Вновь открытая присяга на имя Августа

с.159 В Малой Азии, в город­ке Везир-Кёп­рю, в обла­сти древ­ней Пафла­го­нии, непо­да­ле­ку от тече­ния реки, носив­шей в древ­но­сти имя Гали­са, к восто­ку, сде­ла­на была в 1900 году одна в выс­шей сте­пе­ни инте­рес­ная и важ­ная эпи­гра­фи­че­ская наход­ка. Она при­над­ле­жит бель­гий­ско­му уче­но­му Кюмо­ну, кото­рый опуб­ли­ко­вал ее в жур­на­ле «Re­vue des Etu­des Grec­ques», 1 кн. за 1901 год (№ 56). На боль­шой камен­ной пли­те (выши­на — 1,90 м, сред­няя шири­на — 0,50, тол­щи­на — 0,15) весь­ма тща­тель­но высе­че­на над­пись в 42 стро­ки, сохра­нив­ша­я­ся с самы­ми незна­чи­тель­ны­ми повреж­де­ни­я­ми с пра­вой сто­ро­ны. Уче­ный изда­тель с уве­рен­но­стью вос­ста­но­вил почти все недо­стаю­щее в тек­сте и дал нам над­пись в пол­ном виде. К гре­че­ско­му под­лин­ни­ку при­ло­жен фран­цуз­ский пере­вод и ком­мен­та­рий. В этом послед­нем изда­тель оста­но­вил­ся сна­ча­ла на выяс­не­нии зна­че­ния свиде­тель­ства над­пи­си в смыс­ле вос­пол­не­ния и поправ­ки наших сведе­ний о древ­ней гео­гра­фии тех мест, а затем пере­шел к ана­ли­зу само­го содер­жа­ния тек­ста. Пер­вая поло­ви­на отно­си­тель­но пол­нее вто­рой. Нахо­дясь под дав­ле­ни­ем гос­под­ст­ву­ю­щей тео­рии в воз­зре­ни­ях на прин­ци­пат Авгу­ста и его пре­ем­ни­ков, уче­ный изда­тель ново­го тек­ста ума­ля­ет, как нам кажет­ся, зна­че­ние сво­ей наход­ки, при­спо­соб­ляя свиде­тель­ство над­пи­си к выстав­лен­ным Момм­зе­ном поло­же­ни­ям. В сво­ем ана­ли­зе тек­ста мы поста­ра­ем­ся опре­де­лен­нее ука­зать на то важ­ное зна­че­ние, какое име­ет счаст­ли­вая наход­ка г. Кюмо­на для тео­рии прин­ци­па­та.

Над­пись чита­ет­ся так:

т. е.

«В третьем году от 12-го кон­суль­ства импе­ра­то­ра Цеза­ря, сына бога, Авгу­ста¹, нака­нуне мар­тов­ских нон в Ган­грах… при­ся­га, при­не­сен­ная оби­та­те­ля­ми Пафла­го­нии и веду­щи­ми у них тор­го­вые дела рим­ля­на­ми.

Кля­нусь Зев­сом, Геей, Гелио­сом, все­ми бога­ми и боги­ня­ми и самим Авгу­стом, хра­нить вер­ность Цеза­рю Авгу­сту, его детям и потом­кам всю мою жизнь сло­вом, делом и помыш­ле­ни­ем, счи­тая (сво­и­ми) дру­зья­ми тех, кого они будут счи­тать (тако­вы­ми) и при­зна­вая вра­га­ми, кого они при­зна­ют (за вра­гов). За их инте­ре­сы (кля­нусь) не щадить ни тела, ни души, ни жиз­ни, ни детей (сво­их), но вся­че­ским обра­зом за подо­баю­щее им выдер­жи­вать вся­кую опас­ность. Что бы я ни узнал или ни услы­шал враж­деб­ное им в речах, замыс­лах или дея­ни­ях, (кля­нусь) доно­сить и быть вра­гом тому, кто гово­рит, замыш­ля­ет или дела­ет что-либо из это­го. Кого же они при­зна­ют вра­га­ми, тех на суше и на море вся­ким(?) ору­жи­ем и желе­зом (кля­нусь) пре­сле­до­вать и карать.

Если бы я сде­лал что-нибудь про­тив­ное этой (моей) при­ся­ге или несоот­вет­ст­вен­но (тому), как я при­ся­гал; то я сам наво­жу про­кля­тие на свое тело, и душу, и жизнь, и детей, и весь мой род и (обре­каю) свое доб­ро на гибель и конеч­ное уни­что­же­ние за все про­дол­же­ние мое­го потом­ства и всех от меня про­ис­хо­дя­щих; и пусть ни зем­ля, ни море не при­мет тел моих (потом­ков) и от меня про­ис­хо­дя­щих и пусть они не дают для них пло­дов.

По той же самой фор­му­ле при­сяг­ну­ли и все жите­ли в стране в хра­мах Авгу­ста при жерт­вен­ни­ках Авгу­ста.

Точ­но так же и Фазе­мо­ни­ты, оби­таю­щие в горо­де, назы­вае­мом ныне Неа­по­лем, все при­нес­ли при­ся­гу в Авгу­сте­уме при жерт­вен­ни­ке Авгу­ста».

Итак, текст над­пи­си заклю­ча­ет в себе сна­ча­ла дату при­веде­ния к при­ся­ге на имя Авгу­ста жите­лей Пафла­го­нии и про­жи­ваю­щих сре­ди них рим­ских граж­дан в горо­де Ган­грах, затем — фор­му­лу при­ся­ги и, нако­нец, сооб­ще­ние, что ту же самую с.162 при­ся­гу при­но­си­ли «Фази­мо­ни­ты, насе­ля­ю­щие город, име­ну­е­мый ныне Неа­по­лем».

Нахож­де­ние кам­ня с этой над­пи­сью на терри­то­рии нынеш­не­го посе­ле­ния Везир-Кёп­рю име­ет боль­шое зна­че­ние в смыс­ле попол­не­ния наших сведе­ний о древ­ней гео­гра­фии тех мест. Стра­бон опи­сы­ва­ет округ, назы­вав­ший­ся по име­ни горо­да — Φαζη­μω­νῖτις, дает его гра­ни­цы, при­во­дит неко­то­рые исто­ри­че­ские сведе­ния и, меж­ду про­чим, то, что Пом­пей пере­име­но­вал посе­ле­ние Фазе­мон в Неа­поль и назвал этот округ Νεαπο­λῖτις². За 60 лет, истек­ших со вре­ме­ни дея­тель­но­сти в тех местах Пом­пея до даты нашей над­пи­си, ста­рое имя, оче­вид­но, не было забы­то и про­дол­жа­ло жить наряду с новым. Гра­ни­цы Фазе­мо­ни­ти­ды с доста­точ­ной опре­де­лен­но­стью и точ­но­стью даны у Стра­бо­на. Этот округ тянул­ся доволь­но широ­кой поло­сой к восто­ку от ниж­не­го тече­ния Гали­са, захва­ты­вая город Лаоди­кею; на севе­ре и севе­ро-восто­ке гра­ни­цы его состав­ля­ли терри­то­рии горо­дов Зелы и Ами­за, а на юго-запа­де — Ама­сии. Вся эта область в пору Мит­ри­да­та Вели­ко­го вхо­ди­ла в пре­де­лы его цар­ства, а в 64 г. до Р. Х. Пом­пей при­со­еди­нил эту терри­то­рию к про­вин­ции Вифи­нии. Но позд­нее область эта вышла из-под рим­ской вла­сти, и Анто­ний создал здесь осо­бое цар­ство, кото­рое поща­дил и Август. Послед­ним царем здесь был Дейотар, сын Касто­ра, имев­ший свою сто­ли­цу в Ган­грах³. После его смер­ти Август вклю­чил эту область в пре­де­лы про­вин­ции Гала­тии, имев­шей свой центр в Анки­ре. Место­на­хож­де­ние горо­да Фазе­мон — Неа­поль не было досе­ле точ­но уста­нов­ле­но⁴, и толь­ко наход­ка г. Кюмо­на поз­во­ля­ет теперь с пол­ной уве­рен­но­стью лока­ли­зо­вать его в нынеш­нем селе­нии Везир-Кёп­рю. Эпи­гра­фи­че­ские наход­ки тех мест удо­сто­ве­ря­ют, что Неа­поль был позд­нее пере­име­но­ван в Нео-Клав­дио­поль, а из Пто­ле­мея вид­но, что в его вре­мя носил так­же с.163 имя Ἄνδρα­πα⁵. Это послед­нее назва­ние он сохра­нил до визан­тий­ских вре­мен, когда он был рези­ден­ци­ей одно­го из епи­ско­пов Ама­сий­ской мит­ро­по­лии⁶.

