Гражданская община древнего мира.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Перевороты.

Пере­ме­ны, про­ис­шед­шие с тече­ни­ем вре­ме­ни во внут­рен­нем строе семьи, пове­ли за собою пере­ме­ны и в строе граж­дан­ской общи­ны. Древ­няя ари­сто­кра­ти­че­ская и свя­щен­ная семья ока­за­лась ослаб­лен­ной; с исчез­но­ве­ни­ем пра­ва стар­шин­ства она поте­ря­ла свое един­ство и силу; с осво­бож­де­ни­ем боль­шин­ства кли­ен­тов она поте­ря­ла боль­шую часть с.310 сво­их под­дан­ных. Люди низ­ших клас­сов не рас­пре­де­ля­лись более по родам; живя вне рода, они обра­зо­ва­ли из себя нечто целое; вслед­ст­вие это­го изме­нил­ся вид граж­дан­ской общи­ны: вме­сто того, чтобы пред­став­лять из себя собра­ние столь­ких сла­бо свя­зан­ных меж­ду собою отдель­ных государств, сколь­ко было семей, теперь обра­зо­вал­ся союз, с одной сто­ро­ны, меж­ду чле­на­ми пат­ри­ци­ан­ских родов, с дру­гой сто­ро­ны, меж­ду людь­ми низ­ших клас­сов. Таким обра­зом, ста­ли лицом к лицу два сосло­вия, два враж­деб­ных друг дру­гу обще­ства. Теперь не было более скры­той борь­бы в нед­рах каж­дой семьи, как в преды­ду­щую эпо­ху; теперь в каж­дом горо­де шла откры­тая вой­на. Из двух борю­щих­ся клас­сов один хотел удер­жать рели­ги­оз­ный строй граж­дан­ской общи­ны и оста­вить управ­ле­ние, рав­но как и жре­че­ство, в руках свя­щен­ных семей; дру­гой же стре­мил­ся раз­ру­шить древ­ние пре­гра­ды, ста­вив­шие его вне пра­ва, вне рели­гий, вне поли­ти­че­ско­го сооб­ще­ства.

В первую поло­ви­ну борь­бы пере­вес был на сто­роне родо­вой ари­сто­кра­тии. Прав­да, у нее не было более ее преж­них под­дан­ных, и ее мате­ри­аль­ная сила пала, но у нее оста­ва­лось оба­я­ние ее рели­гии, пра­виль­ная орга­ни­за­ция, при­выч­ка управ­лять, тра­ди­ции и наслед­ст­вен­ная гор­дость. Ари­сто­кра­тия не сомне­ва­лась в сво­ем пра­ве; защи­ща­ясь, она счи­та­ла, что защи­ща­ет рели­гию. На сто­роне наро­да была толь­ко его мно­го­чис­лен­ность. Его стес­ня­ло еще при­выч­ное ува­же­ние, от кото­ро­го он не мог отде­лать­ся. К тому же у него не было пред­во­ди­те­лей; вся­кие нача­ла орга­ни­за­ции у него отсут­ст­во­ва­ли; он был вна­ча­ле ско­рее мас­сой, ничем меж­ду собою не свя­зан­ной, чем строй­но сло­жен­ным и силь­ным целым.

Еще мы вспом­ним, что у людей того вре­ме­ни не было дру­го­го прин­ци­па ассо­ци­а­ции, кро­ме наслед­ст­вен­ной рели­гии семьи, что у них не было поня­тия о какой-либо иной вла­сти, кро­ме той, кото­рая про­ис­те­ка­ет из куль­та, то мы лег­ко пой­мем, что пле­беи, сто­яв­шие вне куль­та и рели­гии, не мог­ли обра­зо­вать сна­ча­ла пра­виль­но­го обще­ства, и что им с.311 потре­бо­ва­лось мно­го вре­ме­ни для того, чтобы най­ти в самих себе нача­ла дис­ци­пли­ны и пра­ви­ла управ­ле­ния.

Этот низ­ший класс в сво­ей сла­бо­сти не видел вна­ча­ле дру­го­го сред­ства борь­бы с ари­сто­кра­ти­ей, как про­ти­во­по­ста­вить ей монар­хию.

В горо­дах, где народ­ный класс обра­зо­вал­ся уже во вре­ме­на древ­них царей, он их под­дер­жи­вал все­ми сила­ми, какие толь­ко были у него в рас­по­ря­же­нии и поощ­рял их уве­ли­чи­вать свою власть. В Риме он потре­бо­вал вос­ста­нов­ле­ния цар­ской вла­сти после Рому­ла, он про­воз­гла­сил царем Гости­лия, сде­лал царем Тарк­ви­ния Древ­не­го, любил Сер­вия и сожа­лел о свер­же­нии Тарк­ви­ния Гор­до­го.

Когда цари были повсюду побеж­де­ны и насту­пи­ло гос­под­ство ари­сто­кра­тии, то народ не огра­ни­чил­ся одним сожа­ле­ни­ем о монар­хии; он стре­мил­ся вос­ста­но­вить ее в новой фор­ме. В Гре­ции в тече­ние шесто­го века ему уда­лось вооб­ще ста­вить во гла­ве граж­дан­ской общи­ны вождей; не имея воз­мож­но­сти назы­вать их царя­ми, так как этот титул сов­ме­щал в себе поня­тие о рели­ги­оз­ных обя­зан­но­стях и его мог­ли носить толь­ко жре­че­ские семьи, он назы­вал сво­их вождей тира­на­ми.

Каков бы ни был пер­во­на­чаль­ный смысл это­го сло­ва, досто­вер­но одно, что оно не было заим­ст­во­ва­но из рели­ги­оз­но­го язы­ка; его нель­зя было при­ла­гать к богам, как это дела­лось со сло­вом царь; его не про­из­но­си­ли в молит­ве. Дей­ст­ви­тель­но, оно озна­ча­ло нечто совер­шен­но новое для людей, оно озна­ча­ло власть, кото­рая не выте­ка­ла из куль­та, могу­ще­ство, кото­рое не было уста­нов­ле­но рели­ги­ей. Появ­ле­ние это­го сло­ва в гре­че­ском язы­ке озна­ча­ет собою появ­ле­ние ново­го прин­ци­па, неиз­вест­но­го преды­ду­щим поко­ле­ни­ям, прин­ци­па пови­но­ве­ния чело­ве­ка чело­ве­ку. До сих пор у государств не было дру­го­го гла­вы, кро­ме того, кото­рый был одно­вре­мен­но с тем и рели­ги­оз­ным гла­вою; толь­ко тот началь­ник мог управ­лять граж­дан­ской общи­ной, кото­рый имел пра­во совер­шать жерт­во­при­но­ше­ния и при­зы­вать богов; пови­ну­ясь ему, пови­но­ва­лись лишь рели­ги­оз­но­му зако­ну с.312 и под­чи­ня­лись боже­ству. Пови­но­ве­ние чело­ве­ку, власть, дан­ная чело­ве­ку дру­ги­ми людь­ми, эта по сво­е­му про­ис­хож­де­нию и по при­ро­де совер­шен­но чело­ве­че­ская власть была неиз­вест­на древним эвпат­ридам, и она ста­ла понят­на толь­ко в тот день, когда низ­шие клас­сы сбро­си­ли с себя ярмо ари­сто­кра­тии и ста­ли искать ново­го обра­за прав­ле­ния.

При­ведем несколь­ко при­ме­ров. В Корин­фе «народ с трудом выно­сил вла­ды­че­ство Бак­хи­а­дов; Кип­сел, свиде­тель все­об­щей к ним нена­ви­сти, видя, что народ искал вождя, кото­рый бы повел его к осво­бож­де­нию», пред­ло­жил быть этим вождем; народ при­нял пред­ло­же­ние, сде­лал его тира­ном, изгнал Бак­хи­а­дов и стал пови­но­вать­ся Кип­се­лу. В Миле­те был тира­ном некий Тра­зи­бул; Мити­ле­на была под вла­стью Пит­та­ка, Самос — Поли­кра­та. Мы встре­ча­ем тира­нов в Арго­се, в Эпидав­ре, в Мега­ре, в Хал­киде в тече­ние шесто­го века; в Сики­оне они были в тече­ние ста трид­ца­ти лет без пере­ры­ва. Сре­ди гре­че­ских коло­ний в Ита­лии мы нахо­дим тира­нов в Кумах, в Кротоне, в Сиба­ри­се, повсюду. В Сира­ку­зах в 485 г. низ­ший класс захва­тил в свои руки власть в горо­де и изгнал ари­сто­кра­тию, но он не мог ни удер­жать­ся, ни управ­лять и к кон­цу года дол­жен был избрать себе тира­на.

Всюду тира­ны с боль­шей или мень­шей жесто­ко­стью вели одну и ту же поли­ти­ку. Коринф­ский тиран спро­сил одна­жды у тира­на Милет­ско­го, как ему управ­лять; тот вме­сто вся­ко­го отве­та сре­зал коло­сья хле­ба, кото­рые воз­вы­ша­лись над дру­ги­ми. Таким обра­зом, пра­ви­лом их поведе­ния было рубить голо­вы, воз­вы­шав­ши­е­ся над общим уров­нем, и пора­жать ари­сто­кра­тию, опи­ра­ясь на народ.

Рим­ские пле­беи состав­ля­ли сна­ча­ла заго­во­ры для вос­ста­нов­ле­ния Тарк­ви­ния. Затем они пыта­лись создать тира­нов и обра­ща­ли свои взо­ры пооче­ред­но на Пуб­ли­ко­лу, Спу­рия Кас­сия и на Ман­лия. Обви­не­ния, с кото­ры­ми обра­ща­лись часто пат­ри­ции к тем из сво­их, кто ста­но­вил­ся очень попу­ля­рен, не были одной кле­ве­той. Опа­се­ния выс­ших клас­сов свиде­тель­ст­ву­ют о стрем­ле­ни­ях и жела­ни­ях пле­бе­ев.

с.313 Но надо при этом заме­тить, что если народ в Гре­ции и в Риме и стре­мил­ся вос­ста­но­вить монар­хию, то совсем не из истин­ной пре­дан­но­сти это­му строю. Его нена­висть к ари­сто­кра­тии была силь­нее люб­ви к тира­нам; монар­хия была для него при этом сред­ст­вом победы и мести, но нико­гда этот образ прав­ле­ния, выте­кав­ший толь­ко из одно­го пра­ва силы, не опи­рав­ший­ся ни на какие свя­щен­ные тра­ди­ции, не имел проч­ных кор­ней в серд­це наро­дов. Тира­на ста­ви­ли во гла­ве, пото­му что он был нужен на вре­мя борь­бы, ему остав­ля­ли после того власть из бла­го­дар­но­сти или по необ­хо­ди­мо­сти; но зато, когда про­хо­ди­ло несколь­ко лет, и вос­по­ми­на­ние о жесто­ко­стях оли­гар­хии поне­мно­гу сгла­жи­ва­лось, то тира­на свер­га­ли. Нико­гда этот образ прав­ле­ния не поль­зо­вал­ся сим­па­ти­я­ми гре­ков; он был при­нят толь­ко как вре­мен­ное сред­ство в ожи­да­нии того, что народ­ная пар­тия най­дет луч­ший порядок или почув­ст­ву­ет в себе силу управ­лять­ся сама собой.

Низ­ший класс рос мало-пома­лу. Есть про­гресс, дви­же­ние впе­ред, кото­рое совер­ша­ет­ся неза­мет­но и тем не менее опре­де­ля­ет будущ­ность цело­го клас­са и пре­об­ра­зу­ет собою обще­ство. Око­ло шесто­го века до нашей эры Гре­ция и Ита­лия увиде­ли перед собою новый источ­ник богат­ства. Зем­ля не мог­ла более доста­вить чело­ве­ку все­го необ­хо­ди­мо­го, раз­вил­ся вкус к пре­крас­но­му, яви­лось стрем­ле­ние к рос­ко­ши, заро­ди­лись искус­ства; про­мыш­лен­ность и тор­гов­ля ста­ли необ­хо­ди­мы­ми. Мало-пома­лу обра­зо­ва­лось дви­жи­мое богат­ство; ста­ли чека­нить моне­ту; появи­лись день­ги. Появ­ле­ние же денег про­из­ве­ло вели­кий пере­во­рот. День­ги не были под­чи­не­ны тем же усло­ви­ям соб­ст­вен­но­сти, как зем­ля. Они, по выра­же­нию юри­ста, были res nec man­ci­pi; они мог­ли пере­хо­дить из рук в руки без вся­ких рели­ги­оз­ных фор­маль­но­стей и мог­ли попа­дать бес­пре­пят­ст­вен­но к пле­бе­ям. Рели­гия, нало­жив­шая свою печать на зем­лю, была бес­силь­на над день­га­ми.

Люди низ­ших клас­сов узна­ли тогда иные заня­тия кро­ме обра­бот­ки зем­ли; появи­лись ремес­лен­ни­ки, море­пла­ва­те­ли, с.314 про­мыш­лен­ни­ки, тор­гов­цы; сре­ди них не замед­ли­ли появить­ся и бога­тые. Обсто­я­тель­ство стран­ное и новое! Рань­ше толь­ко гла­вы родов одни мог­ли быть соб­ст­вен­ни­ка­ми, но вот преж­ние кли­ен­ты и пле­беи бога­те­ют и выстав­ля­ют на вид свой доста­ток. Затем рос­кошь, кото­рая обо­га­ща­ла чело­ве­ка из наро­да, разо­ря­ла эвпат­рида; во мно­гих граж­дан­ских общи­нах, осо­бен­но в Афи­нах, часть чле­нов ари­сто­кра­ти­че­ско­го сосло­вия впа­ла в нище­ту. А в обще­стве, где пере­ме­сти­лось богат­ство, долж­ны ско­ро пасть и сослов­ные раз­ли­чия.

Дру­гим след­ст­ви­ем этой пере­ме­ны было то, что в среде само­го наро­да уста­но­ви­лись сте­пе­ни и раз­ли­чия, как это и долж­но слу­чить­ся во вся­ком чело­ве­че­ском обще­стве. Неко­то­рые семьи ста­ли поль­зо­вать­ся боль­шею извест­но­стью, неко­то­рые име­на при­об­ре­ли боль­шее зна­че­ние. Сре­ди пле­бе­ев обра­зо­ва­лось нечто вро­де ари­сто­кра­тии; в этом не было ниче­го дур­но­го, ника­кой беды; пле­беи пере­ста­ва­ли быть бес­по­рядоч­ной мас­сой, они при­ни­ма­ли вид орга­ни­зо­ван­но­го сосло­вия. Имея сре­ди самих себя раз­лич­ные ряды сво­их чле­нов, они мог­ли из них изби­рать себе вождей, не имея более необ­хо­ди­мо­сти обра­щать­ся к пат­ри­ци­ям и брать пер­во­го встреч­но­го често­люб­ца, кото­рый бы поже­лал захва­тить в свои руки власть. У пле­бей­ской ари­сто­кра­тии ско­ро появи­лись те каче­ства, кото­рые сопро­вож­да­ют обык­но­вен­но нажи­тое лич­ным трудом богат­ство, — чув­ство сво­его лич­но­го досто­ин­ства, любовь к спо­кой­ной сво­бо­де и тот дух муд­ро­сти, кото­рый, желая улуч­ше­ний, отно­сит­ся с опас­кой к рис­ко­ван­ным пред­при­я­ти­ям. Пле­беи пре­до­ста­ви­ли этим избран­ни­кам руко­во­дить собою, гор­дясь тем, что они име­ют их в сво­ей среде; они отка­за­лись от прав­ле­ния тира­нов, как толь­ко почув­ст­во­ва­ли, что име­ют в среде сво­его соб­ст­вен­но­го сосло­вия эле­мен­ты луч­ше­го обра­за прав­ле­ния. Нако­нец, богат­ство, как мы это сей­час увидим, ста­ло на неко­то­рое вре­мя прин­ци­пом соци­аль­ной орга­ни­за­ции.

