История Рима

Книга первая
До упразднения царской власти

с.140 130

Гла­ва XI

ПРАВО И СУД

Совре­мен­ный харак­тер ита­лий­ской куль­ту­ры

Исто­рия не в состо­я­нии без посто­рон­ней помо­щи нагляд­но опи­сать народ­ную жизнь во всем ее бес­ко­неч­ном раз­но­об­ра­зии; она долж­на доволь­ст­во­вать­ся опи­са­ни­ем обще­го хода собы­тий. В ее состав не вхо­дят дела и поступ­ки, мыс­ли и вымыс­лы отдель­но­го лица, как бы они ни были про­ник­ну­ты народ­ным духом. Одна­ко попыт­ка обри­со­вать их хотя бы толь­ко в самых общих чер­тах по отно­ше­нию к этим древ­ней­шим вре­ме­нам, почти совер­шен­но исчез­нув­шим для исто­рии, кажет­ся нам пото­му необ­хо­ди­мой, что глу­бо­кая про­пасть, кото­рая лежит меж­ду нашим соб­ст­вен­ным стро­ем мыс­лей и чувств и стро­ем мыс­лей и чувств древ­них куль­тур­ных наро­дов, сколь­ко-нибудь доступ­на для наше­го пони­ма­ния толь­ко в этой обла­сти. Дошед­шие до нас пре­да­ния с их пере­пу­тан­ны­ми назва­ни­я­ми наро­дов и мало­по­нят­ны­ми для нас леген­да­ми — то же, что высох­шие листья, при виде кото­рых с трудом верит­ся, что они когда-то были зеле­ны; вме­сто того чтобы при­слу­ши­вать­ся к их наво­дя­ще­му тос­ку шеле­сту и рас­пре­де­лять по раз­рядам такие ничтож­ные частич­ки чело­ве­че­ско­го рода, как все эти хоны и ойно­т­ры, сику­лы и пеласги, не луч­ше ли занять­ся раз­ре­ше­ни­ем вопро­сов: как отпе­чат­ле­лась реаль­ная народ­ная жизнь древ­ней Ита­лии на юриди­че­ских отно­ше­ни­ях, а иде­аль­ная — на рели­гии, как в то вре­мя люди хозяй­ни­ча­ли и тор­го­ва­ли, откуда полу­ча­ли они гра­мот­ность и даль­ней­шие зачат­ки циви­ли­за­ции? Как ни бед­ны в этом отно­ше­нии наши сведе­ния о рим­ля­нах и в осо­бен­но­сти о пле­ме­нах сабель­ском и этрус­ском, все-таки, несмот­ря на крат­кость и непол­ноту наше­го опи­са­ния, чита­тель най­дет в нем не мерт­вые име­на, а живые обра­зы или во вся­ком слу­чае лег­кие очер­та­ния таких обра­зов. В общем ито­ге всех иссле­до­ва­ний это­го рода — ска­жем, здесь же — ока­зы­ва­ет­ся, что у ита­ли­ков и в осо­бен­но­сти у рим­лян сохра­ни­лось от их древ­не­го быта срав­ни­тель­но мень­ше, чем у како­го-либо дру­го­го индо-гер­ман­ско­го пле­ме­ни. Стре­лы и лук, бое­вая колес­ни­ца, отсут­ст­вие у жен­щи­ны пра­ва вла­деть соб­ст­вен­но­стью, покуп­ка жены, пер­во­быт­ный с.141 обряд погре­бе­ния, кро­ва­вая месть, борь­ба родо­вой орга­ни­за­ции с общин­ной вла­стью, оду­хотво­ре­ние при­ро­ды — все эти явле­ния вме­сте с бес­чис­лен­ным мно­же­ст­вом дру­гих одно­род­ных, как сле­ду­ет пред­по­ла­гать, слу­жи­ли осно­вой и для ита­лий­ской циви­ли­за­ции; но они уже бес­след­но исчез­ли в ту пору, с кото­рой ста­но­вит­ся для нас замет­но зарож­де­ние этой циви­ли­за­ции, и мы убеж­да­ем­ся, что они когда-то дей­ст­ви­тель­но суще­ст­во­ва­ли, толь­ко путем срав­не­ния с 131 род­ст­вен­ны­ми пле­ме­на­ми. Поэто­му исто­рия Ита­лии начи­на­ет­ся с гораздо более позд­не­го пери­о­да циви­ли­за­ции, чем, напри­мер, исто­рия Гре­ции и Гер­ма­нии, и с само­го нача­ла носит срав­ни­тель­но совре­мен­ный харак­тер.

Пра­во­вые уста­нов­ле­ния, по кото­рым жило боль­шин­ство ита­лий­ских пле­мен, исчез­ли бес­след­но; толь­ко в латин­ском мест­ном пра­ве до нас дошли неко­то­рые сведе­ния из рим­ских пре­да­ний. Судеб­ная власть Вся судеб­ная власть сосре­дото­чи­лась в общине, т. е. в лице царя, кото­рый чинил суд или «при­каз» (ius) в при­сут­ст­вен­ные дни (dies fas­ti) на суд­ном месте (tri­bu­nal) сбор­ной пло­ща­ди, сидя на колес­нич­ном крес­ле (sel­la cu­ru­lis)¹; под­ле него сто­я­ли его вест­ни­ки (lic­to­res), а перед ним — обви­ня­е­мые или тяжу­щи­е­ся (rei). Прав­да, над раба­ми был преж­де всех судьею их гос­по­дин, а над жен­щи­на­ми — отец, муж или бли­жай­ший из их муж­ских род­ст­вен­ни­ков (с.56 сл.), но рабы и жен­щи­ны не счи­та­лись вна­ча­ле насто­я­щи­ми чле­на­ми общи­ны. Даже над состо­яв­ши­ми под вла­стью отца семей­ства сыно­вья­ми и вну­ка­ми отцов­ская судеб­ная власть сопер­ни­ча­ла с цар­ской; но пер­вая в сущ­но­сти была не судеб­ной вла­стью, а про­сто про­ис­те­ка­ла из при­над­ле­жав­ше­го отцу пра­ва соб­ст­вен­но­сти над детьми. Сле­дов такой судеб­ной вла­сти, кото­рая состав­ля­ла бы при­над­леж­ность родов, или вооб­ще такой, кото­рая не про­ис­те­ка­ла бы из вер­хов­ной судеб­ной вла­сти царя, мы не нахо­дим нигде. Что каса­ет­ся само­управ­ства и в осо­бен­но­сти кро­ва­вой мести, то в древ­них леген­дах как буд­то слы­шит­ся отго­ло­сок того пер­во­быт­но­го прин­ци­па, что умерщ­вле­ние убий­цы или его укры­ва­те­ля раз­ре­ша­ет­ся бли­жай­шим род­ст­вен­ни­кам уби­то­го; но те же самые леген­ды отзы­ва­ют­ся об этом прин­ци­пе как о достой­ном пори­ца­ния²; поэто­му сле­ду­ет с.142 пола­гать, что кро­ва­вая месть очень рано исчез­ла в Риме бла­го­да­ря энер­гич­но­му вме­ша­тель­ству общин­ной вла­сти. В древ­ней­шем рим­ском пра­ве так­же нет ника­ких сле­дов того вли­я­ния на судеб­ный при­го­вор со сто­ро­ны дру­зей под­суди­мо­го и окру­жаю­щей его тол­пы, кото­рое допус­ка­лось древ­ней­шим гер­ман­ским пра­вом; в нем нет и того, что так часто встре­ча­ет­ся у гер­ман­цев — что готов­ность и спо­соб­ность под­дер­жать перед судом свои при­тя­за­ния с ору­жи­ем в руках счи­та­лись необ­хо­ди­мы­ми или по мень­шей мере поз­во­ли­тель­ны­ми. Судеб­ный про­цесс мог быть или государ­ст­вен­ным или част­ным, смот­ря по тому, воз­буж­дал ли его царь по соб­ст­вен­но­му почи­ну или по прось­бе оби­жен­но­го.