Точ­ная дата при­со­еди­не­ния быв­ше­го цар­ства Дейота­ра к рим­ской про­вин­ции не дошла до нас в сооб­ще­нии како­го-нибудь исто­ри­ка, и на осно­ва­нии нумиз­ма­ти­че­ских иссле­до­ва­ний при­ни­мал­ся за тако­вую 7 г. до Р. Х.⁷. В самое недав­нее вре­мя сде­ла­на была поправ­ка. В одной над­пи­си, дати­ро­ван­ной годом кон­суль­ства Гнея Клав­дия Севе­ра, назван 178 год мест­ной эры⁸. Так как этот кон­су­лат при­хо­дит­ся на 173 г. по Р. Х.⁹, то, зна­чит, эта эра начи­на­лась с 5 года до Р. Х. Свиде­тель­ство нашей над­пи­си схо­дит­ся с таким опре­де­ле­ни­ем пафла­гон­ской эры. В ней дан 3-й год от 12-го кон­су­ла­та Авгу­ста. Август был кон­су­лом в 12-й раз в 5 г. до Р. Х., а в 13-й — во 2 г. Таким обра­зом, тре­тий год со вре­ме­ни его 12-го кон­суль­ства и будет 3 г. до Р. Х., в кото­ром, и при­том 6 мар­та, было при­веде­но в Ган­грах к при­ся­ге на имя Авгу­ста насе­ле­ние Пафла­го­нии. Таким обра­зом при­хо­дит­ся при­знать, что 12-й кон­су­лат Авгу­ста и был нача­лом мест­ной эры.

Что каса­ет­ся до само­го дня — 6 мар­та, то в ту пору он был празд­ни­ком по рим­ско­му государ­ст­вен­но­му кален­да­рю. Празд­ник этот уста­нов­лен был сена­том в честь того — quod eo die imp. Cae­sar pon­ti­fex ma­xi­mus fac­tus est^[1] (самое собы­тие отно­сит­ся к 12 г. до Р. Х.). Воз­мож­но думать поэто­му, что выбор дня не был про­стой слу­чай­но­стью, и при­ся­га на имя импе­ра­то­ра была наме­рен­но при­уро­че­на ко дню празд­ни­ка, утвер­жден­но­го в его честь.

В выс­шей сте­пе­ни инте­рес­на еще одна внеш­няя подроб­ность, а имен­но: при­ся­га совер­ша­ет­ся в свя­ти­ли­ще Авгу­ста у воз­двиг­ну­то­го ему алта­ря, и такой алтарь есть не толь­ко в цен­тре обла­сти, Ган­грах, но так­же и в Фазе­моне — Неа­по­ле. Отсюда вид­но, что культ Авгу­ста име­ет уже зна­че­ние государ­ст­вен­но­го учреж­де­ния с.164 и водво­рен в стране немед­лен­но после при­со­еди­не­ния ее к пре­де­лам рим­ской про­вин­ции. Лич­ность госуда­ря явля­ет­ся в орео­ле боже­ст­вен­но­го зна­че­ния, и, как вид­но из тек­ста при­ся­ги, его имя в зна­че­нии бога ста­вит­ся наряду со все­ми бога­ми и боги­ня­ми (стро­ка 9), кото­ры­ми кля­нет­ся при­ся­гаю­щий. — Этим заме­ча­ни­ем мы пере­хо­дим к рас­смот­ре­нию тек­ста при­ся­ги.

Фор­му­ли­ров­ка при­ся­ги тако­ва: закли­на­ясь все­ми бога­ми, при­ся­гаю­щий обе­ща­ет быть вер­ным импе­ра­то­ру и его дому во всю свою жизнь, жерт­во­вать для него всем, доно­сить о заго­во­ре про­тив него; а в слу­чае неис­пол­не­ния при­ся­ги, накли­ка­ет на себя и все свое потом­ство наве­ки вся­кие беды, выклю­чая себя и сво­их потом­ков из лика живых.

При­ся­га иско­ни обыч­на у гре­ков и нахо­ди­ла себе широ­кое при­ме­не­ние в поли­ти­че­ской жиз­ни. В дошед­шем до нас эпи­гра­фи­че­ском мате­ри­а­ле сохра­ни­лись тек­сты при­сяг из раз­но­го вре­ме­ни. Сопо­став­ле­ние несколь­ких отрыв­ков из тек­стов это­го рода поз­во­ля­ет нам выяс­нить тра­ди­ци­он­ные чер­ты в нашем новом тек­сте и тем углу­бить наше пони­ма­ние дан­но­го памят­ни­ка древ­ней жиз­ни.

В тек­сте дого­во­ра меж­ду Афи­на­ми и Кор­ци­рой от 375 г. до Р. Х. вза­им­ные обя­за­тель­ства дого­ва­ри­ваю­щих­ся сто­рон скреп­ле­ны вза­им­ной клят­вой, кото­рая закан­чи­ва­ет­ся таки­ми сло­ва­ми: ποιήσω ταῦτα νὴ τὸν Δία καὶ τὸν Ἀπόλ­λω καὶ τὴν Δή­μητ­ρα· εὐορ­κοῦντι μέμ μοι εἴη πολ­λὰ καὶ ἀγα­θά, εἰ δὲ μή, τα­ναν­τία^[2]10. — В доку­мен­те 263 г. до Р. Х. согла­ше­ние меж­ду царем Евме­ном Пер­гам­ским и наем­ни­ка­ми под­твер­жда­ет­ся обо­юд­ной клят­вой. Клят­ва пер­вых начи­на­ет­ся таки­ми сло­ва­ми: Ὀμνύω Δία, Γῆν, Ἥλιον, Πο­σειδῶ, Δή­μητ­ρα, Ἄρη, Ἀθη­νᾶν Ἀρείαν καὶ τὴν Ταυ­ροπό­λον καὶ τοὺς ἄλ­λους θεοὺς πάν­τας καὶ πά­σας· διαλύομαι ἀπὸ τοῦ βελ­τίστου πρὸς Εὐμέ­νη τὸν Φιλε­ταίρου καὶ εὐνοήσω αὐτῶι καὶ τοῖς ἐκείνου…^[3] и закан­чи­ва­ет­ся так: Εὐορ­κοῦντι μέμ μοι καὶ ἐμμέ­νον­τι ἐν τῆι πρὸς Εὐμέ­νη τὸν Φιλε­ταίρου εὐνοίαι εὖ εἴη καὶ αὐτῶι καὶ τοῖς ἐμοῖς, εἰ δ’ ἐφιορ­κοίην καὶ πα­ραβαίνοιμί τι τῶν ὁμο­λογη­μέ­νων, ἐξώ­λης εἴην καὶ αὐτὸς καὶ γέ­νος τὸ ἀπ’ ἐμοῦ^[4]11. В дого­во­ре меж­ду Смир­ной и Маг­не­зи­ей от с.165 поло­ви­ны III века до Р. Х. клят­ва име­ет такую фор­му: Ὀμνύω Δία, Γῆν, Ἥλιον, Ἄρη, Ἀθη­νᾶν Ἀρείαν καὶ τὴν Ταυ­ροπό­λον καὶ τὴν Μη­τέρα τὴν Σι­πυληνὴν καὶ Ἀπόλ­λω τὸν ἐμ Πάν­δοις καὶ τοὺς ἄλ­λους θεοὺς πάν­τας καὶ πά­σας καὶ τοῦ βα­σιλέως Σε­λεύκου τύ­χην· ἐμμε­νῶ ἐν ταῖς συν­θή­καις αἷς συν­τέ­θειμαι πρὸς Σμυρ­ναίους εἰς ἅπαν­τα τὸν χρό­νον καὶ διατη­ρήσω τήν τε συμ­μα­χίαν καὶ τὴν εὔνοιαν τῶι βα­σιλεῖ Σε­λεύκωι καὶ τῆι Σμυρ­ναίων πό­λει… καὶ οὔτε αὐτὸς ἀδι­κήσω αὐτῶν οὐδέ­να οὔτε ἄλ­λωι ἐπι­τρέ­ψω οὐδενὶ κα­τὰ δύ­ναμιν τὴν ἐμήν· καὶ ἐάν τι­να αἰσθά­νωμαι ἐπι­βου­λεύον­τα τῆι πό­λει… μη­νύσω τῶι δή­μωι τῶν Σμυρ­ναίων… εὐορ­κοῦντι μέμ μοι εὖ εἴη, ἐφιορ­κοῦντι δὲ ἐξώ­λεια καὶ αὐτῶι καὶ γέ­νει τῶι ἐξ ἐμοῦ^[5]12.

