Простые люди древней Италии.

с.93

Гла­ди­а­тор­ский поеди­нок был у этрус­ков частью триз­ны, кото­рую устра­и­ва­ли род­ст­вен­ни­ки умер­ше­го, чтобы уми­ло­сти­вить и пове­се­лить его душу. От этрус­ков этот обы­чай пере­шел в Рим, но доволь­но позд­но: в 264 г. до н. э. сыно­вья Бру­та Перы устро­и­ли в память отца бои гла­ди­а­то­ров. Зре­ли­ще пока­за­лось столь необыч­ным и заме­ча­тель­ным, что в лето­пись Рима вне­се­но было и чис­ло сра­жав­ших­ся — три пары, и место, где сра­же­ние («гла­ди­а­тор­ские игры») про­ис­хо­ди­ло — на Коро­вьем рын­ке. Труд­но ска­зать, сочте­ны ли были эти кро­ва­вые помин­ки луч­шим сред­ст­вом уми­ротво­рить душу, рас­став­шу­ю­ся с зем­лей, про­сто ли ими увлек­лись как захва­ты­ваю­щим зре­ли­щем, но толь­ко чем даль­ше, тем в боль­ших раз­ме­рах их устра­и­ва­ют: они рас­тя­ги­ва­ют­ся на несколь­ко дней, в них высту­па­ют десят­ки гла­ди­а­то­ров. Связь меж­ду гла­ди­а­тор­ски­ми игра­ми и помин­ка­ми нико­гда не забы­ва­лась; их назы­ва­ли «погре­баль­ны­ми игра­ми»; офи­ци­аль­ное наиме­но­ва­ние их — mu­mus («обя­зан­ность») — долг живо­го по отно­ше­нию к умер­ше­му. Мно­гие бога­тые и знат­ные люди устра­и­ва­ли их в память сво­их близ­ких: Цезарь, напри­мер, в память сво­его отца и в память доче­ри; Август — в память Агрип­пы, сво­его зятя и одно­го из луч­ших сво­их сотруд­ни­ков. Все боль­ше, одна­ко, пре­вра­ща­ют­ся они толь­ко в зре­ли­ще, с кото­рым по увле­ка­тель­но­сти мало что может срав­нить­ся. Терен­ций в про­ло­ге к одной из сво­их комедий рас­ска­зы­ва­ет, как на пер­вом пред­став­ле­нии ее (164 г. до н. э.), когда раз­нес­лась весть, что «будут гла­ди­а­то­ры», театр сра­зу опу­стел: все с.94 понес­лись сло­мя голо­ву смот­реть их поедин­ки. В 105 г. до н. э. гла­ди­а­тор­ские игры вво­дят­ся в чис­ло пуб­лич­ных зре­лищ; отныне государ­ство воз­ла­га­ет на сво­их маги­ст­ра­тов заботу об их устро­е­нии. Гла­ди­а­тор­ские игры ста­но­вят­ся и в Риме, и по всей Ита­лии люби­мей­шим зре­ли­щем, и это быст­ро учи­ты­ва­ют те, кто хочет выдви­нуть­ся. Цезарь в 65 г. до н. э. дал игры, в кото­рых при­ня­ли уча­стие 320 пар гла­ди­а­то­ров. Вра­ги его испу­га­лись: страш­ны были не толь­ко эти воору­жен­ные молод­цы; страш­но было то, что рос­кош­ные игры ста­ли вер­ным сред­ст­вом при­об­ре­сти рас­по­ло­же­ние наро­да и обес­пе­чить себе голо­са на выбо­рах. В 63 г. до н. э. при­нят был по пред­ло­же­нию Цице­ро­на закон, запре­щав­ший кан­дида­ту в маги­ст­ра­ту­ры в тече­ние двух лет до выбо­ров «давать гла­ди­а­то­ров». Никто, одна­ко, не мог запре­тить част­но­му лицу «дать» их под пред­ло­гом поми­нок по сво­е­му род­ст­вен­ни­ку, осо­бен­но если послед­ний заве­щал сво­е­му наслед­ни­ку устро­ить игры. Мож­но думать, что закон 63 г. обхо­ди­ли часто и уме­ло.

Гла­ди­а­тор­ский бой. En­cyc­lo­pe­dia dell’ar­te an­ti­ca. Ro­ma, 1960, s. v. Gla­dia­tor, dig. 1183.

Все изме­ни­лось при импе­рии. Импе­ра­то­ры не дове­ря­ют сенат­ской ари­сто­кра­тии и неуклон­но отстра­ня­ют ее от всех вли­я­тель­ных и важ­ных долж­но­стей. Мож­но ли было оста­вить за ней пра­во сво­бод­но, по сво­е­му усмот­ре­нию давать гла­ди­а­тор­ские игры? Дер­жать в руках такое вер­ное сред­ство при­влечь к себе серд­ца? Конеч­но, нель­зя. Обду­ман­но и после­до­ва­тель­но начи­на­ет­ся ряд огра­ни­че­ний и запре­ще­ний. Август раз­ре­ша­ет устра­и­вать эти игры толь­ко пре­то­рам и не чаще двух раз в год; мак­си­маль­ное чис­ло гла­ди­а­то­ров не долж­но пре­вы­шать 120 чело­век. Кро­ме того, надо каж­дый раз испра­ши­вать осо­бое раз­ре­ше­ние у сена­та и рас­счи­ты­вать на соб­ст­вен­ные сред­ства: дота­ции от каз­ны ото­бра­ны. Нель­зя лишить людей пра­ва устра­и­вать эти игры на помин­ках, но Тибе­рий сокра­ща­ет для них чис­ло гла­ди­а­то­ров. В даль­ней­шем уже не пре­то­ры, а кве­сто­ры, т. е. самые млад­шие маги­ст­ра­ты, обле­че­ны пра­вом устра­и­вать в Риме офи­ци­аль­ные игры. И тоже на свои день­ги. А так как теперь поку­пать голо­са ни к чему, а при­об­ре­тать попу­ляр­ность опас­но, то кве­сто­ры, надо думать, и не бес­по­ко­и­лись о при­да­нии сво­им играм осо­бо­го блес­ка. Бле­стя­щие игры могут сей­час давать толь­ко импе­ра­то­ры: у них для это­го есть все воз­мож­но­сти и для них нет ника­ких огра­ни­че­ний. Август во вре­мя сво­его прав­ле­ния давал игры восемь раз и вывел на аре­ну 10 тыс. чело­век (в сред­нем по 625 пар на с.95 каж­дый раз); Фла­вии выстро­и­ли огром­ный амфи­те­атр и запре­ти­ли част­ным лицам дер­жать гла­ди­а­то­ров в Риме — это исклю­чи­тель­ное пра­во импе­ра­то­ров. Тра­ян, празд­нуя в 107 г. заво­е­ва­ние Дакии, дал игры, длив­ши­е­ся четы­ре меся­ца; участ­во­ва­ло в них 10 тыс. гла­ди­а­то­ров.

