ДИВИНА́ЦИЯ

[1] Di­vi­na­tio,

I) искус­ство и дар гада­ния, μαν­τι­κή, т. е. τέχ­νη. Вера в спо­соб­ность людей пред­ска­зы­вать буду­щее посред­ст­вом воз­буж­ден­ной боже­ст­вен­ной силы и узна­вать волю богов, не поль­зу­ясь обык­но­вен­ны­ми сред­ства­ми ума, встре­ча­ет­ся во всех вооб­ще рели­ги­ях древ­не­го мира, а в част­но­сти у гре­ков и рим­лян пода­ла повод к воз­ник­но­ве­нию мно­гих свое­об­раз­ных обрядов и учреж­де­ний, нахо­див­ших­ся в самой тес­ной свя­зи со всем бытом этих наро­дов. Вера эта осно­вы­ва­лась на убеж­де­нии, что боги, по при­су­щей им непре­стан­ной бди­тель­но­сти и забот­ли­во­сти, жела­ют откры­вать свою волю людям. Если исклю­чить спо­соб откро­ве­ния, состо­я­щий в речи бога, непо­сред­ст­вен­но обра­щен­ной к чело­ве­ку, как это, по пре­да­нию, быва­ло в древ­нее мифи­че­ское вре­мя при сно­ше­ни­ях богов с людь­ми, то для того вре­ме­ни, когда мир богов стал в более отда­лен­ные отно­ше­ния к миру чело­ве­че­ско­му, оста­ва­лись два спо­со­ба боже­ст­вен­ных откро­ве­ний: чело­век мог полу­чать откро­ве­ние или в душе, без вся­ких внеш­них, чув­ст­вен­ных зна­ков, или же — совне, при посред­стве чув­ст­вен­ных зна­ме­ний, тре­бу­ю­щих тол­ко­ва­ния. Из этих двух спо­со­бов откро­ве­ния про­изо­шли те два рода гада­ний, на кото­рые разде­ля­лась вся­кая di­vi­na­tio: гада­ние есте­ствен­ное или безыс­кус­ст­вен­ное (ἄτεχ­νος) и искус­ст­вен­ное (ἔντεχ­νος).

[2] A. Безыс­кус­ст­вен­ное гада­ние. Харак­те­ри­сти­че­ская осо­бен­ность его состо­я­ла в про­ник­но­ве­нии чело­ве­ка боже­ст­вен­ным духом, в изли­я­нии боже­ст­вен­но­го духа в дух чело­ве­че­ский, во вдох­но­ве­нии, когда чело­век, побуж­дае­мый боже­ст­вен­ной силой, θεόπ­νευσ­τος ὁρμή, fu­ror di­vi­nus, изре­ка­ет вну­ше­ния боже­ства, дела­ет­ся орга­ном боже­ст­вен­но­го духа, не теряя, одна­ко, как это быва­ет на самой низ­шей сте­пе­ни есте­ствен­ной рели­гии, сво­ей чело­ве­че­ской инди­виду­аль­но­сти и не пре­вра­ща­ясь в про­стое орудие, лишен­ное соб­ст­вен­ной воли. Самый бла­го­род­ный и высо­кий вид такой диви­на­ции явля­ет­ся в про­ро­че­стве у евре­ев, когда про­све­щен­ный ум, при непо­сред­ст­вен­ном, посто­ян­ном обра­ще­нии с боже­ст­вом, при ясном созна­нии и пол­ной сво­бо­де, полу­ча­ет боже­ст­вен­ные откро­ве­ния; впро­чем, сла­бые следы такой про­ро­че­ской силы встре­ча­ют­ся и у гре­че­ских и рим­ских языч­ни­ков. Так напри­мер, гоме­ров­ский μάν­τις в тес­ней­шем смыс­ле, как Каль­хант, познаю­щий насто­я­щее, про­шед­шее и буду­щее, при всей сво­бо­де созна­ния, непре­рыв­но нахо­дит­ся в состо­я­нии оду­шев­ле­ния, не тре­бу­ю­ще­го для сво­его воз­буж­де­ния ника­ко­го внеш­не­го пово­да; для него не суще­ст­ву­ет пре­де­ла меж­ду чело­ве­че­ским и боже­ст­вен­ным зна­ни­ем. Но подоб­ная сво­бо­да созна­ния нико­гда не полу­ча­ла пер­вен­ст­ву­ю­ще­го зна­че­ния в язы­че­стве; напро­тив того, там более высту­па­ли такие фор­мы боже­ст­вен­но­го откро­ве­ния, при кото­рых под­ле­жа­щее лицо нахо­ди­лось, ско­рее, в бес­со­зна­тель­ном состо­я­нии; про­ро­че­ская сила огра­ни­чи­ва­лась отдель­ны­ми момен­та­ми и полу­ча­лась при посред­стве каких-либо выс­ших обсто­я­тельств. В этой низ­шей сте­пе­ни безыс­кус­ст­вен­ной диви­на­ции мож­но раз­ли­чать три вида: экс­таз, сно­виде­ния и ора­ку­лы.

[3] 1) Экс­таз, вос­хи­ще­ние (Cic. div. 1, 31) — вре­мен­ное состо­я­ние необык­но­вен­но­го воз­буж­де­ния, при кото­ром дей­ст­ву­ет про­ро­че­ская сила, когда душа, отвле­чен­ная от тела, всту­па­ет в более тес­ное обще­ние с боже­ст­вом. Душа, по мне­нию древ­них, от при­ро­ды лишь в несо­вер­шен­ной сте­пе­ни вла­де­ет этой про­ро­че­ской силой; чтобы раз­ре­шить ее и воз­будить к дея­тель­но­сти, для это­го тре­бу­ет­ся неко­то­рое внеш­нее, обык­но­вен­но, не духов­ное вли­я­ние. Сти­хий­ные силы воды, зем­ли, огня могут сво­им вли­я­ни­ем на тело осво­бо­дить эту силу, про­яв­ля­ю­щу­ю­ся в осо­бен­но­сти при болез­нен­ных состо­я­ни­ях тела и пре­иму­ще­ст­вен­но в час смер­ти. Plat. Apol. 39 C. Cic. div. 1, 30, 38. И у Гоме­ра встре­ча­ет­ся этот послед­ний род пред­ска­за­ния. Od. 18, 153. Il. 6, 447. 22, 358. 16, 843 слл. Жен­щин счи­та­ли осо­бен­но спо­соб­ны­ми при­хо­дить в состо­я­ние тако­го про­ро­че­ст­вен­но­го экс­та­за (Кас­сандра, Сивил­лы, Пифия);

