Простые люди древней Италии.

с.32

Вра­чи в древ­ней Ита­лии появи­лись позд­но. В тече­ние дол­го­го вре­ме­ни лечи­лись домаш­ни­ми сред­ства­ми. Лекар­ства были под рукой — доста­точ­но было прой­ти в ого­род или похо­дить по лугу и лесу. Отва­ром гор­лян­ки (наша тык­ва древним была неиз­вест­на) укреп­ля­ли рас­ша­тав­ши­е­ся зубы, он же помо­гал от зуб­ной боли. Раны хоро­шо сма­зы­вать таким сна­до­бьем: возь­ми гор­лян­ку цели­ком, запе­ки ее и разотри вме­сте с гуси­ным жиром. Если болят ноги, к ним надо при­кла­ды­вать сырую репу, истол­чен­ную вме­сте с солью. От каш­ля помо­га­ет редь­ка с медом; надо есть ее по утрам нато­щак. При язвах во рту надо есть лук с хле­бом; гла­за хоро­шо нати­рать луко­вым соком: зре­ние ста­но­вит­ся ост­рее. Отва­ром крас­ной свек­лы моют голо­ву при пар­ше, и это сред­ство очень дей­ст­ви­тель­ное; сырой све­коль­ный сок помо­га­ет от голов­ной боли и голо­во­кру­же­ния. Если в ушах сто­ит звон, сок капа­ют в уши, и звон про­хо­дит. Пре­кра­ща­ет­ся от него и зуб­ная боль. Вес­ной сле­ду­ет есть кра­пи­ву: это пред­о­хра­нит на целый год от болез­ней. Отва­ром ее лечат кашель и про­сту­ду. Настой луко­виц лилии на вине помо­га­ет при отрав­ле­нии гри­ба­ми и от зме­и­но­го уку­са. Венок из тем­но-крас­ных лев­ко­ев отрезв­лял пья­но­го и про­го­нял тяжесть в голо­ве. Корень жел­то­го лев­коя вари­ли в уксу­се и нати­ра­лись этим при болях в селе­зен­ке и при подаг­ре; листья, сва­рен­ные с медом, при­кла­ды­ва­ли к нары­вам на голо­ве: они вытя­ги­ва­ли гной. Если из носу идет кровь, надо рас­те­реть сухую кра­пи­ву и засу­нуть ее в нозд­ри. Еще луч­ше нате­реть ее корень и втя­ги­вать этот поро­шок носом, а при насмор­ке с.33 класть на нос при­моч­ки из настой­ки ее семян на вино­град­ном соке, пред­ва­ри­тель­но ува­рен­ном до поло­ви­ны преж­не­го объ­е­ма. Луко­ви­цы асфо­де­ли, сва­рен­ные в ячмен­ном отва­ре, счи­та­лись пре­вос­ход­ным лекар­ст­вом при чахот­ке. Боль­ным, осла­бев­шим после дли­тель­ной болез­ни, реко­мен­до­ва­лось давать пол­бя­ную кашу с ове­чьим или козьим моло­ком и медом. Суще­ст­во­вал целый ряд лекар­ст­вен­ных насто­ек. Гли­сты, напри­мер, гна­ли настой­кой гра­нат на терп­ком крас­ном вине; про­стрел лечи­ли мож­же­ве­ло­вой настой­кой; желудоч­ные заболе­ва­ния и боли в боку — мир­то­вой. Рецепт лекар­ства, кото­рым Катон (II в. до н. э.) реко­мен­до­вал очи­щать желудок, сто­ит при­ве­сти цели­ком: «Возь­ми себе гор­шок, влей туда шесть секс­та­ри­ев¹ воды и поло­жи туда копы­то от око­ро­ка². Если у тебя копы­та не ока­жет­ся, возь­ми кусок вет­чи­ны, толь­ко совсем не жир­ной, весом в пол­фун­та³. Когда он начнет ува­ри­вать­ся, поло­жи туда два кочеш­ка капу­сты, две свек­лы с бот­вой вме­сте, росток папо­рот­ни­ка, немно­го мер­ку­ри­е­вой тра­вы⁴, два фун­та мидии, рыбу голо­ва­ча, скор­пи­о­на⁵, шесть ули­ток и горсть чече­ви­цы. Все это ува­ри до трех секс­та­ри­ев жид­ко­сти. Мас­ла не под­бав­ляй. Возь­ми секс­та­рий этой жид­ко­сти, пока она теп­лая, под­бавь еще один киаф кос­ско­го вина⁶, выпей, пере­дох­ни, потом вто­рич­но таким же обра­зом, затем в тре­тий раз: про­чи­стишь себя хоро­шо. Если захо­чешь сверх того выпить кос­ско­го вина с водой, — мож­но, пей. Любой из назван­ных выше пред­ме­тов может про­чи­стить желудок. Столь­ко пред­ме­тов взя­то затем, чтобы про­чи­сти­ло хоро­шень­ко. И сна­до­бье это при­ят­но на вкус». Лече­ние не обхо­ди­лось без заго­во­ров и суе­вер­ных обрядов. Кра­пи­вой мож­но было выле­чить маля­рию — и тер­ци­а­ну, и квар­та­ну, при­вя­зав боль­но­му корень кра­пи­вы, выры­той осе­нью; толь­ко, выры­вая, надо было ска­зать, для кого с.34 ее пред­на­зна­ча­ют (назвать имя боль­но­го, а так­же имя его отца). Мар­сы (ита­лий­ское пле­мя, жив­шее в Сред­ней Ита­лии) счи­та­лись спе­ци­а­ли­ста­ми по лече­нию зме­и­ных уку­сов, лечи­ли они тра­ва­ми и заго­во­ра­ми. Вот как лечил вывих Катон: «Если есть какой вывих, то он испра­вит­ся от тако­го заго­во­ра: возь­ми себе зеле­ную тро­стин­ку в 4—5 футов⁷ дли­ны, рас­ко­ли ее вдоль и пусть два чело­ве­ка дер­жат эти поло­вин­ки у бед­ра. Начи­най петь: “Mo­tas vae­ta da­ries dar­da­res as­ta­ta­ries dis­su­na­pi­ter” — и пой, пока поло­вин­ки не сой­дут­ся. Раз­ма­хи­вай над ними желе­зом. Когда поло­вин­ки сошлись и одна кос­ну­лась дру­гой, возь­ми их в руку, обрежь сле­ва и спра­ва и при­вя­жи к выви­ху или пере­ло­му: все зажи­вет. Пой, одна­ко, этот заго­вор еже­днев­но и при выви­хе, или еще так: “Huat haut haut is­ta­sis ar­dan­na­bou dan­naustra”». Смысл это­го маги­че­ско­го закли­на­ния мож­но пере­дать так: «Как поло­вин­ки рас­щеп­лен­но­го трост­ни­ка сопри­кос­ну­лись одна к дру­гой, так долж­ны соеди­нить­ся вывих­ну­тые суста­вы или сло­ман­ные кости». Заго­вор состо­ит из набо­ра бес­смыс­лен­ных слов, но сопро­вож­да­ет­ся разум­ным лече­ни­ем: обре­зав рас­ко­лотую тро­стин­ку «спра­ва и сле­ва», т. е. по обе сто­ро­ны руки, полу­ча­ют шесть креп­ких шин⁸, в кото­рые и кла­дут повреж­ден­ный член. Подаг­ру лечи­ли так: сле­до­ва­ло нато­щак три­жды девять раз про­петь: «Зем­ля болезнь дер­жи, здо­ро­вье здесь подо­жди в моих ногах», кос­нуть­ся зем­ли и сплю­нуть. Над­ле­жа­ло при этом помя­нуть мифи­че­ско­го героя Таркве­ну.

Зна­то­ка­ми заго­во­ров, вся­ких домаш­них средств и целеб­ных трав часто ока­зы­ва­лись почтен­ные отцы семейств вро­де Като­на и Сазер­ны. Катон соста­вил для сына даже лечеб­ник, содер­жав­ший пере­чень средств, кото­ры­ми ста­рый цен­зор лечил себя и всех домаш­них, вклю­чая рабов. Важ­ное зна­че­ние име­ла, по его сло­вам, и пища: боль­но­му дава­ли ово­щи и мясо раз­ной дичи; осо­бен­но полез­ной счи­тал Катон зай­ча­ти­ну, пото­му что заячье жар­кое наво­ди­ло на боль­но­го сон.

