, или в этрус­ском, или в каком бы то ли было язы­ке дей­ст­ви­тель­но име­ло подоб­ное зна­че­ние. Серь­ез­нее эти­мо­ло­гия, пред­ло­жен­ные Корс­се­ном:²⁴ «име­на этрус­ские Tarcna, Tarchnas, Tarchnal, Tar­chon, Tar­chis, лат. Tar­qui­nius, Tar­qui­nii и пр. я соеди­няю с др. в. н. starch креп­кий и т. д., гр. στε­ρεός твер­дый, ste­ri­lis твер­дый, непло­до­род­ный, бес­плод­ный, скр. sthi­ras твер­дый, от кор­ня star с.281 быть твер­дым, креп­ким». Началь­ное s, по мне­нию Корс­се­на, было отбро­ше­но, как в лат. tau­rus, гр. ταῦρος (сл. скр. sthūras, готск. stiur). К осно­ве star или tar при­ба­ви­лось опре­де­лит. g, кото­рое в гер­ман­ских язы­ках пере­шло в k или ch, а по фоне­ти­че­ско­му зако­ну этрус­ско­го язы­ка, как и вся­кое g, пре­вра­ти­лось в c, затем в ch, что в латин­ском язы­ке пере­да­ва­лись бук­вой qu. Итак, по догад­ке Корс­се­на, Tarchnas, Tar­chon, Tar­chis зна­чи­ли «креп­кий», Tar­ci­na «кре­пость», а Tar­qui­nius «оби­та­тель кре­по­сти». Имя жите­лей Тарк­ви­ны или кре­по­сти, Tar­qui­nii, как Vol­si­nii, Pom­peii и т. п., употреб­ля­лось вме­сто само­го име­ни горо­да. Про­тив Корс­се­на неволь­но напра­ши­ва­ет­ся воз­ра­же­ние. Он исхо­дил из пред­по­ло­же­ния, что раз­би­рае­мые им этрус­ские сло­ва про­изо­шли от одной ита­лий­ской, сле­до­ва­тель­но индо­ев­ро­пей­ской, осно­вы. Если это так, тогда сле­ду­ет допу­стить воз­мож­ность, что в латин­ской фор­ме Tar­qui­nius сохра­нил­ся пер­во­на­чаль­ный вид гор­тан­но­го зву­ка, чему не про­ти­во­ре­чат этрус­ское c и ch. Дру­ги­ми сло­ва­ми, пред­по­ло­же­ние осно­вы (s)targ, а не tarq tarc, не оправ­ды­ва­ет­ся, коль ско­ро эта осно­ва лати­но-ита­лий­ская. Во вся­ком слу­чае про­ще выхо­дить из той фор­мы tarq tarc, кото­рая нали­цо, как в латин­ском Риме, так и в Этру­рии. Тогда оста­ет­ся толь­ко одна эти­мо­ло­ги­че­ская ком­би­на­ция, — отне­сти наши име­на к индо­ев­ро­пей­ской осно­ве terk или terq «вер­теть», от кото­рой про­из­во­дят­ся скр. tar­ku вере­те­но, гр. ἄτρακ­τος вере­те­но, нем. dre­hen и лат. tor­que­re. Фик (Vergl. Wör­terb. 1, 60), сопо­став­ляя все эти сло­ва, ука­зы­ва­ет на то, что tor­que­re, в выра­же­ни­ях в роде tor­que­re sta­mi­na pol­li­ce, di­gi­tis tor­que­re, под­хо­ди­ло к зна­че­нию гла­го­ла «прясть». Не поэто­му ли жена Тарк­ви­ния счи­та­лась пер­вой в Риме пря­хой, в память чего вере­те­но и прял­ка ее хра­ни­лись в хра­ме Сан­ка, а неве­сты счи­та­ли счаст­ли­вым пред­зна­ме­но­ва­ни­ем назы­вать себя в сва­деб­ной фор­му­ле (si tu Gai­us, ego Ga­ia) Гаей²⁵. На tor­que­re, в смыс­ле мучить, ука­зы­ва­ет пре­да­ние о муках, кото­рым Тарк­ви­ний Гор­дый под­вер­гал рим­ский народ. Ему же при­пи­сы­ва­ли изо­бре­те­ние всех орудий пыт­ки²⁶. Важ­нее одна­ко вопрос, помо­жет ли пред­ла­гае­мая нами ком­би­на­ция осве­тить корен­ное зна­че­ние име­ни Tar­qui­nius, срод­ных имен лич­ных и име­ни горо­да Tar­qui­nii, с.282 дру­ги­ми сло­ва­ми — рас­пу­тать то веч­ное недо­ра­зу­ме­ние, кото­рое воз­ник­ло уже в древ­ней­шей редак­ции цар­ской исто­рии вслед­ст­вие про­из­вод­ства име­ни леген­дар­но­го царя от име­ни горо­да. Начи­на­ем с Tar­qui­nii. Мысль Корс­се­на, что назва­ние граж­дан заме­ни­ло насто­я­щее имя горо­да Tar­qui­na Tar­ci­na, нуж­но при­знать без­услов­но вер­ной, тем более, что пред­по­ла­гае­мая фор­ма кро­ет­ся в име­ни дру­го­го горо­да, кото­рое пишет­ся или Tar­ra­ci­na или, с пони­же­ни­ем глас­но­го зву­ка, Ter­ra­ci­na. Двой­ное r без сомне­ния обра­зо­ва­лось под вли­я­ни­ем народ­ной эти­мо­ло­гии, сбли­жав­шей Te­ra­ci­na со сло­вом ter­ra²⁷. В фор­ме Ta­ra­ci­na ска­зы­ва­ет­ся дей­ст­вие фоне­ти­че­ско­го пра­ви­ла осских наре­чий, по кото­ро­му меж­ду дву­мя соглас­ны­ми, из кото­рых пер­вая плав­ная, встав­ля­ет­ся глас­ная бук­ва преды­ду­ще­го сло­га (см. Момм­зе­на Un­te­rit. Dial. 220). Какое мог­ло быть зна­че­ние сло­ва Tar­ci­na или, по латин­ско­му пра­во­пи­са­нию, Tar­qui­na? Коли­че­ство пер­во­го i в Tar­qui­nii неиз­вест­но; судя по Tar­racīna, оно было дол­го, а в Tar­qui­nius — крат­ко. Сло­ву tar­quīna мож­но при­да­вать зна­че­ние «кри­виз­на, изгиб, круг». Мно­го горо­дов Ита­лии обра­зо­ва­лись из камен­ных оград или кру­го­об­раз­ной сте­ны, кото­рой обво­ди­ли вер­ши­ну хол­ма с целью доста­вить в слу­чае вой­ны защи­щен­ное место или убе­жи­ще для насе­ле­ния окрест­ных откры­тых посел­ков (pa­gi)²⁸. От кру­го­об­раз­но­го вида этих быв­ших горо­дищ наиме­но­ва­но несколь­ко горо­дов Ита­лии, напри­мер, Cin­gu­lum в Пицене, Cir­ceii (cir­ca, cir­cus) в Лации. Cub­ra Gup­ra (cu­bi­tus) в Пицене, Cu­res (cur­vus) в Сабине, Cor­to­na в Этру­рии, Or­bi­ta­nium (or­bis, or­bi­tus) в Сам­нии, Ve­lia Ve­lit­rae Vol­si­nii (vel­lo vol­vo) и т. д. Самым луч­шим дока­за­тель­ст­вом пер­во­на­чаль­ной свя­зи поня­тий горо­да и кру­го­об­раз­но­го укреп­ле­ния слу­жит сло­во urbs, тоже­ст­вен­ное с or­bis. Итак не будет, дума­ем, ника­ко­го серь­ез­но­го пре­пят­ст­вия к про­из­вод­ству имен горо­дов Tar­qui­nii и Tar­ra­ci­na от tor­queo, или точ­нее от гла­голь­ной осно­вы tarq, отно­ся­щей­ся к tor­queo так же, как arx и or­cus, ale­re и ado­les­co, avil­la и ovis, fax и fo­cus, ton­geo и оск. tan­gi­nom и т. п. Зна­чи­тель­но труд­нее решить дру­гой вопрос, как про­из­ве­сти от той же осно­вы лич­ное имя Tar­qui­nius. Здесь сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние на одну неболь­шую раз­ни­цу меж­ду рим­ской фор­мой име­ни и этрус­ской. Послед­няя, Tarchnas или Tarcna, с обыч­ным в этрус­ском язы­ке исклю­че­ни­ем крат­ко­го i (см. с.283 Корс­се­на 2, 337), соот­вет­ст­во­ва­ла бы латин­ской фор­ме Tar­qui­nus. Фор­ма Tar­chu­nies, кото­рой в над­пи­си фрес­ки горо­да Vul­ci пере­да­ет­ся древ­не­ла­тин­ская фор­ма име­ни, уже пока­зы­ва­ет окон­ча­ние ios ius, спе­ци­аль­ный суф­фикс родо­вых имен. Отга­дать зна­че­ние име­ни мож­но при помо­щи срав­не­ния неко­то­рых срод­ных имен, к кото­рым за помо­щью обра­ща­лись уже дру­гие. Неод­но­крат­но в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре имя Tar­qui­nius сбли­жа­лось с име­нем этрус­ско­го героя, назы­вае­мо­го в гре­че­ских источ­ни­ках Τάρ­χων, в рим­ских Tar­cho Tar­chon Tar­con; по-этрус­ски его, веро­ят­но, назы­ва­ли Tar­chunt, Tarchnt (ср. жен­ское имя Tarchntias, у Корс­се­на 2, 329). Затем при­во­дим имя рим­ско­го рода, Gens Tar­qui­tia. Как име­ю­щи­е­ся на Пала­тине Tar­qui­tiae sca­lae про­из­во­ди­лись от Тарк­ви­ния Гор­до­го²⁹, так и рим­ские Tar­qui­tii, судя по употреб­ле­нию ими ког­но­ме­на Pris­cus, про­из­во­ди­ли свой род от Тарк­ви­ния При­с­ка.

О Тар­хоне мы име­ем дво­я­кое пре­да­ние: одно лже­и­сто­ри­че­ское, кото­рое выда­ва­ло его за осно­ва­те­ля две­на­дца­ти горо­дов или соб­ст­вен­ной Этру­рии или этрус­ских вла­де­ний север­ной Ита­лии. Это пре­да­ние доста­точ­но разо­бра­но в кни­ге Кула­ков­ско­го³⁰. Не упо­мя­ну­то у него дру­гое пре­да­ние о Тар­хоне. Этрус­ский герой здесь явля­ет­ся древним гаруспек­сом и одним из ини­ци­а­то­ров этрус­ской нау­ки о ведов­стве, уче­ни­ком и това­ри­щем Таге­са³¹. Поми­мо книг Таге­са (Ta­ge­ti­ci lib­ri), нау­ка гаруспек­сов осно­вы­ва­лась еще на кни­гах неко­е­го Тарк­ви­ния При­с­ка, циту­е­мых под загла­ви­я­ми Tar­qui­tia­ni lib­ri (Амм. Марц. 25, 2, 7) или li­ber Tar­qui­tii transscrip­tus ex os­ten­ta­rio Tus­co (Мак­ро­бий 3, 7) или de Et­rus­ca dis­cip­li­na (Пли­ний в спис­ке авто­ров перед вто­рой и один­на­дца­той кни­га­ми «Есте­ствен­ной исто­рии»). Об этом Тарк­ви­нии обык­но­вен­но дума­ют, что он жил в пер­вом сто­ле­тии до Р. Х.³², хотя не исклю­че­на, по наше­му мне­нию, воз­мож­ность того, что и сочи­не­ние Тарк­ви­ния, и автор его име­ли такой же апо­кри­фи­че­ский харак­тер, как Тагес и напи­сан­ные в латин­ских гекза­мет­рах lib­ri Ta­ge­ti­ci. Если при­нять в сооб­ра­же­ние, что меж­ду искус­ст­вом этрус­ских гада­те­лей, ars ha­rus­pi­ci­na, и ведов­ст­вом по Сивил­ли­ным кни­гам были какие-то для с.284 нас тем­ные отно­ше­ния³³, то и бли­зость имен древ­ней­ше­го гаруспек­са Тар­хо­на и ини­ци­а­то­ра Сивил­ли­ных гада­ний, Тарк­ви­ния, полу­ча­ет осо­бен­но важ­ное зна­че­ние. Мы реша­ем­ся пред­ло­жить сле­дую­щее объ­яс­не­ние имен Tar­con и Tar­qui­nius: с индо­ев­ро­пей­ской осно­вой terk, «вер­теть», мно­гие сопо­став­ля­ют сан­скрит­ский гла­гол tark «пред­по­ла­гать, думать», откуда про­из­во­дит­ся имя суще­ст­ви­тель­ное tar­ka «пред­по­ло­же­ние, мне­ние, раз­мыш­ле­ние» и при­ла­га­тель­ное tar­ki­na «мыс­ля­щий, пред­по­ла­гаю­щий». Пере­ход зна­че­ния совер­шен­но ана­ло­гич­ный заме­ча­ет­ся в латин­ском язы­ке: ver­te­re употреб­ля­ет­ся в смыс­ле гла­го­ла — con­si­de­ra­re, так­же vol­te­re и age­re, agi­ta­re. Не будет, дума­ем, осо­бен­но сме­ло пред­по­ло­жить, что и tor­que­re или соот­вет­ст­во­вав­шая ему ста­рин­ная этрус­ско-латин­ская гла­голь­ная осно­ва tarc tarq допус­ка­ла тот же отте­нок зна­че­ния, как сан­скрит­ская осно­ва tark. Тогда поз­во­ли­тель­но будет пря­мо сопо­став­лять Tarc(i)na или Tar­qui­nus с сан­скрит­ским tar­ki­na, как в мор­фо­ло­ги­че­ском отно­ше­нии, так и в сема­сио­ло­ги­че­ском. Без сомне­ния, полу­чае­мое нами зна­че­ние как нель­зя луч­ше под­хо­дит к двум леген­дар­ным «гада­те­лям», Тар­хо­ну и Тарк­ви­нию, ини­ци­а­то­рам и прото­ти­пам двух родов ведов­ства.

5) Хра­ни­ли­щем сивил­ли­ных книг и при­сут­ст­вен­ным местом кор­по­ра­ции вещу­нов слу­жил до позд­ней­ших вре­мен, до вре­мен Авгу­ста, капи­то­лий­ский храм Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы. Выбор это­го места не был слу­чай­ным. Капи­то­лий нахо­дил­ся вне поме­рия, с.285 а вне этой пре­дель­ной чер­ты горо­да раз­ре­ша­лось ино­стран­цам при­но­сить жерт­вы и совер­шать свои свя­щен­ные обряды. На Капи­то­лии же заседа­ли жре­цы, на обя­зан­но­сти кото­рых лежа­ло заве­до­ва­ние все­ми ино­стран­ны­ми куль­та­ми, полу­чав­ши­ми пра­во граж­дан­ства в Риме, осо­бен­но бла­го­да­ря ука­за­ни­ям сивил­ли­ных ора­ку­лов. Боль­шая часть этих куль­тов была гре­че­ско­го про­ис­хож­де­ния, так что sac­ra, кото­ры­ми, соглас­но офи­ци­аль­но­му титу­лу сво­е­му, заве­до­ва­ли IIvi­ri, Xvi­ri, XVvi­ri sac­ris fa­ciun­dis, совер­ша­лись пре­иму­ще­ст­вен­но ri­tu Grae­co. Но сверх гре­че­ских, под ведом­ст­вом кол­ле­гии нахо­ди­лись и боже­ства дру­гих наро­дов, латин­ские, напри­мер, Юно­на Sos­pi­ta лану­вий­ская, Феро­ния, Фор­ту­на in Al­gi­do. Вене­ра ардей­ская, затем этрус­ские, напри­мер, Юно­на in Aven­tiuo, пере­веден­ная из Веев, ора­кул по жре­би­ям в Цере (Ливий 21, 62)³⁴. Так как вооб­ще гре­че­ским куль­тур­ным вли­я­ни­ям в Риме пред­ше­ст­во­вал пери­од силь­но­го этрус­ско­го вли­я­ния, надо думать, что послед­нее в древ­ней­шие вре­ме­на не менее ска­зы­ва­лось в обла­сти рели­гии, чем вли­я­ние Гре­ции. Есть пол­ное осно­ва­ние пред­по­ла­гать, что чест­ву­е­мое на Капи­то­лии с древ­ней­ших вре­мен соче­та­ние трех божеств, Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы, при­шло из Этру­рии³⁵, может быть по вну­ше­нию тех же гада­те­лей, по сове­ту кото­рых впо­след­ст­вии Рим при­нял такое мно­же­ство ино­стран­ных куль­тов. Посе­ле­ние этрус­ской тро­и­цы на Капи­то­лии, может быть, было пер­вым шагом на этом попри­ще, что мог­ло бы слу­жить объ­яс­не­ни­ем, поче­му имен­но к капи­то­лий­ско­му куль­ту при­ста­ла жре­че­ская кол­ле­гия, в кото­рой сосре­дото­чи­ва­лось санк­ци­о­ни­ро­ван­ное государ­ст­вом заве­до­ва­ние ино­стран­ной, этрус­ской и гре­че­ской ман­ти­кой³⁶. С этой точ­ки зре­ния вполне понят­но, с.286 поче­му, в духов­ном этио­ло­ги­че­ском пре­да­нии, нача­ло капи­то­лий­ско­го куль­та свя­за­лось с лич­но­стью леген­дар­но­го царя-учреди­те­ля сивил­ли­на ора­ку­ла и заве­до­вав­шей жре­че­ской кор­по­ра­ции, «гада­те­ля» Tar­qui­nius. Исто­рия нача­ла капи­то­лий­ско­го куль­та сло­жи­лась срав­ни­тель­но позд­но, при­чем с обык­но­вен­ным ана­хро­низ­мом выхо­ди­ли из пред­по­ло­же­ния, что этот культ с само­го нача­ла уже про­ис­хо­дил в такой обста­нов­ке, какая оста­лась за ним в исто­ри­че­ские вре­ме­на. Посвя­ще­ние боль­шо­го капи­то­лий­ско­го хра­ма (aedes Ca­pi­to­li­na) кон­су­лом Мар­ком Гора­ци­ем, по ост­ро­ум­ным дово­дам Момм­зе­на (R. Chron. 199), было пер­вым доку­мен­таль­но извест­ным фак­том рим­ской исто­рии. По пока­за­нию же леген­ды, капи­то­лий­ский культ уже ранее был устро­ен царем Тарк­ви­ни­ем При­ском. Анна­ли­сты вслед­ст­вие того были постав­ле­ны в затруд­ни­тель­ное поло­же­ние, как выве­сти из этих двух фак­тов общую исти­ну. Отсюда явил­ся тот натя­ну­тый и неве­ро­ят­ный рас­сказ о построй­ке хра­ма, кото­рый мы чита­ем у рим­ских исто­ри­ков. Храм начи­на­ет или про­сто зате­ва­ет стро­ить Тарк­ви­ний Стар­ший. Стро­и­тель­ные работы затем совсем пре­кра­ща­ют­ся на дол­гое вре­мя цар­ст­во­ва­ния Сер­вия Тул­лия и воз­об­нов­ля­ют­ся толь­ко при Тарк­ви­нии Гор­дом. Но и этот царь не успе­ва­ет посвя­тить достро­ен­ный уже храм. Его изго­ня­ют из Рима, а храм посвя­ща­ет­ся кон­су­лом Гора­ци­ем в пер­вый год рес­пуб­ли­ки. Исто­рия нача­ла хра­ма одна­ко пред­став­ля­ет­ся в совер­шен­но дру­гом све­те, если обра­тить вни­ма­ние на сле­дую­щий факт. На кви­ри­наль­ском хол­ме, тоже с древ­ней­ших вре­мен, нахо­ди­лась малень­кая свя­ты­ня (sa­cel­lum), посвя­щен­ная той же капи­то­лий­ской три­а­де, поче­му ее зва­ли «ста­рым Капи­то­ли­ем» (Ca­pi­to­lium с.287 ve­tus), счи­тая ее, веро­ят­но, по ста­рин­ной ее архи­тек­ту­ре, древ­нее капи­то­лий­ско­го хра­ма³⁷. Из мно­гих при­ме­ров извест­но, что на местах ста­рых малень­ких свя­тынь часто в Риме выст­ра­и­ва­лись боль­шие хра­мы. Неволь­но явля­ет­ся вопрос, не нахо­ди­лось ли на месте посвя­щен­но­го Гора­ци­ем боль­шо­го хра­ма (aedis) на Капи­то­лии малень­кое sa­cel­lum Iovis, Iuno­nis, Mi­ner­vae, похо­жее на кви­ри­наль­ское. Тогда леген­да об осно­ва­нии капи­то­лий­ско­го хра­ма царем Тарк­ви­ни­ем отно­си­лась бы к этой скром­ной свя­тыне, а не к заме­нив­ше­му ее пыш­но­му хра­му Гора­ция. Соору­же­ни­ем боль­шо­го хра­ма, веро­ят­но, вме­сте с тем озна­ме­но­ва­лось при­ня­тие этрус­ских божеств Капи­то­лия в чис­ло соб­ст­вен­ных божеств (dii prop­rii) рим­ско­го государ­ства.

