Становление демократической политической культуры в Элладе VIII—V веков до н. э.: политическая мысль и политический человек доплатоновского периода
(культурологический аспект)
Публикуется по электронному варианту, предоставленному автором, 2015.
2. 2. АГОНАЛЬНОСТЬ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ ЭЛЛИНСКИХ ПОЛИСОВ
Выше отмечалось, что полисные гражданства самим жестким образом пресекали любые попытки установления политической монополии тех энергичных честолюбивых и корыстолюбивых людей, что постоянно порождаются человеческим обществом. Однако субъективное стремление коллектива максимальным образом контролировать политическую власть и оставаться все-таки коллективным ее обладателем, наталкивалось на объективную закономерность, ведь возникновение в любом обществе лидеров — это процесс, в принципе, необратимый, перманентный, естественный, имманентный каждому индивиду и человечеству в целом. Так по
Теоретически он мог находить свое выражение в том, что энергия лидеров, их стремление к социальной власти могло находить выражение в других, отличных от политической, формах и тем самым как бы сублимироваться, трансформироваться, давать людям, стремящимся к лидерству, удовлетворение от каких-то иных достижений. То есть, граждане могли бы реализовывать себя в какой-то другой сфере, например, в предпринимательской, военной, колонизационной, научной или иной другой деятельности [См.: 459, 474]. Однако на практике полис самым принципиальным образом не прощал своим гражданам политического манкирования. Как отмечали
В итоге, в античных источниках мы видим почти стопроцентное участие полноправного населения в политической жизни полисов, когда, по словам Павсания, на Народное собрание уходили даже воины из охраны города и крестьяне окружающих селений (Описание Эллады. VI. 5, 2; IX. 1, 5). Подобная, если можно так выразиться, тотальность в осуществлении политической жизни даже стала поводом для сатиры Аристофана;
| «Возьмем цикад — они не больше месяца или двух звенят в садах, а вот афиняне всю жизнь галдят в судах, на заседаниях». |
| (Птицы. Пролог. 40). |
с.148 Однако не следует забывать о том, что, согласно А. Раубечеку, в Афинах при Перикле проживало около
Изучение античных авторов показывает, что полисы применяли для этого самые различные методики. К примеру, своеобразным «громоотводом» становилось выведение опасной энергии человеческого честолюбия вовне, за пределы полисного гражданского пространства, когда оскорбительное и высокомерное поведение, строжайше пресекающееся внутри общины, не только позволялось, но даже и поощрялось в отношении граждан уже с.149 других полисов. Те же спартанцы, по словам историка Полибия, «…будучи в частной жизни и в отношениях к законам своего полиса совершенно свободными от честолюбия и в высшей мере благоразумными, оказывались по отношению к другим эллинам преисполненными честолюбием, жаждой власти и стяжания» (Всеобщая история. VI. 48, 8). Многочисленные примеры подобного поведения со стороны афинян, фиванцев, коринфян, римлян и других граждан различных полисов приводят практически все античные авторы. Однако, как замечает
Историография античной агональности значительна и разнообразна. Тематика агона и античной агональности в самых различных сферах жизни полисов исследована очень обстоятельно. В рамках данной работы нет смысла излагать обширную историографию проблемы, и потому мы просто отсылаем читателя к прекрасной
Данный пробел удивителен, так как прошедший XX век самым наглядным образом показал нам важность агонального духа в политической культуре и социальной практике. Причем, ярче всего, на наш взгляд, это заметно на примере так называемых социалистических соревнований, принятых когда-то в бывшем СССР, когда материальные способы поощрения передовиков в любом виде деятельности, по идеологическим причинам, большого распространения не получили и потому для придания веса гораздо более безобидной и менее разлагающе воздействующей на общество и индивидов моральной стимуляции была введена некая перманентная эстафета, когда множество коллективов и людей боролись между собой либо за некий малозначительный и не имеющий материальной значимости фетиш. Например, вымпел, знамя, ленту, грамоту и т. д. Принцип соревнования в данном случае, — это принцип своеобразных «качелей», когда вверх поднимается то один, то другой. А зависнуть на них, ввиду множества участников борьбы, равных условий и невозможности использовать одну победу для достижения другой, — практически невозможно. Но, самое главное, при соблюдении честности игры и вовлеченности в процесс больших групп людей теряет смысл и нейтрализуется зависть. Причем, не только индивидуальная, но и (что особенно важно в масштабах государства) зависть социальная, уже описанная нами выше. Зачем завидовать кому-либо очень успешному и знаменитому, если все другие члены коллектива знают, что его выделение из общности кратковременно, а приобретенная слава не только очень кратка, но и в материальном плане ничего человеку не дает.
Вследствие наличия всех этих специфик агона при системе социалистических соревнований решалась масса вопросов, главными из которых были следующие:
—как отмечает
—люди эффективно трудились не столько на благо себя, сколько на благо всех, не улучшая своего материального положения, не вызывая зависти у других, не раскалывая, таким образом, коллектив;
с.151 — лидеры общественного мнения оставались таковыми очень небольшое время, не успевая создавать вокруг себя прочную систему лидерства.
Опыт СССР показывает нам: лихорадочно-соревновательный, по сути агональный дух в общественной жизни вполне может быть основой довольно жизнеспособной политической системы, стержнем политической культуры. Но для этого, как известно, требовались определенные условия. Во-первых, отсутствие других стимулов, кроме моральных. Во-вторых, формирование удачной системы воспитания населения в этом духе, его привыкания к отсутствию материального поощрения и отсутствия возможности каким-то образом зафиксировать свое временное лидерство. В-третьих, общая относительная материальная скромность общества и его автаркичность.
Сознательно или нет, но создатели принципа социалистического соревнования почти буквально скопировали античные образцы. Ведь именно в Элладе агон, агональность, состязательность по словам
Что касается дефиниций агона и агональности и определения его сути, то мы придерживаемся мнения признанного специалиста в этой сфере И. Хейзинги, который в своей работе «Человек играющий» (1936 г.) прямо отнес агональность к одной из форм социальной игры. Кроме того, И. Хейзинга совершенно с.152 справедливо отметил ту специфику агональности, которая заключается в том, что она по сути является деятельностью отвлеченной, уводит своих участников от того, что жизненно важно в обычной жизни — от материального результата: «Состязание, как и любую игру, следует считать до некоторой степени бесцельным. Иначе говоря, оно протекает внутри самого себя и его исход не составляет части необходимого жизненного процесса группы. Финальный элемент игрового действа, его целеполагание в первую очередь заключается в самом процессе игры, без прямого отношения, что за этим последует» [387, с. 64—
И. Хейзинга на наш взгляд очень точно передал суть античного агона. Вечное соревнование ради достижения вечных целей — его главное содержание. Сугубо материальные стимулы в агоне не принципиальны. А поскольку какого-то длительного, навсегда зафиксированного результата игры нет, то она, по существу является процессом бесконечным. А раз агон является процессом бесконечным, то он позволяет канализировать, выводить за рамки общественной конкуренции за власть и материальные блага практически любые объемы человеческой энергии честолюбия и властолюбия, обезвреживая, как бы «выдаивая», наиболее опасных для общества лидеров на благо самому же обществу, освобождая политическую культуру от опасной агрессивности.
