История Рима

Книга первая
До упразднения царской власти

с.10 25

Гла­ва II

ДРЕВНЕЙШИЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЯ В ИТАЛИЮ

Корен­ные ита­лий­ские пле­ме­на

О пер­вом пере­се­ле­нии чело­ве­че­ско­го рода в Ита­лию нет не толь­ко ника­ких сведе­ний, но и ника­ких пре­да­ний; в древ­но­сти даже суще­ст­во­ва­ло общее убеж­де­ние, что там, как и повсюду, пер­вые жите­ли были корен­ным мест­ным насе­ле­ни­ем. Впро­чем, раз­ре­ше­ние вопро­сов про­ис­хож­де­ния раз­лич­ных рас и их гене­ти­че­ских отно­ше­ний к раз­лич­ным кли­ма­там при­над­ле­жит по пра­ву нату­ра­ли­стам, а для исто­ри­ка и невоз­мож­но и неваж­но раз­ре­ше­ние вопро­са, были ли древ­ней­шие из извест­ных ему оби­та­те­лей какой-либо стра­ны искон­ны­ми или приш­лы­ми. Но исто­рик, конеч­но, обя­зан выяс­нить после­до­ва­тель­ное насло­е­ние народ­но­стей в дан­ной стране, для того чтобы мож­но было про­следить с отда­лен­ней­ших, по воз­мож­но­сти, вре­мен, как совер­шал­ся пере­ход от низ­шей куль­ту­ры к выс­шей и как менее спо­соб­ные к куль­ту­ре или менее раз­ви­тые пле­ме­на были подав­ле­ны сто­яв­ши­ми выше в куль­тур­ном отно­ше­нии. Впро­чем, Ита­лия чрез­вы­чай­но бед­на памят­ни­ка­ми пер­во­быт­ной эпо­хи и пред­став­ля­ет в этом отно­ше­нии достой­ную вни­ма­ния про­ти­во­по­лож­ность дру­гим куль­тур­ным обла­стям. Из добы­тых изу­че­ни­ем гер­ман­ской древ­но­сти дан­ных мож­но судить, что до того, как индо-гер­ман­ские пле­ме­на посе­ли­лись в Англии, Фран­ции, север­ной Гер­ма­нии и Скан­ди­на­вии, в Ита­лии жил или, ско­рее, бро­дил народ, быть может, чуд­ской расы, кото­рый снис­ки­вал сред­ства суще­ст­во­ва­ния охотой и рыб­ной лов­лей, делал свою утварь из кам­ня, гли­ны или костей и укра­шал себя зве­ри­ны­ми зуба­ми и янта­рем, но не был зна­ком ни с зем­леде­ли­ем, ни с употреб­ле­ни­ем метал­лов. Точ­но так же в Индии менее спо­соб­ное к куль­ту­ре тем­но­ко­жее насе­ле­ние пред­ше­ст­во­ва­ло индо-гер­ман­ско­му. Но в Ита­лии мы не встре­ча­ем таких сле­дов вытес­нен­но­го наро­да, каки­ми в кель­то-гер­ман­ской обла­сти явля­ют­ся фин­ны и лопа­ри и в индий­ских горах — чер­но­ко­жие пле­ме­на. В Ита­лии до сих пор еще не най­де­но тако­го наследия от без­вест­но исчез­нув­ше­го искон­но­го насе­ле­ния, каким по-види­мо­му мож­но счи­тать свое­об­раз­ные ске­ле­ты, обеден­ные места и моги­лы, с.11 при­над­ле­жав­шие к так назы­вае­мой камен­ной эпо­хе гер­ман­ской древ­но­сти. Там до сих пор не най­де­но ниче­го тако­го, что дава­ло бы пра­во допу­стить суще­ст­во­ва­ние чело­ве­че­ско­го рода, пред­ше­ст­во­вав­шее обра­бот­ке полей и плав­ке метал­лов, и если дей­ст­ви­тель­но когда-то жили в пре­де­лах Ита­лии люди, сто­яв­шие на той пер­во­на­чаль­ной сту­пе­ни куль­ту­ры, кото­рую мы обык­но­вен­но назы­ваем диким состо­я­ни­ем, то от них не оста­лось ника­ких сле­дов.

26 Эле­мен­та­ми древ­ней­шей исто­рии явля­ют­ся отдель­ные народ­ные инди­виды — пле­ме­на. Для неко­то­рых из пле­мен, кото­рые мы встре­ча­ем в более позд­нюю пору в Ита­лии, исто­ри­че­ски дока­за­на имми­гра­ция, как для элли­нов, дру­гие же, как брет­тии и оби­та­те­ли сабин­ской зем­ли, утра­ти­ли свою нацио­наль­ность. Кро­ме этих двух кате­го­рий есть еще мно­го дру­гих пле­мен, пере­се­ле­ние кото­рых может быть дока­за­но не исто­ри­че­ски­ми свиде­тель­ства­ми, а путем апри­ор­ных дока­за­тельств и нацио­наль­ность кото­рых, по-види­мо­му, не под­вер­га­лась рез­ким пере­ме­нам под гне­том внеш­не­го вли­я­ния. Их-то нацио­наль­ная инди­виду­аль­ность и долж­на быть преж­де все­го уста­нов­ле­на путем исто­ри­че­ско­го иссле­до­ва­ния. Но нам при­шлось бы откло­нить от себя эту зада­чу как без­на­деж­ную, если бы мы долж­ны были доволь­ст­во­вать­ся кучей пута­ных назва­ний наро­дов и мни­мо исто­ри­че­ски­ми, бес­связ­ны­ми пре­да­ни­я­ми, кото­рые скла­ды­ва­лись из немно­гих год­ных наблюде­ний, добы­тых про­све­щен­ны­ми путе­ше­ст­вен­ни­ка­ми, и из мно­же­ства боль­шею частью скуд­ных по сво­е­му содер­жа­нию пре­да­ний — скла­ды­ва­лись обык­но­вен­но без вся­ко­го пони­ма­ния насто­я­ще­го смыс­ла пре­да­ний и исто­рии — и кото­рые запи­сы­ва­лись чисто фор­маль­но. Одна­ко и для нас суще­ст­ву­ет один источ­ник сведе­ний, из кото­ро­го мы можем чер­пать, прав­да, отры­воч­ные, но досто­вер­ные ука­за­ния, — это тузем­ные наре­чия, на кото­рых гово­ри­ли пле­ме­на, жив­шие в Ита­лии с неза­па­мят­ных вре­мен. Они воз­ник­ли вме­сте с самим наро­дом, и отпе­ча­ток их про­ис­хож­де­ния вре­зал­ся в них так глу­бо­ко, что его не мог­ла совер­шен­но изгла­дить воз­ник­шая впо­след­ст­вии куль­ту­ра. Если толь­ко один из ита­лий­ских язы­ков зна­ком нам вполне, то от мно­гих дру­гих до нас дошло все-таки доста­точ­но остат­ков, по кото­рым исто­рик в состо­я­нии опре­де­лить сте­пень родо­во­го раз­ли­чия или сход­ства меж­ду отдель­ны­ми язы­ка­ми и народ­но­стя­ми. Таким обра­зом, язы­ко­веде­ние науча­ет нас раз­ли­чать три основ­ных ита­лий­ских кор­ня — япиг­ский, этрус­ский и (как мы поз­во­лим себе его назвать) ита­лий­ский, из кото­рых послед­ний разде­ля­ет­ся на две глав­ные вет­ви — на латин­ское наре­чие и на то, к кото­ро­му при­над­ле­жат диа­лек­ты умбров, воль­сков, мар­сов и сам­ни­тов.

Япи­ги

О япиг­ском пле­ме­ни мы име­ем лишь немно­го сведе­ний. На край­нем юго-восто­ке Ита­лии, на Мес­сап­ском или Калаб­рий­ском полу­ост­ро­вах, най­де­ны в зна­чи­тель­ном чис­ле с.12 над­пи­си на свое­об­раз­ном и бес­след­но исчез­нув­шем язы­ке¹; это, без вся­ко­го сомне­ния, оста­ток язы­ка япи­гов, кото­рых и пре­да­ние очень опре­де­лен­но отли­ча­ет от латин­ских и сам­нит­ских пле­мен; прав­до­по­доб­ные дан­ные и мно­го­чис­лен­ные следы при­во­дят нас к заклю­че­нию, что и в Апу­лии когда-то гово­ри­ли на таком же язы­ке и когда-то жило такое же пле­мя. То, что мы теперь зна­ем об этом наро­де, хотя и доста­точ­но для того, чтобы мы опре­де­лен­но отли­ча­ли его от осталь­ных ита­ли­ков, но недо­ста­точ­но для того, чтобы мы отве­ли это­му язы­ку и это­му наро­ду какое-нибудь опре­де­лен­ное место в исто­рии чело­ве­че­ско­го рода. Над­пи­си еще не рас­шиф­ро­ва­ны, и едва ли мож­но наде­ять­ся, чтобы попыт­ки тако­го рода когда-либо увен­ча­лись успе­хом. На то, что диа­лект япи­гов дол­жен быть отне­сен к чис­лу индо-гер­ман­ских, как буд­то ука­зы­ва­ют фор­мы роди­тель­но­го паде­жа aihi и ihi, соот­вет­ст­ву­ю­щие сан­скрит­ско­му asya и гре­че­ско­му οιο. Дру­гие при­зна­ки, как, напри­мер, употреб­ле­ние при­ды­ха­тель­ных соглас­ных и стрем­ле­ние избе­гать букв m и t в кон­це слов, ука­зы­ва­ют 27 на суще­ст­вен­ное отли­чие это­го язы­ка от ита­лий­ско­го и на то, что он имел неко­то­рые сов­па­де­ния с гре­че­ски­ми диа­лек­та­ми. Допу­ще­ние очень близ­ко­го род­ства япиг­ской нации с элли­на­ми нахо­дит даль­ней­шее под­твер­жде­ние в том, что в над­пи­сях часто встре­ча­ют­ся име­на гре­че­ских богов и что япи­ги элли­ни­зи­ро­ва­лись с пора­зи­тель­ной лег­ко­стью, кото­рая рез­ко отли­ча­лась от непо­дат­ли­во­сти осталь­ных ита­лий­ских пле­мен. Апу­лия, о кото­рой даже во вре­ме­на Тимея (в 400 г. от осно­ва­ния Рима) [354 г.] гово­ри­ли как о вар­вар­ской стране, сде­ла­лась в шестом сто­ле­тии от осно­ва­ния Рима совер­шен­но гре­че­ской стра­ной, несмот­ря на то, что гре­ки не пред­при­ни­ма­ли там ника­кой непо­сред­ст­вен­ной коло­ни­за­ции. Даже у более гру­бо­го пле­ме­ни мес­са­пов замет­ны мно­го­крат­ные попыт­ки ана­ло­гич­но­го раз­ви­тия. Одна­ко это род­ство или свой­ство япи­гов с элли­на­ми вовсе не захо­дит так дале­ко, чтобы дать нам пра­во счи­тать язык япи­гов за гру­бый диа­лект эллин­ско­го, и на этом пока долж­ны оста­но­вить­ся иссле­до­ва­ния исто­ри­ка — по мень­шей мере до тех пор, пока не будут достиг­ну­ты более яркие и более досто­вер­ные резуль­та­ты². Впро­чем, этот про­бел с.13 не очень чув­ст­ви­те­лен, так как пле­мя япи­гов уже при­хо­ди­ло в упа­док в нача­ле нашей исто­рии и появ­ля­ет­ся перед нами уже отсту­паю­щим и исче­заю­щим. Мало спо­соб­ный к сопро­тив­ле­нию харак­тер япиг­ско­го пле­ме­ни и лег­кость, с кото­рою он рас­т­во­рял­ся сре­ди дру­гих нацио­наль­но­стей, под­твер­жда­ют пред­по­ло­же­ние, что это были исто­ри­че­ские автох­то­ны, или корен­ные жите­ли Ита­лии, а их гео­гра­фи­че­ское поло­же­ние дела­ет это пред­по­ло­же­ние прав­до­по­доб­ным. Не под­ле­жит сомне­нию, что все древ­ней­шие пере­се­ле­ния наро­дов совер­ша­лись сухим путем, в осо­бен­но­сти же пере­се­ле­ния наро­дов, направ­ляв­ших­ся в Ита­лию, так как ее бере­га доступ­ны с моря толь­ко для опыт­ных море­пла­ва­те­лей и пото­му были совер­шен­но неиз­вест­ны элли­нам еще во вре­ме­на Гоме­ра. Если же пер­вые пере­се­лен­цы при­шли из-за Апен­нин, то, как гео­лог дела­ет заклю­че­ние о вре­ме­ни воз­ник­но­ве­ния гор по их насло­е­ни­ям, так и исто­рик может отва­жить­ся на догад­ку, что пле­ме­на, даль­ше всех дру­гих пере­дви­нув­ши­е­ся на юг, были древ­ней­ши­ми жите­ля­ми Ита­лии. А япиг­скую нацию мы нахо­дим имен­но на самой край­ней юго-восточ­ной окра­ине Ита­лии.

