Издательство Академии Наук СССР, Москва—Ленинград, 1951.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна.
488. Марку Клавдию Марцеллу, в Митилену (Лесбос)
Рим, сентябрь 46 г.
Марк Туллий Цицерон шлет привет Марку Марцеллу.
1. Хотя всего несколькими днями ранее я передал Квинту Муцию1 подробное письмо к тебе, в котором я объяснил, каково, по моему мнению, должно быть твое настроение и что тебе, как я полагал, надо делать, тем не менее, когда выезжал твой вольноотпущенник Феофил, чью преданность и расположение к тебе я увидел, я не хотел, чтобы он приехал к тебе без письма от меня. Итак, еще и еще, по тем же соображениям, на основании которых я посоветовал в предыдущем письме, советую тебе возможно скорее согласиться на пребывание в государстве, каким бы оно ни было. Быть может, ты увидишь многое, чего не хочешь видеть, однако не больше того, о чем ты слышишь каждый день; тебе несвойственно приходить в волнение под влиянием только чувства зрения и менее страдать, когда ты то же самое воспринимаешь слухом, — от этого оно обычно кажется даже бо́льшим.
2. Но тебе самому придется говорить то, чего ты не думаешь, или делать то, чего ты не одобряешь. Во-первых, уступать обстоятельствам, то есть покоряться необходимости, — это всегда считалось свойством мудреца; во-вторых, в этом, ввиду нынешнего положения, нет никакого порока. Говорить то, что думаешь, пожалуй, нельзя; молчать вполне дозволяется. Ведь всё в руках у одного, а он руководствуется соображениями не своих, а своими. Положение было бы не намного иным, если бы во главе государства стоял тот, за кем пошли мы2. Можем ли мы считать, что тот, кто во время войны, когда всем нам угрожала общая опасность, следовал замыслу своему и определенных, самых неблагоразумных людей, как победитель был бы более доступным, нежели был тогда, когда исход был неопределенным? И думаешь ли ты, что человек, не последовавший твоему мудрейшему совету в твое консульство и не пожелавший ваших советов в консульство твоего брата3, руководствовавшегося твоим авторитетом, теперь, если бы он властвовал над всем, спрашивал бы наше мнение?
3. В гражданских войнах все является несчастьем; чего наши предки не испытали ни разу, наше поколение — уже не однажды4. Но нет ничего несчастнее, чем сама победа, которая, когда она приходит даже к лучшим людям, все же делает их более надменными и менее сильными, так что, если они не таковы от природы, то необходимость заставляет их быть такими: победителю, уступая тем, с чьей помощью он победил, многое приходится делать даже против своего желания. Разве мы с тобой не предвидели, сколь жестокой стала бы победа тех?5 Следовательно, ты и в этом случае лишился бы отечества, чтобы не видеть того, чего не хочешь. «Нет, — скажешь ты, — так как я сохранил бы свое состояние и достоинство». Но ведь тебе, при твоей доблести, свойственно придавать наименьшее значение своим делам и гораздо больше тревожиться о государстве. Каков, наконец, исход подобного решения? Ведь до сего времени и твой поступок одобряют и, ввиду таких обстоятельств, даже прославляют твою судьбу: поступок — потому что ты, по необходимости приняв участие в начале войны, благоразумно не захотел продолжать ее до конца; судьбу — потому что благодаря почетному бездействию ты сохранил и свое положение и уважение к своему достоинству. Теперь же для тебя не должно быть более приятного места, чем отечество, и ты не должен любить его меньше оттого, что оно стало хуже, но ты скорее должен чувствовать сострадание к нему и не лишать его, утратившего многих славных мужей, также возможности видеть тебя.
4. Наконец, если величию духа было свойственно не идти с мольбой к победителю, то смотри, как бы презрение к его же благородству не оказалось свойственным гордости. И если мудрому свойственно лишиться отечества, то бесчувственному свойственно не тосковать по нему. И если ты не можешь наслаждаться своим участием в делах государства, то глупо отказываться от жизни частного человека. Главное вот в чем: если жизнь там и кажется тебе более приятной, то тебе тем не менее следует подумать, как бы она не оказалась менее безопасной: для мечей свобода велика, а в отдаленных местностях перед преступлением меньше останавливаются. Твое спасение настолько заботит меня, что я могу сравняться только с твоим братом Марцеллом3 или, во всяком случае, занять место очень близко к нему; твой же долг — считаться с обстоятельствами и заботиться и о своем спасении, и о жизни, и об имуществе.
ПРИМЕЧАНИЯ