Гражданская община древнего мира.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Гражданская община.

Не надо думать, буд­то граж­дан­ская общи­на, при сво­ем воз­ник­но­ве­нии, обсуж­да­ла образ прав­ле­ния, кото­рый ей пред­сто­я­ло вве­сти у себя, рас­смат­ри­ва­ла зако­ны, выра­ба­ты­ва­ла учреж­де­ния. Нет, не таким путем скла­ды­ва­лись зако­ны и уста­нав­ли­ва­лись учреж­де­ния. Поли­ти­че­ские учреж­де­ния граж­дан­ской общи­ны роди­лись вме­сте с нею самой и в один и тот же день. Каж­дый член граж­дан­ской общи­ны носил их с.189 в самом себе, пото­му что они коре­ни­лись в заро­ды­ше в веро­ва­ни­ях и рели­гии каж­до­го чело­ве­ка.

Рели­гия тре­бо­ва­ла, чтобы очаг имел все­гда сво­его вер­хов­но­го жре­ца; она не допус­ка­ла разде­ле­ния жре­че­ской вла­сти. И очаг имел сво­его вер­хов­но­го жре­ца в лице отца семьи; очаг курии имел сво­его кури­о­на или фра­три­ар­ха; у каж­дой три­бы был тоже свой рели­ги­оз­ный гла­ва, кото­ро­го афи­няне назы­ва­ли царем три­бы. Рели­гия граж­дан­ской общи­ны долж­на была тоже иметь сво­его вер­хов­но­го рели­ги­оз­но­го гла­ву.

И жрец обще­ст­вен­но­го оча­га носил имя царя. Ино­гда ему при­сва­и­ва­лись и дру­гие наиме­но­ва­ния; так как он был преж­де все­го жре­цом при­та­нея, то гре­ки назы­ва­ли его часто при­та­ном; ино­гда они назы­ва­ли его архон­том. Под эти­ми раз­лич­ны­ми име­на­ми — царя, при­та­на, архон­та — мы долж­ны видеть, глав­ным обра­зом, гла­ву рели­ги­оз­но­го куль­та; он под­дер­жи­ва­ет очаг, он совер­ша­ет жерт­во­при­но­ше­ния, про­из­но­сит молит­вы, рас­по­ря­жа­ет­ся рели­ги­оз­ны­ми тра­пе­за­ми. Оче­вид­но, что древ­ние цари Ита­лии и Гре­ции были постоль­ку же жре­ца­ми, посколь­ку и царя­ми. У Ари­сто­те­ля мы чита­ем: «Забота об обще­ст­вен­ных жерт­во­при­но­ше­ни­ях от лица граж­дан­ской общи­ны при­над­ле­жит по рели­ги­оз­но­му обы­чаю не осо­бым жре­цам, но людям, полу­чив­шим свой сан от оча­га, кото­рых назы­ва­ют в одном месте — царя­ми, в дру­гом — при­та­на­ми, а в третьем — архон­та­ми. Так гово­рит Ари­сто­тель, чело­век, кото­рый луч­ше все­го знал устрой­ство гре­че­ских граж­дан­ских общин. Место это ука­зы­ва­ет совер­шен­но опре­де­лен­но преж­де все­го на то, что при­веден­ные выше три сло­ва: царь, при­тан и архонт были дол­гое вре­мя сино­ни­ма­ми; это до такой сте­пе­ни вер­но, что некий древ­ний исто­рик, Хорон Лами­сак­ский, напи­сав кни­гу о Лакеде­мон­ских царях, дал ей загла­вие: «Архон­ты и при­та­ны лакеде­мо­нян». Затем он еще дока­зы­ва­ет, что лицо, назы­вав­ше­е­ся без­раз­лич­но одним из этих трех имен или даже, быть может, все­ми тре­мя зараз, было жре­цом граж­дан­ской общи­ны, и что культ обще­ст­вен­но­го оча­га был источ­ни­ком его досто­ин­ства и вла­сти.

с.190 Этот жре­че­ский харак­тер пер­во­быт­ной цар­ской вла­сти ясно ука­зы­ва­ет­ся древни­ми писа­те­ля­ми. У Эсхи­ла доче­ри Даная обра­ща­ют­ся к царю Аргоса со сле­дую­щи­ми сло­ва­ми; «Ты вер­хов­ный при­тан, и ты блюдешь очаг этой стра­ны». У Эври­пида Орест, убий­ца сво­ей мате­ри, гово­рит Мене­лаю: «Спра­вед­ли­во, чтобы я, сын Ага­мем­но­на, цар­ст­во­вал в Арго­се»; и Мене­лай ему отве­ча­ет: «В пра­ве ли ты, убий­ца, касать­ся сосудов с водой очи­ще­ния, нуж­ных для жерт­во­при­но­ше­нии? В пра­ве ли ты зака­лы­вать жерт­вы?»

