Гражданская община древнего мира.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Гражданская община.

Древ­няя рели­гия ни по сво­ей сущ­но­сти, ни по сво­им свой­ствам не воз­вы­ша­ла чело­ве­че­ский разум до поня­тия об абсо­лют­ном, не откры­ва­ла жад­но­му уму све­то­зар­но­го пути, в кон­це кото­ро­го он мог бы про­видеть Бога. Рели­гия эта была пло­хо свя­зан­ным целым, состо­я­щим из мел­ких обы­ча­ев, мелоч­ных обрядов. Тут нече­го было доис­ки­вать­ся смыс­ла, не о чем было думать, не в чем было отда­вать себе отчет. Сло­во рели­гия не озна­ча­ло того, что озна­ча­ет оно теперь для нас; мы пони­ма­ем под этим сло­вом собра­ние дог­ма­тов, уче­ние о Боге, сим­вол веры в таин­ст­вен­ное, нахо­дя­ще­е­ся в нас и кру­гом нас; это же самое сло­во озна­ча­ло у древ­них риту­ал, цере­мо­нии, обряды внеш­не­го куль­та. Уче­ние зна­чи­ло мало; обряды — вот что явля­лось важ­ным, они были обя­за­тель­ны и без­услов­но необ­хо­ди­мы. Рели­гия была свя­зью мате­ри­аль­ной, цепью, кото­рая дер­жа­ла чело­ве­ка в раб­стве, Чело­век сам создал ее, и она им управ­ля­ла. Он боял­ся ее и не дер­зал ни рас­суж­дать, ни иссле­до­вать, ни глядеть ей пря­мо в лицо. Боги, герои, мерт­ве­цы — тре­бо­ва­ли от него мате­ри­аль­но­го куль­та, и он упла­чи­вал им свой долг, чтобы при­об­ре­сти себе в них дру­зей, и еще более затем, чтобы не сде­лать себе из них вра­гов.

с.182 Их друж­ба? Чело­век мало на нее рас­счи­ты­вал. Это были боги завист­ли­вые, раз­дра­жи­тель­ные, без при­вя­зан­но­стей, без бла­го­во­ле­ния, всту­паю­щие охот­но в борь­бу с чело­ве­ком. Ни боги не люби­ли чело­ве­ка, ни чело­век не любил сво­их богов. Он верил в их суще­ст­во­ва­ние, но ино­гда он желал бы даже, чтобы они не суще­ст­во­ва­ли; он стра­шил­ся даже сво­их домаш­них и нацио­наль­ных богов; он боял­ся изме­ны с их сто­ро­ны; он веч­но тре­во­жил­ся, как бы не навлечь на себя нена­висть этих невиди­мых существ. Всю свою жизнь он был занят тем, чтобы их уми­ротво­рять, pa­ces deo­rum quae­re­re, гово­рит поэт. Но чем удо­вле­тво­рить их? Где сред­ство убедить­ся, что они удо­вле­тво­ре­ны, а глав­ное, что чело­век име­ет их на сво­ей сто­роне? Это сред­ство наде­я­лись най­ти в употреб­ле­нии извест­ных свя­щен­ных фор­мул. Такая-то молит­ва, состав­лен­ная из таких-то слов, име­ла желае­мый успех; зна­чит, без сомне­ния, она была услы­ша­на богом, она подей­ст­во­ва­ла на него, она име­ла силу, быть может, она была могу­ще­ст­вен­нее его, так как он не смог ей про­ти­вить­ся. И таин­ст­вен­ные свя­щен­ные сло­ва молит­вы береж­но сохра­ня­лись. После отца их повто­рял сын. Как толь­ко люди научи­лись писать, они были запи­са­ны. Во вся­кой семье была кни­га, заклю­чав­шая в себе все свя­щен­ные молит­вы, кото­рые употреб­ля­лись пред­ка­ми и силе кото­рых усту­па­ли боги. Это было ору­жие, кото­рое чело­век употреб­лял про­тив непо­сто­ян­ства сво­их богов. Но толь­ко нель­зя было изме­нять в них ни одно­го сло­ва, ни одно­го сло­га, осо­бен­но же рит­ма, кото­рым они пелись; так как в таком слу­чае молит­ва поте­ря­ла бы свою силу, и боги были бы сво­бод­ны.