Мы доволь­но мно­го зна­ем о гла­ди­а­то­рах и гла­ди­а­тор­ских играх. До наших дней сохра­ни­лись раз­ва­ли­ны амфи­те­ат­ров; по остат­кам гла­ди­а­тор­ских казарм в Пом­пе­ях мы можем пред­ста­вить себе поме­ще­ния, где они жили; мы зна­ем, как их обу­ча­ли, с каким ору­жи­ем и в каких доспе­хах они выхо­ди­ли на аре­ну; нам извест­но, как отно­си­лись к ним обще­ство и государ­ство. Сохра­ни­лось мно­го изо­бра­же­ний и над­пи­сей, осве­щаю­щих и устрой­ство гла­ди­а­тор­ских игр, и внут­рен­ний облик самих гла­ди­а­то­ров. Озна­ко­мив­шись со всем этим мате­ри­а­лом, испы­ты­ва­ешь мучи­тель­ное недо­уме­ние и рас­те­рян­ность: мы не в силах понять людей, тес­нив­ших­ся на ска­мьях амфи­те­ат­ров. Со щемя­щей ясно­стью мож­но пред­ста­вить себе, что тво­рит­ся на арене; от этих ручьев кро­ви, от этих сотен тру­пов ста­но­вит­ся физи­че­ски пло­хо. И эту бой­ню люди ожи­да­ют как празд­ни­ка и раду­ют­ся ей как празд­ни­ку. Цице­рон пола­гал, что никто с такой силой не учит пре­зре­нию к боли и смер­ти, как гла­ди­а­то­ры. Ему вто­рит Пли­ний Млад­ший. Вряд ли, одна­ко, тол­па спе­ши­ла в амфи­те­атр за нрав­ст­вен­ны­ми уро­ка­ми. Один из застоль­ни­ков Три­маль­хи­о­на, заня­тый таким мир­ным ремеслом, как изготов­ле­ние лос­кут­ных оде­ял, лику­ет, что на гла­ди­а­тор­ских играх «наш Тит даст ору­жие пре­вос­ход­ное; убе­жать — шалишь; бей­ся на смерть!». Люди наслаж­да­лись видом стра­да­ний и кро­ви; они хоте­ли их видеть; радост­но вопи­ли: «Полу­чил! Полу­чил!», когда гла­ди­а­тор обли­вал­ся кро­вью; они при­вет­ст­во­ва­ли убий­цу и него­до­ва­ли на оро­бев­ше­го гла­ди­а­то­ра. «Народ счи­та­ет для себя обидой, что чело­ве­ку не хочет­ся гиб­нуть». «Бей его, жги!» (мед­лив­ших гна­ли в бой огнем и бича­ми). «Поче­му так тру­сит он мечей? Поче­му не хочет храб­ро уби­вать? Поче­му не уми­ра­ет с охотой?». Тол­па мог­ла потре­бо­вать, чтобы ране­но­го доби­ли. Сло­ва Сене­ки, что «чело­век для чело­ве­ка — вещь свя­щен­ная» про­зву­ча­ли как в без­воздуш­ном про­стран­стве, никем не услы­шан­ные, никем не под­хва­чен­ные. Мар­ци­ал в одной из сво­их эпи­грамм, вос­хва­ля­ю­щих пред­став­ле­ния, дан­ные в толь­ко что отстро­ен­ном Фла­ви­е­вом амфи­те­ат­ре (он толь­ко в XI в. н. э. полу­чил назва­ние Коли­зея), обмол­вил­ся страш­ны­ми с.96 сло­ва­ми: «Тиг­ри­ца, пожив сре­ди нас, ста­ла сви­ре­пее». Ужас и отвра­ще­ние испы­ты­ва­ешь перед этой бес­ко­рыст­ной жесто­ко­стью, перед этой спо­соб­но­стью любо­вать­ся чужи­ми стра­да­ни­я­ми. Поче­му люди, кото­рые вста­ва­ли на защи­ту невин­но осуж­ден­ных, забра­сы­ва­ли кам­ня­ми маги­ст­ра­та, при­нуж­дав­ше­го идти в гла­ди­а­то­ры сво­бод­но­го чело­ве­ка, не жале­ли жиз­ни, спа­сая людей из огня, — поче­му для этих людей страш­ные сце­ны в амфи­те­ат­ре были излюб­лен­ным зре­ли­щем? На тему о паде­нии рим­ских нра­вов писа­ли мно­го, начи­ная с XVIII в. Не гово­ря уже о том, что вопрос этот тре­бу­ет корен­но­го пере­смот­ра и совер­шен­но дру­гой поста­нов­ки, «паде­ние нра­вов» здесь ниче­го не объ­яс­ня­ет, пото­му что увле­че­ние гла­ди­а­то­ра­ми во II в. до н. э., когда нра­вы еще не «упа­ли», было таким же силь­ным, как и во II в. н. э.

Импе­ра­тор­ские рас­по­ря­же­ния и запре­ты отно­си­лись к Риму и на осталь­ную Ита­лию не рас­про­стра­ня­лись. Муни­ци­паль­ная знать не обла­да­ла ни богат­ст­вом, ни вли­я­тель­но­стью сенат­ской ари­сто­кра­тии; пред­ста­ви­те­ли ее мало что зна­чи­ли за пре­де­ла­ми род­но­го горо­да, и в боль­шин­стве сво­ем это были люди, выдви­нув­ши­е­ся при новом режи­ме и ему искренне пре­дан­ные. Не было смыс­ла их огра­ни­чи­вать, и муни­ци­паль­ные маги­ст­ра­ты, чле­ны город­ской думы и про­сто бога­тые и вли­я­тель­ные граж­дане не упус­ка­ют слу­чая раз­влечь род­ной город гла­ди­а­тор­ски­ми игра­ми. Их часто устра­и­ва­ют в бла­го­дар­ность за избра­ние на какую-нибудь долж­ность, из жела­ния при­об­ре­сти рас­по­ло­же­ние наро­да. Дает их обыч­но город­ская знать: в Пом­пе­ях, напри­мер, — квин­квен­нал Нигидий Май, эдил Суе­тий Церт, фла­мин Децим Вале­рий; в Остии, боль­шой тор­го­вой гава­ни, — Луци­лий Гама­ла, член одной из самых вид­ный остий­ских семей; в малень­ком Лану­вии — эдил Марк Вале­рий; в Габи­ях, одно имя кото­рых вызы­ва­ло у рим­лян пред­став­ле­ние о сон­ном захо­лу­стье, жри­ца Агу­сия Прис­цил­ла «устро­и­ла изряд­ные игры в честь импе­ра­то­ра Анто­ни­на Пия, отца оте­че­ства, и детей его».

Мож­но было пре­вра­тить гла­ди­а­тор­ские игры в источ­ник дохо­да. В прав­ле­ние Тибе­рия, кото­рый и сам не любил гла­ди­а­тор­ских игр, и рим­лян бало­вал этим зре­ли­щем не очень охот­но, некий отпу­щен­ник Ати­лий решил постро­ить в Фиде­нах (неболь­шой горо­док кило­мет­рах в семи от Рима) дере­вян­ный амфи­те­атр, пра­виль­но рас­счи­ты­вая, что рим­ляне хлы­нут на игры, кото­рые здесь будут с.97 устра­и­вать. При­быль для себя пред­видел он вер­ную и бога­тую. Сооб­ра­же­ния его оправ­да­лись толь­ко в одной части: на пер­вое же зре­ли­ще собра­лась, дей­ст­ви­тель­но, огром­ная тол­па, но наспех ско­ло­чен­ные дере­вян­ные сиде­ния рух­ну­ли, и 50 тысяч чело­век было уби­то и пере­ка­ле­че­но. Это несча­стье потряс­ло Рим; сенат запре­тил устра­и­вать гла­ди­а­тор­ские бои людям, не имев­шим всад­ни­че­ско­го цен­за (400 тыс. сестер­ций), и стро­ить амфи­те­ат­ры, не обсле­до­вав пред­ва­ри­тель­но, «проч­на ли поч­ва».

