Философские трактаты

О пределах блага и зла

Книга I

I. 1. Я пре­крас­но пони­мал, Брут, что мои уси­лия изло­жить на латин­ском язы­ке то, о чем с таким талан­том и с такой уче­но­стью писа­ли гре­че­ские фило­со­фы, встре­тят неодоб­ре­ние с раз­ных сто­рон¹. Ведь иные, даже весь­ма обра­зо­ван­ные люди, вооб­ще с подо­зре­ни­ем отно­сят­ся к само­му заня­тию фило­со­фи­ей. Иные же, не осуж­дая его в уме­рен­ных пре­де­лах, пола­га­ют ненуж­ным тра­тить на это слиш­ком мно­го вре­ме­ни и уси­лий. Будут и такие, из чис­ла люби­те­лей гре­че­ской сло­вес­но­сти, пре­зи­раю­щих сло­вес­ность латин­скую, кто ска­жет, что пред­по­чи­та­ют тра­тить свои силы ско­рее на чте­ние гре­че­ских авто­ров. Нако­нец, я подо­зре­ваю, что явят­ся и такие, кто станет при­зы­вать меня зани­мать­ся и дру­ги­ми вида­ми сло­вес­но­сти, утвер­ждая, что этот лите­ра­тур­ный жанр, при всей его изыс­кан­но­сти, не отве­ча­ет ни моей инди­виду­аль­но­сти, ни мое­му поло­же­нию.

2. Поэто­му я счи­таю необ­хо­ди­мым крат­ко отве­тить на все эти воз­ра­же­ния. Впро­чем, я уже доста­точ­но подроб­но отве­тил всем осуж­даю­щим фило­со­фию в сво­ей кни­ге, посвя­щен­ной про­слав­ле­нию фило­со­фии и защи­те ее от обви­не­ний и упре­ков со сто­ро­ны Гор­тен­зия². Видя, что эта кни­га понра­ви­лась и тебе, и тем, кто, по мое­му мне­нию, спо­со­бен судить о ней, я пошел даль­ше, опа­са­ясь, как бы не ока­за­лось, что я, сумев вызвать инте­рес к пред­ме­ту, не сумел его под­дер­жать. Что же каса­ет­ся тех, кто, вполне одоб­ряя заня­тия фило­со­фи­ей, в то же вре­мя хочет, чтобы ею не слиш­ком увле­ка­лись, то они тре­бу­ют неко­ей труд­но дости­жи­мой сдер­жан­но­сти в деле, раз отдав­шись кото­ро­му, уже невоз­мож­но сдер­жать и обуздать это увле­че­ние. Так что уж, пожа­луй, спра­вед­ли­вее посту­па­ют те, кто при­зы­ва­ет вооб­ще не зани­мать­ся фило­со­фи­ей, чем те, кто пыта­ет­ся уста­но­вить пре­дел для пред­ме­тов бес­пре­дель­ных и тре­бу­ет уме­рен­но­сти в таком деле, кото­рое ста­но­вит­ся тем пре­крас­нее, чем боль­ше уде­ля­ет­ся ему сил.

3. Ведь либо муд­рость дости­жи­ма, и в таком слу­чае необ­хо­ди­мо не толь­ко стре­мить­ся к ней, но и при­ме­нять ее в жиз­ни, либо, если достичь ее труд­но, все же не суще­ст­ву­ет пре­де­лов пости­же­ния исти­ны, пока ты не обна­ру­жишь ее. Да и стыд­но отка­зы­вать­ся от поис­ков, когда пред­мет их столь пре­кра­сен. Ведь если про­цесс писа­ния достав­ля­ет нам такое наслаж­де­ние, то раз­ве най­дет­ся завист­ник, кото­рый смо­жет удер­жать нас от это­го заня­тия? Если мы отда­ем это­му наше­му заня­тию все наши силы, то кто же суме­ет поста­вить пре­дел чужо­му трудо­лю­бию? Ведь насколь­ко Хре­мет у Терен­ция чело­ве­чен, не желая, чтобы новый сосед «копал, пахал или носил что-нибудь»³ (ибо он удер­жи­ва­ет его не от труда, а от труда, недо­стой­но­го сво­бод­но­го чело­ве­ка), настоль­ко докуч­ли­вы те, кото­рым при­но­сят стра­да­ния наши уси­лия, отнюдь не тягост­ные для нас самих.

II. 4. Труд­нее удо­вле­тво­ри­тель­но отве­тить тем, кто заяв­ля­ет о сво­ем пре­зре­нии к латин­ским сочи­не­ни­ям. И здесь я преж­де все­го удив­ля­юсь тому, поче­му род­ной язык не удо­вле­тво­ря­ет их в столь важ­ных пред­ме­тах⁴, тогда как сами же они весь­ма охот­но чита­ют латин­ские пье­сы, дослов­но вос­про­из­во­дя­щие гре­че­ские⁵. Дей­ст­ви­тель­но, неуже­ли най­дет­ся кто-нибудь, кто так бы нена­видел чуть ли не самое имя рим­ское, что с пре­не­бре­же­ни­ем отверг бы «Медею» Энния или «Антио­пу» Паку­вия из-за того, что ему де нра­вят­ся эти же тра­гедии Еври­пида, а латин­скую лите­ра­ту­ру он тер­петь не может? «Так что же, — ска­жет он, — я дол­жен читать “Дру­зей” Цеци­лия или “Анд­ри­ян­ку” Терен­ция вме­сто того, чтобы про­чи­тать те же комедии само­го Менанд­ра?»

5. Я реши­тель­но не согла­сен и с ними. И более того — уве­рен, что, хотя и суще­ст­ву­ет вели­ко­леп­но напи­сан­ная Софо­к­лом «Элек­тра», я дол­жен читать «Элек­тру», пло­хо пере­веден­ную Ати­ли­ем; Лици­ний назвал его «топор­ным писа­те­лем», но все же писа­те­лем, а посе­му, пола­гаю, его сле­ду­ет читать, ибо вооб­ще не знать наших поэтов мож­но или по край­ней лено­сти, или из край­не­го высо­ко­ме­рия. Во вся­ком слу­чае я не могу пред­ста­вить себе доста­точ­но обра­зо­ван­но­го чело­ве­ка, кото­рый не знал бы нашей лите­ра­ту­ры. Раз­ве не чита­ем мы с не мень­шим инте­ре­сом «О, если б в роще…»⁶, чем то же — по-гре­че­ски? И раз­ве не достав­ля­ют нам удо­воль­ст­вия изло­жен­ные по-латы­ни мыс­ли Пла­то­на о бла­ге и доб­ро­де­те­ли?

6. А что если мы явля­ем­ся не толь­ко пере­вод­чи­ка­ми, а пыта­ем­ся сбе­речь суть ска­зан­но­го теми, чьи мыс­ли мы при­ни­ма­ем, и к тому же выска­зать соб­ст­вен­ное наше суж­де­ние об этих пред­ме­тах и изло­жить их в том поряд­ке, как мы счи­та­ем нуж­ным? Какие у них осно­ва­ния пред­по­чи­тать напи­сан­ное по-гре­че­ски тому, что и вели­ко­леп­но выра­же­но, и в то же вре­мя не явля­ет­ся толь­ко пере­во­дом с гре­че­ско­го? Ведь если они ста­нут гово­рить, что все эти вопро­сы уже рас­смат­ри­ва­лись гре­ка­ми, тогда зачем читать и самих гре­ков в таком оби­лии, как их при­хо­дит­ся читать? Раз­ве Хри­сипп что-то упу­стил в изло­же­нии стои­че­ско­го уче­ния? Одна­ко же мы чита­ем и Дио­ге­на, и Анти­па­тра, и Мне­сар­ха, и Панэтия⁷, и мно­гих дру­гих, и преж­де все­го — дру­га мое­го Посидо­ния⁸. А раз­ве мало удо­воль­ст­вия достав­ля­ет нам Фео­фраст, тол­куя вопро­сы, уже рас­смот­рен­ные Ари­сто­те­лем, и раз­ве эпи­ку­рей­цы пере­ста­ли писать по-сво­е­му о том, о чем уже было напи­са­но и Эпи­ку­ром, и дру­ги­ми древни­ми авто­ра­ми? Если гре­ки чита­ют гре­ков, напи­сав­ших о тех же самых про­бле­мах по-сво­е­му, то поче­му же мы не хотим читать наших же сооте­че­ст­вен­ни­ков?

III. 7. Впро­чем, если бы я пере­вел Пла­то­на или Ари­сто­те­ля таким же обра­зом, как наши поэты — тра­гедии, если бы я позна­ко­мил с эти­ми боже­ст­вен­ны­ми талан­та­ми моих сограж­дан, неуже­ли этим я ока­зал бы им дур­ную услу­гу? До сих пор я это­го не сде­лал. Одна­ко же, пола­гаю, мне это отнюдь не запре­ще­но. Впро­чем, я, если угод­но, пере­ве­ду кое-какие места, осо­бен­но из толь­ко что назван­ных мной авто­ров, когда ока­жет­ся воз­мож­ным сде­лать это так же удач­но, как все­гда пере­во­ди­ли Энний Гоме­ра, а Афра­ний — Менанд­ра. И я не ста­ну про­ти­вить­ся, подоб­но наше­му Луци­лию, тому, чтобы меня чита­ли все. Если бы жил теперь тот самый Пер­сий!⁹ Или, еще луч­ше, Сци­пи­он и Рути­лий, из стра­ха перед кото­ры­ми, как он сам гово­рил, он писал для тарен­тин­цев, кон­сен­тин­цев и сици­лий­цев!¹⁰ Ост­ро­ум­но, конеч­но, как и все осталь­ное, но тогда ведь и не было доста­точ­но­го чис­ла столь обра­зо­ван­ных людей, к суж­де­ни­ям кото­рых он дол­жен был бы при­слу­ши­вать­ся. Да и сочи­не­ния его не очень-то серь­ез­ны: в них мно­го ост­ро­умия и изя­ще­ства, вели­кой же уче­но­стью они не отли­ча­ют­ся.

8. Что же каса­ет­ся меня, то како­го чита­те­ля стра­шить­ся мне, если я осме­ли­ва­юсь послать это сочи­не­ние тебе, не усту­паю­ще­му в фило­со­фии даже гре­кам?¹¹ Впро­чем, ты сам вызвал меня на это, посвя­тив мне столь доро­гую для меня кни­гу о доб­ро­де­те­ли. Я думаю, что мно­гие еще и пото­му не любят латин­ских сочи­не­ний, что им встре­ча­лись вещи как сле­ду­ет не обра­ботан­ные, пере­веден­ные небреж­но, с пло­хих гре­че­ских сочи­не­ний на еще худ­ший латин­ский¹². Я готов разде­лить их мне­ние, но лишь при усло­вии, если они согла­сят­ся, что не сле­ду­ет читать и гре­че­ские сочи­не­ния, посвя­щен­ные тем же вопро­сам. Но кто же отка­жет­ся читать о вещах достой­ных, изло­жен­ных пре­крас­ным сти­лем, убеди­тель­но и крас­но­ре­чи­во? Раз­ве что тот, кто уж совер­шен­но готов пре­вра­тить­ся в гре­ка вро­де того Аль­бу­ция¹³, к кото­ро­му пре­тор Сце­во­ла в Афи­нах так имен­но и обра­щал­ся?

9. Тот же самый Луци­лий при­во­дит этот слу­чай в весь­ма ост­ро­ум­ных и злых сти­хах, где Сце­во­ла откро­вен­но гово­рит:

10. Муций имел для это­го осно­ва­ния. Да и я никак не могу нади­вить­ся тому, откуда у нас берет­ся это чудо­вищ­ное пре­не­бре­же­ние ко все­му оте­че­ст­вен­но­му? Здесь, конеч­но, вооб­ще не место что-то дока­зы­вать, но я убеж­ден и не раз повто­рял, что латин­ский язык не толь­ко не беден, как обыч­но счи­та­ют, но даже бога­че гре­че­ско­го¹⁴. Дей­ст­ви­тель­но, раз­ве когда-нибудь мы, или я бы ска­зал луч­ше — хоро­шие ора­то­ры и поэты (во вся­ком слу­чае с тех пор, как у нас появи­лись образ­цы, достой­ные под­ра­жа­ния), раз­ве мы испы­ты­ва­ли недо­ста­ток хоть в чем-нибудь, что помо­га­ло бы сде­лать речь нашу и содер­жа­тель­ной и изящ­ной?

