ДРЕВНИЙ РИМ
События. Люди. Идеи.

с.267

ТЕОРИЯ УПАДКА НРАВОВ

Уче­ние об упад­ке нра­вов как при­чине раз­ло­же­ния государ­ства было весь­ма рас­про­стра­не­но сре­ди выс­ших сло­ев рим­ско­го обще­ства. Оно име­ло опре­де­лен­ный поли­ти­че­ский смысл и направ­лен­ность и исполь­зо­ва­лось рим­ски­ми государ­ст­вен­ны­ми дея­те­ля­ми в каче­стве орудия пар­тий­ной борь­бы. Осно­вы­ва­лось же это уче­ние на неко­то­рых основ­ных кате­го­ри­ях древ­не­рим­ской полис­ной мора­ли.

Нам уже при­хо­ди­лось гово­рить о мораль­ных кри­те­ри­ях Рима-поли­са¹. Сей­час еще раз под­черк­нем, что древ­не­рим­ская мораль все­гда име­ла сво­им образ­цом нра­вы и обы­чаи пред­ков. Ува­же­ние к ним при­ви­ва­лось рим­ля­нам с дет­ства, в семье. Отец настав­лял детей соб­ст­вен­ным при­ме­ром; мас­ки и инсиг­нии пред­ков хра­ни­лись в доме на самом почет­ном месте. Подоб­но­го рода вос­пи­та­ние осу­ществля­лось не толь­ко семьей, родом, но и всей общи­ной. Поэто­му древ­не­рим­ская мораль может рас­смат­ри­вать­ся как мораль, создан­ная имен­но самой общи­ной и ее тра­ди­ци­я­ми и хра­ни­мая выс­ши­ми судья­ми этой общи­ны, опре­де­ля­ю­щи­ми мораль­ную цен­ность каж­до­го отдель­но­го чело­ве­ка, каж­до­го чле­на общи­ны.

В древ­ней­шем из дошед­ших до нас рим­ских про­за­и­че­ских про­из­веде­ний — труде Като­на о сель­ском хозяй­стве — в самом нача­ле дает­ся образ «иде­аль­но­го мужа» (vir bo­nus), как его пони­ма­ли пред­ки: хоро­ший зем­леде­лец и хоро­ший хозя­ин. Инте­рес­но отме­тить, что спу­стя при­мер­но 200 лет, в эпо­ху импе­рии, Сене­ка, про­па­ган­ди­руя как буд­то совер­шен­но новый иде­ал граж­да­ни­на все­лен­ной, умуд­ря­ет­ся, тем не менее, сохра­нить эту спе­ци­фи­че­ски рим­скую окрас­ку, сопо­став­ляя и по суще­ству отож­дествляя совер­шен­но­го чело­ве­ка с совер­шен­ным рим­ля­ни­ном.

с.268 Выше уже гово­ри­лось о том, какое зна­че­ние име­ла дея­тель­ность Като­на для харак­те­ри­сти­ки (а так­же для дати­ров­ки) того кри­зи­са, того «упад­ка нра­вов», с кото­рым он, как цен­зор, счи­тал сво­им дол­гом вести самую реши­тель­ную борь­бу. Эта борь­ба была отча­ян­ной, но вме­сте с тем без­на­деж­ной попыт­кой вос­ста­но­вить «нра­вы пред­ков» (mo­res maio­rum), яко­бы гос­под­ст­во­вав­шие в пат­ри­ар­халь­ной рим­ской общине.

Катон вме­сте со сво­им дру­гом Л. Вале­ри­ем Флак­ком был избран цен­зо­ром в 184 г. Плу­тарх рас­ска­зы­ва­ет, что его избра­нию про­ти­ви­лись самые знат­ные и самые вли­я­тель­ные сена­то­ры. Поэто­му его кан­дида­ту­ре было про­ти­во­по­став­ле­но семь соис­ка­те­лей, кото­рые пыта­лись при­влечь сим­па­тии насе­ле­ния обе­ща­ни­я­ми крото­сти и снис­хо­ди­тель­но­сти, тогда как Катон, не обна­ру­жи­вая ни малей­шей снис­хо­ди­тель­но­сти или уступ­чи­во­сти, откры­то, с ора­тор­ской три­бу­ны воз­ве­щал, что горо­ду, погряз­ше­му в поро­ках, необ­хо­ди­мо «вели­кое очи­ще­ние», и убеж­дал рим­лян выбрать для это­го наи­бо­лее реши­тель­ных вра­че­ва­те­лей: его само­го, а из пат­ри­ци­ев — Вале­рия Флак­ка². И дей­ст­ви­тель­но, Катон и Флакк были избра­ны, несмот­ря на кон­ку­рен­цию пред­ста­ви­те­лей ста­рей­ших и знат­ных фами­лий.

Вско­ре после это­го после­до­вал ряд круп­ных поли­ти­че­ских про­цес­сов. Катон изгнал из сена­та мно­гих, и в том чис­ле Луция Квин­тия, быв­ше­го кон­су­ла, бра­та зна­ме­ни­то­го «осво­бо­ди­те­ля» Гре­ции Тита Фла­ми­ни­на. Постра­да­ли и всад­ни­ки — у бра­та Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го был отнят государ­ст­вен­ный конь (equ­us pub­li­cus). Но осо­бую нена­висть бога­тых людей, как сооб­ща­ет тот же Плу­тарх, воз­буди­ли меро­при­я­тия Като­на про­тив рос­ко­ши. Он уве­ли­чил нало­ги, насто­ял на повы­ше­нии цен на жен­ские укра­ше­ния, одеж­ду, бога­тую домаш­нюю утварь, сокра­тил пла­ту за под­ряды и, наобо­рот, высо­ко под­нял цену отку­пов³.

Эти кру­тые и реши­тель­ные меры суро­во­го цен­зо­ра, вызы­вая к нему нена­висть в опре­де­лен­ных кру­гах, вме­сте с тем встре­ча­ли одоб­ре­ние и даже под­держ­ку самых широ­ких сло­ев насе­ле­ния. Извест­но, что Като­ну была воз­двиг­ну­та ста­туя, над­пись на кото­рой гла­си­ла: «за то, с.269 что, став цен­зо­ром, он здра­вы­ми сове­та­ми и разум­ны­ми настав­ле­ни­я­ми сно­ва вывел на пра­виль­ный путь уже кло­нив­ше­е­ся к упад­ку Рим­ское государ­ство»⁴. Свое опи­са­ние дея­тель­но­сти Като­на как цен­зо­ра Плу­тарх заклю­ча­ет сле­дую­щи­ми сло­ва­ми: бла­го­да­ря без­упреч­но­му обра­зу жиз­ни, пре­клон­но­му воз­рас­ту и крас­но­ре­чию он поль­зо­вал­ся в Риме огром­ным вли­я­ни­ем⁵.

Какое же зна­че­ние цен­зу­ра Като­на име­ла для дати­ров­ки кри­зи­са? Те при­зна­ки раз­ло­же­ния, те эле­мен­ты мораль­но­го кри­зи­са обще­ства, кото­рые Катон пытал­ся иско­ре­нить, он сам, как мы уже отме­ча­ли, назы­вал «губи­тель­ны­ми гнус­ны­ми нов­ше­ства­ми». Сле­до­ва­тель­но, под­чер­ки­ва­лось, что болезнь воз­ник­ла недав­но, а пото­му еще вполне изле­чи­ма. Это­му как буд­то вполне соот­вет­ст­ву­ет и толь­ко что при­веден­ная над­пись на ста­туе Като­на, воз­двиг­ну­той, види­мо, не слу­чай­но в хра­ме боги­ни Здо­ро­вья⁶. Но даже если болезнь дей­ст­ви­тель­но воз­ник­ла недав­но, это еще не зна­чи­ло, что мож­но было пре­сечь ее раз­ви­тие, что суще­ст­во­ва­ли эффек­тив­ные сред­ства лече­ния.

По суще­ству гово­ря, при­чи­ной кри­зи­са древ­не­рим­ской мора­ли был кри­зис поли­са, а «упа­док нра­вов», лом­ка тра­ди­ций, отход от древ­них норм и усто­ев — лишь неиз­беж­ным след­ст­ви­ем. Это явле­ние вполне зако­но­мер­ное и есте­ствен­ное. Немыс­ли­мо управ­лять огром­ным государ­ст­вом и осу­ществлять в нем не толь­ко свое мате­ри­аль­ное, но и духов­ное пре­вос­ход­ство, осно­вы­ва­ясь на мораль­ных кри­те­ри­ях и нор­мах, сло­жив­ших­ся в малень­кой город­ской общине и рас­счи­тан­ных имен­но на чле­нов этой замкну­той общи­ны. Древ­не­рим­ская мораль в силу сво­их спе­ци­фи­че­ских черт вооб­ще мог­ла сохра­нять­ся до тех пор пока граж­дане обла­да­ли при­мер­но оди­на­ко­вы­ми пра­ва­ми. Вот поче­му пре­сло­ву­тый лозунг «нра­вы пред­ков» пре­вра­тил­ся в некий недо­ся­гае­мый иде­ал, в отвле­чен­ный при­зыв, но нико­им обра­зом не в про­грам­му прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти и борь­бы.

Тако­вы неко­то­рые сооб­ра­же­ния по пово­ду древ­не­рим­ской мора­ли и при­чин ее «кри­зи­са». Как же отра­зи­лись эти явле­ния обще­ст­вен­ной жиз­ни в рим­ской с.270 лите­ра­ту­ре, или, точ­нее гово­ря, в рим­ской исто­рио­гра­фии?