Как уже было отмечено нами выше, к сожалению, в литературе об античном агоне принято говорить только применительно к спорту [См.: 43, 55, 96, 376]. Пример — вышедшая в 1962 году статья
Все эти примеры с нашей точки зрения подтверждают универсальность и всеобщность принципа агонистики для античного мышления и античной культуры [129, с. 180—
Видимо отсюда, из общей агональной культуры выходит сложившаяся в Элладе традиция чествовать выдающихся политиков и магистратов именно как спортсменов, когда политиков и военачальников награждали после достижения ими значительных успехов как атлетов-олимпийцев лавровыми и золотыми венками, священными лентами. В являющемся частью общей политической культуры ораторском искусстве агональность была так развита, что в конце V века до н. э. историк Фукидид недовольно констатировал, что речи ораторов уже очень мало соотносятся с успехом предлагаемых ими мероприятий для полиса, в основном призваны лишь подтвердить ораторские способности самого вещающего, а потому любые обсуждения просто тонут в выступлениях (История. I. 22, 3, 38).
Это высказывание хорошо сопоставимо со следующей цитатой из комедии Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий», где афинянки, подражая своим мужьям на Народном собрании, первым делом провозгласив проклятья на голову тех, кто собирается стать тираном, затем призывают:
| «Помолимся о том, чтоб эти пожеланья во благо народу и вольности гражданской исполнились. И чтобы та женщина в собрании победила, которая подаст полезнейший совет». |
| (Женщины на празднике Фесмофорий. Парабаса. 350). |
Именно стремление победить в предварительном обсуждении вопроса, а вовсе не в собственно его решении, с нашей точки зрения, обеспечило и столь мощное развитие в демократических Афинах искусства красноречия и многоцветие именно политической полемики. Впрочем, политический агон выражался не только в с.154 словопрениях. От периода расцвета демократических полисов до нас дошло несколько интереснейших примеров политической состязательности уже не только на словах, но и на деле. Во время Пелопоннесской войны (431—
Народное собрание, удивив и Клеона и Никия, легко пошло на такой далеко не правовой эксперимент, по сообщениям Фукидида и Плутарха, по сути устроив агон между политиками. По требованию демоса, Клеон, никогда не занимавший до этого никакого государственного поста, был отправлен на войну в высшей для Афин должности стратега, которую он пообещал занимать всего 20 дней и вернуться с победой (История. IV. 27—
Рассматривая данный исторический эпизод с точки зрения выявления нюансов политической культуры, можно отметить следующее. Объективных причин для данного поступка демоса не было, так как афинский полис не находился в критической ситуации, а прежний командующий (Никий) с командованием войсками справлялся в целом успешно. Отсюда можно увидеть, что в самой этой ситуации на практике был применен именно принцип агона, существующий в политической культуре, являющийся в нем значимым. Дело важно было не просто выполнить, но сделать это в кратчайшие сроки. А это, по сути, и есть состязание, агон. И демос, как бы мы сейчас сказали, просто дал попробовать сделать дело другому человеку, в целом малоизвестному, даже не магистрату. Причем дал попробовать без полномочий и выборов. А после завершения дела все встало на круги своя, словно ничего и не было.
с.155 В начале III века до н. э. в республиканском Риме во время ведения войны соревновались между собой два высших должностных лица — консул-плебей Деций Мус Младший и консул-патриций Аппий Клавдий. Первый одерживал победы, а второй, как пишет Ливий, «позоря сословие, сражения давал в неудобных местах и в неудобное время, радуя врагов и настраивая против себя войско». Как сообщает сразу несколько авторов, в конечном итоге, раздраженные сенаторы-патриции, видя позор Аппия, своим решением отозвали его с фронта, и, не имея на это формальных прав, понизили его в должности, назначив судьей-претором (Ливий. История Рима. X. 18—
Так, совершенно не легитимным образом высшая военная власть была отобрана у должностного лица, словно некий вымпел, пресловутое «переходящее красное знамя», нести которое, по мнению коллектива, как выяснилось в ходе состязания, человек, оказывается, не заслужил. И сама эта невероятная, с точки зрения современной государственности, легкость в осуществлении данного решения, в целом поддержанная всем обществом и его политической элитой, показывает: в античной политической ментальности и культуре осуществление власти мыслилось в виде некой социальной игры, в виде такого состязания на благо обществу, когда общество вполне имело право убрать не очень хорошего игрока (заменить его на более успешного), иногда даже не посчитав нужным соблюсти необходимые формальные процедуры. Отсюда представляется: В политической культуре античности осуществление власти лежало не столько в сфере процесса выполнения властных полномочий, осуществлении власти, сколько исключительно в результате ее применения на благо всему полисному коллективу.
Более того: политический агон был явно осмыслен уже в самой античности. Так, современник Перикла, Аристофана, Никия и Клеона, Ксенофонт, прямо писал о практическом применении политического агона следующее: «Активность граждан в государственных делах может быть поднята путем возбуждения соревнований, где за счет наград стимулируется военная, налоговая и политическая активность» (Гиерон. 9). Агональный подход к политике демонстрирует и Плутарх, который, анализируя биографии стратегов, отмечал: «Поистине, и в государственной деятельности есть свой круг побед, и когда он завершен, пора кончать. В состязаниях на государственном поприще — ничуть не с.156 меньше, чем в гимнасии, тотчас обнаруживается, что борца покидают молодые силы» (Лукулл. 38; Наставления, 824B).
Ограничившись этими примерами, отметим, что само создание в античности системы политических сдержек и противовесов, на наш взгляд, было построено не столько на техническом устройстве самих органов власти, а было заглублено в агональной культуре общества, выведено на уровень постоянной конкуренции между личностями, постоянно стартующем и воспроизводящемся персональном соревновании на благо полиса в целом. Писистрат и Мегакл, Фемистокл и Аристид, Кимон и Эфиальт, Перикл и Фукидид, Никий и Алкивиад, Сципион и Катон, Марий и Сулла, Помпей и Цезарь, Август и Антоний в период нормального функционирования полисной демократической системы, как любой политик, имели своего соперника-антипода. Причем в большинстве случаев мы не можем говорить о какой-либо социальной или клановой розни между противниками, политические противники если не почти всегда были личными друзьями, то, во всяком случае, откровенная личная вражда встречается редко. Кроме того, в этой политической борьбе мы почти не обнаруживаем стремлений вывести противника из борьбы окончательно, вообще. Надо полагать, что это было, с одной стороны, правило, усвоенное античными юношами еще с гимнасиев, с другой — социальная атмосфера искусственного, специального, сознательного сталкивания политиков лбами. Когда «третий радующийся», то есть демос в целом, только выигрывал от взаимного ослабления властолюбивых конкурентов в ходе вечной и бесцельной игры. Именно вечная политическая личная состязательность — видимая нами внешняя сторона расцвета полиса, стабильности его политической культуры. Гегемония того или иного политического лидера — верный признак кризиса того или иного полиса.
