С. Л. Утченко

ДРЕВНИЙ РИМ
События. Люди. Идеи.

Текст приводится по изданию: Утченко С. Л. Древний Рим. События. Люди. Идеи. Москва. Изд-во «Наука», 1969.

с.191

ОКТАВИАН АВГУСТ И СТАНОВЛЕНИЕ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

Окта­виан Август, как чело­век и как государ­ст­вен­ный дея­тель, еще в самой древ­но­сти вызы­вал про­ти­во­ре­чи­вые суж­де­ния. При его жиз­ни и в пер­вые годы после его смер­ти в рим­ской исто­рио­гра­фии, и даже более широ­ко — в рим­ской лите­ра­ту­ре, воз­ник­ло явно выра­жен­ное апо­ло­ге­ти­че­ское направ­ле­ние. Оно было пред­став­ле­но таки­ми исто­ри­ка­ми, как Нико­лай Дамас­ский, Вел­лей Патер­кул, в более уме­рен­ной фор­ме — Титом Ливи­ем и Дио­ном Кас­си­ем, при­чем послед­ний счи­та­ет­ся обыч­но основ­ным источ­ни­ком по эпо­хе Авгу­ста. Суще­ст­во­ва­ло, несо­мнен­но, и дру­гое направ­ле­ние — кри­ти­че­ское, оппо­зи­ци­он­ное, пред­ста­ви­те­ли кото­ро­го отста­и­ва­ли взгляды и лозун­ги «послед­них рес­пуб­ли­кан­цев», но от их про­из­веде­ний до нас прак­ти­че­ски ниче­го не дошло. Более позд­ние исто­ри­ки, начи­ная с Таци­та, дают, как пра­ви­ло, двой­ст­вен­ную оцен­ку, но зато она ока­зы­ва­ет­ся доволь­но подроб­ной и содер­жа­тель­ной.

Напри­мер, сам Тацит в нача­ле «Анна­лов», вско­ре после того как он дела­ет свое зна­ме­ни­тое заяв­ле­ние об отсут­ст­вии у него «гне­ва и при­стра­стия» (si­ne ira et stu­dio), при­во­дит весь­ма свое­об­раз­но постро­ен­ную харак­те­ри­сти­ку Окта­ви­а­на Авгу­ста. Она осно­ва­на на мне­ни­ях и выска­зы­ва­ни­ях рим­лян вско­ре после смер­ти пре­ста­ре­ло­го импе­ра­то­ра, при­чем сна­ча­ла груп­пи­ру­ют­ся поло­жи­тель­ные выска­зы­ва­ния, а затем — отри­ца­тель­ные. К пер­вым отно­сит­ся пере­чис­ле­ние почет­ных долж­но­стей и зва­ний Авгу­ста, под­чер­ки­ва­ние его люб­ви к отцу, т. е. к Юлию Цеза­рю, и оправ­да­ние этой любо­вью ини­ци­а­ти­вы в граж­дан­ской войне, затем ука­за­ние на создан­ный им новый поли­ти­че­ский строй без цар­ской вла­сти и без дик­та­ту­ры, на рас­ши­ре­ние государ­ства и обес­пе­че­ние его без­опас­но­сти, на укра­ше­ние Рима и, нако­нец, на то, что с.192 наси­лие употреб­ля­лось лишь в ред­ких слу­ча­ях и для того, чтобы сохра­нить мир и покой для боль­шин­ства1.

Одна­ко затем при­во­дят­ся и про­ти­во­по­лож­ные выска­зы­ва­ния, соглас­но кото­рым любовь к отцу была лишь пред­ло­гом для борь­бы за власть, дела­ют­ся наме­ки на при­част­ность Окта­ви­а­на к смер­ти Гир­ция и Пан­сы, гово­рит­ся о захва­те пер­во­го кон­су­ла­та силой и об обра­ще­нии вой­ска, полу­чен­но­го для борь­бы с Анто­ни­ем, про­тив само­го государ­ства. Без­услов­но осуж­да­ют­ся дей­ст­вия Окта­ви­а­на во вре­мя про­скрип­ций и разде­ла ита­лий­ских земель. Затем идут обви­не­ния в ковар­стве и обма­нах, в зло­употреб­ле­нии каз­ня­ми, в недо­ста­точ­ном почи­та­нии богов и даже столь типич­ные для тех вре­мен пере­суды и сплет­ни по пово­ду семей­ных дел и жиз­ни2. Заме­ча­тель­нее все­го в этой двой­ст­вен­ной харак­те­ри­сти­ке то обсто­я­тель­ство, что сам Тацит ничем и никак не выда­ет сво­его соб­ст­вен­но­го отно­ше­ния к лич­но­сти Авгу­ста.

С наи­бо­лее пол­ной и раз­вер­ну­той харак­те­ри­сти­кой мы, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, стал­ки­ва­ем­ся в био­гра­фии Окта­ви­а­на Авгу­ста, напи­сан­ной Све­то­ни­ем. Но она тоже носит на себе печать двой­ст­вен­но­сти и про­ти­во­ре­чий.

Пока речь идет об Окта­виане-три­ум­ви­ре, т. е. о пери­о­де его борь­бы за власть, он рису­ет­ся как чело­век крайне жесто­кий (рас­пра­ва с плен­ны­ми после взя­тия Перу­зии3, поведе­ние во вре­мя про­скрип­ций и т. п.4), по дости­же­нии же вла­сти ока­зы­ва­ет­ся мило­сти­вым и щед­рым и даже мяг­ко­сер­деч­ным судьей5. Если в нача­ле био­гра­фии упо­ми­на­ют­ся насмеш­ки Мар­ка Анто­ния над его тру­со­стью, то поз­же при­во­дят­ся при­ме­ры, опро­вер­гаю­щие подоб­ные подо­зре­ния6. С похва­лой гово­рит­ся о том, что он кате­го­ри­че­ски запре­щал воз­во­дить в его честь хра­мы в Риме (лишь в про­вин­ци­ях, да и то с двой­ным посвя­ще­ни­ем: ему и Риму), что он не обра­щал серь­ез­но­го вни­ма­ния на дерз­кие выпа­ды и под­мет­ные пись­ма, что он дер­жал­ся основ спра­вед­ли­во­сти7, при­чем целых четы­ре гла­вы био­гра­фии — с 57 по 60 вклю­чи­тель­но — с.193 посвя­ще­ны опи­са­нию доб­ро­воль­ных про­яв­ле­ний «обще­на­род­ной» люб­ви к Авгу­сту.

На этом Све­то­ний завер­ша­ет ту часть био­гра­фии, кото­рая посвя­ще­на харак­те­ри­сти­ке Окта­ви­а­на Авгу­ста как воен­но­го и поли­ти­че­ско­го дея­те­ля, и пере­хо­дит к опи­са­нию его лич­ных качеств. Он уде­ля­ет им боль­шое вни­ма­ние, вплоть до опи­са­ния наруж­но­сти Авгу­ста или его непри­хот­ли­во­сти в пище. Он спе­ци­аль­но оста­нав­ли­ва­ет­ся на его инте­ре­се к «бла­го­род­ным нау­кам», на заня­ти­ях крас­но­ре­чи­ем, а так­же на хоро­шем зна­нии гре­че­ских и латин­ских авто­ров8. Био­гра­фия закан­чи­ва­ет­ся опи­са­ни­ем смер­ти Авгу­ста и его похо­рон, при­чем — и это, конеч­но, бле­стя­щий заклю­чи­тель­ный штрих общей харак­те­ри­сти­ки — рас­ска­зы­ва­ет­ся о том, как уми­раю­щий импе­ра­тор обра­тил­ся к сво­им близ­ким с таким вопро­сом: как им кажет­ся, хоро­шо ли он сыг­рал комедию жиз­ни, и потре­бо­вал, в слу­чае утвер­ди­тель­но­го отве­та, апло­дис­мен­тов9.

Тако­вы наи­бо­лее типич­ные оцен­ки и харак­те­ри­сти­ки самой древ­но­сти. Что каса­ет­ся ново­го вре­ме­ни, то мож­но ска­зать, что на фоне бле­стя­щей и все­гда импо­ни­ру­ю­щей лич­но­сти Цеза­ря фигу­ра Авгу­ста каза­лась блед­ной и даже незна­чи­тель­ной. Во вся­ком слу­чае, он не вну­шал сим­па­тий новым исто­ри­кам и не поль­зо­вал­ся их при­зна­ни­ем.

Еще фран­цуз­ские про­све­ти­те­ли, для кото­рых Август был узур­па­то­ром и души­те­лем рес­пуб­ли­ки, отзы­ва­лись о нем рез­ко отри­ца­тель­но. Так, Воль­тер гово­рил о «чудо­ви­ще», о «чело­ве­ке без сты­да, без веры и чести»; кро­во­жад­ным тира­ном, уста­но­вив­шим для сво­их под­дан­ных «дол­говре­мен­ное раб­ство», счи­тал его и Мон­те­с­кье. В зна­ме­ни­той в свое вре­мя рабо­те Гиб­бо­на «Исто­рия упад­ка и гибе­ли Рим­ской импе­рии» Август харак­те­ри­зу­ет­ся сле­дую­щи­ми сло­ва­ми: «Холод­ный ум, бес­чув­ст­вен­ное серд­це и трус­ли­вый харак­тер заста­ви­ли его, когда ему было девят­на­дцать лет, надеть на себя мас­ку лице­ме­рия, кото­рую он впо­след­ст­вии нико­гда не сни­мал». Гардт­ха­у­зен в сво­ей трех­том­ной рабо­те срав­ни­ва­ет Авгу­ста с Напо­лео­ном III10—11. Пожа­луй, из новых с.194 исто­ри­ков наи­бо­лее поло­жи­тель­но оце­ни­ва­ет Авгу­ста Ферре­ро, про­ти­во­по­став­ляя его «гени­аль­но­му неудач­ни­ку» Цеза­рю. Но и он пишет о нем в таких выра­же­ни­ях: «Этот умный эго­ист, не имев­ший ни тще­сла­вия, ни често­лю­бия, этот ипо­хон­дрик, бояв­ший­ся вне­зап­ных вол­не­ний, этот трид­ца­ти­ше­сти­лет­ний чело­век, преж­девре­мен­но соста­рив­ший­ся, этот осто­рож­ный счет­чик, холод­ный и бояз­ли­вый, не делал себе иллю­зий»12.