У ряда авто­ров мы нахо­дим лишь крат­кие ука­за­ния на раз­ло­же­ние нра­вов в рим­ском обще­стве. Так, Фабий Пик­тор, как об этом упо­ми­на­ет Стра­бон⁷, счи­тал, что рим­ляне впер­вые «попро­бо­ва­ли богат­ства» во вре­мя III Сам­нит­ской вой­ны. Вале­рий Мак­сим⁸ гово­рил, что склон­ность к менее стро­го­му обра­зу жиз­ни ста­ла про­яв­лять­ся после вто­рой Пуни­че­ской вой­ны (201 г.) и пора­же­ния Филип­па Македон­ско­го (197 г.). Ливий⁹ счи­тал, что воз­вра­щав­ше­е­ся из Азии окку­па­ци­он­ное вой­ско (187 г.) занес­ло с собой в Рим при­выч­ку к рас­то­чи­тель­но­сти. Что каса­ет­ся Поли­бия¹⁰, то он рас­смат­ри­вал исчез­но­ве­ние древ­ней скром­но­сти и береж­ли­во­сти как след­ст­вие вой­ны с Пер­се­ем (168 г.). Посидо­ний начи­нал пери­од упад­ка с раз­ру­ше­ния Кар­фа­ге­на (146 г.), и в этом ему сле­до­вал Сал­лю­стий¹¹. Таким обра­зом, дати­ров­ка нача­ла упад­ка нра­вов, давае­мая сами­ми рим­ски­ми авто­ра­ми, колеб­лет­ся меж­ду 290 г. и 146 г. Одна­ко их ука­за­ния мало что гово­рят по суще­ству. Пер­вая попыт­ка поста­вить вопрос об упад­ке нра­вов более широ­ко и дать какой-то исто­ри­че­ский ана­лиз это­го явле­ния (а так­же его при­чин) при­над­ле­жит Поли­бию.

В одном из сво­их общих рас­суж­де­ний, но без­услов­но имея в виду совре­мен­ное ему поло­же­ние Рима, Поли­бий гово­рит, что в государ­стве, кото­рое отра­зи­ло мно­гие опас­но­сти и при­об­ре­ло небы­ва­лое могу­ще­ство, начи­на­ет раз­ви­вать­ся страсть к гос­под­ству, рас­про­стра­ня­ет­ся богат­ство и образ жиз­ни каж­до­го в отдель­но­сти ста­но­вит­ся все более и более при­тя­за­тель­ным¹². Но дело не толь­ко в этом. Раз­ви­тие в обще­стве таких поро­ков, как вла­сто­лю­бие и коры­сто­лю­бие, — все­го лишь внеш­нее про­яв­ле­ние более глу­бо­ко скры­тых при­чин. Поли­бий счи­та­ет, что судь­ба вооб­ще вся­ко­го государ­ства под­чи­не­на неот­вра­ти­мым орга­ни­че­ским зако­нам ста­нов­ле­ния и уни­что­же­ния¹³. Эти зако­ны име­ют такую силу, что на с.271 осно­ве их изу­че­ния мож­но пред­ска­зать исто­ри­че­скую судь­бу каж­до­го наро­да; эпо­ха рас­цве­та дает воз­мож­ность пред­видеть неиз­беж­ный крах.

Воз­зре­ния Поли­бия на упа­док нра­вов и его при­чи­ны мы еще не можем рас­це­ни­вать как раз­ра­ботан­ную и само­сто­я­тель­ную тео­рию. Это — все­го лишь какая-то часть обще­ис­то­ри­че­ской кон­цеп­ции Поли­бия и пото­му лишь заро­дыш соб­ст­вен­но тео­рии упад­ка нра­вов. Важ­но отме­тить, что в сво­их рас­суж­де­ни­ях Поли­бий твер­до сто­ит на кон­крет­но-исто­ри­че­ской поч­ве и взгляды, раз­ви­вае­мые им, име­ют опре­де­лен­ную поли­ти­че­скую направ­лен­ность; так, он гово­рит о вла­сто­лю­бии и коры­сто­лю­бии не вооб­ще, но как о поро­ках руко­во­дя­ще­го клас­са, т. е. ноби­ли­те­та.

Твор­цом пер­вой тео­рии упад­ка нра­вов был, оче­вид­но, Посидо­ний. Посколь­ку сохра­нив­ши­е­ся фраг­мен­ты его тво­ре­ний не могут дать пол­но­го пред­став­ле­ния о неко­то­рых весь­ма суще­ст­вен­ных дета­лях этой тео­рии, при­хо­дит­ся обра­щать­ся к Дио­до­ру, ибо, как дока­за­но¹⁴, в XXXII—XXXVII кни­гах Дио­дор тес­но при­мы­ка­ет к Посидо­нию.

Раз­ви­вая и тео­ре­ти­зи­руя взгляды Поли­бия и, види­мо, Пане­тия на исто­ри­че­ские судь­бы Рима, Посидо­ний создал тео­рию упад­ка нра­вов, кото­рая усмат­ри­ва­ла при­чи­ны раз­ло­же­ния рим­ско­го обще­ства имен­но в нрав­ст­вен­ной дегра­да­ции рим­лян. Фраг­мен­ты Дио­до­ра (так как упо­мя­ну­тые кни­ги дошли до нас тоже в экс­церп­тах) пока­зы­ва­ют, что основ­ны­ми эле­мен­та­ми тео­рии Посидо­ния были: кар­ти­на «золо­то­го века», роль me­tus pu­ni­cus как неко­е­го сдер­жи­ваю­ще­го нача­ла, раз­ру­ше­ние Кар­фа­ге­на и кау­заль­ная связь это­го собы­тия с паде­ни­ем нра­вов в Риме, пред­став­ле­ние о 146 г. как о неко­ем рубе­же, за кото­рым сле­ду­ет раз­гул низ­мен­ных стра­стей и ката­стро­фи­че­ски про­грес­си­ру­ю­щее раз­ло­же­ние обще­ства, нако­нец, рас­суж­де­ние об алч­но­сти как об одной из глав­ных при­чин упад­ка нра­вов.

Все эти эле­мен­ты, как мы увидим ниже¹⁵, вошли в схе­му Сал­лю­стия. Для нас сей­час важ­но отме­тить то обсто­я­тель­ство, что тео­рия Посидо­ния была как бы пово­рот­ным момен­том в раз­ви­тии уче­ния о раз­ло­же­нии с.272 нра­вов. Она отли­ча­ет­ся от кон­крет­но-исто­ри­че­ской кон­цеп­ции Поли­бия тем, что стре­мит­ся пере­ве­сти вопрос в область фило­со­фии и эти­ки, в область отвле­чен­ных нрав­ст­вен­ных кате­го­рий. Эта тен­ден­ция Посидо­ния дает знать о себе с доста­точ­ной силой. В сво­ем ана­ли­зе при­чин упад­ка нра­вов Посидо­ний исхо­дит уже не столь­ко из исто­ри­че­ских фак­тов, сколь­ко из интер­пре­та­ции этих фак­тов при помо­щи фило­соф­ской тео­рии. Эта тео­рия ведет нас к гре­че­ским образ­цам, к гре­че­ским мыс­ли­те­лям, вплоть до Пла­то­на и Ари­сто­те­ля, с его систе­ма­ти­кой раз­лич­ных при­чин граж­дан­ских смут и неурядиц¹⁶.

Даль­ней­шее раз­ви­тие и, пожа­луй, наи­бо­лее закон­чен­ное выра­же­ние тео­рии упад­ка нра­вов мы встре­ча­ем в трудах Сал­лю­стия¹⁷. Поэто­му оста­но­вим­ся на Сал­лю­сти­е­вой интер­пре­та­ции более подроб­но. Избе­рем для наше­го ана­ли­за исто­ри­че­ский экс­курс из «Заго­во­ра Кати­ли­ны»¹⁸, где наи­бо­лее пол­но и ярко изло­же­но уче­ние об упад­ке нра­вов.

Исто­рию Рим­ско­го государ­ства Сал­лю­стий под­разде­ля­ет как бы на три боль­ших пери­о­да.

К пер­во­му отно­сит­ся осно­ва­ние Рима тро­ян­ца­ми, кото­рые, слив­шись воеди­но с або­ри­ге­на­ми, обра­зо­ва­ли общи­ну, жив­шую еще без зако­нов, но соглас­но и сво­бод­но. Пре­успе­ваю­щая общи­на, как это обыч­но и быва­ет, ста­ла вызы­вать по отно­ше­нию к себе зависть, сосед­ние цари и наро­ды нача­ли на нее напа­дать. Рим­ляне муже­ст­вен­но отра­жа­ли опас­ность, защи­щая свою роди­ну, сво­бо­ду, семью. Власть в этот пери­од они име­ли цар­скую, при­чем государ­ст­вен­ные дела обсуж­да­лись ста­рей­ши­на­ми или «отца­ми» (pat­res). Когда цар­ская власть нача­ла вырож­дать­ся в тира­нию, рим­ляне изме­ни­ли государ­ст­вен­ное устрой­ство и поста­ви­ли во гла­ве государ­ства двух выбор­ных и еже­год­но сме­няв­ших­ся пра­ви­те­лей (con­su­les)¹⁹.