Но одной фор­му­лы было недо­ста­точ­но: кро­ме это­го были еще рели­ги­оз­ные обряды, мель­чай­шие подроб­но­сти кото­рых были стро­го опре­де­ле­ны и неиз­мен­ны. Малей­ший жест того, кто совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние, мель­чай­шие части его оде­я­ния — все было точ­но уста­нов­ле­но. Обра­ща­ясь к одно­му богу, нуж­но было покры­вать голо­ву, обра­ща­ясь к дру­го­му — наобо­рот, откры­вать ее; для третье­го — пола тоги долж­на быть пере­ки­ну­та с.183 через пле­чо. При неко­то­рых свя­щен­но­дей­ст­ви­ях тре­бо­ва­лось быть боси­ком. Были молит­вы, кото­рые име­ли силу лишь в том слу­чае, если чело­век, про­из­не­ся их, быст­ро пово­ра­чи­вал­ся кру­гом себя сле­ва напра­во. Род жерт­вен­но­го живот­но­го, цвет его шер­сти, спо­соб закла­ния, фор­ма ножа, сорт дере­ва, кото­рое нуж­но было употреб­лять для жаре­ния жерт­вен­но­го мяса, — все это было уста­нов­ле­но рели­ги­ей для каж­до­го бога, для каж­дой семьи, для каж­дой граж­дан­ской общи­ны. Напрас­но ста­ло бы самое пыл­кое серд­це при­но­сить богам туч­ные жерт­вы, если был упу­щен хотя один из бес­чис­лен­ных обрядов, все жерт­во­при­но­ше­ние обра­ща­лось в ничто. Малей­шая погреш­ность дела­ла из свя­щен­но­дей­ст­вия — акт нече­сти­вый. Самое незна­чи­тель­ное нару­ше­ние осквер­ня­ло и потря­са­ло оте­че­ст­вен­ную рели­гию и обра­ща­ло богов-покро­ви­те­лей в жесто­ких вра­гов. Вот поче­му так стро­го отнес­лись Афи­ны к жре­цу, изме­нив­ше­му что-то в древ­них обрядах; вот поче­му и рим­ский сенат лишал сво­их кон­су­лов и дик­та­то­ров сана, если они совер­ша­ли какую-нибудь ошиб­ку при жерт­во­при­но­ше­нии.

Все эти фор­му­лы и обряды были уна­сле­до­ва­ны от пред­ков, испы­тав­ших их силу, и ново­введе­ния тут были не нуж­ны. Нуж­но было поло­жить­ся на то, что дела­ли пред­ки, и выс­шее бла­го­че­стие состо­я­ло в том, чтобы посту­пать так, как они. То, что веро­ва­ния меня­лись, — зна­чи­ло мало: они мог­ли сво­бод­но видо­из­ме­нять­ся на про­тя­же­нии веков и при­ни­мать тыся­чи раз­но­об­раз­ных форм по воле мыш­ле­ния муд­ре­цов или в силу народ­ной фан­та­зии. Но самым важ­ным явля­лось — сохра­нить свя­щен­ные фор­му­лы молитв и закли­на­ний от забве­ния и обряды от малей­ших изме­не­ний. Поэто­му у каж­до­го горо­да была кни­га, в кото­рой все это тща­тель­но хра­ни­лось.

Обы­чай иметь свя­щен­ные кни­ги был повсе­мест­ный у гре­ков, у рим­лян, у этрус­ков. Ино­гда риту­ал запи­сы­вал­ся на дере­вян­ных дощеч­ках, ино­гда на хол­сте; в Афи­нах обряды были выре­за­ны на мед­ных дос­ках или на камен­ных стол­бах, чтобы запи­си не мог­ли погиб­нуть. В Риме с.184 были свои кни­ги пон­ти­фек­сов, свои кни­ги авгу­ров, кни­га обрядов и сбор­ник Iudi­gi­ta­men­ta. Не суще­ст­во­ва­ло горо­да, у кото­ро­го не было бы собра­ний древ­них гим­нов в честь его богов; несмот­ря на то, что вме­сте с нра­ва­ми и веро­ва­ни­я­ми менял­ся и язык, сло­ва и ритм оста­ва­лись неиз­мен­ны, и во вре­мя празд­неств про­дол­жа­ли петь по-преж­не­му те же гим­ны, не пони­мая их смыс­ла.

