Гражданская община древнего мира.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Перевороты.

Не сле­ду­ет думать, чтобы Спар­та, про­су­ще­ст­во­вав десять веков, не пере­жи­ла ни одно­го пере­во­рота. Фукидид, наобо­рот, гово­рит нам, что «она стра­да­ла от раздо­ров с.396 боль­ше, чем какая-нибудь дру­гая гре­че­ская граж­дан­ская общи­на». Прав­да, исто­рия этих внут­рен­них рас­прей нам мало извест­на, но это пото­му, что пра­ви­тель­ство Спар­ты дер­жа­лось того обык­но­ве­ния и пра­ви­ла, чтобы окру­жать себя глу­бо­чай­шей тай­ной. Боль­шая часть вол­но­вав­ших ее смут были скры­ты и забы­лись, но мы все-таки зна­ем доста­точ­но и име­ем воз­мож­ность ска­зать, что если исто­рия Спар­ты и отли­ча­лась во мно­гом от исто­рии дру­гих горо­дов, то она, тем не менее, пере­жи­ла тот же ряд пере­во­ротов.

Дорий­цы были уже сло­жив­шим­ся наро­дом, когда они вторг­лись в Пело­по­нес. Какие при­чи­ны заста­ви­ли их уйти со сво­ей роди­ны? Было ли то наше­ст­вие чуж­до­го наро­да или внут­рен­няя рево­лю­ция? Мы это­го не зна­ем. Пред­став­ля­ет­ся досто­вер­ным одно лишь, что в этот пери­од жиз­ни дорий­ско­го наро­да родо­вой строй уже исчез. Мы не видим у него более древ­ней семей­ной орга­ни­за­ции, мы не встре­ча­ем ни сле­дов пат­ри­ар­халь­но­го быта, ни остат­ков рели­ги­оз­ной зна­ти, бла­го­род­ных, ни наслед­ст­вен­ной кли­ен­те­лы. Мы видим толь­ко вои­нов, совер­шен­но рав­ных меж­ду собою, под вла­стью царя. Таким обра­зом, вполне веро­ят­но, что пер­вый соци­аль­ный пере­во­рот уже совер­шил­ся или в Дориде, или на пути, при­вед­шем этот народ в Спар­ту. Если мы срав­ним дорий­ское обще­ство девя­то­го века с обще­ст­вом ионий­ским той же эпо­хи, то увидим, что пер­вое сто­ит зна­чи­тель­но впе­ре­ди вто­ро­го в ряду совер­шив­ших­ся пере­мен. Ионий­ское пле­мя всту­пи­ло поз­же на путь пере­во­ротов, но оно про­шло его гораздо быст­рее.

Если у дорий­цев ко вре­ме­ни их при­бы­тия в Спар­ту уже не суще­ст­во­ва­ло родо­во­го строя, то все же они еще не мог­ли отре­шить­ся от него вполне, и у них сохра­ни­лись неко­то­рые учреж­де­ния это­го строя, напр., нераздель­ность и неот­чуж­дае­мость родо­во­го иму­ще­ства. Эти учреж­де­ния не замед­ли­ли создать в спар­тан­ском обще­стве ари­сто­кра­тию.

Все пре­да­ния гово­рят нам, что в ту эпо­ху, когда появил­ся Ликург, в среде спар­тан­цев было два клас­са, и эти два клас­са боро­лись меж­ду собою. Цар­ская власть с.397 есте­ствен­но стре­ми­лась взять сто­ро­ну низ­ших клас­сов. Ликург, кото­рый не был царем, «стал во гла­ве луч­ших», при­нудил царя про­из­не­сти клят­ву, умень­шав­шую его власть, уста­но­вил оли­гар­хи­че­ский сенат и сде­лал, нако­нец, то, что, по выра­же­нию Ари­сто­те­ля, тира­ния была заме­не­на ари­сто­кра­ти­ей.

