История

Книга III

Талия

1. На это­го-то Ама­си­са и пошел вой­ной Кам­бис, сын Кира, и вме­сте с ним шли все поко­рен­ные им народ­но­сти, в том чис­ле ионяне и эолий­цы. При­чи­на похо­да была вот какая. Кам­бис отпра­вил вест­ни­ка в Еги­пет про­сить дочь Ама­си­са [себе в жены]. А про­сил Кам­бис по сове­ту одно­го егип­тя­ни­на, кото­рый дал этот совет из нена­ви­сти к Ама­си­су, за то, что царь его одно­го из всех еги­пет­ских вра­чей, раз­лу­чив с женой и детьми, пере­дал пер­сам, когда Кир послал к Ама­си­су про­сить само­го луч­ше­го глаз­но­го вра­ча в Егип­те¹. Так вот, нена­видя царя за это, егип­тя­нин и дал Кам­би­су совет: про­сить [в жены] дочь Ама­си­са², для того чтобы еги­пет­ский царь либо огор­чил­ся, отдав дочь, либо отка­зом раз­дра­жил Кам­би­са. Ама­сис же нена­видел могу­ще­ст­вен­ных пер­сов и вме­сте с тем опа­сал­ся их: он не знал, как посту­пить, — отдать ли дочь или отка­зать. Ведь царь был вполне уве­рен, что Кам­бис берет ее не закон­ной супру­гой, а в налож­ни­цы. Так вот, обду­мы­вая свое поло­же­ние, Ама­сис нашел такой выход. Была у Априя, преж­не­го царя, дочь, весь­ма вид­ная и кра­си­вая девуш­ка. Она одна из всей его семьи оста­лась в живых. Зва­ли ее Ните­тис. Эту-ту девуш­ку Ама­сис велел нарядить в рос­кош­ные, укра­шен­ные золо­том одеж­ды и ото­слать в Пер­сию вме­сто сво­ей доче­ри. Через неко­то­рое вре­мя Кам­бис обра­тил­ся к ней с при­вет­ст­ви­ем, как к доче­ри Ама­си­са, а девуш­ка отве­ти­ла ему: «Царь! Ты не зна­ешь, что Ама­сис обма­нул тебя. Он нарядил меня в эти рос­кош­ные одеж­ды и при­слал к тебе как свою род­ную дочь. А я на самом деле дочь Априя, его преж­не­го гос­по­ди­на, на кото­ро­го он вме­сте с егип­тя­на­ми вос­стал и затем умерт­вил». Эти-то сло­ва и эта при­чи­на побуди­ли сына Кира Кам­би­са, страш­но раз­гне­вав­ше­го­ся, к войне про­тив Егип­та. Так, по край­ней мере, гла­сит пер­сид­ское пре­да­ние.

2. Напро­тив, егип­тяне счи­та­ют Кам­би­са егип­тя­ни­ном, имен­но сыном этой доче­ри Априя. Ведь, по их сло­вам, Кир, а вовсе не Кам­бис послал к Ама­си­су сва­тать его дочь. Но это невер­но. Егип­тя­нам было, во-пер­вых, пре­крас­но извест­но (ведь никто так хоро­шо не зна­ет пер­сид­ских обы­ча­ев и зако­нов, как егип­тяне), что у пер­сов не в обы­чае ста­вить царем неза­кон­но­го сына, если есть закон­ный наслед­ник, а во-вто­рых, что Кам­бис был сыном Кас­сан­да­ны, доче­ри Фар­на­спа Ахе­ме­нида, а вовсе не егип­тян­ки. Егип­тяне иска­жа­ют исто­ри­че­скую исти­ну, выда­вая себя за род­ст­вен­ни­ков Киро­ва дома. Так в дей­ст­ви­тель­но­сти обсто­ит дело.

3. Есть, впро­чем, еще и дру­гое ска­за­ние (по-мое­му, прав­да, оно неве­ро­ят­ное). Одна пер­сид­ская жен­щи­на при­шла буд­то бы как-то на жен­скую поло­ви­ну [двор­ца] Кира. Увидев сто­я­щих рядом с Кас­сан­да­ной ее кра­си­вых стат­ных детей, она при­ня­лась гром­ко хва­лить и любо­вать­ся ими. А Кас­сан­да­на, супру­га Кира, ска­за­ла на это: «Хотя я и роди­ла Киру таких детей, но он меня пре­зи­ра­ет, а вот эту жен­щи­ну, сосва­тан­ную из Егип­та, носит на руках». Так она ска­за­ла с доса­ды на Ните­тис. А ее стар­ший сын, Кам­бис, при этом заме­тил: «Мать! Когда я воз­му­жаю, я пере­вер­ну весь Еги­пет вверх дном». Так ска­зал Кам­бис, будучи еще деся­ти­лет­ним ребен­ком, и жен­щи­ны диви­лись [его сло­вам]. И вот, пом­ня об этом, Кам­бис, когда воз­му­жал и всту­пил на пре­стол, пошел вой­ной на Еги­пет.

4. А в этом похо­де слу­чи­лось вот какое про­ис­ше­ст­вие. Был у Ама­си­са в чис­ле наем­ни­ков один гали­кар­нассец, по име­ни Фанес, чело­век умный и храб­рый воин. Этот Фанес поссо­рил­ся с Ама­си­сом и бежал из Егип­та на кораб­ле, чтобы пред­ло­жить свои услу­ги Кам­би­су. Но так как Фанес имел боль­шой авто­ри­тет сре­ди наем­ни­ков и был посвя­щен во все дела в Егип­те, то Ама­сис послал поспеш­но пого­ню, чтобы захва­тить его. А послал царь в пого­ню на три­е­ре само­го вер­но­го сво­его евну­ха. Тот захва­тил Фане­са в Ликии, а, захва­тив, не смог, одна­ко, доста­вить в Еги­пет, так как Фанес его пере­хит­рил. Он напо­ил сво­их стра­жей допья­на и бежал в Пер­сию³. А Кам­бис в это вре­мя как раз соби­рал­ся в поход на Еги­пет и не знал, как прой­ти без­вод­ную пусты­ню. Тогда явил­ся Фанес, сооб­щил Кам­би­су о поло­же­нии дел у Ама­си­са и ука­зал путь через пусты­ню. А имен­но, он посо­ве­то­вал Кам­би­су послать к царю ара­бов с прось­бой обес­пе­чить без­опас­ный про­ход через его зем­лю.

5. Толь­ко этим путем открыт доступ в Еги­пет. Ведь от Фини­кии до обла­сти горо­да Кади­ти­са про­сти­ра­ет­ся зем­ля так назы­вае­мых пале­стин­ских сирий­цев⁴. А от Кади­ти­са (горо­да, кото­рый, по-мое­му, едва ли мень­ше Сард) до горо­да Иани­са при­мор­ские тор­го­вые пор­ты при­над­ле­жат ара­вий­ско­му цар­ству. От Иани­са же опять идет зем­ля сирий­цев до озе­ра Сер­бо­ниды, вдоль кото­ро­го к морю тянет­ся гора Касий. А от озе­ра Сер­бо­ниды, где, по пре­да­нию, погре­бен Тифон, — от это­го озе­ра начи­на­ет­ся уже Еги­пет. Зем­ля же меж­ду горо­дом Иани­сом, горой Каси­ем и озе­ром Сер­бо­нидой — длин­ная поло­са на три дня пути — совер­шен­но без­вод­ная пусты­ня.

6. Теперь я хочу рас­ска­зать о том, что уда­ет­ся заме­тить лишь немно­гим, побы­вав­шим в Егип­те. Из всей Элла­ды да, кро­ме того, еще из Фини­кии в Еги­пет при­во­зят два­жды в год вино в гли­ня­ных сосудах и все-таки, мож­но ска­зать, там не увидишь ни одно­го порож­не­го сосуда. Куда же, спра­ши­ва­ет­ся, они дева­ют­ся? Я отве­чу на это. Каж­дый ста­ро­ста общи­ны обя­зан соби­рать все [порож­ние] гли­ня­ные сосуды в сво­ем горо­де и отправ­лять в Мем­фис. Из Мем­фи­са же, напол­нив водой, их пере­прав­ля­ют в ту без­вод­ную Сирий­скую пусты­ню. Таким обра­зом, всю гли­ня­ную вин­ную посу­ду, вво­зи­мую в Еги­пет, там опо­раж­ни­ва­ют и затем, в допол­не­ние к преж­ней, отправ­ля­ют в Сирию⁵.

7. Теперь и пер­сы после заво­е­ва­ния Егип­та так­же снаб­жа­ют водой этот путь в Еги­пет выше­ука­зан­ным спо­со­бом. Одна­ко в то вре­мя там еще не было заготов­ле­но воды. Узнав об этом от гали­кар­насско­го наем­ни­ка, Кам­бис послал вест­ни­ков к царю ара­бов⁶ про­сить о без­опас­ном про­хо­де. Царь ара­бов согла­сил­ся, и они заклю­чи­ли меж­ду собой союз.

8. Ара­бы счи­та­ют такие дого­во­ры о друж­бе осо­бен­но свя­щен­ны­ми. Заклю­ча­ют же они дого­во­ры вот как. Когда двое жела­ют заклю­чить дого­вор о друж­бе, то тре­тий ста­но­вит­ся меж­ду ними и ост­рым кам­нем дела­ет над­рез на ладо­ни у боль­шо­го паль­ца каж­до­го участ­ни­ка дого­во­ра. Затем, ото­рвав от их пла­щей по кусоч­ку тка­ни, сма­чи­ва­ет кро­вью и нама­зы­ва­ет ею семь кам­ней, лежа­щих меж­ду буду­щи­ми союз­ни­ка­ми. При этом он при­зы­ва­ет Дио­ни­са и Ура­нию. После это­го обряда заклю­чив­ший дого­вор пред­став­ля­ет чуже­зем­ца или роди­ча (если дого­вор заклю­чен с ним) сво­им дру­зьям и те так­же свя­то соблюда­ют дого­вор. Из богов ара­бы почи­та­ют одно­го Дио­ни­са и Ура­нию и утвер­жда­ют, что носят стриж­ку тако­го же фасо­на, как у само­го Дио­ни­са. Стри­гут же они голо­ву в кру­жок, под­стри­гая так­же воло­сы и на вис­ках⁷. На сво­ем язы­ке Дио­ни­са они зовут Оротальт, а Ура­нию — Али­лат.

9. Итак, царь ара­бов, заклю­чив дого­вор с вест­ни­ком Кам­би­са, при­ду­мал вот что. Он велел напол­нить водой мехи из вер­блю­жьей кожи и навью­чить на всех сво­их вер­блюдов. Затем он высту­пил с этим кара­ва­ном в пусты­ню и там стал ожи­дать вой­ско Кам­би­са. Так, по край­ней мере, гла­сит более досто­вер­ное пре­да­ние. Но все же не сле­ду­ет умал­чи­вать и о менее досто­вер­ном пре­да­нии, раз оно суще­ст­ву­ет. Есть в Ара­вии боль­шая река по име­ни Корис, впа­даю­щая в так назы­вае­мое Крас­ное море⁸. Так вот, из этой-то реки, по пре­да­нию, царь ара­бов про­вел воду в пусты­ню (с помо­щью рука­ва, сши­то­го из сыро­мят­ных бычьих и дру­гих шкур). А в пустыне царь велел выко­пать боль­шой водо­ем для при­е­ма и сохра­не­ния воды. От реки же до этой пусты­ни две­на­дцать дней пути. Три таких рука­ва, как гово­рят, царь про­вел в три раз­ных места.

10. В так назы­вае­мом Пелу­сий­ском устье Нила раз­бил свой стан⁹ Псам­ме­нит, сын Ама­си­са, ожи­дая Кам­би­са. Само­го же Ама­си­са Кам­бис во вре­мя еги­пет­ско­го похо­да уже не застал в живых. Ама­сис скон­чал­ся после 44-лет­не­го цар­ст­во­ва­ния. За это вре­мя ему не при­шлось испы­тать ника­кой осо­бен­но тяж­кой беды. По кон­чине царя тело его было набаль­за­ми­ро­ва­но и погре­бе­но в усы­паль­ни­це свя­ти­ли­ща, кото­рое он сам воз­двиг¹⁰. А при Псам­ме­ни­те, сыне Ама­си­са, яви­лось егип­тя­нам вели­кое зна­ме­ние, имен­но выпал дождь в еги­пет­ских Фивах, чего, по сло­вам самих фиван­цев, не быва­ло ни рань­ше, ни после вплоть до наше­го вре­ме­ни. Ведь в Верх­нем Егип­те вооб­ще не быва­ет дождей, да и тогда в Фивах выпа­ли лишь какие-то кап­ли.

11. Пер­сы же про­шли через без­вод­ную пусты­ню и рас­по­ло­жи­лись ста­ном вбли­зи егип­тян, чтобы сра­зить­ся с ними. Тогда еги­пет­ские наем­ни­ки — элли­ны и карий­цы — в гне­ве на Фане­са за то, что тот при­вел вра­же­ское вой­ско в Еги­пет, при­ду­ма­ли ото­мстить ему вот как. Были у Фане­са сыно­вья, остав­лен­ные отцом в Егип­те. Этих-то сыно­вей наем­ни­ки при­ве­ли в стан, поста­ви­ли меж­ду дву­мя вой­ска­ми чашу для сме­ше­ния вина и затем на виду у отца зако­ло­ли их над чашей одно­го за дру­гим. Покон­чив с ними, наем­ни­ки вли­ли в чашу вина с водой, а затем жад­но выпи­ли кровь и рину­лись в бой. После жар­кой бит­вы, когда с обе­их сто­рон пало мно­го вои­нов, егип­тяне обра­ти­лись в бег­ство.

12. Уди­ви­тель­ную вещь мне при­шлось увидеть там, на месте бит­вы (на это обра­ти­ли мое вни­ма­ние мест­ные жите­ли). Кости вои­нов, пав­ших в этой бит­ве, были сва­ле­ны в отдель­ные кучи. На одной сто­роне лежа­ли кости пер­сов, как они были погре­бе­ны, а на дру­гой — егип­тян. Чере­па пер­сов ока­за­лись таки­ми хруп­ки­ми, что их мож­но было про­бить уда­ром камеш­ка. Напро­тив, еги­пет­ские чере­па были столь креп­ки­ми, что едва раз­би­ва­лись от уда­ров боль­ши­ми кам­ня­ми. При­чи­на это­го, как мне объ­яс­ни­ли, и я лег­ко это­му пове­рил, в том, что егип­тяне с само­го ран­не­го дет­ства стри­гут себе воло­сы на голо­ве, так что череп под дей­ст­ви­ем солн­ца ста­но­вит­ся твер­дым. В этом так­же при­чи­на, поче­му егип­тяне не лысе­ют. Дей­ст­ви­тель­но, нигде не встре­тишь так мало лысых, как в Егип­те. Вот поче­му у них такие креп­кие чере­па. У пер­сов, напро­тив, чере­па хруп­кие, и вот поче­му. Пер­сы с юно­сти носят на голо­ве вой­лоч­ные тиа­ры и этим изне­жи­ва­ют свою голо­ву. Тако­вы эти чере­па. Такие, как здесь, чере­па я видел в Папре­ми­се, где лежа­ли тела пер­сов, пав­ших во гла­ве со сво­им вождем Ахе­ме­ном, сыном Дария, в борь­бе про­тив ливий­ца Ина­ра.

13. Егип­тяне же, потер­пев пора­же­ние в той бит­ве, обра­ти­лись в бес­по­рядоч­ное бег­ство. Их оттес­ни­ли в Мем­фис, и Кам­бис отпра­вил туда к ним вверх по реке на мити­лен­ском кораб­ле пер­сид­ско­го вест­ни­ка с пред­ло­же­ни­ем сдать­ся. А егип­тяне, завидев под­хо­див­ший к Мем­фи­су корабль, тол­пою бро­си­лись из горо­да, пото­пи­ли корабль, людей пору­би­ли в кус­ки и тела их пота­щи­ли в город. Затем [пер­сы] оса­ди­ли город, и егип­тяне после дол­гой оса­ды вынуж­де­ны были, нако­нец, сдать­ся. Сосед­ние же с Егип­том ливий­цы в стра­хе, как бы их не постиг­ла участь Егип­та, без сопро­тив­ле­ния поко­ри­лись пер­сам, сами нало­жи­ли на себя подать и посла­ли царю дары. Так же посту­пи­ли кирен­цы и бар­кей­цы, устра­шив­шись, подоб­но ливий­цам. Кам­бис мило­сти­во при­нял дары ливий­цев, дара­ми же кирен­цев остал­ся недо­во­лен, как я думаю, пото­му что они были ничтож­ны (ведь кирен­цы посла­ли царю все­го 500 мин сереб­ра). Царь взял день­ги и соб­ст­вен­но­руч­но разде­лил сво­е­му вой­ску.

14. На деся­тый день после взя­тия горо­да Мем­фи­са Кам­бис велел поса­дить в пред­ме­стье на позор еги­пет­ско­го царя Псам­ме­ни­та, кото­рый был царем все­го шесть меся­цев. А поса­див его вме­сте с дру­ги­ми знат­ны­ми егип­тя­на­ми, Кам­бис стал под­вер­гать муже­ство и стой­кость царя вот каким позор­ным испы­та­ни­ям. Кам­бис велел царев­ну, дочь Псам­ме­ни­та, одеть в одеж­ду рабы­ни, и послал ее за водой, а вме­сте с ней и дру­гих деву­шек, доче­рей знат­ней­ших егип­тян, в таком же оде­я­нии, как царев­на. Когда девуш­ки с воп­ля­ми и пла­чем про­хо­ди­ли мимо сво­их отцов, те так­же под­ня­ли вопли и рыда­ния, глядя на пору­га­ние доче­рей. Толь­ко Псам­ме­нит, завидев изда­ли деву­шек, и, узнав [сре­ди них свою дочь], поту­пил очи долу. Когда девуш­ки с водой про­шли, Кам­бис послал затем [на казнь] сына Псам­ме­ни­та и 2000 его сверст­ни­ков с пет­лей на шее и заткну­тым уди­ла­ми ртом¹¹. Их вели на казнь в отмще­ние за мити­лен­цев, погиб­ших с кораб­лем в Мем­фи­се. Такой при­го­вор вынес­ли цар­ские судьи: за каж­до­го чело­ве­ка каз­нить десять знат­ней­ших егип­тян¹². Когда Псам­ме­нит увидел, как они про­хо­ди­ли мимо, и понял, что сына ведут на казнь, он так­же поту­пил очи, тогда как дру­гие егип­тяне, сидев­шие око­ло него, пла­ка­ли и сето­ва­ли [на свою горь­кую участь]. После того как мино­ва­ли и эти, подо­шел, слу­чай­но про­хо­дя мимо Псам­ме­ни­та, сына Ама­си­са, и сидев­ших у ворот егип­тян, один из его застоль­ных дру­зей, чело­век уже весь­ма пре­клон­но­го воз­рас­та. Он лишил­ся все­го сво­его добра и теперь, как нищий, про­сил пода­я­ния у вои­нов. А Псам­ме­нит, завидев дру­га, гром­ко зары­дал, назвал его по име­ни и стал бить себя по голо­ве. Око­ло Псам­ме­ни­та, конеч­но, сто­я­ли стра­жи, кото­рые доно­си­ли Кам­би­су о каж­дом его шаге. Кам­бис уди­вил­ся поступ­ку Псам­ме­ни­та и послал вест­ни­ка спро­сить вот что: «Псам­ме­нит! Вла­ды­ка Кам­бис спра­ши­ва­ет: поче­му при виде тво­ей опо­зо­рен­ной доче­ри и сына на смерт­ном пути ты не рыдал и не опла­ки­вал их, а это­му нище­му, кото­рый, ока­зы­ва­ет­ся, даже не род­ст­вен­ник тебе, воздал честь [эти­ми зна­ка­ми скор­би]». Так спра­ши­вал вест­ник, а Псам­ме­нит отве­чал таки­ми сло­ва­ми: «Сын Кира! Несча­стья мое­го дома слиш­ком вели­ки, чтобы их опла­ки­вать. Несча­стье же дру­га, кото­рый ныне, на поро­ге ста­ро­сти, из рос­ко­ши и богат­ства впал в нище­ту, достой­но слез». Когда вест­ник пере­дал Кам­би­су эти сло­ва, они пока­за­лись царю спра­вед­ли­вы­ми. При этом, по рас­ска­зам егип­тян, Крез, сопро­вож­дав­ший Кам­би­са в еги­пет­ском похо­де, запла­кал; запла­ка­ли так­же и пер­сы из цар­ской сви­ты. Даже сам Кам­бис был тро­нут и тот­час же при­ка­зал поми­ло­вать цар­ско­го сына, а само­го Псам­ме­ни­та при­ве­сти к нему с того места [у ворот] в пред­ме­стье, где тот сидел.

15. Сына Псам­ме­ни­та послан­ные [Кам­би­сом], прав­да, уже не заста­ли в живых: он был каз­нен пер­вым. Само­му же Псам­ме­ни­ту они при­ка­за­ли встать и пове­ли к Кам­би­су. При дво­ре Кам­би­са Псам­ме­нит и остал­ся жить и в даль­ней­шем не тер­пел ника­ких обид. Если бы он сумел воз­дер­жать­ся от коз­ней, то полу­чил бы в управ­ле­ние Еги­пет. Ведь у пер­сов обыч­но цар­ские дети в поче­те. Если даже какой-нибудь царь и под­ни­ма­ет вос­ста­ние про­тив них, то все же сыну его воз­вра­ща­ют пре­стол. Подоб­ных слу­ча­ев мож­но при­ве­сти мно­го. Так они, напри­мер, посту­пи­ли с Фан­ни­ром, сыном ливий­ца Ина­ра, кото­ро­му воз­вра­ти­ли пре­стол его отца, и с Пав­си­ри­сом, сыном Амир­тея, хотя никто не при­чи­нил пер­сам зла боль­ше Ина­ра и Амир­тея¹³. Теперь же Псам­ме­нит, «зло замыш­ляя», полу­чил достой­ное воз­мездие: он был ули­чен в под­стре­ка­тель­стве егип­тян к мяте­жу. Услы­шав об этом, Кам­бис при­ка­зал Псам­ме­ни­ту выпить бычьей кро­ви, отче­го еги­пет­ский царь тот­час же скон­чал­ся. Таков был конец Псам­ме­ни­та.

16. Кам­бис же при­был из Мем­фи­са в город Саис ради того, чтобы совер­шить там дея­ние, кото­рое он и дей­ст­ви­тель­но совер­шил. Имен­но, всту­пив во дво­рец Ама­си­са, он пове­лел выбро­сить из усы­паль­ни­цы тело царя. А когда это было испол­не­но, Кам­бис велел биче­вать тело, вырвать воло­сы, иско­лоть, сло­вом, вся­че­ски осквер­нить. Когда, нако­нец, испол­ни­те­ли цар­ско­го при­ка­за изму­чи­лись, а набаль­за­ми­ро­ван­ное тело, несмот­ря на их уси­лия, все-таки не рас­па­да­лось, Кам­бис при­ка­зал пре­дать мумию огню¹⁴. Это было нече­сти­вое, без­бож­ное пове­ле­ние. Ведь пер­сы счи­та­ют огонь боже­ст­вом. Сжи­га­ние же тру­пов вовсе не в обы­чае у обо­их этих наро­дов. У пер­сов пото­му, что они по при­веден­ной выше при­чине счи­та­ют пре­ступ­ным пре­да­вать како­му-нибудь богу чело­ве­че­ское тело. Егип­тяне же при­зна­ют огонь живой тва­рью, кото­рая пожи­ра­ет все, что ни попа­ло, чтобы потом, насы­тив­шись, уме­реть вме­сте со сво­ей жерт­вой. Поэто­му отда­вать покой­ни­ка на съе­де­ние зве­рям про­тив­но еги­пет­ско­му обы­чаю. По этой-то при­чине егип­тяне и баль­за­ми­ру­ют покой­ни­ка, чтобы он не был съе­ден в зем­ле чер­вя­ми. Таким обра­зом, пове­ле­ние Кам­би­са про­ти­во­ре­чи­ло обы­ча­ям обо­их этих наро­дов. Егип­тяне, конеч­но, рас­ска­зы­ва­ют, что сожжен был не Ама­сис, а какой-то дру­гой егип­тя­нин оди­на­ко­во­го с ним роста [и тело­сло­же­ния]. Осквер­няя мумию [это­го чело­ве­ка], пер­сы дума­ли, что осквер­ня­ют Ама­си­са. Ама­сис же перед сво­ей кон­чи­ной, как гово­рят, узнал от ора­ку­ла, какая участь постигнет его тело. Во избе­жа­ние это­го царь велел после смер­ти похо­ро­нить это­го чело­ве­ка, тело кото­ро­го теперь было под­верг­ну­то биче­ва­нию, перед две­рью сво­ей усы­паль­ни­цы. Свое же соб­ст­вен­ное тело при­ка­зал сыну поло­жить в самом отда­лен­ном ее углу. Впро­чем, по-мое­му, вся эта исто­рия с рас­по­ря­же­ни­ем Ама­си­са о сво­ей усы­паль­ни­це и об этом чело­ве­ке совер­шен­но неправ­до­по­доб­на и выду­ма­на егип­тя­на­ми, чтобы при­укра­сить дело.

17. После это­го Кам­бис заду­мал три похо­да: на кар­фа­ге­нян, на аммо­ни­ев¹⁵ и на дол­го­веч­ных эфи­о­пов, живу­щих на Южном море в Ливии¹⁶. Замыш­ляя [эти похо­ды], царь решил сна­рядить свой флот про­тив кар­фа­ге­нян, а про­тив аммо­ни­ев послать часть сухо­пут­но­го вой­ска. К эфи­о­пам же он хотел отпра­вить сна­ча­ла согляда­та­ев, чтобы узнать, дей­ст­ви­тель­но ли у них есть так назы­вае­мая тра­пе­за солн­ца, и, кро­ме того, под пред­ло­гом под­не­се­ния даров их царю все раз­ведать.

18. Вот что такое, по рас­ска­зам, эта «тра­пе­за солн­ца». Перед город­ски­ми ворота­ми нахо­дит­ся лужай­ка, пол­ная варе­но­го мяса раз­но­го рода живот­ных. Каж­дую ночь началь­ни­ки горо­жан кла­дут сюда кус­ки мяса, ста­ра­ясь делать это неза­мет­но, а днем вся­кий желаю­щий при­хо­дит есть это мясо. Народ же, конеч­но, верит, что мясо это каж­дый раз порож­да­ет зем­ля. Тако­ва, как пере­да­ют, эта тра­пе­за солн­ца.