Говоря же сейчас именно о политической агональности, следует особо отметить: успешность и стабильность в функционировании агональной системы власти прямо зависит от того, сумеет ли общество создать условия для бесперебойного продолжения, воспроизводства вечного политико-управленческого соревнования. Ведь только при этом постоянно возобновляющемся действе особенно ловкий политический лидер не сможет однажды убедить население в том, что именно он и никто другой в состоянии справиться с выполнением любых поставленных задач и тем самым не смотивирует их на полное прекращение политического агона и вознаграждение его окончательного и конечного победителя режимом личной власти.
с.157 Поэтому принципиальным условием устойчивости и воспроизводства духа агональности в античной политике должно было являться то, что состязание не могло прекращаться, не останавливалось ни на месяц. В противном случае, как уже было сказано, особо феноменальный результат кого-либо мог быть зафиксирован на целые десятилетия, став обоснованием особого права на власть исключительно этого человека, а в перспективе еще и его потомков, превратившихся в династию. И потому, в идеале, в рамках некой теоретической модели игры лучше было бы обойтись без результата игры вообще, свести его к результату разовому, исключить возможность все новых и новых попыток.
Агональная конкретность, разовость административно-политического деяния отчетливо слышна в словах римского консула и цензора Катона Старшего, когда после годичного консульства он с гордостью писал о себе: «Хвалят меня великими хвалами, ибо невозможно представить себе, чтобы кто-то смог бы за такой короткий период подготовить столько кораблей, войск и припасов» (Фрагменты. 28). Отчетливо звучит это и в «Политике» Аристотеля: «Государственные поручения имеют в виду какое-нибудь конкретное дело и касаются либо всех граждан, либо части их» (Политика. III. 12, 3). Отсюда видно: в политической культуре античности существовало следующее убеждение: Политическая агональная власть демократического магистрата — это некая временная сумма полномочий, направленных на решение конкретного вопроса в максимально короткий срок.
Показательно, что в Риме, в период ранней Республики, термин «провинция», изначально употреблялся в смысле «некое поручение должностному лицу-магистрату». То есть человек избирался на годичную должность не для исполнения властных функций вообще, по принципу «свято место пусто не бывает», но конкретно для выполнения некоего перечня разовых дел, достижения разовых успехов. Стратег или консул не избирались в принципе для управления армиями, а готовились к войне с конкретными народами или племенами. Выставляя свою кандидатуру на тот или иной пост, античный гражданин уже четко знал, чем именно он займется, имел план мероприятий и немедленно приступал к его реализации, воплощению в жизнь.
Приспособленными для такого конкретного, разового понимания власти оказались и античные термины обозначающие «гражданскую доблесть». В Риме это «Честь» (Honos), в Элладе «Аретэ». Интересно, что понятие «Honos» не является, по античному пониманию, врожденным или длительным. «Honos» — с.158 это не состояние, как, допустим, добродетельность или благочестие. Честь — это разовое, конкретное успешное деяние, удачное мероприятие, блестяще завершенное, в котором проявлена доблесть и которое заслуживает одобрения граждан. М. Бартошек отмечал, «Honos» — публичное признание разового, конкретного успеха, политическое достижение данного политика [32, с. 144]. Применительно к греческой доблести — «Аретэ» И. Хейзинга считал: «Добродетель, которая делает нас достойными почестей, в архаическом обществе — не абстрактная идея нравственного совершенства в соответствии с заповедями высшей божественной власти. Понятие добродетели еще прямо соответствует своей вербальной основе; быть на что-то пригодным, способным. Так обстоит дело с греческим понятием “арете”. Добродетелью благородного человека является сумма качеств, делающих его способным сражаться и повелевать, выполнять что-либо» [387, с. 80].
Таким образом, в античной политической культуре (и как отмечает
Плутарх, желая показать многозначность такого часто употребляющегося термина, как «полития», выделяет три главных смысла этого слова:
—обладание гражданскими правами;
—принцип государственного устройства, сам порядок и организация государства (монархия, олигархия, демократия);
—образ жизни государственного и общественного деятеля.
При этом, развивая именно последнее положение, Плутарх пишет: «Политией считают одно блестящее дело, удачное для общей пользы. Например, пожертвование денег государству, прекращение войны, удачный законопроект» (О монархии, демократии и олигархии. 23, 7). Конкретность, разовость общественной оценки того или иного античного политика, как видим, налицо. Успех в политической культуре демократической античности — это не политическое долголетие, как, например, это воспринимается в обществе и политической культуре в с.159 настоящее время, это вовсе не некий статус, а одномоментный и ошеломляющий успех, продемонстрировавший социуму весь потенциал человека.
Нет никаких сомнений в том, что данная черта политической культуры сознательно и искусственно культивировалась в демократических полисах, чтобы не вырабатывать в сознании политиков желание длительное время занимать то или иное должностное кресло. Длительная власть, при вышерассмотренном отношении к ней демоса, была слишком опасной и неуютной. И потому, раз социум оценивал власть и деятельность магистрата только исходя из разового успеха, то, с точки зрения управленца, не стоило даже растрачивать свои время и силы, совершая десятки таких мелких должностных действий, которые никто не оценит, а вот наказать общество за излишнее стремление к власти и почестям могло в любой момент. Гораздо правильнее, с этой точки зрения, было бы однажды добиться крупного и общественно значимого разового успеха, получить свою долю славы, сдать полномочия и жить дальше уже в гораздо большей безопасности, чем она была при отправлении должностных полномочий. Римлянин Катон Старший писал, что избегнуть зависти можно только совершив все свои деяния очередником, то есть перемежая государственную деятельность заботами о хозяйстве и не избираясь на высокие посты постоянно (Фрагменты. 129).
Так в политической культуре возникала традиция, когда избираясь на должности, античные политики имели в виду не достижение власти как таковой, а стремились выполнить нечто, позволяющее претендовать на краткое и потому относительно безопасное общественное признание. Тогда сразу после достижения конкретного успеха политическая власть теряла смысл своего персонального существования отдельно от коллектива. Например, римские должностные лица часто по завершении того или иного дела складывали с себя полномочия значительно раньше срока. Тит Квинкций, получивший самые высокие в Риме диктаторские полномочия сроком на шесть месяцев, всего за 15 дней разгромил врага, затем сразу же сдал знаки власти и вернулся к себе в деревню. Избранный после поражения при Каннах в 217 году до н. э. диктатор Фабий Максим провел новую комплектацию легионов за неделю, а затем, как пишет Тит Ливий, «…тут же снял с себя звание, сошел с ростр и затерялся в толпе». Избранный позже для реорганизации власти диктатор Фабий Бутеон явился на комиции, пополнил сенат и в тот же день отпустил от себя ликторов-телохранителей, отказался от почетных знаков своего с.160 достоинства, вошел в толпу и начал заниматься своими делами на Форуме в качестве частного лица (Ливий. История Рима. XXIII. 23; Флор. Эпитомы. I. 1, 5; Плутарх. Фабий. 9).
Поразителен по своей яркости пример с консулом эпохи I Пунической войны Гаем Дуилием. Одержав в 259 г. до н. э. блестящую победу в первом для римлян морском бою над пунийцами, по словам Тита Ливия, он получил от сената такую пожизненную почесть как то, чтобы его всегда сопровождали бы факельщик и флейтист, причем флейтист должен играть и периодически кричать, что идет первый в Риме победоносный наварх (История Рима. Периохи. Кн. XVII). Достигнув таким образом невиданной славы за невиданные до этого для Рима подвиги, Гай Дуилий утерял всякий интерес к военной и политической карьере и провел остаток своих дней наслаждаясь славой.
