Сравнительные жизнеописания

Фемистокл

1. Что каса­ет­ся Феми­сток­ла, то его род был не настоль­ко зна­тен¹, чтобы спо­соб­ст­во­вать его сла­ве. Отец его Неокл не при­над­ле­жал к выс­шей ари­сто­кра­тии Афин; он был из дема Фре­ар­ры, отно­ся­ще­го­ся к филе Леон­ти­де. Со сто­ро­ны мате­ри Феми­стокл был неза­кон­но­рож­ден­ный², как вид­но из сле­дую­щих сти­хов:

Фаний, впро­чем, гово­рит, что мать Феми­сток­ла была не из Фра­кии, а из Карии, и что имя ее было не Аброто­нон, а Эвтер­па. Неанф ука­зы­ва­ет даже город в Карии, из кото­ро­го она про­ис­хо­ди­ла, — Гали­кар­насс. Неза­кон­но­рож­ден­ные соби­ра­лись в Кино­сар­ге: это — гим­на­сий за город­ски­ми ворота­ми, посвя­щен­ный Герак­лу, пото­му что сре­ди богов и он не был чистой кро­ви, но счи­тал­ся неза­кон­но­рож­ден­ным по мате­ри, кото­рая была смерт­ной жен­щи­ной. Феми­стокл стал уго­ва­ри­вать неко­то­рых моло­дых ари­сто­кра­тов ходить в Кино­сарг и вме­сте с ним зани­мать­ся гим­на­сти­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми. Они ста­ли ходить. Таким лукав­ст­вом он, гово­рят, уни­что­жил раз­ни­цу меж­ду пол­но­прав­ны­ми граж­да­на­ми и неза­кон­но­рож­ден­ны­ми. Одна­ко несо­мнен­но, что он имел какое-то отно­ше­ние к роду Лико­мидов: он сам вновь отстро­ил и укра­сил кар­ти­на­ми, как рас­ска­зы­ва­ет Симо­нид, родо­вое свя­ти­ли­ще Лико­мидов во Флии, сожжен­ное вар­ва­ра­ми.

2. Еще в дет­стве Феми­стокл, по отзы­вам всех, был полон бур­ных стрем­ле­ний, по при­ро­де умен и сам раз­ви­вал в себе наклон­ность к подви­гам и к обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Так, в часы отды­ха и досу­га, покон­чив с учеб­ны­ми заня­ти­я­ми, он не играл и не оста­вал­ся празд­ным, как дру­гие дети, но его нахо­ди­ли обду­мы­ваю­щим и сочи­ня­ю­щим про себя какие-нибудь речи. Темою этих речей было обви­не­ние или защи­та кого-нибудь из детей. Поэто­му учи­тель его не раз гова­ри­вал ему: «Из тебя, маль­чик, не вый­дет ниче­го посред­ст­вен­но­го, но что-нибудь очень вели­кое, — или доб­рое, или злое!» Дей­ст­ви­тель­но, тем пред­ме­там, кото­рые изу­ча­ют­ся для раз­ви­тия нрав­ст­вен­но­сти или для удо­воль­ст­вия и бла­го­род­но­го вре­мя­пре­про­вож­де­ния, Феми­стокл учил­ся лени­во и неохот­но; но то, что пре­по­да­ва­лось для раз­ви­тия ума или для прак­ти­че­ской жиз­ни, он, как вид­но, любил не по годам, рас­счи­ты­вая на свои при­род­ные даро­ва­ния. Поэто­му впо­след­ст­вии, когда во вре­мя раз­вле­че­ний, нося­щих назва­ние бла­го­род­ных³, свет­ских, люди, счи­тав­шие себя вос­пи­тан­ны­ми, насме­ха­лись над ним, ему при­хо­ди­лось защи­щать­ся доволь­но гру­бо и гово­рить, что лиру настро­ить и играть на псал­ти­ри он не уме­ет, но, если дать ему в рас­по­ря­же­ние город без­вест­ный, ничем не про­сла­вив­ший­ся, то он смо­жет сде­лать его слав­ным и вели­ким. Сте­сим­брот, одна­ко, утвер­жда­ет, что Феми­стокл был слу­ша­те­лем Ана­к­са­го­ра и учил­ся у физи­ка Мелис­са. Но он дела­ет ошиб­ку в хро­но­ло­гии: когда Перикл, быв­ший гораздо моло­же Феми­сток­ла, оса­ждал Самос, Мелисс был стра­те­гом его про­тив­ни­ков, а Ана­к­са­гор был совре­мен­ни­ком Перик­ла. Поэто­му луч­ше верить тем авто­рам, кото­рые утвер­жда­ют, что Феми­стокл был после­до­ва­те­лем Мне­си­фи­ла Фре­ар­ско­го⁴. Послед­ний не был ни пре­по­да­ва­те­лем крас­но­ре­чия, ни одним из тех фило­со­фов, кото­рых назы­ва­ли физи­ка­ми; он избрал сво­ей спе­ци­аль­но­стью то, что тогда назы­ва­ли «муд­ро­стью», а в дей­ст­ви­тель­но­сти было уме­ни­ем вести государ­ст­вен­ные дела, прак­ти­че­ским смыс­лом. Это уче­ние Мне­си­фил уна­сле­до­вал от Соло­на и пре­вра­тил в фило­соф­скую шко­лу. Но после­дую­щие учи­те­ля при­ме­ня­ли к ней адво­кат­ское крюч­котвор­ство и пере­ве­ли ее от дела к сло­ву; они были назва­ны софи­ста­ми. С этим Мне­си­фи­лом Феми­стокл сбли­зил­ся, когда уже был государ­ст­вен­ным дея­те­лем.

В пору пер­вых поры­вов моло­до­сти Феми­стокл был неро­вен и непо­сто­я­нен: он сле­до­вал толь­ко голо­су при­ро­ды, кото­рая без руко­вод­ства разу­ма и обра­зо­ва­ния про­из­во­ди­ла в нем огром­ные пере­ме­ны в ту и дру­гую сто­ро­ну — и часто укло­ня­лась в дур­ную; в этом и он сам впо­след­ст­вии при­зна­вал­ся и гово­рил, что даже самые неукро­ти­мые жере­бя­та ста­но­вят­ся пре­вос­ход­ны­ми коня­ми, если полу­чат над­ле­жа­щее вос­пи­та­ние и дрес­си­ров­ку. На этих чер­тах его харак­те­ра осно­ва­ны вымыс­лы неко­то­рых авто­ров об отре­че­нии от него отца, о само­убий­стве мате­ри от горя из-за тако­го позо­ра сына; эти рас­ска­зы счи­та­ют­ся лжи­вы­ми. Напро­тив, неко­то­рые авто­ры гово­рят, что отец, ста­ра­ясь отвлечь его от обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, ука­зы­вал ему на ста­рые три­е­ры⁵, бро­шен­ные без вся­ко­го вни­ма­ния на бере­гу моря: «Подоб­ным обра­зом, — гово­рил он, — и народ отно­сит­ся к государ­ст­вен­ным дея­те­лям, когда они ока­зы­ва­ют­ся бес­по­лез­ны­ми».

3. Тем не менее обще­ст­вен­ная дея­тель­ность, по-види­мо­му, рано и бур­но при­влек­ла к себе Феми­сток­ла; силь­но им овла­де­ла жаж­да сла­вы, из-за кото­рой он с само­го нача­ла, желая играть первую роль, сме­ло всту­пал во враж­деб­ные отно­ше­ния с силь­ны­ми людь­ми, зани­мав­ши­ми в государ­стве пер­вые места, осо­бен­но же с Ари­сти­дом, сыном Лиси­ма­ха, кото­рый все­гда шел по про­ти­во­по­лож­но­му с ним пути. Но все-таки враж­да с ним, как дума­ют, нача­лась по совер­шен­но ничтож­но­му пово­ду: они оба полю­би­ли кра­сав­ца Сте­си­лая, уро­жен­ца ост­ро­ва Кео­са, как об этом рас­ска­зы­ва­ет фило­соф Ари­стон. С тех пор они посто­ян­но враж­до­ва­ли и на попри­ще обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти.

А несход­ство в обра­зе жиз­ни и в харак­те­ре, по-види­мо­му, уси­ли­ло их рас­хож­де­ние. Ари­стид, чело­век мяг­кий и бла­го­род­ный, в обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти руко­во­дил­ся не стрем­ле­ни­ем к попу­ляр­но­сти и сла­ве, но бла­гом государ­ства, осто­рож­но­стью и спра­вед­ли­во­стью. Поэто­му он был вынуж­ден часто про­ти­во­дей­ст­во­вать Феми­сто­клу и пре­пят­ст­во­вать его воз­вы­ше­нию, так как Феми­стокл ста­рал­ся вовлечь народ в раз­ные пред­при­я­тия и вво­дить круп­ные рефор­мы. Гово­рят, Феми­стокл горел таким безум­ным стрем­ле­ни­ем к сла­ве и из често­лю­бия так страст­но жаж­дал вели­ких подви­гов, что еще в моло­до­сти, после сра­же­ния с вар­ва­ра­ми при Мара­фоне, когда у всех на устах были речи о стра­те­ги­че­ском искус­стве Миль­ти­а­да, он был часто погру­жен в думы, не спал по ночам, отка­зы­вал­ся от обыч­ных попо­ек; когда его спра­ши­ва­ли об этом и удив­ля­лись пере­мене в его обра­зе жиз­ни, он отве­чал, что спать ему не дает тро­фей Миль­ти­а­да. Все счи­та­ли пора­же­ние вар­ва­ров при Мара­фоне кон­цом вой­ны, а Феми­стокл видел в нем нача­ло более тяж­кой борь­бы, к кото­рой он и сам гото­вил­ся для спа­се­ния всей Элла­ды, и сограж­дан сво­их при­учал, задол­го пред­видя буду­щее.

4. Так как у афи­нян был обы­чай делить меж­ду собою дохо­ды от сереб­ря­ных копей на Лав­рии, Феми­стокл преж­де все­го решил­ся высту­пить один в народ­ном собра­нии с пред­ло­же­ни­ем пре­кра­тить такой дележ, а на эти день­ги постро­ить три­е­ры⁵ для вой­ны с Эги­ной. Эта вой­на в Элла­де была тогда в пол­ном раз­га­ре: Эги­на бла­го­да­ря сво­е­му силь­но­му флоту власт­во­ва­ла над морем. Тем лег­че было Феми­сто­клу уго­во­рить сограж­дан, не стра­щая их ни Дари­ем, ни пер­са­ми (они были дале­ко, и не было вполне твер­до­го осно­ва­ния боять­ся их наше­ст­вия); но он как раз вовре­мя исполь­зо­вал сопер­ни­че­ство и гнев граж­дан про­тив Эги­ны для под­готов­ки к войне с Пер­си­ей: на эти день­ги было постро­е­но сто три­ер, кото­рые и сра­жа­лись с Ксерк­сом. Затем поне­мно­гу он начал увле­кать граж­дан к морю, ука­зы­вая им, что на суше они не в состо­я­нии поме­рять­ся сила­ми даже с соседя­ми, а при помо­щи силь­но­го флота могут не толь­ко отра­зить вар­ва­ров, но и власт­во­вать над Элла­дой. Так, по выра­же­нию Пла­то­на⁶, он сде­лал их из стой­ких гопли­тов мат­ро­са­ми и моря­ка­ми. Этим он дал повод к упре­ку, что дескать Феми­стокл отнял у сограж­дан копье и щит и уни­зил афин­ский народ до греб­ной ска­мей­ки и вес­ла. Эту меру он про­вел, по свиде­тель­ству Сте­сим­брота, одер­жав победу над Миль­ти­а­дом⁷, кото­рый был про­тив это­го. Повредил ли он этим стро­го­сти и чисто­те государ­ст­вен­но­го строя, или нет, — это ско­рее вопрос фило­соф­ский; но что спа­се­ние элли­нов тогда зави­се­ло от моря, и что те три­е­ры вос­ста­но­ви­ли Афи­ны, это, поми­мо дру­гих дока­за­тельств, засвиде­тель­ст­во­вал и сам Ксеркс. Хотя сухо­пут­ные вой­ска его оста­ва­лись еще невреди­мы, он бежал после гибе­ли флота, при­знав свое пора­же­ние, и оста­вил Мар­до­ния, как мне кажет­ся, не столь­ко для пора­бо­ще­ния элли­нов, сколь­ко для того, чтобы поме­шать им пре­сле­до­вать его.

