Простые люди древней Италии.

с.71

Глав­ным мате­ри­а­лом, из кото­ро­го изготов­ля­лась в древ­ней Ита­лии одеж­да, была шерсть. Из шер­сти дела­ли туни­ки-руба­хи, кото­рые наде­ва­ли пря­мо на тело, тогу — нацио­наль­ную рим­скую одеж­ду, кото­рую не сме­ли носить лишен­ные граж­дан­ских прав; пла­щи всех видов и вся­ко­го покроя, от тяже­лых тем­ных, сол­дат­ских и дорож­ных, до лег­ких раз­но­цвет­ных, кото­рые наде­ва­ли поверх бело­снеж­ных тог, чтобы пред­о­хра­нить их от пыли и гря­зи. Шер­стя­ную одеж­ду носи­ла вся Ита­лия, от сена­то­ра до раба. Шерсть гиг­ро­ско­пич­на, она не поз­во­ля­ет телу охлаж­дать­ся, пред­о­хра­ня­ет от про­студы: мате­ри­ал был выбран на осно­ве опы­та мно­гих поко­ле­ний. Ита­лия была бога­та пре­вос­ход­ной шер­стью; пого­ло­вье ее ове­чьих стад исчис­ля­лось в мил­ли­о­нах, и овцы были раз­ных пород. Были овцы, пре­вос­ход­ная тон­кая шерсть кото­рых мог­ла поспо­рить с луч­ши­ми сор­та­ми гре­че­ской шер­сти (а гре­че­ская шерсть сла­ви­лась в древ­но­сти по все­му миру). Стра­бон, путе­ше­ст­во­вав­ший по Ита­лии во вре­мя Авгу­ста, писал, что овцы, кото­рых раз­во­ди­ли в долине р. По, око­ло Пар­мы и Мути­ны (нынеш­няя Моде­на), дава­ли мяг­кую, самую кра­си­вую шерсть; гру­бая шерсть из Лигу­рии и от инсуб­ров (галль­ское пле­мя, жив­шее в окру­ге нынеш­не­го Мила­на) дава­ла ткань, в кото­рую оде­ва­лась боль­шая часть рабов в Ита­лии; из шер­сти пата­вий­ских овец (Пата­вий — нынеш­няя Падуя) дела­ли доро­гие ков­ры и гав­са­пы — осо­бые кос­ма­тые тка­ни с вор­сом на обе­их сто­ро­нах мате­рии или толь­ко на одной. Очень хоро­ша была шерсть овец апу­лий­ской поро­ды.

с.72 Пря­жа и тка­нье были жен­ским делом, и в дни седой ста­ри­ны не толь­ко бед­ные кре­стьяне, но и бога­тые сена­то­ры и про­слав­лен­ные пол­ко­вод­цы ходи­ли в домо­дель­ных туни­ках и тогах. Лукре­ция позд­ней ночью «зани­ма­лась шер­стью», когда ее муж при­ска­кал из-под Ардеи про­ве­рить, как про­во­дит вре­мя оди­но­кая жена. Катон не пред­став­лял себе усадь­бы без ткац­ко­го стан­ка. Варрон знал име­ния с боль­ши­ми ткац­ки­ми мастер­ски­ми. Еще в кон­це рес­пуб­ли­ки в ста­ро­за­вет­ных семьях в атрии сто­ял ткац­кий ста­нок, и неко­то­рые эпи­та­фии возда­ют жен­щине как выс­шую похва­лу то, что она «сиде­ла дома и обра­ба­ты­ва­ла шерсть». Август носил толь­ко одеж­ду, изготов­лен­ную рука­ми сест­ры, жены или доче­ри. В хозяй­стве и Ста­ти­ли­ев, и Ливии, жены Авгу­ста, и вооб­ще в импе­ра­тор­ском хозяй­стве пряде­ни­ем заня­то было по край­ней мере несколь­ко чело­век, пото­му что над­пи­си упо­ми­на­ют долж­ность «отве­ши­ва­те­ля шер­сти», т. е. чело­ве­ка, кото­рый отве­ши­вал шерсть, разда­вае­мую на «уро­ки» пря­хам, и над­зи­рал за их работой, а так­же и самих прях, тка­чей и тка­чих. Судя по несколь­ким над­пи­сям из Рима, суще­ст­во­ва­ли и част­ные прядиль­ни, но о раз­ме­рах их, так же как и об орга­ни­за­ции, мы ниче­го не зна­ем. То же и отно­си­тель­но ткац­ких мастер­ских. И Мар­ци­ал, и Юве­нал поми­на­ют тка­чей в Риме; в Риме были, конеч­но, ткац­кие мастер­ские, но ниче­го о них до нас не дошло.

