Простые люди древней Италии.

с.23

Древ­няя Ита­лия была стра­ной гра­мот­ной. Труд­но ска­зать, с како­го вре­ме­ни гра­мот­ность ста­ла досто­я­ни­ем широ­ких сло­ев насе­ле­ния, но уже в поло­вине II в. до н. э. пароль в армии пере­да­вал­ся не уст­но, а пись­мен­но: сол­да­ты, тыся­чи тысяч кре­стьян­ских сыно­вей, уме­ли читать. Прой­дут сто­ле­тия — и малень­кие Пом­пеи под­твер­дят, что искус­ст­вом чте­ния и пись­ма вла­де­ют люди, отнюдь не при­над­ле­жа­щие к бога­тым и знат­ным вер­хам. Те, кто испещ­рил над­пи­ся­ми сте­ны пом­пей­ских зда­ний, всех тайн орфо­гра­фии не постиг­ли: они дела­ют ошиб­ки, про­пус­ка­ют бук­вы. Вели­ка беда! Напи­сать свое имя, наца­ра­пать вре­зав­ше­е­ся в память дву­сти­шие или соб­ст­вен­ный насмеш­ли­вый сти­шок, подраз­нить весе­лой шут­кой при­я­те­ля или послать ему при­вет — все это они могут, на все это у них хва­та­ет уме­ния: они ведь кон­чи­ли началь­ную шко­лу.

У нас есть доста­точ­но сведе­ний для харак­те­ри­сти­ки рим­ской шко­лы, сред­ней и выс­шей: о ней мно­гое рас­ска­за­ли и Квин­ти­ли­ан, и Све­то­ний, и Сене­ка-отец. Пре­вос­ход­ные работы о ней напи­са­ны на Запа­де. Рим­скую шко­лу гра­моты не удо­сто­и­ли вни­ма­ни­ем ни ее совре­мен­ни­ки, ни новей­шие иссле­до­ва­те­ли. А она его заслу­жи­ва­ет уже пото­му, что это была един­ст­вен­ная шко­ла, доступ­ная бед­ным сло­ям насе­ле­ния, един­ст­вен­ная, куда они посы­ла­ли сво­их сыно­вей и доче­рей (в началь­ной шко­ле обу­че­ние сов­мест­ное), чтобы они взо­шли на ту первую сту­пень­ку к муд­ро­сти, кото­рой, по сло­вам ста­рин­ной рус­ской посло­ви­цы, явля­ет­ся азбу­ка.

с.24 Скром­ны­ми и бед­ны­ми были уче­ни­ки началь­ной шко­лы; беден и скро­мен был их учи­тель. Дело его было хло­пот­ли­вым и труд­ным, дохо­да при­но­си­ло мало, а поче­ту — и вовсе ника­ко­го. Он не име­ет пра­ва назы­вать­ся «про­фес­со­ром» — это титул пре­по­да­ва­те­лей сред­ней и выс­шей шко­лы («грам­ма­ти­ков» и «рито­ров») — он все­го-навсе­го «школь­ный настав­ник»; он не сме­ет сидеть в про­стор­ном крес­ле с высо­кой спин­кой (кафед­ра) — оно пред­на­зна­че­но толь­ко для грам­ма­ти­ков и рито­ров; импе­ра­то­ры дару­ют «про­фес­со­рам» боль­шие при­ви­ле­гии — о «школь­ном учи­те­ле» они и не вспо­ми­на­ют. Затруд­не­ний ему, прав­да, не чинят: он не дол­жен ни у кого спра­ши­вать раз­ре­ше­ния открыть шко­лу, нико­му не дол­жен пред­став­лять отче­тов о веде­нии школь­но­го дела; никто не при­сы­ла­ет ему ни ука­зов, ни рас­по­ря­же­ний. Сво­бо­да у него пол­ная — и открыть шко­лу где угод­но, и пре­по­да­вать как хочешь, и уми­рать с голо­ду, если не хва­тит средств и спо­соб­но­стей отве­сти от себя эту, по сло­вам Гези­о­да, «жалост­ней­шую смерть».