Вто­рой пери­од, кото­рый харак­те­ри­зу­ет­ся этой выбор­ной вла­стью, сво­бо­дой и высо­ко­нрав­ст­вен­ной жиз­нью обще­ства, Сал­лю­стий опи­сы­ва­ет более подроб­но, ибо это луч­шая пора, «золо­той век» рим­ской исто­рии. У всех с.273 граж­дан наблюда­ет­ся необы­чай­ный подъ­ем чув­ства соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства, стрем­ле­ние к сла­ве овла­де­ва­ет всем обще­ст­вом, люди заботят­ся не о накоп­ле­нии денег, а о накоп­ле­нии герой­ских подви­гов и доб­лест­ных дея­ний, ибо толь­ко они и счи­та­лись тогда истин­ным богат­ст­вом. В обще­стве и в мир­ную эпо­ху, и в воен­ное вре­мя куль­ти­ви­ру­ют­ся доб­рые нра­вы, царит согла­сие, при­рож­ден­ная порядоч­ность заме­ня­ет писа­ные зако­ны. Неустра­ши­мость на войне и стро­гая, непод­куп­ная спра­вед­ли­вость в мир­ное вре­мя — вот каки­ми дву­мя сред­ства­ми охра­ня­ют рим­ляне свое государ­ство. Этот луч­ший пери­од рим­ской исто­рии про­дол­жа­ет­ся вплоть до раз­ру­ше­ния Кар­фа­ге­на²⁰.

Тре­тий пери­од — эпо­ха смут и раздо­ров, нача­ло упад­ка государ­ства. Преж­де все­го в обще­стве раз­ви­ва­ет­ся стрем­ле­ние к вла­сти, затем страсть к день­гам. Често­лю­бие и коры­сто­лю­бие — вот те гибель­ные стра­сти, кото­рые яви­лись источ­ни­ком и пер­во­при­чи­ной всех зол в Рим­ском государ­стве. Сно­ва вер­хов­ная власть вырож­да­ет­ся из самой спра­вед­ли­вой в самую неспра­вед­ли­вую — тира­нию. Пер­вым чело­ве­ком, кото­рый оли­це­тво­рил эту тира­ни­че­скую власть, был Сул­ла. Захват вла­сти Сул­лой при­во­дит к даль­ней­ше­му раз­ло­же­нию обще­ства: армия раз­вра­ща­ет­ся, изне­жи­ва­ет­ся, при­вы­ка­ет к рос­ко­ши, начи­на­ют­ся гра­бе­жи и раз­бои, моло­дежь стре­мит­ся лишь к рос­ко­ши, к богат­ству, забы­ва­ет вся­кий стыд и скром­ность, бро­са­ет­ся в раз­врат и изли­ше­ства²¹. Про­ис­хо­дит, нако­нец, пол­ное раз­ло­же­ние нра­вов граж­дан, пол­ное вырож­де­ние обще­ства. Оли­це­тво­ре­ни­ем это­го окон­ча­тель­но­го раз­ло­же­ния, оли­це­тво­ре­ни­ем тира­нии явля­ет­ся теперь Кати­ли­на и его достой­ные при­спеш­ни­ки («сви­та из поро­ков и пре­ступ­ле­ний»). Заго­вор Кати­ли­ны — вполне зако­но­мер­ное след­ст­вие, логи­че­ский про­дукт выше­из­ло­жен­ных при­чин²². Тако­ва кон­цеп­ция рим­ской исто­рии, в «Заго­во­ре Кати­ли­ны».

Может быть, небезын­те­рес­но отме­тить зави­си­мость дан­но­го экс­кур­са от гре­че­ских исто­ри­ко-фило­соф­ских постро­е­ний, в част­но­сти от неко­то­рых схем Пла­то­на. Нам кажет­ся, что пери­о­ди­за­ция (трех­член­ное деле­ние) с.274 рим­ской исто­рии, при­ня­тая Сал­лю­сти­ем, заим­ст­во­ва­на в общих чер­тах имен­но у Пла­то­на. Как извест­но, гре­че­ский фило­соф, изла­гая в «Зако­нах» исто­рию раз­ви­тия государ­ст­вен­ных форм, уста­нав­ли­ва­ет некие пери­о­ды или «цик­лы» обще­ст­вен­но­го и куль­тур­но­го раз­ви­тия чело­ве­че­ства. Эти «цик­лы» Пла­то­на и лег­ли, на наш взгляд, в осно­ву Сал­лю­сти­е­вой пери­о­ди­за­ции рим­ской исто­рии.

Как харак­те­ри­зу­ет Пла­тон свой пер­вый цикл? Эта государ­ст­вен­ная (или, вер­нее, обще­ст­вен­ная) фор­ма, кото­рую Пла­тон назы­ва­ет дина­сти­ей, опре­де­ля­ет­ся пер­во­быт­ным стро­ем жиз­ни, чистотою нра­вов, отсут­ст­ви­ем раз­ви­то­го государ­ст­вен­но­го аппа­ра­та и писа­ных зако­нов. Власть в этот пери­од осу­ществля­ет­ся царя­ми²³. Нетруд­но убедить­ся, что древ­ней­ший пери­од рим­ской исто­рии в изо­бра­же­нии Сал­лю­стия в основ­ном соот­вет­ст­ву­ет этой кар­тине «пат­ри­ар­халь­но­го быта» в «Зако­нах» Пла­то­на и наи­бо­лее типич­ные чер­ты Пла­то­но­ва «цик­ла» заим­ст­во­ва­ны Сал­лю­сти­ем для его кар­ти­ны арха­и­че­ско­го пери­о­да рим­ской исто­рии.

Как харак­те­ри­зу­ет Пла­тон свой вто­рой цикл? Эта государ­ст­вен­ная фор­ма, кото­рую Пла­тон назы­ва­ет ари­сто­кра­ти­ей или «цар­ст­вом», отли­ча­ет­ся воз­ник­но­ве­ни­ем зако­но­да­тель­ства и уста­нов­ле­ни­ем выбор­ной вла­сти²⁴. Но вто­рой пери­од рим­ской исто­рии в изло­же­нии Сал­лю­стия — пери­од бле­стя­ще­го рас­цве­та, «золо­той век» — как раз харак­те­рен тем, что для уни­что­же­ния тира­ни­че­ских тен­ден­ций зако­ном была уста­нов­ле­на выбор­ная и еже­год­но сме­ня­ю­ща­я­ся власть. Резуль­та­том это­го муд­ро­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства яви­лось то про­цве­та­ние обще­ства, о кото­ром столь подроб­но рас­про­стра­ня­ет­ся Сал­лю­стий. Таким обра­зом, и в этом слу­чае наи­бо­лее важ­ные чер­ты вто­ро­го «цик­ла» Пла­то­на пере­не­се­ны Сал­лю­сти­ем в опи­са­ние «золо­то­го века» рим­ской исто­рии.

Как же, нако­нец, харак­те­ри­зу­ет Пла­тон свой тре­тий цикл? Эта государ­ст­вен­ная фор­ма, кото­рую Пла­тон никак не назы­ва­ет (демо­кра­тия?), отли­ча­ет­ся, с одной сто­ро­ны, ростом куль­ту­ры и могу­ще­ства государ­ства, но с дру­гой сто­ро­ны — это пери­од смут и раздо­ров, нача­ло с.275 упад­ка, раз­ло­же­ния государ­ст­вен­ных форм²⁵. Нетруд­но убедить­ся, что послед­ний пери­од рим­ской исто­рии в интер­пре­та­ции Сал­лю­стия скон­струи­ро­ван на осно­ве глав­ней­ших черт третье­го «цик­ла» Пла­то­на и зиждет­ся на уче­нии Пла­то­на о вырож­де­нии демо­кра­ти­че­ских форм в тира­нию. Таким обра­зом, трех­член­ная пери­о­ди­за­ция рим­ской исто­рии, при­ме­нен­ная в исто­ри­че­ском экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны», име­ет сво­им источ­ни­ком уче­ние Пла­то­на о «цик­лах» обще­ст­вен­но­го и куль­тур­но­го раз­ви­тия чело­ве­че­ства.

Что каса­ет­ся кар­ти­ны мораль­но­го раз­ло­же­ния рим­ско­го обще­ства, раз­ло­же­ния, насту­паю­ще­го в «тре­тий пери­од» рим­ской исто­рии, то схе­ма Сал­лю­стия, по кото­рой это раз­ло­же­ние обу­слов­ле­но раз­ви­ти­ем сна­ча­ла често­лю­бия (am­bi­tio), а затем коры­сто­лю­бия и рос­ко­ши (ava­ri­tia и lu­xu­ria)²⁶, вос­про­из­во­дит эта­пы посте­пен­но­го ухуд­ше­ния «совер­шен­но­го государ­ства» Пла­то­на, как они даны в VIII кни­ге «Государ­ства». У Пла­то­на пер­вым эта­пом дегра­да­ции ока­зы­ва­ет­ся тимо­кра­тия со свой­ст­вен­ным ей поро­ком често­лю­бия, затем оли­гар­хия, для кото­рой типич­ны алч­ность, коры­сто­лю­бие, а затем в демо­кра­тии рож­да­ют­ся низ­мен­ные стра­сти; послед­няя же сту­пень вырож­де­ния — появ­ле­ние неко­е­го «тира­ни­че­ско­го мужа», образ кото­ро­го, несо­мнен­но, исполь­зо­ван Сал­лю­сти­ем для харак­те­ри­сти­ки Кати­ли­ны.