Эти кни­ги и пес­но­пе­ния, запи­сан­ные жре­ца­ми, хра­ни­лись ими с вели­чай­шею тща­тель­но­стью. Их нико­гда не пока­зы­ва­ли посто­рон­ним. Открыть обряд или свя­щен­ную фор­му­лу — зна­чи­ло изме­нить рели­гии сво­ей граж­дан­ской общи­ны и пре­дать сво­их богов вра­гам. Для боль­шей без­опас­но­сти их скры­ва­ли даже от граж­дан, и одни толь­ко жре­цы мог­ли их изу­чать. В пред­став­ле­нии этих наро­дов все, что было древне, было свя­щен­но и достой­но почте­ния. Когда рим­ля­нин хотел ска­зать, что дан­ный пред­мет ему дорог, он гово­рил: это древ­нее для меня. Подоб­ное же выра­же­ние было и у гре­ков. Горо­да очень доро­жи­ли сво­им про­шлым, пото­му что в нем нахо­ди­ли они всю осно­ву и все пра­ви­ла сво­ей рели­гии; и вос­по­ми­на­ния ста­ри­ны были им необ­хо­ди­мы, пото­му что на вос­по­ми­на­ни­ях и леген­дах был постро­ен весь их культ. Поэто­му исто­рия име­ла для древ­них гораздо более важ­ное зна­че­ние, чем име­ет она теперь для нас. Исто­рия суще­ст­во­ва­ла уже мно­го рань­ше Геро­до­та и Фукидида, писан­ная или непи­сан­ная, про­стое пре­да­ние или кни­га — она была совре­мен­ни­цею воз­ник­но­ве­ния граж­дан­ской общи­ны. Не было горо­да, хотя бы само­го малень­ко­го и ничтож­но­го, кото­рый не сохра­нял бы с вели­чай­шею забот­ли­во­стью вос­по­ми­на­ние обо всем, что в нем про­ис­хо­ди­ло. Это не было тще­сла­вие, но рели­ги­оз­ное тре­бо­ва­ние. Город не счи­тал себя в пра­ве забыть что-либо, пото­му что все в его исто­рии было соеди­не­но с его куль­том.

Дей­ст­ви­тель­но, исто­рия начи­на­лась актом осно­ва­ния и сооб­ща­ла о свя­щен­ном име­ни осно­ва­те­ля. Она про­дол­жа­лась леген­да­ми о богах граж­дан­ской общи­ны, о геро­ях покро­ви­те­лях. Она ука­зы­ва­ла вре­мя, нача­ло, осно­ва­ние каж­до­го с.185 куль­та, объ­яс­ня­ла тем­ные обряды. В ней хра­ни­лись повест­во­ва­ния о чуде­сах, кото­рые были совер­ше­ны бога­ми стра­ны и в кото­рых они про­яв­ля­ли свое могу­ще­ство, бла­гость или же гнев; в ней опи­сы­ва­лись обряды, силою кото­рых жре­цам уда­лось откло­нить дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние или ути­шить гнев богов: в ней же опи­сы­ва­лось, какие болез­ни пора­жа­ли город и каки­ми свя­щен­ны­ми закли­на­ни­я­ми исце­ля­лись от этих болез­ней, в какой день был освя­щен такой-то храм и по како­му слу­чаю был уста­нов­лен празд­ник или жерт­во­при­но­ше­ние. В нее впи­сы­ва­лись все собы­тия, кото­рые име­ли отно­ше­ние к рели­гии: победы, дока­зы­вав­шие при­сут­ст­вие богов, при кото­рых часто даже виде­ли, как сра­жа­лись сами боги; пора­же­ния, дока­зы­вав­шие их гнев, ради кото­ро­го пона­до­би­лось уста­но­вить иску­пи­тель­ные жерт­во­при­но­ше­ния. Все это опи­сы­ва­лось в назида­ние и бла­го­че­сти­вое поуче­ние потом­кам. И вся исто­рия была веще­ст­вен­ным дока­за­тель­ст­вом суще­ст­во­ва­ния народ­ных богов, пото­му что все те собы­тия, кото­рые в ней опи­сы­ва­лись, были види­мою фор­мою, под кото­рою боги из века в век откры­ва­лись людям. Меж­ду эти­ми собы­ти­я­ми мно­гие послу­жи­ли пово­дом уста­нов­ле­ния годич­ных празд­неств, жерт­во­при­но­ше­ний и свя­щен­ных дней. Исто­рия граж­дан­ской общи­ны сооб­ща­ла граж­да­ни­ну все, во что он дол­жен был верить и чему он дол­жен был покло­нять­ся.