5. Гово­рят, Феми­стокл был рев­ност­ным стя­жа­те­лем, — по сло­вам одних, вслед­ст­вие сво­ей щед­ро­сти, так как любил жерт­во­при­но­ше­ния и блеск при при­е­мах ино­стран­цев⁸, а это тре­бо­ва­ло очень боль­ших средств. Дру­гие, напро­тив, обви­ня­ют его в скряж­ни­че­стве и мелоч­но­сти, — буд­то бы он даже про­да­вал при­слан­ные ему в пода­рок съест­ные при­па­сы. Одна­жды он попро­сил жере­бен­ка у Дифи­лида^[1], имев­ше­го кон­ский завод; Дифи­лид не дал; тогда Феми­стокл при­гро­зил, что он ско­ро сде­ла­ет его дом дере­вян­ным конем⁹: этим он наме­кал на то, что воз­будит семей­ные ссо­ры и тяж­бы меж­ду ним и неко­то­ры­ми чле­на­ми его дома.

В често­лю­бии он всех пре­взо­шел. Еще в моло­до­сти, когда он был неиз­ве­стен, он упро­сил Эпи­к­ла из Гер­ми­о­на, кифа­ри­ста, поль­зо­вав­ше­го­ся боль­шим ува­же­ни­ем в Афи­нах, чтобы он зани­мал­ся музы­кой у него в доме: он желал из често­лю­бия, чтобы мно­го людей иска­ло досту­па в его дом и ходи­ло к нему.

При­ехав одна­жды в Олим­пию, он стал сопер­ни­чать с Кимо­ном в рос­ко­ши пиров, пала­ток и вооб­ще в блес­ке обста­нов­ки. Но это не нра­ви­лось элли­нам: Кимо­ну, моло­до­му чело­ве­ку, чле­ну знат­ной фами­лии, нахо­ди­ли они, подоб­ные поступ­ки доз­во­ли­тель­ны; а Феми­стокл, еще ничем себя не про­сла­вив­ший, казал­ся даже хва­сту­ном, пото­му что все виде­ли, что он хочет себя воз­ве­ли­чить, не имея для это­го ни средств, ни заслуг. Быв­ши хоре­гом на пред­став­ле­нии тра­гедии, он одер­жал победу; это состя­за­ние уже тогда было пред­ме­том често­лю­би­во­го сорев­но­ва­ния; в память этой победы он поста­вил дос­ку с такой над­пи­сью: «Феми­стокл фре­арри­ец был хоре­гом, Фри­них — авто­ром пье­сы, Адимант — архон­том»¹⁰.

Но наро­ду Феми­стокл нра­вил­ся, как пото­му, что на память назы­вал по име­ни каж­до­го граж­да­ни­на, так и пото­му, что ока­зы­вал­ся бес­при­страст­ным судьею в делах част­но­го харак­те­ра. Так, когда он был стра­те­гом, а Симо­нид Кеос­ский про­сил у него чего-то неза­кон­но­го, он отве­тил ему, что, как он, Симо­нид, не был бы хоро­шим поэтом, если бы в сво­их сти­хах не соблюдал зако­нов сти­хо­сло­же­ния, так и он, Феми­стокл, не был бы хоро­шим пра­ви­те­лем, если бы в уго­ду кому-нибудь посту­пал про­ти­во­за­кон­но. В дру­гой раз он насме­хал­ся над Симо­нидом, назы­вал его чело­ве­ком безум­ным за то, что он руга­ет корин­фян, жите­лей боль­шо­го горо­да, и что зака­зы­ва­ет свои изо­бра­же­ния, хотя у него такое без­образ­ное лицо. Когда его вли­я­ние воз­рос­ло и он стал попу­ля­рен, он нако­нец одер­жал верх в борь­бе на государ­ст­вен­ном попри­ще и посред­ст­вом ост­ра­киз­ма¹¹ заста­вил Ари­сти­да уда­лить­ся из Афин.

6. Когда, во вре­мя наше­ст­вия мидян на Элла­ду, афи­няне сове­ща­лись о выбо­ре стра­те­га¹², гово­рят, все доб­ро­воль­но отка­за­лись от этой долж­но­сти из стра­ха перед опас­но­стью. Толь­ко Эпи­кид, сын Эвфе­ми­да, гла­варь крас­но­ре­чи­вый, но в душе трус­ли­вый и на день­ги пад­кий, желал полу­чить эту долж­ность, и мож­но было ожи­дать, что он при голо­со­ва­нии одер­жит верх. Тогда Феми­стокл, опа­са­ясь пол­ной гибе­ли государ­ства, если вер­хов­ное началь­ство доста­нет­ся Эпи­киду, купил день­га­ми у него отказ от его често­лю­би­вых замыс­лов.

Хва­лят так­же посту­пок Феми­сток­ла с чело­ве­ком, гово­рив­шим на двух язы­ках, кото­рый был одним из послан­цев пер­сид­ско­го царя, тре­бо­вав­ших зем­ли и воды¹³, и пере­вод­чи­ком. Соглас­но народ­но­му поста­нов­ле­нию, Феми­стокл велел схва­тить и каз­нить его за то, что он осме­лил­ся поль­зо­вать­ся эллин­ским язы­ком для пере­да­чи при­ка­за­ний вар­ва­ра.

Хва­лят еще посту­пок Феми­сток­ла с Арт­ми­ем из Зелеи: по его пред­ло­же­нию, Арт­мия с потом­ст­вом внес­ли в спи­сок лиц, нахо­дя­щих­ся вне зако­на, за то, что он при­вез мидий­ское золо­то в Элла­ду.

Но глав­ная заслу­га Феми­сток­ла та, что он поло­жил конец меж­до­усоб­ным вой­нам в Элла­де и при­ми­рил отдель­ные государ­ства меж­ду собою, убедив их отло­жить враж­ду ввиду вой­ны с Пер­си­ей; в этом деле, гово­рят, ему ока­зал очень боль­шую помощь Хилей из Арка­дии.

7. Всту­пив в долж­ность стра­те­га, Феми­стокл тот­час же начал убеж­дать граж­дан сесть на три­е­ры, оста­вить город и встре­тить вар­ва­ров в море, как мож­но даль­ше от Элла­ды. Но ввиду сопро­тив­ле­ния со сто­ро­ны мно­гих граж­дан он повел боль­шое вой­ско в Тем­пей­скую доли­ну вме­сте со спар­тан­ца­ми, чтобы защи­щать там Фес­са­лию, кото­рая тогда, как дума­ли, еще не была на сто­роне пер­сов. Но они воз­вра­ти­лись оттуда, не достиг­нув цели: Фес­са­лия при­со­еди­ни­лась к царю, и все обла­сти вплоть до Бео­тии были на сто­роне пер­сов. Тогда афи­няне ста­ли с бо́льшим вни­ма­ни­ем отно­сить­ся к сове­ту Феми­сток­ла отно­си­тель­но моря и посла­ли его с фло­том к Арте­ми­сию для охра­ны про­ли­ва. Тут элли­ны пре­до­ста­ви­ли глав­ное коман­до­ва­ние Эври­би­а­ду и спар­тан­цам; но афи­няне, у кото­рых чис­ло кораб­лей было, пожа­луй, боль­ше, чем у всех осталь­ных элли­нов, вме­сте взя­тых, счи­та­ли уни­же­ни­ем для себя под­чи­нять­ся дру­гим. Феми­стокл, пони­мая опас­ность это­го, сам усту­пил коман­до­ва­ние Эври­би­а­ду и успо­ко­ил афи­нян обе­ща­ни­ем, что, если они пока­жут свою храб­рость на войне, то он добьет­ся того, чтобы элли­ны на буду­щее вре­мя доб­ро­воль­но под­чи­ня­лись им. Поэто­му Феми­стокл счи­та­ет­ся глав­ным винов­ни­ком спа­се­ния Элла­ды; по обще­му при­зна­нию, имен­но бла­го­да­ря ему афи­няне про­сла­ви­лись, — тем, что они храб­ро­стью пре­взо­шли непри­я­те­лей, бла­го­род­ст­вом — союз­ни­ков. Когда вар­вар­ский флот подо­шел к Афе­там¹⁴, Эври­би­ад испу­гал­ся мно­же­ства кораб­лей, став­ших про­тив него, и, узнав, что еще дру­гие две­сти плы­вут по ту сто­ро­ну Скиа­фо­са, оги­бая его, хотел как мож­но ско­рее вер­нуть­ся к внут­рен­ним обла­стям Элла­ды, при­стать к Пело­пон­не­су и при­влечь к защи­те флота еще и сухо­пут­ное вой­ско; он счи­тал мор­скую мощь царя совер­шен­но непре­одо­ли­мой. Эвбей­цы, боясь, чтобы элли­ны не бро­си­ли их на про­из­вол судь­бы, заве­ли тай­ные пере­го­во­ры с Феми­сто­к­лом и посла­ли к нему Пела­гон­та с боль­шой сум­мой денег. Феми­стокл при­нял день­ги и отдал их Эври­би­а­ду, как рас­ска­зы­ва­ет Геро­дот¹⁵. Боль­ше всех афин­ских граж­дан про­ти­во­дей­ст­во­вал ему Архи­тель, три­е­рарх свя­щен­но­го кораб­ля¹⁶; за неиме­ни­ем денег для упла­ты мат­ро­сам, он спе­шил отплыть на роди­ну. Феми­стокл еще более воору­жил про­тив него мат­ро­сов, так что они сбе­жа­лись и отня­ли у него ужин. Архи­тель от это­го пал духом и был раз­дра­жен, Феми­стокл послал ему в ящи­ке хле­ба и мяса на ужин, а вниз под­ло­жил талант сереб­ра и велел ему теперь ужи­нать, а на дру­гой день поза­бо­тить­ся о мат­ро­сах; в про­тив­ном слу­чае он обви­нит его перед граж­да­на­ми в том, что он полу­чил взят­ку от непри­я­те­лей. Так рас­ска­зы­ва­ет Фаний Лес­бос­ский.

