Минос

Сократ и его друг

[1] St. II
p.313Сократ. Что име­ну­ем мы зако­ном?

Друг. О каком из зако­нов ты спра­ши­ва­ешь?

Сократ. Что же, раз­ве закон может отли­чать­ся от дру­го­го зако­на по самой сво­ей сущ­но­сти в той мере, в какой он — закон? Посмот­ри же, чего я сей­час от тебя доби­ва­юсь: я спра­ши­ваю так же, как если бы спро­сил, что име­ну­ем мы золо­том. И если бы ты подоб­ным же обра­зом меня пере­спро­сил, какое золо­то я имею в виду, пола­гаю, твой вопрос был бы непра­во­ме­рен. Ведь золо­то от bзолота или камень от кам­ня ничем не отли­ча­ют­ся постоль­ку, посколь­ку они суть золо­то или камень. В таком же смыс­ле закон ничем не отли­ча­ет­ся от зако­на, но все зако­ны меж­ду собою тож­де­ст­вен­ны. Любой закон подо­бен дру­го­му, и ни один из них не быва­ет более или менее зако­ном. Вот об этом-то я тебя и спра­ши­ваю: что такое закон вооб­ще? Если ты готов отве­чать, ска­жи.

Друг. Но чем же иным может быть закон, мой Сократ, если не тем, что́ уза­ко­не­но?

Сократ. Зна­чит, по-тво­е­му, и сло­во — это то, что гово­рит­ся, и зре­ние — то, что видит­ся, и слух — то, что слы­шит­ся? cИли же сло­во и то, что гово­рит­ся, — это раз­ные вещи, точ­но так же как раз­лич­ны меж­ду собою зре­ние и то, что видит­ся, или слух и то, что слы­шит­ся? Раз­ве не раз­ные вещи закон и то, что́ уза­ко­не­но? Так ли ты счи­та­ешь или ина­че?

Друг. Да, сей­час мне пред­ста­ви­лось, что это раз­ные вещи.

[2] Сократ. Зна­чит, закон — это не то, что́ уза­ко­не­но?

Друг. Мне кажет­ся, нет.

Сократ. Так что же все-таки такое закон? Давай рас­смот­рим это вот каким обра­зом: если бы кто-то спро­сил нас по пово­ду ска­зан­но­го сей­час: «Раз вы утвер­жда­е­те, 314что види­мое видит­ся бла­го­да­ря зре­нию, как же устро­е­но то зре­ние, бла­го­да­ря кото­ро­му мы видим?» — мы отве­ти­ли бы ему, что гла­за про­яс­ня­ют нам вещи с помо­щью ощу­ще­ния. И если бы он сно­ва спро­сил нас: «Что ж, посколь­ку бла­го­да­ря слу­ху слы­шит­ся слы­ши­мое, то как устро­ен наш слух?» — мы отве­ти­ли бы ему, что уши доно­сят до нас зву­ки с помо­щью ощу­ще­ния. Точ­но таким же обра­зом он мог бы спро­сить нас: «Раз уза­ко­нен­ное уза­ко­ни­ва­ет­ся зако­ном, в чем состо­ит сущ­ность зако­на и уза­ко­не­ния? bВ неко­ем ли ощу­ще­нии или рас­кры­тии — напо­до­бие того, как изу­чае­мое изу­ча­ет­ся с помо­щью нау­ки, рас­кры­ваю­щей его суть, или же в каком-то поис­ке, рас­кры­ваю­щем иско­мое, — так, как вра­чеб­ное искус­ство раз­ли­ча­ет здо­ро­вое и боль­ное, а искус­ство про­ри­ца­ния рас­кры­ва­ет (по утвер­жде­нию самих про­ри­ца­те­лей) замыс­лы богов? Ведь некое искус­ство помо­га­ет нам рас­кры­вать [сущ­ность] вещей? Или это не так?»

Друг. Так, несо­мнен­но.

[3] Сократ. Чему же из пере­чис­лен­но­го мы пре­иму­ще­ст­вен­но при­да­дим зна­че­ние зако­на?

Друг. Я думаю, извест­ным поло­же­ни­ям и поста­нов­ле­ни­ям. Что же еще мож­но было бы назвать зако­ном? cВоз­мож­но, то, о чем ты спра­ши­ва­ешь, — закон в его целом — есть не что иное, как уло­же­ние государ­ства?

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, ты назы­ва­ешь зако­ном мне­ние государ­ства?

Друг. Да, разу­ме­ет­ся.