Итак, мы видим, что агональная конкретность, разовость в античной политической культуре, несомненно, присутствует. И самое главное, все это самым серьезным образом перестраивает, меняет само существо власти и ее понимание в полисной ментальности, изменяет ее смыслы. В политической культуре демократических полисов, власть это и есть само действие, а не его потенция. Выполнив необходимое, агональная власть как бы все время уходит, как бы стремится свернуться, сделаться незаметной. А еще лучше полностью прекратить свое существование до того нового момента, когда, в силу различных обстоятельств, необходимость использования ее потенции возникнет вновь. Но объективное усложнение античной жизни, объективно эволюционирующей от раннеклассового позднеродового строя к строю классовому и государственному, не позволяет созданию для этого устойчивых предпосылок. Развивающемуся обществу всегда необходима власть мощная, решительная и эффективная. Но при этом, по мнению античных гражданств, власть безопасная и понятная. И потому античный социум старательно заботится о том, чтобы власть не вышла из-под контроля, не приобрела черты власти для власти, то есть самой для себя. С этой точки зрения выборы каждого нового магистрата по сути дела были вынужденными, как бы данью объективной необходимости. Античное общество все время тщетно старалось вернуться в свой изначальный патриархально-родовой «Золотой век», когда во власти не было необходимости по той причине, что проблемы общества решались без создания публично-политических систем.
с.161 Античное гражданство хорошо отдавало себе отчет о причинах появления власти. Но, наряду с этим, оно видело и то, во что превращается власть в деспотиях Востока и по мнению
Так, в политической культуре демократических полисов власть становилась кратким мигом, соревнованием, агоном. Кто в данных конкретных условиях лучше справится с возникшей перед полисом проблемой, таким образом ликвидировав необходимость в самой власти, тот и получит уважение общества и, возможно, новое назначение. Причем данный полисный подход удовлетворял и коллектив в целом и самих политиков. Первых он страховал от установления тирании, а вторых от физических расправ в случае прихода к власти противника, зависти и подозрительности коллектива. Но главная ценность агона для античной политической культуры заключалась в том, что именно агональность была наилучшим методом, которые препятствовал превращению власти в долговременный самодовлеющий механизм, одновременно с этим, обеспечивая античных граждан такими личностными мотивами, которые были достаточными для достижения активности должностных лиц и политиков. Благодаря агональности, с нашей точки зрения, политическая власть из цели, способа самовыражения индивида стала средством, которым социум с этим самовыражением последовательно и жестко боролся.
Любопытно, что уже в двадцатом веке примерно так же пытался мыслить философ Хосе Ортега-и-Гассет. Как писала его биограф, Роза Монтеро, «он не принял партий в их современном виде, считая, что люди должны объединяться ради какого-то конкретного дела, а, совершив его, расходиться. Что он и сделал: когда созданный им “Союз на службе Республики” к 1932 году достиг уставных целей, он просто распустил его» [263, с. 359]. Однако власть Нового и Новейшего времени, по мнению Ч. Моффа, с.162 формирует совсем иную политическую культуру, когда основным делом чиновниками является не собственно его функциональные обязанности, а некое «осуществление власти», то есть несение собственно полномочий, без какого-то видимого результата этой властной деятельности [471, p. 17—
Агональная власть теряла важную составляющую власти — ее столь опасную для общества «самодостаточность», ее длительное существование «самой по себе», в потенции, без улучшения жизни народа на практике. Полисная агональная власть становилась мимолетной и тем самым менее опасной. Никто не мог держать ее в своих руках слишком долго, чтобы не навлечь на себя социального гнева со стороны других участников политического процесса. Поэтому в политической культуре перед лидером вставало сразу несколько задач:
—добиться социально значимого результата в том или ином вопросе;
—сделать это в кратчайшие сроки;
—находясь у власти, вести себя таким образом, чтобы коллектив не увидел в его поведении проявлений опасных тенденций.
При этом, соглашаясь с
—либо повышать уровень подготовки граждан к управлению;
—либо, напротив, понижать, упрощать уровень самой власти, делать ее предельно общедоступной.
Однако, прежде чем рассмотреть, какой выбор был осуществлен в античных демократия, следует помнить, что в античных с.163 полисах само создание демократического устройства являлось не теоретически выстроенной целью, а скорее следствием перманентной борьбы с возможностью установления режима тирании, признаками которой, по мнению Плутарха, являлись «несменяемость власти в соединении с неограниченностью и единовластием» (Цезарь. 57). В данном случае, следует заметить, что поскольку фактическому отчуждению народа от политической власти исторически всегда предшествует его отчуждение виртуальное, осуществляемое сначала в таком общественном сознании, которое оказывается подготовленным к благожелательному восприятию передачи власти отдельным(ому) лицам(у), следовательно, тому обществу, что желает отстоять право народа на реальную власть, следует особенно жестко противодействовать любым попыткам создания в обществе такого ощущения, будто отчуждение власти от народа может оказаться полезным самому этому народу, любым попыткам сначала осуществить отъем, отчуждение власти от народа в менталитете, политической культуре.
То есть в рассматриваемой нами системе функционирования античной демократической власти в виде некой суммы конкретных разовых поручений со стороны общества выдвигаемым из его же среды различным индивидам, центром особого общественного напряжения, ключевым социально-политическим и психологическим моментом в этой эстафете становился сам процесс и момент передачи, трансляции власти, который у традиционного и демократического общества, принципиально различен. В традиционных моделях общества власть, как правило, меняется по принципу «чтобы стало еще лучше», при этом с большим трудом и часто кровопролитием, а сама смена происходит через сравнительно длительные временные периоды. В гражданских же обществах власть обновляется как можно чаще, по принципу и общественному убеждению «чтобы не стало хуже потом, когда управленец чрезмерно врастет во власть и уже не пожелает отдавать ее кому-то еще» и теоретически должно осуществляться бескровно.
На наш взгляд, стимулятором или замедлителем процесса смены власти, что было особенно принципиально при агональном демократическом ее устройстве, были именно общественные ожидания эффективности власти, отраженные в политической культуре. Которые, как правило, напрямую связываются с теми или иными персоналиями во власти, и во многом зависят от уверенности или неуверенности социума в том, насколько быстро и эффективно тот или иной управленец «войдет» в свои обязанности, с.164 сумеет, не потеряв время на ознакомление с состоянием дел, тут же осуществлять уже собственные, самостоятельные политико-управленческие действия или будет долго и мучительно «входить в ситуацию» и потому в государстве какое-то время будет длиться тот самый «переходный период», который динамично развивающееся общество, обычно, совершенно не устраивает.