На такое невы­год­ное и неза­мет­ное место охот­ни­ков, есте­ствен­но, было мало. Зани­ма­ли его с горя те, кому не уда­лось при­стро­ить­ся в жиз­ни луч­ше. Сред­ней и выс­шей шко­лой веда­ли обыч­но гре­ки; учи­тель гра­моты чаще все­го был сво­им, зем­ля­ком, уро­жен­цем Ита­лии. Изу­ве­чен­ный сол­дат, вынуж­ден­ный до сро­ка оста­вить воен­ную служ­бу, ремес­лен­ник или кре­стья­нин, не спо­соб­ные по болез­ни или по ста­ро­сти к сво­е­му тру­ду, реша­ли открыть началь­ную шко­лу — все-таки какой-то зара­боток.

Буду­щий учи­тель зара­нее дол­жен обес­пе­чить себе кон­тин­гент уча­щих­ся. Он выис­ки­ва­ет место, где мно­го детво­ры школь­но­го воз­рас­та и нет побли­зо­сти шко­лы, с кото­рой при­шлось бы всту­пать в сопер­ни­че­ство; зна­ко­мит­ся с роди­те­ля­ми и ста­ра­ет­ся, конеч­но, осле­пить их блес­ком сво­их зна­ний и сво­его педа­го­ги­че­ско­го уме­ния. Сде­лать это нетруд­но: мно­го­го от него не тре­бу­ют, пусть толь­ко выучит детей читать, писать и счи­тать — хва­тит! И учи­тель пус­ка­ет­ся на поис­ки поме­ще­ния для сво­ей шко­лы.

Так как сред­ства его весь­ма огра­ни­че­ны, то хоро­шей, про­стор­ной и свет­лой ком­на­ты он и не ищет. Его вполне удо­вле­тво­рит какой-нибудь сарай­чик, доща­тый чулан, полу­тем­ная мастер­ская, кото­рую не захо­тел снять ни один ремес­лен­ник, а то и про­сто навес над пусту­ю­щим хле­вом. Ино­гда у него нет денег и на такое поме­ще­ние, и он с.25 устра­и­ва­ет­ся со сво­и­ми уче­ни­ка­ми на откры­том возду­хе, где-нибудь под пор­ти­ком фору­ма, и толь­ко отго­ро­дит гру­бым широ­ким полот­ни­щем сво­их питом­цев от весе­лой и шум­ной улич­ной пест­ро­ты. При­об­ре­тет он еще несколь­ко табу­ре­ток или ска­ме­ек для уче­ни­ков (дети пишут, дер­жа пись­мен­ные при­над­леж­но­сти на коле­нях, — сто­лов не нуж­но) и стул для себя — вот «шко­ла» и обо­рудо­ва­на.

Нам труд­но даже пред­ста­вить, насколь­ко антич­ная шко­ла была бед­на учеб­ны­ми посо­би­я­ми: нет бук­ва­рей, нет про­пи­сей, отсут­ст­ву­ет при­выч­ная для нас боль­шая класс­ная дос­ка; кни­ги, кото­рые к кон­цу I в. н. э. силь­но поде­ше­ве­ют, для бед­ня­ков, чьи дети ходят в началь­ную шко­лу, оста­нут­ся доро­гой вещью. Пер­вое вре­мя и уче­ни­ки, и учи­те­ля обхо­дят­ся без вся­ких посо­бий, учи­тель застав­ля­ет сво­их питом­цев выучи­вать с голо­са назва­ния букв a, b, c — уче­ни­ки друж­ным хором повто­ря­ют за ним эти назва­ния, и так длит­ся из уро­ка в урок, пока все и каж­дый не вытвер­дят алфа­вит от а до z. Толь­ко тогда учи­тель начи­нал пока­зы­вать самые бук­вы, при­учая свя­зы­вать заучен­ные назва­ния с опре­де­лен­ным начер­та­ни­ем. Он при­но­сил в класс боль­шую дощеч­ку, покры­тую тон­ким сло­ем вос­ка, вешал ее на стен­ку и ост­рым желез­ным гри­фе­лем (сти­лем) писал на ней бук­вы, сооб­щая уче­ни­кам: «это a, это b», и класс друж­но вопил за ним: «a, b». Ино­гда в рас­по­ря­же­нии учи­те­ля бывал набор букв, выре­зан­ных из дере­ва или из деше­вой кости; он под­ни­мал одну бук­ву за дру­гой и учил детей азбу­ке с помо­щью это­го подвиж­но­го алфа­ви­та. Школь­ни­ки на этой ста­дии обу­че­ния долж­ны были запа­стись наво­щен­ны­ми дощеч­ка­ми и сти­лем — желез­ной или костя­ной палоч­кой, одним кон­цом кото­рой, ост­рым, писа­ли, дру­гим, тупым, сти­ра­ли напи­сан­ное. Дощеч­ки по виду и оформ­ле­нию совер­шен­но напо­ми­на­ли гри­фель­ные дос­ки, кото­рые еще в нача­ле нынеш­не­го сто­ле­тия были в употреб­ле­нии у всех учив­ших­ся гра­мо­те: неболь­шая дере­вян­ная дощеч­ка в дере­вян­ной же рам­ке, покры­тая сло­ем вос­ка, кото­рый свер­ху обыч­но закра­ши­ва­ли чер­ной крас­кой, чтобы очер­та­ния букв высту­па­ли яснее. Учи­тель под­хо­дил к одно­му, к дру­го­му уче­ни­ку, писал на его дощеч­ке какую-нибудь бук­ву из чис­ла выучен­ных и спра­ши­вал, что это. Худо было отве­тить раз-дру­гой нев­по­пад! Учи­тель скор на рас­пра­ву: схва­тит попе­рек туло­ви­ща и, дер­жа голо­вой вниз, так отшле­па­ет, что не сесть. И еще в его рас­по­ря­же­нии есть и ремень, и с.26 роз­ги, и тон­кая гиб­кая тро­сточ­ка (феру­ла), от кото­рой рукам быва­ет очень боль­но.

