«Полисные» и «неполисные» элементы в мировоззрении Сенеки. К вопросу о ментальных основах «республиканской» идеологии принципата*

с.138 Осно­ван­ный Окта­виа­ном Авгу­стом в 27 г. до н. э. режим пред­став­лял­ся совре­мен­ни­кам «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­кой» (res pub­li­ca res­ti­tu­ta)¹. Одна­ко «рес­пуб­ли­кан­ские» инсти­ту­ты (сенат, маги­ст­ра­ту­ры, а так­же в наи­боль­шей мере под­верг­ше­е­ся редук­ции народ­ное собра­ние) и идео­ло­гия «прин­ци­па­та», как при­ня­то назы­вать государ­ст­вен­ный строй Импе­рии в пер­вые века нашей эры, соче­та­лись с неуклон­но уси­ли­вав­шей­ся еди­но­лич­ной вла­стью. Про­бле­ма двой­ст­вен­но­сти прин­ци­па­та, несмот­ря на бога­тую исто­рио­гра­фи­че­скую тра­ди­цию, беру­щую нача­ло в антич­но­сти, не нашла еще окон­ча­тель­но­го раз­ре­ше­ния². Это отно­сит­ся и к опре­де­ле­нию сущ­но­сти «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» создан­но­го Авгу­стом режи­ма.

Осо­бен­но­сти государ­ст­вен­но­го устрой­ства, сохра­няв­ше­го­ся в тече­ние не одно­го сто­ле­тия, невоз­мож­но све­сти к лице­ме­рию одних и довер­чи­во­сти дру­гих, искус­ству ком­про­мис­сов и эффек­тив­ной про­па­ган­де; их нель­зя объ­яс­нить отдель­но взя­ты­ми эко­но­ми­че­ски­ми или соци­аль­но-поли­ти­че­ски­ми фак­то­ра­ми, напри­мер, полис­ной струк­ту­рой Рим­ской с.139 импе­рии. Посколь­ку «рес­пуб­ли­ка­низм» пред­став­лял собой явле­ние преж­де все­го идео­ло­ги­че­ско­го поряд­ка, его осно­вы сле­ду­ет искать так­же в мен­та­ли­те­те ран­не­им­пе­ра­тор­ско­го обще­ства. «Рес­пуб­ли­кан­ская» идео­ло­гия прин­ци­па­та была лишь эле­мен­том види­мой части айс­бер­га обще­ст­вен­но­го созна­ния и пси­хи­ки, кото­рые во вза­и­мо­дей­ст­вии с тра­ди­ци­он­но беру­щи­ми­ся в рас­чет фак­то­ра­ми — эко­но­ми­кой, клас­со­вой струк­ту­рой и др. — опре­де­ля­ли направ­ле­ние и пути раз­ви­тия Рим­ско­го государ­ства.

Прин­ци­пат был порож­ден, наряду с исто­ри­че­ской необ­хо­ди­мо­стью в инте­гра­ции и цен­тра­ли­за­ции Сре­ди­зем­но­мо­рья, жиз­нен­но­стью и силой «рес­пуб­ли­кан­ских» настро­е­ний рим­ско­го граж­дан­ства, преж­де все­го в среде ста­ро­го пра­вя­ще­го клас­са рим­ско-ита­лий­ских зем­ле- и рабо­вла­дель­цев. Ана­ло­гич­ные ори­ен­та­ции обна­ру­жи­ва­ют­ся и спу­стя два поко­ле­ния после Авгу­ста. Еще более уди­ви­тель­но нахо­дить их в сочи­не­ни­ях чело­ве­ка, кото­ро­го иссле­до­ва­те­ли часто, и не без осно­ва­ний, ква­ли­фи­ци­ру­ют как монар­хи­ста. Речь идет об извест­ном поли­ти­ке, лите­ра­то­ре и фило­со­фе, настав­ни­ке и бли­жай­шем совет­ни­ке импе­ра­то­ра Неро­на, вынуж­ден­ном впо­след­ст­вии уйти в отстав­ку и покон­чить с собой — Луции Аннее Сене­ке (ок. 4 г. до н. э. — 65 г. н. э.)³.

Наш выбор обу­слов­лен не толь­ко мно­же­ст­вом ролей, сыг­ран­ных Сене­кой во вре­ме­на, когда арти­стизм в самом широ­ком смыс­ле сло­ва про­пи­ты­вал всю рим­скую жизнь. Это­му бле­стя­ще­му писа­те­лю были доступ­ны про­бле­мы и сомне­ния, мыс­ли и чув­ства совре­мен­ни­ков, непо­д­власт­ные каби­нет­ной логи­ке. Мир, запе­чат­лен­ный в сочи­не­ни­ях Сене­ки — тра­геди­ях и сати­ре, трак­та­тах и эссе на есте­ствен­но­на­уч­ные и мораль­но-фило­соф­ские темы, — пред­став­ля­ет­ся сего­дня цен­ней­шим фраг­мен­том идей­ных иска­ний его эпо­хи, свиде­тель­ст­вом духов­ной сумя­ти­цы, раз­дво­ен­но­сти и борь­бы. В этом мире, явив­шем­ся пло­дом осмыс­ле­ния жиз­нен­но­го опы­та, фило­соф­ских разду­мий и твор­че­ских оза­ре­ний, откры­ва­ют­ся как неко­то­рые сек­ре­ты дол­го­веч­но­сти каза­лось бы дав­но не имев­шей ника­кой реаль­ной поч­вы «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии, так и ее внут­рен­ние сла­бо­сти.

Миро­воз­зре­ние Сене­ки, если судить по его сло­вам и делам, не отли­ча­лось фор­маль­но-логи­че­ской после­до­ва­тель­но­стью и завер­шен­но­стью. Рас­хож­де­ние взглядов в раз­лич­ных выска­зы­ва­ни­ях иссле­до­ва­те­ли его твор­че­ства и био­гра­фы либо ква­ли­фи­ци­ру­ют с.140 как ком­про­ме­ти­ру­ю­щие про­ти­во­ре­чия, либо пред­став­ля­ют резуль­та­том эво­лю­ции, свя­зан­ной с изме­не­ни­я­ми поли­ти­че­ской обста­нов­ки и поло­же­ния само­го фило­со­фа в государ­стве⁴. Вто­рая точ­ка зре­ния более исто­рич­на и убеди­тель­на. Но и «эво­лю­ци­он­ные» трак­тов­ки не исчер­пы­ва­ют суще­ства про­бле­мы. Дело не толь­ко в сомни­тель­ной дати­ров­ке неко­то­рых сочи­не­ний. Глав­ная осо­бен­ность сочи­не­ний Сене­ки, на кото­рую мы хотим обра­тить вни­ма­ние, — их смыс­ло­вая мно­го­знач­ность, мно­го­слой­ность, посто­ян­ное нали­чие аль­тер­на­тив, кото­рые если и не выра­же­ны явно в дан­ном пас­са­же или сочи­не­нии, то про­гляды­ва­ют меж­ду строк или уга­ды­ва­ют­ся в под­ра­зу­ме­вае­мом про­дол­же­нии рас­суж­де­ний.

Такая мно­го­знач­ность харак­тер­на для выска­зы­ва­ний Сене­ки отно­си­тель­но res pub­li­ca — одно­го из клю­че­вых поня­тий не толь­ко в систе­ме его обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ских взглядов, но и в поли­ти­че­ском лек­си­коне кон­ца Рес­пуб­ли­ки — нача­ла Импе­рии вооб­ще⁵. Из мно­же­ства зна­че­ний и оттен­ков у Сене­ки чаще все­го име­ет­ся в виду «сфе­ра обще­ст­вен­ных (поли­ти­че­ских) инте­ре­сов», с кото­рой была свя­за­на «обще­ст­вен­ная (поли­ти­че­ская, государ­ст­вен­ная, но по пре­иму­ще­ству, что харак­тер­но для вре­ме­ни Импе­рии, адми­ни­ст­ра­тив­ная) дея­тель­ность».

Спе­ци­фи­ка взглядов Сене­ки ста­но­вит­ся более нагляд­ной в срав­не­нии с пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми вре­ме­ни Рес­пуб­ли­ки. С этой целью может быть взя­та не толь­ко тео­ре­ти­че­ски рекон­стру­и­ру­е­мая систе­ма цен­но­стей, цели­ком замкну­тая на ci­vi­tas, но и вос­ста­нав­ли­вае­мая вплоть до нюан­сов пози­ция Цице­ро­на. При всех сво­их коле­ба­ни­ях и чело­ве­че­ских сла­бо­стях он в конеч­ном сче­те все­гда свя­зы­вал свою судь­бу с судь­ба­ми «рес­пуб­ли­ки». Тра­ди­ци­он­но-рим­ская точ­ка зре­ния ясно сфор­му­ли­ро­ва­на в нача­ле пер­вой кни­ги «De re pub­li­ca» (I, 1—7), где государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти отда­ет­ся без­услов­ное пред­по­чте­ние перед все­ми дру­ги­ми рода­ми заня­тий, в том чис­ле фило­соф­ст­во­ва­ни­ем⁶. Такая цен­ност­ная ори­ен­та­ция име­ну­ет­ся нами далее «рес­пуб­ли­кан­ской», или «полис­ной». При этом име­ет­ся в виду не отож­дест­вле­ние, а лишь опре­де­лен­ное типо­ло­ги­че­ское сход­ство рим­ской ci­vi­tas с гре­че­ским πό­λις; сло­во «полис­ный» исполь­зу­ет­ся не в послед­нюю оче­редь из сооб­ра­же­ний бла­го­зву­чия.

