История рабства в античном мире

Том I
Рабство в Греции

Глава восьмая

ПОЛОЖЕНИЕ РАБОВ В СЕМЬЕ И В ГОСУДАРСТВЕ

с.129

Таков тот раб, кото­ро­го коми­ки виде­ли в афин­ском обще­стве, и тако­вым они нам его изо­бра­жа­ют. В древ­ней комедии его роль отме­че­на еще мало. Комедия в пер­вое вре­мя сво­его суще­ст­во­ва­ния не дела­ла из раба основ­но­го пер­со­на­жа в той же мере, в какой он им не был и в дей­ст­ви­тель­ной жиз­ни. Она обра­ща­ла свои напад­ки на пра­ви­тель­ство, на народ, на государ­ст­вен­ных людей и обще­ст­вен­ные явле­ния. Это сце­на исто­ри­че­ско­го харак­те­ра или сце­на нра­вов сво­бод­ных граж­дан; здесь нет интри­ги, в кото­рой рабы были бы дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми, высту­па­ли бы в роли совет­чи­ков. Они фигу­ри­ру­ют там как необ­хо­ди­мый аксес­су­ар или чаще даже в каче­стве третье­сте­пен­ных лиц, зада­чей кото­рых явля­лось раз­влечь и поте­шить зри­те­лей кри­ка­ми, кото­рые они испус­ка­ют, когда их бьют¹. Тако­ва была их двой­ная роль, кото­рую они игра­ли до Ари­сто­фа­на. Этот поэт сохра­нил их как аксес­су­ар и уни­что­жил их как интер­медию; мож­но ска­зать, он заста­вил их вой­ти более актив­но в ход комедии; сокра­тив у них эле­мен­ты шутов­ства, сбли­жаю­щие их с пара­зи­та­ми, он дал им более опре­де­лен­ный харак­тер. Если в боль­шин­стве сво­их пьес он застав­ля­ет их появ­лять­ся толь­ко в роли обслу­жи­ваю­щих², то суще­ст­ву­ют дру­гие комедии, где он ста­вит их на то место, кото­рое они часто име­ли в жиз­ни. В «Осах» и в «Мире» они игра­ют более актив­ную роль, не ста­но­вясь еще суще­ст­вен­ным эле­мен­том все­го хода дей­ст­вия пье­сы, не осо­бен­но выяв­ляя себя в диа­ло­гах. В «Лягуш­ках» и в «Богат­стве», кото­рые нахо­дят­ся на гра­ни комедии древ­не­гре­че­ской и сред­не­гре­че­ской, они ожив­ля­ют все дей­ст­вие сво­им при­сут­ст­ви­ем и сво­и­ми коми­че­ски­ми дура­че­ства­ми. В «Лягуш­ках» Ксан­фий, гру­бый на сло­вах, сме­лый в сво­их репли­ках, изде­ваю­щий­ся над бахваль­ст­вом сво­его хозя­и­на, изне­жен­но­го Дио­ни­са, кото­рый игра­ет роль Герак­ла³, гос­под­ст­ву­ет над ним бла­го­да­ря твер­до­сти сво­его харак­те­ра в опас­ные мину­ты⁴; он готов на все: и взять на себя первую роль и пре­до­ста­вить ее Дио­ни­су, в зави­си­мо­сти от того, что это вле­чет за собой для него — уда­ры или удо­воль­ст­вие, и очень комич­но сва­ли­ва­ет на бога послед­ст­вия сво­ей тру­со­сти, когда при угро­зе нака­за­ния за дур­ные поступ­ки Герак­ла, зна­ки отли­чия кото­ро­го он хотел взять в послед­ний раз, он хочет оправ­дать себя, пред­став­ляя на допрос сво­его мни­мо­го раба, сына Зев­са⁵. В «Богат­стве» Кари­он опла­ки­ва­ет в нача­ле пье­сы печаль­ное поло­же­ние раба, свя­зан­но­го с судь­бой сво­его гос­по­ди­на и фаталь­но увле­кае­мо­го по следам его безумств, но со сво­ей сто­ро­ны он пред­ла­га­ет и обе­ща­ет помочь это­му: он рас­спра­ши­ва­ет, он сове­ту­ет⁶, он хочет во все вме­ши­вать­ся, и он дей­ст­ви­тель­но вме­ши­ва­ет­ся, начи­ная с того само­го момен­та, когда он узнал сле­по­го бога с.130 богат­ства, вплоть до рез­ких изме­не­ний, кото­рые про­из­во­дит бог, став зря­чим, в рас­пре­де­ле­нии сво­их даров. Он тут как тут, чтобы встре­тить чело­ве­ка, став­ше­го бога­тым по заслу­гам, или чтобы выра­зить пре­зре­ние разо­рив­ше­му­ся сико­фан­ту-донос­чи­ку, чтобы дать заня­тие Гер­ме­су, поки­ну­то­му сво­и­ми почи­та­те­ля­ми, и ста­ру­хе, поте­ряв­шей сво­его моло­до­го любов­ни­ка. В этих двух ролях, так же как и в «Осах» и в «Мире», мы видим все­гда одну и ту же фигу­ру любо­пыт­ст­ву­ю­ще­го по отно­ше­нию к гос­по­ди­ну при­ста­ва­лы, бес­стыд­но­го насмеш­ни­ка, желаю­ще­го быть с гос­по­ди­ном запа­ни­бра­та, в свя­зи с вопро­са­ми, кото­рые тот ему пред­ла­га­ет, с теми сове­та­ми, кото­рые он ему дает, спо­ря с ним с неко­то­рым видом пре­вос­ход­ства⁷.