Сократ. Может стать­ся, ты прав, но, воз­мож­но, мы пой­мем это луч­ше таким обра­зом: назы­ва­ешь ли ты кого муд­рым?

Друг. Да, конеч­но.

Сократ. А муд­рые муд­ры бла­го­да­ря муд­ро­сти?

Друг. Да.

Сократ. Ну а спра­вед­ли­вые спра­вед­ли­вы бла­го­да­ря спра­вед­ли­во­сти?

Друг. Без­услов­но.

Сократ. Зна­чит, и ува­жаю­щие закон тако­вы бла­го­да­ря закон­но­сти?

dДруг. Да.

Сократ. А без­за­кон­ные тако­вы вслед­ст­вие без­за­ко­ния?

Друг. Да.

Сократ. Ну а люди, ува­жаю­щие закон, спра­вед­ли­вы?

Друг. Да.

Сократ. А не ува­жаю­щие его неспра­вед­ли­вы?

Друг. Да, неспра­вед­ли­вы.

Сократ. Зна­чит, спра­вед­ли­вость и закон — самые пре­крас­ные вещи?

Друг. Так.

Сократ. А самые постыд­ные — неспра­вед­ли­вость и без­за­ко­ние?

Друг. Да.

Сократ. И пер­вые сохра­ня­ют государ­ство, а так­же все осталь­ное, вто­рые же его губят и нис­про­вер­га­ют?

Друг. Да.

Сократ. Какой же пре­крас­ной вещью долж­ны мы счи­тать закон и каким бла­гом его иссле­до­ва­ние!

Друг. Как же ина­че?

Сократ. Итак, мы ска­за­ли, что закон — это уло­же­ние государ­ства?

eДруг. Да, ска­за­ли.

Сократ. Но ведь могут быть хоро­шие уло­же­ния и пло­хие?

Друг. Разу­ме­ет­ся.

Сократ. А ведь закон у нас не был чем-то пло­хим?

Друг. Не был.

Сократ. Зна­чит, непра­виль­но так вот без оби­ня­ков гово­рить, что закон — это уло­же­ние государ­ства.

Друг. Да, и мне это кажет­ся невер­ным.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, это не вяжет­ся: пло­хое уло­же­ние не может быть зако­ном.

Друг. Конеч­но, нет.

[4] Сократ. Одна­ко мне и само­му все-таки кажет­ся, что закон — это некое мне­ние. Но так как оно не может быть пло­хим, то раз­ве не ста­но­вит­ся нам ясным, что речь идет о полез­ном мне­нии, если толь­ко закон — это мне­ние?

Друг. Да, это ясно.

Сократ. А что такое полез­ное мне­ние? Не истин­ное ли?

Друг. Да.

315Сократ. Зна­чит, полез­ное мне­ние — это выяс­не­ние суще­го?

Друг. Имен­но так.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, закон стре­мит­ся к тому, чтобы выяс­нить сущее.

Друг. Но как же тогда, мой Сократ, если закон — это выяс­не­ние суще­го, мы не все­гда поль­зу­ем­ся одни­ми и теми же зако­на­ми для одних и тех же вещей? Ведь мы нахо­дим при этом то, что суще­ст­ву­ет?

Сократ. Тем не менее закон устрем­лен к поис­кам суще­го. Мы же, люди, поль­зу­ясь, bпо-види­мо­му, не все­гда одни­ми и теми же зако­на­ми, не все­гда можем най­ти то, к чему стре­мит­ся закон, — сущее. Так давай же посмот­рим, не станет ли нам из это­го ясным, все­гда ли мы поль­зу­ем­ся одни­ми и теми же зако­на­ми или в каж­дом отдель­ном слу­чае дру­ги­ми, а так­же все ли мы поль­зу­ем­ся одни­ми и теми же зако­на­ми, или одни поль­зу­ют­ся одни­ми, а дру­гие — дру­ги­ми.