Пре­ступ­ле­ния

Пер­вый вид про­цес­са воз­ни­кал толь­ко в том слу­чае, если было нару­ше­но обще­ст­вен­ное спо­кой­ст­вие, ста­ло быть, глав­ным обра­зом в слу­чае государ­ст­вен­ной изме­ны или сообщ­ни­че­ства с непри­я­те­лем (pro­di­tio) или соеди­нен­но­го с наси­ли­ем сопро­тив­ле­ния вла­стям 132 (per­duel­lio). Но нару­ши­те­ля­ми обще­ст­вен­но­го спо­кой­ст­вия счи­та­лись так­же злост­ный убий­ца (par­ri­ci­da), муже­ло­жец, оскор­би­тель деви­чьей или жен­ской чести, под­жи­га­тель, лже­свиде­тель и кро­ме того тот, кто маги­че­ски­ми закли­на­ни­я­ми пор­тил жат­ву или похи­щал в ноч­ное вре­мя хлеб с полей, остав­лен­ных под охра­ной богов и наро­да, поэто­му и с ними обхо­ди­лись как с государ­ст­вен­ны­ми измен­ни­ка­ми. Судеб­ное раз­би­ра­тель­ство начи­на­лось и про­из­во­ди­лось царем; он поста­нов­лял и при­го­вор, пред­ва­ри­тель­но выслу­шав мне­ние при­гла­шен­ных им совет­ни­ков. Но после того как царь при­сту­пил к судеб­но­му раз­би­ра­тель­ству, он мог пре­до­ста­вить даль­ней­шее про­из­вод­ство дела и поста­нов­ле­ние при­го­во­ра сво­е­му заме­сти­те­лю, кото­рый обык­но­вен­но выби­рал­ся из чле­нов сове­та; назна­че­ние позд­ней­ших чрез­вы­чай­ных заме­сти­те­лей — двух комис­са­ров для поста­нов­ле­ния при­го­во­ра над бун­тов­щи­ка­ми (duo­vi­ri per­duel­lio­nis) и тех позд­ней­ших посто­ян­ных заме­сти­те­лей, или «сле­до­ва­те­лей по делам об убий­ствах» (quaes­to­res par­ri­ci­dii), на кото­рых воз­ла­га­лась обя­зан­ность разыс­ки­вать и задер­жи­вать убийц и кото­рые, ста­ло быть, были чем-то вро­де поли­цей­ских аген­тов, — не отно­сит­ся к цар­ской эпо­хе, но может быть при­мы­ка­ет к неко­то­рым ее учреж­де­ни­ям. Во вре­мя про­из­вод­ства след­ст­вия обви­ня­е­мый обык­но­вен­но под­вер­гал­ся аре­сту, но он мог быть осво­бож­ден из-под аре­ста на пору­ки. Толь­ко рабов под­вер­га­ли пыт­ке, чтобы вынудить созна­ние в пре­ступ­ле­нии. Кто был ули­чен в нару­ше­нии обще­ст­вен­но­го спо­кой­ст­вия, все­гда пла­тил­ся сво­ею жиз­нью; смерт­ная казнь была очень раз­но­об­раз­на: лже­свиде­те­ля сбра­сы­ва­ли с кре­пост­ной ска­лы, с.143 похи­ти­те­ля жат­вы каз­ни­ли на висе­ли­це, а под­жи­га­те­ля — на кост­ре. Царь не имел пра­ва мило­вать; это пра­во при­над­ле­жа­ло толь­ко общине, но он мог раз­ре­шить или не раз­ре­шить обви­нен­но­му хода­тай­ство о поми­ло­ва­нии (pro­vo­ca­tio). Сверх того, в рим­ском пра­ве допус­ка­лось поми­ло­ва­ние пре­ступ­ни­ка бога­ми: кто пал на коле­ни перед жре­цом Юпи­те­ра, того нель­зя было сечь в тот же день роз­га­ми; с того, кто вхо­дил зако­ван­ным в цепи в жили­ще это­го жре­ца, сле­до­ва­ло сни­мать око­вы, и жизнь даро­ва­лась тому пре­ступ­ни­ку, кото­рый на пути к смерт­ной каз­ни слу­чай­но встре­чал одну из свя­щен­ных дев Весты. Дис­ци­пли­нар­ные нака­за­ния Взыс­ка­ния со сто­ро­ны государ­ства за нару­ше­ние поряд­ка и за поли­цей­ские про­ступ­ки назна­ча­лись по усмот­ре­нию царя, они состо­я­ли из опре­де­лен­но­го чис­ла (отсюда назва­ние mul­ta) быков или бара­нов. Царь мог так­же назна­чать нака­за­ние роз­га­ми. Част­ное пра­во Во всех дру­гих слу­ча­ях, когда было нару­ше­но не обще­ст­вен­ное спо­кой­ст­вие, а спо­кой­ст­вие част­ных лиц, государ­ство всту­па­лось толь­ко по прось­бе оби­жен­но­го, кото­рый при­гла­шал оскор­би­те­ля пред­стать вме­сте с ним перед царем, а в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти при­во­дил его насиль­но. После того как обе сто­ро­ны яви­лись на суд и истец сло­вес­но изло­жил свое тре­бо­ва­ние, а ответ­чик сло­вес­но же отка­зал­ся его испол­нить, царь мог или лич­но разо­брать дело или пору­чить заме­сти­те­лю раз­би­ра­тель­ство от сво­его име­ни. Обык­но­вен­ным спо­со­бом удо­вле­тво­ре­ния по таким жало­бам была миро­вая сдел­ка меж­ду обид­чи­ком и оби­жен­ным; вме­ша­тель­ство со сто­ро­ны государ­ства мог­ло быть толь­ко допол­не­ни­ем к состо­яв­ше­му­ся реше­нию в тех слу­ча­ях, когда при­чи­нив­ший ущерб не давал доста­точ­но­го удо­вле­тво­ре­ния (poe­na) постра­дав­ше­му, когда у кого-нибудь была задер­жа­на его соб­ст­вен­ность или когда чье-либо закон­ное тре­бо­ва­ние не было испол­не­но. Кра­жа Нет воз­мож­но­сти решить, счи­та­лась ли в ту пору кра­жа за пре­ступ­ле­ние, и если счи­та­лась, то при каких усло­ви­ях; так­же