Крас­но­ре­чи­вые рас­суж­де­ния неко­то­рых древ­них и мно­гих новей­ших писа­те­лей о муд­ро­сти спар­тан­ских учреж­де­ний, о неиз­мен­ном сча­стье, кото­рым поль­зо­ва­лись граж­дане под их сенью, о равен­стве, об общин­ной жиз­ни — все это не долж­но вво­дить нас в заблуж­де­ние. Из всех горо­дов, суще­ст­во­вав­ших на зем­ле, Спар­та была, быть может, един­ст­вен­ным, где ари­сто­кра­тия цар­ст­во­ва­ла самым суро­вым обра­зом и где менее все­го зна­ли равен­ство. Нече­го гово­рить о рав­ном разде­ле земель; если подоб­ное равен­ство и было когда-либо уста­нов­ле­но, то вполне досто­вер­но, что оно не удер­жа­лось, пото­му что, во вре­ме­на Ари­сто­те­ля, «одни вла­де­ли боль­ши­ми поме­стья­ми, а у дру­гих не было ниче­го или почти что ниче­го; во всей Лако­нии едва насчи­ты­ва­лась тыся­ча соб­ст­вен­ни­ков».

Оста­вим в сто­роне ило­тов и лакон­цев и будем рас­смат­ри­вать толь­ко спар­тан­ское обще­ство: мы видим тут целую иерар­хию клас­сов, поме­щен­ных друг над дру­гом. Тут, во-пер­вых, нео­да­мо­ды, по-види­мо­му, древ­ние осво­бож­ден­ные рабы; затем эпев­нак­ты, кото­рые при­ни­ма­лись в вой­ско для попол­не­ния убы­ли, про­из­веден­ной вой­ною сре­ди спар­тан­цев; несколь­ко выше их сто­я­ли мота­ки, кото­рые похо­ди­ли в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни на домаш­них кли­ен­тов, жили в доме гос­по­ди­на, сопро­вож­да­ли его всюду, разде­ля­ли его заня­тия, труды, празд­не­ства и сра­жа­лись рядом с ним. Затем сле­до­вал класс неза­кон­но­рож­ден­ных, νό­θοι, кото­рые про­ис­хо­ди­ли от насто­я­щих спар­тан­цев, но рели­ги­ей и зако­ном были уда­ле­ны от них; затем еще один класс, кото­рый назы­вал­ся клас­сом низ­ших, ὑπο­μείονες; быть может, это были млад­шие и лишен­ные наслед­ства чле­ны семей. Нако­нец, выше всех их под­ни­мал­ся класс с.398 ари­сто­кра­ти­че­ский; он состо­ял из людей, назы­вав­ших­ся «рав­ны­ми», ὅμοιοι. Эти люди были, дей­ст­ви­тель­но, рав­ны меж­ду собою, но они сто­я­ли зна­чи­тель­но выше всех про­чих. Нам неиз­вест­но чис­ло чле­нов это­го клас­са; мы зна­ем толь­ко, что оно было очень огра­ни­чен­но. Одна­жды один из их про­тив­ни­ков сосчи­тал их на обще­ст­вен­ной пло­ща­ди и нашел толь­ко шесть­де­сят чело­век сре­ди тол­пы в четы­ре тыся­чи. Эти «рав­ные» одни толь­ко при­ни­ма­ли уча­стие в управ­ле­нии граж­дан­ской общи­ной. «Быть вне это­го клас­са, — гово­рит Ксе­но­фонт, — это зна­чит быть вне поли­ти­че­ско­го тела». Демо­сфен гово­рит, что чело­век, вхо­дя­щий в состав клас­са «рав­ных», в силу одно­го это­го ста­но­вит­ся «одним из хозя­ев управ­ле­ния». «Их назы­ва­ют “рав­ны­ми”, — гово­рит он, — пото­му что равен­ство долж­но царить меж­ду чина­ми оли­гар­хии».