IV. Что же каса­ет­ся меня, то раз уж я не поки­нул из-за всех опас­но­стей и труд­но­стей фору­ма тот пост, на кото­рый поста­вил меня рим­ский народ, я, конеч­но же, дол­жен, в меру моих сил, при­ло­жить все ста­ра­ния, всю свою волю и усер­дие к тому, чтобы сограж­дане мои ста­ли обра­зо­ван­ны­ми, и не бороть­ся с таким оже­сто­че­ни­ем про­тив тех, кто пред­по­чи­та­ет читать толь­ко гре­че­ских авто­ров, лишь бы они дей­ст­ви­тель­но их чита­ли, а не дела­ли вид, что чита­ют, и помо­гать тем, кто или пред­по­чи­та­ет читать на обо­их язы­ках, либо, обла­дая кни­га­ми на род­ном язы­ке, не испы­ты­ва­ет боль­шой потреб­но­сти в ино­стран­ных.

11. Те же, кто хочет полу­чить от нас сочи­не­ния ино­го рода, долж­ны быть спра­вед­ли­вы­ми, ибо мною напи­са­но доста­точ­но мно­го, и едва ли кто-нибудь из наших сооте­че­ст­вен­ни­ков пре­взо­шел меня в этом, а я, воз­мож­но, напи­шу еще боль­ше, если жизнь пре­до­ста­вит мне воз­мож­ность сде­лать это. Одна­ко те, кто систе­ма­ти­че­ски и вни­ма­тель­но будет читать то, что мы пишем о фило­со­фии, при­дут к выво­ду, что не суще­ст­ву­ет ниче­го, что было бы более достой­но чте­ния. Суще­ст­ву­ет ли в жиз­ни что-либо более заслу­жи­ваю­щее само­го тща­тель­но­го изу­че­ния, чем вся вооб­ще фило­со­фия, и осо­бен­но то, что явля­ет­ся пред­ме­том иссле­до­ва­ния в нашей кни­ге, каков пре­дел, како­ва край­ность, самая послед­няя точ­ка, с кото­рой долж­ны соот­но­сить­ся все суж­де­ния о том, как пра­виль­но жить и вер­но себя вести, к чему стре­мит­ся при­ро­да как к выс­ше­му из благ, и чего избе­га­ет она как само­го страш­но­го из зол?¹⁵ Посколь­ку этот вопрос вызы­ва­ет наи­боль­шие раз­но­гла­сия, кто же посчи­та­ет иссле­до­ва­ние того, что явля­ет­ся самой достой­ной, самой истин­ной жиз­нен­ной зада­чей, чуж­дым тому высо­ко­му досто­ин­ству, кото­рое при­зна­ет за мной каж­дый?

12. Что же, пер­вые люди наше­го государ­ства будут вести спо­ры о том, сле­ду­ет ли рас­смат­ри­вать ребен­ка рабы­ни соб­ст­вен­но­стью арен­да­то­ра¹⁶ (а имен­но так пола­га­ют Пуб­лий Сце­во­ла и Маний Мани­лий, Марк же Брут воз­ра­жа­ет им; тако­го рода вещи весь­ма тон­ки и небес­по­лез­ны для прак­ти­че­ской жиз­ни наших граж­дан, да и мы сами с удо­воль­ст­ви­ем чита­ли и будем читать эти и дру­гие сочи­не­ния подоб­но­го рода), и оста­вят без вни­ма­ния нашу про­бле­му, охва­ты­ваю­щую собою всю нашу жизнь? Ведь хотя пер­вое и при­вле­ка­тель­нее, послед­нее несо­мнен­но куда более пло­до­твор­но. Впро­чем, судить об этом тем, кто будет читать наше сочи­не­ние. Мы же пола­га­ем, что в них пол­но­стью изло­же­на вся про­бле­ма о край­них пре­де­лах бла­га и зла, где мы в меру наших сил пред­ста­ви­ли не толь­ко взгляды, кото­рых мы при­дер­жи­ва­ем­ся, но и мне­ния об этом каж­дой из фило­соф­ских школ.

V. 13. Чтобы начать с само­го про­сто­го, мы обра­тим­ся спер­ва к уче­нию Эпи­ку­ра¹⁷, пре­крас­но извест­но­му боль­шин­ству чита­те­лей, и ты смо­жешь убедить­ся, что мы изло­жим его с такой пол­нотой, с кото­рой не дела­ют это­го даже его при­вер­жен­цы, ибо мы стре­мим­ся отыс­кать исти­ну, а не изоб­ли­чить како­го-то наше­го про­тив­ни­ка. Уче­ние Эпи­ку­ра о наслаж­де­нии одна­жды было пре­крас­но изло­же­но Луци­ем Торк­ва­том, чело­ве­ком широ­ко обра­зо­ван­ным, защи­щав­шим его от моих воз­ра­же­ний в при­сут­ст­вии Гая Три­а­рия, очень серь­ез­но­го и обра­зо­ван­но­го моло­до­го чело­ве­ка.

14. Когда они при­еха­ли ко мне в Куман­ское поме­стье с визи­том, у нас завя­зал­ся сна­ча­ла раз­го­вор о лите­ра­ту­ре, кото­рой оба они весь­ма инте­ре­со­ва­лись. А потом Торк­ват ска­зал: «Раз уж мы заста­ли тебя, и у тебя ока­за­лось немно­го сво­бод­но­го вре­ме­ни, мне бы хоте­лось услы­шать, поче­му ты, хотя и не пита­ешь нена­ви­сти к Эпи­ку­ру, подоб­но едва ли не всем, кто не при­зна­ет его уче­ния, но все же не при­ни­ма­ешь уче­ния того, кто, по мое­му убеж­де­нию, един­ст­вен­ный постиг исти­ну, осво­бо­дил чело­ве­че­ский ум от вели­чай­ших заблуж­де­ний и дал все, что необ­хо­ди­мо для под­лин­но счаст­ли­вой жиз­ни (be­ne bea­te­que vi­ven­di). Как я пола­гаю, он не нра­вит­ся тебе, рав­но как и наше­му Три­а­рию, пото­му что пре­не­бре­га­ет все­ми ора­тор­ски­ми укра­ше­ни­я­ми, столь люби­мы­ми Пла­то­ном, Ари­сто­те­лем и Фео­фра­с­том¹⁸, ибо я с трудом могу пове­рить, что тебе его мыс­ли¹⁹ не пред­став­ля­ют­ся истин­ны­ми».

15. Я отве­тил ему: «Поду­май, Торк­ват, как силь­но ты заблуж­да­ешь­ся! Язык это­го фило­со­фа меня ничуть не раз­дра­жа­ет, пото­му что сло­ва его выра­жа­ют то, что он хочет ска­зать, и гово­рит он совер­шен­но понят­но для меня. Да я и не счи­таю крас­но­ре­чие лиш­ним для фило­со­фа, если он им обла­да­ет, но и не тре­бую слиш­ком настой­чи­во, если его нет. Меня он не удо­вле­тво­ря­ет по суще­ству, и при­том в очень мно­гих пунк­тах. Но сколь­ко людей, столь­ко и мне­ний²⁰, и мы тоже можем оши­бать­ся». «Так чем же он тебя не удо­вле­тво­ря­ет? — спра­ши­ва­ет он. — Ведь я счи­таю тебя спра­вед­ли­вым судьей, разу­ме­ет­ся, в том слу­чае, если ты доста­точ­но хоро­шо зна­ешь, что он гово­рит».

16. Я ему отве­чаю: «Если ты толь­ко не дума­ешь, что Федр или Зенон меня вво­ди­ли в заблуж­де­ние (а я слу­шал и того и дру­го­го)²¹ и не смог­ли мне дока­зать ниче­го, кро­ме их вер­но­сти сво­е­му уче­нию. Мне доста­точ­но хоро­шо извест­ны все поло­же­ния Эпи­ку­ра. Вме­сте с Атти­ком мы часто слу­ша­ли обо­их ука­зан­ных мною фило­со­фов, при­чем Аттик вос­хи­щал­ся и тем, и дру­гим, Фед­ра же он про­сто любил²². Мы еже­днев­но обсуж­да­ли с ним то, что услы­ша­ли. И у нас нико­гда не воз­ни­ка­ло вопро­са о том, понял ли я что-нибудь, но толь­ко о том, убеди­ло ли меня это или нет».

VI. 17. «Так в чем же дело, — гово­рит он, — я очень хотел бы услы­шать, что́ имен­но ты не при­ни­ма­ешь?» «Преж­де все­го, — гово­рю я, — в физи­ке²³, кото­рой он осо­бен­но гор­дит­ся, он совер­шен­но неса­мо­сто­я­те­лен, повто­ря­ет мыс­ли Демо­кри­та²⁴, изме­нив их лишь очень немно­го, но дела­ет это так, что имен­но то, что хочет испра­вить, он, как кажет­ся мне, иска­жа­ет. Демо­крит пола­га­ет, что так назы­вае­мые ато­мы, то есть неде­ли­мые в силу плот­но­сти тела²⁵, носят­ся в бес­ко­неч­ной пусто­те, где нет ни вер­ха, ни низа, ни середи­ны, ни кон­ца, ни нача­ла²⁶, и при этом, стал­ки­ва­ясь в сво­ем дви­же­нии, они сцеп­ля­ют­ся, что и обра­зу­ет все то, что суще­ст­ву­ет и что мы видим²⁷; и это дви­же­ние ато­мов мыс­лит­ся не име­ю­щим ника­ко­го нача­ла, а про­ис­хо­дя­щим веч­но²⁸.

18. Эпи­кур там, где он сле­ду­ет за Демо­кри­том, почти не осту­па­ет­ся. Впро­чем, я не при­ни­маю мно­го­го у них обо­их, и преж­де все­го у меня вызы­ва­ет воз­ра­же­ние то, что, имея перед собой два важ­ней­ших вопро­са, касаю­щих­ся при­ро­ды суще­го, а имен­но: что есть мате­рия, из кото­рой воз­ни­ка­ет все сущее, и како­ва та сила, кото­рая созда­ет его²⁹, — о мате­рии они гово­рят, остав­ляя при этом без вни­ма­ния дви­жу­щую силу и при­чи­ну воз­ник­но­ве­ния вещей³⁰. Но это их общий недо­ста­ток. Сла­бость же само­го Эпи­ку­ра заклю­ча­ет­ся в том, что он, пред­став­ляя эти неде­ли­мые и плот­ные тела несу­щи­ми­ся вниз под дей­ст­ви­ем соб­ст­вен­ной тяже­сти по пря­мой (тако­во есте­ствен­ное дви­же­ние всех тел)³¹.

19. Далее, пони­мая, что если бы все пада­ло пря­мо вниз и при­том, как я уже ска­зал, по пря­мой, то нико­гда ни один атом не мог бы столк­нуть­ся с дру­гим, сей хит­ро­ум­ный муж при­ду­мы­ва­ет такой ход: атом де откло­ня­ет­ся совсем немно­го³², на самое малое, какое толь­ко может быть, рас­сто­я­ние³³, таким обра­зом обра­зу­ют­ся соеди­не­ния, спле­те­ния, сцеп­ле­ния ато­мов меж­ду собой в раз­лич­ных соче­та­ни­ях, и из это­го созда­ет­ся весь мир и все отдель­ные его части, из кото­рых он скла­ды­ва­ет­ся. Эта выдум­ка мало того, что дет­ски наив­на, но она и не дости­га­ет сво­ей цели, ведь само это откло­не­ние мыс­лит­ся совер­шен­но про­из­воль­но (он гово­рит, что атом откло­ня­ет­ся без вся­кой при­чи­ны, а раз­ве может быть что-нибудь более недо­стой­ным для есте­ство­ис­пы­та­те­ля, чем утвер­ждать, что нечто про­ис­хо­дит без при­чи­ны?). И он без вся­ких осно­ва­ний лиша­ет атом это­го есте­ствен­но­го дви­же­ния всех тел, обла­даю­щих тяже­стью, устрем­ля­ю­щих­ся, как он же сам посту­ли­ро­вал, по пря­мой вниз. Но он не достиг и того, ради чего он все это выду­мал.