Глав­ной обя­зан­но­стью царя было, сле­до­ва­тель­но, испол­не­ние рели­ги­оз­ных обрядов. Один древ­ний царь Сики­о­на был сверг­нут пото­му, что осквер­нил свои руки убий­ст­вом и вслед­ст­вие это­го не имел более пра­ва совер­шать жерт­во­при­но­ше­ния. Поте­ряв пра­во быть жре­цом, он не мог более сохра­нять свою цар­скую власть.

Гомер и Вир­ги­лий изо­бра­жа­ют нам царей, заня­тых посто­ян­но испол­не­ни­ем свя­щен­ных цере­мо­ний. От Демо­сфе­на мы зна­ем, что древ­ние цари Атти­ки лич­но совер­ша­ли все жерт­во­при­но­ше­ния, кото­рые пред­пи­сы­ва­лись рели­ги­ей граж­дан­ской общи­ны, и Ксе­но­фонт сооб­ща­ет нам, что цари Спар­ты были рели­ги­оз­ны­ми вождя­ми лакеде­мо­нян. Этрус­ские луку­мо­ны были одно­вре­мен­но пра­ви­те­ля­ми, вое­на­чаль­ни­ка­ми и вер­хов­ны­ми жре­ца­ми.

Совер­шен­но такое же поло­же­ние зани­ма­ли и рим­ские цари. Пре­да­ние изо­бра­жа­ет их все­гда жре­ца­ми. Пер­вым царем был Ромул, «све­ду­щий в нау­ке гада­ний», и он осно­вал город по всем пра­ви­лам рели­ги­оз­ных обрядов. Вто­рым царем был Нума: «он испол­нял, — гово­рит Тит Ливий, — боль­шую часть жре­че­ских обя­зан­но­стей, но он пред­видел, что его пре­ем­ни­ки, заня­тые часто веде­ни­ем войн, не будут в состо­я­нии соблюдать свя­щен­ные жерт­во­при­но­ше­ния, и пото­му учредил долж­но­сти жре­цов-фла­ми­нов, кото­рые заме­ня­ли бы царей в слу­чае их отсут­ст­вия из Рима. Таким обра­зом, рим­ское свя­щен­ство все­це­ло выте­ка­ло из пер­во­быт­ной цар­ской вла­сти.

с.191 Эти цари-жре­цы воз­во­ди­лись на цар­ство с рели­ги­оз­ны­ми обряда­ми. Новый царь, при­веден­ный на вер­ши­ну Капи­то­лий­ско­го хол­ма, садил­ся на камен­ное седа­ли­ще лицом к югу. По левую его сто­ро­ну садил­ся авгур с голо­вой, покры­той свя­щен­ны­ми повяз­ка­ми, дер­жа в руке свой авгур­ский жезл. Он мыс­лен­но про­во­дил на небе неко­то­рые чер­ты, про­из­но­сил молит­ву и, поло­жив руку на голо­ву царя, молил богов ука­зать ему зна­ме­ни­ем, что этот вождь наро­да им уго­ден. Затем, как толь­ко мол­ния или полет птиц обна­ру­жи­ва­ли одоб­ре­ние богов, — новый царь всту­пал в обла­да­ние сво­ей вла­стью. Тит Ливий опи­сы­ва­ет обряд, совер­шен­ный при воца­ре­нии Нумы: Дио­ни­сий утвер­жда­ет, что подоб­ные обряды име­ли место при воца­ре­нии каж­до­го ново­го царя, а поз­же при воз­веде­нии в кон­суль­ское досто­ин­ство, и при­бав­ля­ет, что они совер­ша­лись еще и в его вре­мя. Подоб­ный обы­чай имел свое осно­ва­ние: так как царь дол­жен был стать выс­шим рели­ги­оз­ной гла­вою, и от его молитв и жерт­во­при­но­ше­ний долж­но было зави­сеть бла­го­по­лу­чие всей граж­дан­ской общи­ны, то, понят­но, что общи­на име­ла пра­во удо­сто­ве­рить­ся пред­ва­ри­тель­но, уго­ден ли этот царь богам.

