p.318
Богам Манам Фридриха Мюнцера
В научных статьях не принято делать посвящения, однако всё, чем мы (и особенно автор этих строк) обязаны автору «Römische Adelsparteien», помимо того написавшему бесчисленное множество ценнейших статей в «Реальной энциклопедии» Паули, убеждает нас в том, что любая другая форма выражения признательности была бы здесь явно недостаточной. С тех пор исследовательский метод Ф. Мюнцера очень тонко и плодотворно применяется для изучения самых различных периодов в истории Рима. Хотя некоторые из недавно опубликованных работ ясно продемонстрировали недостатки и даже опасности этого метода (разумеется, в тех случаях, когда к нему относились с чрезмерным доверием и без должной осторожности), он оказался вполне применим к историческому периоду, подобному веку Мария, когда других сведений хватает, чтобы осуществлять его постоянную проверку, но, напротив, явно недостаёт, чтобы без дополнительных усилий представить связную и осмысленную реконструкцию исторических событий. Много написано об этом времени, по понятным причинам привлекающем к себе пристальное внимание учёных, однако очевидно и то, что первое десятилетие I в. (здесь и далее — до н. э.) отражается в общих обзорах столь же неполно, как и любые другие «тёмные века». Античных историков интересовали прежде всего мятежи и кровопролития, между тем как это десятилетие почти до самого своего конца было практически свободно от них. Тит Ливий, постоянно увеличивая с.164 объём становившихся всё более и более подробными последних частей своего исторического труда, счёл нужным посвятить почти всему этому периоду одну-единственную книгу. Подобное отношение оказало влияние и на последующую историографию, а один из крупнейших современных историков Рима писал, что в 90-х гг. I в. «государство приблизилось к счастливому состоянию неисторических народов»1. Тем не менее, сия благословенная эпоха, совершенно необъяснимым образом прерванная законом Лициния — Муция2, завершилась внезапным взрывом — процессом Рутилия во внутренней жизни Рима и Союзнической войной — за его пределами. Началом серьёзного научного исследования интересующего нас времени стали статьи Э. Габбы3, однако многое ещё предстоит сделать. Очевидным исходным пунктом нашего анализа можно считать два крупнейших судебных процесса, которыми отмечена середина этого десятилетия — процесс Кв. Сервилия Цепиона-младшего и процесс Г. Норбана. Огромное значение обоих событий для политической истории Рима того времени и их тесная связь между собой становятся очевидными даже при поверхностном взгляде на личности обвиняемых. Обычно этой связи не придают особого значения, между тем как более тщательное исследование могло бы пролить свет на весь этот малоизвестный период истории.
p.319 Кв. Сервилий Цепион-младший, которого оратор Л. Лициний Красс защищал в год своего консулата (95 г.)4, был одним из главных противников Апулея Сатурнина и теперь обвинялся в насилии, применённом им самим в борьбе против него (Rhet. ad Her. I. 21; II. 17). Похоже, что во время своего первого трибуната Сатурнин, в свою очередь, был одним из главных врагов отца Цепиона, Кв. Сервилия с.165 Цепиона-старшего5. Сей последний, ответственный за поражение при Араузионе, был обвинён в оскорблении величия на основании закона Сатурнина, принятого во время его первого трибуната, и отправился в изгнание после своего осуждения. Взятые сами по себе, эти факты ещё не являются свидетельством вражды между Сатурнином и Цепионами, однако у нас есть и другие данные. Консул 105 г. Гн. Маллий Максим, командовавший римской армией в той же битве, также был привлечён к суду Сатурнином за то, что нёс свою долю ответственности за поражение, и ему также пришлось отправиться в изгнание (Gr. Lic. 21B). Становится очевидным, что между двумя попытками превратить измену фортуны в одном и том же сражении в предмет судебного разбирательства имеется вполне определённая связь. Этот вывод подкрепляется и тем обстоятельством, что обвинитель Маллия, Сатурнин, являлся в то же время инициатором закона, на основании которого был осуждён Цепион-старший (Cic. Brut. 135). Более того, быть может, именно необузданность Цепиона-младшего в том самом роковом 103 г. и определила участь его отца6.
Теперь перейдём к Норбану. Именно он выступал обвинителем Цепиона-старшего в год своего трибуната, и не очевидно, что в том же самом году именно он являлся коллегой Сатурнина по должности. М. Антоний, чьим квестором ранее был Норбан, защищал его теперь, когда того обвинили на основании закона об оскорблении величия по причине высокомерия, проявленного им по отношению к некоторым коллегам по трибунату, вмешавшимся в конфликт на стороне Цепиона (см. ниже). Предметом дискуссии стала и датировка этого процесса. Прежняя точка зрения, согласно которой он состоялся ещё до начала I в.7, полностью противоречит свидетельству Цицерона о с.166 том, что во время суда Антоний был уже цензорием (Cic. De or. II. 198). У нас нет оснований считать эти сведения ложными, а потому процесс не мог состояться ранее 96 г. С другой стороны, 91 г. — это уже слишком поздно; этот год является не только временем, когда происходят события диалога «De oratore», где об этом процессе говорится отнюдь не как о свежей новости, но и политические события данного года не представляются подходящим контекстом для суда над Цепионом. Большинство исследователей совершенно справедливо датируют дело Норбана 95—94 гг.8, и p.320 хотя у нас нет неопровержимых аргументов в пользу того или иного года, мы увидим, что наиболее вероятной датировкой является 95 г., а скорее всего — его начало. Впрочем, так или иначе, оба процесса, без сомнений, тесно связаны между собой. Дело было не только в том, что и тот и другой (хотя и после длительного перерыва) их объединяют события одного и того же 103 г., но и в том, что Норбан был привлечён к суду за свои действия во время процесса Цепиона-старшего, тогда как Цепион-младший также стал жертвой своего поведения по отношению к коллеге Норбана9. Наконец, адвокатом Цепиона был оратор Л. Красс, а обвинителем Норбана — один из лучших учеников Красса, молодой П. Сульпиций Руф10. Поскольку, как мы установили, суд над Цепионом состоялся в 95 г., этот же самый год остаётся и наиболее вероятной датой процесса Норбана.
Картина начинает проясняться. Чтобы дополнить её, нам придётся вернуться в далёкое прошлое. Первыми наше внимание привлекают Аврелии Котты, род, чьё происхождение туманно. Их связи с Метеллами имеют весьма долгую историю, а М. Эмилий Скавр, принцепс сената и фактический глава клана Цецилиев Метеллов, был главным свидетелем обвинения в деле Норбана (Val. Max. VIII. 5. 2; Cic. De or. II. 203) и одним из ближайших сподвижников Цепиона-старшего11.
Первым из Аврелиев, сумевшим достичь консульской должности, был Г. Аврелий Котта, консул 252 и 248 гг. И в том, и в с.167 другом случае его коллегой был П. Сервилий Гемин, а одним из консулов следующего года оба раза оказывался Л. Цецилий Метелл (консул 251 и 247 гг.)12. По общему убеждению, выводы о политических связях, сделанные лишь на основании последовательности пребывания в должности, весьма рискованны. Этим аргументом пользовались слишком часто, пытаясь компенсировать недостаток конкретных сведений в источниках, однако в нашем случае столь точное совпадение в течение всего лишь четырёх лет настолько поразительно, что едва ли может быть чистой случайностью. Остаётся только добавить, что первое избрание в консулы Котты и Гемина состоялось в 253 г., т. е. в год консульства Гн. Сервилия Цепиона, двоюродного брата П. Сервилия Гемина13. Последнее обстоятельство слишком важно, чтобы оставить его без внимания, однако на данном этапе нам остаётся лишь констатировать указанный факт. Мы не знаем, насколько эти связи сохранялись в течение следующего столетия, однако в середине II в. они снова проявляются в том же виде. На сей раз они становятся долговременными и надёжно засвидетельствованными. В 144—140 гг. консулами были следующие лица14:
p.321
144 г. — | Л. Аврелий Котта |
143 г. — | Кв. Цецилий Метелл Македонский |
142 г. — | Л. Цецилий Метелл Кальв, брат предыдущего |
| Кв. Фабий Максим Сервилиан |
141 г. — | Гн. Сервилий Цепион, брат предыдущего |
140 г. — | Кв. Сервилий Цепион, брат двух предыдущих консулов |
Конечно, нам следует снова проявить осторожность и не делать далеко идущих выводов на основании последовательности занятия консульских должностей, однако и здесь у нас есть серьёзные основания для уверенности в собственной правоте. Несмотря на свои с.168 выдающиеся достижения, Кв. Цецилий Метелл Македонский дважды потерпел поражение на выборах (repulsae) перед тем, как, наконец, сумел одержать победу (Val. Max. VII. 5. 4; De vir. ill. 61. 3). Это был его последний шанс, три поражения считались окончательным провалом15. Сей запоздалый успех предполагает наличие мощной поддержки, и если бы Котта не помог своему преемнику получить то самое консульство, которое заложило основу самого славного периода истории Цецилиев Метеллов, ход римской истории мог бы быть совершенного иным16. Метелл тоже помнил добро: когда жертвой преследования стал Л. Аврелий Котта, самый одиозный представитель этого рода17, обвинённый Сципионом Эмилианом, Метелл успешно выступил в качестве защитника18. Надёжно засвидетельствованы и связи между двумя Метеллами (Македонским и Кальвом) и двумя Сервилиями Цепионами (Гнеем и Квинтом), объединившимися против общего inimicus Кв. Помпея во время одного из самых знаменитых судебных процессов того времени (Oros. VII. 5. 1; Cic. Font. 22). Наверное, следует добавить (хотя бы потому, что об этом не упомянуто у Р. Броутона), что в 133 г. Метелл Македонский и Гн. Сервилий Цепион, вероятно, наделённые особыми полномочиями, сотрудничали при подавлении опасного восстания рабов в Италии (Oros. v. 4. 9).