20. Ведь если все ато­мы ста­нут откло­нять­ся, то ни один из них не столк­нет­ся с дру­гим, если же одни ато­мы будут откло­нять­ся, а дру­гие под дей­ст­ви­ем соб­ст­вен­ной тяже­сти будут дви­гать­ся по пря­мой, то, во-пер­вых, это озна­ча­ет, что ато­мы будут как бы полу­чать зара­нее свое пред­на­зна­че­ние, како­му падать пря­мо, а како­му — не по пря­мой, во-вто­рых, тако­го рода бес­по­рядоч­ные столк­но­ве­ния ато­мов не смо­гут создать и всей кра­соты мира³⁴. Из это­го затруд­не­ния не смог выбрать­ся и сам Демо­крит. Недо­стой­на физи­ка и вера в то, что может суще­ст­во­вать нечто самое малое. Он нико­гда бы не ска­зал это­го, если бы пред­по­чел поучить­ся [гео­мет­рии]³⁵ у сво­его при­я­те­ля Поли­эна вме­сто того, чтобы заста­вить того забыть о ней³⁶. Солн­це пред­став­ля­ет­ся Демо­кри­ту боль­шим, ибо он чело­век обра­зо­ван­ный и пре­крас­но знаю­щий гео­мет­рию³⁷. Эпи­ку­ру же оно кажет­ся вели­чи­ною что-нибудь в ступ­ню³⁸, ибо он пола­га­ет, что оно тако­го же раз­ме­ра, каким оно нам видит­ся, может немно­го поболь­ше или помень­ше³⁹.

21. Итак, то, что он меня­ет, он пор­тит, а то, в чем сле­ду­ет, то все это при­над­ле­жит Демо­кри­ту: ато­мы, пустота, обра­зы, кото­рые он назы­ва­ет εἴδω­λα, под воздей­ст­ви­ем кото­рых мы не толь­ко видим, но и мыс­лим⁴⁰, да и сама бес­ко­неч­ность, назы­вае­мая им ἀπει­ρία, цели­ком исхо­дит от него же⁴¹, рав­но как и все неис­чис­ли­мые миры каж­до­днев­но воз­ни­каю­щие и уми­раю­щие⁴². Хотя я совер­шен­но не при­ни­маю это­го, одна­ко мне бы не хоте­лось, чтобы Демо­крит, кото­ро­го все про­слав­ля­ют, под­вер­гал­ся бы осуж­де­нию со сто­ро­ны сво­его само­го вер­но­го после­до­ва­те­ля⁴³.

VII. 22. А во вто­рой части фило­со­фии, трак­ту­ю­щей о иссле­до­ва­нии и рас­суж­де­нии, кото­рая назы­ва­ет­ся логи­кой⁴⁴, ваш люби­мец, как мне кажет­ся, совер­шен­но без­ору­жен и бес­по­мо­щен; он отка­зы­ва­ет­ся от опре­де­ле­ний, ниче­го не гово­рит ни о разде­ле­нии, ни о рас­чле­не­нии, ни о том, каким обра­зом стро­ят­ся сил­ло­гиз­мы и дела­ют­ся заклю­че­ния. Не гово­рит он и о том, каким обра­зом сле­ду­ет раз­ре­шать хит­ро­спле­тен­ные софиз­мы, осво­бож­дать­ся от дву­смыс­лен­но­сти⁴⁵: осно­ву суж­де­ний о сущем он видит в чув­ст­вен­ном вос­при­я­тии⁴⁶, пола­гая, что если чув­ства одна­жды при­мут нечто лож­ное за истин­ное, то это будет озна­чать исчез­но­ве­ние вся­ко­го кри­те­рия истин­но­сти и лож­но­сти⁴⁷.

23⁴⁸. Осо­бен­но наста­и­ва­ет он на том, что, по его утвер­жде­нию, сама при­ро­да одоб­ря­ет и при­ни­ма­ет⁴⁹, то есть на том, что есть наслаж­де­ние (vo­lup­tas) и стра­да­ние. Имен­но к это­му он сво­дит все, к чему мы стре­мим­ся и чего избе­га­ем⁵⁰. И хотя эти мыс­ли при­над­ле­жат Ари­стип­пу, и кире­на­и­ки отста­и­ва­ют их и удач­нее, и сво­бод­нее⁵¹, я все же пола­гаю, что нет ниче­го недо­стой­нее чело­ве­ка, чем подоб­ные утвер­жде­ния. Ведь при­ро­да созда­ла нас для чего-то более вели­ко­го, как мне по край­ней мере кажет­ся⁵². Может быть, я и оши­ба­юсь, но я совер­шен­но убеж­ден, что тот самый Торк­ват, кото­рый пер­вым удо­сто­ил­ся это­го про­зви­ща, сорвал с вра­га оже­ре­лье⁵³ не для того, чтобы полу­чить какое-либо телес­ное наслаж­де­ние⁵⁴, и не ради наслаж­де­ния в свое третье кон­суль­ство сра­жал­ся с лати­ня­на­ми при Везе­ри­се⁵⁵. Когда же каз­нил он соб­ст­вен­но­го сына⁵⁶, он, пола­гаю, лишил себя мно­гих удо­воль­ст­вий, поста­вив пра­во государ­ства и инте­ре­сы его могу­ще­ства пре­вы­ше уста­нов­лен­ной самой при­ро­дою отцов­ской люб­ви.

24. Или неуже­ли кажет­ся тебе, что помыш­лял о сво­их наслаж­де­ни­ях Тит Торк­ват⁵⁷, тот самый, что был кон­су­лом вме­сте с Гне­ем Окта­ви­ем, когда про­явил такую суро­вость к сво­е­му сыну (отдан­но­му им на усы­нов­ле­ние Деци­му Сила­ну), при­ка­зав ему явить­ся на свой суд, посколь­ку македон­ские послы обви­ня­ли его в том, что будучи у них пре­то­ром, он брал взят­ки. Выслу­шав обе сто­ро­ны, Торк­ват заявил, что, по-види­мо­му, его сын, полу­чив власть, ока­зал­ся не таким, каки­ми были его пред­ки и запре­тил являть­ся ему на гла­за. Но оста­вим все эти тяготы, опас­но­сти и даже стра­да­ния, на кото­рые вся­кий доб­ро­по­рядоч­ный граж­да­нин готов идти ради роди­ны и близ­ких, не толь­ко не стре­мясь к како­му-либо наслаж­де­нию, но и вооб­ще пре­не­бре­гая им, пред­по­чи­тая ско­рее пре­тер­петь любые муки, неже­ли хоть в чем-то не испол­нить сво­его дол­га. Обра­тим­ся луч­ше к тому, что не в мень­шей сте­пе­ни свиде­тель­ст­ву­ет о том же самом, хотя и может пока­зать­ся не слиш­ком серь­ез­ным.

25. Ска­жи мне, Торк­ват, какое наслаж­де­ние при­но­сят тебе и наше­му Три­а­рию нау­ки, изу­че­ние исто­рии и позна­ние вещей, чте­ние поэтов, пре­крас­ное зна­ние мно­же­ства сти­хов?⁵⁸ И не гово­ри мне, пожа­луй­ста: “Ведь это само по себе достав­ля­ет мне наслаж­де­ние, рав­но как и то, о чем мы гово­ри­ли, достав­ля­ло наслаж­де­ние Торк­ва­там”. Нико­гда ни Эпи­кур, ни Мет­ро­дор, ни кто-либо из тех, кто что-то пони­ма­ет и изу­чил все это (ваше уче­ние), не защи­ща­ет­ся подоб­ным обра­зом. Часто спра­ши­ва­ют, поче­му эпи­ку­рей­цы столь мно­го­чис­лен­ны? Дело в том, что, поми­мо дру­гих при­чин, боль­шин­ство осо­бен­но при­вле­ка­ет утвер­жде­ние, что пра­виль­ное (rec­ta) и достой­ное (ho­nes­ta)^[1] само по себе при­но­сит радость, то есть наслаж­де­ние. Эти заме­ча­тель­ные люди не пони­ма­ют, что если бы дело обсто­я­ло имен­но так, то это бы озна­ча­ло пол­ное раз­ру­ше­ние уче­ния. Ведь если бы мы допу­сти­ли, что даже если все это не свя­за­но с телес­ным наслаж­де­ни­ем, и все же при­ят­но само по себе, вне зави­си­мо­сти от чего бы то ни было, то и доб­ро­де­тель, и позна­ние были бы желан­ны сами по себе, чего он, одна­ко, вовсе не допус­ка­ет.

26. Имен­но это я и не при­ни­маю у Эпи­ку­ра. Что же каса­ет­ся все­го осталь­но­го, то мне бы хоте­лось, чтобы он сам был более обра­зо­ван­ным (ведь он не слиш­ком хоро­шо вла­де­ет теми нау­ка­ми, зна­ние кото­рых дает чело­ве­ку пра­во назы­вать­ся обра­зо­ван­ным, что, конеч­но, ты и сам пони­ма­ешь), либо не отвра­щал дру­гих от их изу­че­ния⁵⁹. Впро­чем, тебя-то, как я вижу, он отнюдь не отвра­тил».

VIII. Когда я все это ска­зал, ско­рее для того, чтобы вызвать его на спор, чем гово­рить само­му, Три­а­рий, слег­ка усмех­нув­шись, гово­рит: «Ты, похо­же, чуть не вовсе изго­ня­ешь Эпи­ку­ра из хора фило­со­фов⁶⁰. Что ты оста­вил ему, кро­ме того, что ты пони­ма­ешь его сло­ва, како­вы бы они ни были? В физи­ке он пере­ска­зы­ва­ет чужие мне­ния, к тому же те, кото­рые ты не при­ни­ма­ешь. А если он там что-то хочет изме­нить, то полу­ча­ет­ся еще хуже; искус­ст­вом диа­лек­ти­ки он не вла­де­ет совер­шен­но; назы­вая наслаж­де­ние выс­шим бла­гом, он, во-пер­вых, мало что смыс­лил в этом вопро­се, а кро­ме того, и здесь он повто­ря­ет чужие мыс­ли, ибо до него об этом уже гово­рил Ари­стипп, и при­том луч­ше, чем он. Под конец ты заявил, что он еще и неве­же­ст­ве­нен».

27. Тогда я ска­зал ему: «Три­а­рий, совер­шен­но недо­пу­сти­мо умал­чи­вать о том, что́ имен­но ты не при­ни­ма­ешь у того, с кем рас­хо­дишь­ся во мне­нии. Что меша­ло бы мне стать после­до­ва­те­лем Эпи­ку­ра, если я при­ни­мал все ска­зан­ное им? Тем более что изу­чить это не пред­став­ля­ло ника­ко­го труда, а поэто­му не сле­ду­ет осуж­дать вза­им­ные выпа­ды несо­глас­ных друг с дру­гом людей; зло­сло­вие, оскорб­ле­ние, раз­дра­же­ние, упря­мое пре­пи­ра­тель­ство и борь­ба само­лю­бий в спо­ре — вот что мне все­гда пред­став­ля­ет­ся недо­стой­ным фило­со­фии»⁶¹.

28. На это Торк­ват заме­ча­ет: «Совер­шен­но с тобою согла­сен, ибо нель­зя спо­рить, не осуж­дая мне­ние про­тив­ни­ка, но и нель­зя добить­ся исти­ны в спо­ре вспыль­чи­во­стью и упрям­ст­вом. Но если это не затруд­ни­тель­но [вам], у меня есть, что отве­тить». «Неуже­ли ты дума­ешь, — отве­чаю я, — что я бы стал гово­рить все это, если бы не хотел тебя выслу­шать?» «Так что же вы пред­по­чи­та­е­те: или крат­ко рас­смот­реть все уче­ние Эпи­ку­ра, или иссле­до­вать толь­ко один вопрос — о наслаж­де­нии, о чем, соб­ст­вен­но, и идет весь спор?» «Как тебе будет угод­но». «Ну, хоро­шо, — гово­рит он, — я так и сде­лаю, огра­ни­чусь толь­ко одним вопро­сом, при­том самым важ­ным, а о физи­ке — как-нибудь в дру­гой раз. И тогда я пого­во­рю и об этом упо­мя­ну­том тобою откло­не­нии ато­мов, и о раз­ме­рах солн­ца, и о том, какое мно­же­ство оши­бок Демо­кри­та было заме­че­но и исправ­ле­но Эпи­ку­ром. Сей­час же я буду гово­рить о наслаж­де­нии, и хотя, разу­ме­ет­ся, я не ска­жу ниче­го ново­го, уве­рен, что и сам ты убедишь­ся в пра­виль­но­сти этих мыс­лей». «Во вся­ком слу­чае, — отве­чаю я, — я не ста­ну упор­ст­во­вать и охот­но согла­шусь с тобой, если ты дока­жешь истин­ность тво­их слов».