Совет­ский иссле­до­ва­тель прин­ци­па­та Авгу­ста, Н. А. Маш­кин, так­же ока­зы­ва­ет­ся весь­ма невы­со­ко­го мне­ния о лич­ных каче­ствах и талан­тах пре­ем­ни­ка Цеза­ря. Он гово­рит: «Хотя для утвер­жде­ния монар­хи­че­ской вла­сти Август сде­лал гораздо боль­ше, неже­ли его при­ем­ный отец, все же мы не можем срав­нить его с Юли­ем Цеза­рем. По спо­соб­но­стям он усту­пал не толь­ко Цеза­рю, но и мно­гим его спо­движ­ни­кам. Он выдви­нул­ся не бла­го­да­ря сво­им спо­соб­но­стям, а пото­му, что при­нял имя Цеза­ря и вме­сте со сво­и­ми окру­жаю­щи­ми пра­виль­но оце­нил обста­нов­ку и наме­тил пути пре­одо­ле­ния труд­но­стей. Август умел видеть свои недо­стат­ки и умел выби­рать и при­вле­кать людей»13.

Итак, лице­мер и трус, эго­ист и ипо­хон­дрик, ковар­ный и жесто­кий тиран, к тому же чело­век весь­ма сред­них спо­соб­но­стей — такой или почти такой образ пре­под­но­сит нам новая исто­рио­гра­фия. Ред­кий, вер­нее даже исклю­чи­тель­ный, слу­чай огром­но­го несоот­вет­ст­вия, раз­ры­ва меж­ду ничто­же­ст­вом дея­те­ля и вели­чи­ем соде­ян­но­го! Так ли это на самом деле?

Мы вовсе не соби­ра­ем­ся созда­вать апо­ло­ге­ти­че­ский образ Окта­ви­а­на Авгу­ста. Но нам хоте­лось бы под­черк­нуть одну — и, с нашей точ­ки зре­ния, наи­бо­лее харак­тер­ную — осо­бен­ность его лич­но­сти, по срав­не­нию с кото­рой все осталь­ные могут счи­тать­ся как бы вто­ро­сте­пен­ны­ми и под­чи­нен­ны­ми. Окта­виан Август был при­рож­ден­ным поли­ти­ком, поли­ти­ком par ex­cel­len­ce, поли­ти­ком с голо­вы до ног, и как тако­вой он пред­став­ля­ет собой исклю­чи­тель­ное, пожа­луй, даже един­ст­вен­ное явле­ние, во вся­ком слу­чае, в древ­ней исто­рии.

Решив в 19 лет, при­чем вопре­ки сове­ту род­ных и близ­ких, при­нять в наслед­ство от Цеза­ря не толь­ко его имя, с.195 но и его осо­бое поло­же­ние в государ­стве, он с тех пор зна­ет «одной лишь думы власть», при­чем этой «думе» он после­до­ва­тель­но и без вся­ких коле­ба­ний под­чи­ня­ет все свои осталь­ные наме­ре­ния и поступ­ки. Перед ним все вре­мя сто­ит лишь одна цель — дости­же­ние пер­вен­ст­ву­ю­ще­го поло­же­ния в Риме, и на выпол­не­ние этой жиз­нен­ной зада­чи он устрем­ля­ет все физи­че­ские и духов­ные силы. Когда мы гово­рим об Авгу­сте и име­ем в виду его поли­ти­че­скую карье­ру, пред­став­ле­ние о ясно наме­чен­ной и опре­де­лен­ной цели отнюдь не выглядит как теле­о­ло­ги­че­ское пре­уве­ли­че­ние. Наобо­рот, во всех его дей­ст­ви­ях — как в боль­ших, так и в малых — пора­жа­ет посто­ян­но ощу­ти­мое при­сут­ст­вие даль­но­вид­но­го рас­че­та. При­чем это не толь­ко сухой и трез­вый, так ска­зать, «при­зем­лен­ный» рас­чет, нет, он часто окры­лен бле­стя­щей инту­и­ци­ей — по суще­ству без инту­и­ции, а сле­до­ва­тель­но, без рис­ка не быва­ет и быть не может боль­шой поли­ти­ки, поли­ти­ки «даль­не­го при­це­ла».

Поли­ти­че­ский гений Авгу­ста — явле­ние почти устра­шаю­щее. Так­ти­че­ский рас­чет и стра­те­ги­че­ское пред­виде­ние соче­та­ют­ся в нем столь есте­ствен­но и столь совер­шен­но, что часто зара­нее рас­счи­тан­ный посту­пок выглядит как инту­и­тив­но при­ня­тое реше­ние, а явно, на пер­вый взгляд, инту­и­тив­ная акция обо­ра­чи­ва­ет­ся вдруг трез­вым рас­че­том. В резуль­та­те — ни одной круп­ной ошиб­ки, ни одно­го про­ма­ха на всем про­тя­же­нии поли­ти­че­ской карье­ры. При­мер в исто­рии, на наш взгляд, совер­шен­но бес­пре­цедент­ный! Зато носи­тель этих качеств вынуж­ден был попла­тить­ся уте­рей качеств чисто чело­ве­че­ских — поли­тик в нем вытес­нил, уни­что­жил чело­ве­ка; это был уже и не чело­век, но почти без­уко­риз­нен­ный поли­ти­че­ский меха­низм, робот.

Нам хоте­лось бы сей­час на неко­то­рых кон­крет­ных при­ме­рах под­твер­дить ту мысль, что поли­ти­че­ский гений Авгу­ста сумел как-то пре­об­ра­зо­вать, исполь­зо­вать, во вся­ком слу­чае, поста­вить себе на служ­бу все осталь­ные свой­ства и осо­бен­но­сти его лич­но­сти. Прав­да ли, что он не обла­дал воен­ны­ми талан­та­ми, был сла­бым, да к тому же еще и неудач­ли­вым пол­ко­вод­цем? Да, был, но этот свой недо­ста­ток, эту сла­бость он сумел пре­вра­тить в силу, воюя, как пра­ви­ло, чужи­ми рука­ми или, когда он вел воен­ные дей­ст­вия само­лич­но, про­яв­ляя край­нюю осто­рож­ность, в соот­вет­ст­вии с излюб­лен­ны­ми им с.196 изре­че­ни­я­ми: «Спе­ши не торо­пясь» или «Осто­рож­ный пол­ко­во­дец луч­ше без­рас­суд­но­го».

Прав­да ли, что он был ковар­ным и жесто­ким чело­ве­ком, обман­щи­ком, пре­да­те­лем дру­зей? Это — нико­му не извест­но, ибо неиз­вест­но, кем он был на самом деле, како­вы были его чело­ве­че­ские каче­ства. Зато пре­крас­но извест­но дру­гое: когда нуж­но, он был жесток, а когда нуж­но было дру­гое — добр и мило­стив14. Все чело­ве­че­ские чув­ства в нем так­же были под­чи­не­ны поли­ти­че­ско­му рас­че­ту (или инту­и­ции). Вер­ши­ной тако­го рас­че­та мож­но счи­тать тот засвиде­тель­ст­во­ван­ный его био­гра­фом факт, что и с соб­ст­вен­ной женой Ливи­ей он в неко­то­рых важ­ных слу­ча­ях гово­рил по зара­нее состав­лен­но­му кон­спек­ту15, а вер­ши­ной инту­и­ции — вступ­ле­ние в союз с Анто­ни­ем, после того как тот был раз­гром­лен в Мутин­ской войне16.

Ведь этот шаг при­вел к созда­нию вто­ро­го три­ум­ви­ра­та, к сов­мест­ным дей­ст­ви­ям при Филип­пах и вооб­ще ко все­му тому, что было основ­ным содер­жа­ни­ем рим­ской исто­рии, пока не рас­пал­ся сам три­ум­ви­рат, и, что, конеч­но, нико­им обра­зом не под­да­ва­лось ника­ко­му пред­ва­ри­тель­но­му рас­че­ту.

Все это вме­сте взя­тое и было основ­ной при­чи­ной про­ти­во­ре­чи­вых харак­те­ри­стик антич­ных — да, пожа­луй, и новых — исто­ри­ков. Кро­ме того, не сле­ду­ет забы­вать, что Август пра­вил государ­ст­вом, по — под­сче­там самих же древ­них, более полу­ве­ка: 12 лет вме­сте с Анто­ни­ем и Лепидом и 44 года еди­но­власт­но17. Поэто­му его образ и как чело­ве­ка, и как поли­ти­че­ско­го дея­те­ля сле­ду­ет пред­став­лять не ста­тич­но, хотя и в каж­дый дан­ный момент он доста­точ­но сло­жен и про­ти­во­ре­чив, но в опре­де­лен­ном раз­ви­тии. Поли­ти­че­ский аспект обра­за Окта­ви­а­на необы­чай­но инте­ре­сен тем, что в его поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти, если ее рас­смат­ри­вать в раз­ви­тии и на всем про­тя­же­нии, вопло­ще­ны как бы все извест­ные в те вре­ме­на фор­мы прав­ле­ния — как пра­виль­ные, так и «извра­щен­ные»: дик­та­ту­ра и тира­ния, ари­сто­кра­тия, демо­кра­тия и оли­гар­хия и, нако­нец, рес­пуб­ли­ка и монар­хия. с.197 А свое­об­раз­ный сплав всех этих форм и эле­мен­тов дал тот совер­шен­но новый, быть может, един­ст­вен­ный в исто­рии поли­ти­че­ский строй, кото­рый полу­чил наиме­но­ва­ние прин­ци­па­та. Что же каса­ет­ся част­но­го, или «чело­ве­че­ско­го», аспек­та обра­за Окта­ви­а­на, то, ско­рее все­го, это образ акте­ра, непре­рыв­но и неустан­но испол­ня­ю­ще­го опре­де­лен­ную роль и настоль­ко в нее «выграв­ше­го­ся», что она ста­ла для него самой жиз­нью, как он об этом пря­мо и ска­зал в при­веден­ных выше пред­смерт­ных сло­вах.