О сук­но­ва­лах извест­но нам боль­ше. В Пом­пе­ях и в Поле (Дал­ма­ция) были рас­ко­па­ны сук­но­валь­ни; най­де­ны были фрес­ки, объ­яс­ня­ю­щие работу сук­но­ва­лов (по-латы­ни их зва­ли фул­ло­на­ми), сохра­ни­лись кое-какие над­пи­си.

Про­фес­сия сук­но­ва­лов была двой­ной: они валя­ли сук­но, а так­же сти­ра­ли и чини­ли гряз­ную шер­стя­ную одеж­ду. Прач­ка­ми и што­паль­щи­ка­ми они были пре­вос­ход­ны­ми: ста­рая вещь выхо­ди­ла из их рук нове­шень­кой. И про­цесс валя­нья отли­чал­ся от мытья толь­ко отсут­ст­ви­ем неко­то­рых опе­ра­ций.

Сук­но в древ­но­сти изготов­ля­лось таким же спо­со­бом, как и теперь; раз­ни­ца, конеч­но, в мас­шта­бах про­из­вод­ства и в том, что теперь работа­ют маши­ны. Шер­стя­ная ткань ста­но­вит­ся сук­ном, пото­му что поверх­ность ове­чьей шер­сти покры­та чешуй­ка­ми или зуб­чи­ка­ми, кото­рые при­да­ют ей цеп­кость и спо­соб­ность, осо­бен­но под вли­я­ни­ем вла­ги, теп­ла и меха­ни­че­ских сотря­се­ний, плот­но сцеп­лять­ся с с.73 сосед­ни­ми волос­ка­ми, или, как гово­рят, «сва­ли­вать­ся». Пер­вой работой ита­лий­ско­го фул­ло­на было сва­лять шер­стя­ную ткань. В XIX в. эту работу испол­ня­ли осо­бые сук­но­валь­ные маши­ны, в кото­рых шер­стя­ная про­пи­тан­ная теп­лой жид­ко­стью ткань про­пус­ка­лась меж­ду дву­мя вра­щаю­щи­ми­ся цилин­дра­ми и про­тис­ки­ва­лась в узкий желоб с крыш­кой, при­ва­лен­ной гру­зом. Ткань про­дви­га­лась с трудом, силь­но сжи­ма­лась, тер­лась о стен­ки жело­ба и о крыш­ку и таким обра­зом сва­ли­ва­лась. В ста­рых маши­нах ткань сва­ли­вал сво­и­ми уда­ра­ми пест осо­бо­го устрой­ства. У ита­лий­ско­го сук­но­ва­ла не было ни машин, ни песта; в его рас­по­ря­же­нии были толь­ко соб­ст­вен­ные ноги.

«Пляс­ка» сук­но­ва­лов. (Фрес­ка). A. Mau. Pom­pei. Leip­zig, 1908, fig. 242.