29. — «Дока­жу, — гово­рит он, — толь­ко ты оста­вай­ся таким же бес­при­страст­ным, каким явля­ешь себя сей­час. Но я пред­по­чел бы изла­гать пред­мет, не пре­ры­ва­ясь на вопро­сы и отве­ты»⁶². «Как тебе угод­но». И он начал свою речь.

IX. «Итак, я нач­ну с того, с чего начи­нал сам созда­тель это­го уче­ния: я опре­де­лю, что явля­ет­ся пред­ме­том наше­го иссле­до­ва­ния и како­во оно, и не пото­му, что пола­гаю, буд­то вы не зна­е­те это­го, но чтобы наше изло­же­ние про­дви­га­лось впе­ред стро­го мето­ди­че­ски⁶³. Итак, мы хотим выяс­нить, что явля­ет­ся пре­дель­ным и выс­шим из благ, кото­рое, по мне­нию фило­со­фов, долж­но быть таким, чтобы к нему сво­ди­лось все, само же оно не сво­ди­лось ни к чему⁶⁴. Это бла­го Эпи­кур видит в наслаж­де­нии, счи­тая его выс­шим бла­гом, а стра­да­ния — наи­выс­шим злом. Он начи­на­ет так:

30. Вся­кое живое суще­ство с само­го момен­та рож­де­ния стре­мит­ся к наслаж­де­нию и раду­ет­ся ему как выс­ше­му бла­гу, а стра­да­ние отвер­га­ет как вели­чай­шее из всех зол, оттал­ки­ва­ет его от себя, насколь­ко это в его силах⁶⁵, и дела­ет это еще не будучи испор­чен­ным⁶⁶, под­чи­ня­ясь непод­куп­но­му и бес­при­страст­но­му суду при­ро­ды. Поэто­му Эпи­кур гово­рит, что нет необ­хо­ди­мо­сти рас­суж­дать и спо­рить о том, поче­му к наслаж­де­нию сле­ду­ет стре­мить­ся, а стра­да­ния избе­гать. Он пола­га­ет, что это вос­при­ни­ма­ет­ся чув­ства­ми⁶⁷ подоб­но тому, как то, что огонь горя­чий, снег белый, а мед слад­кий, и нет ника­кой нуж­ды под­твер­ждать что-либо из это­го слож­ны­ми дока­за­тель­ства­ми, а доста­точ­но лишь ука­зать на это. Ведь есть боль­шая раз­ни­ца меж­ду дока­за­тель­ст­вом и логи­че­ским выво­дом, с одной сто­ро­ны, и обык­но­вен­ным наблюде­ни­ем и ука­за­ни­ем на факт — с дру­гой. Пер­вое откры­ва­ет нечто скры­тое и как бы оку­тан­ное чем-то, вто­рое — ука­зы­ва­ет на оче­вид­ное и ясное⁶⁸. Ведь посколь­ку у чело­ве­ка, лишен­но­го чув­ст­вен­ных вос­при­я­тий, не оста­ет­ся ниче­го, то необ­хо­ди­мо, чтобы сама его при­ро­да суди­ла о том, что соот­вет­ст­ву­ет ей и что про­ти­во­ре­чит. А что, соб­ст­вен­но, она вос­при­ни­ма­ет или о чем судит, к чему стре­мит­ся или чего избе­га­ет, кро­ме наслаж­де­ния и стра­да­ния?

31. Сре­ди при­вер­жен­цев наше­го уче­ния есть все же такие, кто хотел бы более глу­бо­ко­го иссле­до­ва­ния это­го вопро­са, не счи­тая доста­точ­ным осно­ван­ное на чув­ст­вен­ных вос­при­я­ти­ях суж­де­ние о том, что́ есть бла­го, а что́ — зло, и пола­гая, что толь­ко суж­де­ние разу­ма может пока­зать при­вле­ка­тель­ность наслаж­де­ния само­го по себе и отвра­ти­тель­ность само­го по себе стра­да­ния. Таким обра­зом, они утвер­жда­ют, что в нашей душе зало­же­но сво­его рода есте­ствен­ное поня­тие (na­tu­ra­lis at­que in­si­ta no­tio) о том, что к одно­му сле­ду­ет стре­мить­ся, дру­гое же — отвер­гать⁶⁹. Иные, с кото­ры­ми я согла­сен, посколь­ку мно­же­ство фило­со­фов при­во­ди­ло мно­же­ство дока­за­тельств того, поче­му не сле­ду­ет отно­сить наслаж­де­ние к чис­лу благ, а стра­да­ние к кате­го­рии зла, пола­га­ют, что не до́лжно слиш­ком дове­рять это­му тези­су, а надо более тща­тель­но рас­смот­реть, что́ есть бла­го, а что́ есть зло, опи­ра­ясь на тон­чай­шие и логи­че­ски обос­но­ван­ные аргу­мен­ты⁷⁰.

X. 32. Но чтобы вы поня­ли, откуда воз­ни­ка­ет это пре­врат­ное пред­став­ле­ние людей, пори­цаю­щих наслаж­де­ние и вос­хва­ля­ю­щих стра­да­ния, я рас­крою перед вами всю кар­ти­ну и разъ­яс­ню, что имен­но гово­рил этот чело­век, открыв­ший исти­ну, кото­ро­го я бы назвал зод­чим счаст­ли­вой жиз­ни⁷¹. Дей­ст­ви­тель­но, никто не отвер­га­ет, не пре­зи­ра­ет, не избе­га­ет наслаж­де­ний толь­ко из-за того, что это наслаж­де­ния, но лишь из-за того, что тех, кто не уме­ет разум­но пре­да­вать­ся наслаж­де­ни­ям, пости­га­ют вели­кие стра­да­ния. Рав­но как нет нико­го, кто воз­лю­бил бы, пред­по­чел и воз­жаж­дал бы само стра­да­ние толь­ко за то, что это стра­да­ние, а не пото­му, что иной раз воз­ни­ка­ют такие обсто­я­тель­ства, когда стра­да­ния и боль при­но­сят некое и нема­лое наслаж­де­ние. Если вос­поль­зо­вать­ся про­стей­шим при­ме­ром, то кто из нас стал бы зани­мать­ся каки­ми бы то ни было тягост­ны­ми физи­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми, если бы это не при­но­си­ло с собой неко­ей поль­зы? И кто мог бы по спра­вед­ли­во­сти упрек­нуть стре­мя­ще­го­ся к наслаж­де­нию, кото­рое не нес­ло бы с собой ника­ких непри­ят­но­стей, или того, кто избе­гал бы тако­го стра­да­ния, кото­рое не при­но­си­ло бы с собой ника­ко­го наслаж­де­ния?⁷²

33. Но мы пори­ца­ем и счи­та­ем без­услов­но заслу­жи­ваю­щи­ми спра­вед­ли­во­го него­до­ва­ния тех, кто, будучи обо­льщен­ным и раз­вра­щен­ным соблаз­на­ми пред­став­ля­ю­щих­ся им наслаж­де­ний, в исступ­ле­нии стра­сти не пред­видят, какие стра­да­ния и какие несча­стья их ожи­да­ют. Они винов­ны так же, как и те, кто по душев­ной сла­бо­сти, то есть из жела­ния избе­жать стра­да­ний и боли отка­зы­ва­ет­ся от испол­не­ния сво­его дол­га. Впро­чем, здесь очень лег­ко и про­сто про­ве­сти раз­ли­чия, пото­му что, когда мы сво­бод­ны и нам пре­до­став­ле­на пол­ная воз­мож­ность выбо­ра желае­мо­го, когда ничто не меша­ет нам делать то, что нам боль­ше нра­вит­ся, любое наслаж­де­ние сле­ду­ет при­знать желан­ным, а любое стра­да­ние отвра­ти­тель­ным. Но при неко­то­рых обсто­я­тель­ствах — или по тре­бо­ва­нию дол­га⁷³, или в силу какой-то необ­хо­ди­мо­сти часто при­хо­дит­ся забы­вать о наслаж­де­ни­ях и не бежать тяго­стей. Поэто­му муд­рец при­дер­жи­ва­ет­ся в этом слу­чае сле­дую­ще­го прин­ци­па выбо­ра — или, отка­зы­ва­ясь от удо­воль­ст­вия, он полу­ча­ет какие-то иные и даже бо́льшие наслаж­де­ния, или, пре­тер­пе­вая стра­да­ния, он избав­ля­ет­ся от более жесто­ких.

34. Если я буду при­дер­жи­вать­ся это­го прин­ци­па, то мне нече­го боять­ся, что я не смо­гу согла­со­вать с ним поступ­ки наших Торк­ва­тов, кото­рых ты толь­ко что при­вел в при­мер, про­явив в этом как пре­крас­ное зна­ние исто­рии, так и дру­же­ское и доб­ро­же­ла­тель­ное отно­ше­ние к нам; но тем не менее сво­и­ми хва­ла­ми моим пред­кам ты не под­ку­пил меня и не заста­вил воз­ра­жать тебе с мень­шей реши­тель­но­стью. Ведь как ты, ска­жи на милость, тол­ку­ешь их поступ­ки? Ты же утвер­жда­ешь, что они или напа­да­ли на воору­жен­но­го вра­га, или про­яв­ля­ли страш­ную жесто­кость к сво­им детям, к сво­ей род­ной кро­ви, нима­ло не помыш­ляя ни о поль­зе, ни о соб­ст­вен­ных инте­ре­сах; ведь так? Но даже дикие зве­ри не кида­ют­ся и не вол­ну­ют­ся так, чтобы мы не смог­ли понять, что озна­ча­ют их дви­же­ния и прыж­ки, ты же пола­га­ешь, что столь выдаю­щи­е­ся мужи совер­ша­ли столь важ­ные и серь­ез­ные дея­ния, не имея на то при­чи­ны!

35. Како­ва была эта при­чи­на, мы увидим поз­же, а сей­час я ска­жу толь­ко: если они по какой-то при­чине совер­ши­ли то, что, без сомне­ния явля­ет­ся пре­крас­ным дея­ни­ем, то сама по себе доб­ро­де­тель не была для них этой при­чи­ной.

—Он сорвал с вра­га оже­ре­лье. — Но и спас себя от гибе­ли. — Он под­вер­гал­ся вели­кой опас­но­сти. — Но ведь на гла­зах войск — Так чего же он достиг этим? — Сла­вы и люб­ви, что и состав­ля­ет надеж­ней­шую опо­ру для жиз­ни, сво­бод­ной от стра­ха. — Он каз­нил сына. — Если бы он сде­лал это без вся­кой при­чи­ны, я не хотел бы быть его потом­ком, про­ис­хо­дить от чело­ве­ка, столь чудо­вищ­но­го и жесто­ко­го; если же соб­ст­вен­ным стра­да­ни­ем он утвер­дил воин­скую дис­ци­пли­ну и авто­ри­тет при­ка­за, стра­хом перед каз­нью удер­жав в пови­но­ве­нии вой­ско во вре­мя тяже­лей­шей вой­ны, то тем самым он про­явил заботу о бла­ге граж­дан, кото­рое, как он пони­мал, вклю­ча­ет и его соб­ст­вен­ное.

36. И это объ­яс­не­ние годит­ся для мно­же­ства слу­ча­ев. Ведь то, о чем вы боль­ше все­го люби­те рас­суж­дать, осо­бен­но ты, ста­ра­тель­но вспо­ми­ная древ­ность, пере­чис­ляя слав­ных и вели­ких мужей и вос­хва­ляя их дея­ния, совер­шен­ные не ради какой-то выго­ды, а лишь ради самой чести и дол­га, все это пол­но­стью рушит­ся утвер­жде­ни­ем того прин­ци­па выбо­ра, о кото­ром я толь­ко что гово­рил, в силу кое­го наслаж­де­ние отвер­га­ет­ся ради дости­же­ния бо́льших наслаж­де­ний, а стра­да­ния при­ни­ма­ют­ся, чтобы избе­жать бо́льших стра­да­ний.