Пози­ция Сене­ки в рас­смат­ри­вае­мом вопро­се дале­ка от с.141 ясной ори­ен­та­ции Цице­ро­на. При обра­ще­нии к отдель­ным мораль­но-фило­соф­ским трак­та­там и «уте­ше­ни­ям» обна­ру­жи­ва­ет­ся доволь­но широ­кий спектр отве­тов при выбо­ре: «государ­ст­вен­ная дея­тель­ность или фило­соф­ский досуг». Не обсуж­дая вопрос о хро­но­ло­гии этих сочи­не­ний и кон­крет­ных обсто­я­тель­ствах их созда­ния, сле­ду­ет под­черк­нуть, что раз­ли­чия не дости­га­ют уров­ня несо­гла­су­е­мых про­ти­во­ре­чий. За тем или иным пред­по­чте­ни­ем, акцен­том почти все­гда под­ра­зу­ме­ва­ет­ся воз­мож­ность аль­тер­на­тив­но­го выбо­ра, а все они в сово­куп­но­сти обра­зу­ют широ­кий веер реше­ний: «О мило­сер­дии» и «Уте­ше­ние к Поли­бию» — высо­кая мис­сия пра­ви­те­ля и высо­кое назна­че­ние чело­ве­ка дол­га, слу­жа­ще­го ему; «Уте­ше­ние к Мар­ции» — заяв­ле­ние об отка­зе от соб­ст­вен­ных поли­ти­че­ских амби­ций; «О бла­жен­ной жиз­ни» — богат­ство и обще­ст­вен­ная актив­ность — не поме­ха для истин­но­го любо­муд­ра, кото­рый все­гда готов рас­стать­ся с «без­раз­лич­ны­ми», в сущ­но­сти, мате­ри­аль­ны­ми бла­га­ми. В настав­ле­нии «О посто­ян­стве муд­ре­ца» Сене­ка вну­ша­ет импе­ра­тор­ско­му чинов­ни­ку Сере­ну, что достой­ный чело­век, вклю­чен­ный в поли­ти­ку, дол­жен быть готов ко вся­че­ским неспра­вед­ли­во­стям и оскорб­ле­ни­ям. При этом, стре­мясь к муд­ро­сти, он обя­зан пом­нить о ничтож­но­сти подоб­ных пред­ме­тов в срав­не­нии с тем, что суще­ст­ву­ет нечто непо­беди­мое, над чем не власт­на Фор­ту­на, бла­го­да­ря чему суще­ст­ву­ет «рес­пуб­ли­ка» все­го чело­ве­че­ско­го рода⁷. Истин­ный муд­рец, как напри­мер Марк Катон (De con­st. sap. I. 1; сравн. VII. 1) или Сократ (VII. 3 сл.), может в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти испол­нять обя­зан­но­сти перед обще­ст­вом. Но и в этом слу­чае он сохра­ня­ет внут­рен­нюю, духов­ную неза­ви­си­мость, оста­ва­ясь в этом смыс­ле непод­суд­ным для сограж­дан.

Раз­вер­ну­тое обос­но­ва­ние созер­ца­тель­но­го, фило­соф­ско­го обра­за жиз­ни дано в трак­та­те «О досу­ге» (De otio). Сене­ка срав­ни­ва­ет отно­ше­ние сто­и­ков и эпи­ку­рей­цев к обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти (res pub­li­ca). Мне­ние Эпи­ку­ра по дан­но­му вопро­су резю­ми­ру­ет­ся так: «Муд­рец не дол­жен зани­мать­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми, за исклю­че­ни­ем край­ней необ­хо­ди­мо­сти». Точ­ку зре­ния Зено­на Сене­ка фор­му­ли­ру­ет сле­дую­щим обра­зом: «Муд­рец дол­жен зани­мать­ся res pub­li­ca, если ему что-либо не пре­пят­ст­ву­ет» (De otio, III. 2). Одна­ко далее Сене­ка пока­зы­ва­ет, что меж­ду эти­ми пози­ци­я­ми нет прин­ци­пи­аль­но­го раз­ли­чия, посколь­ку нет государ­ства, кото­рое может тер­петь истин­но­го муд­ре­ца, и нет с.142 муд­ре­ца, кото­рый смог бы выне­сти какое-либо реаль­ное государ­ство (VIII. 1—4). Поэто­му на прак­ти­ке sa­piens вынуж­ден пред­по­честь oti­um, созер­ца­тель­ную жизнь, т. е. эпи­ку­рей­скую фор­му­лу. Сене­ка счи­та­ет, что это не про­ти­во­ре­чит стои­че­ской док­трине, посколь­ку муд­рец, уда­лясь от мало­го государ­ства, не пере­ста­ет быть граж­да­ни­ном боль­шо­го (т. е. мира) и слу­жит ему, пости­гая бла­го и исти­ну; эта кос­мо­по­ли­ти­че­ская кон­цеп­ция еще боль­ше отда­ля­ет Сене­ку от цице­ро­нов­ской, полис­ной точ­ки зре­ния.

В дру­гом трак­та­те, «О крат­ко­сти жиз­ни», Сене­ка сове­ту­ет пре­фек­ту анно­ны (высо­ко­по­став­лен­но­му импе­ра­тор­ско­му чинов­ни­ку, ведав­ше­му снаб­же­ни­ем Рима хле­бом) Пау­ли­ну оста­вить свои обя­зан­но­сти и посвя­тить себя созер­ца­тель­ной жиз­ни. Бро­са­ет­ся в гла­за пре­не­бре­жи­тель­ное отно­ше­ние фило­со­фа к самой долж­но­сти адре­са­та, кото­рый зани­ма­ет­ся «желуд­ка­ми людей» (De bre­vi­ta­te vi­tae XVIII. 6). В этом трак­та­те рим­ский сто­ик откры­то, даже вызы­ваю­ще демон­стри­ру­ет пре­зре­ние к «заня­тым» («oc­cu­pa­tis», мел­ким и круп­ным поли­ти­че­ским дель­цам, кото­рых соба­ки наси­лу выго­ня­ют из судов, за кото­ры­ми сле­ду­ют тол­пы кли­ен­тов (XII. 1). «Мерз­ки­ми» назы­ва­ет Сене­ка тех, кто до послед­не­го дня жиз­ни, стре­мясь к нажи­ве, отправ­ля­ет государ­ст­вен­ные долж­но­сти. В при­мер при­во­дят­ся девя­но­сто­лет­ний Секст Туран­ний, кото­рый никак не мог оста­вить служ­бу при Гае Цеза­ре (Кали­гу­ле) и заста­вил домаш­них опла­ки­вать свою отстав­ку (XX. 2—3). В то же вре­мя отказ от государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти пред­ста­ет в этом трак­та­те не как эпи­ку­рей­ст­ву­ю­щее без­де­лье (XVIII. 2 сл.). Oti­um рас­це­ни­ва­ет­ся в каче­стве поли­ти­че­ской акции.

В трак­та­те «О спо­кой­ст­вии души» (De tran­quil­li­ta­te ani­mi) мы нахо­дим «тео­рию» подоб­но­го поведе­ния: «Если судь­ба ото­дви­ну­ла тебя из пер­вых рядов в государ­стве (res pub­li­ca), ты дол­жен, тем не менее, зани­мать свое место и помо­гать кри­ком, а если кто-нибудь закро­ет тебе рот, ты дол­жен помо­гать мол­ча­ни­ем. Дело доб­лест­но­го граж­да­ни­на (ci­vis bo­nis) нико­гда не бес­по­лез­но. Он при­но­сит поль­зу сво­им голо­сом и видом, выра­же­ни­ем лица, упря­мым мол­ча­ни­ем, самой поход­кой» (IV. 6).