Во вре­ме­на рес­пуб­ли­ки мно­гие бога­тые и знат­ные люди фор­ми­ро­ва­ли гла­ди­а­тор­ские отряды из сво­их рабов: это было выгод­но во мно­гих отно­ше­ни­ях. Буду­щих гла­ди­а­то­ров обу­ча­ли в спе­ци­аль­ных заведе­ни­ях, кото­рые, назы­ва­лись «гла­ди­а­тор­ски­ми шко­ла­ми». Самая ста­рая из извест­ных нам гла­ди­а­тор­ских школ при­над­ле­жа­ла Авре­лию Скав­ру, кон­су­лу 108 г. до н. э.^[1] Капуя, с ее пре­крас­ным здо­ро­вым кли­ма­том, была излюб­лен­ным местом для этих школ. Здесь как раз нахо­ди­лась та шко­ла, из кото­рой в 73 г. до н. э. бежа­ло 200 рабов со Спар­та­ком во гла­ве. Если хозя­ин такой шко­лы хотел устро­ить гла­ди­а­тор­ские игры, ему не надо было искать гла­ди­а­то­ров на сто­роне; Цезарь, имев­ший тоже в Капуе шко­лу, оттуда брал гла­ди­а­то­ров для игр, кото­рые он устра­и­вал. Сво­их гла­ди­а­то­ров мож­но было про­дать или отдать внай­мы тому, кто устра­и­вал игры. Аттик, друг Цице­ро­на, пре­вос­ход­ный делец, без­оши­боч­но чув­ст­во­вав­ший, где и на чем мож­но нажить­ся, купил одна­жды хоро­шо обу­чен­ный отряд, и Цице­рон писал ему, что если он отдаст этих гла­ди­а­то­ров вна­ем, то уже после двух пред­став­ле­ний он вернет свои день­ги. Кро­ме того, гла­ди­а­то­ры были надеж­ной лич­ной охра­ной в страш­ное вре­мя кон­ца рес­пуб­ли­ки. Лица, захва­чен­ные борь­бой пар­тий и стре­мив­ши­е­ся к вла­сти, дер­жа­ли их имен­но с этой целью: были они и у Сул­лы, и у Цеза­ря, и у Кати­ли­ны.

Кро­ме этих высо­ко сто­я­щих на обще­ст­вен­ной лест­ни­це людей, суще­ст­во­ва­ла целая кате­го­рия лиц, для кото­рых покуп­ка, пере­про­да­жа, а ино­гда и обу­че­ние гла­ди­а­то­ров явля­лись про­фес­си­ей, сред­ст­вом зара­ботать хлеб. Они зва­лись лани­ста­ми (назва­ние от того же кор­ня, что и la­nius — «мяс­ник»). Атти­ка и людей его кру­га ком­мер­че­ские опе­ра­ции с гла­ди­а­то­ра­ми нисколь­ко не позо­ри­ли, но лани­ста, так же как и свод­ник, счи­тал­ся чело­ве­ком запят­нан­ным, а его заня­тие — под­лым. По само­му роду сво­ей с.98 дея­тель­но­сти лани­ста дол­жен был иметь дело не толь­ко с офи­ци­аль­ны­ми рабо­тор­гов­ца­ми (это сосло­вие поль­зо­ва­лось в Риме сла­вой пер­во­ста­тей­ных плу­тов), но и с рабо­тор­гов­ца­ми-пре­ступ­ни­ка­ми: пира­та­ми, кото­рые, пока Пом­пей не очи­стил от них Сре­ди­зем­но­го моря, рас­смат­ри­ва­ли похи­ще­ние людей как выгод­ное ремес­ло, и с раз­бой­ни­ка­ми, кото­рые со вре­ме­ни граж­дан­ских войн и еще при Авгу­сте хва­та­ли по доро­гам без­за­щит­ных пут­ни­ков и про­да­ва­ли их как сво­их рабов. В этом тем­ном пре­ступ­ном мире лани­ста был сво­им чело­ве­ком, и это еще уве­ли­чи­ва­ло отвра­ще­ние к нему и к его дея­тель­но­сти.

Лани­сты были двух кате­го­рий: осед­лые и бро­дя­чие. Пер­вые обза­во­ди­лись поме­ще­ни­ем, более или менее про­стор­ным, в зави­си­мо­сти от раз­ма­ха сво­ей дея­тель­но­сти, и устра­и­ва­ли при нем кон­то­ру по про­да­же и най­му гла­ди­а­то­ров. Имен­но таких Август выслал из Рима в голод­ный год, чтобы изба­вить­ся от лиш­них ртов. Мож­но не сомне­вать­ся, что люди эти нажи­ва­ли непло­хое состо­я­ние. Бро­дя­чие лани­сты пере­хо­ди­ли со сво­и­ми гла­ди­а­то­ра­ми из одно­го город­ка в дру­гой, устра­и­вая игры где и как при­дет­ся; кое-как сво­ди­ли кон­цы с кон­ца­ми в слу­чае неудач (а их мог­ло быть доста­точ­но: гла­ди­а­то­ры не понра­ви­лись и на вто­рой день зри­те­лей при­шло мало; несколь­ко чело­век было ране­но, а то и уби­то; нанять деше­вое жилье не уда­лось; из отряда сбе­жал луч­ший боец), а если сча­стье улы­ба­лось, то поне­мно­гу ско­ла­чи­ва­ли себе капи­тал, веро­ят­но, с рас­че­том перей­ти на поло­же­ние осед­ло­го лани­сты.

Мы не зна­ем, как устра­и­вал свою кон­то­ру лани­ста и как обе­ре­гал он свою «гла­ди­а­тор­скую семью», в кото­рой, конеч­но, быва­ли рабы, меч­тав­шие о побе­ге. В горо­дах, осо­бен­но таких, где имел­ся амфи­те­атр, стро­и­ли обыч­но свою гла­ди­а­тор­скую шко­лу — спе­ци­аль­ные казар­мы, где посто­ян­но жили гла­ди­а­то­ры, при­над­ле­жав­шие горо­ду (надо думать, что были и такие), и вре­мен­но раз­ме­ща­лись те, кото­рых наня­ли на бли­жай­шие игры. Раз­ва­ли­ны таких казарм в Пом­пе­ях дают о них пред­став­ле­ние.

Здесь все рас­счи­та­но на то, чтобы гла­ди­а­тор все­гда нахо­дил­ся под над­зо­ром. Казар­мы идут сплош­ной лини­ей по четы­рем сто­ро­нам про­стор­но­го пря­мо­уголь­но­го дво­ра (55 м дли­ной, 44 м шири­ной); они двух­этаж­ные; ввер­ху и вни­зу нахо­дит­ся малень­кие камор­ки в 4 м², где раз­ме­ще­ны гла­ди­а­то­ры. Таких камо­рок око­ло 60; в каж­дой, в край­нем слу­чае, мож­но уло­жить спать по два чело­ве­ка. Окон с.99 в них нет; есть толь­ко две­ри, кото­рые откры­ва­ют­ся в ниж­нем эта­же в пор­тик, иду­щий вокруг все­го дво­ра, а в верх­нем — на гале­рею, обра­щен­ную тоже во двор. Кро­ме этих камо­рок, име­ет­ся ряд «под­соб­ных» поме­ще­ний: боль­шая кух­ня и рядом с ней сто­ло­вая; парад­ная ком­на­та, рас­пи­сан­ная изо­бра­же­ни­я­ми гла­ди­а­тор­ско­го ору­жия; ком­на­та, откуда мож­но было наблюдать за упраж­не­ни­я­ми гла­ди­а­то­ров; кар­цер, куда сажа­ли про­ви­нив­ших­ся. Со дво­ра мож­но было вый­ти толь­ко через калит­ку, нахо­див­шу­ю­ся все­гда под охра­ной. Для гла­ди­а­то­ра его шко­ла пре­вра­ща­лась в тюрь­му — по край­ней мере, в тече­ние како­го-то вре­ме­ни; во дво­ре он часа­ми фех­ту­ет и упраж­ня­ет­ся, во вре­мя отды­ха бол­та­ет с това­ри­ща­ми и посе­ти­те­ля­ми, при­шед­ши­ми погла­зеть на гла­ди­а­тор­ское мастер­ство, а вече­ром после сыт­но­го и тяже­ло­го обеда зава­ли­ва­ет­ся спать в сво­ей кону­ре. Вый­дет он с это­го дво­ра толь­ко в тот день, когда его пове­дут в амфи­те­атр — на убой или на убий­ство.