XI. 37. Но о бле­стя­щих и пре­слав­ных дея­ни­ях зна­ме­ни­тых мужей ска­за­но здесь доста­точ­но, и у нас еще будет место спе­ци­аль­но пого­во­рить о дви­же­нии всех доб­ро­де­те­лей к наслаж­де­нию. Сей­час же я объ­яс­ню, что́ есть самое наслаж­де­ние⁷⁴, чтобы снять все заблуж­де­ния невежд и чтобы ста­ло понят­но, сколь серь­ез­но, сколь стро­го, сколь суро­во само уче­ние, почи­таю­ще­е­ся [про­по­ве­дью] наслаж­де­ния, утон­чен­но­сти и изне­жен­но­сти. Мы име­ем в виду не толь­ко наслаж­де­ние, кото­рое при­во­дит в дви­же­ние самою нашу при­ро­ду и вызы­ва­ет в наших чув­ствах некое при­ят­ное ощу­ще­ние, но выс­шим наслаж­де­ни­ем мы пола­га­ем то, кото­рое вос­при­ни­ма­ет­ся при осво­бож­де­нии от вся­ко­го стра­да­ния⁷⁵. Ведь посколь­ку, осво­бож­да­ясь от стра­да­ния, мы раду­ем­ся само­му это­му осво­бож­де­нию и отсут­ст­вию любо­го тягост­но­го ощу­ще­ния, а все то, чему мы раду­ем­ся, есть наслаж­де­ние, рав­но как и все, что при­чи­ня­ет нам непри­ят­но­сти, есть стра­да­ние, то вся­кое сня­тие стра­да­ния спра­вед­ли­во назы­ва­ет­ся наслаж­де­ни­ем⁷⁶. Когда пища и питье про­го­ня­ют голод и жаж­ду, уже само это осво­бож­де­ние от непри­ят­но­го состо­я­ния порож­да­ет, как след­ст­вие, наслаж­де­ние. Так и в любом деле, сня­тие стра­да­ния при­во­дит ему на сме­ну наслаж­де­ние.

38. Поэто­му Эпи­кур пола­га­ет, что не суще­ст­ву­ет какой-либо середи­ны меж­ду стра­да­ни­я­ми и удо­воль­ст­ви­ем⁷⁷, а то, что кому-то пред­став­ля­ет­ся этой середи­ной, а имен­но: сво­бо­да от вся­ко­го стра­да­ния, явля­ет­ся не про­сто наслаж­де­ни­ем, но — выс­шим наслаж­де­ни­ем. Ведь вся­кий, кто ощу­ща­ет, что с ним про­ис­хо­дит (que­mad­mo­dum sit af­fec­tus)^[2], необ­хо­ди­мо испы­ты­ва­ет либо наслаж­де­ние, либо стра­да­ние⁷⁸. Выс­шее же наслаж­де­ние, по Эпи­ку­ру, дости­га­ет­ся осво­бож­де­ни­ем от вся­ко­го стра­да­ния, так что после это­го наслаж­де­ние может раз­но­об­ра­зить­ся и видо­из­ме­нять­ся, но не может рас­ти или уве­ли­чи­вать­ся⁷⁹.

39. Мне дове­лось слы­шать от отца, весь­ма ост­ро­ум­но и тон­ко насме­хав­ше­го­ся над сто­и­ка­ми, что в Афи­нах, в Кера­ми­ке, есть ста­туя Хри­сип­па⁸⁰, сидя­ще­го с вытя­ну­тою рукой, и этот жест озна­ча­ет, что ему при­ят­но зада­вать такие вопро­си­ки. “Неужто же твоя рука в том состо­я­нии, в кото­ром она сей­час нахо­дит­ся, испы­ты­ва­ет какое-то жела­ние?” “Разу­ме­ет­ся, ника­ко­го”. “Но если бы удо­воль­ст­вие было бла­гом, она бы испы­ты­ва­ла?” “Думаю, что да”. “Сле­до­ва­тель­но, оно не бла­го”⁸¹. Отец гово­рил, что подоб­но­го не ска­за­ла бы даже ста­туя, если бы обла­да­ла даром речи. Ведь это заклю­че­ние озна­ча­ет ост­ро­ум­ный выпад про­тив кире­на­и­ков, а к Эпи­ку­ру это не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния. Ведь если бы наслаж­де­ни­ем было толь­ко то, что, если мож­но так выра­зить­ся, как бы щеко­чет чув­ства⁸² и воздей­ст­ву­ет на них, при­но­ся при­ят­ные ощу­ще­ния, то ни рука, ни какая-либо дру­гая часть тела не мог­ла бы удо­вле­тво­рить­ся толь­ко отсут­ст­ви­ем стра­да­ний, не будучи при­ят­но дви­жи­мо наслаж­де­ни­ем. Если же наи­выс­шим наслаж­де­ни­ем явля­ет­ся, по мыс­ли Эпи­ку­ра, пол­ное отсут­ст­вие стра­да­ния, то в пер­вом слу­чае, Хри­сипп, тебе пра­виль­но ска­за­ли, что рука не испы­ты­ва­ет ника­ко­го жела­ния в подоб­ном состо­я­нии, а во вто­ром — невер­но то, что если бы наслаж­де­ние было бла­гом, то жела­ла бы его. Ведь имен­но пото­му она не испы­ты­ва­ет жела­ния, что сво­бод­ная от стра­да­ний, испы­ты­ва­ет наслаж­де­ние⁸³.

XII. 40. А то, что наслаж­де­ние есть пре­дель­ное бла­го, очень лег­ко мож­но понять из сле­дую­ще­го: пред­ста­вим, что кто-то посто­ян­но испы­ты­ва­ет удо­воль­ст­вие от мно­же­ства вели­чай­ших душев­ных и телес­ных наслаж­де­ний, кото­рым не пре­пят­ст­ву­ет и не угро­жа­ет ника­кое стра­да­ние. Можем ли мы ска­зать в таком слу­чае, что суще­ст­ву­ет состо­я­ние более пред­по­чти­тель­ное и более желан­ное, чем это? Ведь тот, кто нахо­дит­ся в подоб­ном состо­я­нии⁸⁴, необ­хо­ди­мо обла­да­ет и твер­до­стью духа, не стра­ша­ще­го­ся ни смер­ти, ни стра­да­ний, ибо смерть озна­ча­ет отсут­ст­вие ощу­ще­ний⁸⁵, стра­да­ние же обыч­но быва­ет несиль­ным, если оно длит­ся дол­го, если же оно силь­но, то непро­дол­жи­тель­но, так что вели­чи­на его воз­ме­ща­ет­ся непро­дол­жи­тель­но­стью, про­дол­жи­тель­ность же лег­ко­стью⁸⁶.

41. А если сюда при­со­еди­нить и то, что он не стра­шит­ся боже­ства⁸⁷ и не поз­во­ля­ет исчез­нуть былым наслаж­де­ни­ям, но посто­ян­но раду­ет­ся, вспо­ми­ная о них⁸⁸, то раз­ве суще­ст­ву­ет что-нибудь луч­шее, что мож­но было бы еще при­ба­вить к это­му? Пред­ставь себе, с дру­гой сто­ро­ны, чело­ве­ка, изму­чен­но­го таки­ми ужас­ны­ми душев­ны­ми и телес­ны­ми стра­да­ни­я­ми, кото­рые толь­ко могут выпасть на его долю, когда нет ника­кой надеж­ды на облег­че­ние, когда ни в насто­я­щем, ни в буду­щем нель­зя ожи­дать ника­ко­го наслаж­де­ния — мож­но ли назвать или вооб­ра­зить какое-нибудь состо­я­ние, более жал­кое, чем это? Поэто­му, если нуж­но все­ми сила­ми избе­гать жиз­ни, пол­ной стра­да­ний, то, конеч­но же, жизнь, пол­ная стра­да­ний, явля­ет­ся наи­выс­шим злом, и соот­вет­ст­вен­но пре­дель­ным бла­гом явля­ет­ся жизнь, пол­ная наслаж­де­ний. Ведь у наше­го ума нет ниче­го, где бы он оста­но­вил­ся как у пре­де­ла⁸⁹, и все стра­хи и огор­че­ния сво­дят­ся к стра­да­нию⁹⁰, и не суще­ст­ву­ет ниче­го ино­го, что мог­ло бы по сво­ей при­ро­де при­чи­нять бес­по­кой­ство и тре­во­гу⁹¹.

42. Кро­ме того, все стрем­ле­ния достиг­нуть или избе­жать чего-то, да и вооб­ще все дей­ст­вия берут нача­ло или от наслаж­де­ния, или от стра­да­ния, а раз это так, то оче­вид­но, что все пра­виль­ные и досто­хваль­ные дея­ния име­ют целью жизнь, достав­ля­ю­щую наслаж­де­ния. Посколь­ку же это и есть выс­шее или пре­дель­ное, или край­нее бла­го (что гре­ки назы­ва­ют τέ­λος), кото­рое само не сво­дит­ся ни к чему ино­му, в то вре­мя как к нему само­му сво­дит­ся все, то сле­ду­ет при­знать, что выс­шим бла­гом явля­ет­ся жизнь, при­но­ся­щая наслаж­де­ние.

XIII⁹². Те же, кто пола­га­ют выс­шее бла­го толь­ко в доб­ро­де­те­ли и ослеп­лен­ные блес­ком име­ни не пони­ма­ют тре­бо­ва­ний при­ро­ды⁹³, могут осво­бо­дить­ся от это­го вели­чай­ше­го заблуж­де­ния, если собла­го­во­лят выслу­шать Эпи­ку­ра. Кто бы при­знал досто­хваль­ны­ми и достой­ны­ми стрем­ле­ния к ним все эти ваши заме­ча­тель­ные и чудес­ные доб­ро­де­те­ли, если бы они не при­но­си­ли наслаж­де­ния?⁹⁴ Ведь подоб­но тому, как искус­ство вра­ча мы вос­хва­ля­ем не за само по себе искус­ство, а за доб­рое здо­ро­вье, при­но­си­мое им, или искус­ство корм­че­го, коль ско­ро он хоро­шо уме­ет вести корабль, мы хва­лим за ту поль­зу, кото­рую оно при­но­сит, а не за самое искус­ство, так и муд­рость⁹⁵, кото­рую долж­но счи­тать искус­ст­вом жиз­ни, не была бы пред­ме­том стрем­ле­ний, если бы не при­но­си­ла ника­кой поль­зы⁹⁶. Ведь к ней стре­мят­ся, видя в ней неко­е­го масте­ра, уме­ю­ще­го нахо­дить и достав­лять наслаж­де­ние.

43. А что я назы­ваю наслаж­де­ни­ем, вы уже зна­е­те, и я напо­ми­наю об этом лишь для того, чтобы непри­яз­нен­ное отно­ше­ние к само­му сло­ву вы не пере­нес­ли на всю мою речь. Посколь­ку люди в сво­ей жиз­ни более все­го стра­да­ют от незна­ния того, что́ есть бла­го, а что́ есть зло⁹⁷, и из-за это­го заблуж­де­ния часто лиша­ют­ся вели­чай­ших наслаж­де­ний и тер­за­ют­ся жесто­чай­ши­ми душев­ны­ми мука­ми, необ­хо­ди­ма муд­рость, кото­рая ста­ла бы для нас надеж­ней­шим про­вод­ни­ком по пути к наслаж­де­нию, заста­вив нас отбро­сить свои стра­хи и жела­ния (cu­pi­di­ta­tes), осво­бо­див нас от всех вздор­ных мыс­лей и лож­ных мне­ний⁹⁸. Ведь одна толь­ко муд­рость спо­соб­на изгнать отча­я­ние из нашей души и не дать нам дро­жать от стра­ха, спо­соб­на научить нас жить в спо­кой­ст­вии⁹⁹, уме­рив пыл всех наших жела­ний. Ведь стра­сти нена­сыт­ны, они губят не толь­ко отдель­ных людей, но и низ­вер­га­ют целые роды, а неред­ко потря­са­ют даже целые государ­ства.

44. Жела­ния порож­да­ют нена­висть, враж­ду и раздор, вой­ны и мяте­жи, они бушу­ют не толь­ко вне чело­ве­ка и не толь­ко в сле­пой яро­сти обру­ши­ва­ют­ся на дру­гих, но и, заклю­чен­ные внут­ри нас, в наших душах, борют­ся и враж­ду­ют друг с дру­гом¹⁰⁰, что неиз­беж­но при­вно­сит в нашу жизнь ужас­ную горечь, так что толь­ко муд­рец, совер­шен­но отбро­сив­ший все пустое¹⁰¹ и все заблуж­де­ния, доволь­ст­ву­ясь пре­де­ла­ми, уста­нов­лен­ны­ми при­ро­дой, спо­со­бен жить без огор­че­ния и стра­ха.