Надо ска­зать еще об одном изме­не­нии, пото­му что оно силь­но спо­соб­ст­во­ва­ло воз­вы­ше­нию низ­ше­го клас­са. В пер­вые века исто­рии граж­дан­ских общин глав­ная сила вой­ска с.315 была в кон­ни­це. Насто­я­щим вои­ном был тот, кто сра­жал­ся на колес­ни­це или на лоша­ди. Пехо­ти­нец мало был поле­зен в сра­же­нии и мало ценил­ся. Поэто­му древ­няя ари­сто­кра­тия всюду сохра­ни­ла за собой пра­во сра­жать­ся на лоша­ди; в неко­то­рых горо­дах бла­го­род­ные при­сво­и­ли себе зва­ние всад­ни­ков. Ce­le­res Рому­ла, эти рим­ские рыца­ри пер­вых веков, все были пат­ри­ции. У древ­них кон­ни­ца все­гда счи­та­лась бла­го­род­ным вой­ском. Но мало-пома­лу и пехота тоже при­об­ре­ла неко­то­рое зна­че­ние. Успе­хи в выдел­ке ору­жия и появ­ле­ние дис­ци­пли­ны помог­ли ей сопро­тив­лять­ся кон­ни­це. Достиг­нув это­го, она тот­час же заня­ла пер­вое место в сра­же­ни­ях бла­го­да­ря сво­ей боль­шей гиб­ко­сти и подвиж­но­сти; с этих пор леги­о­не­ры и гопли­ты нача­ли состав­лять глав­ную силу вой­ска; а леги­о­не­ры и гопли­ты были пле­беи. При­бавь­те к это­му, что флот уве­ли­чил­ся, осо­бен­но в Гре­ции, что про­ис­хо­ди­ли мор­ские сра­же­ния, и участь граж­дан­ской общи­ны зави­се­ла не раз от ее греб­цов, т. е. от тех же пле­бе­ев. А класс, кото­рый явля­ет­ся доста­точ­но силь­ным, чтобы защи­тить обще­ство, име­ет доволь­но силы так­же и для того, чтобы заво­е­вать в нем себе пра­ва и поль­зо­вать­ся закон­ным вли­я­ни­ем. Обще­ст­вен­ный и поли­ти­че­ский строй нации нахо­дит­ся все­гда в соот­вет­ст­вии с при­ро­дой и соста­вом ее вой­ска.

Нако­нец, низ­ше­му клас­су уда­лось создать себе так­же и рели­гию. У этих людей в глу­бине серд­ца было то же самое рели­ги­оз­ное чув­ство, кото­рое нераздель­но с нашей при­ро­дой и кото­рое созда­ет в нас потреб­ность покло­не­ния и молит­вы. Они, сле­до­ва­тель­но, стра­да­ли, видя, что они устра­не­ны от рели­гии тем древним прин­ци­пом, кото­рый тре­бо­вал, чтобы каж­дый бог при­над­ле­жал толь­ко одной семье и чтобы пра­во молить­ся пере­да­ва­лось вме­сте с кро­вью. Они стре­ми­лись при­об­ре­сти и себе так­же культ.

Мы не можем вхо­дить тут в подроб­но­сти всех тех уси­лий, кото­рые они дела­ли, тех средств, кото­рые были ими при­ду­ма­ны, тех труд­но­стей или же бла­го­при­ят­ных обсто­я­тельств, кото­рые им встре­ча­лись. Эта работа была с.316 дол­гое вре­мя инди­виду­аль­ной и дол­го оста­ва­лась тай­ной каж­до­го инди­виду­аль­но­го созна­ния; мы можем видеть толь­ко ее резуль­та­ты. Ино­гда какая-нибудь пле­бей­ская семья воз­дви­га­ла себе очаг; она или сама реша­лась воз­жечь его, или доста­ва­ла себе где-нибудь свя­щен­ный огонь; тогда у нее являл­ся свой культ, свое свя­ти­ли­ще, свой бог-покро­ви­тель, свое жре­че­ство по образ­цу пат­ри­ци­ан­ских семей. Ино­гда пле­бей, не имея сво­его домаш­не­го куль­та, полу­чал доступ в хра­мы граж­дан­ской общи­ны; в Риме те, у кого не было соб­ст­вен­но­го оча­га, а вслед­ст­вие это­го и домаш­них празд­ни­ков, совер­ша­ли годо­вые жерт­во­при­но­ше­ния богу Кви­ри­ну. Когда выс­шие клас­сы упор­ст­во­ва­ли и не допус­ка­ли в свои хра­мы низ­ший класс, то послед­ний воз­двиг себе соб­ст­вен­ные хра­мы; в Риме на Авен­тин­ском хол­ме у пле­бе­ев был храм, по свя­щен­ный Диане, был так­же храм пле­бей­ско­го цело­муд­рия. Восточ­ные куль­ты, кото­рые, начи­ная с шесто­го века, вторг­лись в Гре­цию и Ита­лию, име­ли боль­шой успех сре­ди пле­бе­ев. Это были куль­ты, кото­рые, как буд­дизм, не дела­ли раз­ли­чия ни для каст, ни для наро­дов. Часто, нако­нец, пле­беи созда­ва­ли себе свя­ты­ни по ана­ло­гии с бога­ми пат­ри­ци­ан­ских курий и триб. Так царь Сер­вий Тул­лий воз­двиг алтарь в каж­дом квар­та­ле горо­да, чтобы народ имел воз­мож­ность совер­шать там жерт­во­при­но­ше­ния; точ­но так­же Пизи­стра­ти­ды воз­двиг­ли гер­мы на ули­цах и пло­ща­дях Афин. Это были боги демо­кра­тии. У пле­бе­ев, кото­рые были рань­ше тол­пою, не имев­шей куль­та, яви­лись теперь свои рели­ги­оз­ные цере­мо­нии и свои празд­ни­ки. Пле­беи полу­чи­ли пра­во молить­ся, а это зна­чи­ло мно­го в обще­стве, где рели­гия опре­де­ля­ла досто­ин­ство и поло­же­ние чело­ве­ка.

Но как толь­ко низ­ший класс про­шел ряд после­до­ва­тель­ных ста­дий, и в его среде яви­лись и бога­чи, и вои­ны, и жре­цы, когда он полу­чил все, что дает чело­ве­ку чув­ство соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства и силы, когда, нако­нец, он при­нудил выс­шие клас­сы счи­тать­ся с собою, то ста­ло уже невоз­мож­ным удер­жать его вне соци­аль­ной и поли­ти­че­ской с.317 жиз­ни, и доступ в граж­дан­скую общи­ну не мог более оста­вать­ся для него надол­го закры­тым.

Вступ­ле­ние низ­ших клас­сов в граж­дан­скую общи­ну было пере­во­ротом, напол­нив­шим собою в исто­рии Гре­ции и Ита­лии пери­од от седь­мо­го до пято­го века. Всюду уси­лия наро­да увен­ча­лись победой, но не везде шла борь­ба одним и тем же путем и при помо­щи одних и тех же средств.

В одном месте народ, как толь­ко он почув­ст­во­вал свою силу, тот­час же вос­стал; с ору­жи­ем в руках он открыл себе ворота того горо­да, где ему было запре­ще­но жить. А став гос­по­ди­ном, он или изго­нял ари­сто­кра­тию и зани­мал ее дома, или же доволь­ст­во­вал­ся про­воз­гла­ше­ни­ем равен­ства прав. Так было в Сира­ку­зах, Эритрее, Миле­те.

В дру­гих местах, наобо­рот, народ поль­зо­вал­ся сред­ства­ми менее жесто­ки­ми. Без воору­жен­ной борь­бы, одной толь­ко нрав­ст­вен­ной силой, кото­рую ему дали его послед­ние успе­хи, при­нудил он ари­сто­кра­тию сде­лать себе уступ­ки. В таких слу­ча­ях изби­ра­ли зако­но­да­те­ля, и государ­ст­вен­ный строй под­вер­гал­ся изме­не­нию. Так было в Афи­нах.

В иных местах низ­ший класс дости­гал посте­пен­но сво­ей цели без потря­се­ний и пере­во­ротов. Так в Кумах чис­ло граж­дан, сна­ча­ла весь­ма огра­ни­чен­ное, было уве­ли­че­но при­ня­ти­ем тех лиц из наро­да, кото­рые име­ли доста­точ­но средств, чтобы содер­жать лошадь. Поз­же чис­ло граж­дан было уве­ли­че­но до тыся­чи, и, нако­нец, посте­пен­но дошли до демо­кра­ти­че­ско­го обра­за прав­ле­ния.

В неко­то­рых горо­дах при­ня­тие пле­бе­ев в среду граж­дан было делом царей. Так было в Риме. В дру­гих горо­дах оно было делом народ­ных тира­нов; это име­ло место в Корин­фе, Сики­оне, Арго­се. Когда ари­сто­кра­тия бра­ла верх, она име­ла обык­но­вен­но бла­го­ра­зу­мие остав­лять низ­шим клас­сам зва­ние граж­дан, кото­рое уже было им одна­жды дано царя­ми или тира­на­ми. В Само­се ари­сто­кра­тия мог­ла закон­чить свою борь­бу с тира­на­ми, толь­ко осво­бо­див низ­шие клас­сы. Было бы очень дол­го пере­чис­лять все те с.318 раз­лич­ные фор­мы, в кото­рых совер­шил­ся этот вели­кий пере­во­рот. Резуль­тат его был повсюду один тот же: низ­ший класс про­ник в граж­дан­скую общи­ну и вошел в состав поли­ти­че­ско­го цело­го.

Поэт Фео­гнид дает нам доволь­но ясное пред­став­ле­ние об этом пере­во­ро­те и его послед­ст­ви­ях. Он гово­рит нам, что в его оте­че­стве, Мега­ре, есть два раз­ряда людей. Одних он назы­ва­ет клас­сом людей доб­рых, αγα­θοί, они назы­ва­ли себя дей­ст­ви­тель­но так в боль­шин­стве гре­че­ских горо­дов; дру­гих он назы­ва­ет клас­сом людей худых, κα­κοί, этим назва­ни­ем, опять-таки обык­но­вен­но, обо­зна­чал­ся низ­ший класс. Поэт опи­сы­ва­ет нам преж­нее поло­же­ние это­го клас­са: «он не знал неко­гда ни суда, ни зако­нов»; это зна­чит, что он не имел прав граж­да­ни­на. Этим людям не раз­ре­ша­лось даже при­бли­жать­ся к горо­ду; «они жили вне горо­да, подоб­но диким живот­ным». Они не при­сут­ст­во­ва­ли на свя­щен­ных обедах, они не име­ли пра­ва всту­пать в брак с чле­на­ми семейств доб­рых.

Но как все это изме­ни­лось! Сослов­ные раз­ли­чия нис­про­верг­ну­ты, «худые постав­ле­ны выше доб­рых». Пра­во­судие раз­ру­ше­но, древ­ние зако­ны более не суще­ст­ву­ют, их заме­ни­ли стран­ные новые зако­ны. Богат­ство ста­ло един­ст­вен­ным пред­ме­том чело­ве­че­ских стрем­ле­ний, пото­му что оно дает силу. Чело­век знат­но­го рода женит­ся на доче­ри бога­то­го пле­бея, и «брак пере­ме­ши­ва­ет роды».

Фео­гнид, про­ис­хо­дя­щий сам из ари­сто­кра­ти­че­ской семьи, напрас­но пытал­ся про­ти­во­сто­ять тече­нию вещей; осуж­ден­ный на изгна­ние, лишен­ный сво­его иму­ще­ства, он имел толь­ко одно сред­ство про­те­ста и борь­бы — это свои сти­хи. Но если он и не наде­ял­ся на успех, то во вся­ком слу­чае он не сомне­вал­ся в право­те сво­его дела; он при­ни­мал пора­же­ние, но сохра­нял при этом чув­ство сво­его пра­ва. В его гла­зах про­ис­шед­ший пере­во­рот был нрав­ст­вен­ное зло, пре­ступ­ле­ние. Сыну ари­сто­кра­тии, ему кажет­ся, что эта рево­лю­ция не име­ет за себя ни спра­вед­ли­во­сти, ни богов, что она пося­га­ет на рели­гию. «Боги, — гово­рит он, — поки­ну­ли с.319 зем­лю; нет более стра­ха перед ними. Бла­го­че­сти­вый чело­ве­че­ский род исчез; нико­му нет более дела до бес­смерт­ных».

Эти сето­ва­ния бес­по­лез­ны, и он сам это зна­ет. Если он и ужа­са­ет­ся таким обра­зом, то как бы из бла­го­че­сти­вой обя­зан­но­сти, пото­му что от пред­ков пере­шла к нему «свя­щен­ная тра­ди­ция», кото­рую он обя­зан про­дол­жать. Но напрас­но: сама эта тра­ди­ция блекнет, сыно­вья бла­го­род­ных забу­дут ско­ро свое бла­го­род­ство, и ско­ро увидят, как все они соеди­не­ны уза­ми бра­ка с пле­бей­ски­ми семья­ми, «они будут пить на их празд­не­ствах и есть за их сто­лом»: ско­ро усво­ят они себе и их чув­ства. Сожа­ле­ние — это все, что еще оста­ва­лось гре­че­ской ари­сто­кра­тии во вре­ме­на Фео­гнида; но и само это сожа­ле­ние долж­но было ско­ро исчез­нуть.

Дей­ст­ви­тель­но, после Фео­гнида родо­вая знат­ность была толь­ко вос­по­ми­на­ни­ем. Бла­го­род­ные семьи про­дол­жа­ли бла­го­че­сти­во сохра­нять домаш­ний культ и память о пред­ках, но это и все. Были еще люди, кото­рым достав­ля­ло удо­воль­ст­вие счи­тать сво­их пред­ков, но над таки­ми лич­но­стя­ми уже сме­я­лись. Сохра­ни­лось еще обык­но­ве­ние делать над­пи­си на неко­то­рых моги­лах, что умер­ший был бла­го­род­ной семьи, но не про­изо­шло ни одной попыт­ки вос­ста­но­вить рушив­ший­ся навсе­гда порядок. Исо­крат гово­рит вполне спра­вед­ли­во, что в его вре­мя знат­ные афин­ские семьи суще­ст­во­ва­ли толь­ко в сво­их гроб­ни­цах.

Таким обра­зом, древ­няя граж­дан­ская общи­на пре­об­ра­зо­ва­лась посте­пен­но. Вна­ча­ле это был союз какой-нибудь сот­ни родо­на­чаль­ни­ков; поз­же чис­ло граж­дан уве­ли­чи­лось, пото­му что млад­шие отрас­ли доби­лись для себя равен­ства: еще поз­же осво­бож­ден­ные кли­ен­ты, пле­беи, весь тот народ, кото­рый в тече­ние веков оста­вал­ся вне рели­ги­оз­ной и поли­ти­че­ской ассо­ци­а­ции, ино­гда даже вне свя­щен­ной город­ской огра­ды, раз­ру­шил пре­гра­ды, кото­рые ему ста­ви­лись, и про­ник в граж­дан­скую общи­ну, где занял ско­ро гос­под­ст­ву­ю­щее поло­же­ние.

с.320

После свер­же­ния цар­ской вла­сти эвпат­риды в тече­ние четы­рех веков управ­ля­ли Афи­на­ми. Исто­рия хра­нит мол­ча­ние об этом дол­гом пери­о­де; извест­но толь­ко одно, что власть эвпат­ридов была нена­вист­на низ­шим клас­сам, и что народ делал уси­лия, чтобы вый­ти из это­го поло­же­ния.

Око­ло 612 года все­об­щее оче­вид­ное недо­воль­ство и неко­то­рые при­зна­ки, воз­ве­щав­шие бли­зость пере­во­рота, подей­ст­во­ва­ли на често­лю­бие одно­го из эвпат­ридов, Кило­на, кото­рый возы­мел мысль раз­ру­шить вла­ды­че­ство сво­ей касты и сде­лать­ся народ­ным тира­ном. Энер­гия архон­тов поме­ша­ла испол­не­нию это­го пла­на, но вол­не­ние про­дол­жа­лось и после того. Напрас­но эвпат­риды при­бег­ли ко всем рели­ги­оз­ным сред­ствам, име­ю­щим­ся толь­ко у них в рас­по­ря­же­нии. Напрас­но гово­ри­ли они, что боги раз­гне­ва­ны и что появ­ля­ют­ся при­зра­ки. Тщет­но устро­и­ли они очи­ще­ние горо­да и наро­да от всех пре­ступ­ле­ний и воз­двиг­ли два алта­ря — Наси­лию и Дер­зо­сти, чтобы уми­ло­сти­вить эти два боже­ства, пагуб­ное вли­я­ние кото­рых взвол­но­ва­ло умы. Все это ни к чему не послу­жи­ло. Чув­ства нена­ви­сти нисколь­ко не смяг­чи­лись. С ост­ро­ва Кри­та при­зва­ли бла­го­че­сти­во­го Эпи­ме­нида, таин­ст­вен­ную лич­ность, слыв­шую сыном боги­ни, и пору­чи­ли ему совер­шить ряд очи­сти­тель­ных цере­мо­ний; в дан­ном слу­чае наде­я­лись, пора­зив таким обра­зом вооб­ра­же­ние наро­да, ожи­вить рели­гию и укре­пить вслед­ст­вие это­го ари­сто­кра­тию. Но это не про­из­ве­ло впе­чат­ле­ния на народ; рели­гия эвпат­ридов не име­ла более вли­я­ния на его душу, он про­дол­жал упор­но тре­бо­вать реформ.