8. Тогдаш­ние сра­же­ния с вар­вар­ским фло­том в про­ли­ве не име­ли боль­шо­го вли­я­ния на общий ход вой­ны, но послу­жи­ли очень полез­ным опы­том для элли­нов, кото­рые на прак­ти­ке, сре­ди опас­но­стей, убеди­лись, что ни мно­же­ство кораб­лей, ни вели­ко­ле­пие и блеск их укра­ше­ний, ни хваст­ли­вые кри­ки и вар­вар­ские воен­ные пес­ни не заклю­ча­ют в себе ниче­го страш­но­го для людей, уме­ю­щих схо­дить­ся с непри­я­те­ля­ми вплот­ную и отва­жи­ваю­щих­ся с ними сра­жать­ся; что не сле­ду­ет обра­щать вни­ма­ния на это, а ринуть­ся на вра­гов и, схва­тив­шись с ними, бить­ся. По-види­мо­му, это ясно понял и Пин­дар¹⁷, ска­зав­ший по пово­ду сра­же­ния при Арте­ми­сии сле­дую­щее:

И прав­да: нача­ло победы — сме­лость. Арте­ми­сий — это берег Эвбеи за Гести­эей, обра­щен­ный к севе­ру, а про­тив него как раз лежит Оли­зон в стране, быв­шей когда-то под вла­стью Фил­ок­те­та. В Арте­ми­сии есть неболь­шой храм Арте­ми­ды, име­ну­е­мой «Восточ­ная». Вокруг него рас­тут дере­вья и кру­гом постав­ле­ны колон­ны из бело­го кам­ня; если этот камень поте­реть рукою, то он при­ни­ма­ет цвет и запах шафра­на. На одной из колонн была сле­дую­щая над­пись эле­ги­че­ски­ми сти­ха­ми:

Пока­зы­ва­ют место на побе­ре­жье, где сре­ди боль­шо­го коли­че­ства пес­ка из глу­би­ны извле­ка­ет­ся чер­ная пыль, похо­жая на золу, как буд­то горе­лая; пред­по­ла­га­ют, что на этом месте были сожже­ны облом­ки кораб­лей и тру­пы.

9. Когда узна­ли от гон­цов, при­нес­ших в Арте­ми­сий изве­стие о собы­ти­ях при Фер­мо­пи­лах, о том, что Лео­нид пал, а Ксеркс овла­дел сухо­пут­ны­ми про­хо­да­ми, флот начал отсту­пать к внут­рен­ним обла­стям Элла­ды, при­чем афи­нян за их храб­рость поста­ви­ли поза­ди всех, и они гор­ди­лись сво­и­ми подви­га­ми.

Плы­вя вдоль бере­гов, Феми­стокл повсюду, где непри­я­тель необ­хо­ди­мо дол­жен был при­ста­вать, спа­са­ясь от бури, делал замет­ны­ми бук­ва­ми над­пи­си на кам­нях, кото­рые слу­чай­но нахо­дил или сам ста­вил око­ло кора­бель­ных сто­я­нок и источ­ни­ков. В этих над­пи­сях он обра­щал­ся к ионя­нам с воз­зва­ни­ем, если мож­но, перей­ти к афи­ня­нам, сво­им отцам¹⁹, борю­щим­ся за их сво­бо­ду; а если нель­зя, то, по край­ней мере, вредить вар­вар­ско­му вой­ску во вре­мя бит­вы и при­во­дить его в рас­строй­ство. Он наде­ял­ся эти­ми над­пи­ся­ми или скло­нить ионян к измене или сму­тить вар­ва­ров, заста­вив их отно­сить­ся с боль­шей подо­зри­тель­но­стью к ионя­нам.

Меж­ду тем, Ксеркс через Дориду вторг­ся в Фокиду и жег фокей­ские горо­да. Элли­ны не при­шли к ним на помощь, несмот­ря на прось­бы афи­нян идти в Бео­тию навстре­чу вра­гу для защи­ты Атти­ки, подоб­но тому, как они сами пошли им на помощь по морю, к Арте­ми­сию. Никто не слу­шал их: все дума­ли толь­ко о Пело­пон­не­се, хоте­ли сосре­дото­чить все силы за Ист­мом и стро­и­ли сте­ну попе­рек Ист­ма от моря до моря. Афи­няне него­до­ва­ли на такое пре­да­тель­ство и, остав­шись в оди­но­че­стве, впа­ли в отча­я­ние и печаль. Сра­жать­ся с таким бес­чис­лен­ным вой­ском они и не дума­ли; при тогдаш­них обсто­я­тель­ствах было необ­хо­ди­мо одно — оста­вить город и креп­ко дер­жать­ся кораб­лей; но народ об этом и слы­шать не хотел: гово­ри­ли, что им не нуж­на победа и что для них спа­се­ние — не спа­се­ние, если при­дет­ся бро­сить хра­мы богов и моги­лы отцов.

10. Феми­стокл, не зная, как скло­нить на свою сто­ро­ну народ чело­ве­че­ски­ми рас­суж­де­ни­я­ми, при­бег к помо­щи боже­ст­вен­ных зна­ме­ний и ора­ку­лов, — как буд­то в тра­гедии «под­няв маши­ну»²⁰. Так, он истол­ко­вал как зна­ме­ние слу­чай с дра­ко­ном²¹, кото­рый в те дни, по-види­мо­му, исчез из хра­ма; нахо­дя нетро­ну­той свя­щен­ную пищу, кото­рую ему еже­днев­но при­но­си­ли, жре­цы рас­ска­зы­ва­ли об этом наро­ду. Феми­стокл объ­яс­нял это в том смыс­ле, что боги­ня оста­ви­ла город и ука­зы­ва­ет им путь к морю.

В дру­гой раз он вос­поль­зо­вал­ся ора­ку­лом с дема­го­ги­че­ской целью: он ска­зал, что под «дере­вян­ной сте­ной» разу­ме­ет­ся не что иное, как кораб­ли; поэто­му и Сала­мин бог назы­ва­ет боже­ст­вен­ным, а не ужас­ным или зло­по­луч­ным, посколь­ку он даст назва­ние вели­ко­му, счаст­ли­во­му для элли­нов собы­тию. Когда его мне­ние было при­ня­то, он пред­ло­жил при­нять поста­нов­ле­ние о том, чтобы город вве­рить покро­ви­тель­ству Афи­ны, «вла­ды­чи­цы Афин», чтобы все спо­соб­ные носить ору­жие сели на три­е­ры, чтобы детей, жен­щин и рабов каж­дый спа­сал, как может. Когда это поста­нов­ле­ние было при­ня­то и всту­пи­ло в закон­ную силу, огром­ное боль­шин­ство афи­нян отпра­ви­ло детей и жен в Тре­зен; жите­ли его при­ни­ма­ли их с пол­ным раду­ши­ем: они поста­но­ви­ли содер­жать их на обще­ст­вен­ный счет, давая каж­до­му по два обо­ла, а детям поз­во­лить брать везде пло­ды; кро­ме того, пла­тить за них жало­ва­нье учи­те­лям. Выне­сти такое поста­нов­ле­ние пред­ло­жил Ника­гор.

Так как у афи­нян в государ­ст­вен­ной казне не было денег, то, по свиде­тель­ству Ари­сто­те­ля²², Аре­о­паг выдал каж­до­му граж­да­ни­ну, отправ­ляв­ше­му­ся в поход, по вось­ми драхм; таким обра­зом, Аре­о­па­гу при­над­ле­жит глав­ная заслу­га в том, что три­е­ры были снаб­же­ны эки­па­жем. Но Клидем и это при­пи­сы­ва­ет хит­ро­сти Феми­сток­ла. Имен­но, когда афи­няне спус­ка­лись в Пирей, рас­ска­зы­ва­ет он, голо­ва Гор­го­ны²³ со ста­туи боги­ни про­па­ла; осмат­ри­вая все под пред­ло­гом поис­ков, Феми­стокл нахо­дил огром­ное коли­че­ство денег, спря­тан­ных в покла­же. Эти день­ги были обра­ще­ны в общее поль­зо­ва­ние, и садив­ши­е­ся на кораб­ли полу­чи­ли все нуж­ное для пути в изоби­лии.

Когда весь город уез­жал на кораб­лях, это зре­ли­ще вну­ша­ло одним жалость, дру­гим удив­ле­ние по пово­ду тако­го муже­ства: семьи свои афи­няне про­во­жа­ли в дру­гое место, а сами, не усту­пая воп­лям, сле­зам и объ­я­ти­ям роди­те­лей, пере­прав­ля­лись на ост­ров²⁴. Одна­ко мно­гие жите­ли, кото­рых по при­чине ста­ро­сти остав­ля­ли в горо­де, воз­буж­да­ли глу­бо­кое состра­да­ние. Какое-то тро­га­тель­ное впе­чат­ле­ние про­из­во­ди­ли сжив­ши­е­ся с чело­ве­ком домаш­ние живот­ные, кото­рые с жалоб­ным воем бега­ли око­ло сво­их кор­миль­цев, садив­ших­ся на кораб­ли. Меж­ду про­чим, соба­ка Ксан­фип­па, отца Перик­ла, как рас­ска­зы­ва­ют, не пере­не­ся раз­лу­ки с ним, прыг­ну­ла в море и, плы­вя под­ле его три­е­ры, вышла на берег Сала­ми­на и тот­час от изне­мо­же­ния умер­ла. Там, где пока­зы­ва­ют и доныне памят­ник, назы­вае­мый «Кинос­се­ма», гово­рят, и нахо­дит­ся ее моги­ла.

11. Вели­ки эти дела Феми­сток­ла; так же вели­ко и сле­дую­щее его дело. Он заме­тил, что граж­дане жале­ют об Ари­сти­де и боят­ся, как бы он в раз­дра­же­нии не при­стал к царю и не погу­бил Элла­ду (он был изгнан посред­ст­вом ост­ра­киз­ма еще до вой­ны, побеж­ден­ный в борь­бе с Феми­сто­к­лом); поэто­му он пред­ло­жил сде­лать поста­нов­ле­ние, доз­во­ляв­шее всем изгнан­ни­кам, за исклю­че­ни­ем изгнан­ных за убий­ство, вер­нуть­ся на роди­ну и вме­сте со все­ми граж­да­на­ми делом и сло­вом спо­соб­ст­во­вать бла­гу Элла­ды.

Из ува­же­ния к Спар­те глав­ным началь­ни­ком флота был Эври­би­ад, чело­век сла­бо­воль­ный и бояв­ший­ся опас­но­сти. Он хотел снять­ся с яко­ря и плыть к Ист­му, где было собра­но и сухо­пут­ное вой­ско пело­пон­нес­цев. Феми­стокл стал воз­ра­жать ему; при этом и была про­из­не­се­на, гово­рят, зна­ме­ни­тая фра­за. Эври­би­ад ска­зал ему: «Феми­стокл, на состя­за­ни­ях бьют того, кто бежит рань­ше вре­ме­ни». — «Да, — отве­чал Феми­стокл, — одна­ко и того, кто оста­ет­ся поза­ди, не награж­да­ют вен­ком». Эври­би­ад под­нял пал­ку, чтоб его уда­рить, а Феми­стокл ска­зал: «Бей, но выслу­шай». Эври­би­ад уди­вил­ся его крото­сти и велел ему гово­рить. Феми­стокл стал повто­рять свое преж­нее пред­ло­же­ние; но тут кто-то ска­зал, что чело­ве­ку, не име­ю­ще­му сво­его горо­да, не сле­ду­ет уго­ва­ри­вать тех, у кого он есть, оста­вить и бро­сить оте­че­ство на про­из­вол судь­бы. Тогда Феми­стокл обра­тил­ся к нему и ска­зал: «Него­дяй! Да, мы оста­ви­ли дома и сте­ны, не желая быть раба­ми из-за без­душ­ных вещей, а город у нас есть, боль­ше всех горо­дов в Элла­де, — две­сти три­ер, кото­рые теперь сто­ят здесь, чтобы помо­гать вам, если вы хоти­те искать спа­се­ния; а если вы уйде­те вто­рич­но и изме­ни­те нам, то сей­час же кое-кто из элли­нов узна­ет, что афи­няне при­об­ре­ли и сво­бод­ный город и зем­лю не хуже²⁵ той, какую поте­ря­ли». После этих слов Феми­сток­ла Эври­би­а­дом овла­де­ло разду­мье и страх, как бы афи­няне не ушли, бро­сив их. Эре­трий­ский вое­на­чаль­ник попро­бо­вал было воз­ра­зить Феми­сто­клу, но Феми­стокл ему ска­зал: «И вы тоже рас­суж­да­е­те о войне, когда у вас, как у кара­ка­ти­цы²⁶, есть меч, а серд­ца нет?»