Вер­нем­ся к тому пери­о­ду жиз­ни и дея­тель­но­сти Окта­ви­а­на, к тому пери­о­ду рим­ской исто­рии, кото­рый мож­но назвать под­готов­кой к послед­не­му эта­пу граж­дан­ской вой­ны. После окон­ча­ния воен­ных дей­ст­вий про­тив Секс­та Пом­пея и после неудач­ной (и роко­вой для него) попыт­ки Эми­лия Лепида высту­пить про­тив Окта­ви­а­на три­ум­ви­рат фак­ти­че­ски пре­вра­ща­ет­ся в двой­ст­вен­ный союз. Но проч­ность это­го сою­за тоже была доволь­но иллю­зор­ной; пожа­луй, имен­но с это­го момен­та Окта­виан начи­на­ет пред­ва­ри­тель­ную и дале­ко наце­лен­ную под­готов­ку к решаю­щей схват­ке со сво­им кол­ле­гой и сопер­ни­ком. Он про­во­дит ряд меро­при­я­тий, кото­рые ныне уже рас­счи­та­ны на удо­вле­тво­ре­ние нужд и инте­ре­сов не толь­ко вете­ра­нов, но и широ­ких кру­гов насе­ле­ния Ита­лии. Он хочет сте­реть все небла­го­при­ят­ные для него вос­по­ми­на­ния, свя­зан­ные с началь­ным эта­пом граж­дан­ских войн после смер­ти Цеза­ря (о про­скрип­ци­ях, кон­фис­ка­ци­ях земель). Если теперь вете­ра­ны и награж­да­лись, как обыч­но, зем­лей и день­га­ми, то это шло за счет огром­ной сици­лий­ской добы­чи, и ника­ких экс­про­при­а­ций не про­из­во­ди­лось. Более того, было объ­яв­ле­но об уни­что­же­нии всех доку­мен­тов, име­ю­щих отно­ше­ние к граж­дан­ской войне и про­скрип­ци­ям, сла­га­лись недо­им­ки по нало­гам и отку­пам, сооб­ща­лось о том, что по воз­вра­ще­нии Анто­ния из пар­фян­ско­го похо­да будет пол­но­стью вос­ста­нов­лен ста­рый рес­пуб­ли­кан­ский строй. Все эти меры под­креп­ля­лись уда­чей новой внеш­не­по­ли­ти­че­ской акции — успеш­ной воен­ной экс­пе­ди­ци­ей в Илли­рию, во вре­мя кото­рой Окта­виан вме­сте со сво­им пол­ко­вод­цем Агрип­пой одер­жал не толь­ко ряд побед, но и про­явил на сей раз лич­ное муже­ство.

Таким обра­зом, если Окта­виа­ну в середине 30-х годов уда­лось в какой-то мере укре­пить свои пози­ции и авто­ри­тет, по край­ней мере, сре­ди насе­ле­ния Ита­лии, то это­го с.198 никак нель­зя ска­зать о Мар­ке Анто­нии. Его пар­фян­ский поход, начав­ший­ся весь­ма мно­го­обе­щаю­ще и удач­но (оса­да сто­ли­цы Мидии), затя­нул­ся и в конеч­ном сче­те Анто­нию при­шлось уве­сти вой­ска из Мидии. Отступ­ле­ние про­хо­ди­ло в труд­ных усло­ви­ях, при непре­стан­ных напа­де­ни­ях пар­фян, и вой­ско Анто­ния понес­ло круп­ные поте­ри. Как рас­ска­зы­ва­ет Плу­тарх, поход про­дол­жал­ся 27 дней, и рим­ляне одер­жа­ли в стыч­ках с пар­фя­на­ми 18 побед, но это все были не пол­ные и не реши­тель­ные успе­хи, ибо у рим­лян не хва­ти­ло сил для пре­сле­до­ва­ния понес­ше­го пора­же­ния про­тив­ни­ка18.

В офи­ци­аль­ном доне­се­нии сена­ту Анто­ний изо­бра­жал пар­фян­ский поход, как круп­ную победу. Одна­ко скрыть исти­ну пол­но­стью не уда­лось, и в ско­ром вре­ме­ни в Риме рас­про­стра­ни­лись слу­хи, для Анто­ния весь­ма мало лест­ные и небла­го­при­ят­ные. Не помог­ло и то, что в сле­дую­щем (т. е. в 35) году Анто­ний пред­при­ни­ма­ет новый и более удач­ный поход — на сей раз в Арме­нию. Дело в том, что он совер­шил после это­го похо­да круп­ную поли­ти­че­скую ошиб­ку — отпразд­но­вал три­умф в Алек­сан­дрии, что, по рим­ским поня­ти­ям, выгляде­ло чуть ли не свя­тотат­ст­вом. Куль­ми­на­ци­он­ным пунк­том вся­ко­го три­ум­фа счи­та­лось жерт­во­при­но­ше­ние в хра­ме Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го, сле­до­ва­тель­но, три­умф мог празд­но­вать­ся толь­ко в самом Риме.

Более того, или во вре­мя само­го три­ум­фа, или вско­ре после него Анто­ний про­вел в Алек­сан­дрии пыш­ную поли­ти­че­скую мани­фе­ста­цию, о кото­рой Плу­тарх рас­ска­зы­ва­ет сле­дую­щее: «Напол­нив­ши тол­пой гим­на­сий и водру­зив на сереб­ря­ном помо­сте два золотых тро­на, для себя и для Клео­пат­ры, и дру­гие — попро­ще и пони­же — для сыно­вей, он преж­де все­го объ­явил Клео­пат­ру цари­цей Егип­та, Кип­ра, Афри­ки и Келе­си­рии, при сопра­ви­тель­стве Цеза­ри­о­на, счи­тав­ше­го­ся сыном стар­ше­го Цеза­ря, кото­рый, как гово­ри­ли, оста­вил Клео­пат­ру бере­мен­ной; затем сыно­вей, кото­рых роди­ла Клео­пат­ра от него, он про­воз­гла­сил царя­ми царей и Алек­сан­дру назна­чил Арме­нию, Мидию и Пар­фию (как толь­ко эта стра­на будет заво­е­ва­на), а Пто­ле­мею — Фини­кию, Сирию, Кили­кию»19.

с.199 Само собой разу­ме­ет­ся, что подоб­ные акции никак не мог­ли содей­ст­во­вать росту авто­ри­те­та и попу­ляр­но­сти Анто­ния в Риме. Наобо­рот, они вос­при­ни­ма­лись, как вызов, как враж­деб­ный акт по отно­ше­нию «ко все­му рим­ско­му», и вызва­ли «вол­ну нена­ви­сти» про­тив Анто­ния20.

Этот бла­го­при­ят­ный момент вовре­мя и весь­ма тон­ко исполь­зо­вал Окта­виан. Мы уже упо­ми­на­ли о том, что Брун­ди­зий­ское согла­ше­ние было под­креп­ле­но дина­сти­че­ским бра­ком: Анто­ний женил­ся на сест­ре Окта­ви­а­на Окта­вии. Пона­ча­лу этот брак выглядел даже счаст­ли­вым — бла­го­да­ря кра­со­те и пре­крас­но­му харак­те­ру Окта­вии, но когда Анто­ний в 37 г. в Антио­хии сно­ва встре­тил­ся с Клео­патрой, все нару­ши­лось. Пре­не­бре­гая обы­ча­я­ми и пра­ви­ла­ми, Анто­ний вско­ре, не раз­во­дясь с Окта­ви­ей, всту­пил в офи­ци­аль­ный брак с еги­пет­ской цари­цей. Это был оче­ред­ной скан­дал.

Судь­ба Окта­вии, кото­рая дер­жа­ла себя без­уко­риз­нен­но и, оста­ва­ясь в Риме, вела дом Анто­ния и вос­пи­ты­ва­ла его детей, вызы­ва­ла общее сочув­ст­вие. Когда она заяви­ла о сво­ем жела­нии поехать к мужу, Окта­виан это­му не пре­пят­ст­во­вал, но, как отме­ча­ли еще древ­ние авто­ры, отнюдь не из жела­ния уго­дить сест­ре, а рас­счи­ты­вая на оскор­би­тель­ный при­ем со сто­ро­ны Анто­ния, что мог­ло послу­жить одним из пово­дов к войне21. Так и полу­чи­лось. Когда Окта­вия, ведя с собой 2 тыс. отбор­ных сол­дат, а так­же собрав день­ги и подар­ки для вое­на­чаль­ни­ков и дру­зей Анто­ния, при­бы­ла в Афи­ны, ей было вру­че­но от него пись­мо, в кото­ром, ссы­ла­ясь на оче­ред­ной поход и заня­тость, он про­сил ее вер­нуть­ся обрат­но в Рим.

С это­го вре­ме­ни начи­на­ет­ся откры­тая враж­да меж­ду быв­ши­ми три­ум­ви­ра­ми. Они обме­ни­ва­ют­ся вза­им­ны­ми упре­ка­ми, обви­не­ни­я­ми, а в 32 г., на заседа­нии сена­та про­ис­хо­дит пол­ный раз­рыв не толь­ко меж­ду сами­ми глав­ны­ми дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми, но и меж­ду их сто­рон­ни­ка­ми из чис­ла сена­то­ров. В резуль­та­те это­го око­ло 300 сена­то­ров (в том чис­ле оба кон­су­ла!) поки­ну­ли Рим (с раз­ре­ше­ния Окта­ви­а­на) и отпра­ви­лись к Анто­нию. Этим, по суще­ству гово­ря, был решен вопрос о с.200 новой войне, и обе сто­ро­ны начи­на­ют дея­тель­но к ней гото­вить­ся.

Анто­ний при­сы­ла­ет офи­ци­аль­ный раз­вод Окта­вии; в ответ на это Окта­виан, вопре­ки суще­ст­ву­ю­щим пра­ви­лам, опуб­ли­ко­вы­ва­ет заве­ща­ние Анто­ния, хра­нив­ше­е­ся у веста­лок. Из это­го заве­ща­ния сле­до­ва­ло, что Анто­ний про­сит похо­ро­нить его в Егип­те вме­сте с Клео­патрой, что он за нею и за ее детьми закреп­ля­ет все те зем­ли и цар­ства, кото­рые были им столь тор­же­ст­вен­но пере­да­ны.

Это заве­ща­ние ока­за­лось кап­лей, пере­пол­нив­шей чашу. Оно вызва­ло в Риме все­об­щее воз­му­ще­ние. Клео­пат­ре была объ­яв­ле­на вой­на. Тот факт, что вой­на объ­яв­ля­лась имен­но Клео­пат­ре, мож­но при­знать новой удач­ной акци­ей Окта­ви­а­на, ибо таким обра­зом пред­сто­я­щая вой­на при­об­ре­та­ла харак­тер внеш­ней, а отнюдь не граж­дан­ской, что гораздо боль­ше в тот момент импо­ни­ро­ва­ло рим­ля­нам.

Тем не менее вой­на тре­бо­ва­ла средств. Окта­виа­ну при­шлось при­бег­нуть к исклю­чи­тель­ным мерам. Все сво­бод­но­рож­ден­ные долж­ны были вне­сти чет­вер­тую часть годо­во­го дохо­да, а воль­ноот­пу­щен­ни­ки — одну вось­мую часть все­го иму­ще­ства. Эти меры при­ве­ли чуть ли не к вос­ста­ни­ям. Плу­тарх счи­та­ет вели­чай­шей ошиб­кой Анто­ния его про­мед­ле­ние, ибо он дал воз­мож­ность Окта­виа­ну при­гото­вить­ся, а вол­не­ни­ям улечь­ся, и весь­ма муд­ро заме­ча­ет, что, «пока шли взыс­ка­ния, люди него­до­ва­ли, но, запла­тив, успо­ко­и­лись»22. Более того, Окта­виан сумел добить­ся того, что ему при­сяг­ну­ли на вер­ность жите­ли Ита­лии, Гал­лии, Испа­нии, Афри­ки, Сици­лии и Сар­ди­нии.