В тече­ние еще шест­на­дца­ти лет про­тив эвпат­ридов вели жесто­кую вой­ну и суро­вые нетер­пе­ли­вые жите­ли гор и тер­пе­ли­вые, но упор­ные бога­тые жите­ли при­мор­ских обла­стей. Нако­нец, все, что было бла­го­ра­зум­но­го во всех трех пар­ти­ях, согла­си­лось пору­чить Соло­ну окон­чить эти рас­при и пред­у­предить еще более круп­ные несча­стия. Солон, по ред­кой с.321 и счаст­ли­вой слу­чай­но­сти при­над­ле­жал одно­вре­мен­но и к эвпат­ридам по сво­е­му про­ис­хож­де­нию, и к тор­го­во­му клас­су по заня­ти­ям сво­ей юно­сти. В сво­их поэ­ти­че­ских про­из­веде­ни­ях он явля­ет­ся чело­ве­ком вполне сво­бод­ным от пред­рас­суд­ков сво­ей касты; дух при­ми­ри­тель­ный, вкус к рос­ко­ши и богат­ству, любовь к удо­воль­ст­ви­ям — все это дела­ло его непо­хо­жим на эвпат­ридов, он при­над­ле­жал уже к новым Афи­нам.

Выше мы гово­ри­ли, что Солон начал свою рефор­му осво­бож­де­ни­ем зем­ли от древ­не­го вла­ды­че­ства рели­гии эвпат­ридов. Он раз­бил цепи кли­ен­те­лы. Такой пере­во­рот в соци­аль­ном строе повел за собою изме­не­ние и в строе поли­ти­че­ском. Потре­бо­ва­лось, чтобы низ­шие клас­сы име­ли с это­го вре­ме­ни щит, по выра­же­нию само­го Соло­на, для защи­ты сво­ей недав­но при­об­ре­тен­ной сво­бо­ды. Таким щитом явля­лись поли­ти­че­ские пра­ва.

Наши сведе­ния о соци­аль­ном строе, создан­ном Соло­ном, очень недо­ста­точ­ны, но кажет­ся, по край­ней мере, что с тех пор все афи­няне ста­ли участ­во­вать в народ­ных собра­ни­ях и что сенат был состав­лен не из одних толь­ко эвпат­ридов; кажет­ся даже, что и архон­ты мог­ли изби­рать­ся вне древ­ней жре­че­ской касты. Такие важ­ные ново­введе­ния раз­ру­ши­ли все древ­ние пра­ви­ла граж­дан­ской общи­ны. Пода­ча голо­сов, маги­ст­ра­ту­ра, жре­че­ство, управ­ле­ние обще­ст­вом — все это отныне долж­но было делить­ся эвпат­рида­ми с людь­ми низ­шей касты. В новом обще­ст­вен­ном строе пра­ва по рож­де­нию ниче­го не зна­чи­ли, клас­сы обще­ства еще суще­ст­во­ва­ли, но они раз­ли­ча­лись толь­ко по сво­е­му мате­ри­аль­но­му богат­ству. С это­го вре­ме­ни исче­за­ет вла­ды­че­ство эвпат­ридов. Эвпат­рид не зна­чит более ниче­го, если толь­ко он не был богат; он мог иметь вес в силу сво­его богат­ства, но не в силу сво­его про­ис­хож­де­ния. С это­го вре­ме­ни поэт мог гово­рить: «В бед­но­сти бла­го­род­ный чело­век не зна­чит ниче­го»; и пуб­ли­ка в теат­ре руко­плес­ка­ла коми­че­ской выход­ке акте­ра: «Како­го про­ис­хож­де­ния с.322 этот чело­век? — Бога­то­го: нын­че толь­ко бога­тые бла­го­род­ны».

Осно­ван­ный таким обра­зом порядок имел два рода вра­гов: эвпат­ридов, кото­рые сожа­ле­ли об утра­те при­ви­ле­гий, и бед­ня­ков, кото­рые про­дол­жа­ли стра­дать от нера­вен­ства.

Едва Солон успел закон­чить свое дело, как нача­лись сно­ва вол­не­ния. «Бед­ные яви­лись, — гово­рит Плу­тарх, — яры­ми вра­га­ми бога­тых». Новый образ прав­ле­ния был им, быть может, настоль­ко же непри­я­тен, как и прав­ле­ние эвпат­ридов. Сверх того, видя, что эвпат­риды все еще мог­ли быть и архон­та­ми, и сена­то­ра­ми, мно­гие вооб­ра­зи­ли, что пере­во­рот не доведен до кон­ца. Солон удер­жал рес­пуб­ли­кан­ские фор­мы прав­ле­ния, народ же все еще про­дол­жал питать безот­чет­ную зло­бу про­тив них; в тече­ние четы­рех сто­ле­тий он не видел в рес­пуб­ли­ке ниче­го ино­го кро­ме вла­ды­че­ства ари­сто­кра­тии. По при­ме­ру мно­гих гре­че­ских граж­дан­ских общин он захо­тел иметь тира­на.

Пизи­страт, эвпат­рид по про­ис­хож­де­нию, пре­сле­дуя свои лич­ные често­лю­би­вые цели, обе­щал бед­ным раздел земель и тем при­влек их на свою сто­ро­ну. В один пре­крас­ный день он явил­ся в народ­ное собра­ние и, заявив, что он ранен, потре­бо­вал, чтобы ему дали стра­жу. Чле­ны собра­ния из выс­ших клас­сов хоте­ли ему отве­чать и обли­чить его ложь, но «народ был готов всту­пить в руко­паш­ную, чтобы под­дер­жать Пизи­стра­та; видя то, бога­тые раз­бе­жа­лись в бес­по­ряд­ке». Таким обра­зом, одним из пер­вых актов недав­но уста­нов­лен­но­го народ­но­го собра­ния была помощь чело­ве­ку, захо­тев­ше­му сде­лать­ся вла­ды­кою оте­че­ства.

Впро­чем, прав­ле­ние Пизи­стра­та не поме­ша­ло, по-види­мо­му, даль­ней­ше­му раз­ви­тию судеб афин­ской граж­дан­ской общи­ны. Глав­ным резуль­та­том это­го прав­ле­ния было, наобо­рот, укреп­ле­ние и обес­пе­че­ние от реак­ции вели­кой соци­аль­ной рефор­мы, кото­рая толь­ко что совер­ши­лась.

Народ не про­яв­лял ника­ко­го жела­ния полу­чить обрат­но с.323 свою сво­бо­ду; два­жды союз зна­ти и бога­тых свер­гал Пизи­стра­та, и два­жды он сно­ва овла­де­вал вла­стью. После него в Афи­нах вла­ды­че­ст­во­вал его стар­ший сын. Пона­до­би­лось вме­ша­тель­ство спар­тан­ской воен­ной силы в дела Атти­ки, чтобы пре­кра­тить гос­под­ство этой семьи.

Афин­ская ари­сто­кра­тия наде­я­лась одну мину­ту вос­поль­зо­вать­ся паде­ни­ем Пизи­стра­ти­дов и вер­нуть себе сно­ва все при­ви­ле­гии. Но она не толь­ко не успе­ла в этом, но даже полу­чи­ла наи­бо­лее жесто­кий удар из всех тех, какие ей при­хо­ди­лось пере­но­сить. Некто Кли­сфен, про­ис­хо­див­ший из рода эвпат­ридов, но из семьи, кото­рую этот класс пре­зи­рал и не при­зна­вал, по-види­мо­му, в тече­ние уже трех поко­ле­ний, нашел наи­бо­лее вер­ное сред­ство отнять у нее навсе­гда послед­ний оста­ток ее могу­ще­ства. Солон, изме­нив поли­ти­че­ский строй, оста­вил суще­ст­во­вать всю древ­нюю рели­ги­оз­ную орга­ни­за­цию афин­ско­го обще­ства. Наро­до­на­се­ле­ние было разде­ле­но на две­сти или три­ста родов, на две­на­дцать фра­трий и четы­ре три­бы. В каж­дой из этих групп был, как и в пред­ше­ст­во­вав­шую эпо­ху, свой наслед­ст­вен­ный культ, свой осо­бый жрец из эвпат­ридов, свой осо­бый гла­ва, кото­рый отправ­лял тоже обя­зан­но­сти жре­ца. Все это были остат­ки про­шед­ше­го, кото­рое исче­за­ло с таким трудом, а вслед­ст­вие это­го про­дол­жа­ли суще­ст­во­вать обы­чаи, тра­ди­ции, пра­ви­ла, раз­ли­чия меж­ду людь­ми, гос­под­ст­во­вав­шие при древ­нем соци­аль­ном строе.

Упо­мя­ну­тые груп­пы были уста­нов­ле­ны рели­ги­ей и в свою оче­редь под­дер­жи­ва­ли рели­гию, т. е. в дан­ном слу­чае власть знат­ных семей. В каж­дой из этих групп было два клас­са людей: с одной сто­ро­ны, эвпат­риды, вла­дев­шие наслед­ст­вен­но жре­че­ст­вом и вла­стью, с дру­гой сто­ро­ны, люди, нахо­див­ши­е­ся в под­чи­нен­ном поло­же­нии; это не были теперь более ни слу­ги, ни кли­ен­ты, но рели­ги­оз­ная власть эвпат­ридов дер­жа­ла их еще в сво­ей зави­си­мо­сти. Напрас­но закон Соло­на про­воз­гла­шал, что все афи­няне сво­бод­ны. Древ­няя рели­гия овла­де­ва­ла чело­ве­ком при выхо­де его из народ­но­го собра­ния, где он сво­бод­но пода­вал свой голос, и гово­ри­ла: «Ты с.324 куль­том свя­зан с эвпат­ридом, ты обя­зан возда­вать ему ува­же­ние, почте­ние и послу­ша­ние; тебя осво­бо­дил Солон, как чле­на граж­дан­ской общи­ны, но, как член три­бы, ты дол­жен пови­но­вать­ся эвпат­риду; как член фра­трии, ты име­ешь сво­им гла­вою опять-таки эвпат­рида; даже в семье, в роде, где роди­лись твои пред­ки и откуда ты не можешь вый­ти, ты опять-таки нахо­дишь власть эвпат­рида». Что было поль­зы в том, что поли­ти­че­ский закон сде­лал это­го чело­ве­ка граж­да­ни­ном, если рели­гия и обы­чаи про­дол­жа­ли делать его кли­ен­том? Прав­да, что уже в тече­ние несколь­ких поко­ле­ний очень мно­го людей нахо­ди­лось вне этих групп, одни пото­му, что они пере­се­ли­лись сюда из чужой стра­ны, дру­гие пото­му, что они ушли из рода или три­бы, чтобы стать сво­бод­ны­ми. Но эти люди стра­да­ли в дру­гом отно­ше­нии; нахо­дясь вда­ли от триб, они зани­ма­ли поло­же­ние нрав­ст­вен­но более низ­кое срав­ни­тель­но с дру­ги­ми людь­ми, и к их неза­ви­си­мо­сти при­ме­ши­ва­лось как бы нечто позор­ное.

Итак, после поли­ти­че­ской рефор­мы Соло­на надо было совер­шить еще рефор­му в обла­сти рели­ги­оз­ной. Кли­сфен испол­нил эту зада­чу, заме­нив четы­ре древ­них рели­ги­оз­ных три­бы деся­тью новы­ми, кото­рые разде­ля­лись на извест­ное коли­че­ство демов.

Эти три­бы и демы по внеш­но­сти были похо­жи на древ­ние три­бы и роды. В каж­дой из этих групп был свой культ, свой жрец, свой судья, свои собра­ния для совер­ше­ния рели­ги­оз­ных цере­мо­ний, свои собра­ния для обсуж­де­ния общих дел. Но новые груп­пы отли­ча­лись от древ­них в двух суще­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях: во-пер­вых, все сво­бод­ные люди в Афи­нах, даже те, кото­рые не вхо­ди­ли в состав древ­них триб или родов, вошли в раз­ряды, уста­нов­лен­ные Кли­сфе­ном, — это было вели­кое пре­об­ра­зо­ва­ние, дав­шее культ тем, у кого это­го куль­та до тех пор не было, и вво­див­шее в рели­ги­оз­ную ассо­ци­а­цию тех, кто рань­ше был исклю­чен из вся­кой ассо­ци­а­ции. Во-вто­рых, рас­пре­де­ле­ние по три­бам и демам было про­из­веде­но не на осно­ва­нии про­ис­хож­де­ния, как преж­де, а по месту житель­ства. с.325 Про­ис­хож­де­ние не игра­ло тут ника­кой роли; все чле­ны триб были рав­ны, тут не было ника­ких при­ви­ле­гий. Культ, для отправ­ле­ния кото­ро­го соби­ра­лись все чле­ны новой три­бы или дема, не был более наслед­ст­вен­ным куль­том древ­ней семьи; собра­ния не про­ис­хо­ди­ли более вокруг оча­га како­го-нибудь эвпат­рида. И чти­ла теперь три­ба или дем не древ­не­го эвпат­рида; у триб были теперь новые герои эпо­ни­мы, избран­ные сре­ди людей древ­но­сти, о кото­рых в наро­де сохра­ни­лась доб­рая память; что же каса­ет­ся демов, то они при­ня­ли всюду оди­на­ко­во богов-покро­ви­те­лей Зев­са Огра­до­хра­ни­те­ля и Апол­ло­на. С этих пор не было более осно­ва­ния для наслед­ст­вен­но­сти жре­че­ско­го сана в демах, подоб­но тому как он был наслед­ст­вен­ным в роде; точ­но так­же не было более осно­ва­ния и для того, чтобы жре­цом был все­гда эвпат­рид. И в новых груп­пах сан жре­ца и гла­вы сде­лал­ся выбор­ным на годич­ный срок, и каж­дый член груп­пы мог быть в свою оче­редь обле­чен этим саном.

Эта рефор­ма окон­ча­тель­но нис­про­верг­ла ари­сто­кра­тию эвпат­ридов. С это­го момен­та уни­что­жи­лась рели­ги­оз­ная каста, исчез­ли при­ви­ле­гии рож­де­ния и в рели­гии, и в поли­ти­ке. Афин­ское обще­ство окон­ча­тель­но пре­об­ра­зо­ва­лось.

Но это уни­что­же­ние древ­них триб, заме­нен­ных три­ба­ми новы­ми, куда все люди име­ли доступ и где они все были рав­ны, не есть явле­ние исклю­чи­тель­ное одной толь­ко исто­рии Афин. Та же самая пере­ме­на про­изо­шла в Кире­нах, в Сики­оне, в Элиде, в Спар­те и, веро­ят­но, во мно­гих дру­гих гре­че­ских граж­дан­ских общи­нах.

Из всех средств, могу­щих осла­бить древ­нюю ари­сто­кра­тию, Ари­сто­тель не видел более дей­ст­ви­тель­но­го, как сле­дую­щее: «Если жела­ют уста­но­вить демо­кра­ти­че­ский образ прав­ле­ния, — гово­рит он, — то надо сде­лать то, что сде­лал Кли­сфен в Афи­нах: надо осно­вать новые три­бы и новые фра­трии; наслед­ст­вен­ные жерт­во­при­но­ше­ния семей надо заме­нить таки­ми жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, в кото­рых все могут при­ни­мать уча­стие, надо, насколь­ко воз­мож­но, с.326 пере­ме­шать все отно­ше­ния людей меж­ду собой, поза­бо­тив­шись о том, чтобы раз­ру­шить все преж­ние ассо­ци­а­ции».

Когда эта рефор­ма закон­чи­лась во всех граж­дан­ских общи­нах, тогда мож­но ска­зать, что древ­няя фор­ма обще­ст­вен­ной орга­ни­за­ции раз­ру­ше­на, и что с это­го момен­та обра­зу­ет­ся новое соци­аль­ное целое. Эта пере­ме­на в обще­ст­вен­ных груп­пах, уста­нов­лен­ных древ­ней наслед­ст­вен­ной рели­ги­ей и ею же про­воз­гла­шен­ных нена­ру­ши­мы­ми, озна­ча­ет собою конец рели­ги­оз­но­го режи­ма граж­дан­ской общи­ны.