неиз­вест­но, чего был впра­ве тре­бо­вать 133 обо­кра­ден­ный от вора; но оби­жен­ный, конеч­но, тре­бо­вал от пой­ман­но­го на деле вора более, неже­ли от вора, ули­чен­но­го впо­след­ст­вии, так как обида, кото­рую сле­до­ва­ло загла­дить, чув­ст­во­ва­лась в пер­вом слу­чае силь­нее, неже­ли во вто­ром. Если же кра­жа не мог­ла быть загла­же­на или если вор не был в состо­я­нии упла­тить штраф, потре­бо­ван­ный постра­дав­шим и при­знан­ный судьею пра­виль­ным, то судья при­суж­дал вора в лич­ную соб­ст­вен­ность обо­кра­ден­но­му. Повреж­де­ния В слу­чае лег­ких телес­ных повреж­де­ний (iniu­ria) или неболь­шой пор­чи каких-нибудь вещей постра­дав­ший дол­жен был без­услов­но доволь­ст­во­вать­ся мате­ри­аль­ным воз­на­граж­де­ни­ем; если же при этом про­изо­шло уве­чье, то постра­дав­ший мог тре­бо­вать око за око и зуб за зуб. Соб­ст­вен­ность Так как пахот­ные зем­ли дол­го нахо­ди­лись у рим­лян в общин­ном вла­де­нии и были разде­ле­ны лишь в срав­ни­тель­но позд­нюю пору, то у них раз­ви­лась соб­ст­вен­ность не из обла­да­ния недви­жи­мы­ми с.144 иму­ще­ства­ми, а из обла­да­ния раба­ми и рога­тым скотом (fa­mi­lia pe­cu­nia­que). Юриди­че­ской осно­вой для соб­ст­вен­но­сти слу­жи­ло вовсе не пра­во силь­но­го; напро­тив того, вся­кая соб­ст­вен­ность, по мне­нию рим­лян, уде­ля­лась общи­ной отдель­ным граж­да­нам в исклю­чи­тель­ное вла­де­ние и поль­зо­ва­ние, поэто­му соб­ст­вен­ность мог­ли иметь толь­ко граж­дане и те, кого общи­на счи­та­ла в этом отно­ше­нии рав­но­прав­ны­ми с граж­да­на­ми. Вся­кую соб­ст­вен­ность мож­но было сво­бод­но пере­да­вать из одних рук в дру­гие; рим­ское пра­во не уста­нав­ли­ва­ло ника­ко­го суще­ст­вен­но­го раз­ли­чия меж­ду дви­жи­мы­ми и недви­жи­мы­ми иму­ще­ства­ми, в осо­бен­но­сти с тех пор, как на эти послед­ние так­же было рас­про­стра­не­но поня­тие о част­ной соб­ст­вен­но­сти, и не при­зна­ва­ло ника­ких без­услов­ных при­тя­за­ний детей или дру­гих род­ст­вен­ни­ков на отцов­ское или семей­ное иму­ще­ство. Меж­ду тем отец не мог само­про­из­воль­но лишать детей наслед­ства, так как, с одной сто­ро­ны, он не мог отка­зать­ся от сво­ей отцов­ской вла­сти над детьми, а, с дру­гой сто­ро­ны, не мог соста­вить заве­ща­ния, ина­че как с согла­сия всей общи­ны, кото­рая мог­ла отка­зать ему в этом согла­сии и без сомне­ния часто отка­зы­ва­ла. Хотя отец и мог при сво­ей жиз­ни делать невы­год­ные для сво­их детей рас­по­ря­же­ния, так как закон был скуп на лич­ные стес­не­ния соб­ст­вен­ни­ков и вооб­ще пре­до­став­лял вся­ко­му взрос­ло­му муж­чине сво­бод­но рас­по­ря­жать­ся его соб­ст­вен­но­стью, но то поста­нов­ле­ние, что отец, отчуж­дав­ший свое иму­ще­ство в ущерб сво­им детям, при­зна­вал­ся адми­ни­ст­ра­тив­ным путем за ума­ли­шен­но­го и отда­вал­ся под опе­кун­ский над­зор, веро­ят­но при­над­ле­жит еще к той эпо­хе, когда пахот­ные зем­ли были в пер­вый раз разде­ле­ны и вме­сте с тем част­ная соб­ст­вен­ность при­об­ре­ла более важ­ное зна­че­ние в общин­ном быту. Этим путем рим­ское пра­во по мере воз­мож­но­сти согла­со­ва­ло два про­ти­во­по­лож­ных прин­ци­па — неогра­ни­чен­ное пра­во рас­по­ря­жать­ся сво­ей соб­ст­вен­но­стью и целость семей­ной соб­ст­вен­но­сти. Веще­ст­вен­ных огра­ни­че­ний пра­ва соб­ст­вен­но­сти вооб­ще не допус­ка­лось, за исклю­че­ни­ем тех прав поль­зо­ва­ния, кото­рые осо­бен­но необ­хо­ди­мы в сель­ском хозяй­стве. Наслед­ст­вен­ная арен­да и позе­мель­ная рен­та были юриди­че­ски немыс­ли­мы; вме­сто так­же не допус­кае­мо­го зако­на­ми зало­га соб­ст­вен­но­сти мож­но было пря­мо пере­да­вать креди­то­ру соб­ст­вен­ность в залог, как если бы он был ее поку­па­те­лем; при­чем креди­тор давал чест­ное сло­во (fi­du­cia), что до исте­че­ния услов­лен­но­го сро­ка он не будет отчуж­дать зало­жен­ное иму­ще­ство и воз­вра­тит его долж­ни­ку после упла­ты ссуды. Дого­во­ры Дого­во­ры, заклю­чен­ные государ­ст­вом с кем-либо из граж­дан, в осо­бен­но­сти с теми, кто ручал­ся (prae­vi­des, prae­des) за испол­не­ние 134 какой-либо государ­ст­вен­ной повин­но­сти, полу­ча­ли обя­за­тель­ную силу без вся­ких даль­ней­ших фор­маль­но­стей. Напро­тив того, дого­во­ры меж­ду част­ны­ми лица­ми по обще­му с.145 пра­ви­лу не дава­ли пра­ва на юриди­че­скую помощь со сто­ро­ны государ­ства; креди­тор нахо­дил для