Связи между этими тремя родами, Аврелиями Коттами, Цецилиями Метеллами и Сервилиями Цепионами, сохранялись и далее. Некто Л. Котта, возможно, сын veterator’a, стал консулом 119 г. вместе с Л. Цецилием Метеллом Далматским, сыном Метелла Кальва и племянником Метелла Македонского19. Этот важный год был ознаменован трибунатом Мария и судебными процессами Г. Папирия Карбона и П. Деция20. Когда Марий обратился против своих с.169 патронов, Метеллов, и предложил революционный законопроект, Котта присоединился к своему коллеге по консульству и решительно противостоял реформатору (Plut. Mar. 4). Следующий Л. Аврелий Котта был народным трибуном 103 г. и коллегой Сатурнина и Норбана, против которых он и выступил. Имя «Луций» и дата народного трибуната p.322 позволяют предположить, что он являлся сыном консула 119 г.21 Этот Котта имел репутацию плохого оратора (Cic. с.170 Brut. 137; De or. III. 42), однако стоит заметить, что его другом был ещё один интересный персонаж, Кв. Лутаций Катул (Cic. De or. III. 42). Этот человек, заслуживший восторженные похвалы Цицерона, также поставил перед собой обычную задачу восстановления статуса своей отошедшей в тень фамилии22. На этом пути Катул потерпел три поражения на выборах (repulsae): первое — в 106 г., когда консулом стал его шурин, злополучный Кв. Цепион-старший, второе — на выборах на 105 г., во время консульства самого Цепиона, и третье — на следующий год23. Это было самым худшим из всего, что могло случиться, и в следующем, 103 г., мы уже не слышим о его участии в избирательной кампании24.
p.323 Затем происходит разительная перемена: в 103 г. Катул избирается консулом на 102 г. в качестве коллеги Мария (MRR. I. 567), а события его консульства и проконсульства демонстрируют дружеские отношения между ним и Марием и даже готовность последнего к сотрудничеству, дошедшую до того, что он отказался от отдельного триумфа и отпраздновал его вместе с Катулом25. Как же случилось, что шурин Цепиона, получившего прозвище patronus senatus (Val. Max. VI. 9. 13) благодаря своему известному судебному с.171 закону26 и прослывшего образцом аристократического высокомерия27, смог получить ранее недоступную ему должность при помощи Гая Мария как раз в тот самый год, когда Рим стал свидетелем падения его близкого родственника? При ближайшем рассмотрении можно ответить и на этот вопрос.
Несколькими годами ранее (вероятно, незадолго до 110 г.)28 Марий вошёл в высшее общество, женившись на Юлии из рода Цезарей, женщине, ведшей свою родословную от богов и царей, что позже увековечил в надгробной речи её племянник Юлий Цезарь (Plut. Mar. 6. 3; Suet. Iul. 6. 1). Эта семья с очень древними корнями, как и другие аналогичные семьи, потеряла свой общественный имидж, но при этом среди её представителей были энергичные молодые люди, стремившиеся вернуть ей прежнюю славу. Впрочем, в 103 г. этот союз, вероятно, созданный для совсем иных целей, связал новых adfines в их совместной революционной деятельности: в 103 или, быть может, в 100 г. двое представителей рода Цезарей работали в комиссиях, образованных в связи с проектами Мария и Сатурнина29. Датировка не имеет принципиального значения для наших целей: как бы ни датировать случайные эпиграфические находки, если Юлии Цезари демонстративно поддержали эти планы в 100 г., они наверняка делали то же самое и в 103 г. Кроме того, один из этих молодых политиков, знаменитый оратор и острослов Г. Юлий Цезарь Страбон, был единоутробным братом Квинта Лутация Катула (Cic. De or. II. 44; De off. I. 133), а потому не нужно обладать особым воображением, чтобы понять столь разительную перемену в судьбе последнего. В 103 г. Катул оставил своего терпящего поражение шурина Сервилия Цепиона и при помощи своего брата, Цезаря Страбона, присоединился к Марию, чья поддержка, наконец, обеспечила ему консульство и воинскую славу. Теперь уже практически все исследователи согласны, что будущий диктатор с.172 Г. Юлий Цезарь родился в 100 г.30, и, следовательно, его отец, второй представитель рода, связанный с Марием и Сатурнином, женился на Аврелии, из семьи Аврелиев Котт (Suet. Iul. 1. 2), вероятно, в 102 или в 101 г., т. е. как раз в то самое время, когда Марий и Катул были ещё друзьями. Отказ от насилия по отношению к Норбану, который продемонстрировал в 103 г. Л. Котта, весьма примечателен: пример Катула показал, что дружба с Марием стоила того, чтобы её сохранять, а в лице Цезарей можно было найти подходящих добровольных посредников.
p.324 Как мы уже могли заметить, Марий проявлял великодушие (см. прим. 25 и текст), однако в отдалённой перспективе оно оказалось бесполезным. Видя, что ореол его славы померк перед славой коллеги, а перспективы последнего были уже не столь радужны, как прежде, Катул (при активной поддержке противников Мария) принялся распространять собственную версию Кимврской войны, разумеется, сильно преувеличивая свои успехи и умаляя достижения соперника31. Не стоит удивляться, что дружба сменилась непримиримой враждой. После взятия Рима в 87 г. Марий не добивался ничьей смерти более настойчиво, чем своего неблагодарного товарища по консульству, ответившего на добро злобной клеветой32.
с.173 Катул оказывается ещё одним связующим звеном между Коттами и Цепионами. Другую линию связи с Метеллами обеспечивал удачливый novus homo П. Рутилий Руф, ставший консулом 105 г. Сестра Рутилия вышла замуж за М. Аврелия Котту, а их трое сыновей стали консулами в 70—60-x гг. I в.33 Сам Рутилий принадлежал к ближайшему окружению Цецилиев Метеллов, а его претура была, по всей вероятности, связана с консульством Метелла Далматского и Аврелия Котты в 119 г. (MRR. I. 528). В 115 г. Рутилий потерпел поражение на консульских выборах, а баллотировавшегося вместе с ним Марка Метелла избрали. Виновником поражения Рутилия был М. Эмилий Скавр (MRR. I. 527). Похоже, Метеллы тотчас же приняли победителя в свою среду, увидев в нём человека, которому суждено величие. В том же году Скавр стал принцепсом сената и вскоре женился на Метелле, вероятно, дочери Метелла Далматского, который, будучи цензором, внёс его первым в списки сенаторов. Со временем Скавр стал самым заслуженным членом их factio34. Впрочем, покровительство Метеллов Рутилию не прекращалось или, по крайней мере, вскоре возобновилось: он отправился в Нумидию в качестве легата Метелла Нумидийского, а после ссоры Метелла и Мария (если не ещё раньше) стал правой рукой главнокомандующего35. Это означало начало вражды с Марием, и именно последний несёт главную ответственность за осуждение Рутилия, случившееся более чем десятилетие спустя (Dio Cass. XXVIII. 97. 3). В конце концов Рутилий стал консулом 105 г. Весьма p.325 вероятно, что factio хотела сделать его коллегой Катула, однако последний потерпел поражение от «нового человека» Гн. Маллия Максима (а не от Рутилия), а ненависть Цепиона-старшего, бывшего консулом 106 г., была направлена именно против Маллия (см. прим. 27 и текст), несмотря на то что на Рутилии лежала та же печать novitas.
Как мы уже видели, тень Цепиона-старшего постоянно витает над процессами 95 г. Если мы хотим понять их суть, нам придётся с.174 внимательно рассмотреть его политическое окружение, а именно клан Метеллов, однако вначале ещё раз посмотрим, что представляла собой его семья. Имя супруги Цепиона неизвестно, возможно, он был женат на одной из Метелл36. Его сын, Цепион-младший, «герой» процессов 95 г., женился на сестре Ливия Друза и выдал свою сестру (т. е. дочь Цепиона-старшего) за этого последнего37. Друз и Цепион были adfines и друзьями, и лишь личная ссора привела к тому, что последний оставил своих друзей и стал главным противником Друза во время его трибуната (см. ниже). Сам Друз сохранил поддержку factio, а его главным советником стал Эмилий Скавр38. Связующим звеном для этой пары был Рутилий, что заставляет нас снова вернуться назад. К счастью для будущих историков, его жена, носившая имя Ливии, прославилась своим долголетием. Поскольку в то время существовала только одна выдающаяся семья Ливиев, это, несомненно, была сестра М. Ливия Друза, консула 112 г., и тётка его сына, трибуна 91 г., и дочери, бывшей замужем за Цепионом-младшим (Plin. NH. VII. 158; Val. Max. VIII. 13. 6). Как можно заключить на основании сообщения Цицерона, Рутилий поддержал судебный закон Цепиона-старшего, хотя и не дошёл до того, чтобы, как это сделал другой, куда более беспринципный оратор, объявить себя рабом народа39 (Cic. De or. I. 227). После всего сказанного выше становится ясным, почему именно осуждение Рутилия в 92 г. стало последним в ряду событий, подтолкнувших его племянника Друза выступить с проектом реформ. Ему помогал М. Эмилий Скавр, которому также угрожали противники Рутилия (см. прим. 38 и текст). Часто утверждают, используя при этом надуманные аргументы, что Скавр оказался в числе врагов Рутилия, как это случилось в 116 г., ещё до того, как будущий принцепс сената сблизился с Метеллами и их factio (Cic. De or. II. 280). Абсурдность этого утверждения, по крайней мере, для 90-х гг., оказывается совершенно очевидной.
К сожалению, у нас нет точных данных для датировки конфликта между Друзом и Цепионом и очень мало сведений о его природе. Между тем эта ссора имела далеко идущие последствия. Ф. Мюнцер относит её к 103 г., когда имущество Цепиона-старшего было выставлено на продажу, и таким образом объясняет сообщение с.175 Плиния, что причиной конфликта стало кольцо40. Это предположение не доказано и, сколь бы убедительным оно ни казалось само по себе, не может быть принято во внимание из-за слишком ранней датировки события. Более того, даже в подобной ситуации кольцо едва ли могло стать причиной столь важного конфликта. В изложении Плиния эта история становится причиной Союзнической войны (Plin. NH. XXXIII. 1. 20), что, будучи нелепым само по себе, по крайней мере, предполагает датировку, близкую p.326 к 91 г. Столь же маловероятно, что человек, которого в 95 г. защищал Л. Красс, уже тогда был «чрезмерно предан всадническому сословию» (nimis equestri ordini deditus) и враждебен сенату (Cic. Brut. 223), равно как и то, что личная вражда между Друзом и Цепионом длилась уже целое десятилетие без того, чтобы иметь какие-либо политические последствия (Dio Cass. XXVII. 96. 3). Можно верить Плинию, когда он рассказывает историю о кольце, однако помимо того должны существовать и более серьёзные причины вражды между этими людьми (возможно, имевшей место и ранее и усилившейся после данного инцидента), хотя, разумеется, нам следует принять версию источников, согласно которой личная вражда предшествовала политической.