12. В то вре­мя, как Феми­стокл гово­рил об этом, стоя на палу­бе, на вер­ху кораб­ля увида­ли, по рас­ска­зам неко­то­рых, как спра­ва про­ле­те­ла сова²⁷ и села на мач­ту. Это и было глав­ной при­чи­ной, поче­му согла­си­лись с мне­ни­ем Феми­сток­ла и ста­ли гото­вить­ся к мор­ско­му сра­же­нию. Но когда непри­я­тель­ский флот подо­шел к Атти­ке у Фалер­ской при­ста­ни и заго­ро­дил окрест­ные бере­га, когда сам царь, сошед­ший к морю с сухо­пут­ным вой­ском, пока­зал­ся во всем сво­ем могу­ще­стве, когда собра­лись в одно место все его силы, из голо­вы элли­нов выле­те­ли речи Феми­сток­ла, и пело­пон­нес­цы ста­ли опять обра­щать взо­ры к Ист­му и были недо­воль­ны, когда кто-либо пред­ла­гал что-нибудь дру­гое. Поэто­му было реше­но на сле­дую­щую ночь отсту­пить, и руле­вым уже отда­ва­ли при­каз быть гото­вы­ми к отплы­тию. Тогда Феми­стокл, недо­воль­ный тем, что элли­ны упу­стят слу­чай вос­поль­зо­вать­ся выго­да­ми, кото­рые дает им место­по­ло­же­ние и узость про­ли­ва, и разой­дут­ся по горо­дам, стал обду­мы­вать план дей­ст­вий и при­ду­мал с уча­сти­ем Сикин­на извест­ную хит­рость.

Сикинн был родом перс, плен­ный, но пре­дан­ный Феми­сто­клу; он был дядь­кою его детей. Его-то и послал Феми­стокл тай­но к Ксерк­су с таким сооб­ще­ни­ем: «Афин­ский вое­на­чаль­ник Феми­стокл пере­хо­дит на сто­ро­ну царя, пер­вый изве­ща­ет его о том, что элли­ны хотят бежать, и сове­ту­ет ему не дать им убе­жать, а напасть на них, пока они нахо­дят­ся в тре­во­ге по слу­чаю отсут­ст­вия сухо­пут­но­го вой­ска, и уни­что­жить их мор­ские силы».

Ксеркс при­нял это сооб­ще­ние с радо­стью, думая, что оно сде­ла­но из рас­по­ло­же­ния к нему, и тот­час же стал отда­вать при­ка­зы началь­ни­кам кораб­лей, чтобы они, не торо­пясь, сажа­ли людей на суда, а с дву­мя­ста­ми кораб­лей чтобы сей­час же вышли в море и окру­жи­ли со всех сто­рон весь про­лив, а меж­ду ост­ро­ва­ми устро­и­ли бы заграж­де­ние, чтобы никто из непри­я­те­лей не мог уйти.

В то вре­мя, как при­ка­за­ние при­во­ди­ли в испол­не­ние, Ари­стид, сын Лиси­ма­ха, пер­вый заме­тив­ший это, при­шел к палат­ке Феми­сток­ла (хотя не был его дру­гом и, как ска­за­но, из-за него был под­верг­нут ост­ра­киз­му); когда Феми­стокл вышел к нему, он сооб­щил ему об окру­же­нии. Феми­стокл, зная его все­гдаш­нее бла­го­род­ство и раду­ясь это­му его при­хо­ду, рас­ска­зал ему о деле с Сикин­ном и про­сил его, так как он поль­зу­ет­ся боль­шим дове­ри­ем, помочь ему удер­жать элли­нов и при­ло­жить со сво­ей сто­ро­ны все уси­лия к тому, чтобы они дали сра­же­ние в про­ли­ве. Ари­стид одоб­рил план Феми­сток­ла, ходил к дру­гим стра­те­гам и три­е­рар­хам и побуж­дал их к сра­же­нию. Они все-таки еще не вери­ли его сооб­ще­нию, как вдруг при­шла тенос­ская три­е­ра, бежав­шая к ним от непри­я­те­лей, началь­ни­ком кото­рой был Пане­тий, и при­нес­ла изве­стие об окру­же­нии. Вслед­ст­вие это­го, наряду с необ­хо­ди­мо­стью, еще и зло­ба заста­ви­ла элли­нов решить­ся на сра­же­ние.

13. На рас­све­те Ксеркс сел на воз­вы­шен­ном месте, обо­зре­вая флот и его постро­е­ние, по сло­вам Фано­де­ма, над хра­мом Герак­ла, там, где ост­ров отде­ля­ет­ся узким про­ли­вом от Атти­ки, а по сло­вам Акест­о­до­ра, — на гра­ни­це с Мега­ридой, над так назы­вае­мы­ми «Рога­ми»²⁸. Он велел поста­вить себе золо­той трон; око­ло него было мно­го пис­цов, обя­зан­ность кото­рых была запи­сы­вать, что про­ис­хо­ди­ло во вре­мя сра­же­ния.

Когда Феми­стокл совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние у три­е­ры глав­но­го началь­ни­ка, к нему при­ве­ли трех плен­ни­ков, очень кра­си­вых собою, рос­кош­но оде­тых и укра­шен­ных золо­том. Как гово­ри­ли, это были дети цар­ской сест­ры Санда­ки и Арта­ик­та. Когда их увидел про­ри­ца­тель Эвфран­тид, жерт­вы вспых­ну­ли боль­шим, ярким пла­ме­нем и в то же вре­мя спра­ва кто-то чих­нул, что так­же было доб­рым пред­зна­ме­но­ва­ни­ем. Тогда Эвфран­тид подал руку Феми­сто­клу и велел ему обречь на жерт­ву юно­шей и, помо­лив­шись, всех их заклать Дио­ни­су Оме­сту²⁹: в таком слу­чае будет элли­нам спа­се­ние и победа. Феми­стокл при­шел в ужас от это­го страш­но­го, чудо­вищ­но­го про­ро­че­ства. Но, как обык­но­вен­но быва­ет при боль­шой опас­но­сти, в труд­ных обсто­я­тель­ствах, тол­па ожи­да­ет спа­се­ния боль­ше от чего-то про­ти­во­ре­ча­ще­го рас­суд­ку, чем от соглас­но­го с ним: все в один голос ста­ли взы­вать к богу и, под­ведя плен­ни­ков к алта­рю, заста­ви­ли, как при­ка­зал про­ри­ца­тель, совер­шить жерт­во­при­но­ше­ние. Так рас­ска­зы­ва­ет фило­соф, хоро­шо зна­ко­мый и с исто­ри­ей, — Фаний Лес­бос­ский.

14. О чис­ле вар­вар­ских кораб­лей поэт Эсхил в тра­гедии «Пер­сы» гово­рит поло­жи­тель­но, как знаю­щий, сле­дую­щее:

Атти­че­ских кораб­лей было сто восемь­де­сят; на каж­дом из них было по восем­на­дца­ти чело­век, сра­жав­ших­ся с палу­бы; из них чет­ве­ро были стрел­ки, а осталь­ные — гопли­ты. Как вид­но, Феми­стокл столь же хоро­шо заме­тил и выбрал вре­мя, как и место: он толь­ко тогда поста­вил свои три­е­ры носом про­тив вар­вар­ских, когда настал час, в кото­рый все­гда ветер с откры­то­го моря³¹ крепнет и гонит вол­ну через про­лив. Эллин­ским кораб­лям вол­на не вреди­ла, пото­му что они были плос­ки и низ­ки; но вар­вар­ские кораб­ли, с при­под­ня­тою кор­мой и высо­кою палу­бой и поэто­му тяже­лые, удар вол­ны при их напа­де­нии сби­вал с кур­са и под­став­лял боко­вой сто­ро­ной элли­нам, кото­рые напа­да­ли на них оже­сто­чен­но. Их вни­ма­ние было обра­ще­но на Феми­сток­ла, кото­рый, дума­ли они, луч­ше всех видит, что полез­но, пото­му что про­тив него нахо­дил­ся глав­ный началь­ник Ксерк­со­ва флота, Ари­а­мен, на боль­шом кораб­ле и оттуда, как со сте­ны, бро­сал стре­лы и копья. Это был чело­век хоро­ший и из бра­тьев царя самый храб­рый и спра­вед­ли­вый. Так вот Ами­ний из Деке­леи и Сокл из Педи­эи, плыв­шие вме­сте, когда их корабль и корабль Ари­а­ме­на, нале­тев­ши носа­ми один на дру­гой и столк­нув­шись, сце­пи­лись тара­на­ми, и Ари­а­мен хотел вско­чить на их три­е­ру, ста­ли про­тив него и уда­ра­ми копья столк­ну­ли в море; тело его, пла­вав­шее сре­ди кора­бель­ных облом­ков, узна­ла Арте­ми­сия и веле­ла отне­сти к Ксерк­су.

15. В этот пери­од сра­же­ния, гово­рят, вели­кий свет вос­си­ял из Элев­си­на; шум и голо­са напол­ни­ли Фри­а­сий­скую рав­ни­ну до моря, как буд­то мно­же­ство людей сра­зу про­во­жа­ло таин­ст­вен­но­го Иак­ха³². От этой тол­пы кри­чав­ших поне­мно­гу под­ни­ма­лась с зем­ли туча, кото­рая потом, как каза­лось, ста­ла опус­кать­ся и лег­ла на три­е­ры. Дру­гим каза­лось, что они видят при­зра­ки в обра­зе воору­жен­ных людей, про­сти­раю­щих руки от Эги­ны перед эллин­ски­ми три­е­ра­ми: пред­по­ла­га­ли, что это эакиды³³, при­зван­ные на помощь моле­ни­я­ми перед бит­вой.

Пер­вым, взяв­шим корабль, был афин­ский три­е­рарх Лико­мед; он сру­бил с него укра­ше­ния и посвя­тил их Апол­ло­ну Лав­ро­нос­цу во Флии. А осталь­ные элли­ны, чис­ло кораб­лей кото­рых в тес­ном про­ли­ве рав­ня­лось чис­лу кораб­лей вар­ва­ров, обра­ти­ли их в бег­ство, так как они напа­да­ли порознь и стал­ки­ва­лись меж­ду собою, хотя и сопро­тив­ля­лись до вече­ра. Так элли­ны, по выра­же­нию, Симо­нида, «подъ­яли ту слав­ную, зна­ме­ни­тую победу», бли­ста­тель­нее кото­рой ни элли­на­ми, ни вар­ва­ра­ми не совер­ше­но ни одно­го мор­ско­го дела. Одер­жа­на была эта победа, прав­да, бла­го­да­ря общей храб­ро­сти и рве­нию всех сра­жав­ших­ся, но замы­сел и искус­ство при­над­ле­жа­ли Феми­сто­клу.