[5] Друг. Но это, мой Сократ, нетруд­но понять, а имен­но что дале­ко не все­гда одни и те же люди поль­зу­ют­ся одни­ми и теми же зако­на­ми, как и то, что раз­ные люди поль­зу­ют­ся раз­ны­ми зако­на­ми. Да вот бли­жай­ший при­мер: у нас закон не допус­ка­ет чело­ве­че­ские жерт­во­при­но­ше­ния, и это счи­та­ет­ся нече­стьем, а кар­фа­ге­няне при­но­сят в жерт­ву людей, ибо это слы­вет у них закон­ным и бла­го­че­сти­вым; cнеко­то­рые из них при­но­сят даже сво­их сыно­вей в жерт­ву Кро­но­су¹, — быть может, ты и сам об этом слы­хал. И мало того что вар­ва­ры живут по иным зако­нам, чем мы, но ты, вид­но, слы­шал, какие жерт­вы при­но­сят жите­ли Ликеи, а так­же потом­ки Афа­ман­та², хотя они и элли­ны. Да, вер­но, ты так­же слы­шал и зна­ешь, какие у нас самих при­ня­ты были преж­де обы­чаи в отно­ше­нии умер­ших: перед выно­сом тела мы зака­лы­ва­ли жерт­вен­ных живот­ных и dпосы­ла­ли вслед за про­цес­си­ей кро­пи­тель­ниц жерт­вен­ной кро­ви; а люди, жив­шие здесь еще рань­ше, совер­ша­ли захо­ро­не­ние пря­мо в доме, мы же не дела­ем ниче­го подоб­но­го. Мож­но при­ве­сти мно­же­ство таких при­ме­ров, с их помо­щью мы очень лег­ко дока­жем, что как мы сами не при­дер­жи­ва­ем­ся во все вре­ме­на одних и тех же обы­ча­ев, так и раз­лич­ные люди не быва­ют в этом меж­ду собой соглас­ны³.

Сократ. Нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, достой­ней­ший друг, если ты прав, а от меня это ускольз­ну­ло: когда ты изла­га­ешь свое мне­ние в длин­ной речи, а я тебе отве­чаю тем же, eнам труд­но, думаю я, о чем-то дого­во­рить­ся; если же мы будем рас­смат­ри­вать вопрос сооб­ща, мы ско­рее все­го при­дем к согла­ше­нию. Итак, коли ты жела­ешь, рас­смот­ри это вме­сте со мной, либо спра­ши­вая меня, либо отве­чая на мои вопро­сы.

Друг. Но я готов, мой Сократ, отве­чать на любые твои вопро­сы.

[6] Сократ. Так вот, ответь, счи­та­ешь ли ты спра­вед­ли­вое неспра­вед­ли­вым и неспра­вед­ли­вое спра­вед­ли­вым, или же, по тво­е­му мне­нию, спра­вед­ли­вое спра­вед­ли­во, а неспра­вед­ли­вое неспра­вед­ли­во?

Друг. Я счи­таю спра­вед­ли­вое спра­вед­ли­вым и неспра­вед­ли­вое неспра­вед­ли­вым.

316Сократ. Что же, у всех людей суще­ст­ву­ет на этот счет такое же мне­ние, как сре­ди здеш­них?

Друг. Да.

Сократ. Зна­чит, и сре­ди пер­сов?

<Друг. И сре­ди пер­сов.>⁴

Сократ. И разу­ме­ет­ся, во все вре­ме­на?

Друг. Да.

Сократ. То, что потянет на весах боль­ше, счи­та­ет­ся здесь более тяже­лым, а то, что мень­ше, — более лег­ким, или наобо­рот?

Друг. Нет, то, что потянет боль­ше, счи­та­ет­ся более тяже­лым, то же, что мень­ше, — более лег­ким.

Сократ. И точ­но так же и в Кар­фа­гене и в Ликее?⁵

Друг. Да.

Сократ. Похо­же, что пре­крас­ное повсюду счи­та­ет­ся пре­крас­ным и без­образ­ное — без­образ­ным, а не наобо­рот: без­образ­ное — пре­крас­ным и пре­крас­ное — без­образ­ным.

Друг. Да, вер­но.

Сократ. Зна­чит, если это обоб­щить, суще­ст­ву­ю­щее при­зна­ет­ся суще­ст­ву­ю­щим, bа несу­ще­ст­ву­ю­щее — несу­ще­ст­ву­ю­щим — как у нас, так и у всех про­чих наро­дов.

Друг. Мне кажет­ся, это так.

Сократ. Зна­чит, тот, кто погре­ша­ет про­тив суще­го, погре­ша­ет про­тив обще­при­ня­то­го зако­на.

[7] Друг. Имен­но этим, мой Сократ, все­гда пред­став­ля­ет­ся обще­при­ня­тый обы­чай и нам, и всем осталь­ным людям — cв пол­ном согла­сии с тво­и­ми сло­ва­ми. Но когда я поду­маю, что мы без кон­ца то так то сяк при­ме­ня­ем зако­ны, мне труд­но в это пове­рить.