В свое вре­мя С. Л. Утчен­ко при­шел к выво­ду, что в I веке до н. э. Рим еще не пере­стал быть поли­сом и полис­ная систе­ма цен­но­стей еще про­дол­жа­ла жить. «В созна­нии актив­но­го рим­ля­ни­на, — пишет он, — не воз­ни­ка­ла оппо­зи­ция: “мы — оно”, вот поче­му для него не было “государ­ства” и “под­дан­ных”, но была с.143 “res pub­li­ca” и граж­да­нин. Дру­ги­ми сло­ва­ми, для него суще­ст­во­ва­ла сфе­ра общ­но­сти (и борь­бы!) инте­ре­сов, но еще не суще­ст­во­ва­ло сфе­ры отчуж­де­ния»⁸. Отно­ше­ние Сене­ки к обще­ст­вен­ной, государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти пока­зы­ва­ет, что в век Юли­ев-Клав­ди­ев такая сфе­ра уже была; во вся­ком слу­чае убеж­де­ния и дело «доб­лест­но­го граж­да­ни­на» мог­ли, в пони­ма­нии попу­ляр­ней­ше­го писа­те­ля, в корне про­ти­во­ре­чить тре­бо­ва­ни­ям, предъ­яв­ляв­шим­ся государ­ст­вом.

Дело заклю­ча­ет­ся одна­ко не толь­ко в том, чтобы выявить нали­чие «сфе­ры отчуж­де­ния»: необ­хо­ди­мо попы­тать­ся опре­де­лить ее место в созна­нии наше­го авто­ра как выра­зи­те­ля настро­е­ний, идей и убеж­де­ний опре­де­лен­ных сло­ев пра­вя­ще­го клас­са Импе­рии. Даже бег­лый обзор обна­ру­жил доволь­но широ­кий диа­па­зон взглядов в раз­ных про­из­веде­ни­ях. Без­услов­но, име­ла место и эво­лю­ция. Одна­ко важ­нее под­черк­нуть иное: в созна­нии Сене­ки потен­ци­аль­но все­гда при­сут­ст­во­вал целый спектр реше­ний, и по мере пере­ме­ще­ния мыс­лен­но­го взо­ра под вли­я­ни­ем внеш­них обсто­я­тельств в поток ассо­ци­а­ций втя­ги­ва­лась (и акту­а­ли­зи­ро­ва­лась) та или иная его область. Ука­зан­ное явле­ние ста­но­вит­ся оче­вид­ным при исполь­зо­ва­нии отно­си­тель­но син­хрон­но­го мате­ри­а­ла: ясно, что дело не в идей­ной эво­лю­ции, а в посто­ян­но импли­цит­но нали­че­ст­во­вав­ших в созна­нии воз­мож­но­стях. Это мы и попы­та­ем­ся далее пока­зать на мате­ри­а­ле одно­го сочи­не­ния. «Нрав­ст­вен­ные пись­ма к Луцию» («ad Lu­ci­lium epis­tu­lae mo­ra­les») выбра­ны не слу­чай­но. Они под­во­ди­ли ито­ги раз­мыш­ле­ни­ям о важ­ней­ших вопро­сах, вол­но­вав­ших совре­мен­ни­ков фило­со­фа и не давав­ших ему само­му покоя на про­тя­же­нии всей жиз­ни⁹.

Пафос настав­ле­ний, осо­бен­но настой­чи­во зву­ча­щий в пер­вых два­дца­ти двух пись­мах, рас­кры­ва­ет­ся в повто­ряв­ших­ся при­зы­вах оста­вить государ­ст­вен­ную служ­бу, обще­ст­вен­ную дея­тель­ность и посвя­тить себя досу­гу, фило­со­фии, само­со­вер­шен­ст­во­ва­нию. К такой жиз­нен­ной пози­ции, уве­ря­ет Сене­ка, он при­шел в резуль­та­те всех сво­их поис­ков, удач и паде­ний, это — «путь, кото­рый сам нашел так позд­но, устав от блуж­да­ний» (VIII. 3). Тем не менее про­скаль­зы­ва­ют заме­ча­ния, в кото­рых лег­ко усмот­реть неволь­ное при­зна­ние «пре­стиж­но­сти» государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, кото­рая ока­зы­ва­ет­ся заслу­жи­ваю­щей ува­же­ния, полез­ной и даже необ­хо­ди­мой. Имен­но в таких, ней­траль­ных по отно­ше­нию к основ­но­му кон­тек­сту и «пафо­су» сочи­не­ния выска­зы­ва­ни­ях с.144 про­смат­ри­ва­ет­ся обы­ден­ный, наи­бо­лее кон­сер­ва­тив­ный и отно­си­тель­но некон­тро­ли­ру­е­мый осо­знан­ны­ми фило­соф­ски­ми пози­ци­я­ми уро­вень созна­ния.

Гово­ря о муд­ре­цах древ­но­сти, Сене­ка срав­ни­ва­ет бла­го­го­вей­ное отно­ше­ние к ним с почи­та­ни­ем маги­ст­ра­тов, кон­су­ла или пре­то­ра, кото­рым фило­соф готов воздать почет (ho­nor), соот­вет­ст­ву­ю­щий их долж­но­сти: сой­ти с коня, обна­жить голо­ву, сой­ти с доро­ги (LXIV. 10). Настав­ляя Луци­лия, Сене­ка пишет: «Теперь в про­вин­ции ты — важ­ное лицо, хотя бы сам себя и не ценил… Тем более осмот­ри­тель­но дол­жен ты жить» (XLIII. 3). Подроб­но раз­би­рая вопрос о вреде пьян­ства, мора­лист все же (и не без внут­рен­не­го одоб­ре­ния) при­зна­ет, что пре­фек­ты Рима Луций Писон и Косс, хотя боль­шую часть вре­ме­ни про­во­ди­ли в попой­ках, при­леж­но выпол­ня­ли свои обя­зан­но­сти и не раз­бол­та­ли ни одной государ­ст­вен­ной тай­ны (LXXXIII, 14—15; сравн. Suet. Tib. 42, 1). С похва­лой Сене­ка отзы­ва­ет­ся об авто­ре труда «Ci­vi­lium» («О делах граж­дан­ских»), Фаби­ане Папи­рии, «посвя­тив­шем себя вели­ким пред­ме­там» (C. 1—10). В дру­гом пись­ме-уте­ше­нии Сене­ка ссы­ла­ет­ся на заслу­жи­вав­шие, по его мне­нию, под­ра­жа­ния «бес­чис­лен­ные при­ме­ры» того, как люди «шли от (погре­баль­но­го) кост­ра в сенат, или воз­вра­ща­лись к дру­гим обще­ст­вен­ным обя­зан­но­стям (pub­li­cum of­fi­cium)» и «сра­зу при­ни­ма­лись за дела» (XCIX. 6).

Мно­же­ство выска­зы­ва­ний Сене­ки в «Пись­мах» свиде­тель­ст­ву­ет о том, что полис­ные, граж­дан­ские цен­но­сти явля­ют­ся для него ори­ен­ти­ра­ми, точ­ка­ми отсче­та при выбо­ре ряда важ­ней­ших прин­ци­пи­аль­ных миро­воз­зрен­че­ских пози­ций. Так, апо­ли­тич­ность эпи­ку­рей­цев дела­ет, по суще­ству, непри­ем­ле­мой для рим­ско­го сто­и­ка их фило­со­фию, кото­рая отры­ва­ет граж­да­ни­на от роди­ны (ci­vem extra pat­riam po­suit) и пре­не­бре­га­ет граж­дан­ски­ми доб­ро­де­те­ля­ми (XC. 35). Роди­на — само­цен­ность, поэто­му ее «любят не за то, что она вели­ка, а за то, что она — своя» (LXVI. 26). Любовь к сво­е­му горо­ду, к отчизне — каче­ство, высо­ко оце­ни­вае­мое Сене­кой. Утра­та роди­ны — одно из вели­чай­ших несча­стий, про­тив кото­рых сле­ду­ет посто­ян­но укреп­лять свой дух, — рас­суж­да­ет он по пово­ду пожа­ра, уни­что­жив­ше­го город Либе­ра­ли­са Лугду­нум (XCI. 1 и далее). Мир, про­цве­та­ние отчиз­ны (sa­lus pat­riae), ее бла­го­по­лу­чие Сене­ка при­чис­ля­ет к без­услов­ным, выс­шим бла­гам (bo­na su­pe­rio­ra), высо­ко оце­ни­вая с.145 так­же целый ряд граж­дан­ских доб­ро­де­те­лей: con­stan­tia, fi­du­cia, ve­ri­tas, fi­des etc. (LXVI. 5, 9, 37). Храб­рый и спра­вед­ли­вый чело­век готов без малей­ше­го про­мед­ле­ния, без­ро­пот­но и охот­но уме­реть за отчиз­ну, купить спа­се­ние всех граж­дан ценой соб­ст­вен­ной жиз­ни; жиз­нью он с наслаж­де­ни­ем пла­тит за сво­бо­ду отчиз­ны и общее спа­се­ние (LXXVI, 27—28; см. так­же XCV. 37).