Аптек в Риме не было ни в рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя, ни при импе­рии. Тра­вы соби­ра­ли и суши­ли дома и дома же при­готов­ля­ли вся­кие лекар­ст­вен­ные сна­до­бья. Были и с.35 осо­бые «фар­ма­ко­по­лы» (сло­во гре­че­ское, зна­чит «тор­гов­цы лекар­ства­ми»); люди эти бро­ди­ли по горо­дам и ярмар­кам, пред­ла­га­ли целеб­ные тра­вы, гото­ви­ли настой­ки и порош­ки и слы­ли отъ­яв­лен­ны­ми шар­ла­та­на­ми. Появи­лись они доволь­но рано; уже Катон гово­рил о них как о крас­но­ба­ях-обман­щи­ках, кото­рых мож­но послу­шать, но кото­рым ни один боль­ной не поз­во­лит лечить себя. Судя по их гре­че­ско­му наиме­но­ва­нию, мож­но думать, что пер­вые фар­ма­ко­по­лы и были гре­ка­ми, но вско­ре появи­лись у них и мест­ные ита­лий­ские кон­ку­рен­ты. Вели они себя, конеч­но, так же, как их гре­че­ские собра­тья, о кото­рых кое-какие сведе­ния сохра­ни­лись в IX кни­ге Фео­фра­с­то­ва «Иссле­до­ва­ния о рас­те­ни­ях»: ста­ра­лись тоже при­дать себе боль­ше веса, рас­ска­зы­ва­ли о том, с каки­ми труд­но­стя­ми свя­за­но их ремес­ло, какие опас­но­сти угро­жа­ют при соби­ра­нии неко­то­рых трав. Инте­рес к лекар­ст­вен­ным рас­те­ни­ям в рим­ском обще­стве был, конеч­но, боль­шой. Когда Пом­пей раз­бил Мит­ри­да­та, в его руки попа­ло сочи­не­ние пон­тий­ско­го царя о лекар­ст­вен­ных рас­те­ни­ях: Мит­ри­да­ту при­сы­ла­ли их со всех кон­цов его цар­ства и он соста­вил опи­са­ние их вида и свойств. Пом­пей велел пере­ве­сти эти запис­ки на латин­ский язык сво­е­му отпу­щен­ни­ку Ленею, чело­ве­ку обра­зо­ван­но­му и зна­то­ку обо­их язы­ков. «Таким обра­зом победа Пом­пея при­нес­ла не мень­ше поль­зы людям в их част­ной жиз­ни, чем государ­ству», — заме­тил по это­му пово­ду Пли­ний.

А в I в. н. э. в Риме уже суще­ст­во­вал неболь­шой бота­ни­че­ский сад, и его хозя­ин, Анто­ний Кастор, вели­кий зна­ток целеб­ных трав, раз­во­дил их здесь во мно­же­стве. Пли­ний знал его уже сто­лет­ним ста­ри­ком; он сохра­нил и память, и умст­вен­ную све­жесть и оста­вил после себя кни­гу, кото­рая была одно­вре­мен­но и опре­де­ли­те­лем меди­цин­ских рас­те­ний, и лечеб­ни­ком, изла­гав­шим, каки­ми рас­те­ни­я­ми, в каких слу­ча­ях и каким обра­зом поль­зо­вать­ся. Судя по кни­гам Пли­ния, посвя­щен­ным меди­цине, лече­ние тра­ва­ми и народ­ны­ми сред­ства­ми проч­но дер­жа­лось в рим­ском обще­стве и толь­ко было услож­не­но вся­ки­ми гиги­е­ни­че­ски­ми и физио­те­ра­пев­ти­че­ски­ми пред­пи­са­ни­я­ми, кото­рые внед­ря­лись гре­че­ски­ми вра­ча­ми, посте­пен­но забрав­ши­ми в свои руки почти цели­ком дело вра­че­ва­ния.

Пер­вый врач-про­фес­сио­нал появил­ся в Риме в 219 г. до н. э. Был он гре­ком из Пело­пон­не­са, звал­ся Арха­га­том и был спе­ци­а­ли­стом-хирур­гом, лечив­шим раны. При­ехал с.36 он как раз ко вре­ме­ни: надви­га­лась вой­на с Ган­ни­ба­лом и прак­ти­ка ему пред­сто­я­ла нема­лая. Арха­га­та встре­ти­ли с радо­стью, дали ему рим­ское граж­дан­ство (а рим­ляне на этот дар были ску­пы) и пре­до­ста­ви­ли ему куп­лен­ное на государ­ст­вен­ные день­ги поме­ще­ние, где он лечил бы сво­их паци­ен­тов. Вско­ре, одна­ко, спо­со­бы, кото­рые он при­ме­нял при лече­нии, навлек­ли на него общую нена­висть. «Он так жесто­ко резал и при­жи­гал, — рас­ска­зы­ва­ет Пли­ний, — что его имя ста­ло обо­зна­че­ни­ем пала­ча; к меди­цине и ко всем вра­чам нача­ли отно­сить­ся с отвра­ще­ни­ем». Катон про­ти­во­по­став­лял пра­дедов­ский вер­ный спо­соб лече­ния смер­то­убий­ст­вен­ным измыш­ле­ни­ям чуже­зем­цев. «Счи­тай, что сло­ва мои про­ро­че­ские…, — писал он сыну, — гре­ки дали друг дру­гу клят­ву погу­бить сво­им лече­ни­ем всех вар­ва­ров; этим имен­но они у нас и зани­ма­ют­ся и за это берут день­ги, — ина­че им не ста­ли бы верить и не так лег­ко было бы им изни­что­жить нас. Вар­ва­ра­ми они ведь нас назы­ва­ют… Я накла­ды­ваю тебе запре­ще­ние на вра­чей».

Сло­ва эти про­зву­ча­ли впу­стую. Гре­че­ских вра­чей в Риме все при­бы­ва­ет; встре­ча­ют их при­вет­ли­во, и при­шель­цы отнюдь не стре­мят­ся «изни­что­жать» заболев­ших вар­ва­ров. Пли­ний Стар­ший, проч­но усво­ив­ший себе позу изоб­ли­чи­те­ля совре­мен­но­сти, рас­ска­зы­вая о вра­чах, поста­рал­ся стать на сте­зю, про­ло­жен­ную Като­ном. Его все воз­му­ща­ет во вра­чеб­ной среде: и отсут­ст­вие еди­но­го направ­ле­ния в меди­цине, и спо­ры раз­ных меди­цин­ских школ, рез­ко рас­хо­див­ших­ся меж­ду собой в мето­дах лече­ния, и даже боль­шие состо­я­ния, нажи­тые неко­то­ры­ми вра­ча­ми. Он сер­дит­ся на лег­ко­ве­рие рим­лян, кото­рые довер­чи­во пола­га­ют­ся на гре­че­ских вра­чей и пре­не­бре­га­ют лече­ни­ем, если врач гово­рит на их род­ном, понят­ном им язы­ке. Он с удо­воль­ст­ви­ем обви­ня­ет огу­лом вра­чей в шар­ла­тан­стве: «все они при­ду­мы­ва­ют новин­ки, чтобы создать себе имя, и сра­зу же начи­на­ют торг нашей жиз­нью; этим объ­яс­ня­ют­ся и жал­кие спо­ры у посте­ли боль­но­го, когда ни один врач не согла­сит­ся с дру­гим, чтобы не пока­зать­ся его при­спеш­ни­ком. Поэто­му на одном памят­ни­ке и появи­лась мрач­ная над­пись: “Я умер пото­му, что меня лечи­ло мно­же­ство вра­чей”». Нель­зя ска­зать, чтобы в этих горь­ких сло­вах не было вовсе прав­ды. Дело в том, что в древ­ней Ита­лии каж­дый мог объ­явить себя вра­чом, как мог объ­явить и учи­те­лем: от «вра­ча» не тре­бо­ва­лось ника­ких с.37 свиде­тельств, его не под­вер­га­ли ника­ко­му экза­ме­ну. Толь­ко когда появи­лась офи­ци­аль­ная долж­ность город­ско­го вра­ча — а появи­лась она позд­но, лишь во II в. н. э., — чело­век, избран­ный горо­дом на это место, дол­жен был дока­зать свою при­год­ность перед комис­си­ей, состав­лен­ной из вра­чей, зна­ния и опыт­ность кото­рых были дока­за­ны их дол­го­лет­ней и успеш­ной прак­ти­кой. Част­ным вра­чом мог заявить себя каж­дый. В одной басне Фед­ра рас­ска­зы­ва­ет­ся, как неза­дач­ли­вый сапож­ник реша­ет оста­вить колод­ки и шило и занять­ся вра­чеб­ной дея­тель­но­стью; его мно­го­ре­чи­вость убеж­да­ет людей, что он в меди­цине пони­ма­ет боль­ше, чем в сапож­ном ремес­ле. «Кто из вра­чей крас­но­ре­чи­вее, — утвер­жда­ет Пли­ний, — тот и рас­по­ря­жа­ет­ся нашей жиз­нью». Пло­хо­му вра­чу не гро­зи­ло нака­за­ния: «они учат­ся на нашем несча­стье и ста­вят на нас опы­ты, кон­чаю­щи­е­ся смер­тью; и толь­ко врач, убив чело­ве­ка, поль­зу­ет­ся совер­шен­ной без­на­ка­зан­но­стью».