Обыч­ное закля­тие, закан­чи­ваю­щее при­ся­гу, явля­ет­ся в более рас­про­стра­нен­ной фор­ме в зна­ме­ни­том памят­ни­ке наше­го юга, граж­дан­ской при­ся­ге Хер­со­нес­цев, най­ден­ной в 1888 году, кото­рая несколь­ко раз была изда­на акад. Латы­ше­вым: Ζεῦ καὶ Γᾶ καὶ Ἅλιε καὶ Παρ­θέ­νε καὶ θεοὶ Ὀλύμ­πιοι, ἐμμέ­νον­τι μοι εὖ εἰη ἐν τούτοις και αὐτῶι καὶ γέ­νει καὶ τοῖς ἐμοῖς, μὴ ἐμμέ­νον­τι δὲ κα­κῶς καὶ αὐτῶι καὶ γέ­νει καὶ τοῖς ἐμοῖς, καὶ μή­τε γᾶ μοι μή­τε θά­λασ­σα καρ­πὸν φέ­ροι μή­τε γυ­ναῖκες εὐτέκ­νοιεν μή­τε… θα­να…^[6]13

При­веден­ные тек­сты пред­став­ля­ют как в общей кон­цеп­ции, так и в самой фор­ме выра­же­ния нема­ло общих черт с вновь откры­тым памят­ни­ком и тем самым дают пра­во видеть в нем тра­ди­ци­он­ную фор­му при­ся­ги, как она сло­жи­лась на восто­ке под вли­я­ни­ем изме­не­ния общих государ­ст­вен­ных усло­вий жиз­ни и водво­ре­ния монар­хи­че­ско­го нача­ла. Но эту при­ся­гу насе­ле­ние при­но­сит не како­му-нибудь восточ­но­му дина­сту: здесь пред нами Август, его дети и потом­ки — Καίσα­ρι Σε­βαστῷ καὶ τοῖς τέκ­νοις ἐγ­γό­νοις τε αὐτοῦ^[7] (стр. 10—11). Мно­же­ст­вен­ность лица госуда­ря выдер­жа­на в даль­ней­шем тек­сте (τούτοις^[8] — стр. 19, αὐτοί^[9] — с.166 стр. 23). Сенат и рим­ский народ не име­ют тут места: бог — государь и его дина­стия одни лишь име­ют дер­жав­ные пра­ва с пол­ным устра­не­ни­ем вся­ких иных прин­ци­пов и начал государ­ст­вен­но­го еди­не­ния и под­чи­не­ния. Титу­ла­ту­ра госуда­ря про­ста и ясна: Αὐτοκ­ρά­τωρ Καῖσαρ θεοῦ νἱὸς Σε­βασ­τός — Im­pe­ra­tor Cae­sar di­vi fi­lius Augus­tus^[10]. Он один опре­де­ля­ет здесь и хро­но­ло­гию: назван лишь его 12-й кон­су­лат, а не кон­су­лы того года, и самый день при­не­се­ния при­ся­ги — день его празд­ни­ка. Тео­рия Момм­зе­на, по кото­рой суще­ство уста­нов­лен­но­го Авгу­стом режи­ма есть диар­хия и импе­ра­тор явля­ет­ся упол­но­мо­чен­ным сена­та и рим­ско­го наро­да, кото­рый при­ни­ма­ет на извест­ный срок свои чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия, а пото­му и может быть рас­смат­ри­ва­ем, как экс­тра­ор­ди­нар­ный маги­ст­рат, — тео­рия, кото­рую этот уче­ный так насто­я­тель­но и власт­но утвер­дил в нау­ке рим­ской древ­но­сти, встре­ча­ет в тек­сте нашей при­ся­ги весь­ма силь­ное и реши­тель­ное воз­ра­же­ние. Не толь­ко насе­ле­ние про­вин­ции, но и рим­ские граж­дане при­но­сят госуда­рю и его дина­стии при­ся­гу на веч­ные вре­ме­на. Над­пись гово­рит воз­мож­но крас­но­ре­чи­вым обра­зом об еди­но­дер­жа­вии.

Пер­вый изда­тель это­го инте­рес­но­го тек­ста, г. Кюмон, чув­ст­ву­ет всю силу это­го свиде­тель­ства. Отме­тив раз­ли­чие этой при­ся­ги от извест­но­го нам iusiu­ran­dum in le­ges^[11], он заме­ча­ет: «эта при­ся­га не есть про­стая при­ся­га… она не рес­пуб­ли­кан­ская и не граж­дан­ская, она — монар­хи­че­ская и воен­ная. Если мож­но при­ме­нить латин­ский тер­мин, то это не iusiu­ran­dum, а sac­ra­men­tum, кото­рое тре­бу­ет­ся во вре­мя пол­но­го мира толь­ко от пере­гри­нов¹⁴, для кото­рых импе­ра­тор есть вла­ды­ка, но так­же — неслы­хан­ное дело — от рим­ских граж­дан, пре­бы­ваю­щих в про­вин­ции» (стр. 43). Тем не менее, нахо­дясь под дав­ле­ни­ем утвер­жден­ных Момм­зе­ном тео­ре­ти­че­ских воз­зре­ний на прин­ци­пат, он ищет выхо­да в таком пред­по­ло­же­нии: фор­му­ла этой при­ся­ги — та самая, кото­рую при­но­си­ло насе­ле­ние Пафла­го­нии преж­ним тузем­ным дина­стам, и так как Август высту­пал в дан­ном слу­чае как бы наслед­ни­ком тузем­ной дина­стии, то он лишь соблюдал мест­ные тра­ди­ции, допус­кая такую при­ся­гу.

с.167 Нель­зя не видеть при­зрач­но­сти тако­го объ­яс­не­ния. Кюмон ссы­ла­ет­ся на поло­же­ние Егип­та. Но здесь пред нами не под­лин­ный факт, а лишь тол­ко­ва­ние Момм­зе­на, по кото­ро­му Август выде­лил эту стра­ну из-под вла­сти сена­та и наро­да. Не опро­вер­гая здесь это­го тол­ко­ва­ния, что заве­ло бы нас слиш­ком дале­ко¹⁵, заме­тим толь­ко, что в Малой Азии Август так не посту­пал. То обсто­я­тель­ство, что монар­хи­че­скую при­ся­гу при­но­сят наряду с пафла­гон­ца­ми рим­ские граж­дане, ста­вит суще­ст­вен­ное пре­пят­ст­вие для каких-нибудь изво­ротов, и Кюмон при­зна­ет «кон­траст, кото­рый суще­ст­во­вал меж­ду рим­ской тео­ри­ей цеза­риз­ма и ее при­ме­не­ни­ем в Азии». «В 3 г. до нашей эры», гово­рит он, «Август в Ита­лии явля­ет­ся лишь рес­пуб­ли­кан­ским маги­ст­ра­том, кото­ро­му даны чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия на десять лет: он отка­зы­ва­ет­ся от титу­лов вла­ды­ки и бога, запре­ща­ет соору­жать себе хра­мы. В Пафла­го­нии он высту­па­ет, как восточ­ный монарх, наслед­ник дина­стов вымер­ше­го дома. Он при­ка­зы­ва­ет, чтобы не толь­ко тузем­цы, но и сами рим­ляне при­зы­ва­ли его имя наравне с дру­ги­ми бога­ми и совер­ша­ли жерт­во­при­но­ше­ния на его алта­рях; он жела­ет, нако­нец, чтобы они обре­ка­ли тело и душу ему, его детям и потом­кам» (стр. 45). Но если так, то при­чем же тогда тео­рия, рас­смат­ри­ваю­щая импе­ра­то­ра лишь как вре­мен­но упол­но­мо­чен­но­го, и был ли он вооб­ще когда-либо толь­ко маги­ст­ра­том, хотя бы для одной Ита­лии? Не будет ли пра­виль­нее при­знать тео­рию Момм­зе­на погре­шаю­щей по суще­ству про­тив исти­ны вме­сто того, чтобы так или ина­че при­кры­вать для себя те щели и тре­щи­ны, кото­рые дает воз­двиг­ну­тое им зда­ние?