Как оказалось, существует ещё одна весьма вероятная причина личной вражды, которую вполне возможно восстановить. Рассказывая историю о похищении золота Дельфов и Толосы, Страбон сообщает, что дочь Цепиона-старшего вела распутный образ жизни41. Одно время эта женщина была супругой М. Ливия Друза, и допустимо предположение, что высоконравственный и чопорный аристократ Друз42 развёлся с ней по причине супружеской измены, что, естественно, вызвало ответную реакцию со стороны надменного Цепиона. Что до обиды — чувства в данном случае столь же несправедливого, сколько и понятного, — то поколением позже мы встречаем аналогичный пример: когда Гней Помпей развёлся со своей женой Муцией, он прямо-таки расшевелил осиное гнездо её родственников43. Теперь, наконец, у нас есть подходящее объяснение разительной перемены в поведении Цепиона, особенно если учесть, что boni одобряли действия Друза.
с.176 Сказанное выше поможет нам и с датировкой события. Теперь всё зависит от выводов, которые мы можем сделать относительно двух браков сестры Друза Ливии44. Она была замужем дважды и имела детей от обоих мужей. Мы знаем о Цепионе и Сервилии — очевидно, детях от брака с Кв. Цепионом-младшим, и о М. Порции Катоне (позднее прозванном Утическим), а также Порции — детях, как сказано в источниках, детях М. Катона, сына М. Порция Катона Салониана, позднего ребёнка Катона Цензора45. Таким образом, после развода с Цепионом Ливия, по всей вероятности, вышла замуж за Катона Салониана46, который умер вскоре после этого (несомненно, до 91 г.), оставив Ливию и детей на попечение её брата, М. Ливия Друза. Интересно отметить, что этот самый Катон (или, быть может, его брат Л. Порций Катон, хотя у нас нет оснований для такого рода выводов) был плебейским трибуном 99 г. и вместе с Кв. Помпеем Руфом безуспешно предлагал вернуть из изгнания Метелла Нумидийского47. Помпей Руф, сын или внук консула 141 г. Кв. Помпея, чья inimicitiae с Метеллами разрешилась столь благополучным образом48, позже стал консулом 88 г. вместе со своим adfinis Л. Корнелием Суллой, дочь которого вышла замуж за сына Кв. Помпея. Более того, как и следовало ожидать, p.327 М. Катон был близким другом будущего диктатора, вероятно, уже пользовавшегося покровительством Метеллов в борьбе против Мария49. Помпей Руф также был близким другом П. Сульпиция Руфа, обвинителя Норбана и друга Ливия Друза и Аврелия Котты (Cic. De аm. 2; De or. I. 25). Таким образом, второй брак сестры Друза должен был сохранить ей положение в рамках factio и вместе с тем укрепить последнюю, а тщательное изучение этой factio уже в который раз подтверждает её многообразные внутренние связи (у нас ещё нет оснований делать с.177 какие-либо обобщения по поводу генеалогического древа) и возвращает нас к теме процессов 95 г.
Итак, вернёмся ещё раз к непростому и очень важному вопросу о времени развода Ливии и её вступления во второй брак. Сервилия (мать убийцы Цезаря, Брута) родилась ещё до 100 г. и потому не может быть особо полезна в данном контексте50, однако гораздо более важным для нашего исследования может оказаться её брат Цепион, с которым был столь дружен Катон Утический. Есть все основания полагать, что он умер в 67 г., будучи квестором Помпея Магна51. Если это так, то годом его рождения можно считать 98 г., поскольку человек его ранга должен был занимать низшие должности suo anno. Таким образом, в 98 г. Ливия, вероятно, ещё была замужем за Цепионом. С другой стороны, Катон Утический, вероятно, родился в конце 95 г.52, а, следовательно, развод и второй брак Ливии должны были (с небольшими колебаниями) состояться в 97 или 96 гг. Таким образом, между личным разрывом Цепиона и Друза и выступлением Цепиона как убеждённого противника boni в связи с обвинением Скавра в 92 г. могло пройти четыре-пять лет, а вовсе не целое десятилетие53. Тем самым сей промежуток оказывается не столь продолжительным: пройти этот путь было нелегко, а чувство обиды, dolor, уязвлённая гордыня римского аристократа, превратившая столь многих друзей boni в их заклятых врагов (вспомним хотя бы Тиберия Гракха и Юлия Цезаря) не обязательно должна была заставить его сразу пройти весь этот путь. К сожалению, указанные годы жизни Цепиона остаются для нас мало освещёнными. В 91 г. он как будто бы занял должность претора (MRR. II. 24). Это позволяет предположить, что он стал эдилом где-то в середине десятилетия, как раз в те самые годы, о которых нам хотелось бы знать гораздо больше, чем мы знаем. Если Цепион действительно был эдилом (а это весьма вероятно, если принять во внимание его честолюбие), то 96 г. оказывается, возможно, слишком ранней датой (эдил из столь знатной семьи должен был получить претуру до 91 г.), 95-й следует исключить как год его процесса, тогда как 94 (и даже 93) гг. кажутся допустимыми. К сожалению, уверенности у нас нет — источники не с.178 упоминают поимённо ни одного эдила в период между 99 и 91 гг., а ни один из известных нам эдилитетов того времени не имеет надёжной датировки. Положение Цепиона в 95 г. часто не понимают или игнорируют54, между тем как состоявшийся в этом году процесс застал его на p.328 перепутье. Годом или двумя ранее он поссорился с Друзом, затем последовали оба развода и, вероятно, именно год его баллотировки в эдилы (если, конечно, это был 95, а не 94 г.) и стал для него ключевым для получения высокой должности. Цепион ещё не оставил своих друзей и не встал на сторону бывших врагов, однако симпатии первых были на стороне Друза, а на долю Цепиона осталось только осуждение. Последовавший немедленно брак Ливии и Катона (чьи связи с factio мы уже рассматривали) представляет собой разительный контраст с полным отсутствием каких-либо упоминаний о новом браке Сервилии. Учитывая то, что сообщил нам Страбон, их отсутствие едва ли можно считать случайным. Горечь, которую испытал Цепион, в конце концов должна была найти выход — в 92 г. он предпринял атаку на самого М. Эмилия Скавра, руководителя factio и главного покровителя Ливия Друза. Этот ужасный поступок (в своё время Скавр даже пострадал физически, поддерживая Цепиона-старшего — Cic. De or. II. 197) по каким-то непонятным причинам так и не привлёк должного внимания исследователей, однако теперь нам гораздо легче понять его значение в истории этого неспокойного времени и неспокойной жизни нашего героя. Становится ясным, почему удар по Цепиону был нанесён именно в 95 г. — отчуждённый от factio в чисто личном отношении, а потому оказавшийся в изоляции, он стал идеальной мишенью для всевозможных атак. И всё же его падение должно было немедленно повлечь за собой трудности для его друзей, слишком тесно связанных с ним во время событий 103 г., а потому консулу Крассу пришлось поспешить к нему на помощь. Вероятно, это поможет пролить свет на загадочное сообщение Цицерона о речи Красса55, ибо консул не стал с.179 демонстрировать своё блистательное красноречие во всём блеске, но ограничился лишь долгой похвальной речью в адрес своего подзащитного.
Знаменитый оратор Л. Лициний Красс56, как и его друг и adfinis, понтифик Кв. Муций Сцевола, были связаны с factio гораздо менее тесными узами, нежели те, о ком мы говорили ранее. Будучи в молодости популяром и произнося речи против ставшего перебежчиком Папирия Карбона, а затем (по поводу колонии Narbo Martius) и против сената в целом, Красс, как и многие другие, стоило ему только обрести более высокий статус и «вырасти в цене», тотчас же сблизился с boni. Эту перемену знаменует речь в защиту судебного закона Цепиона-старшего, от которой сохранился один хорошо известный фрагмент. Factio восприняла её весьма настороженно: Рутилий не доверял его изысканным фразам57. В 90-х гг. Красс и Скавр были союзниками и, возможно, именно по причине независимости и незапятнанной репутации factio доверила Крассу и Сцеволе решение вопроса о союзниках, незаконно получивших права римского гражданства (как мы увидим далее, не без помощи друзей Мария). Идейным вдохновителем этого закона, вероятно, был Скавр58. Именно Сцевола в сопровождении Рутилия (этот человек многократно выступает как один из виднейших деятелей factio) отправился в Азию, возможно, по инициативе всё того же Скавра, чтобы защитить провинцию, страдавшую p.329 от публиканов и Мария59. В 95 г. как по личным, так и по политическим причинам Крассу пришлось поддержать сына своего старого союзника, Цепиона-старшего, однако сделал он это без всякого энтузиазма, возможно, уже предвидя будущее: четыре года спустя ему предстояло стать одним из главных приверженцев Друза и заклятым врагом Цепиона-младшего. Известен ещё один политический процесс этого времени, в котором участвовал Красс: он выступил против давнего соратника Мария, М. Клавдия Марцелла (Cic. Font. 24; Val. Max. VIII. 5. 3). с.180 Указанный процесс обычно60 датируют (без всяких на то оснований и доказательств) 91 г., т. е. самым неподходящим для сего события временем. Хотя этого и нельзя сказать с уверенностью, время около 95 г. кажется нам гораздо более приемлемым вариантом. Как мы ещё увидим, это было время сведения счётов оратора с Марием и его друзьями. Так же, как и юрист Сцевола, трезвый и проницательный Красс сумел сохранить свободу действий и застраховаться на случай неудачи, а недоверие бескомпромиссного Рутилия к краснобаю Крассу не было столь уж безосновательным. Вероятно, в 94 или в 93 гг. дочь Красса и внучка Сцеволы-авгура вышла замуж за юного сына Мария61, что сделало последнего adfinis Красса и Сцеволы. Последний тотчас же получил свой выигрыш, добившись того, что его не коснулись преследования, которые начались после падения Рутилия62. Можно не сомневаться, что если бы Красс не умер в 91 г. после своей лебединой песни (Cic. De or. III. 6), он мог бы, несмотря на все свои связи с factio, многие члены которой считали его своим наставником и учителем, пережить ненастья последующих лет столь же успешно, как это делал его друг Сцевола, допустивший просчёт лишь в 82 г. и погибший мученической смертью63.