Поэто­му и исто­рия эта писа­лась жре­ца­ми. У Рима были свои лето­пи­си пон­ти­фек­сов; подоб­ные же лето­пи­си были и у жре­цов сабин­ских, сам­нит­ских и этрус­ских. У гре­ков сохра­ни­лось вос­по­ми­на­ние о кни­гах или свя­щен­ных лето­пи­сях Афин, Спар­ты, Дельф, Нак­со­са и Тарен­та. Когда Пав­за­ний, во вре­ме­на Адри­а­на, путе­ше­ст­во­вал по Гре­ции, то жре­цы каж­до­го горо­да рас­ска­зы­ва­ли ему древ­нюю исто­рию дан­ной мест­но­сти; они не изо­бре­та­ли ее, они ее вычи­та­ли в сво­их лето­пи­сях.

Это была чисто мест­ная исто­рия. Она начи­на­лась с осно­ва­ния горо­да, пото­му что все, что это­му пред­ше­ст­во­ва­ло, не инте­ре­со­ва­ло совер­шен­но граж­дан­скую общи­ну; поэто­му с.186 древ­ние и были в таком пол­ном неведе­нии о про­ис­хож­де­нии сво­его пле­ме­ни. Исто­рия содер­жа­ла в себе толь­ко те собы­тия, в кото­рых граж­дан­ская общи­на при­ни­ма­ла уча­стие, и совер­шен­но не инте­ре­со­ва­лась осталь­ным миром. У каж­дой граж­дан­ской общи­ны была своя соб­ст­вен­ная исто­рия, как и своя рели­гия и свой кален­дарь.

Мож­но думать, что эти город­ские лето­пи­си были очень сухи и очень стран­ны по суще­ству и по фор­ме. Они были не про­из­веде­ни­ем искус­ства, но про­из­веде­ни­ем рели­гии. Поз­же яви­лись писа­те­ли, рас­сказ­чи­ки, вро­де Геро­до­та, мыс­ли­те­ли, как Фукидид. Тогда исто­рия вышла из рук жре­цов и под­верг­лась пре­об­ра­зо­ва­нию. К несча­стью, эти пре­крас­ные, бле­стя­щие повест­во­ва­ния застав­ля­ют нас сожа­леть о древ­них город­ских кни­гах и обо всем, что они мог­ли бы сооб­щить нам о внут­рен­ней жиз­ни и веро­ва­ни­ях древ­них. Все эти бес­цен­ные доку­мен­ты, кото­рые хра­ни­лись, по-види­мо­му, в тайне и нико­гда не выхо­ди­ли за пре­де­лы свя­ти­ли­ща, с кото­рых нико­гда не сни­ма­лись копии и кото­рые чита­лись лишь одни­ми жре­ца­ми, — все они погиб­ли, и у нас оста­лось о них лишь сла­бое вос­по­ми­на­ние.

Прав­да, вос­по­ми­на­ние это очень цен­но для нас. Без него мы, быть может, сочли бы себя в пра­ве отверг­нуть все, что сооб­ща­ют нам Гре­ция и Рим о сво­ей древ­но­сти, все эти рас­ска­зы, кото­рые кажут­ся нам мало­ве­ро­ят­ны­ми, пото­му что они дале­ки от наших при­вы­чек, от наше­го обра­за мыс­лей и дей­ст­вия, и мы мог­ли бы при­нять их за про­из­веде­ние чело­ве­че­ской фан­та­зии. Но остав­ше­е­ся у нас вос­по­ми­на­ние о древ­них лето­пи­сях пока­зы­ва­ет нам, по край­ней мере, то бла­го­го­вей­ное почте­ние, кото­рое древ­ние пита­ли к сво­ей исто­рии. Мы зна­ем, что по мере того, как шли собы­тия, они скла­ды­ва­лись набож­но в эту сокро­вищ­ни­цу. В этих кни­гах каж­дая стра­ни­ца была совре­мен­ни­цей того собы­тия, о кото­ром она сооб­ща­ла. Иска­зить или под­де­лать эти доку­мен­ты было физи­че­ски невоз­мож­но, пото­му что жре­цы хра­ни­ли их, а рели­гия была глав­ней­шим обра­зом заин­те­ре­со­ва­на в том, чтобы они оста­ва­лись с.187 непо­вреж­ден­ны­ми. Не лег­ко было даже глав­но­му жре­цу, по мере того как он строч­ка за строч­кой писал свою лето­пись, вне­сти туда заве­до­мо невер­ный факт. Ибо вери­ли, что вся­кое собы­тие идет от богов, что вся­кое собы­тие откры­ва­ет их волю и слу­жит для после­дую­щих поко­ле­ний источ­ни­ком бла­го­че­сти­вых вос­по­ми­на­ний и даже свя­щен­но­дей­ст­вий; вся­кое собы­тие, совер­шив­ше­е­ся в граж­дан­ской общине, тот­час же ста­но­ви­лось частью рели­гии буду­ще­го. При таких веро­ва­ни­ях вполне понят­но, что было мно­го неволь­ных оши­бок, как след­ст­вие боль­шой довер­чи­во­сти, осо­бой люб­ви к чудес­но­му, веры в народ­ных богов; но наме­рен­ная ложь тут немыс­ли­ма; пото­му что это было бы гре­хом, нече­сти­ем: это осквер­ни­ло бы свя­тость лето­пи­сей и иска­зи­ло бы рели­гию. Зна­чит, мы можем верить, что если не все в этих ста­рин­ных кни­гах было досто­вер­но, то, по край­ней мере, не было ниче­го тако­го, во что сам жрец не верил бы, как в исти­ну. Для исто­ри­ка же, стре­мя­ще­го­ся про­ник­нуть во тьму этих древ­них вре­мен, явля­ет­ся важ­ным моти­вом дове­рия то убеж­де­ние, что если ему и при­дет­ся иметь дело с заблуж­де­ни­я­ми, то он не столк­нет­ся с наме­рен­ным обма­ном. И самые эти заблуж­де­ния могут быть для него полез­ны, явля­ясь совре­мен­ны­ми тем древним векам, кото­рые он изу­ча­ет; они могут открыть ему — если не подроб­но­сти собы­тий, то по край­ней мере искрен­ние веро­ва­ния людей.