19. Кам­бис же, решив послать [к эфи­о­пам] согляда­та­ев, велел вызвать из горо­да Эле­фан­ти­ны несколь­ко ихтио­фа­гов, знаю­щих эфи­оп­ский язык. Когда они были еще в пути, царь при­ка­зал сво­им кораб­лям плыть на Кар­фа­ген. Фини­ки­яне, одна­ко, отка­за­лись под­чи­нить­ся цар­ско­му при­ка­зу. Они объ­яви­ли, что свя­за­ны страш­ны­ми клят­ва­ми и высту­пить в поход на сво­их потом­ков для них вели­кое нече­стие. А без фини­ки­ян кораб­ли осталь­ных [под­власт­ных царю горо­дов] не мог­ли тягать­ся с кар­фа­ге­ня­на­ми. Так-то кар­фа­ге­няне избе­жа­ли пер­сид­ско­го ига. Ведь Кам­бис не поже­лал силой заста­вить фини­ки­ян [высту­пить в поход], пото­му что они доб­ро­воль­но под­чи­ни­лись пер­сам и вся мор­ская мощь пер­сид­ской дер­жа­вы зави­се­ла от фини­ки­ян [и дер­жа­лась] на них. И жите­ли Кип­ра так­же доб­ро­воль­но под­чи­ни­лись пер­сам и участ­во­ва­ли в еги­пет­ском похо­де.

20. Когда ихтио­фа­ги из Эле­фан­ти­ны при­бы­ли к Кам­би­су, царь отпра­вил их в Эфи­о­пию, объ­яс­нил им пору­че­ние и пере­дал дары эфи­оп­ско­му царю: пур­пур­ное оде­я­ние, золо­тое оже­ре­лье, золотые брас­ле­ты, але­баст­ро­вый сосуд с миррой и кув­шин фини­кий­ско­го вина¹⁷. А об этих эфи­о­пах, к кото­рым Кам­бис отпра­вил послов, рас­ска­зы­ва­ют, что они самые рос­лые и кра­си­вые люди на све­те. И обы­чаи у них совер­шен­но иные, чем у всех осталь­ных наро­дов. Напри­мер, обы­чай изби­рать царя: они, как гово­рят, выби­ра­ют само­го рос­ло­го и силь­но­го из граж­дан и ста­вят его царем.

21. Так вот, когда ихтио­фа­ги при­бы­ли к этим людям, они под­нес­ли их царю дары с таки­ми сло­ва­ми: «Царь пер­сов Кам­бис жела­ет быть тво­им дру­гом и союз­ни­ком, а нас послал для пере­го­во­ров. И вот он под­но­сит тебе эти дары, кото­ры­ми он и сам боль­ше все­го любит наслаж­дать­ся». А царь эфи­о­пов понял, что они при­шли как согляда­таи, и отве­тил вот что: «Не пото­му послал вас ко мне пер­сид­ский царь с дара­ми, что высо­ко ценит мою друж­бу, и не гово­рит он прав­ды. Вы ведь при­шли в мое цар­ство согляда­та­я­ми, и он вовсе не пра­вед­ный чело­век. Будь он пра­вед­ным чело­ве­ком, не жаж­дал бы он чужой зем­ли и не пора­бо­щал бы наро­дов, кото­рые не при­чи­ни­ли ему ника­ко­го вреда. Поэто­му пере­дай­те ему вот этот лук и ска­жи­те: царь эфи­о­пов сове­ту­ет пер­сид­ско­му царю вот что: если пер­сы так же лег­ко суме­ют натя­нуть столь боль­шой лук, как я его натя­ги­ваю, то пусть они идут вой­ной с несмет­ной силой на дол­го­веч­ных эфи­о­пов. Если же нет, пусть пер­сид­ский царь воз­бла­го­да­рит богов, что они не вну­ши­ли сынам Эфи­о­пии при­со­еди­нить к сво­ей зем­ле еще и чужую».

22. Так он ска­зал и, осла­бив [тети­ву] лука, пере­дал ее послан­цам. Потом, взяв пур­пур­ное оде­я­ние, царь спро­сил: «Что это такое и как это сде­ла­но?». Ихтио­фа­ги прав­ди­во рас­ска­за­ли ему, что такое пур­пур и как его окра­ши­ва­ют, на что царь заме­тил: «Обман­чи­вые люди, обман­чи­вы и их одеж­ды». Далее царь спро­сил о золо­том оже­ре­лье и брас­ле­тах. Когда ихтио­фа­ги пока­за­ли, как их носят, царь воз­ра­зил со сме­хом (он при­нял эти укра­ше­ния за око­вы), что у эфи­о­пов око­вы креп­че этих. Затем царь спро­сил о мир­ре, и когда послан­цы рас­ска­за­ли об изготов­ле­нии это­го бла­го­во­ния и о том, как им ума­щать­ся, то он заме­тил то же, что и об оде­я­нии. Нако­нец, он дошел до вина и осве­до­мил­ся, как его при­готов­ля­ют, при­чем очень обра­до­вал­ся это­му напит­ку. Потом эфи­оп спро­сил, чем же пита­ет­ся пер­сид­ский царь и до како­го пре­дель­но­го воз­рас­та могут дожить пер­сы. Те отве­ча­ли, что пища царя — хлеб, и объ­яс­ни­ли, что такое пше­ни­ца. 80 лет, доба­ви­ли они, — наи­боль­шая про­дол­жи­тель­ность жиз­ни смерт­но­го. На это эфи­оп­ский царь отве­тил, что вовсе не удив­лен крат­ковре­мен­но­стью жиз­ни пер­сов, так как они пита­ют­ся наво­зом. Но даже и это­го сро­ка они бы не мог­ли про­жить, если бы не под­креп­ля­лись вот этим напит­ком (при этом царь ука­зал ихтио­фа­гам на вино); вино ведь — это един­ст­вен­ное, в чем пер­сы пре­вос­хо­дят их.

23. Ихтио­фа­ги же в свою оче­редь зада­ли царю вопрос о про­дол­жи­тель­но­сти жиз­ни и о жиз­нен­ном укла­де у эфи­о­пов. Царь отве­чал, что боль­шин­ство эфи­о­пов дости­га­ет 120-лет­не­го воз­рас­та, а неко­то­рые живут даже еще доль­ше. Их пища — это варе­ное мясо и моло­ко. Согляда­таи диви­лись тако­му дол­го­ле­тию, и тогда царь про­вел их к источ­ни­ку, от омо­ве­ния в кото­ром кожа их ста­ла бле­стя­щей, слов­но это был источ­ник елея. От источ­ни­ка стру­ил­ся аро­мат, как от фиа­лок. Вода это­го источ­ни­ка, по рас­ска­зам согляда­та­ев, так лег­ка, что ника­кой пред­мет не может пла­вать на ней — ни дере­во, ни даже еще более лег­кое веще­ство, чем дере­во, но все идет ко дну. Если эта вода дей­ст­ви­тель­но такая, как гово­рят, то, быть может, дол­го­ле­тие эфи­о­пов как раз и зави­сит от того, что они пьют ее. От источ­ни­ка царь повел ихтио­фа­гов затем в тем­ни­цу. Все заклю­чен­ные там были зако­ва­ны в золотые цепи. Ведь у этих эфи­о­пов медь — самый ред­кий и наи­бо­лее цен­ный металл. Посе­тив тем­ни­цу, ихтио­фа­ги осмот­ре­ли потом и так назы­вае­мую тра­пе­зу солн­ца.

24. Напо­сле­док согляда­таи посе­ти­ли так­же гроб­ни­цы эфи­о­пов, кото­рые, гово­рят, дела­ют­ся из про­зрач­но­го кам­ня вот каким обра­зом. Сна­ча­ла тело покой­ни­ка высу­ши­ва­ют по еги­пет­ско­му спо­со­бу или как-нибудь ина­че. Затем его покры­ва­ют гип­сом и со всех сто­рон раз­ри­со­вы­ва­ют крас­ка­ми, так что мумия по воз­мож­но­сти пра­виль­но пере­да­ет чер­ты умер­ше­го. Нако­нец, мумию поме­ща­ют в полый столб из про­зрач­но­го кам­ня (камень этот у них добы­ва­ют в боль­шом коли­че­стве, и он лег­ко под­да­ет­ся обра­бот­ке). Нахо­дя­ща­я­ся внут­ри стол­ба мумия ясно вид­на, но не рас­про­стра­ня­ет дур­но­го запа­ха и вооб­ще не про­из­во­дит оттал­ки­ваю­ще­го впе­чат­ле­ния. При этом [рас­кра­шен­ная] мумия выглядит совер­шен­но похо­жей на покой­ни­ка. Целый год род­ные покой­ни­ка дер­жат этот столб в доме¹⁸, пред­ла­га­ют ему долю при каж­дом уго­ще­нии и при­но­сят жерт­вы. Затем столб с муми­ей уво­зят и ста­вят за горо­дом.

25. Осмот­рев все это, согляда­таи воз­вра­ти­лись [в Еги­пет]. Когда они при­нес­ли эту весть Кам­би­су, царь так раз­гне­вал­ся, что немед­лен­но высту­пил в поход на эфи­о­пов, даже не поза­бо­тив­шись о съест­ных при­па­сах для вой­ска и не поду­мав, что ему пред­сто­ит идти на край све­та. Слов­но в неисто­вом безу­мии от вести, при­не­сен­ной ихтио­фа­га­ми, собрал­ся царь в поход, а сопро­вож­дав­шим его элли­нам при­ка­зал оста­вать­ся в Егип­те. Все же осталь­ное вой­ско он взял с собой. Когда Кам­бис при­был в Фивы, то разде­лил свое вой­ско: 50000 вои­нов долж­ны были поко­рить и про­дать в раб­ство аммо­ни­ев и сжечь про­ри­ца­ли­ще Зев­са. Сам же царь с осталь­ным вой­ском дви­нул­ся на эфи­о­пов. Не успе­ло, одна­ко, вой­ско прой­ти пятой части пути, как уже исто­щи­лись взя­тые с собой съест­ные при­па­сы. Вьюч­ные живот­ные были так­же заби­ты и съе­де­ны. Если бы Кам­бис, заме­тив это, оду­мал­ся и повер­нул назад, то, несмот­ря на свою первую ошиб­ку, он все-таки посту­пил бы как бла­го­ра­зум­ный чело­век. Одна­ко царь, ни о чем не рас­суж­дая, шел все впе­ред и впе­ред. Пока вои­ны нахо­ди­ли еще съе­доб­ную тра­ву и коре­нья, они пита­лись ими. Когда же при­шли в пес­ча­ную пусты­ню, то неко­то­рые вои­ны совер­ши­ли страш­ное дело: каж­до­го деся­то­го они по жре­бию уби­ва­ли и съе­да­ли. Когда Кам­бис узнал об этом, то в стра­хе, что вои­ны съе­дят друг дру­га, пре­кра­тил поход и велел повер­нуть назад. В Фивы царь при­был, поте­ряв бо́льшую часть сво­его вой­ска. А из Фив он спу­стил­ся вниз по реке в Мем­фис и отпра­вил элли­нов на кораб­лях домой.

26. Так кон­чил­ся поход на эфи­о­пов. Часть же вой­ска, послан­ная про­тив аммо­ни­ев, высту­пи­ла из Фив с про­вод­ни­ка­ми. До горо­да Оаси­са¹⁹, насе­лен­но­го буд­то бы самос­ца­ми из филы Эсхри­о­нии, вой­ско без сомне­ния дошло. Город этот нахо­дит­ся в семи днях пути от Фив по пес­ча­ной пустыне, а назы­ва­ет­ся эта мест­ность в пере­во­де на эллин­ский язык Ост­ро­вом Бла­жен­ных. Так вот, до этой-то мест­но­сти, гово­рят, дошло пер­сид­ское вой­ско, а что с ним слу­чи­лось потом, это­го никто не зна­ет, кро­ме, пожа­луй, самих аммо­ни­ев и еще тех, кто слы­шал их рас­ска­зы. До Аммо­на, во вся­ком слу­чае, они не дошли и назад не вер­ну­лись. Сами же аммо­нии рас­ска­зы­ва­ют об этом вот что. Из Оаси­са пер­сы пошли на них через пес­ча­ную пусты­ню. При­бли­зи­тель­но на пол­пу­ти меж­ду Оаси­сом и Аммо­ном как раз во вре­мя зав­тра­ка под­ня­лась страш­ная [пес­ча­ная] буря с юга и погреб­ла вой­ско под куча­ми пес­ка. Так погиб­ли пер­сы. Таков рас­сказ аммо­ни­ев об уча­сти пер­сид­ско­го вой­ска.

27. Когда Кам­бис сно­ва при­был в Мем­фис, «явил­ся» егип­тя­нам Апис, кото­ро­го элли­ны назы­ва­ют Эпа­фом. При его «явле­нии» егип­тяне тот­час обла­чи­лись в празд­нич­ные одеж­ды и радост­но пиро­ва­ли. Видя это, Кам­бис запо­до­зрил, что егип­тяне устро­и­ли празд­ник и так весе­лят­ся имен­но по слу­чаю его неудач­но­го похо­да и при­ка­зал город­ским вла­стям Мем­фи­са явить­ся к нему. Когда же они пред­ста­ли пред его цар­ские очи, Кам­бис спро­сил, поче­му при его пер­вом пре­бы­ва­нии в Мем­фи­се егип­тяне так не радо­ва­лись, как ныне, когда он поте­рял бо́льшую часть сво­его вой­ска. А те отве­ча­ли, что им явил­ся бог, обыч­но явля­ю­щий­ся толь­ко по исте­че­нии дол­го­го вре­ме­ни. При явле­нии это­го бога по все­му Егип­ту справ­ля­ют радост­ные празд­не­ства. Услы­шав такой ответ, Кам­бис назвал их лже­ца­ми и за ложь велел пре­дать каз­ни.

28. Каз­нив их, Кам­бис при­ка­зал затем при­звать пред свои очи жре­цов. Жре­цы дали такой же ответ. Царь ска­зал тогда, что сам убедит­ся, дей­ст­ви­тель­но ли бог явил­ся им в виде домаш­ней ско­ти­ны. Так он ска­зал и пове­лел жре­цам при­ве­сти Апи­са. Те пошли и при­ве­ли Апи­са. Этот Апис, или Эпаф, дол­жен про­ис­хо­дить от коро­вы, кото­рая после оте­ла уже нико­гда не смо­жет иметь дру­го­го телен­ка. По сло­вам егип­тян, на эту коро­ву с неба нис­хо­дит луч све­та и от него-то она рож­да­ет Апи­са. А теле­нок этот, назы­вае­мый Апи­сом, име­ет вот какие при­зна­ки: он чер­ный, на лбу у него белый четы­рех­уголь­ник, на спине изо­бра­же­ние орла, на хво­сте двой­ные воло­сы, а под язы­ком — изо­бра­же­ние жука.

29. Когда жре­цы при­ве­ли Апи­са, Кам­бис как безум­ный выхва­тил кин­жал и, желая уда­рить живот­ное в брю­хо, рас­сек ему толь­ко бед­ро. Тут он рас­сме­ял­ся и ска­зал жре­цам: «Жал­кие вы людиш­ки! Раз­ве это боги с кро­вью и пло­тью и уяз­ви­мые желе­зом? Тако­го бога егип­тяне, конеч­но, вполне достой­ны. Но вам-то уж не при­дет­ся боль­ше без­на­ка­зан­но изде­вать­ся надо мной!». С эти­ми сло­ва­ми он при­ка­зал пала­чам биче­вать жре­цов и хва­тать и уби­вать вся­ко­го егип­тя­ни­на, справ­ля­ю­ще­го празд­ник. Так-то кон­чи­лось это празд­не­ство у егип­тян. Жре­цов биче­ва­ли, Апис же, пора­жен­ный в бед­ро, умер, лежа в хра­ме. После его кон­чи­ны от раны жре­цы тай­но, чтобы Кам­бис не узнал об этом, пре­да­ли Апи­са погре­бе­нию²⁰.

30. Кам­бис же, по рас­ска­зам егип­тян, из-за это­го кощун­ства тот­час был пора­жен безу­ми­ем (хотя, впро­чем, и преж­де был не совсем в сво­ем уме). Пер­вый безум­ный посту­пок он совер­шил про­тив сво­его бра­та Смер­ди­са, рож­ден­но­го от одно­го с ним отца и мате­ри. Царь ото­слал Смер­ди­са из Егип­та в Пер­сию из зави­сти (пото­му что тот, един­ст­вен­ный из пер­сов, мог почти на два паль­ца натя­ги­вать тети­ву при­не­сен­но­го ихтио­фа­га­ми лука эфи­оп­ско­го царя). Так вот, после отъ­езда Смер­ди­са в Пер­сию Кам­бис увидел во сне, что при­был к нему вест­ник из Пер­сии с вестью, буд­то Смер­дис вос­седа­ет на цар­ском пре­сто­ле, а голо­ва его каса­ет­ся неба. Тогда Кам­бис в стра­хе, что брат умерт­вит его, и сам станет царем, послал в Пер­сию Прек­сас­па, само­го пре­дан­но­го ему чело­ве­ка, убить Смер­ди­са. А тот отпра­вил­ся в Сусы и убил Смер­ди­са. Одни гово­рят — зама­нив его на охоту, а дру­гие — буд­то при­вел к Крас­но­му морю и там уто­пил²¹.

31. Это было, как гово­рят, пер­вое зло­де­я­ние Кам­би­са. Затем он умерт­вил свою сест­ру. Она сопро­вож­да­ла царя в Еги­пет, и Кам­бис жил с ней, хотя она была его род­ной сест­рой по отцу и по мате­ри. А взял он ее в супру­ги вот как. Преж­де ведь у пер­сов вовсе не было обы­чая всту­пать в брак с сест­ра­ми. Кам­бис вос­пы­лал стра­стью к одной из сво­их сестер и заду­мал взять ее в жены хотя бы вопре­ки обы­чаю²². Для это­го царь созвал цар­ских судей, и спро­сил, нет ли зако­на, раз­ре­шаю­ще­го по жела­нию всту­пать в брак с сест­ра­ми. А цар­ские судьи — это знат­ные пер­сы — выби­ра­лись [на эту долж­ность] пожиз­нен­но или пока их не ули­чат в каком-либо без­за­ко­нии. Они судят тяж­бы меж­ду пер­са­ми, тол­ку­ют зако­ны и обы­чаи пред­ков и раз­би­ра­ют все слож­ные дела. Так вот, судьи отве­ча­ли на вопрос Кам­би­са, сооб­ра­зу­ясь с зако­ном и соблюдая соб­ст­вен­ную без­опас­ность: нет тако­го зако­на, раз­ре­шаю­ще­го брак с сест­рой, но есть, конеч­но, дру­гой закон, кото­рый поз­во­ля­ет царю делать все, что ему угод­но. Таким обра­зом, судьи не нару­ши­ли зако­на из стра­ха перед Кам­би­сом, но, чтобы самим не погиб­нуть, обе­ре­гая [оте­че­ский] закон, они нашли дру­гой, более бла­го­при­ят­ный для его жела­ния женить­ся на сест­ре²³. Так Кам­бис всту­пил в брак с люби­мой сест­рой, но все же немно­го спу­стя он взял в жены и вто­рую сест­ру. Млад­шую же из этих сестер, кото­рая сопро­вож­да­ла его в Еги­пет, он убил.

32. О ее смер­ти, так же как и об уби­е­нии Смер­ди­са, есть два раз­ных ска­за­ния. Элли­ны рас­ска­зы­ва­ют, что Кам­бис велел стра­вить львен­ка со щен­ком. Супру­га его так­же смот­ре­ла на эту борь­бу. Когда щенок стал осла­бе­вать, то дру­гой щенок, его брат, сорвал­ся с цепи и бро­сил­ся на помощь и таким обра­зом они вдво­ем одо­ле­ли львен­ка. Кам­бис с удо­воль­ст­ви­ем смот­рел на борь­бу, а супру­га рядом с ним про­ли­ва­ла сле­зы. Заме­тив это, царь спро­сил, поче­му она пла­чет. А та отве­ча­ла, что пла­чет, видя, как щенок при­шел на помощь бра­ту: она вспом­ни­ла при этом о Смер­ди­се, зная, что за него никто не ото­мстит. За эти-то сло­ва, гово­рят элли­ны, Кам­бис и велел умерт­вить ее. Егип­тяне же пере­да­ют, буд­то цари­ца, сидя с царем за сто­лом, взя­ла кочан сала­та, ощи­па­ла его и спро­си­ла супру­га, какой салат кра­си­вее, ощи­пан­ный или пыш­ный [с листья­ми]. А когда царь отве­чал, что с листья­ми кра­си­вее, цари­ца ска­за­ла: «Ты посту­пил с домом Кира, как я с этим сала­том, — ты сде­лал его пустым». Тогда Кам­бис, рас­па­лив­шись гне­вом, бро­сил­ся на нее. А та была бере­мен­ной, роди­ла преж­девре­мен­но и скон­ча­лась²⁴.

33. Такие неистов­ства тво­рил Кам­бис со сво­и­ми род­ны­ми — [неяс­но] из-за Апи­са ли или по какой-либо дру­гой при­чине, так как ведь мно­го бед­ст­вий пора­жа­ет людей. Впро­чем, гово­рят, Кам­бис от рож­де­ния стра­дал тяж­ким неду­гом, кото­рый у иных слы­вет под назва­ни­ем «свя­щен­но­го»²⁵. Поэто­му вполне есте­ствен­но, что при тяж­ком телес­ном неду­ге он стра­дал и душев­но.

34. А вот какие дела тво­рил Кам­бис в сво­ем безу­мии про­тив дру­гих пер­сов. Как-то раз царь, гово­рят, ска­зал Прек­сас­пу, кото­рый был у него в вели­кой чести и докла­ды­вал ему дела (сын его был вино­чер­пи­ем у Кам­би­са, а это так­же — вели­кая честь), гово­рят, Кам­бис ска­зал Прек­сас­пу: «Прек­сасп! Кем меня счи­та­ют пер­сы? Что они гово­рят обо мне?». А тот отве­чал: «Вла­ды­ка! Они возда­ют тебе вели­кую хва­лу во всем, толь­ко гово­рят, что ты слиш­ком при­стра­стил­ся к вину». Это он ска­зал о суж­де­нии пер­сов. А Кам­бис с гне­вом вос­клик­нул: «Ста­ло быть, пер­сы счи­та­ют меня пья­ни­цей и безум­цем? Поэто­му то, что они гово­ри­ли преж­де, — ложь». Дей­ст­ви­тель­но, Кам­бис как-то раз преж­де спро­сил сво­их пер­сид­ских совет­ни­ков (сре­ди них был и Крез), каким он, Кам­бис, пред­став­ля­ет­ся им в срав­не­нии с его отцом, Киром. А те отве­ча­ли, что он гораздо более велик, чем Кир, так как вла­де­ет всей дер­жа­вой Кира и к тому же Егип­том и гос­под­ст­ву­ет на море. Так гово­ри­ли пер­сы, а быв­ший тут Крез не согла­сил­ся с ними и воз­ра­зил Кам­би­су: «Сын Кира! Я думаю, ты не можешь срав­нить­ся с Киром: ведь у тебя нет сына, како­го оста­вил он». Кам­бис с удо­воль­ст­ви­ем выслу­шал эти сло­ва и похва­лил Кре­за.

35. Так вот, вспом­нив теперь об этом, Кам­бис с раз­дра­же­ни­ем ска­зал Прек­сас­пу: «Смот­ри, гово­рят ли пер­сы прав­ду или сами лиши­лись рас­суд­ка! Если я попа­ду стре­лой в самое серд­це тво­е­го сына, кото­рый сто­ит там перед дверь­ми, то ясно, что речь пер­сов — вздор. Если же я про­мах­нусь, то, зна­чит, пер­сы гово­рят прав­ду и я не в сво­ем уме». С эти­ми сло­ва­ми царь натя­нул свой лук и пустил стре­лу в маль­чи­ка. И когда тот упал, то при­ка­зал рас­сечь его тело и осмот­реть рану. Стре­лу нашли в серд­це, и Кам­бис со сме­хом и радо­стью обра­тил­ся к отцу маль­чи­ка: «Прек­сасп! Тебе ясно теперь, что я не безу­мец, а вот пер­сы — не в сво­ем уме. Ска­жи-ка мне, видал ли ты на све­те еще тако­го пре­крас­но­го стрел­ка, как я?». Прек­сасп же, видя, что перед ним безу­мец, и в стра­хе за свою участь, ска­зал: «Вла­ды­ка! Я думаю, что даже сам бог не может так хоро­шо стре­лять, как ты!»²⁶. Вот что Кам­бис тогда совер­шил. А в дру­гой раз он велел без вся­кой вес­кой при­чи­ны схва­тить две­на­дцать знат­ней­ших пер­сов и с голо­вой зако­пать живы­ми в зем­лю.

36. Из-за таких зло­действ Крез, лидий­ский царь, решил обра­тить­ся к Кам­би­су со сло­ва­ми уве­ща­ния: «Царь! Не под­чи­няй­ся все­це­ло юно­ше­ско­му пылу, но сдер­жи­вай­ся и власт­вуй над собою. Бла­го­ра­зу­мие — бла­готвор­но, а пред­у­смот­ри­тель­ность — свой­ство муд­ре­ца. А ты уби­ва­ешь людей — сво­их же сограж­дан, хва­тая их без вся­кой вес­кой при­чи­ны, и умерщ­вля­ешь даже детей. Если и далее будешь так посту­пать, то бере­гись, как бы пер­сы не вос­ста­ли про­тив тебя. Отец твой Кир стро­го нака­зал мне настав­лять тебя и давать сове­ты, какие я приз­на́ю полез­ны­ми». Так сове­то­вал Крез из рас­по­ло­же­ния к царю. А Кам­бис воз­ра­зил на это таки­ми сло­ва­ми: «И ты еще сме­ешь давать мне сове­ты! Ты, кото­рый так “хоро­шо” управ­лял сво­ей стра­ной и дал такой “удач­ный” совет мое­му отцу, побудив его перей­ти реку Аракс и напасть на мас­са­ге­тов, в то вре­мя как они сами хоте­ли перей­ти на нашу зем­лю²⁷. Ты погу­бил и себя, дур­но управ­ляя сво­ей стра­ной, и Кира, кото­рый вни­мал тво­им сове­там. Но не радуй­ся: я дав­но уже искал слу­чая добрать­ся до тебя». С эти­ми сло­ва­ми Кам­бис схва­тил лук, чтобы застре­лить Кре­за, но тот успел отско­чить, и выбе­жал [из покоя]. Так как Кам­бис не смог пора­зить Кре­за стре­лой, то при­ка­зал слу­гам схва­тить и каз­нить его. Слу­ги, одна­ко, зная цар­ский нрав, скры­ли Кре­за. Они наде­я­лись, что Кам­бис рас­ка­ет­ся и станет разыс­ки­вать Кре­за и тогда они полу­чат награ­ду за то, что сохра­ни­ли жизнь лидий­ско­му царю. Если же царь не пожа­ле­ет о сво­ем поступ­ке и не спро­сит о Кре­зе, тогда они успе­ют его умерт­вить. И дей­ст­ви­тель­но, спу­стя немно­го вре­ме­ни Кам­бис потре­бо­вал к себе Кре­за, а слу­ги, узнав об этом, объ­яви­ли ему, что лидий­ский царь еще жив. Тогда Кам­бис ска­зал, что очень рад это­му, но тех, кто его спас, он все же не оста­вит без нака­за­ния и каз­нит. Так царь и сде­лал.