Ита­ли­ки

В те вре­ме­на, о кото­рых до нас дошли досто­вер­ные пре­да­ния, в сред­ней части полу­ост­ро­ва жили два наро­да или, ско­рее, два пле­ме­ни одно­го и того же наро­да, поло­же­ние кото­ро­го в индо-гер­ман­ской семье наро­дов мы в состо­я­нии опре­де­лить с боль­шею точ­но­стью, чем поло­же­ние япиг­ской нации. Мы име­ем пра­во назы­вать этот народ ита­лий­ским, так как ему был обя­зан полу­ост­ров сво­им исто­ри­че­ским зна­че­ни­ем. Ита­лий­ский народ делит­ся на два пле­ме­ни — на лати­нов и умбров с их южны­ми отпрыс­ка­ми — мар­са­ми и сам­ни­та­ми — и с теми народ­но­стя­ми, кото­рые отде­ли­лись от сам­ни­тов уже в исто­ри­че­скую эпо­ху. Линг­ви­сти­че­ский ана­лиз наре­чий, на кото­рых гово­ри­ли эти пле­ме­на, пока­зал, что все они вме­сте взя­тые состав­ля­ли одно зве­но в цепи индо-гер­ман­ских язы­ков 28 и что эпо­ха их объ­еди­не­ния была срав­ни­тель­но позд­ней. В зву­ко­вой систе­ме этих пле­мен появ­ля­ют­ся свое­об­раз­ные при­ды­ха­тель­ные f, в чем они схо­дят­ся с этрус­ка­ми, но рез­ко отли­ча­ют­ся от всех эллин­ских и элли­но-вар­вар­ских пле­мен, рав­но как и от сан­скри­та. Напро­тив того, при­ды­ха­тель­ные, кото­рые были все без исклю­че­ния удер­жа­ны гре­ка­ми и из кото­рых самые жест­кие сохра­ни­лись у этрус­ков, были пер­во­на­чаль­но чуж­ды ита­ли­кам и заме­ня­лись у них каким-нибудь из сво­их эле­мен­тов — или звон­ки­ми зву­ка­ми или одним при­ды­ха­ни­ем f или h. Более тон­кие при­ды­ха­тель­ные зву­ки s, w, j, кото­рых гре­ки избе­га­ют, насколь­ко это воз­мож­но, удер­жа­лись в ита­лий­ских язы­ках с незна­чи­тель­ны­ми изме­не­ни­я­ми и даже ино­гда полу­ча­ли даль­ней­шее раз­ви­тие. Отсту­паю­щее уда­ре­ние и про­ис­хо­дя­щее отсюда раз­ру­ше­ние окон­ча­ний встре­ча­ют­ся как у ита­ли­ков, так и у неко­то­рых гре­че­ских пле­мен, рав­но как и у этрус­ков. Одна­ко у с.14 ита­ли­ков это замет­но в более силь­ной сте­пе­ни, чем у гре­че­ских пле­мен, и в более сла­бой сте­пе­ни, чем у этрус­ков; неуме­рен­ное раз­ру­ше­ние окон­ча­ний в язы­ке умбров конеч­но не исте­ка­ло из корен­но­го духа это­го язы­ка, а было позд­ней­шей пор­чей, кото­рая так­же обна­ру­жи­лась в Риме в том же направ­ле­нии, хотя и в более сла­бой сте­пе­ни. Поэто­му в ита­лий­ских язы­ках корот­кие глас­ные в кон­це слов отпа­да­ют посто­ян­но, а длин­ные — часто. Заклю­чи­тель­ные соглас­ные, наобо­рот, упор­но удер­жи­ва­ют­ся в латин­ском язы­ке и еще более упор­но в сам­нит­ском, меж­ду тем как в умбр­ском язы­ке и они отпа­да­ют. С этим нахо­дит­ся в свя­зи тот факт, что обра­зо­ва­ние сред­не­го зало­га оста­ви­ло в ита­лий­ских язы­ках лишь незна­чи­тель­ные следы и что вме­сто него появ­ля­ет­ся свое­об­раз­ный пас­сив, обра­зу­е­мый при­бав­ле­ни­ем бук­вы r. Далее мы нахо­дим, что для обо­зна­че­ния вре­ме­ни боль­шею частью при­бав­ля­ют­ся к кор­ням es и fu, меж­ду тем как гла­голь­ный пре­фикс и еще более бога­тое чере­до­ва­ние глас­ных боль­шей частью избав­ля­ли гре­ков от необ­хо­ди­мо­сти употреб­лять вспо­мо­га­тель­ные гла­го­лы. Ита­лий­ские язы­ки, точ­но так же как и эолий­ский диа­лект, отка­зав­шись от двой­ст­вен­но­го чис­ла, пол­но­стью удер­жа­ли тво­ри­тель­ный падеж, исчез­нув­ший у гре­ков. Боль­шин­ство их удер­жа­ло так­же пред­лож­ный падеж. Стро­гая логи­ка ита­ли­ков по-види­мо­му не мог­ла допу­стить, чтобы поня­тие мно­же­ства дели­лось на поня­тия двой­ст­вен­но­сти и мно­же­ст­вен­но­сти. Одно­вре­мен­но она сохра­ни­ла с боль­шой опре­де­лен­но­стью скло­не­ния и спря­же­ния, кото­ры­ми выра­жа­ют­ся вза­и­моот­но­ше­ния меж­ду сло­ва­ми. Употреб­ле­ние гла­го­лов в смыс­ле суще­ст­ви­тель­ных, кото­рое совер­ша­ет­ся при помо­щи герун­ди­ев и супи­нов, здесь гораздо пол­нее, чем в каком-либо дру­гом язы­ке, и состав­ля­ет отли­чи­тель­ную осо­бен­ность ита­лий­ско­го язы­ка, чуж­дую даже сан­скри­ту.

Отно­ше­ние ита­ли­ков к гре­кам

Этих при­ме­ров, выбран­ных из мно­же­ства дру­гих подоб­но­го рода фак­тов, доста­точ­но, для того чтобы дока­зать инди­виду­аль­ность ита­лий­ско­го язы­ка сре­ди всех дру­гих индо-гер­ман­ских наре­чий и близ­кое пле­мен­ное род­ство ита­ли­ков с гре­ка­ми как в гео­гра­фи­че­ском отно­ше­нии, так и в линг­ви­сти­че­ском; грек и ита­лик — род­ные бра­тья, а кельт, гер­ма­нец и сла­вя­нин — их двою­род­ные бра­тья. Обе вели­кие нации, как кажет­ся, рано при­шли к ясно­му созна­нию един­ства как всех гре­че­ских, так и всех ита­лий­ских наре­чий и пле­мен. Это вид­но из того, что в рим­ском язы­ке име­ет­ся очень древ­нее зага­доч­но­го про­ис­хож­де­ния сло­во Grai­us или Grai­cus, кото­рым назы­ва­ли вся­ко­го элли­на, у гре­ков же так­же име­ет­ся соот­вет­ст­вен­ное это­му сло­ву назва­ние Ὀπι­κός, под кото­рым разу­ме­лись 29 все латин­ские и сам­нит­ские пле­ме­на, зна­ко­мые гре­кам в самые древ­ние вре­ме­на, но под кото­рое не под­хо­ди­ли ни япи­ги, ни этрус­ки.