Наряду с лето­пи­ся­ми, доку­мен­та­ми пись­мен­ны­ми и досто­вер­ны­ми, суще­ст­во­ва­ло еще уст­ное пре­да­ние, жив­шее сре­ди граж­дан общи­ны, — не такое смут­ное и без­раз­лич­ное, как наши пре­да­ния, но близ­кое, доро­гое горо­дам; оно не изме­ня­лось по при­хо­ти вооб­ра­же­ния, да его и нель­зя было изме­нять, ибо оно состав­ля­ло часть куль­та и сла­га­лось из рас­ска­зов и пес­но­пе­ний, кото­рые еже­год­но повто­ря­лись во вре­мя рели­ги­оз­ных празд­неств. Эти неиз­ме­ня­е­мые свя­щен­ные гим­ны уве­ко­ве­чи­ва­ли вос­по­ми­на­ние и ожив­ля­ли посто­ян­но пре­да­ние.

Нель­зя, конеч­но, думать, чтобы эти пре­да­ния были точ­ны, как лето­пи­си. Жела­ние вос­хва­лить богов мог­ло быть с.188 силь­нее люб­ви к прав­де: но, во вся­ком слу­чае, они долж­ны были, по мень­шей мере, отра­жать в себе лето­пи­си и нахо­дить­ся обык­но­вен­но в согла­сии с ними, пото­му что жре­цы, состав­ляв­шие и читав­шие лето­пи­си, были и устро­и­те­ля­ми тех празд­неств, где пелись эти древ­ние ска­за­ния.

Но насту­пи­ло вре­мя, когда древ­ние лето­пи­си были обна­ро­до­ва­ны; Рим опуб­ли­ко­вал, нако­нец, свои лето­пи­си; ста­ли извест­ны и лето­пи­си дру­гих горо­дов; гре­че­ские жре­цы, не стес­ня­ясь, ста­ли рас­ска­зы­вать содер­жа­ние сво­их исто­ри­че­ских памят­ни­ков.

Ста­ли иссле­до­вать и изу­чать эти древ­ние источ­ни­ки. Обра­зо­ва­лась шко­ла уче­ных, начи­ная с Варро­на и Веррия Флак­ка и до Авла Гел­лия и Мак­ро­бия. Свет про­лил­ся на всю древ­нюю исто­рию. Неко­то­рые ошиб­ки, вкрав­ши­е­ся в пре­да­ния и повто­ря­е­мые преж­ни­ми исто­ри­ка­ми, были исправ­ле­ны. Узна­ли, напри­мер, что Пор­се­на взял Рим и что гал­лам дали выкуп золо­том. Насту­пи­ло вре­мя исто­ри­че­ской кри­ти­ки; но весь­ма зна­чи­те­лен тот факт, что эта кри­ти­ка, вос­хо­див­шая к источ­ни­кам и изу­чав­шая лето­пи­си, не нашла в них ниче­го, что дало бы ей пра­во отверг­нуть всю сово­куп­ность исто­ри­че­ских фак­тов, пере­дан­ную нам Геро­до­том и Титом Ливи­ем.