[4] 2) Сно­виде­ние счи­та­лось мгно­вен­ным откро­ве­ни­ем боже­ства; дума­ли, что душа чело­ве­ка, нахо­дя­ща­я­ся во вре­мя сна в осо­бен­ном состо­я­нии меж­ду созна­ни­ем и бес­со­зна­тель­но­стью, по пре­иму­ще­ству спо­соб­на к обще­нию с боже­ст­вом и к при­ня­тию от него откро­ве­ний. «Сно­виде­ние посы­ла­ет­ся Зев­сом» (Hom. Il. 1, 63). Гомер не зна­ет осо­бо­го бога сно­виде­ний (несмот­ря на Il. 2, 6), како­вой дей­ст­ви­тель­но встре­ча­ет­ся у позд­ней­ших писа­те­лей (Paus. 2, 10, 2). Виде­ния во сне суть бес­чув­ст­вен­ные обра­зы, обле­чен­ные в телес­ную фор­му; но ино­гда вме­сто них явля­ет­ся дух умер­ше­го (напр., Патрок­ла Il. 23, 65) или даже боже­ство (Od. 6, 13). Обра­зы эти под­чи­ня­ют­ся воле того боже­ства, кото­рое их посы­ла­ет, и лишь на вре­мя сна поль­зу­ют­ся крат­ковре­мен­ным подо­би­ем жиз­ни. То, что они пере­да­ют сло­ва­ми, это про­стое откро­ве­ние, не тре­бу­ю­щее объ­яс­не­ния; но быва­ют и дру­го­го рода сно­виде­ния, кото­рые пред­став­ля­ют это откро­ве­ние под видом сим­во­ли­че­ско­го обра­за (Od. 19, 535 слл.) и пото­му под­ле­жат тол­ко­ва­нию. Тол­ко­ва­ние сно­виде­ний по пра­ви­лам искус­ства было делом осо­бен­но­го лица, ὀνει­ροκ­ρί­της или ὀνει­ροπό­λος. Впро­чем, откро­ве­ния во сне уже у Гоме­ра счи­та­ют­ся не все­гда досто­вер­ны­ми. Он раз­ли­ча­ет меж­ду обман­чи­вы­ми и вер­ны­ми сно­виде­нья­ми (Od. 19, 560 слл.); даже само боже­ство может поже­лать обма­нуть чело­ве­ка чрез сно­виде­ние (Il. 2, 1 слл.). Пото­му сле­ду­ет отыс­ки­вать при­зна­ки, по кото­рым мож­но бы судить о досто­вер­но­сти сно­виде­ния и чест­ном наме­ре­нии боже­ства, послав­ше­го сон. Не вся­кий сон зна­ме­на­те­лен; осо­бое зна­че­ние при­да­ва­ли сно­виде­ни­ям, явля­ю­щим­ся под утро. Od. 4, 841. Рядом с наблюде­ни­ем за слу­чай­ны­ми сно­виде­ни­я­ми у гре­ков и рим­лян было еще осо­бое, нароч­ное при­спо­соб­ле­ние для вызо­ва сно­виде­ний, так назы­вае­мая ἐγκοίμη­σις, in­cu­ba­tio, при ора­ку­лах, давав­ших отве­ты посред­ст­вом сно­виде­ний и появ­ле­ний во сне умер­ших;

[5] 3) Ора­ку­лы. Место, где нахо­дил­ся ора­кул, по-гре­че­ски назы­ва­лось μαν­τεῖον, χρησ­τή­ριον; спра­ши­вать ора­кул — χρῆσ­θαι; изре­че­ние ора­ку­ла — χρησ­μός, μάν­τευ­μα, φή­μη, θεοπ­ρό­πιον, θέσ­φα­τον, λό­γιον; послед­не­му сло­ву соот­вет­ст­ву­ет латин­ское ora­cu­lum, про­из­вод­ное от os, oris, ora­re; вооду­шев­лен­ный про­ри­ца­тель назы­вал­ся χρησ­μῳ­δός или χρησ­μο­λόγος, впро­чем, сло­вом χρησ­μο­λόγος обо­зна­ча­ли как истол­ко­ва­те­ля и объ­яс­ни­те­ля ора­ку­ла, так и того, кото­рый соби­рал изре­че­ния ора­ку­лов, сооб­щал дру­гим и при­ме­нял к отдель­но­му слу­чаю собран­ные им пред­ска­за­ния. Общая всем ора­ку­лам осо­бен­ность состо­ит в том, что пред­ска­за­ния их свя­за­ны с опре­де­лен­ной мест­но­стью и с куль­том извест­но­го хра­ма и что посред­ни­ком меж­ду богом и чело­ве­ком явля­ет­ся извест­ное сосло­вие жре­цов. Такие учреж­де­ния, где выдаю­ще­е­ся сво­им обра­зо­ва­ни­ем сосло­вие жре­цов, поль­зу­ясь обста­нов­кой и пре­да­ни­я­ми извест­ной мест­но­сти, успе­ло устро­ить пра­виль­ный ора­кул, авто­ри­тет кото­ро­го осно­вы­вал­ся на вере в при­сут­ст­вие боже­ства и посто­ян­но под­дер­жи­вал­ся вер­но­стью изда­вае­мых им про­ри­ца­ний, поль­зо­ва­лись гораздо боль­шим дове­ри­ем, чем отдель­ные зна­ме­ния богов и слу­чай­ные сно­виде­ния.

[6] Осо­бый род ора­ку­лов пред­став­ля­ют выше­упо­мя­ну­тые ора­ку­лы по сно­виде­ни­ям и явле­ни­ям духов умер­ших (νε­κυομαν­τεῖα, νεκ­ρο­μαν­τεῖα, ψυ­χοπομ­πεῖα), кото­рые обык­но­вен­но соеди­не­ны были с куль­том геро­ев или дру­гих под­зем­ных божеств. Сюда отно­сят­ся свя­ти­ли­ща про­ри­ца­те­лей Амфи­а­рая в Оро­пе, Амфи­ло­ха и Моп­са в Кили­кии, Каль­хан­та и Пода­ли­рия при мысе Гар­гане в Апу­лии и Аскле­пия в Епи­дав­ре. В их хра­мах люди, искав­шие боже­ст­вен­ных откро­ве­ний, осо­бен­но для исце­ле­ния боль­ных, ложи­лись спать на шку­ре при­не­сен­но­го в жерт­ву живот­но­го. Здесь обра­зы умер­ших, εἴδω­λα, выхо­ди­ли из зем­ли и явля­лись во сне (а ино­гда и наяву), вызван­ные к про­ро­че­ско­му слу­же­нию пре­иму­ще­ст­вен­но при­не­се­ни­я­ми им жертв и воз­зва­ни­я­ми к под­зем­ным силам. К этим ора­ку­лам обра­ща­лось наи­бо­лее суе­ве­рие про­сто­го наро­да. [7] Гораздо боль­шее зна­че­ние име­ли у гре­ков про­ри­ца­ли­ща, где откро­ве­ния пере­да­ва­лись уста­ми чело­ве­ка, где муж­чи­ны или жен­щи­ны в состо­я­нии экс­та­за, воз­буж­ден­но­го обык­но­вен­но физи­че­ски­ми вли­я­ни­я­ми, напр. источ­ни­ков и т. п., про­из­но­си­ли сло­ва, из кото­рых затем жре­цы свя­ти­ли­ща состав­ля­ли связ­ные изре­че­ния и при­ме­ня­ли их к пред­ло­жен­но­му вопро­су. Боже­ст­вом, руко­во­дя­щим эти­ми ора­ку­ла­ми, был по пре­иму­ще­ству про­ри­ца­тель Апол­лон, воз­ве­щав­ший роду чело­ве­че­ско­му волю отца сво­его Зев­са, пер­во­на­чаль­но­го источ­ни­ка вся­ко­го рода пред­ска­за­ний. Самое зна­ме­ни­тое про­ри­ца­ли­ще было в Дель­фах (см. Del­phi­cum ora­cu­lum). Подоб­ные ему были в Абах (Ἄβαι) в Фокиде (Hdt. 1, 46. 8, 33. Soph. Oed. tyr. 899), в Эдеп­се (Αἴδη­ψος) на о. Евбее (Strab. 10, 445), у горы Птоя (Πτῶον) (Hdt. 8, 135), в Гиси­ях (Ὑσιαί) в Бео­тии (Paus. 9, 2. 1), в Арго­се, где про­ро­че­ст­ву­ю­щая жри­ца вдох­нов­ля­лась кро­вью жерт­вен­но­го живот­но­го (Paus. 2, 24. 1). В Малой Азии самы­ми зна­чи­тель­ны­ми ора­ку­ла­ми были: ора­кул Апол­ло­на Кла­рос­ско­го близ Коло­фо­на и Дидим­ско­го близ Миле­та. Кла­рос­ский ора­кул, по пре­да­нию, был осно­ван кри­тя­на­ми под пред­во­ди­тель­ст­вом Ракия, женив­ше­го­ся на доче­ри Тире­сия Ман­тое (Μαν­τώ), при­слан­ной туда из Дель­фов; в этом рас­ска­зе про­яв­ля­ет­ся связь меж­ду кла­рос­ским и дель­фий­ским ора­ку­ла­ми. В Кла­ро­се про­ро­че­ст­во­вал жрец; он вхо­дил в свя­щен­ную пеще­ру, напи­вал­ся там вдох­нов­ля­ю­щей воды и давал отве­ты в сти­хах. Tac. ann. 2, 54. Дидим­ский ора­кул, веро­ят­но, так­же был осно­ван кри­тя­на­ми. Hdt. 6, 19. Strab. 9, 421. 14, 634. Пер­вый храм, гово­ри­ли, постро­ил Бранх, сын Апол­ло­на и родо­на­чаль­ник быв­ше­го там сосло­вия жре­цов Бран­хидов. Здесь, как и в Дель­фах, про­ро­че­ст­во­ва­ла жен­щи­на, кото­рая оро­ша­ла подол сво­его пла­тья и свои ноги водой источ­ни­ка и вды­ха­ла выхо­див­шие из него испа­ре­ния.