6) Если в этрус­ской рели­ги­оз­ной нау­ке, рано про­ник­шей в Рим, поло­же­но было, что ни один город не счи­тал­ся пра­виль­ным горо­дом, в кото­ром не было хра­мов трех божеств, Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы (non pu­tan­das ius­tas ur­bes, in qui­bus non tres es­sent templa Iovis, Iuno­nis, Mi­ner­vae), то из суще­ст­во­ва­ния в Риме двух таких парал­лель­ных куль­тов, на капи­то­лий­ской горе и на кви­ри­наль­ском хол­ме, воз­мож­но толь­ко выве­сти одно заклю­че­ние, что Рим в древ­ней­шее вре­мя состо­ял из двух горо­дов. Послед­ний факт для нас не новый: уже Момм­зе­ном выяс­не­но преж­нее суще­ст­во­ва­ние двух город­ских общин, пала­тин­ской или Сеп­ти­мон­тия (mon­ta­ni, Bergrö­mer по тер­ми­но­ло­гии Момм­зе­на) и кви­ри­наль­ской или col­li­ni (Hü­gel­rö­mer). Мы поста­ра­лись под­твер­дить резуль­та­ты Момм­зе­на новы­ми выво­да­ми, сде­лан­ны­ми из древ­ней­ше­го аграр­но­го поло­же­ния Рима, назва­ний триб, остат­ков ста­рин­ной номен­кла­ту­ры эле­мен­тов рим­ско­го насе­ле­ния, нако­нец из тех остат­ков свя­щен­ной жре­че­ской леген­ды, кото­рые кро­ют­ся в цар­ской исто­рии. Мы попы­та­лись дока­зать, что у ста­ро­го­род­ских рим­лян (ve­te­res Ro­ma­ni), граж­дан соб­ст­вен­ной Ro­ma, пала­тин­ско­го горо­да, были свои жре­че­ские кол­ле­гии и отно­сив­ши­е­ся к ним этио­ло­ги­че­ские леген­ды, отдель­но от кол­ле­гий вто­рой город­ской общи­ны, обра­зо­вав­шей­ся из соеди­не­ния посел­ков заго­род­ных триб, таци­ев или саби­нов и люце­ров или албан­цев. Нами рас­смот­ре­ны леген­ды двух с.288 кол­ле­гий авгу­ров и двух кор­по­ра­ций сали­ев, ста­ро­рим­ских и кви­ри­наль­ских. Оста­нав­ли­ва­ясь теперь на новом фак­те, свиде­тель­ст­ву­ю­щем о сакраль­ной обособ­лен­но­сти кви­ри­наль­ской город­ской общи­ны, мы зада­ем себе вопрос, не зане­сен ли и этот факт в леген­ду. Если капи­то­лий­ская свя­ты­ня, в кото­рой сосре­дото­чи­ва­лась свя­щен­ная дея­тель­ность сивил­ли­ных гада­те­лей, име­ла сво­его героя-ини­ци­а­то­ра, гада­те­ля Тарк­ви­ния, то спра­ши­ва­ет­ся, не имел ли сво­его Тарк­ви­ния так­же тот «Капи­то­лий», кото­рый нахо­дил­ся на Кви­ри­на­ле, по про­сто­му рим­ско­му выра­же­нию, на «хол­ме» (col­lis). На этот вопрос мож­но отве­тить реши­тель­но, что есть такой «Тарк­ви­ний хол­ма». От col­lis про­из­во­дит­ся имя при­ла­га­тель­ное Col­la­ti­nus³⁸. В лже­и­сто­ри­че­ской обра­бот­ке леген­ды Tar­qui­nius Col­la­ti­nus, зане­сен в исто­рию Тарк­ви­ния Гор­до­го и пер­во­го года рес­пуб­ли­ки, а имя Col­la­ti­nus про­из­веде­но от име­ни горо­да Col­la­tia. Ради это­го выду­ма­но, что Кол­ла­ция была взя­та Тарк­ви­ни­ем Стар­шим и отда­на Эге­рию, отцу Кол­ла­ти­на, кото­рый таким обра­зом родил­ся в Кол­ла­ции³⁹. На самом деле имя Col­la­tia про­из­во­дит­ся от col­lis, как и Col­la­ti­nus, и обо­зна­ча­ло город, лежа­щий на хол­ме. Про­ро­че­ское имя Ege­rius, о кото­ром мы уже гово­ри­ли, может слу­жить под­твер­жде­ни­ем вер­но­сти наше­го выво­да, что образ его сына, Tar­qui­nius Col­la­ti­nus, «гада­те­ля хол­ма», пред­став­лял из себя леген­дар­но­го про­ро­ка.

7) С Тарк­ви­ни­ем Кол­ла­ти­ном конеч­но нераз­рыв­но свя­за­на леген­дар­ная лич­ность его това­ри­ща Юния Бру­та. Мы нароч­но опус­ка­ем пре­но­мен его, Lu­cius, пола­гая, что пре­но­ме­ны геро­ев исто­рии Тарк­ви­ни­ев вооб­ще выду­ма­ны тем или дру­гим анна­ли­стом. В древ­ней­шей лето­пис­ной редак­ции цар­ской исто­рии, с кото­рой в третьем сто­ле­тии до Р. Х. позна­ко­ми­лись этрус­ские исто­ри­ки, у Тарк­ви­ния Стар­ше­го, как мы виде­ли, еще не было ника­ко­го пре­но­ме­на, так как этрус­ский автор от себя при­ду­мал ему пре­но­мен Cnae­ve, Gnae­us. Впо­след­ст­вии одно­му из рим­ских анна­ли­стов забла­го­рас­суди­лось назвать царя Люци­ем, веро­ят­но пото­му, что пре­но­мен Lu­cius все­го бли­же под­хо­дил к мни­мо­му, преж­не­му, буд­то с.289 бы остав­лен­но­му име­ни Lu­cu­mo⁴⁰ заме­ча­тель­но то, что кро­ме Тарк­ви­ния Стар­ше­го и Тарк­ви­ний Гор­дый, и Тарк­ви­ний Кол­ла­тин, и нако­нец, Юний Брут укра­ше­ны одним и тем же пре­но­ме­ном Lu­cius. Эту серию Люци­ев мож­но срав­нить с дру­гой, Спу­ри­ев, состо­я­щей из сле­дую­щих дея­те­лей цар­ской исто­рии: Спу­рия Тар­пея, Спу­рия Гости­лия, Спу­рия Тул­лия и Спу­рия Лукре­ция. Если при­ба­вить к это­му отме­чен­ный еще Нибу­ром факт, что лица этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния, попа­даю­щи­е­ся в древ­ней­шей исто­рии, обык­но­вен­но назва­ны или Aruns или Lar или Lu­cu­mo, то едва ли оста­ет­ся сомне­ние, не толь­ко что все эти пре­но­ме­ны изо­бре­те­ны каким-то анна­ли­стом, но и что изо­бре­та­тель не отли­чал­ся боль­шим запа­сом изо­бре­та­тель­но­сти. Ког­но­мен Bru­tus полу­чил заман­чи­вый вид дей­ст­ви­тель­но­го ког­но­ме­на бла­го­да­ря тому, что пле­бей­ские Юнии, в кон­це рес­пуб­ли­ки, под­ло­гом при­сво­и­ли его себе, чтобы сла­вить­ся про­ис­хож­де­ни­ем от героя-осно­ва­те­ля рес­пуб­ли­ки. Леген­дар­ный харак­тер Юния Бру­та обна­ру­жи­ва­ет­ся не толь­ко в том, что нет ника­ких свиде­тельств о дей­ст­ви­тель­ном суще­ст­во­ва­нии дру­гих пат­ри­ци­ан­ских Юни­ев⁴¹, но, глав­ным обра­зом, вполне леген­дар­ным харак­те­ром его исто­рии, на каж­дом шагу отзы­ваю­щей­ся вымыс­лом, что дока­за­но пре­крас­ным кри­ти­че­ским раз­бо­ром Нибу­ра. Итак, совре­мен­ная кри­ти­ка согла­си­лась при­знать в Юнии Бру­те лич­ность выду­ман­ную леген­дой, остав­ляя одна­ко совер­шен­но откры­тым и невы­яс­нен­ным вопрос о про­ис­хож­де­нии и пер­во­на­чаль­ном харак­те­ре его обра­за. В осо­бен­но­сти оста­лось неопре­де­лен­ным, какое зна­че­ние име­ло его имя Iuni­us Bru­tus, и поче­му леген­да его свя­за­ла род­ст­вом с Тарк­ви­ни­я­ми. Раз­бо­ром име­ни Bru­tus, как извест­но, уже зани­ма­лась рим­ская анна­ли­сти­ка. Она оста­но­ви­лась на име­ни при­ла­га­тель­ном bru­tus, име­ю­щем зна­че­ние «непо­движ­ный», а затем в пере­нос­ном смыс­ле о людях «тупо­ум­ный». Рас­ска­зы­ва­ли, что Брут при­тво­рял­ся глу­пым, чтобы избе­жать подо­зре­ния царя-тира­на, хотя неле­по и невоз­мож­но было тако­му чело­ве­ку дове­рить долж­ность три­бу­на ce­le­rum и посоль­ство в Дель­фы. Мы оста­но­ви­лись на дру­гом объ­яс­не­нии, кото­рое дает пол­ную воз­мож­ность опре­де­лить истин­ный образ леген­дар­но­го героя, а вме­сте с тем объ­яс­нить дан­ные в леген­де отно­ше­ния его к Тарк­ви­ни­ям вооб­ще, с.290 а в осо­бен­но­сти к Тарк­ви­нию Кол­ла­ти­ну. У Свиды сохра­ни­лось дра­го­цен­ное пока­за­ние, что βρούτι­δες назы­ва­лись жен­щи­ны в роде сивилл и про­ро­чиц⁴². Отно­си­тель­но сло­ва Iuni­us или, по древ­не­ла­тин­ской фор­ме, Iunios, надо толь­ко при­пом­нить, что в древ­ней­шем язы­ке не было раз­ни­цы меж­ду дву­мя фор­ма­ми окон­ча­ния срав­ни­тель­ной сте­пе­ни. Maiōs употреб­ля­лось и для муж­ско­го и для сред­не­го рода⁴³. В пись­мен­ном пре­да­нии сле­до­ва­тель­но iuniōs iuniūs, то есть, iunior, вполне рав­ня­лось име­ни Iunios Iuni­us. «Млад­ший про­рок» Сивил­лин про­ти­во­по­став­ля­ет­ся «ста­ро­му про­ро­ку», Tar­qui­nius Pris­cus⁴⁴, и при­зна­ет­ся рав­ным про­ро­ку хол­ма, Tar­qui­nius с.291 Col­la­ti­nus, в виде това­ри­ща. При­зна­вая, таким обра­зом, в этих трех леген­дар­ных лич­но­стях этио­ло­ги­че­ские пер­во­об­ра­зы жре­цов, заве­дую­щих сивил­ли­ным ора­ку­лом, мы заклю­ча­ем, что в ста­ри­ну у рим­лян было два ора­ку­ла и две кол­ле­гии дуум­ви­ров sac­ris fa­ciun­dis. Одна была ста­ро­го­род­ная ve­te­rum Ro­ma­no­rum, на Капи­то­лий­ской горе. Для пояс­не­ния ее нача­ла был вымыш­лен царь-учреди­тель, назы­вае­мый по роду слу­жеб­ной обя­зан­но­сти Tar­qui­nius Pris­cus, гада­тель или про­рок ста­рый, пото­му что кол­ле­гия эта счи­та­лась стар­шей. Вто­рая кол­ле­гия, при­го­род­ная, на кви­ри­наль­ском хол­ме, по зна­че­нию общи­ны, счи­та­лась млад­шей, подоб­но тому, как кви­ри­наль­ская кол­ле­гия сали­ев была млад­шая, а пала­тин­ская стар­шая. Нача­ло этой млад­шей кол­ле­гии или кол­ле­гии хол­ма воз­во­ди­ли, долж­но быть, к двум вымыш­лен­ным ини­ци­а­то­рам, назы­вае­мым, совер­шен­но после­до­ва­тель­но, про­ро­ком хол­ма и млад­шим про­ро­ком. Обо­их млад­ших про­ро­ков хол­ма род­ст­вом свя­за­ли со стар­шим. Оста­ет­ся спро­сить, что побуди­ло авто­ра вто­рой леген­ды уста­но­вить двух пер­во­пред­ста­ви­те­лей кол­ле­гии, а не одно­го. При­чи­на, веро­ят­но, кро­ет­ся в титу­ле duum­vi­ri. Если в ста­рин­ной гре­че­ской леген­де, Юний Брут и Тарк­ви­ний Кол­ла­тин были назва­ны дуум­ви­ра­ми, то мож­но понять, поче­му в исто­ри­че­ской обра­бот­ке они же пре­вра­ти­лись в кон­су­лов. В рим­ских коло­ни­ях и муни­ци­паль­ных горо­дах, как извест­но, вос­про­из­во­ди­лись поли­ти­че­ские учреж­де­ния Рима и отча­сти сохра­ня­лись еще до позд­ней­ших вре­мен поряд­ки, дав­но отжив­шие в Риме. Достой­но поэто­му вни­ма­ния, что маги­ст­ра­ты, соот­вет­ст­во­вав­шие рим­ским кон­су­лам, назы­ва­лись дуум­ви­ра­ми. Не на осно­ва­нии ли подоб­но­го ста­рин­но­го назва­ния, неко­гда при­ня­то­го так­же в самом Риме, дуум­ви­ры жре­че­ской леген­ды пере­не­се­ны в исто­рию кон­су­ла­ми и отне­се­ны к одно­му году с Мар­ком Гора­ци­ем, древ­ней­шим кон­су­лом, имя кото­ро­го сохра­ни­лось в над­пи­си деди­ка­ции капи­то­лий­ско­го хра­ма. На этом памят­ни­ке, поче­му-то, не назван был вто­рой кон­сул, кол­ле­га Гора­ция. Про­бел теперь был вос­пол­нен Бру­том, так как о Тарк­ви­нии Кол­ла­тине есте­ствен­но было ска­зать, что он дол­жен был отка­зать­ся ранее от кон­суль­ской долж­но­сти по при­чине сво­его с.292 нена­вист­но­го име­ни. После его отка­за Брут и Гора­ций сде­ла­лись това­ри­ща­ми, каки­ми они явля­лись еще в рим­ских анна­лах вре­мен Поли­бия⁴⁵. Как ни затем­нен образ Бру­та лже­и­сто­ри­че­ски­ми эле­мен­та­ми, от пер­во­на­чаль­но­го сакраль­но­го харак­те­ра его в пре­да­нии оста­лось два следа. Извест­но, что ука­за­ния сивил­ли­ных книг обык­но­вен­но сво­ди­лись к уста­нов­ле­нию каких-нибудь уми­ло­сти­ви­тель­ных обрядов, и что в чис­ле послед­них игра­ли осо­бен­но важ­ную роль новые игры. Это­му кру­гу духов­ных настав­ле­ний или ново­введе­ний как раз при­над­ле­жат два фак­та, при­веден­ные в тра­ди­ции в посред­ст­вен­ную связь с Юни­ем Бру­том. Вме­сто преж­них чело­ве­че­ских жертв и преж­не­го пра­ви­ла ut pro ca­pi­ti­bus suppli­ca­re­tur, Юний Брут, будучи кон­су­лом, уста­но­вил, чтобы уми­ло­сти­ви­тель­ным жерт­вам состо­ять из голо­вок лука и мака. Таким обра­зом он, укло­ня­ясь от гре­ха, испол­нил при­ка­за­ние ора­ку­ла Апол­ло­на, по кото­ро­му тре­бо­ва­лось при­не­сти в жерт­ву голо­вы (ca­pi­ta)⁴⁶. Итак Брут здесь явля­ет­ся тол­ко­ва­те­лем ора­ку­ла, а тол­ко­ва­те­ля­ми (in­terpre­tes fa­to­rum) были так­же duum­vi­ri sac­ris fa­ciun­dis. Прав­да, ора­кул, тол­ку­е­мый Бру­том, явля­ет­ся ора­кул Апол­ло­на. Но изре­че­ния Сивил­лы, соб­ст­вен­но, ора­ку­лы Апол­ло­на, поче­му часто по пря­мо­му ука­за­нию сивил­ли­ных книг или за допол­ни­тель­ным разъ­яс­не­ни­ем послед­них рим­ляне обра­ща­лись к дель­фий­ско­му ора­ку­лу. Во с.293 вся­ком слу­чае при­пи­сы­ва­ние это­го сакраль­но­го настав­ле­ния имен­но Юнию Бру­ту пло­хо вяжет­ся с тра­ди­ци­он­ной исто­ри­че­ской его ролью. Пре­да­ние с име­нем Бру­та соеди­ня­ет еще дру­гое смяг­че­ние обы­чая чело­ве­че­ских жертв. В ста­ри­ну на похо­ро­нах пря­мо зака­лы­ва­ли людей, на похо­ро­нах же Юния Бру­та внук его, в пер­вый раз, вывел воен­но­плен­ных на борь­бу⁴⁷. Швег­лер (R. G. 2, 48) нахо­дит это изве­стие «стран­ным» (seltsam). Дей­ст­ви­тель­но, очень стран­но, поче­му нача­ло обы­чая устра­и­вать на моги­лах покой­ни­ков гла­ди­а­тор­ские игры постав­ле­но в связь имен­но с Бру­том, а не с кем-либо дру­гим. Игры эти были в боль­шом ходу у этрус­ков и оттуда рас­про­стра­ни­лись по Ита­лии⁴⁸. Про­ли­вае­мая гла­ди­а­то­ра­ми кровь слу­жи­ла сред­ст­вом к уми­ло­стив­ле­нию души покой­ни­ка и очи­ще­нию живых (αἱμα­κουρία). Как все ино­стран­ные обряды уми­ло­сти­ви­тель­ные и очи­сти­тель­ные в Риме уста­нов­ле­ны по пред­пи­са­ни­ям сивил­ли­ных книг, так и гла­ди­а­тор­ские игры, быть может спра­вед­ли­во, счи­та­лись ново­введе­ни­ем того же ора­ку­ла. Поэто­му этио­ло­ги­че­ское пре­да­ние воз­во­ди­ло их к одно­му из леген­дар­ных ини­ци­а­то­ров сивил­ли­но­го ведов­ства, Юнию Бру­ту. Как похо­рон­ный обряд, пер­вые гла­ди­а­тор­ские игры в этио­ло­гии после­до­ва­тель­но были отне­се­ны к похо­ро­нам само­го Бру­та.