37. Мно­го еще подоб­ных пре­ступ­ных дея­ний в неистов­стве совер­шил Кам­бис про­тив пер­сов и союз­ни­ков. Во вре­мя сво­его пре­бы­ва­ния в Мем­фи­се он велел открыть древ­ние гроб­ни­цы царей и осмат­ри­вал мумии покой­ни­ков. Так он всту­пил и в свя­ти­ли­ще Гефе­ста²⁸ и насме­ял­ся над куми­ром бога. Этот кумир Гефе­ста очень похож на изо­бра­же­ния Пате­ков, кото­рые нахо­дят­ся на носах фини­кий­ских три­ер. Для тех, кто не видал этих изо­бра­же­ний, я добав­лю в пояс­не­ние, что они име­ют вид кар­ли­ка. Всту­пил Кам­бис так­же и в свя­ти­ли­ще Каби­ров, куда не доз­во­ле­но вхо­дить нико­му, кро­ме жре­ца. Куми­ры этих богов после пору­га­ния он при­ка­зал сжечь. Эти куми­ры похо­жи на изо­бра­же­ние Гефе­ста. Они, как гово­рят, — сыно­вья Гефе­ста.

38. Итак, мне совер­шен­но ясно, что Кам­бис был вели­кий безу­мец. Ина­че ведь он не стал бы изде­вать­ся над чуже­зем­ны­ми свя­ты­ня­ми и обы­ча­я­ми. Если бы пре­до­ста­вить всем наро­дам на све­те выби­рать самые луч­шие из всех обы­чаи и нра­вы, то каж­дый народ, вни­ма­тель­но рас­смот­рев их, выбрал бы свои соб­ст­вен­ные. Так, каж­дый народ убеж­ден, что его соб­ст­вен­ные обы­чаи и образ жиз­ни неко­то­рым обра­зом наи­луч­шие. Поэто­му как может здра­во­мыс­ля­щий чело­век изде­вать­ся над подоб­ны­ми веща­ми! А что люди дей­ст­ви­тель­но тако­го мне­ния о сво­ем обра­зе жиз­ни и обы­ча­ях, в этом мож­но убедить­ся на мно­гих при­ме­рах. Вот один из них. Царь Дарий во вре­мя сво­его прав­ле­ния велел при­звать элли­нов, быв­ших при нем, и спро­сил, за какую цену соглас­ны они съесть сво­их покой­ных роди­те­лей. А те отве­ча­ли, что ни за что на све­те не сде­ла­ют это­го. Тогда Дарий при­звал индий­цев, так назы­вае­мых кал­ла­ти­ев²⁹, кото­рые едят тела покой­ных роди­те­лей, и спро­сил их через тол­ма­ча, за какую цену они согла­сят­ся сжечь на кост­ре сво­их покой­ных роди­те­лей. А те гром­ко вскри­ча­ли и про­си­ли царя не кощун­ст­во­вать. Тако­вы обы­чаи наро­дов, и, мне кажет­ся, прав Пин­дар, когда гово­рит, что обы­чай — царь все­го.

39. Пока Кам­бис был занят вой­ной в Егип­те, лакеде­мо­няне высту­пи­ли в поход на Самос про­тив Поли­кра­та, сына Эака, кото­рый стал вла­ды­кой ост­ро­ва, под­няв народ­ное вос­ста­ние. Сна­ча­ла Поли­крат разде­лил город на три части и пра­вил вме­сте с бра­тья­ми Пан­таг­нотом и Сило­сон­том. Затем одно­го из бра­тьев он убил, а млад­ше­го — Сило­сон­та изгнал. С тех пор Поли­крат стал вла­ды­кой все­го Само­са. Он заклю­чил дого­вор о друж­бе с Ама­си­сом, царем Егип­та, послал ему дары и полу­чил ответ­ные подар­ки. Вско­ре за тем могу­ще­ство Поли­кра­та воз­рос­ло и сла­ва о нем раз­нес­лась по Ионии и по всей Элла­де³⁰. Ведь во всех похо­дах ему неиз­мен­но сопут­ст­во­ва­ло сча­стье. У него был флот в 100 50-весель­ных кораб­лей и вой­ско из 1000 стрел­ков. И с этой воен­ной силой Поли­крат разо­рял без раз­бо­ра зем­ли дру­зей и вра­гов. Ведь луч­ше, гово­рил он, заслу­жить бла­го­дар­ность дру­га, воз­вра­тив ему захва­чен­ные зем­ли, чем вооб­ще ниче­го не отни­мать у него. Так-то Поли­кра­ту уда­лось захва­тить мно­го ост­ро­вов и мно­го горо­дов на мате­ри­ке. Меж­ду про­чим, он одер­жал победу над лес­бос­ца­ми в мор­ской бит­ве, когда они со всем сво­им фло­том при­шли на помощь Миле­ту. Тиран заста­вил плен­ни­ков в око­вах выко­пать ров вокруг стен на Само­се.

40. До Ама­си­са так­же дошли как-то слу­хи о вели­ком пре­успе­ва­нии Поли­кра­та, и это очень встре­во­жи­ло царя. Когда же Поли­крат стал еще гораздо боль­ше пре­успе­вать, Ама­сис напи­сал такое посла­ние тира­ну и отпра­вил на Самос: «Ама­сис Поли­кра­ту гово­рит так: “При­ят­но узнать, что друг наш и госте­при­и­мец счаст­лив. Но все же твои вели­кие успе­хи не раду­ют меня, так как я знаю, сколь рев­ни­во [к чело­ве­че­ско­му сча­стью] боже­ство. Поэто­му я желал бы, чтобы и у меня само­го и моих дру­зей одно уда­ва­лось, а дру­гое нет, чтобы луч­ше на сво­ем веку мне попе­ре­мен­но сопут­ст­во­ва­ли успе­хи и неуда­чи, чем быть счаст­ли­вым все­гда. Ведь мне не при­хо­ди­лось слы­шать еще ни об одном чело­ве­ке, кому бы все уда­ва­лось, а в кон­це кон­цов он не кон­чил бы пло­хо. Поэто­му послу­шай­ся мое­го сове­та теперь и ради сво­его сча­стья посту­пи так: обду­май, что тебе доро­же все­го на све­те и поте­ря чего может боль­ше все­го огор­чить тебя. Эту-то вещь ты закинь так, чтобы она боль­ше не попа­лась нико­му в руки. И если и тогда успе­хи у тебя не будут сме­нять­ся неуда­ча­ми, то и впредь при­ме­няй то же сред­ство по мое­му сове­ту”».

41. Поли­крат про­чел посла­ние и понял, что совет Ама­си­са хорош. Он стал раз­мыш­лять, поте­ря какой дра­го­цен­но­сти боль­ше все­го огор­чит его. А обду­мы­вая, Поли­крат вспом­нил вот что. Был у него сма­рагдо­вый пер­стень с печа­тью, в золо­той опра­ве, кото­рый он носил [на паль­це], — изде­лие самос­ца Фео­до­ра, сына Телек­ла. Этот-то пер­стень Поли­крат и решил забро­сить и посту­пил так. Поса­див людей на 50-весель­ный корабль, он сам под­нял­ся на борт и при­ка­зал затем вый­ти в море. Когда корабль ото­шел дале­ко от ост­ро­ва, Поли­крат снял пер­стень и на гла­зах у всех сво­их спут­ни­ков бро­сил в море. После это­го он отплыл назад и опе­ча­лен­ный поте­рей воз­вра­тил­ся во дво­рец.

42. А спу­стя пять или шесть дней после это­го слу­чи­лось вот что. Какой-то рыбак пой­мал боль­шую кра­си­вую рыбу и решил, что это достой­ный пода­рок Поли­кра­ту. Рыбак при­нес рыбу к воротам двор­ца и ска­зал, что жела­ет пред­стать перед Поли­кра­то­вы очи. Когда жела­ние рыба­ка было испол­не­но, он подал Поли­кра­ту рыбу со сло­ва­ми: «Царь! Пой­мав эту рыбу, я не захо­тел нести ее на рынок, хотя и живу от трудов рук сво­их. Я решил, что она достой­на тебя и тво­е­го цар­ства. Поэто­му я при­но­шу ее тебе в дар». А Поли­крат обра­до­вал­ся таким сло­вам и отве­чал: «Ты посту­пил пре­крас­но. Я бла­го­да­рю тебя вдвойне: за речь и за пода­рок. При­гла­шаю тебя на обед». Рыбак, польщен­ный, отпра­вил­ся домой, а слу­ги выпотро­ши­ли рыбу и нашли в ее брю­хе тот Поли­кра­тов пер­стень. Увидев пер­стень, они тот­час же с радо­стью понес­ли его Поли­кра­ту. Отда­вая пер­стень, слу­ги рас­ска­за­ли, как он нашел­ся. А Поли­крат понял [тогда], что это боже­ст­вен­ное зна­ме­ние и напи­сал посла­ние [Ама­си­су] обо всем, что он сде­лал, и что из это­го вышло. А, напи­сав посла­ние, он велел отпра­вить его в Еги­пет.

43. Ама­сис же, про­чтя посла­ние Поли­кра­та, убедил­ся, что ни один чело­век не может убе­речь дру­го­го от пред­ре­чен­ной ему уча­сти и что Поли­крат не кон­чит доб­ром, так как он пре­успе­ва­ет во всем и даже нахо­дит то, что сам забро­сил. Так вот, Ама­сис послал на Самос вест­ни­ка объ­явить, что раз­ры­ва­ет свой союз и друж­бу с Поли­кра­том. А посту­пил так Ама­сис ради того, чтобы не при­шлось ему сокру­шать­ся о Поли­кра­те, как о сво­ем дру­ге, когда того постигнет страш­ное бед­ст­вие.

44. Итак, про­тив это­го-то балов­ня сча­стья Поли­кра­та и высту­пи­ли в поход лакеде­мо­няне. Их при­зва­ли на помощь самос­цы [изгнан­ни­ки], осно­вав­шие впо­след­ст­вии Кидо­нию на ост­ро­ве Кри­те. Поли­крат же послал вест­ни­ка к Кам­би­су, сыну Кира, кото­рый в то вре­мя сна­ря­жал вой­ско в еги­пет­ский поход, про­ся его отпра­вить послов на Самос и тре­бо­вать у него, Поли­кра­та, вой­ска на помощь. Кам­бис же, услы­шав это, охот­но послал на Самос с прось­бой при­слать ему воен­ные кораб­ли в Еги­пет. Тогда Поли­крат ото­брал граж­дан, кото­рых осо­бен­но подо­зре­вал в мятеж­ных замыс­лах, и послал их на 40 три­е­рах³¹ [в Еги­пет], а Кам­би­су пред­ло­жил не отпус­кать их назад на Самос.

45. Одни гово­рят, что эти отправ­лен­ные Поли­кра­том самос­цы вовсе не при­бы­ли в Еги­пет, но, доплыв до ост­ро­ва Кар­па­фа, дер­жа­ли совет и реши­ли не плыть даль­ше. По дру­гим же сведе­ни­ям, они при­плы­ли в Еги­пет, но бежа­ли оттуда, хотя их и сте­рег­ли. Во вся­ком слу­чае, они воз­вра­ти­лись на Самос, и Поли­крат встре­тил их со сво­и­ми кораб­ля­ми и дал мор­ской бой. Изгнан­ни­ки одер­жа­ли победу и выса­ди­лись на ост­ро­ве. На суше, одна­ко, они потер­пе­ли пора­же­ние и тогда отплы­ли в Лакеде­мон. Неко­то­рые, впро­чем, утвер­жда­ют, что воз­вра­тив­ши­е­ся из Егип­та самос­цы победи­ли Поли­кра­та, но, по-мое­му, это невер­но. Ведь им вовсе не нуж­но было бы тогда звать на помощь лакеде­мо­нян, если бы они сами мог­ли одо­леть Поли­кра­та. К тому же нель­зя пове­рить, чтобы Поли­крат, у кото­ро­го было мно­го ино­зем­ных наем­ни­ков и мест­ных луч­ни­ков, был побеж­ден куч­кой самос­ских изгнан­ни­ков. Жен и детей под­власт­ных ему граж­дан Поли­крат запер в кора­бель­ных доках и дер­жал их там, чтобы сжечь вме­сте с дока­ми, если их мужья [и отцы] перей­дут на сто­ро­ну изгнан­ни­ков.

46. Когда изгнан­ные Поли­кра­том самос­цы при­бы­ли в Спар­ту, то яви­лись к архон­там и в длин­ной речи насто­я­тель­но про­си­ли о помо­щи. Архон­ты же дали на этом пер­вом при­е­ме ответ: они забы­ли нача­ло речи и поэто­му не пони­ма­ют кон­ца ее. После это­го, явив­шись вто­рич­но, самос­цы ниче­го не ска­за­ли, но при­нес­ли с собой толь­ко хлеб­ную суму со сло­ва­ми: «Сума про­сит хле­ба». Архон­ты же отве­ча­ли, что самос­цы слиш­ком пере­ста­ра­лись с сумой. Впро­чем, они все же реши­ли помочь самос­цам.

47. После это­го лакеде­мо­няне сна­ряди­ли [вой­ско] и высту­пи­ли в поход на Самос из чув­ства при­зна­тель­но­сти, как гово­рят самос­цы, так как самос­цы преж­де посла­ли им кораб­ли на помощь про­тив мес­сен­цев. Напро­тив, лакеде­мо­няне утвер­жда­ют, что высту­пи­ли в поход не ради просьб самос­цев о помо­щи, но преж­де все­го, чтобы ото­мстить за похи­ще­ние чаши для сме­ше­ния вина, кото­рую они посла­ли Кре­зу, и за пан­цирь, пода­рен­ный им еги­пет­ским царем Ама­си­сом и похи­щен­ный самос­ца­ми годом рань­ше чаши. Пан­цирь был льня­ной с мно­же­ст­вом выткан­ных изо­бра­же­ний, укра­шен­ный золо­том и хлоп­ча­то­бу­маж­ной бахро­мой. Самым уди­ви­тель­ным в нем было то, что каж­дая отдель­ная завяз­ка тка­ни, как она ни тон­ка, состо­я­ла из 360 нитей и все они вид­ны. Дру­гой такой пан­цирь Ама­сис посвя­тил в свя­ти­ли­ще Афи­ны в Лин­де.

48. К это­му похо­ду на Самос доб­ро­воль­но при­со­еди­ни­лись корин­фяне. Ведь и про­тив них самос­цы совер­ши­ли пре­ступ­ле­ние за одно поко­ле­ние до это­го похо­да, око­ло того вре­ме­ни, когда похи­ти­ли и чашу для сме­ше­ния вина. Пери­андр, сын Кип­се­ла, отпра­вил 300 сыно­вей знат­ных людей с ост­ро­ва Кер­ки­ры в Сар­ды к Али­ат­ту для оскоп­ле­ния. Когда же корин­фяне с эти­ми маль­чи­ка­ми на бор­ту при­ста­ли к Само­су, то самос­цы, узнав, зачем их везут в Сар­ды, сна­ча­ла научи­ли детей искать убе­жи­ща в свя­ти­ли­ще Арте­ми­ды, а затем не поз­во­ли­ли насиль­но выта­щить «умо­ля­ю­щих о защи­те» из свя­ти­ли­ща. А когда корин­фяне не хоте­ли давать детям пищи, то самос­цы устро­и­ли празд­ник, кото­рый справ­ля­ют еще и поныне. Каж­дый вечер, пока дети оста­ва­лись в свя­ти­ли­ще как умо­ля­ю­щие о защи­те, самос­цы води­ли хоро­во­ды и пляс­ки деву­шек и юно­шей и во вре­мя пля­сок вве­ли в обы­чай при­но­сить лепеш­ки из сеса­ма с медом, чтобы дети кер­ки­рян мог­ли уно­сить их и есть. Это про­дол­жа­лось до тех пор, пока коринф­ские стра­жи не уеха­ли с ост­ро­ва, оста­вив детей. Затем самос­цы отвез­ли детей назад на Кер­ки­ру.

49. Так вот если бы корин­фяне после кон­чи­ны Пери­андра были в друж­бе с кер­ки­ря­на­ми, то, конеч­но, по этой при­чине они не ста­ли бы участ­во­вать в похо­де на Самос. Одна­ко, с тех пор как корин­фяне осно­ва­ли посе­ле­ние на ост­ро­ве Кер­ки­ре, они, несмот­ря на пле­мен­ное род­ство, жили в посто­ян­ной враж­де с кер­ки­ря­на­ми. Корин­фяне же пита­ли зло­бу к самос­цам вот за что: Пери­андр послал в Сар­ды для оскоп­ле­ния, выбрав детей самых знат­ных кер­ки­рян, чтобы ото­мстить жите­лям ост­ро­ва. Ведь кер­ки­ряне пер­вы­ми совер­ши­ли про­тив него зло­де­я­ние.

50. Когда Пери­андр убил свою супру­гу Мелис­су³², то, кро­ме этой беды, пора­зи­ла его еще и дру­гая. Было у него от Мелис­сы двое сыно­вей сем­на­дца­ти и восем­на­дца­ти лет. Дед их по мате­ри Прокл, тиран Эпидав­ра, вызвал юно­шей к себе и облас­кал их (как это и есте­ствен­но, ведь они были детьми его доче­ри). При рас­ста­ва­нии, про­во­жая их, дед ска­зал: «Зна­е­те ли вы, дети, кто умерт­вил вашу мать?». Стар­ший юно­ша вовсе не обра­тил вни­ма­ния на эти сло­ва, а млад­ший, по име­ни Ликофрон, при­нял их так близ­ко к серд­цу, что, воз­вра­тив­шись в Коринф, не здо­ро­вал­ся с отцом, как с убий­цей мате­ри, не гово­рил с ним и не отве­чал на его вопро­сы. В кон­це кон­цов, Пери­андр рас­па­лил­ся на сына страш­ным гне­вом и изгнал его из дома.

51. А изгнав [млад­ше­го] сына, Пери­андр стал рас­спра­ши­вать стар­ше­го, о чем с ними гово­рил дед. Тот рас­ска­зал отцу, как лас­ко­во с ними обо­шел­ся дед, а о сло­вах Прок­ла при рас­ста­ва­нии не упо­мя­нул, так как не понял их смыс­ла. Пери­андр же воз­ра­зил на это: невоз­мож­но, чтобы дед не намек­нул им на что-нибудь, и про­дол­жал настой­чи­во рас­спра­ши­вать сына. Нако­нец юно­ша вспом­нил и пере­дал ему сло­ва деда. Пери­андр же понял смысл и поже­лал в пол­ной мере пока­зать сыну стро­гость. Он послал вест­ни­ка в дом, где жил изгнан­ный сын, и запре­тил [хозя­е­вам] при­ни­мать юно­шу. Теперь, куда бы ни при­хо­дил Ликофрон, ото­всюду его про­го­ня­ли, так как Пери­андр гро­зил [карой] людям, при­ютив­шим сына, и при­ка­зы­вал изго­нять его. Так вот, посто­ян­но гони­мый, он, нако­нец, при­шел в дом дру­зей, кото­рые хотя и со стра­хом, но все же дали ему при­ют, как сыну Пери­андра.

52. В кон­це кон­цов, Пери­андр пове­лел объ­явить через гла­ша­тая: вся­кий, кто при­мет [в дом] его сына или будет гово­рить с ним, дол­жен упла­тить свя­щен­ную пеню (опре­де­лен­ную сум­му денег) в свя­ти­ли­ще Апол­ло­на. Поэто­му-то никто не желал боль­ше гово­рить с изгнан­ни­ком или давать ему при­ют в сво­ем доме. Да и сам Ликофрон уже не пытал­ся боль­ше скло­нить кого-нибудь к нару­ше­нию отцов­ско­го при­ка­за, но тер­пе­ли­во выно­сил свою участь, ски­та­ясь под пор­ти­ка­ми Корин­фа. На чет­вер­тый день [после это­го] Пери­андр увидел сына, немы­то­го и голод­но­го, и сжа­лил­ся над ним. Пода­вив свой гнев, тиран подо­шел к Ликофро­ну и ска­зал: «Сын мой! Что тебе милее: твое нынеш­нее поло­же­ние или власть и богат­ства, кото­рые теперь мои, но будут тво­и­ми, если ты под­чи­нишь­ся отцов­ской воле? Ты, сын мой, наслед­ст­вен­ный вла­ды­ка “бла­жен­но­го” Корин­фа, избрал, одна­ко, жал­кую жизнь нище­го, вос­став в гне­ве на того, кто менее все­го дол­жен вызы­вать твой гнев. Если, дей­ст­ви­тель­но, слу­чи­лась у нас беда, из-за чего ты пита­ешь подо­зре­ние, то это так­же и моя беда: меня она каса­ет­ся бли­же все­го, пото­му что я ее винов­ник. Но теперь, когда ты изведал, насколь­ко луч­ше воз­буж­дать зависть, чем сожа­ле­ние, и что такое рас­па­лить­ся гне­вом на роди­те­лей и на вла­дык, то вер­нись в отчий дом!». А Ликофрон толь­ко отве­тил отцу: отец дол­жен упла­тить свя­щен­ную пеню богу [Апол­ло­ну] за то, что раз­го­ва­ри­вал с ним. Тогда Пери­андр понял, как неис­пра­ви­мо зло и как неодо­ли­мо оно в его сыне, и ото­слал Ликофро­на на кораб­ле с глаз сво­их в Кер­ки­ру, кото­рая тогда так­же была ему под­власт­на. А отпра­вив сына, Пери­андр пошел вой­ной на сво­его тестя Прок­ла, глав­но­го винов­ни­ка его несча­стий. Он заво­е­вал Эпидавр и само­го Прок­ла захва­тил в плен живым.

53. Когда со вре­ме­нем, достиг­нув пре­клон­но­го воз­рас­та, Пери­андр убедил­ся, что не в силах боль­ше управ­лять горо­дом, он послал на Кер­ки­ру за Ликофро­ном, чтобы пере­дать ему власть. Ведь сво­его стар­ше­го сына Пери­андр счи­тал неспо­соб­ным [к управ­ле­нию] из-за его сла­бо­умия. Ликофрон, одна­ко, даже не удо­сто­ил отве­том отцов­ско­го послан­ца. Пери­андр же, искренне полю­бив­ший юно­шу, вто­рич­но послал за ним свою дочь, сест­ру юно­ши, думая, что тот хоть ее-то послу­ша­ет. А та при­еха­ла и ска­за­ла: «Брат! Неуже­ли ты пред­по­чи­та­ешь отдать власть в чужие руки и поз­во­лишь рас­хи­тить отцов­ское доб­ро, вме­сто того чтобы воз­вра­тить­ся и само­му вла­деть всем? Вер­нись домой, пере­стань тер­зать себя. [Лож­ная] гор­дость — это пло­хое каче­ство. Не исправ­ляй беду бедою. Мно­гие ведь отда­ют пред­по­чте­ние [гуман­но­му] духу зако­на перед его бук­вой, но мно­гие так­же, доби­ва­ясь мате­рин­ской доли [наслед­ства], теря­ют отцов­скую. Цар­ская власть таит в себе опас­но­сти; ведь мно­гие жаж­дут ее, а отец уже дрях­лый ста­рик. Не отда­вай сво­его досто­я­ния чужим!». Так сест­ра при­во­ди­ла ему по отцов­ско­му вну­ше­нию самые вес­кие дово­ды. А брат отве­чал, что не при­е­дет в Коринф, пока зна­ет, что отец жив. Когда она пере­да­ла такой ответ Ликофро­на, Пери­андр в тре­тий раз послал вест­ни­ка объ­явить, что сам готов жить на Кер­ки­ре, Ликофрон же дол­жен при­ехать в Коринф и насле­до­вать цар­скую власть. Сын согла­сил­ся на это. Тогда Пери­андр стал гото­вить­ся к отплы­тию на Кер­ки­ру, а сын его — в Коринф. Одна­ко кер­ки­ряне, услы­шав об этих замыс­лах, умерт­ви­ли юно­шу, для того чтобы Пери­андр не при­ез­жал на их ост­ров. За это-то Пери­андр и хотел ото­мстить кер­ки­ря­нам.

54. А лакеде­мо­няне выса­ди­лись на Само­се с силь­ным вой­ском и оса­ди­ли город. Они про­ник­ли до город­ской сте­ны и уже взо­бра­лись на баш­ню (что сто­ит в пред­ме­стье со сто­ро­ны горо­да). Тогда подо­шел на помощь Поли­крат с силь­ным отрядом и оттес­нил их назад. А с дру­гой баш­ни на вер­шине горы наем­ни­ки и боль­шой отряд самос­ских горо­жан сде­ла­ли вылаз­ку. Одна­ко после корот­кой схват­ки они были отбро­ше­ны лакеде­мо­ня­на­ми и обра­ти­лись в бег­ство. Лакеде­мо­няне же пре­сле­до­ва­ли и уби­ва­ли их.

55. Если бы все лакеде­мо­няне в этот день сра­жа­лись так же доб­лест­но, как Архий и Ликоп, то Самос был бы взят. Эти два вои­на, Архий и Ликоп, толь­ко вдво­ем про­ник­ли в город по пятам бегу­щих самос­цев, но пали, когда путь назад был отре­зан. С вну­ком это­го Архия, сыном Самия (его так­же зва­ли Архи­ем), я сам позна­ко­мил­ся в Питане, спар­тан­ском окру­ге, откуда он был родом. Он гово­рил о самос­цах с бо́льшим ува­же­ни­ем, чем обо всех про­чих чуже­зем­цах. Его отец полу­чил имя Самия, пото­му что дед нашел на Само­се доб­лест­ную смерть. По его сло­вам, он ува­жа­ет самос­цев за то, что те похо­ро­ни­ли его деда и воз­двиг­ли ему памят­ник за счет горо­да.

56. Лакеде­мо­няне же после 40-днев­ной без­успеш­ной оса­ды горо­да Само­са отплы­ли назад в Пело­пон­нес. По одно­му изве­стию (конеч­но, недо­сто­вер­но­му), Поли­крат под­ку­пил лакеде­мо­нян самос­ски­ми день­га­ми, буд­то бы при­ка­зав выбить моне­ту из позо­ло­чен­но­го свин­ца, а те, полу­чив эти день­ги, отплы­ли домой. Так окон­чил­ся пер­вый поход в Азию лакеде­мон­ских дорий­цев.

57. Враж­деб­ные Поли­кра­ту самос­ские [изгнан­ни­ки], поки­ну­тые на про­из­вол судь­бы лакеде­мо­ня­на­ми, отплы­ли оттуда на ост­ров Сиф­нос. Они ведь нуж­да­лись в день­гах, а Сиф­нос тогда про­цве­тал и был самым бога­тым из всех ост­ро­вов. На ост­ро­ве были золотые и сереб­ря­ные руд­ни­ки, такие бога­тые, что на деся­ти­ну дохо­дов с них сиф­ний­цы воз­двиг­ли в Дель­фах одну из самых пыш­ных сокро­вищ­ниц. Еже­год­но граж­дане [ост­ро­ва] дели­ли дохо­ды меж­ду собою. Когда они воз­двиг­ли эту сокро­вищ­ни­цу, то вопро­си­ли ора­кул, дол­го ли про­длит­ся их бла­го­ден­ст­вие. Пифия же дала им такой ответ:

Лишь когда белиз­ной при­та­ней заси­я­ет сиф­ний­ский И когда белой огра­дой оде­нет­ся рынок, тогда-то, Бла­го­ра­зум­ный, заса­ды дре­вес­ной, баг­ря­но­го вест­ни­ка бой­ся.

И дей­ст­ви­тель­но, тогда уже у сиф­ний­цев рыноч­ная пло­щадь и при­та­ней были укра­ше­ны парос­ским мра­мо­ром.