Не сле­ду­ет, одна­ко, без­ого­во­роч­но дове­рять Пли­нию и думать, что все вра­чи I—II вв. н. э. были неве­же­ст­вен­ны­ми коры­сто­люб­ца­ми и бес­стыд­ны­ми бол­ту­на­ми. Сре­ди них есть люди осно­ва­тель­но­го фило­соф­ско­го обра­зо­ва­ния, кото­рое осве­ща­ет и при­во­дит в систе­му их меди­цин­ские позна­ния. Они обла­да­ют всей пол­нотой тогдаш­ней нау­ки о вра­че­ва­нии; мало того — меди­ци­на явля­ет­ся для них обла­стью наблюде­ний, опы­тов, раз­мыш­ле­ний; они работа­ют в этой обла­сти, пишут по вопро­сам диа­гно­сти­ки, тера­пии, дие­те­ти­ки (в широ­ком зна­че­нии это­го сло­ва), соби­ра­ют око­ло себя тол­пу уче­ни­ков и ста­но­вят­ся ино­гда осно­ва­те­ля­ми новой меди­цин­ской шко­лы. В рим­ском све­те они свои люди; они при­ня­ты в пер­вых домах сто­ли­цы; для них рас­пах­ну­ты две­ри импе­ра­тор­ско­го двор­ца. Искус­ные вра­че­ва­те­ли, зна­то­ки чело­ве­че­ско­го серд­ца, они уме­ло соче­та­ют жест­кую тре­бо­ва­тель­ность в глав­ном с лас­ко­вой снис­хо­ди­тель­но­стью к без­обид­ным при­хотям сво­их боль­ных. Твер­дой рукой ведут они их к выздо­ров­ле­нию, если оно вооб­ще воз­мож­но, и кажут­ся ино­гда бла­го­дар­ным и рас­тро­ган­ным паци­ен­там послан­ни­ка­ми неба. Память об этих меди­цин­ских све­ти­лах сохра­ня­ет­ся в ряде поко­ле­ний; вра­чи позд­ней­ших вре­мен стра­ни­ца­ми дела­ют выпис­ки из их книг. Себя обыч­но эти люди не забы­ва­ют, и у Пли­ния сохра­ни­лись сведе­ния о накоп­лен­ных ими ино­гда мил­ли­он­ных богат­ствах.

с.38 Пред­ста­ви­те­ли этой вра­чеб­ной ари­сто­кра­тии дале­ки от «про­стых людей»; чтобы встре­тить «про­сто­го» вра­ча, надо дале­ко уйти от этих све­тил меди­цин­ско­го мира. Тогда отчет­ли­во высту­пят чер­ты ино­го обли­ка. Врач, о кото­ром сей­час и пой­дет речь, это дей­ст­ви­тель­но «про­стой чело­век», зани­маю­щий в обще­стве весь­ма скром­ное место. Он не пишет книг, к нему не сте­ка­ют­ся любо­зна­тель­ные юно­ши; он лечит бед­ня­ков и рабов — сам часто бед­няк и часто сам раб. Ино­гда он и уми­ра­ет рабом; ино­гда выхо­дит на сво­бо­ду по мило­сти гос­по­ди­на или же за день­ги, кото­рые уда­лось собрать на выкуп. Его жизнь и работа про­хо­дят тихо и неза­мет­но сре­ди таких же неза­мет­ных и неиз­вест­ных про­сте­цов; сведе­ний об этих вра­чах напрас­но было бы искать у Пли­ния и дру­гих совре­мен­ных им писа­те­лей. Един­ст­вен­ным источ­ни­ком, откуда мы можем узнать кое-что об их жиз­ни, явля­ют­ся над­гроб­ные над­пи­си. Над­пи­си эти состав­ле­ны в выра­же­ни­ях стан­дарт­ных; био­гра­фи­че­ских подроб­но­стей ждать от них нече­го; они в рав­ной мере ску­пы и на кон­крет­ные сведе­ния, и на взры­вы чувств. Кое-что все-таки из них мож­но извлечь, а так как это «кое-что» — един­ст­вен­ное, чем мы рас­по­ла­га­ем, то толь­ко и оста­ет­ся под­би­рать эти жал­кие облом­ки био­гра­фий, кото­рые, веро­ят­но, быва­ли ино­гда инте­рес­нее любо­го рома­на при­клю­че­ний.

Пер­вое, что бро­са­ет­ся в гла­за при самом бег­лом чте­нии этих над­пи­сей: ни в Риме, ни в дру­гих горо­дах Ита­лии вра­чей-рим­лян почти нет. Эвме­лы, Нике­роты, Дори­фо­ры: одно за дру­гим мель­ка­ют гре­че­ские име­на — сплошь гре­ки, веро­ят­но, выход­цы с элли­ни­сти­че­ско­го Восто­ка. Кое-кто из этих гре­ков — рабы: при­зна­ком раб­ско­го состо­я­ния слу­жит нали­чие одно­го-един­ст­вен­но­го име­ни, к кото­ро­му в роди­тель­ном паде­же при­со­еди­ня­ет­ся имя гос­по­ди­на (Тиранн, раб Ливии; Филет, раб Мар­цел­лы, и пр.). Люди, нося­щие трой­ное имя, при­чем бук­ва l (li­ber­tus — отпу­щен­ник) отсут­ст­ву­ет, — несо­мнен­но люди сво­бод­ные, но их гре­че­ские соб­ст­вен­ные име­на (Пам­фил, Эвк­син, Менандр и т. п.) свиде­тель­ст­ву­ют о том, что они сыно­вья отпу­щен­ни­ков, а в неко­то­рых слу­ча­ях, может быть, и сами отпу­щен­ни­ки, но толь­ко упо­мя­нуть об этом забы­ла дру­же­ская рука, кото­рая хоте­ла уве­ко­ве­чить в над­пи­си память почив­ше­го. И, нако­нец, име­ет­ся ряд над­пи­сей, в кото­рых при­над­леж­ность вра­ча к отпу­щен­ни­кам при­зна­на и засвиде­тель­ст­во­ва­на при­со­еди­не­ни­ем с.39 к име­ни покой­но­го бук­вы l. Таким обра­зом, перед нами про­хо­дит три кате­го­рии вра­чей: рабы, отпу­щен­ни­ки и сво­бод­ные. При­смот­рим­ся к каж­дой из этих групп в отдель­но­сти.

Над­пи­си, име­ю­щи­е­ся в нашем рас­по­ря­же­нии, поз­во­ля­ют судить толь­ко об иму­ще­ст­вен­ном и семей­ном поло­же­нии «про­стых» вра­чей. Нече­го ожи­дать, конеч­но, что мы смо­жем опре­де­лить их состо­я­ние в точ­ных циф­рах. Мож­но ска­зать толь­ко, что были вра­чи состо­я­тель­ные, были обла­дав­шие достат­ком сред­ним, были и вовсе бед­ня­ки. Мы най­дем эти груп­пы и сре­ди сво­бод­ных, и сре­ди отпу­щен­ни­ков, и сре­ди рабов.