В 1825 г. на одной из самых ари­сто­кра­ти­че­ских улиц Пом­пей, кото­рая теперь назы­ва­ет­ся ули­цей Мер­ку­рия, рас­ко­па­ли дом, где нахо­ди­лась боль­шая мастер­ская фул­ло­нов. Уце­ле­ло кое-что из обо­рудо­ва­ния и сохра­ни­лись пло­хие в худо­же­ст­вен­ном отно­ше­нии и дра­го­цен­ные по содер­жа­нию фрес­ки — исто­рия шту­ки сук­на, изо­бра­жен­ная во всех ста­ди­ях изготов­ле­ния.

Шер­стя­ную мате­рию, кото­рую тре­бо­ва­лось сва­лять, кла­ли в чан с теп­лой водой и теми веще­ства­ми, с помо­щью кото­рых уда­ля­ли жир, остав­ший­ся в шер­сти после недо­ста­точ­ной про­мыв­ки. Чаны сто­я­ли в неболь­ших заго­род­ках, отде­лен­ных одна от дру­гой невы­со­ки­ми стен­ка­ми. Сук­но­ва­лы вле­за­ли в эти чаны и начи­на­ли, опи­ра­ясь рука­ми с.74 о стен­ки пере­го­ро­док, «танец фул­ло­нов»: рав­но­мер­но под­пры­ги­ва­ли. На фрес­ке один из рабо­чих как раз «тан­цу­ет»; трое дру­гих (пожи­лой лысый чело­век и двое юно­шей), выта­щив мате­рию, дер­жат ее на весу, чтобы сте­ка­ла вода; может быть, они уже окон­чи­ли свой «танец», а может быть, реши­ли толь­ко пере­дох­нуть¹.

Мыла древ­няя Ита­лия не зна­ла. То сна­до­бье, кото­рое Пли­ний назы­ва­ет «мылом» и кото­рое при­готов­ля­лось из нут­ря­но­го жира и золы («галль­ское изо­бре­те­ние»), точ­но так же, как «шари­ки из Мат­ти­а­ка» (город в окрест­но­сти нынеш­не­го Вис­ба­де­на), нико­гда не употреб­ля­лись для стир­ки; ими мыли воло­сы, чтобы окра­сить их в рыже­ва­тый цвет, вошед­ший в моду у совре­мен­ниц Пли­ния и Мар­ци­а­ла. Фул­ло­ны кла­ли в свои чаны соду, а еще чаще поль­зо­ва­лись мочой. Моча, посто­яв­шая одну-две неде­ли, обра­зу­ет в соеди­не­нии с жиром жид­кое аммо­ни­а­каль­ное мыло, хоро­шо отмы­ваю­щее жиро­вые пят­на и вооб­ще вся­кую грязь. Фул­ло­ны рас­став­ля­ли на ули­цах боль­шие посуди­ны для про­хо­жих; Мар­ци­ал упо­ми­на­ет их в одной очень злой эпи­грам­ме. В Пом­пе­ях в рай­оне новых рас­ко­пок, неда­ле­ко от дома хозя­и­на одной сук­но­валь­ни, нашли боль­шую вин­ную амфо­ру с отби­тым гор­лыш­ком, вко­пан­ную в зем­лю. Это реаль­ный ком­мен­та­рий к сло­вам Мар­ци­а­ла: «…ста­рая посуди­на ску­по­го фул­ло­на».

Есте­ствен­но, что ткань, мытую в моче, тре­бо­ва­лось уси­лен­но про­по­лос­кать в чистой воде. В сук­но­вальне все­гда име­лись боль­шие ван­ны, куда фул­ло­ны, «потан­це­вав» в сво­их чанах, и пере­но­си­ли мате­рию и где они ее усерд­но и не один раз отпо­лас­ки­ва­ли, мно­го­крат­но меняя воду. Затем ее выни­ма­ли, рас­кла­ды­ва­ли на боль­ших сто­лах и начи­на­ли бить валь­ка­ми — опе­ра­ция, оди­на­ко­во спо­соб­ст­во­вав­шая и сва­ли­ва­нью, и уда­ле­нию гря­зи, — после чего раз­ве­ши­ва­ли для про­суш­ки на верев­ках или жер­дях. Сук­но­ва­лам дано было зако­ном раз­ре­ше­ние пере­киды­вать эти верев­ки даже через ули­цу.