58. В то вре­мя, одна­ко, они не мог­ли понять смыс­ла пред­ска­за­ния, и даже тогда, когда самос­цы были уже у ворот. Ведь едва лишь самос­цы бро­си­ли якорь у Сиф­но­са, как отпра­ви­ли послов на одном кораб­ле в город. А в древ­ние вре­ме­на все кораб­ли окра­ши­ва­ли в крас­ный цвет (сури­ком), и это-то и име­ла в виду Пифия, сове­туя сиф­ний­цам «осте­ре­гать­ся дре­вес­ной заса­ды» и «баг­ря­но­го вест­ни­ка». Так вот, послы по при­бы­тии потре­бо­ва­ли у сиф­ний­цев ссудить им 10 талан­тов. Когда сиф­ний­цы отка­за­лись, самос­цы ста­ли опу­сто­шать их поля. Узнав об этом, сиф­ний­цы поспе­ши­ли на помощь, но потер­пе­ли пора­же­ние и бо́льшая часть их была отре­за­на от горо­да. После это­го сиф­ний­цам при­шлось запла­тить 100 талан­тов выку­па.

59. На эти день­ги самос­цы купи­ли у гер­ми­о­нян ост­ров Гид­рею, что у Пело­пон­не­са, и пору­чи­ли его охра­ну тре­зен­цам. Затем они осно­ва­ли на Кри­те город Кидо­нию, хотя туда они отпра­ви­лись не с этой целью, а для того чтобы изгнать с ост­ро­ва закин­фян. В Кидо­нии самос­цы оста­лись и жили там пять лет, бла­го­ден­ст­вуя. Поэто­му и свя­ти­ли­ща, ныне сто­я­щие в Кидо­нии (меж­ду про­чим, и храм Дик­тин­ны), воз­двиг­ну­ты самос­ца­ми. На шестой год они потер­пе­ли пора­же­ние в мор­ской бит­ве от эгин­цев и кри­тян и были про­да­ны в раб­ство. У их кораб­лей эгин­цы отру­би­ли носы с изо­бра­же­ни­я­ми веп­ря³³ и посвя­ти­ли в храм Афи­ны на Эгине. А сде­ла­ли это эгин­цы в гне­ве на самос­цев, кото­рые еще при царе Амфи­кра­те пер­вы­ми напа­ли на Эги­ну, при­чи­нив эгин­цам мно­го вреда, но, конеч­но, и сами потер­пе­ли от них урон. Это было при­чи­ной тепе­ре­ш­не­го похо­да на Крит про­тив самос­цев.

60. Оста­но­вил­ся же я несколь­ко подроб­нее на самос­ских делах пото­му, что самос­цы воз­двиг­ли на сво­ем ост­ро­ве три самых боль­ших соору­же­ния во всей Элла­де. Во-пер­вых, они про­би­ли сквоз­ной тон­нель в горе высотой в 150 оргий, начи­наю­щий­ся у ее подош­вы, с выхо­да­ми по обе­им сто­ро­нам. Дли­на тон­не­ля 7 ста­дий, а высота и шири­на по 8 футов. Под этим тон­не­лем по всей его длине они про­ко­па­ли канал глу­би­ной в 20 лок­тей и 3 фута шири­ны, через кото­рый в город по тру­бам про­веде­на вода из одно­го обиль­но­го источ­ни­ка. Стро­и­те­лем же это­го водо­про­вод­но­го соору­же­ния был Евпа­лий, сын Нав­стро­фа, мега­рец. Это одно из трех соору­же­ний. Вто­рое — это дам­ба в море, воз­веден­ная вокруг гава­ни. Дам­ба эта 20 оргий высотой и более 2 ста­дий в дли­ну. Третье соору­же­ние — вели­чай­ший из извест­ных нам хра­мов³⁴. Пер­вым стро­и­те­лем это­го хра­ма был Рек, сын Филея, само­сец. Ради этих-то соору­же­ний я и рас­ска­зал более подроб­но о самос­ских делах.

61. Пока Кам­бис, сын Кира, нахо­дил­ся еще в Егип­те и тво­рил там безум­ные дея­ния, двое бра­тьев из пле­ме­ни магов под­ня­ли мятеж. Одно­го из них Кам­бис оста­вил в Пер­сии упра­ви­те­лем сво­его дома. Этот-то чело­век и под­нял вос­ста­ние, хоро­шо зная, что кон­чи­ну Смер­ди­са дер­жат в тайне и что в Пер­сии об этом извест­но лишь немно­гим, боль­шин­ство же счи­та­ет, что Смер­дис жив. На этом-то маг и постро­ил свой замы­сел захва­тить цар­скую власть. Был у него брат, кото­рый, как я уже ска­зал, вме­сте с ним под­нял мятеж, по внеш­но­сти очень похо­жий на Смер­ди­са, уби­то­го по при­ка­за­нию сво­его бра­та Кам­би­са. А был он не толь­ко похож на Смер­ди­са, но даже и имя его было Смер­дис. Это­го-то чело­ве­ка, сво­его бра­та, маг Пати­зиф убедил, что все для него устро­ит, и «сесть на пре­стол при­гла­сил»³⁵. А поса­див [бра­та] на пре­стол, Пати­зиф разо­слал гла­ша­та­ев по раз­ным обла­стям [пер­сид­ской дер­жа­вы], а так­же и к вой­ску в Еги­пет [с вестью], что отныне над­ле­жит пови­но­вать­ся Смер­ди­су, сыну Кира, а не Кам­би­су³⁶.

62. Итак, гла­ша­таи повсюду объ­яв­ля­ли об этом; меж­ду про­чим, был отправ­лен гла­ша­тай и в Еги­пет (царя он застал с вой­ском в Акба­та­нах в Сирии)³⁷. Высту­пив посредине [цар­ско­го] ста­на, гла­ша­тай объ­явил пове­ле­ние мага. А Кам­бис, услы­шав такую весть, поду­мал, что гла­ша­тай гово­рит прав­ду и Прек­сасп его пре­дал, не испол­нив при­ка­за­ния умерт­вить Смер­ди­са. Царь посмот­рел на Прек­сас­па и ска­зал: «Так-то ты, Прек­сасп, выпол­нил мое пору­че­ние?». А тот отве­чал: «Вла­ды­ка! Неправ­да это, что брат твой Смер­дис вос­стал про­тив тебя. Нико­гда уже не вый­дет у тебя со Смер­ди­сом ссо­ры — ни боль­шой, ни малой. Ведь я сам лич­но испол­нил твое пове­ле­ние и сво­и­ми рука­ми пре­дал тело его погре­бе­нию. Если теперь и мерт­вые вос­кре­са­ют, тогда мож­но ожи­дать, что и мидий­ский царь Асти­аг вос­станет про­тив тебя. Если же на све­те все оста­лось, как преж­де, то, конеч­но, от Смер­ди­са уж боль­ше не угро­жа­ет тебе ника­кой беды. Так вот, я думаю, нуж­но воро­тить гла­ша­тая и допро­сить, кто его послал тре­бо­вать пови­но­ве­ния царю Смер­ди­су».

63. Такой совет Прек­сас­па при­шел­ся по душе Кам­би­су. Тот­час же нагна­ли гла­ша­тая и при­ве­ли назад. А когда он явил­ся, Прек­сасп ска­зал ему вот что: «Чело­век! Ты гово­ришь, что при­шел вест­ни­ком от Киро­ва сына Смер­ди­са. Так вот, ска­жи нам прав­ду и иди с миром: сам ли Смер­дис лич­но дал тебе это пору­че­ние или один из его слуг?». А тот отве­чал: «Я-то ни разу не видел Смер­ди­са, сына Кира, с тех пор как царь Кам­бис отпра­вил­ся в Еги­пет. Но маг, кото­ро­го Кам­бис назна­чил упра­ви­те­лем сво­его дома, дал мне это пору­че­ние и ска­зал, что Смер­дис, сын Кира, так велел объ­явить вам». Так отве­чал гла­ша­тай и ска­зал сущую прав­ду. А Кам­бис ска­зал: «Прек­сасп! Ты чест­но выпол­нил мое пору­че­ние, ты не вино­вен. Но кто же в Пер­сии вос­стал про­тив меня, обма­ном при­сво­ив себе имя Смер­ди­са?». Прек­сасп же отве­чал: «Мне дума­ет­ся, царь, я знаю это. Маги вос­ста­ли про­тив тебя: Пати­зиф, кото­ро­го ты оста­вил упра­ви­те­лем сво­его дома, и брат его Смер­дис».

64. Когда Кам­бис услы­хал имя Смер­ди­са, ему сра­зу же ста­ло ясно, что Прек­сасп прав и что сно­виде­ние его сбы­лось. А видел он во сне, что некто при­нес ему весть: Смер­дис вос­седа­ет на цар­ском троне и голо­вой каса­ет­ся неба. Тогда царь понял, что напрас­но погу­бил бра­та, и стал его опла­ки­вать. Опла­кав же бра­та и страш­но подав­лен­ный всем этим несча­стьем, Кам­бис вско­чил на коня и решил немед­лен­но высту­пить в поход на Сусы про­тив мага. А когда царь вска­ки­вал на коня, отпал нако­неч­ник ножен его меча и обна­жен­ный меч рас­сек ему бед­ро. Рана была в том самом месте, куда он преж­де сам пора­зил еги­пет­ско­го бога Апи­са. Кам­бис решил, что рана смер­тель­на и спро­сил об име­ни горо­да. Ему ска­за­ли, что [город назы­ва­ет­ся] Акба­та­ны. А Кам­би­су еще преж­де было пред­ска­за­но ора­ку­лом в еги­пет­ском горо­де Буто, что он окон­чит жизнь в Акба­та­нах. Кам­бис думал, что умрет в глав­ном горо­де Мидии — мидий­ских Акба­та­нах [глу­бо­ким] стар­цем. Ора­кул же, ста­ло быть, имел в виду сирий­ские Акба­та­ны. И дей­ст­ви­тель­но, когда на вопрос Кам­би­са ему назва­ли имя горо­да, безу­мие вне­зап­но оста­ви­ло царя: так силь­но его потряс­ли изве­стие о вос­ста­нии мага и рана. Царь понял пред­ска­за­ние ора­ку­ла и ска­зал: «Здесь суж­де­но окон­чить жизнь Кам­би­су, сыну Кира».

65. Тогда царь ниче­го [боль­ше] не при­ба­вил. Но при­бли­зи­тель­но через два­дцать дней он велел при­звать к себе знат­ней­ших пер­сов из сво­ей сви­ты и ска­зал им вот что: «Пер­сы! Постиг­ло меня несча­стье, кото­рое я [до сих пор] хра­нил в глу­бо­чай­шей тайне, и эту тай­ну ныне я открою вам. В Егип­те было мне одно сно­виде­ние — о, если бы я нико­гда его не видел! Пред­стал [во сне предо мною] при­быв­ший из дома вест­ник и сооб­щил, что Смер­дис вос­седа­ет на цар­ском троне, голо­вой каса­ясь неба. В стра­хе, что брат лишит меня пре­сто­ла, я посту­пил ско­рее поспеш­но, чем бла­го­ра­зум­но. Ведь, ста­ло быть, не в чело­ве­че­ской вла­сти отвра­тить опре­де­лен­ное Роком. А я, безу­мец, посы­лаю Прек­сас­па в Сусы убить Смер­ди­са! Когда свер­ши­лось это зло­де­я­ние, я жил без опа­се­ний, вовсе не помыш­ляя о том, что кто-нибудь после устра­не­ния Смер­ди­са вос­станет про­тив меня. Совер­шен­но не ведая гряду­щей судь­бы, я стал без нуж­ды бра­то­убий­цей и вот, тем не менее, теперь лишил­ся пре­сто­ла! Ведь это был Смер­дис, маг, о мяте­же кото­ро­го про­воз­ве­сти­ло мне в сно­виде­нии боже­ство. Так вот, зло­де­я­ние это совер­ше­но мною, верь­те мне, и Смер­ди­са, Киро­ва сына, нет уже в живых. Маги вла­де­ют теперь вашим цар­ст­вом — упра­ви­тель мое­го дома и брат его Смер­дис. А тот, кто, ско­рее все­го, дол­жен был бы ото­мстить за при­чи­нен­ный мне мага­ми позор, — этот самый чело­век пре­ступ­но умерщ­влен сво­им самым близ­ким род­ст­вен­ни­ком. А так как его теперь уже нет в живых, то я хочу затем выска­зать вам, пер­сы, перед смер­тью мою послед­нюю волю — то, что лежит тяже­лым кам­нем у меня на серд­це. И вот я нака­зы­ваю вам, закли­ная наши­ми цар­ски­ми бога­ми всех вас и, преж­де все­го, вас, здесь при­сут­ст­ву­ю­щие Ахе­ме­ниды: не допус­кай­те, чтобы власть сно­ва пере­шла к мидя­нам! Но если они захва­ти­ли власть ковар­ст­вом, то и вы так­же долж­ны вырвать ее у них ковар­ст­вом; если же они добы­ли власть силой, то и вы так­же отво­юй­те ее у них силой ору­жия. Если вы совер­ши­те это, то да будут ваши нивы туч­ны­ми, а жены и скот пло­до­нос­ны, и тогда вы наве­ки оста­не­тесь сво­бод­ны­ми. Если же вы не отво­ю­е­те у них власть и даже не сде­ла­е­те попыт­ки, то в про­ти­во­по­лож­ность к это­му желаю вам [засу­хи и бес­пло­дия]. И, кро­ме того: да постигнет [тогда] каж­до­го пер­са такой же жал­кий конец, как и меня». Так гово­рил Кам­бис и горь­ко пла­кал о сво­ей жал­кой уча­сти.

66. Пер­сы же, увидев сво­его царя пла­чу­щим, разо­дра­ли на себе одеж­ды и раз­ра­зи­лись гром­ки­ми рыда­ни­я­ми. После это­го скон­чал­ся Кам­бис, сын Кира, пора­жен­ный сухой ган­гре­ной в кости, когда [от вос­па­ле­ния] омерт­ве­ло бед­ро. Цар­ст­во­вал же Кам­бис все­го семь лет и пять меся­цев. Детей у него вовсе не было — ни сыно­вей, ни доче­рей. А пер­сов, слы­шав­ших послед­нюю речь Кам­би­са, охва­ти­ло силь­ное недо­ве­рие [к сло­вам царя], буд­то маги захва­ти­ли власть. Пер­сы запо­до­зри­ли, что Кам­бис сво­им рас­ска­зом о кон­чине Смер­ди­са хотел толь­ко обма­нуть их и воз­будить про­тив Смер­ди­са всю Пер­сию.

67. Итак, они пове­ри­ли, что Смер­дис, сын Кира, дей­ст­ви­тель­но всту­пил на пре­стол. Ведь Прек­сасп реши­тель­но отри­цал теперь, что умерт­вил Смер­ди­са: после смер­ти Кам­би­са ему было опас­но сознать­ся, что он сво­ей рукой убил Киро­ва сына. А маг после кон­чи­ны Кам­би­са, обма­ном при­сво­ив себе имя Смер­ди­са, Киро­ва сына, спо­кой­но про­цар­ст­во­вал семь меся­цев, недо­ста­вав­ших Кам­би­су до пол­ных вось­ми лет цар­ст­во­ва­ния. За это вре­мя маг успел даро­вать всем сво­им под­власт­ным вели­кие мило­сти, так что после смер­ти мага все ази­ат­ские наро­ды, кро­ме самих пер­сов, горь­ко опла­ки­ва­ли его. Ведь он разо­слал вест­ни­ков ко всем под­власт­ным наро­дам, объ­явив осво­бож­де­ние от пода­тей и воен­ной служ­бы на три года³⁸.

68. Объ­явил же маг об этих мило­стях тот­час по вступ­ле­нии на пре­стол. А на вось­мой месяц обман открыл­ся вот каким обра­зом. Отан, сын Фар­на­спа, по роду и богат­ству был одним из самых выдаю­щих­ся людей в Пер­сии. Этот Отан пер­вым запо­до­зрил мага, что тот вовсе не Киров сын Смер­дис. Об этом Отан заклю­чил из того, что маг нико­гда не выхо­дил из цар­ско­го двор­ца и не при­зы­вал пред свои очи нико­го из знат­ных пер­сов. А запо­до­зрив мага, Отан посту­пил вот как. Дочь его, по име­ни Феди­ма, была супру­гой Кам­би­са, и теперь, как и все осталь­ные жены Кам­би­са, ста­ла супру­гой Смер­ди­са. Так вот, Отан послал к этой сво­ей доче­ри спро­сить, кто теперь ее супруг, с кото­рым она делит ложе, Киров ли сын Смер­дис или кто дру­гой. Дочь веле­ла пере­дать в ответ, что не зна­ет: она ведь нико­гда рань­ше не вида­ла Киро­ва сына Смер­ди­са и ей неиз­вест­но, кто ее тепе­реш­ний супруг. Тогда Отан вто­рич­но послал к ней со сло­ва­ми: «Если ты сама не зна­ешь Смер­ди­са, сына Кира, то спро­си Атос­су, кто ее и твой муж. Ведь она-то уж непре­мен­но долж­на знать сво­его соб­ст­вен­но­го бра­та». На это дочь веле­ла пере­дать вот что: «Я не могу спро­сить Атос­су и вооб­ще не вижу ни одной из дру­гих цар­ских жен. Ведь этот чело­век — кто бы он ни был — сра­зу же по вступ­ле­нии на пре­стол отде­лил нас одну от дру­гой».

69. Когда Отан услы­хал этот ответ, его подо­зре­ния ста­ли все более уси­ли­вать­ся. Он послал тогда доче­ри третье пору­че­ние, гла­сив­шее вот что: «Дочь моя! Ты — бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния и долж­на решить­ся поэто­му на опас­ное дело, кото­рое пору­ча­ет тебе ныне отец. Ведь если это не Смер­дис, сын Кира, а тот, кем я его счи­таю, то он доро­го запла­тит за то, что делит с тобой ложе и власт­ву­ет над пер­са­ми. Он не дол­жен остать­ся без­на­ка­зан­ным. Поэто­му сде­лай так. Когда он взой­дет к тебе на ложе и ты заме­тишь, что он уже заснул, то ощу­пай его уши. Если у него ока­жут­ся уши, счи­тай, что делишь ложе со Смер­ди­сом, сыном Кира; если же нет, то — с магом Смер­ди­сом». В ответ Феди­ма веле­ла пере­дать, что под­верг­нет­ся вели­кой опас­но­сти, если сде­ла­ет это. Ведь если у ее мужа дей­ст­ви­тель­но нет ушей и он пой­ма­ет ее при ощу­пы­ва­нии, то, навер­ное, каз­нит. Тем не менее, она все-таки сде­ла­ет это. Итак, она обе­ща­ла отцу выпол­нить это пору­че­ние. А это­му магу Смер­ди­су царь Кам­бис, сын Кира, велел отре­зать уши за какую-то нема­лую вину. Так вот, эта Феди­ма, дочь Ота­на, испол­ни­ла все, как обе­ща­ла отцу. Когда насту­пил ее черед идти к магу (ведь у пер­сов жены пооче­ред­но посе­ща­ют сво­его супру­га), Феди­ма при­шла, чтобы разде­лить с ним ложе. А когда маг погру­зил­ся в глу­бо­кий сон, она ощу­па­ла его уши. Тогда Феди­ма лег­ко убеди­лась, что у мужа нет ушей, и лишь толь­ко насту­пил день, она посла­ла к отцу сооб­щить об этом.

70. Отан же при­гла­сил к себе Аспа­фи­на и Гобрия, знат­ных пер­сов, самых пре­дан­ных сво­их дру­зей, и поведал им все. А те сами уже подо­зре­ва­ли, что это так, но теперь, после сооб­ще­ния Ота­на, все­це­ло убеди­лись. И они реши­ли, что каж­дый из них при­вле­чет к их сою­зу еще одно­го пер­са, кото­ро­му осо­бен­но дове­ря­ет. Так, Отан при­влек Инта­фре­на, Гобрий — Мега­би­за, Аспа­фин — Гидар­на. Когда их ста­ло шесте­ро, то при­был в Сусы³⁹ из Пер­сии Дарий, сын Гис­тас­па (ведь отец его был пра­ви­те­лем Пер­сии). Так вот, по при­бы­тии Дария шесте­ро пер­сов реши­ли при­нять в сообщ­ни­ки и его.

71. А эти семе­ро, собрав­шись, заклю­чи­ли клят­вен­ный союз и дер­жа­ли совет. Когда при­шла оче­редь Дарию выска­зать свое мне­ние, он ска­зал им вот что: «Я думал, что, кро­ме меня, нико­му не извест­но, что у нас теперь царем маг, а Киров сын Смер­дис мертв. И толь­ко ради того я так быст­ро и при­ехал в Сусы, чтобы вызвать вас на борь­бу с магом. А так как я вижу теперь, что и вам, а не мне одно­му толь­ко извест­но об обмане, то пред­ла­гаю немед­лен­но при­сту­пить к делу. Про­мед­ле­ние смер­ти подоб­но!». На это Отан отве­тил: «Сын Гис­тас­па! Отец твой — доб­лест­ный муж. И ты, несо­мнен­но, нисколь­ко не усту­па­ешь ему доб­ле­стью. Одна­ко не торо­пись так без­рас­суд­но с нашим делом, но при­сту­пай к нему более осмот­ри­тель­но. Сна­ча­ла нас долж­но быть боль­ше, а затем уже сле­ду­ет брать­ся за дело». Дарий воз­ра­зил на это: «Гос­по­да здесь при­сут­ст­ву­ю­щие! Если вы при­ме­те совет Ота­на, то знай­те, что вам пред­сто­ит жал­кая гибель. Ведь кто-нибудь непре­мен­но доне­сет магу, чтобы полу­чить выго­ду себе одно­му. Луч­ше все­го, конеч­но, чтобы вам тот­час дей­ст­во­вать на свой страх и риск. Но раз уж вы реши­ли набрать еще сообщ­ни­ков и дове­ри­лись мне, то давай­те совер­шим это дело сего­дня. Ина­че знай­те: если мы упу­стим сего­дняш­ний день, то я сам пой­ду к магу с доно­сом на вас, чтобы никто дру­гой не успел упредить меня».

72. Отан, видя такую горяч­ность Дария, отве­чал на это: «Если уж ты вынуж­да­ешь нас спе­шить, не остав­ляя вре­ме­ни на раз­мыш­ле­ние, то ска­жи, как нам про­ник­нуть во дво­рец и напасть на магов? Ты зна­ешь, конеч­но, что там рас­став­ле­на стра­жа, и если ты сам ее не видел, то слы­шал об этом. Как же мы мину­ем ее?». Дарий же отве­чал ему так: «Отан! На мно­гое мож­но дать ответ не сло­ва­ми, а делом. Об ином же мож­но рас­суж­дать, но за сло­ва­ми не сле­ду­ет ника­ко­го слав­но­го дея­ния. Вы пре­крас­но зна­е­те, что вовсе не труд­но мино­вать стра­жу. Ведь никто не станет задер­жи­вать столь знат­ных людей либо из почте­ния к ним, либо из стра­ха. Затем у меня есть самый бла­го­вид­ный пред­лог, под кото­рым мы и прой­дем: я ска­жу, что толь­ко что при­был из Пер­сии и желаю пере­дать изве­стие от отца. Где ложь неиз­беж­на, там сме­ло нуж­но лгать. Ведь лжем ли мы или гово­рим прав­ду — доби­ва­ем­ся одной цели — [выго­ды]. Одни, прав­да, лгут, желая убедить ложью и [затем] извлечь для себя выго­ду, так же как дру­гие гово­рят прав­ду, чтобы этим так­же при­об­ре­сти корысть и заслу­жить боль­ше дове­рия. Таким обра­зом, мы стре­мим­ся [в обо­их слу­ча­ях] к одной цели, толь­ко раз­ны­ми путя­ми. Если бы мы не иска­ли выго­ды, то, конеч­но, прав­ди­вый так же лег­ко стал бы лже­цом, как и лжец — прав­ди­вым. Итак, при­врат­ни­ки, кото­рые доб­ро­воль­но про­пу­стят нас, вско­ре полу­чат награ­ду. А кто посме­ет про­ти­вить­ся нам, с тем мы рас­пра­вим­ся, как с вра­гом. Тогда мы про­ник­нем во дво­рец и — за дело!».

73. После это­го Гобрий ска­зал вот что: «Дру­зья! Когда еще, как не ныне, пред­ста­вит­ся нам такой удоб­ный слу­чай отво­е­вать власть или погиб­нуть в тщет­ной борь­бе за нее? Теперь над нами, пер­са­ми, вла­ды­ка мидя­нин, маг, и к тому же без­ухий. Те из вас, кто сто­ял при смерт­ном одре Кам­би­са, без сомне­ния пом­нят, каки­ми про­кля­ти­я­ми гро­зил отхо­дя­щий царь пер­сам, если они оста­вят власть в чужих руках. Тогда мы, конеч­но, не пове­ри­ли ему, думая, что Кам­бис гово­рил это с целью обма­нуть нас. Поэто­му я за то, чтобы при­нять совет Дария и не рас­хо­дить­ся, а пря­мо с наше­го собра­ния идти про­тив мага». Так ска­зал Гобрий, и все согла­си­лись с ним.

74. Пока эти [семе­ро пер­сов] дер­жа­ли совет, слу­чи­лось вот какое про­ис­ше­ст­вие. Маги реши­ли при­влечь на свою сто­ро­ну Прек­сас­па, отто­го что ему при­шлось на себе испы­тать жесто­кость Кам­би­са (царь ведь убил стре­лой его сына); кро­ме того, и пото­му, что Прек­сасп был един­ст­вен­ным чело­ве­ком, кто знал о кон­чине Смер­ди­са, кото­ро­го он убил сво­ей рукой; и, нако­нец, пото­му, что Прек­сасп поль­зо­вал­ся боль­шим ува­же­ни­ем у пер­сов. По этой же при­чине маги посла­ли за ним, назва­ли его сво­им «дру­гом» и свя­за­ли клят­вой стро­го хра­нить тай­ну и не откры­вать нико­му обма­на, кото­рым они оду­ра­чи­ли пер­сов. За это они сули­ли Прек­сас­пу золотые горы. Полу­чив согла­сие Прек­сас­па, маги дали ему вто­рое пору­че­ние. Они объ­яви­ли, что созо­вут всех пер­сов под сте­ны цар­ско­го двор­ца, а он дол­жен с баш­ни заве­рить народ, что над ним дей­ст­ви­тель­но цар­ст­ву­ет сын Кира, а не кто иной. Маги избра­ли на это имен­но Прек­сас­па, конеч­но, пото­му, что пер­сы дове­ря­ли ему боль­ше всех и он часто заяв­лял, что Смер­дис, сын Кира, жив, реши­тель­но отри­цая его уби­е­ние.