Раб не мог иметь ника­кой соб­ст­вен­но­сти. Так гла­сил закон, но живая жизнь часто лома­ет, без­молв­но и неза­мет­но, юриди­че­ские нор­мы. Фак­ти­че­ски у раба быва­ло иму­ще­ство, и хозя­ин на это иму­ще­ство руки не накла­ды­вал. У нас есть над­пи­си, из кото­рых ясно, что раб-врач дале­ко не все­гда был бед­ня­ком. Келад, раб Анто­нии, жены Дру­за Стар­ше­го, зака­зал над­гро­бие «Хри­сте, подру­ге по раб­ству и жене»; Гила, врач бего­во­го обще­ства, устра­и­вав­ше­го кон­ские состя­за­ния, изгото­вил еще при жиз­ни «себе и костям сво­им» огром­ную мра­мор­ную пли­ту; Кас­сий, «врач, раб цеза­ря наше­го» (Тра­я­на), рас­по­ла­гал боль­ши­ми сред­ства­ми и оста­вил жене сво­ей и отпу­щен­ни­ков, и отпу­щен­ниц. Фирий, раб импе­ра­то­ра Тита, «чтив­ший роди­те­лей сво­их», кото­рые и поста­ви­ли ему памят­ник, выра­жал, надо думать, свое «почте­ние» в дей­ст­ви­ях, сопря­жен­ных с рас­хо­да­ми. Зоси­ма, раб отпу­щен­ни­ка Гим­на, смог купить себе «намест­ни­цу». Отме­тим, что из пяти «состо­я­тель­ных» рабов трое при­над­ле­жат импе­ра­тор­ско­му дому. Надо пола­гать, что в двор­цо­вом ведом­стве рабам вооб­ще жилось при­воль­нее, чем в любом дру­гом месте, и воз­мож­но­стей ско­пить и сбе­речь накоп­лен­ное было боль­ше. Вряд ли слу­чай­но то обсто­я­тель­ство, что креп­ким достат­ком обза­ве­лись пре­иму­ще­ст­вен­но импе­ра­тор­ские отпу­щен­ни­ки. Мы зна­ем семь бога­тых вра­чей отпу­щен­ни­ков, из них толь­ко двое отпу­ще­ны част­ны­ми лица­ми, осталь­ные пяте­ро вышли на сво­бо­ду из двор­ца; у Гаг­на, отпу­щен­ни­ка кого-то из Фла­ви­ев, ко дню смер­ти были уже отпу­щен­ни­ки; Амин­та, отпу­щен­ник Адри­а­на, зака­зы­ва­ет мра­мор­ное над­гро­бие «себе, супру­ге, детям, отпу­щен­ни­кам и отпу­щен­ни­цам»; отпу­щен­ни­ки и отпу­щен­ни­цы поми­на­ют­ся в над­пи­сях Епа­ф­ро­ди­та и Ага­фе­ме­ра, двух с.40 дру­гих отпу­щен­ни­ков Адри­а­на, рав­но как и в над­пи­си Евти­ха, быв­ше­го Неро­но­ва раба. Три из этих над­пи­сей — к ним мож­но при­ба­вить и чет­вер­тую над­пись Гостия Пам­фи­ла — были зака­за­ны гла­вой семьи еще при жиз­ни его. Это итог тем чело­ве­че­ским отно­ше­ни­ям, кото­рые он сумел завя­зать в сво­ей жиз­ни: жена, дети, рабы, кото­рым он вер­нул сво­бо­ду. В над­гро­би­ях, постав­лен­ных вдо­ва­ми, все рав­но, были они заму­жем за отпу­щен­ни­ком или за чело­ве­ком сво­бод­ным, отпу­щен­ни­ки обыч­но не упо­ми­на­ют­ся. Не успел ли еще при­об­ре­сти себе рабов врач? Вряд ли. Ему, как это вид­но из неко­то­рых над­пи­сей, шел уже пятый деся­ток. Веро­ят­нее, что жена, обыч­но тоже отпу­щен­ни­ца, рас­чет­ли­вая ско­пидом­ка, остав­шись без мужа, вовсе не торо­пи­лась с отпус­ком рабов на волю. Без средств эти жен­щи­ны отнюдь не оста­ва­лись: они не раз­ма­хи­ва­ют­ся на такие огром­ные и доро­гие усы­паль­ни­цы, какие, напри­мер, сооруди­ли себе при жиз­ни Гостий Пам­фил или Кас­кел­лий Гемин, но они могут почтить память мужа над­гроб­ным алта­рем, мра­мор­ным памят­ни­ком или по край­ней мере мра­мор­ной пли­той. И над­пись, кото­рую они велят выре­зать, обыч­но стан­дарт­ная — ста­вит такая-то «супру­гу достой­ней­ше­му, себе, сво­им близ­ким и потом­ству их» — гово­рит о спо­кой­ной уве­рен­но­сти в зав­траш­нем дне, кото­рая дает­ся года­ми достат­ка и неза­ви­си­мо­сти. И если в над­пи­си Алки­ми­а­на, отпу­щен­но­го кем-то из Фла­ви­ев, и Афи­но­до­ра, отпу­щен­но­го Клав­ди­ем или Неро­ном (обе сде­ла­ны вдо­ва­ми), отпу­щен­ни­ки не упо­ми­на­ют­ся, это вовсе не зна­чит, что у них не было рабов и что оба эти вра­ча были бед­ня­ка­ми. Отно­си­тель­но Алки­ми­а­на, глав­но­го вра­ча импе­ра­тор­ских рабов, мож­но пря­мо утвер­ждать, что он был чело­ве­ком со сред­ства­ми. Задер­жим­ся несколь­ко на орга­ни­за­ции вра­чеб­но­го дела в импе­ра­тор­ском хозяй­стве. Раб­ское мно­го­лю­дье это­го хозяй­ства обслу­жи­ва­лось мно­же­ст­вом вра­чей, разде­лен­ных на десят­ки — деку­рии, во гла­ве кото­рых сто­я­ли «десят­ни­ки» — деку­ри­о­ны; над все­ми вра­ча­ми был постав­лен, гово­ря нашим язы­ком, «глав­ный врач»; в состав деку­рии вхо­ди­ли и отпу­щен­ни­ки, и рабы; деку­ри­о­ны и «глав­вра­чи», извест­ные нам, были сво­бод­ны­ми людь­ми или отпу­щен­ни­ка­ми. Во вра­чеб­ном при­двор­ном мире пред­став­ле­ны (не счи­тая тера­пев­тов) три спе­ци­аль­но­сти: хирур­ги, вра­чи по глаз­ным и по ушным болез­ням. Вра­чу-тера­пев­ту отво­дил­ся свой уча­сток работы: Гиме­ний, отпу­щен­ник с.41 Клав­дия, лечил биб­лио­теч­ных работ­ни­ков; уже упо­ми­нав­ший­ся Ага­фе­мер обслу­жи­вал теат­раль­ный тех­ни­че­ский пер­со­нал; Евтих, отпу­щен­ник Неро­на, был при­став­лен к гла­ди­а­тор­ской «Утрен­ней шко­ле», и там же работал хирур­гом отпу­щен­ник Адри­а­на, Элий Аскле­пи­ад.

Над­пи­си сохра­ни­ли нам име­на двух «глав­ных вра­чей»: Оре­ста, отпу­щен­ни­ка Ливии, жены Авгу­ста, о кото­ром нам ниче­го неиз­вест­но, и упо­мя­ну­то­го уже Алки­ми­а­на, на моги­ле кото­ро­го вдо­ва воз­двиг­ла алтарь. Извест­ны и два деку­ри­о­на: Спе­рат, отпу­щен­ник Ливии, кото­рый поста­вил «по люб­ви» погре­баль­ную урну «сво­е­му Полидев­ку», и Марк Ливий Беф — на нем сто­ит задер­жать­ся. Над­пи­си с его име­нем най­де­ны в колум­ба­рии Ливии; адми­ни­ст­ра­ция импе­ра­тор­ско­го колум­ба­рия ста­ви­ла, конеч­но, на над­гроб­ных дощеч­ках зва­ние покой­но­го в стро­гом соот­вет­ст­вии с дей­ст­ви­тель­но­стью. Так как при име­ни Бефа нет бук­вы l, это зна­чит, что он родил­ся сво­бод­ным чело­ве­ком. Его вто­рое имя «Ливий» ука­зы­ва­ет, одна­ко, на раб­ский корень: отец его был рабом импе­ра­тор­ско­го дома, а потом отпу­щен­ни­ком. Очень воз­мож­но, что отец был тоже вра­чом. Сын опе­рил­ся; он при­об­ре­та­ет в колум­ба­рии «место» для сво­его дру­га, Спе­ра­та; у него есть отпу­щен­ни­ца Иола; он не про­стой врач, а деку­ри­он. Он не ухо­дит с двор­цо­вой служ­бы: может быть, мы име­ем здесь при­мер насле­до­ва­ния долж­но­сти.