В сво­ем иссле­до­ва­нии о прин­ци­па­те Момм­зен не обо­шел вопро­са о при­ся­ге. Изло­же­ние это­го вопро­са он начи­на­ет с поло­же­ния: Einen be­son­de­ren dem Prin­ceps als sol­chen zu leis­ten­den Eid kennt die Augus­ti­sche Ordnung nicht^[12]16. В даль­ней­шем разъ­яс­не­нии это­го поло­же­ния и в при­ме­ча­ни­ях он помя­нул все с.168 свиде­тель­ства о при­не­се­нии при­ся­ги импе­ра­то­рам в I и нача­ле II века; но сде­лал это лишь с тем, чтобы осла­бить и ума­лить их зна­че­ние. Кос­нув­шись того же вопро­са в спе­ци­аль­ной ста­тье, посвя­щен­ной разъ­яс­не­нию новой наход­ки: гре­че­ско­го тек­ста при­ся­ги на имя имп. Гайя в горо­де Ассе в Тро­аде (Eph. Epigr. V, стр. 154—158), Момм­зен и здесь ста­рал­ся отсто­ять свою тео­рию, допус­кая воз­мож­ность, что при­ся­га Гайю была слу­чай­ным ново­введе­ни­ем. Откры­тый Кюмо­ном текст про­стран­нее и опре­де­лен­нее, чем текст при­ся­ги Гайю; но он тож­де­ст­ве­нен по суще­ству и тем самым дает пра­во утвер­ждать, что факт при­ся­ги был все­об­щим и самая ее фор­му­ла тра­ди­ци­он­ной со вре­ме­ни Авгу­ста. Теперь уже нель­зя затем­нять зна­че­ние пря­мых свиде­тельств писа­те­лей, сохра­нив­ших упо­ми­на­ния о при­ся­ге на имя импе­ра­то­ра, а поста­вив этот факт в пол­ном све­те, мы долж­ны тем самым отка­зать­ся от веры в обос­но­ван­ную Момм­зе­ном тео­рию диар­хии, как фор­мы прин­ци­па­та.

Рес­пуб­ли­кан­ский Рим знал две фор­мы при­ся­ги: iusiu­ran­dum и sac­ra­men­tum. Первую при­но­си­ли маги­ст­ра­ты в свиде­тель­ство того, что они в год сво­ей вла­сти будут соблюдать зако­ны, и повто­ря­ли ее, сла­гая свою власть, во свиде­тель­ство того, что они соблюда­ли зако­ны за вре­мя сво­ей вла­сти. Соот­вет­ст­вен­но тому и при­ся­га эта назы­ва­лась iusiu­ran­dum in le­ges¹⁷. Со вре­мен дик­та­ту­ры Цеза­ря эта при­ся­га полу­чи­ла суще­ст­вен­ное рас­ши­ре­ние в том смыс­ле, что маги­ст­ра­ты при­ся­га­ли не толь­ко in le­ges, но так­же и in ac­ta Cae­sa­ris, т. е. кля­лись соблюдать его лич­ные рас­по­ря­же­ния¹⁸. Это рас­про­стра­не­ние при­ся­ги было удер­жа­но три­ум­ви­ра­ми, кото­рые сами при­но­си­ли эту при­ся­гу, как сооб­ща­ет о том Дион Кас­сий¹⁹. С утвер­жде­ни­ем еди­но­вла­стия Авгу­ста проч­но водво­рил­ся обы­чай при­но­сить при­ся­гу in ac­ta в отно­ше­нии к нему. Пря­мо­го свиде­тель­ства об этом нет в наших источ­ни­ках; но мы можем это утвер­ждать на осно­ва­нии того, что при Тибе­рии при­не­се­ние этой при­ся­ги явля­ет­ся уже твер­до уста­нов­лен­ной тра­ди­ци­ей, и импе­ра­тор стро­го следит за с.169 соблюде­ни­ем это­го обы­чая²⁰. Сам Тибе­рий не допус­кал вклю­че­ния сво­его име­ни в эту при­ся­гу²¹; и, быть может, этим самым дал осно­ва­ние сво­е­му пре­ем­ни­ку, Гайю, исклю­чить ее ac­ta из обя­за­тель­но­го под­твер­жде­ния еже­год­ной при­ся­гой²². При­ся­га in ac­ta полу­чи­ла зна­че­ние государ­ст­вен­но­го инсти­ту­та и оста­лась жить в импе­рии, как ясно то из слов Дио­на Кас­сия²³; но она была обя­за­тель­на толь­ко для лиц, обле­чен­ных государ­ст­вен­ной вла­стью, сена­то­ров и маги­ст­ра­тов. Тацит назы­ва­ет его sol­lem­ne iusiu­ran­dum²⁴, днем ее при­не­се­ния было нача­ло граж­дан­ско­го года, 1-е янва­ря.

Дру­гая при­ся­га, кото­рую знал рес­пуб­ли­кан­ский Рим, назы­ва­лась sac­ra­men­tum. Ее при­но­си­ли граж­дане, когда по набо­ру попа­да­ли в ряды леги­о­на. Поли­бий сооб­ща­ет общий ее смысл и так­же неко­то­рые подроб­но­сти о фор­ме при­не­се­ния²⁵. Ста­но­вясь сол­да­том, рим­ский граж­да­нин обя­зы­вал­ся бес­пре­ко­слов­ным пови­но­ве­ни­ем дан­но­му лицу — iura­bat in ver­ba du­cis. Сила при­ся­га окан­чи­ва­лась со сме­ною коман­ди­ра, и каж­дый вновь являв­ший­ся началь­ник дол­жен был при­во­дить вновь сол­дат на вер­ность себе. В импе­ра­тор­ское вре­мя армия была посто­ян­ной, и вер­хов­ный коман­дир был один — импе­ра­тор. Рес­пуб­ли­кан­ская тра­ди­ция и, быть может, так­же ана­ло­гия iusiu­ran­dum in le­ges et in ac­ta пове­ли к тому, что все рим­ские вой­ска из года в год повто­ря­ли при­ся­гу на вер­ность импе­ра­то­ру так­же 1-го янва­ря, и Тацит поми­на­ет о sol­lem­ne Ka­len­da­rum Ianua­ria­rum sac­ra­men­tum (hist. I 55)²⁶.