После того как мате­рия про­сохнет, при­сту­па­ли к рабо­те, изо­бра­жен­ной на дру­гой фрес­ке, — к вор­со­ва­нию. Цель вор­со­ва­ния — обра­зо­вать на поверх­но­сти плот­но сва­лян­ной мате­рии слой тор­ча­щих воло­кон и сде­лать таким обра­зом эту поверх­ность пуши­стой и мяг­кой. Теперь с.75 поверх­ность тка­ни нади­ра­ют вор­со­валь­ным бара­ба­ном, к обо­дьям кото­ро­го при­креп­ле­ны узкие рам­ки с наса­жен­ны­ми на них шиш­ка­ми вор­сян­ки. В древ­ней Ита­лии сук­но нади­ра­ли вруч­ную или шкур­кой ежа — «без его игл ни к чему была бы для людей мяг­кая ове­чья шерсть», — заме­ча­ет Пли­ний, — или шиш­ка­ми чер­то­по­ло­ха, из кото­рых дела­ли осо­бые вор­силь­ные щет­ки. Такую щет­ку дер­жит в руках и чистит ее палоч­кой жен­щи­на на фрес­ке из той же серии. Воз­мож­но, были в ходу и желез­ные скреб­ни­цы. Шер­стя­ные оче­ски шли на набив­ку тюфя­ков; так как очес­ков этих у фул­ло­нов все­гда ока­зы­ва­лось в изоби­лии, то, воз­мож­но, они зани­ма­лись и изготов­ле­ни­ем мат­ра­сов.

Работы сук­но­ва­лов. (Фрес­ка). A. Mau. Pom­pei. Leip­zig, 1908, fig. 243.

На сле­дую­щей фрес­ке изо­бра­же­но как раз вор­со­ва­ние. С под­ве­шен­ной к потол­ку жер­ди сви­са­ет ткань, кото­рую шкур­кой ежа нади­ра­ет моло­дой работ­ник в корот­кой туни­ке. Мимо про­хо­дит дру­гой с лег­кой пле­те­ной клет­кой на пле­чах, напо­ми­наю­щей юрту, и с котел­ком в руках такой фор­мы, какие и поныне употреб­ля­ют­ся в Ита­лии для углей. На эту клет­ку натя­ги­ва­ли мате­рию, вымы­тую и навор­со­ван­ную, если толь­ко она не была кра­ше­ной, а под клет­кой ста­ви­ли коте­лок с зажжен­ной серой. Сер­ные пары обла­да­ют свой­ст­вом отбе­ли­вать ткань.

с.76 После оку­ри­ва­нья серой мате­рию «крах­ма­ли­ли», т. е. нати­ра­ли ее осо­бо­го сор­та гли­ной, кото­рая при­да­ва­ла блеск и пред­о­хра­ня­ла от загряз­не­ния. Такой гли­ны было несколь­ко сор­тов: сар­дин­ской мож­но было нати­рать толь­ко белые тка­ни, для пест­рых годи­лась умбрий­ская². Теперь мате­рию, чтобы она не смя­лась, сле­до­ва­ло поло­жить под пресс; он тоже изо­бра­жен на фрес­ке. Меж­ду дву­мя креп­ки­ми стол­ба­ми, соеди­нен­ны­ми ввер­ху пере­кла­ди­ной, непо­движ­но укреп­ле­на одна дос­ка; над ней нахо­дит­ся несколь­ко дру­гих, кото­рые мож­но под­ни­мать и опус­кать. Меж­ду ними и укла­ды­ва­ют тка­ни, сжи­мая дос­ки дву­мя вин­то­вы­ми тис­ка­ми. Такой пресс в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни заме­нял совре­мен­ный утюг.