75. Прек­сасп изъ­явил свою готов­ность, и маги, созвав народ, веле­ли ему взой­ти на баш­ню и [оттуда] обра­тить­ся к наро­ду. А Прек­сасп наме­рен­но поза­был об их при­ка­за­ни­ях. Речь свою он начал с [Киро­ва] родо­на­чаль­ни­ка Ахе­ме­на и пере­чис­лил всю родо­слов­ную Кира. Когда же в заклю­че­ние дошел до Кира, то про­сла­вил бла­го­де­я­ния его пер­сид­ско­му наро­ду; а пере­чис­лив эти бла­го­де­я­ния, он, нако­нец, рас­крыл всю тай­ну. До сих пор, по его сло­вам, он мол­чал обо всем, так как при­знать­ся было опас­но. А ныне наста­ло вре­мя, когда необ­хо­ди­мо открыть всю прав­ду. Так вот, Прек­сасп рас­ска­зал, как он по пове­ле­нию Кам­би­са сам, сво­и­ми рука­ми, умерт­вил Киро­ва сына, а теперь, по его сло­вам, [над пер­са­ми] цар­ст­ву­ют маги. Затем он при­звал страш­ные про­кля­тия на гла­вы пер­сов, если те не отни­мут власть у магов и не ото­мстят им, и стрем­глав ринул­ся с баш­ни. Тако­ва была слав­ная кон­чи­на Прек­сас­па, кото­рый всю жизнь про­жил как достой­ный чело­век.

76. А семь пер­сов меж­ду тем реши­ли немед­лен­но напасть на магов. Помо­лив­шись богам, они высту­пи­ли [ко двор­цу], еще ниче­го не ведая об уча­сти Прек­сас­па. Свер­нув с доро­ги, они ста­ли еще раз дер­жать совет. Отан и его сто­рон­ни­ки насто­я­тель­но сове­то­ва­ли отло­жить дело, пока не утихнет народ­ное вол­не­ние. Дарий со сво­и­ми при­вер­жен­ца­ми были за немед­лен­ное выпол­не­ние замыс­ла и про­тив вся­кой отсроч­ки. Когда они еще спо­ри­ли, появи­лось семь пар ястре­бов, кото­рые, пре­сле­дуя две пары кор­шу­нов, рва­ли и тер­за­ли их. Увидев это зна­ме­ние, все семе­ро при­ня­ли совет Дария и напра­ви­лись во дво­рец, обод­рен­ные явле­ни­ем вещих птиц.

77. Когда семь [заго­вор­щи­ков] подо­шли к [двор­цо­вым] воротам, про­изо­шло имен­но то, что ожи­дал Дарий. Стра­жа почти­тель­но про­пу­сти­ла знат­ных пер­сов, совер­шен­но не подо­зре­вая их наме­ре­ний. Боги вели их, и никто [из стра­жи] ни о чем их не спра­ши­вал. Так они про­ник­ли во двор, где их встре­ти­ли евну­хи, докла­ды­вав­шие царю. Евну­хи же ста­ли рас­спра­ши­вать заго­вор­щи­ков, что им нуж­но здесь, и, рас­спра­ши­вая, осы­па­ли бра­нью при­врат­ни­ков, зачем те про­пу­сти­ли их. Даль­ше идти евну­хи запре­ща­ли. А заго­вор­щи­ки, подав друг дру­гу знак, выхва­ти­ли свои кин­жа­лы и прон­зи­ли на месте тех, кто им пре­пят­ст­во­вал. Сами же бегом устре­ми­лись в муж­ские покои.

78. А в это вре­мя оба мага как раз нахо­ди­лись во двор­це и сове­ща­лись о поступ­ке Прек­сас­па. Так вот, услы­шав шум и кри­ки евну­хов, они бро­си­лись назад и, как толь­ко поня­ли, что про­ис­хо­дит, взя­лись за ору­жие. Один из них вто­ро­пях схва­тил лук, а дру­гой — копье, и нача­лась руко­паш­ная схват­ка. Тот, у кого был лук, не мог пустить его в ход, так как заго­вор­щи­ки были уже слиш­ком близ­ко и тес­ни­ли их. Дру­гой же защи­щал­ся копьем и ранил Аспа­фи­на в бед­ро, а Инта­фре­на в глаз. Инта­френ лишил­ся гла­за, но, впро­чем, не умер от раны. Так один из магов ранил дво­их пер­сов. Дру­гой же, так как его лук ока­зал­ся бес­по­ле­зен, нашел убе­жи­ще в покое, выхо­див­шем на муж­скую поло­ви­ну, и хотел запе­реть за собой дверь. Одна­ко вме­сте с ним туда успе­ли ворвать­ся двое из семи [заго­вор­щи­ков] — Дарий и Гобрий. Гобрий схва­тил­ся с магом, а Дарий сто­ял око­ло в нере­ши­тель­но­сти, боясь в тем­но­те пора­зить Гобрия. А Гобрий, заме­тив, что Дарий без­дей­ст­ву­ет, закри­чал, поче­му тот не нано­сит уда­ра. Дарий отве­чал: «Боюсь, как бы не пора­зить тебя». Гобрий воз­ра­зил на это: «Рази мечом нас обо­их!». Дарий пови­но­вал­ся, нанес удар кин­жа­лом и по сча­стью пора­зил мага.

79. Умерт­вив магов, заго­вор­щи­ки отру­би­ли у них голо­вы. Ране­ных же [това­ри­щей] они оста­ви­ли на месте, так как те были слиш­ком сла­бы, а так­же для охра­ны двор­ца. Осталь­ные же пяте­ро, захва­тив с собой голо­вы магов, с кри­ком и шумом выско­чи­ли из двор­ца. Затем они созва­ли про­чих пер­сов, объ­яс­ни­ли им, что про­изо­шло, пока­зы­вая отруб­лен­ные голо­вы, и ста­ли уби­вать всех магов, попа­дав­ших­ся на пути. Когда же пер­сы узна­ли о подви­ге семе­рых и об обмане магов, то не захо­те­ли отстать [от заго­вор­щи­ков]: они выхва­ти­ли свои кин­жа­лы и бро­си­лись уби­вать всех магов, каких толь­ко мог­ли най­ти; и если бы не насту­пи­ла ночь, то ни одно­го мага не оста­лось бы в живых. Этот день все пер­сы счи­та­ют вели­чай­шим празд­нич­ным днем и справ­ля­ют его весь­ма тор­же­ст­вен­но. А зовет­ся у пер­сов этот празд­ник «изби­е­ние магов». Ни одно­му магу нель­зя в то вре­мя пока­зать­ся на ули­це, и все они сидят дома.

80. Когда вол­не­ние улег­лось и про­шло пять дней, заго­вор­щи­ки ста­ли сове­щать­ся о [буду­щем] устрой­стве государ­ства. Они дер­жа­ли речи, кото­рые иным элли­нам, прав­да, кажут­ся неве­ро­ят­ны­ми, но все же дей­ст­ви­тель­но были про­из­не­се­ны. Так, Отан выска­зал­ся за то, чтобы пере­дать власть все­му пер­сид­ско­му наро­ду. Он ска­зал: «По-мое­му, не сле­ду­ет опять отда­вать власть в руки одно­го еди­но­дер­жав­но­го вла­ды­ки. Это и непри­ят­но, и нехо­ро­шо. Вы зна­е­те ведь, до чего дошло свое­во­лие Кам­би­са, и испы­та­ли на себе высо­ко­ме­рие мага. Как же может государ­ство быть бла­го­устро­ен­ным, если само­дер­жец волен тво­рить все, что поже­ла­ет? И дей­ст­ви­тель­но, если бы даже самый бла­го­род­ный чело­век был обле­чен такой вла­стью, то едва ли остал­ся бы верен сво­им преж­ним убеж­де­ни­ям. От богат­ства и рос­ко­ши, его окру­жаю­щих, в нем зарож­да­ет­ся высо­ко­ме­рие, а зависть и без того при­су­ща чело­ве­че­ской нату­ре. А у кого два этих поро­ка, у того уже они все. Он тво­рит мно­же­ство пре­ступ­ных дея­ний: одни — из-за пре­сы­ще­ния свое­во­ли­ем, дру­гие — опять-таки из зави­сти. Конеч­но, такой вла­сти­тель дол­жен бы быть лишен зави­сти, так как ему, как госуда­рю, при­над­ле­жит все. Одна­ко само­дер­жец по сво­ей нату­ре посту­па­ет со сво­и­ми под­власт­ны­ми, [исхо­дя из] совер­шен­но про­ти­во­по­лож­но­го [взгляда]. Ведь он завиду­ет “луч­шим” людям за то толь­ко, что те здра­вы и невреди­мы, а любит самых дур­ных граж­дан. Более все­го он скло­нен вни­мать кле­ве­те. Это чело­век, с кото­рым ладить труд­нее все­го на све­те. За сдер­жан­ное одоб­ре­ние [его поступ­ков] он рас­па­ля­ет­ся, видя в этом недо­ста­точ­ную почти­тель­ность, а за высо­кое ува­же­ние он недо­во­лен тобой, как льсте­цом. Но вот я пере­хо­жу к само­му пло­хо­му: он нару­ша­ет оте­че­ские обы­чаи и зако­ны, наси­лу­ет жен­щин, каз­нит людей без суда. Что до народ­но­го прав­ле­ния, то оно, преж­де все­го, обла­да­ет пре­иму­ще­ст­вом перед все­ми [дру­ги­ми] уже в силу сво­его пре­крас­но­го име­ни — “исо­но­мия”. Затем народ-пра­ви­тель не тво­рит ниче­го из того, что поз­во­ля­ет себе само­дер­жец. Ведь народ управ­ля­ет, [разда­вая] государ­ст­вен­ные долж­но­сти по жре­бию, и эти долж­но­сти ответ­ст­вен­ны, а все реше­ния зави­сят от народ­но­го собра­ния. Итак, я пред­ла­гаю уни­что­жить еди­но­вла­стие и сде­лать народ вла­ды­кой, ибо у одно­го наро­до­прав­ства все бла­га и пре­иму­ще­ства»⁴⁰.

81. Тако­во было мне­ние Ота­на. Мега­биз же сове­то­вал пере­дать власть оли­гар­хии и гово­рил вот что: «То, что ска­зал Отан об отмене само­дер­жав­ной вла­сти, повто­рю и я. Но что до его вто­ро­го пред­ло­же­ния — отдать вер­хов­ную власть наро­ду, то это дале­ко не самый луч­ший совет. Дей­ст­ви­тель­но, нет ниче­го без­рас­суд­нее и раз­нуздан­нее негод­ной чер­ни. Поэто­му недо­пу­сти­мо нам, спа­са­ясь от высо­ко­ме­рия тира­на, под­пасть под вла­ды­че­ство необуздан­ной чер­ни. Ведь тиран, по край­ней мере, зна­ет, что тво­рит, а народ даже и не зна­ет. Откуда же, в самом деле, у наро­да разум, если он не учен и не име­ет ника­кой врож­ден­ной доб­ле­сти? Очер­тя голо­ву, подоб­но [бур­но­му] весен­не­му пото­ку, без смыс­ла и рас­суж­де­ния, бро­са­ет­ся народ к кор­ми­лу прав­ле­ния. Пусть ценит народ­ное прав­ле­ние лишь тот, кто жела­ет зла пер­сам! Мы же обле­чем вер­хов­ной вла­стью тес­ный круг выс­шей зна­ти (в их чис­ле будем и мы). Ведь от “луч­ших” людей, конеч­но, исхо­дят и луч­шие реше­ния [в государ­ст­вен­ных делах]»⁴¹.

82. Тако­во было мне­ние Мега­би­за. Третьим же объ­явил свое мне­ние Дарий в таких сло­вах: «По-мое­му, Мега­биз вер­но ото­звал­ся о наро­де; на оли­гар­хию же у меня взгляд иной. Если мы возь­мем из трех пред­ло­жен­ных нам на выбор форм прав­ле­ния каж­дую в ее самом совер­шен­ном виде, т. е. совер­шен­ную демо­кра­тию, совер­шен­ную оли­гар­хию и совер­шен­ную монар­хию, то послед­няя, по-мое­му, заслу­жи­ва­ет гораздо боль­ше­го пред­по­чте­ния. Ведь нет, кажет­ся, ниче­го пре­крас­нее прав­ле­ния одно­го наи­луч­ше­го вла­сте­ли­на. Он без­упреч­но управ­ля­ет наро­дом, исхо­дя из наи­луч­ших побуж­де­ний, и при такой вла­сти луч­ше все­го могут сохра­нять­ся в тайне реше­ния, [направ­лен­ные] про­тив вра­гов. Напро­тив, в оли­гар­хии, если даже немно­гие [луч­шие] и ста­ра­ют­ся при­но­сить поль­зу обще­ству, то обыч­но меж­ду отдель­ны­ми людь­ми воз­ни­ка­ют оже­сто­чен­ные рас­при. Ведь каж­дый жела­ет пер­вен­ст­во­вать и про­во­дить [в жизнь] свои замыс­лы. Так у них начи­на­ет­ся ярост­ная враж­да меж­ду собой, отче­го про­ис­те­ка­ют сму­ты, а от смут — кро­во­про­ли­тия. От кро­во­про­ли­тий же дело дохо­дит до еди­но­вла­стия, из чего совер­шен­но ясно, что этот послед­ний образ прав­ле­ния — наи­луч­ший. При демо­кра­тии опять-таки поро­ки неиз­беж­ны, а лишь толь­ко низость и под­лость про­ни­ка­ют в обще­ст­вен­ные дела, то это не при­во­дит к враж­де сре­ди под­лых людей, а, напро­тив, [меж­ду ними] воз­ни­ка­ют креп­кие дру­же­ст­вен­ные свя­зи. Ведь эти вреди­те­ли обще­ства обыч­но дей­ст­ву­ют заод­но, [устра­и­вая заго­во­ры]. Так идет дело, пока какой-нибудь народ­ный вождь не покон­чит с ними. За это тако­го чело­ве­ка народ ува­жа­ет, и затем этот про­слав­лен­ный [вождь] быст­ро ста­но­вит­ся еди­но­дер­жав­ным вла­сти­те­лем. Отсюда еще раз ясно, что еди­но­вла­стие — наи­луч­ший образ прав­ле­ния. Нако­нец, одним сло­вом: откуда у нас, пер­сов, сво­бо­да? Кто даро­вал ее нам? Народ, луч­шие люди или еди­но­дер­жав­ный вла­сти­тель? По-мое­му, все же если сво­бо­да даро­ва­на нам еди­но­дер­жав­ным вла­сти­те­лем, то мы долж­ны креп­ко дер­жать­ся это­го [обра­за прав­ле­ния] и вооб­ще не нару­шать доб­рых оте­че­ских обы­ча­ев, ибо “мало хоро­ше­го в этом”»⁴².

83. Тако­вы были эти три мне­ния. А чет­ве­ро осталь­ных из семи при­мкну­ли к мне­нию Дария. Когда же Отан, кото­рый стре­мил­ся вве­сти у пер­сов демо­кра­тию, понял, что его пред­ло­же­ние отверг­ну­то, то ска­зал собрав­шим­ся вот что: «Дру­зья! Итак, реше­но, что один из нас станет царем. Будет ли он избран по жре­бию, реше­ни­ем пер­сид­ско­го наро­да или как-нибудь ина­че — я, во вся­ком слу­чае, не буду сопер­ни­чать с вами. Не желаю я ни сам власт­во­вать, ни быть под­власт­ным и отка­зы­ва­юсь от пре­сто­ла с тем усло­ви­ем, чтобы ни сам я, ни мои потом­ки нико­гда не под­чи­ня­лись нико­му из вас». После таких слов все шесте­ро согла­си­лись на его прось­бу. Поэто­му Отан отка­зал­ся от цар­ства и остал­ся в сто­роне от борь­бы за власть. И поныне еще его дом — един­ст­вен­ный неза­ви­си­мый дом от царя в Пер­сии — под­чи­ня­ет­ся цар­ской вла­сти, посколь­ку сам жела­ет это­го, но не дол­жен нару­шать пер­сид­ские зако­ны.

84. Осталь­ные же шесте­ро [пер­сов] ста­ли дер­жать совет, как спра­вед­ли­вее все­го поста­вить царя. Преж­де все­го, они реши­ли: если один из них будет избран царем, то дол­жен жало­вать Ота­ну и всем его потом­кам еже­год­но по наи­луч­шей мидий­ской одеж­де и [посы­лать] дру­гие самые почет­ные дары, обыч­ные в Пер­сии. А реши­ли они жало­вать ему эти дары ради того, что он пер­вым заду­мал вос­ста­ние и при­влек [всех] их к заго­во­ру. Тако­вы были осо­бые пре­иму­ще­ства, пре­до­став­лен­ные Ота­ну. А для всех семе­рых было поста­нов­ле­но, чтобы каж­дый из них по жела­нию мог вхо­дить без докла­да в цар­ский дво­рец, если толь­ко царь не почи­ва­ет у сво­ей жены. Далее, царь дол­жен был брать себе супру­гу толь­ко из семейств заго­вор­щи­ков⁴³. О цар­ской же вла­сти они реши­ли вот что: чей конь пер­вым заржет при вос­хо­де солн­ца, когда они выедут за город­ские ворота, тот и будет царем.

85. Был у Дария конюх, смет­ли­вый парень, по име­ни Эбар. Это­му-то чело­ве­ку Дарий после собра­ния ска­зал вот что: «Эбар, вот как мы реши­ли о цар­ской вла­сти. Чей конь пер­вым заржет при вос­хо­де солн­ца, когда мы поедем вер­хом, тот и будет царем. Если ты зна­ешь какое-нибудь хит­рое сред­ство, то устрой так, чтобы я, а не кто дру­гой полу­чил [пер­сид­ский пре­стол]». Эбар отве­тил так: «Гос­по­дин! Если толь­ко от это­го зави­сит, быть тебе царем или нет, то собе­рись с духом и не бес­по­кой­ся, так как рань­ше тебя никто не будет царем. Есть у меня такое зелье». А Дарий ска­зал ему: «Так, если ты дей­ст­ви­тель­но зна­ешь какое-нибудь хит­рое сред­ство, то поспе­ши и не теряй вре­ме­ни: ведь зав­тра [рано утром] дело у нас долж­но решить­ся». Услы­шав это, Эбар сде­лал вот что. С наступ­ле­ни­ем ночи он при­вел за ворота одну из кобы­лиц, кото­рую жере­бец Дария более все­го любил, креп­ко при­вя­зал ее и затем под­вел к ней жереб­ца. Мно­го раз он обво­дил его вокруг кобы­ли­цы и, нако­нец, пустил покрыть ее.

86. На рас­све­те все шесте­ро мужей по уго­во­ру сели на коней. Когда они ока­за­лись за ворота­ми и при­бли­зи­лись к тому месту, где про­шлую ночь была при­вя­за­на кобы­ли­ца, конь Дария бро­сил­ся впе­ред и заржал. На ясном небе в то же вре­мя сверк­ну­ла мол­ния и загре­ме­ли гро­мо­вые рас­ка­ты. Это неожи­дан­ное зна­ме­ние посвя­ти­ло Дария на цар­ство, слов­но по пред­ва­ри­тель­но­му усло­вию. Тогда дру­гие соско­чи­ли с коней, пали к ногам Дария и покло­ни­лись ему, как царю.

87. Так вот, по одно­му изве­стию это [избра­ние Дария] под­стро­ил Эбар. Но есть и дру­гое изве­стие (ведь пер­сы рас­ска­зы­ва­ют об этом собы­тии дво­я­ко), буд­то тот же Эбар сунул руку в поло­вые части кобы­ли­цы и затем спря­тал руку в шта­ны. Когда же затем с вос­хо­дом солн­ца кони гото­вы были устре­мить­ся впе­ред, Эбар выта­щил свою руку и под­нес к нозд­рям Дари­е­ва жереб­ца, а тот, почу­яв кобы­ли­цу, зафыр­кал и заржал.

88. Так-то Дарий, сын Гис­тас­па, был про­воз­гла­шен царем⁴⁴. И были ему под­власт­ны, кро­ме ара­бов, все наро­ды Азии, кото­рые поко­рил Кир, а затем вто­рич­но Кам­бис. Ара­бы нико­гда не были под игом пер­сов. Они ста­ли, одна­ко, дру­зья­ми пер­сов после того, как про­пу­сти­ли Кам­би­са в Еги­пет через свою зем­лю⁴⁵. Дарий взял себе в супру­ги знат­ней­ших пер­си­я­нок, во-пер­вых, двух доче­рей Кира — Атос­су и Арти­сто­ну (Атос­са уже была преж­де женой сво­его бра­та Кам­би­са, а потом мага; Арти­сто­на же была еще деви­цей). Затем он всту­пил в брак с доче­рью Смер­ди­са, Киро­ва сына, по име­ни Пар­мис и, нако­нец, с доче­рью Ота­на, кото­рая рас­кры­ла обман мага. Могу­ще­ство Дария было бес­пре­дель­но. Преж­де все­го, он пове­лел высечь из кам­ня и поста­вить рельеф­ное изо­бра­же­ние⁴⁶ всад­ни­ка с над­пи­сью, гла­сив­шей: «Дарий, сын Гис­тас­па, обрел себе пер­сид­ское цар­ство доб­ле­стью сво­его коня (сле­до­ва­ло имя) и коню­ха Эба­ра».

89. А сде­лав это, Дарий разде­лил пер­сид­скую дер­жа­ву на 20 про­вин­ций [окру­гов], кото­рые у пер­сов назы­ва­ют­ся сатра­пи­я­ми⁴⁷. Учредив эти окру­га и назна­чив их пра­ви­те­лей, царь уста­но­вил пода­ти по пле­ме­нам. Мно­гие сосед­ние народ­но­сти были объ­еди­не­ны в одну сатра­пию, а ино­гда, кро­ме бли­жай­ших соседей, к ней при­со­еди­ня­лись и народ­но­сти дру­гой, более дале­кой сатра­пии. Рас­пре­де­ле­ние же сатра­пий и еже­год­ных взно­сов пода­тей он про­из­вел сле­дую­щим обра­зом: тем, кто вно­сил пода­ти сереб­ром, царь назна­чил пла­ту по весу вави­лон­ско­го талан­та, а пла­тив­шим золо­том — по евбей­ско­му весу. Вес вави­лон­ско­го талан­та состав­ля­ет 78 евбей­ских мин⁴⁸. В цар­ст­во­ва­ние Кира и потом Кам­би­са не было еще уста­нов­ле­но ника­кой опре­де­лен­ной пода­ти, но толь­ко доб­ро­воль­ные дары. Из-за это­го обло­же­ния данью и неко­то­рых дру­гих подоб­ных меро­при­я­тий Дария в Пер­сии гово­ри­ли, что Дарий был тор­гаш, Кам­бис — вла­ды­ка, а Кир — отец, пото­му что Дарий всю свою дер­жа­ву устро­ил по-тор­га­ше­ски; Кам­бис — отто­го, что был жесток и высо­ко­ме­рен; а Кир — отто­го, что был мило­стив и ему они обя­за­ны все­ми бла­га­ми.

90. От ионян же, ази­ат­ских маг­не­тов, эолий­цев, карий­цев, ликий­цев, мили­ев и пам­фи­лов (ибо для всех них была уста­нов­ле­на еди­ная подать) посту­па­ло 400 талан­тов сереб­ра. Это была пер­вая область, уста­нов­лен­ная царем⁴⁹. А от мисий­цев, лидий­цев, ласон­цев, каба­ли­ев и гитен­нов [посту­па­ло] 500 талан­тов. Это был вто­рой округ. От гел­лес­пон­тий­цев по пра­вую сто­ро­ну от вхо­да, затем от фри­гий­цев, ази­ат­ских фра­кий­цев, пафла­го­нов, мари­ан­ди­нов и сирий­цев нало­ги и пода­ти состав­ля­ли 360 талан­тов. Это был тре­тий округ⁵⁰. Из Кили­кии достав­ля­ли 360 белых коней (по одно­му на каж­дый день в году) и 500 талан­тов сереб­ра. Из них 140 талан­тов рас­хо­до­ва­лось на содер­жа­ние кон­ни­цы, охра­няв­шей Кили­кию, а 360 талан­тов полу­чал Дарий. Это — чет­вер­тый округ.

91. Область от горо­да Посидея, осно­ван­но­го Амфи­ло­хом, сыном Амфи­а­рая, на гра­ни­це меж­ду Кили­ки­ей и Сири­ей, до Егип­та, кро­ме Ара­вий­ской зем­ли, сво­бод­ной от пода­тей, долж­на была пла­тить 350 талан­тов пода­ти. В этот округ вхо­дят вся Фини­кия, так назы­вае­мая пале­стин­ская Сирия и Кипр. Это пятый округ⁵¹. Из Егип­та, из сосед­ней с Егип­том части Ливии, Кире­ны и Бар­ки⁵², кото­рые были вклю­че­ны в еги­пет­ский округ, полу­ча­лось 700 талан­тов, не счи­тая дохо­дов с рыб­ной лов­ли на Меридо­вом озе­ре. Так вот, поми­мо этих денег и посту­паю­ще­го в счет пода­ти хле­ба, с это­го окру­га взи­ма­лось еще 700 талан­тов. Ведь для пер­сов и наем­ни­ков, зани­мав­ших Белую кре­пость в Мем­фи­се, достав­ля­ет­ся 120000 медим­нов хле­ба. Это — шестой округ⁵³. Сат­та­гиды же вме­сте с ган­да­ри­я­ми, дади­ка­ми и апа­ри­та­ми пла­ти­ли 170 талан­тов. Это — седь­мой округ⁵⁴. Из Сус и осталь­ной Кис­сии посту­па­ло 300 талан­тов. Это — вось­мой округ⁵⁵.

92. Вави­лон же и осталь­ная Асси­рия пла­ти­ли 1000 талан­тов сереб­ра и достав­ля­ли 500 оскоп­лен­ных маль­чи­ков. Это — девя­тый округ⁵⁶. Акба­та­ны, осталь­ная Мидия, пари­ка­нии и орто­ко­ри­бан­тии пла­ти­ли 450 талан­тов. Это — деся­тый округ⁵⁷. Кас­пии же, пав­си­ки, пан­ти­ма­фы и дари­ты вме­сте пла­ти­ли 200 талан­тов. Это — один­на­дца­тый округ⁵⁸. Народ­но­сти от бак­трий­цев до эглов пла­ти­ли 300 талан­тов пода­ти. Это — две­на­дца­тый округ⁵⁹.

93. Из Пак­ти­ки, Арме­нии и сосед­них обла­стей до Евк­син­ско­го Пон­та посту­па­ло 400 талан­тов. Это — три­на­дца­тый округ⁶⁰. Сагар­тии, саран­ги, фама­неи, утии, мики и жите­ли ост­ро­вов Крас­но­го моря, куда царь выдво­ря­ет так назы­вае­мые пере­се­лен­ные народ­но­сти, вме­сте пла­ти­ли 600 талан­тов. Это — четыр­на­дца­тый округ⁶¹. Саки и кас­пии пла­ти­ли 250 талан­тов. Это — пят­на­дца­тый округ⁶². Пар­фяне же, хорас­мии, сог­дий­цы и арии пла­ти­ли 300 талан­тов. Это — шест­на­дца­тый округ⁶³.

94. Пари­ка­нии и ази­ат­ские эфи­о­пы пла­ти­ли 400 талан­тов. Это — сем­на­дца­тый округ⁶⁴. На мати­е­нов, сас­пи­ров и ала­ро­ди­ев была нало­же­на подать в 200 талан­тов. Это — восем­на­дца­тый округ⁶⁵. Мос­хам, тиба­ре­нам, мак­ро­нам, мос­си­ни­кам и марам было при­ка­за­но пла­тить 300 талан­тов пода­ти. Это — девят­на­дца­тый округ⁶⁶. Что до индий­цев, то этот самый мно­го­чис­лен­ный народ из всех нам извест­ных и подать дол­жен был пла­тить самую боль­шую срав­ни­тель­но с дру­ги­ми, имен­но 360 талан­тов золо­то­го пес­ку. Это — два­дца­тый округ⁶⁷.