с.170 Таким обра­зом, рим­ский граж­да­нин в пери­од рес­пуб­ли­ки при­ся­гал толь­ко или как носи­тель государ­ст­вен­ной вла­сти, когда он был маги­ст­ра­том, или как сол­дат рим­ской армии. В пору под­готов­ле­ния еди­но­дер­жа­вия Авгу­ста, во вре­мя его сбо­ров для борь­бы с Анто­ни­ем, совер­ши­лось нечто новое в государ­ст­вен­ной жиз­ни Рима. Крат­кое сооб­ще­ние об этом собы­тии дает сам Август в отче­те о сво­ем прав­ле­нии: Iura­vit in mea ver­ba to­ta Ita­lia spon­te sua et me be[lli], quo vi­ci ad Ac­tium, du­cem de­po­pos­cit. Iura­ve­runt in eadem ver[ba pro­vin­ciae Gal­liae His­pa­niae Af­ri­ca Si­ci­lia Sar­di­nia^[13]27. Дион Кас­сий в сво­ем изло­же­нии о собы­ти­ях того вре­ме­ни, пере­чис­лив силы обо­их про­тив­ни­ков по терри­то­ри­ям, при­зна­вав­шим их власть над собою, при­бав­ля­ет такое заме­ча­ние: Καὶ το­σαύτῃ γε προ­θυ­μίᾳ ἀμφό­τεροι ἐχρή­δαν­το, ὥστε καὶ ἐνόρ­κους τὰς συμ­μα­χίας σφῶν ἑκα­τέρῳ ποιήσασ­θαι (50, 6, 6)^[14]28. Итак, рим­ский мир, разде­лив­шись на две поло­ви­ны, при­сяг­нул на вер­ность двум гото­вив­шим­ся к меж­до­усоб­ной войне три­ум­ви­рам. При­не­се­ние при­ся­ги Авгу­сту италь­ян­ски­ми общи­на­ми под­хо­ди­ло, по-види­мо­му, под поня­тие co­niu­ra­tio. Све­то­ний сохра­нил упо­ми­на­ние о том, что Август пуб­лич­но при­нес бла­го­дар­ность жите­лям Боно­нии, «нахо­див­шим­ся издрев­ле в отно­ше­ни­ях кли­ен­те­лы к роду Анто­ни­ев», за то, что они при­ня­ли уча­стие в при­ся­ге на его имя — co­niu­ran­di cum to­ta Ita­lia pro par­ti­bus suis (Aug., 17)^[15]. Под co­niu­ra­tio разу­ме­лось доб­ро­воль­ное при­не­се­ние при­ся­ги граж­да­на­ми, являв­ши­ми­ся под зна­ме­на в слу­ча­ях tu­mul­tus, id est bel­lum Ita­li­cum vel Gal­li­cum^[16], как выра­жа­ет­ся Сер­вий, сохра­нив­ший нам опре­де­ле­ние это­го вида воен­ной служ­бы (mi­li­tia)²⁹. Но что каса­ет­ся до про­вин­ций, то в отно­ше­нии к ним не мог­ло иметь места co­niu­ra­tio. Един­ст­вен­ная фор­ма, в кото­рой мы можем себе пред­ста­вить это собы­тие, та, что от насе­ле­ния этих стран была потре­бо­ва­на при­ся­га на вер­ность три­ум­ви­ру. Осу­щест­вле­ние при­веде­ния к при­ся­ге на вер­ность лицу на эллин­ском и элли­ни­зо­ван­ном восто­ке с его монар­хи­че­ски­ми тра­ди­ци­я­ми с.171 вре­ме­ни диа­до­хов пред­став­ля­ет­ся фак­том про­стым; но подоб­ная при­ся­га в недав­но лишь заво­е­ван­ной Гал­лии или в Испа­нии долж­на была ока­зать­ся совер­шен­ным нов­ше­ст­вом. Как бы то ни было, самое собы­тие при­не­се­ния при­ся­ги Окта­виа­ну все­ми общи­на­ми Ита­лии, т. е. рим­ски­ми граж­да­на­ми, и всем насе­ле­ни­ем запад­ных про­вин­ций — не под­ле­жит сомне­нию, так как об этом сооб­щил сам винов­ник это­го собы­тия, и мы име­ем пра­во рас­смат­ри­вать этот момент, как зарож­де­ние ново­го прин­ци­па в жиз­ни рим­ско­го государ­ства. Кон­чи­лась рес­пуб­ли­ка, водво­ря­лось еди­но­дер­жа­вие. Устра­нив сво­его сопер­ни­ка и объ­еди­нив рим­ский мир под сво­ею вла­стью, Август, по выра­же­нию Таци­та, — iura de­dit, quis pa­ce et prin­ci­pe ute­re­mur (ann., III 28)^[17].

Та слож­ная систе­ма отно­ше­ний орга­нов государ­ст­вен­ной вла­сти, кото­рую он создал и кото­рая поз­во­ли­ла ему ска­зать, буд­то с 27 года он вос­ста­но­вил рес­пуб­ли­ку и сам имел толь­ко такую же власть, как и его кол­ле­ги по отдель­ным санам, не закры­ва­ла для его совре­мен­ни­ков и потом­ков дей­ст­ви­тель­но­сти. Рим­ское обще­ство и насе­ле­ние про­вин­ций созна­ва­ли себя живу­щи­ми под вла­стью монар­ха, осо­ба кото­ро­го была осе­не­на орео­лом боже­ст­вен­но­го харак­те­ра. Целый ряд боже­ских поче­стей достал­ся уже на долю Цеза­ря, чис­ло их уве­ли­чи­лось, и зна­че­ние их окреп­ло в отно­ше­нии Авгу­ста. Поэты-совре­мен­ни­ки сла­ви­ли его, как бога. Дав­но утвер­див­ше­е­ся на восто­ке обо­жест­вле­ние осо­бы госуда­ря полу­чи­ло повсе­мест­ное рас­про­стра­не­ние в импе­рии, и если Август не поз­во­лял себе стро­ить хра­мов в Ита­лии, то это исклю­че­ние само по себе лишь под­твер­жда­ло все­общ­ность ново­го куль­та по всем рим­ским про­вин­ци­ям. При­ся­га на имя импе­ра­то­ра, его дома и рода вно­си­ла дина­сти­че­ский прин­цип в новую власть. Проч­но утвер­ди­лась за дол­гое прав­ле­ние Авгу­ста монар­хи­че­ская идея, и как толь­ко закрыл гла­за пре­ста­ре­лый импе­ра­тор, в Риме совер­ши­лось при­зна­ние ново­го вла­ды­ки путем при­не­се­ния ему при­ся­ги. Совер­шен­но ясно и опре­де­лен­но ска­зал нам это Тацит в сле­дую­щих сло­вах: At Ro­mae rue­re in ser­vi­tium con­su­les, pat­res, eques… Sex. Pom­pei­us et Sex. Ap­pu­lei­us con­su­les pri­mi in ver­ba Ti­be­rii Cae­sa­ris iura­ve­re, apud­que Cos Sei­us Stra­bo etl C. Tur­ra­nius, il­le prae­to­ria­rum co­hor­tium prae­fec­tus, hic an­no­nae: mox se­na­tus mi­les­que et po­pu­lus (ann., I 7)^[18].

Тацит, пере­жи­вав­ший сам вступ­ле­ние во власть несколь­ких с.172 импе­ра­то­ров и сам видев­ший подоб­ные сце­ны, выра­жа­ет­ся рито­рич­но и дела­ет при­бав­ку: quan­to quis il­lustrior, tan­to ma­gis fal­si ac fes­ti­nan­tes, vul­tu­que com­po­si­to, ne lae­ti ex­ces­su prin­ci­pis neu tris­tio­res pri­mor­dio, lac­ri­mas gau­dium ques­tus adu­la­tio­nem mis­ce­bant^[19]. В этих сло­вах дано, конеч­но, не свиде­тель­ство о собы­тии, о кото­ром он здесь повест­ву­ет, а лишь пре­вра­ще­ние в кар­ти­ну про­шло­го крас­ка­ми сво­его насто­я­ще­го. Прав­да, Тацит, вслед за сооб­ще­ни­ем о таком непо­сред­ст­вен­ном нача­ле ново­го прав­ле­ния, рису­ет нам подроб­но сце­ну в сена­те, где Тибе­рий дол­го вел неопре­де­лен­ные речи о пере­хо­де к нему вели­ко­го, пре­вы­шав­ше­го его силы, наследия Авгу­ста и как бы от него отка­зы­вал­ся; но при­бав­ля­ет при этом и то, что его согла­сие выра­зи­лось не в пря­мом заяв­ле­нии, что он при­ни­ма­ет власть, а в том, что он пере­стал отка­зы­вать­ся (fes­sus­que cla­mo­re om­nium ex­pos­tu­la­tio­ne sin­gu­lo­rum fle­xit pau­la­tim, non ut fa­te­re­tur sus­ci­pi a se im­pe­rium, sed ut ne­ga­re de­si­ne­ret)^[20]. Итак, при этом пере­хо­де вер­хов­ной вла­сти от почив­ше­го госуда­ря к его закон­но­му наслед­ни­ку не было совер­ше­но ника­ко­го фор­маль­но­го акта, не было при­ня­то ника­ко­го поста­нов­ле­ния в сена­те, не было про­веде­но ника­ко­го зако­на в народ­ном собра­нии, и все дело све­лось к при­не­се­нию ему при­ся­ги маги­ст­ра­та­ми, выс­ши­ми офи­це­ра­ми, сена­том, всад­ни­ка­ми, сол­да­та­ми и всем рим­ским насе­ле­ни­ем. В про­вин­ци­ях, после полу­че­ния изве­стия о смер­ти госуда­ря, сна­ча­ла при­сяг­ну­ли его пре­ем­ни­ку армии, а затем началь­ни­ки про­вин­ций при­ве­ли к при­ся­ге все насе­ле­ние под­чи­нен­ных им стран и обла­стей. Этот образ дей­ст­вий настоль­ко прост и в такой мере разу­ме­ет­ся сам собой, что исто­ри­ки не счи­та­ют нуж­ным оста­нав­ли­вать­ся на упо­ми­на­нии об этой про­цеду­ре, и тот же Тацит лишь вскользь заме­ча­ет о Гер­ма­ни­ке, нахо­див­шем­ся тогда во гла­ве управ­ле­ния при­рейн­ских войск и обла­стей, что он немед­лен­но при­вел к при­ся­ге Сек­ва­нов и общи­ны Бел­гов (sed Ger­ma­ni­cus… Se­qua­nos pro­xi­mos et Bel­ga­rum ci­vi­ta­tes in ver­ba eius^[21], sc. Ti­be­rii, adi­git, I 34).