45. Есть ли что-нибудь более полез­ное и более при­год­ное для жиз­ни, чем сле­дую­щая, уста­нов­лен­ная Эпи­ку­ром клас­си­фи­ка­ция! Он счи­та­ет, что суще­ст­ву­ют, во-пер­вых, жела­ния (cu­pi­di­ta­tes) есте­ствен­ные и необ­хо­ди­мые, во-вто­рых, жела­ния есте­ствен­ные, но не необ­хо­ди­мые, и, в-третьих, жела­ния и неесте­ствен­ные, и не необ­хо­ди­мые¹⁰². Суть их в том, что необ­хо­ди­мые жела­ния могут быть удо­вле­тво­ре­ны без боль­ших уси­лий и не тре­бу­ют ника­ких издер­жек, есте­ствен­ные жела­ния нуж­да­ют­ся в немно­гом, пото­му что богат­ства самой при­ро­ды и лег­ко дости­жи­мы, и огра­ни­чен­ны; для пустых же жела­ний нель­зя най­ти ни меры, ни пре­де­ла¹⁰³.

XIV. 46. И если мы видим, что вся жизнь в резуль­та­те заблуж­де­ний и неве­же­ства утра­чи­ва­ет свой порядок и толь­ко муд­рость спо­соб­на защи­тить нас от бур­но­го натис­ка страст­ных жела­ний (li­bi­di­nes)¹⁰⁴ и стра­ха перед опас­но­стя­ми, научить спо­кой­но пере­но­сить неспра­вед­ли­во­сти самой судь­бы и ука­зать все пути, веду­щие к покою и невоз­му­ти­мо­сти, поче­му же мы не реша­ем­ся ска­зать, что и к муд­ро­сти сле­ду­ет стре­мить­ся ради наслаж­де­ния, а глу­по­сти избе­гать, чтобы изба­вить­ся от тягот?

47. С тем же осно­ва­ни­ем мы ска­жем, что и к сдер­жан­но­сти (tem­pe­ran­tia) сле­ду­ет стре­мить­ся не ради нее самой, но пото­му, что она при­но­сит в наши души мир, успо­ка­и­вая их и смяг­чая рож­даю­щим­ся в них согла­си­ем¹⁰⁵. Ведь сдер­жан­ность есть то, что напо­ми­на­ет нам о необ­хо­ди­мо­сти сле­до­вать разу­му, выби­рая, к чему стре­мить­ся, а чего избе­гать¹⁰⁶. Ибо недо­ста­точ­но решить, что сле­ду­ет и чего не сле­ду­ет делать, но необ­хо­ди­мо твер­до при­дер­жи­вать­ся одна­жды при­ня­то­го реше­ния. Боль­шин­ство же, не будучи в состо­я­нии удер­жать и сохра­нить то, что сами же они реши­ли, побеж­ден­ные и бес­силь­ные перед явив­шим­ся им обра­зом наслаж­де­ний, отда­ют­ся на милость жела­ни­ям, поз­во­ляя свя­зать себя, не пред­видя, что про­изой­дет, и поэто­му ради незна­чи­тель­но­го и вовсе не нуж­но­го им наслаж­де­ния, кото­рое может быть добы­то иным путем и без кото­ро­го мож­но к тому же совер­шен­но без­бо­лез­нен­но обой­тись, они обре­ка­ют себя на тяж­кие стра­да­ния, лише­ния, позор, а неред­ко под­вер­га­ют­ся и закон­но­му нака­за­нию по суду.

48. Но те, кто наме­рен полу­чать удо­воль­ст­вие от наслаж­де­ний, не желая в то же вре­мя, чтобы за ними сле­до­ва­ли какие-либо стра­да­ния, и не хочет отка­зать­ся от суж­де­ния разу­ма, чтобы, отда­ва­ясь наслаж­де­ни­ям, не сде­лать того, что по их пред­став­ле­ни­ям не до́лжно делать, [они], отка­зы­ва­ясь от наслаж­де­ния, тем самым обре­та­ют его в вели­чай­шей сте­пе­ни. Эти же люди пре­тер­пе­ва­ют стра­да­ния, чтобы в ином слу­чае не пре­тер­петь бо́льших. Отсюда понят­но, что невоз­дер­жан­но­сти сле­ду­ет избе­гать не самой по себе и к уме­рен­но­сти стре­мить­ся не из-за того, что она застав­ля­ет избе­гать наслаж­де­ний, а пото­му что за ней сле­ду­ет боль­шее наслаж­де­ние¹⁰⁷.

XV. 49. То же самое мож­но ска­зать и о муже­стве (for­ti­tu­do). Ведь нас при­вле­ка­ет не сама спо­соб­ность пере­но­сить тяготы, пре­тер­пе­вать стра­да­ния, не вынос­ли­вость, не тер­пе­ние, не бодр­ст­во­ва­ние, не столь вос­хва­ля­е­мое рве­ние (in­dustria) и даже не муже­ство, но мы стре­мим­ся ко все­му это­му для того, чтобы жить без заботы и стра­хов, насколь­ко воз­мож­но осво­бо­дить нашу душу от стра­да­ний¹⁰⁸; и как страх смер­ти уни­что­жа­ет вся­кую воз­мож­ность счаст­ли­вой жиз­ни, и как несча­стен и жалок слом­лен­ный стра­да­ни­я­ми, пере­но­ся­щий их уни­жен­но и обес­си­лен­ный духом (а ведь из-за подоб­ной сла­бо­сти духа мно­гие погу­би­ли род­ных и дру­зей, иные роди­ну, а боль­шин­ство — самих себя), так дух мощ­ный и воз­вы­шен­ный¹⁰⁹ сво­бо­ден от вся­кой заботы и тре­во­ги: он пре­зи­ра­ет смерть, ибо мерт­вый ничем не отли­ча­ет­ся от еще не родив­ше­го­ся¹¹⁰ и готов пере­но­сить стра­да­ния, так как пом­нит, что самые ужас­ные стра­да­ния кон­ча­ют­ся со смер­тью¹¹¹, малые же часто пре­ры­ва­ют­ся, давая воз­мож­ность отдох­нуть от них. Над сред­ни­ми же мы гос­под­ст­ву­ем сами, если они выно­си­мы — мы пере­но­сим их, если же нет — то со спо­кой­ным духом ухо­дим из жиз­ни, как из теат­ра¹¹², если она нам не нра­вит­ся¹¹³. Отсюда понят­но, что тру­сость и мало­ду­шие встре­ча­ют осуж­де­ние, а муже­ство и тер­пе­ние вос­хва­ля­ют­ся не ради них самих, но пер­вые отвер­га­ют­ся, ибо порож­да­ют стра­да­ния, вто­рых же жела­ют, ибо они порож­да­ют наслаж­де­ния.

XVI. 50. Оста­ет­ся спра­вед­ли­вость (ius­ti­tia), чтобы уже было ска­за­но обо всех доб­ро­де­те­лях; но здесь мож­но ска­зать почти то же самое. Ведь, как я уже ска­зал, муд­рость, уме­рен­ность, сила духа свя­за­ны с наслаж­де­ни­ем настоль­ко, что их невоз­мож­но ни разъ­еди­нить, ни разо­рвать, и то же самое при­дет­ся ска­зать о спра­вед­ли­во­сти, кото­рая не толь­ко нико­му нико­гда не при­но­сит вреда¹¹⁴, но, наобо­рот, все­гда дает нечто, что несет покой душе¹¹⁵, как в силу сво­ей соб­ст­вен­ной при­ро­ды, так и бла­го­да­ря надеж­де, что не будет ни малей­ше­го недо­стат­ка в том, чего тре­бу­ет неиз­вра­щен­ная при­ро­да. И как без­рас­суд­ство, страст­ное жела­ние и мало­ду­шие посто­ян­но тер­за­ют душу, посто­ян­но тре­во­жат ее и вно­сят смя­те­ние, так и бес­чест­ность (impro­bi­tas) уже одним сво­им при­сут­ст­ви­ем при­но­сит смя­те­ние, если про­ни­ка­ет в душу. Если же она пред­при­ни­ма­ет что-то, то сколь бы тай­но она ни дела­ла это­го, одна­ко же нико­гда не будет уве­рен­но­сти, что это не станет явным¹¹⁶. В боль­шин­стве слу­ча­ев за дея­ни­я­ми пре­ступ­ни­ков сна­ча­ла сле­ду­ет подо­зре­ние, затем — раз­го­во­ры и слу­хи, а потом явля­ет­ся обви­ни­тель, а там и судья; а мно­гие, как это было в твое кон­суль­ство, сами доно­си­ли на самих себя¹¹⁷.

51. И если кому-то кажет­ся, что они доста­точ­но защи­ще­ны и ограж­де­ны от глас­но­сти, они все же тре­пе­щут перед бога­ми, зная, что все эти тре­во­ги, днем и ночью снедаю­щие их души, посла­ны бес­смерт­ны­ми бога­ми в нака­за­ние им. Раз­ве спо­соб­ны бес­чест­ные поступ­ки облег­чить тяготы нашей жиз­ни, раз­ве не ско­рее наобо­рот: пре­умно­жить их созна­ни­ем соде­ян­но­го, стра­хом перед закон­ным нака­за­ни­ем и нена­ви­стью сограж­дан? И тем не менее иные не зна­ют меры ни в богат­стве, ни в поче­стях, ни во вла­сти, ни в любов­ных делах, ни в пирах, ни в про­чих стра­стях, кото­рые ника­кое нечест­но нажи­тое богат­ство нико­гда не смо­жет умень­шить, а ско­рее наобо­рот — еще боль­ше рас­па­ля­ет. И поэто­му, как мне кажет­ся, таких людей нуж­но не уве­ще­вать, а нака­зы­вать.

52. Таким обра­зом, здра­вый разум при­зы­ва­ет людей рас­суди­тель­ных быть спра­вед­ли­вы­ми, непред­взя­ты­ми и вер­ны­ми¹¹⁸. Непра­вед­ные дея­ния не помо­га­ют чело­ве­ку, не вла­де­ю­ще­му крас­но­ре­чи­ем и недо­ста­точ­но могу­ще­ст­вен­но­му, ибо он не спо­со­бен ни лег­ко испол­нить то, что он заду­мал, ни удер­жать желае­мый резуль­тат, даже если ему уда­лось его добить­ся. И силы (opes) судь­бы и талан­та под­хо­дят ско­рее щед­ро­сти¹¹⁹, кото­рая дару­ет сво­им обла­да­те­лям доб­ро­же­ла­тель­ство и любовь к ним, кото­рые нуж­нее все­го для спо­кой­ной жиз­ни (ad quie­te vi­ven­dum), осо­бен­но когда вооб­ще нет ника­ких при­чин совер­шить непра­вый посту­пок.

53. Ведь жела­ния, исхо­дя­щие от при­ро­ды, лег­ко удо­вле­тво­ря­ют­ся, не побуж­дая ни к какой неспра­вед­ли­во­сти, а пустым жела­ни­ям под­чи­нять­ся не сле­ду­ет, ибо в них нет ниче­го, что заслу­жи­ва­ло бы удо­вле­тво­ре­ния их. Сама же неспра­вед­ли­вость заклю­ча­ет в себе боль­ше потерь, чем при­но­сит выго­ды добы­тое непра­вед­ным путем. Поэто­му прав будет тот, кто ска­жет что спра­вед­ли­вость желан­на не сама по себе, а лишь посколь­ку она несет в себе весь­ма мно­го при­ят­но­го. Ведь быть люби­мым и доро­гим при­ят­но пото­му, что это дела­ет жизнь и более надеж­ной и уве­ли­чи­ва­ет наслаж­де­ние. Поэто­му мы пола­га­ем, что бес­чест­но­сти сле­ду­ет избе­гать не толь­ко из-за тех несча­стий, кото­рые доста­ют­ся бес­чест­ным людям, но в зна­чи­тель­но боль­шей сте­пе­ни из-за того, что она, обос­но­вав­шись в душе чело­ве­ка, ни на мгно­ве­ние не дает ему сво­бод­но вздох­нуть и обре­сти спо­кой­ст­вие.