Пле­беи име­ли с дав­них пор боль­шое зна­че­ние в Риме. Поло­же­ние Рима меж­ду лати­на­ми, саби­ня­на­ми и этрус­ка­ми обре­ка­ло его на веч­ные вой­ны, а вой­ны тре­бо­ва­ли мно­го­чис­лен­но­го насе­ле­ния. Поэто­му цари при­ни­ма­ли и при­зы­ва­ли всех ино­стран­цев, не обра­щая вни­ма­ния на их про­ис­хож­де­ние. Вой­ны сле­до­ва­ли бес­пре­рыв­но одна за дру­гой, а так как в людях была посто­ян­ная необ­хо­ди­мость, то самым обык­но­вен­ным резуль­та­том победы явля­лось то, что у побеж­ден­но­го горо­да бра­ли его насе­ле­ние и пере­во­ди­ли в Рим. Како­ва же была участь тех, кого уво­ди­ли вме­сте с добы­чей? Если сре­ди них нахо­ди­лись жре­че­ские или пат­ри­ци­ан­ские семьи, то пат­ри­ции спе­ши­ли при­со­еди­нить их к себе; что же каса­ет­ся про­сто­го наро­да, то часть его вхо­ди­ла в чис­ло кли­ен­тов зна­ти или царя, а дру­гая часть в состав пле­бе­ев.

В состав это­го клас­са вхо­ди­ли еще и дру­гие эле­мен­ты. В Рим, как город, удоб­ный по сво­е­му поло­же­нию для тор­гов­ли, сте­ка­лась мас­са ино­стран­цев, туда же схо­ди­лись все недо­воль­ные из сабин­ской зем­ли, Этру­рии и Лаци­у­ма и нахо­ди­ли себе там при­бе­жи­ще. Все они вхо­ди­ли в состав пле­бе­ев. Кли­ент, кото­ро­му уда­лось уйти из рода, тоже ста­но­вил­ся пле­бе­ем; пат­ри­ций, всту­пив­ший в нерав­ный, недоз­во­лен­ный брак или совер­шив­ший один из тех про­ступ­ков, кото­рые влек­ли за собою лише­ние прав, попа­дал в с.327 низ­ший класс. Все неза­кон­но­рож­ден­ные исклю­ча­лись рели­ги­ей из чистых семей и при­чис­ля­лись к пле­бе­ям.

Вслед­ст­вие всех этих при­чин чис­лен­ность пле­бе­ев посто­ян­но воз­рас­та­ла. Борь­ба, воз­го­рев­ша­я­ся меж­ду пат­ри­ци­я­ми и царя­ми, уси­ли­ла еще их зна­че­ние. Цар­ская власть и пле­беи рано почув­ст­во­ва­ли, что у них общие вра­ги. Цари поста­ви­ли себе зада­чей изба­вить­ся от тех древ­них прин­ци­пов управ­ле­ния, кото­рые меша­ли им поль­зо­вать­ся сво­ею вла­стью. Стрем­ле­ни­ем пле­бе­ев было раз­ру­шить те ста­рин­ные пре­гра­ды, кото­рые исклю­ча­ли их из рели­ги­оз­ной и поли­ти­че­ской ассо­ци­а­ции. Обра­зо­ва­лось без­молв­ное согла­ше­ние: цари покро­ви­тель­ст­во­ва­ли пле­бе­ям, пле­беи под­дер­жи­ва­ли царей.

Пре­да­ния и свиде­тель­ства древ­них отно­сят пер­вые успе­хи пле­бе­ев к цар­ст­во­ва­нию Сер­вия Тул­лия. Нена­висть, какую сохра­ни­ли пат­ри­ции к это­му царю, пока­зы­ва­ет доста­точ­но ясно, како­ва была его поли­ти­ка. Его пер­вой рефор­мой было наде­лить пле­бе­ев зем­лею, прав­да не на ager ro­ma­nus, но на терри­то­ри­ях, отня­тых у непри­я­те­ля; тем не менее это было очень важ­ное ново­введе­ние — даро­вать таким обра­зом пра­ва соб­ст­вен­но­сти тем семьям, кото­рые до тех пор мог­ли обра­ба­ты­вать толь­ко чужую зем­лю.

Еще важ­нее было то, что Сер­вий издал зако­ны для пле­бе­ев, кото­рые их рань­ше нико­гда не име­ли. Эти зако­ны отно­си­лись по боль­шей части к тем дого­во­рам, кото­рые пле­беи мог­ли заклю­чать с пат­ри­ци­я­ми. Это было нача­лом обще­го пра­ва для обо­их клас­сов, а для пле­бе­ев нача­лом равен­ства.

Затем тот же царь уста­но­вил новое деле­ние в граж­дан­ской общине. Не раз­ру­шая трех древ­них триб, на кото­рые дели­лись по про­ис­хож­де­нию пат­ри­ци­ан­ские семьи и их кли­ен­ты, он обра­зо­вал четы­ре новых три­бы, в кото­рых все насе­ле­ние было рас­пре­де­ле­но по месту житель­ства. Мы виде­ли уже подоб­ную рефор­му в Афи­нах и гово­ри­ли об ее послед­ст­ви­ях; те же самые резуль­та­ты полу­чи­лись и в Риме. Пле­беи, не вхо­див­шие в древ­ние три­бы, были при­ня­ты в состав новых триб. Эта мас­са, до тех пор веч­но с.328 дви­жу­ща­я­ся, нечто вро­де коче­во­го насе­ле­ния, не имев­шая до тех пор ника­кой свя­зи с граж­дан­ской общи­ной, полу­чи­ла с того вре­ме­ни свое опре­де­лен­ное деле­ние и свою пра­виль­ную орга­ни­за­цию. Обра­зо­ва­ние этих триб, где были сме­ша­ны два клас­са, обо­зна­ча­ет дей­ст­ви­тель­ное вступ­ле­ние пле­бе­ев в граж­дан­скую общи­ну.

Каж­дая три­ба име­ла свой очаг и свои жерт­во­при­но­ше­ния; Сер­вий уста­но­вил богов Ларов в каж­дом квар­та­ле горо­да, в каж­дом сель­ском окру­ге. Они были боже­ства­ми тех, у кого их не было от рож­де­ния. Пле­бей празд­но­вал рели­ги­оз­ные празд­ни­ки сво­его квар­та­ла и сво­его селе­ния (com­pi­ta­lia, pa­ga­na­lia), точ­но так же, как празд­но­вал пат­ри­ций жерт­во­при­но­ше­ния сво­его рода или сво­ей курии. У пле­бея яви­лась рели­гия.

В то же вре­мя про­изо­шло важ­ное изме­не­ние и в свя­щен­ной цере­мо­нии очи­ще­ния. Народ не ста­но­вил­ся более в ряды по кури­ям, с исклю­че­ни­ем всех тех, кого курии не при­ни­ма­ли в свою среду. Все сво­бод­ные жите­ли Рима, все те, кто вхо­дил в состав новых триб, при­сут­ст­во­ва­ли при этом свя­щен­ном акте. Здесь в пер­вый раз собра­лись все люди без раз­ли­чия — пат­ри­ции, кли­ен­ты, пле­беи. Царь обо­шел вокруг это сме­шан­ное собра­ние с пени­ем свя­щен­ных гим­нов, гоня перед собою жерт­вен­ных живот­ных. По окон­ча­нии цере­мо­нии все при­сут­ст­ву­ю­щие яви­лись оди­на­ко­во граж­да­на­ми.

До Сер­вия в Риме раз­ли­ча­ли толь­ко два раз­ряда людей: жре­че­скую касту пат­ри­ци­ев с их кли­ен­та­ми и класс пле­бе­ев. Ника­ко­го раз­ли­чия, кро­ме того, кото­рое уста­но­ви­ла древ­няя наслед­ст­вен­ная рели­гия, люди не зна­ли. Сер­вий уста­но­вил новое деле­ние, поло­жив в его осно­ва­ние иму­ще­ст­вен­ный прин­цип. Он разде­лил жите­лей Рима на две боль­шие кате­го­рии: в одной были те, кото­рые вла­де­ли каким-нибудь иму­ще­ст­вом, в дру­гой те, у кого ниче­го не было. Пер­вая кате­го­рия дели­лась на пять клас­сов, и люди рас­пре­де­ля­лись в них сооб­раз­но сте­пе­ни сво­ей состо­я­тель­но­сти. Сер­вий ввел, таким обра­зом совер­шен­но новое нача­ло в рим­ское с.329 обще­ство; с это­го вре­ме­ни обще­ст­вен­ный класс опре­де­лял­ся богат­ст­вом так же, как рань­ше он опре­де­лял­ся рели­ги­ей.

Сер­вий при­ло­жил это деле­ние рим­ско­го наро­до­на­се­ле­ния и к воен­ной служ­бе. До него если пле­беи и сра­жа­лись, то не в рядах леги­о­нов. Но, подоб­но тому, как Сер­вий сде­лал из них соб­ст­вен­ни­ков и граж­дан, он мог сде­лать их и леги­о­не­ра­ми. С это­го вре­ме­ни вой­ско состо­я­ло не толь­ко из чле­нов курий: все сво­бод­ные люди, все те, по мень­шей мере, кто вла­дел чем-нибудь, вхо­ди­ли в его состав; толь­ко про­ле­та­рии про­дол­жа­ли быть исклю­чен­ны­ми из него. С это­го вре­ме­ни воору­же­ние каж­до­го вои­на и его место в бит­ве не сто­я­ло в зави­си­мо­сти от того, пат­ри­ций он или пле­бей, вой­ско было разде­ле­но на раз­ряды совер­шен­но так же, как и все насе­ле­ние, т. е. сооб­раз­но сво­е­му иму­ще­ст­вен­но­му поло­же­нию. Пер­вый класс, имев­ший пол­ное воору­же­ние, и два сле­дую­щих, кото­рые име­ли по мень­шей мере щит, шлем и меч, состав­ля­ли три пер­вые ряда леги­о­на, чет­вер­тый и пятый класс, лег­ко воору­жен­ные, состав­ля­ли отряды вели­тов и пращ­ни­ков. Каж­дый класс делил­ся на груп­пы, кото­рые назы­ва­лись цен­ту­ри­я­ми. В пер­вом клас­се их было, гово­рят, восемь­де­сят, в четы­рех дру­гих по два­дцать или трид­цать в каж­дом. Кон­ни­ца в это деле­ние не вхо­ди­ла; и в этом отно­ше­нии Сер­вий сде­лал важ­ное ново­введе­ние: до тех пор цен­ту­рии всад­ни­ков состо­я­ли исклю­чи­тель­но из моло­дых пат­ри­ци­ев, — Сер­вий выбрал извест­ное чис­ло пле­бе­ев сре­ди наи­бо­лее бога­тых, кото­рым раз­ре­шил сра­жать­ся на лоша­ди, и обра­зо­вал из них две­на­дцать новых цен­ту­рий.

Но нель­зя было касать­ся вой­ска, не каса­ясь в то же вре­мя и поли­ти­че­ско­го строя. Пле­беи чув­ст­во­ва­ли, что их зна­че­ние в государ­стве уве­ли­чи­лось; у них было ору­жие, дис­ци­пли­на, вожди, у каж­дой цен­ту­рии был свой цен­ту­ри­он и свое свя­щен­ное зна­мя. Эта воен­ная орга­ни­за­ция была посто­ян­ной, вой­ско в мир­ное вре­мя не рас­пус­ка­лось. Прав­да, что по воз­вра­ще­нии из похо­да вои­ны покида­ли свои ряды: закон вос­пре­щал им вхо­дить в город воен­ным стро­ем. с.330 Но затем по пер­во­му сиг­на­лу граж­дане с ору­жи­ем в руках отправ­ля­лись на Мар­со­во поле, и здесь каж­дый нахо­дил свою цен­ту­рию, сво­его цен­ту­ри­о­на и свое зна­мя. Одна­жды, спу­стя 25 лет после Сер­вия Тул­лия, яви­лась мысль созвать вой­ско не для воен­ной цели. Когда вой­ско собра­лось, и все заня­ли свои места, когда каж­дая цен­ту­рия ста­ла со сво­им цен­ту­ри­о­ном во гла­ве и со зна­ме­нем в середине, долж­ност­ное лицо заго­во­ри­ло, ста­ло спра­ши­вать мне­ния и веле­ло пода­вать голо­са.

Шесть пат­ри­ци­ан­ских цен­ту­рий и две­на­дцать цен­ту­рий пле­бей­ских всад­ни­ков пода­ва­ли пер­вы­ми свои голо­са, за ними пешие цен­ту­рии пер­во­го клас­са и затем все про­чие. Таким обра­зом, спу­стя немно­го вре­ме­ни уста­но­ви­лись цен­ту­ри­аль­ные собра­ния, где каж­дый, раз он был вои­ном, имел пра­во голо­са и где пле­бей почти не отли­чал­ся более от пат­ри­ция.

Все эти рефор­мы силь­но изме­ни­ли вид рим­ской граж­дан­ской общи­ны. Сосло­вие пат­ри­ци­ев про­дол­жа­ло по-преж­не­му суще­ст­во­вать со сво­им наслед­ст­вен­ным куль­том, сво­и­ми кури­я­ми, сво­им сена­том, но пле­беи при­вык­ли уже к неза­ви­си­мо­сти, они при­об­ре­ли богат­ство, доступ в вой­ско, рели­гию. Пле­беи не сме­ши­ва­лись с пат­ри­ци­я­ми, но сосло­вие это рос­ло наряду с пат­ри­ци­ан­ским.

Пат­ри­ции, прав­да, ото­мсти­ли за себя: сна­ча­ла они уби­ли Сер­вия, поз­же изгна­ли Тарк­ви­ния. Вме­сте с цар­ской вла­стью были побеж­де­ны и пле­беи.

Пат­ри­ции поста­ра­лись отнять у них все, что им уда­лось толь­ко при­об­ре­сти под вла­стью царей. Одним из пер­вых актов было отня­тие у пле­бе­ев земель, кото­рые им дал Сер­вий Тул­лий, и мы видим, что един­ст­вен­ным моти­вом, кото­рый при­во­дил­ся для того, чтобы обо­брать их таким обра­зом, было то, что они пле­беи! Сле­до­ва­тель­но, пат­ри­ции вво­ди­ли сно­ва в силу древ­ний закон, тре­бо­вав­ший, чтобы пра­во соб­ст­вен­но­сти осно­вы­ва­лось толь­ко на наслед­ст­вен­ной рели­гии и не доз­во­ляв­ший чело­ве­ку без рели­гии и пред­ков иметь какое бы то ни было пра­во на зем­лю.

с.331 Зако­ны, кото­рые Сер­вий издал для пле­бе­ев, были у них так­же отня­ты. Если же не уни­что­жи­ли систе­му клас­сов и собра­ния по цен­ту­ри­ям, то, во-пер­вых, пото­му, что воен­ное вре­мя не поз­во­ля­ло вно­сить дез­ор­га­ни­за­цию в вой­ско, а во-вто­рых, эти коми­ции суме­ли обста­вить таки­ми фор­маль­но­стя­ми, что пат­ри­ции были вполне гос­по­да­ми выбо­ров. У пле­бе­ев не посме­ли отнять зва­ния граж­дан; их оста­ви­ли участ­во­вать в пере­пи­си. Но совер­шен­но ясно, что пат­ри­ции, поз­во­ляя пле­бе­ям вхо­дить в состав граж­дан­ской общи­ны, не допус­ка­ли их до уча­стия ни в пра­вах поли­ти­че­ских, ни в рели­гии, ни в зако­нах. По име­ни пле­беи оста­ва­лись в граж­дан­ской общине, фак­ти­че­ски они были из нее исклю­че­ны.