Перей­дем к вра­чам сво­бод­ным. По состо­я­тель­но­сти эти вра­чи, сыно­вья отпу­щен­ни­ков, родив­ши­е­ся сво­бод­ны­ми, усту­па­ют — и зна­чи­тель­но усту­па­ют — вра­чам-отпу­щен­ни­кам. Отпу­щен­ни­ки Гостий Пам­фил, Амин­та, Ага­фе­мер, Евтих ста­вят памят­ни­ки сво­ей семье и сво­им отпу­щен­ни­кам; сво­бод­но­го Терен­ция Писта, дожив­ше­го почти до 90 лет, и жену его хоро­нит супру­же­ская пара, его отпу­щен­ни­ки; Тибе­рия Клав­дия Бла­ста — его отпу­щен­ни­ца. Толь­ко усы­паль­ни­ца Аллия Пам­фи­ла (25×25 фт) может поспо­рить с усы­паль­ни­ца­ми отпу­щен­ни­ков — Кас­кел­лия Геми­на (20×25 фт) и Гостия Пам­фи­ла (13×24); у осталь­ных сво­бод­ных они зна­чи­тель­но скром­нее (14×14 — у М. Юлия Секун­да; 10×6 — у Кв. Фабия Кела­да; 7×8 — у Л. Офил­лия Юкун­да). Толь­ко трое из сво­бод­ных вра­чей гово­рят о рабах и отпу­щен­ни­ках (и то Т. Фла­вий Целий — об отпу­щен­ни­ках сво­их двух сыно­вей); у осталь­ных — один отпу­щен­ник с.42 или одна отпу­щен­ни­ца, она же и жена; мно­го, если отпу­щен­ни­ков двое. Как объ­яс­нить это явле­ние? Слу­чай­но­стью в нахож­де­нии над­пи­сей? Тем, что отцам этих людей не уда­лось поста­вить сыно­вей на ноги и зало­жить креп­кий фун­да­мент, на кото­ром сыно­вьям уже про­сто было стро­ить соб­ст­вен­ное бла­го­по­лу­чие? То и дру­гое воз­мож­но, как воз­мож­но и третье объ­яс­не­ние: сыно­вья, вырос­шие в поня­ти­ях и чув­ствах сво­бод­но­го чело­ве­ка, утра­ти­ли цеп­кую, жад­ную и без­за­стен­чи­вую энер­гию отцов, кото­рая знай ломи­ла к наме­чен­ной цели, не огляды­ва­ясь ни напра­во, ни нале­во, толь­ко бы ухва­тить жир­ный кусок и проч­но осесть на теп­лом местеч­ке. Раб­ская жизнь, без­жа­лост­ная и бес­прав­ная, не обстру­га­ла жесто­ким сво­им рубан­ком их сер­дец; они ста­ли, может быть, лени­вее, но ста­ли и щед­рее, и мило­сти­вее, и чело­веч­нее. Зна­ме­на­тель­но, что толь­ко сре­ди этих сво­бод­ных ока­за­лись такие, кото­рые оста­ви­ли бла­го­дар­ную память в серд­цах людей, чья жизнь и чье сча­стье были цели­ком в их руках. «Само­му луч­ше­му патро­ну» пишут отпу­щен­ни­ки Терен­ция Писта, поста­вив­шие ему мра­мор­ный памят­ник; Клав­дий Геракл кла­дет мра­мор­ную пли­ту сво­е­му патро­ну, Клав­дию Демет­рию, «по люб­ви к нему и за его заслу­ги»; Юлия Рози­а­на Апол­ли­на­рия не забы­ли два его отпу­щен­ни­ка; Клав­дия Алки­ма его отпу­щен­ни­ца Рести­ту­та назы­ва­ет «доб­рым патро­ном и достой­ным руко­во­ди­те­лем».

Есть над­пи­си — их нема­ло, — кото­рые в боль­шин­стве мож­но счи­тать над­пи­ся­ми на моги­лах бед­ня­ков: тут будут и рабы, и отпу­щен­ни­ки, и сво­бод­ные. Над ниша­ми, где сто­я­ли сосуды с пеп­лом умер­ших, поме­ще­ны малень­кие таб­лич­ки, на кото­рых озна­че­но толь­ко имя умер­ше­го. Ста­ви­ла их или адми­ни­ст­ра­ция колум­ба­рия, при­над­ле­жав­ше­го тому дому, где покой­ный был рабом или отпу­щен­ни­ком, или погре­баль­ная кол­ле­гия, в кото­рой он состо­ял чле­ном; очень ред­ко кто-либо из близ­ких, назвав­ших свое имя. Бед­но­стью и оди­но­че­ст­вом дышит от этих таб­ли­чек; сколь­ко горе­чи быва­ет скры­то за эти­ми прото­коль­ны­ми — сухи­ми, корот­ки­ми строч­ка­ми! «Квинт Гра­ний, врач 80 лет. Поста­вил Карп, раб Фуль­вия». Нико­го род­но­го; глу­бо­кая бес­по­мощ­ная ста­рость; бед­ность, гра­ни­ча­щая с нище­той; хоро­нит чужой раб. Что свя­зы­ва­ло этих людей? Выле­чил его когда-то Гра­ний? Ока­зал какое-то бла­го­де­я­ние? Был про­сто добр и лас­ков к «гово­ря­ще­му орудию»?

с.43 Зна­чи­тель­ная часть наших «про­стых» вра­чей — люди жена­тые и семей­ные; холо­стя­ков немно­го. Оди­но­че­ство и бед­ность идут рука об руку; в тех таб­лич­ках, о кото­рых толь­ко что гово­ри­лось, нико­гда не упо­ми­на­ет­ся ни жена, ни дети. По всей веро­ят­но­сти, врач обза­во­дил­ся семьей уже тогда, когда чув­ст­во­вал, что поло­же­ние его твер­до и обес­пе­че­но; бед­няк и неудач­ник не женит­ся.

Жены вра­чей — по нацио­наль­но­сти гре­чан­ки (Хре­ста, Мос­хида, Ника, Гла­фи­ра, Мири­на, Фиа­мида и т. д. и т. д.), по соци­аль­но­му про­ис­хож­де­нию отпу­щен­ни­цы, ино­гда даже рабы­ни. Слу­ча­ет­ся, что врач женит­ся на соб­ст­вен­ной отпу­щен­ни­це; импе­ра­тор­ские отпу­щен­ни­ки нахо­дят себе жен обыч­но в двор­цо­вом же мире: Афи­но­дор, кото­ро­го еще маль­чи­ком осво­бо­дил Нерон, уже пожи­лым чело­ве­ком женил­ся на отпу­щен­ни­це Тра­я­на; Элий Амин­та женат на Элии Иек­се, а Элий Ага­фе­мер — на Элии Иор­те: обе пары — отпу­щен­ни­ки Адри­а­на. Кас­сий, раб Тра­я­на, женил­ся на его отпу­щен­ни­це Уль­пии Сабине; отпу­щен­ник Адри­а­на Эпа­ф­ро­дит взял в жены Нико­по­лиду, «рабы­ню Цеза­ря наше­го». Домаш­ний круг вра­чей част­ных лиц был, конеч­но, не так широк, и вра­чи, их отпу­щен­ни­ки, ищут себе жен на сто­роне: Пам­фил, отпу­щен­ник Гостия, женат на Гель­пии, отпу­щен­ни­це М. Гим­ни­на; Дио­ни­сий, отпу­щен­ник Т. Кок­цея, — на Фиа­миде, отпу­щен­ни­це Гн. Пом­по­ния; Авл Вале­рий Пам­фил взял в жены Скан­тию Юкун­ду, «отпу­щен­ни­цу двух Гаев».