95. Так вот вави­лон­ские сереб­ря­ные талан­ты в пере­во­де на евбей­ский вес состав­ля­ют 9880 талан­тов, и если при­нять отно­ше­ние золота к сереб­ру как 1 к 13, то цен­ность золо­то­го пес­ка состав­ля­ет 4680 евбей­ских талан­тов. Таким обра­зом, общая сум­ма всех еже­год­ных поступ­ле­ний Дарию состав­ля­ла 14560 евбей­ских талан­тов. При этом циф­ры более мел­ких дохо­дов я не при­ни­маю в рас­чет.

96. Эти пода­ти посту­па­ли Дарию из Азии и из неболь­шой части [стран] Ливии. Позд­нее ста­ли достав­лять так­же пода­ти с эллин­ских ост­ро­вов и от евро­пей­ских народ­но­стей вплоть до фес­са­лий­цев. А сохра­ня­ет царь эти свои сокро­ви­ща вот каким обра­зом: он при­ка­зы­ва­ет, рас­пла­вив металл, выли­вать его в гли­ня­ные сосуды. Когда сосуд напол­нен, его раз­би­ва­ют. Вся­кий раз, когда нуж­ны день­ги, царь велит отру­бать сколь­ко тре­бу­ет­ся золота.

97. Тако­вы были эти окру­ги и раз­ме­ры пода­тей. Толь­ко одну Пер­сид­скую зем­лю я не упо­мя­нул в чис­ле земель, обло­жен­ных данью, пото­му что пер­сы живут в стране, сво­бод­ной от пода­тей. Но есть еще народ­но­сти, кото­рые, прав­да, не пла­тят дани, а достав­ля­ют дары. Это — эфи­о­пы, живу­щие на гра­ни­це с Егип­том⁶⁸ (их поко­рил Кам­бис во вре­мя похо­да на дол­го­веч­ных эфи­о­пов); затем оби­та­те­ли обла­сти у свя­щен­ной Нисы⁶⁹, кото­рые справ­ля­ют извест­ные празд­не­ства в честь Дио­ни­са. Эти эфи­о­пы и сосед­ние с ними наро­ды тако­го же про­ис­хож­де­ния, как и кал­ла­тии в Индии; они живут в под­зем­ных жили­щах. Оба эти эфи­оп­ских пле­ме­ни достав­ля­ют в дар царю каж­дые три года (и дела­ют это до наше­го вре­ме­ни) 2 хени­ка само­род­но­го золота, 200 ство­лов эбе­но­во­го дере­ва, 5 эфи­оп­ских маль­чи­ков и 20 боль­ших сло­но­вых клы­ков. Даже кол­хи и их соседи до Кав­каз­ско­го хреб­та⁷⁰ (до этих пор ведь про­сти­ра­ет­ся пер­сид­ская дер­жа­ва, обла­сти же к севе­ру от Кав­ка­за уже не под­чи­не­ны пер­сам) нала­га­ют на себя пода­ти в виде доб­ро­воль­ных даров. Так вот, эти наро­ды еще и поныне посы­ла­ют царю по 100 маль­чи­ков и 100 дево­чек. Нако­нец, ара­бы еже­год­но посы­ла­ют 1000 талан­тов лада­на. Эти дары они шлют царю поми­мо пода­ти⁷¹.

98. Боль­шое коли­че­ство это­го золота, часть кото­ро­го индий­цы посы­ла­ют царю в виде упо­мя­ну­то­го золо­то­го пес­ка, добы­ва­ют вот каким спо­со­бом. На восто­ке Индий­ской зем­ли есть пес­ча­ная пусты­ня⁷². Ведь из всех извест­ных нам восточ­ных ази­ат­ских наро­дов у вос­хо­да солн­ца индий­цы — пер­вый народ, о кото­ром у нас есть по край­ней мере опре­де­лен­ные сведе­ния. Ибо восточ­нее Индии про­сти­ра­ют­ся пес­ки и пусты­ня. В Индии есть мно­го раз­ных пле­мен, гово­ря­щих на раз­ных язы­ках. Неко­то­рые из них кочев­ни­ки, дру­гие же — нет. Одни оби­та­ют в боло­ти­стой дель­те реки [Инда] и пита­ют­ся сырой рыбой, кото­рую они ловят со сво­их бам­бу­ко­вых лодок (целая лод­ка дела­ет­ся из одно­го коле­на это­го бам­бу­ка). Эти индий­ские пле­ме­на носят одеж­ды из трост­ни­ко­во­го [лыка]. Трост­ник они сре­за­ют в реке, затем разде­ля­ют на поло­сы, спле­та­ют напо­до­бие цино­вок и носят в виде пан­ци­ря.

99. Далее к восто­ку оби­та­ют коче­вые индий­ские пле­ме­на, питаю­щи­е­ся сырым мясом. Они назы­ва­ют­ся паде­я­ми⁷³. Обы­чаи их, по рас­ска­зам, вот какие. Когда кто-нибудь — муж­чи­на или жен­щи­на — зане­ду­жит, то, если это муж­чи­на, его уби­ва­ют бли­жай­шие дру­зья — муж­чи­ны же. Ведь, по их сло­вам, недуг, снедаю­щий боль­но­го, загу­бит для них его мясо. А тот уве­ря­ет, что вовсе не стра­да­ет от неду­га. Они же, не вни­мая его сло­вам, умерщ­вля­ют его и затем поеда­ют труп. Если же недуг пора­жа­ет жен­щи­ну, то бли­жай­шие род­ст­вен­ни­цы боль­ной посту­па­ют с ней так же, как муж­чи­ны. Что же каса­ет­ся стар­цев, то их тор­же­ст­вен­но зака­лы­ва­ют [и при­но­сят] в жерт­ву [боже­ству] и так­же съе­да­ют. Впро­чем, до пре­клон­но­го воз­рас­та дожи­ва­ет у них немно­го людей, так как вся­ко­го уби­ва­ют уже рань­ше, если он стра­да­ет каким-нибудь неду­гом.

100. Есть индий­ские пле­ме­на, кото­рые дер­жат­ся иных обы­ча­ев, а имен­но вот каких. Они не уби­ва­ют ни одно­го живо­го суще­ства, не трудят­ся на нивах, нет у них жилищ, а пита­ют­ся они тра­вой. В их стране дико рас­тет одно рас­те­ние, струч­ки кото­ро­го вели­чи­ной с про­ся­ное зер­но. Эти зер­на они соби­ра­ют вме­сте с шелу­хой, варят и употреб­ля­ют в пищу. Если кого-нибудь из них пора­жа­ет недуг, то он ухо­дит в пусты­ню и там ложит­ся. Никто уже не забо­тит­ся ни об уми­раю­щем, ни о страж­ду­щем⁷⁴.

101. У всех назван­ных индий­ских пле­мен поло­вое обще­ние совер­ша­ет­ся откры­то, как у скота. Цвет кожи у всех их оди­на­ко­вый, имен­но такой, как у эфи­о­пов. Так же и семя, кото­рым они опло­до­тво­ря­ют жен­щин, не белое, как у осталь­ных наро­дов, а чер­ное, под цвет их кожи. Такое же [чер­ное] семя и у эфи­о­пов. Эти индий­ские пле­ме­на оби­та­ют еще даль­ше к югу от пер­сов и нико­гда не под­чи­ня­лись Дарию.

102. Дру­гие индий­ские пле­ме­на, напро­тив, оби­та­ют вбли­зи обла­сти Пак­ти­ки и ее глав­но­го горо­да Кас­па­ти­ра север­нее про­чих индий­цев. По сво­е­му обра­зу жиз­ни они при­бли­жа­ют­ся к бак­трий­цам. Это самое воин­ст­вен­ное из индий­ских пле­мен, и они уже уме­ют добы­вать золо­то. В их зем­ле есть пес­ча­ная пусты­ня, и в пес­ках ее водят­ся муравьи вели­чи­ной почти с соба­ку, но мень­ше лиси­цы⁷⁵. Несколь­ко таких мура­вьев, пой­ман­ных на охо­те, есть у пер­сид­ско­го царя. Муравьи эти роют себе норы под зем­лей и выбра­сы­ва­ют оттуда нару­жу песок, так же как это дела­ют и муравьи в Элла­де, с кото­ры­ми они очень схо­жи видом. Выры­тый же ими песок — золо­то­нос­ный, и за ним-то индий­цы и отправ­ля­ют­ся в пусты­ню. Для это­го каж­дый запря­га­ет в ярмо трех вер­блюдов, по бокам — вер­блюдов-сам­цов, кото­рые бегут рядом, как при­стяж­ные, а в середине — сам­ку-вер­блюди­цу. На нее они и садят­ся, выби­рая пре­иму­ще­ст­вен­но спо­кой­ную, кото­рая толь­ко что оже­ре­би­лась. Их вер­блюды быст­ро­той не усту­па­ют коням, а поми­мо того, могут нести гораздо более тяже­лые вью­ки.

103. Опи­сы­вать вид вер­блюда я не буду, пото­му что он изве­стен в Элла­де. Ска­жу толь­ко то, что не зна­ют о вер­блюде. На зад­них ногах у вер­блюда четы­ре бед­рен­ных муску­ла и четы­ре суста­ва, и поло­вые части, нахо­дя­щи­е­ся меж­ду зад­ни­ми нога­ми, обра­ще­ны к хво­сту.

104. В такой вер­блю­жьей упряж­ке индий­цы отправ­ля­ют­ся за золо­том с тем рас­че­том, чтобы попасть в самый силь­ный зной и похи­тить золо­то. Ведь муравьи от зноя пря­чут­ся под зем­лей. Солн­це в стране этих наро­дов самое зной­ное утром, а не как в дру­гих местах в пол­день. Лишь око­ло полу­дня, когда у нас рас­хо­дит­ся рынок, солн­це сто­ит там уже высо­ко на небе. Имен­но в это вре­мя оно при­пе­ка­ет там гораздо силь­нее, чем в пол­день в Элла­де, так что, по рас­ска­зам, люди долж­ны в это вре­мя осве­жать­ся купа­ньем. А в пол­день в Индии солн­це при­пе­ка­ет почти так же силь­но, как и в дру­гих стра­нах, после полу­дня же солн­це сия­ет там так же ярко, как у нас утром. А затем солн­це дела­ет­ся все холод­нее, пока при зака­те не станет совер­шен­но холод­ным⁷⁶.

105. Когда индий­цы при­едут на место с меш­ка­ми, то напол­ня­ют их [золотым пес­ком] и затем как мож­но ско­рее воз­вра­ща­ют­ся домой. Муравьи же тот­час, по сло­вам пер­сов, по запа­ху почу­яв их, бро­са­ют­ся в пого­ню. Ведь ни одно живот­ное не может срав­нить­ся с эти­ми мура­вья­ми быст­ро­той [бега], так что если бы индий­цы не успе­ли опе­ре­дить их (пока муравьи собе­рут­ся), то никто бы из них не уце­лел. Так вот, вер­блюдов-сам­цов (те ведь бегут мед­лен­нее самок и ско­рее уста­ют) они отвя­зы­ва­ют в пути и остав­ля­ют мура­вьям (сна­ча­ла одно­го, потом дру­го­го). Сам­ки же, вспо­ми­ная остав­лен­ных дома жере­бят, бегут без уста­ли. Таким-то обра­зом индий­цы, по сло­вам пер­сов, добы­ва­ют бо́льшую часть золота, а неко­то­рое гораздо мень­шее коли­че­ство выка­пы­ва­ют из зем­ли.

106. Окра­и­ны ойку­ме­ны по воле судь­бы щед­ро наде­ле­ны ред­чай­ши­ми и дра­го­цен­ны­ми дара­ми при­ро­ды. Элла­да же зато име­ет самый уме­рен­ный [бла­го­дат­ный] кли­мат. Самая край­няя стра­на на восто­ке, как я ска­зал, это Индия. И в Индии не толь­ко чет­ве­ро­но­гие живот­ные и пти­цы гораздо боль­шей вели­чи­ны, чем в дру­гих стра­нах, кро­ме коней (они мень­ше мидий­ских, так назы­вае­мых нисей­ских коней)⁷⁷, но там есть и несмет­ное коли­че­ство золота, добы­вае­мо­го из зем­ли, частью при­но­си­мо­го река­ми или похи­щае­мо­го опи­сан­ным мною спо­со­бом. А пло­ды дико­рас­ту­щих дере­вьев дают здесь шерсть⁷⁸, по кра­со­те и проч­но­сти выше ове­чьей шер­сти. Одеж­ды индий­цев изготов­ля­ют­ся из этой дре­вес­ной шер­сти.

107. А на юге самая отда­лен­ная из насе­лен­ных стран — это Ара­вия. И ни в одной дру­гой зем­ле, кро­ме Ара­вии, не рас­тут ладан⁷⁹, мир­ра⁸⁰, касия, кина­мом⁸¹ и ледан⁸². Все эти бла­го­во­ния, за исклю­че­ни­ем мир­ры, ара­бы добы­ва­ют с трудом. Так, ладан они полу­ча­ют, сжи­гая сти­рак⁸³, кото­рый вво­зят в Элла­ду фини­ки­яне. Сжи­гая этот сти­рак, они полу­ча­ют ладан. Ведь дере­вья, даю­щие ладан, сте­ре­гут кры­ла­тые змеи⁸⁴, малень­кие и пест­рые, кото­рые ютят­ся во мно­же­стве око­ло каж­до­го дере­ва. Они же напа­да­ют и на Еги­пет. От этих дере­вьев их нель­зя ничем ото­гнать, кро­ме как куре­ни­ем сти­ра­ка.

108. Ара­бы утвер­жда­ют даже, что эти змеи напол­ни­ли бы всю зем­лю, если бы с ними не про­ис­хо­ди­ло того же, что, как извест­но, про­ис­хо­дит с гадю­ка­ми. Боже­ст­вен­ный про­мы­сел⁸⁵, как это и есте­ствен­но, в сво­ей пре­муд­ро­сти сотво­рил всех роб­ких и год­ных в пищу живот­ных весь­ма пло­до­ви­ты­ми, чтобы у нас не было недо­стат­ка в пище, хищ­ных же и вредо­нос­ных — мало­пло­до­ви­ты­ми. Так, на зай­ца охотят­ся все — зве­ри, пти­цы и чело­век, и поэто­му-то он весь­ма пло­до­вит. Это един­ст­вен­ное живот­ное, кото­рое после зача­тия одно­го пло­да [сра­зу же] зачи­на­ет вто­рой. Поэто­му-то один дете­ныш у него уже во чре­ве мате­ри покрыт шер­стью, а дру­гой еще голый, тре­тий заро­дыш толь­ко что обра­зу­ет­ся, чет­вер­то­го зай­чи­ха еще зачи­на­ет. Тако­во это живот­ное. Напро­тив, льви­ца, самый мощ­ный и сви­ре­пый хищ­ник, рож­да­ет раз в жиз­ни един­ст­вен­но­го дете­ны­ша. Ведь при родах она выбра­сы­ва­ет вме­сте с дете­ны­шем и мат­ку. При­чи­на же это­го вот в чем. Когда дете­ныш в мат­ке начи­на­ет шеве­лить­ся, то раз­ры­ва­ет ее сво­и­ми ког­тя­ми, кото­рые у него гораздо ост­рее ког­тей всех про­чих живот­ных, и чем боль­ше ста­но­вит­ся дете­ныш, тем силь­нее он раз­ру­ша­ет ее. Когда, нако­нец, насту­па­ют роды, то мат­ка уже совер­шен­но раз­ру­ше­на.

109. Точ­но так же, если бы гадю­ки и кры­ла­тые ара­вий­ские змеи рож­да­лись на свет так, как это зало­же­но в их зме­и­ной при­ро­де, то жить на све­те людям было бы невоз­мож­но. Одна­ко, когда гадю­ки спа­ри­ва­ют­ся и самец уже готов испу­стить семя, сам­ка вцеп­ля­ет­ся ему в шею и, ухва­тив­шись, не отпус­ка­ет, пока не пере­гры­зет. Так-то самец поги­ба­ет, а сам­ка долж­на за это попла­тить­ся, так как дете­ны­ши еще в утро­бе мате­ри мстят за отца: они пере­гры­за­ют ей чре­во и таким обра­зом про­кла­ды­ва­ют себе выход на сво­бо­ду. Дру­гие же змеи, не опас­ные для людей, несут яйца и выси­жи­ва­ют мно­же­ство дете­ны­шей. Гадю­ки водят­ся на зем­ле повсюду, тогда как кры­ла­тые змеи во мно­же­стве встре­ча­ют­ся толь­ко в Ара­вии и боль­ше нигде, отче­го и дума­ют, что их очень мно­го.

110. Так-то ара­бы добы­ва­ют этот ладан, а касию — сле­дую­щим обра­зом⁸⁶. Они обвя­зы­ва­ют все тело и лицо, кро­ме глаз, бычьи­ми шку­ра­ми и раз­ны­ми кожа­ми и в таком виде отправ­ля­ют­ся за каси­ей. Она рас­тет, прав­да, в мел­ком озе­ре и вокруг него, а в этом озе­ре живут кры­ла­тые зве­ри, очень похо­жие на лету­чих мышей. Они испус­ка­ют гром­кие кри­ки и храб­ро напа­да­ют на людей. Ара­бам при­хо­дит­ся отго­нять этих зве­рей, защи­щая свои гла­за, и таким обра­зом сры­вать касию.

111. Кори­цу они соби­ра­ют еще более уди­ви­тель­ным спо­со­бом. Где она рас­тет и какая зем­ля порож­да­ет это рас­те­ние, они и сами не зна­ют. Иные утвер­жда­ют (и они, веро­ят­но, пра­вы), что кори­ца рас­тет в тех кра­ях, где был вос­пи­тан Дио­нис. По их рас­ска­зам, боль­шие пти­цы при­но­сят эти сухие полос­ки коры, кото­рые у нас зовут­ся фини­кий­ским име­нем «кина­мо­мон». А при­но­сят их эти пти­цы в свои гнезда, слеп­лен­ные из гли­ны, на кру­чах гор, куда не сту­па­ла нога чело­ве­ка. Так вот, для добы­ва­ния кори­цы ара­бы при­ду­ма­ли такую улов­ку. Туши пав­ших быков, ослов и про­чих вьюч­ных живот­ных они раз­ру­ба­ют сколь воз­мож­но боль­ши­ми кус­ка­ми и при­во­зят в эти места. Сва­лив мясо вбли­зи гнезд, они затем уда­ля­ют­ся. А пти­цы сле­та­ют­ся и уно­сят кус­ки мяса в свои гнезда. Гнезда же не могут выдер­жать тяже­сти и рушат­ся на зем­лю. Тогда ара­бы воз­вра­ща­ют­ся и соби­ра­ют кори­цу. Собран­ную таким обра­зом кори­цу из стра­ны этих ара­бов выво­зят затем в дру­гие стра­ны.

112. А ледан, кото­рый у ара­бов зовет­ся лада­ном, добы­ва­ют еще более уди­ви­тель­ным спо­со­бом. Это веще­ство самое бла­го­вон­ное, хотя и про­ис­хо­дит из само­го зло­вон­но­го места. Оно нахо­дит­ся на боро­дах коз­лов и зарож­да­ет­ся там, как смо­ла на дере­вьях. Его при­ме­ня­ют для мно­гих бла­го­вон­ных мазей, и ара­бы употреб­ля­ют его глав­ным обра­зом для куре­ний.

113. О бла­го­во­ни­ях ска­за­но доста­точ­но: вся зем­ля Ара­вий­ская бла­го­уха­ет боже­ст­вен­ным аро­ма­том. Есть там две уди­ви­тель­ные поро­ды овец, кото­рых нигде в дру­гом месте не встре­тишь. У одной из них длин­ные хво­сты, не менее 3 лок­тей. Если бы поз­во­лить этим овцам воло­чить хво­сты по зем­ле, то от тре­ния хво­сты покры­лись бы рана­ми. Но все пас­ту­хи там зна­ют плот­ниц­кое дело настоль­ко, что масте­рят малень­кие тележ­ки и при­вя­зы­ва­ют их под ове­чьи хво­сты. Таким обра­зом, у каж­до­го живот­но­го под хво­стом при­вя­за­на такая тележ­ка. Дру­гая же поро­да овец име­ет хвост даже до лок­тя шири­ной⁸⁷.

114. На юго-запа­де Эфи­о­пия⁸⁸ — самая край­няя насе­лен­ная стра­на на зем­ле. Эта стра­на очень бога­та золо­том, и в ней водят­ся огром­ные сло­ны, все­воз­мож­ные дико­рас­ту­щие пло­до­вые дере­вья, а так­же эбе­но­вое дере­во. Люди там очень высо­ко­го роста, кра­си­вые и самые дол­го­веч­ные.

115. Итак, это — самые отда­лен­ные стра­ны в Азии и в Ливии. Что же до самых отда­лен­ных стран Евро­пы, имен­но на запа­де, то я не могу сооб­щить о них ниче­го опре­де­лен­но­го. Я-то ведь не верю в суще­ст­во­ва­ние реки, назы­вае­мой у вар­ва­ров Эрида­ном⁸⁹, кото­рая впа­да­ет в Север­ное море (оттуда, по рас­ска­зам, при­во­зят янтарь). Я ниче­го не знаю так­же, суще­ст­ву­ют ли дей­ст­ви­тель­но ост­ро­ва Кас­си­те­риды, откуда к нам при­во­зят оло­во⁹⁰. Ведь само назва­ние «Эридан» ока­зы­ва­ет­ся эллин­ским, а не вар­вар­ским и при­ду­ма­но каким-нибудь поэтом. С дру­гой сто­ро­ны, несмот­ря на все мои ста­ра­ния, я не мог ни от одно­го оче­вид­ца узнать подроб­но­сти об этом море на севе­ре Евро­пы. Впро­чем, вер­но то, что оло­во и янтарь при­во­зят из самых дале­ких стран.

116. На севе­ре же Евро­пы, по-види­мо­му, есть очень мно­го золота. Как его там добы­ва­ют, я так­же не могу опре­де­лен­но ска­зать. Соглас­но ска­за­нию, его похи­ща­ют у гри­фов одно­гла­зые люди — ари­мас­пы. Но я не верю, что от при­ро­ды вооб­ще суще­ст­ву­ют одно­гла­зые люди, а в осталь­ном есте­ство у них, как и у про­чих людей. Во вся­ком слу­чае, кажет­ся, что эти окра­и­ны ойку­ме­ны, окру­жаю­щие осталь­ные зем­ли, обла­да­ют про­дук­та­ми, кото­рые у нас счи­та­ют­ся весь­ма цен­ны­ми и ред­ки­ми.

117. Есть в Азии доли­на, окру­жен­ная со всех сто­рон горой, а через эту гору ведет пять узких про­хо­дов. Эта доли­на при­над­ле­жа­ла неко­гда хорас­ми­ям и лежит на гра­ни­це земель хорас­ми­ев, гир­ка­нов, пар­фян, саран­гов и фама­не­ев⁹¹. Со вре­ме­ни же пер­сид­ско­го вла­ды­че­ства они под­власт­ны пер­сид­ско­му царю. Так вот, с этой окру­жаю­щей [доли­ну] горы сте­ка­ет боль­шая река по име­ни Акес. Эта река, разде­лен­ная на пять рука­вов, преж­де оро­ша­ла зем­ли упо­мя­ну­тых наро­дов, так что из каж­до­го про­хо­да выте­кал свой рукав. Одна­ко со вре­ме­ни под­чи­не­ния пер­сам эти наро­ды очу­ти­лись вот в каком поло­же­нии. Царь пове­лел закрыть гор­ные про­хо­ды и постро­ить на каж­дом шлю­зы. Поэто­му вода не мог­ла боль­ше выте­кать [через про­хо­ды], и доли­на, окру­жен­ная гора­ми, обра­ти­лась в озе­ро, так как река раз­ли­ва­ет­ся по рав­нине, но выхо­да не име­ет. Так вот, те пле­ме­на, кото­рые преж­де поль­зо­ва­лись этой водой для оро­ше­ния, ста­ли тер­петь ужас­ные лише­ния. Зимой, конеч­но, боже­ство, как и в дру­гих местах, посы­ла­ет так­же и им дожди; летом же про­со и сесам, кото­рые они сеют, посто­ян­но испы­ты­ва­ют недо­ста­ток вла­ги. Когда нет уже боль­ше воды, они едут в Пер­сию вме­сте с жена­ми и, оста­но­вив­шись перед вра­та­ми цар­ско­го двор­ца, начи­на­ют гром­ко и жалост­но вопить. Царь же, видя край­нюю нуж­ду про­си­те­лей, велит открыть шлю­зы, веду­щие в их стра­ну. Когда же их зем­ля вдо­воль напи­та­ет­ся водой, царь при­ка­зы­ва­ет опять закрыть шлю­зы и открыть дру­гие, веду­щие в зем­лю тех пле­мен, кото­рые боль­ше все­го после них нуж­да­ют­ся в воде. Одна­ко, как я узнал, царь взи­ма­ет за откры­тие шлю­зов боль­шие сум­мы денег (сверх пода­тей). Так обсто­ит дело.

118. А сре­ди тех пер­сов, сверг­нув­ших мага, был некто Инта­френ, кото­рый тот­час после это­го вос­ста­ния был каз­нен за совер­шен­ное пре­ступ­ле­ние. Он хотел вой­ти в цар­ский дво­рец, чтобы пере­го­во­рить о чем-то с царем. Дей­ст­ви­тель­но, суще­ст­во­ва­ло поста­нов­ле­ние, что заго­вор­щи­ки могут сво­бод­но вхо­дить к царю без докла­да, если толь­ко царь не спит на жен­ской поло­вине. Поэто­му Инта­френ не счел необ­хо­ди­мым посы­лать кого-нибудь с докла­дом и захо­тел как один из семи пря­мо вой­ти. Страж две­рей же и доклад­чик⁹² не про­пус­ка­ли его, гово­ря, что царь нахо­дит­ся на жен­ской поло­вине⁹³. А Инта­френ, думая, что они гово­рят неправ­ду, сде­лал вот что. Выхва­тив свою саб­лю, он отру­бил им уши и нос и нани­зал их на пово­дья сво­его коня. Затем он обвя­зал пово­дья вокруг шеи несчаст­ных и так отпу­стил их.