Когда азбу­ка была, нако­нец, выуче­на, начи­на­ли твер­дить сло­ги, и как рань­ше назва­ния букв, так сей­час уче­ни­ки вслед за учи­те­лем, кото­рый писал сло­ги на дос­ке, выкри­ки­ва­ли: b, a = ba; b, e = be; b, i = bi и т. д. В это же вре­мя, по-види­мо­му, начи­на­лось и обу­че­ние пись­му. Учи­тель пока­зы­вал уче­ни­ку, как надо дер­жать стиль, брал его руку и выво­дил очер­та­ния бук­вы; уче­ник дол­жен был ее ско­пи­ро­вать. После отдель­ных букв оче­редь дохо­ди­ла до сло­гов, и толь­ко потом при­сту­па­ли к чте­нию и напи­са­нию целых слов. Ино­гда учи­тель заготов­лял таб­лич­ки с бук­ва­ми, вре­зан­ны­ми в дере­во; дети несколь­ко раз обво­ди­ли одну бук­ву сво­им гри­фе­лем, а затем уже ста­ра­лись изо­бра­зить ее на сво­ей наво­щен­ной таб­лич­ке. Изготов­ле­ние таких доще­чек тре­бо­ва­ло, конеч­но, от учи­те­ля затра­ты вре­ме­ни, но они избав­ля­ли его в клас­се от необ­хо­ди­мо­сти метать­ся от одно­го уче­ни­ка к дру­го­му, пока­зы­вая, как выво­дить бук­ву — это­му учил выре­зан­ный ее очерк, и учи­тель полу­чал воз­мож­ность занять­ся дру­гим делом: подо­гнать отстаю­щих, заста­вить како­го-нибудь ленив­ца про­честь напи­сан­ные сло­ги — мало ли работы для учи­те­ля в клас­се!