Дале­ко, одна­ко, не все над­пи­си упо­ми­на­ют о соци­аль­ном поло­же­нии жены. Клав­дий Гиме­ней, отпу­щен­ник импе­ра­то­ра Клав­дия, был женат на Клав­дии Евти­хии, кото­рую он назы­ва­ет «свя­той, достой­ной супру­гой». Нет сомне­ния, что она отпу­щен­ни­ца, но над­пись об этом мол­чит. Уже упо­мя­ну­тые нами Элий Амин­та и Элий Ага­фе­мер забы­ва­ют упо­мя­нуть зва­ние сво­их жен. Гостий Пам­фил, отпу­щен­ник Гостия, поста­вил боль­шую усы­паль­ни­цу «себе, Гель­пии, отпу­щен­ни­це М. Гим­ни­на, всем отпу­щен­ни­кам и отпу­щен­ни­цам и потом­ству их». Эта Гель­пия, выде­лен­ная из семьи всех отпу­щен­ни­ков, зани­ма­ла, конеч­но, осо­бое место в доме, но Пам­фил не хочет назвать ее сво­ей женой. Кас­кел­лий Гемин Мари­он, соорудив­ший огром­ную усы­паль­ни­цу себе и Кас­кел­лии Смирне, отпу­щен­ни­це, веро­ят­но, его же хозя­и­на, не обмол­вил­ся и сло­вом о сою­зе, их свя­зы­вав­шем. Есть, прав­да, две над­пи­си, где врач гово­рит о том, что его жена — отпу­щен­ни­ца, но с.44 в обо­их слу­ча­ях — это его соб­ст­вен­ная отпу­щен­ни­ца: слад­ко чув­ст­во­вать себя чело­ве­ком не толь­ко сво­бод­ным, но име­ю­щим власть даро­вать сво­бо­ду дру­го­му. Вооб­ще же мужьям как-то нелов­ко, что они жена­ты на отпу­щен­ни­цах. И тут мы под­хо­дим к очень инте­рес­но­му вопро­су о том, как отно­си­лось к вра­чу обще­ство, в кото­ром он жил. Оно ста­ви­ло его невы­со­ко. Раб, будь он и пре­крас­ным лека­рем, все рав­но оста­вал­ся рабом и из про­че­го раб­ско­го окру­же­ния его не выде­ля­ли: в колум­ба­рии Ливии врач Тиранн поко­ил­ся рядом с рабом, кото­рый ведал гар­де­робом; места вра­ча Гиги­на и швеи Кал­ли­ти­хи ока­за­лись рядом. Врач Зоси­ма выдал свою род­ст­вен­ни­цу за раба; врач Келад женат на рабыне. Врач-отпу­щен­ник, «вче­раш­ний раб», осо­бо­го ува­же­ния к себе тоже не вну­шал. И сам он не чуж­да­ет­ся раб­ско­го обще­ства: бли­жай­ши­ми дру­зья­ми вра­ча Ати­ме­та были рабы; Эпа­ф­ро­дит, чело­век, кото­ро­му пору­че­но следить за здо­ро­вьем наслед­ни­ков пре­сто­ла, женит­ся на рабыне, пусть «Цеза­ря наше­го», но все рав­но рабыне. Есте­ствен­но, что в серд­цах этих людей зано­зой сидит память об их раб­ском про­ис­хож­де­нии. Как они радо­ва­лись, когда след это­го про­шло­го ока­зы­вал­ся дочи­ста стер­тым! «Гай Цеци­лий Акви­ла, сын Гая, Сабин­ской три­бы» — отец умер­ше­го, Гай Цеци­лий Диет, сын отпу­щен­ни­ка, пол­но­стью выпи­сал имя покой­но­го сына: насто­я­щий рим­ля­нин! Деда-раба как и не было. «Марк Юний, сын М. Зено­до­ра, Кор­не­ли­е­вой три­бы» — чужие люди, хоро­нив­шие бед­но­го оди­но­ко­го вра­ча-мас­са­жи­ста, явно гре­ка по про­ис­хож­де­нию, все-таки не забы­ли упо­мя­нуть его рим­ское граж­дан­ство. На какие хит­ро­сти отпу­щен­ник-врач ни пус­ка­ет­ся, чтобы убедить окру­жаю­щий мир в том, что он корен­ной рим­ля­нин! «Клав­дии Гла­фи­ре, достой­ной жене, поста­вил Ти. Клав­дий, сын Лета, про­зви­щем Лет» — на этой над­пи­си сто­ит оста­но­вить­ся. Нали­чие про­зви­ща ука­зы­ва­ет на II в.; и пер­вое, и вто­рое имя — ведут в I в. Надо пола­гать, что дед или пра­дед наше­го Лета полу­чил сво­бо­ду от кого-то из Клав­ди­ев, может быть, был импе­ра­тор­ским отпу­щен­ни­ком. Его соб­ст­вен­ное имя было, конеч­но, Hi­la­rus (гре­че­ское hi­la­ros, «весе­лый»), но внук пере­вел его на латин­ский язык — прочь это нена­вист­ное, гре­че­ское имя, неопро­вер­жи­мо изоб­ли­чаю­щее раб­ский корень! «Ти. Клав­дий, сын Лета, Лет» совсем по-рим­ски: одни латин­ские сло­ва. И в той среде, где живет и с.45 дей­ст­ву­ет Лет, кому извест­но, что соб­ст­вен­но­го рим­ско­го име­ни «Лет» нет и не было и что его имен­ная фор­му­ла отнюдь не соот­вет­ст­ву­ет фор­му­ле под­лин­но­го рим­ско­го име­ни. Марк Аци­лий Потин пере­де­лал свое гре­че­ское про­зви­ще Po­thei­nos на латин­ский лад: Po­ti­nus. Он скон­чал­ся в Афи­нах, но его отпу­щен­ник Ахил­лей, несо­мнен­ный грек, пишет над­гроб­ную над­пись по-латы­ни. Грек про­ис­хож­де­ни­ем, Потин в цен­тре эллин­ской куль­ту­ры наста­и­ва­ет на том, что он рим­ля­нин. Любо­пыт­на эпи­та­фия из колум­ба­рия, где хоро­ни­ли рабов и отпу­щен­ни­ков бога­то­го и знат­но­го рода Ста­ти­ли­ев Тав­ров. Эпи­та­фия эта выре­за­на на над­гро­бии двух малень­ких детей вра­ча Люсы, види­мо, раба. Сво­е­му сыну он дал чисто рим­ское имя Грат, дума­ет­ся, с рас­че­том, что когда его, Люсу, отпу­стят на волю, имя сына будет зву­чать совсем по-рим­ски: Тавр Ста­ти­лий Грат. Для доче­ри это не так важ­но; ее мож­но назвать род­ным гре­че­ским сло­вом: пусть будет Spu­de.

Боль­шин­ство над­гро­бий постав­ле­но или мужем-вра­чом жене и дру­гим чле­нам семьи, или мужу-вра­чу его женой. Ред­ко заботу вдо­вы о моги­ле почив­ше­го разде­ля­ют дети: может быть, они еще совсем малы; может быть, судь­ба забро­си­ла их так дале­ко, что они и не зна­ют о смер­ти отца. Над­гро­бий, постав­лен­ных роди­те­ля­ми сыну, мало, и это вполне есте­ствен­но. Име­ет­ся три над­пи­си, постав­лен­ных бра­тья­ми (две — сов­мест­но со вдо­ва­ми покой­ных). Одна из них очень инте­рес­на пото­му, что поз­во­ля­ет загля­нуть в жизнь раб­ской семьи, из кото­рой вышли оба бра­та; оба, по-види­мо­му, вра­чи. Гла­сит она так: «Л. Лелий Саль­вий, отпу­щен­ник Лелия Цере­на, врач, про­жил 31 год. Брат, Секст Апу­лей Сотер, поста­вил на свои сред­ства». Вто­рое имя отпу­щен­ни­ка — это все­гда родо­вое имя хозя­и­на, отпу­стив­ше­го на волю сво­его раба. Хозя­ин Саль­вия при­над­ле­жал к роду Лели­ев; брат Саль­вия, Сотер, при име­ни кото­ро­го сло­во «отпу­щен­ник» не сто­ит, родил­ся сво­бод­ным от отца, кото­ро­го осво­бо­дил хозя­ин из рода Апу­ле­ев. Саль­вия, види­мо, когда отец еще был рабом, про­да­ли Лели­ям, в доме кото­рых он и полу­чил сво­бо­ду.

Как лечи­ли эти люди и где полу­чи­ли они свое меди­цин­ское обра­зо­ва­ние?