себя охра­ну толь­ко в чест­ном сло­ве, кото­рое поль­зо­ва­лось боль­шим дове­ри­ем в среде тор­гов­цев, и в том, что при заклю­че­нии сде­лок неред­ко про­из­но­си­лись клят­вы, кото­рые нель­зя было нару­шить без опа­се­ния вызвать мще­ние со сто­ро­ны богов. Зако­ном доз­во­ля­лось предъ­яв­лять иски толь­ко по брач­ным дого­во­рам, в силу кото­рых отец семей­ства был обя­зан запла­тить штраф и воз­на­граж­де­ние за невы­да­чу обе­щан­ной неве­сты, и по дого­во­рам о куп­ле (man­ci­pa­tio) и о зай­ме (ne­xum). Куп­ля счи­та­лась совер­шен­ной закон­ным поряд­ком, если про­да­вец пере­дал про­дан­ную вещь в руки поку­па­те­ля (man­ci­pa­re) и если одно­вре­мен­но с этим поку­па­тель вру­чил про­дав­цу услов­лен­ную пла­ту в при­сут­ст­вии свиде­те­лей, а с тех пор как медь сде­ла­лась мери­лом цен­но­стей вза­мен овец и быков, куп­ля совер­ша­лась посред­ст­вом отве­ши­ва­ния услов­лен­но­го коли­че­ства меди на весах, кото­рые дер­жа­ло для этой цели бес­при­страст­ное посто­рон­нее лицо³. При этом про­да­вец ручал­ся за то, что про­дан­ная вещь дей­ст­ви­тель­но состав­ля­ла его соб­ст­вен­ность, и как он сам, так и поку­па­тель были обя­за­ны испол­нить все, в чем они меж­ду собою усло­ви­лись; в про­тив­ном слу­чае неис­прав­ная сто­ро­на была обя­за­на упла­тить дру­гой сто­роне такой же штраф, какой взыс­ки­вал­ся за кра­жу. Все-таки куп­ля дава­ла пра­во иска толь­ко в том слу­чае, если при ее совер­ше­нии обе сто­ро­ны пунк­ту­аль­но испол­ни­ли все фор­маль­но­сти; покуп­ка в кредит не дава­ла и не отни­ма­ла пра­ва соб­ст­вен­но­сти и не дава­ла ника­ких прав для предъ­яв­ле­ния иска. Точ­но так же совер­ша­лась и ссуда: креди­тор отве­ши­вал долж­ни­ку при свиде­те­лях услов­лен­ное коли­че­ство меди под обя­за­тель­ст­вом (ne­xum) воз­вра­та. Долж­ник был обя­зан упла­тить кро­ме капи­та­ла и про­цен­ты, кото­рые при обык­но­вен­ных обсто­я­тель­ствах состав­ля­ли не менее с.146 деся­ти за год⁴. С соблюде­ни­ем таких же фор­маль­но­стей про­из­во­ди­лась в свое вре­мя упла­та дол­га. Если долж­ник не испол­нял сво­его обя­за­тель­ства перед государ­ст­вом, то его про­да­ва­ли вме­сте со всем его иму­ще­ст­вом; для удо­сто­ве­ре­ния дол­га доста­точ­но было того, что он взыс­ки­вал­ся государ­ст­вом. Тяж­бы меж­ду част­ны­ми людь­ми Если же част­ный чело­век при­но­сил царю жало­бу на захват сво­ей соб­ст­вен­но­сти (vin­di­ciae) или если не упла­чи­вал­ся сде­лан­ный долг, то ход дела зави­сел от того, пред­став­ля­лась ли надоб­ность в 135 удо­сто­ве­ре­нии фак­та (кото­рое было все­гда необ­хо­ди­мо в тяж­бах о пра­ве соб­ст­вен­но­сти) или же факт был сам по себе ясен (в чем нетруд­но было убедить­ся путем допро­са свиде­те­лей, если дело шло о неупла­те дол­га). Удо­сто­ве­ре­ние фак­та про­ис­хо­ди­ло в виде спо­ра об заклад, при­чем каж­дая сто­ро­на вно­си­ла на слу­чай неуда­чи залог (sac­ra­men­tum); в зна­чи­тель­ных тяж­бах, т. е. в таких, в кото­рых сто­и­мость иска пре­вы­ша­ла сто­и­мость деся­ти быков, залог состо­ял из пяти быков, а в менее зна­чи­тель­ных — из пяти овец. Судья решал, кото­рый из двух тяжу­щих­ся пра­виль­но бил­ся об заклад; тогда залог про­иг­рав­шей сто­ро­ны доста­вал­ся жре­цам на совер­ше­ние пуб­лич­ных жерт­во­при­но­ше­ний. Затем и тот, кто непра­виль­но бил­ся об заклад и не удо­вле­тво­рил сво­его про­тив­ни­ка в тече­ние трид­ца­ти дней, и тот, чье обя­за­тель­ство было с само­го нача­ла бес­спор­ным, т. е. вся­кий долж­ник, посколь­ку он не пред­ста­вил свиде­те­лей в дока­за­тель­ство упла­ты им дол­га, под­вер­гал­ся взыс­ка­нию посред­ст­вом нало­же­ния на него руки (ma­nus iniec­tio); тогда истец хва­тал его повсюду, где мог най­ти, и при­во­дил его в суд толь­ко для того, чтобы заста­вить его упла­тить долг. Аре­сто­ван­ный таким спо­со­бом долж­ник не имел пра­ва сам себя защи­щать; третье лицо мог­ло всту­пить­ся за него и дока­зы­вать неспра­вед­ли­вость совер­шен­но­го наси­лия (vin­dex); в этом слу­чае про­из­вод­ство дела при­оста­нав­ли­ва­лось; но такое посред­ни­че­ство нала­га­ло на посред­ни­ка лич­ную ответ­ст­вен­ность, поэто­му про­ле­та­рий не мог высту­пать посред­ни­ком граж­да­ни­на, пла­тив­ше­го нало­ги. Если не было про­из­веде­но упла­ты и никто не являл­ся в каче­стве посред­ни­ка, то царь при­суж­дал схва­чен­но­го