В Риме при импе­рии, когда дер­жать в сто­ли­це гла­ди­а­то­ров мог­ли толь­ко импе­ра­то­ры, было четы­ре импе­ра­тор­ские шко­лы. В «Утрен­ней» обу­ча­лись гла­ди­а­то­ры, кото­рых гото­ви­ли к зве­ри­ным трав­лям; назы­ва­лась она «Утрен­ней» пото­му, что трав­ли про­ис­хо­ди­ли по утрам, до выступ­ле­ния гла­ди­а­то­ров. Око­ло Коли­зея нахо­ди­лась «Боль­шая шко­ла», план кото­рой частич­но сохра­нил­ся на облом­ке Мра­мор­но­го пла­на. Он очень напо­ми­на­ет пом­пей­ские казар­мы: такой же внут­рен­ний окру­жен­ный колон­на­дой двор, куда выхо­дят ком­на­тен­ки гла­ди­а­то­ров; тоже два эта­жа. Толь­ко во дво­ре, кото­рый, веро­ят­но, был еще боль­ше пом­пей­ско­го, устро­е­на аре­на: гла­ди­а­тор Боль­шой шко­лы с пер­вых дней сво­его уче­ни­че­ства дол­жен был при­вы­кать к ее виду.

До нас дошел ряд над­пи­сей из этой шко­лы, поз­во­ля­ю­щих судить об орга­ни­за­ции импе­ра­тор­ских школ и об их управ­ле­нии. Во гла­ве сто­я­ли про­ку­ра­тор со сво­им помощ­ни­ком, при­над­ле­жа­щие оба к всад­ни­че­ско­му сосло­вию. В про­шлом — это леги­он­ные три­бу­ны или чинов­ни­ки финан­со­во­го ведом­ства. Боль­шая шко­ла зани­ма­ет сре­ди импе­ра­тор­ских школ пер­вое место, и про­ку­ра­тор Утрен­ней меч­та­ет о пере­во­де его на ту же долж­ность в Боль­шую, как о повы­ше­нии. В рас­по­ря­же­нии про­ку­ра­то­ра нахо­дит­ся целый штат слу­жа­щих: хозяй­ст­вом веда­ет вилик; рас­чет дохо­дов и рас­хо­дов ведет диспен­са­тор; со вся­ки­ми с.100 пору­че­ни­я­ми бега­ет курьер; за арсе­на­лом смот­рит пре­по­зит, за мерт­вец­кой, куда сно­си­ли уби­тых и умер­ших гла­ди­а­то­ров, — кура­тор; в мастер­ской, где изготов­ля­ли и почи­ня­ли гла­ди­а­тор­ские доспе­хи, постав­лен свой заве­дую­щий; при шко­ле состо­ят вра­чи и «док­то­ра» — масте­ра фех­то­ва­нья, заня­тые обу­че­ни­ем гла­ди­а­то­ров. Все это — импе­ра­тор­ские рабы или отпу­щен­ни­ки.

Гла­ди­а­то­ров в импе­ра­тор­ских шко­лах было мно­го. Вспом­ним, сколь­ко людей посы­лал на аре­ну Тра­ян. В 69 г. импе­ра­тор Отон пере­вел из шко­лы в свою армию 2 тыс. чело­век; в 248 г. столь­ко же участ­во­ва­ло в играх на празд­но­ва­нии тыся­че­лет­ней годов­щи­ны Рима.

Импе­ра­тор­ские гла­ди­а­то­ры высту­па­ли не толь­ко в играх, кото­рые устра­и­ва­ли импе­ра­то­ры. Импе­ра­тор мог любез­но пре­до­ста­вить несколь­ко сво­их гла­ди­а­то­ров устро­и­те­лю игр; Доми­ци­ан на играх, давае­мых кве­сто­ра­ми, выпус­кал ино­гда по прось­бе наро­да две пары бой­цов из сво­ей шко­лы. А кро­ме того, гла­ди­а­то­ры были для импе­ра­тор­ской каз­ны хоро­шим источ­ни­ком дохо­да. Импе­ра­тор пору­чал про­ку­ра­то­ру про­да­вать их или отда­вать внай­мы устро­и­те­лям игр. В пом­пей­ских над­пи­сях неод­но­крат­но упо­ми­на­ют­ся гла­ди­а­то­ры «неро­ни­ан­цы», в одном пред­став­ле­нии участ­во­ва­ло 12 «юли­ан­цев». Послед­ние обу­ча­лись, по-види­мо­му, в шко­ле, кото­рая при­над­ле­жа­ла рань­ше Юлию Цеза­рю и сохра­ни­ла назва­ние, дан­ное по ее зна­ме­ни­то­му хозя­и­ну; пер­вые вышли из какой-то шко­лы, устро­ен­ной Неро­ном. Гла­ди­а­тор­ские шко­лы, при­над­ле­жав­шие импе­ра­то­рам (кро­ме Рима, были они и по дру­гим горо­дам Ита­лии, а так­же и в про­вин­ци­ях), были, конеч­но, луч­ши­ми: людей бра­ли сюда отбор­ных, обу­ча­ли их тща­тель­но; из поедин­ков с гла­ди­а­то­ра­ми част­ных школ победи­те­ля­ми выхо­дят обыч­но они — есте­ствен­но, устро­и­те­лям игр хоте­лось при­об­ре­сти хотя бы двух-трех «импе­ра­тор­ских» гла­ди­а­то­ров.

Состав гла­ди­а­тор­ской семьи был пест­рым; были здесь и сво­бод­ные, но боль­шин­ство все-таки рабы. Хозя­ин имел пра­во про­дать сво­его раба лани­сте; чаще все­го это было нака­за­ни­ем, кото­ро­му он под­вер­гал раба по сво­ей воле и при­хо­ти. Толь­ко Адри­ан поло­жил конец тако­му про­из­во­лу: теперь раба мож­но было отпра­вить в гла­ди­а­тор­скую шко­лу толь­ко с его согла­сия. Если раб совер­шил какое-то пре­ступ­ле­ние, то хозя­ин дол­жен был при­ве­сти маги­ст­ра­ту при­чи­ны, по каким он хочет сослать раба на эту катор­гу. с.101 Гла­ди­а­тор­ская шко­ла, руд­ни­ки и каме­но­лом­ни были в древ­но­сти дву­мя вида­ми катор­ги, при­чем гла­ди­а­тор­ская шко­ла счи­та­лась более тяже­лой. Толь­ко смерт­ная казнь была страш­нее. Пре­ступ­ни­ков, осуж­ден­ных по суду, — убийц, под­жи­га­те­лей, свя­тотат­цев — сюда и отправ­ля­ли. Ино­гда участь эта ожи­да­ла и воен­но­плен­ных; после взя­тия Иеру­са­ли­ма Тит отпра­вил часть плен­ных евре­ев в еги­пет­ские каме­но­лом­ни, а часть разо­слал по гла­ди­а­тор­ским шко­лам.