Когда уче­ни­ки уже в такой сте­пе­ни одоле­ва­ли гра­моту, что справ­ля­лись более или менее снос­но с целы­ми сло­ва­ми — мог­ли и про­честь их, и напи­сать — учи­тель выво­дил на уче­ни­че­ских дощеч­ках какое-нибудь изре­че­ние, и уче­ни­ки долж­ны были, копи­руя, испи­сать им всю свою дощеч­ку. Урок чте­ния теперь состо­ял в том, что на сво­ей, висев­шей на стене таб­лич­ке учи­тель выпи­сы­вал несколь­ко таких же назида­тель­ных изре­че­ний и посло­виц и застав­лял их про­чи­ты­вать. Затем насту­пал черед связ­но­го, отно­си­тель­но длин­но­го тек­ста. Откуда его было взять? Мы гово­ри­ли уже, что ни бук­ва­рей, ни хре­сто­ма­тий не было. В I в. н. э. име­лась бога­тая латин­ская лите­ра­ту­ра, но, во-пер­вых, сам учи­тель по боль­шей части был с ней не очень хоро­шо зна­ком; во-вто­рых, не все в ней годи­лось для дет­ско­го воз­рас­та и пони­ма­ния и, нако­нец, в-третьих, где было в селе или в каком-нибудь захо­луст­ном горо­диш­ке достать то, что подо­шло бы для класс­но­го чте­ния? Не гово­ря уже о том, что на покуп­ку книг нуж­ны день­ги, а их не все­гда хва­та­ет и на сыт­ный обед. Шко­ле при­хо­ди­лось помо­гать себе самой.

с.27 Школь­ные таб­лич­ки были слиш­ком малы для боль­шо­го тек­ста, и тре­бо­ва­лась бума­га, хоть неко­то­рое коли­че­ство ее листи­ков; уче­ни­ков частич­но снаб­жал бума­гой учи­тель, частич­но они запа­са­лись ею сами. Дело обсто­я­ло так. Про­из­веде­ния неза­дач­ли­вых писа­те­лей, кото­рые никак не рас­ку­па­лись и лежа­ли мерт­вым гру­зом по книж­ным пол­кам, кни­го­тор­гов­цы про­да­ва­ли оптом или в бака­лей­ные лавоч­ки (Мар­ци­ал опа­сал­ся, как бы его сти­хи не пошли на оберт­ку соле­ной рыбы или на фун­ти­ки для пер­ца), или в шко­лу. Маку­ла­ту­ра эта сто­я­ла в самой низ­кой цене и была доступ­на и учи­те­лю, и уче­ни­кам, а служ­бу им слу­жи­ла боль­шую. Антич­ные свит­ки пред­став­ля­ли собой длин­ную поло­су папи­рус­ных лист­ков, скле­ен­ных кра­я­ми; поло­су эту наво­ра­чи­ва­ли на дере­вян­ный стер­же­нек, к кото­ро­му проч­но при­кле­и­ва­ли послед­ний листок поло­сы. Чита­тель брал сви­ток обе­и­ми рука­ми, отги­бал пер­вый листок и по мере про­чте­ния сво­ра­чи­вал поло­су в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну. Ясно, что при таком оформ­ле­нии кни­ги писать мож­но было толь­ко на одной сто­роне лист­ков; обрат­ная сто­ро­на оста­ва­лась чистой. Вот на этой чистой сто­роне учи­тель и писал тот текст, кото­рый он хотел читать в клас­се. Выбор тек­ста зави­сел от уров­ня обра­зо­ван­но­сти учи­те­ля, его лич­но­го вку­са и его педа­го­ги­че­ско­го так­та. Мож­но было спи­сать для нача­ла текст Зако­нов XII таб­лиц (Цице­рон и его сверст­ни­ки долж­ны были в дет­стве заучить этот текст на память). Если учи­тель обла­дал даром лите­ра­тур­но­го изло­же­ния и хотел заин­те­ре­со­вать сво­их питом­цев, он пере­ска­зы­вал для них ста­рые сказ­ки и бас­ни, кото­рые сам слы­шал когда-то в дет­стве. Мож­но обза­ве­стись какой-нибудь кни­гой исто­ри­че­ско­го содер­жа­ния и оттуда извле­кать ряд эпи­зо­дов и инте­рес­ных, и нра­во­учи­тель­ных.