долж­ни­ка креди­то­ру, кото­рый мог уве­сти это­го долж­ни­ка с собой и дер­жать его у себя как раба. Если же затем про­тек­ло шесть­де­сят дней, в тече­ние кото­рых долж­ни­ка три раза выво­ди­ли на рынок, гром­ко спра­ши­ва­ли, не сжа­лит­ся ли кто-нибудь над ним, и все это без­успеш­но, то креди­то­ры име­ли пра­во убить его и разде­лить меж­ду собою его труп, или же про­дать его вме­сте с его детьми и иму­ще­ст­вом в чужие стра­ны в раб­ство, или, нако­нец, дер­жать его при себе вза­мен раба — так как, пока он нахо­дил­ся на терри­то­рии с.147 рим­ской общи­ны, он, по рим­ским зако­нам, не мог сде­лать­ся вполне рабом (с.99). С такой-то бес­по­щад­ной стро­го­стью были ограж­де­ны рим­ской общи­ной соб­ст­вен­ность и иму­ще­ство каж­до­го от воров­ства и вреди­тель­ства, рав­но как от само­воль­ных захва­тов и от неупла­ты дол­гов. Опе­ка Точ­но так же была ограж­де­на соб­ст­вен­ность тех, кто не был спо­со­бен носить ору­жие и ста­ло быть не был спо­со­бен охра­нять свое соб­ст­вен­ное досто­я­ние, как то: несо­вер­шен­но­лет­них, ума­ли­шен­ных и глав­ным обра­зом жен­щин; их охра­на воз­ла­га­лась на их бли­жай­ших наслед­ни­ков. Наслед­ст­вен­ное пра­во После смер­ти соб­ст­вен­ни­ка его иму­ще­ство пере­хо­ди­ло к его бли­жай­шим наслед­ни­кам, при­чем все оди­на­ко­во близ­кие, не исклю­чая и жен­щин, полу­ча­ли рав­ные доли, а вдо­ва полу­ча­ла оди­на­ко­вую долю с каж­дым из детей. Закон­ный пере­ход наслед­ства мог быть отме­нен толь­ко народ­ным собра­ни­ем, но, ввиду того что на иму­ще­стве мог­ли лежать бого­слу­жеб­ные повин­но­сти, в этом слу­чае тре­бо­ва­лось пред­ва­ри­тель­ное согла­сие жре­цов; впро­чем раз­ре­ше­ния тако­го рода, как кажет­ся, и в ран­нюю пору дава­лись часто, а в край­нем слу­чае мож­но было обой­тись и без них бла­го­да­ря тому, что вся­кий мог сво­бод­но рас­по­ла­гать сво­им иму­ще­ст­вом в тече­ние всей сво­ей жиз­ни: мож­но было пере­дать все свое состо­я­ние одно­му из дру­зей, с тем чтобы после смер­ти соб­ст­вен­ни­ка он разде­лил это состо­я­ние соглас­но жела­нию умер­ше­го. Отпу­ще­ние рабов на волю Древ­нее зако­но­да­тель­ство было незна­ко­мо с 136 отпу­ще­ни­ем рабов на волю. Вла­де­лец, конеч­но, мог, если хотел, не поль­зо­вать­ся сво­им пра­вом соб­ст­вен­но­сти; но этим не изме­ня­лось основ­ное пра­ви­ло, что ника­кие вза­им­ные обя­за­тель­ства не могут суще­ст­во­вать меж­ду гос­по­ди­ном и рабом, а этот послед­ний не мог полу­чить в общине прав гостя и, еще менее, граж­да­ни­на. Поэто­му отпу­ще­ние рабов мог­ло пер­во­на­чаль­но носить лишь фак­ти­че­ский, но не юриди­че­ский харак­тер, и вла­де­лец нико­гда не лишал­ся пра­ва сно­ва обхо­дить­ся с воль­ноот­пу­щен­ни­ком как со сво­им рабом. Но из это­го пра­ви­ла ста­ли делать отступ­ле­ния в тех слу­ча­ях, когда вла­де­лец обя­зы­вал­ся пре­до­ста­вить сво­е­му рабу сво­бо­ду не толь­ко перед этим рабом, но и перед общи­ной. Осо­бой юриди­че­ской фор­мы для тако­го обя­за­тель­ства уста­нов­ле­но не было, что и слу­жит луч­шим дока­за­тель­ст­вом того, что пер­во­на­чаль­но вовсе не было ника­ко­го отпу­ще­ния рабов на волю, но мож­но было дости­гать той же цели дру­ги­ми закон­ны­ми путя­ми — путем заве­ща­ния, тяж­бы и цен­за. Если вла­де­лец объ­явил сво­его раба сво­бод­ным при совер­ше­нии заве­ща­ния перед народ­ным собра­ни­ем, или если он доз­во­лил сво­е­му рабу предъ­явить про­тив него в суде иск о сво­бо­де, или если он поз­во­лил рабу вне­сти свое имя в спи­сок цен­за, то хотя воль­ноот­пу­щен­ник и не счи­тал­ся граж­да­ни­ном, но счи­тал­ся неза­ви­си­мым как от сво­его преж­не­го гос­по­ди­на, так и от его наслед­ни­ков и сна­ча­ла посту­пал в чис­ло кли­ен­тов, а впо­след­ст­вии в чис­ло пле­бе­ев (с.84). Осво­бож­де­ние сына было с.148 сопря­же­но с еще бо́льши­ми затруд­не­ни­я­ми, неже­ли осво­бож­де­ние раба, по той при­чине, что связь вла­дель­ца с его рабом была делом слу­чай­но­сти и пото­му мог­ла быть доб­ро­воль­но разо­рва­на, меж­ду тем как отец все­гда оста­вал­ся отцом для сво­его сына. Поэто­му, чтобы осво­бо­дить­ся из-под отцов­ской вла­сти, сыно­вьям впо­след­ст­вии при­хо­ди­лось сна­ча­ла посту­пать в раб­ство и потом осво­бож­дать­ся из раб­ской зави­си­мо­сти; но в ту эпо­ху, о кото­рой теперь идет речь, вооб­ще еще не было ника­кой эман­си­па­ции.