Тако­во вли­я­ние Пла­то­на на кон­цеп­цию рим­ской исто­рии, изло­жен­ную в экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны». Одна­ко это было чисто лите­ра­тур­ное вли­я­ние, и в заим­ст­во­ван­ные в каче­стве неко­е­го сти­ли­сти­че­ско­го образ­ца фор­мы Сал­лю­стий вкла­ды­вал совер­шен­но само­сто­я­тель­ное и свое­об­раз­ное содер­жа­ние.

Срав­ним теперь рас­смат­ри­вае­мый нами экс­курс с исто­ри­че­ским экс­кур­сом из более ран­не­го «Пись­ма к Цеза­рю». Они име­ют неко­то­рые чер­ты сход­ства. В обо­их экс­кур­сах Сал­лю­стий дает обзор исто­ри­че­ско­го про­шло­го Рим­ско­го государ­ства, изо­бра­жа­ет кар­ти­ну совре­мен­но­го ему упад­ка обще­ства и ана­ли­зи­ру­ет при­чи­ны это­го упад­ка. Исто­ри­че­ский экс­курс «Заго­во­ра Кати­ли­ны», несо­мнен­но, раз­ра­ботан более тща­тель­но. То, что в ран­нем «Пись­ме» дает­ся наме­ком или одной фра­зой, то в с.276 «Заго­во­ре Кати­ли­ны» раз­рас­та­ет­ся до цело­го опи­са­ния. Тако­ва, напри­мер, тема «золо­то­го века», едва наме­чен­ная в ран­нем «Пись­ме» и подроб­но раз­ви­тая в экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны».

Одна­ко этим и исчер­пы­ва­ет­ся сход­ство обо­их исто­ри­че­ских экс­кур­сов. По сво­е­му содер­жа­нию, по основ­ным иде­ям, зало­жен­ным в них, они глу­бо­ко раз­лич­ны. Бро­са­ет­ся в гла­за край­няя абстракт­ность и апо­ли­тич­ность изло­же­ния рим­ской исто­рии в «Заго­во­ре Кати­ли­ны». Если в исто­ри­че­ском экс­кур­се ран­не­го «Пись­ма» мы име­ли ука­за­ния на борь­бу сосло­вий, если там упо­ми­на­лись кон­крет­ные фак­ты этой борь­бы (напри­мер, сецес­сия пле­бе­ев), то экс­курс «Заго­во­ра Кати­ли­ны» дает крайне отвле­чен­ное, схе­ма­тич­ное изо­бра­же­ние исто­рии Рим­ско­го государ­ства. За исклю­че­ни­ем Сул­лы, не упо­ми­на­ет­ся ни одной исто­ри­че­ской лич­но­сти, сослов­ная борь­ба выхо­ло­ще­на начи­сто, вся исто­рия раз­ло­же­ния и упад­ка рим­ско­го обще­ства пред­став­ле­на как след­ст­вие борь­бы абстракт­ных кате­го­рий, как победа често­лю­бия и коры­сто­лю­бия над древ­не­рим­ской доб­ле­стью. Таким обра­зом, если мож­но гово­рить о фор­маль­ном или кон­струк­тив­ном сход­стве экс­кур­сов из ран­не­го «Пись­ма» и «Заго­во­ра Кати­ли­ны», то по сво­е­му «идей­но­му содер­жа­нию» они отнюдь не сов­па­да­ют.

Наобо­рот, в смыс­ле «идей­но­го содер­жа­ния» исто­ри­че­ский экс­курс «Заго­во­ра Кати­ли­ны» явля­ет­ся раз­ви­ти­ем того кру­га идей, той новой систе­мы, пер­во­на­чаль­ный набро­сок кото­рой Сал­лю­стий дает в более позд­нем «Пись­ме к Цеза­рю».

Систе­ма взглядов Сал­лю­стия, изло­жен­ная в позд­нем «Пись­ме», может быть опре­де­ле­на как набро­сок уче­ния об упад­ке нра­вов. Это уче­ние полу­ча­ет наи­бо­лее пол­ное выра­же­ние и раз­ви­тие в экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны». Во-пер­вых, Сал­лю­стий здесь подроб­но раз­ви­ва­ет тему «золо­то­го века». Раз­ви­тие этой темы обу­слов­ле­но новы­ми воз­зре­ни­я­ми Сал­лю­стия на раз­ло­же­ние рим­ско­го обще­ства. Посколь­ку раз­ло­же­ние обще­ства ныне трак­ту­ет­ся Сал­лю­сти­ем как состо­я­ние упад­ка нра­вов, то, есте­ствен­но, воз­ни­ка­ет потреб­ность в про­ти­во­по­став­ле­нии этой раз­вра­щен­ной эпо­хе како­го-то пери­о­да рим­ской исто­рии, когда люди не были еще раз­вра­ще­ны гибель­ны­ми поро­ка­ми и стра­стя­ми, когда и в мир­ное вре­мя, и на войне куль­ти­ви­ро­ва­лись доб­рые нра­вы, когда с.277 суще­ст­во­ва­ло вели­чай­шее согла­сие, а коры­сто­лю­бие — лишь в самой ничтож­ной сте­пе­ни.

Оста­но­вим­ся несколь­ко подроб­нее на кар­тине раз­ло­же­ния обще­ства и на ана­ли­зе при­чин раз­ло­же­ния в исто­ри­че­ском экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны».

Нача­ло раз­ло­же­ния рим­ско­го обще­ства при­уро­чи­ва­ет­ся Сал­лю­сти­ем к раз­ру­ше­нию Кар­фа­ге­на. Основ­ны­ми при­чи­на­ми раз­ло­же­ния явля­ют­ся две стра­сти, два поро­ка, кото­рые имен­но в это вре­мя раз­ви­ва­ют­ся в рим­ском обще­стве: жаж­да вла­сти — am­bi­tio и страсть к день­гам — ava­ri­tia. Раз­ви­тие пер­во­го поро­ка при­ве­ло к тому, что люди пре­вра­ти­лись в лже­цов: имея на уме одно, на сло­вах выска­зы­ва­ют дру­гое, рас­це­ни­ва­ют дру­же­ские или непри­яз­нен­ные отно­ше­ния не по суще­ству, а исхо­дя из рас­че­та, заботят­ся о при­вле­ка­тель­но­сти внеш­не­го вида, а не внут­рен­не­го содер­жа­ния. Вто­рой, еще более гибель­ный порок в корне подо­рвал вер­ность, прав­ди­вость и про­чие доб­рые навы­ки. Зато на пер­вый план выдви­ну­лись занос­чи­вость и жесто­кость, пре­не­бре­же­ние к богам и уве­рен­ность в том, что все на све­те про­даж­но. Сал­лю­стий посвя­ща­ет несколь­ко строк срав­не­нию и опи­са­нию этих двух поро­ков: вла­сто­лю­бия и коры­сто­лю­бия, счи­тая, что вла­сто­лю­бие (често­лю­бие) все же сто­ит бли­же к доб­ро­де­те­ли, чем коры­сто­лю­бие²⁷.

Окон­ча­тель­ное паде­ние нра­вов в рим­ском обще­стве Сал­лю­стий свя­зы­ва­ет с дик­та­ту­рой Сул­лы. После того как Сул­ла с ору­жи­ем в руках вто­рич­но овла­дел государ­ст­вом, все пре­да­лись гра­бе­жам и раз­бо­ям. Победи­те­ли (т. е. сул­лан­цы), утра­тив вся­кое само­об­ла­да­ние и чув­ство меры, совер­ша­ли по отно­ше­нию к сограж­да­нам отвра­ти­тель­ные пре­ступ­ле­ния и наси­лия. Даже рим­ская армия, кото­рая сла­ви­лась когда-то зака­лен­но­стью духа вои­нов, раз­вра­ти­лась и, забыв обы­чаи пред­ков, пре­да­лась рос­ко­ши и раз­вра­ту.

И вот рим­ское обще­ство окон­ча­тель­но погряз­ло в поро­ках и пре­ступ­ле­ни­ях. Ува­жа­ет­ся лишь богат­ство, доб­ро­де­тель попра­на, бед­ность счи­та­ет­ся позо­ром, чест­ность — как бы небла­го­на­ме­рен­но­стью.

Осо­бен­но неустой­чи­вой ока­за­лась моло­дежь, кото­рая под вли­я­ни­ем алч­но­сти и рос­ко­ши пусти­лась, с одной сто­ро­ны, на гра­бе­жи, с дру­гой — на безум­ные тра­ты, с.278 забы­ла стыд и скром­ность и не жела­ет под­чи­нять­ся ни люд­ским, ни боже­ским зако­нам.

Если срав­нить совре­мен­ные дома и вил­лы с хра­ма­ми, постро­ен­ны­ми пред­ка­ми в честь богов, то не труд­но убедить­ся, что пред­ки ста­ра­лись укра­шать свои свя­ти­ли­ща набож­но­стью, а свои жили­ща — сла­вою. Потом­ки же этих бла­го­род­ных людей дошли до чудо­вищ­ных извра­ще­ний, само богат­ство для них — пред­мет дикой заба­вы, ибо чем ина­че объ­яс­нить, что неко­то­рые част­ные лица из при­хо­ти сры­ва­ют горы и застра­и­ва­ют построй­ка­ми моря. Нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что в подоб­ном обще­стве пыш­но рас­цве­ли раз­врат, поло­вые извра­ще­ния, чре­во­уго­дие и про­чие поро­ки. Подоб­ная жизнь, подоб­ная обста­нов­ка сама тол­ка­ет людей, в осо­бен­но­сти моло­дежь, на пре­ступ­ле­ния и без­за­ко­ния^27а.