[8] Тре­тий род ора­ку­лов состав­ля­ли ора­ку­лы зна­ме­ний. Сюда отно­сил­ся, меж­ду про­чим, и ора­кул Зев­са в Олим­пии. Жре­цы его назы­ва­лись Иамида­ми; в более древ­ние вре­ме­на к нему обра­ща­лись весь­ма часто. Пред­ска­за­ния здесь дава­лись по при­ме­там уби­то­го жерт­вен­но­го живот­но­го и по явле­ни­ям, про­ис­хо­див­шим во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния. Hdt. 8, 134. Strab. 8, 542. Xen. Hell. 4, 7, 2. Подоб­ным обра­зом дава­лись пред­ска­за­ния в хра­ме Исмен­ско­го Апол­ло­на близ Фив. Зна­ме­ни­тый додон­ский ора­кул (см. Ζεύς, 4) при­над­ле­жал к тому же роду ора­ку­лов. Здесь пред­ска­за­ния дава­лись по дви­же­нию листьев свя­щен­но­го дуба (φυλ­λο­μαν­τεία), по жур­ча­нию источ­ни­ка и по зву­кам мед­ных чаш. При ора­ку­ле на ост­ро­ве Дело­се про­ро­че­ст­во­ва­ли по шеле­сту свя­щен­но­го лав­ра. Подоб­но­го рода ора­ку­лы, спо­со­бы кото­рых были весь­ма раз­но­об­раз­ны, пред­став­ля­ют пере­ход к искус­ст­вен­но­му про­ро­че­ству, пото­му что здесь уже тре­бо­ва­лось истол­ко­ва­ние зна­ме­ний. И при про­ри­ца­ли­щах, вро­де дель­фий­ско­го, име­ло место посред­ни­че­ство искус­ства, так как не сами вопро­шаю­щие полу­ча­ли непо­сред­ст­вен­ное откро­ве­ние, а близ­кие к боже­ству, оду­шев­ля­е­мые им слу­жи­те­ли ора­ку­ла, жре­цы, кото­рые вос­при­ни­ма­ли непо­нят­ное про­фа­нам откро­ве­ние и через свое объ­яс­не­ние дела­ли его понят­ным для вопро­шаю­щих.

[9] Про­ис­хож­де­ние ора­ку­лов скры­ва­ет­ся в глу­бо­кой древ­но­сти. Уже Гомер упо­ми­на­ет о додон­ском ора­ку­ле как о вполне уста­но­вив­шем­ся учреж­де­нии (Od. 14, 327. Il. 16, 235), а гово­ря о пифий­ском ора­ку­ле, пре­воз­но­сит его богат­ство. Il. 9, 104. Этот послед­ний ора­кул, по-види­мо­му, имел уже тогда поли­ти­че­ское вли­я­ние. Od. 8, 80. Впро­чем, гораздо боль­шее зна­че­ние ора­ку­лы полу­чи­ли со вре­ме­ни вла­ды­че­ства дорян; имен­но с это­го вре­ме­ни воз­вы­сил­ся дель­фий­ский ора­кул, так что затем­нил все дру­гие, не исклю­чая и додон­ско­го. Дей­ст­вию ора­ку­лов в это вре­мя на обра­зо­ва­ние нра­вов и поли­ти­че­ско­му вли­я­нию их сле­ду­ет при­да­вать весь­ма боль­шое зна­че­ние. Пока обра­зо­ван­ные жре­цы, под­дер­жи­вае­мые луч­ши­ми и муд­рей­ши­ми пред­ста­ви­те­ля­ми наро­да, без вся­ких корыст­ных целей дей­ст­во­ва­ли в поль­зу оте­че­ства, рели­гии и нрав­ст­вен­но­сти, вли­я­ние их было проч­но и они поль­зо­ва­лись боль­шим поче­том; но когда вме­сте с упад­ком народ­но­го духа и ора­ку­лы сде­ла­лись оруди­ем пар­тий и жре­цы, при воз­рас­тав­шем неве­рии и суе­ве­рии ста­ли искать сво­ей выго­ды и обо­га­ще­ния, неред­ко даже при помо­щи хит­ро­сти и обма­на, то они посте­пен­но лиша­лись и зна­че­ния, и поче­та.

У рим­лян и вооб­ще у ита­лий­ских наро­дов хотя и суще­ст­во­ва­ли ора­ку­лы, подоб­ные гре­че­ским, но они совер­шен­но вытес­не­ны были искус­ст­вен­ны­ми спо­со­ба­ми гада­ния.