Сократ. Одна­ко, быть может, ты не при­ни­ма­ешь в рас­чет, что, сколь­ко их ни пере­став­ля­ют, подоб­но шаш­кам, зако­ны оста­ют­ся все теми же. Но рас­смот­ри это вни­ма­тель­но вме­сте со мной. Слу­ча­лось тебе когда-либо читать сочи­не­ние о здо­ро­вье боль­ных людей?

Друг. Да, конеч­но.

Сократ. Зна­ешь ли ты, какое искус­ство поро­ди­ло это писа­ние?

Друг. Знаю — вра­чеб­ное.

Сократ. Итак, назы­ва­ешь ли ты вра­чей зна­то­ка­ми в этом пред­ме­те?

Друг. Назы­ваю.

dСократ. Ну а зна­то­ки об одном и том же дума­ют оди­на­ко­во, или одни счи­та­ют одно, дру­гие — дру­гое?

Друг. Мне кажет­ся, они дума­ют оди­на­ко­во.

Сократ. Толь­ко ли элли­ны дума­ют оди­на­ко­во с элли­на­ми о том, что́ они зна­ют, или же и вар­ва­ры с вар­ва­ра­ми, а так­же с элли­на­ми?

Друг. В выс­шей сте­пе­ни неиз­беж­но, чтобы зна­то­ки — будь то элли­ны или вар­ва­ры — были еди­но­душ­ны в сво­их суж­де­ни­ях.

Сократ. Ты отлич­но отве­тил. И так долж­но быть все­гда?

Друг. Да, все­гда.

[8] Сократ. Зна­чит, и вра­чи пишут о eздо­ро­вье то, что они счи­та­ют суще­ст­ву­ю­щим?

Друг. Да.

Сократ. А ведь эти сочи­не­ния отно­сят­ся к вра­чеб­но­му искус­ству и пред­став­ля­ют собой для вра­чей зако­ны лече­ния.

Друг. Да, они отно­сят­ся к искус­ству вра­че­ва­ния.

Сократ. Зна­чит, сочи­не­ния по зем­леде­лию — это зако­ны зем­ле­паш­цев?

Друг. Да.

Сократ. А кому при­над­ле­жат сочи­не­ния и уза­ко­не­ния по раз­бив­ке садов?

Друг. Садов­ни­кам.

Сократ. Зна­чит, это у нас садо­вод­че­ские зако­ны?

Друг. Да.

Сократ. Зако­ны тех, кто уме­ет над­зи­рать за сада­ми?

Друг. Как же ина­че?

Сократ. А ведь садов­ни­ки — зна­то­ки сво­его дела.

Друг. Да.

Сократ. Ну а кому при­над­ле­жат сочи­не­ния и зако­ны, касаю­щи­е­ся при­готов­ле­ния при­прав?

Друг. Пова­рам.

Сократ. Зна­чит, это повар­ские зако­ны?

Друг. Да, повар­ские.

Сократ. По-види­мо­му, это зако­ны тех, кто раз­би­ра­ет­ся в при­готов­ле­нии пищи?

317Друг. Да.

Сократ. Зна­чит, пова­ра, как они это и утвер­жда­ют, явля­ют­ся зна­то­ка­ми?

Друг. Да, они — зна­то­ки.

Сократ. Лад­но. Ну а кому же при­над­ле­жат сочи­не­ния и зако­ны по управ­ле­нию государ­ст­вом? Раз­ве не зна­то­кам государ­ст­вен­но­го прав­ле­ния?

Друг. Мне кажет­ся, да.

Сократ. Явля­ют­ся ли зна­то­ка­ми в этом деле поли­ти­ки и люди, обла­даю­щие цар­ской вла­стью, или кто-то дру­гой?

Друг. Нет, имен­но они.

[9] Сократ. Сле­до­ва­тель­но, то, что люди назы­ва­ют зако­на­ми, это поли­ти­че­ские сочи­не­ния царей bи бла­го­род­ных мужей.

Друг. Ты прав.

Сократ. С дру­гой сто­ро­ны, зна­то­ки ведь не пишут об одном и том же то одно, то дру­гое?

Друг. Нет, конеч­но.

Сократ. И они ведь не ста­нут вся­че­ски изме­нять уста­нов­ле­ния, отно­ся­щи­е­ся к одно­му и тому же?

Друг. Разу­ме­ет­ся, нет.

Сократ. Итак, если мы увидим, что неко­то­рые из них в каких-то слу­ча­ях это дела­ют, назо­вем ли мы подоб­ных людей зна­то­ка­ми или ско­рее невеж­да­ми?