Тако­вы кар­ти­на упад­ка Рим­ско­го государ­ства и ана­лиз при­чин раз­ло­же­ния в исто­ри­че­ском экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны». Мы сно­ва хоте­ли бы под­черк­нуть, что эта кар­ти­на есть более пол­ное вос­про­из­веде­ние наброс­ка раз­ло­же­ния обще­ства из позд­не­го «Пись­ма». Вме­сте с тем сле­ду­ет ука­зать на раз­ли­чие меж­ду этим отрыв­ком и экс­кур­сом более ран­не­го «Пись­ма». Там кар­ти­на упад­ка отра­жа­ла преж­де все­го два основ­ных момен­та: сла­бость сена­та и раз­вра­щен­ность наро­да, что и обу­слов­ли­ва­ло тогда для Сал­лю­стия раз­ло­же­ние обще­ства. Но в исто­ри­че­ском экс­кур­се «Заго­во­ра Кати­ли­ны» нет даже упо­ми­на­ния о сена­те и наро­де. Все дело заклю­ча­ет­ся в раз­ло­же­нии нрав­ст­вен­ном, при­чем при­чи­ной подоб­но­го раз­ло­же­ния выстав­ля­ет­ся борь­ба отвле­чен­ных мораль­ных кате­го­рий: победа am­bi­tio и ava­ri­tia над древ­не­рим­ской vir­tus. Сно­ва кар­ти­на раз­ло­же­ния обще­ства в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» пред­став­ля­ет­ся нам край­ней абстрак­ци­ей, явля­ясь в этом смыс­ле как бы раз­ви­ти­ем тра­ди­ций позд­не­го «Пись­ма», тра­ди­ций «апо­ли­тич­но­сти».

На пер­вый взгляд тео­рия упад­ка нра­вов Сал­лю­стия ста­вит в центр вни­ма­ния отвле­чен­ные мораль­ные прин­ци­пы и кри­те­рии. В трак­тов­ке рим­ской исто­рии фак­ты соци­аль­ной и поли­ти­че­ской борь­бы выхо­ла­щи­ва­ют­ся и под­ме­ня­ют­ся борь­бой этих мораль­ных кате­го­рий. Основ­ной при­чи­ной раз­ло­же­ния Рим­ско­го государ­ства про­воз­гла­ша­ет­ся упа­док нра­вов. Таким обра­зом, Сал­лю­стий с.279 как буд­то отхо­дит от кон­крет­но-исто­ри­че­ской и поли­ти­че­ски заост­рен­ной кон­цеп­ции Поли­бия, акцен­ти­руя и углуб­ляя те эле­мен­ты апо­ли­тич­но­сти, кото­рые были даны в схе­ме Посидо­ния.

Но теперь мы впра­ве поста­вить вопрос: не явля­ют­ся ли «абстракт­ность» и «апо­ли­тизм» Сал­лю­стия сво­его рода дымо­вой заве­сой? Не есть ли это попыт­ка заву­а­ли­ро­вать неко­то­рые поли­ти­че­ские убеж­де­ния, а сама «абстракт­ная» тео­рия упад­ка нра­вов — все­го-навсе­го лишь фра­зео­ло­гия, за кото­рой мож­но вскрыть весь­ма кон­крет­ные поли­ти­че­ские сим­па­тии и анти­па­тии? Не явля­ет­ся ли эта «над­пар­тий­ность», этот «апо­ли­тизм», осто­рож­но­стью опыт­но­го поли­ти­ка?

Нам пред­став­ля­ет­ся, что дело обсто­ит имен­но так. Кар­ти­на упад­ка нра­вов в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» изо­бра­жа­ет не раз­ло­же­ние обще­ства «вооб­ще», не борь­бу абстракт­ных кате­го­рий, как это может пока­зать­ся на пер­вый взгляд, а раз­ло­же­ние вполне опре­де­лен­ной груп­пы, опре­де­лен­ной про­слой­ки рим­ско­го обще­ства. Это — кар­ти­на раз­ло­же­ния рим­ско­го ноби­ли­те­та.

Даль­ней­шее зна­ком­ство с мате­ри­а­лом может лишь под­твер­дить наше пред­по­ло­же­ние.

Дей­ст­ви­тель­но, как мы убеди­лись выше, основ­ной при­чи­ной, вызвав­шей, по мне­нию Сал­лю­стия упа­док нра­вов в рим­ском обще­стве было раз­ви­тие am­bi­tio, а затем ava­ri­tia. Но в какой же среде раз­ви­лись эти поро­ки? Отнюдь не пря­мо, а толь­ко наме­ка­ми, кос­вен­но Сал­лю­стий дает воз­мож­ность узнать его истин­ное отно­ше­ние к это­му вопро­су.

Он ука­зы­ва­ет на то, что в резуль­та­те раз­ви­тия упо­мя­ну­тых поро­ков власть в государ­стве вырож­да­ет­ся из спра­вед­ли­вой в самую жесто­кую и непри­ем­ле­мую^27б. Но если так, то упо­мя­ну­тые поро­ки харак­тер­ны, как это и под­чер­ки­ва­ет Сал­лю­стий, в первую оче­редь для тех, кто сто­ит у вла­сти. Кому же при­над­ле­жит власть в Рим­ском государ­стве? Власть неза­кон­но захва­че­на ноби­ли­те­том. Об этом Сал­лю­стий совер­шен­но пря­мо гово­рил еще в ран­нем «Пись­ме»^27в, в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» мож­но встре­тить такие же не менее опре­де­лен­ные выска­зы­ва­ния²⁸.

с.280 Гос­под­ство кли­ки ноби­ли­те­та ста­но­вит­ся осо­бен­но явным после того, как Пом­пей отпра­вил­ся на вой­ну с пира­та­ми и Мит­ри­да­том. В руках оли­гар­хов сосре­дото­чи­лись государ­ст­вен­ные долж­но­сти, управ­ле­ние про­вин­ци­я­ми и все про­чее²⁹.

Но если am­bi­tio и ava­ri­tia свой­ст­вен­ны имен­но власть иму­щим, то из выше­ска­зан­но­го сле­ду­ет, что эти поро­ки, вызвав­шие столь глу­бо­кий упа­док нра­вов, харак­те­ри­зу­ют рим­ский ноби­ли­тет. Неслу­чай­но Сал­лю­стий в исто­ри­че­ском экс­кур­се под­чер­ки­вал, что окон­ча­тель­ный рас­пад обще­ства начи­на­ет­ся с эпо­хи сул­лан­ской дик­та­ту­ры, пре­дав­шей государ­ство ноби­ли­те­ту. Так­же неслу­чай­но Сал­лю­стий ука­зы­ва­ет, что имен­но дей­ст­вия Сул­лы побуди­ли Кати­ли­ну к его пре­ступ­ной попыт­ке захва­тить власть, что Кати­ли­на рас­счи­ты­вал на под­держ­ку сул­лан­ских вете­ра­нов³⁰.

Когда Сал­лю­стий пере­хо­дит к опи­са­нию тех безум­ных трат и рос­ко­ши, того пре­кло­не­ния перед богат­ст­вом, кото­рые пыш­но рас­цве­ли в Риме, он сно­ва под­ра­зу­ме­ва­ет насквозь без­нрав­ст­вен­ную и про­даж­ную среду ноби­ли­те­та. Это опять та же немно­го­чис­лен­ная кли­ка, кото­рая бла­го­да­ря сво­е­му богат­ству — а богат­ство ее един­ст­вен­ная доб­лесть и досто­ин­ство — захва­ти­ла власть и пер­вен­ство в государ­стве. Гово­ря же о рос­ко­ши домов и вилл, о безум­ных пред­при­я­ти­ях и тра­тах, вро­де сры­тия гор и застрой­ки морей, Сал­лю­стий несо­мнен­но наме­кал на опре­де­лен­ных, всем извест­ных лиц, пред­ста­ви­те­лей ноби­ли­те­та, хотя бы, напри­мер, на Лукул­ла.

Итак, ока­зы­ва­ет­ся, что в исто­ри­че­ском экс­кур­се Сал­лю­стий, рисуя кар­ти­ну раз­вра­щен­но­сти и раз­ло­же­ния рим­ско­го обще­ства, под­ра­зу­ме­вал не обще­ство «в целом», а в первую оче­редь и глав­ным обра­зом среду ноби­ли­те­та. Но в этом нас убеж­да­ет не толь­ко мате­ри­ал исто­ри­че­ско­го экс­кур­са.

Самый факт заго­во­ра, самая лич­ность Кати­ли­ны есть для Сал­лю­стия явле­ние зако­но­мер­ное и неиз­беж­ное, есть след­ст­вие мораль­но­го раз­ло­же­ния той среды, кото­рая одна толь­ко и мог­ла поро­дить чудо­ви­ще, подоб­ное Кати­лине. Сал­лю­стий сам под­чер­ки­ва­ет, что с.281 Кати­ли­на был про­дук­том окру­жав­шей его среды³¹. Что же это за среда? Как мы уста­но­ви­ли, обще­ство, тер­зае­мое подоб­ны­ми поро­ка­ми — lu­xu­ria и ava­ri­tia, — это среда ноби­ли­те­та. Да и сам Сал­лю­стий дает совер­шен­но чет­кий ответ на вопрос о том, какой сре­дой был порож­ден Кати­ли­на: «Луций Кати­ли­на, про­ис­хо­див­ший из знат­но­го рода» (no­bi­li ge­ne­re na­tus)³².