Сре­ди вра­чей, прак­ти­ко­вав­ших в пест­ром мире сто­лич­ной и ита­лий­ской бед­но­ты, были, конеч­но, как и сре­ди с.46 мод­ных вра­чей выс­ше­го све­та, шар­ла­та­ны и даже пре­ступ­ни­ки. Сапож­ник Фед­ра, о кото­ром упо­мя­ну­то было выше, лечил, конеч­но, пло­хо. Есть одна над­пись с очень зна­ме­на­тель­ны­ми сло­ва­ми: «Я про­слав­лен искус­ст­вом, кото­рое еще обла­го­ро­ди­ла моя чест­ность». Чест­ность, види­мо, не все­гда соче­та­лась с про­фес­си­ей вра­ча. Цице­рон бро­сил одно­му под­суди­мо­му обви­не­ние в том, что отец его умо­рил ряд лиц, ему неугод­ных, с помо­щью вра­ча. Баб­ка обви­ня­е­мо­го отка­за­лась лечить­ся у это­го вра­ча, пото­му что «от его лече­ния она поте­ря­ла всех сво­их». Мож­но думать, одна­ко, что боль­шин­ство вра­чей лечи­ло хоро­шо и доб­ро­со­вест­но; ина­че труд­но объ­яс­нить, откуда у них тот доста­ток, о кото­ром неоспо­ри­мо свиде­тель­ст­ву­ют над­пи­си. Чтобы обес­пе­чить себе прак­ти­ку, врач дол­жен был отно­сить­ся к боль­но­му с вели­чай­шим вни­ма­ни­ем, про­си­жи­вать над ним часа­ми, ломая голо­ву на тем, как поста­вить его на ноги. Он созда­вал свое бла­го­со­сто­я­ние дей­ст­ви­тель­но «трудом и заботой». Если он не сумел спра­вить­ся с болез­нью и неуда­чи пости­га­ли его и раз, и дру­гой, и тре­тий, то к нему пере­ста­ва­ли обра­щать­ся, и при­зрак голод­ной жиз­ни ста­но­вил­ся для него ощу­ти­тель­но-гроз­ным. Труд­но пред­ста­вить себе работу более нерв­ную и жизнь более бес­по­кой­ную, чем жизнь вра­ча, и не толь­ко начи­наю­ще­го. Уже создав себе доб­рую сла­ву, он не смел успо­ко­ить­ся и счи­тать свое поло­же­ние проч­ным: несколь­ко про­ма­хов, какая-то небреж­ность, под­ме­чен­ная боль­ным или его семьей, — и репу­та­ция его руши­лась. Чтобы жить и утвер­дить­ся в жиз­ни вра­чу, надо было стать хоро­шим вра­чом, и у нас есть над­пи­си, свиде­тель­ст­ву­ю­щие о хоро­шем лече­нии: «вра­чу за его заслу­ги»; «вра­чу Евти­хи­о­ну в память его заслуг»; «Евти­ху, отпу­щен­ни­ку и вра­чу достой­ней­ше­му».

Мы ниче­го не зна­ем о том, как и чем лечи­ли эти «достой­ней­шие вра­чи», но мож­но думать, что они в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни поль­зо­ва­лись домаш­ни­ми сред­ства­ми, отва­ра­ми и настой­ка­ми, дав­но при­ня­ты­ми в народ­ной меди­цине. Нече­го было пус­кать пыль в гла­за бед­но­му ремес­лен­ни­ку, лежав­ше­му в жал­кой камор­ке за сво­ей мастер­ской, пред­пи­сы­вая ему вся­кие замор­ские и доро­гие сред­ства: у боль­но­го не было на них денег. А такие лекар­ства, как све­коль­ный или редеч­ный сок и настой­ки на гра­на­тах или на яго­дах чер­но­го мир­та были вполне доступ­ны и весь­ма эффек­тив­ны.

с.47 Где и как обу­чал­ся врач, раб или отпу­щен­ник, у кого при­об­ре­тал он меди­цин­ские зна­ния? Государ­ст­вен­ное обу­че­ние меди­цине нача­лось толь­ко с III в. н. э., до это­го вре­ме­ни обу­че­ние было част­ным и бес­кон­троль­ным. Опыт­ный врач окру­жал себя уче­ни­ка­ми и помощ­ни­ка­ми, кото­рые сопро­вож­да­ли его при посе­ще­нии боль­ных и кото­рых он настав­лял во вра­чеб­ном деле пре­иму­ще­ст­вен­но на прак­ти­ке. Мар­ци­ал в шут­ку писал, что, когда он слег­ка зане­мог и его при­шел наве­стить врач Сим­мах, то после того как его пере­щу­па­ли все его уче­ни­ки, от при­кос­но­ве­ния сот­ни ледя­ных рук он схва­тил насто­я­щую про­сту­ду. Сре­ди уче­ни­ков Сим­ма­ха были несо­мнен­но и рабы: хозя­ин, заме­тив сре­ди сво­их рабов спо­соб­но­го и гра­мот­но­го юно­шу, посы­лал его в нау­ку к кому-нибудь из зна­ко­мых вра­чей. Какой доход при­но­сил ино­гда хозя­и­ну обу­чав­ший­ся меди­цине раб, мож­но судить по тому, что Эрот Меру­ла, глаз­ной врач в малень­ком город­ке, отку­пил­ся на сво­бо­ду за 50 тыс. сестер­ций. Ино­гда врач, опыт­ный и состо­я­тель­ный, наме­чал себе уче­ни­ка сре­ди сво­их рабов; может быть, бла­го­дар­ные над­пи­си патро­нам-бла­го­де­те­лям, при­веден­ные выше, были сде­ла­ны имен­но уче­ни­ка­ми. Часты были слу­чаи, когда отец-врач учил сына сво­е­му искус­ству, застав­ляя его помо­гать при лече­нии боль­ных. Насле­до­ва­ние сыном про­фес­сии отца — дело обыч­ное и есте­ствен­ное; лег­ко пред­ста­вить себе суще­ст­во­ва­ние семей, где меди­цин­ские зна­ния пере­да­ва­лись по наслед­ству.

Врач, посе­лив­шись в опре­де­лен­ном рай­оне, поль­зо­вал глав­ным обра­зом насе­ле­ние это­го рай­о­на: при огром­но­сти Рима и отсут­ст­вии средств сооб­ще­ния, доступ­ных людям небо­га­тым, это было вполне есте­ствен­но. Тут его все зна­ли: Гемел­ли­ну доста­точ­но было напи­сать на ошей­ни­ке, кото­рый он надел на сво­его одна­жды сбе­жав­ше­го раба «отведи меня на Широ­кую ули­цу к вра­чу Гемел­ли­ну» — каж­до­му на Широ­кой было извест­но, где живет Гемел­лин. Быва­ли слу­чаи, что врач решал поис­кать сча­стья не на одном месте, а стран­ст­вуя по окру­ге. Ино­гда он оседал где-нибудь на более дли­тель­ное вре­мя, и тогда окрест­ные усадь­бы торо­пи­лись сго­во­рить­ся с ним и заклю­чить дого­вор отно­си­тель­но ока­за­ния вра­чеб­ной помо­щи.

В заклю­че­ние оста­ет­ся ска­зать еще об одной груп­пе вра­чей. Это не рим­ские граж­дане и не отпу­щен­ни­ки: у них нет трой­но­го име­ни и нет отмет­ки lib; они не рабы: при име­ни их не сто­ит име­ни хозя­и­на. Име­на у них, как и с.48 сле­до­ва­ло ожи­дать, сплошь гре­че­ские: Фирс, Ати­мет, Евти­хи­он, Нике­рот и т. д. Из 12 чело­век, отно­ся­щих­ся к этой кате­го­рии, толь­ко трое жена­тых; ни о каком состо­я­нии у них речи нет, они не успе­ли его соста­вить, не успе­ли ни создать себе поло­же­ния, ни обза­ве­стись семьей. Да и когда было! Фазис умер 17 лет, Менандр — 21 года, Егип­та похо­ро­ни­ла мать. По всей веро­ят­но­сти, мы име­ем дело с юно­ша­ми-гре­ка­ми, кото­рые при­еха­ли в Рим, сле­пив­ший моло­дежь все­го мира виде­ни­я­ми богат­ства и сла­вы. Оди­но­кие, без средств, без покро­ви­те­лей, с дру­же­ски­ми свя­зя­ми толь­ко сре­ди сво­их и самое боль­шее — сре­ди двор­цо­вых рабов, они нашли в Риме толь­ко смерть, часто преж­девре­мен­ную.