В каче­стве срав­не­ний и мета­фор Сене­ка часто исполь­зу­ет сюже­ты, свя­зан­ные с воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми. Воин­ские доб­ле­сти сра­жаю­щих­ся за род­ной город, отчиз­ну — одна из излюб­лен­ных тем его рас­суж­де­ний-при­ме­ров. Так, гово­ря о доб­ро­де­те­лях, мора­лист утвер­жда­ет, что рав­ная доб­лесть и вели­чие духа при­су­щи иду­ще­му на при­ступ вра­же­ских стен и стой­ко выдер­жи­ваю­ще­му оса­ду (LXVI. 13). В дру­гом месте он ука­зы­ва­ет на людей, зака­ля­ю­щих себя, чтобы не посра­мить вер­но­сти под пыт­кой, чтобы в слу­чае надоб­но­сти всю ночь про­сто­ять на валу, в карау­ле, даже будучи ране­ным (XXXVI. 9). Заня­тия фило­со­фи­ей, пони­мае­мые преж­де все­го как духов­ное само­со­вер­шен­ст­во­ва­ние, — та же воин­ская служ­ба, не даю­щая покоя, не поз­во­ля­ю­щая пере­дох­нуть, это — вой­на с фор­ту­ной (XLIX, 6—7; LI. 6, 8; LIII. 12). И вооб­ще, жить — зна­чит нести воен­ную служ­бу (XCVI. 5). Спра­вед­ли­во счесть безум­ным того, кто зани­ма­ет­ся софи­сти­че­ски­ми сло­во­пре­ни­я­ми, в то вре­мя как «жен­щи­ны и ста­ри­ки носят кам­ни для укреп­ле­ния стен, воору­жен­ная моло­дежь в воротах с нетер­пе­ни­ем ждет зна­ка к вылаз­ке, покуда вра­же­ские копья бле­стят у самых ворот и дро­жит зем­ля, взры­тая под­ко­ва­ми».Точ­но так же безум­ным явля­ет­ся чело­век, не раз­мыш­ля­ю­щий над корен­ны­ми вопро­са­ми бытия: ведь и ему все­гда угро­жа­ет смерть, про­тив кото­рой сле­ду­ет укреп­лять душу (XLIX. 8—11).

Воин­ские доб­ле­сти отли­ча­ли геро­ев рим­ской ста­ри­ны, обра­зы кото­рых слу­жат самы­ми убеди­тель­ны­ми «при­ме­ра­ми» (exempla) мораль­ных настав­ле­ний Сене­ки. Это и Муций Сце­во­ла — один из излюб­лен­ней­ших пер­со­на­жей его сочи­не­ний (XXIV. 5, LXVI. 51—53; XCVIII. 12), Деций Мус (LXVII. 9), Фаб­ри­ций и Гора­ций Кокле­сы (CXX. 6—7), Фабии (LXXXII. 20) и неко­то­рые дру­гие. Победу над вра­га­ми, одер­жан­ную, в част­но­сти, Сце­во­лой, Сене­ка отно­сит к чис­лу пер­во­сте­пен­ных и выс­ших благ (LXVI. 52). Люди, жив­шие в ста­ри­ну, чьи нра­вы отли­ча­лись чистотой, пах­ли сол­дат­ской служ­бой, трудом, по́том, — с одоб­ре­ни­ем отме­ча­ет он с.146 (LXXXVI, 12). Граж­дан­ские доб­ле­сти в той же сте­пе­ни про­яв­ля­лись тогда и в мир­ное вре­мя: жизнь Мар­ка Като­на Цен­зо­ра, кото­рый вел борь­бу с дур­ны­ми нра­ва­ми граж­дан, зна­чи­ла для res pub­li­ca не мень­ше, чем жизнь Сци­пи­о­на, кото­рый сра­жал­ся с внес­ши­ми вра­га­ми (LXXXVII. 9). Ста­рин­ные нра­вы Горо­да, сохра­нен­ные в пре­да­ни­ях, Сене­ка пред­став­ля­ет сво­им совре­мен­ни­кам в каче­стве образ­ца (LXXXVI pas­sim).

Смысл при­веден­ных выска­зы­ва­ний оче­виден: полис­ные, граж­дан­ские цен­но­сти оста­ва­лись жиз­нен­ны­ми для Сене­ки. Но это не вся исти­на, посколь­ку мы пока откры­ли лишь один пласт миро­воз­зре­ния рим­ско­го сто­и­ка. После­до­ва­тель­но и мно­го­крат­но (в сво­ей излюб­лен­ной мане­ре) осве­щая вопрос с раз­ных сто­рон, Сене­ка обна­ру­жи­ва­ет и дру­гие уров­ни пони­ма­ния слож­ней­ших соци­аль­но-поли­ти­че­ских и фило­соф­ских про­блем. Так, аргу­мен­та­ция, при­во­ди­мая Сене­кой для уте­ше­ния Либе­ра­ли­са (см. выше), «пылаю­ще­го какой-то неве­ро­ят­ной любо­вью к сво­е­му оте­че­ству», сво­дит­ся к кон­ста­та­ции брен­но­сти все­го суще­го: государ­ства, горо­дов, людей¹⁰, — при­чем два­жды в свя­зи с этим упо­ми­на­ет­ся Рим (XCI. 13, 16). При­во­дя в при­мер воз­вы­сив­ше­го­ся духом чело­ве­ка, гото­во­го отдать жизнь за роди­ну и сограж­дан, Сене­ка ука­зы­ва­ет на моти­вы, явно про­ти­во­ре­ча­щие полис­ной систе­ме цен­но­стей: подвиг совер­ша­ет­ся не в рас­че­те на одоб­ре­ние сограж­дан. Един­ст­вен­ное бла­го, к кото­ро­му стре­мит­ся такой чело­век, — доб­ро­де­тель, чест­ность (LXXVI. 29), судьей тому — умуд­рен­ная фило­со­фи­ей совесть, а не обще­ст­вен­ное при­зна­ние — важ­ней­ший для полис­но­го созна­ния кри­те­рий раз­ли­че­ния «добра» и «зла» (сравн. далее об Ep. XXIX LXXXI и др.).

В ряде слу­ча­ев Сене­ка созна­тель­но раз­гра­ни­чи­ва­ет и про­ти­во­по­став­ля­ет выра­ба­ты­вае­мые и про­по­ве­ду­е­мые им взгляды тра­ди­ци­он­ной систе­ме цен­но­стей, отме­чая, что они отно­сят­ся к раз­лич­ным сфе­рам созна­ния, раз­ным систе­мам отсче­та. Так, пишет он, «обыч­но (т. е. на уровне обы­ден­но­го созна­ния — Я. М.) мы гово­рим (vul­go… sic lo­qui­mur): нам доста­ви­ло боль­шую радость, что такой-то полу­чил кон­су­лат…». А ведь в сущ­но­сти (на фило­соф­ском уровне осмыс­ле­ния дей­ст­ви­тель­но­сти), пока­зы­ва­ет Сене­ка, — это не радость (LIX. 2). В дру­гом месте — вновь про­ти­во­по­став­ле­ние двух под­хо­дов и систем цен­но­стей: «…богат­ство, поче­сти, могу­ще­ство и про­чее, по наше­му мне­нию, доро­гое (opi­nio­ne nostra ca­ra sunt), а по насто­я­щей с.147 цене — деше­вое» (LXXXI. 28).

Такие внут­рен­ние оппо­зи­ции нуж­но иметь в виду вся­кий раз, когда мы встре­ча­ем и дру­гие, самые, каза­лось бы, убеди­тель­ные свиде­тель­ства при­вер­жен­но­сти Сене­ки полис­ным цен­но­стям и иде­а­лам. Пере­хо­ды под­час неуло­ви­мы, они исче­за­ют, теря­ясь в искус­но соткан­ной пау­тине рас­суж­де­ний, рас­т­во­ря­ясь в пере­те­ка­нии мыс­лей внут­ри систе­мы сооб­щаю­щих­ся сосудов-писем, в пере­ли­вах бес­чис­лен­ных гра­ней одной, глав­ной, жиз­нен­но важ­ной для Сене­ки про­бле­мы: что есть выс­шее бла­го? (sum­mum bo­num). Что име­ет в виду мора­лист, когда утвер­жда­ет, что вся­кое бла­го под­чи­не­но одно­му зако­ну, по кото­ро­му свя­за­ны лич­ная и общая поль­зы (LXVI. 10)? Когда гово­рит о содру­же­стве меж­ду людь­ми (in­ter ho­mi­nes con­sor­tium), неру­ши­мом до той поры, пока алч­ность не раз­ру­ши­ла вся­кую общ­ность (so­cie­tas)? Име­ет­ся ли здесь в виду общ­ность полис­ная или общ­ность все­го ge­ne­ri hu­ma­ni? Какую so­cie­tas имел в виду Сене­ка, когда упо­доб­лял «наше сооб­ще­ство» сво­ду, кам­ни кото­ро­го под­пи­ра­ют друг дру­га (CXI. 14)? Таких поли­се­мич­ных, мно­го­знач­ных выра­же­ний в «Пись­мах» очень мно­го, и зача­стую писа­тель созна­тель­но при­да­ет им двой­ст­вен­ное содер­жа­ние. Но это не коле­ба­ния и тем более не про­яв­ле­ния «дву­ли­чия», в кото­ром так часто обви­ня­ли Сене­ку. Раз­лич­ные реше­ния дости­га­ют­ся на раз­ных уров­нях поис­ка, вос­при­я­тия и осмыс­ле­ния дей­ст­ви­тель­но­сти, в раз­ных «систе­мах коор­ди­нат», свя­зан­ных, тем не менее, отно­ше­ни­я­ми сопод­чи­не­ния. При этом на более высо­ком уровне — уровне мораль­но-фило­соф­ско­го осмыс­ле­ния дей­ст­ви­тель­но­сти — не- (анти?)полис­ное направ­ле­ние раз­мыш­ле­ний начи­на­ет играть веду­щую роль, пре­вра­ща­ясь в струк­ту­ро­об­ра­зу­ю­щий фак­тор поли­ти­че­ско­го миро­воз­зре­ния. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет, в част­но­сти, про­сле­жи­вае­мое по «Пись­мам» отно­ше­ние к государ­ству и обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти.