И вот здесь возникают определенные коллизии. Ведь если магистрат был плох, его замена совершенно не создает проблем для жизни социума, а следующий магистрат вполне мог оказаться более успешным. Но вот если действующий магистрат объективно и субъективно (по мнению граждан) являлся действительно эффективным, тогда перед демосом вставал принципиальный вопрос: «что делать?»:
—Либо идти на определенные жертвы, меняя человека, находящегося «в курсе дела», владеющего важной для исполнения порученного дела оперативной информацией, на нового и, возможно, не такого удачного.
—Либо продлить полномочия имеющемуся управленцу, надеясь на его совесть, и то, что он не станет пользоваться своими возможностями и полномочиями для создания режима личной власти и прекращения агонально-демократической традиции мирной и частой смены правителей.
В общем, в том случае, если управленец оказывался эффективным, а общество так и не смогло преодолеть в самом себе возникновение к нему чувства благодарности, то однажды мог возникнуть прецедент, создающий идеологическую основу для положительной оценки социумом длительной, традиционной власти — в потенции тирании или монархии, уже не как разового явления, а как системы. Началом же этого процесса в наблюдаемой нами исторической практике, по мнению
Как бы ни изображали удачливые политики, позже ставшие тиранами или диктаторами, что «уставший от невзгод народ сам доверил им длительную власть, посчитал данный вариант для себя единственно правильным», то есть якобы процесс носил сугубо объективный характер, фактор субъективный — желание власти самими людьми, склонными к политическому и иному доминированию, а также моральная готовность к этому со стороны общества, с нашей точки зрения, всегда носит первичный характер. Хотя реализуется это желание стать «отцом народа», только тогда, когда созревают объективные материальные предпосылки. Но и тогда, когда они сформируются, получение политиком от социума согласия на продление полномочий возможно только при легитимизации обществом самого принципа длительной власти, когда оно откажется от агонального принципа ее устройства, когда, по меткому высказыванию
И вот как раз в этот момент задача рвущегося к власти честолюбца как раз и заключается в том, чтобы убедить общество в «объективности» процесса персонификации власти, как бы успокоить некую «совесть» общества, преодолеть общественные «дурные предчувствия», по мнению
На наш взгляд, вся подготовка этого процесса отката от демократии к тирании полностью лежит в плоскости политической культуры, в вопросе создания максимально возможной общественной иллюзии того, что никто из конкурентов нынешнего правителя — потенциального тирана — не владеет общественно значимой информацией о том, что, собственно говоря, следует с этой властью делать, не сможет эффективно продолжать властвование, не обладает должной культурой властвования. Именно осуществление таких изменений в политической культуре общества, с нашей точки зрения, является основой для выхолащивания из власти агонального духа, который может существовать только при наличии множества равноправных с.166 участников управленческого процесса, при непосредственной демократии. И, соответственно, важнейшей задачей агонального полисного общества, задачей, несомненно отраженной в полисной политической культуре, становилось недопущение возможности монополизации информации о власти, недопущение возникновения общественной боязни, что демократически избранный новый магистрат вдруг может что-то в ней не понять и потому не справиться со своими управленческими функциями.
Чтобы понять, каким же образом это достигалось в полисах, выясним, как можно было изменить информацию о сущности власти, внедрив в политическую культуре, сделав частью ее миф о том, что власть может быть эффективной только в руках отдельных «избранных». Вариантов же для получения легитимной персонификации власти, если отбрасывать в сторону метод прямого военного переворота, согласно мнению специалистов, всего несколько [См.: 54, 46, 65, с. 27—
Вариант монополизации власти № 1. По
Вариант монополизации власти № 2. По К. Манхейму, руководитель за время своего управления (обычно — длительного) обрастает таким множеством мелких и крупных дел, настолько «вписывается» в систему и обзаводится личными связями с руководителями всех уровней, что обществу вдруг начинает казаться, что никто другой с его работой не справится, не хватит сил, накопленного опыта и связей [227]. Этот вариант условно назовем «бюрократическим».
Разумеется, данное разделение скорее искусственное, теоретическое, некая необходимая нам сейчас научная абстракция. В реальной же общественной жизни оба варианта нередко едины, так как во всех них существует хорошо выраженная модель взаимоотношений, суть которой в следующем. Есть некая политико-управленческая система, есть реализуемая в ее рамках сложная задача (или сумма задач), есть прекрасно вписанный, за счет опыта работы, возникших знаний и установившихся личных отношений, в с.167 эту систему управленец. И, как уже было сказано, если эта система работает эффективно, со временем в обществе копится уверенность, что ее стабильность напрямую зависит от данного конкретного человека, от конкретной личности, персоны. А вот если управленца демократически менять, то сбой в работе системы, во всяком случае, временный, вполне вероятен, если не обязателен. Более того, он одновременно и объективен и субъективен: новому человеку необходимо время для того, чтобы «войти в ситуацию», «попасть в обойму», «встроиться», уловить логику мероприятий и решений предшественника, наработать личные взаимоотношения с другими участниками управленческого процесса, понять собственные возможности, заручиться общественным доверием по отношению к проводимым им мероприятиям.
С этой логикой трудно спорить. По мнению таких специалистов как
В рамках данной политической культуры самым логичным преемником действующего правителя является либо он сам, либо тот, кто работал рядом с предшественником, член его «команды», например, его заместитель. И все это только по причине наличия общественного убеждения, что он знает, как работал предшественник, его окружение и его планы. Так, критерием оценки с.168 новых управленцев в постепенно теряющем демократизм в обществе становятся не их личные деловые качества, а степень обеспечения «преемственности» власти, знание преемниками неких мифических «тайн власти», некой важной информации, без которых с властью трудно совладать. Именно такая ситуация как раз и нужна для осуществления тем или иным лидером персонификации своей власти, для возникновения такого общественного настроя, когда общество благожелательно относится к созданию долговременной власти, «вручая себя удачливому управленцу», который решил окончательно прекратить управленческий агон, и навсегда зафиксировать свой успех изменением существующего строя и законов, политической культуры.
Таким образом, одним из самых основных субъективных факторов для краха демократической власти является создание такой ситуации, когда общество в целом и его отдельные члены постепенно перестают понимать происходящее во власти, и власть, умение пользоваться ею, становится почти мистическим даром. По сути дела, стержень персонифицированной долговременной власти — ее причина и одновременно следствие — усиление фактора личного влияния некоего конкретного управленца. А главным недугом демократии по нашему мнению тогда может считаться «незаменимость» тех или иных политических деятелей.
Нужно отметить, что сама проблема «незаменимости» тех или иных лидеров возникла еще в первобытности.