Не будем обви­нять пат­ри­ци­ев более, чем на то есть осно­ва­ния, и не ста­нем пред­по­ла­гать, что у них был холод­но обду­ман­ный план при­тес­нять и разда­вить пле­бе­ев. Пат­ри­ций, про­ис­хо­див­ший из свя­щен­ной семьи и чув­ст­во­вав­ший себя наслед­ни­ком куль­та, не пони­мал дру­го­го соци­аль­но­го строя, кро­ме того, кото­рый был уста­нов­лен пра­ви­ла­ми древ­ней рели­гии. В его гла­зах эле­мен­том для созда­ния вся­ко­го обще­ства был род со сво­им куль­том, сво­им наслед­ст­вен­ным гла­вою, сво­ей кли­ен­те­лой. Для него граж­дан­ская общи­на не мог­ла быть ничем иным, как толь­ко собра­ни­ем вождей родов. Ему и в ум не при­хо­ди­ло, что может суще­ст­во­вать дру­гая поли­ти­че­ская систе­ма, кро­ме той, кото­рая опи­ра­лась на культ, дру­гие долж­ност­ные лица, кро­ме тех, кото­рые совер­ша­ли обще­ст­вен­ные жерт­во­при­но­ше­ния, дру­гие зако­ны, кро­ме тех, свя­щен­ные фор­му­лы кото­рых дик­то­ва­ла рели­гия. Ему нече­го было даже воз­ра­жать, что у пле­бе­ев тоже есть с неко­то­ро­го вре­ме­ни рели­гия, что и они совер­ша­ют жерт­во­при­но­ше­ния Ларам пере­крест­ков; он отве­тил бы на это, что культ пле­бе­ев не име­ет в себе суще­ст­вен­но­го при­зна­ка истин­ной рели­гии, что он не наслед­ст­вен­ный, что эти оча­ги не есть древ­ние огни, и боги Лары не истин­ные пред­ки. Он доба­вил бы еще, что пле­беи, созда­вая себе таким обра­зом культ, сде­ла­ли то, на что они не име­ли пра­ва, что, созда­вая себе культ, они нару­ши­ли с.332 все рели­ги­оз­ные прин­ци­пы, что они взя­ли толь­ко внеш­нюю сто­ро­ну куль­та и отня­ли у него самое суще­ст­вен­ное — его наслед­ст­вен­ность, что, нако­нец, их подо­бие рели­гии есть пол­ная ее про­ти­во­по­лож­ность.

Раз толь­ко пат­ри­ций стал упор­но на той мыс­ли, что одна толь­ко наслед­ст­вен­ная рели­гия долж­на управ­лять людь­ми, то отсюда выте­ка­ло, что он не видел воз­мож­но­сти управ­ле­ния для пле­бе­ев; он не допус­кал, чтобы обще­ст­вен­ная власть мог­ла рас­про­стра­нять­ся вполне пра­виль­но и на этот класс людей. Свя­щен­ный закон не мог быть к ним при­ло­жим, пра­во­судие было свя­щен­ною обла­стью, запрет­ною для них. Пока суще­ст­во­ва­ли цари, они бра­ли на себя обя­зан­ность управ­лять пле­бе­я­ми, они дела­ли это по извест­ным пра­ви­лам, не имев­шим ниче­го обще­го с древ­ней рели­ги­ей; пра­ви­ла эти им под­ска­зы­ва­ла выго­да или обще­ст­вен­ная поль­за. Но когда совер­шил­ся пере­во­рот, цари были изгна­ны, и рели­гия сно­ва захва­ти­ла свою власть, тогда силою вещей весь пле­бей­ский класс был отбро­шен вовне соци­аль­ных зако­нов.

Пат­ри­ции созда­ли тогда себе прав­ле­ние, соот­вет­ст­ву­ю­щее их соб­ст­вен­ным прин­ци­пам, но они и не поду­ма­ли создать то же самое и для пле­бе­ев. У пат­ри­ци­ев не хва­ти­ло реши­мо­сти изгнать пле­бе­ев из Рима, но они в то же вре­мя не нахо­ди­ли воз­мож­но­сти устро­ить их в виде пра­виль­но­го обще­ства. Таким обра­зом, в Риме нахо­ди­лись тыся­чи семей, для кото­рых не суще­ст­во­ва­ло ни опре­де­лен­ных зако­нов, ни обще­ст­вен­но­го поряд­ка, ни государ­ст­вен­ных долж­но­стей. Граж­дан­ская общи­на, po­pu­lus, т. е. обще­ство пат­ри­ци­ев с их кли­ен­та­ми, кото­рые еще у них оста­ва­лись, воз­вы­ша­лась могу­ще­ст­вен­ная, орга­ни­зо­ван­ная, вели­че­ст­вен­ная; а вокруг нее жила мас­са пле­бе­ев, кото­рые не были наро­дом и не состав­ля­ли поли­ти­че­ско­го цело­го. Кон­су­лы, гла­вы пат­ри­ци­ан­ской граж­дан­ской общи­ны, под­дер­жи­ва­ли внеш­ний порядок в этом сме­шан­ном насе­ле­нии; пле­беи пови­но­ва­лись; сла­бые, обык­но­вен­но бед­ные, они поко­ря­лись силе пат­ри­ци­ан­ско­го сосло­вия.

с.333 Зада­ча, от реше­ния кото­рой зави­се­ло буду­щее Рима, состо­я­ла в сле­дую­щем: каким путем пред­сто­ит пле­бе­ям обра­зо­вать из себя пра­виль­ное обще­ство?

Пат­ри­ции, нахо­див­ши­е­ся во вла­сти стро­гих прин­ци­пов сво­ей рели­гии, виде­ли толь­ко одно сред­ство раз­ре­шить эту зада­чу, имен­но — вве­сти пле­бе­ев через кли­ент­ство в свя­щен­ный родо­вой строй. Мож­но пред­по­ло­жить, что попыт­ка в этом роде была сде­ла­на. Вопрос о дол­гах, вол­но­вав­ший в то вре­мя Рим, воз­мож­но будет объ­яс­нить, толь­ко если видеть в нем дру­гой более важ­ный вопрос — о кли­ен­те­ле и кре­пост­ной зави­си­мо­сти.

Рим­ские пле­беи, лишен­ные сво­их земель, не име­ли средств к суще­ст­во­ва­нию; пат­ри­ции рас­счи­ты­ва­ли, что, пожерт­во­вав извест­ным коли­че­ст­вом денег, они смо­гут при­ве­сти пле­бе­ев в пол­ную зави­си­мость от себя. Пле­бей зани­мал. Делая заем, он отда­вал себя креди­то­ру, при­креп­лял­ся к нему осо­бо­го рода дей­ст­ви­ем, кото­рое рим­ляне назы­ва­ли ne­xum. Это был род про­да­жи, кото­рая совер­ша­лась per aes et lib­ram, т. е. с соблюде­ни­ем тор­же­ст­вен­ных фор­маль­но­стей, кото­рые употреб­ля­лись обык­но­вен­но при пере­да­че чело­ве­ку пра­ва соб­ст­вен­но­сти на какую-нибудь вещь. Прав­да, пле­беи при­ни­ма­ли свои меры пре­до­сто­рож­но­сти про­тив кре­пост­ной зави­си­мо­сти; чтобы обес­пе­чить себя от нее, они заклю­ча­ли нечто вро­де осно­ван­но­го на вере дого­во­ра, выго­ва­ри­вая в нем себе пра­во сохра­нять свое поло­же­ние сво­бод­но­го чело­ве­ка до сро­ка упла­ты, а в этот день, запла­тив свой долг, долж­ник осво­бож­дал­ся от вся­кой зави­си­мо­сти. Но если с наступ­ле­ни­ем это­го дня долг не был пога­шен, то пле­бей терял все пре­иму­ще­ства сво­его дого­во­ра. Став ad­dic­tus, он попа­дал в пол­ное рас­по­ря­же­ние сво­его креди­то­ра, кото­рый уво­дил его к себе в дом и делал из него слу­гу. Во всем этом пат­ри­ции не виде­ли ниче­го бес­че­ло­веч­но­го; иде­а­лом обще­ства в их гла­зах был родо­вой строй, и для них каза­лось самым закон­ным и пре­крас­ным вве­сти в него чело­ве­ка каки­ми бы то ни было сред­ства­ми. Если бы этот план удал­ся, то пле­беи в с.334 ско­ром вре­ме­ни исчез­ли бы, а рим­ская граж­дан­ская общи­на сде­ла­лась бы лишь сою­зом пат­ри­ци­ан­ских родов, кото­рые поде­ли­ли бы меж­ду собою тол­пу кли­ен­тов.

Но цепи кли­ен­те­лы вну­ша­ли ужас пле­бе­ям. Пле­бей борол­ся про­тив пат­ри­ция, когда тот, воору­жен­ный дол­го­вым обя­за­тель­ст­вом, хотел нало­жить на него эти цепи. Кли­ен­те­ла была для пле­бея рав­но­силь­на раб­ству, пат­ри­ци­ан­ский дом был в его гла­зах тюрь­мою (ar­gas­tu­lum). Не раз пле­бей, схва­чен­ный рукою пат­ри­ция, взы­вал о помо­щи к сво­им собра­тьям и воз­буж­дал пле­бе­ев, кри­ча, что он сво­бод­ный чело­век, пока­зы­вая, как свиде­тель­ство, следы ран, полу­чен­ных в бит­вах для защи­ты Рима. Рас­чет пат­ри­ци­ев толь­ко раз­дра­жил пле­бе­ев. Они увиде­ли опас­ность и со всей силой сво­ей энер­гии ста­ли стре­мить­ся вый­ти из того слу­чай­но­го поло­же­ния, в кото­рое их поста­ви­ло паде­ние цар­ской вла­сти. Пле­беи жела­ли иметь зако­ны и пра­ва.

Но, по-види­мо­му, у них не было вна­ча­ле стрем­ле­ния поль­зо­вать­ся теми зако­на­ми и пра­ва­ми, как пат­ри­ции. Быть может, и сами пле­беи дума­ли так же, как пат­ри­ции, что меж­ду эти­ми дву­мя клас­са­ми не может быть ниче­го обще­го. Никто и не меч­тал о равен­стве граж­дан­ском и поли­ти­че­ском. Пле­бе­ям пер­вых веков точ­но так же, как и пат­ри­ци­ям, совер­шен­но не при­хо­ди­ла в голо­ву мысль о воз­мож­но­сти для них под­нять­ся до уров­ня пат­ри­ци­ев. Пле­беи дале­ки были от того, чтобы тре­бо­вать равен­ства прав и зако­нов, они пред­по­чи­та­ли, по-види­мо­му, даже пол­ную раздель­ность. В Риме они не нахо­ди­ли сред­ства улуч­шить свое тяже­лое поло­же­ние, они виде­ли толь­ко один путь вый­ти из этой под­чи­нен­но­сти, имен­но — уйти из Рима.

Древ­ний исто­рик вполне вер­но пере­да­ет их мысль, вла­гая им в уста сле­дую­щую речь: «Так как пат­ри­ции жела­ют одни вла­деть горо­дом, то пусть они и поль­зу­ют­ся им сколь­ко хотят. Для нас Рим — ничто. У нас нет в нем ни оча­гов, ни жерт­во­при­но­ше­ний, ни оте­че­ства. Мы покида­ем толь­ко чужой нам город; ника­кая наслед­ст­вен­ная рели­гия не свя­зы­ва­ет нас с этим местом. Вся­кая стра­на с.335 будет хоро­ша для нас; там, где мы най­дем сво­бо­ду, там будет наше оте­че­ство». И они ушли и посе­ли­лись на Свя­щен­ной горе, вне пре­де­лов ager ro­ma­nus.

Перед лицом тако­го фак­та мне­ния сена­та разде­ли­лись. Одни из пат­ри­ци­ев, наи­бо­лее край­ние, откры­то выска­зы­ва­ли, что уход пле­бе­ев их нисколь­ко не огор­ча­ет; отныне пат­ри­ции мог­ли бы жить в Риме одни со сво­и­ми кли­ен­тамb, кото­рые у них еще оста­лись. Рим дол­жен был бы отречь­ся от сво­его буду­ще­го вели­чия, но зато пат­ри­ции были бы в нем гос­по­да­ми. Не надо было бы зани­мать­ся более пле­бе­я­ми, к кото­рым обык­но­вен­ные пра­ви­ла управ­ле­ния непри­ме­ни­мы и кото­рые пред­став­ля­ют поэто­му боль­шое неудоб­ство для граж­дан­ской общи­ны. Быть может, их сле­до­ва­ло бы изгнать тогда же вме­сте с царя­ми; но так как они теперь сами реши­ли уйти, то надо было не мешать им и радо­вать­ся.

Но дру­гие чле­ны сена­та, менее пре­дан­ные древним нача­лам, те, кото­рых более забо­ти­ло вели­чие Рима, огор­ча­лись ухо­дом пле­бе­ев. Рим терял поло­ви­ну сво­их вои­нов; что станет с ним сре­ди враж­деб­ных наро­дов: лати­нов, саби­нян, этрус­ков? Пле­беи были полез­ны; поче­му не суме­ли заста­вить их слу­жить инте­ре­сам граж­дан­ской общи­ны? Эти сена­то­ры жела­ли ценою неко­то­рых жертв, всех послед­ст­вий кото­рых они, быть может, не пред­виде­ли, воз­вра­тить в город тыся­чи людей, кото­рые состав­ля­ли силу леги­о­нов.

С дру­гой сто­ро­ны, и пле­беи заме­ти­ли по про­ше­ст­вии несколь­ких меся­цев, что они не могут жить на Свя­щен­ной горе. Они мог­ли добы­вать себе все, необ­хо­ди­мое для их суще­ст­во­ва­ния, но у них отсут­ст­во­ва­ло то, что состав­ля­ет обще­ст­вен­ную орга­ни­за­цию. Они не мог­ли осно­вать горо­да, пото­му что у них не было жре­ца, кото­рый бы мог испол­нить рели­ги­оз­ные цере­мо­нии осно­ва­ния, они не мог­ли избрать себе долж­ност­ных лиц, пото­му что у них не было при­та­нея, пра­виль­но вожжен­но­го и где бы долж­ност­ное лицо мог­ло совер­шать жерт­во­при­но­ше­ния; они не мог­ли най­ти осно­ва­ния для сво­их соци­аль­ных зако­нов, пото­му что един­ст­вен­ные зако­ны, с.336 о кото­рых имел тогда поня­тие чело­век, выте­ка­ли из пат­ри­ци­ан­ской рели­гии. Одним сло­вом, пле­беи не име­ли в себе необ­хо­ди­мых эле­мен­тов для обра­зо­ва­ния граж­дан­ской общи­ны. Они увиде­ли, что, став неза­ви­си­мы­ми, они не ста­ли отто­го более счаст­ли­вы­ми, что они и здесь не обра­зо­ва­ли из себя пра­виль­но устро­ен­но­го обще­ства, что они оста­ва­лись тем же, чем были и в Риме, что, таким обра­зом, зада­ча, раз­ре­ше­ние кото­рой было для них так важ­но, раз­ре­ше­на не была. Пле­бе­ям не помог­ло уда­ле­ние из Рима, и тех зако­нов и прав, к кото­рым они стре­ми­лись, они не мог­ли най­ти, обосо­бив­шись на Свя­щен­ной горе.

Ока­за­лось, что пат­ри­ции и пле­беи, не имея почти ниче­го обще­го меж­ду собою, не мог­ли, тем не менее, жить друг без дру­га. Они сбли­зи­лись и заклю­чи­ли союз­ный дого­вор. Этот дого­вор был, кажет­ся, заклю­чен в такой же фор­ме, в какой заклю­ча­лись дого­во­ры, закан­чи­вав­шие вой­ну меж­ду дву­мя раз­лич­ны­ми наро­да­ми; пат­ри­ции и пле­беи дей­ст­ви­тель­но не состав­ля­ли ни одно­го и того же наро­да, ни одной и той же граж­дан­ской общи­ны. По это­му дого­во­ру пат­ри­ции не дали еще пра­ва пле­бе­ям вой­ти в состав рели­ги­оз­ной и поли­ти­че­ской граж­дан­ской общи­ны; кажет­ся, пле­беи это­го даже и не доби­ва­лись. Было реше­но толь­ко, что на буду­щее вре­мя пле­беи, орга­ни­зо­ван­ные почти что в пра­во­вое обще­ство, будут иметь вождей из сво­ей среды. Здесь лежит нача­ло пле­бей­ско­го три­бу­на­та, совер­шен­но ново­го учреж­де­ния, совер­шен­но непо­хо­же­го ни на что ранее извест­ное граж­дан­ской общине.

Власть три­бу­нов была по сво­ей при­ро­де иная, чем власть маги­ст­ра­тов; эта власть не выте­ка­ла из куль­та граж­дан­ской общи­ны. Три­бун не совер­шал ника­ких рели­ги­оз­ных обрядов: он изби­рал­ся без ауспи­ций и для его назна­че­ния не тре­бо­ва­лось соиз­во­ле­ния богов. У него не было ни куруль­но­го крес­ла, ни пур­пур­ной тоги, ни вен­ка из лист­вы, ни одно­го из тех внеш­них зна­ков, каки­ми отли­ча­ла древ­няя граж­дан­ская общи­на сво­его маги­ст­ра­та-жре­ца для возда­я­ния ему обще­го почте­ния. И три­бун не счи­тал­ся в чис­ле истин­ных рим­ских маги­ст­ра­тов.