Древ­ние не сооб­ща­ют нам, каким обра­зом воз­во­ди­лись в свой сан спар­тан­ские цари, но, во вся­ком слу­чае, они гово­рят нам, что при этом совер­ша­лись рели­ги­оз­ные цере­мо­нии. И даже по тем ста­рин­ным обы­ча­ям, кото­рые про­дол­жа­ли суще­ст­во­вать до кон­ца исто­рии Спар­ты, вид­но, что граж­дан­ская общи­на жела­ла быть вполне уве­ре­на, что ее цари угод­ны богам. Ради это­го она сама вопро­ша­ла богов, про­ся у них «зна­ме­ния», ση­μεῖον. Вот како­во было это зна­ме­ние по сооб­ще­нию Плу­тар­ха: «Каж­дые девять лет эфо­ры выби­ра­ли очень свет­лую, но не лун­ную ночь и сади­лись в глу­бо­ком мол­ча­нии, устре­мив гла­за к небу. Если они виде­ли звезду, про­ле­тав­шую с одно­го края до дру­го­го, то это ука­зы­ва­ло, что их цари винов­ны в каком-нибудь гре­хе про­тив богов. И тогда они отре­ша­ли их от цар­ст­во­ва­ния до тех пор, пока Дель­фий­ский ора­кул не сни­мал с них этой опа­лы».

с.192 Подоб­но тому, как в семье власть была нераздель­на со свя­щен­ст­вом, и отец, в каче­стве гла­вы домаш­не­го куль­та, был в то же вре­мя судьею и вла­сте­ли­ном, так же и вер­хов­ный жрец граж­дан­ской общи­ны был поли­ти­че­ским ее гла­вою. Алтарь, по выра­же­нию Ари­сто­те­ля, дал ему сан и досто­ин­ство. Это сме­ше­ние свя­щен­ства и поли­ти­че­ской вла­сти не долж­но отнюдь удив­лять нас. Мы нахо­дим его при нача­ле почти всех обществ; быть может, это пото­му, что в эпо­ху мла­ден­че­ства наро­дов толь­ко одна рели­гия мог­ла вну­шить им к себе пови­но­ве­ние; или же в самой нашей при­ро­де лежит потреб­ность не под­чи­нять­ся нико­гда иной вла­сти кро­ме вла­сти нрав­ст­вен­ной идеи.

Мы гово­ри­ли уже, насколь­ко рели­гия граж­дан­ской общи­ны вме­ши­ва­лась во все про­яв­ле­ния жиз­ни. Чело­век чув­ст­во­вал еже­ми­нут­но свою зави­си­мость от богов и, сле­до­ва­тель­но, от жре­ца, кото­рый сто­ял посред­ни­ком меж­ду ним и бога­ми. Жрец этот забо­тил­ся о свя­щен­ном огне, и его еже­днев­ный культ, как гово­рит Пин­дар, спа­сал каж­дый день граж­дан­скую общи­ну. Он знал свя­щен­ные фор­му­лы молитв, кото­рым боги не мог­ли про­ти­вить­ся, и в мину­ту бит­вы он же зака­лы­вал жерт­ву и при­зы­вал на вой­ско покро­ви­тель­ство богов. Совер­шен­но есте­ствен­но, что чело­век с такою вла­стью при­ни­ма­ет­ся и при­зна­ет­ся гла­вою. Из того, что рели­гия вме­ши­ва­лась в управ­ле­ние, пра­во­судие и вой­ну, сле­до­ва­ло с пол­ною необ­хо­ди­мо­стью, что жрец был одно­вре­мен­но пра­ви­те­лем, судьей и вое­на­чаль­ни­ком. «Спар­тан­ские цари, — гово­рит Ари­сто­тель, — име­ют тро­я­кую сфе­ру дея­тель­но­сти: они совер­ша­ют жерт­во­при­но­ше­ния, пред­во­ди­тель­ст­ву­ют на войне и отправ­ля­ют пра­во­судие». Дио­ни­сий Гали­кар­насский гово­рит в тех же выра­же­ни­ях по пово­ду рим­ских царей.

Основ­ные зако­ны тако­го монар­хи­че­ско­го строя были очень про­сты, и неза­чем было их дол­го выис­ки­вать; они выте­ка­ли пря­мо из пра­вил само­го куль­та. Осно­ва­тель, поста­вив­ший свя­щен­ный очаг, был есте­ствен­но пер­вым жре­цом. Насле­до­ва­ние было в нача­ле неиз­мен­ным пра­ви­лом для пере­да­чи куль­та; был ли это семей­ный очаг или очаг граж­дан­ской с.193 общи­ны, рели­гия оди­на­ко­во тре­бо­ва­ла, чтобы забота о нем пере­хо­ди­ла от отца к сыну. Жре­че­ское досто­ин­ство было, таким обра­зом, наслед­ст­вен­ным, а вме­сте с ним и власть.