Отно­ше­ние лати­нов к умб­ро-сам­ни­там

Но и в сфе­ре ита­лий­ских язы­ков латин­ский нахо­дит­ся в рез­ком про­ти­во­ре­чии с умб­ро-сам­нит­ски­ми диа­лек­та­ми. с.15 Впро­чем, из этих послед­них нам извест­ны толь­ко два диа­лек­та — умбр­ский и сам­нит­ский, или оск­ский, и то лишь в крайне непол­ном виде и очень неточ­но. Из осталь­ных диа­лек­тов неко­то­рые, как, напри­мер, воль­ский и мар­сий­ский, дошли до нас в таких ничтож­ных остат­ках, что мы не можем соста­вить себе поня­тия об их инди­виду­аль­ных осо­бен­но­стях и даже не в состо­я­нии с досто­вер­но­стью и с точ­но­стью рас­пре­де­лить их по гово­рам. Дру­гие же, как, напри­мер, сабин­ский, совер­шен­но исчез­ли, оста­вив после себя лишь незна­чи­тель­ные следы, сохра­нив­ши­е­ся в виде диа­лек­ти­че­ских осо­бен­но­стей про­вин­ци­аль­но­го латин­ско­го язы­ка. Одна­ко сопо­став­ле­ние язы­ко­вых и исто­ри­че­ских фак­тов не поз­во­ля­ет сомне­вать­ся в том, что все эти диа­лек­ты при­над­ле­жа­ли к умб­ро-сам­нит­ской вет­ви вели­ко­го ита­лий­ско­го кор­ня и что, хотя этот послед­ний нахо­дит­ся в гораздо более близ­ком род­стве с латин­ским кор­нем, чем с гре­че­ским, он все-таки самым опре­де­лен­ным обра­зом отли­ча­ет­ся от латин­ско­го. В место­име­ни­ях и в иных слу­ча­ях сам­ни­ты и умб­ры часто употреб­ля­ли p там, где рим­ляне употреб­ля­ли q, — так, напри­мер, они гово­ри­ли pis вме­сто quis. Точ­но такие же раз­ли­чия встре­ча­ют­ся и меж­ду дру­ги­ми язы­ка­ми, нахо­дя­щи­ми­ся в близ­ком меж­ду собою род­стве, — так, напри­мер, в Бре­та­ни и в Уэль­се кельт­ско­му язы­ку свой­ст­вен­но p там, где на галь­ском^[1] и ирланд­ском употреб­ля­ет­ся k. В латин­ском язы­ке и вооб­ще в север­ных диа­лек­тах дифтон­ги силь­но раз­ру­ше­ны, а в южных ита­лий­ских диа­лек­тах они мало постра­да­ли. В свя­зи с этим нахо­дит­ся и тот факт, что рим­ляне ослаб­ля­ют корен­ную глас­ную в ее соче­та­ни­ях, меж­ду тем как креп­ко дер­жат­ся за нее во всех дру­гих слу­ча­ях, что не заме­ча­ет­ся в род­ст­вен­ной груп­пе язы­ков. В этой груп­пе, точ­но так же как и у гре­ков, сло­ва, кон­чаю­щи­е­ся на a, окан­чи­ва­ют­ся в роди­тель­ном паде­же на as, в раз­ви­том же язы­ке рим­лян на ae; сло­ва, кон­чаю­щи­е­ся на us, полу­ча­ют в роди­тель­ном паде­же на сам­нит­ском язы­ке окон­ча­ние eis, в умбр­ском es, а у рим­лян ei; в язы­ке этих послед­них пред­лож­ный падеж исче­за­ет, меж­ду тем как в дру­гих ита­лий­ских диа­лек­тах он оста­вал­ся в пол­ном употреб­ле­нии; датель­ный падеж мно­же­ст­вен­но­го чис­ла на bus встре­ча­ет­ся толь­ко в латин­ском язы­ке. Умб­ро-сам­нит­ское неопре­де­лен­ное накло­не­ние с окон­ча­ни­ем на um чуж­до рим­ля­нам, меж­ду тем как оско-умбр­ское буду­щее, обра­зо­вав­ше­е­ся по гре­че­ско­му образ­цу из кор­ня es (her-est как λέγ-σω), почти совер­шен­но, а может быть и совсем исчез­ло у рим­лян и заме­не­но жела­тель­ным накло­не­ни­ем про­сто­го гла­го­ла или ана­ло­гич­ны­ми обра­зо­ва­ни­я­ми, про­из­вод­ны­ми от fuo (ama- bo). Впро­чем, во мно­гих из этих слу­ча­ев, как напри­мер, в фор­мах паде­жей, раз­ли­чия име­ют­ся нали­цо толь­ко в раз­ви­тых язы­ках, меж­ду тем как пер­во­быт­ные фор­мы сов­па­да­ют одни с дру­ги­ми. Поэто­му хотя ита­лий­ский язык и зани­ма­ет наряду с гре­че­ским с.16 само­сто­я­тель­ное поло­же­ние, но латин­ский говор отно­сит­ся к умб­ро-сам­нит­ско­му при­бли­зи­тель­но так же, как ионий­ский к дорий­ско­му, а раз­ли­чия меж­ду оск­ским, умбр­ским и дру­ги­ми род­ст­вен­ны­ми диа­лек­та­ми мож­но срав­ни­вать с теми раз­ли­чи­я­ми, кото­рые суще­ст­ву­ют меж­ду дориз­мом в Сици­лии и в Спар­те.

Каж­дое из этих язы­ко­вых явле­ний явля­ет­ся резуль­та­том и дока­за­тель­ст­вом неко­е­го исто­ри­че­ско­го про­цес­са. Из них мож­но с 30 пол­ной уве­рен­но­стью заклю­чить, что из обще­го мате­рин­ско­го лона всех наро­дов и всех язы­ков выде­ли­лось пле­мя, к кото­ро­му при­над­ле­жа­ли общие пред­ки и гре­ков и ита­ли­ков, что потом из это­го пле­ме­ни выде­ли­лись ита­ли­ки, кото­рые сно­ва разде­ли­лись на пле­ме­на запад­ное и восточ­ное, а это восточ­ное пле­мя впо­след­ст­вии разде­ли­лось на умбров и осков. Язы­ко­веде­ние, конеч­но, не в состо­я­нии объ­яс­нить нам, где и когда совер­ша­лись эти разде­ле­ния, и самый отваж­ный ум едва ли попы­та­ет­ся ощу­пью следить за эти­ми пере­во­рота­ми, из кото­рых самые ран­ние совер­ши­лись, без сомне­ния, задол­го до того вре­ме­ни, когда пред­ки ита­ли­ков пере­шли через Апен­ни­ны. Если же мы будем пра­виль­но и осмот­ри­тель­но поль­зо­вать­ся срав­не­ни­ем язы­ков, оно может дать нам при­бли­зи­тель­ное поня­тие о сте­пе­ни куль­тур­но­го раз­ви­тия, на кото­рой нахо­дил­ся народ в то вре­мя, когда нача­лись разде­ле­ния пле­мен. Этим путем мы можем озна­ко­мить­ся с зачат­ка­ми исто­рии, кото­рая есть не что иное, как раз­ви­тие циви­ли­за­ции. Ведь имен­но в эпо­ху сво­его обра­зо­ва­ния язык слу­жит вер­ным изо­бра­же­ни­ем и орга­ном достиг­ну­той сту­пе­ни куль­ту­ры; вели­кие тех­ни­че­ские и нрав­ст­вен­ные пере­во­роты сохра­ня­ют­ся в нем, как в архи­ве, из кото­ро­го буду­щие поко­ле­ния непре­мен­но будут чер­пать доку­мен­таль­ные сведе­ния о тех вре­ме­нах, о кото­рых мол­чит вся­кое непо­сред­ст­вен­ное пре­да­ние.

Индо-гер­ман­ская куль­ту­ра

Когда разде­лен­ные теперь индо-гер­ман­ские наро­ды еще состав­ля­ли одно нераздель­ное пле­мя, гово­рив­шее на одном язы­ке, они достиг­ли извест­ной сте­пе­ни куль­ту­ры и созда­ли соот­вет­ст­во­вав­ший этой сте­пе­ни запас слов.