Тот харак­тер отно­ше­ний раба к сво­е­му хозя­и­ну, изо­бра­же­ние кото­ро­го мы нахо­дим со вре­мен древ­ней комедии, отме­чен в еще боль­шей сте­пе­ни новой комеди­ей, пере­хо­дом к кото­рой слу­жит «Богат­ство» Ари­сто­фа­на. Явля­ясь кар­ти­ной част­ной жиз­ни, эта комедия, конеч­но, долж­на была дать более вид­ное место рабу. Так как комедия, при­бе­гая к интри­ге, ста­вит раба в центр завяз­ки, то она долж­на пред­ста­вить в более ярком све­те те отно­ше­ния, кото­ры­ми раб свя­зан с дру­ги­ми лица­ми и, глав­ным обра­зом, с хозя­и­ном. Комедия, столь бога­тая шедев­ра­ми, комедия Филе­мо­на, Дифи­ла, Менанд­ра, до нас не дошла в виде цель­ных про­из­веде­ний, но мы ее зна­ем бла­го­да­ря Плав­ту и Терен­цию. Плавт, при всей ори­ги­наль­но­сти сво­его коми­че­ско­го тем­пе­ра­мен­та, сохра­ня­ет по край­ней мере основ­ной фон той пье­сы, кото­рую он заим­ст­ву­ет из гре­че­ско­го теат­ра; к это­му отно­сят­ся интри­га и те поло­же­ния, кото­рые не могут быть устра­не­ны без того, чтобы не постра­дал и сам основ­ной фон; таким обра­зом, даже под этой латин­ской обо­лоч­кой эти комедии все же пре­крас­но оста­ют­ся пье­са­ми гре­че­ски­ми; и не раз, когда кон­траст с рим­ски­ми нра­ва­ми был уже очень рез­ким, Плавт счи­тал нуж­ным пред­у­предить об этом свою пуб­ли­ку. Терен­ций, чуж­дый Риму и по сво­е­му про­ис­хож­де­нию и по вос­пи­та­нию, путе­ше­ст­вуя и созда­вая свои пье­сы под покро­ви­тель­ст­вом знат­ных кон­су­ля­ров — како­го-нибудь (Сци­пи­о­на) Эми­ли­а­на или Лелия, зани­мав­ших­ся изу­че­ни­ем Гре­ции, — мень­ше вдох­нов­лял­ся рим­ски­ми нра­ва­ми и Плав­том, сво­им пред­ше­ст­вен­ни­ком, чем теми образ­ца­ми, кото­ры­ми поль­зо­вал­ся Плавт. В этой отдел­ке фор­мы, в этом язы­ке выс­ше­го обще­ства, в этом совер­шен­ном чув­стве меры, кото­рое даже самим шутов­ским выход­кам при­да­ет блеск и изя­ще­ство, как сквозь про­зрач­ный и чистый хру­сталь, мы можем узнать атти­че­ско­го писа­те­ля. Таким обра­зом, мы впра­ве вскрыть у обо­их этих поэтов то, что они заим­ст­во­ва­ли из Гре­ции, и ука­зать, что эти столь общие им обо­им кар­ти­ны отно­ше­ний меж­ду при­слу­гой и хозя­е­ва­ми в сущ­но­сти при­над­ле­жат Гре­ции⁸. Почти все рабы у Плав­та обыч­но дер­жат­ся со сво­и­ми гос­по­да­ми тона раз­вяз­но­сти и наг­лой фами­льяр­но­сти, кото­рая мог­ла не быть чуж­дой и Риму при извест­ных обсто­я­тель­ствах, когда хозя­ин, явля­ясь сам игруш­кой сво­их стра­стей, давал к это­му повод сво­е­му рабу, но кото­рая, конеч­но, была харак­тер­ным явле­ни­ем для с.131 афин­ско­го обще­ства. Таки­ми в сущ­но­сти явля­ют­ся Либан и Лео­нид в «Ослах», Хри­са­ла в «Бак­хидах», Пали­нур в «Про­дел­ках пара­зи­та», Акан­фий в «Куп­це», Мил­фи­он в «Пэну­ле» и пре­взо­шед­шие всех три героя мошен­ни­че­ства — Тра­ни­он в «При­виде­нии», Эпидик и Псев­дол в пье­сах, назван­ных их же име­на­ми и посвя­щен­ных их подви­гам: Эпидик, ручаю­щий­ся, что он заста­вит тан­це­вать под свою дуд­ку хозя­и­на и его дру­га, умней­ших сена­то­ров, затем, когда он откро­вен­но им в этом при­зна­ет­ся, при­ни­мая их гнев со всей сме­лой покор­но­стью, он застав­ля­ет их боять­ся како­го-либо ново­го под­во­ха с его сто­ро­ны⁹; Псев­дол сме­ло явля­ет­ся к гос­по­ди­ну¹⁰ и заяв­ля­ет ему, что он сего­дня же хочет его надуть: заста­вив его побить­ся об заклад, что не удаст­ся сде­лать это­го, Псев­дол, выиг­рав пари, застав­ля­ет гос­по­ди­на сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми рука­ми взва­лить ему на пле­чи 20 мин, кото­рые он выиг­рал¹¹. Тако­вы рабы и у Терен­ция — то бес­печ­ные и насмеш­ли­вые по отно­ше­нию к муче­ни­ям рев­но­сти их моло­дых хозя­ев, как Биррий в «Анд­рян­ке»¹², то пре­дан­ные им и беру­щие в свои руки их дела; таков Дав в «Анд­рян­ке» или Сир в комедии «Сам себя нака­зав­ший». Пер­вый про­яв­ля­ет самоот­вер­жен­ность и усер­дие, кото­рые заслу­жи­ли ему рас­по­ло­же­ние Пам­фи­ла¹³; вто­рой — с авто­ри­те­том, пра­во на кото­рый дают ему его заслу­ги, пред­пи­сы­ва­ет гос­по­ди­ну свой план дей­ст­вий, не желая изла­гать его подроб­но, не тер­пя ни вопро­сов, ни воз­ра­же­ний¹⁴, выстав­ляя за дверь моло­до­го вет­ре­ни­ка, боясь, что его при­сут­ст­вие испор­тит все пла­ны, кото­рые он соста­вил¹⁵. Оба направ­ля­ют свой обстрел про­тив отцов, ведя с ними беседы в доста­точ­но фами­льяр­ном тоне, но в таких выра­же­ни­ях, кото­рые под­чер­ки­ва­ют раз­ли­чие их харак­те­ров: пер­вый с шут­ли­вым доб­ро­ду­ши­ем, при­даю­щим ему вид чело­ве­ка, попав­ше­го в ловуш­ку, при­готов­лен­ную ста­ри­ком; он пус­ка­ет в ход свои тон­кие ост­ро­ты и сму­ща­ет внут­рен­нее чув­ство ста­ри­ка несколь­ки­ми эпи­грам­ма­ми, веду­щи­ми пря­мо к цели¹⁶; вто­рой ведет бесе­ду под мас­кой откро­вен­но­сти, сме­ло накла­ды­вая руку на сла­бые сто­ро­ны ста­ро­го раз­врат­ни­ка, чтобы тем силь­нее гос­под­ст­во­вать над ним;