16. После мор­ской бит­вы Ксеркс все еще не мог при­ми­рить­ся с мыс­лью о неуда­че и попы­тал­ся по насы­пям пере­ве­сти сухо­пут­ное вой­ско на Сала­мин, чтобы напасть на элли­нов, и для это­го сде­лал заграж­де­ние в про­ли­ве. Феми­стокл, желая испы­тать Ари­сти­да, для вида пред­ло­жил плыть на судах в Гел­лес­понт и раз­ру­шить мост — для того, при­ба­вил он, «чтобы нам захва­тить Азию в Евро­пе». Ари­стид не одоб­рил это­го и ска­зал: «Теперь мы вое­ва­ли с вар­ва­ром, пре­дан­ным неге; а если мы запрем его в Элла­де и чело­ве­ка, име­ю­ще­го под сво­ей вла­стью такие силы, стра­хом доведем до послед­ней край­но­сти, то уж он не будет боль­ше сидеть под золотым бал­да­хи­ном и спо­кой­но смот­реть на сра­же­ние, а пой­дет на все, сам, пред лицом опас­но­сти, станет участ­во­вать во всех дей­ст­ви­ях, испра­вит упу­ще­ния и при­мет луч­шие меры для спа­се­ния все­го в целом. Поэто­му, Феми­стокл, — при­ба­вил он, — не сле­ду­ет нам раз­ру­шать суще­ст­ву­ю­щий мост, а если мож­но, постро­ить еще вто­рой и поско­рее выбро­сить это­го моло­д­ца из Евро­пы». «В таком слу­чае, — отве­чал Феми­стокл, — если мы нахо­дим это полез­ным, теперь как раз вре­мя нам всем поду­мать и употре­бить все сред­ства, чтобы он как мож­но ско­рее ушел из Евро­пы». По при­ня­тии тако­го реше­ния, Феми­стокл отыс­кал сре­ди плен­ных одно­го цар­ско­го евну­ха по име­ни Арнак и послал его к царю с при­ка­за­ни­ем пере­дать тому, что элли­ны, выиг­рав сра­же­ние на море, реши­ли плыть в Гел­лес­понт и раз­ру­шить постро­ен­ный на нем мост, а Феми­стокл, заботясь о царе, сове­ту­ет ему поспе­шить к сво­им рубе­жам и пере­пра­вить­ся, пока он сам будет устра­и­вать союз­ни­кам раз­ные про­во­лоч­ки и замед­лять их пого­ню. Услы­хав это, вар­вар, страш­но пере­пу­ган­ный, стал поспеш­но отсту­пать. Как бла­го­ра­зум­ны были Феми­стокл и Ари­стид, пока­за­ла бит­ва с Мар­до­ни­ем: хотя элли­ны сра­жа­лись при Пла­те­ях лишь с ничтож­ной частью Ксерк­со­ва вой­ска, они рис­ко­ва­ли поте­рять все.

17. По сло­вам Геро­до­та³⁴, боль­ше всех горо­дов отли­чи­лась Эги­на; что каса­ет­ся отдель­ных лиц, то все отда­ли пер­вое место Феми­сто­клу — хотя и неохот­но, завидуя ему. Имен­но, когда стра­те­ги воз­вра­ти­лись на Истм и бра­ли камеш­ки с алта­ря³⁵, каж­дый себя объ­яв­лял пер­вым по храб­ро­сти, а вто­рым — Феми­сток­ла. А спар­тан­цы при­вез­ли его к себе в Спар­ту и Эври­би­а­ду дали в награ­ду за храб­рость, а ему в награ­ду за ум венок из мас­ли­ны, пода­ри­ли самую луч­шую в горо­де колес­ни­цу и посла­ли три­ста юно­шей про­во­дить его до гра­ниц³⁶. Во вре­мя сле­дую­щих Олим­пий­ских игр, когда Феми­стокл при­шел на риста­ли­ще, все при­сут­ст­во­вав­шие, гово­рят, не обра­щая вни­ма­ния на участ­ни­ков состя­за­ний, целый день смот­ре­ли на него и пока­зы­ва­ли его ино­стран­цам с вос­тор­гом и руко­плес­ка­ни­я­ми; и он сам с радо­стью при­знал­ся дру­зьям, что пожи­на­ет долж­ные пло­ды сво­их трудов на бла­го Элла­ды.

18. И дей­ст­ви­тель­но, Феми­стокл был от при­ро­ды чрез­вы­чай­но често­лю­бив, судя по его ост­ро­ум­ным изре­че­ни­ям. Когда одна­жды граж­дане выбра­ли его глав­ным началь­ни­ком флота, он не зани­мал­ся ни обще­ст­вен­ны­ми, ни част­ны­ми дела­ми по частям, а все теку­щие дела откла­ды­вал на день отплы­тия, чтобы, испол­няя сра­зу мно­же­ство дел и раз­го­ва­ри­вая со мно­ги­ми людь­ми, полу­чить репу­та­цию чело­ве­ка вели­ко­го и чрез­вы­чай­но силь­но­го.

Глядя на выбро­шен­ные на берег моря тела, он увидал на них золотые брас­ле­ты и оже­ре­лья; он сам про­шел мимо, а сво­е­му дру­гу, шед­ше­му с ним, пока­зал на них, про­го­во­рив: «Возь­ми себе, ведь ты не Феми­стокл».

Один кра­са­вец, Анти­фат, спер­ва отно­сил­ся к Феми­сто­клу с пре­не­бре­же­ни­ем, а потом, из-за его сла­вы, стал за ним уха­жи­вать. «Моло­дой чело­век, — ска­зал ему Феми­стокл, — хоть и позд­но, но мы с тобою оба в одно вре­мя поум­не­ли».

Он гово­рил, что афи­няне не чув­ст­ву­ют к нему ни ува­же­ния, ни вос­хи­ще­ния, а посту­па­ют с ним, как с пла­та­ном: во вре­мя бури бегут под него, а в хоро­шую пого­ду обры­ва­ют его и лома­ют.

Уро­же­нец Сери­фа ска­зал Феми­сто­клу, что он сво­ей сла­вой обя­зан не себе, а сво­е­му горо­ду. «Прав­да твоя, — отве­чал Феми­стокл, — как я не про­сла­вил­ся бы, если бы был уро­жен­цем Сери­фа, так и ты, если бы был афи­ня­ни­ном».

Один стра­тег, ока­зав­ший оте­че­ству, по мне­нию граж­дан, цен­ную услу­гу, был дер­зок с Феми­сто­к­лом и свои заслу­ги срав­ни­вал с его заслу­га­ми. Феми­стокл ему ска­зал: «Одна­жды с празд­ни­ком всту­пил в спор после­празд­нич­ный день³⁷ и гово­рил, что празд­ник полон хло­пот и утом­ле­ния, а в после­празд­нич­ный день все наслаж­да­ют­ся на досу­ге тем, что при­гото­ви­ли; а празд­ник на это ска­зал: “Прав­да твоя; одна­ко, если бы меня не было, и тебя не было бы”. Так вот, — про­дол­жал он, — и меня если бы тогда не было, где бы вы теперь были?»

Сын Феми­сток­ла сво­и­ми капри­за­ми застав­лял мать испол­нять все его жела­ния, а через нее и отца. Феми­стокл под­сме­и­ва­ясь над этим, гово­рил, что его сын самый силь­ный чело­век в Элла­де, пото­му что элли­нам дают свои веле­ния афи­няне, афи­ня­нам — он сам, ему само­му — мать его сына, а мате­ри — сын.

Желая быть чем-то осо­бен­ным сре­ди всех, Феми­стокл, про­да­вая поме­стье, велел гла­ша­таю объ­явить, что у него и сосед хоро­ший.

Из чис­ла жени­хов сво­ей доче­ри он отдал пред­по­чте­ние хоро­ше­му чело­ве­ку перед бога­тым, пото­му что, гово­рил он, он ищет чело­ве­ка, кото­ро­му нуж­ны день­ги, а не денег, кото­рым нужен чело­век.

Вот каков был Феми­стокл, судя по его изре­че­ни­ям.

19. Покон­чив с упо­мя­ну­ты­ми выше дела­ми, Феми­стокл тот­час при­нял­ся вновь отстра­и­вать город и обно­сить его сте­на­ми. По сло­вам Фео­пом­па, Феми­стокл под­ку­пил эфо­ров, чтобы они не про­ти­во­дей­ст­во­ва­ли ему, а по сооб­ще­ни­ям боль­шин­ства исто­ри­ков, он их обма­нул. Он явил­ся в Спар­ту под видом посла. Когда спар­тан­цы жало­ва­лись, что афи­няне стро­ят сте­ны вокруг горо­да, и Поли­арх, спе­ци­аль­но для этой цели при­слан­ный из Эги­ны, обви­нял Феми­сток­ла, он стал отри­цать это и пред­ло­жил послать в Афи­ны людей для осмот­ра: такой про­во­лоч­кой он выиг­ры­вал вре­мя для построй­ки стен и в то же вре­мя хотел, чтобы вме­сто него у афи­нян в руках были эти послан­ные. Так и слу­чи­лось: спар­тан­цы, узнав исти­ну, не тро­ну­ли его, а отпу­сти­ли, зата­ив свое недо­воль­ство.

После это­го Феми­стокл стал устра­и­вать Пирей, заме­тив удоб­ное поло­же­ние его при­ста­ней. Он ста­рал­ся и весь город при­спо­со­бить к морю; он дер­жал­ся поли­ти­ки, неко­то­рым обра­зом про­ти­во­по­лож­ной поли­ти­ке древ­них афин­ских царей. Послед­ние, как гово­рят, ста­ра­лись отвлечь жите­лей от моря и при­учить их к жиз­ни зем­ледель­цев, а не море­пла­ва­те­лей. Поэто­му они рас­пу­сти­ли бас­ню³⁸, буд­то бы Афи­на, спо­ря с Посей­до­ном из-за этой стра­ны, пока­за­ла судьям мас­ли­ну и победи­ла. Феми­стокл не то чтобы «при­кле­ил Пирей» к горо­ду, как выра­жа­ет­ся комик Ари­сто­фан³⁹, а город при­вя­зал к Пирею и зем­лю к морю. Этим он уси­лил демос про­тив ари­сто­кра­тии и при­дал ему сме­ло­сти, так как сила пере­шла в руки греб­цов, келев­стов⁴⁰ и руле­вых. По этой при­чине и три­бу­ну на Пник­се⁴¹, устро­ен­ную так, что она была обра­ще­на к морю, трид­цать тиран­нов впо­след­ст­вии повер­ну­ли лицом к зем­ле: они дума­ли, что гос­под­ство на море рож­да­ет демо­кра­тию, а оли­гар­хи­ей мень­ше тяготят­ся зем­ледель­цы.

20. Феми­стокл заду­мал еще более дале­ко иду­щий план, касав­ший­ся могу­ще­ства афи­нян на море. Когда эллин­ский флот после отступ­ле­ния Ксерк­са вошел в Пагас­скую гавань и зимо­вал там, Феми­стокл в одной сво­ей речи перед народ­ным собра­ни­ем ска­зал, что у него есть план, полез­ный и спа­си­тель­ный для афи­нян, но что нель­зя гово­рить о нем при всех. Афи­няне пред­ло­жи­ли ему сооб­щить этот план одно­му Ари­сти­ду и, если тот одоб­рит его, при­ве­сти его в испол­не­ние. Феми­стокл сооб­щил Ари­сти­ду, что он заду­мал под­жечь эллин­ский флот на его сто­ян­ке. Ари­стид заявил в народ­ном собра­нии, что нет ниче­го полез­нее, но в то же вре­мя бес­чест­нее того, что заду­мал Феми­стокл. Тогда афи­няне при­ка­за­ли Феми­сто­клу оста­вить это наме­ре­ние.