[10] B. Искус­ст­вен­ное гада­ние. Cic. div. 1, 49, 18. 2, 11. Харак­те­ри­сти­че­ская чер­та это­го рода гада­ния состо­ит в том, что оно осно­ва­но не на внут­рен­нем боже­ст­вен­ном вдох­но­ве­нии, а на наблюде­нии и истол­ко­ва­нии извест­ных зна­ме­ний, посы­лае­мых боже­ст­вом, и пото­му этот род диви­на­ции пред­став­ля­ет собой искус­ство, кото­рое, напр., у Гоме­ра, как осо­бое ремес­ло, ста­вит­ся наряду с заня­ти­я­ми вра­чей и гла­ша­та­ев и т. п. Od. 17, 383. 9, 135. В спо­со­бах отыс­ка­ния сверхъ­есте­ствен­ной свя­зи дан­ных явле­ний достиг­ли неко­то­ро­го опре­де­лен­но­го мето­да, не осно­вы­ва­ясь, одна­ко, при этом на обык­но­вен­ных заклю­че­ни­ях разу­ма, а пре­да­ва­ясь стран­ным фан­та­сти­че­ским сооб­ра­же­ни­ям, как и вооб­ще обла­стью это­го искус­ства были вооб­ра­же­ние и рели­ги­оз­ное чув­ство. Искус­ст­вен­ное гада­ние было весь­ма рас­про­стра­не­но у гре­ков и рим­лян. Вся­кое необык­но­вен­ное явле­ние при­ни­ма­лось за зна­ме­ние боже­ст­вен­но­го откро­ве­ния, τέ­ρας, sig­num, тем более важ­ное, чем зна­ме­на­тель­нее был момент жиз­ни и чем более было воз­буж­де­но настро­е­ние духа, с кото­рым сов­па­да­ло явле­ние. Тако­го рода τέ­ρας мог­ло являть­ся само собой без уси­лий со сто­ро­ны чело­ве­ка, а ино­гда чело­век сам отыс­ки­вал и вызы­вал его посред­ст­вом извест­ных при­готов­ле­ний.

[11] a) Гре­ки. У Гоме­ра пре­об­ла­да­ет пер­вый род зна­ме­ний, т. е. неча­ян­ных явле­ний. Глав­ней­шие τέ­ρατα или σή­ματα у него — явле­ния на небе, жили­ще богов, осо­бен­но Зев­са, кото­рый пре­иму­ще­ст­вен­но счи­та­ет­ся винов­ни­ком всех τέ­ρατα, како­вы, напр., гром, мол­ния, раду­га, неожи­дан­ное появ­ле­ние боль­шой высо­ко паря­щей пти­цы (οἰωνός), орла, яст­ре­ба, цап­ли и т. п., пото­му что на них смот­ре­ли как на вест­ни­ков богов из Олим­па. Даже неча­ян­но ска­зан­ное чело­ве­ком зна­ме­на­тель­ное сло­во (φή­μη, κλη­δών), чиха­нье и т. п. были τέ­ρατα. Изред­ка встре­ча­ют­ся чудо­вищ­ные явле­ния вро­де кро­ва­во­го дождя и т. п. Il. 11, 53. 16, 459; ср. Od. 20, 345 слл. 12, 394. При неко­то­рых из этих явле­ний зна­ме­на­тель­ным счи­та­ет­ся их направ­ле­ние в пра­вую или в левую сто­ро­ну (Il. 2, 353. 12, 196) или вре­мя, напр., после молит­вы. Во всех этих слу­ча­ях объ­яс­не­ние явля­лось лег­ко, само собой: они боль­шей частью про­сто воз­ве­ща­ли сча­стье или несча­стье. Но часто τέ­ρας до того сов­па­да­ло с дея­ни­я­ми чело­ве­ка, что нель­зя было не дать ему более опре­де­лен­но­го содер­жа­ния, и в таком слу­чае уже тре­бо­ва­лось искус­ство тол­ко­ва­ния, ман­ти­ка, кото­рой зани­мал­ся зна­ток дела; про­ри­ца­тель, μάν­τις, отли­чав­ший­ся от жре­ца, ἱερεύς, как истол­ко­ва­тель боже­ст­вен­ной воли, προ­φή­της, θεοπ­ρό­πος. Таки­ми μάν­τεις были или цари-про­ри­ца­те­ли, напр., Амфи­а­рай, Гелен, или δη­μιοερ­γοί. Od. 1, 416. 15, 255. 16, 83. Они у Гоме­ра под­разде­ля­ют­ся на οἰωνο­πόλοι или οἰωνισ­ταί, augu­res (Od. 1, 202) и θυοσ­κόοι, ha­rus­pi­ces (Il. 24, 221), но без точ­ней­ше­го опре­де­ле­ния их харак­те­ра. Ино­гда τέ­ρας было объ­яс­ня­е­мо по непо­сред­ст­вен­но­му вдох­но­ве­нию лицом, не при­над­ле­жав­шим к сосло­вию тол­ко­ва­те­лей. В неко­то­рых слу­ча­ях при­да­ет­ся зна­че­ние толь­ко обсто­я­тель­ствам, сопро­вож­даю­щим дей­ст­вие, напр. чис­лу и месту (Il. 8. 245 слл. 2, 301 слл.), а часто τέ­ρας само в себе заклю­ча­ет сим­во­ли­че­ское пред­став­ле­ние буду­ще­го. Od. 15, 525 слл. 2, 146 слл. Il. 12. 200 слл.

[12] В позд­ней­шие вре­ме­на ман­ти­ка в Гре­ции удер­жи­ва­ла еще свое зна­че­ние, хотя была оттес­не­на на зад­ний план ора­ку­ла­ми и пре­иму­ще­ст­вен­но при­ме­ня­лась в част­ных делах. Кро­ме зна­ме­ний, о кото­рых упо­мя­ну­то выше, встре­ча­ет­ся еще мно­же­ство дру­гих, напр., сол­неч­ные и лун­ные затме­ния, появ­ле­ние комет, падаю­щие звезды, бури, раз­ли­вы рек, дви­же­ние и запах под­ни­маю­щих­ся испа­ре­ний (καπ­νο­μαν­τεία) и т. п. При­да­ва­лось так­же нема­лое зна­че­ние раз­но­го рода живот­ным, пау­кам, зай­цам, зме­ям, а в осо­бен­но­сти пти­цам, кото­рым, пре­иму­ще­ст­вен­но перед дру­ги­ми живот­ны­ми, при­да­вал­ся таин­ст­вен­ный харак­тер. Наблюда­ли за их поле­том, за поло­же­ни­ем сидя­щих и за их кри­ком; этим искус­ст­вом (οἰωνοὺς или ὄρνι­θας γνῶ­ναι) обла­дал οἰωνισ­τής или οἰωνο­πόλος.