Наро­ды же, впо­след­ст­вии выде­лив­ши­е­ся из это­го пле­ме­ни, полу­чи­ли этот запас как общее досто­я­ние в его тра­ди­ци­он­но уста­нов­лен­ном употреб­ле­нии и ста­ли само­сто­я­тель­но стро­ить на этом фун­да­мен­те. Мы нахо­дим в этом запа­се слов не толь­ко самые про­стые обо­зна­че­ния бытия, дея­тель­но­сти и вос­при­я­тий, как напри­мер sum, do, pa­ter, т. е. пер­во­на­чаль­ные отзву­ки тех впе­чат­ле­ний, кото­рые про­из­во­дит на чело­ве­ка внеш­ний мир, но так­же такие сло­ва, кото­рые при­над­ле­жат к чис­лу куль­тур­ных не толь­ко по сво­им кор­ням, но и по сво­ей ясно выра­жен­ной оби­ход­ной фор­ме; они состав­ля­ют общее досто­я­ние индо-гер­ман­ско­го пле­ме­ни, и их нель­зя объ­яс­нить ни рав­но­мер­но­стью раз­ви­тия, ни позд­ней­шим заим­ст­во­ва­ни­ем. Так, напри­мер, о раз­ви­тии в те с.17 отда­лен­ные вре­ме­на пас­ту­ше­ской жиз­ни свиде­тель­ст­ву­ют неиз­мен­но уста­но­вив­ши­е­ся назва­ния домаш­них живот­ных: сан­скрит­ское gâus по-латы­ни bos, по-гре­че­ски βοῦς; сан­скрит­ское avis по-латы­ни ovis, по-гре­че­ски ὄϊς; сан­скрит­ское açvas по-латы­ни equ­us, по-гре­че­ски ἵπ­πος; сан­скрит­ское hañsas по-латы­ни an­ser, по-гре­че­ски χήν; сан­скрит­ское âtis по-гре­че­ски νήσ­σα, по-латы­ни anas; точ­но так и pe­cus, sus, por­cus, tau­rus, ca­nis — сан­скрит­ские сло­ва. Ста­ло быть, в эту отда­лен­ней­шую эпо­ху то пле­мя, кото­рое со вре­мен Гоме­ра до наше­го вре­ме­ни было пред­ста­ви­те­лем духов­но­го раз­ви­тия чело­ве­че­ства, уже пере­жи­ло самую низ­шую куль­тур­ную сту­пень, эпо­ху охоты и рыбо­лов­ства, и уже достиг­ло по мень­шей мере отно­си­тель­ной осед­ло­сти. Наобо­рот, мы до сих пор не име­ем поло­жи­тель­ных дока­за­тельств того, что оно уже в то вре­мя зани­ма­лось зем­леде­ли­ем. Язык свиде­тель­ст­ву­ет ско­рее про­тив, чем в поль­зу это­го. Меж­ду латин­ско-гре­че­ски­ми назва­ни­я­ми хлеб­ных рас­те­ний ни одно не встре­ча­ет­ся на сан­скрит­ском язы­ке за исклю­че­ни­ем одно­го толь­ко сло­ва ζεά, кото­рое соот­вет­ст­ву­ет сан­скрит­ско­му yavas и вооб­ще озна­ча­ет 31 по-индий­ски ячмень, а по-гре­че­ски пол­бу. Конеч­но, нель­зя не согла­сить­ся с тем, что это раз­ли­чие в назва­ни­ях куль­тур­ных рас­те­ний, так рез­ко отли­чаю­ще­е­ся от сов­па­де­ния в назва­ни­ях домаш­них живот­ных, еще не может счи­тать­ся дока­за­тель­ст­вом того, что вовсе не суще­ст­во­ва­ло обще­го для всех пле­мен зем­леде­лия. При пер­во­быт­ных усло­ви­ях жиз­ни труд­нее пере­се­лять и аккли­ма­ти­зи­ро­вать рас­те­ния, чем живот­ных, и возде­лы­ва­ние риса у инду­сов, пше­ни­цы и пол­бы у гре­ков и рим­лян, ржи и овса у гер­ман­цев и кель­тов может само по себе быть при­пи­са­но суще­ст­во­ва­нию како­го-нибудь пер­во­на­чаль­но­го обще­го вида зем­леде­лия. Но, с дру­гой сто­ро­ны, оди­на­ко­вое у гре­ков и у инду­сов назва­ние одно­го зла­ка слу­жит дока­за­тель­ст­вом толь­ко того, что до разде­ле­ния пле­мен соби­ра­лись и употреб­ля­лись в пищу рас­ту­щие в Месо­пота­мии в диком виде ячмень и пол­ба³, но вовсе не того, что уже в ту пору возде­лы­вал­ся хлеб. Если мы здесь не при­хо­дим ни к како­му реши­тель­но­му выво­ду ни в ту, ни в дру­гую сто­ро­ну, то немно­го даль­ше подви­га­ет нас наблюде­ние, что неко­то­рые из отно­ся­щих­ся к это­му пред­ме­ту самых важ­ных куль­тур­ных слов встре­ча­ют­ся, прав­да, в сан­скрит­ском язы­ке, но все­гда в их общем зна­че­нии; ag­ras озна­ча­ет у инду­сов поле вооб­ще; kûrnu — то, что рас­тер­то; arit­ram — вес­ло и корабль; ve­nas — вооб­ще все, что при­ят­но, и в осо­бен­но­сти при­ят­ный напи­ток. Ста­ло быть, эти сло­ва очень древ­ни; но их опре­де­лен­ные с.18 отно­ше­ния к пашне (ager), к зер­но­во­му хле­бу, кото­рый дол­жен быть смо­лот (gra­num), к орудию, кото­рое бороздит зем­лю, как ладья бороздит поверх­ность моря (arat­rum), к соку вино­град­ных лоз (vi­num) — еще не были выра­бота­ны во вре­мя древ­ней­ше­го разде­ле­ния пле­мен; поэто­му нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что эти отно­ше­ния уста­но­ви­лись частью очень раз­лич­но; так, напри­мер, от сан­скрит­ско­го kûrnu полу­чи­ли свое назва­ние как зер­но, кото­рое долж­но быть смо­ло­то, так и мель­ни­ца, кото­рая его мелет, по-гот­ски quair­nus, по-литов­ски girnôs. Поэто­му мы можем счи­тать веро­ят­ным, что древ­ний индо-гер­ман­ский народ еще не был зна­ком с зем­леде­ли­ем, и неоспо­ри­мым, что если он и был зна­ком с зем­леде­ли­ем, то все же сто­ял в хозяй­ст­вен­ном отно­ше­нии на низ­кой сту­пе­ни раз­ви­тия. Ведь если бы зем­леде­лие уже нахо­ди­лось в ту пору в таком поло­же­нии, в каком мы впо­след­ст­вии нахо­дим его у гре­ков и рим­лян, то оно отпе­чат­ле­лось бы на язы­ке глуб­же, чем это слу­чи­лось на самом деле. Напро­тив того, о построй­ке домов и хижин у индо-гер­ман­цев свиде­тель­ст­ву­ют сан­скрит­ское dam(as), латин­ское do­mus, гре­че­ское δό­μος; сан­скрит­ское vêças, латин­ское vi­cus, гре­че­ское οἶκος; сан­скрит­ское dva­ras, латин­ское fo­res, гре­че­ское θύ­ρα; далее, каса­тель­но построй­ки греб­ных судов: назва­ние ладьи — сан­скрит­ское nâus, гре­че­ское ναῦς, латин­ское na­vis, и назва­ния весел — сан­скрит­ское arit­ram, гре­че­ское ἐρετ­μός, латин­ские re­mus, tri-res-mis; об употреб­ле­нии пово­зок и при­уче­нии живот­ных к упря­жи и к езде — сан­скрит­ское akshas (ось и кузов), латин­ское axis, гре­че­ские ἄξων, ἅμ-αξα; сан­скрит­ское iugam, латин­ское iugum, гре­че­ское ζυ­γόν; назва­ния одеж­ды — сан­скрит­ское vastra, латин­ское ves­tis, гре­че­ское ἐσθής, рав­но как назва­ния шитья и пря­жи — сан­скрит­ское 32 siv, латин­ское suo, сан­скрит­ское nah, латин­ское neo, гре­че­ское νή­θω — оди­на­ко­вы во всех индо-гер­ман­ских наре­чи­ях. Нель­зя того же ска­зать о более высо­ком искус­стве тка­нья⁴. Уме­нье же поль­зо­вать­ся огнем для при­готов­ле­ния пищи и солью для ее при­пра­вы было древ­ней­шим наслед­ст­вен­ным досто­я­ни­ем индо-гер­ман­ских наро­дов, и то же мож­но ска­зать об их зна­ком­стве с теми метал­ла­ми, из кото­рых издрев­ле изготов­ля­лись людь­ми орудия и укра­ше­ния. По с.19 край­ней мере, в сан­скрит­ском язы­ке встре­ча­ют­ся назва­ния меди (aes), сереб­ра (ar­gen­tum) и, быть может, так­же золота, а они едва ли мог­ли воз­ник­нуть, преж­де чем люди научи­лись отли­чать одну руду от дру­гой и при­ме­нять их; дей­ст­ви­тель­но, сан­скрит­ское asis, соот­вет­ст­ву­ю­щее латин­ско­му en­sis, свиде­тель­ст­ву­ет об очень древ­нем употреб­ле­нии метал­ли­че­ско­го ору­жия. К тому же вре­ме­ни вос­хо­дят те основ­ные поня­тия, кото­рые в кон­це кон­цов послу­жи­ли опо­рой для раз­ви­тия всех индо-гер­ман­ских государств: вза­им­ные отно­ше­ния мужа и жены, родо­вой строй, жре­че­ские досто­ин­ства отца семей­ства и отсут­ст­вие осо­бо­го жре­че­ско­го сосло­вия, рав­но как отсут­ст­вие вооб­ще вся­ко­го разде­ле­ния на касты, раб­ство как пра­во­вое учреж­де­ние и судеб­ные собра­ния общин в дни ново­лу­ния и пол­но­лу­ния. Опре­де­лен­ное же устрой­ство общин­но­го быта, раз­ре­ше­ние столк­но­ве­ний меж­ду цар­ской вла­стью и вер­хо­вен­ст­вом общи­ны, меж­ду наслед­ст­вен­ны­ми пре­иму­ще­ства­ми цар­ских и знат­ных родов и без­услов­ной рав­но­прав­но­стью граж­дан — все это долж­но быть отне­се­но повсюду к более позд­ним вре­ме­нам. Даже эле­мен­ты нау­ки и рели­гии носят на себе следы пер­во­на­чаль­ной общ­но­сти. Чис­ла до ста одни и те же (по-сан­скрит­ски çatam, êkaçatam, по-латы­ни cen­tum, по-гре­че­ски ἑ-κα­τόν, по-гот­ски hund); месяц назва­ли так на всех язы­ках пото­му, что им изме­ря­ет­ся вре­мя (men­sis). Как поня­тие о самом боже­стве (по-сан­скрит­ски dêvas, по-латы­ни deus, по-гре­че­ски θεός), так и мно­гие из древ­ней­ших рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний и кар­тин при­ро­ды состав­ля­ют общее досто­я­ние наро­дов. Напри­мер, поня­тие о небе как об отце, а о зем­ле как о мате­ри все­го живу­ще­го, тор­же­ст­вен­ные шест­вия богов, пере­ез­жаю­щих с одно­го места на дру­гое в соб­ст­вен­ных колес­ни­цах по тща­тель­но выров­нен­ным коле­ям, и не пре­кра­щаю­ще­е­ся после смер­ти суще­ст­во­ва­ние душ в виде теней — все это основ­ные идеи как индус­ской мифо­ло­гии, так и гре­че­ской и рим­ской. Неко­то­рые из богов, кото­рым покло­ня­лись на бере­гах Ган­га, похо­жи на тех, кото­рым покло­ня­лись на бере­гах Илис­са и Тиб­ра, даже сво­и­ми име­на­ми: так, напри­мер, чти­мый гре­ка­ми Уран — то же, что упо­ми­нае­мый в Ведах Вару­на, а Зевс — Jovis pa­ter, Dies­pi­ter — то же, что упо­ми­нае­мый в Ведах Дья­ус пита (Djâus pitâ). Нема­ло зага­доч­ных обра­зов эллин­ской мифо­ло­гии осве­ти­лось неожи­дан­ным све­том бла­го­да­ря новей­шим иссле­до­ва­ни­ям древ­ней­ше­го индус­ско­го бого­уче­ния. Таин­ст­вен­ные обра­зы эрин­ний в седой древ­но­сти не при­над­ле­жа­ли гре­че­ской фан­та­зии, а были пере­не­се­ны с восто­ка самы­ми древни­ми пере­се­лен­ца­ми. Боже­ст­вен­ная бор­зая соба­ка Sa­ramâ, кото­рая 33 сте­ре­жет у вла­ды­ки небес золо­тое ста­до звезд и сол­неч­ных лучей и заго­ня­ет для дое­ния небес­ных коров — питаю­щие зем­лю дож­де­вые обла­ка, — но вме­сте с тем забот­ли­во про­во­жа­ет бла­го­че­сти­вых мерт­ве­цов в мир бла­жен­ных, пре­вра­ти­лась у гре­ков в сына Сара­мы — Sa­ramêyas или Her­meias (Гер­ме­са); таким с.20 обра­зом ока­зы­ва­ет­ся, что зага­доч­ный гре­че­ский рас­сказ о похи­ще­нии быков у Гелиоса, без сомне­ния, нахо­дя­щий­ся в свя­зи с рим­ским ска­за­ни­ем о Каку­се, был не чем иным, как послед­ним непо­нят­ным отго­лос­ком той древ­ней и пол­ной смыс­ла фан­та­сти­че­ской кар­ти­ны при­ро­ды.

Гре­ко-ита­лий­ская куль­ту­ра

Если опре­де­ле­ние той сте­пе­ни куль­ту­ры, кото­рой достиг­ли индо-гер­ман­цы до разде­ле­ния на пле­ме­на, состав­ля­ет ско­рее зада­чу все­об­щей исто­рии древ­не­го мира, то раз­ре­ше­ние по мере воз­мож­но­сти вопро­са, в каком поло­же­нии нахо­ди­лась гре­ко-ита­лий­ская нация во вре­мя отде­ле­ния элли­нов от ита­ли­ков, состав­ля­ет пря­мую зада­чу того, кто пишет исто­рию Ита­лии. И этот труд не будет излиш­ним, так как этим путем мы оты­щем исход­ную точ­ку ита­лий­ской циви­ли­за­ции и вме­сте с тем исход­ную точ­ку нацио­наль­ной исто­рии.