Итак, мы возвращаемся к исходной точке нашего исследования. Вне всяких сомнений, многое ещё продолжает оставаться в тени. Так, нам хотелось бы знать имя обвинителя в деле Цепиона и примерное соотношение датировок процессов Цепиона и Норбана (возможны различные варианты). Тем не менее многое уже прояснилось. Мы, вероятно, более осведомлены о factio nobilitatis в 90-х гг., т. е. о том самом круге лиц, который группировался вокруг Метеллов, преследовал Норбана и был вынужден защищать Цепиона-младшего. с.181 Внимательный анализ позволил бы выявить новые связи, однако некоторые из них не имеют принципиального значения для нашего периода, тогда как в других случаях они окутаны тайной, которую мы пока ещё не можем раскрыть. По крайней мере, временно или частично, с factio могут быть связаны другие семьи и конкретные лица. Хотя нам не следует преувеличивать значение родственных связей, в случаях, если они не подкреплены конкретными сообщениями о сотрудничестве, это зачастую все сведения, которые у нас есть, и они, по крайней мере, заставляют задуматься.
p.330 С семьёй Клавдиев Пульхров, известной своими potentia и factio на протяжении всей римской истории, в данном случае ситуация неясна. Аппия Клавдия, консула 143 г., консуляра, цензория, триумфатора и принцепса сената, а потому одного из самых могущественных людей своего времени, объединяла с Метеллом Македонским ненависть к Сципиону Эмилиану64. Между этими выдающимися людьми существовало и то сходство, что оба имели многочисленное потомство. У Метелла было шестеро или семеро (точно неизвестно) детей, а Цицерон сохранил полный перечень этих молодых adfines65. Один из сыновей Аппия Клавдия (будущий консул 79 г.) состоял в браке с Цецилией, внучкой Метелла Македонского66, — связь весьма слабая, тем более что мы не знаем, на ком женился с.182 второй сын консула 143 г. Это был Г. Клавдий, консул 92 г., которого Цицерон назвал «великим по причине знатности рода и собственного могущества» (Cic. Brut. 166: propter summam nobilitatem et singularem potentiam magnus).
Хотя эта характеристика звучит совершенно естественно, когда речь идёт о представителе рода Клавдиев, связи с Метеллами и их кругом могли быть, по меньшей мере, частью того, что имел в виду знаменитый оратор. Этот самый Клавдий, будучи консулом, возбудил в сенате (по предложению Л. Красса) дело против Гн. Папирия Карбона (Cic. De leg. III. 42), того самого, который позже стал одним из лидеров марианской партии. К тому времени Г. Клавдий уже умер, однако его брат Аппий, муж Метеллы, был одним из тех немногих, в отношении которых (в их отсутствие) правительство Цинны решилось принять жёсткие меры (Cic. Dom. 83 и далее). В 95 г. в бытность претором Гая Клавдия поставили во главе такой важной комиссии, как quaestio repetundarum67. Интересно было бы знать, какие именно дела он мог рассматривать. Как мы уже видели, впрочем, без достаточной степени определённости, одним из них могло быть дело М. Клавдия Марцелла (см. с. 172—173). Другой такой возможностью является дело Мания Аквилия. Год опять неизвестен, однако политическая ситуация позволяет предположить, что это случилось в середине 90-х гг. Этот старый друг и коллега Мария, получивший овацию после подавления восстания рабов на Сицилии, был обвинён каким-то малоизвестным человеком и плохим оратором по имени Л. Фуфий68. Дата этого события p.331неизвестна. Эпитоматор Ливия упоминает о процессе Аквилия, событии достаточно драматическом, чтобы привлечь его внимание, в самом начале LXX книги. Насколько нам известно, эта книга содержит обзор событий 99—92 гг., и, к сожалению, чётко придерживаясь хронологической последовательности при рассказе о том или ином эпизоде эпитоматор далеко не столь надёжен при переходе от одной группы событий к другой69. Можно с уверенностью утверждать, что процесс Аквилия описывается в промежутке между первым и последним событиями в Риме, которые упоминаются в книге, т. е. между возвращением Метелла Нумидийского и процессом Рутилия, однако у нас нет с.183 никакой определённости в отношении этого события к событиям внешней политики, упоминаемым в период между процессом Аквилия и делом Рутилия70. Эпитоматор (хотя и не всегда удачно) группирует факты по тематическому принципу, и главной причиной, почему дело Аквилия оказалось в начале LXX книги, является то, что предыдущая, LXIX книга, заканчивается рассказом о победах Аквилия на Сицилии71. Можно с уверенностью утверждать, что ничего подобного в тексте Ливия не было.
Аквилия защищал Марк Антоний, Марий оказал ему поддержку, и обвиняемый был оправдан. В 101 г. он стал консулом, когда Марий, находясь в зените славы, мог выбрать себе любого коллегу. Ранее Аквилий был главным легатом Мария в Галлии (Plut. Mar. 14. 7), теперь же его сохранили для того, чтобы он (несомненно, с санкции Мария) втянул Рим в войну с Митридатом72. Большего внимания заслуживает его защитник, М. Антоний. Цицерон, бывший горячим поклонником последнего, изображает его в 91 г. как политика высшего ранга и выдающегося члена круга boni даже ценой превращения его поведения на защите Норбана в пример откровенного мошенничества73. Эта картина ввела в заблуждение современных учёных, а гибель Антония после захвата Рима марианцами, похоже, придала ей дополнительное звучание74. Тем не с.184 менее мы уже видели, что другие печально известные казни этого времени p.332 (в частности, убийства двух Цезарей и Кв. Лутация Катула) были уничтожением старых союзников Мария, которые обратились теперь против него и активно ему противодействовали и которых он считал предателями. К этим примерам можно добавить ещё один, как правило, остающийся незамеченным. Консул 97 г. П. Лициний Красс, который, как и Катул, предотвратил самоубийством неминуемую казнь, был человеком, не очень активно участвовавшим во внутренней политике: свою славу он добыл прежде всего благодаря военным успехам, а наши сведения о нём весьма скудны75. Согласно дошедшему до нас сообщению Цицерона, Красс был женат на женщине из незнатного, но, очевидно, богатого рода Венулеев, ибо, в отличие от другой ветви рода, Крассов Богатых (Dives), он не относился к числу dives ни по когномену, ни на самом деле. Один из немногих известных нам Венулеев республиканского периода («Реальная энциклопедия» упоминает только троих), вероятно, лицо сенаторского ранга, стал жертвой сулланских проскрипций76. Очевидно, это и был adfinis П. Красса, и, таким образом, мы можем добавить П. Красса, защищавшего город от Цинны вместе со своими сыновьями, к списку бывших марианцев, чья смерть стала наказанием за предательство.
Анализ списка жертв 87 г., к которому нам ещё предстоит вернуться, позволяет отвести Антонию подобающее место. Мы уже видели, что он защищал Аквилия, сотрудничая с Марием, далее мы увидим, как он будет защищать Норбана, одного из самых известных популяров, и открыто противостоять Эмилию Скавру, наконец, мы знаем, что ранее Норбан являлся квестором Антония в Киликии (Cic. De or. II. 202). Было бы интересно узнать (хотя, к сожалению, этот вопрос ещё не исследовался с должной тщательностью), до какой степени подобные назначения в этот период зависели (или могли зависеть) от выбора самого командующего. Этого нам неизвестно, однако следует иметь в виду, что такие отношения становились основой особого рода клиентских связей: для Антония Норбан был «вместо сына по обычаю предков» (in liberum loco more maiorum) и становился его sodalis (II. 200). В этом было нечто большее, чем «обычай предков» и воля случайно брошенного жребия. Впрочем, с.185 примеры квесторов, вступивших в конфликт со своими начальниками, иногда до такой степени, чтобы позже выступить в качестве обвинителя, также весьма многочисленны77. В этой дружбе было нечто большее, чем то, что Цицерон знал или же позволял себе признать. Заметим, что где-то в 92 г. Антоний защищал М. Мария Гратидиана во время одного гражданского процесса (Cic. De or. I. 178; De off. III. 67). Последний, родной племянник Мария и по рождению, и по усыновлению, был тесно связан с Антонием через своего отца, М. Гратидия, который, будучи popularis в своём родном Арпине, погиб, когда служил префектом у Антония в Киликии78. Эти связи с марианцами подкреплены тем, что нам известно об обстоятельствах, при которых Антоний стал консулом 99 г. Сатурнин и Главция, естественно, желая избежать разрыва с Марием, который в конечном счёте оказался неизбежным, были готовы p.333 сопротивляться кандидатуре Меммия вплоть до того, что пошли на его убийство79, однако нигде не сказано, что они позволили себе какие-либо действия против Антония. Находясь за пределами города и обладая империем, последний не принимал активного участия в событиях, приведших к гибели популяров, а став консулом, преследовал оставшихся в живых сторонников Сатурнина80, делая это, однако, как друг Мария, а не как сторонник враждебной ему factio и, хотя это было вполне в его власти, Антоний так и не удосужился ускорить возвращение из ссылки Метелла Нумидийского даже несмотря на мольбы многочисленных представителей рода Метеллов и их родственников81.