В Риме сохра­ни­лось несколь­ко над­пи­сей, упо­ми­наю­щих фул­ло­нов. Инте­рес­на одна из них, сооб­щаю­щая о том, что кол­ле­гия фул­ло­нов (ремес­лен­ни­ки в Риме, по всей Ита­лии и в рим­ских про­вин­ци­ях созда­ва­ли осо­бые, ремес­лен­ные объ­еди­не­ния, назы­вав­ши­е­ся кол­ле­ги­я­ми) дока­за­ла свое пра­во бес­плат­но поль­зо­вать­ся водой из како­го-то водо­е­ма — пра­во, кото­рое у нее оспа­ри­ва­ли некие недоб­ро­же­ла­те­ли. Дело про­ис­хо­ди­ло в середине III в. н. э. Из осталь­ных рим­ских над­пи­сей мы толь­ко узна­ем, что в двор­цо­вом хозяй­стве, так же как и в хозяй­стве бога­тых людей, были свои фул­ло­ны. Чтобы бли­же позна­ко­мить­ся с эти­ми людь­ми, надо отпра­вить­ся в Пом­пеи. Очень немно­го, но все-таки кое-что узна­ем мы там и о хозя­е­вах сук­но­ва­лен, и об их рабо­чих.

Сре­ди хозя­ев пер­вое место зани­ма­ют отпу­щен­ни­ки. Одна сук­но­валь­ня при­над­ле­жа­ла отпу­щен­ни­ку Сте­фа­ну; город­скую сук­но­валь­ню (сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние, что сук­но­валь­ни, как и бани, были «ком­му­наль­ны­ми» учреж­де­ни­я­ми) одно вре­мя арен­до­вал бога­тый бан­кир, тоже отпу­щен­ник, Цеци­лий Юкунд. В послед­ние годы перед гибе­лью горо­да ею рас­по­ря­жал­ся Везо­ний Прим, судя по соб­ст­вен­но­му его име­ни (Прим), — отпу­щен­ник. Он при­ни­мал горя­чее уча­стие в пред­вы­бор­ных кам­па­ни­ях; он реко­мен­ду­ет в дуум­ви­ры Цейя Секун­да и Гавия Руфа, в эди­лы — Гель­вия Саби­на. Перед нами яркий при­мер чело­ве­ка, кото­рый, еще не став юриди­че­ски граж­да­ни­ном, чув­ст­ву­ет себя в этом при­ютив­шем его горо­де сво­им, совсем сво­им: он с.77 живет его инте­ре­са­ми, он кров­но заин­те­ре­со­ван в его повсе­днев­ной судь­бе; для него важ­но, кто будет заправ­лять город­ски­ми дела­ми. Еще инте­рес­нее дру­гое обсто­я­тель­ство. Мы зна­ем, с каким пре­зре­ни­ем отно­си­лись сво­бод­ные рим­ляне ко вся­кой ремес­лен­ной дея­тель­но­сти. Цице­рон в сво­ей кни­ге «Об обя­зан­но­стях», кото­рая долж­на была слу­жить жиз­нен­ным руко­вод­ст­вом для его сына, писал: «Все ремес­лен­ни­ки про­во­дят жизнь свою, зани­ма­ясь гряз­ным делом; в мастер­ской не может воз­ник­нуть ниче­го бла­го­род­но­го». Прим отнюдь не стес­ня­ет­ся сво­его ремес­ла; во все­услы­ша­ние объ­яв­ля­ет он себя фул­ло­ном. И про­стые рабо­чие, работ­ни­ки сук­но­ва­лен, отнюдь не счи­та­ют сво­его заня­тия гряз­ным делом. Сохра­ни­лось несколь­ко над­пи­сей како­го-то Луция Квин­ти­лия Крес­цен­та, про­сто­го фул­ло­на, наца­ра­пав­ше­го их гвоздем на колон­нах