Анто­ний, со сво­ей сто­ро­ны, гото­вил­ся к пред­сто­я­щей войне не менее актив­но. Он собрал зна­чи­тель­ное вой­ско; флот, нахо­див­ший­ся в Эфе­се, насчи­ты­вал до 800 судов (вклю­чая гру­зо­вые), при­чем 200 кораб­лей выста­ви­ла Клео­пат­ра. От нее же Анто­ний полу­чил 2 тыс. талан­тов и про­до­воль­ст­вие для всей армии. В лаге­ре Анто­ния суще­ст­во­ва­ли две груп­пи­ров­ки или «пар­тии»: пере­шед­шие на его сто­ро­ну сена­то­ры, кото­рые хоте­ли или при­ми­рить его с Окта­виа­ном, или, по мень­шей мере, уда­лить на вре­мя Клео­пат­ру, — и «пар­тия» самой Клео­пат­ры, про­во­ци­ро­вав­шая Анто­ния на самые с.201 вызы­ваю­щие дей­ст­вия и пол­ный раз­рыв с Римом. Победи­ла, конеч­но, послед­няя.

Пока стя­ги­вал­ся флот и ком­плек­то­ва­лось вой­ско, Анто­ний и Клео­пат­ра отпра­ви­лись на Самос, где про­во­ди­ли все дни в раз­вле­че­ни­ях и удо­воль­ст­ви­ях. Но пре­до­ста­вим сло­во опять Плу­тар­ху. Он пишет: «Чуть ли не целая все­лен­ная гуде­ла от сто­нов и рыда­ний, а в это самое вре­мя один-един­ст­вен­ный ост­ров мно­го дней под­ряд огла­шал­ся зву­ка­ми флейт и кифар, теат­ры были пол­ны зри­те­лей, и хоры усерд­но боро­лись за пер­вен­ство. Каж­дый город посы­лал быка, чтобы при­нять уча­стие в тор­же­ст­вен­ных жерт­во­при­но­ше­ни­ях, а цари ста­ра­лись пре­взой­ти друг дру­га пыш­но­стью при­е­мов и даров, так что в наро­де с недо­уме­ни­ем гово­ри­ли: како­вы же будут у них побед­ные празд­не­ства, если они с таким вели­ко­ле­пи­ем отме­ча­ют при­готов­ле­ния к войне?»23. Затем Клео­пат­ра и Анто­ний пере­еха­ли в Афи­ны, где опять потя­ну­лись бес­ко­неч­ные пиры, тор­же­ства, зре­ли­ща.

Когда, нако­нец, про­тив­ни­ки дви­ну­лись друг про­тив дру­га, под коман­до­ва­ни­ем Анто­ния нахо­ди­лось не менее 500 бое­вых кораб­лей, 100 тыс. пехоты и 12 тыс. кон­ни­цы. На его сто­роне высту­пал ряд зави­си­мых царей и вла­сти­те­лей, при­слав­ших свои вспо­мо­га­тель­ные отряды. У Окта­ви­а­на же было толь­ко 250 судов, пехоты — 80 тыс., а кон­ни­цы тоже око­ло 10—12 тыс. Одна­ко в одном отно­ше­нии он имел бес­спор­ное пре­иму­ще­ство — его суда были пре­крас­но осна­ще­ны и отли­ча­лись боль­шей лег­ко­стью и манев­рен­но­стью. Тем не менее Окта­виан пред­ла­гал Анто­нию решить дело сухо­пут­ным сра­же­ни­ем, обе­щая обес­пе­чить его вой­ску высад­ку в Ита­лии. Анто­ний отве­тил отка­зом и вза­мен пред­ло­жил Окта­виа­ну сой­тись с ним в поедин­ке.

Решаю­щее сра­же­ние про­изо­шло 2 сен­тяб­ря 31 г. на море, око­ло мыса Акций в Эпи­ре. Бой был доволь­но упор­ным, исход его еще абсо­лют­но неяс­ным, как вдруг, у всех на виду, 60 кораб­лей Клео­пат­ры под­ня­ли пару­са к отплы­тию и обра­ти­лись в бег­ство, про­кла­ды­вая себе путь через гущу сра­жаю­щих­ся. Анто­ний, сто­и­ло лишь ему заме­тить, что корабль Клео­пат­ры ухо­дит, забыл обо всем на све­те и, бро­сив на про­из­вол судь­бы людей, кото­рые сра­жа­лись и уми­ра­ли за него, пере­шел с с.202 флаг­ман­ско­го кораб­ля на быст­ро­ход­ную пен­те­ру и ринул­ся в пого­ню за Клео­патрой.

Мор­ская бит­ва, одна­ко, про­дол­жа­лась до позд­не­го вече­ра. Лишь очень немно­гие виде­ли бег­ство Анто­ния сво­и­ми гла­за­ми, а те, кто об этом узна­вал, не хоте­ли верить, что про­слав­лен­ный пол­ко­во­дец мог так позор­но бро­сить свой флот, а кро­ме того 19 вовсе нетро­ну­тых леги­о­нов и 12 тысяч кон­ни­цы. И хотя флот был все же раз­гром­лен, сухо­пут­ное вой­ско еще целую неде­лю не жела­ло покидать лаге­ря, отвер­гая все выгод­ные пред­ло­же­ния, кото­рые делал Окта­виан. И толь­ко, когда сами вое­на­чаль­ни­ки ста­ли тай­но по ночам бежать из лаге­ря, сол­да­там ниче­го боль­ше не оста­ва­лось, как перей­ти на сто­ро­ну победи­те­ля.

Бит­ва при Акции реши­ла в прин­ци­пе исход граж­дан­ской вой­ны. Но вой­на как тако­вая отнюдь еще не была закон­че­на. Преж­де чем перей­ти к конеч­ной цели — взя­тию Егип­та, Окта­виан, как все­гда чрез­вы­чай­но осно­ва­тель­ный и осто­рож­ный, осу­ществля­ет ряд мер, закреп­ля­ю­щих его поло­же­ние на Восто­ке. Он отправ­ля­ет­ся сна­ча­ла в Афи­ны, где при­ни­ма­ет посвя­ще­ние в Элев­син­ские мисте­рии. Затем он отплы­ва­ет на Самос, а оттуда в мало­ази­ат­ские горо­да. Здесь в поис­ках попу­ляр­но­сти он про­во­дит тра­ди­ци­он­ную поли­ти­ку сло­же­ния дол­гов и отме­ны нало­гов, а так­же дару­ет пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства уро­жен­цам восточ­ных горо­дов, слу­жив­ших в его вой­ске. В кон­це 31 г. Окта­виан вынуж­ден вер­нуть­ся в Ита­лию — ему сооб­ща­ют о круп­ном мяте­же вете­ра­нов. Сол­да­ты, как все­гда, тре­бо­ва­ли денег и земель. В рас­че­те на буду­щую еги­пет­скую добы­чу, Окта­виан удо­вле­тво­рил все их тре­бо­ва­ния, хотя для это­го ему при­шлось потра­тить почти все соб­ст­вен­ные сред­ства да еще одол­жить зна­чи­тель­ные сум­мы у дру­зей. После это­го он смог воз­об­но­вить свой восточ­ный поход.

Что каса­ет­ся Анто­ния, то пере­дыш­ку, неволь­но пре­до­став­лен­ную ему Окта­виа­ном, он исполь­зо­вал доволь­но стран­но. После несколь­ких меся­цев депрес­сии, про­веден­ных им в оди­но­че­стве, он вер­нул­ся в Алек­сан­дрию, к Клео­пат­ре. И хотя к нему посту­па­ли самые неуте­ши­тель­ные сведе­ния, гово­ря­щие о том, что под­власт­ные ему цари и дина­сты, начи­ная с иудей­ско­го царя Иро­да, один за дру­гим изме­ня­ют и пере­хо­дят на сто­ро­ну Окта­ви­а­на, так что за ним ниче­го уже не оста­ет­ся, с.203 кро­ме Егип­та, он, по сло­вам Плу­тар­ха, слов­но раду­ясь, отрек­ся от вся­кой надеж­ды и при­нял­ся уве­се­лять город нескон­чае­мы­ми пира­ми, попой­ка­ми и денеж­ны­ми разда­ча­ми. Цеза­ри­о­на он запи­сал в эфе­бы, т. е. объ­явил совер­шен­но­лет­ним на гре­че­ский лад, а сво­его сына от Фуль­вии одел в муж­скую тогу. По это­му пово­ду для всех жите­лей Алек­сан­дрии было устро­е­но мно­го­днев­ное празд­не­ство. Затем Анто­ний и Клео­пат­ра осно­ва­ли «Союз смерт­ни­ков», куда запи­сы­ва­лись дру­зья, решив­шие уме­реть вме­сте с ними, но пока по оче­реди зада­вав­шие пиры, один рос­кош­нее дру­го­го.

Вме­сте с тем они все же напра­ви­ли послов к Окта­виа­ну. Клео­пат­ра про­си­ла пере­дать власть над Егип­том ее детям, а Анто­ний — раз­ре­шить ему про­ве­сти оста­ток дней част­ным лицом либо в Егип­те, либо в Афи­нах. Прось­бу Анто­ния Окта­виан кате­го­ри­че­ски отверг, Клео­пат­ре же отве­чал, что ей будет ока­за­но пол­ное снис­хож­де­ние, если она выдаст или умерт­вит Анто­ния. Окта­виан в то вре­мя вся­че­ски ста­рал­ся под­черк­нуть свое мило­сти­вое отно­ше­ние к Клео­пат­ре еще и пото­му, что она пере­нес­ла неис­чис­ли­мые богат­ства из цар­ской сокро­вищ­ни­цы в свой мав­зо­лей и угро­жа­ла все это сжечь, а с собой покон­чить.

Когда вой­ска Окта­ви­а­на подо­шли к Алек­сан­дрии, то в одной из пер­вых сты­чек Анто­ний обра­тил в бег­ство непри­я­тель­скую кон­ни­цу. Раз­го­ря­чен­ный боем он вер­нул­ся во дво­рец и, не сни­мая доспе­хов, поце­ло­вал Клео­пат­ру и пред­ста­вил ей одно­го из наи­бо­лее отли­чив­ших­ся вои­нов. Цари­ца награ­ди­ла его золотым пан­ци­рем и шле­мом. Полу­чив эту награ­ду, отли­чив­ший­ся сол­дат в ту же ночь пере­бе­жал к Окта­виа­ну24.