Что каса­ет­ся нароч­но вызван­ных зна­ме­ний, то сле­ду­ет упо­мя­нуть о гада­нии по внут­рен­но­сти жерт­вен­ных живот­ных (ἱερο­μαν­τεία, ἱεροσ­κο­πία), быв­шем в боль­шом употреб­ле­нии у гре­ков. Рас­смат­ри­ваю­щие внут­рен­но­сти живот­ных назы­ва­лись βω­μοσ­κό­ποι, ἱεροσ­κό­ποι, θυοσ­κό­ποι, σπλαγχνοσ­κό­ποι, ἡπα­τοσ­κό­ποι. От это­го дей­ст­вия отли­ча­ет­ся πυ­ρομαν­τεία, гада­ние по горе­нию жерт­вен­но­го огня, кото­рым зани­ма­лись πυρ­κόοι и изо­бре­те­ние кото­ро­го при­пи­сы­ва­лось Амфи­а­раю. Более низ­кий вид гада­ния, при кото­ром суе­вер­ным обра­зом как бы вызы­вал­ся слу­чай, чтобы най­ти в нем боже­ст­вен­ное откро­ве­ние, пред­став­ля­ет πη­γομαν­τεία или ὑδρο­μαν­τεία, при­чем обра­ща­ли вни­ма­ние на то, тонул ли какой-либо пред­мет в воде или всплы­вал на ее поверх­ность, или наблюда­ли за кру­га­ми, про­из­веден­ны­ми на воде бро­шен­ным в нее кам­нем. Было так­же гада­ние ситом, κοσ­κι­νομαν­τεία: сито веша­лось на одной или несколь­ких нитях, и когда оно кру­жи­лось, назы­ва­ли несколь­ко имен; чело­век, при про­из­но­ше­нии име­ни кото­ро­го оно оста­нав­ли­ва­лось, был тот, кото­ро­го иска­ли. Сюда при­над­ле­жит так­же χει­ρομαν­τεία, или искус­ство гада­ния по руке и ее лини­ям. О нем упо­ми­на­ет Ари­сто­тель, а Арте­ми­дор во 2 в. по Р. Х. воз­вел его в тео­рию. Ср. Axi­no­man­tia. См. Her­mann, Lehrbuch der griech. An­ti­qui­tä­ten, II. (2-е изд., 1857). Nä­gelsbach, Ho­mer. Theo­lo­gie, 4 отд. Nach­hom. Theol. 4 отд.

[13] b) Рим­ляне. У рим­лян искус­ст­вен­ное гада­ние было гораздо важ­нее и более раз­ви­то, чем у гре­ков. Назва­ния отно­ся­щих­ся сюда зна­ме­на­тель­ных явле­ний были: os­ten­tum, por­ten­tum, monstrum, pro­di­gium, omen. Por­ten­tum или os­ten­tum озна­ча­ют обык­но­вен­но чрез­вы­чай­ные явле­ния неоду­шев­лен­ной при­ро­ды, monstrum и pro­di­gium — необык­но­вен­ные явле­ния в цар­стве живот­ных и людей, при­чем monstrum по боль­шей части обо­зна­ча­ет про­ти­во­есте­ствен­ное явле­ние. В про­ти­во­по­лож­ность этим види­мым зна­ме­ни­ям, omen отно­сит­ся, пре­иму­ще­ст­вен­но, к слу­ху; впро­чем, это раз­ли­чие не все­гда стро­го соблюда­ет­ся. Гово­ря о види­мых зна­ме­ни­ях, мы будем назы­вать их pro­di­gia, а сло­вом omi­na обо­зна­чать вос­при­ни­мае­мые слу­хом. И те и дру­гие явля­ют­ся неча­ян­но. Pro­di­gia заме­ча­лись рим­ля­на­ми весь­ма часто и в весь­ма раз­но­об­раз­ных видах, так как дух это­го наро­да был устрем­лен на подоб­но­го рода вещи с осо­бой суе­вер­ной наблюда­тель­но­стью. В исто­ри­че­ских кни­гах Т. Ливия упо­ми­на­ет­ся боль­шое чис­ло про­ди­гий. Вся­кий раз, когда слу­ча­лось pro­di­gium, и в осо­бен­но­сти, если оно пред­ве­ща­ло несча­стие, счи­та­лось необ­хо­ди­мым устро­ить pro­cu­ra­tio. При­ни­мая над­ле­жа­щие меры, если не ина­че, то посред­ст­вом молитв и очи­сти­тель­ных обрядов при содей­ст­вии жре­цов, мож­но было отвра­тить угро­жаю­щее бед­ст­вие и вновь зару­чить­ся мило­стью богов. Обык­но­вен­ны­ми сред­ства­ми уми­ло­стив­ле­ния, кото­рые употреб­ля­лись част­ны­ми лица­ми и государ­ст­вом, были моль­бы, молеб­ные про­цес­сии, празд­не­ства с жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, уго­ще­ния богов и т. п. Liv. 1, 20. 31. 4, 21. 5. 13. 21, 1. Во мно­гих слу­ча­ях зави­се­ло от про­из­во­ла част­но­го лица, при­нять и отне­сти к себе зна­ме­ние, или же откло­нить его от себя, поль­зу­ясь быст­рым и спо­кой­ным сооб­ра­же­ни­ем в ту мину­ту, когда оно навя­зы­ва­лось, и, при­ду­мы­вая под­хо­дя­щее счаст­ли­вое зна­че­ние, сде­лать для себя бла­го­при­ят­ным то, что каза­лось небла­го­при­ят­ным. Таким же обра­зом посту­па­ли по отно­ше­нию к omen, под кото­рым в тес­ном смыс­ле пони­ма­лось вся­кое про­стое, ска­зан­ное кем-либо сло­во, если толь­ко в нем усмат­ри­ва­ли пред­зна­ме­но­ва­ние. Omen име­ло зна­че­ние толь­ко для того, кто при­ни­мал его на свой счет (ac­ci­pio omen, pla­cet omen, или non ad me per­ti­net^[1]). Обра­ща­лось при этом вни­ма­ние не на смысл, в кото­ром ска­за­но было сло­во, а лишь на то, как пони­ма­лось оно лицом, при­ни­мав­шим это omen на свой счет. От его про­из­во­ла во мно­гих слу­ча­ях вполне зави­се­ло, какой при­дать смысл сло­ву, желал ли он видеть в нем bo­num или ma­lum omen^[2]; но при сло­вах, кото­рые уже сами по себе выра­жа­ли что-нибудь бла­го­при­ят­ное или небла­го­при­ят­ное, лич­но­му про­из­во­лу поло­же­ны были пре­де­лы. Рим­ляне, несмот­ря на эту сво­бо­ду при­ни­мать или откло­нять omi­na и pro­di­gia, ока­зы­ва­лись в выс­шей сте­пе­ни бояз­ли­вы­ми и пред­у­смот­ри­тель­ны­ми по отно­ше­нию к ним. При совер­ше­нии тор­же­ст­вен­ных дей­ст­вий с край­ней осто­рож­но­стью ста­ра­лись пред­у­предить вся­кое такое слу­чай­ное явле­ние: при­но­сив­ший жерт­ву закры­вал голо­ву, чтобы не видеть ника­ко­го несоот­вет­ст­ву­ю­ще­го слу­чаю явле­ния; жерт­во­при­но­ше­ние сопро­вож­да­лось музы­кой, чтобы не слы­шать ника­ких дур­ных omi­na. При набо­ре войск и при про­из­вод­стве цен­за преж­де все­го вызы­ва­лись такие лица, име­на кото­рых име­ли счаст­ли­вое зна­че­ние, напр. Sal­vius, Va­le­rius и т. п.