дома, где он, веро­ят­но, жил. В этих над­пи­сях он посы­ла­ет при­вет всем жите­лям Пом­пей и окрест­ных горо­дов, а так­же всем собра­тьям по реме­с­лу: «Крес­цент шлет при­вет фул­ло­нам здеш­ним и дру­гим, где бы они ни нахо­ди­лись». Этот чело­век гор­дил­ся сво­им ремеслом и сво­ей при­над­леж­но­стью к широ­ко рас­ки­ну­то­му брат­ству сук­но­ва­лов. На «новых рас­коп­ках» (так назы­ва­ют­ся части горо­да, кото­рые ста­ли рас­ка­пы­вать после пер­вой миро­вой вой­ны) нашли дом неко­е­го Фабия, вла­дель­ца сук­но­валь­ни. В одной из над­пи­сей, покры­ваю­щих сте­ны это­го дома, автор заяв­ля­ет, что зна­ме­ни­той Эне­иде (на двух пиляст­рах, обрам­ля­ю­щих вход в жили­ще Фабия, изо­бра­же­но нача­ло стран­ст­вий Энея: Эней с отцом Анхи­зом и сыном Аска­ни­ем бегут из Трои) он пред­по­чи­та­ет гимн сук­но­ва­лам: «сук­но­ва­лов вос­пе­ваю и сову» (сова — пти­ца Минер­вы, покро­ви­тель­ни­цы фул­ло­нов). Сто­ит оста­но­вить­ся на этой над­пи­си. Автор ее шутит — пусть! И все-таки он осме­ли­ва­ет­ся поста­вить рядом поэ­му, про­слав­ля­ю­щую боже­ст­вен­ных зачи­на­те­лей миро­вой импе­рии, и пес­ню в честь пар­ней, сти­раю­щих гряз­ную одеж­ду, зама­зан­ных мочой и гли­ной, про­стых рабо­чих пар­ней! Это сде­лать мог толь­ко чело­век, испы­ты­ваю­щий гор­дость рабо­че­го, кото­рый зна­ет цену сво­ей рабо­те и сво­е­му реме­с­лу. И тут мы под­хо­дим к очень любо­пыт­но­му явле­нию. Обыч­но сто­ли­ца снаб­жа­ет про­вин­цию мода­ми и иде­я­ми; в древ­ней Ита­лии было наобо­рот: новые мыс­ли и новые чув­ства появ­ля­ют­ся в про­вин­ци­аль­ных горо­дах и город­ках; новое миро­воз­зре­ние начи­на­ет про­би­вать­ся и скла­ды­вать­ся имен­но здесь. Мы гово­ри­ли уже, что отпу­щен­ник пере­ста­ет с.78 ощу­щать себя суще­ст­вом низ­ше­го сор­та как раз в этих город­ках; имен­но здесь он начи­на­ет чув­ст­во­вать себя не толь­ко сво­им сре­ди сво­их, но и граж­да­ни­ном сре­ди граж­дан. Он при­ни­ма­ет уча­стие в обще­ст­вен­ной жиз­ни, он помо­га­ет горо­ду, поправ­ля­ет обвет­шав­шие зда­ния, зама­щи­ва­ет ули­цы, устра­и­ва­ет для сограж­дан гла­ди­а­тор­ские игры или даро­вое мытье в банях. Весь город видит, что сред­ства для это­го доста­ви­ла работа. Отпу­щен­ник не бро­сил ремес­ла, кото­рым зани­мал­ся, будучи рабом. Став сво­бод­ным чело­ве­ком, он рас­ши­рил свою дея­тель­ность, обза­вел­ся соб­ст­вен­ной мастер­ской, раз­бо­га­тел. Богат­ство при­нес­ла работа — работ­ник чув­ст­ву­ет свое досто­ин­ство и силу, и посте­пен­но меня­ет­ся отно­ше­ние к рабо­те и у окру­жаю­щих.