Кли­ен­ты и ино­стран­цы

По этим зако­нам жили в Риме граж­дане и кли­ен­ты, сре­ди кото­рых, сколь­ко нам извест­но, с само­го нача­ла суще­ст­во­ва­ло пол­ное равен­ство в их част­ных пра­вах. Напро­тив того, ино­стра­нец, если он не посту­пал под защи­ту како­го-нибудь рим­ско­го патро­на и не жил в каче­стве его кли­ен­та, был бес­пра­вен как лич­но, так и по отно­ше­нию к сво­е­му иму­ще­ству. Все, что рим­ский граж­да­нин отби­рал у него, счи­та­лось так же закон­но при­об­ре­тен­ным, как и взя­тая с мор­ско­го бере­га нико­му не при­над­ле­жа­щая рако­ви­на; толь­ко в том слу­чае, если рим­ский граж­да­нин при­об­ре­тал зем­лю, нахо­дя­щу­ю­ся вне рим­ских гра­ниц, он мог быть ее фак­ти­че­ским вла­дель­цем, но не счи­тал­ся ее закон­ным соб­ст­вен­ни­ком, пото­му что рас­ши­рять гра­ни­цы общи­ны отдель­ный граж­да­нин не имел пра­ва. Не так было во вре­мя вой­ны: все дви­жи­мое и недви­жи­мое иму­ще­ство, какое при­об­ре­тал сол­дат, сра­жав­ший­ся в рядах армии, доста­ва­лось не ему, а государ­ству, от кото­ро­го, ста­ло быть, и в этом слу­чае зави­се­ло пере­дви­нуть гра­ни­цу впе­ред или назад. Исклю­че­ния из этих общих пра­вил воз­ни­ка­ли вслед­ст­вие осо­бых государ­ст­вен­ных дого­во­ров, пре­до­став­ляв­ших внут­ри рим­ской общи­ны осо­бые пра­ва чле­нам чужих общин. Так, преж­де все­го, веч­ный союз меж­ду Римом и Лаци­у­мом при­зна­вал закон­ную силу всех дого­во­ров, заклю­чен­ных меж­ду рим­ля­на­ми и лати­на­ми, и вме­сте с тем уста­нав­ли­вал для них уско­рен­ный спо­соб граж­дан­ско­го про­цес­са через при­сяж­ных «вос­ста­но­ви­те­лей» (re­ci­pe­ra­to­res); напе­ре­кор рим­ско­му обык­но­ве­нию воз­ла­гать реше­ние всех тяжеб толь­ко на одно­го судью, 137 этот суд состо­ял из мно­гих лиц и в нечет­ном чис­ле и пред­став­лял нечто вро­де ком­мер­че­ско­го и ярма­роч­но­го суда, состо­яв­ше­го из судей обе­их наций и одно­го пред­седа­те­ля. Они раз­би­ра­ли дело в том месте, где был заклю­чен дого­вор, и были обя­за­ны окон­чить раз­би­ра­тель­ство не более чем через десять дней. Фор­мы, внут­ри кото­рых вра­ща­лись отно­ше­ния меж­ду рим­ля­на­ми и лати­на­ми, конеч­но, были общи­ми для всех и точ­но таки­ми, какие были уста­нов­ле­ны для сно­ше­ний меж­ду пат­ри­ци­я­ми и пле­бе­я­ми, так как ман­ци­па­ция и заем­ное обя­за­тель­ство (ne­xum) пер­во­на­чаль­но были не фор­маль­ны­ми акта­ми, а нагляд­ны­ми выра­же­ни­я­ми тех юриди­че­ских поня­тий, кото­рые гос­под­ст­во­ва­ли по край­ней мере повсюду, где был в употреб­ле­нии латин­ский язык. Ина­че и в дру­гой фор­ме велись сно­ше­ния с с.149 загра­нич­ны­ми стра­на­ми. Как кажет­ся, еще в ран­нюю пору были заклю­че­ны с цери­та­ми и с дру­ги­ми дру­же­ст­вен­ны­ми наро­да­ми дого­во­ры о тор­го­вых сно­ше­ни­ях и юриди­че­ских поряд­ках, и было поло­же­но осно­ва­ние тому меж­ду­на­род­но­му част­но­му пра­ву (ius gen­tium), кото­рое мало-пома­лу раз­ви­лось в Риме рядом с его граж­дан­ским пра­вом. Это раз­ви­тие пра­во­вых отно­ше­ний оста­ви­ло после себя следы в заме­ча­тель­ном уста­нов­ле­нии так назы­вае­мой «пере­да­чи» (mu­tuum, от mu­ta­re, как di­vi­duus от di­vi­de­re) — такой фор­мы зай­ма, кото­рая не заклю­ча­лась, как ne­xum, в ясно выра­жен­ном перед свиде­те­ля­ми при­зна­нии дол­га со сто­ро­ны долж­ни­ка, а состо­я­ла в про­стой пере­да­че денег из рук в руки и оче­вид­но была обя­за­на сво­им про­ис­хож­де­ни­ем тор­гов­ле с ино­зем­ца­ми, меж­ду тем как ne­xum воз­ник­ло из дол­го­вых сно­ше­ний меж­ду тузем­ца­ми. Поэто­му достой­но вни­ма­ния и то, что это сло­во встре­ча­ет­ся в сици­лий­ско-гре­че­ском язы­ке в фор­ме μοῖτον, с чем нахо­дит­ся в свя­зи и вос­про­из­веде­ние латин­ско­го car­cer в сици­лий­ском κάρ­κα­ρον. Так как язы­ко­зна­ние не поз­во­ля­ет сомне­вать­ся в том, что оба эти сло­ва были по сво­е­му про­ис­хож­де­нию латин­ски­ми, то их появ­ле­ние в сици­лий­ском мест­ном наре­чии слу­жит вес­ким дока­за­тель­ст­вом таких частых сно­ше­ний латин­ских море­пла­ва­те­лей с жите­ля­ми Сици­лии, кото­рые неред­ко застав­ля­ли этих море­пла­ва­те­лей зани­мать у тузем­цев день­ги и под­вер­гать­ся обще­му во всех древ­них зако­но­да­тель­ствах послед­ст­вию неупла­ты дол­га — тюрем­но­му заклю­че­нию. Напро­тив того, назва­ние сира­куз­ской тюрь­мы «каме­но­лом­ня», или λα­τομίαι, было издрев­ле пере­не­се­но на рас­ши­рен­ную рим­скую государ­ст­вен­ную тюрь­му — lau­tu­miae.