Друг. Конеч­но, невеж­да­ми.

Сократ. Зна­чит, мы назо­вем закон­ным лишь то, что пра­виль­но, будь это во вра­че­ва­нии, в повар­ском или садо­вод­че­ском деле?

Друг. Да.

cСократ. А то, что непра­виль­но, мы уже не назо­вем закон­ным?

Друг. Ни в коем слу­чае.

Сократ. Ведь оно явля­ет­ся неза­кон­ным.

Друг. Неиз­беж­но.

Сократ. Зна­чит, и в сочи­не­ни­ях о спра­вед­ли­вом и неспра­вед­ли­вом, а так­же об устро­е­нии государ­ства вооб­ще и о том, как сле­ду­ет им управ­лять, пра­виль­ное будет цар­ским зако­ном, непра­виль­ное же, то, что кажет­ся зако­ном людям несве­ду­щим, не будет, ведь оно без­за­кон­но.

Друг. Это вер­но.

dСократ. Сле­до­ва­тель­но, мы вер­но при­зна­ли, что закон — это нахож­де­ние суще­го.

Друг. Оче­вид­но.

[10] Сократ. Рас­смот­рим же в отно­ше­нии него и сле­дую­щее: кто из зна­то­ков раз­бра­сы­ва­ет по зем­ле семе­на?

Друг. Зем­ле­па­шец.

Сократ. Он же и реша­ет, какие семе­на под­хо­дят какой зем­ле?

Друг. Да.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, зем­ле­па­шец — хоро­ший рас­по­ряди­тель посе­ва и его зако­ны и уста­нов­ле­ния в этом деле пра­виль­ны?

Друг. Да.

Сократ. Ну а кто явля­ет­ся достой­ным рас­по­ряди­те­лем музы­каль­но­го сопро­вож­де­ния песен и рас­пре­де­ля­ет его подо­баю­щим обра­зом? И чьи зако­ны при этом вер­ны?

eДруг. Зако­ны флей­ти­ста и кифа­ри­ста.

Сократ. Зна­чит, тот, кто более дру­гих в этом све­дущ (νο­μικώ­τα­τος), явля­ет­ся и самым луч­шим флей­ти­стом?

Друг. Да.

Сократ. А кто наи­луч­шим обра­зом рас­пре­де­ля­ет пита­ние для чело­ве­че­ских тел? Не тот ли, кто пред­пи­сы­ва­ет им под­хо­дя­щую пищу?

Друг. Да.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, его уста­нов­ле­ния и зако­ны — наи­луч­шие, и тот, кто в этих зако­нах наи­бо­лее све­дущ, явля­ет­ся здесь самым достой­ным рас­по­ряди­те­лем (νο­μεύς).

Друг. Несо­мнен­но.

Сократ. И кто же это такой?

Друг. Учи­тель гим­на­сти­ки.

318Сократ. Он луч­ше дру­гих уме­ет рас­по­ря­жать­ся чело­ве­че­ским ста­дом в отно­ше­нии тела?

Друг. Да.

Сократ. Ну а как будет имя тому, кто луч­ше все­го уме­ет рас­по­ря­жать­ся ста­дом мел­ко­го скота?

Друг. Пас­тух.

Сократ. Зна­чит, для мел­ко­го скота наи­луч­ши­ми будут зако­ны пас­ту­ха?

Друг. Да.

Сократ. А для быков — зако­ны воло­па­са?

Друг. Да.

Сократ. Ну а чьи зако­ны будут луч­ши­ми для чело­ве­че­ских душ? Раз­ве не зако­ны царя? Ска­жи.

Друг. Да, я это под­твер­ждаю.

[11] bСократ. И хоро­шо дела­ешь. А можешь ли ты ска­зать, кто из древ­них был достой­ным зако­но­да­те­лем в игре на флей­те? Воз­мож­но, тебе не при­хо­дит на ум, но я, если хочешь, тебе напом­ню.

Друг. Да, напом­ни, пожа­луй­ста.

Сократ. Таки­ми зна­то­ка­ми слы­вут Мар­сий и его люби­мец — фри­ги­ец Олимп.

Друг. Это прав­да.

Сократ. Ведь боже­ст­вен­на и музы­ка, испол­няв­ша­я­ся ими на сви­ре­ли, — более боже­ст­вен­на, чем у дру­гих; толь­ко она́ тро­га­ет души и пока­зы­ва­ет, что в ней при­ни­ма­ют уча­стие боги⁶; и в наше вре­мя толь­ко их музы­ка сохра­ни­лась как музы­ка богов.

cДруг. Истин­ная прав­да.