8) В чис­ле игр, в исто­ри­че­ское вре­мя уста­нов­лен­ных сивил­ли­ны­ми кни­га­ми по пово­ду про­яв­ле­ния боже­ско­го гне­ва, пер­вое место зани­ма­ют lu­di sae­cu­la­res, в пер­вый раз справ­лен­ные в 249, или, по ком­мен­та­ри­ям XVvir’ов вре­мен Авгу­ста, в 236 г. до Р. Х., на одном месте Мар­со­ва поля, так назы­вае­мом Te­ren­tum. «Сто­лет­ние» игры в созна­нии рим­лян явля­лись про­дол­же­ни­ем или воз­об­нов­ле­ни­ем справ­ля­е­мых в том же Te­ren­tum с древ­ней­ших вре­мен игр lu­di Te­ren­ti­ni. О про­ис­хож­де­нии этих ста­рых игр до нас дошла одна повесть, авто­ром кото­рой с пол­ным пра­вом счи­та­ет­ся анна­лист Вале­рий Анци­ат, совре­мен­ник Сул­лы⁴⁹. У Мания Вале­зия, бога­то­го сабин­ско­го зем­ледель­ца, дети тяже­ло забо­ле­ли. Молясь пред алта­рем ларов, он слы­шит голос, при­ка­зы­ваю­щий ему отпра­вить­ся по Тиб­ру в Тарент; дети попра­вят­ся, если с.294 будут при­ни­мать воду, согре­тую на оча­ге Дис­па­те­ра и Про­зер­пи­ны. Вале­зий, разу­мея под ука­зан­ным местом город Тарент, с боль­ны­ми детьми отправ­ля­ет­ся на судне вниз по тече­нию Тиб­ра и ночью слу­чай­но при­ча­ли­ва­ет к тому месту Мар­со­ва поля, кото­рое, как он узна­ет от руле­во­го, как раз назы­ва­ет­ся Ta­ren­tum. Выхо­дя из суд­на, Вале­зий заме­ча­ет, что из зем­ли под­ни­ма­ет­ся дым. Здесь он согре­ва­ет воду и чрез нее поправ­ля­ют­ся дети. Проснув­шись на дру­гое утро, они рас­ска­зы­ва­ют отцу, что во сне виде­ли незна­ко­мо­го им бога, кото­рый при­ка­зал на том месте, где согре­лась вода, на алта­ре Дис­па­те­ра и Про­зер­пи­ны зако­лоть тем­ных живот­ных и устро­ить ноч­ные лек­ти­стер­нии и игры. Вале­зий велит рас­ко­пать ука­зан­ное место и, дей­ст­ви­тель­но, на глу­бине два­дца­ти футов под зем­лей нахо­дят алтарь, постро­ен­ный в ста­ри­ну во вре­мя албан­ской вой­ны по тако­му пово­ду. В том месте Мар­со­ва поля из зем­ли стал выхо­дить огонь или огнен­ный пар, поче­му и назва­ли эту часть поля cam­pus ig­ni­fer. Перед бит­вой с албан­ца­ми вслед за тем рим­ля­нам явил­ся муж­чи­на гроз­но­го вида и велел при­не­сти жерт­ву боже­ствам пре­ис­под­ней. Постро­и­ли на огне­нос­ном поле алтарь Дис­па­те­ру и Про­зер­пине и, при­не­ся жерт­вы, зако­па­ли алтарь, кото­рый так и остал­ся забы­тым до чудес­но­го откры­тия его Мани­ем Вале­зи­ем. Послед­ний при­но­сит тре­бу­е­мые жерт­вы и устра­и­ва­ет при­ка­зан­ные игры. Затем Вале­зий при­ни­ма­ет имя Ma­nius Va­le­rius Ta­ren­ti­nus или Te­ren­ti­nus, от ma­nes, va­le­re и Ta­ren­tum, в память того, что дети выздо­ро­ве­ли через под­зем­ных богов (ma­nes) в Тарен­те. После это­го опять зако­па­ли алтарь, пока его сно­ва не открыл кон­сул Вале­рий Попли­ко­ла в пер­вый год рес­пуб­ли­ки, по пово­ду появив­шей­ся в Риме моро­вой язвы. При­не­ся в жерт­ву чер­ную коро­ву и чер­ную телуш­ку, он изба­вил город от бед­ст­вия, а в память того велел выре­зать на алта­ре такую над­пись: «Пуб­лий Вале­рий Попли­ко­ла посвя­тил τὸ πυ­ροφό­ρον πε­δίον Аду и Пер­се­фоне и отпра­вил игры Аду и Пер­се­фоне за сво­бо­ду рим­лян»⁵⁰. Встре­ча­ют­ся еще изве­стия, что lu­di Te­ren­ti­ni или sae­cu­la­res справ­ля­лись в 305 г. ab u. c. при кон­су­ле Л. Вале­рии Попли­ко­ле и в 406 г. при кон­су­ле М. Вале­рии Кор­ве⁵¹, то есть одним и дву­мя сто­ле­ти­я­ми ранее 505 года, когда lu­di sae­cu­la­res дей­ст­ви­тель­но нача­лись. Недо­ста­точ­но, с.295 нам кажет­ся, под­черк­ну­то что авто­ром вымыш­лен­ных изве­стий был никто дру­гой, как Вале­рий Анци­ат, «отец лжи», как по спра­вед­ли­во­сти его назвал Момм­зен. Не оста­нав­ли­ва­ясь ни перед каким под­ло­гом, если дело шло о про­слав­ле­нии рода Вале­ри­ев, он вос­поль­зо­вал­ся слу­чай­ным сов­па­де­ни­ем, что в 305 г. кон­су­лом был один Вале­рий, а в 406 г., толь­ко годом позд­нее закон­но­го сро­ка игр, дру­гой, и сочи­нил два под­лож­ных при­ме­ра отправ­ле­ния игр. Не труд­но после это­го уга­дать, поче­му сказ­ка о пер­вом устрой­стве под­зем­но­го алта­ря отне­се­на к албан­ской войне, к цар­ст­во­ва­нию Тул­ла Гости­лия, умер­ше­го, по тра­ди­ци­он­ной хро­но­ло­гии, в 110 г. ab u. c. Оче­вид­но, Анци­ат решил, что это собы­тие слу­чи­лось в 105 г. Оста­вал­ся еще один год неза­ня­тым, имен­но 205 г. К нему, веро­ят­но, отне­се­на была сказ­ка о Мание Вале­зии или Вале­рии. Теперь спра­ши­ва­ет­ся, как судить о празд­но­ва­нии игр Вале­ри­ем Попли­ко­лой в 245 г. или, по пока­за­нию Плу­тар­ха в жиз­ни Попли­ко­лы (гл. 21-я), в 250 г. Момм­зен (Chron. 182) пре­крас­но понял, что все изве­стия о сто­лет­них играх до 505 г. под­лож­ны, тем не менее он не уга­дал, кем совер­шен под­лог и для какой цели. При­ни­мая выдум­ки Анци­а­та за ста­рое твер­дое пре­да­ние (fes­te Sa­ge), в кото­ром сто­лет­ние игры явля­лись родо­вым куль­том Вале­ри­ев, Момм­зен заклю­ча­ет, что изве­стие об отправ­ле­нии игр пер­вым Попли­ко­лой в несто­лет­ний срок, долж­но быть, не вхо­ди­ло в состав под­лин­ной леген­ды, а при­ду­ма­но позд­нее, хотя тоже не в очень древ­нее вре­мя. Мы пола­га­ем, наобо­рот, что ска­за­ние о Попли­ко­ле долж­но быть отне­се­но как раз к насто­я­щей леген­де, пото­му что оно никак не вяжет­ся с систе­мою Анци­а­та, при­ду­мав­ше­го при­ме­ры празд­но­ва­ния Вале­ри­я­ми сто­лет­них игр к сто­лет­ним сро­кам. Если ска­за­ние о Попли­ко­ле суще­ст­во­ва­ло уже до Анци­а­та, не труд­но себе пред­ста­вить, что имен­но это пре­да­ние ему пода­ло мысль, путем под­ло­га, для про­слав­ле­ния сво­их роди­чей раз­вить отно­ше­ние Вале­ри­ев к сто­лет­ним играм. При­ка­за­ние сивил­ли­ных книг в 249 г. до Р. Х. или в 505 г. ab u. c. справ­лять игры на Te­ren­tum Мар­со­ва поля и повто­рять их каж­дые сто лет нисколь­ко не исклю­ча­ет воз­мож­но­сти, что в этом же месте уже гораздо ранее в непра­виль­ные сро­ки, смот­ря по надоб­но­сти и по усмот­ре­нию того же ора­ку­ла совер­ша­лись извест­ные уми­ло­сти­ви­тель­ные обряды, отли­чав­ши­е­ся от сто­лет­них игр более скром­ной про­грам­мой. Под­твер­жде­ни­ем это­го слу­жит ста­рин­ный харак­тер алта­ря, зако­пан­но­го в под­зем­ную яму. К тако­му же ста­рин­но­му типу ямы, кото­рая отка­пы­ва­лась в с.296 извест­ные вре­ме­на и зака­пы­ва­лись опять после жерт­во­при­но­ше­ния, при­над­ле­жа­ли и под­зем­ный алтарь Кон­са в цир­ке и так назы­вае­мый mun­dus. Очень даже веро­ят­но, что яма с под­зем­ным алта­рем суще­ст­во­ва­ла с древ­них вре­мен и что откры­тие и посвя­ще­ние алта­ря, при­пи­сы­вае­мое в под­лож­ной леген­де Манию Вале­зию, в насто­я­щей этио­ло­ги­че­ской леген­де было отне­се­но к Вале­рию Попли­ко­ле. Что леген­да эта, веро­ят­но, была свя­за­на с одним ора­ку­лом сивил­ли­ных книг, на это наво­дит нас одно наблюде­ние над тек­стом под­лож­ной над­пи­си алта­ря у Зоси­ма (2, 3), сочи­нен­ной без сомне­ния так­же Вале­ри­ем Анци­а­том. В изда­нии Мен­дель­со­на, по при­ме­ру всех изда­те­лей, начи­ная с Пану­ви­ния и Зиль­бур­га, чита­ет­ся: Πόπ­λιος Βα­λέριος Ποπ­λι­κόλας τὸ πυ­ροφό­ρον πε­δίον Ἅιδῃ καὶ Περ­σε­φόνῃ κα­θιέρω­σα, хотя и писа­ние вати­кан­ской руко­пи­си πὺρ ἐφέ­ρον, то есть πυρ­φέ­ρον, и встре­чаю­щий­ся в пове­сти Анци­а­та cam­pus ig­ni­fer обя­за­тель­но тре­бу­ют чте­ния πυρ­φό­ρον. Если, с дру­гой сто­ро­ны, сооб­ра­зить, что πυ­ροφό­ρον πε­δίον одна из твер­до уста­нов­лен­ных фор­мул эпи­че­ско­го язы­ка, а подоб­ны­ми эпи­че­ски­ми выра­же­ни­я­ми кише­ли сивил­ли­ны и дру­гие ора­ку­лы, для нас нет сомне­ния, что огне­нос­ное поле (cam­pus ig­ni­fer, πυρ­φό­ρον πε­δίον) Вале­рия Анци­а­та объ­яс­ня­ет­ся тем, что он невер­но понял сло­ва πυ­ροφό­ρον πε­δίον (хле­бо­род­ное поле) одно­го ора­ку­ла, кото­рый отно­сил­ся к посвя­ще­нию алта­ря на Мар­со­вом поле Попли­ко­лой, а на осно­ва­нии ора­ку­ла Анци­ат сочи­нил под­лож­ную латин­скую над­пись алта­ря⁵². Итак мы не толь­ко пола­га­ем, что Вале­рий Попли­ко­ла был геро­ем этио­ло­ги­че­ской леген­ды о нача­ле куль­та, к кото­ро­му, по ука­за­нию сивил­ли­ных книг при­со­еди­ни­лись или lu­di sae­cu­la­res или Te­ren­ti­ni, но с.297 дума­ем даже, что про­ис­хож­де­ние само­го обра­за Попли­ко­лы нахо­дит­ся в свя­зи с той же этио­ло­ги­ей. Из соче­та­ния с кон­су­лом М. Гора­ци­ем Бру­та, а не Попли­ко­лы, у Поли­бия явст­ву­ет, что ко вре­ме­ни гре­че­ско­го исто­ри­ка, око­ло 150 года, в анна­лах еще не зна­чи­лись два кон­су­ла, Попли­ко­ла и Лукре­ций, кото­рые, по дошед­шим до нас исто­ри­че­ским памят­ни­кам, были выбра­ны в про­ме­жу­ток вре­ме­ни после смер­ти Бру­та и избра­ния Гора­ция. Отно­си­тель­но Лукре­ция Ливий (2, 8, 4) сооб­ща­ет apud quos­dam ve­te­res auc­to­res non in­ve­nio Luc­re­tium con­su­lem. Древ­ней­ший автор, писав­ший после 150 г. и вме­сте с тем послу­жив­ший пря­мым источ­ни­ком для Ливия, это Пизон, совре­мен­ник Грак­хов. У него сле­до­ва­тель­но, встре­чал­ся уже кон­сул Попли­ко­ла, а не было еще Лукре­ция. Еще ранее Вале­рия Анци­а­та, бла­го­да­ря кото­ро­му исто­ри­че­ский образ ново­го кон­су­ла полу­чил осо­бен­но широ­кое раз­ви­тие, Попли­ко­ла уже сде­лал­ся геро­ем демо­кра­ти­че­ской анна­ли­сти­ки, совре­мен­ной Грак­хам. Этой сла­вой он обя­зан, глав­ным обра­зом, сво­им ког­но­ме­нам: po­pu­li maies­ta­tem ve­ne­ran­do Pop­li­co­lae no­men ad­se­cu­tus est. В анна­ли­сти­че­ском пре­да­нии одна­ко есть еще дру­гой рас­сказ, вырос­ший из дру­гой эти­мо­ло­гии ког­но­ме­на. Pop­li­co­la на этот раз про­из­во­дит­ся от po­pu­lus или pub­li­ce и co­le­re, в смыс­ле «жить». Это извест­ная повесть о доме Попли­ко­лы. После смер­ти Бру­та Вале­рий начал стро­ить себе дом на вер­шине Велии, вызы­вая этим у наро­да подо­зре­ние, что он хочет выстро­ить себе кре­пость и сде­лать­ся царем. Для успо­ко­е­ния наро­да кон­сул пере­вел нача­тый дом к под­но­жию горы и стал жить сре­ди наро­да, так ска­зать in po­pu­lo co­luit. По одно­му вари­ан­ту рас­ска­за, дом был выстро­ен на народ­ные день­ги (pub­li­ce), или при­бав­ля­ет­ся еще, что две­ри это­го дома, вопре­ки обы­чаю, отво­ря­лись на ули­цу (in pub­li­cum)⁵³. Повесть о «пуб­лич­ном жили­ще» Попли­ко­лы, кажет­ся, выду­ма­на Вале­ри­ем Анци­а­том, хотя он охот­но пере­нял и тот рас­сказ, кото­рый раз­вил­ся уже до него из дру­го­го тол­ко­ва­ния ког­но­ме­на. Оба тол­ко­ва­ния позд­не­го про­ис­хож­де­ния и не меша­ют пред­по­ло­же­нию, что в древ­ней леген­де Pop­li­co­la име­ло совер­шен­но дру­гое зна­че­ние. Леген­да эта, как мы виде­ли, отно­си­лась к откры­тию зако­пан­но­го в яме алта­ря на Мар­со­вом поле и к нача­лу справ­ля­е­мых на нем, веро­ят­но ex lib­ris fa­ta­li­bus, обрядов. По наше­му мне­нию, самое имя героя отно­си­лось к его ини­ци­а­тор­ско­му делу. Если при­нять в сооб­ра­же­ние с.298 древ­нее пра­во­пи­са­ние двой­но­го l через про­стое, да еще рота­цизм позд­ней­ше­го язы­ка, воз­мож­но счи­тать Va­le­rius = Val­le­sius, что про­из­во­ди­лось бы от val­les, val­lis, γύαλον, впа­ди­на, углуб­ле­ние, доли­на. В Pop­li­co­la не обя­за­тель­но видеть состав­ное сло­во pop­li-co­la, а мож­но при­зна­вать осно­ву pub­li­co и суф­фикс ola, явля­ю­щий­ся так­же в scaev-ola (scae­vus) или rav-ola (ra­vus), так что Va­le­rius или Val­le­sius Pop­li­co­la, может быть, име­ло зна­че­ние «обна­ру­жи­ва­тель, объ­яви­тель углуб­ле­ния», ямы, в кото­рой нахо­дил­ся под­зем­ный алтарь. Тогда и в этом мни­мом древ­ней­шем кон­су­ле мы най­дем леген­дар­но­го дуум­ви­ра sac­ris fa­ciun­dis, кото­ро­го жре­че­ская тра­ди­ция изо­бре­ла для этио­ло­гии справ­ля­е­мо­го под руко­вод­ст­вом Сивил­ли­ной кол­ле­гии куль­та на Te­ren­tum Мар­со­ва поля. При­ба­вим, нако­нец, еще несколь­ко слов о чет­вер­том кон­су­ле-това­ри­ще Гора­ция, Спу­рии Лукре­ции, кото­рый, как мы виде­ли, зане­сен в чис­ло кон­су­лов, в самое позд­нее вре­мя. Он име­ет очень зага­доч­ный ког­но­мен Tri­ci­pe­ti­nus, от tri­ceps, трех­гла­вый. Мы не берем­ся объ­яс­нить смысл име­ни Luc­re­tius; что же каса­ет­ся до Tri­ci­pe­ti­nus, заме­тим толь­ко одно. Bi­ci­pi­tes, дву­гла­вые люди или живот­ные, счи­та­лись страш­ным про­ди­ги­ем и не очень ред­ко упо­ми­на­ют­ся в спис­ке про­ди­гий у Ливия, кото­рый, как извест­но, вос­хо­дит к прото­ко­лам децем­ви­ров и квин­де­цим­ви­ров. Нам не уда­лось най­ти упо­ми­на­ния о появ­ле­нии трех­гла­во­го уро­да, но воз­мож­но, что когда-то откры­лось и такое чудо­ви­ще и вызва­ло столь свое­об­раз­ные меро­при­я­тия Сивил­ли­но­го ора­ку­ла, что память о них свя­за­лась с леген­дар­ным дуум­ви­ром, назван­ным Luc­re­tius Tri­ci­pe­ti­nus.