Вско­ре такое же пре­да­тель­ство повто­ри­лось, но уже в гораздо более широ­ком мас­шта­бе.

Анто­ний сно­ва напра­вил Окта­виа­ну вызов на поеди­нок. Тот отве­чал, что ему, Анто­нию, откры­то мно­го дорог к смер­ти. Тогда Анто­ний решил дать сра­же­ние одно­вре­мен­но на суше и на море. Одна­ко имен­но в этом сра­же­нии его флот пере­шел на сто­ро­ну Окта­ви­а­на, подоб­ным же обра­зом посту­пи­ла кон­ни­ца, а пехота потер­пе­ла пора­же­ние.

с.204 Это был конец. Анто­ний, впав­ший в отча­я­ние, стал обви­нять в пре­да­тель­стве Клео­пат­ру. В стра­хе перед его гне­вом она укры­лась в усы­паль­ни­це, а ему веле­ла сооб­щить о сво­ей смер­ти. Анто­ний пове­рил это­му и зако­лол­ся мечом. Тогда его доста­ви­ли в усы­паль­ни­цу цари­цы, и он умер на руках про­щен­ной им Клео­пат­ры. Так завер­ши­лась судь­ба это­го бле­стя­ще­го аван­тю­ри­ста. Когда Окта­виан полу­чил изве­стие о его гибе­ли, он «ушел в глу­би­ну палат­ки и запла­кал, горюя о чело­ве­ке, кото­рый был его свой­ст­вен­ни­ком, сопра­ви­те­лем и това­ри­щем во мно­гих делах и бит­вах»25.

Судь­ба Клео­пат­ры в конеч­ном сче­те ока­за­лась не менее тра­гич­ной. Когда она ста­ла плен­ни­цей Окта­ви­а­на и убеди­лась в том, что в луч­шем слу­чае он сохра­нит ей жизнь, но наме­ре­ва­ет­ся про­ве­сти ее в три­ум­фе, она покон­чи­ла жизнь само­убий­ст­вом. По пре­да­нию, она умер­ла от уку­са змеи, достав­лен­ной ей — несмот­ря на охра­ну — в кор­зине с яго­да­ми.

Окта­виан каз­нил Цеза­ри­о­на и стар­ше­го сына Анто­ния — Антил­ла. Осталь­ных детей Клео­пат­ры от Анто­ния вели в три­ум­фе, а затем они вос­пи­ты­ва­лись Окта­ви­ей вме­сте с ее детьми от Анто­ния. Еги­пет был обра­щен в рим­скую про­вин­цию, при­чем он стал пер­вой про­вин­ци­ей, управ­ляв­шей­ся уже не сена­том, но самим импе­ра­то­ром через сво­их упол­но­мо­чен­ных. Окта­виан по воз­вра­ще­нии в Ита­лию отпразд­но­вал пыш­ный три­умф, длив­ший­ся три дня: пер­вый день — за Илли­рию, вто­рой — за победу над Клео­патрой при Акции, тре­тий — за взя­тие Алек­сан­дрии. Таким обра­зом, сно­ва под­чер­ки­ва­лось, что победы одер­жи­ва­лись над внеш­ни­ми вра­га­ми, а отнюдь не над рим­ски­ми граж­да­на­ми.

Тем не менее это были, конеч­но, граж­дан­ские вой­ны. Окта­виан вышел из них победи­те­лем. Ему уда­лось, как гово­рит Тацит, при­влечь на свою сто­ро­ну вой­ско — подар­ка­ми, народ — разда­чей хле­ба, а всех вооб­ще — сла­до­стью мира26. Этот мир был желан­ной меч­той для всех почти сло­ев насе­ле­ния огром­ной дер­жа­вы. Того, кто мог ныне твер­дым и уме­лым руко­вод­ст­вом обес­пе­чить проч­ный, дли­тель­ный мир, ожи­да­ло общее покло­не­ние и почти боже­ские поче­сти. Так и полу­чи­лось. с.205 Поэто­му, когда на заседа­нии сена­та 13 янва­ря 27 г. до н. э. Окта­виан заявил о сло­же­нии с себя чрез­вы­чай­ных пол­но­мо­чий, сена­то­ры друж­но и еди­но­душ­но — хотя, как гово­рит Дион Кас­сий, одни искренне, а дру­гие толь­ко из стра­ха — убеди­ли его вновь при­нять выс­шую власть27. А еще через три дня бла­го­дар­ный сенат пре­под­нес ему почет­ный титул Авгу­ста. С это­го вре­ме­ни Окта­виан стал офи­ци­аль­но назы­вать­ся «импе­ра­тор Цезарь Август, сын боже­ст­вен­но­го». Кро­ме того, с это­го вре­ме­ни он стал все­гда зано­сить­ся пер­вым в спис­ки сена­то­ров, т. е. стал прин­цеп­сом сена­та или, как в даль­ней­шем под­чер­ки­вал сам Август, «пер­вым сре­ди рав­ных». Обыч­но 27 г. до н. э. счи­та­ет­ся датой, откры­ваю­щей новую эпо­ху — эпо­ху прин­ци­па­та, или, как при­ня­то гово­рить зна­чи­тель­но чаще, эпо­ху Рим­ской импе­рии.

Харак­тер поли­ти­че­ско­го строя, уста­но­вив­ше­го­ся в Риме со вре­ме­ни прав­ле­ния Авгу­ста, вызы­вал и до сих пор вызы­ва­ет не мень­ше про­ти­во­ре­чи­вых суж­де­ний, чем лич­ность само­го «пер­во­го рим­ско­го импе­ра­то­ра». Эти раз­но­гла­сия нача­лись еще в антич­ной исто­рио­гра­фии.

Преж­де все­го — доку­мент, состав­лен­ный самим Авгу­стом и опуб­ли­ко­ван­ный его пре­ем­ни­ком Тибе­ри­ем, кото­рый носит назва­ние «Дея­ния боже­ст­вен­но­го Авгу­ста». В этом доку­мен­те Окта­виан Август со всей доступ­ной ему убеди­тель­но­стью пыта­ет­ся дока­зать, что он «вер­нул сво­бо­ду государ­ству» (рес­пуб­ли­ке), что он «пере­дал государ­ство (рес­пуб­ли­ку) из сво­ей вла­сти в рас­по­ря­же­ние сена­та и наро­да»28.

Итак, «вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка» (res pub­li­ca res­ti­tu­ta) — это был офи­ци­аль­ный лозунг, с кото­рым высту­пал сам Август, сле­до­ва­тель­но, так пола­га­лось рас­смат­ри­вать всю его дея­тель­ность, тако­ва яко­бы была ее основ­ная и конеч­ная цель. И дей­ст­ви­тель­но, имен­но так изо­бра­жа­ли ее пред­ста­ви­те­ли апо­ло­ге­ти­че­ской тен­ден­ции в рим­ской исто­рио­гра­фии. Напри­мер, наи­бо­лее близ­кий по вре­ме­ни к эпо­хе Авгу­ста Вел­лей Патер­кул писал: «…была воз­вра­ще­на пер­во­на­чаль­ная и ста­рин­ная фор­ма государ­ства»29, т. е., гово­ря дру­ги­ми сло­ва­ми, вос­ста­нов­ле­на рес­пуб­ли­ка.

с.206 Тацит, кото­рый, как уже гово­ри­лось, харак­те­ри­зуя Авгу­ста, не выска­зы­вал соб­ст­вен­ной точ­ки зре­ния, но при­во­дил суще­ст­ву­ю­щие о нем мне­ния в рав­ной сте­пе­ни как за, так и про­тив, в дан­ном слу­чае, т. е. оце­ни­вая поли­ти­че­ский строй, уста­нов­лен­ный Авгу­стом, тоже не избе­га­ет явно про­ти­во­ре­чи­вых суж­де­ний. В одном месте — об этом уже гово­ри­лось — он счи­та­ет, что Август дал государ­ству устрой­ство без дик­та­ту­ры и без цар­ской вла­сти, но зато в дру­гом месте он под­чер­ки­ва­ет, что мир, уста­нов­лен­ный Авгу­стом, достал­ся рим­ля­нам ценой поте­ри сво­бо­ды, или утвер­жда­ет, что три­бун­скую власть (tri­bu­ni­cia po­tes­tas) Август при­нял, чтобы толь­ко не при­ни­мать име­ни царя, но вме­сте с тем пре­вос­хо­дить всех сво­ею вла­стью30. Вооб­ще гово­ря, Тацит счи­та­ет, что власть в государ­стве Август захва­тил, узур­пи­ро­вал, а поли­ти­че­ский строй, им уста­нов­лен­ный, выро­дил­ся в даль­ней­шем в откры­тую и явную тира­нию.

Дион Кас­сий, отно­ся­щий­ся к Авгу­сту весь­ма поло­жи­тель­но, тем не менее не сомне­ва­ет­ся, что Август уста­но­вил еди­но­дер­жа­вие. Одна­ко это еди­но­дер­жа­вие не явля­ет­ся абсо­лют­ным и нетер­пи­мым — сенат и его чле­ны поль­зу­ют­ся боль­шим вли­я­ни­ем и поче­том. Сама вер­хов­ная власть, кото­рой обла­да­ет Август, отнюдь не резуль­тат узур­па­ции, но вру­че­на ему лишь на опре­де­лен­ный срок и имен­но сена­том31.

Таким обра­зом, в антич­ной исто­рио­гра­фии суще­ст­во­ва­ло как бы два вари­ан­та опре­де­ле­ния поли­ти­че­ско­го строя, уста­нов­лен­но­го Авгу­стом. Вари­ант офи­ци­аль­ный ква­ли­фи­ци­ро­вал этот строй как «вос­ста­нов­лен­ную рес­пуб­ли­ку» (или «государ­ство»), вари­ант неофи­ци­аль­ный (пред­став­лен­ный, как пра­ви­ло, более позд­ни­ми авто­ра­ми) опре­де­лял строй как еди­но­дер­жав­ный.

Сле­ду­ет отме­тить, что новая исто­рио­гра­фия не внес­ла боль­шо­го раз­но­об­ра­зия в этот вопрос. Пожа­луй, наи­бо­лее ори­ги­наль­ная харак­те­ри­сти­ка прин­ци­па­та (и вла­сти Авгу­ста) была выска­за­на в свое вре­мя Момм­зе­ном. Его не инте­ре­со­вал вопрос о гене­зи­се прин­ци­па­та, что обу­слов­ли­ва­лось его прин­ци­пи­аль­ны­ми уста­нов­ка­ми. В тех работах, в кото­рых Момм­зен дает опре­де­ле­ние прин­ци­па­та, он зани­ма­ет­ся не исто­ри­ей, но с.207 систе­мой рим­ско­го пра­ва. Поэто­му он отправ­ля­ет­ся от юриди­че­ских пре­цеден­тов.