Сократ. Ну а кто из древ­них царей счи­та­ет­ся достой­ным зако­но­да­те­лем — тем, чьи уло­же­ния и сей­час сохра­ня­ют­ся как боже­ст­вен­ные?

Друг. Мне невдо­мек.

Сократ. Раз­ве ты не зна­ешь, у кого из элли­нов в ходу древ­ней­шие зако­ны?

Друг. Ты, зна­чит, гово­ришь о лакеде­мо­ня­нах и зако­нах Ликур­га?

Сократ. Да им, быть может, нет еще и трех­сот лет, или же они немно­гим стар­ше. Но из этих зако­но­по­ло­же­ний dоткуда яви­лись луч­шие? Ты зна­ешь?

Друг. Гово­рят, что с Кри­та.

Сократ. Зна­чит, кри­тяне поль­зу­ют­ся древ­ней­ши­ми зако­на­ми сре­ди всех элли­нов?

Друг. Да.

[12] Сократ. А ты зна­ешь, кто были луч­шие цари Кри­та? Минос и Рада­мант, сыно­вья Зев­са и Евро­пы, и им-то и при­над­ле­жат эти зако­ны.

Друг. Гово­рят, мой Сократ, что Рада­мант был спра­вед­ли­вым мужем, Минос же был жесток, суров и неспра­вед­лив⁷.

eСократ. Ты, мой доб­рей­ший, вспо­ми­на­ешь атти­че­ский миф, из тра­гедии⁸.

Друг. Как? Раз­ве не таким слы­вет Минос?

Сократ. У Гоме­ра и Геси­о­да — нет. А ведь они боль­ше заслу­жи­ва­ют дове­рия, чем все тра­ги­че­ские поэты, вме­сте взя­тые, ты ведь утвер­жда­ешь это с их слов.

Друг. Но что же гово­рят о Мино­се Гомер и Геси­од?

Сократ. Я ска­жу тебе, дабы ты не кощун­ст­во­вал, подоб­но мно­гим. Ведь нет ниче­го более кощун­ст­вен­но­го, чем оскорб­ле­ние богов сло­вом или делом: это­го надо избе­гать все­ми сила­ми; во вто­рую оче­редь надо осте­ре­гать­ся оскорб­лять боже­ст­вен­ных людей. Все­гда нуж­но соблюдать вели­кую осмот­ри­тель­ность, если ты наме­рен выра­зить пори­ца­ние или воздать 319хва­лу чело­ве­ку, — дабы не оши­бить­ся. Во имя это­го надо учить­ся раз­ли­чать достой­ных и сквер­ных людей. Боже­ство гне­ва­ет­ся, когда кто-либо пори­ца­ет того, кто подо­бен богу, — это ведь чело­век достой­ный — или хва­лит того, кто бого­про­ти­вен. Не думай, буд­то есть свя­щен­ные кам­ни, дере­вян­ные пред­ме­ты, пти­цы и змеи, но не быва­ет свя­щен­ных людей: самое свя­щен­ное — это хоро­ший чело­век, а самое сквер­ное — чело­век дур­ной.

[13] И по пово­ду Мино­са, посколь­ку его про­слав­ля­ют Гомер bи Геси­од, я ска­жу, что ты, будучи чело­ве­ком, не сме­ешь оскорб­лять сло­вом героя, сына само­го Зев­са. Гомер, гово­ря о Кри­те, что там живет мно­го людей и нахо­дит­ся «девя­но­сто горо­дов»⁹, про­дол­жа­ет рас­ска­зы­вать:

Был там город вели­кий Кносс, а в нем цар­ст­во­вал Минос Девя­ти­лет­ний, с Зев­сом могу­чим обща­ясь10.