Учи­те­ля ритор­ских школ люби­ли зада­вать сочи­не­ния на тему о самоот­вер­жен­ном юно­ше, кото­рый, чтобы помочь в нуж­де дру­гу или с честью похо­ро­нить отца, шел в гла­ди­а­то­ры. При­чи­ны, тол­кав­шие сво­бод­ных людей идти по доб­рой воле в гла­ди­а­то­ры, были обыч­но гру­бее. Изго­ло­дав­ше­го­ся бед­ня­ка, у кото­ро­го не было ни кола ни дво­ра, шко­ла избав­ля­ла от нуд­ной тре­во­ги за кусок хле­ба; лихо­го удаль­ца, в кото­ром кипел избы­ток сил, она пре­льща­ла кра­си­вы­ми доспе­ха­ми, блес­ком буду­щих побед, богат­ст­вом, сла­вой. У юно­ши тще­слав­но­го, само­на­де­ян­но­го, без нрав­ст­вен­ных усто­ев, с тощим запа­сом мыс­лей голо­ва шла кру­гом от этих осле­пи­тель­ных виде­ний, а у лани­сты были еще опыт­ные вер­бов­щи­ки, кото­рые уме­ли таки­ми крас­ка­ми рас­цве­тить ожи­дав­шее его буду­щее! Лег­ко­мыс­лен­но­му юнцу не при­хо­ди­ло в голо­ву, что его пер­вое выступ­ле­ние на арене может ока­зать­ся и послед­ним, и он начи­сто забы­вал, какую цену дол­жен он запла­тить за то счаст­ли­вое «зав­тра», кото­рое, может быть, нико­гда и не насту­пит. А цена была страш­ная. Чело­век, опре­де­лив­ший­ся в гла­ди­а­то­ры, навсе­гда утра­чи­вал свое граж­дан­ское досто­ин­ство; он попа­дал в раз­ряд in­fa­mes («обес­че­щен­ных»). Какое бы богат­ство не выпа­ло ему потом на долю, он нико­гда не вой­дет в сосло­вие всад­ни­ков, нико­гда не станет чле­ном город­ской думы или муни­ци­паль­ным маги­ст­ра­том. Он не может высту­пать в суде защит­ни­ком или свиде­те­лем; его не все­гда удо­ста­и­ва­ют при­стой­но­го погре­бе­ния. Граж­да­нин малень­ко­го город­ка Сас­си­ны дарит горо­ду уча­сток зем­ли под клад­би­ще, но запре­ща­ет хоро­нить на нем людей зазор­ных про­фес­сий и гла­ди­а­то­ров-доб­ро­воль­цев. Быть гла­ди­а­то­ром — это послед­няя сте­пень чело­ве­че­ско­го паде­ния.

И зако­но­да­тель­ство ста­ра­ет­ся обра­зу­мить глуп­ца, кото­рый ради фан­та­сти­че­ских надежд жерт­ву­ет таким реаль­ным бла­гом, как зва­ние граж­да­ни­на. Доб­ро­во­лец дол­жен с.102 объ­явить народ­но­му три­бу­ну о сво­ем жела­нии идти в гла­ди­а­то­ры, назвать свое имя и воз­раст. Три­бун мог не согла­сить­ся с таким жела­ни­ем, если нахо­дил доб­ро­воль­ца по физи­че­ско­му состо­я­нию негод­ным для гла­ди­а­тор­ской служ­бы. Сум­ма, кото­рую лани­ста вру­чал при заклю­че­нии пер­во­го усло­вия, не долж­на была пре­вы­шать 2 тыс. сестер­ций. И за эту жал­кую сум­му про­да­вать свою жизнь и честь? Мож­но было еще оста­но­вить­ся и оду­мать­ся.

Если доб­ро­во­лец упор­ст­во­вал, ему пред­ла­га­лось под­пи­сать усло­вие, заклю­чае­мое с лани­стой, и он был обя­зан перед маги­ст­ра­том про­из­не­сти клят­ву, пре­вра­щав­шую его фор­маль­но в раба; в этой клят­ве он при­зна­вал за лани­стой пра­во «нака­зы­вать его огнем, свя­зы­вать, бить, уби­вать мечом».

В рито­ри­че­ских декла­ма­ци­ях гла­ди­а­тор­ские казар­мы изо­бра­жа­лись в крас­ках самых мрач­ных: в этих гряз­ных кону­рах, под гне­том жесто­кой дис­ци­пли­ны жить тяже­лее, чем в страш­ных под­валь­ных тюрь­мах, где хозя­е­ва дер­жат зако­ван­ных рабов. Нель­зя сомне­вать­ся, конеч­но, что гла­ди­а­то­рам жилось неслад­ко, но что лани­ста в соб­ст­вен­ных сво­их выго­дах забо­тил­ся о здо­ро­вье и физи­че­ском бла­го­по­лу­чии сво­их моло­д­цов, это тоже несо­мнен­но. Их сыт­но кор­мят (боль­шое место в их раци­оне зани­ма­ют бобо­вые, это «веге­та­ри­ан­ское мясо», как их назы­ва­ют теперь); после упраж­не­ний тща­тель­но мас­си­ру­ют и нати­ра­ют олив­ко­вым мас­лом; заболев­ше­го или ране­но­го гла­ди­а­то­ра усерд­но лечат. Зна­ме­ни­тый Гален был очень дово­лен, когда его, моло­до­го чело­ве­ка, при­гла­си­ли вра­чом в гла­ди­а­тор­скую шко­лу. Дис­ци­пли­на в казар­мах была стро­гой и не мог­ла быть иной: в гла­ди­а­тор­ской шко­ле людей высо­ко­го нрав­ст­вен­но­го уров­ня, как пра­ви­ло, не быва­ло; буя­нов, кото­рым море было по коле­но, при­хо­ди­лось дер­жать в креп­ких руках. А с ними бок о бок жили пре­ступ­ни­ки, часто опыт­ные и зако­ре­не­лые. Обще­ство в шко­ле часто соби­ра­лось страш­ное. К сво­е­му пра­ву «жечь и уби­вать мечом» лани­ста при­бе­гал, веро­ят­но, в ред­чай­ших, исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях; меры про­тив гла­ди­а­то­ров были глав­ным обра­зом пред­у­преди­тель­ны­ми: они все­гда под над­зо­ром; импе­ра­тор­ские шко­лы охра­ня­ет воен­ный кара­ул; гла­ди­а­то­рам не дают насто­я­ще­го ору­жия, они полу­чат его толь­ко в амфи­те­ат­ре, в шко­ле же фех­ту­ют дере­вян­ны­ми меча­ми. Суще­ст­ву­ют и нака­за­ния: есть кар­цер и колод­ки. Колод­ки нашли в кар­це­ре пом­пей­ских казарм: это с.103 тяже­лый дере­вян­ный брус с наби­той на него желез­ной поло­сой, в кото­рую вер­ти­каль­но встав­ле­ны коль­ца на невы­со­ких стерж­нях; сквозь все коль­ца про­пу­ще­на желез­ная штан­га, наглу­хо закреп­ля­е­мая с обо­их кон­цов тяже­лы­ми зам­ка­ми. Про­ви­нив­ше­го­ся сажа­ли на пол, кла­ли его ноги меж­ду коль­ца­ми, про­де­ва­ли штан­гу через все коль­ца, и запи­ра­ли зам­ки; про­сидеть даже несколь­ко часов в таком поло­же­нии было мучи­тель­но.