Таким обра­зом, Кати­ли­на — порож­де­ние раз­врат­ной среды ноби­ли­те­та, в нем как бы пер­со­ни­фи­ци­ро­ва­ны все поро­ки это­го сосло­вия. У него извра­щен­ный харак­тер, кото­рый сво­дит на нет все его при­род­ные даро­ва­ния, его смо­ло­ду пре­льща­ют меж­до­усоб­ные вой­ны, гра­беж и убий­ства, он кова­рен, непо­сто­я­нен, лжив, неис­кре­нен, жаден до чужо­го, рас­то­чи­те­лен в сво­ем, неуме­рен в стра­стях³³. Почти в тех же самых выра­же­ни­ях пере­чис­ля­ют­ся здесь Сал­лю­сти­ем каче­ства и поро­ки, кото­ры­ми он наде­лил рим­ское обще­ство «в целом» т. е. рим­ский ноби­ли­тет.

Но Кати­ли­на для Сал­лю­стия — типич­ный пред­ста­ви­тель ноби­ли­те­та не толь­ко по харак­те­ру, но и по всем сво­им «устрем­ле­ни­ям». Он обу­ян страст­ным жела­ни­ем захва­тить государ­ст­вен­ную власть, он стре­мит­ся к тира­нии, он не стес­ня­ет­ся в выбо­ре средств для дости­же­ния цели и наме­тил себе в каче­стве образ­ца для под­ра­жа­ния Сул­лу и его дей­ст­вия³⁴.

В свя­зи с выше­из­ло­жен­ным небезын­те­рес­но отме­тить один момент, кото­рый, несмот­ря на его явную наро­чи­тость и искус­ст­вен­ность, до сих пор поче­му-то не отме­чен никем из иссле­до­ва­те­лей Сал­лю­стия. Дело в том, что тезис Сал­лю­стия: Кати­ли­на — зако­но­мер­ный про­дукт раз­вра­щен­ной среды ноби­ли­те­та, под­черк­нут самим Сал­лю­сти­ем «кон­струк­тив­но». Поче­му имен­но после 5-ой гла­вы, где при­веде­на харак­те­ри­сти­ка Кати­ли­ны, изло­же­ние пре­ры­ва­ет­ся и дает­ся обшир­ный исто­ри­че­ский экс­курс? Сал­лю­стий сам объ­яс­ня­ет это тем, что посколь­ку ему при­шлось заго­во­рить об обще­ст­вен­ных нра­вах, то необ­хо­ди­мо вер­нуть­ся назад и хотя бы вкрат­це рас­ска­зать о поряд­ках, уста­нов­лен­ных пред­ка­ми, о том с.282 как они управ­ля­ли государ­ст­вом и как оно, посте­пен­но изме­ня­ясь, пре­вра­ща­лось из пре­крас­ней­ше­го в самое худ­шее и самое пороч­ное³⁵.

Но дело не толь­ко в том, что исто­ри­че­ский экс­курс повест­ву­ет о «про­шлых поряд­ках» и о том, как «государ­ство из пре­крас­ней­ше­го пре­вра­ти­лось в самое худ­шее и самое пороч­ное»: этот рас­сказ име­ет опре­де­лен­ную целе­уста­нов­ку. Он «увя­зан» с лич­но­стью Кати­ли­ны, он дол­жен пока­зать раз­вра­щен­ность и раз­ло­же­ние имен­но той соци­аль­ной среды, про­дук­том кото­рой явил­ся Кати­ли­на, дол­жен исто­ри­че­ски обос­но­вать раз­ви­тие тех поро­ков рим­ско­го ноби­ли­те­та, пер­со­ни­фи­ка­ци­ей кото­рых опять-таки ока­зы­ва­ет­ся Кати­ли­на. Гла­ва 5-я — это харак­те­ри­сти­ка Кати­ли­ны, гла­вы 6—8-я — харак­те­ри­сти­ка той соци­аль­ной среды, кото­рая поро­ди­ла Кати­ли­ну. Он плоть от пло­ти, кровь от кро­ви этой среды, в нем, как в мик­ро­кос­ме, скон­цен­три­ро­ва­ны все харак­тер­ные чер­ты, все поро­ки людей это­го клас­са, в нем есть все, что харак­тер­но для них, и ниче­го, чего бы у них не было. Вот поче­му исто­ри­че­ский экс­курс встав­лен имен­но после харак­те­ри­сти­ки Кати­ли­ны. Сал­лю­стию нуж­но было пока­зать, как в резуль­та­те раз­ло­же­ния ноби­ли­те­та исто­ри­че­ски и неиз­беж­но сло­жил­ся такой соци­аль­ный тип, как Кати­ли­на.

Нель­зя не отме­тить и того обсто­я­тель­ства, что Сал­лю­стий вся­че­ски ста­ра­ет­ся под­черк­нуть знат­ность про­ис­хож­де­ния заго­вор­щи­ков, т. е. непо­сред­ст­вен­но­го окру­же­ния Кати­ли­ны, его «среды». В изо­бра­же­нии Сал­лю­стия ноби­ли­тет явля­ет­ся основ­ной руко­во­дя­щей силой в заго­во­ре. Сал­лю­стий подроб­но пере­чис­ля­ет наи­бо­лее вид­ных дея­те­лей заго­во­ра: П. Лен­ту­ла Суру, П. Автро­ния, Л. Кас­сия Лон­ги­на, Г. Цете­га, Пуб­лия и Сер­вия Сул­лу³⁶, Л. Вар­гун­тея, Кв. Анния, М. Пор­ция Леку, Л. Бес­тию, Кв. Курия — и ука­зы­ва­ет, что все они были из сена­тор­ско­го сосло­вия; затем М. Фуль­вия Ноби­ли­о­ра, Л. Ста­ти­лия, П. Габи­ния Капи­то­на и Г. Кор­не­лия, кото­рые были из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, и, нако­нец, упо­ми­на­ет о «мас­се про­вин­ци­а­лов» из коло­ний и муни­ци­пи­ев, не пре­ми­нув ука­зать, что и они были у себя знат­ны­ми людь­ми. Но, кро­ме них, в заго­во­ре было заме­ша­но зна­чи­тель­ное с.283 чис­ло более тай­ных участ­ни­ков, тоже из среды ноби­ли­те­та, а что каса­ет­ся моло­де­жи, то бо́льшая часть юно­ше­ства, осо­бен­но из среды ноби­лей, бла­го­при­ят­ст­во­ва­ла начи­на­ни­ям Кати­ли­ны³⁷. Дру­гие сто­рон­ни­ки Кати­ли­ны снаб­жа­ют­ся так­же харак­те­ри­сти­ка­ми, где под­чер­ки­ва­ет­ся их при­над­леж­ность к ноби­ли­те­ту. Так, про участ­ни­ка пер­во­го заго­во­ра Гн. Пизо­на гово­рит­ся: знат­ный юно­ша, необы­чай­ной дер­зо­сти, энер­гич­ный. Упо­мя­ну­тый уже Кв. Курий харак­те­ри­зу­ет­ся как чело­век доста­точ­но вид­но­го про­ис­хож­де­ния и ука­зы­ва­ет­ся на его связь с Фуль­ви­ей, знат­ной жен­щи­ной. И, нако­нец, в речи, вло­жен­ной в уста Като­на, заго­вор пря­мо рас­це­ни­ва­ет­ся как дело рук ноби­ли­те­та: «Знат­ней­шие граж­дане соста­ви­ли заго­вор, чтобы уни­что­жить роди­ну в огне»³⁸. Таким обра­зом, едва ли воз­мож­но сомне­вать­ся в том, что Сал­лю­стий хочет пред­ста­вить заго­вор Кати­ли­ны как пре­ступ­ную попыт­ку со сто­ро­ны пред­ста­ви­те­лей ноби­ли­те­та узур­пи­ро­вать государ­ст­вен­ную власть и уста­но­вить откры­тую тира­нию.

В заклю­че­ние нам хоте­лось бы ука­зать на одно суще­ст­вен­ное обсто­я­тель­ство. Оно заклю­ча­ет­ся в том, что в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» харак­те­ри­сти­ка раз­ло­же­ния «наро­да» выде­ле­на в само­сто­я­тель­ное отступ­ле­ние, в гла­вы 37—38. Посколь­ку это так, то оче­вид­но, что в исто­ри­че­ском экс­кур­се, т. е. в гла­вах 10—13, под­ра­зу­ме­ва­ет­ся имен­но среда ноби­ли­те­та.