[По пово­ду сле­дую­ще­го пере­хо­да вер­хов­ной вла­сти к закон­но­му пре­ем­ни­ку Тибе­рия, Гайю, такое же сооб­ще­ние о немед­лен­ном при­во­де к при­ся­ге насе­ле­ния дела­ет Иосиф Фла­вий (ant. 18, 5, 3), имея в виду Сирию.]

Момм­зен упо­ми­на­ет об этих свиде­тель­ствах, но он с.173 ослаб­ля­ет и сту­ше­вы­ва­ет их зна­че­ние таким заме­ча­ни­ем: «Быть может, при этом при­ни­ма­лось в сооб­ра­же­ние, что эти люди (die Bet­ref­fen­den) мог­ли под­ле­жать набо­ру, или же про­сто так­же и то, что импе­ра­тор в отно­ше­нии к неграж­да­нам являл­ся как пове­ли­тель (Herrscher)»³⁰. При­зрач­ность этих моти­вов ясна a prio­ri; но не вхо­дя в дока­за­тель­ство это­го утвер­жде­ния, доста­точ­но ука­зать на текст новоот­кры­той над­пи­си, чтобы ста­ла ясна непра­виль­ность сооб­ра­же­ний Момм­зе­на: импе­ра­то­ру при­ся­га­ло все насе­ле­ние про­вин­ции, а вме­сте с ним и рим­ские граж­дане, про­жи­вав­шие в ней. От при­ся­ги не сво­бо­ден никто, как все клас­сы рим­ско­го насе­ле­ния при­сяг­ну­ли Тибе­рию немед­лен­но по смер­ти Авгу­ста. С той же целью осла­бить зна­че­ние пря­мых свиде­тельств древ­них исто­ри­ков, Момм­зен наста­и­ва­ет на доб­ро­воль­ном харак­те­ре при­ся­ги граж­дан­ской части насе­ле­ния и ссы­ла­ет­ся на два тек­ста: выше­при­веден­ное свиде­тель­ство Таци­та: rue­re in ser­vi­tium…^[22] и сло­ва Пли­ния в пись­ме к Тра­я­ну, cp. 52… praei­vi­mus et com­mi­li­to­ni­bus mo­re sol­lem­ni, eadem pro­vin­cia­li­bus cer­tan­te pie­ta­te iuran­ti­bus^[23]. Но оба тек­ста ско­рее гово­рят как раз напро­тив о все­общ­но­сти при­ся­ги неза­ви­си­мо от поло­же­ния и состо­я­ния отдель­ных лиц³¹. Если же Момм­зен хочет видеть в этих текстах свиде­тель­ство необя­за­тель­но­сти при­ся­ги или воз­мож­но­сти укло­нить­ся от нее людям, не при­над­ле­жа­щим к армии, то это пря­мая натяж­ка: в этом смыс­ле эти тек­сты не дают свиде­тель­ства. При­ся­гу при­но­си­ли пото­му, что счи­та­ли ее для себя обя­за­тель­ной, и дела­ли это с боль­шим рве­ни­ем и усер­ди­ем. Такой имен­но харак­тер это­му собы­тию при­да­ют оба писа­те­ля в сво­их упо­ми­на­ни­ях: Тацит — отно­си­тель­но Рима в 14 году, Пли­ний — про­вин­ци­аль­но­го насе­ле­ния Вифи­нии в 111—113 гг. Пер­вый отме­ча­ет это рве­ние, чтобы сде­лать этим укор сво­е­му обще­ству за чув­ство сер­ви­лиз­ма, одолев­ше­го все его слои; а Пли­ний, — чтобы в бли­ста­тель­ном све­те выста­вить вер­но­под­дан­ни­че­ские чув­ства про­вин­ции, во гла­ве кото­рой он постав­лен импе­ра­то­ром и за настро­е­ние кото­рой он так или ина­че ответ­ст­вен. Ввиду это­го, мы, быть может, не име­ем пра­ва дове­рять свиде­тель­ству с.174 обо­их этих писа­те­лей имен­но в этой чер­те, т. е. насчет рве­ния и рев­но­сти; но это совер­шен­но без­раз­лич­но для суще­ства дела. Важ­но же то, что оба они свиде­тель­ст­ву­ют о все­на­род­ном харак­те­ре при­ся­ги, как о фак­те, кото­рый явля­ет­ся в их гла­зах не толь­ко есте­ствен­ным и необ­хо­ди­мым, но и сам собою разу­ме­ет­ся. Устра­няя тен­ден­ци­оз­ное осве­ще­ние, кото­рое дал этим свиде­тель­ствам Момм­зен, мы тем самым вскры­ва­ем в этой при­ся­ге самое суще­ство воз­зре­ний на монар­хи­че­ский харак­тер вла­сти рим­ских импе­ра­то­ров I и II вв. в созна­нии их совре­мен­ни­ков.

Тер­ми­ном, обо­зна­чав­шим при­ся­гу на имя импе­ра­то­ра, было сло­во sac­ra­men­tum. Его дает нам Тацит в сооб­ще­нии о пред­ло­же­нии Вале­рия Мес­са­лы в пер­вом заседа­нии сена­та после смер­ти Авгу­ста: re­no­van­dum per an­nos sac­ra­men­tum in no­men Ti­be­rii (ann., I 8)^[24]. Рес­пуб­ли­кан­ский Рим не знал дру­гой при­ся­ги на вер­ность лицу (iura­re in ver­ba ali­cui­us), кро­ме воен­ной, для кото­рой слу­жи­ло тер­ми­ном сло­во sac­ra­men­tum. С водво­ре­ни­ем ново­го поряд­ка, воен­ная при­ся­га ста­ла обя­за­тель­ной для всех и, по необ­хо­ди­мо­сти, обо­зна­чи­ла воен­ный прин­цип в суще­стве новой вла­сти.

Когда Тибе­рия сме­нил Гай Цезарь в 37 году, при­ся­га была при­не­се­на ему всем насе­ле­ни­ем импе­рии. Выше при­веде­но было свиде­тель­ство Иоси­фа Фла­вия отно­си­тель­но Сирии. Мы име­ем кро­ме того три совре­мен­ных собы­тию эпи­гра­фи­че­ских свиде­тель­ства из раз­ных кон­цов рим­ско­го мира: из горо­да Ари­тия в Лузи­та­нии, из Асса в Тро­аде и третье из Бэо­тии. Пер­вая над­пись была откры­та еще в XVII сто­ле­тии, вто­рая — в 1881 году в рас­коп­ках, пред­при­ня­тых аме­ри­кан­ца­ми. Пер­вая дати­ро­ва­на 11 мая 37 года, вто­рая, оче­вид­но, ей при­бли­зи­тель­но совре­мен­на. Так как Тибе­рий скон­чал­ся 16 мар­та, то, оче­вид­но, при­ся­га в Ари­тии была при­не­се­на, как толь­ко туда успе­ла дой­ти весть о пере­мене вла­сте­ли­на. Текст пер­вой при­ся­ги таков:

Ex mei ani­mi sen­ten­tia, ut ego iis ini­mi­cus ero, quos C. Cae­sa­ri Ger­ma­ni­co ini­mi­cos es­se cog­no­ve­ro, et si quis pe­ri­cu­lum ei sa­lu­tique eius infert inferetque; ar­mis bel­lo in­ter­ni­ci­vo ter­ra ma­rique per­se­qui non de­si­nam, quoad poe­nas ei per­sol­ve­rit: neque me ne­que li­be­ros meos eius sa­lu­te ca­rio­res ha­be­bo, eosque, qui in eum hos­ti­li ani­mo fue­rint, mi­hi hos­tes es­se du­cam: si sciens fallo fe­fel­le­ro­ve, tum me с.175 li­be­rosque meos Iup­pi­ter op­ti­mus ma­xi­mus ac di­vus Augus­tus ce­te­rique om­nes di im­mor­ta­les ex­per­tem pat­ria in­co­lu­mi­ta­te for­tu­nis­que om­ni­bus fa­xint^[25]32.

Гре­че­ский текст при­ся­ги в Ассе таков:

Ὄμνυ­μεν Δια σω­τῆρα καὶ θεὸν Καίσα­ρα Σε­βασ­τὸν καὶ τὴν πάτ­ριον ἁγνὴν παρ­θέ­νον εὐνοήσειν Γαίῳ Καίσα­ρι Σε­βαστῷ καὶ τῷ σύμ­παντι οἴκῳ αὐτοῦ, καὶ φί­λους τε κρί­νειν, οὓς ἂν αὐτὸς προ­αιρῆ­ται, καὶ ἐχθροὺς οὓς ἄν αὐτὸς προ­βάλ­λη­ται. Εὐορ­κοῦ­σιν μὲν ἡμῖν εὖ ἂν εἴη, ἐφιορ­κοῦ­σιν δὲ τὰ ἐνάν­τια^[26]33.