Чте­ние в те вре­ме­на дале­ко не было таким про­стым делом, как сей­час. Сло­ва писа­лись слит­но, непре­рыв­ной стро­кой; зна­ков пре­пи­на­ния не было. Пер­вые встре­чи с незна­ко­мым тек­стом при­во­ди­ли в заме­ша­тель­ство и взрос­лых, вполне гра­мот­ных людей. Мож­но пред­ста­вить себе, каким страш­ным лесом каза­лись эти сплош­ные ряды букв детям, кото­рые толь­ко-толь­ко научи­лись отли­чать одну бук­ву от дру­гой. Учи­тель, раздав уче­ни­кам лист­ки с пере­пи­сан­ным тек­стом, начи­нал урок чте­ния с того, что сам про­чи­ты­вал этот текст, оста­нав­ли­ва­ясь в тех местах, где это тре­бо­ва­лось по смыс­лу, меняя тембр голо­са, объ­яс­няя с.28 непо­нят­ные сло­ва. И уже после него начи­на­ют один за дру­гим читать уче­ни­ки. После того как они навык­нут писать более или менее отчет­ли­во и быст­ро, учи­тель пере­ста­ет спи­сы­вать для них текст, а застав­ля­ет их самих писать под дик­тов­ку, «вспа­хи­вать», гово­ря сло­ва­ми Мар­ци­а­ла, обрат­ную сто­ро­ну папи­рус­ных лист­ков, испи­сан­ных когда-то с лице­вой бед­ным неудач­ни­ком-поэтом. Пред­ва­ри­тель­но школь­ни­ки зна­ко­мят­ся с несколь­ко иной тех­ни­кой пись­ма: при­уча­ют­ся писать пером и чер­ни­ла­ми. Чер­ни­ла при­готов­лял из сажи (75 %) и гум­ми­а­ра­би­ка (25 %) сам учи­тель. Перья­ми слу­жил трост­ник; пти­чьи перья вошли в употреб­ле­ние не рань­ше VI в. н. э. Чтобы очи­нить как сле­ду­ет тро­стин­ку — ею мож­но было выво­дить и тол­стые, и тон­кие линии — тре­бо­ва­лось уме­ние, и по край­ней мере на пер­вых порах перья уче­ни­кам чинил учи­тель. Лени­вый уче­ник, кото­ро­му смерть не хочет­ся сесть за пись­мо, жалу­ет­ся, что он не может писать таким пером: толь­ко возь­мешь его в руки и на бума­ге сра­зу целых две кляк­сы!

Третьим пред­ме­том в началь­ной шко­ле была ариф­ме­ти­ка. Так же, как бук­вы и сло­ги, дети друж­но выкри­ки­ва­ли: «один да один — два, два да два — четы­ре»; обу­ча­лись четы­рем пра­ви­лам ариф­ме­ти­ки, зна­ко­ми­лись с дро­бя­ми; учи­лись счи­тать в уме. Уст­но­му сче­ту при­да­ва­ли боль­шое зна­че­ние: в повсе­днев­ной жиз­ни уме­ние сосчи­тать, сло­жить, вычесть, разде­лить тре­бо­ва­лось на каж­дом шагу. В рим­ской шко­ле ариф­ме­ти­ка была пред­ме­том гораздо более труд­ным, чем у нас. У рим­лян циф­ра не при­об­ре­та­ла чис­ло­во­го зна­че­ния в зави­си­мо­сти от места. Десят­ки мож­но было обо­зна­чить и одной циф­рой — L (50), и шестью — LXXXIX (89); сот­ни и одной — C (100), и тре­мя — CCC (300), и пятью — DCCCC (900). Это же самое чис­ло обо­зна­ча­лось и дву­мя циф­ра­ми — CM (M было зна­ком для тыся­чи). При дей­ст­ви­ях с дро­бя­ми исхо­ди­ли из деле­ния еди­ни­цы на 12 частей; каж­дая из них име­ла свое назва­ние. Про­стей­шая задач­ка, вро­де «сколь­ко полу­чит­ся, если от ⁵∕₁₂ отнять ¹∕₁₂? А если при­ба­вить ¹∕₁₂?», в рим­ской шко­ле при­об­ре­та­ла такую фор­му: «Если от квин­кунк­са (⁵∕₁₂) отнять унцию (¹∕₁₂), сколь­ко будет? — Три­енс (¹∕₃). — А если при­ба­вить унцию? — Полу­чит­ся семис (¹∕₂)» — Учи­лись счи­тать с.29 и с помо­щью аба­ка — свое­об­раз­ных сче­тов, в кото­рых по желоб­кам пере­дви­га­лись кноп­ки.

Школь­ный день начи­нал­ся рано: с рас­све­том вес­ной и еще до рас­све­та зимой. Мар­ци­ал жало­вал­ся, что его ни свет ни заря будят голо­са школь­ни­ков и окри­ки учи­те­ля. В пол­день дети ухо­ди­ли домой поесть и опять воз­вра­ща­лись часа на три в шко­лу. Тут на гла­зах учи­те­ля они и гото­ви­ли свои уро­ки.