Теперь под­ведем ито­ги нашим догад­кам о про­ис­хож­де­нии леген­ды о Тарк­ви­нии и свя­зан­ных с ним лич­но­стях.

В древ­ней­шее, неза­па­мят­ное вре­мя в Риме этрус­ская и гре­че­ская ман­ти­ка, оруди­ем кото­рой слу­жи­ли этрус­ские lib­ri fa­ta­les и Сивил­ли­ны кни­ги, нашла себе при­ют в двух свя­ты­нях Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы. Одна при­над­ле­жа­ла ста­ро­му горо­ду, цен­тром кото­ро­го была пала­тин­ская гора, дру­гая нахо­ди­лась в пре­де­лах при­го­ро­да, на кви­ри­наль­ском хол­ме. Для про­из­вод­ства и тол­ко­ва­ния гада­ний при каж­дой из двух свя­тынь состо­я­ла кол­ле­гия из двух жре­цов, назы­вае­мых duo­vi­ri или duo­vi­ri sac­ris fa­ciun­dis, так как под их руко­вод­ст­вом испол­ня­лись те свя­щен­но­дей­ст­вия, кото­рые пред­пи­сы­ва­лись ора­ку­лом и, по ино­стран­но­му харак­те­ру обряда, не вхо­ди­ли в ком­пе­тен­цию пон­ти­фек­сов. О нача­лах двух кол­ле­гий была сочи­не­на леген­да, одно­род­ная с леген­дою о нача­лах с.299 дру­гих жре­че­ских кор­по­ра­ций Рима. Этио­ло­ги­че­ская фан­та­зия созда­ла одно­го царя-учреди­те­ля ста­ро­го­род­ской или капи­то­лий­ской кол­ле­гии, счи­тае­мой стар­шей, и нахо­дя­ще­го­ся в ее веде­нии ора­ку­ла. Его назва­ли Tar­qui­nius, что по нашей догад­ке име­ло зна­че­ние «вра­щаю­щий мыс­ли, обду­мы­ваю­щий, гадаю­щий», с отли­чи­тель­ным эпи­те­том Pris­cus, соглас­но стар­шин­ству ста­ро­го­род­ской кол­ле­гии. Это­му леген­дар­но­му ини­ци­а­то­ру при­пи­са­ли при­об­ре­те­ние Сивил­ли­ных книг, слу­жив­ших кол­ле­гии важ­ней­шим оруди­ем ведов­ства, и осно­ва­ние капи­то­лий­ской свя­ты­ни, цен­тра дея­тель­но­сти кол­ле­гии. Супру­гу ему назна­чи­ли кудес­ни­цу и про­ро­чи­цу, назвав ее Cae­ci­lia или Ta­na­quil, «тем­ная», с наме­ком на обрядо­вое заку­ты­ва­ние голо­вы при про­из­вод­стве Сивил­ли­ных и дру­гих гада­ний. Отцу Тарк­ви­ния дали гре­че­ское имя Δη­μάρα­τος, «желае­мый Демет­рою», в под­ра­жа­ние име­ни куман­ской Сивил­лы Δη­μοφί­λη. Этио­ло­ги­че­ская леген­да одна­ко не упу­сти­ла из вида и дру­гой кол­ле­гии дуум­ви­ров на кви­ри­наль­ском хол­ме и при­со­чи­ни­ла дру­го­го Тарк­ви­ния «хол­ма», Tar­qui­nius Col­la­ti­nus и това­ри­ща его, кото­рый при этом полу­чил одно из гре­че­ских назва­ний Сивил­ли­ных про­ро­ков, Βρύ­τος, Bru­tus, с эпи­те­том Iuni­us «млад­ший», соглас­но млад­ше­му поло­же­нию кол­ле­гии. От млад­шей, кви­ри­наль­ской или при­го­род­ной кол­ле­гии оста­лась в жре­че­ской тра­ди­ции толь­ко память о двух леген­дар­ных пер­вых дуум­ви­рах. Самая кол­ле­гия исчез­ла, вслед­ст­вие, веро­ят­но, соеди­не­ния двух отдель­ных город­ских общин, ста­ро­го­род­ской и при­го­род­ной, в одну город­скую общи­ну, общей кре­по­стью и общим сакраль­ным цен­тром кото­рой сде­ла­лась капи­то­лий­ская гора. При этом слу­чае, может быть, при­го­род­ный ора­кул при­со­еди­нил­ся к стар­ше­му, и ком­про­мисс двух общин озна­ме­но­вал­ся соору­же­ни­ем ново­го боль­шо­го хра­ма на месте ста­рой свя­ты­ни Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы. Извест­но, что по рим­ско­му обы­чаю по окон­ча­нии про­дол­жи­тель­ных меж­до­усо­бий в знак при­ми­ре­ния соору­жа­лись хра­мы. При­ме­ра­ми могут слу­жить хра­мы Кон­кор­дии, посвя­щен­ные — после при­ня­тия зако­нов Лици­ния, по окон­ча­нии борь­бы пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев в 304 г. до Р. Х., и в 121 по окон­ча­нии Грак­хо­вых смут. Если посвя­ще­ние хра­ма Юпи­те­ра кон­су­лом Гора­ци­ем име­ло то назна­че­ние, какое мы пред­по­ла­га­ем, то будет понят­нее, поче­му ино­стран­ный, этрус­ский культ мог пре­вра­тить­ся в самую важ­ную свя­ты­ню все­го рим­ско­го наро­да. Капи­то­лий­ский храм был пер­вым соору­же­ни­ем вновь соеди­нен­но­го все­рим­ско­го наро­да, с.300 и не даром отсюда начи­на­лось насто­я­щее исто­ри­че­ское пре­да­ние рим­лян⁵⁴.

Леген­дар­но­му «млад­ше­му» сивил­ли­ну про­ро­ку Юнию Бру­ту при­пи­сы­ва­ют­ся два поста­нов­ле­ния, близ­ко касаю­щи­е­ся обыч­но­го кру­га поста­нов­ле­ний, изда­вае­мых сивил­ли­ны­ми дуум­ви­ра­ми. В слу­чае появ­ле­ния необык­но­вен­ных про­ди­гий или осо­бен­ных бед­ст­вий жре­цы-веду­ны, спра­вив­шись в кни­гах, пред­пи­сы­ва­ли совер­ше­ние раз­ных обрядов, введе­ние новых куль­тов, совер­ше­ние лек­ти­стер­ний, все­на­род­ных молеб­ст­вий, игр, при­но­ше­ние раз­ных жертв. В чис­ле послед­них встре­ча­ют­ся и чело­ве­че­ские жерт­вы, хотя к ним сивил­ли­ны кни­ги при­бе­га­ли толь­ко в ред­ких, самых необык­но­вен­ных слу­ча­ях⁵⁵. При­но­ше­ние людей в жерт­ву в общем не с.301 одоб­ря­лось ни рим­ля­на­ми, ни гре­ка­ми. Уже Эсхил назы­ва­ет такую жерт­ву ἄνο­μον καὶ βάρ­βα­ρον (Ага­мемн. 149), хотя в древ­ней­шие вре­ме­на при­но­ше­ние людей и в Риме и в Гре­ции состав­ля­ло неред­кое явле­ние, как вид­но из мно­гих сим­во­ли­че­ских обрядов, кото­ры­ми заме­ня­лись преж­ние чело­ве­че­ские жерт­вы. Гораздо долее они дер­жа­лись в Этру­рии, и догад­ка Нибу­ра, что в пред­пи­са­ни­ях сивил­ли­ных книг 226 и 216 гг. ска­за­лось вли­я­ние этрус­ской ман­ти­ки, не лише­но неко­то­ро­го осно­ва­ния⁵⁶. Очень веро­ят­но, что в древ­ней­шие вре­ме­на, когда сивил­лин ора­кул нахо­дил­ся еще в более силь­ной зави­си­мо­сти от этрус­ской ман­ти­ки, при­но­ше­ние чело­ве­че­ских жертв встре­ча­лось еще часто в пред­пи­са­ни­ях ора­ку­ла, пока послед­ний не усту­пил тре­бо­ва­ни­ям гуман­но­сти и не заме­нил кро­ва­вые жерт­вы сим­во­ли­че­ски­ми обряда­ми. В этио­ло­ги­че­ской леген­де кол­ле­гии эта рефор­ма при­пи­сы­ва­лась «млад­ше­му про­ро­ку», Юнию Бру­ту. К обрядам, уста­нов­лен­ным по пред­пи­са­нию сивил­ли­ных книг, при­над­ле­жа­ли игры — lu­di sae­cu­la­res, кото­рые с 249 г. до Р. Х. устра­и­ва­лись на Мар­со­вом поле, на так назы­вае­мом Te­ren­tum. Они состав­ля­ли про­дол­же­ние дру­гих игр, lu­di Te­ren­ti­ni, справ­ля­е­мые, веро­ят­но, в непра­виль­ные сро­ки, по пред­пи­са­ни­ям сивил­ли­ных книг. Цен­тром игр как более древ­них, так и сто­лет­них, слу­жил под­зем­ный алтарь на Te­ren­tum. Яма с алта­рем каж­дый раз рас­ка­пы­ва­лась и зака­пы­ва­лась сно­ва. Нача­ло игр и жерт­во­при­но­ше­ний на алта­ре этио­ло­ги­че­ская леген­да свя­за­ла с пер­вым откры­ти­ем ямы и при­пи­сы­ва­ла это откры­тие вымыш­лен­ной лич­но­сти одно­го дуум­ви­ра, кото­ро­го назва­ли Va­le­rius Pop­li­co­la, как бы pub­li­ca­tor val­lis, «обна­ро­до­ва­тель, объ­яви­тель углуб­ле­ния». Нако­нец, воз­мож­но, что этио­ло­ги­че­ская леген­да кол­ле­гии сивил­ли­ных жре­цов упо­ми­на­ла еще об одном леген­дар­ном дуум­ви­ре, Luc­re­tius Tri­ci­pi­ti­nus, свя­зан­ном с пер­вым откры­ти­ем или уми­ло­стив­ле­ни­ем необык­но­вен­но­го про­ди­гия трех­гла­во­го (tri­ceps) чело­ве­ка или живот­но­го. Тако­вы при­бли­зи­тель­но были эле­мен­ты жре­че­ской леген­ды, из кото­рых в лже­и­сто­ри­че­ской обра­бот­ке раз­ви­лось вто­рое насло­е­ние леген­ды, так назы­вае­мая исто­рия Тарк­ви­ни­ев, к рас­смот­ре­нию кото­рой мы теперь наме­ре­ны обра­тить­ся.

Исто­рия царя-учреди­те­ля Тарк­ви­ния Стар­ше­го, пре­вра­тив­ше­го­ся с.302 в царя-осно­ва­те­ля Рима, не бога­та дан­ны­ми. Одна груп­па послед­них пря­мо выведе­на из сооб­ще­ния об осно­ва­нии этим царем капи­то­лий­ско­го куль­та Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы. К это­му куль­ту неотъ­ем­ле­мо при­над­ле­жа­ли три­ум­фаль­ное шест­вие (pom­pa tri­um­pha­lis) и справ­ля­е­мые в цир­ке игры lu­di mag­ni или Ro­ma­ni⁵⁷. Капи­то­лий­ский храм слу­жил конеч­ным пунк­том три­ум­фаль­но­го шест­вия и пунк­том отправ­ле­ния шест­вия «рим­ских» игр. Цере­мо­ни­а­лы того и дру­го­го шест­вия были очень похо­жи меж­ду собою; как в три­ум­фаль­ном, так и в дру­гом шест­вии пред­во­ди­тель­ст­ву­ю­щий маги­ст­рат являл­ся в осо­бом три­ум­фаль­ном костю­ме. В шест­вии рим­ских игр вози­ли на про­цес­си­он­ных колес­ни­цах изо­бра­же­ния Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы и вся про­цес­сия направ­ля­лась к цир­ку, в кото­ром затем начи­на­лись самые игры. При такой тес­ной свя­зи меж­ду капи­то­лий­ским куль­том, три­ум­фаль­ным шест­ви­ем, рим­ски­ми игра­ми и цир­ком, как местом послед­них, есте­ствен­но было заклю­чить, что все они име­ли одно общее нача­ло, и что это нача­ло было поло­же­но тем царем, кото­рый поло­жил и пер­вое нача­ло покло­не­нию Юпи­те­ру, Юноне и Минер­ве на Капи­то­лии. Он начал построй­ку цир­ка, кото­рую потом окон­чил Тарк­ви­ний Гор­дый⁵⁸, и в пер­вый раз устро­ил рим­ские игры⁵⁹.

Вто­рую груп­пу сооб­ще­ний состав­ля­ют такие, в кото­рых Тарк­ви­нию Стар­ше­му при­пи­сы­ва­ют­ся дея­ния, слу­жа­щие или про­дол­же­ни­ем дела, нача­то­го его пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми, или нача­лом дела, про­дол­жае­мо­го его пре­ем­ни­ка­ми. Авто­ры цар­ской исто­рии, как древ­ней­ший, так и все после­дую­щие анна­ли­сты при­ла­га­ли все ста­ра­ния к рав­но­мер­но­му рас­пре­де­ле­нию сво­его мате­ри­а­ла на все цар­ст­во­ва­ние. Поэто­му они рас­тя­ги­ва­ли часто исто­рию про­ис­хож­де­ния и раз­ви­тия извест­ных государ­ст­вен­ных, воен­ных и сакраль­ных учреж­де­ний, боль­ших стро­е­ний и т. п. так, что все это разде­ля­лось меж­ду несколь­ки­ми царя­ми. Этим они дости­га­ли дво­я­кой цели: с одной сто­ро­ны, напол­ня­лись стра­ни­цы исто­рии каж­до­го из царей бо́льшим чис­лом фак­тов, с дру­гой — цар­ской исто­рии ско­рее при­да­вал­ся вид дей­ст­ви­тель­ной исто­рии, в кото­рой все собы­тия идут сво­им чере­дом, раз­ви­ва­ясь одно из дру­го­го. Так изла­га­ет­ся, напри­мер, исто­рия про­ис­хож­де­ния цен­ту­рий всад­ни­ков или сена­та или при­со­еди­не­ния к Риму окрест­ных латин­ских город­ков и месте­чек, с.303 оби­та­те­ли кото­рых с древ­ней­ших вре­мен поль­зо­ва­лись услов­ным пра­вом рим­ско­го граж­дан­ства, или уста­нов­ле­ния чис­лен­но­го соста­ва авгу­ров и веста­лок. Восем­на­дцать цен­ту­рий всад­ни­ков устро­е­ны не сра­зу Сер­ви­ем Тул­ли­ем, орга­ни­за­то­ром народ­но­го вой­ска: пер­вые три устра­и­ва­ют­ся Рому­лом, три при­бав­ля­ют­ся Тарк­ви­ни­ем, а две­на­дцать Сер­ви­ем. Из 300 сена­то­ров 100 назна­ча­ют­ся Рому­лом, 100 или, по дру­гим изве­сти­ям, 50 — Таци­ем, 150 — Тарк­ви­ни­ем. При­со­еди­не­ние две­на­дца­ти мест­но­стей латин­ских разде­ле­но меж­ду тре­мя царя­ми. Из пяти авгу­ров три опре­де­ля­ют­ся на служ­бу Рому­лом, два при­бав­ле­ны Нумою; из шести веста­лок четы­ре назна­че­ны Нумою, а две Тарк­ви­ни­ем Стар­шим. Все эти ухищ­ре­ния не лише­ны, конеч­но, извест­ной логи­ки. Орга­ни­за­ция сена­та долж­на была быть окон­че­на до Сер­вия Тул­лия: без сена­та не мог­ло пра­виль­но дей­ст­во­вать народ­ное собра­ние, устро­ен­ное Сер­ви­ем. Шесть всад­ни­че­ских цен­ту­рий Рам­нов, Таци­ев и Люце­ров име­ли более ста­рин­ный харак­тер, совер­шен­но отдель­ный от две­на­дца­ти безы­мян­ных цен­ту­рий. Орга­ни­за­ция их сле­до­ва­тель­но совер­ши­лась до Сер­вия Тул­лия, при Тарк­ви­нии. Назва­ние Ram­nes Ta­ties Lu­ce­res pos­te­rio­res или se­cun­di, кро­ме того, ука­зы­ва­ло на дву­крат­ное устрой­ство цен­ту­рий. То же самое было с сена­том; сена­тор­ские роды рас­па­да­лись на gen­tes maio­res и mi­no­res, стар­шие и млад­шие, в чем виде­ли дока­за­тель­ство более позд­не­го исто­ри­че­ско­го про­ис­хож­де­ния послед­них. Нор­маль­ное чис­ло сена­то­ров было три­ста, в коло­ни­ях же и муни­ци­пи­ях соот­вет­ст­ву­ю­щее сена­ту собра­ние состо­я­ло из ста чле­нов. По этой или дру­гой при­чине реши­ли, что древ­ней­ший сенат при Рому­ле состо­ял из ста чле­нов и тем или дру­гим обра­зом уве­ли­чен был до трех­сот⁶⁰. Уве­ли­че­ние чис­лен­но­сти сена­та и при­бав­ле­ние млад­ших родов было сочте­но за одно собы­тие и при­пи­са­но Тарк­ви­нию Стар­ше­му, как пред­ше­ст­вен­ни­ку Сер­вия Тул­лия⁶¹. с.304 Про­дол­же­ни­ем нача­то­го пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми дела отча­сти явля­ют­ся так­же при­пи­сы­вае­мые Тарк­ви­нию построй­ки. Так, он окан­чи­ва­ет нача­тое Анком соору­же­ние кло­ак устро­е­ни­ем боль­шой кло­аки (cloa­ca ma­xi­ma), кото­рая слу­жи­ла общим сто­ком всей сети и как бы завер­ше­ни­ем ее.