Одна очень извест­ная чер­та исто­рии Гре­ции ука­зы­ва­ет с пора­зи­тель­ной ясно­стью, что цар­ская власть и досто­ин­ство при­над­ле­жа­ли вна­ча­ле тому, кто воз­дви­гал очаг граж­дан­ской общи­ны. Извест­но, что насе­ле­ние ионий­ских коло­ний не состо­я­ло из афи­нян; это была пест­рая смесь пелаз­гов, эолян, абан­тов и кад­мей­цев. Тем не менее, оча­ги новых граж­дан­ских общин были постав­ле­ны все чле­на­ми рели­ги­оз­ной семьи Код­ра. Отсюда про­изо­шло, что эти посе­лен­цы вме­сто того, чтобы иметь вождей из чле­нов сво­его пле­ме­ни: пелаз­ги — пелаз­га, абан­ты — абан­та и эолий­цы — эолий­ца, пере­да­ли цар­ское досто­ин­ство во всех сво­их две­на­дца­ти горо­дах Код­ридам.

Без­услов­но, не силой при­об­ре­ли эти лица свою власть, так как они были почти един­ст­вен­ные афи­няне сре­ди этих мно­го­чис­лен­ных и раз­но­об­раз­ных посе­лен­цев. Но вслед­ст­вие того, что они воз­двиг­ли оча­ги граж­дан­ских общин, им же при­над­ле­жа­ло пра­во и под­дер­жи­вать их. Цар­ская власть и досто­ин­ство были уступ­ле­ны им без вся­ко­го спо­ра и оста­лись наслед­ст­вен­ны­ми в их семье. Батт осно­вал Кире­ну в Афри­ке: Бат­ти­а­ды дол­го вла­де­ли там цар­ским саном. Про­тис осно­вал Мар­сель: Про­ти­а­ды были наслед­ст­вен­ны­ми жре­ца­ми от отца к сыну и поль­зо­ва­лись там боль­ши­ми пре­иму­ще­ства­ми.

Сле­до­ва­тель­но, не физи­че­ская сила созда­ва­ла вождей и царей древ­них граж­дан­ских общин; и пото­му было бы совер­шен­но непра­виль­но гово­рить, буд­то пер­вый, став­ший царем, был счаст­ли­вый воин. Власть про­ис­те­ка­ла, как это совер­шен­но опре­де­лен­но гово­рит Ари­сто­тель, из куль­та оча­га. Рели­гия созда­ла царя граж­дан­ской общи­ны так же, как она созда­ла гла­ву семьи в доме. Веро­ва­ние бес­спор­ное и без­услов­но пове­ли­тель­ное гово­ри­ло, что наслед­ст­вен­ный жрец оча­га есть хра­ни­тель свя­тынь и страж богов. Как с.194 мож­но было коле­бать­ся в вопро­се о пови­но­ве­ния подоб­но­му чело­ве­ку? Царь был свя­щен­ной лич­но­стью; βα­σιλεῖς ἱεροί, гово­рит Пин­дар. В нем виде­ли хотя не совсем Бога, но тем не менее «чело­ве­ка наи­бо­лее могу­ще­ст­вен­но­го, чтобы успо­ко­ить гнев богов», чело­ве­ка, без помо­щи кото­ро­го ни одна молит­ва не име­ла силы, ни одна жерт­ва не мог­ла быть при­ня­та бога­ми.

Эта цар­ская власть, напо­ло­ви­ну рели­ги­оз­ная и напо­ло­ви­ну поли­ти­че­ская, уста­но­ви­лась во всех горо­дах, с само­го их воз­ник­но­ве­ния, без уси­лий со сто­ро­ны царей, без сопро­тив­ле­ния со сто­ро­ны под­дан­ных. Мы не видим при нача­ле древ­них обществ тех коле­ба­ний и той борь­бы, кото­рая зна­ме­ну­ет собою про­ис­хож­де­ние совре­мен­ных обществ. Извест­но, сколь­ко потре­бо­ва­лось вре­ме­ни после паде­ния Рим­ской Импе­рии, чтобы най­ти, нако­нец, порядок и нор­мы пра­виль­но­го обще­жи­тия. Евро­па виде­ла, как в тече­ние целых веков боро­лись меж­ду собою совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ные прин­ци­пы за власть над наро­да­ми, а наро­ды отвер­га­ли под­час вся­кую обще­ст­вен­ную орга­ни­за­цию.