54. Таким обра­зом, если даже сама эта пре­слав­ная доб­ро­де­тель, о кото­рой осо­бен­но любят пого­во­рить иные фило­со­фы, не спо­соб­на дать пло­ды, когда она не направ­ле­на на наслаж­де­ние (а толь­ко наслаж­де­ние спо­соб­но при­влечь нас к себе по сво­ей соб­ст­вен­ной при­ро­де), то нет сомне­ния, что это самое наслаж­де­ние и есть выс­шее и пре­дель­ное из всех благ и что счаст­ли­вая жизнь есть не что иное, как жизнь, при­но­ся­щая наслаж­де­ние.

XVII. 55. Теперь я крат­ко разъ­яс­ню, что свя­за­но с этим надеж­ным и неопро­вер­жи­мым поло­же­ни­ем¹²⁰. Нет ника­кой ошиб­ки в опре­де­ле­нии край­них пре­де­лов бла­га и зла, то есть в том, что каса­ет­ся наслаж­де­ния и стра­да­ния, но ошиб­ка воз­ни­ка­ет тогда, когда неиз­вест­ны их исто­ки. Мы при­зна­ем, что душев­ное наслаж­де­ние и стра­да­ние рож­да­ют­ся из наслаж­де­ний и стра­да­ний телес­ных¹²¹. Поэто­му я допус­каю то, что ты толь­ко что гово­рил¹²², то есть, что оши­ба­ют­ся те из наших при­вер­жен­цев, кото­рые дума­ют ина­че, а таких, как я знаю, нема­ло, но это все люди необ­ра­зо­ван­ные. И хотя душев­ное наслаж­де­ние при­но­сит нам радость, а душев­ная боль — тягость, одна­ко же и то и дру­гое берет нача­ло от тела, и неот­рыв­но от тела, но это не озна­ча­ет, что душев­ные наслаж­де­ния и стра­да­ния не могут намно­го пре­вы­шать телес­ные. Ведь тело спо­соб­но вос­при­ни­мать толь­ко то, что непо­сред­ст­вен­но перед ним, душа же вос­при­ни­ма­ет и про­шед­шее, и буду­щее¹²³. И хотя, стра­дая телом, мы стра­да­ем в рав­ной мере и душой, одна­ко стра­да­ния души могут рез­ко воз­рас­ти, если мы будем счи­тать, что нам угро­жа­ет некое веч­ное и бес­ко­неч­ное зло. Это же самое мож­но пере­не­сти и на удо­воль­ст­вие: оно станет силь­нее, если мы не будем боять­ся чего-нибудь подоб­но­го.

56. Во вся­ком слу­чае оче­вид­но, что вели­чай­шее душев­ное наслаж­де­ние или стра­да­ние важ­нее для счаст­ли­вой или несчаст­ной жиз­ни, чем рав­ные им по про­дол­жи­тель­но­сти — телес­ные¹²⁴. И я не счи­таю, что с пре­кра­ще­ни­ем наслаж­де­ния тот­час же насту­па­ет огор­че­ние, если толь­ко на место наслаж­де­ния не при­хо­дит вдруг стра­да­ние¹²⁵; наобо­рот, мы раду­ем­ся осво­бож­де­нию от стра­да­ний, даже если их место не заня­ло ника­кое наслаж­де­ние, кото­рое воздей­ст­во­ва­ло бы на наши чув­ства; отсюда мож­но понять, сколь боль­шое наслаж­де­ние при­но­сит отсут­ст­вие стра­да­ний.

57. Но подоб­но тому, как нас вооду­шев­ля­ют те бла­га, кото­рых мы ожи­да­ем, так и достав­ля­ют радость те, о кото­рых мы вспо­ми­на­ем¹²⁶. Глуп­цы муча­ют­ся, вспо­ми­ная о несча­стье, а муд­ре­цам про­шед­шее бла­го достав­ля­ет удо­воль­ст­вие при­ят­ным вос­по­ми­на­ни­ем о нем, ибо в нас [от при­ро­ды] зало­же­на спо­соб­ность и как бы навеч­но забы­вать о непри­ят­но­стях, и с удо­воль­ст­ви­ем и радо­стью пом­нить о хоро­шем. Когда же мы вни­ма­тель­но и ост­ро вгляды­ва­ем­ся в про­шлое, тогда воз­ни­ка­ет огор­че­ние, если про­шлое было дур­ным, и радость, если — хоро­шим.

XVIII. О пре­слав­ная, откры­тая, про­стая и пря­мая доро­га к счаст­ли­вой жиз­ни! Ведь если для чело­ве­ка без­услов­но не может быть ниче­го луч­ше, чем быть сво­бод­ным от вся­ко­го стра­да­ния и боли и радо­вать­ся от вели­чай­ших наслаж­де­ний, душев­ных и телес­ных, то раз­ве вы не види­те, как здесь не упу­ще­но ниче­го из того, что помо­га­ет жиз­ни лег­че достичь постав­лен­ной цели — выс­ше­го бла­га? Эпи­кур, кото­ро­го вы назы­ва­е­те слиш­ком пре­дан­ным наслаж­де­нию, гро­мо­глас­но заяв­ля­ет, что невоз­мож­но жить при­ят­но, не живя жиз­нью муд­рой, достой­ной и спра­вед­ли­вой, и невоз­мож­на муд­рая, достой­ная и спра­вед­ли­вая жизнь, кото­рая не явля­лась бы одно­вре­мен­но и при­ят­ной¹²⁷.

58. Ведь не может быть счаст­ли­вым государ­ство, если в нем про­ис­хо­дит мятеж, или дом, если ссо­рят­ся его хозя­е­ва, а уж тем более не может вку­шать хотя бы какой-то части­цы чисто­го и сво­бод­но­го наслаж­де­ния душа, не соглас­ная с самой собой и про­ти­во­ре­ча­щая самой себе! Охва­чен­ная бес­пре­стан­ны­ми про­ти­во­ре­чи­вы­ми и борю­щи­ми­ся друг с дру­гом мыс­ля­ми и жела­ни­я­ми, она не спо­соб­на обре­сти ни спо­кой­ст­вие, ни отдох­но­ве­ние.

59. И если радо­стям жиз­ни меша­ют тяж­кие телес­ные болез­ни, насколь­ко же силь­нее долж­ны неиз­беж­но пре­пят­ст­во­вать им болез­ни души! А болез­ни души — это неуме­рен­ная и бес­плод­ная страсть к богат­ству, к сла­ве, к гос­под­ству, к чув­ст­вен­ным наслаж­де­ни­ям, за кото­ры­ми сле­ду­ет огор­че­ние, стра­да­ние, отча­я­ние, снедаю­щее и угне­таю­щее забота­ми души людей, не пони­маю­щих, что не долж­но быть ника­ко­го душев­но­го стра­да­ния, кото­рое не было бы свя­за­но с насто­я­щим или буду­щим телес­ным стра­да­ни­ем. Но нет тако­го глуп­ца, кото­рый не стра­дал бы какой-нибудь из этих болез­ней, сле­до­ва­тель­но, вся­кий глу­пец несча­стен.

60. К это­му при­со­еди­ня­ет­ся еще и смерть, посто­ян­но нави­саю­щая (над нами) подоб­но ска­ле над Тан­та­лом¹²⁸. А сверх того еще и суе­ве­рие; ведь вся­кий нахо­дя­щий­ся в его вла­сти нико­гда не может быть спо­ко­ен. Кро­ме того, эти люди не пом­нят о про­шлом бла­ге, не поль­зу­ют­ся насто­я­щим, а толь­ко ожи­да­ют буду­ще­го. А так как это послед­нее не может быть надеж­ным, они муча­ют­ся бес­по­кой­ст­вом и стра­хом¹²⁹. Осо­бен­но же тер­за­ют­ся они, когда слиш­ком позд­но пони­ма­ют, что напрас­но стре­ми­лись к богат­ству или к вла­сти, или к могу­ще­ству, или к сла­ве. Ибо все это не при­но­сит с собой ника­ких наслаж­де­ний, в горя­чей надеж­де овла­деть кото­ры­ми люди потра­ти­ли столь­ко уси­лий.

61. И вот в резуль­та­те одни ока­зы­ва­ют­ся ничтож­ны­ми и мел­ки­ми или поте­ряв­ши­ми навсе­гда надеж­ду, или зло­рад­ны­ми, завист­ли­вы­ми и каприз­ны­ми, нелюди­мы­ми, свар­ли­вы­ми и зло­ре­чи­вы­ми, дру­гие пре­да­ют­ся лег­ко­мыс­лен­ным любов­ным при­клю­че­ни­ям, третьи ста­но­вят­ся раз­вяз­ны­ми, чет­вер­тые — наг­лы­ми, дерз­ки­ми, нахаль­ны­ми, несдер­жан­ны­ми и ник­чем­ны­ми, нико­гда не име­ю­щи­ми твер­до­го мне­ния, а пото­му в их жиз­ни тяготы не исче­за­ют ни на мгно­ве­ние. Сле­до­ва­тель­но, ни один глу­пец не явля­ет­ся счаст­ли­вым, ни один муд­рец не явля­ет­ся несчаст­ным¹³⁰, и в этом мы гораздо более пра­вы и бли­же к истине, чем сто­и­ки. Ведь они не при­зна­ют бла­гом ниче­го, кро­ме неко­е­го непо­нят­но­го при­зра­ка¹³¹, назы­вае­мо­го ими достой­ным (ho­nes­tum) — име­нем не столь осно­ва­тель­ным, сколь бле­стя­щим; доб­ро­де­тель же, по их сло­вам, опи­раю­ща­я­ся на это достой­ное, вовсе не нуж­да­ет­ся ни в каком наслаж­де­нии и само­до­ста­точ­на для дости­же­ния счаст­ли­вой жиз­ни.

XIX. 62. Но эти сло­ва могут с опре­де­лен­ным осно­ва­ни­ем встре­тить у нас не столь­ко воз­ра­же­ние, сколь­ко одоб­ре­ние. Ведь имен­но таков муд­рец в пред­став­ле­нии Эпи­ку­ра: он огра­ни­чил свои жела­ния, пре­не­бре­га­ет смер­тью, дума­ет о богах без вся­ко­го стра­ха, не колеб­лясь ухо­дит из жиз­ни, если это пред­став­ля­ет­ся ему наи­луч­шим. Обла­дая таки­ми каче­ства­ми, он все­гда испы­ты­ва­ет наслаж­де­ние. И нико­гда не быва­ет, чтобы он не испы­ты­вал боль­ше наслаж­де­ния, чем стра­да­ния. Ибо он с бла­го­дар­но­стью вспо­ми­на­ет про­шлое, поль­зу­ет­ся насто­я­щим, пони­мая, сколь цен­но и сколь при­ят­но оно, не зави­сит от буду­ще­го, но ожи­да­ет его, поль­зу­ясь насто­я­щим, совер­шен­но сво­бо­ден от всех поро­ков, кото­рые я пере­чис­лил выше, и срав­ни­вая соб­ст­вен­ную жизнь с жиз­нью глуп­цов, испы­ты­ва­ет вели­чай­шее наслаж­де­ние. Если же слу­чит­ся ему испы­тать стра­да­ние, то эти стра­да­ния не име­ют над муд­ре­цом такой силы, чтобы дать ему боль­ше осно­ва­ний для огор­че­ний, чем для радо­сти.

63. Пре­крас­но ска­зал Эпи­кур, что счаст­ли­вый слу­чай (for­tu­na) игра­ет незна­чи­тель­ную роль в жиз­ни муд­ре­ца, а самые важ­ные и самые вели­кие дела совер­ша­ет он по соб­ст­вен­но­му разу­ме­нию и воле¹³²; и нель­зя полу­чить от бес­ко­неч­ной жиз­ни боль­ше наслаж­де­ния, чем от того вре­ме­ни, кото­рое мы пред­став­ля­ем конеч­ным¹³³. Диа­лек­ти­ка же ваша, по его мне­нию, не дает ниче­го ни для улуч­ше­ния жиз­ни, ни для совер­шен­ст­во­ва­ния мето­дов рас­суж­де­ния. Самое боль­шое зна­че­ние при­да­вал он физи­ке¹³⁴: с помо­щью этой нау­ки мож­но познать и зна­че­ние слов, и при­ро­ду выска­зы­ва­ний, и прин­ци­пы логи­че­ско­го сле­до­ва­ния и несов­ме­сти­мо­сти¹³⁵, а познав при­ро­ду все­го суще­го, мы можем избе­жать суе­ве­рия, осво­бо­дить­ся от стра­ха смер­ти, не ста­нем при­хо­дить в смя­те­ние от неве­же­ства, не раз порож­даю­ще­го наво­дя­щие ужас стра­хи; нако­нец, мы начи­на­ем жить пра­виль­нее, так как узна­ём, что тре­бу­ет от нас при­ро­да¹³⁶. И тогда, если мы проч­но овла­де­ем твер­дым зна­ни­ем вещей, сле­дуя за тем, как бы с неба явив­шим­ся к нам, пра­ви­лом¹³⁷ все­го суще­го, к кото­ро­му бы сво­ди­лись все суж­де­ния о вещах, мы нико­гда не усту­пим чьим-либо сло­вам и не отка­жем­ся от наших убеж­де­ний.