Эти «рав­ные» одни поль­зо­ва­лись пол­ны­ми пра­ва­ми граж­дан; они одни состав­ля­ли в Спар­те то, что назы­ва­лось наро­дом, т. е. поли­ти­че­ское тело. Из это­го клас­са назна­ча­лось по выбо­ру два­дцать восемь сена­то­ров. Вой­ти в сенат назы­ва­лось на офи­ци­аль­ном язы­ке Спар­ты полу­чить награ­ду за доб­ро­де­тель. Мы не зна­ем, како­го рода заслу­ги, про­ис­хож­де­ние, богат­ство тре­бо­ва­лись для того, чтобы соста­вить эту доб­ро­де­тель. Вполне оче­вид­но, что одно­го про­ис­хож­де­ния было недо­ста­точ­но, пото­му что дела­лось нечто вро­де подо­бия выбо­ров; мож­но думать, что богат­ство име­ло очень боль­шое зна­че­ние в горо­де, «кото­рый в выс­шей сте­пе­ни любил день­ги и где все было доз­во­ле­но бога­тым».

Как бы там ни было, но эти пожиз­нен­ные несме­ня­е­мые сена­то­ры поль­зо­ва­лись очень боль­шою вла­стью; неда­ром Демо­сфен гово­рит, что в тот день, когда чело­век вхо­дит в сенат, он ста­но­вит­ся вла­ды­кою тол­пы. Сенат этот, в кото­ром цари явля­лись лишь про­сты­ми его чле­на­ми, управ­лял государ­ст­вом теми обыч­ны­ми спо­со­ба­ми и сред­ства­ми, каки­ми все­гда управ­ля­ло ари­сто­кра­ти­че­ское сосло­вие: еже­год­но изби­ра­лись маги­ст­ра­ты; выбор их зави­сел кос­вен­но от ари­сто­кра­тии; они управ­ля­ли наро­дом от ее име­ни и с.399 с неогра­ни­чен­ною вла­стью. Мы видим, что Спар­та име­ла рес­пуб­ли­кан­ский образ прав­ле­ния, у нее были все внеш­ние при­зна­ки демо­кра­тии: цари-жре­цы, еже­год­но изби­рае­мые маги­ст­ра­ты, сенат, обсуж­даю­щий дела, и народ­ное собра­ние. Но весь этот народ состо­ял все­го лишь из двух­сот или трех­сот чело­век.

Тако­во было со вре­ме­ни Ликур­га, а осо­бен­но со вре­ме­ни учреж­де­ния долж­но­сти эфо­ров прав­ле­ние в Спар­те. Ари­сто­кра­тия, состо­я­щая из несколь­ких бога­чей, дави­ла желез­ным ярмом ило­тов, лакон­цев и даже боль­шую часть спар­тан­цев. С помо­щью сво­ей лов­ко­сти, энер­гии, не стес­ня­ясь в сред­ствах, мало заботясь о пра­ви­лах мора­ли, она суме­ла сохра­нить свою власть в тече­ние пяти веков; но она воз­буди­ла страш­ную нена­висть к себе, и ей при­шлось подав­лять боль­шое коли­че­ство вос­ста­ний.

Нам нече­го гово­рить здесь о заго­во­ре ило­тов. Хотя дале­ко не все заго­во­ры спар­тан­цев нам извест­ны, пра­ви­тель­ство дей­ст­во­ва­ло слиш­ком лов­ко, и, подав­ляя воз­му­ще­ния, оно ста­ра­лось заглу­шить даже самые вос­по­ми­на­ния о них; но, тем не менее, неко­то­рых заго­во­ров исто­рия забыть не мог­ла. Извест­но, что коло­ны, осно­вав­шие Тарент, были спар­тан­ца­ми, желав­ши­ми нис­про­верг­нуть пра­ви­тель­ство. Нескром­ность поэта Тир­тея откры­ла Гре­ции, что во вре­мя мес­сен­ских войн обра­зо­ва­лась тай­ная пар­тия, желав­шая добить­ся разде­ла земель.

Спар­ту спа­са­ла толь­ко та край­няя раз­роз­нен­ность, кото­рую она суме­ла вне­сти в отно­ше­ния низ­ших клас­сов меж­ду собою: илоты враж­до­ва­ли с лакон­ца­ми, мота­ки пре­зи­ра­ли нео­да­мо­дов, ника­кой союз не был воз­мо­жен меж­ду ними, и ари­сто­кра­тия, бла­го­да­ря сво­е­му воен­но­му вос­пи­та­нию и тес­ной свя­зи меж­ду сво­и­ми чле­на­ми, была все­гда доста­точ­но силь­на, чтобы сопро­тив­лять­ся каж­до­му из этих враж­деб­ных клас­сов.