В собра­ние амфи­к­ти­о­нов спар­тан­цы внес­ли пред­ло­же­ние о том, чтобы горо­да, не участ­во­вав­шие в сою­зе про­тив пер­сов, были исклю­че­ны из амфи­к­ти­о­нии. Феми­стокл, опа­са­ясь, что они, уда­лив из собра­ния фес­са­лий­цев и аргос­цев, а так­же фиван­цев, ста­нут пол­ны­ми гос­по­да­ми голо­со­ва­ния и все будет делать­ся по их реше­нию, выска­зал­ся в поль­зу этих горо­дов и скло­нил пила­го­ров⁴² пере­ме­нить мне­ние: он ука­зал, что толь­ко трид­цать один город при­ни­мал уча­стие в войне, да и из них бо́льшая часть — горо­да мел­кие. Таким обра­зом, про­изой­дет воз­му­ти­тель­ный факт, что вся Элла­да будет исклю­че­на из сою­за, и собра­ние очу­тит­ся во вла­сти двух или трех самых круп­ных горо­дов. Глав­ным обра­зом этим Феми­стокл навлек на себя враж­ду спар­тан­цев; поэто­му они и ста­ли ока­зы­вать боль­ший почет Кимо­ну и выдви­гать его как поли­ти­че­ско­го сопер­ни­ка Феми­сток­ла.

21. Феми­сток­ла не люби­ли и союз­ни­ки за то, что он ездил по ост­ро­вам и соби­рал с них день­ги. Так, по сло­вам Геро­до­та⁴³, тре­буя денег от жите­лей Анд­ро­са, он полу­чил от них в ответ сле­дую­щие сло­ва. Он гово­рил, что при­вез с собою двух богов, Убеж­де­ние и При­нуж­де­ние; а те отве­ча­ли, что у них есть две вели­кие боги­ни, Бед­ность и Нуж­да, кото­рые меша­ют им давать ему день­ги. Тимо­кре­онт, родос­ский лири­че­ский поэт, в одном сти­хотво­ре­нии доволь­но злоб­но напа­да­ет на Феми­сток­ла за то, что он дру­гим за взят­ки выхло­па­ты­вал воз­вра­ще­ние из изгна­ния на роди­ну, а его, свя­зан­но­го с ним уза­ми госте­при­им­ства и друж­бы, из-за денег бро­сил на про­из­вол судь­бы. Вот его сло­ва:

Еще гораздо более дерз­кую и необ­ду­ман­ную ругань изли­ва­ет Тимо­кре­онт на Феми­сток­ла после его изгна­ния и осуж­де­ния в одном сти­хотво­ре­нии, кото­рое начи­на­ет­ся так:

Гово­рят, что в осуж­де­нии Тимо­кре­он­та на изгна­ние за пере­ход на сто­ро­ну мидян при­ни­мал уча­стие и Феми­стокл. Так вот, когда Феми­стокл был обви­нен в при­вер­жен­но­сти к мидя­нам, Тимо­кре­онт сочи­нил на него такие сти­хи:

22. Так как уже и сограж­дане из зави­сти охот­но вери­ли раз­ным наве­там на Феми­сток­ла, ему при­хо­ди­лось поне­во­ле доку­чать им в Народ­ном собра­нии часты­ми напо­ми­на­ни­я­ми о сво­их заслу­гах. «Поче­му вы уста­е­те, — ска­зал он недо­воль­ным, — по несколь­ку раз полу­чать доб­ро от одних и тех же людей?»

Он навлек на себя неудо­воль­ст­вие наро­да так­же и построй­кой хра­ма Арте­ми­ды, кото­рую он назвал «Луч­шей совет­ни­цей», наме­кая этим на то, что он подал горо­ду и всем элли­нам самый луч­ший совет, и к тому же постро­ил этот храм близ сво­его дома в Мели­те, куда теперь пала­чи бро­са­ют тела каз­нен­ных и куда выно­сят пла­тья и пет­ли уда­вив­ших­ся и уби­тых. В хра­ме Луч­шей совет­ни­цы еще в наше вре­мя нахо­ди­лась так­же малень­кая ста­туя Феми­сток­ла; вид­но, что у него была не толь­ко душа, но и наруж­ность героя.

Ввиду все­го это­го Феми­сток­ла под­верг­ли ост­ра­киз­му, чтобы уни­что­жить его авто­ри­тет и выдаю­ще­е­ся поло­же­ние; так афи­няне обык­но­вен­но посту­па­ли со все­ми, могу­ще­ство кото­рых они счи­та­ли тягост­ным для себя и не сов­ме­сти­мым с демо­кра­ти­че­ским равен­ст­вом. Ост­ра­кизм был не нака­за­ни­ем, а сред­ст­вом ути­шить и умень­шить зависть, кото­рая раду­ет­ся уни­же­нию выдаю­щих­ся людей и, так ска­зать, дыша враж­дой к ним, под­вер­га­ет их это­му бес­че­стью.

23. Изгнан­ный из оте­че­ства Феми­стокл жил в Арго­се. Слу­чай с Пав­са­ни­ем⁴⁴ дал повод его вра­гам к выступ­ле­нию про­тив него. Обви­ни­те­лем его в измене был Лео­бот, сын Алк­мео­на из Аграв­лы; в обви­не­нии при­ня­ли уча­стие так­же и спар­тан­цы. Пав­са­ний, зани­мав­ший­ся при­веде­ни­ем в испол­не­ние заду­ман­но­го им пла­на извест­ной изме­ны, спер­ва скры­вал это от Феми­сток­ла, хотя он и был его дру­гом; но, увидя, что он изгнан из оте­че­ства и него­ду­ет на это, Пав­са­ний осме­лел и стал при­гла­шать его к уча­стию в этом деле: пока­зы­вал ему пись­ма от царя, воору­жал его про­тив элли­нов как небла­го­дар­ных него­дя­ев. Но Феми­стокл к прось­бе Пав­са­ния отнес­ся отри­ца­тель­но и от уча­стия наот­рез отка­зал­ся, одна­ко об его пред­ло­же­нии нико­му не ска­зал и нико­му не донес об этом деле: может быть, он ожи­дал, что Пав­са­ний сам отка­жет­ся от него или что оно иным путем обна­ру­жит­ся, так как Пав­са­ний зате­ял дело без­рас­суд­ное и рис­ко­ван­ное.

Таким обра­зом, после каз­ни Пав­са­ния были най­де­ны кое-какие пись­ма и доку­мен­ты, отно­сив­ши­е­ся к это­му делу, кото­рые набро­си­ли подо­зре­ние на Феми­сток­ла. Под­ня­ли крик про­тив него спар­тан­цы, а обви­нять ста­ли завидо­вав­шие ему сограж­дане. Его не было в Афи­нах; он защи­щал­ся пись­мен­но — глав­ным обра­зом про­тив преж­них обви­не­ний. В ответ на кле­ве­ту вра­гов он писал сограж­да­нам, что он, все­гда стре­мив­ший­ся к вла­сти и не имев­ший ни спо­соб­но­сти, ни жела­ния под­чи­нять­ся, нико­гда не про­дал бы вар­ва­рам и вра­гам вме­сте с Элла­дой и само­го себя. Тем не менее народ пове­рил обви­ни­те­лям и послал людей, кото­рым веле­но было аре­сто­вать его и при­ве­сти для суда в собра­ние элли­нов.

24. Но Феми­стокл пред­видел это и пере­пра­вил­ся в Кер­ки­ру; это­му горо­ду он когда-то ока­зал услу­гу. У них с корин­фя­на­ми был спор. Феми­сток­ла они выбра­ли в судьи, и он при­ми­рил враж­до­вав­ших, решив дело так, чтобы корин­фяне упла­ти­ли два­дцать талан­тов, а Лев­ка­дой чтобы обе сто­ро­ны вла­де­ли сооб­ща, как их общей коло­ни­ей. Оттуда Феми­стокл бежал в Эпир; пре­сле­ду­е­мый афи­ня­на­ми и спар­тан­ца­ми, он вве­рил­ся опас­ным и несбы­точ­ным надеж­дам: искал при­бе­жи­ща у Адме­та, царя молос­ско­го. Этот Адмет одна­жды обра­тил­ся с какой-то прось­бой к афи­ня­нам, но полу­чил пре­зри­тель­ный отказ от Феми­сток­ла, кото­рый тогда был на высо­те могу­ще­ства в государ­стве. С тех пор Адмет был озлоб­лен про­тив него, и ясно было, что ото­мстит ему, если Феми­стокл попа­дет­ся ему в руки. Но при тогдаш­нем бед­ст­вен­ном поло­же­нии Феми­стокл боял­ся вновь вспых­нув­шей нена­ви­сти сво­их еди­но­пле­мен­ни­ков боль­ше, чем ста­рин­но­го цар­ско­го гне­ва. На волю его гне­ва, он, не колеб­лясь, и отдал­ся, явив­шись к нему с моль­бой, одна­ко свое­об­раз­ным, необык­но­вен­ным обра­зом. Дер­жа его малень­ко­го сына, он при­пал к домаш­не­му оча­гу, пото­му что молос­сы счи­та­ют такое моле­ние самым дей­ст­вен­ным моле­ни­ем, — почти един­ст­вен­ным, кото­ро­го нель­зя отверг­нуть. Неко­то­рые гово­рят, что жена царя, Фтия посо­ве­то­ва­ла Феми­сто­клу при­бег­нуть к тако­му спо­со­бу моле­ния и поса­ди­ла сына вме­сте с ним к оча­гу; а дру­гие рас­ска­зы­ва­ют, что сам Адмет сочи­нил и разыг­рал с ним эту тор­же­ст­вен­ную сце­ну моле­ния, чтобы перед пре­сле­до­ва­те­ля­ми оправ­дать рели­ги­оз­ны­ми при­чи­на­ми невоз­мож­ность выдать его. Эпи­к­рат-ахар­ня­нин при­слал ему туда жену и детей, кото­рых он выкрал из Афин; за это впо­след­ст­вии Кимон пре­дал его суду, и он был каз­нен, как свиде­тель­ст­ву­ет Сте­сим­брот. Одна­ко потом Сте­сим­брот каким-то обра­зом сам ли забыл об этом, или изо­бра­зил Феми­сток­ла забыв­шим, — но толь­ко он утвер­жда­ет, что Феми­стокл поехал в Сици­лию и про­сил у тиран­на Гиеро­на, его дочь в заму­же­ство, обе­щая под­чи­нить ему элли­нов; но Гиерон ему отка­зал, и тогда Феми­стокл уехал в Азию.