64. Если же при­ро­да вещей не будет изу­че­на, мы нико­им обра­зом не смо­жем отсто­ять досто­вер­ность суж­де­ний наших чувств. Ведь все, что мы вос­при­ни­ма­ем умом, идет от чув­ст­вен­ных вос­при­я­тий¹³⁸; если все они истин­ны, как учит тео­рия Эпи­ку­ра, тогда в кон­це кон­цов ста­но­вит­ся воз­мож­ным что-то познать и усво­ить¹³⁹, те же, кто отка­зы­ва­ет­ся от них и утвер­жда­ет, что ника­кое позна­ние с их помо­щью невоз­мож­но, отбра­сы­вая дан­ные чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия, сами ока­зы­ва­ют­ся не в силах изло­жить даже пред­мет соб­ст­вен­ных рас­суж­де­ний. Кро­ме того, с отка­зом от позна­ния и нау­ки исче­за­ет вся­кое осно­ва­ние жиз­нен­но­го поведе­ния и любой дея­тель­но­сти¹⁴⁰. Так, из физи­ки про­ис­те­ка­ет и муже­ство (for­ti­tu­do), про­ти­во­сто­я­щее стра­ху смер­ти, и твер­дость (con­stan­tia), про­ти­во­сто­я­щая стра­ху, вну­шае­мо­му рели­ги­ей, и успо­ко­е­ние души, рож­даю­ще­е­ся из пре­одо­ле­ния незна­ния всех скры­тых явле­ний, и чув­ство меры (mo­de­ra­tio), посколь­ку ста­но­вят­ся извест­ны­ми при­ро­да и все виды жела­ний (cu­pi­di­ta­tum). И, как я толь­ко что ска­зал, с появ­ле­ни­ем пра­ви­ла и кри­те­рия позна­ния, уста­нов­лен­но­го тем же Эпи­ку­ром, ста­но­вит­ся воз­мож­ным раз­ли­че­ние истин­но­го и лож­но­го.

XX. 65. Оста­ет­ся еще крайне необ­хо­ди­мым для наше­го рас­суж­де­ния вопрос о друж­бе, кото­рая, как вы утвер­жда­е­те, вооб­ще не суще­ст­ву­ет, если наслаж­де­ние счи­тать выс­шим бла­гом¹⁴¹. Эпи­кур же гово­рит, что из все­го, что созда­ла муд­рость для дости­же­ния счаст­ли­вой жиз­ни, нет ниче­го пло­до­твор­нее, ниче­го при­ят­нее, чем друж­ба¹⁴², и он дока­зал это не толь­ко на сло­вах, но в еще зна­чи­тель­но боль­шей сте­пе­ни сво­ей жиз­нью, поведе­ни­ем и харак­те­ром. О ее вели­ком зна­че­нии ясно гово­рят древ­ние ска­за­ния, сре­ди бес­ко­неч­но­го раз­но­об­ра­зия и мно­же­ства кото­рых от самой глу­бо­кой древ­но­сти едва ли най­дут­ся три пары истин­ных дру­зей, начи­ная с Тезея и кон­чая Оре­стом¹⁴³. А вот Эпи­кур сумел собрать в одном толь­ко доме, да к тому же и тес­ном, целые тол­пы людей, свя­зан­ных вели­чай­шим еди­но­ду­ши­ем, да и сей­час у эпи­ку­рей­цев все обсто­ит точ­но так же. Но вер­нем­ся к наше­му пред­ме­ту; о людях же гово­рить нет необ­хо­ди­мо­сти.

66. Итак, как мне извест­но, про­бле­ма друж­бы рас­смат­ри­ва­ет­ся наши­ми эпи­ку­рей­ца­ми с трех точек зре­ния¹⁴⁴: одни утвер­жда­ют, что наслаж­де­ния дру­зей сами по себе не явля­ют­ся “желан­ны­ми” в той же мере, как наши соб­ст­вен­ные; и хотя этим утвер­жде­ни­ем, как пред­став­ля­ет­ся неко­то­рым, под­ры­ва­ет­ся проч­ная осно­ва друж­бы, твер­до его при­дер­жи­ва­ют­ся и лег­ко, как мне кажет­ся, выхо­дят из поло­же­ния. Они гово­рят, что друж­бу нель­зя отде­лить от наслаж­де­ния, точ­но так же, как и доб­ро­де­тель, о чем было ска­за­но рань­ше. Ведь если оди­но­че­ство и жизнь без дру­зей пол­ны стра­ха и тре­во­ги, сам разум побуж­да­ет нас искать дру­зей, с появ­ле­ни­ем кото­рых дух ста­но­вит­ся креп­че и не может уже рас­стать­ся с надеж­дой обре­сти наслаж­де­ние.

67. И как нена­висть, зависть, пре­не­бре­же­ние не сов­ме­сти­мы с наслаж­де­ни­ем, так и друж­ба явля­ет­ся не толь­ко самой вер­ной покро­ви­тель­ни­цей, но и твор­цом наслаж­де­ния и для дру­зей, и для себя. Под­дер­жи­вая друж­бу, люди не толь­ко полу­ча­ют наслаж­де­ние в насто­я­щем, но и при­об­ре­та­ют проч­ную надеж­ду на него в буду­щем. Ведь посколь­ку без друж­бы мы нико­им обра­зом не можем обре­сти проч­ное и неиз­мен­ное наслаж­де­ние в жиз­ни (да и сохра­нить самую друж­бу, если не ста­нем любить дру­зей наших как самих себя), то и это наслаж­де­ние рож­да­ет­ся в друж­бе, и сама друж­ба соеди­ня­ет­ся с наслаж­де­ни­ем. Ибо и радо­сти дру­зей достав­ля­ют нам такую же радость, как и наши соб­ст­вен­ные, и так же мы стра­да­ем от их огор­че­ний, как от сво­их соб­ст­вен­ных.

68. Поэто­му муд­рец любит дру­га как само­го себя и готов пред­при­нять ради наслаж­де­ния дру­га такие же уси­лия, как и ради соб­ст­вен­но­го¹⁴⁵. То, что мы ска­за­ли о доб­ро­де­те­ли, а имен­но то, что она нераз­рыв­на с наслаж­де­ни­ем, сле­ду­ет ска­зать и о друж­бе. Пре­крас­но гово­рил об этом Эпи­кур при­бли­зи­тель­но в таких сло­вах: “Одно и то же сооб­ра­же­ние и убеди­ло наш ум не стра­шить­ся бес­ко­неч­но­го или дли­тель­но­го зла и заста­ви­ло осо­знать, что самой надеж­ной защи­той в этой жиз­ни явля­ет­ся друж­ба”¹⁴⁶.

69. Но есть и иные эпи­ку­рей­цы, хоть и напу­ган­ные слег­ка ваши­ми обли­че­ни­я­ми, но все же доста­точ­но про­ни­ца­тель­ные, кото­рые опа­са­ют­ся, что все поня­тие друж­бы поте­ря­ет свою проч­ность, если мы ста­нем счи­тать друж­бу желан­ной ради наше­го наслаж­де­ния. И они пола­га­ют, что пер­вые шаги к сбли­же­нию и сою­зу, жела­ние уста­но­вить проч­ные отно­ше­ния воз­ни­ка­ют ради наслаж­де­ния, когда же про­дол­жаю­щи­е­ся отно­ше­ния при­во­дят к боль­шей бли­зо­сти, тогда любовь при­ни­ма­ет такие раз­ме­ры, что даже если друж­ба не при­но­сит с собой ника­кой поль­зы, дру­зей будут любить ради них самих¹⁴⁷. Ведь если мы любим мест­но­сти, хра­мы, горо­да, гим­на­сии, ста­ди­о­ны, собак, лоша­дей, игры в силу при­выч­ки зани­мать­ся физи­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми и охотой, то насколь­ко же лег­че, и с большим осно­ва­ни­ем, воз­ни­ка­ет любовь при посто­ян­ном обще­нии людей!

70. Неко­то­рые же утвер­жда­ют, что меж­ду муд­ре­ца­ми заклю­чен некий дого­вор — любить дру­зей так же, как самих себя¹⁴⁸. И мы пони­ма­ем, что такое воз­мож­но, и часто видим это в дей­ст­ви­тель­но­сти, и совер­шен­но оче­вид­но, что невоз­мож­но най­ти ниче­го более необ­хо­ди­мо­го для радост­ной жиз­ни, чем тако­го рода еди­не­ние. Из все­го это­го мож­но сде­лать вывод: мысль о том, что наслаж­де­ние есть выс­шее бла­го, не толь­ко не пре­пят­ст­ву­ет друж­бе, но без него вооб­ще невоз­мож­на сама друж­ба.

XXI. 71. А поэто­му, если все, что я гово­рил, ярче и свет­лее само­го солн­ца, если все это выте­ка­ет из источ­ни­ка самой при­ро­ды, если вся моя речь под­твер­жда­ет свою истин­ность свиде­тель­ства­ми наших чувств — свиде­те­лей непод­куп­ных и чест­ных, если даже не уме­ю­щие гово­рить мла­ден­цы, если даже бес­сло­вес­ные живот­ные, сле­дуя сво­ей настав­ни­це и про­вод­ни­ку при­ро­де, ясно заяв­ля­ют, что нет ниче­го бла­готвор­но­го, кро­ме наслаж­де­ния, нет ниче­го тягост­но­го, кро­ме стра­да­ния (а их суж­де­ния об этом ничем не иска­же­ны и не испор­че­ны), то раз­ве не долж­ны мы быть бес­ко­неч­но бла­го­дар­ны­ми тому, кто, как бы вняв это­му гла­су при­ро­ды, так проч­но и так осно­ва­тель­но усво­ил его, что сумел выве­сти всех здра­во­мыс­ля­щих людей на путь уми­ротво­рен­ной, без­мя­теж­ной, спо­кой­ной, счаст­ли­вой жиз­ни? Если же Эпи­кур пред­став­ля­ет­ся тебе недо­ста­точ­но обра­зо­ван­ным, то при­чи­на здесь в том, что он не при­зна­вал ника­ко­го обра­зо­ва­ния, если оно не спо­соб­ст­ву­ет дости­же­нию счаст­ли­вой жиз­ни¹⁴⁹.

72. Раз­ве стал бы он тра­тить вре­мя на чте­ние поэтов, как по тво­е­му сове­ту дела­ем это мы с Три­а­ри­ем, ведь от них нет ника­кой поль­зы, а удо­воль­ст­вие, при­но­си­мое ими, поис­ти­не ребя­че­ское; или, подоб­но Пла­то­ну, тра­тить себя на музы­ку, гео­мет­рию, мате­ма­ти­ку, аст­ро­но­мию, кото­рые не могут быть истин­ны­ми, ибо осно­вы­ва­ют­ся на лож­ных нача­лах, а если бы и были истин­ны­ми, то все рав­но не дава­ли бы ниче­го для того, чтобы сде­лать нашу жизнь более при­ят­ной, то есть — луч­шей? Ины­ми сло­ва­ми, неуже­ли он стал бы изу­чать все эти нау­ки, а нау­ку жиз­ни, столь вели­кую, столь труд­ную и столь пло­до­твор­ную, забро­сил? Зна­чит, это не Эпи­кур необ­ра­зо­ван, а неве­же­ст­вен­ны те, кто счи­та­ет необ­хо­ди­мым изу­чать до самой ста­ро­сти то, что стыд­но не знать даже детям». После этих слов он ска­зал: «Я изло­жил свое мне­ние глав­ным обра­зом для того, чтобы узнать, что ты дума­ешь об этом. Ведь до сих пор у меня не было воз­мож­но­сти сде­лать это так, как я хотел».