Цари пыта­лись сде­лать то, чего не мог осу­ще­ст­вить ни один из клас­сов; и все стре­мив­ши­е­ся вый­ти из зави­си­мо­го поло­же­ния, в кото­ром их дер­жа­ла ари­сто­кра­тия, с.400 иска­ли под­держ­ки себе у низ­ших клас­сов. Во вре­мя пер­сид­ской вой­ны Пав­за­ний заду­мал уси­лить цар­скую власть и одно­вре­мен­но с тем под­нять низ­ший класс, нис­про­верг­нув оли­гар­хию. Спар­тан­цы умерт­ви­ли его, обви­нив в том, что он буд­то бы завел сно­ше­ния с пер­сид­ским царем; но истин­ным его пре­ступ­ле­ни­ем, быть может, было жела­ние осво­бо­дить ило­тов.

Мож­но сосчи­тать, как вели­ко в исто­рии коли­че­ство царей, изгнан­ных эфо­ра­ми, и не труд­но дога­дать­ся о при­чи­нах таких при­го­во­ров. Ари­сто­тель пря­мо гово­рит: «Спар­тан­ские цари, чтобы иметь воз­мож­ность сопро­тив­лять­ся сена­ту и эфо­рам, дела­лись дема­го­га­ми».

В 397 году заго­вор едва не уни­что­жил прав­ле­ние оли­гар­хии. Некто Кина­дон, не при­над­ле­жав­ший к клас­су «рав­ных», явил­ся гла­вою это­го заго­во­ра. Когда он желал при­влечь кого-нибудь в свою пар­тию, то вел его на обще­ст­вен­ную пло­щадь и застав­лял пере­счи­ты­вать всех граж­дан, счи­тая в этом чис­ле царей, эфо­ров, сена­то­ров. Их было всех око­ло семи­де­ся­ти. Тогда Кина­дон гово­рил сво­е­му спут­ни­ку: «Эти люди наши вра­ги, все же дру­гие, все те, кто напол­ня­ет эту пло­щадь, свы­ше четы­рех тысяч чело­век — все это наши союз­ни­ки». И затем добав­лял: «Если ты встре­тишь вне горо­да спар­тан­ца, смот­ри на него, как на вра­га и гос­по­ди­на, все же осталь­ные люди — наши дру­зья». Илоты, лакон­цы, нео­да­мо­ды, ὑπο­μείονες, — все они были на этот раз союз­ни­ка­ми меж­ду собою и сообщ­ни­ка­ми Кина­до­на: «Пото­му что все, — гово­рит исто­рик, — чув­ст­во­ва­ли такую нена­висть к сво­им гос­по­дам, что сре­ди них не было ни одно­го, кото­рый не при­знал­ся бы, что готов про­гло­тить их с удо­воль­ст­ви­ем живьем». Но спар­тан­ское пра­ви­тель­ство заме­ча­тель­но было устро­е­но; для него не суще­ст­во­ва­ло тайн. Эфо­ры объ­яви­ли, что внут­рен­но­сти жерт­вен­ных живот­ных откры­ли им заго­вор; заго­вор­щи­ков схва­ти­ли и всех умерт­ви­ли тай­но. Оли­гар­хия была спа­се­на еще раз!