В осуж­де­нии Сене­кой совре­мен­но­го ему обще­ства и государ­ства при­сут­ст­ву­ет как эмо­цио­наль­ный, так и рацио­наль­ный момен­ты: пер­вый явля­ет­ся след­ст­ви­ем посто­ян­ных столк­но­ве­ний иде­а­ла и хоро­шо зна­ко­мой дей­ст­ви­тель­но­сти, вто­рой — резуль­та­том раз­мыш­ле­ний фило­со­фа, посвя­щен­но­го в тон­ко­сти гре­че­ской поли­ти­че­ской лите­ра­ту­ры, над реаль­ным состо­я­ни­ем дел. Все в государ­стве пред­став­ля­ет­ся Сене­ке нездо­ро­вым, про­гнив­шим. с.148 Поли­ти­че­ски­ми дея­те­ля­ми дви­жет лишь често­лю­бие и алч­ность (XIX. 4—6, XXI, 1; L. 3; LXIX. 4, 8). Поэто­му соци­аль­ные раз­ли­чия, являв­ши­е­ся резуль­та­том такой дея­тель­но­сти, — лишь име­на, порож­ден­ные често­лю­би­ем или неспра­вед­ли­во­стью (XXXI. 11). В речах, про­из­но­си­мых перед наро­дом, нет ни сло­ва исти­ны. Их цель — взбудо­ра­жить и увлечь тол­пу (XL. 4). Борь­бу за поче­сти, богат­ства и мило­сти Сене­ка упо­доб­ля­ет дра­ке, завя­зы­ваю­щей­ся во вре­мя раздач в цир­ке, — ведь такую добы­чу при­хо­дит­ся делить с «бес­чест­ны­ми сото­ва­ри­ща­ми» (LXIV. 7—9). Долж­но­сти поку­па­ют­ся, и с тех пор, как в чести́ день­ги, нико­му боль­ше нет заслу­жен­ной че́сти: дела­ясь пооче­ред­но то про­дав­ца­ми, то това­ром, мы спра­ши­ва­ем, не «како­ва вещь», а «како­ва цена» (CXV. 10). Вокруг царит зло, «нет тако­го без­за­ко­ния, кото­ро­му нет при­ме­ра, испор­чен­ность захо­дит с каж­дый днем все даль­ше, про­ступ­ки совер­ша­ют­ся и в обще­ст­вен­ной и в част­ной жиз­ни…» (LXXV. 15).

Сене­ка отда­ет себе отчет в том, что с уста­нов­ле­ни­ем еди­но­вла­стия государ­ст­вен­ная дея­тель­ность при­об­ре­ла совер­шен­но новый харак­тер. При­ни­маю­ще­му уча­стие в обще­ст­вен­ных делах гро­зит «высо­кая власть» (po­tes­tas maior) и «гнев царей» (re­gum ira), страх перед могу­ще­ст­вен­ны­ми (po­tens) людь­ми (IV. 8; сравн.: XIX. 9). Убий­ства, жесто­ко­сти тво­рят­ся «по поста­нов­ле­нию сена­та и наро­да» и от лица государ­ства пред­пи­сы­ва­ет­ся то, что част­ным лицам запре­ще­но (XCV. 30 и слл.). Кого фор­ту­на выно­сит наверх, тот лишь «при­ча­стен чужой вла­сти» (membra ac par­tes alie­nae po­ten­tiae fue­runt — XXI. 6).

Все это при­во­дит фило­со­фа к мыс­ли о том, что государ­ст­вен­ная дея­тель­ность ста­ла не толь­ко непри­вле­ка­тель­ной — она недо­стой­на доб­ро­де­тель­но­го чело­ве­ка, «цеп­кое зло», от кото­ро­го нуж­но во что бы то ни ста­ло, и поско­рее, изба­вить­ся. «Жал­кая про­ку­ра­тор­ская долж­ность», про­вин­ция и все, что они сулят, скры­ва­ют от глаз Луци­лия здо­ро­вую жизнь (XIX. 5; XXXI. 9). Государ­ство — заку­ток, лишь вый­дя из кото­ро­го на широ­кий про­стор и под­няв­шись к небе­сам, мож­но понять, «как низ­ко сто­ят крес­ла в сена­те или в суде» (LXVIII. 2). Дела, «навя­зан­ные често­лю­би­ем», совер­шен­но бес­по­лез­ны, это дела «ради самих дел», да при­том еще «гряз­ные и уни­зи­тель­ные» (XXII в целом, особ. 4, 8), «пустые» (XXXI. 4); зани­маю­щи­е­ся ими лишь «при­тво­ря­ют­ся заня­ты­ми, с.149 мно­жат дела и сами у себя отни­ма­ют дни…» (LXII. 1). Под стать этим делам и сами «заня­тые». Лишь по обы­чаю (уже дав­но не отве­чаю­ще­му дей­ст­ви­тель­но­сти) мож­но назвать соис­ка­те­лей на выбо­рах «доб­лест­ны­ми мужа­ми» (III. 1). Что может быть гнус­нее ста­ри­ков, о усер­ди­ем гото­вя­щих­ся занять долж­но­сти (XIV. 17, сравн. выше о Туран­нии — De brev. XX. 2—3). Сле­ду­ет подаль­ше обхо­дить форум, где про­хо­дят выбо­ры (CXVIII. 3): ведь богат­ства, милость и власть не сто­ят и сестер­ция (XCV. 59). Поис­ки поче­стей (am­bi­tum) — заня­тие спе­си­вое, бес­смыс­лен­ное и ничтож­ное (LXXXIV. 11). Все это: сту­чать­ся в две­ри могу­ще­ст­вен­ных гор­де­цов, пере­пи­сы­вать по алфа­ви­ту без­дет­ных ста­ри­ков, обла­дать вли­я­ни­ем на фору­ме — может быть и власть, но всем нена­вист­ная, недол­гая и, если оце­нить ее по-насто­я­ще­му, нечи­стая (sor­di­da, LXVIII. 10).

Бо́льшую внут­рен­нюю отчуж­ден­ность от государ­ства и обще­ства труд­но пред­ста­вить. Подоб­но­го брезг­ли­во­го отно­ше­ния к res pub­li­ca и «заня­тым» обще­ст­вен­ны­ми дела­ми невоз­мож­но вооб­ра­зить не толь­ко для «века» Като­на Стар­ше­го и Сци­пи­о­на, но и для вре­мен Цице­ро­на, когда руши­лась рес­пуб­ли­ка, но еще оста­ва­лись живы мно­гие ее иллю­зии и иде­а­лы. Таков был внут­рен­ний фон раз­мыш­ле­ний Сене­ки, когда он в «Пись­мах к Луци­лию» в послед­ний раз отве­чал на самый болез­нен­ный вопрос сво­ей жиз­ни: дол­жен ли муд­рый (стре­мя­щий­ся к муд­ро­сти) участ­во­вать в делах государ­ства. Суще­ство отве­та не остав­ля­ет сомне­ний. Цель всех настав­ле­ний, состав­ля­ю­щих содер­жа­ние «Писем» — убедить чита­те­лей в необ­хо­ди­мо­сти оста­вить пустые заня­тия и посвя­тить все вре­мя, всю жизнь фило­соф­ско­му досу­гу. В VIII пись­ме Сене­ка при­зы­ва­ет Луци­лия «укрыть­ся и запе­реть две­ри»: уда­лить­ся, после­до­вав его при­ме­ру, от людей и дел и занять­ся «дела­ми потом­ков» (VIII. 1—2). В после­дую­щих настав­ле­ни­ях та же мысль изла­га­ет­ся в раз­лич­ных вари­ан­тах, пока в XIV пись­ме не появ­ля­ет­ся раз­вер­ну­тая аргу­мен­та­ция про­тив уча­стия в res pub­li­ca. Сна­ча­ла она сво­дит­ся к тому, что избе­гать государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти сле­ду­ет, посколь­ку она опас­на. Сле­дуя, в сущ­но­сти, эпи­ку­рей­ско­му пра­ви­лу «живи неза­мет­но», Сене­ка реко­мен­ду­ет не толь­ко нико­го не заде­вать и избе­гать опас­но­го вла­сти­те­ля, но даже избе­гать осто­рож­но, опа­са­ясь хотя бы наме­ка на осуж­де­ние (XIV. 7—8). Фило­со­фи­ей надо зани­мать­ся «тихо и скром­но» с.150 (XIV. 11, сравн.: LXVIII, 1—9).