Итак, специфической чертой политической культуры условно называемой нами «недемократической» (любого исторического периода) следует считать убежденность широких слоев населения в том, что чем длительнее будет находиться власть в руках одного с.169 человека или династии, тем стабильней и спокойней будет политическая, экономическая и социальная жизнь. Однако не учитываемой при этом оборотной стороной медали является то, что наиболее серьезные и радикальные сдвиги в обществе происходят как раз после завершения периода длительной персонифицированной власти. То есть можно выявить парадокс, когда длительная власть потенциально несет в себе самый большой элемент неизвестности и нестабильности, хотя оправдывает свое существование как раз стремлением к стабильности [129, с. 200—
Однако, говоря в данной работе именно о политической культуре античных демократических полисов, мы должны помнить, что она была там именно антитиранически-демократической и потому в полисах подход к смене власти был прямо противоположный тому, что мы видим в традиционных обществах, как было отмечено выше — агональный. Античные коллективы столь упорно боролись за ежегодное переизбрание всех высших магистратов буквально любой ценой, что иногда это было даже связано со смертельным риском для общества. Множество военных поражений демократических полисов, например, было связано с тем, что нередко совершенно неопытные стратеги и консулы, помимо своей неопытности, еще и командовали по очереди или по жребию, и вели свои армии прямиком к гибели. Так, по словам античного историка Элиана, демократические афиняне неустанно заботились о своем морском могуществе, но в разное время, то побеждая, то терпя поражения, они потеряли в Египте 200 триер с командой, у берегов Кипра — 150, 240 в Сицилии и двести триер в Геллеспонте, причем,
Осмысливая данные политические явления, Аристотель констатировал: «В те времена (в Элладе) армии составлялись по списку и в полководцы назначали людей неопытных в военном деле, поэтому постоянно происходило, что из участников похода до двух или трех тысяч бывало убито. Таким образом, выбывали лучшие люди и из простого народа и из числа состоятельных» (Афинская полития. I. 26, 1). Отсюда
О военных поражениях в раннереспубликанском Риме, связанных с тем, что ежегодно сменяемые консулы не имели большой военной сноровки говорила
Можно воспринимать это как ошибку, но факт остается фактом: осознавая, осмысливая причины своих военных с.171 поражений, афинское демократическое общество все равно принципиально отказывалось менять ту свою политическую культуру, которая будучи агональной, тем самым одновременно была антитиранической. Плутарх писал, что наблюдая эту удивительную для традиционных обществ со стабильной профессиональной властью афинскую систему ежегодной смены опытных управленцев на неопытных, македонский царь Филипп Одноглазый не уставал удивляться, что афиняне каждый год находят себе десять полководцев-стратегов, а он сам за десять лет своих постоянных военных походов нашел только одного — Пармениона (Изречения царей и полководцев. Филипп Македонский. 2). И если такой подход столетиями применялся на военном поприще, где особенно важен опыт, то по словам
Пытаясь осмыслить причины этого явления, первое, что приходит на ум — сравнительная простота античного демократического общества, а значит, и стоящих перед ним управленческих задач, когда ошибки даже неопытных магистратов в принципе поправимы. Однако при ближайшем рассмотрении вопроса становится понятно, что вряд ли это было столь принципиально. Конечно, у задач, стоящих перед полисной властью, имелись значительные отличия от задач, решаемых, скажем, современными государствами, и они на самом деле могли быть проще. Однако, например, создание некоего военно-политического блока, ведение войны сразу по всему Средиземноморью, основание колоний, проведение гигантских водопроводов, строительство портов и крепостей, массовые мелиоративные работы, организация работ на рудниках — на самом деле во все времена является занятием одинаково трудоемким. Тем более, если принять во внимание античные именно мировые войны — Персидские, Пелопоннесские или Пунические, охватывающие несколько континентов и сотни полисов, то становится ясно, что кажущаяся античная «простота» — с нашей точки зрения, не более, чем относительна.
Учитывая же созданную А. Тойнби историко-культурологическую схему «Вызов — Ответ» [349, с. 106—
Кроме того, уже давно известно, что одним из свойств политической надстройки является ее относительная независимость от остального общества (базиса) и способность к саморазвитию. Поэтому невероятно разветвленный военно-полицейский и бюрократический аппарат на самом деле вовсе не являются прямым подтверждением «высокой развитости» общества и его властной системы; он мог быть совершенно паразитическим и автономным от социума, присутствуя в виде тысяч чиновников-функционеров уже в совершенно примитивных первых цивилизациях типа Шумера, Аккада, Древнего Китая или империи инков [109, с. 27—
—судя по всему, античные гражданства хорошо отдавали себе отчет в том, что длительное обладание властью — самая страшная угроза для демократического строя и именно поэтому в полисах постарались так технически отрегулировать саму процедуру передачи власти от магистрата к магистрату, чтобы она ввиду агональной кратковременности власти магистрата и отсутствия возможности за это время овладеть какими-то значимыми управленческими навыками, она не наносила особый урон обществу даже в случае прихода к власти полного дилетанта. И сама безболезненность ежегодной смены правителей устраняла из нее с.173 все основания для возникновения эффекта «незаменимости» каких-то отдельных политиков;
—стремясь защитить систему краткой агональной власти от критики со стороны оппозиции, полисные демократические коллективы создали такую политическую культуру, при которых граждане не видели в самом принципе долговременной власти вообще никакой целесообразности, не считали нужным общественное «привыкание» к конкретным персоналиям во власти.
На практике все это прежде всего означало то, что из властных отношений в античных демократических полисах были максимально выхолощены личные связи управленцев, устранена ссылка на «незаменимость» индивидов во власти, было пресечено политическое сращивание отдельных магистратов в единую самовоспроизводящуюся управленческую систему — власть классовую, действительно государственную. В этой связи следует вспомнить, что еще социолог
Конечно, в полисах, ввиду слабости материальной базы, так и не возник особый слой бюрократии, когда роль в управлении личных связей становится очень заметной. Однако, можно отметить, что в античных источниках ежегодно упоминаются все-таки сотни управленцев разного уровня, работающих по своим направлениям в одно и то же время. В Афинах, по сообщению Аристотеля, кроме десяти стратегов имелись рыночные смотрители, люди, следящие за порядком городской застройки, землемеры, члены Совета Пятисот, члены Народного суда, архивариусы, навархи, смотрители порта, лица, входящие в различные комиссии и Советы, жрецы, распорядители спортивными соревнованиями, театральными зрелищами, общественные воспитатели (Политика. VI. 5, 1321B — 1323A). В общей сложности, каждый год избиралось и работало в ранге чиновников не менее тысячи человек.
В Риме, кроме шестисот членов сената, также имелись консулы, цензоры, преторы, эдилы, квесторы, народные трибуны, десятки телохранителей-порученцев (ликторов). Также несколько десятков коллегий жрецов различных государственных культов, множество проконсулов, пропреторов и т. д. В сумме, так же, как с.174 и в полисах Эллады, набиралось тоже около тысячи действовавших одновременно управленцев. (А ведь еще имелись сотни государственных рабов). Так что следует согласиться с
Поясним, что имеется в виду. В настоящее время, даже в самых демократических странах, при декларированности выборности всех органов власти жестко не оговариваются сроки проведения выборов или назначений на различные государственные или муниципальные посты. В итоге, в каждой стране или административной единице складывается такой выборный цикл, когда практически ежегодно происходит избрание различных государственных и муниципальных органов. Например, один год — выборы президента, следующий год — парламента страны, через год — глав регионов, далее — глав крупных муниципальных центров и региональных законодательных органов, муниципальных Советов и т. д. А параллельно с этим происходит текущее назначение — снятие тысяч руководителей-чиновников различных рангов.