Бла­го­да­ря тако­го рода пра­ви­тель­ству, нера­вен­ство посто­ян­но воз­рас­та­ло. Пело­по­нес­ская вой­на и похо­ды в Азию с.401 при­влек­ли поток денег в Спар­ту, но день­ги эти рас­пре­де­ля­лись весь­ма нерав­но­мер­но и обо­га­ща­ли лишь тех, кто был и без того богат. Одно­вре­мен­но с этим мел­кая соб­ст­вен­ность совер­шен­но исче­за­ет. Коли­че­ство земель­ных соб­ст­вен­ни­ков, кото­рое еще во вре­ме­на Ари­сто­те­ля рав­ня­лось тыся­че, сокра­ти­лось через одно сто­ле­тие до сот­ни. В руках несколь­ких вла­дель­цев нахо­ди­лась реши­тель­но вся зем­ля, и это в то вре­мя, когда не суще­ст­во­ва­ло ни про­мыш­лен­но­сти, ни тор­гов­ли, могу­щих дать зара­боток бед­но­му клас­су, и когда, кро­ме того, бога­чи обра­ба­ты­ва­ли все свои огром­ные вла­де­ния при помо­щи раб­ско­го труда. С одной сто­ро­ны, было, таким обра­зом, неболь­шое чис­ло людей, кото­рые обла­да­ли всем, с дру­гой же сто­ро­ны — мас­сы наро­да, не имев­шие реши­тель­но ниче­го. Плу­тарх рису­ет нам в жиз­не­опи­са­ни­ях Аги­са и Клео­ме­на кар­ти­ну спар­тан­ско­го обще­ства; мы видим там безум­ную страсть к богат­ству, кото­рая все себе под­чи­ня­ет; затем сре­ди одних гос­под­ст­ву­ет рос­кошь, изне­жен­ность, стрем­ле­ние уве­ли­чи­вать бес­ко­неч­но свое состо­я­ние, а вне это­го кру­га жал­кая тол­па бед­ня­ков, лишен­ная вся­ких средств к суще­ст­во­ва­нию, без поли­ти­че­ских прав, без малей­ше­го зна­че­ния в граж­дан­ской общине, завист­ли­вая, пол­ная нена­ви­сти, обре­чен­ная всем соци­аль­ным стро­ем на стрем­ле­ние к пере­во­роту.

Когда оли­гар­хия дове­ла, таким обра­зом, порядок вещей до послед­них пре­де­лов воз­мож­но­го, то обя­за­тель­но дол­жен был совер­шить­ся пере­во­рот, и демо­кра­тия, кото­рую так дол­го дер­жа­ли в тис­ках, долж­на была про­рвать пло­ти­ну. Лег­ко пред­ста­вить себе, что, после тако­го дол­го­го гне­та, демо­кра­тия не мог­ла оста­но­вить­ся на одних толь­ко поли­ти­че­ских рефор­мах; она долж­на была при­сту­пить преж­де все­го к рефор­мам соци­аль­ным.

Неболь­шое чис­ло при­род­ных спар­тан­цев (их было не более семи­сот чело­век, вклю­чая сюда все их раз­лич­ные клас­сы) и упа­док нра­вов, как след­ст­вие дол­го­го угне­те­ния, были при­чи­ною того, что пер­вый сиг­нал к пере­ме­нам с.402 был дан не низ­ши­ми клас­са­ми. Он дан был царем. Агис пытал­ся совер­шить этот неиз­беж­ный пере­во­рот закон­ны­ми сред­ства­ми, что еще более уве­ли­чи­ло труд­но­сти его зада­чи. Он пред­ста­вил в сенат, т. е. тому же само­му бога­то­му клас­су, два про­ек­та: закон об уни­что­же­нии дол­гов и затем разде­ле­ние земель. Не надо слиш­ком удив­лять­ся тому, что сенат не отверг этих пред­ло­же­ний; Агис, быть может, при­нял зара­нее свои меры к тому, чтобы его пред­ло­же­ния были при­ня­ты. Но, хотя зако­ны и были при­ня­ты, оста­ва­лось еще при­ве­сти их в испол­не­ние, рефор­мы же тако­го рода настоль­ко труд­но выпол­ни­мы, что наи­бо­лее сме­лые люди тер­пят тут неуда­чи. Оста­нов­лен­ный сопро­тив­ле­ни­ем эфо­ров, Агис при­нуж­ден был сой­ти с это­го легаль­но­го пути; он низ­ло­жил эфо­ров и назна­чил дру­гих сво­ею соб­ст­вен­ною вла­стью; затем он воору­жил сво­их сто­рон­ни­ков и уста­но­вил в тече­ние года гос­под­ство терро­ра. За это вре­мя ему уда­лось про­ве­сти закон о дол­гах и сжечь все дол­го­вые обя­за­тель­ства на обще­ст­вен­ной пло­ща­ди. Но он не успел про­из­ве­сти разде­ла земель. Неиз­вест­но, стал ли Агис коле­бать­ся в этом пунк­те, испу­гав­шись соб­ст­вен­но­го пред­при­я­тия, или же оли­гар­хия рас­про­стра­ня­ла про­тив него лов­ко обви­не­ния, но толь­ко извест­но, что народ во вся­ком слу­чае отсту­пил от него и тем обрек его на гибель. Он был убит эфо­ра­ми, и ари­сто­кра­ти­че­ский образ прав­ле­ния был сно­ва вос­ста­нов­лен.