[14] Вто­рой род гада­ния, при кото­ром не поль­зо­ва­лись слу­чай­но пред­став­ляв­ши­ми­ся явле­ни­я­ми, а наме­рен­но иска­ли откро­ве­ния, добы­вал пред­ска­за­ния из стро­го опре­де­лен­ных явле­ний и, в виде насто­я­ще­го искус­ства, испол­нял­ся осо­бо учреж­ден­ны­ми кор­по­ра­ци­я­ми, на осно­ва­нии пере­да­вав­ше­го­ся из рода в род уче­ния. Подоб­ные учреж­де­ния были утвер­жде­ны пра­ви­тель­ст­вом и име­ли посто­ян­ное и силь­ное вли­я­ние на государ­ст­вен­ные дела. Они у рим­лян поль­зо­ва­лись таким же поло­же­ни­ем и зна­че­ни­ем, какое выпа­ло на долю ора­ку­лов у гре­ков. В этом гада­нии, про­из­во­див­шем­ся пуб­лич­ны­ми учреж­де­ни­я­ми, раз­ли­ча­ют­ся четы­ре спо­со­ба: sor­tes, lib­ri si­byl­li­ni, ha­rus­pi­cia и augu­ria, из кото­рых послед­ние счи­та­лись важ­ней­ши­ми и по досто­ин­ству и по обще­ст­вен­но­му зна­че­нию.

1) Sor­tes, гада­ние посред­ст­вом жре­бия. Важ­ней­шие учреж­де­ния это­го рода нахо­ди­лись в горо­дах Prænes­te и Cære. О про­ис­хож­де­нии пре­не­стин­ско­го ора­ку­ла и о спо­со­бе сове­ща­ний с ним сооб­ща­ют­ся сведе­ния Цице­ро­ном (div. 2, 41). Дубо­вые палоч­ки с выре­зан­ны­ми на них древни­ми бук­ва­ми хра­ни­лись в хра­ме Фор­ту­ны, были выни­мае­мы рукой маль­чи­ка и по ним дава­лись отве­ты. Mac­rob. Sat. 1, 23. Hor. od. 1, 35, 1. Suet. Cal. 57. Do­mit. 15. Sor­tes в Цере состо­я­ли из подоб­ных же пало­чек; высы­хая, они дела­лись потонь­ше и ино­гда какая-нибудь из них слу­чай­но выпа­да­ла из связ­ки; в таком слу­чае нахо­див­ша­я­ся на ней над­пись при­ни­ма­лась за пред­ска­за­ние. Liv. 21, 62. 22, 1. (Sua spon­te sor­tes at­te­nuatæ).

[15] 2) Lib­ri si­byl­li­ni. Тарк­ви­ний Приск или же Тарк­ви­ний Гор­дый при­об­рел от кум­ской сивил­лы (про­ри­ца­ли­ще кото­рой опи­сы­ва­ет Вер­ги­лий. Aen. 3, 441 слл.) три (или девять) кни­ги пред­ска­за­ний, в кото­рых, по сде­лан­но­му иссле­до­ва­нию, дума­ли най­ти пред­ска­за­ния каса­тель­но важ­ных собы­тий в жиз­ни рим­ско­го государ­ства. Lac­tant. 1, 6, 7. Gell. 1, 19. Plin. 13, 13. К ним при­ба­ви­лись про­ри­ца­ния тибур­ской сивил­лы, кото­рые, по пре­да­нию, при­плы­ли в Рим по Ание­ну (Anio) и Тиб­ру, и так назы­вае­мые кни­ги бра­тьев Мар­ци­ев. Эти car­mi­na Mar­cia­na были напи­са­ны на латин­ском язы­ке (Liv. 25, 12), тогда как сивил­ли­ны кни­ги состав­ле­ны были по-гре­че­ски. Они хра­ни­лись в камен­ном ящи­ке под сво­дом хра­ма Юпи­те­ра в Капи­то­лии. В 84 г. до Р. Х. они были истреб­ле­ны пожа­ром; тогда из изре­че­ний их, повсюду рас­про­стра­нен­ных, сде­ла­но было новое собра­ние сивил­ли­ных пред­ска­за­ний, вновь пере­смот­рен­ное Авгу­стом и Тибе­ри­ем. Эти новые кни­ги со вре­мен Авгу­ста нахо­ди­лись в двух золотых ларях под поста­мен­том ста­туи Апол­ло­на в хра­ме Пала­тин­ско­го Апол­ло­на. Suet. Oct. 31. Хра­не­ние сивил­ли­ных книг и про­из­вод­ство по ним пред­ска­за­ний пору­че­ны были кол­ле­гии так назы­вае­мых in­terpre­tes или sa­cer­do­tes Si­byl­li­ni. Кол­ле­гия эта сна­ча­ла, веро­ят­но уже в пери­од царей (Liv. 3, 10. 5, 13), состо­я­ла из двух жре­цов, а с 367 г. до Р. Х. из 10 (5 пат­ри­ци­ев и 5 пле­бе­ев, ср. Liv. 6, 37. 42) и во вре­ме­на Сул­лы и Авгу­ста из 15 лиц, duum­vi­ri, de­cem­vi­ri, quin­de­cim­vi­ri sac­ro­rum, sac­ris fa­ciun­dis. Они были осво­бож­де­ны от всех дру­гих государ­ст­вен­ных долж­но­стей и повин­но­стей и име­ли обя­зан­ность по при­ка­за­нию сена­та и в при­сут­ст­вии пра­ви­тель­ст­вен­ных лиц рас­кры­вать свя­щен­ные кни­ги (adi­re, con­su­le­re, inspi­ce­re lib­ros), узна­вать, чего мож­но было ожи­дать от како­го-нибудь важ­но­го пред­при­я­тия, како­го уми­ло­стив­ле­ния тре­бо­ва­ли боги по слу­чаю слу­чив­ших­ся про­ди­гий и т. п. Liv. 3, 10. 5, 13. 6, 37. 7, 27. 10, 8. Сивил­ли­ны пред­ска­за­ния весь­ма дол­го сохра­ня­ли свое зна­че­ние и даже в позд­ней­шие вре­ме­на со сто­ро­ны хри­сти­ан поль­зо­ва­лись извест­ным вни­ма­ни­ем.