В 97 г. М. Антоний и Л. Валерий Флакк были избраны цензорами (MRR. II. 6). Валерий Флакк был старым другом Мария, а в 100 г. также стал коллегой последнего по консульству, на что Рутилий с.186 презрительно заметил, что этот патриций «был скорее слугой Мария, чем его коллегой по должности» (Plut. Mar. 28. 8). В период господства Цинны Флакк, равно как и другие члены его семьи, стал видным (хотя и весьма и занимавшим весьма умеренную позицию) collaborator’ом режима, а затем и принцепсом сената (ср. Liv. Epit. 33). Таковы были люди, ставшие цензорами 97 г. Марий хотел достичь цензуры сам, однако не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы выдвинуть свою кандидатуру (Plut. Mar. 30. 5—6). Цензуре Мария и Валерия Флакка factio должна была сопротивляться до последнего, а Марий не мог позволить себе пойти на риск. Стороны заключили сделку: Марий получил должность авгура (Cic. Ad Brut. I. 5. 3), а его друг М. Антоний, более приемлемый для противников Мария, стал коллегой Флакка. Мы мало знаем об этой цензуре, не сохранилось и данных ценза. Тем не менее совершенно очевидно, что они зарегистрировали в качестве граждан большое число италиков, поскольку как раз после этого ценза, при следующих непосредственно за ним консулах был принят закон Лициния — Муция82. Подобная небрежность со стороны цензоров едва ли была случайной: зная об их личных и политических связях, можно сравнить её с уже известным ранее великодушием Мария, проявившимся в его знаменитом пожаловании прав гражданства, уже выходившем за грань закона83. Более тщательное изучение этого вопроса лежит за пределами нашего исследования, однако совершенно очевидно, что планы Мария и его друзей внушали определённые опасения: тотчас же последовал закон Лициния — Муция, равно как и процесс Норбана (независимо от того, состоялся ли он до или после принятия закона) и другие процессы, затрагивавшие интересы победителя германцев. Одним из самых значительных является тот, о котором у нас ещё не было повода упомянуть — это был процесс Т. Матриния из Сполета, возникший на основании закона Лициния — Муция.
p.334 Т. Матриний (Cic. Balb. 48) получил права римского гражданства на основании одного из положений закона Сатурнина с.187 как гражданин одной из колоний, которые предполагалось вывести на его основании. Поскольку колонии так и не были основаны, обвинение утверждало, что пожалование Мария не имеет юридической силы. Нельзя утверждать наверняка, как должен был решаться этот вопрос с точки зрения закона, однако как здравый смысл, так и единственный известный нам прецедент (значительно отдалённый по времени и несколько отличный по сути — Liv. XXXIV. 42. 5) позволяют предположить, что шансы обвинения на успех были достаточно высоки. Впрочем, у Мария ещё оставалось достаточно авторитета, чтобы защитить своего клиента, а потому обвинение проиграло. Обвинителем Матриния выступил некто Л. Антистий, о котором Цицерон сообщает только то, что он был хорошим оратором. Высказывалось весьма вероятное предположение84, что это не кто иной, как Л. Антистий Регин, показавший пример дружеской верности и последовавший за Цепионом-старшим в ссылку в Смирну (MRR. I. 563). В любом случае смерть Цепиона-старшего, несомненно, предшествовала процессу Норбана85, а его друг едва ли оставался в Азии после этого события.
Значение процесса явно выходило за его непосредственные рамки: речь шла о пробе сил на самом высоком уровне, а сотни, если не тысячи новых граждан были кровно заинтересованы в его исходе86. Пока авторитет Мария оставался высоким, эти люди чувствовали себя в безопасности и были преданы ему более, чем когда-либо ранее. Однако если судить по числу вовлечённых в него людей и важности поднятых на нём вопросов, процесс Матриния можно, вне всякого сомнения, причислить к самым значительным судебным делам этого десятилетия. Что же касается его связи (через личность обвинителя, лучшего друга Цепиона-старшего, чья политика ограничения гражданских прав совершенно очевидна, хотя и часто игнорируется в исследовательской литературе)87 с factio Метеллов и её друзьями, то она подтверждается сходством ситуации и едва ли является неожиданной в свете одного прямого с.188 свидетельства о том, как М. Скавр достаточно чётко выразил своё презрение к новым гражданам88.
Всё это, наконец, позволяет нам понять саму суть процесса Норбана. Похоже, что Гай Норбан не был коренным римлянином89. Ф. Мюнцер считает его уроженцем Норбы. В этом нет ничего невозможного, но приводимые аргументы звучат неубедительно. История отчаянного сопротивления Норбы войскам Суллы основана на единственном упоминании этого города у Аппиана (App. Bp. I. 94. 6) (чтение иногда оспаривается, и издатели предлагают вариант «Нола»). Так или иначе, местные родовые имена (nomina) указывают на происхождение не более, чем местные cognomina. p.335 Норбан может считаться уроженцем Норбы не в большей степени, чем, например, Теренции Массалиоты обязательно должны считаться уроженцами Массалии, а Элии Лигуры — выходцами из Лигурии. Создаётся впечатление, что Ф. Мюнцер полагает, будто Норбан получил своё имя одновременно с получением гражданских прав, однако мы никогда не слышали, чтобы италики меняли свои имена, становясь гражданами, иначе как в целях их латинизации, да и то по преимуществу в ранние периоды, а потому появление имени «Норбан» ради этой цели представляется невозможным. Совершенно немыслимо, чтобы он носил это имя в своём родном городе, а потому, как бы мы на это ни смотрели, имя, скорее всего, свидетельствует о том, что Норба не была его родным городом, нежели о том, что это было именно так. Стоит заметить, что оно попадает в разряд имён, вероятно, этрусского происхождения, как, например, имя «Перперна», единственное нелатинское из предшествующих имени «Норбан» в консульских фастах90. Этрурия стала форпостом марианцев после того, как в 87 г. там высадился Марий, и оставалась таковым вплоть до той страшной расправы, которую учинил над нею победивший Сулла. Так или иначе, был ли он этруском или уроженцем Норбы, Норбан, как нам представляется, был «новым гражданином», поддержавшим «дело Мария», а его процесс, с.189 начавшийся спустя восемь лет после события, предъявленного ему в качестве обвинения91, был попыткой олигархии, представленной обвинителем, П. Сульпицием, предпринять атаку против Мария и его друзей. Эта попытка последовала за цензурой Л. Валерия Флакка и М. Антония, и вовсе не удивительно, что Антоний, друг и главный защитник Норбана, тотчас же бросился к нему на помощь, хотя (как мы вскоре в этом убедимся) удачей является то, что мы получаем свидетельство дружбы Антония и Мария, относящееся к столь позднему периоду. Антоний был не единственным, кто был заинтересован в благоприятном исходе процесса, и вполне логично предположить, что именно в этой связи Скавр, выступая свидетелем обвинения, произнёс свою оскорбительную реплику.
Было бы весьма полезно, если бы удалось определить контуры factio Мария по состоянию на 90-е гг., так, как мы сделали это в отношении его противников, и проследить её состав от времени Сатурнина до 88—87 гг. К сожалению, это представляется невозможным, хотя, не исключено, что какие-то сведения будут обнаружены в хорошо известных текстах и извлечены на свет в результате более тщательного исследования. Вместе с тем картина не столь ясна и выразительна, как это требуется для адекватного понимания данного периода. Seditio Сатурнина и его союзников привёл к ужасающему расколу марианской партии. Здесь не место для выяснения причин последнего, тем более что ни в античной, ни в современной историографии, как правило, не уделяется должного внимания весьма основательным и серьёзным причинам, приведшим к разрыву между Марием и его союзниками и сделавшим арпината спасителем республики. Тем не менее результат был исключительно важен. Раскол оказался очень глубоким, он проходил через семьи и оставлял за собой следы сильной ненависти. Патрицианская семья Корнелиев Долабелл состояла в родстве с Сатурнинами. Некто Луций Долабелла, вероятно, отсутствовавший в Риме в роковые дни подавления мятежа, p.336 праздновал триумф в самом начале 98 г. (MRR II. 5) Напротив, Гней Долабелла оставался вместе с Сатурнином вплоть до его трагической гибели92. Ещё более трагическим стал раскол в семье Лабиенов, всадников из Пицена, когда родные братья оказались с.190 по разные стороны политических баррикад (Cic. Rab. 21; MRR. II. 2). Этот случай, известный нам чисто случайно, благодаря инвективе адвоката, можно считать вполне типичным для многих других семей, сведения о которых до нас не дошли. Никто более не смел гордиться своей преданностью Сатурнину. Из его ближайшего окружения смог уцелеть только родственник трибуна, Г. Апулей Дециан. Благочестие (pietas) заставило его выступить против отвратительного П. Фурия и некоего Г. Валерия Флакка (MRR. II. 4—5)93. Валерий Флакк, несомненно, поддерживал Мария. То же самое можно сказать и о М. Антонии, который, будучи консулом, решительно воспротивился предложениям С. Тиция, другого оставшегося в живых друга Апулея Сатурнина (MRR. II. 3).
Раскол с неизбежностью изменил состав марианской партии. Как мы уже видели, когда Марий находился в зените славы, оппозиционные круги охотно шли с ним на сотрудничество; это справедливо в отношении Юлиев Цезарей, Аврелиев Котт, Кв. Катула, П. Красса и, вне всякого сомнения, многих других. Впрочем, разрыв с Сатурнином ещё не означал сближения с Метеллами, более того, пока это было возможно, Марий сопротивлялся возвращению Метелла Нумидийского (MRR. II. 2). И всё-таки последний вернулся в Рим, а Марий, чьи приверженцы уже окончательно перессорились между собой, не смог помешать возвращению своего главного врага и почувствовал, как тают ряды его ненадёжных друзей. Как мы уже видели, он так и не смог достичь цензуры и, подобно неудачливому трибуну, опустился до самой недостойной демагогии (Plut. Mar. 32. 1; ср. G. Gr. 12. 1). У нас нет точных данных относительно того, когда именно покидали его эти временные друзья. Вероятно, одним из первых был Катул. Получив консульство, а в придачу и военную славу, он стал видеть в Марии всего лишь препятствие на пути к «подобающей оценке» его собственных достижений94. Поэт Архий, который вначале воспевал успехи обоих полководцев, с истинно греческим тактом сумев угодить им обоим, впоследствии был введён Катулом в круг своих слушателей (Cic. Pro Arch. 5—6), список которых поразительно совпадает со списком враждебной Марию factio. П. Красса в Риме не было (см. выше), а потому он едва ли мог предпринять что-либо до своего возвращения в 93 г. Точных сведений о Цезарях нет. Впервые вражда проявилась открыто только с.191 в 89 г., когда Цезарь Страбон решительно выступил против Мария во время своей незаконной (или, по крайней мере, сомнительной с правовой точки зрения) кампании по соисканию консульства на 88 г., однако она могла начаться и раньше95. Два представителя рода Цезарей были консулами 91 и 90 гг.96 О консуле 91 г. мы не знаем практически ничего (речь идёт о Сексте Юлии Цезаре, сыне Гая, вероятно, дяде будущего p.337 диктатора), кроме того, что он избежал покушения на Латинских играх. Невероятно, что консул этого богатого событиями года ни разу не упоминается в связи с внутриполитическими событиями, а потому нам приходится сделать заключение, что в это время его не было в Риме, тогда как делами в столице ведал его коллега по консульству Л. Марций Филипп97. Мы не знаем, вернулся ли он в Рим для участия в Союзнической войне, или же оставался в своей неизвестной нам провинции в течение всего этого времени, а, возможно, там же и умер. Сходство имён стало причиной неразрешимой проблемы, а С. Цезарь остаётся личностью, окутанной глубокой тайной98. Л. Цезарь, консул 90 г., был родным братом Г. Цезаря Страбона, который поссорился с Марием в 89 г., и позже, в 87 г., разделил судьбу Луция. Разрыв с этой частью семьи, углубившийся (если не начавшийся) из-за безответственных действий Страбона, был открытым и непримиримым, а ход событий неизбежно развивался в сторону трагической развязки.