Под­хо­дя к опре­де­ле­нию импе­ра­тор­ской вла­сти с этих пози­ций, Момм­зен гово­рит о про­кон­суль­ском импе­рии (im­pe­rium pro­con­su­la­re) и три­бун­ской вла­сти (tri­bu­ni­cia po­tes­tas) как о двух прин­ци­пи­аль­ных осно­вах этой вла­сти. Тот же поли­ти­че­ский строй, кото­рый уста­но­вил­ся в Риме с 27 г., т. е. фор­маль­ное разде­ле­ние вла­сти меж­ду импе­ра­то­ром и сена­том, кото­рое про­дол­жа­ло de iure оста­вать­ся и даль­ше, опре­де­ля­ет­ся Момм­зе­ном не как рес­пуб­ли­ка и не как монар­хия, а как некая свое­об­раз­ная фор­ма двое­вла­стия, что он и назы­ва­ет диар­хи­ей.

Дру­гой иссле­до­ва­тель прин­ци­па­та, Гардт­ха­у­зен, при­дер­жи­вал­ся ино­го взгляда. Он обос­но­вал один из вари­ан­тов антич­ной тра­ди­ции, счи­тая, что «вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки» Авгу­стом есть явная фик­ция и власть Авгу­ста носи­ла чисто монар­хи­че­ский харак­тер. Спе­ци­фи­че­ской чер­той этой вла­сти было необыч­ное сов­ме­ще­ние в руках одно­го чело­ве­ка обыч­ных рим­ских маги­ст­ра­тур. Имен­но в этом и заклю­ча­лись маги­ст­рат­ские осно­вы монар­хии Авгу­ста.

Осо­бую, как уже гово­ри­лось, точ­ку зре­ния на прин­ци­пат и на власть Авгу­ста раз­ви­вал Эд. Мей­ер. По его мне­нию, прин­ци­пат как осо­бая поли­ти­че­ская фор­ма сло­жил­ся еще при Пом­пее. При­ем­ный сын Цеза­ря отнюдь не был наслед­ни­ком и про­дол­жа­те­лем поли­ти­че­ской док­три­ны сво­его отца, ибо Юлий Цезарь стре­мил­ся к уста­нов­ле­нию монар­хии элли­ни­сти­че­ско­го типа. В смыс­ле государ­ст­вен­но­го твор­че­ства Авгу­ста сле­ду­ет счи­тать про­дол­жа­те­лем дела Пом­пея. Прин­ци­пат — это такая поли­ти­че­ская систе­ма, когда вся пол­нота вла­сти при­над­ле­жит сена­ту, «охра­ни­те­лем» кото­ро­го явля­ет­ся прин­цепс. Таким обра­зом, это отнюдь не монар­хия или «диар­хия», а дей­ст­ви­тель­но вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка.

Все изло­жен­ные точ­ки зре­ния, осо­бен­но две послед­ние, варьи­ро­ва­лись в совре­мен­ной исто­рио­гра­фии бес­ко­неч­ное чис­ло раз. Мы не можем оста­нав­ли­вать­ся на этих «вари­ан­тах», ибо для это­го при­шлось бы касать­ся мно­же­ства работ. Сто­ит лишь, пожа­луй, отме­тить, что М. И. Ростов­цев в сво­ем капи­таль­ном труде «Соци­аль­но-эко­но­ми­че­ская исто­рия Рим­ской импе­рии» по с.208 суще­ству отка­зы­ва­ет­ся от опре­де­ле­ния прин­ци­па­та; так же, соб­ст­вен­но гово­ря, посту­па­ет и Р. Сайм (в неод­но­крат­но упо­ми­нав­шей­ся рабо­те «Рим­ская рево­лю­ция»). Кста­ти ска­зать, Сайм абсо­лют­но спра­вед­ли­во воз­ра­жа­ет про­тив попы­ток юриди­че­ско­го обос­но­ва­ния вла­сти Авгу­ста.

Нако­нец, совет­ский иссле­до­ва­тель прин­ци­па­та Н. А. Маш­кин счи­та­ет, что если офи­ци­аль­но и была «вос­ста­нов­ле­на рес­пуб­ли­ка», все же очень мно­гое под­твер­жда­ет монар­хи­че­скую сущ­ность вла­сти Авгу­ста. Об этом, по его мне­нию, свиде­тель­ст­ву­ет поня­тие auc­to­ri­tas, а так­же титу­лы прин­цеп­са и импе­ра­то­ра. Таким обра­зом, в отли­чие от Момм­зе­на мож­но гово­рить о нема­ги­ст­рат­ских, но чисто рим­ских источ­ни­ках еди­но­лич­ной вла­сти. Что каса­ет­ся маги­ст­рат­ских пол­но­мо­чий, то, хотя они и име­ют боль­шое зна­че­ние, это отнюдь не суще­ство, а лишь оформ­ле­ние вла­сти. В этом смыс­ле власть Авгу­ста скла­ды­ва­лась из обыч­ных рим­ских пол­но­мо­чий, с тем лишь исклю­че­ни­ем, что он соеди­нил в сво­их руках несо­еди­ни­мые в годы клас­си­че­ской рес­пуб­ли­ки маги­ст­ра­ту­ры и функ­ции (маги­ст­ра­ту­ры орди­нар­ные и экс­тра­ор­ди­нар­ные, жре­че­ские функ­ции и т. п.)32.

В заклю­че­ние — несколь­ко слов о нашем пони­ма­нии при­ро­ды поли­ти­че­ско­го строя, уста­нов­лен­но­го Авгу­стом. Мы не пре­тен­ду­ем в дан­ном слу­чае ни на иссле­до­ва­ние про­бле­мы прин­ци­па­та, ни даже на точ­ное опре­де­ле­ние его сущ­но­сти, но, памя­туя об обще­из­вест­ном пра­ви­ле, что все явле­ния и собы­тия луч­ше позна­ют­ся в срав­не­нии, попы­та­ем­ся лишь сопо­ста­вить, дать срав­ни­тель­ную харак­те­ри­сти­ку «режи­мов» Цеза­ря и Авгу­ста. Более того, мы не соби­ра­ем­ся про­во­дить дан­ное срав­не­ние в плане: монар­хия — диар­хия — рес­пуб­ли­ка или элли­ни­сти­че­ская монар­хия — прин­ци­пат или, нако­нец, в плане выяс­не­ния государ­ст­вен­но-пра­во­вых основ прин­ци­па­та, посколь­ку все эти аспек­ты про­бле­мы сле­ду­ет счи­тать в основ­ном тво­ре­ни­ем и кон­струк­ци­ей новой исто­рио­гра­фии. Отвле­ка­ясь от этих, стро­го гово­ря, модер­ни­за­тор­ских кон­струк­ций, попы­та­ем­ся лишь сопо­ста­вить неко­то­рые харак­тер­ные чер­ты «режи­мов» Цеза­ря и Авгу­ста. При­чем этим тер­ми­ном мы поль­зу­ем­ся услов­но, с той ого­вор­кой, что счи­та­ем дан­ные «режи­мы» не столь­ко про­дук­том с.209 дея­тель­но­сти или тво­ре­ни­ем поиме­но­ван­ных исто­ри­че­ских лич­но­стей, сколь­ко порож­де­ни­ем опре­де­лен­ной обста­нов­ки и усло­вий соци­аль­но-поли­ти­че­ской борь­бы.

Учи­ты­вая дан­ную ого­вор­ку, мы счи­та­ем вполне воз­мож­ным утвер­ждать — в про­ти­во­вес изло­жен­ной выше точ­ке зре­ния Эд. Мей­е­ра — тот факт, что Август в прин­ци­пе был после­до­ва­тель­ным уче­ни­ком и про­дол­жа­те­лем Цеза­ря. Одна­ко, не гово­ря уже о раз­ли­чии тем­пе­ра­мен­тов, сле­ду­ет в первую оче­редь под­черк­нуть раз­ли­чие мето­дов, по пово­ду чего не без ост­ро­умия было заме­че­но, что Август как бы затор­мо­зил тем­пы, взя­тые в свое вре­мя Цеза­рем, при­чем в такой сте­пе­ни, что созда­ва­лось впе­чат­ле­ние, буд­то он не столь­ко про­дол­жа­ет поли­ти­че­скую линию сво­его при­ем­но­го отца, сколь­ко про­ти­во­по­став­ля­ет себя ей, хотя в дей­ст­ви­тель­но­сти это совсем не так.

Рас­суж­дая в этом плане об Авгу­сте, оче­вид­но, сле­ду­ет иметь в виду по край­ней мере два обсто­я­тель­ства: а) Август отнюдь не огуль­но про­дол­жал все то, что было сде­ла­но или толь­ко наме­че­но Цеза­рем, но, так ска­зать, «твор­че­ски» отби­рал или отбра­сы­вал отдель­ные эле­мен­ты это­го наслед­ства; б) нечто, Авгу­стом уже ото­бран­ное и что у Цеза­ря, как пра­ви­ло, было вызва­но к жиз­ни «теку­щи­ми потреб­но­стя­ми», а пото­му и выгляде­ло лишь наме­ком или изо­ли­ро­ван­ной акци­ей, Август раз­ви­вал в «систе­му». В осно­ве этих мето­дов и осо­бен­но­стей лежа­ло более глу­бо­кое раз­ли­чие — раз­ли­чие меж­ду дей­ст­ви­я­ми вождя «демо­кра­тии» и государ­ст­вен­но­го дея­те­ля. Вот поче­му «режим» Цеза­ря был не чем иным, как сум­мой отдель­ных меро­при­я­тий — пусть ино­гда очень талант­ли­вых, своевре­мен­ных и даже име­ю­щих важ­ное государ­ст­вен­ное зна­че­ние, — но отнюдь не систе­мой и даже не режи­мом, в то вре­мя как «режим» Авгу­ста — это уже явно государ­ст­вен­ная систе­ма.