К исто­ри­че­ско­му насло­е­нию цели­ком при­над­ле­жит исто­рия Тарк­ви­ния Гор­до­го. Мы уже выра­зи­ли свое согла­сие с мне­ни­ем Ине, что в пер­во­на­чаль­ной леген­де, по наше­му опре­де­ле­нию в жре­че­ской, повест­во­ва­лось толь­ко об одном царе Тарк­ви­нии, кото­ро­го потом, в исто­ри­че­ской обра­бот­ке, раз­дво­и­ли, напол­няя исто­рию вто­ро­го отча­сти теми же дея­ни­я­ми, кото­рые при­пи­сы­ва­лись пер­во­му. Так, Тарк­ви­ний Гор­дый завер­ша­ет все нача­тые Стар­шим построй­ки, капи­то­лий­ский храм, цирк и кло­аки. На него пере­но­сит­ся при­об­ре­те­ние сивил­ли­ных книг и учреж­де­ние кол­ле­гии дуум­ви­ров sac­ris fa­ciun­dis. Вся исто­рия внут­рен­не­го прав­ле­ния Гор­до­го состав­ле­на или из этих дея­ний, пере­не­сен­ных на него от Тарк­ви­ния Стар­ше­го, или из опи­са­ния его жесто­ких и неза­кон­ных поступ­ков. Это опи­са­ние сри­со­ва­но с типич­но­го изо­бра­же­ния гре­че­ско­го тира­на⁶². Тарк­ви­ний овла­де­ва­ет государ­ст­вом, нало­жив пре­ступ­ную руку на сво­его отца и пред­ше­ст­вен­ни­ка по пре­сто­лу, и утвер­жда­ет­ся во вла­сти во имя сво­его лич­но­го инте­ре­са, вопре­ки инте­ре­су обще­ст­вен­но­му и народ­но­му. В осно­ве его вла­ды­че­ства лежит целая систе­ма про­из­во­ла и без­за­ко­ния. Зако­ны, издан­ные муд­рым бла­го­де­те­лем наро­да, Сер­ви­ем Тул­ли­ем, он уни­что­жа­ет, попи­рая пра­ва наро­да и сена­та. Жесто­кое при­тес­не­ние под­дан­ных, нако­нец, пре­вы­ша­ет вся­кое тер­пе­ние и вызы­ва­ет вос­ста­ние наро­да под пред­во­ди­тель­ст­вом Бру­та и Кол­ла­ти­на. Изгна­ни­ем нена­вист­но­го тира­на и отме­ною цар­ской вла­сти с.305 пола­га­ет­ся осно­ва­ние рим­ской рес­пуб­ли­ке. Пол­ная тен­ден­ци­оз­ность опи­са­ния цар­ст­во­ва­ния послед­не­го царя высту­па­ет тем рельеф­нее, что оно состав­ля­ет самую рез­кую про­ти­во­по­лож­ность достой­но­му, спо­кой­но­му и закон­но­му прав­ле­нию всех пред­ше­ст­во­вав­ших царей. Цель авто­ра нетруд­но уга­дать; сто­ит толь­ко при­нять в сооб­ра­же­ние поло­же­ние авто­ра, до кото­ро­го не дошло ника­ких изве­стий об исто­рии рес­пуб­ли­ки до кон­суль­ско­го года Мар­ка Гора­ция. Перед этим собы­ти­ем лежа­ло пустое про­стран­ство, напол­нен­ное труда­ми того же авто­ра исто­ри­ей шести царей. Оста­ва­лось объ­яс­нить пере­ход от цар­ско­го прав­ле­ния к рес­пуб­ли­кан­ско­му, кон­суль­ско­му. Эта зада­ча испол­не­на начер­та­ни­ем обра­за тако­го царя, поступ­ки кото­ро­го при­ве­ли к окон­ча­тель­но­му пре­кра­ще­нию цар­ско­го прав­ле­ния и замене его кон­суль­ским. Момм­зен (St.-R. 2, 14) нахо­дит, что пре­кра­ще­ние цар­ской вла­сти вслед­ст­вие рево­лю­ции необ­хо­ди­мо счи­тать дей­ст­ви­тель­но совер­шив­шим­ся исто­ри­че­ским фак­том, кото­рое глу­бо­ко запе­чат­ле­лось в памя­ти рим­лян. Ина­че, пола­га­ет он, анна­ли­сты не поста­ра­лись бы вся­ки­ми ухищ­ре­ни­я­ми изгла­дить рево­лю­ци­он­ный харак­тер собы­тия и при­дать ему закон­ную окрас­ку. Совер­шен­но вер­но, что изгна­ние Тарк­ви­ния и пере­ход к рес­пуб­ли­ке, по изло­же­нию Цице­ро­на, Ливия и Дио­ни­сия, про­ис­хо­дит op­ti­mo iure, с соблюде­ни­ем всех закон­ных фор­маль­но­стей. Над Тарк­ви­ни­ем тво­рит­ся пра­виль­ный народ­ный суд в коми­ци­ях, но так как народ не име­ет пра­ва ини­ци­а­ти­вы и соби­ра­ет­ся толь­ко по при­гла­ше­нию выс­ше­го маги­ст­ра­та, для Бру­та изо­бре­те­на долж­ность три­бу­на ce­le­rum, кото­рая пред­став­ля­ет­ся выс­шей после царя долж­но­стью. После народ­но­го при­го­во­ра, Тарк­ви­ний, поль­зу­ясь пра­вом каж­до­го рим­ля­ни­на, пра­вом неяв­ки, доб­ро­воль­но уда­ля­ет­ся в ius­tum exi­lium в горо­да, в кото­рые пола­га­лось уда­лить­ся при­го­во­рен­но­му к зато­че­нию. Народ при­сту­па­ет к избра­нию кон­су­лов по зако­но­по­ло­же­ни­ям ком­мен­та­ри­ев Сер­вия Тул­лия и т. д. Все это, конеч­но, не более как хит­ро­спле­те­ния анна­ли­стов. Но подоб­ных хит­ро­спле­те­ний мас­са в дошед­шем до нас лето­пис­ном рас­ска­зе, как о цар­ском пери­о­де, так и о пер­вых двух сто­ле­ти­ях рес­пуб­ли­ки. Они вызва­ны не какой-либо тен­ден­ци­ей, а про­сто жела­ни­ем при­дать рас­ска­зу по воз­мож­но­сти более живой, пол­ный и прав­до­по­доб­ный харак­тер. Чем позд­нее вре­мя анна­ли­ста, тем подроб­нее и точ­нее было его изло­же­ние древ­ней­шей и древ­ней исто­рии. Как Цице­рон, так и Ливий и Дио­ни­сий име­ли пред собою анна­ли­сти­че­ские пере­ска­зы боль­шей частью позд­ней­ших вре­мен, пери­о­да Сул­лы и Мария, а не то — с.306 вре­мен Грак­хов. Неуди­ви­тель­но, что про­цесс Тарк­ви­ния Гор­до­го испещ­рен таки­ми же юриди­че­ски­ми подроб­но­стя­ми, как, напри­мер, про­цес­сы Гора­ция, сыно­вей Бру­та, Корио­ла­на и др. Тут не вид­но ника­кой осо­бен­ной тен­ден­ции, а авто­ры ярост­но пре­да­ют­ся стрем­ле­нию к ожив­ле­нию и укра­ше­нию рас­ска­за, да еще науч­но­му инте­ре­су, свя­зан­но­му с вопро­са­ми о про­ис­хож­де­нии форм судеб­но­го и поли­ти­че­ско­го дело­про­из­вод­ства. Древ­ней­ший анна­лист, пред­став­ляв­ший изгна­ние Тарк­ви­ния резуль­та­том жесто­ко­сти и неза­кон­но­сти его прав­ле­ния, едва ли заду­мал­ся о том, име­ла ли эта необык­но­вен­ная мера какую-нибудь фор­маль­ную под­клад­ку. Доста­точ­но было того, что послед­ний царь бежал и отпра­вил­ся в изгна­ние, остав­ляя прав­ле­ние, кото­рое народ решил впредь вве­рить, вме­сто царя, двум кон­су­лам. Вопрос толь­ко в том, что побуди­ло древ­ней­ше­го авто­ра исто­рии Тарк­ви­ния Гор­до­го и осно­ва­ния рес­пуб­ли­ки пред­ста­вить послед­не­го царя изгнан­ни­ком. В Афи­нах в неза­па­мят­ные вре­ме­на тоже совер­шил­ся пере­ход от цар­ско­го прав­ле­ния к рес­пуб­ли­кан­ско­му. Этот пере­во­рот, одна­ко, по афин­ской леген­де, про­изо­шел совер­шен­но мир­ным путем, без вся­ких наси­лий. Если рим­ская леген­да при­да­ла кон­цу рим­ско­го цар­ства фор­му изгна­ния послед­не­го царя, она, веро­ят­но, руко­во­ди­лась извест­ным осно­ва­ни­ем, а не толь­ко общим сооб­ра­же­ни­ем исто­ри­че­ской воз­мож­но­сти и при­ме­ром изгна­ний тира­нов в гре­че­ских государ­ствах. Это осно­ва­ние не осо­бен­но труд­но уга­дать, если обра­тить вни­ма­ние на одно этио­ло­ги­че­ское заклю­че­ние, делае­мое боль­шин­ст­вом рим­ских уче­ных из назва­ния празд­не­ства re­gi­fu­gium, празд­не­ства бег­ства царя. Оно празд­но­ва­лось 24-го фев­ра­ля и состо­я­ло в очи­сти­тель­ной жерт­ве, кото­рая при­но­си­лась жерт­вен­ным царем (rex sac­ro­rum), и кон­ча­лось тем, что царь после при­не­се­ния жерт­вы поспеш­но убе­гал с коми­ция. В этом стран­ном обряде усмат­ри­ва­лось вос­по­ми­на­ние о бег­стве царя Тарк­ви­ния Гор­до­го, хотя на самом деле при­твор­ное бег­ство жре­ца после очи­сти­тель­но­го обряда име­ло чисто рели­ги­оз­ное зна­че­ние⁶³. с.307 Ста­рин­ный обряд реги­фу­гия, без сомне­ния, дву­мя сто­ле­ти­я­ми рань­ше уже мог вызвать такое же тол­ко­ва­ние, как во вре­ме­на Варро­на и Веррия Флак­ка и подать пря­мой повод к сочи­не­нию рас­ска­за об изгна­нии послед­не­го царя. Из это­го основ­но­го фак­та раз­ви­лась общая харак­те­ри­сти­ка царя и его прав­ле­ния, раз­вил­ся облик гор­до­го царя-тира­на.

Нам оста­ет­ся отве­тить на вопрос, поче­му послед­не­му царю, изгнан­но­му из государ­ства за свою жесто­кость, было дано имя Тарк­ви­ний. Мы согла­си­лись с мне­ни­ем Ине, что пер­во­на­чаль­ная леген­да повест­во­ва­ла толь­ко об одном царе Тарк­ви­нии; мы оста­но­ви­лись далее на заклю­че­нии, что этот «древ­ний» Тарк­ви­ний в жре­че­ской леген­де про­ти­во­по­ла­гал­ся не Гор­до­му, а дуум­ви­ру Тарк­ви­нию Кол­ла­ти­ну. Что мог­ло послу­жить пово­дом к изо­бре­те­нию еще одно­го царя Тарк­ви­ния и к назна­че­нию имен­но ему роли послед­не­го царя-изгнан­ни­ка? На этот вопрос мы не нахо­дим у Ине ника­ко­го отве­та. Опять мы дума­ем, что осно­ва­ни­ем слу­жил один мни­мо исто­ри­че­ский факт, кото­ро­му неволь­но дава­ли пол­ную веру и кото­рый опять нали­цо в дошед­шей до нас тра­ди­ции. Мы гово­рим о пре­да­нии, что Мар­со­во поле преж­де при­над­ле­жа­ло Тарк­ви­ни­ям или Тарк­ви­нию Гор­до­му, а вслед­ст­вие изгна­ния послед­не­го было взя­то в соб­ст­вен­ность рим­ско­го наро­да и посвя­ще­но Мар­су⁶⁴. По пока­за­нию дру­гих, поле при­над­ле­жа­ло вестал­ке Ga­ia Ta­ra­cia и было ею пода­ре­но рим­ско­му наро­ду. Эта вестал­ка, долж­но быть, тоже­ст­вен­на с вестал­кою Ταρ­κυ­νίη, кото­рой так­же при­пи­сы­ва­ет­ся даре­ние поля⁶⁵. Все три пре­да­ния, оче­вид­но, сво­дят­ся к одно­му обще­му дан­но­му, для кото­ро­го слу­жат объ­яс­не­ни­ем. В виду сход­ства имел трех лиц, кото­рым при­пи­сы­ва­ет­ся преж­нее вла­де­ние полем, Tar­qui­nius, Tar­qui­nia и Ta­ra­cia и в виду утвер­жде­ния, что после них поле полу­чи­ло новое имя Cam­pus Mar­tius, надо думать, что общим пунк­том с.308 отправ­ле­ния слу­жи­ло одно преж­нее или ста­рин­ное имя поля. Это имя, ска­жем, было ager Tar­qui­nius, с вари­ан­том ager Ta­ra­ci­nus, напо­ми­наю­щим собою имя горо­да Tar(a)ci­na. Извест­но, что Тибр оги­ба­ет запад­ную поло­ви­ну Мар­со­ва поля силь­ным изги­бом, и мы дума­ем, что от это­го коле­на или изги­ба реки («tar­qui­na», «tar(a)ci­na» от tor­queo) окру­жае­мое им поле полу­чи­ло назва­ние ager tar­qui­nius или ta­ra­ci­nus. Для объ­яс­не­ния затем­нен­но­го или забы­то­го про­ис­хож­де­ния назва­ния измыш­ля­лись затем три пояс­ни­тель­ных рас­ска­за, нами толь­ко что рас­смот­рен­ные. Пер­вый из них, в кото­ром имя поля свя­зы­ва­лось с име­нем Tar­qui­nius, и поле соглас­но это­му счи­та­лось быв­шим иму­ще­ст­вом послед­не­го царя, мы встре­ча­ем у двух глав­ных пред­ста­ви­те­лей ани­а­ли­сти­че­ско­го пре­да­ния. Ничто, на наш взгляд, не пре­пят­ст­ву­ет пред­по­ло­же­нию, что это сбли­же­ние не толь­ко уста­но­ви­лось уже в пер­во­на­чаль­ной редак­ции анна­лов, но и послу­жи­ло для редак­то­ра глав­ным побуж­де­ни­ем назвать сво­его царя-изгнан­ни­ка Тарк­ви­ни­ем. Так как по зако­ну все недви­жи­мое иму­ще­ство изгнан­ни­ка (exul) кон­фис­ко­ва­лось в поль­зу общи­ны, то пере­ход поля царя Тарк­ви­ния При­с­ка в обще­ст­вен­ное вла­де­ние не пред­став­ля­ло ника­ко­го затруд­не­ния, если послед­не­го царя, у кото­ро­го оно мог­ло быть кон­фис­ко­ва­но, зва­ли Тарк­ви­ни­ем. Не заду­мы­ва­ясь над хро­но­ло­ги­ей, он выдал его за сына Стар­ше­го Тарк­ви­ния и при­со­еди­нил к послед­не­му из жре­че­ских царей пер­во­на­чаль­ной леген­ды. С оди­на­ко­вой без­за­бот­но­стью насчет хро­но­ло­гии он наде­лил его про­дол­же­ни­ем всех тех постро­ек, кото­рые были нача­ты отцом, в осо­бен­но­сти построй­ки капи­то­лий­ско­го хра­ма. Из это­го и еще из опи­са­ния жесто­ко­сти и без­за­ко­ний царя, кото­ры­ми моти­ви­ро­ва­лось изгна­ние его и отме­на цар­ской вла­сти, соста­ви­лось обо­зре­ние внут­рен­не­го прав­ле­ния Тарк­ви­ния Гор­до­го. Пере­хо­дим к рас­смот­ре­нию внеш­ней дея­тель­но­сти, пред­став­ля­ю­щей осо­бен­ный инте­рес, так как кри­ти­ка этой части исто­рии Тарк­ви­ни­ев до сих пор дала доволь­но мало опре­де­лен­ных резуль­та­тов.