Как объ­яс­нить этот гро­теск­но ути­ли­тар­ный харак­тер настав­ле­ний Сене­ки, явно отли­чаю­щий­ся не толь­ко от тол­ко­ва­ния oti­um в трак­та­те «О спо­кой­ст­вии души», но и от обще­го тона «Epis­to­lae ad Lu­ci­lium», при­зы­ваю­щих рав­но­душ­но отно­сить­ся к мате­ри­аль­ным бла­гам и к самой жиз­ни? Ответ сле­ду­ет искать в после­дую­щем содер­жа­нии пись­ма. Сене­ка обра­ща­ет­ся к сво­е­му излюб­лен­но­му исто­ри­че­ско­му пер­со­на­жу — Като­ну Ути­че­ско­му. Одна­ко мы не най­дем здесь обыч­ных дифи­рам­бов в адрес послед­не­го героя Рес­пуб­ли­ки. Напро­тив, Катон под­вер­га­ет­ся самой серь­ез­ной кри­ти­ке. Сене­ка утвер­жда­ет даже, что муд­ре­цу (и таким обра­зом ста­вит­ся под сомне­ние муд­рость Като­на?) не сле­до­ва­ло бы вме­ши­вать­ся в res pub­li­ca, когда речь шла уже не о сво­бо­де, кото­рая к тому вре­ме­ни была уже дав­но погуб­ле­на. Ведь вопрос заклю­чал­ся лишь в том, кто — Пом­пей или Цезарь — завла­де­ет государ­ст­вом. Более того, и в пред­ше­ст­ву­ю­щие годы (до нача­ла вой­ны меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем) муд­ро­му вряд ли допу­сти­мо было участ­во­вать в раз­граб­ле­нии «рес­пуб­ли­ки» (XIV. 13). Под­вер­гая, таким обра­зом, сомне­нию всю дея­тель­ность сво­его героя, Сене­ка зовет Луци­лия после­до­вать при­ме­ру «тех сто­и­ков, кото­рые, когда их отстра­ни­ли от государ­ст­вен­ных дел, не оскорб­ля­ли нико­го из власть иму­щих, но уда­ли­лись, чтобы совер­шен­ст­во­вать свою жизнь и созда­вать зако­ны для рода чело­ве­че­ско­го» (XIV. 14).

Горя­чо отста­и­вая свою мысль, фило­соф «не заме­ча­ет», что ситу­а­ция, ана­ли­зи­ру­е­мая им, не име­ет отно­ше­ния к адре­са­ту, посколь­ку Луци­лия никто не уда­лял от государ­ст­вен­ных дел. Напро­тив, его и позд­нее при­хо­ди­лось убеж­дать, что отказ от государ­ст­вен­ной долж­но­сти — реше­ние разум­ное и даже выгод­ное (XXXVI. 1); спу­стя зна­чи­тель­ное вре­мя мы вновь узна­ем, что ему пред­сто­ит еще дол­го «доби­вать­ся осво­бож­де­ния от долж­но­сти» (см., напр.: XV. 2). Ранее Сене­ка наста­и­вал, что если осво­бо­дить­ся нель­зя, то сле­ду­ет «вырвать­ся силой» (XIX. 1). Напи­сав два десят­ка настав­ле­ний, мора­лист обра­до­вал­ся пер­во­му успе­ху сво­его уче­ни­ка: «Ты понял уже, — пишет он, — что пора осво­бо­дить­ся от всех этих на вид почет­ных, на деле ник­чем­ных заня­тий, и спра­ши­ва­ешь толь­ко, как это­го достичь» (XXII. 1). Но вплоть до послед­них писем Сене­ка не уста­ет убеж­дать Луци­лия (и всех чита­те­лей) в тщет­но­сти често­лю­би­вых устрем­ле­ний и необ­хо­ди­мо­сти с.151 отой­ти от обще­ст­вен­ных дел (см., напр.: CXVIII. 3—4).

При­веден­ный в Ep. XIV «при­мер» с Като­ном имел, сле­до­ва­тель­но, осо­бый под­текст, навер­ня­ка понят­ный чита­те­лям-совре­мен­ни­кам. Дело было не про­сто в объ­яс­не­нии поведе­ния само­го Сене­ки (oti­um после отстав­ки). Фило­соф в сущ­но­сти заяв­лял, что в усло­ви­ях гибе­ли res pub­li­ca и утра­ты li­ber­tas обще­ст­вен­ная дея­тель­ность теря­ет вся­кий поло­жи­тель­ный смысл, а пото­му муд­рец обя­зан изба­вить­ся от нее, чтобы не ока­зать­ся вовле­чен­ным в гряз­ную поли­ти­че­скую игру. С это­го вре­ме­ни сле­ду­ет руко­вод­ст­во­вать­ся совер­шен­но иной систе­мой отсче­та цен­но­стей.

Сене­ка пре­крас­но демон­стри­ру­ет логи­ку отчуж­де­ния инди­вида от государ­ства, кото­рое из «сфе­ры обще­ст­вен­ных инте­ре­сов» пре­вра­ща­лось в пред­мет тор­га и объ­ект раз­граб­ле­ния, а в конеч­ном сче­те — в «досто­я­ние» наи­бо­лее удач­ли­во­го из често­люб­цев. В создав­ших­ся усло­ви­ях фило­соф дол­жен внут­ренне отстра­нить­ся от res pub­li­ca. При этом сле­ду­ет по воз­мож­но­сти вос­поль­зо­вать­ся бла­га­ми, кото­рые спо­соб­но пре­до­ста­вить любо­муд­ру государ­ство, избе­гая непри­ят­но­стей, сопря­жен­ных с обще­ст­вен­ной дея­тель­но­стью. Эту пози­цию в обста­нов­ке, уста­но­вив­шей­ся вме­сте с еди­но­вла­сти­ем, Сене­ка и разъ­яс­ня­ет в полу­г­ро­теск­ном XIV, а затем и в про­ник­ну­том цинич­ным реа­лиз­мом LXXIII пись­мах.

Фило­соф, ока­зы­ва­ет­ся, дол­жен отка­зать­ся не толь­ко от вся­ко­го уча­стия в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, но и от осуж­де­ния суще­ст­ву­ю­щих поряд­ков. Более того, истин­ный фило­соф все­гда пре­ис­пол­нен бла­го­дар­но­сти пра­ви­те­лю (Сене­ка даже не уточ­ня­ет в дан­ном слу­чае, како­му, хоро­ше­му или дур­но­му, избе­гая, таким обра­зом, любых поли­ти­че­ских оце­нок) за пре­до­став­ля­е­мую ему воз­мож­ность зани­мать­ся фило­со­фи­ей, будучи сво­бод­ным от государ­ст­вен­ных дел и свя­зан­ных с ней опас­но­стей. Сене­ка с жаром уве­ря­ет в оши­боч­но­сти мне­ния, буд­то при­вер­жен­цы фило­со­фии «пре­зи­ра­ют долж­ност­ных лиц и царей, всех, кто зани­ма­ет­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми». Напро­тив, никто не испы­ты­ва­ет к ним такой бла­го­дар­но­сти, как фило­со­фы. Их цель — пра­вед­ная жизнь — недо­сти­жи­ма без обще­го спо­кой­ст­вия в государ­стве; кому, как не им, обла­даю­щим наи­выс­ши­ми цен­но­стя­ми — духов­ны­ми, при­шлось бы поте­рять более все­го в слу­чае небла­го­по­лу­чия в государ­стве? Поэто­му фило­со­фы бла­го­дар­ны сво­е­му «корм­че­му» и чтят пра­ви­те­ля как «отца» (LXXIII. 1—2, 8). «Муд­рый не с.152 станет отри­цать, сколь мно­гим он обя­зан тому, чье управ­ле­ние и попе­че­ние дарят ему щед­рый досуг и пра­во рас­по­ря­жать­ся сво­им вре­ме­нем, покой, не нару­шае­мый обще­ст­вен­ны­ми обя­зан­но­сти» (LXXIII. 10). Эта тео­рия отчуж­ден­но-потре­би­тель­ско­го отно­ше­ния к res pub­li­ca диа­мет­раль­но про­ти­во­по­лож­на систе­ма взглядов, ори­ен­ти­ро­ван­ных на полис­ную систе­му цен­но­стей.