[16] 3) Ha­rus­pi­ces или Arus­pi­ces, гада­те­ли по жерт­вам, в обшир­ном смыс­ле про­ри­ца­те­ли и истол­ко­ва­те­ли зна­ме­ний. Про­ис­хож­де­ние это­го име­ни не вполне извест­но. Неко­то­рые про­из­во­ди­ли его от ἱεροσ­κό­πος, дру­гие от ha­ru­ga = hos­tia. Это были пред­ска­за­те­ли из Етру­рии, где издав­на весь­ма раз­ви­то было уче­ние о гада­ни­ях. Эта нау­ка (dis­cip­li­na Et­rus­ca) счи­та­лась боже­ст­вен­ным даром; она была сооб­ще­на этрус­кам Таге­том (Ta­ges), вну­ком Юпи­те­ра (Ov. met. 15, 553) и состав­ля­ла целые кни­ги (lib­ri Ta­ge­ti­ci, Et­rus­ci). Она издрев­ле была при­ня­та в Риме и соеди­не­на с учреж­де­ни­ем авгу­ров; но за все вре­мя суще­ст­во­ва­ния рес­пуб­ли­ки ни один рим­ля­нин не был ha­rus­pex, а зва­ние это при­над­ле­жа­ло етрус­кам, кото­рые в слу­чае надоб­но­сти вызы­ва­лись в Рим из Етру­рии. Они, как чуже­зем­цы-наем­ни­ки, не име­ли зна­че­ния, рав­но­го досто­ин­ству авгу­ров, изби­рав­ших­ся из знат­ней­ших рим­ских семейств, но поль­зо­ва­лись, одна­ко, боль­шим поче­том. Во вре­ме­на рес­пуб­ли­ки ha­rus­pi­ces не состав­ля­ли жре­че­ской кол­ле­гии; лишь импе­ра­тор Клав­дий осно­вал col­le­gium ha­rus­pi­cum на оди­на­ко­вых пра­вах с дру­ги­ми жре­че­ски­ми кол­ле­ги­я­ми (Tac. ann. 11, 15) из 60 чле­нов, во гла­ве кото­рых сто­ял ma­gis­ter pub­li­cus. В эту кол­ле­гию, суще­ст­во­вав­шую до вре­мен Гоно­рия, 419 г. по Р. Х., посту­па­ли, веро­ят­но, и при­род­ные рим­ляне. [17] Глав­ны­ми заня­ти­я­ми гаруспи­ков в Риме были: a) pro­cu­ra­tio pro­di­gio­rum, уми­ло­стив­ле­ние богов по слу­чаю появ­ле­ния про­ди­гий и истол­ко­ва­ние зна­че­ния их мог­ли совер­шать и de­cem­vi­ri, pon­ti­fi­ces, сенат и кон­су­лы, но более высо­кую инстан­цию в этом деле состав­ля­ли сивил­ли­ны кни­ги, а самую выс­шую ha­rus­pi­ces ex Et­ru­ria ac­ci­ti. Liv. 27, 39. 32, 1. 24, 10. Даже в част­ных делах ино­гда обра­ща­лись к гаруспи­кам. Свои отве­ты, res­pon­sa, они дава­ли, кажет­ся, пись­мен­но; b) ars ful­gu­ra­to­ria. Рим­ляне обра­ща­лись к одним гаруспи­кам для погре­бе­ния мол­нии и уми­ло­стив­ле­ния по пово­ду ее богов, к кото­ро­му при­бе­га­ли каж­дый раз, когда мол­ния пора­жа­ла извест­ные места. Ее погре­ба­ли сле­дую­щим обра­зом: соби­ра­ли поч­ву на том месте, куда уда­ри­ла мол­ния, и зары­ва­ли ее там же вме­сте с крем­нем, сим­во­лом мол­нии; место это затем было ого­ро­же­но, оста­ва­ясь откры­тым толь­ко свер­ху; оно назы­ва­лось pu­teal, а так­же bi­den­tal, по двух­лет­не­му живот­но­му, кото­рое при этом слу­чае при­но­си­лось в жерт­ву. Тот класс гаруспи­ков, на обя­зан­но­сти кото­ро­го лежа­ло уми­ло­стив­ле­ние по пово­ду мол­нии, назы­вал­ся ful­gu­ra­to­res. У етрус­ков кро­ме совер­ше­ния этих обрядов они еще и наблюда­ли за появ­ле­ни­ем мол­нии; у рим­лян же эта обя­зан­ность воз­ла­га­лась на маги­ст­ра­тов и авгу­ров; c) ex­tis­pi­ci­na, гада­ние по внут­рен­но­стя­ми жерт­вен­ных живот­ных, в Риме в доци­це­ро­нов­ское вре­мя вытес­ни­ло пти­це­га­да­ние, к кото­ро­му поте­ря­ли дове­рие. При гада­нии рас­смат­ри­ва­лись в осо­бен­но­сти печень с жел­чью, лег­кие, серд­це и саль­ник жерт­вен­но­го живот­но­го.

[18] 4) augu­res, пти­це­га­да­те­ли, назы­вав­ши­е­ся в древ­ней­шие вре­ме­на так­же aus­pi­ces. Кро­ме наблюде­ния за дру­ги­ми явле­ни­я­ми, глав­ным заня­ти­ем авгу­ров было гада­ние по пти­цам. Они состав­ля­ли почет­ную кол­ле­гию жре­цов, учреж­ден­ную, по пре­да­нию, Рому­лом и утвер­жден­ную Нумой. Ромул избрал двух (или трех) авгу­ров, по одно­му из каж­дой три­бы, а Нума при­со­еди­нил к ним еще дво­их. (Liv. 10, 6. Cic. div. 1, 15. r. p. 2, 14, 26). Впро­чем, вер­нее, может быть, пред­по­ло­жить, что пер­во­на­чаль­ное чис­ло трех авгу­ров было удво­е­но Тарк­ви­ни­ем При­ском. Когда в 300 г. до Р. Х. в силу lex Ogul­nia к этой пер­во­на­чаль­но пат­ри­ци­ан­ской долж­но­сти допу­ще­ны были и пле­беи, то чис­ло авгу­ров воз­рос­ло до 9 (4 пат­ри­ция и 5 пле­бе­ев). Сул­ла уста­но­вил 15 авгу­ров (Liv. ep. 89), и это чис­ло оста­ва­лось нор­маль­ным, а Юлий Цезарь — 16 (Dio Cass. 42, 51). Кол­ле­гия эта, в кото­рой долж­но было цар­ст­во­вать вели­чай­шее согла­сие, име­ла пра­во сама допол­нять чис­ло сво­их чле­нов выбо­ром новых, а в 154 г. до Р. Х., по пред­ло­же­нию народ­но­го три­бу­на Гнея Доми­ция Аге­но­бар­ба (lex Do­mi­tia de sa­cer­do­ti­bus), выбор из чис­ла наме­чен­ных кол­ле­ги­ей на эту долж­ность трех кан­дида­тов (de­no­mi­na­ti) был пред­став­лен наро­ду или, ско­рее, мень­шин­ству наро­да, состав­лен­но­му выбран­ны­ми по жре­бию 17 три­ба­ми. Авгу­ры всту­па­ли в долж­ность не ина­че как после пред­ва­ри­тель­но про­из­веден­но­го авгу­рия (inau­gu­ra­ri); за этим непре­мен­но сле­до­вал бога­тый пир (ce­na adi­tia­lis), на кото­ром долж­ны были при­сут­ст­во­вать все авгу­ры. Долж­ность их пре­кра­ща­лась толь­ко с их смер­тью. Внеш­ним зна­ком отли­чия была бога­тая одеж­да, tra­bea, испещ­рен­ная пур­пу­ро­вы­ми поло­са­ми, и li­tuus, изо­гну­тый жезл без суков, вро­де посо­ха. Они так­же вла­де­ли зем­лей в вей­ент­ской обла­сти. Нау­ка авгу­ров назы­ва­лась ius augu­rum или augu­rium и была изло­же­на в извест­ных кни­гах (Cic. legg. 2, 13. n. d. 2, 4). Реше­ния их на пред­ло­жен­ные вопро­сы (re­fer­re ad augu­res) назы­ва­лись dec­re­ta или res­pon­sa augu­rum. Cic. div. 1, 17. 2, 28. 36. Меж­ду тем как вся­кий мог заме­чать и раз­уз­на­вать слу­чай­ные зна­ме­на­тель­ные явле­ния, на обя­зан­но­сти авгу­ров лежа­ло иссле­до­вать волю боже­ства по пра­ви­лам и ука­зы­вать на усло­вия, при кото­рых долж­ны были являть­ся зна­ме­ния и пред­ве­щать бла­го­при­ят­ный или небла­го­при­ят­ный исход дела. Эти зна­ме­ния были пяти родов: sig­na ex cae­lo, ex avi­bus, ex tri­pu­diis, ex quad­ru­pe­di­bus и ex di­ris. [19] a) sig­na ex cae­lo. Важ­ней­шие из них: ful­mi­na, мол­нии, ful­gu­ra, зар­ни­цы, to­nit­rua, гро­мы назы­ва­лись на язы­ке авгу­ров ma­nu­biae Iovis. Cic. div. 2, 18—21. Fest. p. 129 M; b) sig­na ex avi­bus. Пти­цы разде­ля­лись на os­ci­nes, т. е. такие, у кото­рых зна­ме­на­те­лен был голос (воро­ны, совы, дят­лы, пету­хи) и ali­tes, кото­рых полет имел зна­че­ние (орлы, кор­шу­ны). Авгур к ним обра­щал­ся с вопро­са­ми (con­su­le­bat) или наблюдал за ними (ser­va­bat, ob­ser­va­bat). Если они бла­го­при­ят­ст­во­ва­ли нача­то­му пред­при­я­тию (ad­di­ce­re, ad­mit­te­re, se­cun­da­re), то они назы­ва­лись ad­dic­ti­vae, ad­mis­si­vae, prae­pe­tes, se­cun­dae, а в про­тив­ном слу­чае, если они ab­di­ce­bant, ar­ce­bant, mo­ne­bant, ref­ra­ga­ban­tur, то назы­ва­лись ad­ver­sae или евфи­ми­сти­че­ским выра­же­ни­ем al­te­rae; c) sig­na ex tri­pu­diis или augu­ria pul­la­ria, гада­ния по еде­нию кур. К ним обра­ща­лись во вре­мя коми­ций и пре­иму­ще­ст­вен­но перед нача­лом вой­ны и бит­вы; для этой цели пол­ко­во­д­ца на войне все­гда сопро­вож­дал pul­la­rius, содер­жа­тель кур. Он дер­жал цып­лят (pul­li) в клет­ке, и если они, выпу­щен­ные оттуда, быст­ро устрем­ля­лись на бро­шен­ную им пищу и хва­та­ли ее с такой жад­но­стью, что она пада­ла на зем­лю из клю­вов, то это счи­та­лось бла­го­при­ят­ным зна­ме­ни­ем и назы­ва­лось tri­pu­dium so­lis­ti­mum. (Cic. div. 1, 15. 2, 34). Если же куры, напро­тив, ниче­го не ели, неохот­но или мед­лен­но выхо­ди­ли из кле­ток или уле­та­ли, то в этом виде­ли пред­зна­ме­но­ва­ние несча­стья. Ино­гда доби­ва­лись бла­го­при­ят­но­го зна­ме­ния, моря голо­дом кур, или же при­бе­га­ли к обма­ну (Liv. 10, 40); d) augu­ria ex quad­ru­pe­di­bus или pe­destria, т. е., гада­ния по чет­ве­ро­но­гим живот­ным, если, напр., перед кем-нибудь пере­бе­жа­ла через доро­гу лиси­ца, соба­ка и т. п., счи­та­лись, ско­рее, част­ны­ми авгу­ри­я­ми и, будучи неча­ян­ны­ми зна­ме­ни­я­ми, толь­ко пото­му могут быть при­чис­ле­ны к авгу­ри­ям, что и они тол­ко­ва­лись авгу­ра­ми по извест­ным пра­ви­лам; [20] e) то же самое сле­ду­ет ска­зать и о зна­ме­ни­ях ex di­ris. Под назва­ни­ем di­ra (di­rus = ma­lus, omi­no­sus, gra­via ma­la por­ten­dens) разу­ме­ли вся­кий слу­чай­ный дур­ной знак, кото­рый не отно­сил­ся ни к како­му из четы­рех раз­рядов преды­ду­щих явле­ний, напр. споты­ка­ние ногой, раз­рыв рем­ня на сапо­ге, чиха­нье и т. п.