25. Одна­ко неве­ро­ят­но, чтобы это так про­изо­шло. Фео­фраст в сво­ем сочи­не­нии «О цар­стве» рас­ска­зы­ва­ет, что когда Гиерон при­слал в Олим­пию лоша­дей на состя­за­ние и поста­вил рос­кош­но убран­ную палат­ку, Феми­стокл в собра­нии элли­нов про­из­нес речь о том, что палат­ку тиран­на надо раз­гра­бить, а лоша­дей — не допус­кать до состя­за­ния. А Фукидид рас­ска­зы­ва­ет⁴⁵, что Феми­стокл, при­дя к дру­го­му морю, отплыл из Пид­ны, и никто из спут­ни­ков не знал, кто он, до тех пор, пока суд­но буря не занес­ла к Нак­со­су, кото­рый тогда оса­жда­ли афи­няне. Тут Феми­стокл из стра­ха открыл­ся хозя­и­ну кораб­ля и руле­во­му; отча­сти прось­ба­ми, отча­сти угро­за­ми, что он их обви­нит перед афи­ня­на­ми, нал­жет на них, буд­то они не по неведе­нию, но за взят­ку с само­го нача­ла при­ня­ли его на суд­но, он заста­вил их про­ехать мимо ост­ро­ва и при­стать к бере­гу Азии.

Мно­го его денег было тай­но выве­зе­но при посред­стве его дру­зей и при­шло к нему в Азию; а коли­че­ство тех денег, кото­рые были обна­ру­же­ны и кон­фис­ко­ва­ны, ока­за­лось, по Фео­пом­пу, рав­ным ста талан­там, а, по Фео­фра­с­ту, вось­ми­де­ся­ти, тогда как до вступ­ле­ния его на поли­ти­че­ское попри­ще у него не было иму­ще­ства даже и на три талан­та.

26. По при­бы­тии в Киму Феми­стокл заме­тил, что мно­гие при­мор­ские жите­ли под­сте­ре­га­ют его, чтобы схва­тить, а осо­бен­но Эрго­тель и Пифо­дор (эта охота была выгод­на для тех, кто стре­мил­ся нажить­ся любы­ми сред­ства­ми, так как царь назна­чил за голо­ву Феми­сток­ла две­сти талан­тов). Поэто­му он бежал в эолий­ский горо­док Эги, где его никто не знал, кро­ме свя­зан­но­го с ним уза­ми госте­при­им­ства Нико­ге­на, вла­дель­ца само­го боль­шо­го состо­я­ния в Эолии, кото­рый был зна­ком с цар­ски­ми вель­мо­жа­ми. У него он скры­вал­ся несколь­ко дней. Затем по при­не­се­нии какой-то жерт­вы, после ужи­на, дядь­ка Нико­ге­но­вых детей, Оль­бий, при­дя в экс­таз и вдох­нов­ля­е­мый боже­ст­вом, воз­гла­сил вот какие сло­ва в фор­ме сти­ха:

После это­го Феми­стокл лег спать и видел во сне, что дра­кон изви­ва­ет­ся по его животу и под­пол­за­ет к шее; кос­нув­шись лица, он пре­вра­тил­ся в орла, обнял его кры­лья­ми, под­нял и нес дале­ко; вдруг пока­зал­ся золо­той каду­цей⁴⁶; на него орел и поста­вил его в без­опас­но­сти, и Феми­стокл изба­вил­ся от ужас­но­го стра­ха и тре­во­ги.

Итак, Нико­ген его отпра­вил, при­ду­мав вот какую хит­рость. Боль­шей части вар­ва­ров, и осо­бен­но пер­сам, свой­ст­вен­на при­рож­ден­ная дикая и жесто­кая рев­ность: не толь­ко жен, но даже рабынь и налож­ниц они страш­но обе­ре­га­ют, чтобы никто из посто­рон­них не видел их; дома они живут вза­пер­ти, а в доро­ге их возят в повоз­ках с зана­вес­ка­ми, закры­тых со всех сто­рон. Такую повоз­ку устро­и­ли для Феми­сток­ла; он в нее укрыл­ся; так и вез­ли его. На вопро­сы встреч­ных про­во­жав­шие его отве­ча­ли, что везут бабен­ку-гре­чан­ку из Ионии к одно­му из цар­ских при­двор­ных.

27. Фукидид и Харон из Ламп­са­ка рас­ска­зы­ва­ют, что Ксерк­са тогда уже не было в живых и что Феми­стокл имел свида­ние с его сыном; но Эфор, Динон, Кли­тарх, Герак­лид и еще несколь­ко дру­гих авто­ров гово­рят, что он при­шел к само­му Ксерк­су. С хро­но­ло­ги­че­ски­ми дан­ны­ми, как дума­ют, более согла­сен рас­сказ Фукидида; впро­чем и в этих дан­ных нема­ло пута­ни­цы.

Итак, в самую реши­тель­ную мину­ту Феми­стокл обра­тил­ся к тыся­че­на­чаль­ни­ку Арта­ба­ну и ска­зал ему, что он, хотя и эллин, но хочет пого­во­рить с царем о важ­ных делах, кото­ры­ми царь осо­бен­но инте­ре­су­ет­ся. Арта­бан ему гово­рит: «Чуже­зе­мец! Зако­ны у людей раз­лич­ные: одно счи­та­ет­ся пре­крас­ным у одних, дру­гое — у дру­гих; но у всех счи­та­ет­ся пре­крас­ным чтить и хра­нить род­ные обы­чаи. Вы, гово­рят, выше все­го ста­ви­те сво­бо­ду и равен­ство; а у нас хоть и мно­го пре­крас­ных зако­нов, но пре­крас­нее всех тот, чтобы чтить царя и падать ниц перед ним, как перед подо­би­ем бога, хра­ни­те­ля все­го. Так, если ты, соглас­но с наши­ми обы­ча­я­ми, падешь ниц пред ним, то тебе мож­но увидеть царя и пого­во­рить с ним; если же ты мыс­лишь ина­че, то будешь сно­сить­ся с ним через дру­гих: несо­глас­но с оте­че­ски­ми обы­ча­я­ми, чтобы царь слу­шал чело­ве­ка, не пав­ше­го пред ним». Выслу­шав это, Феми­стокл гово­рит ему: «Нет, Арта­бан, я при­шел сюда для того, чтобы умно­жить сла­ву и силу царя; я и сам буду пови­но­вать­ся вашим зако­нам, коль ско­ро так угод­но богу, воз­ве­ли­чив­ше­му пер­сов, и бла­го­да­ря мне еще боль­ше людей, чем теперь, будет падать пред ним. Итак, да не слу­жит это нико­им обра­зом пре­пят­ст­ви­ем мне ска­зать ему, то, что я хочу ска­зать». «Но кто ты, и как нам доло­жить о тебе?» — спро­сил Арта­бан. «По уму ты не похож на про­сто­го чело­ве­ка». «Это­го никто не может узнать, Арта­бан, рань­ше царя», — отве­чал Феми­стокл.

Так рас­ска­зы­ва­ет Фаний, а Эра­то­сфен в сочи­не­нии «О богат­стве» еще добав­ля­ет, что слу­чай пого­во­рить и позна­ко­мить­ся с тыся­че­на­чаль­ни­ком Феми­стокл полу­чил через одну эре­три­ян­ку, с кото­рою тот жил.

28. Итак, Феми­сток­ла вве­ли к царю. Он, пав­ши ниц перед ним, потом встал и мол­чал. Царь при­ка­зал пере­вод­чи­ку спро­сить его, кто он. Когда пере­вод­чик спро­сил, Феми­стокл ска­зал: «К тебе, царь, при­шел афи­ня­нин Феми­стокл, изгнан­ник, пре­сле­ду­е­мый элли­на­ми. Мно­го зла вида­ли от меня пер­сы, но еще боль­ше добра, так как я поме­шал элли­нам пре­сле­до­вать пер­сов, когда, бла­го­да­ря спа­се­нию Элла­ды, без­опас­ность роди­ны дала воз­мож­ность ока­зать услу­гу и вам. Что каса­ет­ся меня, то, при тепе­ре­ш­нем моем бед­ст­вен­ном поло­же­нии, я не могу пре­тен­до­вать ни на что и при­шел гото­вый как при­нять бла­го­дар­ность, если ты мило­сти­во со мною при­ми­ришь­ся, так и про­сить тебя сло­жить гнев, если ты пом­нишь зло. Но ты смот­ри на моих вра­гов как на свиде­те­лей услуг моих пер­сам и исполь­зуй теперь мои несча­стия луч­ше для того, чтобы пока­зать свое вели­ко­ду­шие, чем для того, чтобы удо­вле­тво­рить свой гнев: сохра­нив мне жизнь, ты спа­сешь чело­ве­ка, при­бе­гаю­ще­го к тебе с моль­бою, а, погу­бив меня, погу­бишь того, кто стал вра­гом элли­нов». После это­го Феми­стокл в под­креп­ле­ние слов сво­их при­вел ука­за­ние на боже­ст­вен­ную волю и рас­ска­зал сон, кото­рый видел в доме Нико­ге­на, и ора­кул Додон­ско­го Зев­са, кото­рый пове­лел ему идти к тому, кто носит имя, оди­на­ко­вое с име­нем бога (он дога­дал­ся, что бог его посы­ла­ет к царю, пото­му что оба они — вели­кие цари и носят это назва­ние). Выслу­шав это, перс ему не дал ника­ко­го отве­та, хотя и вос­хи­щал­ся вели­чи­ем духа его и сме­ло­стью; но пред сво­и­ми при­бли­жен­ны­ми он поздра­вил себя с этим как с вели­чай­шим сча­стьем и, помо­лив­шись о том, чтобы Ари­ма­ний⁴⁷ все­гда вну­шал вра­гам мысль изго­нять из сво­ей стра­ны самых луч­ших людей, при­нес, гово­рят, жерт­ву богам и тот­час же при­сту­пил к попой­ке, а ночью во сне с радо­сти три­жды про­кри­чал: «Афи­ня­нин Феми­стокл у меня в руках!».

29. На дру­гой день утром царь созвал сво­их при­бли­жен­ных и велел вве­сти Феми­сток­ла, кото­рый не ожи­дал ниче­го доб­ро­го, видя, что при­двор­ные, как толь­ко узна­ли его имя, когда он вошел, были настро­е­ны враж­деб­но и бра­ни­ли его. Сверх того, когда Феми­стокл, под­хо­дя к царю, шел мимо тыся­че­на­чаль­ни­ка Рок­са­на, послед­ний тихо вздох­нул и ска­зал, хотя царь уже сидел и все дру­гие мол­ча­ли: «Змея эллин­ская, меня­ю­щая свои цве­та! Доб­рый гений царя при­вел тебя сюда». Одна­ко, когда он пред­стал пред лицом царя и опять пал ниц перед ним, царь его при­вет­ст­во­вал и лас­ко­во ска­зал, что он уже дол­жен ему две­сти талан­тов, пото­му что он, при­ведя само­го себя, име­ет пра­во полу­чить награ­ду, назна­чен­ную тому, кто его при­ведет. Царь обе­щал ему еще гораздо боль­ше, обо­д­рил его и поз­во­лил гово­рить об эллин­ских делах откро­вен­но, что хочет. Феми­стокл отве­чал, что речь чело­ве­че­ская похо­жа на узор­ча­тый ковер: как ковер⁴⁸, так и речь, если их раз­вер­нуть, пока­зы­ва­ют свои узо­ры, а, если свер­нуть, то скры­ва­ют их и иска­жа­ют. Поэто­му ему нуж­но вре­мя.