Харак­тер рим­ско­го пра­ва

Все эти поста­нов­ле­ния в сущ­но­сти были древ­ней­шей коди­фи­ка­ци­ей обыч­но­го рим­ско­го пра­ва, состо­яв­шей­ся лет через пять­де­сят после упразд­не­ния цар­ской вла­сти, а их суще­ст­во­ва­ние в эпо­ху царей, если и может быть оспа­ри­вае­мо в неко­то­рых отдель­ных пунк­тах, не под­ле­жит сомне­нию в целом; в сво­ей сово­куп­но­сти они пред­став­ля­ют нам зако­но­да­тель­ство уже силь­но раз­вив­ше­го­ся зем­ледель­че­ско­го и тор­го­во­го горо­да — зако­но­да­тель­ство, отли­чав­ше­е­ся и сво­им либе­раль­ным направ­ле­ни­ем и сво­ей стро­гой после­до­ва­тель­но­стью. Здесь уже совер­шен­но исчез­ли услов­ные сим­во­ли­че­ские фор­мы, какие встре­ча­ют­ся, напри­мер, в гер­ман­ском зако­но­да­тель­стве. Не под­ле­жит сомне­нию, что такие фор­мы когда-то были в употреб­ле­нии и у ита­ли­ков; ясным дока­за­тель­ст­вом это­го слу­жат, напри­мер, фор­ма домо­во­го обыс­ка, при кото­ром сле­до­ва­тель, и по рим­ско­му и по гер­ман­ско­му обы­чаю, дол­жен был нахо­дить­ся без верх­не­го пла­тья, в одной рубаш­ке, и в осо­бен­но­сти та очень древ­няя латин­ская фор­му­ла для объ­яв­ле­ния вой­ны, в кото­рой 138 встре­ча­ют­ся два сим­во­ла, быв­шие в употреб­ле­нии, во вся­ком слу­чае, так­же у кель­тов и у гер­ман­цев, — «чистая тра­ва» (her­ba pu­ra, на язы­ке фран­ков — chre­ne с.150 chru­da) как сим­вол род­ной зем­ли и опа­лен­ный огнем, покры­тый кро­вью жезл как знак нача­ла вой­ны. Но за немно­ги­ми исклю­че­ни­я­ми, в кото­рых искон­ные обы­чаи охра­ня­ют­ся из рели­ги­оз­ных моти­вов (сюда при­над­ле­жат как объ­яв­ле­ние вой­ны кол­ле­ги­ей феци­а­лов, так осо­бен­но и кон­фарре­а­ция), рим­ское пра­во, насколь­ко оно нам извест­но, реши­тель­но и прин­ци­пи­аль­но отвер­га­ет сим­вол в его прин­ци­пе и во всех слу­ча­ях тре­бу­ет не более и не менее как пол­но­го и ясно­го выра­же­ния воли. Пере­да­ча иму­ще­ства, вызов к свиде­тель­ским пока­за­ни­ям и бра­ко­со­че­та­ние счи­та­ют­ся совер­шен­ны­ми, как толь­ко обе сто­ро­ны ясно выра­зи­ли свою волю; хотя и сохра­ни­лось обык­но­ве­ние пере­да­вать иму­ще­ство в руки ново­го соб­ст­вен­ни­ка, дер­гать за ухо при­гла­шен­но­го в свиде­те­ли, покры­вать голо­ву ново­брач­ной и вво­дить ее с тор­же­ст­вен­ной про­цес­си­ей в дом мужа, но уже по само­му древ­не­му рим­ско­му зако­но­да­тель­ству все эти ста­рин­ные обык­но­ве­ния не име­ли ника­ко­го юриди­че­ско­го зна­че­ния. Подоб­но тому как из рим­ской рели­гии были отбро­ше­ны все алле­го­рии и вме­сте с тем вся­кие виды оли­це­тво­ре­ния, и из рим­ско­го зако­но­да­тель­ства были отбро­ше­ны все сим­во­лы. Вме­сте с этим были совер­шен­но устра­не­ны те более древ­ние поряд­ки, кото­рые мы нахо­дим как в эллин­ских, так и в гер­ман­ских учреж­де­ни­ях и при кото­рых общин­ная власть еще боро­лась с авто­ри­те­том погло­щен­ных общи­ной более мел­ких родо­вых и окруж­ных сою­зов; мы уже не нахо­дим внут­ри государ­ства ника­ких доз­во­лен­ных зако­ном сою­зов, кото­рые вос­пол­ня­ли бы недо­ста­точ­ную государ­ст­вен­ную помощь, слу­жа под­держ­кой один для дру­го­го, — не нахо­дим ни рез­ких сле­дов кро­ва­вой мести, ни стес­ня­ю­щей волю отдель­но­го лица семей­ной соб­ст­вен­но­сти. Одна­ко все это, конеч­но, когда-то суще­ст­во­ва­ло и у ита­ли­ков, а следы таких поряд­ков еще мож­но най­ти в неко­то­рых отдель­ных бого­слу­жеб­ных поста­нов­ле­ни­ях, как напри­мер, в обя­зан­но­сти неволь­но­го убий­цы при­но­сить коз­ла отпу­ще­ния бли­жай­шим род­ст­вен­ни­кам уби­то­го; но уже в том древ­ней­шем пери­о­де рим­ской исто­рии, кото­рый мы в состо­я­нии мыс­лен­но обо­зреть, все это было дав­но пере­жи­тым момен­том. Хотя и род и семья по-преж­не­му суще­ст­во­ва­ли в рим­ской общине, но они так же мало стес­ня­ли и иде­аль­ное и реаль­ное пол­но­вла­стие государ­ства в государ­ст­вен­ной сфе­ре, как и та сво­бо­да, кото­рую государ­ство пре­до­став­ля­ло и обес­пе­чи­ва­ло граж­да­нам. Корен­ным осно­ва­ни­ем пра­ва повсюду явля­ет­ся государ­ство; сво­бо­да — не что иное, как дру­гое выра­же­ние для обо­зна­че­ния прав граж­дан­ства в их самом широ­ком зна­че­нии; вся­кая соб­ст­вен­ность осно­ва­на на ясно выра­жен­ной или под­ра­зу­ме­вае­мой пере­да­че ее от общи­ны отдель­но­му лицу; дого­вор име­ет силу толь­ко после того, как общи­на засвиде­тель­ст­во­ва­ла его через сво­их пред­ста­ви­те­лей; заве­ща­ние дей­ст­ви­тель­но толь­ко в том слу­чае, если оно было утвер­жде­но общи­ной. Сфе­ра пуб­лич­но­го с.151 пра­ва и сфе­ра част­но­го пра­ва рез­ко раз­гра­ни­че­ны одна от дру­гой: пре­ступ­ле­ние про­тив государ­ства под­вер­га­ет винов­но­го непо­сред­ст­вен­но государ­ст­вен­но­му суду и все­гда вле­чет за собою смерт­ную казнь; пре­ступ­ле­ние про­тив сограж­да­ни­на или про­тив гостя загла­жи­ва­ет­ся преж­де все­го путем согла­ше­ния посред­ст­вом пени или посред­ст­вом удо­вле­тво­ре­ния оби­жен­но­го; оно нико­гда не нака­зы­ва­ет­ся