Внеш­няя исто­рия цар­ст­во­ва­ния Тарк­ви­ния Гор­до­го замет­но отли­ча­ет­ся от исто­рии преж­них цар­ст­во­ва­ний. Отсут­ст­ву­ют у него, во пер­вых, сте­рео­тип­ные без­ре­зуль­тат­ные вой­ны с саби­на­ми, этрус­ка­ми и лати­на­ми. Во-вто­рых, он уже не при­ча­стен в заво­е­ва­нии тех малень­ких окрест­ных горо­дов, оби­та­те­лям кото­рых было даро­ва­но древ­ней­шее пра­во рим­ских граж­дан si­ne suffra­gio. Внеш­няя поли­ти­ка Гор­до­го уже отли­ча­ет­ся более высо­ким поле­том. Ему с.309 уда­ет­ся под­чи­не­ние латин­ско­го сою­за рим­ской геге­мо­нии и заво­е­ва­ние всей стра­ны Воль­сков. Таки­ми бле­стя­щи­ми успе­ха­ми он дале­ко опе­ре­дил рес­пуб­ли­кан­ское государ­ство, достиг­шее того же внеш­не­го гос­под­ства лишь по исте­че­нии полу­то­ра сто­ле­тий. При­об­ре­те­ние геге­мо­нии над Лаци­ем напо­ми­на­ет собою геге­мо­нию Тарк­ви­ния Стар­ше­го над Этру­ри­ей, засвиде­тель­ст­во­ван­ную Дио­ни­си­ем Гали­кар­насским. Как эта геге­мо­ния, так и геге­мо­ния над Лаци­ем сра­зу исче­за­ет бес­след­но тот­час после окон­ча­ния цар­ско­го пери­о­да и наступ­ле­ния исто­ри­че­ских вре­мен. Исчез­но­ве­ние рим­ско­го гос­под­ства над Лаци­ем моти­ви­ро­ва­но тем, что во вре­мя вой­ны с Пор­сен­ною Лати­ны отло­жи­лись от Рима. Искус­ст­вен­ность и явный ана­хро­низм это­го рас­ска­за не могут не воз­будить не толь­ко силь­но­го сомне­ния в досто­вер­но­сти пре­да­ния, но и пря­мо вызвать вопро­са о про­ис­хож­де­ния таких изве­стий, про­ти­во­ре­чив­ших всем исто­ри­че­ским дан­ным об отно­ше­ни­ях Рима к Лацию. Этот вопрос одна­ко не под­нят; напро­тив, тра­ди­ци­он­ное сооб­ще­ние о под­чи­не­нии Лация и стра­ны Воль­сков вла­сти Рима в кон­це цар­ско­го пери­о­да в гла­зах мно­гих факт, под­твер­ждае­мый одним из древ­ней­ших доку­мен­таль­ных памят­ни­ков рим­ской исто­рии: это дого­вор меж­ду Римом и Кар­фа­ге­ном, заклю­чен­ный, по утвер­жде­нию Поли­бия (3, 22), в пер­вом году рес­пуб­ли­ки при кон­су­лах Люции Юнии Бру­те и Мар­ке Гора­ции. В этом дого­во­ре поста­нов­ле­но, чтобы кар­фа­ге­няне не оби­жа­ли Ардеи, Анция, Лав­рен­та, Цир­цей, Тарра­ци­ны, ни дру­гих лати­нов, какие нахо­дят­ся под вла­стью рим­лян⁶⁶. Из этой ста­тьи вид­но, что в то вре­мя, когда заклю­ча­ли дого­вор, под вла­стью рим­лян нахо­ди­лось все при­бе­ре­жье не толь­ко соб­ст­вен­но­го Лация, но и так назы­вае­мо­го La­tium adiec­tum, стра­ны Воль­сков. Поли­бий затем сооб­ща­ет о содер­жа­нии еще двух дого­во­ров, сохра­ня­е­мых, как и пер­вый, в его вре­мя в архи­ве in cel­la Iovis на Капи­то­лии. Вре­мя третье­го дого­во­ра им отно­сит­ся к при­езду Пир­ра в Ита­лию или Сици­лию, а о дате вто­ро­го он гово­рит совер­шен­но неопре­де­лен­но; но так как в этом дого­во­ре была повто­ре­на ста­тья о том, чтобы не были оби­жае­мы рим­ские под­дан­ные, а назва­ны те же горо­да, как в пер­вом, сле­до­ва­тель­но вели­чи­на рим­ской терри­то­рии не изме­ни­лась со вре­ме­ни пер­во­го дого­во­ра, то, по-види­мо­му, не про­шло мно­го вре­ме­ни меж­ду заклю­че­ни­ем пер­во­го и вто­ро­го дого­во­ра. Важ­но теперь, что с.310 и у Ливия име­ют­ся три поме­ты о заклю­че­нии дого­во­ров с Кар­фа­ге­ном, к 348, 306 и 279 гг. до Р. Х.; стран­но толь­ко то, что он счи­та­ет послед­ние два не вто­рым и третьим, а третьим и чет­вер­тым, а к пер­во­му совсем не при­бав­ля­ет сче­та⁶⁷. Зато мы нахо­дим у Дио­до­ра (16, 69) поме­ту, что в 348 г. был заклю­чен пер­вый дого­вор (πρῶ­τον συν­θῆ­και ἐγέ­νον­το) с Кар­фа­ге­ном. Не будь дати­ров­ки пер­во­го дого­во­ра у Поли­бия, ни стран­но­го сче­та у Ливия, согла­сие было бы пол­ное, не толь­ко меж­ду наши­ми источ­ни­ка­ми, Поли­би­ем, Ливи­ем и Дио­до­ром, но и меж­ду содер­жа­ни­ем дого­во­ров, сооб­щае­мым у Поли­бия, и осталь­ны­ми наши­ми исто­ри­че­ски­ми дан­ны­ми. Тре­тий дого­вор Поли­бия, без сомне­ния, сов­па­да­ет с дого­во­ром 279 года у Ливия. В пер­вом и вто­ром дого­во­ре Анций и Тарра­ци­на явля­ют­ся под­чи­нен­ны­ми Риму. Тарра­ци­на была заво­е­ва­на в 396 г. (Лив. 4, 59) и в 323 г. обра­ще­на в рим­скую коло­нию (Лив. 8, 21). Анций под­чи­нил­ся Риму в 368 г. (Лив. 6, 33) и окон­ча­тель­но обра­щен в коло­нию в 338 г. (Лив. 8, 14). Все при­бе­ре­жье, сле­до­ва­тель­но, кото­рое в пер­вых двух дого­во­рах нуж­но счи­тать состо­я­щим под вла­стью рим­лян, как раз ока­зы­ва­ет­ся тако­вым и в 348 г. и в 306 г. до Р. Х. На осно­ва­нии это­го сооб­ра­же­ния и дру­гих, как извест­но, Момм­зен высту­пил со зна­ме­ни­тым тези­сом, что дати­ров­ка пер­во­го дого­во­ра у Поли­бия без­услов­но невер­на, а вер­ны даты Ливия и Дио­до­ра⁶⁸. Завя­зав­ша­я­ся по это­му пово­ду поле­ми­ка раз­рос­лась до целой лите­ра­ту­ры. На наш взгляд, одна­ко, все еще не вполне выяс­не­ны три пунк­та: во-пер­вых, про­ис­хож­де­ние стран­но­го сче­та у Ливия, во-вто­рых, про­ис­хож­де­ние невер­ной дати­ров­ки пер­во­го дого­во­ра у Поли­бия, а в-третьих, что заклю­ча­ет­ся отча­сти уже во вто­ром пунк­те, отно­ше­ние этой дати­ров­ки к пре­да­нию о заво­е­ва­ни­ях Тарк­ви­ния Гор­до­го и про­ис­хож­де­ние послед­не­го пре­да­ния. Соб­ст­вен­но, наше дело разо­брать толь­ко этот послед­ний пункт, но так как дати­ров­ка Поли­бия име­ла и до сих пор про­дол­жа­ет иметь очень силь­ное вли­я­ние на кри­ти­ку пре­да­ния о послед­нем царе, то мы счи­та­ем сво­ей с.311 обя­зан­но­стью кос­нуть­ся вооб­ще вопро­са о кар­фа­ген­ских дого­во­рах, в осо­бен­но­сти о пер­вом из них.

Итак, если Ливий нашел в лето­пис­ном пре­да­нии поме­ты толь­ко о трех дого­во­рах, из кото­рых пер­вым был обо­зна­чен, как в источ­ни­ке Дио­до­ра, дого­вор 348 года, то отче­го же он сам не назвал его пер­вым, а сле­дую­щие два назвал третьим и чет­вер­тым? Пыта­лись послед­нюю ошиб­ку попра­вить пред­по­ло­же­ни­ем, что Ливий поче­му-то про­пу­стил вто­рой дого­вор, кото­рый, пола­га­ют, был заклю­чен в 343 г., где у Ливия (7, 43) ука­за­но толь­ко при­бы­тие кар­фа­ген­ских послов для поздрав­ле­ния рим­лян с победа­ми. Но от это­го дело Ливия не выиг­ра­ет, а толь­ко при­ба­вит­ся еще одна лиш­няя стран­ность или небреж­ность. Поче­му бы, в самом деле, не отме­тить этот дого­вор, если он дей­ст­ви­тель­но был заклю­чен? Момм­зен (R. Chr. 323) объ­яс­ня­ет пута­ни­цу у Ливия тем пред­по­ло­же­ни­ем, что он сле­до­вал двум раз­лич­ным источ­ни­кам: отно­си­тель­но 348 года Фабию, а отно­си­тель­но 306 и 279 годов авто­ру, кото­рый соглас­но с Поли­би­ем счи­тал дого­вор 509 года пер­вым. Нам кажет­ся про­ще не сва­ли­вать вину пута­ни­цы на дру­го­го, а счи­тать винов­ным пря­мо Ливия. Сочи­не­ние Поли­бия ему вооб­ще было хоро­шо извест­но, но при состав­ле­нии исто­рии царей и древ­ней­ше­го вре­ме­ни рес­пуб­ли­ки он, веро­ят­но, не имел пово­да справ­лять­ся у Поли­бия. Нахо­дя потом замет­ку послед­не­го о пер­вом дого­во­ре, Ливий не смел вполне согла­сить­ся с анна­ла­ми, в кото­рых пер­вый дого­вор отне­сен был к 348 году, а вто­рой и тре­тий к 306 и 279 годам. Итак он решил вый­ти из затруд­не­ния сред­ним путем: он остав­ля­ет три дого­во­ра анна­лов на сво­их местах, остав­ля­ет затем откры­тым вопрос о номе­ре дого­во­ра 348 г. и счи­та­ет вто­рой и тре­тий дого­во­ры, уже реши­тель­нее согла­ша­ясь с Поли­би­ем, третьим и чет­вер­тым. Что пока­за­ния анна­лов о заклю­че­нии толь­ко трех дого­во­ров до Пир­ра были совер­шен­но вер­ны, под­твер­жда­ет­ся тем, что и Поли­бий не мог отыс­кать более трех в капи­то­лий­ском архи­ве. Далее, поме­та анна­ли­стов к 348 году име­ет за собой нема­ло авто­ри­тет­но­сти, так как по сжа­то­му тону ее вид­но, что она про­изо­шла из запи­си офи­ци­аль­ной годо­вой хро­ни­ки. Досто­вер­ность ее, нако­нец, как мы виде­ли, под­твер­жда­ет­ся содер­жа­ни­ем, сооб­щае­мым у Поли­бия. Теперь спра­ши­ва­ет­ся, чем объ­яс­нить про­ис­хож­де­ние столь зна­чи­тель­ной хро­но­ло­ги­че­ской ошиб­ки у исто­ри­ка, quo ne­mo, по сло­вам Цице­ро­на, fuit in ex­qui­ren­dis tem­po­ri­bus di­li­gen­tior. Этот вопрос пред­став­ля­ет с.312 собой, без сомне­ния, ахил­ле­со­ву пяту тео­рии Момм­зе­на. Сам Момм­зен созна­ет, что невоз­мож­ность точ­но­го опре­де­ле­ния источ­ни­ка погреш­но­сти и боль­шая авто­ри­тет­ность Поли­бия не поз­во­ля­ют дове­сти аргу­мен­та­цию до пол­ной убеди­тель­но­сти. Все-таки он ста­ра­ет­ся объ­яс­нить ошиб­ку, пред­ла­гая такое пред­по­ло­же­ние. Поли­бий гово­рит, что в его вре­мя самые ста­рые и опыт­ные из государ­ст­вен­ных людей как в Риме, так и в Кар­фа­гене, ниче­го не зна­ли о суще­ст­во­ва­нии этих дого­во­ров. Послед­ние, сле­до­ва­тель­но, были откры­ты толь­ко тогда, но самим ли Поли­би­ем, неиз­вест­но; по край­ней мере он это­го не утвер­жда­ет. Момм­зен поэто­му дума­ет, что дого­во­ры были най­де­ны во вре­мя бес­ко­неч­ных дипло­ма­ти­че­ских пере­го­во­ров, пред­ше­ст­во­вав­ших третьей пуни­че­ской войне. Может быть, их нашел Катон, так как он ведь глу­бо­ко инте­ре­со­вал­ся кар­фа­ген­ским вопро­сом. Со слов Като­на или даже из исто­ри­че­ско­го сочи­не­ния его Поли­бий позна­ко­мил­ся с инте­рес­ней­ши­ми доку­мен­та­ми. На послед­ней догад­ке Момм­зе­на наста­и­ва­ет Золь­тау, счи­тая несо­мнен­ным, что Поли­бий выпи­сал арха­и­че­ские с боль­шим трудом пони­мае­мые тек­сты из Ori­gi­nes Като­на. Не гово­ря одна­ко о невоз­мож­но­сти пред­ста­вить хотя бы малей­шее поло­жи­тель­ное ука­за­ние имен­но на Като­на, очень труд­но верит­ся, чтобы такой доб­ро­со­вест­ный исто­рик, как Поли­бий, пре­крас­но созна­вав­ший высо­кую науч­ную цену эпи­гра­фи­че­ских памят­ни­ков, не про­ве­рил сам тек­стов дого­во­ров, насколь­ко они были для него понят­ны. В сущ­но­сти, нако­нец, пред­ла­гае­мая Момм­зе­ном догад­ка нисколь­ко не реша­ет вопро­са о при­чине оши­боч­ной дати­ров­ки; толь­ко вопрос этот будет отно­сить­ся не к Поли­бию, а к Като­ну. Гораздо важ­нее дру­гое сооб­ра­же­ние, были ли в дого­во­рах име­на кон­су­лов или вооб­ще какое бы то ни было опре­де­ле­ние года? Если такой дати­ров­ки не было, тогда поне­во­ле при­шлось опре­де­лить годы заклю­че­ния дого­во­ров по дру­гим дан­ным и осо­бым при­ме­там. Момм­зен ука­зал на невоз­мож­ность поло­жи­тель­но утвер­ждать, что обо­зна­че­ние кон­су­лов было необ­хо­ди­мо. В двух един­ст­вен­ных дошед­ших до нас меж­ду­на­род­ных дого­во­рах вре­мен рес­пуб­ли­ки име­ют­ся име­на кон­су­лов; зато они часто отсут­ст­ву­ют в латин­ских декре­тах. Невоз­мож­но, гово­рит Момм­зен, из это­го выве­сти какое-нибудь общее пра­ви­ло даже для послед­них вре­мен рес­пуб­ли­ки, не гово­ря о том, что это пра­ви­ло мог­ло быть и не обя­за­тель­ным для чет­вер­то­го века. Затем он и его сто­рон­ни­ки осо­бен­но под­чер­ки­ва­ют неопре­де­лен­ность дати­ров­ки двух послед­них дого­во­ров у Поли­бия. Отно­си­тель­но вто­ро­го гре­че­ский исто­рик огра­ни­чи­ва­ет­ся самым с.313 неопре­де­лен­ным ука­за­ни­ем, что он заклю­чен позд­нее пер­во­го, а о третьем выра­жа­ет­ся не совсем точ­но κα­τὰ τὴν Πύρ­ρου διάβα­σιν πρό τοῦ συσ­τή­σασ­θαι τοὺς Καρ­χη­δονίους τὸν περὶ τῆς Σι­κελίας πό­λε­μον. Так как Поли­бий под «пере­ездом Пир­ра» в дру­гих местах все­гда разу­ме­ет пере­езд из Эпи­ра в Ита­лию зимою 280 года, а кар­фа­ген­ская вой­на в Сици­лии нача­лась в зиму с 279 на 278 год, дата дого­во­ра колеб­лет­ся меж­ду дву­мя года­ми. Такая неточ­ная дата немыс­ли­ма, если бы в дого­во­ре были назва­ны кон­су­лы. Самый союз­ный дого­вор направ­лен был про­тив Пир­ра, так что из одно­го содер­жа­ния дого­во­ра Поли­бий вывел при­бли­зи­тель­ное вре­мя заклю­че­ния его⁶⁹. В тек­сте вто­ро­го дого­во­ра так­же не было опре­де­лен­но­го ука­за­ния на хро­но­ло­гию, поче­му и Поли­бий не опре­де­ля­ет вре­ме­ни его заклю­че­ния, из это­го сле­ду­ет, что и в пер­вом дого­во­ре не были назва­ны кон­су­лы, так что не труд­но было впасть в заблуж­де­ние отно­си­тель­но насто­я­щей даты его. В воз­ра­же­ние на это Нис­сен⁷⁰, глав­ный оппо­нент Момм­зе­на, ука­зы­ва­ет на осо­бен­ность Поли­бия нико­гда не опре­де­лять года по рим­ским кон­су­лам. Поэто­му и неуди­ви­тель­но что он про­пу­стил кон­су­лов вто­ро­го и третье­го дого­во­ров, а уди­вить­ся мож­но наобо­рот, что он назвал кон­су­лов пер­во­го дого­во­ра. По мне­нию Нис­се­на он сде­лал это, оче­вид­но, пото­му, что эта пара кон­су­лов пред­став­ля­ла осо­бен­но боль­шой исто­ри­че­ский инте­рес. Послед­нее заме­ча­ние вер­но; дей­ст­ви­тель­но, из слов Поли­бия, что это были пер­вые рим­ские кон­су­лы после изгна­ния царей и что в их прав­ле­ние был освя­щен капи­то­лий­ский храм, вид­но, что он хоро­шо созна­вал высо­кий исто­ри­че­ский инте­рес доку­мен­та. Но это обсто­я­тель­ство, дума­ем, дает нам осно­ва­ние удив­лять­ся, поче­му Поли­бий в таком слу­чае не при­вел бук­валь­но то место дого­во­ра, где встре­ча­лась эта в выс­шей сте­пе­ни инте­рес­ная доку­мен­таль­ная дата, раз он решил бук­валь­но пере­ве­сти текст дого­во­ра. Судя по тому, что он гово­рит о дате, невоз­мож­но утвер­ждать, что она чита­лась в самом доку­мен­те, и не осно­ва­на на сооб­ра­же­ни­ях, кото­рые в гла­зах Поли­бия, быть может, были рав­но­силь­ны истине. Момм­зен воз­дер­жал­ся от вся­кой попыт­ки раз­га­дать скры­тые дово­ды Поли­бия или тех рим­лян, кото­рые помог­ли ему разо­брать над­пись, а может быть, и опре­де­лить ее хро­но­ло­гию. После­до­ва­те­ли Момм­зе­на пусти­лись в раз­ные догад­ки. Нам с.314 кажет­ся, что достой­на осо­бен­но­го вни­ма­ния одна мысль Унге­ра (стр. 162 сл.). Поли­бий под­чер­ки­ва­ет необык­но­вен­но ста­рин­ный харак­тер язы­ка над­пи­си. Это-то имен­но при­ве­ло в заблуж­де­ние почтен­ных зна­то­ков, к кото­рым обра­тил­ся Поли­бий. До вре­мен Элия Сти­ло­на, осно­ва­те­ля рим­ской фило­ло­гии, у луч­ших зна­то­ков ста­ри­ны были совер­шен­но диле­тант­ские поня­тия о при­зна­ках древ­но­сти язы­ка. Ста­рин­ный почти до непо­нят­но­сти язык им казал­ся непо­мер­но высо­кой древ­но­сти. Поэто­му они были гото­вы, пола­га­ет Унгер, отне­сти дого­вор к цар­ско­му пери­о­ду, но в виду того, что он, по сло­вам над­пи­си, был заклю­чен рим­ским наро­дом, а не царем, реши­ли, что дого­вор был заклю­чен после изгна­ния царей, толь­ко в самом близ­ком к это­му собы­тию году. Брут являл­ся бли­жай­шим пре­ем­ни­ком царей; поэто­му при­уро­чи­ли к нему заклю­че­ние дого­во­ра. Потом к Бру­ту при­со­еди­ни­ли Гора­ция, как осно­ва­те­ля капи­то­лий­ско­го хра­ма. По даль­ней­ше­му умо­за­клю­че­нию, его счи­та­ли и осно­ва­те­лем архи­ва, а так как кар­фа­ген­ский дого­вор при­ни­ма­ли за древ­ней­ший в этом архи­ве доку­мент, было реше­но, что Гора­ций так­же к нему при­ча­стен. Тако­ва была, по мыс­ли Унге­ра, аргу­мен­та­ция руко­во­ди­те­лей Поли­бия. Сла­бость этих дово­дов, заклю­ча­ет Унгер, оче­вид­на. Нам кажет­ся, что сла­бость дово­дов ско­рее на сто­роне совре­мен­но­го кри­ти­ка. Мы счи­та­ем очень убеди­тель­ною мысль Унге­ра, что пре­уве­ли­чен­ное мне­ние о древ­но­сти язы­ка над­пи­си послу­жи­ло глав­ным осно­ва­ни­ем для отне­се­ния ее к чрез­мер­но-глу­бо­кой древ­но­сти. Подоб­ные пре­уве­ли­чен­ные оцен­ки древ­но­сти како­го-нибудь памят­ни­ка очень обыч­ное явле­ние у вся­ко­го рода диле­тан­тов, а к диле­тан­там по вопро­су исто­ри­че­ской грам­ма­ти­ки латин­ско­го язы­ка вполне поз­во­ли­тель­но при­чис­лять Поли­бия и его совре­мен­ни­ков. Но никто не пове­рит, что зна­ме­ни­тый исто­рик мог оста­но­вить­ся имен­но на Бру­те на осно­ва­нии такой натя­ну­той, а вме­сте с тем и нело­гич­ной аргу­мен­та­ции. Если дого­вор по ста­рин­но­му язы­ку отно­сил­ся к очень древ­не­му вре­ме­ни, а из того, что он был заклю­чен не царем, а наро­дом, вид­но было, что он не древ­нее нача­ла рес­пуб­ли­ки, тогда вопрос о точ­ной дате для каж­до­го мало-маль­ски доб­ро­со­вест­но­го и логич­но­го иссле­до­ва­те­ля оста­вал­ся по-преж­не­му откры­тым. Не желая, веро­ят­но, уни­зить досто­ин­ство Поли­бия, Унгер под­став­ля­ет каких-то бес­тол­ко­вых рим­ских экзе­ге­тов. Но не оди­на­ко­во ли постыд­но для Поли­бия, если он под­чи­нил­ся без кон­тро­ля этим исто­ри­че­ским диле­тан­там? Мыс­ли­мо ли, нако­нец, что он при­со­еди­нил Гора­ция к Бру­ту по такой искус­ст­вен­ной с.315 аргу­мен­та­ции, какую сочи­нил Унгер? Если такой пары кон­су­лов не было в спис­ках кон­су­лов, то не толь­ко сто­рон­ни­ки Фили­на, но любой чита­тель с лег­ко­стью мог опро­верг­нуть досто­вер­ность Поли­би­е­вых сооб­ще­ний. Итак мы счи­та­ем совер­шен­но невы­яс­нен­ным вопрос, по како­му, соб­ст­вен­но, пово­ду Поли­бий оста­но­вил­ся непре­мен­но на пер­вом годе рес­пуб­ли­ки и на пер­вых кон­су­лах.