с.192 Вероятно, мы можем получить дополнительные сведения из самого неожиданного источника. С началом Союзнической войны оба консула получили свои provinciae, а в соответствии с обстоятельствами им были приданы легаты, воплотившие в себе весь военный опыт, имевшийся в распоряжении республиканского командования. Особого внимания заслуживают списки легатов каждого из консулов (App. Bp. I. 40). При консуле П. Рутилии Лупе служили Гн. Помпей Страбон, Кв. Сервилий Цепион, Г. Перперна, Г. Марий и некий Валерий Мессала, чей преномен нам неизвестен; легатами Л. Цезаря, согласно Аппиану, были «брат Цезаря» П. Корнелий Лентул, Т. Дидий, П. Лициний Красс, Л. Корнелий Сулла и М. Клавдий Марцелл. Насколько нам известно, консул П. Рутилий Луп не являлся близким родственником другого Рутилия, имя которого мы так часто упоминали, но принадлежал к числу «новых людей» и родственников Мария, которому, несомненно, и был обязан своим избранием. Дион Кассий (XXIX. 98. 2) и Орозий (V. 18. 11) сообщают, что Рутилий лично выбрал Мария своим легатом. У нас нет оснований в этом сомневаться, и, как мы увидим далее, есть все основания доверять этому списку; все прочие легаты были либо выбраны своими командующими, либо, по крайней мере, назначены из Рима в соответствии с пожеланиями последних. Списки составлены слишком аккуратно, чтобы не привлечь внимания, но из-за общей тенденции к необходимому предварительному изучению, они ещё не подвергались должному анализу99. Если наше исследование, проведённое выше, дало какие-либо плоды, то мы попробуем извлечь ценную информацию и из самих списков.
p.338 Начнём с некоторых персонажей и их идентификации. Наличие в списке «брата Цезаря» П. Корнелия Лентула часто (и вполне обоснованно) вызывало серьёзные подозрения. «Брат Цезаря», равно как и легат во время Союзнической войны, — разумеется, Кв. Катул, и было бы странным, если бы он не оказался в этом списке. Напротив, П. Лентул, обладатель имени с тем же самым окончанием (-tulus. — Прим. пер.) и названный здесь братом и легатом Цезаря, более не упоминается ни в том, ни в другом качестве. Конечно, совпадения вполне вероятны, а наши источники слишком скудны, однако совершенно очевидно, что речь должна была идти о Катуле. с.193 Переписчика или даже самого Аппиана могло ввести в заблуждение одинаковое окончание в тексте источника, и они отнесли к Лентулу фразу, которая не относилась к нему на самом деле. Таким образом, в оригинале за именем Лентула должно было следовать имя Катула, настоящего «брата Цезаря»100. Валерия Мессалу и Марцелла нельзя идентифицировать с достаточной точностью. С Марцеллом дело обстоит легче. Он являлся отцом Марцелла Эзернина (нам известно о героической обороне Эзернии) и, наверное, был тем старым легатом Мария, о котором мы уже упоминали в связи с процессом о вымогательствах. Известен ещё один персонаж, эдилиций Марк Марцелл, друг Л. Красса, который стал курульным эдилом в 91 г. примерно в сорокалетнем возрасте101. Впрочем, его статус был недостаточным, чтобы быть упомянутым здесь, среди стольких консуляров и преториев (Cic. Font. 43). Вопрос о Мессале стал темой серьёзной дискуссии, однако точная идентификация невозможна и не имеет особого значения для нашего исследования. Заметим лишь, что в очень неясном фрагменте речи Цезаря Страбона (брата консула 90 г.) упоминается о Мессалах как о родственниках Цезарей, которые с ними поссорились102, а Метелл Нумидийский (время определить совершенно невозможно) обвинил некоего Мессалу в вымогательствах103. Как и многие другие, Мессалы в конечном счёте заняли своё место в окружении Суллы, сделав это более успешно, чем большинство его сторонников. Впрочем, создаётся впечатление, что прелести Валерии были использованы в качестве гарантии безопасности этой насмерть перепуганной семьи. Несмотря на знатное происхождение и красоту, она получила развод от первого мужа (Plut. Sulla. 35. 5), и можно прийти к выводу, что в начале сулланского террора у семьи Мессал были веские основания дистанцироваться от Валерии.
с.194 Теперь мы можем более внимательно проанализировать личные и политические связи этих людей. К 89 г. консул Л. Цезарь, будучи братом Цезаря Страбона, вне всякого сомнения, принадлежал к числу врагов Мария, однако список его легатов показывает, что вражда имела место уже в 90 г. Присутствие в нём Суллы и Катула в комментариях не нуждается. Т. Дидий относился к числу «новых людей», тесно связанных с Метеллами: закон Цецилия — Дидия объединяет их имена в рамках одного из самых известных постановлений, принятых в интересах олигархии (MRR. II. 4), а в бытность свою трибуном Дидий вместе с Л. Коттой p.339 защищал Цепиона-старшего и был решительным противником Норбана (Cic. De or. II. 197). Таким образом, антимарианскую направленность окружения Л. Цезаря можно считать достаточно установленной для того, чтобы сделать несколько полезных для нас выводов относительно прочих легатов. Мы уже отмечали, что П. Лициний Красс, некогда бывший другом Мария, с полным на то основанием считался его злейшим врагом в 87 г. Учитывая его окружение в 90 г., можно прийти к вполне обоснованному выводу, что вражда существовала уже тогда. Лентул и Марцелл являются настолько интересной парой, что их целесообразно рассматривать вместе: в следующем поколении их роды соединились в лице П. Корнелия Лентула Марцеллина. Мы знаем, что этот человек был братом Марцелла Эзернина, т. е. вторым сыном вышеупомянутого Марцелла, который, как мы уже видели, принадлежал к числу старейших легатов Мария104. С учётом этих обстоятельств мы приходим к почти неизбежному выводу, что П. Корнелий Лентул, усыновивший Марцеллина, оказывается тем самым Лентулом, который фигурирует в списке легатов как коллега его отца. Вывод не бесспорен: в следующем поколении появляются несколько Лентулов — «сыновей Публия» (P. f.), однако не состоят между собой в близком родстве105. Впрочем, поскольку этот самый Лентул был единственным представителем своего поколения, который достиг высокого положения, он наверняка может быть идентифицирован с другим известным Лентулом, которого казнили по приказу Мария после с.195 захвата Рима в 87 г. Мы уже видели, что многие из его собратьев по несчастью были ранее сторонниками Мария: если не считать откровенных противников, Октавия и Мерулу, чья гибель представляет собой особую проблему106, все видные жертвы этих зловещих недель, насколько нам вообще известны их связи, принадлежат именно к этой категории107. К этому списку ренегатов можно с уверенностью добавить p.340 П. Корнелия Лентула, тесно с.196 связанного со старейшим легатом Мария М. Марцеллом и (вместе с последним) появившегося в антимарианском окружении легатов Л. Юлия Цезаря.
Можно сказать, что легаты Л. Цезаря, равно как и сам консул, были врагами Мария, независимо от того, являлись ли они его старыми непримиримыми противниками или недавними перебежчиками. Легаты Рутилия Лупа, propinquus Гая Мария, по всей вероятности, должны были быть и друзьями последнего. Мы уже видели, что Валерий Мессала (кем бы он ни был), вероятно, принадлежал именно к этой категории. О карьере Помпея Страбона до 90 г. мы не знаем практически ничего за исключением квестуры, раскрывающей его характер, но ничего не говорящей о политической ориентации108. По прошествии консульства Страбона в 89 г. против него начался судебный процесс, однако полководец сумел избежать наказания109, а попытка factio заменить его на посту командующего Кв. Помпеем Руфом (консулом 88 г.), о чьих связях уже говорилось выше, провалилась по причине щедрот [по отношению к собственной армии] неразборчивого в средствах Страбона. Позже он (хотя и весьма вяло) сражался против Цинны, одновременно вступив с ним в переговоры, а после смерти отца его сын, Помпей Магн, приобрёл поддержку влиятельных друзей Цинны, считая самого Гн. Папирия Карбона. С прибытием Суллы Помпею-младшему пришлось немало потрудиться, чтобы избавиться от своих марианских связей110. Таким образом, Гн. Помпей Страбон, несомненно, имел связи среди марианцев и врагов factio, достаточно вспомнить, что он был «человеком, ненавистным богам и знати» (homo dis et nobilitatis perinvisus — Cic. Apud Asc. 79)111. Ещё более ясной оказывается с.197 ситуация с М. Перперной[1]. Этот человек этрусского происхождения, должно быть, был братом консула 92 г. М. Перперны, позже ставшего цензором в 86 г. во время правления Цинны. Его сын, носивший то же имя, что и отец, был наместником Сицилии в 82 г., сумел выжить и служил под началом Лепида и Сертория112. Его связи с марианской партией очевидны, и, как мы видели, вполне обычны для Этрурии.
Кв. Сервилий Цепион, последний из этого списка, заслуживает более пристального внимания. Как мы уже видели, после своей ссоры с Ливием Друзом, он прошёл очень долгий путь. Обида (dolor) превратила его в яростного противника boni. p.341 В 92 г. он выступает в качестве противника М. Эмилия Скавра, друга своего отца, а в 91 г. вместе с Филиппом, главным противником Друза, становится главным защитником всадников. И то, и другое означало сотрудничество с Марием: дружба Мария со всадническим сословием только-только дала о себе знать во время процесса Рутилия Руфа, тогда как Друз (как это явствует из всего предыдущего изложения) был главным действующим лицом враждебной Марию партии. Появление Цепиона в качестве коллеги победителя германцев в штабе его родственника ясно показывает (в том, что касается Цепиона) результаты нашего прежнего анализа и создаёт основу для дальнейшего заключения, которое до поры до времени следует отложить.