с.337 Како­ва же была при­ро­да и прин­цип его вла­сти? Нам нуж­но будет отре­шить­ся от всех совре­мен­ных идей и при­вы­чек и пере­не­стись, насколь­ко это воз­мож­но, в среду древ­них веро­ва­ний. До тех пор люди не пони­ма­ли иной вла­сти, кро­ме той, кото­рая состав­ля­ла при­над­леж­ность жре­че­ско­го сана; когда же они захо­те­ли уста­но­вить власть, не свя­зан­ную совер­шен­но с куль­том, избрать вождей, кото­рые не были бы жре­ца­ми, то им при­шлось изо­бре­сти для это­го чрез­вы­чай­ное сред­ство. Для это­го в тот день, когда были избра­ны и назна­че­ны пер­вые три­бу­ны, была совер­ше­на совер­шен­но осо­бая рели­ги­оз­ная цере­мо­ния. Исто­ри­ки не опи­сы­ва­ют нам ее обрядов, они гово­рят толь­ко, что дей­ст­ви­ем ее пер­вые три­бу­ны сде­ла­лись sac­ro­sancti, свя­щен­ны­ми. Не будем при­ни­мать это­го сло­ва в неопре­де­лен­ном или пере­нос­ном смыс­ле. Сло­во sac­ro­sanctus обо­зна­ча­ло нечто совер­шен­но опре­де­лен­ное на рели­ги­оз­ном язы­ке древ­них. Оно при­ла­га­лось к пред­ме­там, посвя­щен­ным богам, к кото­рым вслед­ст­вие это­го чело­век не мог при­ка­сать­ся. Не зва­ние три­бу­на объ­яв­ля­лось почет­ным и свя­тым, а самая его лич­ность, самое тело три­бу­на, постав­лен­ное в такое отно­ше­ние к богам, что отныне оно пере­ста­ва­ло быть обык­но­вен­ным пред­ме­том, а ста­но­ви­лось пред­ме­том свя­щен­ным. С этих пор никто не мог толк­нуть три­бу­на, не нару­шив тем зако­на и не осквер­нив себя нече­сти­ем, ἅγει ἒνο­χυς εἶναι.

Плу­тарх пере­да­ет нам по это­му пово­ду стран­ный обы­чай: кажет­ся, что если кто-нибудь встре­чал в обще­ст­вен­ном месте три­бу­на, то рели­ги­оз­ные пра­ви­ла тре­бо­ва­ли, чтобы он после это­го очи­щал­ся, как буд­то бы самое его тело было осквер­не­но этой встре­чей. Этот обы­чай неко­то­рые бла­го­че­сти­вые люди соблюда­ли еще во вре­ме­на Плу­тар­ха, и он дает нам поня­тие о том, как смот­ре­ли на долж­ность три­бу­на за пять веков до того.

Этот свя­щен­ный харак­тер был при­сво­ен лич­но­сти три­бу­на, его телу, во все вре­мя, пока он отправ­лял свои обя­зан­но­сти. Затем, изби­рая сво­его пре­ем­ни­ка, он пере­да­вал ему это свя­щен­ное свой­ство совер­шен­но так же, как с.338 кон­су­лы, изби­рая сле­дую­щих кон­су­лов, пере­да­ва­ли им ауспи­ции и пра­во совер­шать свя­щен­ные обряды. Когда на два года было пре­рва­но суще­ст­во­ва­ние долж­но­сти три­бу­нов, то при вос­ста­нов­ле­нии ее в 449 году для новых три­бу­нов пона­до­би­лось воз­об­но­вить рели­ги­оз­ную цере­мо­нию, кото­рая и была совер­ше­на на Свя­щен­ной горе.

Мы не зна­ем в доста­точ­ной пол­но­те поня­тий древ­них, чтобы ска­зать, делал ли этот свя­щен­ный харак­тер лич­ность три­бу­на почет­ною так­же и в гла­зах пат­ри­ция или же, обрат­но, она была для послед­не­го пред­ме­том ужа­са и про­кля­тия. Послед­нее пред­по­ло­же­ние име­ет за себя доста­точ­но веро­ят­но­сти, осо­бен­но для пер­вых вре­мен. Досто­вер­но одно, что лич­ность три­бу­на была во вся­ком слу­чае непри­кос­но­вен­на и что рука пат­ри­ция не мог­ла дотро­нуть­ся до него, не совер­шив вели­ко­го нече­стия.

Закон утвер­дил и гаран­ти­ро­вал эту непри­кос­но­вен­ность; он про­воз­гла­сил: «Никто не может совер­шить наси­лия над три­бу­ном, ни уда­рить его, ни убить». Закон добав­лял: «Тот, кто поз­во­лит себе одно из этих дей­ст­вий по отно­ше­нию три­бу­на, осквер­нит себя этим, иму­ще­ство его будет кон­фис­ко­ва­но в поль­зу хра­ма Цере­ры и его мож­но будет убить без­на­ка­зан­но». Закон закан­чи­вал­ся сле­дую­щею фор­му­лой, неяс­ный смысл кото­рой мно­го спо­соб­ст­во­вал буду­щим успе­хам три­бу­нов: «Ни маги­ст­рат, ни част­ное лицо не име­ют пра­ва совер­шить что-нибудь про­тив три­бу­на». Все граж­дане кля­лись «свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми», и в сво­ей клят­ве они обя­зы­ва­лись соблюдать все­гда этот чрез­вы­чай­ный закон; они про­из­но­си­ли фор­му­лу молит­вы, в кото­рой при­зы­ва­ли на себя гнев богов, если они нару­шат этот закон, при­бав­ляя, что, кто ока­жет­ся винов­ным в пося­га­тель­стве на три­бу­на, тот «будет запят­нан вели­чай­шим нече­сти­ем».

Эта при­ви­ле­гия непри­кос­но­вен­но­сти про­сти­ра­лась настоль­ко же дале­ко, насколь­ко мог­ло про­сти­рать­ся непо­сред­ст­вен­ное дей­ст­вие самой лич­но­сти три­бу­на. Если кон­сул оби­жал пле­бея, при­суж­дал его к тюрь­ме, или если заи­мо­да­вец с.339 нала­гал на него руку, то три­бун являл­ся, ста­но­вил­ся меж­ду ними (in­ter­ces­sio) и оста­нав­ли­вал руку пат­ри­ция. Кто пошел бы «совер­шить что-нибудь про­тив три­бу­на» или под­верг­нуть себя его при­кос­но­ве­нию?

Но толь­ко там три­бун имел эту чрез­вы­чай­ную власть, где он сам лич­но при­сут­ст­во­вал. Вда­ли от него пле­бе­ев мож­но было при­тес­нять; он не мог ока­зы­вать ника­ко­го дей­ст­вия на то, что про­ис­хо­ди­ло вне того про­стран­ства, куда мог­ла достать его рука, достиг­нуть его взгляд, его речь.

Пат­ри­ции не дали пле­бе­ям прав, они согла­си­лись толь­ко, чтобы лич­ность неко­то­рых из них была непри­кос­но­вен­на. Одна­ко, уже и это­го было доста­точ­но, чтобы создать неко­то­рую без­опас­ность для всех. Три­бун был нечто вро­де живо­го алта­ря, кото­ро­му было при­сво­е­но пра­во убе­жи­ща.

Три­бу­ны сде­ла­лись вполне есте­ствен­но вождя­ми пле­бе­ев и при­сво­и­ли себе пра­во суда. В сущ­но­сти, они не име­ли пра­ва при­зы­вать к себе на суд нико­го, даже пле­бе­ев, но они мог­ли брать под стра­жу; и, раз попав в их руки, чело­век дол­жен был им пови­но­вать­ся. Доста­точ­но было даже нахо­дить­ся в пре­де­лах того про­стран­ства, куда дости­гал звук их речи: сопро­тив­лять­ся сло­вам три­бу­на нель­зя было; вся­кий дол­жен был им под­чи­нить­ся, будь то пат­ри­ций или кон­сул.

Три­бун в пер­вое вре­мя не имел ника­кой поли­ти­че­ской вла­сти. Не будучи маги­ст­ра­том, он не мог созы­вать ни курий, ни цен­ту­рий. Он не мог делать пред­ло­же­ний в сена­те; в нача­ле не пред­по­ла­га­лось даже, что он может туда являть­ся. У него не было ниче­го обще­го с насто­я­щей граж­дан­ской общи­ной, т. е. с граж­дан­ской общи­ной пат­ри­ци­ев, где за ним не при­зна­ва­лось ника­кой вла­сти. Он не был три­бу­ном наро­да, он был три­бу­ном пле­бе­ев.

В Риме было по-преж­не­му два обще­ства: граж­дан­ская общи­на и пле­беи; пер­вая, силь­но орга­ни­зо­ван­ная, име­ю­щая свои зако­ны, сво­их маги­ст­ра­тов, свой сенат; вто­рые же, по-преж­не­му — мас­са без прав, без зако­нов, но име­ю­щая с.340 в сво­их непри­кос­но­вен­ных три­бу­нах защит­ни­ков себе и судей.

В после­дую­щие годы мож­но видеть, насколь­ко сме­лы ста­но­вят­ся три­бу­ны, и какую непред­виден­ную сво­бо­ду дей­ст­вий поз­во­ля­ют они себе. Ничто не упол­но­мо­чи­ва­ло их созы­вать пле­бей­ские собра­ния, — они их созы­ва­ют; ничто не при­зы­ва­ло их в сенат, — они туда явля­ют­ся, сна­ча­ла садят­ся у две­рей залы собра­ния, а потом и в середине; ничто не дава­ло им пра­ва судить пат­ри­ци­ев, — они их судят и осуж­да­ют. Все это было след­ст­ви­ем той непри­кос­но­вен­но­сти, кото­рая была при­сво­е­на их свя­щен­ной лич­но­сти. Вся­кая сила усту­па­ла перед ними. Пат­ри­ции обез­ору­жи­ли себя в тот день, когда они с тор­же­ст­вен­ны­ми обряда­ми про­из­нес­ли, что, кто при­кос­нет­ся к три­бу­ну, — будет осквер­нен. Закон гла­сил: никто не может совер­шить ниче­го про­тив три­бу­на. Сле­до­ва­тель­но, если этот три­бун созы­вал пле­бе­ев, и пле­беи соби­ра­лись, то никто не имел пра­ва рас­пу­стить это собра­ние, кото­рое при­сут­ст­вие три­бу­на ста­ви­ло вне вла­сти пат­ри­ци­ев и зако­на. Если три­бун являл­ся в сенат, никто не мог его оттуда уда­лить. Если он схва­ты­вал кон­су­ла, то никто не мог осво­бо­дить послед­не­го из его рук. Ничто не мог­ло про­ти­во­сто­ять сме­ло­сти три­бу­на. Про­тив три­бу­на никто не имел силы кро­ме толь­ко дру­го­го три­бу­на.

Как толь­ко пле­беи при­об­ре­ли себе таким обра­зом сво­их соб­ст­вен­ных вождей, они не замед­ли­ли устро­ить и свои сове­ща­тель­ные собра­ния. Эти послед­ние нисколь­ко не похо­ди­ли на собра­ния пат­ри­ци­ан­ской граж­дан­ской общи­ны. Пле­беи в этих коми­ци­ях рас­пре­де­ля­лись по три­бам: место житель­ства опре­де­ля­ло тут для каж­до­го его место в собра­нии, а не рели­гия и не иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние. Собра­ние не начи­на­лось жерт­во­при­но­ше­ни­ем: рели­гия не при­ни­ма­ла тут ника­ко­го уча­стия. Тут не зна­ли пред­зна­ме­но­ва­ний, и голос авгу­ра или пон­ти­фек­са не мог при­нудить людей разой­тись. Это были дей­ст­ви­тель­но коми­ции пле­бе­ев, и в них не было следа древ­них пра­вил или пат­ри­ци­ан­ской рели­гии.

Прав­да, собра­ния эти вна­ча­ле не зани­ма­лись общи­ми с.341 дела­ми граж­дан­ской общи­ны, они не назна­ча­ли маги­ст­ра­тов и не изда­ва­ли зако­нов. Они обсуж­да­ли толь­ко инте­ре­сы пле­бе­ев, назна­ча­ли толь­ко пле­бей­ских вождей и поста­нов­ля­ли толь­ко пле­бис­ци­ты.

В Риме дол­гое вре­мя изда­вал­ся двой­ной ряд декре­тов: опре­де­ле­ния сена­та (сена­тус­кон­суль­ты) для пат­ри­ци­ев и пле­бис­ци­ты для пле­бе­ев. Ни пле­беи не под­чи­ня­лись сенат­ским поста­нов­ле­ни­ям, ни пат­ри­ции не под­чи­ня­лись пле­бис­ци­там. В Риме было два отдель­ных наро­да.

Эти два наро­да, нахо­див­ши­е­ся посто­ян­но вме­сте, живу­щие в одних и тех же сте­нах, не име­ли меж­ду собою почти ниче­го обще­го: ни пле­бей не мог быть кон­су­лом граж­дан­ской общи­ны, ни пат­ри­ций пле­бей­ским три­бу­ном; ни пле­бей не участ­во­вал в собра­ни­ях по кури­ям, ни пат­ри­ций — в собра­ни­ях триб.

Это были два наро­да, кото­рые даже не пони­ма­ли друг дру­га, не имея, так ска­зать, общих идей. Если пат­ри­ций гово­рил от име­ни рели­гии и зако­нов, то пле­бей отве­чал, что он не зна­ет ни этой наслед­ст­вен­ной рели­гии, ни зако­нов, выте­каю­щих из нее; если пат­ри­ций ссы­лал­ся на свя­щен­ный обы­чай, то пле­бей при­во­дил в ответ есте­ствен­ное пра­во. Они упре­ка­ли вза­им­но друг дру­га в неспра­вед­ли­во­сти; каж­дый из них был спра­вед­лив с точ­ки зре­ния сво­их прин­ци­пов и неспра­вед­лив с точ­ки зре­ния прин­ци­пов и веро­ва­ний дру­го­го. Собра­ния по кури­ям и собра­ния отцов, pat­res, каза­лись пле­бе­ям нена­вист­ны­ми при­ви­ле­ги­я­ми; в собра­ни­ях триб пат­ри­ций видел неза­кон­ное сбо­ри­ще, осуж­дае­мое рели­ги­ей. Кон­суль­ство было для пле­бе­ев про­из­воль­ной и тира­ни­че­ской вла­стью; три­бу­нат был в гла­зах пат­ри­ция чем-то нече­сти­вым, ненор­маль­ным, про­ти­во­ре­ча­щим всем прин­ци­пам; он не мог понять тако­го началь­ни­ка, кото­рый не был в то же вре­мя жре­цом и кото­рый был избран без ауспи­ций. Три­бу­нат рас­стра­и­вал свя­щен­ный порядок граж­дан­ской общи­ны; он был тем, чем явля­лась бы ересь в рели­гии; обще­ст­вен­ный культ был запят­нан им: «Боги будут про­тив нас, — гово­рил с.342 один пат­ри­ций, «доко­ле в нашей среде будет эта язва, кото­рая нас разъ­еда­ет и вно­сит раз­ло­же­ние во все соци­аль­ное тело». Исто­рия Рима в тече­ние цело­го века была напол­не­на подоб­ны­ми недо­ра­зу­ме­ни­я­ми меж­ду эти­ми дву­мя наро­да­ми, кото­рые, каза­лось, гово­ри­ли на раз­ных язы­ках. Пат­ри­ции упор­но ста­ра­лись дер­жать пле­бе­ев вне поли­ти­че­ско­го строя общи­ны, пле­беи созда­ва­ли себе соб­ст­вен­ные учреж­де­ния. Двой­ст­вен­ность рим­ско­го наро­до­на­се­ле­ния ста­но­ви­лась с каж­дым днем все более и более оче­вид­ной.