Рим­ские вла­де­ния, ука­зы­вае­мые дого­во­ром, про­сти­ра­ют­ся от Лав­рен­та до Тарра­ци­ны, сле­до­ва­тель­но зани­ма­ют все при­бре­жье Лация и Воль­сков. Анна­ли­сти­че­ское пре­да­ние утвер­жда­ет, что Тарк­ви­ний Гор­дый захва­тил в свои руки геге­мо­нию над Лаци­ем и заво­е­вал Суес­су Поме­цию, глав­ный город Воль­сков. Затем он осно­вал две коло­нии, одну в Сиг­ние на реке Тре­ре и дру­гую, Цир­цеи на мысе Цир­цеи, лежав­шем на неболь­шом рас­сто­я­нии от Тарра­ци­ны⁷¹. Обе коло­нии нахо­ди­лись в стране Воль­сков, кото­рая сле­до­ва­тель­но вся поко­ри­лась рим­ско­му ору­жию. Парал­лель­ность ука­за­ний дого­во­ра с лето­пис­ным пре­да­ни­ем о раз­ме­рах рим­ских вла­де­ний при послед­нем царе не под­ле­жит сомне­нию. На пер­вый взгляд, кажет­ся, оба пока­за­ния слу­жат вза­им­ным под­твер­жде­ни­ем, и дей­ст­ви­тель­но, мы видим, что защит­ни­ки вер­но­сти Поли­би­е­вой дати­ров­ки ссы­ла­ют­ся на заво­е­ва­ния Тарк­ви­ния, и наобо­рот, сто­рон­ни­ки досто­вер­но­сти пре­да­ния о Тарк­ви­ни­ях опи­ра­ют­ся на дого­вор Поли­бия. Если оста­вить в сто­роне вопрос о вер­но­сти лето­пис­но­го пре­да­ния и огра­ни­чить­ся дру­гим вопро­сом о про­ис­хож­де­нии оши­боч­ной дати­ров­ки дого­во­ра, оче­вид­ная связь пока­за­ния Поли­бия с исто­ри­че­ским пре­да­ни­ем допус­ка­ет соб­ст­вен­но толь­ко одно объ­яс­не­ние. Тра­ди­ция о заво­е­ва­нии Суес­сы Поме­ции была извест­на уже Фабию Пик­то­ру⁷², сле­до­ва­тель­но она зна­чи­тель­но древ­нее откры­тия дого­во­ра при Поли­бии. Анна­лы Фабия не толь­ко были извест­ны Поли­бию, но и слу­жи­ли ему, по соб­ст­вен­но­му его заяв­ле­нию (1, 14), одним из глав­ных источ­ни­ков сведе­ний по исто­рии Рима. Если Поли­бий, или по соб­ст­вен­но­му заклю­че­нию или по вну­ше­нию самых све­ду­щих (συ­νετώ­τατοι) рим­лян, уве­ро­вал в глу­бо­кую древ­ность арха­и­че­ской над­пи­си, в кото­рой не были ука­за­ны кон­су­лы, для опре­де­ле­ния даты ему поне­во­ле при­шлось обра­тить­ся к само­му тек­сту дого­во­ра⁷³. Ока­за­лось из слов послед­не­го, во-пер­вых, что он с.316 был заклю­чен рим­ским наро­дом, не царем, а во-вто­рых, что вла­де­ния Рима на бере­гу моря в то вре­мя дохо­ди­ли до Тарра­ци­ны. По справ­кам в рим­ской лето­пи­си ока­за­лось, что Лаций и стра­на Воль­сков при­над­ле­жа­ли Риму в древ­ней­шее вре­мя толь­ко в цар­ст­во­ва­ние Тарк­ви­ния Гор­до­го и в пер­вом году рес­пуб­ли­ки, когда они были поте­ря­ны во вре­мя вой­ны с Пор­сен­ною. Воз­мож­ность заклю­че­ния дого­во­ра Тарк­ви­ни­ем устра­ни­лась самим тек­стом, сле­до­ва­тель­но дого­вор толь­ко мог быть заклю­чен в пер­вом году рес­пуб­ли­ки, к кото­ро­му, после отка­за в самом нача­ле года, Тарк­ви­ния Кол­ла­ти­на, в имев­ших­ся во вре­мя Поли­бия спис­ках кон­су­лов были отне­се­ны име­на Бру­та и Мар­ка Гора­ция. Из все­го ска­зан­но­го мы выво­дим заклю­че­ние, что нет необ­хо­ди­мо­сти при­дер­жи­вать­ся дати­ров­ки пер­во­го кар­фа­ген­ско­го дого­во­ра у Поли­бия, затем что пока­за­ния дого­во­ра, на самом деле заклю­чен­но­го в 348 г. до Р. Х., не могут слу­жить под­твер­жде­ни­ем досто­вер­но­сти пре­да­ния о при­со­еди­не­нии Лация и стра­ны Воль­сков к Риму, и нако­нец, что это пре­да­ние, нося­щее на себе явные при­зна­ки вымыс­ла, долж­но быть под­верг­ну­то вполне само­сто­я­тель­но­му гене­ти­че­ско­му раз­бо­ру. Сна­ча­ла обра­тим­ся к при­со­еди­не­нию Лация, а потом к заво­е­ва­нию стра­ны Воль­сков.

О завла­де­нии Лаци­ем есть два рас­ска­за, про­ти­во­ре­ча­щие друг дру­гу и свиде­тель­ст­ву­ю­щие таким обра­зом о шат­ко­сти все­го пре­да­ния. Цице­рон утвер­жда­ет, что Лаций был взят вой­ною. Ливий (1, 49—52) и Дио­ни­сий (4, 45—48) пере­да­ют со слов двух раз­ных изво­дов одно­го источ­ни­ка такой рас­сказ. Тарк­ви­ний, боясь рим­ско­го наро­да и желая зару­чить­ся чужой помо­щью, подру­жил­ся с Окта­ви­ем Мами­ли­ем, знат­ным чело­ве­ком в горо­де Туску­ле, выдав за него замуж свою дочь. Через Мами­лия он рас­по­ло­жил к себе боль­шую часть латин­ской зна­ти. Назна­чи­ли союз­ное собра­ние в роще Ферен­ти­ны. Здесь с горя­чей речью высту­пил Турн Гер­до­ний из Ари­ции, обви­няя Тарк­ви­ния в замыс­ле завла­деть Лаци­ем. Но царь сумел окле­ве­тать Гер­до­ния, его схва­ти­ли и соглас­но при­го­во­ру союз­но­го собра­ния уто­пи­ли у источ­ни­ка реч­ки Ферен­ти­ны с.317 (ad ca­put aquae Fe­ren­ti­nae), зава­ли­вая несчаст­но­го хво­ро­стом, а свер­ху кам­ня­ми⁷⁴. После это­го без пре­пят­ст­вия состо­ял­ся союз латин­ских горо­дов с Тарк­ви­ни­ем, в кото­ром при­зна­на была геге­мо­ния Рима. Потом Тарк­ви­ний соста­вил общее вой­ско таким обра­зом, что рим­ские мани­пу­лы были сме­ша­ны с латин­ски­ми и, высту­пив в поход про­тив Воль­сков, взял Суес­су Поме­цию. Таков рас­сказ Ливия; Дио­ни­сий при­бав­ля­ет раз­ные подроб­но­сти и меж­ду про­чим сооб­ща­ет, что по пред­ло­же­нию Тарк­ви­ния было устро­е­но обще­ла­тин­ское тор­же­ство на албан­ской горе⁷⁵. Подроб­нее рас­ска­зы­ва­ет­ся у Дио­ни­сия (4, 49 сл.) и вой­на про­тив Воль­сков. Горо­да Эхет­ры и Анций сда­лись доб­ро­воль­но, Суес­су Поме­цию и дру­гие при­шлось взять силою. Лати­ны сра­жа­лись под пред­во­ди­тель­ст­вом царя Тарк­ви­ния. В заво­е­ван­ной стране Тарк­ви­ний осно­вал две коло­нии, Сиг­нию и Цир­цеи (Лив. 1, 56; Дион. 4, 63).

Мы дол­го зада­ва­ли себе вопрос, что мог­ло послу­жить исход­ной точ­кой все­го это­го праг­ма­тиз­ма. Нако­нец, мы оста­но­ви­лись на мыс­ли, что пер­вым punctum sa­liens долж­но при­знать отправ­лен­ные Тарк­ви­ни­ем коло­нии. По сло­вам Ливия и Дио­ни­сия, в Сиг­нию и Цир­цеи были отправ­ле­ны рим­ские граж­дане⁷⁶. На повер­ку, меж­ду тем, ока­зы­ва­ет­ся, что и тот, и дру­гой город еще в кон­це вто­рой пуни­че­ской вой­ны, в 209 году, были коло­ни­я­ми не рим­ских, а латин­ских граж­дан co­lo­niae ci­vium iuris La­ti­ni (Ливий 27, 9, 10). Латин­ски­ми горо­да­ми, не рим­ски­ми, они явля­ют­ся уже в 340 году. с.318 Цир­цеи и Сиг­ния не толь­ко участ­во­ва­ли в войне лати­нов про­тив Рима, но один из дик­та­то­ров латин­ско­го сою­за в 340 г. был граж­да­нин цир­цей­ский (Лив. 8, 3). Мало того, Цир­цеи явля­ют­ся уже чле­ном латин­ско­го сою­за в спис­ке латин­ских горо­дов, отно­сив­шем­ся, по утвер­жде­нию Дио­ни­сия (5, 61) к 498 году, а по дово­дам Момм­зе­на (R. G. 1, 350) к 385 году. Зага­доч­ное исчез­но­ве­ние коло­нии рим­ских граж­дан в Цир­це­ях не мог­ло не обра­тить на себя вни­ма­ния анна­ли­стов. Они при­пи­са­ли изгна­ние рим­лян из Цир­цей Корио­ла­ну (Лив. 2, 39; Дион. 8, 14; Плут. Кор. 28). В 393 г. толь­ко, по сооб­ще­нию Дио­до­ра (14, 102), осно­ва­на та коло­ния, кото­рая нам извест­на из исто­рии IV и III сто­ле­тия как коло­ния латин­ско­го пра­ва. Отно­си­тель­но коло­нии в Сиг­нии мы ниче­го не зна­ем кро­ме того, что в 495 году отправ­ле­на, для под­креп­ле­ния ее, вто­рая пар­тия коло­ни­стов (Лив. 2, 21). Впо­след­ст­вии рим­ская коло­ния уже вти­хо­мол­ку пре­вра­ща­ет­ся в латин­скую. Но не одни Цир­цеи и Сиг­ния под­вер­га­ют­ся этой судь­бе, а еще целый ряд дру­гих коло­ний, отме­чен­ных в анна­лах V сто­ле­тия, колеб­лет­ся меж­ду поло­же­ни­ем коло­ний рим­ско­го и латин­ско­го пра­ва. Коло­нии эти: Кора и Поме­ция (латин­ские до 503 г.), Нор­ба (рим­ская в 492 г., потом в 209 г. латин­ская), Велит­ры (рим­ская в 494 и 492 гг., в 340 г. латин­ская), Анций (рим­ская и латин­ская в 467 г.), Ардея (в 442 рим­ская, в 209 г. латин­ская), Лаби­цы (в 418 г. рим­ская, потом латин­ский город)⁷⁷. Из них Кора, Велит­ры, Нор­ба, Ардея, Цир­цеи, Сат­ри­кум и, веро­ят­но, еще Сиг­ния (Если с Момм­зе­ном читать Σιγ­νί­νων вме­сто Ση­τίνων) встре­ча­ют­ся в спис­ке чле­нов латин­ско­го сою­за у Дио­ни­сия (5, 61). Осно­ван­ные после 385 года латин­ские коло­нии, кото­рые устро­е­ны уже несо­мнен­но под руко­вод­ст­вом Рима, отсут­ст­ву­ют в спис­ке трид­ца­ти союз­ных горо­дов. Изве­стия анна­лов об осно­ва­нии рим­ля­на­ми коло­ний в горо­дах латин­ско­го сою­за в V сто­ле­тии, сами по себе не осо­бен­но веро­ят­ные, опро­вер­га­ют­ся еще тем, что боль­шая часть мни­мых рим­ских коло­ний по самым досто­вер­ным изве­сти­ям впо­след­ст­вии, в 209 г., ока­зы­ва­ют­ся таки­ми же латин­ски­ми горо­да­ми, каки­ми были в 385 году, а по всей веро­ят­но­сти и еще ранее. Очень воз­мож­но, что дей­ст­ви­тель­но рим­ляне в V сто­ле­тии отправ­ля­ли сво­их граж­дан в латин­ские коло­нии или участ­во­ва­ли с.319 в осно­ва­нии таких коло­ний. И то, и дру­гое слу­ча­лось еще в позд­ней­шее вре­мя, при­чем, как извест­но, рим­ские граж­дане лиша­лись сво­их осо­бых пре­иму­ществ и при­рав­ни­ва­лись к рим­ским граж­да­нам латин­ско­го пра­ва (Момм­зен St.-R. 3, 52), поче­му смот­ре­ли на это как на род зато­че­ния. Како­го рода было граж­дан­ское пра­во тех рим­лян, кото­рые отправ­ля­е­мы были в V веке в коло­нии неза­ви­си­мо­го еще Лация, это конеч­но труд­но отга­дать. С одной сто­ро­ны невоз­мож­но, чтобы они исклю­ча­лись совсем из рим­ской граж­дан­ской общи­ны, с дру­гой же очень веро­ят­но, что они под­вер­га­лись той или дру­гой ca­pi­tis di­mi­nu­tio, как и впо­след­ст­вии. На то, что поло­же­ние рим­ских коло­ни­стов в древ­ней­ших латин­ских коло­ни­ях было что-то сред­нее меж­ду рим­ским граж­дан­ст­вом и латин­ским, на это ука­зы­ва­ет сбив­чи­вость анна­ли­сти­че­ских сооб­ще­ний о харак­те­ре этих коло­ний не то рим­ском, не то латин­ском. Нет ника­ко­го пово­да сомне­вать­ся в общем фак­те суще­ст­во­ва­ния этих коло­ний и уча­стия в них рим­лян. Дру­гой вопрос, досто­вер­ны ли в отдель­но­сти сооб­ще­ния анна­лов об исто­рии осно­ва­ния и даль­ней­ших судеб коло­ний. Труд­но не согла­сить­ся с сомне­ни­я­ми, воз­буж­дае­мы­ми Момм­зе­ном, в осо­бен­но­сти по отно­ше­нию к Анцию (C. I. L. 10, 666) и Цир­це­ям (ib. 10, 635). Но если дей­ст­ви­тель­но, как утвер­жда­ет Момм­зен, в ука­зан­ном у Дио­до­ра (14, 102) годе, 393 до Р. Х., сле­ду­ет при­знать насто­я­щую дату осно­ва­ния коло­нии Цир­цей, тогда спра­ши­ва­ет­ся, как объ­яс­нить, что коло­ния отне­се­на невер­но к веку Тарк­ви­ния Гор­до­го. Так как это оста­лось невы­яс­нен­ным Момм­зе­ном, мы поз­во­ля­ем себе пред­ло­жить одну догад­ку.