Рас­суж­де­ния о «рес­пуб­ли­ке» и Катоне, пра­ви­те­ле и фило­со­фе, дают, таким обра­зом, воз­мож­ность про­следить внут­рен­нюю струк­ту­ру соци­аль­но-поли­ти­че­ской ори­ен­та­ции Сене­ки: исход­ной точ­кой, опо­рой, от кото­рой он оттал­ки­вал­ся в сво­их рас­суж­де­ни­ях, как бы дале­ко потом ни уво­ди­ло писа­те­ля его вооб­ра­же­ние, оста­ва­лась res pub­li­ca. Даже когда постро­е­ния Сене­ки при­об­ре­та­ли вне-полис­ный (апо­ли­тич­ный, кос­мо­по­ли­ти­че­ский) харак­тер, за ними уга­ды­ва­ет­ся не все­гда оче­вид­ное, одна­ко импли­цит­но при­сут­ст­ву­ю­щее усло­вие-под­текст: «посколь­ку рес­пуб­ли­ка утра­че­на»¹¹.

Тем не менее рас­хож­де­ний с идео­ло­ги­ей ci­vi­tas более чем доста­точ­но, и обна­ру­жи­ва­ют­ся они в самых раз­лич­ных и порой неожи­дан­ных кон­текстах. Так, напри­мер, Сене­ка часто пре­не­бре­жи­тель­но отзы­ва­ет­ся о знат­ном про­ис­хож­де­нии (см. особ. XLIV; LXXVI. 12), про­ти­во­по­став­ляя ему как истин­ное досто­ин­ство, един­ст­вен­ное бла­го (unum bo­num) в чело­ве­ке доб­ро­де­тель (vir­tus), чест­ность (ho­nes­tum), совер­шен­ный разум (ra­tio per­fec­ta)¹². Это вполне укла­ды­ва­ет­ся в его стои­че­скую в осно­ве систе­му взглядов. Но в сво­ем пафо­се нис­про­вер­же­ния тра­ди­ций вла­сти­тель дум рим­ской моло­де­жи под­час отвер­га­ет такие цен­но­сти, кото­рые в иных слу­ча­ях горя­чо отста­и­вал: пре­дан­ность детей, доб­рые нра­вы граж­дан, любовь роди­те­лей.

Сене­ка утвер­жда­ет, что не явля­ет­ся злом смерть детей, оса­да, в кото­рой ока­за­лись сограж­дане, раб­ство роди­те­лей (LXXIV. 22, сравн.: 26). Про­слав­ле­ние бед­но­сти писа­тель аргу­мен­ти­ру­ет и тем, что при сиг­на­ле тру­бы об опас­но­сти, угро­жаю­щей горо­ду, «бед­няк зна­ет, что не его она зовет» (XVII. 3). Эти и подоб­ные рас­суж­де­ния были бы про­сто немыс­ли­мы, ска­жем, в век Като­на Цен­зо­ра, а в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах Сене­ку навер­ня­ка не мино­ва­ла бы судь­ба столь часто упо­ми­нае­мо­го им Сокра­та.

Вызов обще­ст­вен­но­му мне­нию (как и офи­ци­аль­ной идео­ло­гии с.153 «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки»), с кото­рым мы не раз стал­ки­ва­лись у Сене­ки, был вполне созна­тель­ным и обос­но­ван­ным. Писа­тель отри­ца­ет авто­ри­тет «наро­да», все еще гор­до име­ну­ю­ще­го себя Po­pu­lus Ro­ma­nus, но фак­ти­че­ски пре­вра­тив­ше­го­ся в тол­пу, чернь (vol­gus, tur­ba). Тол­пы сле­ду­ет избе­гать: ее суж­де­ния для стре­мя­ще­го­ся к муд­ро­сти более опас­ны, чем голо­са сирен для Улис­са и его спут­ни­ков. Не может быть дорог наро­ду тот, кому доро­га́ доб­ро­де­тель. «Рас­по­ло­же­ние наро­да ина­че, как постыд­ны­ми улов­ка­ми, не при­об­ре­тешь. Тол­пе нуж­но упо­до­бить­ся… Толь­ко низ­ким путем путем мож­но снис­кать любовь низ­ких» (XXIX. 11).

Не сле­ду­ет думать, что «тол­па» Сене­ки — все­гда соци­аль­но опре­де­лен­ная кате­го­рия, в част­но­сти, плебс. Tur­ba, vol­gus часто сим­во­ли­зи­ру­ет обще­ст­вен­ное мне­ние как тако­вое, при­чем, посколь­ку Сене­ка обра­щал­ся преж­де все­го к обра­зо­ван­ным и обес­пе­чен­ным кру­гам, то, есте­ствен­но, имел в виду рас­хо­жие штам­пы и пред­рас­суд­ки, быто­вав­шие преж­де все­го в среде испор­чен­ной и раз­вра­щен­ной рим­ской зна­ти. Не слу­чай­но в несколь­ких пись­мах встре­ча­ют­ся фра­зы о том, что более все­го сле­ду­ет опа­сать­ся сове­тов самых близ­ких людей. «Будь глух даже к тем, кому ты все­го доро­же: они с наи­луч­ши­ми наме­ре­ни­я­ми жела­ют тебе дур­но­го…» (XXXI. 2). И далее: «Твои роди­те­ли жела­ли для тебя мно­го тако­го, что я со сво­ей сто­ро­ны желаю тебе пре­зи­рать…» (XXXII. 4; см. так­же LI. 1).

Кри­те­ри­ем пра­виль­но­го поведе­ния «доб­лест­но­го мужа», с точ­ки зре­ния Сене­ки, явля­ет­ся не обще­ст­вен­ное мне­ние, а совесть (XXIX. 12). Чест­ный посту­пок дол­жен быть совер­шен, невзи­рая на осуж­де­ние окру­жаю­щих. «…Никто не ценит доб­ро­де­тель выше, никто не пре­дан ей боль­ше того, кто поте­рял сла­ву доб­лест­но­го мужа, чтобы не поте­рять сове­сти» (LXXXI. 20; ср.: 27). Поэто­му доб­лест­ный муж, муд­рец (vir bo­nus, sa­piens) — абсо­лют­ная точ­ка отсче­та. Мне­ние одно­го муд­ре­ца важ­нее, чем кри­ки любой, сколь угод­но боль­шой тол­пы. Кро­ме того, посколь­ку исти­на — одна, бла­го­при­ят­ная оцен­ка одно­го доб­лест­но­го мужа озна­ча­ет так­же одоб­ре­ние осталь­ных тако­вых же (CII. 12—13). Совер­шен­ст­во­вать душу сле­ду­ет даже в том слу­чае, если об этом зна­ют немно­гие (LXXXIX. 12—13). Все же Сене­ка готов смяг­чить риго­ризм Ста­рой Стои, и пото­му все­ля­ет в сво­их потен­ци­аль­ных после­до­ва­те­лей неко­то­рую надеж­ду на при­зна­ние. Ведь с.154 сограж­дане, погу­бив­шие вели­ко­го мужа (тако­го, как Сократ, Катон), осо­зна­ют свою ошиб­ку. Сла­ва, как тень, сле­ду­ет за доб­ро­де­те­лью, и тем бо́льшая, чем поз­же она при­хо­дит (LXXIX. 13, 14); доб­ро­де­тель неиз­беж­но нахо­дит при­зна­ние, «при жиз­ни или по смер­ти» (LXXIX. 18).

Так в поис­ках осно­ва­ний для опти­миз­ма фило­соф неволь­но пере­хо­дит сам и пере­во­дит чита­те­ля в иную, необы­ден­ную, но и не полис­ную, «не рес­пуб­ли­кан­скую» систе­му цен­но­стей. При­дет день, уве­ря­ет он, когда доб­ро­де­тель, погре­бен­ная под зло­бою сво­его века, станет всем извест­на (LXXIX. 17). И какое зна­че­ние име­ет при­зна­ние совре­мен­ни­ков, если весь род чело­ве­че­ский (hu­ma­num ge­nus), кото­рый был и кото­рый будет, обре­чен смер­ти; если про все горо­да, достиг­шие могу­ще­ства и быв­шие вели­ким укра­ше­ни­ем дер­жав, когда-нибудь спро­сят, где они нахо­ди­лись (LXXI. 15). Не нуж­но думать лишь о «поко­ле­нии сво­их сверст­ни­ков. Вслед при­дут мно­гие тыся­чи лет, мно­гие сот­ни поко­ле­ний; гляди на них!» (LXXIX. 17). Направ­лен­ное к ущер­бу одно­го чело­ве­ка слу­жит сохра­не­нию все­лен­ной (uni­ver­sum), пото­му что и в этом осу­ществля­ет­ся ход миро­зда­ния (cur­sus mun­di — LXXIV. 20). В этой кос­ми­че­ской¹³ систе­ме отсче­та обес­це­ни­ва­ют­ся полис­ные мер­ки. Сене­ка может почув­ст­во­вать себя сре­ди сограж­дан как на «вра­же­ской зем­ле» (LXXIV. 3). Куп­лен­ный быв­шим рабом ста­тус рим­ско­го граж­да­ни­на — лишь «пустое имя сво­бо­ды» (LXXX. 5). Сене­ка не верит сво­е­му вооб­ра­жае­мо­му чита­те­лю (и види­мо, не без осно­ва­ний), когда тот аргу­мен­ти­ру­ет свое неже­ла­ние покон­чить с собой тем, что ему яко­бы жаль рас­стать­ся с дру­зья­ми и роди­ной, кури­ей и фору­мом (LXXVII. 17). Доб­ро­де­тель муд­ре­ца рав­на дома и в изгна­нии, счи­та­ет автор (LXXXV. 10); государ­ство, достой­ное его, — весь мир (LXVIII. 2). Рам­ки «мало­го» государ­ства слиш­ком тес­ны для чело­ве­ка¹⁴. Соглас­но при­ро­де, наш дух дол­жен стре­мить­ся в бес­край­нюю ширь, ибо душа чело­ве­ка… не допус­ка­ет, чтобы ей ста­ви­ли иные, неже­ли богам, пре­де­лы… (CI. 21).