Теперь воз­мож­но сде­лать твер­дый вывод. Изо­бра­жая упа­док нра­вов в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» и ана­ли­зи­руя при­чи­ны это­го упад­ка, Сал­лю­стий поль­зо­вал­ся «абстракт­ной» фра­зео­ло­ги­ей лишь в каче­стве дымо­вой заве­сы для при­кры­тия сво­их напа­док на ноби­ли­тет, выяв­ляя на самом деле рас­ту­щее в нем убеж­де­ние, что рим­ское обще­ство было при­веде­но к гибе­ли в резуль­та­те раз­вра­щен­но­сти и без­нрав­ст­вен­но­сти ноби­ли­те­та. Ноби­ли­тет для Сал­лю­стия явля­ет­ся глав­ной при­чи­ной раз­ло­же­ния, ноби­ли­тет — кон­крет­ный носи­тель зла, язва, разъ­едаю­щая рим­ское обще­ство. И вся исто­рия Рима изла­га­ет­ся как исто­рия паде­ния нра­вов (если сохра­нить «дымо­вую заве­су»), или, что по суще­ству одно и то же, как исто­рия «зло­коз­нен­но­сти» ноби­ли­те­та (если «дымо­вую заве­су» с.284 отбро­сить). Труд Сал­лю­стия «Заго­вор Кати­ли­ны» есть попыт­ка постро­ить серь­ез­ный обви­ни­тель­ный акт про­тив ноби­ли­те­та, к тому же исто­ри­че­ски «обос­но­ван­ный», ибо исто­ри­че­ский экс­курс и дол­жен дока­зать глу­бо­кую зако­ре­не­лость, «извеч­ность» зло­коз­нен­но­сти ноби­ли­те­та. Так Сал­лю­стий исполь­зу­ет отвле­чен­ную, абстракт­ную, на пер­вый взгляд, тео­рию упад­ка нра­вов в каче­стве орудия ост­рой пар­тий­ной борь­бы.

Даль­ней­шее раз­ви­тие поли­ти­че­ских воз­зре­ний рим­ско­го исто­ри­ка может толь­ко под­твер­дить наше пони­ма­ние пози­ций Сал­лю­стия в отно­ше­нии ноби­ли­те­та. Если, как мы толь­ко что уста­но­ви­ли, «Заго­вор Кати­ли­ны» мож­но назвать скры­той инвек­ти­вой про­тив ноби­ли­те­та, то более позд­ние про­из­веде­ния Сал­лю­стия — «Югур­тин­ская вой­на» и «Исто­рии» — это уже явное, ничем не при­кры­тое напа­де­ние на поли­ти­че­ско­го вра­га.

В самом нача­ле «Югур­тин­ской вой­ны», гово­ря о моти­вах, побудив­ших его занять­ся исто­ри­ей этой вой­ны, Сал­лю­стий совер­шен­но недву­смыс­лен­но заяв­ля­ет: «Я буду опи­сы­вать вой­ну, кото­рую рим­ский народ вел с Югур­той, царем нуми­дий­цев; во-пер­вых, пото­му, что она была вели­ка и жесто­ка и победа кло­ни­лась то на ту, то на дру­гую сто­ро­ну; затем пото­му, что тогда было впер­вые ока­за­но сопро­тив­ле­ние гос­под­ству ноби­ли­те­та»³⁹. Таким обра­зом, полу­ча­ет­ся, что даже цель напи­са­ния исто­ри­че­ской работы о Югур­тин­ской войне заклю­ча­лась в пока­зе исто­ков борь­бы с ноби­ли­те­том и в обли­че­нии зло­коз­нен­но­сти послед­не­го.

Обра­ще­ние к исто­ри­че­ско­му экс­кур­су «Югур­тин­ской вой­ны» может еще раз убедить нас в том, что глав­ным носи­те­лем зла для Сал­лю­стия ока­зы­ва­ет­ся все тот же ноби­ли­тет. В этом экс­кур­се рим­ская исто­рия изла­га­ет­ся как исто­рия борь­бы меж­ду плеб­сом и ноби­ли­те­том, при­чем пле­беи борют­ся за свои «пра­ва», а ноби­ли­тет тво­рит без­за­ко­ния. Неда­ром, гово­ря об убий­стве Грак­хов и о «без­за­кон­ном тор­же­стве» ноби­ли­те­та, Сал­лю­стий дела­ет сле­дую­щий вывод: «Такие вещи очень часто губи­ли вели­кие государ­ства»⁴⁰. Во фраг­мен­тах экс­кур­са «Исто­рий» Сал­лю­стий еще более чет­ко ста­вит вопрос о при­рож­ден­но­сти зла свой­ст­вен­ной чело­ве­че­ской при­ро­де, с.285 под­ра­зу­ме­вая на самом деле «при­ро­ду» рим­ско­го ноби­ли­те­та: «у нас пер­вые раз­но­гла­сия были резуль­та­том пороч­но­сти чело­ве­че­ской при­ро­ды»⁴¹. Затем он пока­зы­ва­ет, в чем заклю­ча­лись эти «раз­но­гла­сия» и кто был их винов­ни­ком. Ока­зы­ва­ет­ся, эти «раз­но­гла­сия» есть не что иное, как извеч­ная борь­ба сосло­вий в рим­ском обще­стве, борь­ба пле­бе­ев про­тив пат­ри­ци­ев, борь­ба наро­да про­тив ноби­ли­те­та за узур­пи­ро­ван­ную послед­ним власть и пра­ва.

Цен­ность фраг­мен­тов экс­кур­са «Исто­рий» заклю­ча­ет­ся, меж­ду про­чим, в том, что они совер­шен­но ясно дают понять, на чьей сто­роне сим­па­тии Сал­лю­стия и чье дело он счи­та­ет пра­вым. Когда Сал­лю­стий гово­рит, что отцы власт­во­ва­ли над пле­бе­я­ми, как раба­ми, то ясно, что он на сто­роне пле­бе­ев; когда Сал­лю­стий рас­ска­зы­ва­ет о сецес­сии и воз­ник­но­ве­нии долж­но­сти народ­ных три­бу­нов⁴², то и здесь явно про­гляды­ва­ет сочув­ст­вие к плеб­су, кото­рый борет­ся за «пра­ва», а не тво­рит без­за­ко­ния, как это дела­ет ари­сто­кра­тия.

Для того чтобы покон­чить с вопро­сом об отно­ше­нии Сал­лю­стия к ноби­ли­те­ту и под­ве­сти неко­то­рые ито­ги, сле­ду­ет оста­но­вить­ся на речах Мем­мия и Мария из «Югур­тин­ской вой­ны». В этих речах Сал­лю­сти­ем моби­ли­зо­ван весь арсе­нал обви­не­ний про­тив ноби­ли­те­та.

Схе­ма речи Мем­мия при­бли­зи­тель­но тако­ва. Он начи­на­ет ее с того, что обра­ща­ет­ся к наро­ду, упре­кая его в без­де­я­тель­но­сти, поли­ти­че­ской индиф­фе­рент­но­сти, в раб­ском под­чи­не­нии ноби­ли­те­ту. Затем Мем­мий дает обзор пре­ступ­ных дея­ний ноби­ли­те­та в отно­ше­нии наро­да, гово­рит об убий­стве Г. Грак­ха и М. Фуль­вия, о раз­граб­ле­нии народ­ных денег, о гос­под­стве куч­ки често­люб­цев и коры­сто­люб­цев.

После это­го Мем­мий пере­хо­дит к изо­бра­же­нию безот­рад­ной и мрач­ной кар­ти­ны совре­мен­но­го ему раз­ло­же­ния обще­ства, т. е. непо­сред­ст­вен­но­го и неиз­беж­но­го след­ст­вия из выше­из­ло­жен­ных пре­ступ­ных дей­ст­вий ноби­ли­те­та. Под­куп­ные, раз­врат­ные пред­ста­ви­те­ли ноби­ли­те­та, нахо­дя­щи­е­ся у руля прав­ле­ния про­да­ют ныне с тор­гов зако­ны и вели­чие Рим­ско­го государ­ства закля­тым вра­гам Рима. Вся власть сосре­дото­че­на в руках убийц и гони­те­лей наро­да. Их прав­ле­ние — по суще­ству с.286 пре­ступ­ный заго­вор (fac­tio) про­тив рим­ско­го наро­да, и ноби­ли­тет есть не что иное, как куч­ка пре­ступ­ных заго­вор­щи­ков (fac­tio­si). Мем­мий про­во­дит яркое сопо­став­ле­ние бес­пра­вия пле­бе­ев с пре­ступ­ным и без­за­кон­ным гос­под­ст­вом ноби­ли­те­та и пред­ла­га­ет высту­пить про­тив него, избрав в каче­стве проб­но­го кам­ня дело Югур­ты⁴³.

Заклю­чи­тель­ным аккор­дом этой речи слу­жит гнев­ное обли­че­ние узур­па­тор­ских дей­ст­вий ноби­ли­те­та, при­зыв к наро­ду стрях­нуть с себя поли­ти­че­скую индиф­фе­рент­ность и, нако­нец, ука­за­ние на то, что борь­бу сле­ду­ет вести до кон­ца, непри­ми­ри­мо, ибо вся­кий ком­про­мисс при­ведет к пол­но­му кра­ху дела⁴⁴.

Мы наме­рен­но дали изло­же­ние речи Мем­мия несколь­ко схе­ма­тич­но. Дело в том, что самая кон­струк­ция, самое постро­е­ние речи пред­став­ля­ют зна­чи­тель­ный инте­рес. Речь, как нетруд­но убедить­ся, постро­е­на по схе­ме исто­ри­че­ских экс­кур­сов, в част­но­сти экс­кур­са из «Югур­тин­ской вой­ны». Речь Мем­мия — как бы дуб­лет, коррек­тив исто­ри­че­ско­го экс­кур­са, но сде­лан­ный с еще более чет­кой и непри­ми­ри­мой пар­тий­ной уста­нов­кой, чем сам экс­курс.