Год осно­ва­ния коло­нии Цир­цей, 393 год, име­ет неко­то­рое зна­че­ние для исто­рии рим­ско­го цен­за. Сум­ма про­из­веден­но­го в этом году цен­за⁷⁸ — древ­ней­шая из дошед­ших до нас сумм со вре­ме­ни учреж­де­ния цен­зор­ской долж­но­сти. Это объ­яс­ня­ет­ся не про­стым слу­ча­ем, а тем, что в эту цен­зу­ру про­изо­шло наше­ст­вие гал­лов. Во вре­мя раз­гро­ма, веро­ят­но, успе­ли спа­сти толь­ко самые важ­ные теку­щие дела. Поэто­му цен­зу­ра 393 года Л. Папи­рия, Гая Юлия и М. Кор­не­лия, сде­лав­ше­го­ся цен­зо­ром после смер­ти Юлия, долж­но быть, состав­ля­ла началь­ную эпо­ху пись­мен­ной тра­ди­ции цен­зо­ров. Дей­ст­ви­тель­но, из слов Дио­ни­сия (1, 74) извест­но, что сохра­ни­лись прото­ко­лы (ὑπομ­νη­μο­νεύμα­τα, com­men­ta­rii) этой досто­па­мят­ной с.320 цен­зу­ры. Так как в том же году была осно­ва­на коло­ния Цир­цеи, отправ­ля­е­мые туда граж­дане, веро­ят­но, были запи­са­ны цен­зо­ром отдель­но от дру­гих, соот­вет­ст­вен­но ново­му их поло­же­нию. Пото­му ли, что они запи­са­ны были пер­вы­ми, или по дру­гой при­чине со спис­ка­ми граж­дан-коло­ни­стов, чис­лив­ших­ся отдель­но, слу­чи­лось то, что слу­чи­лось с отдель­ны­ми спис­ка­ми граж­дан без пра­ва голо­са. Как послед­них под­во­ди­ли под руб­ри­ку Цери­тов (ta­bu­lae Cae­ri­tum), так, дума­ем, уста­но­ви­лась руб­ри­ка Цир­цей­цев, под кото­рой и впредь запи­сы­ва­лись граж­дане, отправ­ля­е­мые в союз­ные латин­ские коло­нии. Мы ука­зы­ва­ли на воз­мож­ность, что пер­вый анна­лист, сочи­нив­ший поли­ти­че­скую исто­рию царей, нашел в цен­зор­ском фор­му­ля­ре име­на две­на­дца­ти окрест­ных горо­дов или месте­чек, с очень древ­них вре­мен при­со­еди­нен­ных к Риму. Отнес­ши заво­е­ва­ние их к царям, он рас­пре­де­лил эти заво­е­ва­ния по воз­мож­но­сти рав­но­мер­но меж­ду все­ми царя­ми, от Рому­ла до Тарк­ви­ния Древ­не­го (за исклю­че­ни­ем миро­лю­би­во­го Нумы и Тул­ла Гости­лия, заво­е­ва­те­ля Аль­бы Лон­ги). Оче­вид­но, новые граж­дане, по пред­по­ло­же­нию авто­ра, уже долж­ны были чис­лить­ся в пер­вом цен­зе при Сер­вии Тул­лии. Любо­пыт­но теперь, что новая серия коло­ний начи­на­ет­ся как раз после цар­ст­во­ва­ния Сер­вия Тул­лия, при Тарк­ви­нии Гор­дом, а, кро­ме того, с той коло­нии Цир­цей, с кото­рой, веро­ят­но, нача­то было цен­зо­ра­ми, в 393 году, запи­сы­ва­ние рим­ских коло­ни­стов в латин­ских коло­ни­ях. К Цир­це­ям при­мкну­ли Сиг­ния, Суес­са Поме­ция и Кора, лежав­шие, как и Цир­цеи, в стране Воль­сков, за ними осталь­ные до 393 года, когда новая оче­редь начи­на­ет­ся опять с Цир­цей. Насколь­ко досто­вер­на хро­но­ло­гия коло­ний до 393 года, это нуж­но при­знать нераз­ре­ши­мым вопро­сом, может быть она была Wahrheit und Dich­tung. Что было мно­го имен­но послед­не­го, это бро­са­ет­ся в гла­за при чте­нии назида­тель­ных опи­са­ний воен­ных опе­ра­ций, пред­при­ня­тых из-за латин­ских коло­ний. Позд­ней­шим анна­ли­стам они дава­ли обиль­ную пищу для попол­не­ния стра­ниц анна­лов, но этой про­сти­тель­ной уступ­ки необ­хо­ди­мо­сти, веро­ят­но, не совсем были чуж­ды и древ­ней­шие анна­лы. Дово­дя сво­его Тарк­ви­ния уже до край­них пре­де­лов Лация и Воль­сков, до Цир­цей, автор полу­чил воз­мож­ность воз­ве­сти к исто­ри­че­ско­му нача­лу про­ис­хож­де­ние тех союз­ных отно­ше­ний, кото­рые с неза­па­мят­ных вре­мен свя­зы­ва­ли Рим с латин­ским сою­зом и осо­бен­но дока­зы­ва­лись общей нацио­наль­ной борь­бою с Вольска­ми. Так при­бли­зи­тель­но мы пред­став­ля­ем себе с.321 про­ис­хож­де­ние той лже­и­сто­ри­че­ской реля­ции анна­лов, кото­рая вве­ла в заблуж­де­ние Поли­бия, заста­вив его отне­сти к пер­во­му году по изгна­нии царя Тарк­ви­ния ста­рин­ный дого­вор с Кар­фа­ге­ном.

В исто­рию воз­об­нов­ле­ния латин­ско­го сою­за при Тарк­ви­нии Гор­дом встав­лен эпи­зод о Турне Гер­до­нии, живо напо­ми­наю­щий собою ска­за­ние о Метии Фуфе­ции. Как этот защит­ник сво­бо­ды Аль­бы Лон­ги, так и Турн Гер­до­ний, под­вер­га­ет­ся страш­но­му нака­за­нию. За то, что он осме­лил­ся вос­стать про­тив заду­ман­но­го Тарк­ви­ни­ем изме­не­ния союз­ных поряд­ков Лация, его, как гово­рит Ливий (1, 52, 9), покры­ли хво­ро­стом и боль­ши­ми кам­ня­ми. Спо­соб каз­ни похож на тот, кото­рый, по пока­за­нию Таци­та (Germ. 12), был в употреб­ле­нии у древ­них гер­ман­цев по отно­ше­нию к тру­сам и дезер­ти­рам. Подоб­но каз­ни Фуфе­ция, нака­за­ние Тур­на Гер­до­ния име­ло зна­че­ние типич­но­го исто­ри­че­ско­го при­ме­ра при­ме­не­ния извест­но­го нака­за­ния к извест­но­му пре­ступ­ле­нию. Так как при­го­вор над Тур­ном Гер­до­ни­ем про­из­но­сит­ся союз­ным собра­ни­ем лати­нов, то насто­я­щая вина типич­но­го пре­ступ­ни­ка, веро­ят­но, состо­я­ла в нару­ше­нии свя­то­сти того или дру­го­го союз­но­го поста­нов­ле­ния. По наше­му пред­по­ло­же­нию, вина Гер­до­ния, как и вина Фуфе­ция, состо­я­ла в нару­ше­нии свя­то­сти гра­ниц. Имя Me­tius Fu­fe­tius, по наше­му мне­нию, име­ло зна­че­ние tur­ba­tor me­ta­rum, «тре­во­жа­щий погра­нич­ные стол­бы (от me­ta и индо-евр. осн. dheud­ho путать, тре­во­жить, мутить). Tur­nus мы сбли­жа­ем с индо-евр. осно­вой tve­ro мутить, пере­ме­ши­вать⁷⁹, к кото­рой при­над­ле­жит и tur­ba­re пере­ме­ши­вать, при­во­дить в бес­по­рядок, сму­щать, тре­во­жить⁸⁰. Her­do­nius, как и имя сам­нит­ско­го с.322 город­ка Her­do­nia, при­со­еди­ня­ем к евро­пей­ской осно­ве gherdh обво­дить, ого­ра­жи­вать. В исто­рию V сто­ле­тия встав­ле­но ска­за­ние о взя­тии Капи­то­лия саби­ном Ap­pius Her­do­nius, «захва­ти­те­лем огра­ды» (apio, apis­cor = pre­hen­do). Tur­nus Her­do­nius, по наше­му объ­яс­не­нию, тот, кто «спу­ты­ва­ет» (или раз­ру­ше­ни­ем или пере­не­се­ни­ем) огра­ду, при­чем мож­но думать о насы­пях, низ­ких камен­ных или кир­пич­ных сте­нах, (sae­pi­men­ta fab­ri­lia по тер­ми­но­ло­гии грам­ма­ти­ков); кото­ры­ми обво­ди­лись гра­ни­цы отдель­ных терри­то­рий⁸¹. Забота о нена­ру­ше­нии свя­то­сти гра­ниц и нака­за­ние нару­ши­те­лей, веро­ят­но, была общим делом латин­ско­го сою­за. Поэто­му казнь леген­дар­но­го пер­во­го нару­ши­те­ля совер­ша­ет­ся по при­го­во­ру союз­но­го собра­ния. Леген­да вне­се­на в исто­рию Тарк­ви­ния Гор­до­го, как мни­мо­го осно­ва­те­ля сою­за, а затем была под­вер­же­на праг­ма­ти­че­ской обра­бот­ке, вслед­ст­вие кото­рой изме­ни­лись насто­я­щий облик пре­ступ­ни­ка и его вина. Турн Гер­до­ний пре­вра­щен в защит­ни­ка сво­бо­ды Лация от пося­гав­ших на нее жесто­ко­го царя и еди­но­мыш­лен­ни­ка послед­не­го, туску­лан­ца Окта­вия Мами­лия. Инте­рес­но, что в исто­рии вто­ро­го Гер­до­ния, Аппия, при­уро­чен­ной к кон­суль­ско­му году Пуб­лия Вале­рия Пуб­ли­ко­лы (460 г. до Р. Х.), на сце­ну выво­дит­ся опять туску­ла­нец Мами­лий. Когда Аппий Гер­до­ний овла­дел Капи­то­ли­ем, из Туску­ла на помощь рим­ля­нам спе­шит дик­та­тор Люций Мами­лий, бла­го­да­ря чему Гер­до­ний побеж­да­ет­ся и пре­да­ет­ся над­ле­жа­ще­му нака­за­нию. Роль это­го Мами­лия тем похо­жа на роль Окта­вия Мами­лия, что оба явля­ют­ся кара­те­ля­ми или спо­соб­ст­во­вав­ши­ми кара­нию Гер­до­ния и вос­ста­но­ви­те­ля­ми нару­шае­мой свя­то­сти «огра­ды». Веро­ят­но, что вто­рой Мами­лий выду­ман по ана­ло­гии с пер­вым. Не лише­но зна­че­ния изве­стие Ливия (3, 29), что Люция Мами­лия бла­го­дар­ные рим­ляне за ока­зан­ную им услу­гу награ­ди­ли пра­вом граж­дан­ства⁸², хотя не совсем понят­но, какую поль­зу это пра­во мог­ло при­но­сить высо­ко­по­став­лен­но­му с.323 туску­лан­цу, если он не оста­вил род­но­го горо­да и не пере­ехал в Рим. При­ни­мая одна­ко в сооб­ра­же­ние, что в Риме был род Мами­ли­ев, кото­рый при­над­ле­жал к пле­бей­ской ари­сто­кра­тии, то в изве­стии о даро­ва­нии граж­дан­ско­го пра­ва одно­му из его пред­ков лег­ко мож­но при­знать или семей­ную леген­ду рим­ских Мами­ли­ев или леген­ду, сочи­нен­ную для про­слав­ле­ния это­го рода, веро­ят­но дей­ст­ви­тель­но когда-то пере­се­лив­ше­го­ся из Туску­ла. Мами­лии при­об­ре­ли зна­че­ние в пер­вой поло­вине III сто­ле­тия, в осо­бен­но­сти про­сла­вил­ся Квинт Мами­лий Витул, кон­сул 265 и 262 гг., взяв­ший вме­сте со сво­им кол­ле­гой А. Посту­ми­ем Мегел­лом город Агри­гент. О зна­че­нии Мами­ли­ев свиде­тель­ст­ву­ет нахо­див­ша­я­ся в Субу­ре ста­рин­ная tur­ris Ma­mi­lia (Фест, стр. 131). Так как и по дру­гим при­зна­кам замет­но неко­то­рое при­стра­стие пер­во­го редак­то­ра цар­ской исто­рии к новой пле­бей­ской зна­ти, то вне­се­ние в эту исто­рию туску­лан­ца Окта­вия Мами­лия, мни­мо­го родо­на­чаль­ни­ка рим­ских Мами­ли­ев, долж­но объ­яс­нить жела­ни­ем того же авто­ра уго­дить при­об­ре­тав­шим в то вре­мя зна­че­ние Мами­ли­ям. С этой же целью гене­а­ло­гию Окта­вия Мами­лия соеди­ни­ли с Теле­го­ном, осно­ва­те­лем Туску­ла, сыном Одис­сея и Цир­цеи⁸³, и с царем Тарк­ви­ни­ем.

с.324 Мы при­зна­ли воз­мож­ным, что в осно­ва­ние пре­да­ния о сою­зе Тарк­ви­ния Гор­до­го с Лаци­ем лег­ли заклю­че­ния, выведен­ные из одно­го цен­зор­ско­го доку­мен­та. В пре­да­нии же о Турне Гер­до­нии мы нашли ста­рин­ную юриди­че­скую леген­ду. По мыс­ли Нибу­ра, юриди­че­ская леген­да повли­я­ла еще на дру­гую часть лже­и­сто­ри­че­ско­го пре­да­ния о послед­нем царе Рима. Изгна­ние Тарк­ви­ния пред­став­ля­ло собою пер­вый заме­ча­тель­ный исто­ри­че­ский при­мер это­го учреж­де­ния рим­ско­го пра­ва. Не уди­ви­тель­но, что те анна­ли­сты, кото­рые инте­ре­со­ва­лись исто­ри­ей пра­ва, в исто­рии Тарк­ви­ния нахо­ди­ли удоб­ный слу­чай выяс­нить исто­рию нача­ла пра­вил об exi­lium, при­уро­чи­вая их к при­ме­ру Тарк­ви­ния. Exi­lium, выклю­че­ние из род­ной общи­ны, по поня­ти­ям рим­ско­го пра­ва дей­ст­ви­тель­но в таком слу­чае, когда выхо­див­ший из сво­ей общи­ны при­нят в дру­гую граж­дан­скую общи­ну. Пока он не сде­ла­ет­ся граж­да­ни­ном Церы, Габий, Лави­ния, Арден или тому подоб­ных горо­дов, он оста­ет­ся рим­ля­ни­ном и не может, в юриди­че­ском смыс­ле, счи­тать­ся изгнан­ни­ком. Поэто­му рим­ское государ­ство при заклю­че­нии дого­во­ров с чужи­ми горо­да­ми забо­ти­лось о том, чтобы рим­ские exu­les в этих горо­дах мог­ли запи­сы­вать­ся в чис­ло граж­дан, хотя, понят­но, не пол­но­прав­ных. То же самое обя­за­тель­ство при­ни­ма­ла на себя рим­ская общи­на по отно­ше­нию к изгнан­ни­кам из тех же горо­дов. Это пра­ви­ло само собою при­ме­ня­лось к тем авто­ном­ным общи­нам, кото­рые име­ли меж­ду собою исо­по­ли­тию, граж­дане кото­рых сво­им пере­ездом при­об­ре­та­ли пра­во граж­дан­ства в дру­гом горо­де⁸⁴. Теперь, мысль Нибу­ра⁸⁵ такая: по пре­да­нию изгнан­ный из Рима Тарк­ви­ний обра­тил­ся в Церу; он обра­щал­ся, по рас­ска­зам рим­ских исто­ри­ков, еще в дру­гие горо­да, Веи, Кумы и к лати­нам. Эти рас­ска­зы объ­яс­ня­ют­ся в пре­да­нии тем, что лати­ны, Веи и т. д. ока­за­ли Тарк­ви­нию помощь. Цера же не ока­зы­ва­ет ему ника­кой помо­щи, сле­до­ва­тель­но ска­за­ние о пере­езде туда зато­чен­но­го тре­бу­ет осо­бо­го объ­яс­не­ния. Насто­я­щая цель это­го-то пре­да­ния, по мне­нию Нибу­ра, та, чтобы облечь исто­ри­че­ским при­ме­ром ius Cae­ri­tum exu­lan­di, так как это ius exu­lan­di при­зна­вал­ся Римом по отно­ше­нию к его исо­по­ли­там, а ius Cae­ri­tum имен­но заклю­чал­ся в при­зна­ния пра­ва исо­по­ли­тии. Что Нибур для изло­же­ния сво­ей мыс­ли выбрал Церу, эта мысль не с.325 осо­бен­но счаст­ли­ва, пото­му что как раз в Цере, уже после Нибу­ра, была откры­та гроб­ни­ца Тарк­ви­ния, поз­во­ля­ю­щая думать, что анна­ли­сту, направ­ляв­ше­му Тарк­ви­ния в Церу, извест­но было суще­ст­во­ва­ние Тарк­ви­ни­ев в Цере. Тем не менее, одна­ко, мысль Нибу­ра, нам кажет­ся, заслу­жи­ва­ет пол­но­го вни­ма­ния. Дей­ст­ви­тель­но, немно­го стран­но ста­ра­ние анна­ли­стов подроб­но сооб­щить, в какие раз­лич­ные горо­да обра­ти­лись зато­чен­ные Тарк­ви­нии. Изгнан­ный царь пере­ез­жа­ет из Рима в Веи, оттуда в Тарк­ви­нии, затем в Церу, Лаций и нако­нец в Кумы. Сын его, Секст Тарк­ви­ний, пере­ез­жа­ет в Габии, Тарк­ви­ний Кол­ла­тин в Лави­ний, дру­гие Тарк­ви­нии в Ардею. Может быть, дей­ст­ви­тель­но, тот, кото­рый сочи­нил этот рас­сказ, имел в виду спи­сок таких горо­дов, куда име­ли пра­во обра­щать­ся рим­ские exu­les. По дошед­шим до нас слу­чай­ным пока­за­ни­ям древ­них писа­те­лей⁸⁶, к чис­лу таких горо­дов дей­ст­ви­тель­но меж­ду про­чим при­над­ле­жа­ли раз­ные горо­да Лация, затем Ардея, Лави­ний, Тарк­ви­нии; о Веях, Цере и Кумах, может быть, слу­чай­но нет свиде­тельств.

Повест­во­ва­тель­ный эле­мент в исто­рии послед­не­го Тарк­ви­ния полу­чил осо­бен­но бога­тое раз­ви­тие: ука­жем, напри­мер, на пове­сти об уби­е­нии Сер­вия Тул­лия Тарк­ви­ни­ем и пре­ступ­ном поведе­нии Тул­лии, о при­твор­стве Бру­та, о про­ди­ги­ях, кото­ры­ми пред­зна­ме­но­ва­лось паде­ние тира­на, на повесть о взя­тии Габий, о Люкре­ции, нако­нец на всю исто­рию пер­во­го года рес­пуб­ли­ки. Если один из новей­ших кри­ти­ков, Эд. Мей­ер (G. d. Al­terth. 1, 809), оста­но­вил­ся на заклю­че­нии, что боль­шая часть этих рас­ска­зов сочи­не­на в позд­ней­шее вре­мя, то такое заклю­че­ние толь­ко отча­сти вер­но. Мы дума­ем, что позд­ней­ши­ми анна­ли­ста­ми, глав­ным обра­зом авто­ром an­na­les ma­xi­mi, Муци­ем Сце­во­лой, вне­се­на боль­шая часть рас­ска­за о собы­ти­ях пер­во­го года рес­пуб­ли­ки. Но в ста­рых анна­лах уже повест­во­ва­лось, веро­ят­но, о мно­гом. К ним, веро­ят­но, долж­но отне­сти и эле­мен­ты, зане­сен­ные из гре­че­ской лите­ра­ту­ры, напри­мер, анек­дот о Фра­си­ву­ле и Пери­ан­дре, пере­не­сен­ный на Тарк­ви­ния и его сына, затем дру­гой анек­дот, заим­ст­во­ван­ный из рас­ска­за Геро­до­та о Зопи­ре и взя­тии Вави­ло­на. Мы не реша­ем­ся всту­пать в обсуж­де­ние вопро­са, кем вне­се­ны эти рас­ска­зы, явно свиде­тель­ст­ву­ю­щие о зна­ком­стве авто­ра с про­из­веде­ни­я­ми гре­че­ской лите­ра­ту­ры. Тот же пред­ста­ви­тель ран­не­го рим­ско­го элли­низ­ма внес с.326 в пре­да­ние о царях Пифа­го­ра и его фило­со­фию. Он же соеди­нил нача­ло Рима с тро­ян­цем Эне­ем. Мы здесь не будем зани­мать­ся эти­ми вопро­са­ми, пото­му что, по наше­му убеж­де­нию, они долж­ны слу­жить темой для осо­бо­го иссле­до­ва­ния, в кото­рое долж­ны бы вой­ти все гре­че­ские эле­мен­ты, вне­сен­ные в пре­да­ние о нача­лах Рима и Лация.