Кро­ме обу­че­ния сво­их питом­цев, учи­тель изготов­лял еще для них ряд «учеб­ных посо­бий»: выре­зал бук­вы, пере­пи­сы­вал тек­сты, делал чер­ни­ла. Сколь­ко он полу­чал с уче­ни­ка за свой труд, мы не зна­ем, но если учи­те­лю сред­ней шко­лы («грам­ма­ти­ку») пла­ти­ли сум­му весь­ма скром­ную, то, конеч­но, на долю учи­те­ля гра­моты при­хо­ди­лось еще мень­ше.

Уче­нье в началь­ной шко­ле про­дол­жа­лось пять лет; по сло­вам героя в одной комедии Плав­та, за такой срок мог­ла обу­чить­ся и овца. Мы очень оши­бем­ся, если, поло­жив­шись на эти сло­ва, решим, что рим­ские школь­ни­ки тех дав­них вре­мен были не тол­ко­вее овцы. Судя по заме­ча­ни­ям, рас­се­ян­ным в лите­ра­ту­ре, по пом­пей­ским над­пи­сям и рисун­кам, наца­ра­пан­ным дет­ской рукой, это были смыш­ле­ные, бой­кие, ост­рые ребя­та. Но, во-пер­вых, пять лет, кото­рые, счи­та­лось, они про­во­ди­ли в шко­ле, надо сокра­тить почти напо­ло­ви­ну. В город­ской шко­ле лет­ние кани­ку­лы про­дол­жа­лись четы­ре меся­ца: с поло­ви­ны июня до поло­ви­ны октяб­ря; в сель­ской они были, веро­ят­но, еще длин­нее, пото­му что роди­те­лям тре­бо­ва­лась помощь детей по хозяй­ству: и в поле, и в ого­ро­де, и по ухо­ду за ско­ти­ной. К этим кани­ку­лам при­со­еди­ня­лись еще годо­вые празд­ни­ки; празд­нич­ных дней набе­га­ло в общем меся­цев до двух. А, во-вто­рых, мето­ды пре­по­да­ва­ния — мы это виде­ли — были так несо­вер­шен­ны, так не при­спо­соб­ле­ны к дет­ско­му мыш­ле­нию и вос­при­я­тию, что немуд­ре­но, если гра­моту, кото­рую теперь самый тупой уче­ник усва­и­ва­ет за несколь­ко недель, рим­ские школь­ни­ки одоле­ва­ли за несколь­ко меся­цев. Нече­го и гово­рить, насколь­ко «наша» ариф­ме­ти­ка лег­че рим­ской.

Опре­де­лить объ­ем зна­ний учи­те­ля началь­ной шко­лы со всей точ­но­стью невоз­мож­но. Он был, конеч­но, очень раз­ным. В каком-нибудь мед­ве­жьем углу его зна­ния мало чем пре­вы­ша­ли уро­вень той школь­ной пре­муд­ро­сти, кото­рую он пре­под­но­сил сво­им уче­ни­кам; в боль­шом горо­де, с.30 напри­мер, в Риме, тре­бо­ва­ния к нему зна­чи­тель­но повы­ша­лись. Для Квин­ти­ли­а­на само собой разу­ме­ет­ся, что уче­ник выхо­дит из началь­ной шко­лы не толь­ко с уме­ни­ем читать и писать; он зна­ком с эле­мен­тар­ной грам­ма­ти­кой, раз­би­ра­ет­ся в родах, чис­лах и паде­жах, в лицах и вре­ме­нах, пра­виль­но скло­ня­ет и спря­га­ет. По его сло­вам, эти­ми зна­ни­я­ми вла­де­ет любой встреч­ный; учи­тель началь­ной шко­лы, сле­до­ва­тель­но, дол­жен был, по край­ней мере в Риме, не про­сто уметь читать и писать, но и знать эти­мо­ло­гию, а это при отсут­ст­вии в то вре­мя хоро­шо и точ­но раз­ра­ботан­ной грам­ма­ти­ки было делом вовсе не таким про­стым.