Царю понра­ви­лось срав­не­ние, и он пред­ло­жил ему назна­чить срок. Феми­стокл попро­сил год, выучил­ся в доста­точ­ной сте­пе­ни пер­сид­ско­му язы­ку и стал раз­го­ва­ри­вать с царем непо­сред­ст­вен­но. Людям, дале­ко сто­яв­шим от дво­ра, он давал повод думать, что гово­рит об эллин­ских делах; но, так как при дво­ре и меж­ду сво­и­ми при­бли­жен­ны­ми царь в то вре­мя про­из­во­дил мно­го ново­введе­ний, то Феми­стокл навлек на себя зависть вель­мож, кото­рые дума­ли, что он имел дер­зость и про­тив них откро­вен­но гово­рить с царем. Да и на самом деле, поче­сти, ока­зы­вае­мые ему, были непо­хо­жи на поче­сти дру­гим ино­стран­цам: он при­ни­мал уча­стие вме­сте с царем и в охо­те, и в его домаш­них заня­ти­ях, так что даже полу­чил доступ к мате­ри царя, стал у нее сво­им чело­ве­ком и по при­ка­за­нию царя изу­чил нау­ку магов.

Когда спар­тан­цу Дема­ра­ту царь при­ка­зал про­сить пода­рок, он попро­сил поз­во­ле­ния про­ехать через Сар­ды в пря­мой тиа­ре⁴⁹ как цари. Тут двою­род­ный брат царя, Мит­ро­павст, дотро­нув­шись до тиа­ры Дема­ра­та, ска­зал: «В этой тиа­ре нет моз­га, кото­рый бы она при­кры­ва­ла, и ты не будешь Зев­сом, если возь­мешь мол­нию». Когда царь в гне­ве за такую прось­бу про­гнал от себя Дема­ра­та и, каза­лось, был непри­ми­ри­мо настро­ен к нему, Феми­стокл хода­тай­ст­во­вал за него и уго­во­рил царя при­ми­рить­ся с ним.

Гово­рят, и после­дую­щие цари, при кото­рых Пер­сия всту­пи­ла в более близ­кие отно­ше­ния с Элла­дой, когда им была надоб­ность в ком-нибудь из элли­нов, в пись­ме сво­ем обе­ща­ли ему, что он будет при царе выше Феми­сток­ла. А сам Феми­стокл, когда был вели­ким чело­ве­ком и рас­по­ло­же­ния его мно­гие иска­ли, гово­рят, одна­жды за рос­кош­ным сто­лом ска­зал детям: «Дети, мы погиб­ли бы, если бы не погиб­ли».

По свиде­тель­ству боль­шин­ства писа­те­лей, Феми­сто­клу были даны три горо­да на хлеб, на вино и на рыбу — Маг­не­сия, Ламп­сак и Миунт; Неанф из Кизи­ка и Фаний при­бав­ля­ют еще два горо­да — Пер­коту и Палес­кеп­сис — на постель и на одеж­ду.

30. Когда Феми­стокл поехал к морю по делам, касаю­щим­ся Элла­ды, перс по име­ни Эпи­к­сий, сатрап Верх­ней Фри­гии, заду­мал поку­ше­ние на его жизнь. Задол­го до это­го он под­го­во­рил каких-то писидий­цев убить его, когда тот оста­но­вит­ся ноче­вать в горо­де Леон­то­ке­фа­ле⁵⁰. В пол­день ему во сне, гово­рят, яви­лась Мать богов⁵¹ и ска­за­ла: «Феми­стокл, избе­гай голо­вы львов, чтобы не попасть­ся льву. А я за это тре­бую от тебя в слу­жи­тель­ни­цы Мне­сип­то­ле­му». Встре­во­жен­ный этим виде­ни­ем, Феми­стокл помо­лил­ся богине, свер­нул с боль­шой доро­ги, поехал круж­ным путем и, мино­вав то место, оста­но­вил­ся ноче­вать. Так как одно из вьюч­ных живот­ных, вез­ших его палат­ку, упа­ло в реку, то слу­ги Феми­сток­ла рас­тя­ну­ли намок­шие заве­сы для суш­ки. Тем вре­ме­нем писидий­цы при­бе­жа­ли с меча­ми и, не раз­глядев­ши хоро­шень­ко при лун­ном све­те, поду­ма­ли, что это — Феми­сто­кло­ва палат­ка, и что они най­дут его в ней спя­щим. Когда они подо­шли и ста­ли под­ни­мать заве­су, сто­ро­жа набро­си­лись на них и схва­ти­ли. Избе­жав таким обра­зом опас­но­сти и изу­мив­шись явле­нию боги­ни, Феми­стокл соорудил в Маг­не­сии храм Дин­ди­ме­ны и сде­лал в нем жри­цей дочь свою Мне­сип­то­ле­му.

31. По при­бы­тии в Сар­ды Феми­стокл в сво­бод­ное вре­мя осмат­ри­вал архи­тек­ту­ру хра­мов и мно­же­ство даров, посвя­щен­ных богам. Меж­ду про­чим, он увидал в хра­ме Мате­ри богов брон­зо­вую ста­тую девуш­ки, так назы­вае­мую «носи­тель­ни­цу воды», в два лок­тя выши­ною. Когда он был в Афи­нах смот­ри­те­лем вод, он пре­дал суду воров, отво­див­ших воду; на день­ги, взя­тые с них в виде штра­фа, он при­ка­зал сде­лать эту ста­тую и посвя­тить ее богам. Может быть, он почув­ст­во­вал жалость при виде того, что его дар богам нахо­дит­ся в пле­ну, или он хотел пока­зать афи­ня­нам, каким поче­том и вли­я­ни­ем он поль­зу­ет­ся у царя, но толь­ко он обра­тил­ся к лидий­ско­му сатра­пу с прось­бой ото­слать ста­тую девуш­ки в Афи­ны. Вар­вар в него­до­ва­нии гро­зил напи­сать об этом пись­мо царю. Феми­стокл в стра­хе при­бег­нул к заступ­ни­че­ству гаре­ма и, ода­рив­ши день­га­ми его налож­ниц, ути­шил его гнев, но после это­го стал вести себя осто­рож­нее, опа­са­ясь уже и зави­сти вар­ва­ров. Он пере­стал разъ­ез­жать по Азии, как уве­ря­ет Фео­помп, а жил в Маг­не­сии, полу­чал боль­шие подар­ки и поль­зо­вал­ся поче­том наравне с самы­ми знат­ны­ми пер­са­ми. Мно­го вре­ме­ни жил он покой­но, пото­му что царь, заня­тый дела­ми в Верх­ней Азии, не обра­щал осо­бен­но­го вни­ма­ния на эллин­ские дела. Но вос­ста­ние в Егип­те при под­держ­ке афи­нян, про­дви­же­ние эллин­ских воен­ных кораб­лей до Кип­ра и Кили­кии и гос­под­ство Кимо­на на море, — все это при­влек­ло вни­ма­ние царя и заста­ви­ло его, в свою оче­редь, пред­при­нять что-либо про­тив элли­нов и пре­пят­ст­во­вать их уси­ле­нию. Про­из­во­дил­ся набор войск, рас­сы­ла­лись вое­на­чаль­ни­ки по раз­ным направ­ле­ни­ям, при­ез­жа­ли к Феми­сто­клу курье­ры с при­ка­зом от царя занять­ся эллин­ски­ми дела­ми и испол­нить свои обе­ща­ния. Но Феми­стокл не пылал гне­вом про­тив сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков; такой вели­кий почет и вли­я­ние так­же не влек­ли его к войне. Может быть, он счи­тал даже неис­пол­ни­мым это пред­при­я­тие, пото­му что Элла­да име­ла тогда вели­ких пол­ко­вод­цев, в чис­ле кото­рых Кимон осо­бен­но отли­чал­ся сво­и­ми необык­но­вен­ны­ми успе­ха­ми в воен­ных делах. Но глав­ным обра­зом из ува­же­ния к сла­ве соб­ст­вен­ных подви­гов и преж­них тро­фе­ев, он при­нял самое бла­го­род­ное реше­ние — поло­жить сво­ей жиз­ни конец, ей подо­баю­щий. Он при­нес жерт­ву богам, собрал дру­зей, подал им руку. По наи­бо­лее рас­про­стра­нен­но­му пре­да­нию, он выпил бычьей кро­ви⁵², а по свиде­тель­ству неко­то­рых, при­нял быст­ро дей­ст­ву­ю­щий яд и скон­чал­ся в Маг­не­сии, про­жив шесть­де­сят пять лет, из кото­рых бо́льшую часть про­вел в поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти и в коман­до­ва­нии вой­ском. Узнав о при­чине его смер­ти и о спо­со­бе ее, царь, как гово­рят, почув­ст­во­вал к нему еще боль­шее ува­же­ние и посто­ян­но отно­сил­ся к его дру­зьям и род­ным дру­же­люб­но.

32. Феми­стокл оста­вил после себя от Архип­пы, доче­ри Лисанд­ра из Ало­пе­ки, сыно­вей — Археп­то­лида^[2], Поли­евк­та и Клео­фан­та; о послед­нем упо­ми­на­ет и фило­соф Пла­тон⁵³ как о пре­вос­ход­ном наезд­ни­ке, но в дру­гих отно­ше­ни­ях чело­ве­ке ниче­го не сто­я­щем. Из самых стар­ших его сыно­вей Неокл умер еще в дет­стве от уку­са лоша­ди; Диок­ла усы­но­вил его дед Лисандр. Доче­рей у Феми­сток­ла было несколь­ко: на Мне­сип­то­ле­ме, от вто­рой жены, женил­ся ее еди­но­кров­ный брат Археп­то­лид⁵⁴, на Ита­лии — хио­сец Пан­фид; на Сиба­риде — афи­ня­нин Нико­мед; на Нико­ма­хе — пле­мян­ник Феми­сток­ла Фра­сикл: уже после смер­ти ее отца он при­ехал в Маг­не­сию и взял ее у бра­тьев; он же вос­пи­тал самую млад­шую из всех детей — Асию.

Вели­ко­леп­ная гроб­ни­ца Феми­сток­ла нахо­дит­ся на пло­ща­ди в Маг­не­сии. Что же каса­ет­ся остан­ков, то не сле­ду­ет верить Андо­киду, кото­рый в сво­ей речи «К дру­зьям»⁵⁵ гово­рит, что афи­няне укра­ли его остан­ки и раз­бро­са­ли; это он лжет с целью воору­жить сто­рон­ни­ков оли­гар­хии про­тив демо­кра­тов. Не сле­ду­ет верить и рас­ска­зу Филар­ха: он в сво­ей исто­рии, слов­но в тра­гедии, чуть ли не на теат­раль­ной машине выво­дит на сце­ну Нео­к­ла и Демо­по­лида^[3], сыно­вей Феми­сто­кло­вых, чтобы про­из­ве­сти дра­ма­ти­че­ский эффект; вся­кий пой­мет, что это вымы­сел. Дио­дор Путе­ше­ст­вен­ник в сочи­не­нии «О памят­ни­ках» гово­рит, ско­рее в виде пред­по­ло­же­ния, чем с пол­ной уве­рен­но­стью, что у боль­шой Пирей­ской гава­ни на мысе, лежа­щем про­тив Алки­ма, выда­ет­ся в море выступ, похо­жий на локоть; если обо­гнуть его с внут­рен­ней сто­ро­ны, то в месте, где море доволь­но покой­но, есть боль­шая пло­щад­ка и на ней соору­же­ние в фор­ме алта­ря — гроб­ни­ца Феми­сток­ла. Дио­дор дума­ет, что и комик Пла­тон под­твер­жда­ет его мне­ние в сле­дую­щих сти­хах:

Потом­кам Феми­сток­ла до наших дней про­дол­жа­ли ока­зы­вать в Маг­не­сии неко­то­рые поче­сти; так, ими поль­зо­вал­ся афи­ня­нин Феми­стокл, с кото­рым мы сбли­зи­лись и подру­жи­лись у фило­со­фа Аммо­ния.