Если от вра­чей, кото­рые жили и прак­ти­ко­ва­ли в Риме, мы перей­дем к их собра­тьям, рас­се­ян­ным по раз­ным — боль­шим и малым — горо­дам древ­ней Ита­лии, то по пер­во­му взгляду все ока­жет­ся зна­ко­мым: опять почти сплошь гре­че­ские име­на; опять вра­чи-отпу­щен­ни­ки или их сыно­вья, уже сво­бод­ные, но еще не полу­чив­шие рим­ско­го граж­дан­ства. Иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние их, как пра­ви­ло, непло­хое, бед­ня­ков сре­ди них мы видим мало. Вра­чи посвя­ща­ют в дар богам кто алтарь, кто ста­тую (Арий Келад даже зано­во отре­мон­ти­ро­вал обвет­шав­ший храм Мар­са), стро­ят себе усы­паль­ни­цы, ино­гда очень боль­шие (у Авфе­стия Соте­ра, напри­мер, — 20×30 м). Аци­лий Потин смог пред­при­нять дале­кое путе­ше­ст­вие из Боно­нии в Афи­ны. Вра­чи, полу­чив­шие зва­ние севи­ров, дела­ли обя­за­тель­но неко­то­рый взнос в бла­го­дар­ность за ока­зан­ную им честь; сум­ма взно­са не была опре­де­ле­на, но при­ли­чие тре­бо­ва­ло, чтобы новый севир внес доста­точ­но; севи­ров сре­ди про­вин­ци­аль­ных вра­чей мы видим восемь. Л. Вафр Ники­фор, врач из Сас­си­ны, был патро­ном мест­ной кол­ле­гии масте­ров и про­дав­цов раз­лич­ной одеж­ды — такое поло­же­ние мог занять толь­ко чело­век со сред­ства­ми. Были сре­ди вра­чей и насто­я­щие бога­чи. Эрот Меру­ла, глаз­ной врач из Аси­зия, оста­вил после себя капи­тал в 800 тыс. сестер­ций. Все это люди I—II вв. н. э. В нача­ле III в. в Бене­вен­те город­ской врач Л. Стей Рути­лий Мани­лий всту­пил в сосло­вие всад­ни­ков, т. е. рас­по­ла­гал цен­зом в 400 тыс. сестер­ций, кото­рые, надо думать, были толь­ко частью его богат­ства. Сто­ит задер­жать­ся на семье это­го чело­ве­ка. Перед нами про­хо­дят три его поко­ле­ния: дед, сын и внук. Дед, Л. Стей Евтих, — явный грек и, по с.49 всей веро­ят­но­сти, отпу­щен­ник; сын, упо­мя­ну­тый выше, Л. Стей Мани­лий, — город­ской врач и рим­ский всад­ник; внук, сын Мани­лия, Скра­тей Мани­ли­ан, — пол­но­прав­ный рим­ский граж­да­нин, зачис­лен­ный в Стел­ла­тин­скую три­бу, изби­ра­ет­ся на выс­шую муни­ци­паль­ную долж­ность в род­ном горо­де. Он полу­ча­ет зва­ние prae­tor ce­ria­lis и по это­му пово­ду щед­ро ода­ри­ва­ет сограж­дан — «раз­бра­сы­ва­ет тес­се­ры», осо­бые мар­ки, по кото­рым граж­дане полу­ча­ют золотые моне­ты, сереб­ря­ную и брон­зо­вую посу­ду, одеж­ду и про­чее; подоб­ные разда­чи были воз­мож­ны, конеч­но, толь­ко при боль­шом богат­стве.

Мы гово­ри­ли уже об отно­ше­нии рим­ско­го обще­ства к вра­чам. Их ува­жа­ли и цени­ли ино­гда как вра­чей и пре­зи­ра­ли все­гда и как вче­раш­них рабов, и как «голод­ных гре­чат». Доста­точ­но бег­ло про­смот­реть сочи­не­ния писа­те­лей того вре­ме­ни, чтобы убедить­ся, какой запас пре­зре­ния нако­пил у себя в душе иско­ни сво­бод­ный рим­ля­нин про­тив «ахей­ско­го сбро­да», при­чем это пре­зре­ние он не стес­нял­ся рас­сы­пать щед­ро и в самых раз­но­об­раз­ных фор­мах — от ярост­но-гнев­но­го обли­че­ния у Юве­на­ла до весе­лых и язви­тель­ных насме­шек у Пет­ро­ния и Мар­ци­а­ла. Мож­но было, полу­чив сво­бо­ду, зака­зать свою ста­тую в тоге, мож­но было изощ­рять­ся в пере­дел­ке сво­его име­ни на рим­ский лад, но клей­мо недав­не­го раб­ства и чуже­зем­но­го про­ис­хож­де­ния не смы­ва­лось так лег­ко. Чтобы све­сти его, тре­бо­ва­лось вой­ти в некое дело обще­го­судар­ст­вен­но­го зна­че­ния, уча­стие в кото­ром рав­ня­ло бы всех, неза­ви­си­мо от соци­аль­но­го про­ис­хож­де­ния и нацио­наль­ной при­над­леж­но­сти. При­шель­цы и быв­шие рабы нашли себе это дело, обна­ру­жив в его выбо­ре неза­у­ряд­ную про­ни­ца­тель­ность дело­вых людей: они при­стро­и­лись к куль­ту импе­ра­то­ра и созда­ли севи­рат и кол­ле­гию авгу­ста­лов. Кол­ле­гия эта, поми­мо сво­его поли­ти­че­ско­го зна­че­ния, сыг­ра­ла огром­ную роль в деле выра­бот­ки ново­го обще­ст­вен­но­го само­со­зна­ния. Недав­ний раб, уро­же­нец како­го-то азий­ско­го захо­лу­стья, при­об­щен­ный к куль­ту, кото­рый был утвер­жде­ни­ем не толь­ко импе­ра­тор­ской вла­сти, но и рим­ско­го един­ства, под­ни­мал­ся в соб­ст­вен­ных гла­зах: он ока­зы­вал­ся одним из тех, кто утвер­ждал эту власть и под­дер­жи­вал это един­ство в такой же мере, как любой сена­тор и корен­ной рим­ля­нин. На чужа­ка начи­на­ют смот­реть как на сво­его, и — что, пожа­луй, важ­нее — чужак начи­на­ет чув­ст­во­вать себя сво­им.

с.50 Вся эта пере­ра­бот­ка не столь­ко даже мыс­лей, сколь­ко обще­ст­вен­ных настро­е­ний про­ис­хо­ди­ла мед­лен­но. Эта пере­ме­на яснее улав­ли­ва­ет­ся в малень­ких ита­лий­ских город­ках, где было мень­ше рим­ской спе­си, а жизнь была про­ще и тише и бли­же стал­ки­ва­ла людей. И тут в при­выч­ной жиз­ни вра­чей появ­ля­ет­ся совер­шен­но новая чер­та, кото­рой мы не виде­ли в Риме: это уча­стие вра­ча в обще­ст­вен­ной жиз­ни горо­да. В Остии устрой­ство и архи­тек­тур­ное обрам­ле­ние пере­крест­ка берут на себя дуови­ры и цен­зор — ина­че гово­ря, вер­хи муни­ци­паль­ной зна­ти — и несколь­ко отпу­щен­ни­ков, в том чис­ле Д. Цеци­лий Никий, врач, отпу­щен­ник двух Деци­мов (пере­крест­ки были как раз тем местом, где наряду с Лара­ми почи­тал­ся и гений Авгу­ста). В Ази­зии упо­мя­ну­тый уже Эрот Меру­ла, отпу­щен­ник и севир, укра­ша­ет ста­ту­я­ми храм Гер­ку­ле­са и зама­щи­ва­ет ули­цы. В Бене­вен­те врач Навзел­лий Вита­лис, авгу­стал, не толь­ко укра­сил в сво­ем квар­та­ле пере­кре­сток пор­ти­ком, но и рас­по­рядил­ся, чтобы из его капи­та­ла еже­год­но выда­ва­лось по 600 сестер­ций на празд­но­ва­ние дня рож­де­ния его сына, офи­це­ра рим­ской армии. Все эти люди живут общей жиз­нью с граж­да­на­ми того горо­да, куда они при­шли, может быть, еще раба­ми. Теперь они заботят­ся о сво­ем горо­де и укра­ша­ют свой город. И себя эти люди начи­на­ют чув­ст­во­вать ина­че: пере­ста­ют стес­нять­ся того, что они отпу­щен­ни­ки; к ним начи­на­ют отно­сить­ся как к рав­ным. Руф­рий Фавст и Нуми­то­рий Аскле­пи­ад, оба севи­ры и оба отпу­щен­ни­ки, жена­ты на рим­ских граж­дан­ках. Педа­ний Руф, корен­ной ита­ли­ец, судя по име­ни, назы­ва­ет сво­им дру­гом вра­ча Элия Саби­ни­а­на, авгу­ста­ла, т. е. воль­ноот­пу­щен­ни­ка. Г. Фере­трий Муска, сын Тита, ста­вит памят­ник отпу­щен­ни­ку Вету­ле­ну Сера­пи­о­ну, «вра­чу и дру­гу». И когда севир Пупий Мен­тор, отпу­щен­ник, велит изо­бра­зить себя в рим­ской тоге, то это сим­во­ли­че­ски выра­жа­ет и его соб­ст­вен­ное убеж­де­ние в том, что он име­ет пра­во про­из­не­сти тор­же­ст­вен­ную и гор­дую фор­му­лу «я — рим­ский граж­да­нин», и при­зна­ние окру­жаю­щим обще­ст­вом это­го пра­ва.