смер­тью и в худ­шем слу­чае вле­чет за собою утра­ту сво­бо­ды. Здесь идут рука об руку, с одной сто­ро­ны, самый широ­кий либе­ра­лизм во всем, что каса­ет­ся сво­бо­ды сно­ше­ний, 139 с дру­гой сто­ро­ны, самый стро­гий спо­соб взыс­ка­ний — точь-в-точь как в совре­мен­ных тор­го­вых государ­ствах рядом со все­об­щим пра­вом обя­зы­вать­ся век­се­ля­ми суще­ст­ву­ет самый стро­гий порядок взыс­ка­ния по таким обя­за­тель­ствам. Граж­да­нин и кли­ент сто­ят — в том, что каса­ет­ся дело­вых сно­ше­ний, — совер­шен­но на рав­ной ноге; государ­ст­вен­ные дого­во­ры пре­до­став­ля­ют и гостям широ­кую рав­но­прав­ность; жен­щи­ны постав­ле­ны по пра­во­спо­соб­но­сти совер­шен­но наравне с муж­чи­на­ми, хотя и стес­не­ны в сво­ей дее­спо­соб­но­сти; даже толь­ко что достиг­ший совер­шен­но­ле­тия юно­ша полу­ча­ет самое широ­кое пра­во рас­по­ря­жать­ся сво­ей соб­ст­вен­но­стью, и вооб­ще вся­кий, кто впра­ве рас­по­ла­гать самим собою, так же пол­но­вла­стен в сво­ей сфе­ре, как пол­но­власт­но государ­ство в сфе­ре обще­ст­вен­ной. В осо­бен­но­сти харак­тер­на в этом отно­ше­нии кредит­ная систе­ма: креди­та под залог земель­ной соб­ст­вен­но­сти вовсе не суще­ст­ву­ет, но вме­сто ипо­теч­но­го дол­га сра­зу явля­ет­ся то, чем в наше вре­мя окан­чи­ва­ет­ся ипо­теч­ный про­цесс, — пере­ход соб­ст­вен­но­сти от долж­ни­ка к креди­то­ру; напро­тив того, лич­ный кредит гаран­ти­ро­ван самым широ­ким — чтобы не ска­зать не в меру широ­ким — обра­зом, так как зако­но­да­тель дает креди­то­ру пра­во посту­пить с неоплат­ным долж­ни­ком как с вором, и то, что Шей­лок выго­ва­ри­ва­ет себе полу­из­де­ва­ясь у сво­его смер­тель­но­го вра­га, дает­ся здесь каж­до­му долж­ни­ку зако­но­да­те­лем со всею зако­но­да­тель­ною серь­ез­но­стью, даже пункт об излишне отре­зан­ном ого­во­рен более тща­тель­но, чем у шекс­пи­ров­ско­го еврея. Зако­но­да­тель не мог более ясно выра­зить сво­его наме­ре­ния соеди­нить сво­бод­ное от дол­гов зем­ледель­че­ское хозяй­ство с ком­мер­че­ским креди­том и пре­сле­до­вать с бес­по­щад­ной энер­ги­ей вся­кую мни­мую соб­ст­вен­ность и вся­кое нару­ше­ние дан­но­го сло­ва. Если мы при­мем сверх того в сооб­ра­же­ние, что за все­ми лати­на­ми было рано при­зна­но пра­во выби­рать посто­ян­ное место­жи­тель­ство (с.100) и что так же рано была при­зна­на закон­ность граж­дан­ских бра­ков (с.85 сл.), то мы при­дем к убеж­де­нию, что это государ­ство, тре­бо­вав­шее столь мно­го­го от сво­их граж­дан и дошед­шее в поня­тии о под­чи­нен­но­сти част­ных лиц цело­му так дале­ко, как ника­кое дру­гое и до и после него, посту­па­ло так и мог­ло так посту­пать толь­ко пото­му, что нис­про­верг­ло все пре­гра­ды для с.152 сно­ше­ний меж­ду людь­ми и в такой же сте­пе­ни сня­ло око­вы со сво­бо­ды, как и огра­ни­чи­ло ее. И в тех слу­ча­ях, когда рим­ское зако­но­да­тель­ство что-либо раз­ре­ша­ет, и в тех, когда оно что-либо вос­пре­ща­ет, оно все­гда выра­жа­ет­ся без ого­во­рок: если не имев­ший закон­но­го защит­ни­ка чуже­зе­мец нахо­дил­ся в поло­же­нии дико­го зве­ря, кото­ро­го мог тра­вить вся­кий, кто поже­ла­ет, то гость сто­ял зато на рав­ной ноге с граж­да­ни­ном; дого­вор обык­но­вен­но не давал ника­ко­го пра­ва на предъ­яв­ле­ние иска, но в слу­чае при­зна­ния прав креди­то­ра этот дого­вор был так все­си­лен, что бед­няк нигде не нахо­дил спа­се­ния, ни с чьей сто­ро­ны не вызы­вал чело­ве­ко­лю­би­вой и спра­вед­ли­вой снис­хо­ди­тель­но­сти, как буд­то бы зако­но­да­тель нахо­дил наслаж­де­ние в том, что повсюду окру­жал себя самы­ми рез­ки­ми про­ти­во­ре­чи­я­ми, выво­дил из прин­ци­пов самые край­ние послед­ст­вия и насиль­ст­вен­но навя­зы­вал даже самым тупо­ум­ным людям убеж­де­ние, что поня­тие о пра­ве то же, что поня­тие о тира­нии. Рим­ля­ни­ну были незна­ко­мы те поэ­ти­че­ские фор­мы и та при­ят­ная нагляд­ность, кото­рые так при­вле­ка­тель­ны в гер­ман­ских уло­же­ни­ях; в его пра­ве все ясно и точ­но, нет ника­ких сим­во­лов и нет ника­ких лиш­них поста­нов­ле­ний. Эти зако­ны не жесто­ки; все необ­хо­ди­мое совер­ша­ет­ся без слож­ных дета­лей, даже смерт­ная казнь; что сво­бод­но­го 140 чело­ве­ка нель­зя под­вер­гать пыт­ке — это основ­ное поло­же­ние рим­ско­го пра­ва, к кото­ро­му дру­гие наро­ды долж­ны были стре­мить­ся в тече­ние тыся­че­ле­тий. Но это пра­во было ужас­но сво­ей неумо­ли­мой стро­го­стью, кото­рая даже не смяг­ча­лась гуман­ной прак­ти­кой, так как это было народ­ное пра­во: ужас­нее свин­цо­вых крыш и застен­ков было то погре­бе­ние зажи­во, кото­рое совер­ша­лось на гла­зах бед­ня­ков в дол­го­вых баш­нях зажи­точ­ных людей. Но в том-то и заклю­ча­лось вели­чие Рима, что в нем народ сам себе создал и сам на себе вынес такое зако­но­да­тель­ство, в кото­ром гос­под­ст­во­ва­ли и до сих пор еще гос­под­ст­ву­ют без вся­ко­го иска­же­ния и без вся­ко­го смяг­че­ния веч­ные прин­ци­пы сво­бо­ды и зави­си­мо­сти, соб­ст­вен­но­сти и закон­но­сти.