cГомер возда­ет эту крат­кую хва­лу Мино­су, и более он не сочи­нял ниче­го похо­же­го ни о ком из дру­гих геро­ев. А то, что Зевс — учи­тель муд­ро­сти¹¹ и искус­ство его пре­крас­но, он заяв­ля­ет во мно­гих местах, не толь­ко здесь. Он гово­рит, что в [каж­дый] девя­тый год [сво­его цар­ст­во­ва­ния] Минос бесе­до­вал с Зев­сом и отправ­лял­ся к нему с наме­ре­ни­ем у него учить­ся¹², посколь­ку Зевс учит муд­ро­сти. И так как подоб­ную честь — быть уче­ни­ком само­го Зев­са — Гомер не при­пи­сал более нико­му из сво­их геро­ев, но одно­му толь­ко Мино­су, похва­ла его пора­зи­тель­на. dА в «Одис­сее», в «Жерт­во­при­но­ше­нии теням», Гомер изо­бра­жа­ет Мино­са, тво­ря­ще­го суд, с золотым ски­пет­ром в руке¹³; речь идет здесь имен­но о Мино­се, а не о Рада­ман­те: Гомер не толь­ко в этом месте, но и нигде боль­ше не изо­бра­жа­ет Рада­ман­та ни судьею, ни собе­сед­ни­ком Зев­са. Поэто­му-то я и гово­рю, что наи­выс­шую хва­лу Гомер воздал Мино­су. Ведь нель­зя пре­воз­не­сти кого-либо выше, чем ска­зав, что он, будучи сыном Зев­са, един­ст­вен­ный из детей Зев­са был так­же его уче­ни­ком. Имен­но это озна­ча­ют сло­ва:

[14]

Цар­ст­во­вал девя­ти­ле­тий, с Зев­сом могу­чим обща­ясь.

eОни повест­ву­ют о том, что Минос был дру­гом и собе­сед­ни­ком Зев­са. Ведь сло­во ὄαροι озна­ча­ет «беседы», а ὀαρισ­τής — это «това­рищ по рас­суж­де­ни­ям». Сле­до­ва­тель­но, каж­дый девя­тый год Минос посе­щал жили­ще Зев­са¹⁴, чтобы поучить­ся одно­му и отчи­тать­ся в дру­гом — в том, чему он обу­чил­ся у Зев­са в преды­ду­щее девя­ти­ле­тие. Неко­то­рые тол­ку­ют сло­во oaristēs как «сотра­пез­ник» и «соучаст­ник забав»¹⁵ Зев­са, но мож­но при­ве­сти дока­за­тель­ство того, что эти тол­ко­ва­те­ли несут вздор: 320хотя и элли­нов и вар­ва­ров живет на Зем­ле вели­кое мно­же­ство, никто из них не воз­дер­жи­ва­ет­ся от пир­шеств и такой заба­вы, как вино­пи­тие, кро­ме кри­тян и лакеде­мо­нян, научив­ших­ся это­му у кри­тян. На Кри­те сре­ди зако­нов, уста­нов­лен­ных Мино­сом, суще­ст­ву­ет один, запре­щаю­щий сов­мест­ную попой­ку до опья­не­ния¹⁶. Но ведь ясно: то, что Минос счи­тал пре­крас­ным, это он и пред­пи­сы­вал сво­им сограж­да­нам в виде зако­на. Не может же быть, чтобы он, как послед­ний из людей, bсчи­тал вер­ным одно, а делал дру­гое вопре­ки сво­им убеж­де­ни­ям. Поэто­му-то его обще­ние с Зев­сом и было тем, что я гово­рю: целью его были рас­суж­де­ния ради вос­пи­та­ния в доб­ро­де­те­ли. С тех пор как Минос уста­но­вил зако­ны для сво­их сограж­дан, Крит, а так­же Лакеде­мон во все вре­ме­на про­цве­та­ют — сто­и­ло им толь­ко начать поль­зо­вать­ся эти­ми зако­на­ми, ибо они боже­ст­вен­ны¹⁷.

[15] Рада­мант был достой­ным мужем, коль ско­ро его учил Минос, одна­ко он вос­при­нял cот него цар­ское искус­ство не пол­но­стью, но лишь его слу­жеб­ную часть, а имен­но уме­ние вер­шить суд, поэто­му-то он и слыл спра­вед­ли­вым судьей¹⁸. Минос исполь­зо­вал его как стра­жа зако­нов в сто­ли­це, в осталь­ных же местах ост­ро­ва таким стра­жем был Талос¹⁹. Послед­ний три раза в год обхо­дил все селе­ния, блюдя в них зако­ны, кото­рые были запи­са­ны на мед­ных таб­лич­ках и отсюда полу­чи­ли наиме­но­ва­ние «мед­ных». И Геси­од рас­ска­зы­ва­ет dо Мино­се подоб­ные вещи. Упо­мя­нув его имя, он гово­рит:

Цар­ст­вен­ней­шим он родил­ся средь смерт­ных царей вели­чай­ших, Мно­же­ст­вом повеле­вал кру­гом оби­тав­ших наро­дов, Ски­петр Зеве­са дер­жал и пра­вил с ним горо­да­ми20.