Подоб­но­го зре­ли­ща мы не видим ни в древ­ней Гре­ции, ни в древ­ней Ита­лии; их исто­рия не начи­на­ет­ся со столк­но­ве­ний, а пере­во­роты явля­ют­ся лишь в кон­це ее. Обще­ство скла­ды­ва­лось у этих наро­дов в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни, мед­лен­но, посте­пен­но пере­хо­дя от семьи к три­бе и от три­бы к граж­дан­ской общине — без потря­се­ний, без борь­бы. Цар­ская власть уста­но­ви­лась совер­шен­но есте­ствен­но: сна­ча­ла в семье, а затем, поз­же, в граж­дан­ской общине. Она не была при­ду­ма­на често­лю­би­ем несколь­ких лиц, она роди­лась из необ­хо­ди­мо­сти, кото­рая была всем оче­вид­на. И власть эта, в тече­ние мно­гих и дол­гих веков, была вполне мир­ная, она была окру­же­на поче­том, поль­зо­ва­лась пови­но­ве­ни­ем. Цари не нуж­да­лись во внеш­ней силе, у них не было в рас­по­ря­же­нии ни армии, ни финан­сов; но власть их, под­дер­жи­вае­мая веро­ва­ни­я­ми, царив­ши­ми над душой их наро­да, была свя­та и непри­кос­но­вен­на.

Поз­же цар­ская власть была уни­что­же­на во всех с.195 горо­дах пере­во­ротом, о кото­ром мы будем гово­рить в дру­гом месте. Но падая, она не оста­ви­ла в серд­це людей ника­кой нена­ви­сти по себе; ее нико­гда не кос­ну­лось то пре­зре­ние, сме­шан­ное со зло­бой, кото­рое быва­ет обык­но­вен­но уде­лом низ­вер­жен­но­го вели­чия. Хотя цар­ская власть и пала, но к памя­ти ее у людей оста­лись любовь и ува­же­ние. В Гре­ции мы встре­ча­ем даже нечто совсем необыч­ное в исто­рии: в горо­дах, где не угас еще цар­ский род, он не толь­ко не изго­нял­ся, но даже те самые люди, кото­рые лиши­ли его вла­сти, про­дол­жа­ли возда­вать ему поче­сти. В Эфе­се, в Мар­се­ли, в Кирене цар­ский род, лишен­ный сво­ей вла­сти, про­дол­жал жить, окру­жен­ный поче­том у наро­да, и даже сохра­нял за собою титул и внеш­ние зна­ки цар­ско­го досто­ин­ства.

Наро­ды уста­но­ви­ли рес­пуб­ли­кан­ский образ прав­ле­ния, но имя царя не сде­ла­лось от это­го оскор­би­тель­ной клич­кой; оно «оста­лось почет­ным назва­ни­ем. Гово­рят обык­но­вен­но, что сло­во это вызы­ва­ло пре­зре­ние и нена­висть; стран­ное заблуж­де­ние! Рим­ляне при­ме­ня­ли его к богам в сво­их молит­вах. И если узур­па­то­ры не сме­ли нико­гда при­сво­ить себе это­го титу­ла, то не пото­му, что он воз­буж­дал нена­висть, а пото­му, что он был свя­ще­нен.

В Гре­ции мно­же­ство раз вос­ста­нов­ля­лась в горо­дах монар­хия, но новые монар­хи нико­гда не счи­та­ли себя впра­ве назы­вать­ся царя­ми, и они доволь­ст­во­ва­лись назва­ни­ем тира­нов. Не те или иные нрав­ст­вен­ные каче­ства пра­ви­те­ля созда­ва­ли раз­ли­чие меж­ду эти­ми дву­мя сло­ва­ми, не то, чтобы доб­ро­му госуда­рю при­сва­и­вал­ся титул царя, а зло­го назы­ва­ли бы тира­ном: рели­гия, глав­ным обра­зом, вно­си­ла раз­ли­чие меж­ду тем и дру­гим наиме­но­ва­ни­ем. Пер­во­быт­ные цари испол­ня­ли обя­зан­но­сти жре­цов и власть свою полу­ча­ли от оча­га; тира­ны позд­ней­шей эпо­хи были толь­ко поли­ти­че­ски­ми вождя­ми государ­ства и обя­за­ны были сво­ею вла­стью толь­ко силе или избра­нию.