Изучение списков легатов оказало нам существенную помощь: можно признать, что один из консулов (Цезарь) и его окружение представляли boni, а второй (Рутилий Луп) — марианцев. Соответствующим образом различается и состав их штабов, члены которых, по-видимому, подбирались лично консулами. Гнея Помпея Страбона (весьма тёмная личность) можно отнести к числу друзей Мария, поскольку он был членом этого сообщества и человеком, которого ненавидел нобилитет. К этому можно добавить, что один консул 89 г. (Л. Порций Катон, о семье которого мы уже писали)113 представлял factio, тогда как второй (Гн. Помпей Страбон) — её противников, которых мы можем назвать Mariani. Хотя это обстоятельство никогда не отмечалось в подобной форме, оно представляется нам весьма основательным: в течение войны, когда с.198 были приостановлены судебные процессы114, согласие царило и во время выборов. После того как (главным образом благодаря успехам Страбона) перспектива победы стала достаточно очевидной, согласие закончилось, и олигархия попыталась воспользоваться плодами успеха. Судебный закон Плавтия (Asc. 79 Cl.) восстановил её господство в судах до такой степени, что человек, выигравший эту войну, должен был предстать перед судом всего лишь через несколько месяцев, а то и дней, после своего триумфа115, а консулами 88 г. стали Кв. Помпей и Л. Корнелий Сулла. Вопреки ожиданиям, год оказался преисполнен всевозможными бедствиями, что, впрочем, лежит уже за пределами нашего исследования.
Списки легатов свидетельствуют и о том, что большинство нобилей из числа сторонников Мария оставили его предположительно около 91 г. Что касается Кв. Катула, который поступил так первым, то это случилось раньше. Теперь мы можем добавить к нему Цезарей (по крайней мере, тех двоих, которые позже были казнены), П. Красса, М. Марцелла и, вероятно, П. Корнелия Лентула. К ним следует отнести ещё одного человека, которого нет в аппиановском списке легатов 90 г.116, а именно М. Антония. В 95 г. он защищал Норбана. Следующее упоминание о нём — это его недостойное поведение, когда он был обвинён перед комиссией Вария117. p.342 Не похоже, что это обвинение было выдвинуто после реформы, сделавшей комиссию инструментом в руках оптиматов. Человек, являвшийся их верным другом в 87 г., едва ли мог быть обвинён ими в государственной измене в 88-м. Можно считать, что преследование Антония относится к 90 г. и что он подвергся ему вместе со Скавром и другими. Это также неудивительно, ибо М. Антоний был близок с семьёй Цезарей. Его сын (отец триумвира, М. Антоний Критский) женился на дочери Л. Цезаря (консула 90 г.), и, с.199 хотя это случилось несколькими годами позже118, помолвку с учётом римских обычаев следует датировать более ранним временем, когда оратор Антоний, возможно, был ещё жив. Вероятно, в период между 95 и 91 гг. он следовал за Цезарями, которые, вслед за Катулом, оказались в лагере оптиматов. К 91 г. Марий потерял бо́льшую часть своих друзей-аристократов (одновременно приобретя дружбу Цепиона-младшего), и, как только это стало ясно, между ним и оптиматами легла глубокая пропасть, которая так и осталась непреодолённой.
Настало время закончить наш обзор. 90-е годы, окутанные мраком из-за лаконичности Ливия, которая обусловлена отсутствием у него особого интереса, и туманом нашего неизбежного неведения, никоим образом нельзя назвать счастливым и спокойным периодом: наши подозрения относительно десятилетия, начавшегося с отголосков seditio Appuleia и закончившегося Союзнической войной и законом Вария, полностью подтверждаются анализом доступной нам информации. В нашей традиции (по крайней мере, той, которая дошла до нас) критическим моментом является 95 г. с его знаменитыми процессами и законом Лициния — Муция, а потому было бы наиболее целесообразным начать исследование именно с этой исходной точки. Это исследование доказывает факт существования factio nobilitatis (термины, избранные для её обозначения, не столь уж важны и постоянно варьируются) и «партии» Мария и его друзей. Эти «партии» не являются статичными образованиями, доказательство чего можно найти на каждой странице нашего исследования, а личные выгоды и предпочтения постоянно менялись. В условиях, когда данные источников столь скудны, историку неизбежно приходится использовать термины и примеры, которые могут ввести в заблуждение, однако достоверность общей картины не может быть подвергнута сомнению, а представленная модель не является всего лишь плодом воображения историка.
Временами мы использовали слово «трагический». Конечно, это метафора, но метафора не столь уж и неуместная. Склеивая обрывки авторских текстов, по мере того, как драма тех лет проходит перед нашими глазами, можно подумать, что наше терпение так и останется с.200 невознаграждённым. Далее наше внимание останавливается на некоторых второстепенных персонажах вроде Кв. Сервилия Цепиона или Кв. Катула, которые становятся для нас чем-то большим, чем просто именами, чтобы затем перейти к трагической фигуре Гая Мария. Из нашего исследования выступает образ, совершенно отличный от образа «хитроумнейшего человека» (callidissimus homo), каковым он предстаёт на страницах выдающегося труда А. Пассерини119, или от образа грубоватого солдата, каковым мы его видим на страницах сочинений многих других историков. Многое ещё предстоит сделать, прежде чем удастся понять масштабы его личной трагедии, однако общие контуры начинают постепенно вырисовываться. Стремясь к власти и желая быть p.343 принятым в среду нобилитета, на который он, как и многие другие «новые люди», взирал со смешанным чувством изумлённого восторга и откровенного презрения, Марий использовал власть с высокой степенью ответственности, обретая с её помощью (путём благодеяний, которые, как оказалось, принимались весьма охотно) одобрение и уважение. Действуя так, он не смог избежать раскола своего окружения и подрыва основ собственной власти. И всё же, спасая республику от своих бывших друзей, он спас её для своих врагов: по мере того, как ослабевала его власть, благодеяния всё больше и больше забывались, а те, кто был обязан Марию своим положением и (как Кв. Катул) даже самой жизнью, стали поворачиваться к нему спиной. Мы видели, как в 95 г. оптиматы расстроили его планы (как мы уже видели, они существовали ещё до 100 г.) основать свою власть на прочном фундаменте поддержки италийцев, что вызвало его яростную ответную атаку против бывших друзей. Результатом этого богатого событиями года стал политический тупик, а женитьба сына Мария, связавшая его узами родства с обоими консулами, могла быть результатом проявленной им твёрдости и достигнутых им успехов. Этого было недостаточно, чтобы остановить общее развитие событий: по крайней мере двое, П. Красс и М. Антоний, оставили его в промежутке между 95 и (незадолго до) 91 г. Мы не знаем обстоятельств, при которых это произошло, однако то, что в 92 г. Марий ухватился за возможность отомстить старому врагу и нанести удар в самое сердце factio, предусмотрительно пощадив своего нового родственника Сцеволу, с.201 показывает нараставшее ожесточение и звучит как предупреждение. Впрочем, за успехом в деле П. Рутилия Руфа последовало возмездие. Противники Мария, вынужденные принять ответные меры, попытались одним махом решить в свою пользу италийский вопрос и расколоть и обезоружить всадническое сословие, которое Марий только что столь успешно объединил вокруг себя против Рутилия. Совершенно очевидно, что Марий выступал против М. Ливия Друза и тех, кто стоял за его спиной, и, хотя прямые свидетельства отсутствуют, косвенные данные (многие из них были представлены в нашей статье) просто поразительны. Именно сейчас (а точнее — немногим ранее, когда планы Друза уже были обнародованы), Марий сблизился с перебежчиком Кв. Цепионом-младшим, а их дружба определённо проявилась в 90 г. Он также использовал свои связи в Этрурии и Умбрии, чтобы разрушить друзовский миф об италийском единстве120. Основные данные о влиянии Мария мы имеем именно из этих регионов, тогда как в других он действовал без особого успеха.
Вероятно, именно из-за этого он потерял некоторых друзей. Италийская проблема отодвинулась на второй план, где она стала разменной монетой в борьбе партий, и Марий, вне всякого сомнения, несёт свою долю ответственности за развязывание Союзнической войны. Возможно, p.344 что и М. Антоний, с симпатией отнёсшийся к италикам во время своей цензуры, теперь также приветствовал подобное отношение, независимо от того, откуда оно исходило, и в конце концов порвал со своим старым другом. Так или иначе, для Мария это означало предательство.
Тем временем Марий попытался развязать большую войну на Востоке, которая снова сделала бы его спасителем государства и, может быть, вернула счастливые для него времена 102—101 гг. Поскольку этот факт подтверждается достаточно надёжно, можно предположить, что Марий относился к перспективе Союзнической войны, по меньшей мере, достаточно безразлично, а его интриги против Друза становятся тем более объяснимыми: планы Друза с.202 потерпели неудачу, разразилась Союзническая война, а на востоке перешёл в наступление Митридат. Впрочем, ни одна из этих политических побед не принесла желаемых результатов. Озлобленный, разочарованный и больной человек, Марий отказался от командования в Союзнической войне (Plut. Mar. 33. 6). Впрочем, в 88 г., не сумев добиться командования на Востоке, на которое так рассчитывал, Марий, похоже, наконец, получил возможность достичь всё, чего он так жаждал. П. Сульпиций Руф, друг Ливия Друза, попытался возродить его политическую программу. Однако времена изменились, и его старшие современники считали, что лучше знают, как действовать. Марий не смог повести за собой своих друзей, а его противниками были оба консула и factio, обеспечившая их избрание. Dolor заставила Сульпиция, как то некогда было с Цепионом, присоединиться к Марию, а поскольку дорога была уже проторена Цепионом, Сульпиций сделал это гораздо быстрее и решительнее. Мы лишены возможности рассмотреть означенные события и их последствия, хотя они также нуждаются в более детальном исследовании, и данный очерк предоставляет для него предварительные данные. Мы закончим, ещё раз бросив взгляд на старого разочарованного человека, который отказался от власти и обнаружил, что вместе с ней ушли и его друзья; который пришёл к тому, чтобы в конце концов жить для одного лишь захвата власти с целью её более эффективного применения и который, сумев это сделать, несмотря на попытки врагов использовать против него убийства и государственную измену, жил уже только для страшной мести как можно горше, и умер, внушая ужас собственным друзьям.