Одна­ко, было нечто, свя­зы­ваю­щее эти два наро­да; это была вой­на. Пат­ри­ции поза­бо­ти­лись о том, чтобы не лишить­ся вои­нов: они оста­ви­ли пле­бе­ям зва­ние граж­дан, хотя бы толь­ко затем, чтобы иметь пра­во зачис­лять их в леги­о­ны; кро­ме того поза­бо­ти­лись, чтобы непри­кос­но­вен­ность три­бу­нов не про­сти­ра­лась вне пре­де­лов Рима, и для это­го сде­ла­но было поста­нов­ле­ние, что три­бу­ны не могут нико­гда выхо­дить из горо­да. В вой­ске пле­беи явля­лись под­чи­нен­ны­ми; тут не было двой­ной вла­сти, — перед лицом вра­га Рим сно­ва ста­но­вил­ся еди­ным.

Затем бла­го­да­ря обык­но­ве­нию, обра­зо­вав­ше­му­ся после изгна­ния царей, созы­вать вой­ско для сове­ща­ния об обще­ст­вен­ных делах или для избра­ния маги­ст­ра­тов, суще­ст­во­ва­ли сме­шан­ные собра­ния, где пле­беи явля­лись наряду́ с пат­ри­ци­я­ми. И в исто­рии мы видим ясно, как эти цен­ту­ри­аль­ные коми­ции при­об­ре­та­ют все более и более зна­че­ния и неза­мет­но дела­ют­ся тем, что назы­ва­лось боль­ши­ми коми­ци­я­ми. Дей­ст­ви­тель­но, в той борь­бе, кото­рая шла меж­ду собра­ни­я­ми курий и собра­ни­я­ми триб, явля­лось вполне есте­ствен­ным, что собра­ния цен­ту­ри­аль­ные были как бы ней­траль­ной поч­вой, где пре­иму­ще­ст­вен­но и обсуж­да­лись общие инте­ре­сы и дела.

Пле­бей не все­гда был беден; часто он при­над­ле­жал к семье, про­ис­хо­див­шей из дру­го­го горо­да, где она была бога­та и ува­жае­ма, и откуда судь­бы вой­ны пере­нес­ли ее в Рим, не лишив ни богат­ства, ни того чув­ства соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства, кото­рое обык­но­вен­но сопро­вож­да­ет богат­ство. Ино­гда пле­бей мог обо­га­тить­ся соб­ст­вен­ным трудом, с.343 осо­бен­но во вре­ме­на царей. Когда Сер­вий Тул­лий разде­лил все насе­ле­ние на клас­сы сооб­раз­но иму­ще­ст­вен­но­му поло­же­нию, то неко­то­рые пле­беи вошли в пер­вый класс. Пат­ри­ции не реши­лись или не сме­ли уни­что­жить это деле­ние на клас­сы. Сле­до­ва­тель­но, было доста­точ­но пле­бе­ев, кото­рые сра­жа­лись рядом с пат­ри­ци­я­ми в пер­вых рядах леги­о­нов и кото­рые пода­ва­ли вме­сте с ними свои голо­са в пер­вых цен­ту­ри­ях.

Этот бога­тый класс, гор­дый и вме­сте с тем осто­рож­ный, кото­рый не мог любить смут и дол­жен был их опа­сать­ся, кото­рый мог очень мно­гое поте­рять с паде­ни­ем Рима и мно­го выиг­рать с его воз­вы­ше­ни­ем, был есте­ствен­ным посред­ни­ком меж­ду дву­мя враж­дую­щи­ми клас­са­ми.

Пле­беи по-види­мо­му ниче­го не име­ли про­тив уста­нов­ле­ния в сво­ей соб­ст­вен­ной среде иму­ще­ст­вен­ных раз­ли­чий. Спу­стя трид­цать шесть лет после созда­ния долж­но­сти три­бу­нов, чис­ло их было уве­ли­че­но до деся­ти, для того чтобы в каж­дом клас­се их было по два. Пле­беи, таким обра­зом, при­ня­ли и стре­ми­лись сохра­нить деле­ние, уста­нов­лен­ное Сер­ви­ем, и даже бед­ней­шая часть, кото­рая не вхо­ди­ла в состав этих клас­сов, не выра­жа­ла про­те­ста; она пре­до­ста­ви­ла более состо­я­тель­ным поль­зо­вать­ся их при­ви­ле­ги­я­ми и не тре­бо­ва­ла избра­ния три­бу­нов так­же и из сво­ей среды.

Что же каса­ет­ся пат­ри­ци­ев, то их мало стра­ши­ло то вли­я­ние, кото­рое при­об­ре­та­ло богат­ство, пото­му что они были сами бога­ты. Более бла­го­ра­зум­ные или более счаст­ли­вые, чем афин­ские эвпат­риды, кото­рые впа­ли в ничто­же­ство в тот день, когда управ­ле­ние обще­ст­вом пере­шло в руки бога­тых, рим­ские пат­ри­ции не пре­не­бре­га­ли нико­гда ни зем­леде­ли­ем, ни тор­гов­лей, ни даже про­мыш­лен­но­стью. Их все­гдаш­ней заботой было уве­ли­че­ние сво­его состо­я­ния. Труд, уме­рен­ность и рас­чет­ли­вость были их все­гдаш­ни­ми доб­ро­де­те­ля­ми. К тому же каж­дая победа над вра­гом, каж­дое заво­е­ва­ние уве­ли­чи­ва­ло их вла­де­ния. Вот поче­му они и не виде­ли, боль­шой беды в том, что власть при­сва­и­ва­лась богат­ству.

с.344 При­выч­ки и харак­тер пат­ри­ци­ев были тако­вы, что они не мог­ли чув­ст­во­вать пре­зре­ния к бога­то­му, хотя бы то был и пле­бей. Бога­тый пле­бей имел к ним доступ, жил с ними; меж­ду ними завя­зы­ва­лись раз­но­об­раз­ные отно­ше­ния вза­им­ной выго­ды и друж­бы. Посто­ян­ное обще­ние вело за собою и обмен идей. Пле­бей разъ­яс­нял мало-пома­лу пат­ри­цию стрем­ле­ния и пра­ва пле­бе­ев; эти разъ­яс­не­ния дей­ст­во­ва­ли на пат­ри­ция; он убеж­дал­ся в кон­це кон­цов, и его мне­ние о сво­ем пре­вос­ход­стве ста­ло нечув­ст­ви­тель­но менее твер­дым и высо­ко­мер­ным; он не так уж был уве­рен в сво­ем пра­ве. А когда ари­сто­кра­тия дохо­дит до сомне­ния в закон­но­сти сво­его вла­ды­че­ства, то у нее или нет более муже­ства защи­щать его, или она защи­ща­ет его пло­хо. Как толь­ко пре­ро­га­ти­вы пат­ри­ци­ев пере­ста­ли быть для них самих дог­ма­том веры, мож­но было ска­зать, что пат­ри­ци­ат напо­ло­ви­ну побеж­ден.

На пле­бе­ев, из кото­рых вышел этот бога­тый класс и от кото­рых он не отде­лил­ся, он ока­зы­вал вли­я­ние дру­го­го рода. Так как уси­ле­ние рим­ско­го могу­ще­ства было в его инте­ре­сах, то он и желал еди­не­ния двух враж­деб­ных сосло­вий; к тому же класс этот был често­лю­бив; он рас­счи­тал, что пол­ное разде­ле­ние двух сосло­вий навсе­гда огра­ни­чит его карье­ру, при­ко­вав его наве­ки к низ­ше­му клас­су, в то вре­мя как их еди­не­ние откро­ет перед ним широ­кий путь, пре­де­ла кото­ро­му не было вид­но. И он употре­бил все уси­лия, чтобы дать жела­ни­ям и иде­ям пле­бе­ев дру­гое направ­ле­ние. Вме­сто того, чтобы упор­но стре­мить­ся обра­зо­вать отдель­ное сосло­вие, вме­сто того, чтобы выра­ба­ты­вать себе с трудом осо­бен­ные, отдель­ные зако­ны, кото­рые дру­гие сосло­вия нико­гда не при­зна­ют, вме­сто того, чтобы мед­лен­но работать и сво­и­ми пле­бис­ци­та­ми созда­вать себе нечто вро­де зако­нов для соб­ст­вен­но­го употреб­ле­ния, выра­ба­ты­вать кодекс, кото­рый нико­гда не может иметь офи­ци­аль­но­го зна­че­ния, бога­тый класс вну­шил пле­бе­ям стрем­ле­ние про­ник­нуть в граж­дан­скую общи­ну пат­ри­ци­ев и там при­нять уча­стие в поль­зо­ва­нии теми же зако­на­ми и с.345 уста­нов­ле­ни­я­ми и тем же поло­же­ни­ем, что и пат­ри­ции. Тогда жела­ния пле­бе­ев напра­ви­лись в сто­ро­ну еди­не­ния обо­их сосло­вий под усло­ви­ем равен­ства.

Одна­жды всту­пив на этот путь, пле­беи нача­ли тре­бо­вать изда­ния собра­ния зако­нов. В Риме, как и во всех дру­гих горо­дах, суще­ст­во­ва­ли свя­щен­ные и неиз­ме­ня­е­мые зако­ны, кото­рые были запи­са­ны и текст кото­рых хра­нил­ся жре­ца­ми. Но эти зако­ны, состав­ляв­шие часть рели­гии, при­ме­ня­лись толь­ко к чле­нам рели­ги­оз­ной граж­дан­ской общи­ны. Пле­бей не имел пра­ва их знать, и мож­но думать, что он не имел так­же пра­ва на них ссы­лать­ся. Эти зако­ны суще­ст­во­ва­ли для курий, для родов, для пат­ри­ци­ев и их кли­ен­тов, но не для про­чих людей. Они не при­зна­ва­ли пра­ва соб­ст­вен­но­сти за тем, у кого не было sac­ra, они не дава­ли пра­во­судия тому, у кого не было патро­на. И вот этот-то исклю­чи­тель­но рели­ги­оз­ный харак­тер зако­нов пле­беи хоте­ли уни­что­жить. Они тре­бо­ва­ли не толь­ко того, чтобы зако­ны были пись­мен­но изло­же­ны и обна­ро­до­ва­ны, но так­же того, чтобы изда­ны были зако­ны, рав­но при­ло­жи­мые и к пат­ри­ци­ям и к пле­бе­ям.

Кажет­ся, три­бу­ны хоте­ли сна­ча­ла, чтобы эти зако­ны были состав­ле­ны пле­бе­я­ми. Пат­ри­ции отве­ти­ли, что три­бу­ны, по-види­мо­му, не зна­ют, что такое закон, пото­му что ина­че они не выра­зи­ли бы такой мыс­ли. «Вещь совер­шен­но невоз­мож­ная, — гово­ри­ли они, — чтобы пле­беи состав­ля­ли зако­ны. Вы, у кото­рых нет ауспи­ций, вы, не совер­шаю­щие ника­ких рели­ги­оз­ных актов, что есть у вас обще­го со все­ми свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми, сре­ди кото­рых нуж­но счи­тать и закон?» При­тя­за­ния пле­бе­ев каза­лись пат­ри­ци­ям чудо­вищ­ны­ми и нече­сти­вы­ми. Вот поче­му древ­ние лето­пи­си, кото­рые изу­ча­ли Тит Ливий и Дио­ни­сий, в этом месте сво­его повест­во­ва­ния гово­рят о появ­ле­нии ужас­ных чудищ, об огнен­ном небе, летаю­щих по возду­ху при­виде­ни­ях, кро­ва­вом дожде. Истин­ным чуди­щем была мысль пле­бе­ев созда­вать зако­ны. Восемь лет нахо­ди­лась рес­пуб­ли­ка в нере­ши­мо­сти меж­ду эти­ми дву­мя клас­са­ми, из кото­рых каж­дый удив­лял­ся с.346 настой­чи­во­сти дру­го­го; затем три­бу­ны пред­ло­жи­ли ком­про­мисс: «Так как вы не хоти­те, чтобы зако­ны писа­лись пле­бе­я­ми, — ска­за­ли они, — то выбе­рем по два зако­но­да­те­ля от каж­до­го клас­са». Они дума­ли, что дела­ют, таким обра­зом, боль­шую уступ­ку; это было слиш­ком мало с точ­ки зре­ния стро­гих пра­вил пат­ри­ци­ан­ской рели­гии. Сенат воз­ра­зил, что он совер­шен­но не про­ти­вит­ся изда­нию сво­да зако­нов, но что этот свод зако­нов может быть состав­лен толь­ко пат­ри­ци­я­ми. Кон­чи­лось тем, что нашли сред­ство при­ми­рить инте­ре­сы пле­бе­ев с рели­ги­оз­ною необ­хо­ди­мо­стью, на кото­рую ссы­ла­лись пат­ри­ции: было реше­но, что все зако­но­да­те­ли будут пат­ри­ции, но что рань­ше, чем свод зако­нов будет обна­ро­до­ван и вой­дет в силу, он будет все­на­род­но выстав­лен и под­верг­нут пред­ва­ри­тель­но­му одоб­ре­нию всех клас­сов.

Здесь не место раз­би­рать собра­ние зако­нов децем­ви­ров; важ­но толь­ко ука­зать теперь же, что труд зако­но­да­те­лей, выстав­лен­ный пред­ва­ри­тель­но на фору­ме, сво­бод­но обсуж­дал­ся все­ми граж­да­на­ми и был затем при­нят цен­ту­ри­аль­ны­ми коми­ци­я­ми, т. е. тем собра­ни­ем, в кото­ром были сли­ты вме­сте оба сосло­вия. В этом было вели­кое ново­введе­ние, и закон, при­ня­тый все­ми клас­са­ми, при­ме­нял­ся с тех пор оди­на­ко­во ко всем. В том, что сохра­ни­лось у нас от это­го кодек­са, нель­зя най­ти ни одно­го сло­ва, кото­рое бы ука­зы­ва­ло на нера­вен­ство меж­ду пат­ри­ци­я­ми и пле­бе­я­ми, будь то в пра­ве соб­ст­вен­но­сти или в дого­во­рах, или в обя­за­тель­ствах, или в судо­про­из­вод­стве.

Начи­ная с это­го вре­ме­ни, пле­бей являл­ся перед тем же самым суди­ли­щем, что и пат­ри­ций, вел в суде дела так же, как и он, был судим по тем же самым зако­нам. Не мог­ло быть пере­во­рота более ради­каль­но­го: повсе­днев­ные при­выч­ки, нра­вы, чув­ства чело­ве­ка к чело­ве­ку, поня­тие о лич­ном досто­ин­стве, прин­цип пра­ва, — все изме­ни­лось в Риме.

Так как надо было соста­вить еще неко­то­рые зако­ны, то избра­ли новых децем­ви­ров, и сре­ди них было три с.347 пле­бея. И вот после того как было про­воз­гла­ше­но столь энер­гич­но, что пра­во писать зако­ны при­над­ле­жит толь­ко пат­ри­ци­ям, про­гресс идей совер­шил­ся так быст­ро, что все­го через год пле­беи были допу­ще­ны в чис­ло зако­но­да­те­лей.

В нра­вах ска­зы­ва­лось стрем­ле­ние к равен­ству. Обще­ство сто­я­ло на наклон­ной плос­ко­сти и не мог­ло уже оста­но­вить­ся. Яви­лась необ­хо­ди­мость издать закон, запре­щаю­щий брач­ные сою­зы меж­ду дву­мя сосло­ви­я­ми; это было вер­ное дока­за­тель­ство того, что рели­гия и нра­вы не в силах были вос­пре­пят­ст­во­вать подоб­ным сою­зам. Но едва успе­ли выра­ботать этот закон, как его при­шлось отме­нить в виду все­об­ще­го неодоб­ре­ния. Неко­то­рые пат­ри­ции упор­ст­во­ва­ли в сво­их ссыл­ках на рели­гию: «Наша кровь осквер­нит­ся, наслед­ст­вен­ный культ каж­дой семьи будет запят­нан; никто не будет знать более, от какой кро­ви он родил­ся и какие жерт­во­при­но­ше­ния дол­жен он совер­шать; это будет нис­про­вер­же­ни­ем всех уста­нов­ле­ний боже­ст­вен­ных и чело­ве­че­ских». Пле­беи совер­шен­но не пони­ма­ли этих дово­дов; они каза­лись им мелоч­ны­ми и не име­ю­щи­ми зна­че­ния. Рас­суж­дать о дог­ма­тах веры с людь­ми, у кото­рых нет рели­гии, — напрас­ный труд. К тому же три­бу­ны воз­ра­жа­ли весь­ма спра­вед­ли­во: «Если прав­да, что ваша рели­гия гово­рит так пове­ли­тель­но, то зачем вам этот закон? Он вам ни к чему не нужен; уни­чтожь­те его, и вы буде­те так же сво­бод­ны, как и рань­ше, не всту­пать в сою­зы с пле­бей­ски­ми семья­ми». Закон был уни­что­жен. И сра­зу бра­ки меж­ду дву­мя сосло­ви­я­ми ста­ли весь­ма часты.