Зем­леде­лие

Все свиде­тель­ст­ву­ет о том, что индо-гер­ман­цы^[2] вели пас­ту­ше­ский образ жиз­ни и были зна­ко­мы раз­ве толь­ко с одни­ми дики­ми хлеб­ны­ми рас­те­ни­я­ми, меж­ду тем как гре­ко-ита­ли­ки по всем при­зна­кам были хле­бо­паш­ца­ми и быть может даже вино­де­ла­ми. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет вовсе не общий харак­тер зем­леде­лия у этих двух наций, так как он вооб­ще не дает пра­ва делать заклю­че­ние о древ­ней общ­но­сти наро­дов. Едва ли мож­но оспа­ри­вать исто­ри­че­скую связь индо-гер­ман­ско­го зем­леде­лия с зем­леде­ли­ем китай­ских, ара­мей­ских и еги­пет­ских пле­мен, одна­ко эти пле­ме­на или не нахо­дят­ся ни в какой род­ст­вен­ной свя­зи с индо-гер­ман­ца­ми, или отде­ли­лись от этих послед­них в такое вре­мя, когда бес­спор­но еще не было ника­ко­го зем­леде­лия. Ско­рее, мож­но пред­по­ла­гать, что сто­яв­шие на более высо­кой сту­пе­ни раз­ви­тия пле­ме­на в ста­ри­ну посто­ян­но обме­ни­ва­лись оруди­я­ми куль­ту­ры и куль­тур­ны­ми рас­те­ни­я­ми, точ­но так же как это дела­ет­ся в наше вре­мя, а когда китай­ские лето­пи­си ведут нача­ло китай­ско­го зем­леде­лия от введе­ния пяти родов хле­ба при опре­де­лен­ном царе и в опре­де­лен­ный год, то этот рас­сказ, по край­ней мере в сво­их общих чер­тах, рису­ет с несо­мнен­ной вер­но­стью поло­же­ние куль­ту­ры в самую древ­нюю ее эпо­ху. Общ­ность зем­леде­лия, точ­но так же как и общее употреб­ле­ние азбу­ки, бое­вых колес­ниц, пур­пу­ра и дру­гих орудий и укра­ше­ний, доз­во­ля­ют делать заклю­че­ния гораздо чаще о древ­них сно­ше­ни­ях меж­ду наро­да­ми, чем о корен­ном един­стве наро­дов. Но в том, что каса­ет­ся гре­ков и ита­ли­ков, доволь­но хоро­шо извест­ные нам их вза­им­ные отно­ше­ния застав­ля­ют нас счи­тать совер­шен­но недо­пу­сти­мым пред­по­ло­же­ние, буд­то зем­леде­лие было впер­вые зане­се­но в Ита­лию, точ­но так же как пись­мен­ность и моне­та, — элли­на­ми. С дру­гой сто­ро­ны, о самой тес­ной вза­им­ной свя­зи их зем­леде­лия свиде­тель­ст­ву­ет сход­ство всех самых древ­них, отно­ся­щих­ся к это­му пред­ме­ту, выра­же­ний: ager (ἀγρός); aro arat­rum (ἀρόω ἄροτ­ρον); li­go (λα­χαίνω); hor­tus (χόρ­τος); hor­deum (κρι­θή); mi­lium (με­λίνη); ra­pa (ῥα­φανίς); mal­va (μα­λάχη); vi­num (οἶνος); о том же свиде­тель­ст­ву­ют с.21 сход­ство гре­че­ско­го и ита­лий­ско­го зем­леде­лия, выра­жаю­ще­е­ся в фор­ме плу­га, кото­рый изо­бра­жал­ся совер­шен­но оди­на­ко­во и на древ­не­ат­ти­че­ских памят­ни­ках и на рим­ских; выбор древ­ней­ших родов зер­но­во­го хле­ба — пше­на, ячме­ня и пол­бы; обык­но­ве­ние сре­зы­вать коло­сья сер­пом и застав­лять рога­тый скот рас­тап­ты­вать их нога­ми на глад­ко выров­нен­ном току; 34 нако­нец спо­соб при­готов­ле­ния зер­на в пищу: puls (πόλ­τος); pin­so (πτίσ­σω); mo­la (μύ­λη); пече­ние вошло в обы­чай в более позд­нюю пору, и пото­му в рим­ских рели­ги­оз­ных обрядах посто­ян­но употреб­ля­ли вме­сто хле­ба тесто или жид­кую кашу. О том, что и вино­де­лие суще­ст­во­ва­ло в Ита­лии до при­бы­тия самых ран­них гре­че­ских пере­се­лен­цев, свиде­тель­ст­ву­ет назва­ние «вино­град­ная стра­на» (Οἰνωτ­ρία), кото­рое может быть по-види­мо­му отне­се­но ко вре­ме­ни древ­ней­ших гре­че­ских посе­лен­цев. Поэто­му сле­ду­ет пола­гать, что пере­ход от пас­ту­ше­ско­го обра­за жиз­ни к зем­леде­лию или, выра­жа­ясь точ­нее, соеди­не­ние зем­ле­па­ше­ства с более древним луго­вым хозяй­ст­вом, совер­ши­лось после того, как инду­сы выде­ли­лись из обще­го лона наро­дов, но преж­де чем было уни­что­же­но ста­рое един­ство элли­нов и ита­ли­ков. Впро­чем в то вре­мя, когда воз­ник­ло зем­леде­лие, элли­ны и ита­ли­ки, как кажет­ся, состав­ля­ли одно народ­ное целое не толь­ко меж­ду собой, но и с дру­ги­ми чле­на­ми вели­кой семьи; по край­ней мере несо­мнен­но, что хотя самые важ­ные из выше­при­веден­ных куль­тур­ных слов не были зна­ко­мы ази­ат­ским чле­нам индо-гер­ман­ской семьи наро­дов, но уже употреб­ля­лись как у рим­лян и гре­ков, так и у пле­мен кельт­ских, гер­ман­ских, сла­вян­ских и латыш­ских⁵. Отде­ле­ние обще­го наслед­ст­вен­но­го досто­я­ния от бла­го­при­об­ре­тен­ной соб­ст­вен­но­сти каж­до­го отдель­но­го наро­да в отно­ше­нии нра­вов и язы­ка до сих пор еще не про­из­веде­но вполне и с такой мно­го­сто­рон­но­стью, кото­рая соот­вет­ст­во­ва­ла бы всем раз­ветв­ле­ни­ям наро­дов и всем сте­пе­ням их раз­ви­тия; изу­че­ние язы­ков в этом отно­ше­нии едва нача­то, а исто­рио­гра­фия до сих пор еще чер­па­ет свои сведе­ния о с.22 самых древ­них вре­ме­нах пре­иму­ще­ст­вен­но из неяс­ных ока­ме­не­лых пре­да­ний, а не из бога­то­го род­ни­ка язы­ков. Поэто­му нам при­хо­дит­ся пока доволь­ст­во­вать­ся ука­за­ни­ем раз­ли­чия меж­ду куль­ту­рой индо-гер­ман­ской народ­ной семьи в самые древ­ние вре­ме­на ее един­ства и куль­ту­рой той эпо­хи, когда гре­ко-ита­ли­ки еще жили нераздель­ной жиз­нью. Разо­брать­ся же в куль­тур­ных резуль­та­тах, чуж­дых ази­ат­ским чле­нам этой семьи, а затем отде­лить успе­хи, достиг­ну­тые отдель­ны­ми евро­пей­ски­ми груп­па­ми, как напри­мер, гре­ко-ита­лий­ской и гер­ма­но-сла­вян­ской, если и будет когда-либо воз­мож­но, то во вся­ком слу­чае лишь тогда, когда подви­нет­ся впе­ред изу­че­ние язы­ков и веще­ст­вен­ных памят­ни­ков. Бес­спор­но одна­ко, что зем­леде­лие сде­ла­лось для гре­ко-ита­лий­ской народ­но­сти, точ­но так же как и для всех дру­гих наро­дов, заро­ды­шем и серд­це­ви­ной народ­ной и част­ной жиз­ни и что оно оста­лось тако­вым в народ­ном созна­нии. Дом и посто­ян­ный очаг, кото­рые заво­дят­ся зем­ледель­цем вза­мен лег­кой хижи­ны и меняв­ше­го­ся места для оча­га у пас­ту­хов, изо­бра­жа­ют­ся и иде­а­ли­зи­ру­ют­ся в богине Весте, или Ἑστία, — почти един­ст­вен­ной, кото­рая не была 35 индо-гер­ман­ско­го про­ис­хож­де­ния, а меж­ду тем иско­ни была общей для обе­их наций. Одно из древ­ней­ших ска­за­ний ита­лий­ско­го пле­ме­ни при­пи­сы­ва­ет царю Ита­лу, или — как долж­ны были выго­ва­ри­вать это имя ита­ли­ки — Вита­лу, или Виту­лу, пере­ход наро­да от пас­ту­ше­ской жиз­ни к зем­леде­лию и очень осмыс­лен­но свя­зы­ва­ет с этим пере­хо­дом нача­ло ита­лий­ско­го зако­но­да­тель­ства; то же ска­за­ние повто­ря­лось, но толь­ко в иной фор­ме, когда леген­да сам­нит­ско­го пле­ме­ни назы­ва­ла пахот­но­го быка вожа­ком пер­вых посе­лен­цев или когда древ­ней­шие латин­ские име­на назы­ва­ют народ жне­ца­ми (si­cu­li или si­ca­ni) или зем­ледель­ца­ми (opsci). Так назы­вае­мое ска­за­ние о про­ис­хож­де­нии Рима уже пото­му не есть насто­я­щее народ­ное ска­за­ние, что в нем народ, кото­рый ведет пас­ту­ше­ский образ жиз­ни и зани­ма­ет­ся охотой, явля­ет­ся вме­сте с тем осно­ва­те­лем горо­да; у ита­ли­ков, точ­но так же как у элли­нов, ска­за­ния и рели­гия, зако­ны и обы­чаи были все­це­ло свя­за­ны с зем­леде­ли­ем⁶.