Чтобы вос­про­из­ве­сти этих афин­ских рабов, мы мог­ли бы не оста­нав­ли­вать­ся на Плав­те или Терен­ции, но заим­ст­во­вать у Молье­ра мно­гие из его порт­ре­тов, не менее ост­ро­ум­ных, но более нам близ­ких. Лакеи Молье­ра — все эти Ска­пе­ны и Лаф­ле­ры, столь нахаль­ные не толь­ко по отно­ше­нию к их моло­дым гос­по­дам, рабам их услуг, но и по отно­ше­нию к их отцам, кото­рых они так­же водят за нос, — не были нико­гда, я по край­ней мере так думаю, отра­же­ни­ем отно­ше­ний лакея к мар­ки­зу в реаль­ной жиз­ни, с.132 а явля­лись толь­ко сво­бод­ной и ори­ги­наль­ной ими­та­ци­ей Терен­ция и Плав­та, кото­рые в свою оче­редь под­ра­жа­ли Менан­д­ру; а Менандр выра­жал толь­ко то, что было в дей­ст­ви­тель­но­сти. Нель­зя ска­зать, чтобы все рабы похо­ди­ли на рабов его комедий, но рабы его комедий име­ли сво­их пред­ста­ви­те­лей в афин­ском обще­стве, и, конеч­но, его типы были доста­точ­но общи­ми, чтобы они мог­ли най­ти место наряду с веро­лом­ным раз­врат­ни­ком, про­жор­ли­вым пара­зи­том и «хваст­ли­вым вои­ном». Вер­ность изо­бра­же­ний этих пер­со­на­жей под­твер­жде­на исто­ри­ей. По сло­вам Демо­сфе­на, рабы в Афи­нах име­ли столь боль­шую сво­бо­ду сло­ва, какой не име­ли и граж­дане во мно­гих дру­гих государ­ствах¹⁸, а Ксе­но­фонт нам пока­зал, что эта сво­бо­да сло­ва была ничуть не мень­ше, чем и сво­бо­да их дей­ст­вий.