Сою­зов с бога­ты­ми пле­бе­я­ми иска­ли; назо­вем хотя бы толь­ко Лици­ни­ев, кото­рые всту­пи­ли в род­ст­вен­ный союз с тре­мя пат­ри­ци­ан­ски­ми рода­ми, с Фаби­я­ми, Кор­не­ли­я­ми и Ман­ли­я­ми. Тогда ста­ло оче­вид­ным, что закон был одно вре­мя един­ст­вен­ной пре­гра­дой, разде­ля­ю­щей два сосло­вия. С это­го вре­ме­ни кровь пат­ри­ци­ев и кровь пле­бе­ев сме­ши­ва­ет­ся.

Как толь­ко было заво­е­ва­но равен­ство в част­ной жиз­ни, с.348 самое труд­ное было уже сде­ла­но, и каза­лось вполне есте­ствен­ным, что долж­но суще­ст­во­вать равен­ство и в жиз­ни поли­ти­че­ской. Пле­беи спро­си­ли себя, поче­му же им нет досту­па к кон­суль­ской долж­но­сти, и они не нашли ника­ко­го осно­ва­ния быть навсе­гда устра­нен­ны­ми от кон­суль­ства.

Одна­ко, для подоб­но­го устра­не­ния суще­ст­во­ва­ло доволь­но серь­ез­ное осно­ва­ние. Кон­суль­ство было не толь­ко управ­ле­ни­ем, оно было в то же вре­мя и жре­че­ст­вом. Для того, чтобы стать кон­су­лом, недо­ста­точ­но было пред­ста­вить руча­тель­ство в сво­их спо­соб­но­стях, муже­стве, чест­но­сти, нуж­но было глав­ным обра­зом быть спо­соб­ным совер­шать обряды обще­ст­вен­но­го куль­та. Необ­хо­ди­мо было, чтобы риту­ал тща­тель­но наблюдал­ся и боги были удо­вле­тво­ре­ны. Пат­ри­ции же толь­ко в себе име­ли свя­щен­ные свой­ства, давав­шие им воз­мож­ность и пра­во про­из­но­сить молит­вы и при­зы­вать покро­ви­тель­ство боже­ства на граж­дан­скую общи­ну. Пле­бей не имел ниче­го обще­го с куль­том, поэто­му рели­гия про­ти­ви­лась тому, чтобы он был кон­су­лом, ne­fas ple­bei­um con­su­lem fie­ri.

Мож­но пред­ста­вить себе удив­ле­ние и него­до­ва­ние пат­ри­ци­ев, когда пле­беи впер­вые выра­зи­ли при­тя­за­ния на кон­суль­скую долж­ность. Каза­лось, что самой рели­гии угро­жа­ет опас­ность. Употреб­ле­но было мно­го уси­лий, чтобы объ­яс­нить это пле­бе­ям; им гово­ри­ли, какое важ­ное зна­че­ние име­ет рели­гия в граж­дан­ской общине, что она осно­ва­ла город, что она руко­во­ди­ла все­ми обще­ст­вен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми, управ­ля­ла сове­ща­тель­ны­ми собра­ни­я­ми, дава­ла рес­пуб­ли­ке ее маги­ст­ра­тов; к это­му добав­ля­ли, что рели­гия эта соглас­но древ­не­му пра­ви­лу (mo­re majo­rum) была родо­вым наследи­ем пат­ри­ци­ев, что толь­ко они одни мог­ли знать и испол­нять ее обряды и, нако­нец, что боги не при­ни­ма­ют жерт­во­при­но­ше­ний от пле­бе­ев. Пред­ло­жить избрать кон­су­лов из среды пле­бе­ев, это рав­но­силь­но жела­нию уни­что­жить рели­гию граж­дан­ской общи­ны; с этих пор культ был бы осквер­нен, и граж­дан­ская общи­на не мог­ла бы оста­вать­ся более в мире со сво­и­ми бога­ми.

Пат­ри­ции употре­би­ли всю свою силу и всю свою лов­кость, с.349 чтобы отстра­нить пле­бе­ев от этих долж­но­стей. Они защи­ща­ли в этом слу­чае одно­вре­мен­но и свою рели­гию и свою власть. Как толь­ко они увиде­ли, что долж­ность кон­су­лов под­вер­га­ет­ся опас­но­сти стать доступ­ной пле­бе­ям, они отде­ли­ли от нее ту рели­ги­оз­ную обя­зан­ность, кото­рая явля­лась наи­бо­лее важ­ной из всех и состо­я­ла в совер­ше­нии обряда очи­ще­ния (lustra­tio) граж­дан; таким обра­зом была уста­нов­ле­на долж­ность цен­зо­ров. В ту мину­ту, когда им каза­лось слиш­ком труд­ным про­ти­во­сто­ять домо­га­тель­ствам пле­бе­ев, они заме­ни­ли кон­су­лов воен­ны­ми три­бу­на­ми. Впро­чем, пле­беи выка­за­ли очень боль­шое тер­пе­ние: они ожи­да­ли семь­де­сят пять лет, пока испол­ни­лось их жела­ние. Оче­вид­но, они с мень­шим жаром доби­ва­лись этих выс­ших государ­ст­вен­ных долж­но­стей, чем неко­гда заво­е­ва­ния три­бу­на­та и собра­ния зако­нов.

Но если пле­беи в сво­ей мас­се и были доволь­но рав­но­душ­ны к таким вопро­сам, то суще­ст­во­ва­ла пле­бей­ская ари­сто­кра­тия, обла­дав­шая зна­чи­тель­ным често­лю­би­ем. Вот леген­да, отно­ся­ща­я­ся к этой эпо­хе: «Фабий Амбуст, один из наи­бо­лее ува­жае­мых пат­ри­ци­ев, выдал замуж двух сво­их доче­рей, одну за пат­ри­ция, кото­рый полу­чил долж­ность воен­но­го три­бу­на, дру­гую — за Лици­ния Сто­ло­на, чело­ве­ка очень извест­но­го, но пле­бея. Эта послед­няя нахо­ди­лась одна­жды в гостях у сест­ры, когда лик­то­ры, про­во­жая воен­но­го три­бу­на домой, посту­ча­ли в две­ри сво­и­ми связ­ка­ми. Так как она не зна­ла это­го обык­но­ве­ния, то и испу­га­лась. Насмеш­ки и иро­ни­че­ские вопро­сы сест­ры пока­за­ли ей, насколь­ко ее уни­зил брак с пле­бе­ем, поме­стив ее в дом, куда не будет нико­гда досту­па ни высо­ким зва­ни­ям, ни поче­стям. Отец уга­дал ее огор­че­ние и уте­шил ее, обе­щав, что настанет день, когда она и в сво­ем соб­ст­вен­ном доме увидит то же, что виде­ла в доме сест­ры. Он сго­во­рил­ся со сво­им зятем, и оба нача­ли работать над при­веде­ни­ем в испол­не­ние это­го пла­на». Леген­да эта, сре­ди ребя­че­ских и неправ­до­по­доб­ных подроб­но­стей, сооб­ща­ет нам, по край­ней мере, две вещи: пер­вая, что пле­бей­ская с.350 ари­сто­кра­тия, живя вме­сте с пат­ри­ци­я­ми, про­ник­лась вслед­ст­вие это­го их често­лю­би­ем и стре­ми­лась к тем поче­стям, кото­ры­ми и они поль­зо­ва­лись; вто­рая, что были пат­ри­ции, кото­рые поощ­ря­ли и воз­буж­да­ли често­лю­бие этой новой ари­сто­кра­тии, соеди­нен­ной с ними самы­ми тес­ны­ми уза­ми.

По-види­мо­му, Лици­ний и соеди­нив­ший­ся с ними Секс­тий не рас­счи­ты­ва­ли, что пле­беи ста­нут доби­вать­ся для них уси­лен­но кон­суль­ско­го зва­ния, пото­му что они сочли нуж­ным пред­ло­жить одно­вре­мен­но три зако­на. И тому зако­ну, кото­рый тре­бо­вал, чтобы один из кон­су­лов изби­рал­ся обя­за­тель­но из среды пле­бе­ев, они пред­по­сла­ли два дру­гих; в пер­вом из них умень­ша­лись дол­ги, во вто­ром — наро­ду разда­ва­лись зем­ли. Оче­вид­но, два пер­вых зако­на долж­ны были рас­по­ло­жить пле­бе­ев и побудить их под­дер­жать рев­ност­но и тре­тий. Но пле­беи ока­за­лись как раз очень про­ни­ца­тель­ны: они при­ня­ли в пред­ло­же­ни­ях Лици­ния то, что было полез­но для них, т. е. умень­ше­ние дол­гов и разда­чу земель, и оста­ви­ли в сто­роне про­ект о кон­суль­стве. Но Лици­ний воз­ра­зил, что все три зако­на были нераздель­ны, и пото­му нуж­но было или все вме­сте при­нять, или же все их отверг­нуть. Рим­ская кон­сти­ту­ция раз­ре­ша­ла подоб­ный при­ем. Лег­ко понять, что пле­беи пред­по­чли все при­нять, чем все поте­рять.

Но при­ня­тие зако­нов пле­бе­я­ми было еще недо­ста­точ­но; в ту эпо­ху тре­бо­ва­лось еще, чтобы сенат созвал боль­шие коми­ции и затем чтобы он утвер­дил их поста­нов­ле­ние. В тече­ние деся­ти лет сенат в этом отка­зы­вал. В кон­це кон­цов про­изо­шло собы­тие, кото­рое Тит Ливий остав­ля­ет слиш­ком в тени; кажет­ся, что пле­беи взя­лись за ору­жие, и граж­дан­ская вой­на обаг­ри­ла кро­вью ули­цы Рима. Побеж­ден­ные пат­ри­ции изда­ли сенат­ское поста­нов­ле­ние, зара­нее одоб­ряв­шее все декре­ты, кото­рые народ издаст в этом году. После это­го ничто уже не меша­ло три­бу­нам про­ве­сти свои три зако­на и, начи­ная с это­го вре­ме­ни, одно­го из двух кон­су­лов изби­ра­ли еже­год­но пле­беи, а затем они не замед­ли­ли достиг­нуть и дру­гих государ­ст­вен­ных с.351 долж­но­стей. Пле­бей стал носить пур­пур­ную одеж­ду, ему пред­ше­ст­во­ва­ли лик­то­ры со связ­ка­ми; он отправ­лял пра­во­судие, был сена­то­ром, управ­лял граж­дан­ской общи­ной, коман­до­вал леги­о­на­ми.

Оста­ва­лись толь­ко жре­че­ские долж­но­сти; их, по-види­мо­му, уже нель­зя было отнять у пат­ри­ци­ев, пото­му что нена­ру­ши­мым дог­ма­том древ­ней рели­гии было то, что пра­во про­из­но­сить молит­вы и при­ка­сать­ся к свя­щен­ным пред­ме­там пере­да­ва­лось толь­ко с кро­вью. Зна­ние обрядов, как и боги, было наслед­ст­вен­но. Подоб­но тому, как домаш­ний культ был родо­вым наследи­ем, в кото­ром не мог при­ни­мать уча­стие никто посто­рон­ний, так же и государ­ст­вен­ный культ при­над­ле­жал тем семьям, кото­рые обра­зо­ва­ли из себя пер­во­на­чаль­ную граж­дан­скую общи­ну. В пер­вые века Рима нико­му, конеч­но, и в голо­ву не мог­ло прий­ти, буд­то пле­бей мог быть вер­хов­ным жре­цом.

Но поня­тия изме­ни­лись. Пле­беи, устра­нив из рели­гии пра­ви­ло ее наслед­ст­вен­но­сти, ста­ли поль­зо­вать­ся рели­ги­ей в сво­их инте­ре­сах. Они созда­ли себе домаш­них ларов, алта­ри на пере­крест­ках, оча­ги триб. Пат­ри­ции отно­си­лись сна­ча­ла толь­ко лишь с пре­зре­ни­ем к это­му подо­бию рели­гии. Но с тече­ни­ем вре­ме­ни дело при­ня­ло серь­ез­ный обо­рот, и пле­беи при­шли к тому убеж­де­нию, что даже с точ­ки зре­ния куль­та и по отно­ше­нию к богам — они рав­ны пат­ри­ци­ям.

Два прин­ци­па ста­ли лицом к лицу. Пат­ри­ции упор­но под­дер­жи­ва­ли тот взгляд, что сан жре­ца и пра­во покло­нять­ся боже­ству — наслед­ст­вен­ны. Пле­беи же стре­ми­лись осво­бо­дить рели­гию и жре­че­ство от это­го древ­не­го зако­на наслед­ст­вен­но­сти; они утвер­жда­ли, что каж­дый чело­век пра­во­спо­со­бен про­из­но­сить молит­вы; раз толь­ко он граж­да­нин, он име­ет пра­во совер­шать и обряды куль­та граж­дан­ской общи­ны; отсюда они при­хо­ди­ли к тому выво­ду, что пле­бей может точ­но так­же быть жре­цом.

Если бы жре­че­ство было вполне отде­ле­но от управ­ле­ния и от поли­ти­ки, то воз­мож­но, что пле­беи не стре­ми­лись бы к с.352 нему так страст­но и с таким жаром, но и жре­че­ство, и управ­ле­ние, и поли­ти­ка — все это было сли­то вме­сте: жрец был маги­ст­ра­том, пон­ти­фекс был судьей, авгур мог рас­пу­стить народ­ное собра­ние. Пле­беи ско­ро поня­ли, что без жре­че­ства у них не было ни истин­но­го граж­дан­ско­го, ни поли­ти­че­ско­го равен­ства. И они поэто­му потре­бо­ва­ли разде­ле­ния жре­че­ства меж­ду дву­мя клас­са­ми так же, как они тре­бо­ва­ли рань­ше разде­ле­ния кон­суль­ства.

Пле­бе­ям труд­но было выста­вить в виде воз­ра­же­ния их рели­ги­оз­ную непра­во­спо­соб­ность, пото­му что вот уже шесть­де­сят лет, как они в каче­стве кон­су­лов совер­ша­ли жерт­во­при­но­ше­ния, как цен­зо­ры — обряд очи­ще­ния граж­дан, как победи­те­ли вра­гов — свя­щен­ные обряды три­ум­фа, пле­беи уже овла­де­ли через маги­ст­ра­ту­ру частью жре­че­ства, и труд­но было убе­речь от них осталь­ное. Вера в прин­цип рели­ги­оз­ной наслед­ст­вен­но­сти была поко­леб­ле­на и в среде самих пат­ри­ци­ев. Тщет­но неко­то­рые из них ссы­ла­лись на древ­ние пра­ви­ла и гово­ри­ли: «Культ будет иска­жен и осквер­нен недо­стой­ны­ми рука­ми. Вы пося­га­е­те на самих богов; бере­ги­тесь, чтобы их гнев не обру­шил­ся на наш город». Но эти аргу­мен­ты ока­зы­ва­ли, по-види­мо­му, мало вли­я­ния на пле­бе­ев, да и на боль­шин­ство пат­ри­ци­ев они не про­из­во­ди­ли впе­чат­ле­ния. Новые нра­вы дали победу пле­бей­ским прин­ци­пам, и вслед­ст­вие это­го было реше­но, что отныне поло­ви­на жре­цов и авгу­ров будет изби­рать­ся из среды пле­бе­ев.

Это была послед­няя победа низ­ше­го сосло­вия; ему нече­го было боль­ше доби­вать­ся. Пат­ри­ции поте­ря­ли все, даже свою выс­шую рели­ги­оз­ную власть. Ничто не отли­ча­ло их боль­ше от пле­бе­ев; пат­ри­ци­ат был теперь толь­ко одним име­нем, вос­по­ми­на­ни­ем. Древ­ние прин­ци­пы, на кото­рых была осно­ва­на рим­ская граж­дан­ская общи­на, как и все древ­ние граж­дан­ские общи­ны, исчез­ли. От древ­ней наслед­ст­вен­ной рели­гии, кото­рая так дол­го управ­ля­ла людь­ми и созда­ла сослов­ные раз­ли­чия меж­ду ними, оста­лись толь­ко внеш­ние фор­мы. В тече­ние четы­рех сто­ле­тий боро­лись про­тив нее пле­беи и под вла­стью царей, и во вре­мя рес­пуб­ли­ки, и они победи­ли.