Результатом функционирования именно такой институционализированной политической культуры действует такой с.175 своеобразный перманентный предвыборный марафон, который по своей сути антиагонален. Антиагональность же данной системы заключается в том, что человек, избранный в некоем году в Законодательное собрание своего региона, вынужден, с одной стороны, уже «встраиваться» в систему, созданную выбранными в предшествующие годы депутатами федеральных и местных органов власти, и прошлым губернатором, с другой, быть прямо заинтересованным в том, чтобы среди тех, кого выберут в эти же органы власти через год-два, было как можно больше знакомых, «своих», тех, с кем отношения уже выстроены, отрегулированы. Иначе, без взаимодействия со «своими», ему не удастся добиться поставленных целей и сохранить свой пост на следующих выборах.
Следует согласиться с Д. Ш. Ткачевым, что при такой системе приобретает принципиальное значение уже не компетенция управленцев и вовсе не их служебные цели, а сам характер межличностных отношений между ними [348, с. 78—
Если же охарактеризовать эту систему в целом, причем, на ментальном уровне, то она вызывает у граждан представление о том, что власть — это некая непрерывающаяся линия, развертывающаяся во времени и в пространстве практически самостоятельно, автономно от самого общества. Власть воспринимается гражданами как вещь-в-себе, вещь-для-себя, она — сущность, существующая сама по себе, нечто обособленное от социума, некая вечная самодостаточная субстанция. И в этом случае, выборы и назначения управленцев — это некоего рода принесение людей в жертву этой системе. Назначая, вводя во власть новых людей, общество словно обслуживает власть как некое огромное животное, контролирующее данное государство. А в случае кризиса власти, общество боится, что в кризисе окажется оно само.
В античности же, как мы помним, была радикально другая ситуация. Социум так сильно боялся того, что власть станет автономной, самодостаточной, паразитирующей на обществе, что власть политическая ежегодно агонально уничтожалась и с.176 возрождалась вновь, каждый раз с новыми персоналиями, как раз для того, чтобы общество не думало, что власть существует где-то параллельно с обществом, в виде отличной от него «управляющей субстанции». И здесь было мало превращения власти в кратковременную, мало введения системы ежегодного избрания. Принципиально важным становилось то, чтобы все полисные магистраты избирались единовременно, все разом, не имея возможности и необходимости дружить и выстраивать личные отношения с магистратами предшествующими и последующими. Именно поэтому, в отличие от современных государств, в полисах смена персоналий во всех ветвях власти производилась как разовое явление. Благодаря такой агональной политической культуре власть действительно обновлялась, и давалась на годичный срок той коллегии, той правящей группе, которая в соответствии с законами уже никогда не могла бы оказаться у власти точно таким же составом.
При таких обстоятельствах, с учетом конкурентной борьбы, практически исключалось точное знание своего напарника, не имело смысла дружить с предшественниками — ведь они свои посты уже потеряли. Возникал некий эффект, определяемый нами как «сворачивание власти», отсутствие связи нынешней, текущей власти с прошлым и будущим. Власть не имела опоры ни в прошлом, так как прошлых магистратов уже не было, а будущих еще не было. А отношения к их выборам действующие магистраты никакого не имели, тем более, что им самим практически повсеместно переизбрание воспрещалось.
Власть, должность в этом случае превращалась в нечто диалектическое, исчезающее, мимолетное. Власть на персональном уровне, на уровне носителей власти была как бы без прошлого и без будущего, она рождалась и умирала в ежегодных выборах каждый раз как новое разовое качество и явление, она не жила своей отдельной жизнью, не могла саморазвиваться, не приобретала собственных целей выживания. А все вместе это позволяло социуму лучше осуществлять контроль за ее использованием в интересах именно самого социума, а не группы управленцев, производить это именно на уровне культуры. Так, в демократических полисах исключалось возникновение такой ситуации, когда граждане оказывались бы неравными из-за того, что один гражданин, будучи избранным, ситуацией во власти владеет, а вот другие — нет, то есть один продолжает выполнение своих функций и потому прекрасно во всем разбирается, а вот другие, «новички», слабо разбираясь в ситуации, вынуждены с.177 ощущать свою приниженную роль и пытаться «притереться» к более опытному управленцу, стать элементом конструируемой им системы личной власти. Так, специальная властная информация, как один из основных источников укрепления традиции длительной власти, находилась под постоянным жестким общественным контролем. А это означает, что в полисном политической культуре не было каких-то особых «тайн власти», специфической информации недоступной обычным гражданам. Отмечая удивительную открытость всех афинских постановлений, Ф. Якоби констатирует, что у такой власти не было тех специальных хитростей и тайн, которые бы требовали «преемства» во власти [459].
Пример действия данной специфической черты агональной политической культуры видится, например, в поведении спартанского стратега Гермократа, к которому долго не ехал его новоизбранный преемник. По данным Ксенофонта, Гермократ, не желая быть обвиненным в стремлении к самопродлению полномочий, в самый разгар боев вдруг сам отказался от полномочий, заявив, что «…нехорошо не подчиняться законам государства и править дальше положенного». Только под давлением солдат он вернулся к власти, причем, отныне, он два раза в день собирал своих офицеров и сообщал им о своих планах и итогах текущей деятельности, чтобы любой из них мог сменить его в любой момент без потери времени для вхождения в курс дела (Греческая история. I. 6, 5). Так, информация не становилась тайной, преемник стратега сразу «оказывался на высоте», входил в административный агон, а демократическое общество знало, что незаменимых управленцев у него нет.
На наш взгляд, устойчивое существование данного подхода в течение жизни нескольких поколений неизбежно должно было иметь несколько важных следствий. Во-первых, античная политика теряла столь излюбленную для традиционных обществ сопоставимость с игрой в шахматы, когда управленец мог вести долговременное планирование, и разыгрывать многоходовые, многолетние комбинации. Агональная власть являлась по сути партией-одноходовкой, разовым успешным деянием практически «без раскачки» и это самым серьезным образом ее упрощало. Смысл «преемственности» просто терялся, исчезал, так как продолжать было, собственно говоря, нечего.
Во-вторых, политика, власть, управление, должны были в политической культуре восприниматься как дело не командное, а сугубо индивидуальное, дело личное, дело одиночек. Античным коллективам политическая власть представлялась в виде некой с.178 делегированной обществом суммы полномочий для решения некоего конкретного вопроса в интересах самого общества и без учета интереса самого управленца. Соответственно, в принципе любой человек, вне всякой зависимости от его опыта и связей, став магистратом, легко может достигнуть нужного для общества результата. Вместо власти-угрозы, мощной, малопонятной и потому страшной, она разбивалась на десятки мелких конкретных дел, понятных и доступных любому гражданину. Причем за каждое из них и только за конкретный временной интервал лично отвечал тот или иной член коллектива, которого такая власть не отрывала от всего остального гражданства, не ставила выше всех, не посвящала в какие-то там особые тайны.
В политической культуре власть оставалась временной и индивидуальной, но не персонифицированной, так как ее краткость и простота, то есть сами социальные условия, искусственно создаваемые в полисах, препятствовали этому. Она ежегодно переходила от личности к личности, но не становилась персональной, отождествляемой, сливающейся с конкретным человеком, она ежегодно истреблялась и создавалась заново усилиями всего полисного коллектива, а не стремящимися сохранить свой высокий статус чиновниками.