Оче­вид­но, сле­ду­ет озна­ко­мить­ся с дан­ной «систе­мой», хотя бы в ее самых общих, но в то же вре­мя и наи­бо­лее харак­тер­ных чер­тах. Преж­де все­го, «режим» Авгу­ста отли­чал­ся от Цеза­ре­ва хотя бы тем — и этот момент отнюдь не сто­ит счи­тать побоч­ным, лег­ко­вес­ным, не заслу­жи­ваю­щим серь­ез­но­го вни­ма­ния, — что фор­ма прав­ле­ния, уста­но­вив­ша­я­ся при Авгу­сте, полу­чи­ла офи­ци­аль­но при­знан­ное наиме­но­ва­ние. Это была, как уже ука­зы­ва­лось, «вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка» (res pub­li­ca с.210 res­ti­tu­ta), и подоб­ное утвер­жде­ние под­дер­жи­ва­лось всей мощью пра­ви­тель­ст­вен­ной про­па­ган­ды. Кста­ти ска­зать, имен­но при Авгу­сте поли­ти­че­ской про­па­ган­де начи­на­ет при­да­вать­ся чрез­вы­чай­но важ­ное зна­че­ние и она впер­вые при­об­ре­та­ет чер­ты государ­ст­вен­но­го пред­при­я­тия.

Сле­до­ва­тель­но, вся­кое откры­тое несо­гла­сие с офи­ци­аль­ным назва­ни­ем суще­ст­ву­ю­ще­го режи­ма мог­ло рас­смат­ри­вать­ся как вред­ное ина­ко­мыс­лие, как сво­его рода фрон­да, а пото­му в зави­си­мо­сти от воли прин­цеп­са мог­ло более или менее реши­тель­но подав­лять­ся. Во вся­ком слу­чае, был дан заве­рен­ный государ­ст­вом эта­лон. Роко­вой же ошиб­кой Цеза­ря как поли­ти­че­ско­го дея­те­ля было то досад­ное обсто­я­тель­ство, что его «режим» не имел ника­ко­го офи­ци­аль­но выра­жен­но­го наиме­но­ва­ния и, сле­до­ва­тель­но, воз­мож­ность его опре­де­ле­ния пре­до­став­ля­лась как бы самим граж­да­нам. Послед­ние же поче­му-то доволь­но еди­но­душ­но опре­де­ля­ли его не ина­че, как reg­num, тира­ния, и т. п.

Соот­вет­ст­во­ва­ло ли то офи­ци­аль­ное назва­ние, кото­рое при­сво­ил Август сво­е­му режи­му, его внут­рен­не­му содер­жа­нию? Конеч­но, нет! Это вели­ко­леп­но пони­мал сам Август, это пони­ма­ли или, во вся­ком слу­чае, мог­ли пони­мать его совре­мен­ни­ки и под­дан­ные, но это уже не име­ло решаю­ще­го зна­че­ния. Едва ли на самом деле важ­но, насколь­ко всерь­ез совре­мен­ни­ки Авгу­ста вери­ли в то, что он явля­ет­ся богом; важ­но лишь то, что офи­ци­аль­но он счи­тал­ся тако­вым и в его честь воз­дви­га­лись вполне реаль­но суще­ст­во­вав­шие жерт­вен­ни­ки и хра­мы. Так же обсто­ит дело и с лозун­гом res pub­li­ca res­ti­tu­ta, кото­рый был уже не толь­ко лозун­гом, но и офи­ци­аль­но при­знан­ным опре­де­ле­ни­ем реаль­но суще­ст­во­вав­ше­го государ­ст­вен­но­го строя.

Но из ска­зан­но­го сле­ду­ет, что «прин­ци­пат Авгу­ста» — едва ли не пер­вый в исто­рии при­мер режи­ма, осно­ван­но­го на поли­ти­че­ском лице­ме­рии, да еще воз­веден­ном в прин­цип. Это — государ­ст­вен­ная систе­ма (с тече­ни­ем вре­ме­ни доволь­но чет­ко сло­жив­ша­я­ся и выра­жен­ная), кото­рая совер­шен­но созна­тель­но и цинич­но выда­ва­лась офи­ци­аль­ной про­па­ган­дой вовсе не за то, чем она была на самом деле. Одна­ко при подоб­ном пони­ма­нии «режи­ма» Авгу­ста, т. е. сущ­но­сти «прин­ци­па­та», ста­но­вит­ся более чем оче­вид­ным вто­ро­сте­пен­ное, под­соб­ное зна­че­ние тех его атри­бу­тов, кото­рые неред­ко при­ни­ма­лись с.211 мно­ги­ми иссле­до­ва­те­ля­ми за чистую моне­ту. К тако­го рода атри­бу­там без­услов­но отно­сит­ся и пре­сло­ву­тая auc­to­ri­tas Авгу­ста, кото­рая (с момен­та наход­ки над­пи­си, назы­вае­мой обыч­но Mo­nu­men­tum An­tio­che­num) ока­за­лась в цен­тре вни­ма­ния всех иссле­до­ва­те­лей прин­ци­па­та и кото­рая то при­зна­ет­ся, то, наобо­рот, не при­зна­ет­ся государ­ст­вен­но-пра­во­вой осно­вой это­го поли­ти­че­ско­го режи­ма. То же самое может быть ска­за­но по пово­ду всех дру­гих попы­ток уяс­нить суще­ство прин­ци­па­та, исхо­дя при этом из фор­маль­но-юриди­че­ских кри­те­ри­ев и поня­тий.

Како­вы же, с нашей точ­ки зре­ния, не фор­маль­но-юриди­че­ские, не государ­ст­вен­но-пра­во­вые, но соци­аль­но-поли­ти­че­ские осно­вы «прин­ци­па­та» Авгу­ста? Этих основ несколь­ко, и на пер­вое место сре­ди них мы счи­та­ем нуж­ным поста­вить не что иное, как новый бюро­кра­ти­че­ский аппа­рат импе­рии. Мы ста­вим его на пер­вое место, хотя пол­но­стью созна­ем тот факт, что он не мог пре­вра­тить­ся в глав­ную опо­ру импе­ра­тор­ско­го режи­ма уже при Авгу­сте. Одна­ко если рас­смат­ри­вать роль пра­ви­тель­ст­вен­но­го аппа­ра­та в пер­спек­ти­ве, то несо­мнен­но, что в даль­ней­шем он пре­вра­ща­ет­ся в подоб­ную опо­ру ново­го режи­ма и настоль­ко, что воз­ни­ка­ет даже воз­мож­ность гово­рить о «дик­та­ту­ре аппа­ра­та» (при­ме­ни­тель­но к позд­ней импе­рии).

Огром­ное воз­рас­та­ние роли аппа­ра­та свя­за­но с тем, что он был при­зван вытес­нить выбор­ные (и наи­бо­лее демо­кра­ти­че­ские!) орга­ны полис­но-рес­пуб­ли­кан­ско­го устрой­ства Рима. Этот про­цесс вытес­не­ния мы можем про­следить, начи­ная со вре­ме­ни Цеза­ря. Напри­мер, как ука­зы­ва­лось выше33, Цезарь, уез­жая в послед­ний раз на вой­ну в Испа­нию, назна­чил для управ­ле­ния Римом на вре­мя сво­его отсут­ст­вия prae­fec­ti ur­bis, заме­нив ими выбор­ных маги­ст­ра­тов. Назна­че­ние пре­фек­тов горо­да неод­но­крат­но прак­ти­ко­ва­лось Авгу­стом (и его пре­ем­ни­ка­ми). Кро­ме того, зве­нья­ми пра­ви­тель­ст­вен­но­го аппа­ра­та ста­но­вят­ся назна­чае­мые Авгу­стом про­ку­ра­то­ры, лега­ты, пре­фек­ты пре­то­рия и импе­ра­тор­ских про­вин­ций, а так­же дру­зья (ami­ci) и спут­ни­ки (co­mi­tes) импе­ра­то­ра.

Из какой же соци­аль­ной среды вер­бо­вал­ся бюро­кра­ти­че­ский аппа­рат при Авгу­сте? В соот­вет­ст­вии с с.212 суще­ст­во­вав­ши­ми еще в рес­пуб­ли­кан­ские вре­ме­на тра­ди­ци­я­ми, вос­хо­дя­щи­ми к созда­нию аппа­ра­та при намест­ни­ках про­вин­ций, Август попол­нял пра­ви­тель­ст­вен­ный аппа­рат в зна­чи­тель­ной мере людь­ми, нахо­дя­щи­ми­ся от него в той или иной фор­ме лич­ной зави­си­мо­сти: кли­ен­та­ми, отпу­щен­ни­ка­ми, раба­ми.

Вто­рой, и не менее важ­ной осно­вой ново­го режи­ма мы счи­та­ем, конеч­но, армию. Рим­ская армия в пери­од граж­дан­ских войн после смер­ти Цеза­ря име­ла не мень­шее поли­ти­че­ское зна­че­ние и исполь­зо­ва­лась в каче­стве поли­ти­че­ской орга­ни­за­ции не в мень­шей сте­пе­ни, чем при Цеза­ре. Но когда уста­нав­ли­ва­ет­ся проч­ный мир и утвер­жда­ет­ся еди­но­дер­жав­ное поло­же­ние Авгу­ста, то зада­чи, сто­яв­шие перед ним по отно­ше­нию к армии, само собой разу­ме­ет­ся, суще­ст­вен­но меня­ют­ся. О «дик­та­ту­ре леги­о­нов» теперь уже не может быть и речи. Армия как поли­ти­че­ская сила и поли­ти­че­ская опо­ра ново­го режи­ма, несо­мнен­но, оста­ет­ся, но она долж­на быть введе­на в опре­де­лен­ные рам­ки, долж­на быть «обузда­на», т. е. обя­за­на пре­кра­тить суще­ст­во­ва­ние в каче­стве само­сто­я­тель­но­го поли­ти­че­ско­го фак­то­ра. Эту зада­чу Август выпол­нил, про­ведя, как счи­та­ют неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли, сле­дую­щую рефор­му: заме­нив «чрез­вы­чай­ные» армии рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи посто­ян­ной арми­ей мир­но­го вре­ме­ни, но в мас­шта­бах вре­ме­ни воен­но­го. Кро­ме того, Август внес важ­ное изме­не­ние в поло­же­ние офи­цер­ско­го соста­ва, поста­вив во вза­и­мо­связь офи­цер­скую и цивиль­ную карье­ры. Этим он сумел избе­жать двух опас­но­стей: армии, насы­щен­ной офи­це­ра­ми-про­фес­сио­на­ла­ми, и, наобо­рот, армии, в кото­рой про­фес­сио­на­ла­ми явля­ют­ся лишь сол­да­ты, но не их команд­ный состав. Най­ден­ный Авгу­стом ком­про­мисс ока­зал­ся чрез­вы­чай­но удач­ным, он стал кра­е­уголь­ным кам­нем всей его воен­ной рефор­мы. По мне­нию дру­гих иссле­до­ва­те­лей, Авгу­сту уда­лось «рас­ко­лоть еди­ный фронт цен­ту­ри­о­нов и сол­дат» тем, что он не стес­нял­ся, вопре­ки обы­чаю, обе­щать, когда это было ему выгод­но, сенат­ские долж­но­сти цен­ту­ри­о­нам. Он делал это от слу­чая к слу­чаю, но зато стал систе­ма­ти­че­ски раз­ре­шать лицам, при­над­ле­жав­шим к всад­ни­че­ско­му сосло­вию, зани­мать выс­шие офи­цер­ские долж­но­сти без пред­ва­ри­тель­ной служ­бы в армии. Таким обра­зом, «кор­пус цен­ту­ри­о­нов» начал посте­пен­но диф­фе­рен­ци­ро­вать­ся.