Сли­чая эти тек­сты, нель­зя не при­знать близ­ко­го их сход­ства меж­ду собою, а так­же в общей кон­цеп­ции и с той при­ся­гой, кото­рую в 3 г. до Р. Х. при­но­си­ли Авгу­сту в Ган­грах и Неа­по­ле. Самый текст при­ся­ги явля­ет­ся, оче­вид­но, тра­ди­ци­он­ным, но фор­му­ла его сво­бод­на и не закреп­ле­на в еди­ную обя­за­тель­ную вер­сию. Дина­сти­че­ский прин­цип опре­де­лен­но выра­жен в гре­че­ском тек­сте упо­ми­на­ни­ем о семей­стве импе­ра­то­ра (οἴκος αὐτοῦ^[27]). В Ари­тии были, оче­вид­но, точ­нее осве­дом­ле­ны о семей­ном поло­же­нии импе­ра­то­ра, и назва­ли его одно­го. Не лише­но зна­че­ния отме­тить, что при­ся­га в Ассе была при­не­се­на по соб­ст­вен­но­му почи­ну насе­ле­ния. Это ясно из тек­ста, пред­ше­ст­ву­ю­ще­го при­ся­ге, где при­веде­на псе­физ­ма — ψή­φισ­μα Ἀσ­σίων γρώμῃ τοῦ δή­μου^[28], выра­жаю­щая в высо­ко­пар­ных выра­же­ни­ях радость по пово­ду вступ­ле­ния Гайя во власть и реше­ние отпра­вить к импе­ра­то­ру посоль­ство для выра­же­ния вер­но­под­дан­ни­че­ских чувств³⁴.

Мы име­ем еще одно упо­ми­на­ние о при­не­се­нии при­ся­га импе­ра­то­ру Гайю при его вступ­ле­нии во власть. Оно дано в одной над­пи­си из горо­да Акре­фий в Бэо­тии³⁵. Текст ее заклю­ча­ет в себе про­слав­ле­ние заслуг неко­е­го Эпа­ми­нон­да, сына с.176 Эпа­ми­нон­до­ва, и декре­ты, поста­нов­лен­ные в его честь от отдель­ных общин и их сою­за (τὸ κοινόν). Он при­нял на себя поезд­ку в Рим, чтобы при­вет­ст­во­вать ново­го импе­ра­то­ра от име­ни сою­за, к кото­ро­му при­над­ле­жал его город, и при­вез от него мило­сти­вый рескрипт. В нача­ле это­го длин­но­го тек­ста дано сле­дую­щее сооб­ще­ние: …τόν τε ὅ[ρκον ὤμο­σε]ν ὑπὲρ τῆς πό­λεως ὑμῶν πα­ρόν­τος τοῦ ἡγε­μόνος [ἐναν­τίον] τοῦ συ­νεδ­ρίου (стр. 5—6)^[29]. Так как Бэо­тия вхо­ди­ла в пре­де­лы про­вин­ции Ахайи, кото­рая в ту пору была соеди­не­на с Македо­ни­ей³⁶, то под назван­ным здесь без име­ни ἡγε­μών’ом сле­ду­ет разу­меть про­пре­то­ра, управ­ляв­ше­го в ту пору обе­и­ми про­вин­ци­я­ми.

Дина­сти­че­ский харак­тер при­ся­ги упро­чил сам Гай. В пер­вый же год сво­ей вла­сти он сде­лал рас­по­ря­же­ние о вклю­че­нии в фор­му­лу при­ся­ги сво­их сестер. Све­то­ний, помя­нув об этом собы­тии, при­во­дит и самую фор­му­ли­ров­ку: de so­ro­ri­bus auc­tor fuit, ut om­ni­bus sac­ra­men­tis adi­ce­ren­tur: ne­que me li­be­ros­que meos ca­rio­res ha­be­bo, quam Gai­um ha­beo et so­ro­res eius^[30]37. То же сооб­ща­ет и Дион Кас­сий³⁸, из слов кото­ро­го мы можем извлечь весь­ма важ­ное свиде­тель­ство, а имен­но: о повто­ре­нии при­ся­ги на вер­ность наряду с при­не­се­ни­ем при­ся­ги in ac­ta. При­сту­пая к обзо­ру собы­тий вто­ро­го года прав­ле­ния Гайя и назвав име­на кон­су­лов, Дион сооб­ща­ет, что «акты» Тибе­рия были устра­не­ны из обыч­ной при­ся­ги, и это изъ­я­тие оста­лось затем навсе­гда. Он про­дол­жа­ет так: περὶ δὲ τοῦ Αὐγούσ­του τοῦ τε Γαΐου τά τε ἄλ­λα ὥσπερ εἴθισ­το, καὶ ὅτι καὶ σφῶν αὐτῶν καὶ τῶν τεκ­νών καὶ ἐκεῖ­νον καὶ τὰς ἀδελ­φὰς αὐτοῦ προ­τι­μήσου­σιν, ὤμο­σαν, τὰς τε εὐχὰς ὑπὲρ πάν­των αὐτῶν ὁμοίως ἐποιήσαν­το^[31]. В этом сооб­ще­нии речь идет о трех отдель­ных фак­тах: iusiu­ran­dum in ac­ta, sac­ra­men­tum, vo­to­rum mu­ni­ci­pa­tio. Дион выра­зил­ся так, слов­но два пер­вые момен­та были сли­ты воеди­но. Но так как име­на сестер импе­ра­то­ра не мог­ли иметь ника­ко­го отно­ше­ния к «актам» Авгу­ста и само­го Гайя, а лишь попа­ли в фор­му­лу sac­ra­men­tum, как ясно гово­рит об этом Све­то­ний, то оче­вид­но, что Дион свел в одно два дей­ст­вия, обя­за­тель­ные для кон­су­лов при их вступ­ле­нии во власть: iusiu­ran­dum и sac­ra­men­tum. Мож­но при­ба­вить с.177 еще одно кос­вен­ное дока­за­тель­ство того, что при­ся­га на вер­ность импе­ра­то­ру повто­ря­лась. Если бы при­ся­га, sac­ra­men­tum, при­но­си­лась импе­ра­то­ру толь­ко при вступ­ле­нии во власть, то невоз­мо­жен был бы и самый факт вклю­че­ния в ее текст имен сестер импе­ра­то­ра. А пред­по­ло­жить, что это име­ло отно­ше­ние толь­ко к армии и эта при­бав­ка была измыш­ле­на толь­ко для того, чтобы под­дер­жи­вать дина­сти­че­ские чув­ства в вой­сках, вряд ли воз­мож­но; да к тому же сооб­ще­ние Дио­на устра­ня­ет вся­кие сомне­ния.

От вре­мен Неро­на есть у нас свиде­тель­ство, в кото­ром с пол­ной опре­де­лен­но­стью выра­жен совре­мен­ный собы­ти­ям взгляд на зна­че­ние при­ся­ги, при­но­си­мой импе­ра­то­ру. Разу­ме­ем изло­же­ние Таци­та об оправ­да­тель­ном посла­нии Неро­на к сена­ту по пово­ду убий­ства Агрип­пи­ны. Сене­ка, автор это­го посла­ния, пере­чис­лял «изда­ле­ка собран­ные» вины уби­той — quod con­sor­tium im­pe­rii iura­tu­ras­que in fe­mi­nae ver­ba prae­to­rias co­hor­tes idem­que de­de­cus se­na­tus et po­pu­li spe­ra­vis­set (ann. XIV 11)^[32]. Итак, вклю­че­ние име­ни Агрип­пи­ны в фор­му­лу при­ся­ги было бы рав­но­силь­но при­зна­нию ее сопра­ви­тель­ни­цей сына. И это ска­зал не Тацит, а Сене­ка, посла­ние кото­ро­го он здесь изла­га­ет. Дина­сти­че­ский харак­тер вла­сти импе­ра­то­ра засвиде­тель­ст­во­ван и в дру­гой подроб­но­сти в опи­са­нии того же собы­тия. В пору под­готов­ле­ния убий­ства Агрип­пи­ны Нерон обра­тил­ся к пре­фек­ту пре­то­ри­ан­цев Бур­ру с запро­сом, мож­но ли пору­чить убий­ство сол­да­ту; но тот отве­чал отри­ца­тель­но, моти­ви­руя свой отказ так: prae­to­ria­nos to­ti Cae­sa­rum do­mui obstric­tos (es­se)^[33].