Клео­мен взял­ся осу­ще­ст­вить про­ект Аги­са, но он стал дей­ст­во­вать более лов­ко и менее стес­нял­ся сред­ства­ми. Клео­мен начал с того, что пере­бил эфо­ров и сме­ло отме­нил эти долж­но­сти, кото­рые были нена­вист­ны и царям, и народ­ной пар­тии, а затем изгнал бога­тых. Вслед за этим государ­ст­вен­ным пере­во­ротом он совер­шил пере­во­рот дру­го­го рода, а имен­но: объ­явил раздел земель и даро­вал пра­ва граж­дан­ства четы­рем тыся­чам лакон­цев. Весь­ма заме­ча­тель­но, что ни Агис, ни Клео­мен не при­зна­ва­ли, что они совер­ша­ют рево­лю­цию, и оба, с.403 ссы­ла­ясь на древ­не­го зако­но­да­те­ля Ликур­га, утвер­жда­ли, что они воз­вра­ща­ют Спар­ту к древним обы­ча­ям. Но государ­ст­вен­ное устрой­ство Клео­ме­на было без­услов­но очень дале­ко от них. Царь был неогра­ни­чен­ным вла­ды­кой, и ника­кая власть не явля­лась ему про­ти­во­ве­сом; он цар­ст­во­вал напо­до­бие тех тира­нов, кото­рые гос­под­ст­во­ва­ли тогда в боль­шин­стве гре­че­ских горо­дов; а спар­тан­ский народ, удо­вле­тво­рив­шись полу­че­ни­ем земель, бес­по­ко­ил­ся, каза­лось, очень мало о сво­их поли­ти­че­ских пра­вах. Но такое поло­же­ние дел про­дол­жа­лось недол­го. Клео­мен хотел рас­про­стра­нить вла­ды­че­ство демо­кра­тии на весь Пело­по­нес, где как раз в это самое вре­мя Арат пытал­ся уста­но­вить гос­под­ство сво­бо­ды и муд­рой ари­сто­кра­тии. Во всех горо­дах народ­ная пар­тия завол­но­ва­лась, и вол­не­ния эти были соеди­не­ны с име­нем Клео­ме­на; всюду народ наде­ял­ся полу­чить, как и в Спар­те, уни­что­же­ние дол­гов и раздел земель. Вот это неожи­дан­ное вос­ста­ние низ­ших клас­сов и заста­ви­ло Ара­та изме­нить все свои пла­ны; он пола­гал, что может рас­счи­ты­вать на Македо­нию. Македон­ский царь Анти­гон Досон про­во­дил в то вре­мя повсюду поли­ти­ку уни­что­же­ния тира­нов и народ­ной пар­тии. Арат при­звал его в Пело­по­нес. Анти­гон и ахей­цы победи­ли Клео­ме­на при Села­зии. Спар­тан­ская демо­кра­тия была побеж­де­на еще раз, и македон­цы вос­ста­но­ви­ли в Спар­те преж­ний государ­ст­вен­ный строй (в 222 г. до Р. Х.).