с.213 Сле­дую­щей по зна­че­нию опо­рой режи­ма Авгу­ста мы счи­та­ем новые слои гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са, точ­нее гово­ря — гос­под­ст­ву­ю­щий класс в его транс­фор­ми­ро­ван­ном виде. Что сле­ду­ет пони­мать под этой транс­фор­ма­ци­ей, разъ­яс­ня­лось уже выше34. Как и Цезарь — быть может, даже с боль­шей после­до­ва­тель­но­стью, — Август стре­мил­ся напра­вить пред­ста­ви­те­лей это­го клас­са в «рус­ло» сена­та. Сенат, как извест­но, в прав­ле­ние Авгу­ста играл выдаю­щу­ю­ся роль, но вза­и­моот­но­ше­ния меж­ду сена­том и прин­цеп­сом были доволь­но слож­ны­ми. Август, несо­мнен­но, чрез­вы­чай­но счи­тал­ся с сена­том, но вме­сте с тем стре­мил­ся дер­жать его дея­тель­ность под посто­ян­ным кон­тро­лем, не гово­ря уже о том, что он при­ни­мал самое непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в фор­ми­ро­ва­нии соста­ва сена­та.

Точ­ны­ми дан­ны­ми о соста­ве сена­та при Авгу­сте мы, одна­ко, не рас­по­ла­га­ем. Мож­но лишь с боль­шой долей веро­я­тия утвер­ждать, что состав его попол­нял­ся глав­ным обра­зом за счет муни­ци­паль­ной ари­сто­кра­тии. Так, нам извест­но, что импе­ра­тор Клав­дий в сво­ей речи по пово­ду пре­до­став­ле­ния jus ho­no­rum уро­жен­цам галль­ских коло­ний гово­рил: «Дед мой боже­ст­вен­ный Август и Тибе­рий Август хоте­ли, чтобы в этой курии был цвет коло­ний и муни­ци­пи­ев»35. Как спра­вед­ли­во ука­зы­ва­ет в этой свя­зи Н. А. Маш­кин, в соста­ве сена­та вре­мен Авгу­ста встре­ча­ют­ся лица, про­ис­хо­дя­щие почти из всех обла­стей Ита­лии, при­чем мно­гие из них были всад­ни­ка­ми, достиг­ши­ми сена­тор­ско­го зва­ния на воен­ной служ­бе36. Исто­рия вза­и­моот­но­ше­ний меж­ду прин­цеп­сом и сена­том — осо­бый и дале­ко не про­стой вопрос, кото­ро­го мы здесь не можем касать­ся во всех его дета­лях. Бес­спор­но лишь одно: несмот­ря на все слож­но­сти и нюан­сы этих вза­и­моот­но­ше­ний, сена­тор­ское сосло­вие, конеч­но, пред­став­ля­ло собой одну из опор ново­го режи­ма.

И, нако­нец, сле­ду­ет ска­зать хоть несколь­ко слов о такой осно­ве это­го режи­ма, как про­вин­ции. Разде­ле­ние всех про­вин­ций на сенат­ские и импе­ра­тор­ские вовсе не слу­чай­но яви­лось одним из самых пер­вых актов, свя­зан­ных с уста­нов­ле­ни­ем прин­ци­па­та. Тот факт, что в с.214 веде­ние импе­ра­то­ра отхо­ди­ли вновь заво­е­ван­ные и погра­нич­ные про­вин­ции, свиде­тель­ст­во­вал о тес­ной свя­зи двух про­блем в усло­ви­ях ново­го режи­ма: про­вин­ций и армии.

Что каса­ет­ся роли и зна­че­ния про­вин­ций для «прин­ци­па­та» Авгу­ста, мы счи­та­ем, что при Авгу­сте про­вин­ции из при­дат­ка к горо­ду Риму, из «поме­стий рим­ско­го наро­да», как назы­вал их еще Цице­рон, начи­на­ют пре­вра­щать­ся в части еди­но­го поли­ти­че­ско­го цело­го. Это ска­зы­ва­ет­ся преж­де все­го в том, что начи­на­ет менять­ся систе­ма управ­ле­ния про­вин­ци­я­ми, в част­но­сти, систе­ма взи­ма­ния нало­гов. Про­из­вол откуп­щи­ков суще­ст­вен­но огра­ни­чи­ва­ет­ся. Рас­смот­ре­ние дел о зло­употреб­ле­ни­ях в про­вин­ци­ях пере­но­сит­ся в сенат; кро­ме того, про­вин­ци­а­лы — даже из сенат­ских про­вин­ций — полу­ча­ют пра­во направ­лять сво­их пред­ста­ви­те­лей, выра­жаю­щих пре­тен­зии или жало­бы, непо­сред­ст­вен­но к само­му Авгу­сту.

Наряду с этим сле­ду­ет под­черк­нуть опре­де­лен­ную сдер­жан­ность, даже «ску­пость» Авгу­ста, когда речь идет о даро­ва­нии прав рим­ско­го граж­дан­ства. В этом смыс­ле Цезарь дей­ст­во­вал более сме­ло и с бо́льшим раз­ма­хом. При­нуди­тель­ной, насиль­ст­вен­ной рома­ни­за­ции при Авгу­сте не суще­ст­во­ва­ло, а если и мож­но гово­рить о каком-то про­цес­се сли­я­ния мест­ных тра­ди­ций, куль­ту­ры, язы­ка с рим­ски­ми эле­мен­та­ми, при­вно­си­мы­ми коло­ни­ста­ми, тор­гов­ца­ми, вете­ра­на­ми, ремес­лен­ни­ка­ми и т. п., то сле­ду­ет иметь в виду имен­но посте­пен­но раз­ви­ваю­щий­ся про­цесс37.

Тако­вы, с нашей точ­ки зре­ния, неко­то­рые харак­тер­ные чер­ты режи­ма Авгу­ста или фор­ми­ру­ю­щей­ся в пери­од его прав­ле­ния новой государ­ст­вен­ной систе­мы. Если вер­нуть­ся к вопро­су о срав­не­нии этой систе­мы с «режи­мом» Цеза­ря, то после все­го выше­ска­зан­но­го нетруд­но прий­ти к сле­дую­ще­му выво­ду. «Режим» Цеза­ря не пред­став­лял еще собою опре­де­лен­ной и к тому же созна­тель­но про­ду­ман­ной систе­мы, но сво­дил­ся к сум­ме отдель­ных меро­при­я­тий, нуж­да в кото­рых была, как пра­ви­ло, про­дик­то­ва­на теку­щи­ми собы­ти­я­ми и запро­са­ми совре­мен­ной этим меро­при­я­ти­ям обста­нов­ки. Но имен­но пото­му неко­то­рые из подоб­ных меро­при­я­тий ока­за­лись с.215 пре­хо­дя­щи­ми, недол­го­веч­ны­ми, дру­гие — име­ю­щи­ми более осно­ва­тель­ное, даже «исто­ри­че­ское» зна­че­ние, тем более что в любом слу­чае назван­ные меро­при­я­тия не были пло­дом при­хо­ти или «сво­бод­но­го твор­че­ства» сто­я­щей над клас­са­ми (или «пар­ти­я­ми») лич­но­сти. И, нако­нец, те из «меро­при­я­тий» Цеза­ря, кото­рые в силу сво­ей наи­бо­лее тес­ной свя­зи с поли­ти­че­ской обста­нов­кой и инте­ре­са­ми гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са ока­за­лись более дол­го­веч­ны­ми, те и вошли — конеч­но, в несколь­ко транс­фор­ми­ро­ван­ном, услож­нен­ном, а ино­гда и в «созна­тель­но обду­ман­ном» виде — в каче­стве орга­ни­че­ских зве­ньев или состав­ных эле­мен­тов в новую, фор­ми­ру­ю­щу­ю­ся государ­ст­вен­ную систе­му, полу­чив­шую затем назва­ние «прин­ци­па­та Авгу­ста».

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Tac., Ann., 9.
  • 2Ibid., 10.
  • 3Suet., Aug., 15.
  • 4Ibid., 27.
  • 5Ibid., 33; 41; 51.
  • 6Ibid., 16; ср., напри­мер, 43, 5.
  • 7Ibid., 52; 55; 56.
  • 8Ibid., 84—89.
  • 9Ibid., 99.
  • 10—11 Gardthau­sen. Augus­tus und sei­ne Zeit. I—III. Leip­zig, 1891—1904.
  • 12Г. Ферре­ро. Вели­чие и паде­ние Рима, т. IV. М., 1922, стр. 11.
  • 13Н. А. Маш­кин. Прин­ци­пат Авгу­ста. М.—Л., 1949, стр. 551.
  • 14Suet., Aug., 25; 27; 51.
  • 15Ibid., 84.
  • 16Ibid., 12.
  • 17Ibid., 8, 3.
  • 18Plut., Ant., 50.
  • 19Ibid., 54.
  • 20Ibi­dem.
  • 21Ibid., 53.
  • 22Plut., Ant., 58.
  • 23Ibid., 56.
  • 24Plut., Ant., 74.
  • 25Plut., Ant., 78.
  • 26Tac., Ann., 1, 2.
  • 27Dio Cass., 53, 3.
  • 28Res Ges­tae Di­vi Augus­ti, 1; 34.
  • 29Vell. Pat., 2, 89.
  • 30Tac., Ann., 1, 9; 3, 56.
  • 31Dio Cass., 52, 41.
  • 32Н. А. Маш­кин. Указ. соч., стр. 393, 400—401.
  • 33См. стр. 148.
  • 34См. стр. 13—16.
  • 35C. G. Bruns. Fon­tes iuris Ro­ma­ni, ed. 7, n. 52.
  • 36Н. А. Маш­кин. Указ. соч., стр. 443.
  • 37Н. А. Маш­кин. Указ. соч., стр. 502, 504—606.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1387643698 1303242327 1303308995 1405384011 1405384012 1405384013