Изме­ре­ние пло­ща­дей и спо­соб их меже­ва­ния, точ­но так же как и зем­леде­лие, были осно­ва­ны у обо­их наро­дов на с.23 оди­на­ко­вых нача­лах; ведь обра­бот­ка зем­ли немыс­ли­ма без како­го-либо, хотя бы и гру­бо­го, спо­со­ба изме­ре­ния. Оск­ский и умбр­ский ворс (vor­sus), име­ю­щий 100 футов в квад­ра­те, в точ­но­сти соот­вет­ст­ву­ет гре­че­ско­му пле­тро­ну. И прин­цип меже­ва­ния оди­на­ков. Зем­ле­мер ста­но­вит­ся лицом к какой-нибудь сто­роне све­та и преж­де все­го про­во­дит две линии — с севе­ра на юг и с восто­ка на запад, — в точ­ке пере­се­че­ния кото­рых (templum, τέ­μενος от τέμ­νω) он сам нахо­дит­ся; затем на неиз­мен­но уста­нов­лен­ном рас­сто­я­нии от глав­ных пере­се­каю­щих­ся линий он про­во­дит парал­лель­ные с ними линии, вслед­ст­вие чего обра­зу­ет­ся ряд пря­мо­уголь­ных участ­ков, на углах кото­рых ста­вят­ся меже­вые стол­бы (ter­mi­ni, в сици­лий­ских над­пи­сях τέρ­μο­νες, обыч­но ὅροι). Хотя этот спо­соб меже­ва­ния и был в употреб­ле­нии у этрус­ков, но едва ли был этрус­ско­го про­ис­хож­де­ния; мы нахо­дим его у рим­лян, у умбров, у сам­ни­тов и так­же в очень древ­них доку­мен­тах тарен­тин­ских герак­леотов, кото­рые веро­ят­нее все­го не заим­ст­во­ва­ли его у ита­ли­ков, точ­но так же как и эти послед­ние не заим­ст­во­ва­ли его у тарен­тин­цев, так как он издрев­ле состав­лял их общее досто­я­ние. Чисто рим­ской и харак­тер­ной осо­бен­но­стью было лишь свое­об­раз­ное раз­ви­тие прин­ци­па квад­ра­тов, дохо­див­шее до того, что даже там, где река и море состав­ля­ли есте­ствен­ную гра­ни­цу, на них не обра­ща­ли вни­ма­ния, и они вклю­ча­лись в уча­сток для состав­ле­ния пол­но­го квад­ра­та.

Дру­гие виды хозяй­ства

Но чрез­вы­чай­но тес­ная род­ст­вен­ная связь гре­ков с ита­ли­ка­ми несо­мнен­но обна­ру­жи­ва­ет­ся не в одном зем­леде­лии, но и во всех осталь­ных сфе­рах древ­ней­шей чело­ве­че­ской дея­тель­но­сти. Гре­че­ский дом, в том виде, как его опи­сы­ва­ет Гомер, немно­гим отли­ча­ет­ся от тех постро­ек, кото­рые посто­ян­но воз­во­ди­лись в Ита­лии; глав­ной ком­на­той, а пер­во­на­чаль­но и всем внут­рен­ним жилым про­стран­ст­вом латин­ско­го дома был атри­ум, т. е. чер­ный покой с домаш­ним алта­рем, с брач­ной посте­лью, с обеден­ным сто­лом и с 36 оча­гом; не чем иным был и гоме­ров­ский мега­рон с его домаш­ним алта­рем, оча­гом и почер­нев­шим от копо­ти потол­ком. Нель­зя того же ска­зать о судо­стро­е­нии. Греб­ная ладья была издрев­ле общим досто­я­ни­ем индо-гер­ман­цев; но пере­ход к парус­ным судам едва ли может быть отне­сен к гре­ко-ита­лий­ско­му пери­о­ду, так как мы не нахо­дим мор­ских назва­ний, кото­рые не были бы общи­ми для индо-гер­ман­цев, а появи­лись бы впер­вые у гре­ков и у ита­ли­ков. Напро­тив того, Ари­сто­тель срав­ни­ва­ет с крит­ски­ми сис­си­ти­я­ми очень древ­ний обы­чай ита­лий­ских кре­стьян обедать за общим сто­лом, а мифи­че­ские ска­за­ния свя­зы­ва­ют про­ис­хож­де­ние таких общих тра­пез с введе­ни­ем зем­леде­лия. Древ­ние рим­ляне схо­ди­лись с кри­тя­на­ми и лакон­ца­ми так­же в том, что ели сидя, а не лежа на ска­мье, как это впо­след­ст­вии вошло в обык­но­ве­ние у обо­их наро­дов. Добы­ва­ние огня посред­ст­вом тре­ния двух кус­ков с.24 раз­но­род­но­го дере­ва было общим у всех наро­дов, но конеч­но не слу­чай­но схо­дят­ся гре­ки и ита­ли­ки в назва­нии двух кус­ков дере­ва — «тру­ще­го» (τρύ­πανον, te­reb­ra) и «под­ло­жен­но­го» (στό­ρευς, ἐσχά­ρα, ta­bu­la, конеч­но от ten­de­re, τέ­ταμαι). Точ­но так же и одеж­да была в сущ­но­сти оди­на­ко­ва у обо­их наро­дов, так как туни­ка вполне соот­вет­ст­ву­ет хито­ну, а тога — не что иное, как более широ­кий гима­ти­он; даже отно­си­тель­но столь измен­чи­во­го пред­ме­та, как ору­жие, оба наро­да схо­дят­ся по мень­шей мере в том, что мета­тель­ное копье и лук слу­жат для них глав­ны­ми оруди­я­ми напа­де­ния; у рим­лян это ясно обна­ру­жи­ва­ет­ся в самых древ­них назва­ни­ях вои­нов (pi­lum­ni — ar­qui­tes)⁷ и в том, что их ору­жие было при­спо­соб­ле­но к самым древним бое­вым при­е­мам, не рас­счи­тан­ным соб­ст­вен­но на руко­паш­ные схват­ки. Таким обра­зом все, что каса­ет­ся мате­ри­аль­ных основ чело­ве­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния, вос­хо­дит в язы­ке и в нра­вах гре­ков и ита­ли­ков к одним и тем же эле­мен­там, и те самые древ­ние зада­чи, кото­рые зем­ля зада­ет чело­ве­ку, были сооб­ща раз­ре­ше­ны обо­и­ми наро­да­ми в то вре­мя как они еще состав­ля­ли одну нацию.

Про­ти­во­ре­чия меж­ду ита­ли­ка­ми и гре­ка­ми

Не то было в духов­ной обла­сти. Вели­кая зада­ча жить в созна­тель­ной гар­мо­нии с самим собой, с себе подоб­ны­ми и со всем чело­ве­че­ст­вом допус­ка­ет столь­ко же реше­ний, сколь­ко обла­стей в цар­стве божьем, и имен­но в этой обла­сти, а не в мате­ри­аль­ной, обна­ру­жи­ва­ет­ся раз­ли­чие в харак­те­рах как отдель­ных лич­но­стей, так и целых наро­дов. В гре­ко-ита­лий­ском пери­о­де, как сле­ду­ет пола­гать, еще не было пово­дов, по кото­рым мог­ла бы обна­ру­жить­ся эта внут­рен­няя про­ти­во­по­лож­ность; толь­ко меж­ду элли­на­ми и ита­ли­ка­ми впер­вые про­яви­лось то глу­бо­кое духов­ное раз­ли­чие, вли­я­ние кото­ро­го не пре­кра­ща­ет­ся до насто­я­ще­го вре­ме­ни. Семья и государ­ство, рели­гия и искус­ство были как в Ита­лии, так и в Гре­ции до такой сте­пе­ни свое­об­раз­ны и раз­ви­лись в таком чисто нацио­наль­ном духе, что общая осно­ва, на кото­рую опи­ра­лись в этом отно­ше­нии оба наро­да, была обо­и­ми пре­взой­де­на и почти совер­шен­но скры­лась от наших взо­ров. Сущ­ность эллин­ско­го духа заклю­ча­лась в том, что целое при­но­си­лось в жерт­ву отдель­ной лич­но­сти, нация — общине, общи­на — граж­да­ни­ну; его иде­а­лом была пре­крас­ная и нрав­ст­вен­ная жизнь и слиш­ком уже часто при­ят­ная празд­ность; его поли­ти­че­ское раз­ви­тие заклю­ча­лось в углуб­ле­нии пер­во­на­чаль­ной обособ­лен­но­сти отдель­ных обла­стей и позд­нее даже 37 во внут­рен­нем раз­ло­же­нии общин­ной вла­сти; его рели­ги­оз­ное воз­зре­ние сна­ча­ла сде­ла­ло из богов людей, потом отверг­ло богов, дало сво­бо­ду чле­нам тела в с.25 пуб­лич­ных играх нагих юно­шей и пол­ную волю мыс­ли во всем ее вели­чии и во всей ее пло­до­ви­то­сти. Сущ­ность же рим­ско­го духа выра­жа­лась в том, что он дер­жал сына в стра­хе перед отцом, граж­да­ни­на в стра­хе перед его пове­ли­те­лем, а всех их в стра­хе перед бога­ми; он ниче­го не тре­бо­вал и ниче­го не ува­жал кро­ме полез­ной дея­тель­но­сти и застав­лял каж­до­го граж­да­ни­на напол­нять каж­дое мгно­ве­ние корот­кой жиз­ни неусып­ным трудом; даже маль­чи­кам он ста­вил в обя­зан­ность стыд­ли­во при­кры­вать их тело, а тех, кто не хотел сле­до­вать при­ме­ру сво­их това­ри­щей, отно­сил к раз­ряду дур­ных граж­дан; для него государ­ство было все, а рас­ши­ре­ние государ­ства было един­ст­вен­ным неза­прет­ным высо­ким стрем­ле­ни­ем. Кто бы мог мыс­лен­но под­ве­сти эти рез­кие про­ти­во­по­лож­но­сти под то пер­во­на­чаль­ное един­ство, кото­рое когда-то заклю­ча­ло их в себе и кото­рое под­гото­ви­ло их и поро­ди­ло? Пытать­ся при­под­нять эту заве­су было бы и без­рас­суд­но и слиш­ком дерз­ко; поэто­му мы попы­та­ем­ся обо­зна­чить нача­ло ита­лий­ской нацио­наль­но­сти и ее связь с более древ­ней эпо­хой толь­ко лег­ки­ми штри­ха­ми: наша цель заклю­ча­ет­ся не в том, чтобы выра­жать сло­ва­ми догад­ки про­ни­ца­тель­но­го чита­те­ля, а в том, чтобы наве­сти его на насто­я­щий путь.