Закреплению этой тенденции в политической культуре способствовало и то, что магистратам запрещалось повторно переизбираться. Ибо, по мнению античного историка Корнелия Непота, «привычка к должностям вызывает жажду верховной власти» (Мильтиад. 8). К сожалению, этот момент в историографии до сих пор специально не исследовался. Одно из немногих исключений — наблюдение М. Вебера, который отмечал: «После установления в большинстве античных полисов демократических устройств, представителей родов сменили функционеры демоса. При этом краткосрочность должности и часто встречающееся запрещение повторного избрания исключали возможность для возникновения профессионального чиновничества. Возможность для карьеры на этой основе отсутствовала» [54, с. 349].
По полисной традиции, для переизбрания человека на одну и ту же должность должно было пройти не менее 10 лет, при прохождении которых его предшествующий управленческий опыт в значительной мере обессмысливался, терял большое значение. С учетом того, что большая часть высоких постов приобреталась примерно в возрасте за сорок лет, следующие посты ждали человека лет в 50, а затем в 60 лет. При тяжелых военных нагрузках, небольшой продолжительности жизни, шансы несколько раз достичь с.179 значительной власти в демократических полисах были очень невелики. В том же Риме три консульства подряд Гая Мария (105—
Итак, при обычном течении политической жизни на повторное переизбрание мало кто рассчитывал, это было исключение. Отсюда представляется, что уже рассмотренное выше античное убеждение, что власть должна даваться в жизни не более чем один раз, как шанс совершить нечто выдающееся, а затем уйти и дать возможность попробовать реализовать себя на благо коллективу какому-то другому гражданину, являлось прямым следствием данной полисной управленческой практики и характерной чертой полисной демократической политической культуры. Фиксация этого подхода видна хотя бы из двух примеров: Как писал Аврелий Виктор, римлянин Фабий Рутилий сам отказался стать второй раз цензором, заявив: «Не в обычае Республики, чтобы одно лицо дважды занимало эту должность» (О знаменитых людях. 32). В той же ситуации Катон сказал: «Если из года в год на высшие должности выбирают одних и тех же, то либо это означает, что власть немногого достойна, либо власти немногие достойны» (Фрагменты. 199).
Представляется, что в политической культуре античных демократий власть положительно воспринималась обществом только тогда, когда она была легко понимаема и легко предсказуема. В этом смысле кратковременная и простая власть стояла на голову выше пусть и результативной, но секретной и малопонятной, длительной, тяготеющей к единоличной власти. А искусственное создание полисом таких условий, когда значительная власть давалась всего раз и только на год, кроме всего прочего, так сильно стимулировало, как бы «пришпоривало», по А. Маслоу «дополнительно мотивировало» должностных лиц [См.: 231], что результативность этого нередко вполне покрывала те неудобства, что возникали от невозможности долгосрочного планирования. И это, с нашей точки зрения, — как раз и оказывалось тем способом компенсации неопытности античных с.180 управленцев, о которой мы говорили в самом начале главы, констатируя большие военные потери в демократических полисах.
Таким образом, у нас есть все основания говорить о том, что в античных гражданских коллективах в самой полной мере присутствовало понимание причин и следствий монополизации власти. Осознавалась опасность длительной власти как формы власти, при которой происходит отчуждение населения от сферы управления, теряется правильное понимание ее действий и контроль над ней. Возникающая монополия на власть и, главное, на информацию о ее деятельности и ресурсах эффективно останавливалась введением общей агональности власти, техническим обеспечением которой являлась годичность и коллегиальность власти, ее разовость. Именно комплекс из одновременного переизбрания всех магистратов, годичности и коллегиальности их власти, вместе препятствовавшей возникновению властных тайн, возникновению служебной дружбы с неслужебными целями и оправданию длительной власти грандиозными замыслами, затруднял эволюцию власти в сторону увеличения ее длительности и концентрации в одних руках.
Агональная власть в политической культуре демократических полисов представлялась суммой полномочий, вручаемых обществом всем своим членам по очереди, чтобы они могли, одновременно реализуя себя, исполнить необходимые для общества мероприятия. Политическая власть виделась античными коллективами не в виде абстрактной потенции, а исключительно в осуществленном виде, на стадии успешной реализации конкретных мероприятий. Так, власть сохраняла примитивную, очень конкретную форму, близкую к позднепервобытным, родовым, по сути, образцам. И в этом смысле полисный строй действительно очень трудно сопоставим с современными государственными системами, где главное — многолетнее перспективное планирование, которого в полисах так старательно старались избежать как основы для возникновения тирании и специальной прослойки аристократов-управленцев. А все это вместе взятое являлось, с нашей точки зрения, прямым следствием распространения на общественно-политическую сферу жизни принципов агона, стремления общества максимально возможным образом предохранить с таким трудом достигнутую систему демократии от внутреннего разложения, увы, нередко являющегося следствием саморазвития такой власти, где управленцы слишком долго пользуются своим высоким статусом и уже не хотят расставаться с ним.
с.181 Однако, говоря о том, что кратковременность власти в политической культуре общества была единственно возможным способом не допустить того, чтобы агональный характер власти был ликвидирован в угоду какого-то чересчур успешного управленца и «по просьбе трудящихся», следует учесть еще и следующее: состязательный дух, как массовое политическое соревнование, в котором принимали участие все члены гражданского коллектива, для окончательного уравнения участников требовал еще и простоты и типичности управленческих решений. В противном случае, явление «незаменимости» в античной политике было до конца не искоренить. Поэтому в античных демократических полисах пошли сразу по двум направлениям: с одной стороны, упрощались управленческие задачи, а с другой — критерий требований к управленцам не повышался, как, например, мы имеем это в наши дни, а, напротив, понижался, что и будет рассмотрено нами ниже. Отсюда особыми отличительными чертами античной полисной демократической политической культуры можно считать:
—агональность, как ту фундаментальную общетеоретическую основу устройства политической власти, которая напрямую вырастала из антитиранических настроений полисного демоса;
—последовательное общественное неприятие существующего в традиционных обществах комплекса представлений о «незаменимости» того или иного магистрата или политического лидера;
—отсутствие представлений о власти, как о некоем глубоко специализированном виде деятельности, для осуществления которого требуется знание особой, специфической и недоступной членам остального коллектива информации, приобщение к неким «тайнам власти»;
—стремление общества за счет кратковременности исполнения магистратами своих функций максимальным образом поддержать дух агона в политике, приблизить политическую власть к коллективу, не дать ей приобрести самодостаточные и опасные для коллектива формы.
Следует подчеркнуть, что все эти черты полисных представлений о власти имели не естественную, а, скорее, искусственную природу, производную от стремления широких слоев демоса любыми методами сохранить свое политическое и социальное господство. Само же это стремление находило свое выражение и в том, что коллективы всеми силами препятствовали отчуждению власти от народа не только в реальной жизни, но даже с.182 в жизни отчасти виртуальной, на уровне культуры общества, особенно на уровне культуры политической. И именно этот опережающий характер защиты демократического общественного сознания еще, если можно так выразиться, «на дальних идеологических подступах», с нашей точки зрения, как раз и обеспечивал ту удивительную живучесть демократической власти в полисах, которую мы можем наблюдать.
Соглашаясь с