119. Тогда иска­ле­чен­ные слу­ги яви­лись к царю и рас­ска­за­ли ему о при­чине учи­нен­но­го над ними наси­лия. Дарий же, опа­са­ясь, не совер­шен ли этот посту­пок с обще­го согла­сия всех шесте­рых, велел при­звать к себе каж­до­го из них пооди­ноч­ке и стал допы­ты­вать­ся, одоб­ря­ют ли те этот посту­пок. Когда Дарий понял, что Инта­френ совер­шил этот посту­пок без одоб­ре­ния дру­гих, то велел схва­тить его вме­сте с сыно­вья­ми и всей род­ней, твер­до убеж­ден­ный, что тот с род­ней замыс­лил мятеж про­тив него. А схва­тив их, он велел бро­сить в тем­ни­цу для обре­чен­ных на казнь пре­ступ­ни­ков. Жена же Инта­фре­на при­хо­ди­ла к двор­цо­вым вра­там с пла­чем и жало­ба­ми. А так как она не пере­ста­ва­ла пла­кать, то Дарий, нако­нец, сжа­лил­ся и послал ска­зать ей: «Жен­щи­на! Царь Дарий дару­ет для тебя сво­бо­ду одно­му из тво­их род­ных. Выби­рай, кого ты хочешь!». А та, поду­мав, отве­ти­ла так: «Если царь жела­ет даро­вать мне жизнь одно­го, то я выби­раю бра­та». Узнав об этом, царь уди­вил­ся ее выбо­ру и велел сно­ва спро­сить ее: «Жен­щи­на! Спра­ши­ва­ет тебя царь, с какой целью ты, оста­вив мужа и детей, пред­по­чи­та­ешь спа­сти жизнь бра­та, кото­рый тебе не так бли­зок, как дети, и менее дорог, чем муж?». На это она отве­ти­ла так: «Царь! Супруг для меня, быть может, най­дет­ся (если боже­ству угод­но) и дру­гой, будут и дру­гие дети, если этих поте­ряю. Но бра­та уже боль­ше не будет, так как отца и мате­ри у меня уже нет в живых. Это-то и было у меня на уме, когда я дава­ла тебе ответ». Ответ этой жен­щи­ны при­шел­ся по душе Дарию, и он пове­лел осво­бо­дить бра­та, за кото­ро­го та про­си­ла, и, кро­ме того, из рас­по­ло­же­ния к ней еще и стар­ше­го сына. Осталь­ных же всех каз­нил. Итак, один из семи пер­сов вско­ре же погиб выше­опи­сан­ным путем.

120. Око­ло того вре­ме­ни, когда недуг пора­зил Кам­би­са, слу­чи­лись вот какие собы­тия. Сатра­пом Сард Кир поста­вил пер­са Оре­та. Этот-то чело­век возы­мел жела­ние совер­шить гнус­ное дело: заду­мал захва­тить и погу­бить Поли­кра­та Самос­ско­го, хотя тот не обидел его ни сло­вом, ни делом и даже и в гла­за его рань­ше не видал. Заду­мал же сатрап это, как обыч­но рас­ска­зы­ва­ют, вот по какой при­чине. Перед вра­та­ми цар­ско­го двор­ца сиде­ли одна­жды Орет и дру­гой перс, по име­ни Мит­ро­бат, сатрап Дас­ки­лей­ской обла­сти. От мир­ной беседы [друг с дру­гом] они пере­шли к ссо­ре. Когда они заспо­ри­ли о том, кто из них доб­лест­нее, то Мит­ро­бат бро­сил Оре­ту упрек: «И ты еще счи­та­ешь себя мужем, а не мог заво­е­вать ост­ров Самос, лежа­щий про­тив тво­ей сатра­пии. Этим ост­ро­вом так лег­ко овла­деть, что один само­сец с пят­на­дца­тью гопли­та­ми вне­зап­ным напа­де­ни­ем захва­тил его и теперь он у них царем». Услы­шав эти сло­ва, Орет, как неко­то­рые утвер­жда­ют, буд­то бы заде­тый за живое насмеш­кой, возы­мел жела­ние не столь­ко ото­мстить оскор­би­те­лю, как совер­шен­но погу­бить Поли­кра­та, ради кото­ро­го ему при­шлось выслу­шать такую издев­ку.

121. Напро­тив, соглас­но менее извест­но­му пре­да­нию, Орет послал гла­ша­тая на Самос с какой-то прось­бой (а о чем он про­сил, не сооб­ща­ет­ся). Поли­крат в это вре­мя сидел в муж­ском покое и с ним был Ана­кре­он Тео­с­ский⁹⁴. Умыш­лен­но ли Поли­крат захо­тел пока­зать свое пре­не­бре­же­ние Оре­ту или это про­изо­шло слу­чай­но, толь­ко, когда гла­ша­тай Оре­та всту­пил в покой и пере­дал пору­че­ние, Поли­крат, кото­рый сидел, повер­нув­шись к стене, не обра­тил­ся [к гла­ша­таю] и не дал ника­ко­го отве­та.

122. Итак, о при­чи­нах гибе­ли Поли­кра­та пере­да­ют два рас­ска­за. Вся­кий волен верить, како­му захо­чет. Во вся­ком слу­чае, Орет из Маг­не­сии на Меандре, где он тогда нахо­дил­ся, послал лидий­ца Мир­са, сына Гиге­са, с изве­сти­ем на Самос к Поли­кра­ту, замыс­лы кото­ро­го ему были хоро­шо извест­ны. Имен­но Поли­крат, насколь­ко мы зна­ем, пер­вым из элли­нов, если не счи­тать Мино­са, кнос­ско­го царя, и тех, кто в преж­нее вре­мя еще до него гос­под­ст­во­вал на море, заду­мал стать вла­ды­кой на море. Со вре­ме­ни геро­и­че­ской эпо­хи, по край­ней мере, до Поли­кра­та никто не стре­мил­ся поко­рить Ионию и ост­ро­ва. Итак, эти замыс­лы Поли­кра­та были извест­ны Оре­ту, и поэто­му-то сатрап и отпра­вил к нему посла вот с каким изве­сти­ем: «Орет так гово­рит Поли­кра­ту. Я узнал о тво­их замыс­лах, но у тебя нет средств их осу­ще­ст­вить. Если ты при­мешь мое пред­ло­же­ние, то и себя осчаст­ли­вишь, и меня спа­сешь. Ведь царь Кам­бис пося­га­ет на мою жизнь, и мне это точ­но извест­но. Поэто­му спа­си и мои сокро­ви­ща, часть их возь­ми себе, а осталь­ное оставь мне. С эти­ми день­га­ми ты ста­нешь вла­сти­те­лем всей Элла­ды. Если же ты не веришь, что у меня так мно­го денег, то пошли ко мне само­го вер­но­го чело­ве­ка и я ему пока­жу их».

123. Услы­шав это, Поли­крат с радо­стью согла­сил­ся. Ведь тиран, я думаю, страст­но желал [полу­чить] эти сокро­ви­ща и, преж­де все­го, послал осмот­реть их Меанд­рия, сына Меанд­рия, одно­го из самос­цев, кото­рый был у него пис­цом. Этот-то чело­век немно­го спу­стя посвя­тил в храм Геры досто­при­ме­ча­тель­ные укра­ше­ния из муж­ско­го покоя Поли­кра­то­ва двор­ца. Орет же, узнав, что надо ждать при­бы­тия согляда­тая, сде­лал вот что. Он напол­нил восемь сун­ду­ков кам­ня­ми почти до кра­ев, а свер­ху на кам­ни нало­жил золота и, завя­зав сун­ду­ки, дер­жал их нагото­ве. Меандрий при­был и, осмот­рев [сун­ду­ки], донес Поли­кра­ту о том, что видел.

124. Тогда Поли­крат, невзи­рая на насто­я­тель­ные пред­у­преж­де­ния про­ри­ца­те­лей и дру­зей, сам отпра­вил­ся в Маг­не­сию. Кро­ме того, и дочь его име­ла во сне вот какое виде­ние. Пред­ста­ви­лось ей, что отец парит в возду­хе и его омы­ва­ет Зевс и ума­ща­ет Гелиос. После это­го сно­виде­ния дочь сде­ла­ла все воз­мож­ное, чтобы удер­жать Поли­кра­та от поезд­ки к Оре­ту, и, когда тот уже всту­пил на борт 50-весель­но­го кораб­ля, она еще кри­ча­ла, пред­ре­кая отцу несча­стье. Он же угро­жал доче­ри за это, что если вер­нет­ся невреди­мым, то она еще дол­го оста­нет­ся девой. А дочь моли­ла богов, чтобы отцов­ские угро­зы испол­ни­лись, пото­му что пред­по­чи­та­ла надол­го остать­ся в девах, чем поте­рять отца.

125. Так вот, Поли­крат, несмот­ря на все пре­до­сте­ре­же­ния, отплыл к Оре­ту с боль­шой сви­той при­бли­жен­ных. Сре­ди них был и Демо­кед, сын Кал­ли­фон­та из Крото­на, врач, пре­вос­хо­див­ший искус­ст­вом всех сво­их совре­мен­ни­ков. По при­бы­тии же в Маг­не­сию Поли­крат погиб позор­ной смер­тью, совер­шен­но недо­стой­ной ни его дея­ний, ни [вели­ких] замыс­лов. Ведь, кро­ме сира­куз­ских тира­нов, ни один эллин­ский вла­сти­тель не может срав­нить­ся могу­ще­ст­вом и пыш­но­стью с Поли­кра­том. После того как Орет умерт­вил Поли­кра­та таким спо­со­бом, о кото­ром я не хочу даже рас­ска­зы­вать, он велел рас­пять тело [несчаст­но­го]. Самос­цев из сви­ты Поли­кра­та сатрап отпу­стил, сове­туя еще побла­го­да­рить за осво­бож­де­ние, а ино­зем­цев и рабов оста­вил как плен­ни­ков в раб­стве. Сно­виде­ние же доче­ри Поли­кра­та сбы­лось, когда он был рас­пят: дей­ст­ви­тель­но, его омы­вал Зевс, имен­но когда шел дождь, и Гелиос ума­щал, когда от зноя тело его увлаж­ня­лось. Таков был конец вели­ко­го счаст­лив­ца Поли­кра­та⁹⁵. Ама­сис, еги­пет­ский царь, пред­рек ему [печаль­ную кон­чи­ну].

126. Спу­стя немно­го, впро­чем, и Оре­та постиг­ла кара за Поли­кра­та. После смер­ти Кам­би­са и после прав­ле­ния магов Орет оста­вал­ся в Сар­дах, не участ­вуя в борь­бе пер­сов с мидя­на­ми, кото­рые оспа­ри­ва­ли у них власть. Напро­тив, во вре­мя этой сму­ты сатрап велел умерт­вить Мит­ро­ба­та, пра­ви­те­ля Дас­ки­лея, кото­рый неко­гда бро­сил ему упрек за отно­ше­ние к Поли­кра­ту, а так­же и сына Мит­ро­ба­та Кра­на­спа. Оба они были ува­жае­мы­ми людь­ми в Пер­сии. Орет совер­шал так­же и раз­ные дру­гие зло­де­я­ния. Так, напри­мер, сатрап велел убить на обрат­ном пути гон­ца Дария, пото­му что был раздо­са­до­ван вестью. Орет устро­ил гон­цу заса­ду, послав сво­их людей, и затем велел убить его, а тело спря­тать вме­сте с конем.

127. Всту­пив на пре­стол, Дарий заду­мал пока­рать Оре­та за все его пре­ступ­ле­ния, и осо­бен­но за убий­ство Мит­ро­ба­та с сыном. Так вот, послать тот­час вой­ско про­тив сатра­па царю каза­лось неудоб­ным, так как [народ­ное] бро­же­ние в стране еще не улег­лось и сам он недав­но всту­пил на пре­стол. К тому же Дарий знал, что у Оре­та боль­шая воен­ная сила: у сатра­па лич­но была «тыся­ча» пер­сид­ских тело­хра­ни­те­лей⁹⁶, а в его сатра­пию вхо­ди­ли Фри­гий­ская, Лидий­ская и Ионий­ская обла­сти. В таком поло­же­нии Дарий при­ду­мал вот что. Царь при­звал знат­ней­ших пер­сов и ска­зал им: «Пер­сы! Кто из вас возь­мет­ся испол­нить мое пору­че­ние, но толь­ко хит­ро­стью, без наси­лия и шума? Ведь все дело в хит­ро­сти, а наси­лие не нуж­но. Итак, кто из вас при­ведет мне Оре­та живым или мерт­вым? Орет не при­нес добра Пер­сии, а лишь при­чи­нил мно­го зла. Дво­их из нашей среды он погу­бил — Мит­ро­ба­та с сыном, а моих вест­ни­ков, кото­рые долж­ны были при­звать его ко мне, убил, пока­зав этим свою нестер­пи­мую наг­лость. Так вот, мы долж­ны обуздать его, пока­рав смер­тью, пока он не натво­рил еще боль­ших зол».

128. Так спра­ши­вал Дарий, и трид­цать пер­сов реши­ли взять­ся за это дело, при­чем каж­дый сам желал испол­нить [цар­ское] пору­че­ние. Дарий же решил их спор, повелев бро­сить жре­бий. Тогда они ста­ли метать жре­бий, и он выпал Багею, сыну Арт­он­та. А Багей, избран­ный жре­би­ем, при­сту­пил к делу вот как. Он напи­сал несколь­ко раз­ных гра­мот и при­ло­жил к ним печать Дария, а затем отпра­вил­ся в Сар­ды. По при­бы­тии туда Багей явил­ся к Оре­ту и стал давать их цар­ско­му пис­цу⁹⁷ для про­чте­ния, рас­пе­ча­ты­вая по оче­реди (а такие пис­цы есть у всех сатра­пов). Багей велел читать гра­моты, чтобы испы­тать тело­хра­ни­те­лей, не гото­вы ли те изме­нить Оре­ту. Заме­тив, что они с боль­шим ува­же­ни­ем отно­сят­ся к гра­мотам и еще более — к их содер­жа­нию, [зачи­тан­но­му] пис­цом, Багей подал пис­цу гра­моту, в кото­рой были сло­ва: «Пер­сы! Царь Дарий запре­ща­ет вам слу­жить тело­хра­ни­те­ля­ми Оре­та». А те, услы­шав это [пове­ле­ние], опу­сти­ли свои копья перед Баге­ем. Багей же, увидев, что тело­хра­ни­те­ли пови­ну­ют­ся [цар­ско­му] при­ка­зу, обо­д­рил­ся и дал пис­цу послед­нюю гра­моту, кото­рая гла­си­ла: «Царь Дарий повеле­ва­ет пер­сам в Сар­дах умерт­вить Оре­та». Как толь­ко тело­хра­ни­те­ли услы­ша­ли это пове­ле­ние, они обна­жи­ли свои корот­кие мечи и уби­ли сатра­па на месте. Так-то пер­са Оре­та постиг­ла кара за уби­е­ние Поли­кра­та Самос­ско­го. Рабы и бога­тые сокро­ви­ща сатра­па были пере­ве­зе­ны в Сусы.

129. Спу­стя немно­го после это­го Дарий как-то на охо­те за дики­ми зве­ря­ми, соска­ки­вая с коня, слу­чай­но вывих­нул себе ногу. Вывих, веро­ят­но, был такой силь­ный, что лодыж­ка вышла из суста­ва. При царе и рань­ше посто­ян­но нахо­ди­лись самые зна­ме­ни­тые еги­пет­ские вра­чи, кото­рые теперь долж­ны были его лечить. Они ста­ли силой вправ­лять царю вывих, но при­чи­ни­ли еще боль­ше вреда. Семь дней и семь ночей Дарий про­вел без сна от боли. На вось­мой же день, когда царю не ста­ло луч­ше, кто-то из при­бли­жен­ных, слы­шав­ший ранее в Сар­дах об искус­стве кротон­ца Демо­кеда, сооб­щил об этом Дарию. А Дарий при­ка­зал тот­час же при­ве­сти к нему Демо­кеда. Демо­кеда нашли где-то сре­ди рабов Оре­та совер­шен­но забы­тым, в око­вах и руби­ще и при­ве­ли к царю.

130. Когда Демо­кед пред­стал перед Дари­ем, царь спро­сил его, зна­ет ли он вра­чеб­ное искус­ство. А тот не при­знал­ся, опа­са­ясь, что если откро­ет­ся, то его нико­гда уже не отпу­стят в Элла­ду. Дарий же понял, что Демо­кед, зная вра­чеб­ное искус­ство, толь­ко при­тво­ря­ет­ся, и при­ка­зал слу­гам при­не­сти пле­ти и скор­пи­о­нов. Тогда Демо­кед открыл­ся, но все же ска­зал, что зна­ком с искус­ст­вом вра­че­ва­ния дале­ко не вполне, а лишь отча­сти и то бла­го­да­ря зна­ком­ству с одним вра­чом. Когда же после это­го Дарий вве­рил­ся его лече­нию, то Демо­кед с помо­щью эллин­ских цели­тель­ных сна­до­бий и успо­ко­и­тель­ных средств вме­сто гру­бых [лекарств егип­тян] воз­вра­тил царю сон и за корот­кое вре­мя совер­шен­но вос­ста­но­вил здо­ро­вье, хотя тот уже поте­рял надеж­ду выле­чить ногу. За это Дарий пожа­ло­вал Демо­кеду две пары золотых оков. А тот спро­сил царя, не хочет ли Дарий в награ­ду за исце­ле­ние сде­лать его вдвойне несчаст­ным. Царю этот ответ при­шел­ся по душе, и он послал Демо­кеда к сво­им женам. Евну­хи при­ве­ли его на жен­скую поло­ви­ну и ска­за­ли женам, что это и есть тот чело­век, кото­рый спас жизнь царю. Тогда каж­дая из них зачерп­ну­ла чашей золота из сун­ду­ка и пода­ри­ла Демо­кеду. Это был столь щед­рый дар, что даже его слу­га по име­ни Ски­тон, под­би­рая упав­шие из чаш золотые ста­те­ры, набрал себе еще мно­го золота.

131. А этот Демо­кед вот каким обра­зом при­был из Крото­на ко дво­ру Поли­кра­та. Он жил в Кротоне, [посто­ян­но] ссо­рясь с отцом, чело­ве­ком кру­то­го нра­ва. Когда он уже не мог боль­ше пере­но­сить такой жиз­ни, то, оста­вив [отчий дом], уехал на Эги­ну. Посе­лив­шись там, он в пер­вый же год пре­взо­шел искус­ст­вом всех про­чих вра­чей, хотя у него и не было инстру­мен­тов, необ­хо­ди­мых для вра­че­ва­ния. На вто­рой год город эгин­цев нанял его на служ­бу за талант сереб­ра, а на тре­тий год афи­няне — за 100 мин, на чет­вер­тый же — Поли­крат за 2 талан­та. Так он при­был на Самос. Это­му-то чело­ве­ку боль­ше все­го обя­за­ны сла­вой кротон­ские вра­чи⁹⁸. Это было вре­мя, когда кротон­ские вра­чи счи­та­лись пер­вы­ми в Элла­де, а кирен­ские — вто­ры­ми. Тогда же аргос­цы слы­ли масте­ра­ми в музы­каль­ном искус­стве.

132. Так вот, Демо­кед, исце­лив Дария, полу­чил в Сусах огром­ный дом для жилья и даже был при­нят в чис­ло сотра­пез­ни­ков царя⁹⁹. И вооб­ще ему было поз­во­ле­но все, кро­ме одно­го, — воз­вра­ще­ния в Элла­ду. Так он спас от каз­ни сво­им заступ­ни­че­ст­вом еги­пет­ских вра­чей, преж­де поль­зо­вав­ших царя (их хоте­ли рас­пять за то, что они ока­за­лись хуже эллин­ско­го вра­ча). Затем он спас так­же про­ри­ца­те­ля из Элиды, кото­рый [рань­ше] нахо­дил­ся в сви­те Поли­кра­та, а теперь жил в совер­шен­ном пре­не­бре­же­нии сре­ди [быв­ших] рабов [Оре­та]. Одним сло­вом, Демо­кед был весь­ма важ­ной пер­со­ной у царя.

133. Через неко­то­рое вре­мя после это­го слу­чи­лось вот какое дру­гое про­ис­ше­ст­вие. У Атос­сы, доче­ри Кира, супру­ги Дария, появил­ся на груди нарыв, кото­рый, затем про­рвав­шись, стал рас­про­стра­нять­ся даль­ше. Пока нарыв был еще неболь­шим, Атос­са от сты­да скры­ва­ла его, не пока­зы­вая нико­му. Когда же нарыв стал опас­ным, она посла­ла за Демо­кедом и пока­за­ла ему. А тот, обе­щав исце­лить, взял с нее клят­ву, что она ока­жет за это ему вза­им­ную услу­гу, когда он попро­сит (но он не будет про­сить ее ни о чем постыд­ном).

134. Когда затем Демо­кед сво­им вра­че­ва­ни­ем исце­лил ее, то Атос­са (по нау­ще­нию Демо­кеда) ска­за­ла воз­ле­жав­ше­му с ней на ложе Дарию вот какие сло­ва: «Царь! При всем тво­ем вели­ком могу­ще­стве ты без­дей­ст­ву­ешь. Еще ни один народ ты не поко­рил пер­сам и не пре­умно­жил пер­сид­ской дер­жа­вы. Чело­ве­ку моло­до­му, как ты, вла­сти­те­лю вели­ких сокро­вищ, сле­ду­ет про­сла­вить себя вели­ки­ми подви­га­ми, дабы пер­сы зна­ли, что над ними власт­ву­ет муж. Это пой­дет тебе вдвойне на поль­зу: пер­сы будут знать, что во гла­ве их сто­ит муж, и, зани­ма­ясь вой­ной, они не будут иметь досу­га, чтобы вос­ста­вать про­тив тебя. Теперь, пока ты еще молод, ты можешь совер­шить вели­кий подвиг. Ведь с ростом тела рас­тут и духов­ные силы, а когда тело начи­на­ет ста­реть, то с ним вме­сте дрях­ле­ет и дух и уже неспо­со­бен к вели­ким свер­ше­ни­ям». Так ска­за­ла Атос­са по нау­ще­нию Демо­кеда, а царь отве­чал ей: «Жена! Все, о чем ты гово­ришь, я и сам думаю совер­шить. Я ведь соби­ра­юсь пере­ки­нуть мост с наше­го мате­ри­ка на дру­гой и идти на ски­фов. И это ско­ро долж­но свер­шить­ся». Атос­са же отве­ча­ла на это вот что: «Нет! Тебе не сле­ду­ет сна­ча­ла идти на ски­фов. Ведь они будут в тво­ей вла­сти, как толь­ко ты поже­ла­ешь. Ты дол­жен ради меня идти в поход на Элла­ду. Мне рас­ска­зы­ва­ли о лакон­ских, аргос­ских, атти­че­ских и коринф­ских жен­щи­нах, и я желаю, чтобы они были у меня слу­жан­ка­ми. А у тебя есть чело­век, кото­рый луч­ше вся­ко­го дру­го­го может дать подроб­ные сведе­ния об Элла­де и быть про­вод­ни­ком. Это тот врач, кото­рый исце­лил твою ногу». А Дарий ска­зал: «Жена! Если, по-тво­е­му, нам сле­ду­ет, преж­де все­го, обра­тить­ся про­тив Элла­ды, то луч­ше все­го, я думаю, сна­ча­ла послать туда согляда­та­ев из пер­сов и вме­сте с ними элли­на, о кото­ром ты гово­ришь. Они раз­уз­на­ют все и сооб­щат нам о поло­же­нии дел в Элла­де. А тогда я, все, хоро­шо раз­уз­нав, нач­ну вой­ну с элли­на­ми».

135. Как он ска­зал, так и сде­лал. На сле­дую­щее утро царь при­звал пят­на­дцать знат­ных пер­сов и при­ка­зал им вме­сте с Демо­кедом объ­е­хать все побе­ре­жье Элла­ды и смот­реть, чтобы он не убе­жал, и во что бы то ни ста­ло при­вез­ти его назад. Отдав им такие при­ка­за­ния, Дарий сно­ва при­звал к себе Демо­кеда и про­сил его пока­зать всю Элла­ду этим пер­сам и затем воз­вра­тить­ся назад. При этом царь велел ему взять с собой все свое доб­ро и отвез­ти в пода­рок отцу и бра­тьям с обе­ща­ни­ем, что [по воз­вра­ще­нии] воздаст ему вза­мен сто­ри­цею. Сверх все­го это­го Дарий объ­явил, что дает Демо­кеду в доро­гу еще гру­зо­вой корабль со вся­ким доб­ром. Царь гово­рил ему все это, мне дума­ет­ся, без вся­кой зад­ней мыс­ли. А Демо­кед, опа­са­ясь, не хочет ли Дарий его испы­тать, не кинул­ся с жад­но­стью на все эти подар­ки, но объ­явил, что оста­вит все свое доб­ро здесь, чтобы по воз­вра­ще­нии сно­ва вла­деть им, но гру­зо­вой корабль, пожа­ло­ван­ный царем его бра­тьям, он при­ни­ма­ет. С таким пору­че­ни­ем Демо­кеду Дарий послал их в море.

136. Спу­стив­шись [вдоль бере­гов] в Фини­кию, послан­цы при­бы­ли в фини­кий­ский город Сидон. Там пер­сы немед­лен­но сна­ряди­ли две три­е­ры и, кро­ме того, еще фини­кий­ское гру­зо­вое суд­но с раз­ным доб­ром. Когда все было гото­во, они поплы­ли в Элла­ду и, дер­жась близ эллин­ских бере­гов, осмат­ри­ва­ли и опи­сы­ва­ли их. После того как пер­сы осмот­ре­ли боль­шин­ство самых извест­ных мест на побе­ре­жье, они при­бы­ли в ита­лий­ский город Тарант. А здесь Ари­сто­фи­лид, царь таран­тин­цев, по прось­бе Демо­кеда велел снять кор­ми­ла у мидий­ских кораб­лей, а самих пер­сов заклю­чил в тем­ни­цу как согляда­та­ев. В то вре­мя как пер­сов постиг­ла такая беда, Демо­кед успел бежать в Кротон. А когда он при­был в свой род­ной город, Ари­сто­фи­лид осво­бо­дил пер­сов и отдал им кор­ми­ла.

137. Оттуда [из Таран­та] пер­сы поплы­ли в пого­ню за Демо­кедом и при­бы­ли в Кротон. Там они нашли Демо­кеда на рын­ке и схва­ти­ли его. Часть кротон­цев, опа­са­ясь могу­ще­ства пер­сов, была гото­ва выдать Демо­кеда пер­сам, а дру­гие в свою оче­редь схва­ти­ли его и ста­ли бить пер­сов пал­ка­ми. А те нача­ли их уко­рять таки­ми сло­ва­ми: «Кротон­цы! Поду­май­те, что вы дела­е­те. Ведь вы хоти­те отнять у царя бег­ло­го раба. Неуже­ли царь Дарий сне­сет подоб­ное оскорб­ле­ние? Неуже­ли ваша выход­ка кон­чит­ся доб­ром, если вы похи­ти­те его у нас? На ваш город, преж­де все­го, пой­дет вой­ной пер­сид­ский царь и пер­вым он поста­ра­ет­ся обра­тить его в раб­ство». Таки­ми сло­ва­ми, одна­ко, пер­сам не уда­лось запу­гать кротон­цев. Так вот, им при­шлось отплыть назад в Азию, оста­вив Демо­кеда и гру­зо­вое суд­но, кото­рое вез­ли с собой. Даль­ше они уже не пыта­лись осмат­ри­вать бере­га Элла­ды, лишив­шись сво­его про­вод­ни­ка. При отплы­тии пер­сов Демо­кед все же дал им вот какое пору­че­ние: он велел пере­дать Дарию, что он, Демо­кед, взял себе в жены дочь Мило­на. Ведь о зна­ме­ни­том бор­це Милоне часто шла речь у царя. Поэто­му-то, как я думаю, Демо­кед и уско­рил этот брак, истра­тив на это огром­ные день­ги, имен­но чтобы пока­зать Дарию, что он и в сво­ем оте­че­стве был зна­ме­ни­тым чело­ве­ком¹⁰⁰.