Семей­ство и государ­ство

Все, что может быть назва­но в государ­стве пат­ри­ар­халь­ным эле­мен­том, было осно­ва­но и в Гре­ции и в Ита­лии на одном и том же фун­да­мен­те. Сюда преж­де все­го сле­ду­ет отне­сти нрав­ст­вен­ный и бла­го­при­стой­ный харак­тер обще­ст­вен­ной жиз­ни⁸, кото­рый ста­вит в обя­зан­ность муж­чине одно­жен­ство, а жен­щи­ну стро­го нака­зы­ва­ет за пре­лю­бо­де­я­ние и кото­рый утвер­жда­ет равен­ство лиц обо­их полов и свя­тость бра­ка, отво­дя мате­ри высо­кое поло­же­ние в домаш­нем кру­гу. Наобо­рот, силь­ное и не обра­щаю­щее ника­ко­го вни­ма­ния на пра­ва лич­но­сти раз­ви­тие вла­сти мужа и в осо­бен­но­сти отца было чуж­до гре­кам, но было свой­ст­вен­но ита­ли­кам, а нрав­ст­вен­ная под­чи­нен­ность впер­вые пре­вра­ти­лась в Ита­лии в уста­нов­лен­ное зако­ном раб­ство. Точ­но так же и состав­ля­ю­щее саму сущ­ность раб­ства пол­ное бес­пра­вие раба под­дер­жи­ва­лось рим­ля­на­ми с без­жа­лост­ной стро­го­стью и было раз­ви­то во всех сво­их послед­ст­ви­ях, меж­ду тем как у гре­ков рано появи­лись фак­ти­че­ские и пра­во­вые смяг­че­ния, так, напри­мер, брак меж­ду раба­ми был при­знан закон­ной свя­зью. На доме зиждет­ся род, т. е. общ­ность потом­ков одно­го и того же родо­на­чаль­ни­ка, и родо­вой быт пере­хо­дит и у гре­ков и у ита­ли­ков в государ­ст­вен­ное устрой­ство. Но при более сла­бом поли­ти­че­ском раз­ви­тии Гре­ции родо­вой союз дол­го сохра­нял наряду с государ­ст­вом свою кор­по­ра­тив­ную с.26 силу даже в исто­ри­че­скую эпо­ху, меж­ду тем как ита­лий­ское государ­ство ско­ро до такой сте­пе­ни окреп­ло, что роды совер­шен­но стер­лись перед ним, и оно пред­став­ля­ло не соеди­не­ние родов, а соеди­не­ние граж­дан. А тот про­ти­во­по­лож­ный факт, что в Гре­ции отдель­ная лич­ность достиг­ла в про­ти­во­вес роду внут­рен­ней сво­бо­ды и свое­об­раз­но­го раз­ви­тия ранее и пол­нее, чем в Риме, ясно отра­зил­ся в совер­шен­но раз­лич­ном у обо­их наро­дов раз­ви­тии соб­ст­вен­ных имен, кото­рые одна­ко были пер­во­на­чаль­но одно­род­ны­ми. В более древ­них гре­че­ских соб­ст­вен­ных име­нах родо­вое имя очень часто при­со­еди­ня­ет­ся к инди­виду­аль­но­му 38 име­ни в виде при­ла­га­тель­но­го, и наобо­рот, еще рим­ским уче­ным было извест­но, что их пред­ки пер­во­на­чаль­но носи­ли толь­ко одно имя — то, кото­рое впо­след­ст­вии сде­ла­лось соб­ст­вен­ным. Но меж­ду тем как в Гре­ции при­ла­га­тель­ное родо­вое имя рано исче­за­ет, у ита­ли­ков, и при­том не у одних толь­ко рим­лян, оно дела­ет­ся глав­ным, так что насто­я­щее инди­виду­аль­ное имя зани­ма­ет под­ле него вто­ро­сте­пен­ное место. Даже мож­но ска­зать, что неболь­шое и посто­ян­но умень­шаю­ще­е­ся чис­ло, рав­но как незна­чи­тель­ность ита­лий­ских и в осо­бен­но­сти рим­ских инди­виду­аль­ных имен в срав­не­нии с рос­кош­ным и поэ­ти­че­ским изоби­ли­ем гре­че­ских, нагляд­но объ­яс­ня­ет нам, в какой мере в духе рим­лян было ниве­ли­ро­ва­ние чело­ве­че­ской лич­но­сти, а в духе гре­ков — ее сво­бод­ное раз­ви­тие.

Сов­мест­ная жизнь в семей­ных общи­нах под вла­стью началь­ни­ка пле­ме­ни, какою она веро­ят­но была в гре­ко-ита­лий­скую эпо­ху, как ни непо­хо­жа она была на позд­ней­шее государ­ст­вен­ное устрой­ство гре­ков и ита­ли­ков, тем не менее она уже долж­на была заклю­чать в себе зачат­ки юриди­че­ско­го раз­ви­тия и тех и дру­гих. «Зако­ны царя Ита­ла», дей­ст­во­вав­шие еще во вре­ме­на Ари­сто­те­ля, быть может обо­зна­ча­ют имен­но эти общие обе­им наци­ям поста­нов­ле­ния. В том, что каса­лось внут­рен­них дел общи­ны, — спо­кой­ст­вие и соблюде­ние зако­нов, в том, что каса­лось ее внеш­них дел, — воен­ные силы и воин­ский устав, затем власть началь­ни­ка пле­ме­ни, совет стар­шин, собра­ния спо­соб­ных носить ору­жие сво­бод­ных людей, извест­ное государ­ст­вен­ное устрой­ство — вот что слу­жи­ло содер­жа­ни­ем этих зако­нов. Пре­ступ­ле­ние (cri­men, κρί­νειν), пеня (poe­na, ποίνη), воз­мездие (ta­lio, τα­λάω, τλῆ­ναι) — гре­ко-ита­лий­ские поня­тия. Стро­гость дол­го­во­го пра­ва, по кото­ро­му долж­ник отве­чал за неупла­ту дол­га преж­де все­го сво­им телом, суще­ст­во­ва­ла у всех ита­ли­ков, как напри­мер, даже у тарен­тин­ских герак­леотов. Осно­вы рим­ско­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства — цар­ская власть, сенат и народ­ное собра­ние, имев­шее пра­во лишь утвер­ждать или отвер­гать пред­ло­же­ния, вне­сен­ные царем и сена­том, — едва ли где-нибудь опи­са­ны так ясно, как в Ари­сто­теле­вом сооб­ще­нии о древ­нем государ­ст­вен­ном устрой­стве Кри­та. Точ­но так же у обе­их наций мы нахо­дим с.27 зачат­ки боль­ших обшир­ных государ­ст­вен­ных сою­зов, воз­ни­кав­ших вслед­ст­вие брат­ских согла­ше­ний меж­ду отдель­ны­ми государ­ства­ми или даже вслед­ст­вие сли­я­ния несколь­ких пле­мен, жив­ших до того вре­ме­ни само­сто­я­тель­но (сим­ма­хия, синой­кизм). Сход­ству этих основ эллин­ско­го и ита­лий­ско­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства сле­ду­ет при­да­вать тем боль­шую важ­ность, что оно не рас­про­стра­ня­ет­ся на осталь­ные индо-гер­ман­ские пле­ме­на; так напри­мер, гер­ман­ское общин­ное устрой­ство отли­ча­лось от общин­но­го устрой­ства гре­ков и ита­ли­ков тем, что не исхо­ди­ло от вла­сти изби­рае­мо­го царя. Впро­чем, из даль­ней­ше­го изло­же­ния будет вид­но, в какой мере были несход­ны государ­ст­вен­ные учреж­де­ния, постро­ен­ные в Ита­лии и в Гре­ции на оди­на­ко­вом фун­да­мен­те, и как поли­ти­че­ское раз­ви­тие каж­дой из этих двух наций совер­ша­лось вполне само­сто­я­тель­но⁹.