В выска­зы­ва­ни­ях Сене­ки по раз­лич­ным соци­аль­но-поли­ти­че­ским вопро­сам мы столк­ну­лись с рядом про­ти­во­ре­чи­вых оце­нок и мне­ний, кото­рые мож­но мыс­лен­но рас­по­ло­жить по вер­ти­каль­ной с.155 шка­ле, соеди­ня­ю­щей полю­сы: res pub­li­ca — uni­ver­sum. Про­ти­во­ре­чия про­ис­те­ка­ют отнюдь не из нечув­ст­ви­тель­но­сти мыс­ли­те­ля к логи­че­ским шиб­кам. Созна­ние Сене­ки «мно­го­мер­но», даже если вычесть все поправ­ки на есте­ствен­ную эво­лю­цию взглядов. Несо­гла­су­ю­щи­е­ся оцен­ки были про­дук­та­ми раз­лич­ных уров­ней созна­ния чело­ве­ка, полу­чив­ше­го тра­ди­ци­он­ное рим­ское вос­пи­та­ние, иску­шен­но­го поли­ти­ка, про­фес­сио­наль­но­го фило­со­фа-мора­ли­ста, неза­у­ряд­но­го худож­ни­ка сло­ва и мыс­ли­те­ля, решив­ше­го­ся постичь смысл бытия.

Созна­ние Сене­ки пред­став­ля­ет­ся слож­ным орга­низ­мом. Цен­ност­ный фун­да­мент обра­зо­вы­ва­ли пред­став­ле­ния, заим­ст­во­ван­ные из полу­ле­ген­дар­но­го «золо­то­го века» Рим­ской рес­пуб­ли­ки. Это фраг­мен­ты «рим­ско­го мифа», сохра­нив­шие свою при­вле­ка­тель­ность в окру­же­нии награб­лен­ных со все­го мира богатств и при­шед­ших с ними поро­ков, чудом уцелев­шие в пла­ме­ни граж­дан­ских войн. Сре­ди подоб­ных остат­ков про­гляды­ва­ют то вос­по­ми­на­ния о «древ­них нра­вах» и геро­ях рес­пуб­ли­ки, то рас­хо­жие пред­став­ле­ния о «пре­стиж­ном» и долж­ном, то иные эле­мен­ты обы­ден­но­го созна­ния, не под­вер­жен­но­го, как извест­но, рез­ким пере­ме­нам.

Далее сле­ду­ет закреп­лен­ная дли­тель­ной и бога­той лите­ра­тур­ной тра­ди­ци­ей кри­ти­ка пороч­но­сти обще­ства, так­же поко­я­ща­я­ся на полис­ной систе­ме цен­но­стей, состав­ляя ее, так ска­зать, нега­тив­ную часть. Здесь же, по сосед­ству, — гре­зы о «сво­бо­де», оли­це­тво­ря­е­мой Като­ном. На этом полу­эмо­цио­наль­ном-полу­рас­судоч­ном уровне берут нача­ло поли­ти­че­ские амби­ции «фило­со­фа у тро­на», стрем­ле­ние обо­зна­чить пре­де­лы еди­но­вла­стия прин­цеп­сов, воз­му­ще­ние само­дур­ст­вом Кали­гу­лы или высме­и­ва­ние апо­фе­о­за Клав­дия.

На более высо­ких уров­нях созна­ния оста­ет­ся все мень­ше места для ходя­чих мне­ний и лите­ра­тур­ных штам­пов. Иллю­зии вытес­ня­ют­ся поли­ти­че­ским рас­суд­ком, умуд­рен­ным как исто­ри­че­ски­ми штуди­я­ми, так и опы­том пер­вых деся­ти­ле­тий прин­ци­па­та. Поэто­му наи­худ­шее зло для Сене­ки — граж­дан­ские вой­ны; с утра­той надеж­ды на воз­врат «сво­бо­ды» свя­за­на бес­по­щад­ная кри­ти­ка твер­до­ло­бых «псев­до­рес­пуб­ли­кан­цев». Фило­соф при­хо­дит к выво­ду о бес­смыс­лен­но­сти уча­стия в том, что сохра­ни­ло назва­ние res pub­li­ca, но, в сущ­но­сти, ста­ло досто­я­ни­ем прин­цеп­са и его кле­вре­тов. Было бы слиш­ком само­на­де­ян­ным пре­тен­до­вать на с.156 точ­ное ран­жи­ро­ва­ние всех мыс­лей и оце­нок Сене­ки. Пло­да­ми зре­лых, хотя исто­ри­че­ски огра­ни­чен­ных рефлек­сий и здо­ро­вой фан­та­зии ока­зы­ва­ют­ся обра­зы совер­шен­но­го монар­ха, мно­гие чер­ты кото­ро­го воплотят­ся пол­сто­ле­тия спу­стя в луч­ших из Анто­ни­нов, и чуж­до­го поли­ти­ке стои­че­ско­го муд­ре­ца.

Одна­ко в поис­ках исти­ны Сене­ка не исчер­пал себя праг­ма­ти­че­ски-рас­судоч­ным осмыс­ле­ни­ем дей­ст­ви­тель­но­сти. Утра­та иде­а­лов, замкну­тых на ci­vi­tas — res pub­li­ca, ока­за­лась для него не толь­ко поте­рей. Вре­мя пере­мен, напол­нен­ное кон­флик­та­ми, разо­ча­ро­ва­ни­я­ми и опас­но­стя­ми, дава­ло раз­но­об­раз­ную пищу пыл­кой душе и уму, изощ­рен­но­му элли­ни­сти­че­ски­ми учи­те­ля­ми муд­ро­сти. Осво­бож­да­ясь из тес­но­го мира жиз­нен­ных цен­но­стей граж­дан­ской общи­ны, фило­соф ощу­тил себя при­над­ле­жа­щим все­му чело­ве­че­ству и При­ро­де. В чис­ле очень немно­гих Сене­ке уда­лось пред­ста­вить себя, город, Импе­рию части­ца­ми гран­ди­оз­но­го кру­го­во­рота миро­зда­ния. Этот про­рыв духа был симп­то­мом и эле­мен­том невиди­мых, но гран­ди­оз­ных мета­мор­фоз, про­ис­хо­див­ших в мен­та­ли­те­те рим­ско­го и все­го сре­ди­зем­но­мор­ско­го обще­ства на рубе­же эр.

Тем не менее про­ти­во­ре­чия чрез­вы­чай­но чут­ко­го к соци­аль­ным напря­же­ни­ям созна­ния Сене­ки ука­зы­ва­ют, что уни­вер­са­лист­ская Импе­рия во мно­гом еще мыс­ли­ла и чув­ст­во­ва­ла по рим­ским «рес­пуб­ли­кан­ским» мер­кам. Это про­яв­ля­лось не толь­ко в рим­ско-ита­лий­ском по соста­ву сена­те. Ита­лия еще сохра­ня­ла роль актив­но­го инте­гри­ру­ю­ще­го цен­тра, рас­про­стра­няв­ше­го свое (в том чис­ле идео­ло­ги­че­ское) вли­я­ние на всю дер­жа­ву. Исто­рия прин­ци­па­та — осо­бо­го рода «рес­пуб­ли­кан­ской» монар­хии — ока­зы­ва­ет­ся крас­но­ре­чи­вой иллю­ст­ра­ци­ей едва ли не оче­вид­ной сего­дня исти­ны: даже при нали­чии необ­хо­ди­мых соци­аль­но-эко­но­ми­че­ских пред­по­сы­лок любые поли­ти­че­ские нова­ции могут быть реа­ли­зо­ва­ны лишь в той мере, в какой люди гото­вы их при­нять.