Над­гро­бие Фило­ка­ла. (Неа­по­ли­тан­ский музей). H. Mar­rou. Ἀνὴρ μου­σικός. Gre­nob­le, 1937, pl. II.

Сведе­ния о про­стых людях древ­не­го Рима мы чер­па­ем глав­ным обра­зом из над­пи­сей. Сохра­ни­лось доволь­но мно­го над­пи­сей о цир­ко­вых воз­ни­цах, о гла­ди­а­то­рах, о раз­ных ремес­лен­ни­ках. Но толь­ко одна-един­ст­вен­ная над­пись донес­ла до нас голос началь­но­го учи­те­ля. Жил он в Капуе (это был боль­шой тор­го­вый город в Кам­па­нии) во вре­ме­на Авгу­ста; зва­ли его Фури­ем Фило­ка­лом. Он сочи­нил для себя эпи­та­фию, кото­рую и выре­за­ли на его над­гроб­ной пли­те; из нее мы и узна­ем кое-что о его жиз­ни и о его внут­рен­нем обли­ке.

Жил он бед­но; сам он гово­рит об этом, и бед­ность его засвиде­тель­ст­во­ва­на тем, что похо­ро­ни­ли его на сред­ства погре­баль­но­го обще­ства (это были ассо­ци­а­ции бед­ня­ков, еже­ме­сяч­но делав­ших скром­ные взно­сы в кас­су обще­ства, кото­рое обя­за­но было поза­бо­тить­ся о при­стой­ном погре­бе­нии сво­их чле­нов). Зара­боток от шко­лы был, види­мо, ничтож­ным: Фурий вынуж­ден был еще при­ра­ба­ты­вать состав­ле­ни­ем заве­ща­ний. Был он в какой-то сте­пе­ни зна­ком с фило­со­фи­ей; уче­ние пифа­го­рей­цев о том, что тело — тем­ни­ца для души, при­шлось ему по серд­цу. Он назы­вал себя аврун­ком (одно из древ­них ита­лий­ских пле­мен); види­мо, исто­рия и этно­гра­фия род­ной стра­ны его инте­ре­со­ва­ли. Эпи­та­фию свою сочи­нил он в сти­хах, прав­да, доволь­но неук­лю­жих; но тай­ной сти­хо­сло­же­ния как-никак вла­дел. Для учи­те­ля гра­моты был он чело­ве­ком весь­ма обра­зо­ван­ным.

Чет­ко выри­со­вы­ва­ет­ся его нрав­ст­вен­ный иде­ал: он жил «бед­но и чест­но», был без­уко­риз­нен­но чист в отно­ше­ни­ях с уче­ни­ка­ми. Люди без­гра­мот­ные и неис­ку­шен­ные в юриди­че­ских тон­ко­стях мог­ли на него вполне пола­гать­ся и быть уве­ре­ны, что он пере­даст их послед­нюю с.31 волю в пол­ном согла­сии с их мыс­ля­ми и жела­ни­я­ми. Он не отве­чал отка­зом на прось­бы и нико­го в жиз­ни не обидел. Рас­ста­ва­ясь с началь­ной шко­лой, хоро­шо задер­жать­ся на этой скром­ной, пол­ной тихо­го досто­ин­ства фигу­ре.

Началь­ные шко­лы были рас­се­я­ны по всей Ита­лии. Для Ливия гул дет­ских голо­сов в шко­ле и шум от работы в мастер­ских оди­на­ко­во харак­тер­ны для буд­нич­ной жиз­ни малень­ко­го ита­лий­ско­го город­ка; Агри­ко­ла, пре­крас­ный пол­ко­во­дец и умный поли­тик, поко­рив Бри­та­нию, сра­зу же откры­ва­ет ряд школ, чтобы при­об­щить побеж­ден­ных к рим­ской куль­ту­ре; в малень­ком шах­тер­ском посел­ке Випас­ке в дале­кой Пор­ту­га­лии, на краю све­та, по тогдаш­ним пред­став­ле­ни­ям, учи­тель гра­моты устра­и­ва­ет шко­лу. Рим поко­рил мир не толь­ко мечом — он победил его сво­ей куль­ту­рой. И эта победа нико­гда не была бы одер­жа­на без неза­мет­но­го, креп­ко забы­то­го учи­те­ля началь­ной шко­лы.