Итак, при­ся­га импе­ра­то­ру и его дому вошла в рим­скую государ­ст­вен­ную жизнь с Авгу­ста и ста­ла проч­ным учреж­де­ни­ем. Не было более рес­пуб­ли­ки, не было диар­хии, а суще­ст­во­ва­ла монар­хия. Круг ком­пе­тен­ции импе­ра­тор­ской вла­сти и самые спо­со­бы ее осу­щест­вле­ния, отно­ше­ние новой вла­сти к суще­ст­во­вав­шим в рес­пуб­ли­ке орга­нам государ­ст­вен­но­го управ­ле­ния и преж­де все­го сена­ту — это одно; а самый прин­цип и осно­ва этой вла­сти, обу­слов­ли­ваю­щая ее харак­тер и опре­де­ля­ю­щая ее функ­ции, — дру­гое. При­ся­га име­ет отно­ше­ние к это­му вто­ро­му пунк­ту. Не опре­де­ляя сама по себе ника­кой ком­пе­тен­ции и ника­ких част­ных отно­ше­ний, при­ся­га лицу заклю­ча­ет в себе выра­же­ние того ново­го, что заро­ди­лось в рес­пуб­ли­ке и раз­ру­ши­ло ее в самом с.178 осно­ва­нии и сущ­но­сти ее. Дер­жав­ность наро­да пере­хо­дит на лицо, кото­ро­му при­но­сит при­ся­гу этот народ. С при­ся­гой лицу вхо­дит в жизнь нача­ло монар­хии, како­вой и была рим­ская импе­рия. Так пони­мал и чув­ст­во­вал это Тацит, когда уста­ми Галь­бы гово­рил: sub Ti­be­rio et Gaio et Clau­dio uni­us fa­mi­liae qua­si he­re­di­tas fui­mus (hist., I 16)^[34].

Вошед­шая в жизнь государ­ства при Авгу­сте, еще в пору его три­ум­ви­ра­та, при­ся­га сохра­ни­лась затем на все вре­ме­на в сво­ем основ­ном зна­че­нии при­зна­ния вла­сти рим­ско­го госуда­ря. В повест­во­ва­нии о выступ­ле­нии пре­тен­ден­том на наследие Цеза­рей Вес­па­си­а­на Тацит рас­ска­зы­ва­ет, как Вес­па­си­ан собрал под сво­ею вла­стью Восток: An­te idus Iulias Su­ria om­nis in eodem sac­ra­men­to fuit. Ac­ces­se­re cum reg­no So­hae­mus haud sper­nen­dis vi­ri­bus, An­tio­chus ve­tus­tis opi­bus in­gens et in­ser­vien­tium re­gum di­tis­si­mus… Quid­quid pro­vin­cia­rum ab­lui­tur ma­ri Asia at­que Acha­ia te­nus, quan­tum­que intror­sus in Pon­tum et Ar­me­nios pa­tes­cit, iura­ve­re (hist., II 81)^[35]. Так как при­не­се­ние при­ся­ги на имя дан­но­го лица созда­ва­ло ему поло­же­ние и власть импе­ра­то­ра, то совер­шен­но после­до­ва­тель­но было счи­тать нача­лом вла­сти день пер­вой при­ся­ги. Так и посту­пил Вес­па­си­ан, счи­тав­ший сво­им dies im­pe­rii 1-е июля, когда ему при­нес при­ся­гу Тибе­рий Алек­сандр, пре­фект Егип­та со сво­и­ми леги­о­на­ми (Suet. Vesp. 6 — qui prin­ci­pa­tus dies in pos­te­rum ob­ser­va­tus est^[36]).

Ина­че дати­ро­ва­на была власть пред­ше­ст­вен­ни­ка Вес­па­си­а­на и несчаст­ли­во­го его сопер­ни­ка, Вител­лия. В офи­ци­аль­ном доку­мен­те нача­лом его прав­ле­ния счи­та­ет­ся 19-е апре­ля, день, когда его власть была при­зна­на в Риме. В актах Арваль­ских бра­тьев чита­ет­ся: k(alen­dis) Mai(is) ob diem im­pe­rii [Vi­tel­li] Ger­ma­ni­ci im­pe­ra­to­ris), quod XIII k(alen­das) Mai(as) sta­tu­tum est^[37]39. Таким обра­зом в уста­нов­ле­нии это­го сро­ка игно­ри­ро­ван факт при­не­се­ния Вител­лию при­ся­ги гер­ман­ски­ми леги­о­на­ми 3-го янва­ря. Если Вител­лий и сам так счи­тал, то, быть может, в этом выбо­ре дня было жела­ние при­крыть рево­лю­ци­он­ный харак­тер собы­тия. Не без зна­че­ния мог­ло быть и то обсто­я­тель­ство, что вой­ска, воз­му­тив­ши­е­ся еще про­тив Галь­бы и пред­у­предив­шие сво­им выбо­ром рево­лю­цию Ото­на в Риме, обра­ща­лись в Рим к «сена­ту и наро­ду», с.179 пред­ла­гая им избрать дру­го­го импе­ра­то­ра вме­сто Галь­бы и, в согла­сии с этим сво­им поступ­ком, при­сяг­нув­шие на имя «сена­та и наро­да», ob­lit­te­ra­ta no­mi­na, как выра­жа­ет­ся Тацит⁴⁰. Но «сенат и народ» при­зна­ли Ото­на после совер­шен­но­го им убий­ства Галь­бы, и, зна­чит, рим­ское государ­ство име­ло закон­но­го госуда­ря с янва­ря и до 19-го апре­ля, и нель­зя было при­знать это вре­мя не суще­ст­ву­ю­щим, т. е., по край­ней мере, кол­ле­гия Арваль­ских бра­тьев не мог­ла так посту­пить, так как доку­мен­та, удо­сто­ве­ря­ю­ще­го, что так счи­тал сам Вител­лий срок сво­ей вла­сти, мы не име­ем.

Что́ до Вес­па­си­а­на, то ни он, ни его совре­мен­ни­ки нико­гда и нима­ло не сомне­ва­лись в монар­хи­че­ском и дина­сти­че­ском харак­те­ре при­над­ле­жа­щей ему вла­сти. Доста­точ­но ука­зать хотя бы на упо­ми­на­ние Таци­та о поло­же­нии, какое доста­лось юно­му Доми­ци­а­ну, еще до при­бы­тия в Рим его отца⁴¹. Но само собою разу­ме­ет­ся, что ob­lit­te­ra­ta no­mi­na se­na­tus po­pu­li­que Ro­ma­ni^[38] сохра­ня­ли тень сво­его зна­че­ния и при нем, и позд­нее. Когда, по смер­ти Тра­я­на, власть пере­шла к усы­нов­лен­но­му им Адри­а­ну и ему немед­лен­но при­сяг­ну­ли сол­да­ты, то этот день и счи­тал Адри­ан сво­им dies im­pe­rii. Но он счел нуж­ным изви­нить­ся пред сена­том в том, quod de im­pe­rio suo iudi­cium se­na­tui non de­dis­set^[39], как сооб­ща­ет позд­ней­ший соста­ви­тель его био­гра­фии (vi­ta Hadr. 6). И одна­ко было бы совер­шен­но пре­врат­но извле­кать отсюда заклю­че­ние, что власть полу­чал импе­ра­тор от сена­та, как закон­но­го носи­те­ля ее в про­ме­жу­ток меж­ду смер­тью одно­го импе­ра­то­ра и вступ­ле­ни­ем во власть дру­го­го. Воз­ра­же­ние про­тив воз­мож­но­сти тако­го тол­ко­ва­ния заклю­ча­лось и в самом пись­ме Адри­а­на в сло­вах: quod es­se res pub­li­ca si­ne im­pe­ra­to­re non pos­set^[40]. Пра­виль­но будет толь­ко при­знать, что фик­ции, вне­сен­ные Авгу­стом в общую орга­ни­за­цию государ­ст­вен­ных отно­ше­ний, име­ли неко­то­рую жиз­нен­ность во II, как и позд­нее, даже в III веке, хотя импе­рия не пере­ста­ва­ла быть монар­хи­ей, как ее все­гда и назы­ва­ли гре­ки.