Речь Мария так­же явля­ет­ся бле­стя­щей инвек­ти­вой про­тив ноби­ли­те­та. Но она постро­е­на в ином плане и допол­ня­ет собою речь Мем­мия. Если речь Мем­мия есть некое «исто­ри­че­ское дока­за­тель­ство» зло­коз­нен­но­сти ноби­ли­те­та, некий исто­ри­че­ский обзор его пре­ступ­ных дея­ний, то речь Мария явля­ет­ся тео­ре­ти­че­ским и прин­ци­пи­аль­ным обос­но­ва­ни­ем этой зло­коз­нен­но­сти. В ней сде­ла­на попыт­ка раз­вен­чать и окон­ча­тель­но дис­креди­ти­ро­вать самый прин­цип, на кото­ром дер­жит­ся поня­тие no­bi­li­tas.

Марий начи­на­ет речь с того, что высо­кое зва­ние кон­су­ла, полу­чен­ное им по мило­сти наро­да, нала­га­ет на него ряд ответ­ст­вен­ных обя­зан­но­стей. Он ука­зы­ва­ет на осо­бую труд­ность сво­его поло­же­ния: дру­гие могут рас­счи­ты­вать на древ­ность про­ис­хож­де­ния, выдаю­щи­е­ся подви­ги пред­ков, на сред­ства дру­зей и род­ст­вен­ни­ков, на мно­же­ство кли­ен­тов. Он же может наде­ять­ся толь­ко на само­го себя, на соб­ст­вен­ную доб­лесть и правоту. Труд­ность поло­же­ния Мария усу­губ­ля­ет­ся еще тем, что ноби­ли­тет, конеч­но, толь­ко и ждет слу­чая, чтобы исполь­зо­вать какой-нибудь его про­мах или недо­ста­ток и погу­бить его, с.287 но он, при­вык­нув с дет­ства к трудам и опас­но­стям, оста­нет­ся тверд, непо­ко­ле­бим и не свернет с пути доб­ро­де­те­ли⁴⁵.

После это­го вступ­ле­ния Марий пере­хо­дит к глав­ной части речи, к постро­е­нию «прин­ци­пи­аль­но­го» обви­не­ния про­тив ноби­ли­те­та. Обя­зан­ность вести вой­ну с Югур­той, гово­рит Марий, воз­ло­же­на на него к вели­чай­ше­му неудо­воль­ст­вию ноби­лей. Но раз­ве было бы луч­ше избрать для выпол­не­ния этой слож­ной зада­чи чело­ве­ка древ­не­го рода, име­ю­ще­го длин­ный ряд фамиль­ных изо­бра­же­ний, но вме­сте с тем совер­шен­но неспо­соб­но­го к веде­нию вой­ны? Такие люди все рав­но вынуж­де­ны пере­по­ру­чать фак­ти­че­ское веде­ние воен­ных дей­ст­вий дру­гим лицам, или же они бро­са­ют­ся штуди­ро­вать труды гре­че­ских тео­ре­ти­ков воен­но­го искус­ства, наив­но наде­ясь, что это заме­нит недо­стаю­щий им прак­ти­че­ский опыт. Марий про­сит срав­нить его, чело­ве­ка незнат­но­го про­ис­хож­де­ния, с подоб­ны­ми людь­ми. То, о чем эти люди зна­ют лишь из книг, он испы­тал на прак­ти­ке, на поле сра­же­ния. Пусть они пре­зи­ра­ют его за незнат­ность про­ис­хож­де­ния, он может отпла­тить им еще бо́льшим пре­зре­ни­ем за их неспо­соб­ность и ничтож­ность, тем более что в пер­вом вино­ва­та судь­ба, а во вто­ром они сами. Свое рас­суж­де­ние Марий закан­чи­ва­ет сле­дую­щей заме­ча­тель­ной фра­зой, в кото­рой крат­ко фор­му­ли­ру­ет­ся основ­ная, веду­щая мысль всей речи: хотя я пола­гаю, что при­ро­да еди­на и обща у всех, все же я думаю, что достой­ней­ший и есть бла­го­род­ней­ший⁴⁶.

Далее Марий раз­ви­ва­ет эту мысль. Он дока­зы­ва­ет, что бла­го­род­ство заво­е­вы­ва­ет­ся слав­ны­ми дея­ни­я­ми и пред­ста­ви­те­ли так назы­вае­мых бла­го­род­ных родов все­це­ло обя­за­ны этим сво­им «бла­го­род­ст­вом» слав­ным подви­гам пред­ков, кото­рые тоже когда-то были без­вест­ны­ми и «небла­го­род­ны­ми». Поэто­му пред­ста­ви­те­ли ноби­ли­те­та совер­шен­но напрас­но наде­ют­ся бес­пре­стан­ным упо­ми­на­ни­ем о подви­гах пред­ков уве­ли­чить соб­ст­вен­ный авто­ри­тет, наобо­рот, слав­ная жизнь и дея­ния их пред­ков еще более отте­ня­ют позор­ное без­дей­ст­вие ничтож­но­го потом­ства⁴⁷.

с.288 Затем Марий гово­рит, что «бла­го­род­ство» его рода начи­на­ет­ся с него само­го; поэто­му он не в состо­я­нии пред­ста­вить фамиль­ные порт­ре­ты, но зато может про­де­мон­стри­ро­вать полу­чен­ные им самим воен­ные тро­феи, почет­ные награ­ды и раны, нане­сен­ные ему спе­ре­ди. Речь его конеч­но, недо­ста­точ­но изыс­ка­на, он не изу­чал пра­вил гре­че­ско­го крас­но­ре­чия, одна­ко, по его мне­нию, от подоб­но­го изу­че­ния люди не ста­но­вят­ся ни доб­ро­де­тель­нее, ни луч­ше. Вза­мен это­го он в совер­шен­стве изу­чил нау­ку, кото­рая более полез­на для оте­че­ства, нау­ку вой­ны, нау­ку побед. На вой­ско он может дей­ст­во­вать сво­им лич­ным при­ме­ром, он будет делить с ним все невзго­ды и труд­но­сти похо­да. Так сле­ду­ет посту­пать вое­на­чаль­ни­ку, так имен­но посту­па­ли пред­ки, и этим они про­сла­ви­ли себя и воз­ве­ли­чи­ли Рим­ское государ­ство⁴⁸.

Нако­нец, Марий обру­ши­ва­ет­ся на образ жиз­ни пред­ста­ви­те­лей ноби­ли­те­та и про­ти­во­по­став­ля­ет нра­вы и обы­чаи, царя­щие в их раз­вра­щен­ной среде, сво­е­му обра­зу жиз­ни. Эти люди уна­сле­до­ва­ли от пред­ков знат­ность и богат­ства, уна­сле­до­ва­ли все, кро­ме доб­ро­де­те­ли. Они про­во­дят жизнь сре­ди пиров, рос­ко­ши и раз­вра­та. Но пусть бы так было и впредь! Марий гово­рит, что он не про­ме­ня­ет воен­ные труды, пыль и пот на эти рос­кош­ные пир­ше­ства, ибо истин­ная доб­лесть ищет сла­вы в ору­жии, а не в рос­кош­ном обра­зе жиз­ни. Но все дело в том, что эти пре­зрен­ные хотят отнять у людей достой­ных то, что заслу­же­но труда­ми и доб­ле­стью. Это­го уже нель­зя тер­петь, ибо это обра­ща­ет­ся во вред само­му государ­ству⁴⁹.

Заклю­че­ние речи посвя­ще­но пер­спек­ти­вам даль­ней­ших воен­ных дей­ст­вий про­тив Югур­ты, кото­рые рису­ют­ся Мари­ем в весь­ма опти­ми­сти­че­ских тонах. После того как коман­до­ва­ние пере­да­но ему, Марию, вой­на несо­мнен­но долж­на окон­чить­ся победой, ибо у Югур­ты отни­ма­ет­ся его луч­шая защи­та: коры­сто­лю­бие, над­мен­ность и неопыт­ность рим­ских вое­на­чаль­ни­ков. Сле­до­ва­тель­но, победа близ­ка, а вме­сте с ней — добы­ча и сла­ва⁵⁰.

Тако­во содер­жа­ние речи Мария. Эта речь — не толь­ко злей­шая инвек­ти­ва про­тив ноби­ли­те­та, где с.289 раз­вен­чи­ва­ет­ся все, что состав­ля­ет гор­дость дан­но­го сосло­вия, все на чем дер­жит­ся самое поня­тие «ноби­ли­тет», но одно­вре­мен­но это пане­ги­рик жиз­не­спо­соб­но­сти, энер­гии «новых людей», выход­цев из широ­ких сло­ев наро­да, к кото­рым при­над­ле­жит и сам Марий. Речь Мария с ее прин­ци­пи­аль­ной и даже фило­соф­ской окрас­кой, с ее необы­чай­ной поли­ти­че­ской направ­лен­но­стью как бы под­во­дит окон­ча­тель­ный итог отно­ше­ний Сал­лю­стия к ноби­ли­те­ту.

Тако­во раз­ви­тие этих отно­ше­ний. Точ­ка зре­ния Сал­лю­стия, сфор­му­ли­ро­ван­ная в его пер­вой исто­ри­че­ской моно­гра­фии, в «Заго­во­ре Кати­ли­ны», в фор­ме абстракт­ной тео­рии упад­ка нра­вов, высту­па­ет в более позд­них про­из­веде­ни­ях рим­ско­го исто­ри­ка уже вполне обна­жен­но — в совер­шен­но кон­крет­ных и поли­ти­че­ски заост­рен­ных поня­ти­ях и лозун­гах. Эта при­ме­ча­тель­ная эво­лю­ция несо­мнен­но тес­но свя­за­на с даль­ней­шим раз­ви­ти­ем обще­по­ли­ти­че­ских воз­зре­ний Сал­лю­стия.