I. Просопография
В статье «I senatori sillani» (Athenaeum. 29. 1951. P. 262—270) Э. Габба открыл новую эпоху в изучении этого периода. Одним из его тезисов был тот, что Марий имел большое число сторонников в Кампании, особенно среди представителей высших классов. Именно в этом пункте его умозаключения представляются мне ошибочными, однако значение его статьи (и вообще работ Габбы, посвящённых данному периоду) столь велико, что я считаю нужным как можно скорее заявить о своём несогласии и, что самое главное, обосновать его, чтобы этот тезис не стал достоянием науки, не пройдя должной проверки.
с.203 Э. Габба перечисляет имена тех, кого он считает кампанскими сторонниками Мария (с. 256 слл.). Поскольку этот список имеет ключевое значение для общего мнения Э. Габбы, наше исследование должно сосредоточиться именно на нём. Для большего удобства я обозначил имена номерами.
1 и 2. Гней и Квинт Грании
Грании, конечно, вполне могут принадлежать к хорошо известной кампанской семье, проявлявшей активность в восточных провинциях, однако мы не находим там ни одного из этих преноменов. Имя «Гней Граний» p.345 наверняка является ошибкой переписчика, а, возможно, и самого историка. См. Münzer F. Papirius (38) // RE. Hbd. 36. 2. Dr. 1949. Sp. 1024—1025. Что касается Кв. Грания, то его можно соотнести с глашатаем Кв. Гранием (Münzer F. Granius (8) // RE. Bd. VII. 1912. Sр. 1817—1823). Этот человек, активно действовавший в Риме незадолго до конца II в. , был, согласно Цицерону (Cic. Brut. 172), прекрасным примером sapor vernaculus, которого италик даже не надеялся достичь. Кв. Граний был неким аналогом Кокни.
3. Кв. Рубрий Варрон
Э. Габба пишет: «эти Рубрии (т. е. Варрон и коллега Г. Гракха) кампанского происхождения могут позволить нам обнаружить присутствие в Кампании и других Рубриев». Совершенно неубедительный аргумент, поскольку это имя весьма обыденно и широко распространено в Италии (см. Rubrii // RE. Hbd. 43. 1949. Sp. 1168—1173).
4. M. Лeторий
Э. Габба, пусть и предположительно, считает его кампанцем по происхождению, видя в нём потомка magister pagi Гн. Летория (ILS. 6302). Этот аргумент совершенно неудовлетворителен, поскольку Летории относятся к древнейшим плебейским семьям Рима, а несколько членов семьи, действительно, имели преномен «Марк» (см. Münzer F. Laetorius (8, 9, 12) // RE. Hbd. 23. 1924. Sp. 449—451).
5 и 6. П. и Л. Магий
Этих можно считать кампанцами «в конечном счёте». Вероятнее всего, они были сыновьями Мината Магия из Эклана (Münzer F. с.204 Magii (6, 8, 10) // RE. Hbd 27. 1928. Sp. 439—440). Они являются кампанцами, только если иметь в виду их весьма отдалённое происхождение, и не дают какой-либо информации о Кампании своего времени.
7. Гутта (App. Bp. I. 90)
Гутта упоминается как кампанец наряду с самнитом Понтием Телезином и луканцем М. Лампонием. Похоже, что он сражался на стороне повстанцев в Союзнической войне и присоединился к марианцам вместе с остатками италийской армии. Нельзя сказать, насколько типичным был его поступок. Так или иначе, у нас нет оснований считать его личным другом Мария.
8 и 9. Л. и Г. Инстеи
Э. Габба считает их кампанцами на основании принадлежности к Фалернской трибе. Подобные идентификации всегда очень рискованны и далеки от реальности, что признаёт и сам автор. Фалернская триба появляется и во многих других частях Италии (особенно в Самнии: CIL. IX. 1927, 2168 и повсеместно — в городе Телезия), однако даёт ли это право считать её членов самнитами? Надо подождать результатов исследования Форни о распределении по трибам, но, так или иначе, к этому вопросу нельзя подходить догматически. Необходимо заметить, что компаньон Инстеев, Г. Тарквиций (Приск), сын Луция из трибы Фалерны (см. Cichorius С. Römische Studien. S. 167 ff.), вероятнее всего, был этруском, а в свете того, что мы знаем о приверженности этой области Марию, можно предположительно отнести к ней и Инстея.
10. Гельвий Манция
Этот сын вольноотпущенника из Формий, так или иначе, не имеет никакого отношения к высшим классам кампанского общества и весьма малое — к урождённым кампанцам. Поношение, которому он подвергал Помпея в судах, вероятно, в 55 г., ещё не свидетельствует о том, что он участвовал в Первой гражданской войне на чьей-либо стороне. В любом случае этот пример не является показательным.
11 и 12. Г. Флавий Фимбрия, отец и сын
Э. Габба обнаруживает во времена Империи некоего Флавия Фимбрию в Калах и ещё одного — в Анагнии. Сам он пребывает в сомнении, принимать ли это свидетельство, однако в данном случае с.205 он несправедлив к собственному тезису. Когномен очень редок, и вполне возможно, что связь действительно существовала.
13 и 14. Коссуции и Педии
Их принадлежность к марианцам нигде не засвидетельствована. Они были связаны с Юлиями Цезарями (ср. Syme R. Rev.: Gelzer M. Caesar, der Politiker und Staatsmann // JRS. Vol. 34. 1944. P. 93—94), но, как мы видели, в 89 г. это уже не доказывало дружбы с Марием. Что касается Коссуциев, то мы даже не обнаруживаем здесь собственно кампанских связей: имя и область его распространения — этрусские (см. Schulze W. Zur Geschichte lateinischer Eigennamen. B., 1933. S. 158 ff.), а отдельные примеры можно найти p.346 и в других регионах (ср. указатель к CIL. IX. 1). Э. Габба подкрепляет свою «кампанскую» версию ссылкой на Ш. Дюбуа, где, однако, мы находим, что это «имя — редкое в Кампании» (Dubois Ch. Pouzzoles antique. Р., 1907. P. 47).
Результат состоит в том, что из многочисленных примеров, приведённых Э. Габбой, практически ни один не является удовлетворительным. Можно предположить, что лицами кампанского происхождения являются Магии, однако на ум приходит множество параллелей, демонстрирующих, что это едва ли имеет какое-либо значение. Вероятно, лучше всего засвидетельствованы Фимбрии, однако они, конечно, не были «новыми гражданами»: отец стал консулом 104 г. уже в пожилом возрасте после весьма сложной карьеры. См. Münzer F. Flavii // RE. Bd. VI. 1909. Sp. 2525—2739. Трудно обнаружить кампанские связи и среди тех, кто бежал вместе с Марием, а то, что Марий испытал в Кампании во время своего изгнания, скорее подтверждает негативные свидетельства. Среди тех, кто сотрудничал с Марием и его преемниками в течение нескольких последующих лет, один (7), похоже, попал в «партию Мария» чисто случайно, двое (5 и 6) являются кампанцами только по происхождению, но не имеют прямых связей с этой областью, двое (8 и 9) связаны с Кампанией только через свою трибу и с одинаковым успехом могут быть соотнесены с другими регионами; один случай (10) неясен. Из двух семей (13 и 14) ни одна не известна как связанная с марианцами, а одна из них, возможно, не была связана даже с Кампанией. В этой ситуации мы имеем полное право сказать, что точка зрения Э. Габбы не подтверждается просопографическими исследованиями.
II. Сулланские колонии
с.206 Чтобы поддержать свой тезис, Э. Габба (I senatori sillani, р. 270) приводит список колоний и мест земельных раздач, сделанных Суллой. Из этого списка можно извлечь полезные (хотя и несколько иные) выводы, которые поддерживают интерпретации, предложенные в нашей статье, даже несмотря на то что материал явно нуждается в дополнительном рассмотрении. Из десяти колоний, обозначенных как «несомненные» (сerte), четыре находится в Этрурии. Если учесть, что одна из колоний находится на острове Корсика (в Алерии), это означает, что этрусские колонии составляли около половины колоний на собственно Апеннинском п-ове. Единственное место земельных раздач, которое мы можем идентифицировать наверняка — это Волатерры, напротив, всё «неясное» действительно является крайне неопределённым. Таким образом, мы снова находим подтверждение особого вклада Этрурии в «дело» Мария.
Ситуация с Кампанией совсем иная. Э. Габба считает Нолу, Помпеи и Урбану «несомненными», а Абеллу и Свэссулу — «возможными» местами колоний или предоставления собственности. Это звучит впечатляюще, однако и здесь требуется тщательное исследование. Ко времени возвращения Суллы с востока в Ноле, судя по всему, стоял самнитский гарнизон. Этот город так и не был покорен во время Союзнической войны, когда он был взят самнитами (см. Nola // RE. Hbd. 33. 1936. Sp. 813). «Урбана», похоже, была основана на части старой территории Капуи (ср. Plin. NH. ХIV, 62), где была основана марианская колония (Cic. De lege agr. II. 89), и Сулле предстояло как-то решать эту проблему. Абеллу разрушил самнитский гарнизон Нолы во время Союзнической войны (Gr. Lic. 26B), а колония, видимо, была основана либо (что более вероятно) Суллой, либо (что тоже возможно) — чуть ранее марианским правительством. Она находилась на незаселённой территории, и целью её создания являлась помощь старым колонистам. У нас нет никаких свидетельств для Свэссулы, а потому обозначение её как «неясной» является очевидным преувеличением. Остаются только Помпеи, однако и здесь не следует чрезмерно доверять априорным мнениям об их промарианских симпатиях, но вернуться ко временам Союзнической войны. Сулла осадил и взял город (Vell. Pat. II. 16. 3; ср. CIL. IV. 5385) во время одной из самых успешных операций против повстанцев. Помпеи были действительно связаны с Нолой во с.207 время кампании Суллы в 89 г., и неудивительно, что эта связь проявилась в колонизации обеих городов. Как и в случае с просопографией, при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что в основе весьма ограниченной сулланской колонизации Кампании не было никакого наказания этой области за симпатии к Марию.
Следует сделать заключение, что попытка обнаружить тесные связи Мария с Кампанией терпит полную неудачу при их обстоятельном анализе. Конечно, какие-то друзья Мария были и здесь, как, впрочем, и везде, но, как мы это видим из истории его приключений в 88 г., врагов было значительно больше. Никаких признаков той преданности, которую мы наблюдаем в Этрурии, в Кампании не обнаруживается ни прямо, ни косвенно.