138. Пер­сы же после отплы­тия из Крото­на были зане­се­ны [вет­ра­ми] в Иапи­гию. Там их обра­ти­ли в раб­ство, а Гилл, таран­тин­ский изгнан­ник, выку­пил и отвез к царю Дарию. Дарий же за эту [услу­гу] посу­лил ему в награ­ду все, что он сам поже­ла­ет. Гилл про­сил царя вер­нуть его в Тарант и рас­ска­зал исто­рию сво­его изгна­ния. Но, чтобы не вызвать воз­му­ще­ния в Элла­де (если из-за него силь­ный флот напа­дет на Ита­лию), Гилл уве­рял, что у одних книдян доста­точ­но силы для воз­вра­ще­ния его из изгна­ния. По его мне­нию, книдя­нам, как дру­зьям таран­тин­цев, лег­че все­го удаст­ся вер­нуть его в род­ной город. Дарий дал свое согла­сие [на это] и отпра­вил вест­ни­ка в Книд с пове­ле­ни­ем вер­нуть Гил­ла в Тарант. Книдяне пови­но­ва­лись царю, но не смог­ли, одна­ко, убедить таран­тин­цев [при­нять изгнан­ни­ка], а для того, чтобы при­ме­нить силу, они были слиш­ком сла­бы. Так кон­чи­лось это дело, и те пер­сы были пер­вы­ми, при­быв­ши­ми в Элла­ду из Азии по упо­мя­ну­той при­чине, как согляда­таи.

139. Затем царь Дарий заво­е­вал Самос — пер­вый из эллин­ских и вар­вар­ских горо­дов. При­чи­на вой­ны была вот какая. Когда Кам­бис, сын Кира, отпра­вил­ся в еги­пет­ский поход, мно­го элли­нов так­же при­бы­ло в Еги­пет. Одни [при­еха­ли], веро­ят­но, для тор­гов­ли, дру­гие — как участ­ни­ки похо­да, а третьи, нако­нец, про­сто хоте­ли посмот­реть стра­ну. Сре­ди этих послед­них был Сило­сонт, сын Эака, изгнан­ный брат Поли­кра­та Самос­ско­го. Это­му-то Сило­сон­ту выпа­ло вели­кое сча­стье. Одна­жды, оде­тый в крас­ный плащ, он про­гу­ли­вал­ся по рын­ку в Мем­фи­се. Увидел его Дарий, кото­рый, будучи тело­хра­ни­те­лем Кам­би­са, еще не имел тогда осо­бо­го веса, и так пре­льстил­ся пла­щом, что, подой­дя к Сило­сон­ту, стал тор­го­вать плащ. А Сило­сонт, видя силь­ное жела­ние Дария полу­чить этот плащ, ска­зал (как бы по вну­ше­нию неко­е­го бога): «Я не про­дам его ни за что, но хочу тебе пода­рить, если уж ты непре­мен­но хочешь его иметь». Дарий был очень дово­лен и взял плащ.

140. Так вот, Сило­сонт думал тогда, что лишил­ся пла­ща по про­сто­те душев­ной. А через неко­то­рое вре­мя, после кон­чи­ны Кам­би­са, когда семь пер­сов сверг­ли мага и из этих семи Дарий был избран царем, тогда Сило­сонт узнал, что пер­сид­ский пре­стол достал­ся тому само­му чело­ве­ку, кото­ро­му он неко­гда пода­рил по его прось­бе плащ. Так вот, Сило­сонт отпра­вил­ся в Сусы, сел перед вра­та­ми цар­ско­го двор­ца и объ­явил, что он «бла­го­де­тель» царя Дария. Услы­шав эти сло­ва, страж две­рей¹⁰¹ пере­дал их царю, и Дарий с удив­ле­ни­ем ска­зал ему: «Кто этот эллин, кото­ро­му я обя­зан бла­го­дар­но­стью? Ведь я лишь недав­но всту­пил на пре­стол, и за это вре­мя едва ли какой-нибудь эллин посе­тил нас. Я ничем, так ска­зать, не обя­зан нико­му из элли­нов. Впро­чем, при­веди­те его, и я посмот­рю, чего он доби­ва­ет­ся сво­и­ми сло­ва­ми». Страж две­рей ввел Сило­сон­та [в цар­ские покои], и, когда тот пред­стал перед царем, тол­ма­чи спро­си­ли его, кто он и поче­му име­ну­ет себя цар­ским бла­го­де­те­лем¹⁰². Тогда Сило­сонт рас­ска­зал всю исто­рию с пла­щом, доба­вив, что это он пода­рил царю плащ. На это Дарий отве­тил: «Бла­го­род­ный чело­век! Так это ты сде­лал мне пода­рок, когда я еще не имел вла­сти? Прав­да, этот пода­рок незна­чи­тель­ный, но моя бла­го­дар­ность будет такой же, как если бы теперь я полу­чил откуда-нибудь вели­кий дар. В награ­ду я дам тебе без сче­та золота и сереб­ра, чтобы тебе нико­гда не при­шлось рас­ка­и­вать­ся в том, что ты сде­лал доб­ро Дарию, сыну Гис­тас­па». Сило­сонт же отве­чал на это: «Не дари мне, царь, ни золота, ни сереб­ра, но осво­бо­ди и пожа­луй мне род­ной город Самос, где ныне после уби­е­ния Оре­том бра­та мое­го Поли­кра­та власт­ву­ет наш раб. Отдай мне этот город, но толь­ко без кро­во­про­ли­тия и не обра­щая жите­лей в раб­ство».

141. Услы­шав эти сло­ва, Дарий послал вой­ско во гла­ве с Ота­ном, одним из [тех] семи пер­сов, и пове­лел ему сде­лать все, о чем про­сил Сило­сонт. Отан же при­был к морю и сна­рядил вой­ско для пере­пра­вы.

142. А на Само­се тогда власт­во­вал Меандрий, сын Меанд­рия, кото­ро­му Поли­крат вве­рил бразды прав­ле­ния. Этот Меандрий желал быть самым спра­вед­ли­вым вла­сти­те­лем, но ему не дове­лось стать таким. Когда при­шла весть о кон­чине Поли­кра­та, Меандрий сде­лал вот что. Спер­ва он велел воз­двиг­нуть алтарь Зев­су Осво­бо­ди­те­лю и окру­жил его свя­щен­ным участ­ком (он еще и поныне нахо­дит­ся перед город­ски­ми ворота­ми на Само­се). Затем он созвал собра­ние пол­но­прав­ных граж­дан и ска­зал вот что: «Мне, как вам извест­но, Поли­кра­том вве­ре­ны ски­петр и вся власть, и я мог бы стать ныне вашим царем. Одна­ко я сам ни за что не ста­ну делать того, что пори­цаю в моем ближ­нем. Я ведь не одоб­рял вла­ды­че­ства Поли­кра­та над людь­ми, рав­ны­ми ему, и пори­цаю вся­ко­го, кто тво­рит подоб­ные дея­ния. Так вот, Поли­кра­та постиг­ла участь, опре­де­лен­ная Роком, а я пере­даю всю власть наро­ду и про­воз­гла­шаю сво­бо­ду и равен­ство. Одна­ко я впра­ве про­сить пре­до­ста­вить мне вот какие осо­бые пре­иму­ще­ства: во-пер­вых, выпла­тить из сокро­вищ Поли­кра­та в виде осо­бой награ­ды шесть талан­тов, а затем, сверх того, пожа­ло­вать на веч­ные вре­ме­на жре­че­ство Зев­са Осво­бо­ди­те­ля мне и моим потом­кам. Ведь я сам воз­двиг ему свя­ти­ли­ще и даро­вал вам сво­бо­ду». Так он объ­явил самос­цам. А один из граж­дан встал и воз­ра­зил ему: «Да, ты вовсе и не досто­ин быть нашим вла­ды­кой, так как ты под­лой кро­ви и сво­лочь. Ну-ка, луч­ше при­ду­май, как дашь отчет в день­гах, кото­рые при­сво­ил».

143. Так ска­зал один из ува­жае­мых самос­ских граж­дан, по име­ни Теле­сарх. А Меандрий понял, что если он выпу­стит власть из сво­их рук, то вме­сто него кто-нибудь дру­гой станет тира­ном, и боль­ше уже не думал отка­зы­вать­ся от нее. Он воз­вра­тил­ся в акро­поль и при­ка­зал граж­да­нам пооди­ноч­ке явить­ся к нему яко­бы для того, чтобы пред­ста­вить им денеж­ный отчет, а затем велел схва­тить их и заклю­чить в око­вы. Пока они нахо­ди­лись в тем­ни­це, Меанд­рия пора­зил какой-то недуг. А брат его по име­ни Лика­рет, ожи­дая смер­ти Меанд­рия, при­ка­зал каз­нить всех заклю­чен­ных, чтобы лег­че [само­му] захва­тить власть на Само­се. Ведь самос­цы, види­мо, не жела­ли быть сво­бод­ны­ми!

144. Итак, когда пер­сы [теперь] при­шли на Самос, чтобы вер­нуть Сило­сон­та, никто [из граж­дан] не под­нял руки на них. Сто­рон­ни­ки Меанд­рия и сам он объ­яви­ли даже о согла­сии по дого­во­ру поки­нуть ост­ров. Отан согла­сил­ся на это и заклю­чил дого­вор. Знат­ней­шие пер­сы при­ка­за­ли выста­вить высо­кие сиде­ния перед акро­по­лем и вос­се­ли на них.

145. Был у тира­на Меанд­рия поло­ум­ный брат по име­ни Хари­лай. Этот чело­век за какой-то про­сту­пок был поса­жен в под­зе­ме­лье. И вот, услы­шав о том, что про­ис­хо­дит, он выгля­нул в окош­ко под­зе­ме­лья, увидел пер­сов, мир­но сидя­щих, и закри­чал Меанд­рию, что жела­ет что-то ска­зать ему. Меандрий при­ка­зал снять с него око­вы и при­ве­сти к себе. Как толь­ко Хари­лая при­ве­ли, он начал с бра­нью и поно­ше­ни­ем побуж­дать бра­та напасть на пер­сов. Он гово­рил: «Него­дяй! Меня, тво­е­го бра­та, не совер­шив­ше­го ниче­го, достой­но­го тем­ни­цы, ты заклю­чил в око­вы и бро­сил в под­зе­ме­лье, а пер­сов, кото­рые тебя изго­ня­ют и лиша­ют кро­ва, ты не сме­ешь пока­рать, хотя их так лег­ко одо­леть. Если же ты стра­шишь­ся их, то дай мне этих наем­ни­ков, и я отпла­чу пер­сам за втор­же­ние на Самос. А тебя само­го я готов изгнать с наше­го ост­ро­ва!».

146. Так ска­зал Хари­лай, а Меандрий при­нял его пред­ло­же­ние. Как мне дума­ет­ся, он все-таки не был настоль­ко глуп, чтобы верить в победу сво­его вой­ска над цар­ским, но [посту­пил так] ско­рее из зави­сти к Сило­сон­ту, кото­рый дол­жен был такой деше­вой ценой полу­чить во вла­де­ние город невреди­мым. Поэто­му он желал толь­ко раз­дра­жить пер­сов и как мож­но более осла­бить могу­ще­ство Само­са и толь­ко тогда уже отдать его [пер­сам]. Меандрий был совер­шен­но уве­рен, что за поте­ри, кото­рые поне­сут, пер­сы еще более озло­бят­ся на самос­цев, и знал, что ему-то само­му вполне обес­пе­че­но бег­ство с ост­ро­ва, когда толь­ко захо­чет (он при­ка­зал ведь тай­но выко­пать под­зем­ный ход из кре­по­сти к морю). Так вот, сам Меандрий отплыл с Само­са, а Хари­лай, воору­жив всех наем­ни­ков, отво­рил кре­пост­ные ворота и неожи­дан­но бро­сил­ся на ниче­го не подо­зре­вав­ших пер­сов, кото­рые счи­та­ли, что дого­вор заклю­чен и все ула­же­но. Наем­ни­ки напа­ли на знат­ных пер­сов и ста­ли уби­вать их. Вот что дела­ли наем­ни­ки! А осталь­ное пер­сид­ское вой­ско поспе­ши­ло на помощь, и наем­ни­ки, тес­ни­мые пер­са­ми, были отбро­ше­ны в кре­пость.

147. Когда же Отан, пер­сид­ский вое­на­чаль­ник, увидел, какой страш­ный урон понес­ли пер­сы, он поза­был о пове­ле­нии Дария при отъ­езде не уби­вать и не про­да­вать в раб­ство ни одно­го самос­ца, но отдать ост­ров Сило­сон­ту нера­зо­рен­ным. Поэто­му, нароч­но боль­ше не думая об этом пове­ле­нии, Отан при­ка­зал уби­вать всех, кто попа­дет­ся, взрос­лых и детей. Часть пер­сов при­ня­лась оса­ждать кре­пость, а дру­гая — уби­ва­ла всех встреч­ных, кто искал убе­жи­ща в свя­ти­ли­ще и вне его.

148. Меандрий же, кото­ро­му уда­лось бежать с Само­са, отплыл в Лакеде­мон. При­быв туда, он пере­вез в город быв­шее с ним доб­ро и сде­лал вот что. Он велел слу­гам выста­вить золотые и сереб­ря­ные куб­ки и чистить их, а сам в это вре­мя бесе­до­вал и про­во­жал домой Клео­ме­на, сына Ана­к­сан­дрида, царя Спар­ты. При виде дра­го­цен­ных куб­ков изум­лен­ный Клео­мен при­шел в вос­хи­ще­ние. Меандрий же ска­зал царю, что тот может взять себе сколь­ко хочет куб­ков, и повто­рил это пред­ло­же­ние несколь­ко раз. Одна­ко Клео­мен как бла­го­род­ней­ший чело­век не согла­сил­ся взять пред­ло­жен­ные подар­ки. Опа­са­ясь, что Меандрий под­ку­пит дру­гих граж­дан и все-таки полу­чит [воен­ную] помощь, царь пошел к эфо­рам и ска­зал им, что луч­ше все­го для Спар­ты выслать из Пело­пон­не­са самос­ско­го чуже­стран­ца, чтобы тот не соблаз­нил его само­го или дру­гих спар­тан­цев на дур­ное дело. А эфо­ры послу­ша­лись царя и при­ка­за­ли Меанд­рию уда­лить­ся.

149. Пер­сы же, опу­сто­шив Самос, отда­ли обез­людев­ший ост­ров Сило­сон­ту. Одна­ко позд­нее вое­на­чаль­ник Отан вновь засе­лил ост­ров. [При­чи­на это­го] — сно­виде­ние и некий недуг, пора­зив­ший его дето­род­ные части.

150. Во вре­мя похо­да пер­сид­ско­го флота на Самос вави­ло­няне под­ня­ли вос­ста­ние, пре­крас­но под­готов­лен­ное. За вре­мя прав­ле­ния мага и заго­во­ра семи, в тече­ние все­го это­го смут­но­го вре­ме­ни, вави­ло­няне гото­ви­лись к оса­де и дела­ли это, я пола­гаю, втайне. А когда нача­лось откры­тое вос­ста­ние, вави­ло­няне сде­ла­ли вот что. Каж­дый выбрал себе по одной жен­щине (кро­ме мате­ри), какую хотел; осталь­ных же всех собра­ли вме­сте и заду­ши­ли. А по одной жен­щине каж­дый оста­вил себе для при­готов­ле­ния пищи. Заду­ши­ли же сво­их жен вави­ло­няне, чтобы не тра­тить на них пищи.

151. При изве­стии о вос­ста­нии Дарий высту­пил со всем вой­ском про­тив вави­ло­нян. Подой­дя к Вави­ло­ну, царь при­сту­пил к оса­де горо­да. А вави­ло­нян оса­да вовсе не бес­по­ко­и­ла: они под­ни­ма­лись на стен­ные зуб­цы и, крив­ля­ясь [и выкри­ки­вая обид­ные сло­ва], изде­ва­лись над Дари­ем и его вой­ском. Один из них ска­зал: «Что вы сиди­те здесь, пер­сы, и без­дель­ни­ча­е­те? Уби­рай­тесь-ка луч­ше восво­я­си! Толь­ко когда лоша­чи­ха оже­ре­бит­ся, возь­ме­те вы наш город!». Так ска­зал какой-то вави­ло­ня­нин в уве­рен­но­сти, что лоша­чи­ха нико­гда не жере­бит­ся.

152. Меж­ду тем про­шел уже год и семь меся­цев, и Дарий и все его вой­ско были очень раздо­са­до­ва­ны, что не мог­ли взять Вави­лон, несмот­ря на вся­че­ские улов­ки и хит­ро­сти. Меж­ду про­чим, царь про­бо­вал так­же и хит­рость, с помо­щью кото­рой Кир неко­гда взял Вави­лон, одна­ко вави­ло­няне неусып­но нес­ли стра­жу и пере­хит­рить их он не мог.

153. Нако­нец на два­дца­том меся­це оса­ды яви­лось Зопи­ру, сыну Мега­би­за, — отец его был одним из семи мужей, сверг­нув­ших мага, — это­му-то Мега­би­зо­ву сыну Зопи­ру яви­лось дико­вин­ное зна­ме­ние¹⁰³. Одна из его вьюч­ных лоша­чих оже­ре­би­лась. Когда Зопи­ру сооб­щи­ли об этом, он сна­ча­ла не хотел верить, но когда сам увидел жере­бен­ка, запре­тил всем видев­шим гово­рить об этом и стал обду­мы­вать [зна­ме­ние]. Он думал о пред­ска­за­нии вави­ло­ня­ни­на, дан­ном еще в нача­ле [оса­ды], имен­но, что город будет взят, когда лоша­чи­хи оже­ре­бят­ся. Теперь-то, как думал Зопир, по это­му пред­ска­за­нию, Вави­лон дол­жен пасть: ведь вави­ло­ня­нин изрек свое пред­ска­за­ние по вну­ше­нию боже­ства, а у него [так­же по божье­му про­мыс­лу] оже­ре­би­лась лоша­чи­ха.

154. Так вот, Зопир решил, что отныне Вави­лон уже обре­чен на гибель. Он при­шел к Дарию и спро­сил, очень ли важ­но заво­е­вать Вави­лон. А когда Дарий под­твер­дил [важ­ность это­го], Зопир стал обду­мы­вать, как ему совер­шить этот подвиг и пре­дать город в руки Дария. Ведь пер­сы выше все­го чтят такие доб­лест­ные подви­ги. Зопир пола­гал, что может достичь цели толь­ко одним путем: имен­но, изу­ве­чить себя и затем пере­бе­жать к вра­гам. Тогда с лег­ким серд­цем он нанес себе неис­це­ли­мые уве­чья: отре­зал нос и уши, без­образ­но остриг воло­сы и со следа­ми уда­ров бича пред­стал перед Дари­ем.

155. А Дарий при­шел в ужас, увидев так изу­ве­чен­ным столь почтен­но­го чело­ве­ка. Царь с кри­ком вско­чил со сво­его тро­на и спро­сил, кто и поче­му так его изу­ве­чил. А Зопир отве­чал: «Нет, кро­ме тебя, на све­те чело­ве­ка, кото­рый име­ет власть так посту­пить со мной. Не дру­гой кто сде­лал это, государь, а я сам себя изу­ве­чил, пото­му что горь­ко мне [тер­петь] изде­ва­тель­ства асси­рий­цев¹⁰⁴ над пер­са­ми». А царь ска­зал ему в ответ: «Несчаст­ный! Ты ста­ра­ешь­ся при­укра­сить свой ужас­ный посту­пок, утвер­ждая, что так неми­ло­серд­но изу­ве­чил себя ради оса­жден­ных. Раз­ве, глу­пец, вра­ги ско­рее сда­дут­ся от того, что ты сам себя изу­ве­чил? Не сошел ли ты с ума, так иска­ле­чив себя?». А Зопир отве­чал царю: «Если бы я открыл тебе мой замы­сел, ты не поз­во­лил бы мне [сде­лать] это­го, [над собой]. Поэто­му я так посту­пил на свой страх. Итак, если ты не отка­жешь в помо­щи, мы возь­мем Вави­лон. Я тот­час же пере­бе­гу в город и объ­яв­лю, что это ты нанес мне такие уве­чья. Я думаю, они пове­рят и поста­вят меня во гла­ве вой­ска. А ты на деся­тый день с того дня, как я уйду в город, поставь у так назы­вае­мых ворот Семи­ра­миды 1000 чело­век из той части [вой­ска], поте­ря кото­рой тебе без­раз­лич­на. На седь­мой день после это­го поставь еще 2000 чело­век у так назы­вае­мых ворот Нина¹⁰⁵. Затем обо­жди два­дцать дней и пошли 4000 чело­век про­тив так назы­вае­мых Хал­дей­ских ворот. Ни те пер­вые, ни эти вои­ны не долж­ны иметь при себе ника­ко­го дру­го­го ору­жия для защи­ты, кро­ме кин­жа­лов. Кин­жа­лы мож­но им оста­вить. Нако­нец, через два­дцать дней при­ка­жи все­му осталь­но­му вой­ску немед­лен­но штур­мо­вать сте­ны со всех сто­рон. А пер­сов поставь про­тив так назы­вае­мых Бел­ских и Кис­сий­ских ворот. Не сомне­ва­юсь, что, когда я совер­шу такие вели­кие подви­ги, вави­ло­няне, конеч­но, дове­рят мне не толь­ко всю защи­ту горо­да, но даже клю­чи от ворот. А тогда уж — моя и пер­сов забота, как завер­шить дело!».

156. После это­го Зопир побе­жал к воротам, бес­пре­стан­но огляды­ва­ясь [назад], слов­но насто­я­щий пере­беж­чик. Стра­жи у ворот, заме­тив его с башен, спу­сти­лись вниз, чуть приот­кры­ли створ­ки ворот и спро­си­ли, кто он и зачем при­шел. А тот отве­чал, что он Зопир и хочет перей­ти к ним. Услы­шав такой ответ, при­врат­ни­ки пове­ли его к началь­ни­кам. Когда Зопир явил­ся перед началь­ни­ка­ми, то стал жало­вать­ся, объ­явив, что уве­чье, кото­рое на самом деле при­чи­нил он себе сам, нанес ему царь Дарий за то буд­то бы, что он дал совет [снять оса­ду] и уве­сти вой­ско, так как у царя нет воз­мож­но­сти взять город. «И теперь, — ска­зал он, — я при­шел вам на бла­го, а Дарию с вой­ском — на поги­бель. Царь доро­го попла­тит­ся за такие уве­чья. Я знаю его тай­ные замыс­лы и хит­ро­сти!».

157. Так гово­рил Зопир, а вави­ло­няне, видя знат­но­го пер­са с отре­зан­ным носом и уша­ми и покры­то­го кро­ва­вы­ми руб­ца­ми от уда­ров пле­тей, вполне пове­ри­ли, что он гово­рит прав­ду и при­шел к ним как друг и союз­ник. Они были гото­вы вве­рить ему все, о чем он ни попро­сит. А про­сил он себе отряд вой­ска. Когда же полу­чил его, то стал дей­ст­во­вать так, как было услов­ле­но с Дари­ем. На деся­тый день Зопир вывел вави­лон­ский отряд, окру­жил ту 1000 чело­век, что велел Дарию выста­вить на пер­вый раз, и пере­бил их. А вави­ло­няне, убедив­шись, что сло­ва пер­са не рас­хо­дят­ся с делом, чрез­вы­чай­но обра­до­ва­лись и гото­вы были во всем слу­шать­ся его. Тогда Зопир, выждав услов­лен­ное чис­ло дней, сно­ва вывел отбор­ный отряд вави­ло­нян и пере­бил 2000 вои­нов Дария. За этот новый подвиг вави­ло­няне осы­па­ли Зопи­ра похва­ла­ми, и его имя было у всех на устах. А Зопир опять, обо­ждав назна­чен­ное чис­ло дней, вывел отряд в услов­лен­ное место и, окру­жив пер­сов, пере­бил 4000 чело­век. Теперь, после тако­го подви­га, Зопир добил­ся все­го: его сде­ла­ли глав­ным вое­на­чаль­ни­ком и комен­дан­том кре­по­сти.

158. Когда же Дарий по усло­вию при­ка­зал со всех сто­рон штур­мо­вать сте­ны, тут-то и открыл­ся ковар­ный замы­сел Зопи­ра. На сте­нах вави­ло­няне отра­жа­ли при­сту­пы Дари­е­ва вой­ска, а Зопир открыл так назы­вае­мые Кис­сий­ские и Бел­ские ворота и впу­стил пер­сов в кре­пость. Часть вави­ло­нян увиде­ла, что про­изо­шло, и бежа­ла в храм Зев­са Бела. Дру­гие же не заме­ти­ли это­го и оста­ва­лись на сво­ем месте, пока не узна­ли о пре­да­тель­стве.

159. Так-то Вави­лон был взят во вто­рой раз. Дарий же, овла­дев Вави­ло­ном, пове­лел, преж­де все­го, раз­ру­шить сте­ны и сло­мать все ворота, чего Кир не сде­лал при пер­вом взя­тии Вави­ло­на. Затем царь при­ка­зал рас­пять око­ло 3000 знат­ней­ших граж­дан. Осталь­но­му же насе­ле­нию он поз­во­лил жить в горо­де. А чтобы у вави­ло­нян были жены и от них потом­ство (сво­их соб­ст­вен­ных жен, как я ска­зал уже, вави­ло­няне заду­ши­ли, чтобы сбе­речь съест­ные при­па­сы), Дарий сде­лал вот что. Он пове­лел сосед­ним пле­ме­нам послать сво­их жен­щин в Вави­лон — каж­до­му пле­ме­ни извест­ное коли­че­ство, так что, в общем, туда собра­лось 50000 жен­щин. От этих-то жен­щин и про­изо­шли нынеш­ние вави­ло­няне.

160. По мне­нию Дария, никто из пер­сов ни преж­де, ни после не пре­взо­шел Зопи­ра в доб­ле­сти, кро­ме одно­го Кира (с ним ведь ни один перс не сме­ет себя срав­ни­вать). А Дарий, по рас­ска­зам, гова­ри­вал, что пред­по­чел бы видеть Зопи­ра не изу­ве­чен­ным, чем вла­деть еще два­дца­тью Вави­ло­на­ми. Царь окру­жил Зопи­ра вели­чай­шим поче­том. Еже­год­но посы­лал ему дары, кото­рые счи­та­ют­ся в Пер­сии самы­ми почет­ны­ми¹⁰⁶, отдал ему в пожиз­нен­ное управ­ле­ние Вави­лон (без обло­же­ния пода­тью) и осы­пал дру­ги­ми поче­стя­ми. У это­го Зопи­ра был сын Мега­биз, кото­рый сра­жал­ся во гла­ве пер­сов в Егип­те про­тив афи­нян и их союз­ни­ков¹⁰⁷. А у это­го Мега­би­за был сын Зопир, кото­рый при­ехал из Пер­сии в Афи­ны как пере­беж­чик.