Преж­де чем вый­ти на аре­ну, нови­чок про­хо­дил целый курс фех­то­ва­ния и обра­ще­ния с раз­но­го рода ору­жи­ем. Не все гла­ди­а­то­ры были оди­на­ко­во воору­же­ны и оди­на­ко­во оде­ты. Дели­лись они на две основ­ные груп­пы: тяже­ло­во­ору­жен­ных, под­разде­ляв­ших­ся в свою оче­редь на несколь­ко кате­го­рий, и лег­ко­во­ору­жен­ных. Послед­ние были, по суще­ству, пред­став­ле­ны толь­ко рети­а­ри­я­ми. Воору­же­ние этих гла­ди­а­то­ров — сеть, кото­рой они долж­ны опу­тать про­тив­ни­ка (от нее они и полу­чи­ли свое назва­ние: сеть по-латы­ни re­te), трезу­бец (ино­гда копье) и кин­жал. Сра­жал­ся рети­а­рий, стро­го гово­ря, голым: на нем ниче­го нет, кро­ме широ­ко­го кожа­но­го поя­са с метал­ли­че­ски­ми пла­сти­на­ми, защи­щав­ше­го живот, и наплеч­ни­ка, кото­рый закры­вал левое пле­чо, руку почти до лок­тя и под­ни­мал­ся над пле­чом так, что им мож­но было слег­ка при­крыть голо­ву. Тяже­ло­во­ору­жен­ные («фра­кий­цы», гопло­ма­хи, секу­то­ры, мур­ми­ло­ны) защи­ще­ны луч­ше. На них наде­ты кас­ки, круг­лые или высо­кие, с греб­нем, а то и с сул­та­ном, очень часто — с забра­лом, скры­ваю­щим все лицо (чтобы видеть и дышать, в нем про­би­ва­ют мно­же­ство отвер­стий) и широ­ким «ворот­ни­ком», защи­щаю­щим шею и пле­чи. Пра­вая рука — в тол­стых ремен­ных обмот­ках или в желез­ном нару­кав­ни­ке, на ногах — поно­жи, а над ними — еще кожа­ные обмот­ки; корот­кие тру­сы при­хва­че­ны тол­стым кожа­ным поя­сом с метал­ли­че­ски­ми поло­са­ми, он цели­ком закры­ва­ет живот и верх­нюю часть бедер. Спин­ка и грудь все­гда откры­ты. Воору­же­ние «тяже­ло­го» гла­ди­а­то­ра состав­ля­ют меч или длин­ный кин­жал и щит. Он быва­ет оваль­ный, круг­лый или пря­мо­уголь­ный. Гла­ди­а­тор с поно­жа­ми на обе­их ногах, неболь­шим круг­лым щитом и кри­вым ята­га­ном звал­ся «фра­кий­цем» (во вре­мя войн Сул­лы на Восто­ке рим­ляне бли­же позна­ко­ми­лись с этим наро­дом, и лани­сты реши­ли вве­сти их воору­же­ние в свои шко­лы). Гла­ди­а­тор с поно­жью толь­ко на левой ноге и длин­ным щитом, напо­ми­наю­щим цилиндр, раз­ре­зан­ный с.104 вдоль, назы­вал­ся в ран­нее вре­мя рес­пуб­ли­ки сам­ни­том, а при импе­рии — секу­то­ром или гопло­ма­хом. Каж­дую кате­го­рию тяже­ло­во­ору­жен­ных обу­ча­ли свои учи­те­ля — выше­упо­мя­ну­тые «док­то­ра».

Моло­до­го гла­ди­а­то­ра оде­ва­ли во все доспе­хи той груп­пы, куда он был зачис­лен, вру­ча­ли ему дере­вян­ный меч и щит, спле­тен­ный из вет­вей ивы, и обу­че­ние его начи­на­лось. Учи­тель пока­зы­вал ему, как напа­дать и как увер­ты­вать­ся от уда­ров, фех­то­вал с ним сам, а кро­ме того, застав­лял упраж­нять­ся на мише­ни. В зем­лю вко­ла­чи­ва­ли высо­кий (1.8 м) кол (по-латы­ни pa­lus), и уче­ник дол­жен был быст­ро и мет­ко попа­дать в ука­зан­ное ему месте. Мало хоро­шо дей­ст­во­вать мечом; над­ле­жа­ло креп­ко запом­нить, что толь­ко щитом может гла­ди­а­тор при­крыть грудь и бок и что рас­крыть­ся зна­чи­ло погиб­нуть. Устра­и­ва­лись при­мер­ные поедин­ки; учи­тель объ­яс­нял уче­ни­ку его ошиб­ки и про­ма­хи. Ино­гда для фех­то­ва­ния выда­ва­лись доспе­хи и ору­жие более тяже­лые, чем те, кото­ры­ми поль­зо­ва­лись на арене: пусть гла­ди­а­тор раз­ви­ва­ет свои муску­лы. Кро­ме того, нови­чок дол­жен был хоро­шо усво­ить тех­ни­че­ский сло­варь гла­ди­а­тор­ско­го искус­ства; может быть, он почи­ты­вал и тео­ре­ти­че­ские руко­вод­ства, об этом искус­стве напи­сан­ные.

Тяже­ло­во­ору­жен­ные гла­ди­а­то­ры сра­жа­лись меж­ду собой; рети­а­рий нико­гда не бил­ся с рети­а­ри­ем. Обыч­ным про­тив­ни­ком его был мур­ми­лон; на его кас­ке изо­бра­же­на рыба (пола­га­ют, что свое назва­ние он и полу­чил от этой рыбы: ее зва­ли «мур­ма»). Устро­и­те­ли игр счи­та­ли, види­мо, что они при­да­дут осо­бую ост­ро­ту кро­ва­вой схват­ке, изо­бра­зив ее в виде невин­ной рыб­ной лов­ли. Рети­а­рия поэто­му и сна­ряди­ли как рыба­ка, вру­чив ему сеть и трезу­бец, а у мур­ми­ло­на поме­сти­ли на кас­ке изо­бра­же­ние рыбы. «Не тебя лов­лю, а рыбу! Убе­га­ешь зачем, галл?»¹, — напе­ва­ет рети­а­рий, пре­сле­дуя мур­ми­ло­на, увер­нув­ше­го­ся от его сети².

Гла­ди­а­тор. L. Ro­bert. Les gla­dia­teurs dans l’Orient grec­que, pl. X, XIII.

с.105 В гла­ди­а­тор­ской шко­ле име­лась своя иерар­хия. Нови­чок, еще не высту­пав­ший на арене амфи­те­ат­ра, назы­вал­ся «ново­бран­цем»; после како­го-то очень неболь­шо­го чис­ла сра­же­ний — может быть, даже после пер­во­го поедин­ка — он ста­но­вил­ся «вете­ра­ном». Внут­ри каж­дой кате­го­рии (мур­ми­ло­ны, «фра­кий­цы», рети­а­рии) людей груп­пи­ро­ва­ли в соот­вет­ст­вии с их силой и уме­ни­ем; было пять гла­ди­а­тор­ских ран­гов. Гла­ди­а­тор по мере усо­вер­шен­ст­во­ва­ния повы­шал­ся в ран­ге. Ран­ги эти назы­ва­лись pa­lus, и в гла­ди­а­тор­ских над­гро­би­ях род­ные или дру­зья не забы­ва­ют упо­мя­нуть, что умер­ший был гла­ди­а­то­ром пер­во­го или вто­ро­го ран­га (третьим, не гово­ря уже о сле­дую­щих, хва­лить­ся было нече­го).