Но оли­гар­хия уже не мог­ла более дер­жать­ся; нача­лись дол­гие сму­ты: одна­жды три эфо­ра, сто­яв­шие на сто­роне народ­ной пар­тии, уби­ли сво­их двух това­ри­щей; в сле­дую­щем году все эфо­ры при­над­ле­жа­ли к пар­тии оли­гар­хи­че­ской; тогда народ взял­ся за ору­жие и умерт­вил их всех. Оли­гар­хия не хоте­ла иметь царей, народ же обя­за­тель­но хотел их иметь. Царь был избран и на этот раз не из чле­нов цар­ско­го рода, чего нико­гда еще не слу­ча­лось в Спар­те. Этот царь, по име­ни Ликург, был два­жды сверг­нут с пре­сто­ла: в пер­вый раз наро­дом, пото­му что он с.404 отка­зал в разде­ле земель, и во вто­рой раз ари­сто­кра­ти­ей, пото­му что она подо­зре­ва­ла его в жела­нии устро­ить этот раздел. Неиз­вест­но, чем он окон­чил; но после него мы видим тира­на Маха­нида: дока­за­тель­ство того, что народ­ная пар­тия одер­жа­ла верх.

Фило­пе­мен, кото­рый во гла­ве Ахей­ско­го сою­за вел всюду вой­ну с демо­кра­ти­че­ски­ми тира­на­ми, победил и убил Маха­нида. Спар­тан­ская демо­кра­тия избра­ла тот­час же дру­го­го тира­на Набида. Он дал пра­ва граж­дан­ства всем сво­бод­ным жите­лям Спар­ты и воз­вы­сил лакон­цев до зва­ния спар­тан­цев; он пошел еще далее и осво­бо­дил ило­тов. По обык­но­ве­нию всех тира­нов гре­че­ских горо­дов он сде­лал­ся вождем бед­ных про­тив бога­тых; «он изго­нял или умерщ­влял тех, кого богат­ство ста­ви­ло выше дру­гих граж­дан».

Эта новая демо­кра­ти­че­ская Спар­та не лише­на была вели­чия; Набид ввел в Лако­нии порядок, кото­ро­го она уже дав­но не вида­ла; он под­чи­нил Спар­те Мес­се­нию, часть Арка­дии и Элиду и овла­дел Арго­сом. Набид постро­ил флот, что совсем не согла­со­ва­лось с древни­ми тра­ди­ци­я­ми спар­тан­ской ари­сто­кра­тии; при помо­щи это­го флота он утвер­дил свое гос­под­ство на всех ост­ро­вах, окру­жаю­щих Пело­по­нес, и про­стер свое вли­я­ние до само­го Кри­та. Всюду он под­ни­мал демо­кра­тию; овла­дев Арго­сом, он пер­вым делом кон­фис­ко­вал иму­ще­ство бога­тых, уни­что­жил дол­ги и про­из­вел раздел земель. У Поли­бия мы можем видеть, какую нена­висть чув­ст­во­вал ахей­ский союз к это­му демо­кра­ти­че­ско­му тира­ну. Союз скло­нил Фла­ми­ни­на объ­явить ему от име­ни Рима вой­ну. Десять тысяч лакон­цев, не счи­тая наем­ни­ков, взя­лись за ору­жие, чтобы защи­щать Набида. Потер­пев пора­же­ние, он хотел заклю­чить мир, но народ вос­про­ти­вил­ся это­му; настоль­ко дело тира­на было делом всей демо­кра­тии! Победив Набида, Фла­ми­нин лишил его части его преж­ней силы, но оста­вил цар­ст­во­вать в Лако­нии, или пото­му, что слиш­ком уж оче­вид­на была с.405 невоз­мож­ность вос­ста­но­вить там древ­ний образ прав­ле­ния, или же для Рима явля­лось выгод­ным оста­вить неко­то­рых тира­нов как про­ти­во­вес Ахей­ско­му сою­зу. Набид погиб впо­след­ст­вии от руки одно­го это­ля­ни­на, но его смерть не вос­ста­но­ви­ла оли­гар­хию; те пере­ме­ны, кото­рые он ввел в соци­аль­ном строе, удер­жа­лись и после него, и даже самый Рим отка­зал­ся вер­нуть Спар­ту сно­ва в ее преж­нее поло­же­ние.