Гово­ря о «ски­пет­ре Зеве­са», Геси­од име­ет в виду не что иное, как вос­пи­та­ние Зев­са, с помо­щью кото­ро­го Минос пра­вил Кри­том.

[16] Друг. А откуда же, мой Сократ, взя­лась эта мол­ва о Мино­се — eбуд­то он был суров и неоте­сан?

Сократ. Если ты, мой достой­ней­ший друг, будешь рас­суди­те­лен, ты и сам ста­нешь осте­ре­гать­ся — как и вся­кий дру­гой, кому доро­га доб­рая сла­ва, — навлечь на себя нена­висть како­го-нибудь поэта. Ведь поэты все­мо­гу­щи в отно­ше­нии мол­вы: они могут создать чело­ве­ку любую сла­ву, либо пре­воз­но­ся его, либо, напро­тив, бра­ня в сво­их сочи­не­ни­ях. Минос сде­лал ошиб­ку, пой­дя вой­ной про­тив наше­го горо­да, сла­вя­ще­го­ся вели­кой муд­ро­стью и раз­но­об­раз­ны­ми поэта­ми, тво­ря­щи­ми как в дру­гих видах поэ­зии, так и осо­бен­но в тра­ги­че­ском. 321Ведь тра­гедия суще­ст­ву­ет у нас издрев­ле, она берет нача­ло не от Фес­пида, как дума­ют, и не от Фри­ни­ха²¹, но, если ты хоро­шень­ко пораз­мыс­лишь, ты обна­ру­жишь, что это — древ­ней­шее изо­бре­те­ние наше­го горо­да: тра­гедия — самая народ­ная и увле­каю­щая души поэ­зия; в ней-то мы и отмща­ем Мино­су за то, что он при­нудил нас пла­тить ему тогда дань. Вот какой про­мах допу­стил Минос, вызвав нашу нена­висть, и пото­му (я отве­чаю на твой вопрос) он обрел сре­ди нас эту дур­ную сла­ву. В то же вре­мя вер­ней­шим зна­ком того, bчто он был чело­ве­ком достой­ным и ува­жав­шим зако­ны и, как мы гово­ри­ли рань­ше, хоро­шим пас­ты­рем и рас­по­ряди­те­лем, слу­жит неру­ши­мость его зако­нов, в кото­рых он пра­виль­но и по истине опре­де­лил сущ­ность управ­ле­ния государ­ст­вом.

Друг. Мне кажет­ся, мой Сократ, ты мол­вил вер­ное сло­во.

Сократ. Так если я гово­рю прав­ду, не кажет­ся ли тебе, что кри­тяне — сограж­дане Мино­са и Рада­ман­та — поль­зу­ют­ся древ­ней­ши­ми зако­на­ми?

Друг. Да, это оче­вид­но.

Сократ. Они ока­за­лись достой­ней­ши­ми зако­но­да­те­ля­ми из cдрев­них, пас­ты­ря­ми и настав­ни­ка­ми людей, подоб­но тому как Гомер назы­ва­ет хоро­ше­го вое­на­чаль­ни­ка «пас­ты­рем наро­дов»²².

Друг. Это очень хоро­шо ска­за­но.

Сократ. Смот­ри же, во имя Зев­са — покро­ви­те­ля друж­бы²³: если бы кто спро­сил нас, что это такое, с помо­щью чего хоро­ший зако­но­да­тель и пас­тырь, отда­вая рас­по­ря­же­ния в отно­ше­нии тела, дела­ет его более креп­ким, отве­ти­ли бы мы вер­но и крат­ко, что это пита­ние и работа, при­чем, уве­ли­чи­вая одно и упраж­няя чело­ве­ка в дру­гом, зако­но­да­тель вос­ста­нав­ли­ва­ет само его тело?²⁴

Друг. Да, это вер­но.

dСократ. А если бы этот чело­век вслед за тем спро­сил: «Ну а с помо­щью чего же имен­но хоро­ший зако­но­да­тель и пас­тырь, уде­ляя это душе, дела­ет ее более доб­ро­де­тель­ной?» — что отве­ти­ли бы мы, не посра­мив ни самих себя, ни свой воз­раст?

Друг. Я пока не знаю, что мне ска­зать.

Сократ. Одна­ко постыд­но будет для души каж­до­го из нас ока­зать­ся неве­же­ст­вен­ным в том, в чем заклю­че­но как душев­ное доб­ро, так и зло, в то вре­мя как мы усмот­ре­ли все, отно­ся­ще­е­ся к телу и к осталь­но­му.