О дне гла­ди­а­тор­ских игр сооб­ща­лось зара­нее; на сте­нах домов круп­ны­ми бук­ва­ми писа­ли объ­яв­ле­ния. В Пом­пе­ях хоро­шо сохра­ни­лось несколь­ко таких над­пи­сей: «Гла­ди­а­то­ры эди­ла А. Сует­тия Цер­та будут бить­ся нака­нуне июнь­ских календ [31 мая]. Будет зве­ри­ная трав­ля; натя­нут полот­но» (т. е. над амфи­те­ат­ром будет натя­нут тент для защи­ты зри­те­лей от дождя и солн­ца); «30 пар гла­ди­а­то­ров Аллия Нигидия Майя будут бить­ся в 8-й, 7-й и 6-й день до декабрь­ских календ [22, 23 и 24 декаб­ря]. Будет зве­ри­ная трав­ля». Ино­гда добав­ля­ют­ся такие заме­ча­ния: «отсроч­ки не будет», «в любую пого­ду» или «если пого­да поз­во­лит» — в этом слу­чае устро­и­тель игр, види­мо, не рас­по­ла­гал таки­ми сред­ства­ми, чтобы вдо­ба­вок ко всем рас­хо­дам истра­тить­ся еще на тент для все­го амфи­те­ат­ра. Кро­ме таких над­пи­сей, были и насто­я­щие афи­ши — лист­ки, в кото­рых сооб­ща­лись все подроб­но­сти, касаю­щи­е­ся игр: имя устро­и­те­ля; повод, по кото­ро­му «даны гла­ди­а­то­ры»; чис­ло пар и «спе­ци­аль­ность» их («фра­ки­ец», рети­а­рий и т. п.); чис­ло выступ­ле­ний и побед, одер­жан­ных каж­дым. Такие афиш­ки про­да­ва­лись в боль­шом чис­ле, и во вре­мя игр зри­те­ли в них загляды­ва­ли. Овидий реко­мен­до­вал моло­до­му чело­ве­ку при­но­сить такие про­грамм­ки девуш­ке, за кото­рой он уха­жи­ва­ет.

Мало, надо думать, было людей, кото­рые с бес­тре­пет­ным спо­кой­ст­ви­ем встре­ча­ли день сво­его выступ­ле­ния на арене. Каж­дый пони­мал, что он идет на встре­чу со смер­тью; «за жизнь борем­ся» — ска­за­но в эпи­та­фии одно­го с.106 гла­ди­а­то­ра, и перед этой смер­тель­ной борь­бой не один чело­век содро­гал­ся и обли­вал­ся потом, как тот гла­ди­а­тор, вели­кую муку кото­ро­го один ритор с ужа­саю­щим бес­сер­де­чи­ем срав­нил с бес­по­кой­ст­вом декла­ма­то­ра, при­готов­ля­ю­ще­го речь. На арене почти все решал слу­чай. Жре­бий мог назна­чить нович­ку, впер­вые высту­паю­ще­му в амфи­те­ат­ре, страш­но­го про­тив­ни­ка, искус­но­го и жесто­ко­го; самый опыт­ный боец мог про­мах­нуть­ся и полу­чить такую рану, с кото­рой про­дол­жать поеди­нок уже не было сил, и тут жизнь его цели­ком зави­се­ла от настро­е­ния зри­те­лей: если он поко­рил их серд­ца сво­им муже­ст­вом и лов­ко­стью, то они тре­бо­ва­ли поща­ды ране­но­му; в амфи­те­ат­ре под­ни­мал­ся еди­но­душ­ный вопль «отпу­стить»; люди маха­ли плат­ка­ми и под­ни­ма­ли боль­шие паль­цы квер­ху. Если же он чем-то не уго­дил этой каприз­ной и при­хот­ли­вой тол­пе, паль­цы опус­ка­лись вниз, к зем­ле, и под кри­ки «добей» победи­тель пово­ра­чи­вал про­тив­ни­ка лицом вниз и вса­жи­вал ему нож в спи­ну или в заты­лок.

Гла­ди­а­тор­ские игры начи­на­лись тор­же­ст­вен­ным шест­ви­ем гла­ди­а­то­ров; в пур­пур­ных, рас­ши­тых золо­том туни­ках обхо­ди­ли они кру­гом аре­ну. После это­го пара­да начи­нал­ся поеди­нок, в кото­ром бились дере­вян­ны­ми меча­ми, пока­зы­вая толь­ко свое искус­ство. Ино­гда на аре­ну спус­ка­лись хоро­шие фех­то­валь­щи­ки из чис­ла зри­те­лей: пусть посмот­рят люди, что зна­чит насто­я­щее мастер­ство! Импе­ра­тор Тит на играх в Реа­те (теперь Рие­ти в Умбрии), сво­ем род­ном город­ке, сра­зил­ся в таком поедин­ке с кон­су­лом Алли­е­ном. Ком­мод чрез­вы­чай­но любил высту­пать в этих поедин­ках; побеж­ден­ны­ми, «есте­ствен­но», по ядо­ви­то­му заме­ча­нию исто­ри­ка Дио­на Кас­сия, ока­зы­ва­лись его про­тив­ни­ки. После несколь­ких таких поедин­ков начи­на­лось насто­я­щее сра­же­ние.

Преж­де все­го на аре­ну выно­си­ли насто­я­щее ору­жие — гла­ди­а­то­ры полу­ча­ли его толь­ко сей­час, на арене амфи­те­ат­ра, — и тот, кто устра­и­вал игры, про­ве­рял, доста­точ­но ли оно ост­ро. В над­пи­сях неод­но­крат­но встре­ча­ет­ся упо­ми­на­ние о том, что гла­ди­а­то­ры бились «ост­рым ору­жи­ем». Про­тив­ни­ки назна­ча­лись один дру­го­му по жре­бию. Кро­во­про­ли­тие мож­но было сде­лать еще страш­нее. Доми­ци­ан, по-види­мо­му, тре­бо­вал, чтобы гла­ди­а­то­ры сра­жа­лись без щита; ино­гда устро­и­тель игр пред­ва­рял их объ­яв­ле­ни­ем, что «отпус­ка» не будет: поеди­нок дол­жен длить­ся, пока один из про­тив­ни­ков не падет мерт­вым; с.107 ране­но­му поща­ды не будет. Когда Доми­ций, дед Неро­на, давал такие игры, Август, воз­му­щен­ный этой бой­ней, ука­зом запре­тил игры «без отпус­ка». Вряд ли эдикт этот стро­го соблюдал­ся: в 242 г. н. э., напри­мер, маги­ст­рат Мин­турн (горо­док в Лаций) хва­лит­ся, что он велел пере­бить всех побеж­ден­ных, а это был цвет кам­пан­ских гла­ди­а­то­ров. На играх, устро­ен­ных в недав­но откры­том Фла­ви­е­вом амфи­те­ат­ре, Доми­ци­ан заста­вил бить­ся двух рав­ных по силе гла­ди­а­то­ров до тех пор, пока оба не упа­ли изра­нен­ные и обес­си­лен­ные, хотя зри­те­ли дав­но тре­бо­ва­ли «отпус­ка», как это было в обы­чае, если поеди­нок длил­ся дол­го, а победа не скло­ня­лась ни на одну сто­ро­ну. Тол­па, то ли устав ожи­дать раз­вяз­ки, то ли вдо­сталь налю­бо­вав­шись искус­ст­вом про­тив­ни­ков, тре­бо­ва­ла пре­кра­ще­ния поедин­ка. Такой исход его на тех­ни­че­ском язы­ке амфи­те­ат­ра име­но­вал­ся «отпу­стить сто­я­щи­ми» (т. е. когда оба бой­ца дер­жа­лись на ногах).

Офи­ци­аль­ной награ­дой победи­те­лю была паль­мо­вая ветвь, с кото­рой он про­бе­гал вокруг аре­ны, но, кро­ме нее, полу­чал он дары и более суще­ст­вен­ные. Устро­и­тель вру­чал ему денеж­ную награ­ду, обыч­но на доро­гом под­но­се, кото­рый тоже оста­вал­ся в соб­ст­вен­ность победи­те­лю. Ино­гда еще щед­рее ода­ря­ли гла­ди­а­то­ра зри­те­ли: тре­бо­ва­ли для него сво­бо­ды. Юриди­че­ски осво­бож­де­ние зави­се­ло толь­ко от хозя­и­на раба, т. е. от лани­сты или устро­и­те­ля игр, но тре­бо­ва­ния тол­пы быва­ли так настой­чи­вы, настро­е­ние ее ста­но­ви­лось столь угро­жаю­щим, что при­хо­ди­лось усту­пать. Ино­гда награ­да была мень­шей, но тоже не малой: победи­те­ля «опо­я­сы­ва­ли мечом» — вру­ча­ли ему дере­вян­ный меч вро­де тех, кото­ры­ми фех­то­ва­ли в шко­ле. Гла­ди­а­тор, полу­чив­ший этот знак отли­чия, осво­бож­да­ет­ся от выступ­ле­ний на арене. Он оста­ет­ся в шко­ле, помо­га­ет «док­то­рам», а чаще все­го высту­па­ет в роли судьи.