Sig­na ex cælo и ex avi­bus долж­ны были наблюдать­ся с опре­де­лен­но­го места. Для этой цели все­гда изби­ра­ли воз­вы­шен­ность со сво­бод­ным кру­го­зо­ром. В горо­де aus­pi­cia ur­ba­na совер­ша­лись на augu­ra­cu­lum, нахо­див­шем­ся на Капи­то­лии. Вре­ме­нем авспи­ций обык­но­вен­но была пол­ночь при ясном небе; при­нес­ши жерт­ву и помо­лив­шись, авгур очер­чи­вал жез­лом (li­tuus) про­стран­ство (templum) на небе и на зем­ле, сре­ди кото­ро­го он хотел делать свои наблюде­ния (templum ca­pe­re, fa­ce­re), и освя­щал его. На этом про­стран­стве он опять отде­лял мень­шее место (templum) для сво­ей палат­ки (ca­pe­re ta­ber­na­cu­lum), ограж­ден­ной колья­ми, копья­ми, дос­ка­ми и хол­стом (lo­cus saep­tus, templum lin­tea­tum) и имев­шей лишь один выход. Потом он садил­ся, покрыв голо­ву, и ожи­дал зна­ме­ние. По уче­нию етрус­ков, авгур обра­щал­ся лицом на юг, так что восток, стра­на све­та и сча­стья, был от него нале­во, а запад, стра­на тьмы и бед­ст­вия — напра­во. Таким обра­зом, счаст­ли­вые зна­ме­ния назы­ва­лись si­nistra, а несчаст­ные — dextra. Verg. A. 2, 693. 9, 631. Ovid. fast. 4, 833. У гре­че­ских пред­ска­за­те­лей дело про­ис­хо­ди­ло наобо­рот: они обра­ща­лись лицом на север, а пото­му у них пра­вая сто­ро­на зна­ме­но­ва­ла сча­стье, левая — бед­ст­вие, и в таком смыс­ле выра­же­ния dextra и si­nistra часто употреб­ля­ют­ся и у рим­ских поэтов. Hor. od. 3, 27, 15. При авспи­ци­ях важ­но было si­len­tium; все долж­но было про­ис­хо­дить в тишине и без малей­шей поме­хи. Кро­ме наблюде­ния (spec­tio) к заня­ти­ям авгу­ра при­над­ле­жа­ла так­же nun­tia­tio, изве­ще­ние о том, что было им заме­че­но; если виден­ное им озна­ча­ло неуда­чу или пре­пят­ст­вие, то изве­ще­ние это назы­ва­лось ob­nun­tia­tio.

II) Di­vi­na­tio в юриди­че­ском смыс­ле назы­ва­лось судеб­ное иссле­до­ва­ние о том, кому из несколь­ких обви­ни­те­лей пору­чить обви­не­ние под­суди­мо­го. Осталь­ные, так­же желаю­щие обви­нять под­суди­мо­го в том же пре­ступ­ле­нии, полу­ча­ли или отказ от вер­хов­но­го судьи, или же поз­во­ле­ние при­со­еди­нить­ся к обви­не­нию в каче­стве так назы­вае­мых su­perscrip­to­res (см. Su­perscrip­tio). Речь, кото­рую про­из­но­сил желаю­щий быть обви­ни­те­лем, чтобы дока­зать на это свое пра­во, так­же назы­ва­лась di­vi­na­tio. Тако­ва была речь Цице­ро­на про­тив Цеци­лия, заявив­ше­го так­же жела­ние высту­пить обви­ни­те­лем Верре­са.