Рели­гия

Не ина­че было и в обла­сти рели­гии. Конеч­но и в Ита­лии, точ­но 39 так же как в Элла­де, в осно­ве народ­ных веро­ва­ний лежал один и тот же запас сим­во­ли­че­ских и алле­го­ри­че­ских воз­зре­ний на при­ро­ду, кото­рый и был при­чи­ной ана­ло­гии меж­ду рим­ским миром богов и духов и гре­че­ским, ана­ло­гии, полу­чив­шей столь важ­ное зна­че­ние в позд­ней­ших ста­ди­ях сво­его раз­ви­тия. И во мно­гих отдель­ных пред­став­ле­ни­ях, как, напри­мер, в выше­упо­мя­ну­тых обра­зах Зев­са-Дио­ви­са и Гестии-Весты, в поня­тии о свя­щен­ном про­стран­стве (τέ­μενος, templum), в неко­то­рых жерт­во­при­но­ше­ни­ях и рели­ги­оз­ных обрядах обе куль­ту­ры не слу­чай­но толь­ко сход­ны меж­ду собою^[3]. Но тем не менее и в Элла­де и в Ита­лии эти пред­став­ле­ния полу­чи­ли такое вполне нацио­наль­ное и свое­об­раз­ное раз­ви­тие, что лишь неболь­шая часть их ста­ро­го наслед­ст­вен­но­го досто­я­ния сохра­ни­лась в них замет­ным обра­зом, да и та была боль­шею частью или вовсе не поня­та или поня­та в лож­ном смыс­ле. Ина­че и быть не мог­ло; подоб­но тому как у самих наро­дов выде­ли­лись те рез­кие про­ти­во­по­лож­но­сти, кото­рые сов­ме­ща­лись в гре­ко-ита­лий­ском пери­о­де в сво­ем непо­сред­ст­вен­ном виде, так и в их рели­гии отде­ли­лись поня­тия и обра­зы, до тех пор состав­ляв­шие в их душе одно целое. Видя, как мчат­ся по небу обла­ка, ста­рин­ный зем­леде­лец мог выра­жать свои впе­чат­ле­ния в такой фор­ме, что гон­чая богов заго­ня­ет раз­бе­жав­ших­ся от стра­ха коров в одно ста­до; а грек забыл, что под коро­ва­ми разу­ме­лись обла­ка, и из при­ду­ман­но­го со спе­ци­аль­ной целью сына боже­ст­вен­ной гон­чей сде­лал гото­во­го на вся­кие услу­ги, с.28 лов­ко­го вест­ни­ка богов. Когда разда­ва­лись в горах рас­ка­ты гро­ма, он видел, как Зевс метал с Олим­па гро­мо­вые стре­лы; когда ему сно­ва улы­ба­лось синее небо, он смот­рел в бле­стя­щие очи Зев­со­вой доче­ри Афи­ны. И эти обра­зы, кото­рые он сам для себя созда­вал, были так пол­ны жиз­ни, что он ско­ро стал видеть в них не что иное, как оза­рен­ных блес­ком могу­чей при­ро­ды людей и сво­бод­но созда­вал и пере­де­лы­вал их сооб­раз­но с зако­на­ми кра­соты. Совер­шен­но ина­че, но не сла­бее, выра­зи­лась заду­шев­ная рели­ги­оз­ность ита­лий­ско­го пле­ме­ни, кото­рое креп­ко дер­жа­лось за отвле­чен­ные идеи и не допус­ка­ло, чтобы их затем­ня­ли внеш­ни­ми фор­ма­ми. Во вре­мя при­но­ше­ния жерт­вы грек поды­мал гла­за к небу, а рим­ля­нин покры­вал свою голо­ву, пото­му что та молит­ва была созер­ца­ни­ем, а эта — мыш­ле­ни­ем. В при­ро­де рим­ля­нин чтил все, что духов­но и все­об­ще; вся­ко­му бытию — как чело­ве­ку, так и дере­ву, как государ­ству, так и кла­до­вой — он при­да­вал вме­сте с ним воз­ни­каю­щую и вме­сте с ним исче­заю­щую душу, кото­рая была ото­б­ра­же­ни­ем физи­че­ско­го мира в духов­ной сфе­ре; муж­чине соот­вет­ст­во­вал муже­ский гений, жен­щине — жен­ст­вен­ная Юно­на, меже — Тер­мин, лесу — Силь­ван, годич­но­му обо­роту — Вер­тумн и т. д. — вся­ко­му по его свой­ствам. В чело­ве­че­ской дея­тель­но­сти оду­хотво­ря­ют­ся даже ее отдель­ные момен­ты. Так, напри­мер, в молит­ве хле­бо­паш­ца дела­ют­ся воз­зва­ния к гени­ям остав­лен­ной под пар паш­ни, вспа­хан­но­го поля, посе­ва, при­крыш­ки, боро­не­нья и т. д. вплоть до своз­ки и уклад­ки в амбар и откры­тия две­рей в жит­ни­цу; точ­но таким же обра­зом освя­ща­ют­ся брак, рож­де­ние и все дру­гие есте­ствен­ные явле­ния. Но, чем шире сфе­ра, в кото­рой вра­ща­ют­ся отвле­чен­ные идеи, тем выше зна­че­ние боже­ства и тем силь­нее бла­го­го­ве­ние, вну­шае­мое этим боже­ст­вом чело­ве­ку; так, напри­мер, Юпи­тер и Юно­на оли­це­тво­ря­ют отвле­чен­ные поня­тия о муже­стве и жен­ст­вен­но­сти, Dea Dia, или Цере­ра, — твор­че­скую силу, Минер­ва — напо­ми­наю­щую силу, Dea bo­na, или, как она назы­ва­лась у сам­ни­тов, Dea cup­ra — доб­рое боже­ство. Меж­ду тем как гре­кам все 40 пред­став­ля­лось в кон­крет­ной и ося­за­тель­ной фор­ме, рим­лян мог­ли удо­вле­тво­рять толь­ко отвле­чен­ные, совер­шен­но про­зрач­ные фор­му­лы, и если грек боль­шей частью отвер­гал ста­рин­ный запас самых древ­них легенд, пото­му что в создан­ных эти­ми леген­да­ми обра­зах слиш­ком ясно про­све­чи­ва­ло поня­тие, то рим­ля­нин был еще менее рас­по­ло­жен сохра­нять их, так как в его гла­зах даже самый лег­кий алле­го­ри­че­ский покров затем­нял смысл свя­щен­ных идей. У рим­лян даже не сохра­ни­лось ника­ких сле­дов от самых древ­них и общих мифов, как, напри­мер, от того уцелев­ше­го у инду­сов, у гре­ков и даже у семи­тов рас­ска­за, что после боль­шо­го пото­па остал­ся жив один чело­век, сде­лав­ший­ся праот­цом все­го тепе­ре­ш­не­го чело­ве­че­ско­го рода. Их боги — не так как гре­че­ские — не мог­ли женить­ся и с.29 про­из­во­дить на свет детей; они не блуж­да­ли незри­мы­ми меж­ду людь­ми и не нуж­да­лись в нек­та­ре. Но о том, что их отвле­чен­ность, кажу­ща­я­ся вуль­гар­ной толь­ко при вуль­гар­ном на нее взгляде, овла­де­ва­ла серд­ца­ми силь­но и быть может более силь­но, чем создан­ные по обра­зу и подо­бию чело­ве­ка боги Элла­ды, может слу­жить свиде­тель­ст­вом, даже в слу­чае мол­ча­ния исто­рии, тот факт, что назва­ние веры Re­li­gio, т. е. при­вя­зан­ность, было и по сво­ей фор­ме и по сво­е­му смыс­лу рим­ским сло­вом, а не эллин­ским. Как Индия и Иран раз­ви­ли из одно­го и того же наслед­ст­вен­но­го досто­я­ния (пер­вая — богат­ство сво­их свя­щен­ных эпо­сов, вто­рой — отвле­чен­ные идеи Зен­да­ве­сты), так в гре­че­ской мифо­ло­гии гос­под­ст­ву­ет лич­ность, а в рим­ской — поня­тие, в пер­вой — сво­бо­да, во вто­рой — необ­хо­ди­мость.

Искус­ство

Нако­нец, все, что нами заме­че­но о серь­ез­ной сто­роне жиз­ни, может быть отне­се­но и к ее вос­про­из­веде­нию в фор­ме шуток и забав, кото­рые повсюду, и в осо­бен­но­сти в те древ­ние вре­ме­на, когда жизнь была цель­ной и неслож­ной, не исклю­ча­ют этой серь­ез­ной сто­ро­ны, а толь­ко при­кры­ва­ют ее. Самые про­стые эле­мен­ты искус­ства были вооб­ще оди­на­ко­вы и в Лаци­у­ме и в Элла­де, как то: почет­ный танец с ору­жи­ем, «пры­га­ние» (tri­um­pus, θρίαμ­βος, δι-θύ­ραμ­βος), мас­ка­рад «сытых людей» (σά­τυροι, sa­tu­ra), кото­рые, заку­тав­шись в ове­чьи и коз­ли­ные шку­ры, закан­чи­ва­ют празд­ник сво­и­ми шут­ка­ми, нако­нец флей­та, мер­ные зву­ки кото­рой слу­жат руко­вод­ст­вом и акком­па­не­мен­том для пля­сок как тор­же­ст­вен­ных, так и весе­лых. Едва ли ска­зы­ва­ет­ся в чем-либо дру­гом так же ясно исклю­чи­тель­но близ­кое род­ство элли­нов с ита­ли­ка­ми, и одна­ко раз­ви­тие этих двух наций ни в каком дру­гом отно­ше­нии не разо­шлось так дале­ко. Обра­зо­ва­ние юно­ше­ства оста­ва­лось в Лаци­у­ме замкну­тым в узких рам­ках семей­но­го вос­пи­та­ния, а в Гре­ции стрем­ле­ние к мно­го­сто­рон­не­му, но вме­сте с тем гар­мо­ни­че­ско­му раз­ви­тию чело­ве­че­ской души и тела созда­ло нау­ку гим­на­сти­ки и вос­пи­та­ния, раз­ви­ти­ем кото­рых и вся нация и отдель­ные лица доро­жи­ли как сво­им луч­шим досто­я­ни­ем. По бед­но­сти сво­его худо­же­ст­вен­но­го раз­ви­тия Лаци­ум сто­ит почти на одном уровне с теми наро­да­ми, у кото­рых не было ника­кой куль­ту­ры, а в Элла­де с неимо­вер­ной быст­ро­той раз­ви­лись из рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний миф, куль­ту­ра и из этих послед­них — тот див­ный мир поэ­зии и вая­ния, рав­ный кото­ро­му исто­рия не может ука­зать. В Лаци­у­ме, и в обще­ст­вен­ной жиз­ни и в част­ной, при­зна­ва­лась исклю­чи­тель­но власть ума, богат­ства и силы, а в удел элли­нам доста­лась спо­соб­ность созна­вать бла­жен­ное могу­ще­ство кра­соты, быть в чув­ст­вен­но-иде­аль­ной меч­та­тель­но­сти слу­гою пре­крас­но­го дру­га-отро­ка и сно­ва нахо­дить в воин­ст­вен­ных пес­но­пе­ни­ях боже­ст­вен­но­го пев­ца свое 41 утра­чен­ное муже­ство. Таким обра­зом, обе нации, в лице кото­рых древ­ность с.30 дости­га­ла сво­ей выс­шей сту­пе­ни, были столь же отлич­ны одна от дру­гой, как оди­на­ко­вы по сво­е­му про­ис­хож­де­нию. Пре­иму­ще­ства элли­нов над ита­ли­ка­ми более ясно бро­са­ют­ся в гла­за и оста­ви­ли после себя более яркий отблеск; но в бога­той сокро­вищ­ни­це ита­лий­ской нации хра­ни­лись глу­бо­кое пони­ма­ние все­об­ще­го в част­ном, спо­соб­ность отдель­ных лич­но­стей к самоот­ре­че­нию и серь­ез­ная вера в сво­их соб­ст­вен­ных богов. Оба наро­да раз­ви­лись одно­сто­ронне, и пото­му оба раз­ви­лись так совер­шен­но. Толь­ко узкое тупо­умие спо­соб­но пори­цать афи­ня­ни­на за неуме­ние орга­ни­зо­вать его общи­ну так, как она была орга­ни­зо­ва­на Фаби­я­ми и Вале­ри­я­ми, или рим­ля­ни­на за неуме­нье ваять как Фидий и писать как Ари­сто­фан. Самой луч­шей и самой свое­об­раз­ной чер­той в гре­че­ском наро­де и было имен­но то, что он не был в состо­я­нии перей­ти от нацио­наль­но­го един­ства к поли­ти­че­ско­му, не заме­нив вме­сте с тем свое государ­ст­вен­ное устрой­ство дес­по­ти­че­ской фор­мой прав­ле­ния. Иде­аль­ный мир пре­крас­но­го был для элли­нов всем и даже до неко­то­рой сте­пе­ни вос­пол­нял для них то, чего им в дей­ст­ви­тель­но­сти недо­ста­ва­ло; если в Элла­де ино­гда и про­яв­ля­лось стрем­ле­ние к нацио­наль­но­му объ­еди­не­нию, то оно все­гда исхо­ди­ло не от непо­сред­ст­вен­ных поли­ти­че­ских фак­то­ров, а от игр и искусств: толь­ко состя­за­ния на олим­пий­ских играх, толь­ко пес­ни Гоме­ра, толь­ко тра­гедии Еври­пида соеди­ня­ли Элла­ду в одно целое. Напро­тив того, ита­лик реши­тель­но отка­зы­вал­ся от про­из­во­ла ради сво­бо­ды и научал­ся пови­но­вать­ся отцу, для того чтобы уметь пови­но­вать­ся государ­ству. Если при такой покор­но­сти мог­ли постра­дать отдель­ные лич­но­сти и мог­ли заглох­нуть в людях их луч­шие при­род­ные задат­ки, зато эти люди при­об­ре­та­ли такое оте­че­ство и про­ни­ка­лись такою к нему любо­вью, каких нико­гда не зна­ли гре­ки, зато меж­ду все­ми куль­тур­ны­ми наро­да­ми древ­но­сти они достиг­ли — при осно­ван­ном на само­управ­ле­нии государ­ст­вен­ном устрой­стве — тако­го нацио­наль­но­го един­ства, кото­рое в кон­це кон­цов под­чи­ни­ло им и раз­роз­нен­ное эллин­ское пле­мя и весь мир.