Кто же были эти люди, избрав­шие сво­им ремеслом убий­ство и сами гото­вые пасть под ножом убий­цы?

Ремес­ло гла­ди­а­то­ра было пре­зрен­ным. Мы виде­ли, что сво­бод­ный чело­век, доб­ро­воль­но посту­пив­ший в гла­ди­а­то­ры, ока­зы­вал­ся в поло­же­нии почти раба. «Зама­ран­ный чело­век, достой­ный сво­ей жиз­ни и сво­его места», — гово­рит о гла­ди­а­то­ре поэт Луци­лий (II в. до н. э.); Цице­рон назы­ва­ет их «поте­рян­ны­ми людь­ми»; Юве­нал счи­та­ет гла­ди­а­тор­скую шко­лу послед­ней сту­пе­нью чело­ве­че­ско­го паде­ния.

с.108 Но это толь­ко одна сто­ро­на. Об этих отвер­жен­цах гово­рят с вос­хи­ще­ни­ем в скром­ных мастер­ских ремес­лен­ни­ков и в бога­тых особ­ня­ках сена­то­ров; Гора­ций и Меце­нат обсуж­да­ют досто­ин­ства двух про­тив­ни­ков. В Риме пом­нят, что у «фра­кий­ца» Спудия из Шко­лы Цеза­ря пра­вая рука была длин­нее левой, а из гла­ди­а­то­ров Кали­гу­лы толь­ко двое мог­ли ни на секун­ду не зажму­рить глаз перед блес­ком вне­зап­но выхва­чен­но­го меча. Поэты пишут о гла­ди­а­то­рах сти­хи; худож­ни­ки и ремес­лен­ни­ки уве­ко­ве­чи­ва­ют в сво­их работах эпи­зо­ды из их жиз­ни; жен­щи­ны ари­сто­кра­ти­че­ско­го кру­га в них влюб­ля­ют­ся. Сыно­вья знат­ных отцов берут у них уро­ки фех­то­ва­ния; импе­ра­то­ры спус­ка­ют­ся на аре­ну. Доста­точ­но про­смот­реть тома над­пи­сей из одних Пом­пей, чтобы убедить­ся, какой живей­ший инте­рес вызы­ва­ют к себе эти люди: зна­ют их име­на, их карье­ру, на сте­нах рису­ют гла­ди­а­то­ров, обсуж­да­ют подроб­но­сти их поедин­ков.

И гла­ди­а­то­ры отнюдь не стес­ня­ют­ся сво­ей про­фес­сии; наобо­рот, они гор­дят­ся ею. В их эпи­та­фи­ях посто­ян­но упо­ми­на­ет­ся, к какой кате­го­рии бой­цов при­над­ле­жал умер­ший (мур­ми­лон, «фра­ки­ец», рети­а­рий); какое место зани­мал в ней (нови­чок, вете­ран, гла­ди­а­тор пер­во­го ран­га). Эпи­та­фии сооб­ща­ют, что такой-то был «док­то­ром», а такой-то «полу­чил меч». Часто назы­ва­ет­ся чис­ло поедин­ков, в кото­рых гла­ди­а­тор бил­ся; ино­гда дает­ся весь его «послуж­ной спи­сок»: Флам­ма сра­жал­ся 34 раза; одер­жал 21 победу, 9 раз «был отпу­щен сто­я­щим на ногах», 4 раза поми­ло­ван. У гла­ди­а­то­ра есть свой кодекс чести: он счи­та­ет недо­стой­ным для себя сра­жать­ся с про­тив­ни­ком более сла­бым; с рав­ным ему он бьет­ся до послед­не­го и пред­по­чтет смерть бег­ству; стру­сить перед про­тив­ни­ком, бежать от него — это покрыть себя несмы­вае­мым позо­ром. На одном релье­фе видим мы рети­а­рия и его тяже­ло­во­ору­жен­но­го про­тив­ни­ка; оба, види­мо, изра­не­ны и заму­че­ны так, что сто­ять они уже не могут. Оба пова­ли­лись на зем­лю и, сидя, про­дол­жа­ют сра­жать­ся. Гла­ди­а­тор зажмет свою рану и попро­сит зри­те­лей успо­ко­ить­ся и не оста­нав­ли­вать поедин­ка; выбив­шись из сил, окро­вав­лен­ный, изра­нен­ный он ожи­да­ет смер­ти с таким вели­ча­вым спо­кой­ст­ви­ем, кото­рое сде­ла­ло бы честь и муд­ре­цу Гора­ция, бес­тре­пет­но сто­я­ще­му сре­ди раз­ва­лин руша­ще­го­ся мира. И когда победи­тель зане­сет над ним свой кин­жал, то, быва­ет, он сам напра­вит его руку, чтобы удар был вер­нее.

с.109 Толь­ко сла­бый душой, выхо­дя на аре­ну, дума­ет о смер­ти. Аре­на — это то попри­ще, где во всем блес­ке мож­но пока­зать свою отва­гу и лов­кость, свое мастер­ство и хлад­но­кро­вие. И гла­ди­а­тор жаж­дет это­го. Сене­ка вспо­ми­на­ет мур­ми­ло­на Три­ум­фа, кото­рый жало­вал­ся, что при Тибе­рии ред­ки гла­ди­а­тор­ские игры: «зря про­па­да­ют луч­шие годы!». Гла­ди­а­тор «жаден до опас­но­стей», пото­му что путь к сла­ве про­ле­га­ет для него через опас­ность, а сла­вой он доро­жит боль­ше жиз­ни. Отно­ше­ние окру­жаю­ще­го обще­ства убеди­ло его в том, что его сла­ва — это нечто боль­шое и насто­я­щее: «не бес­сла­вен я был сре­ди живу­щих»; «никто не победил меня». Один велит напи­сать, что умер от болез­ни, но не от руки про­тив­ни­ка; дру­гой, что он скон­чал­ся от ран, но убил про­тив­ни­ка. Ста­ро­го гла­ди­а­то­ра победил юно­ша; что делать! У моло­до­го боль­ше сил, боль­ше гиб­ко­сти и подвиж­но­сти, и ста­рик при­пи­сы­ва­ет победу имен­но пере­ве­су моло­до­сти над ста­ро­стью, но при этом наста­и­ва­ет, что «в искус­стве сво­ем он не был поза­ди».

Сре­ди гла­ди­а­то­ров встре­ча­лись нату­ры раз­ные. Были люди, кото­рые, живя в кро­ва­вом тумане шко­лы и амфи­те­ат­ра, утра­чи­ва­ли такие чув­ства, как состра­да­ние и жалость, и, как зве­ри, пья­не­ли от кро­ви. На одном пом­пей­ском над­гроб­ном памят­ни­ке име­ет­ся ряд релье­фов, изо­бра­жаю­щих сце­ны гла­ди­а­тор­ских боев. Неиз­вест­ный худож­ник, автор этих релье­фов, был тон­ким и ост­рым наблюда­те­лем. Он изо­бра­зил несколь­ких гла­ди­а­то­ров-победи­те­лей и сумел пока­зать в этой роли людей раз­но­го душев­но­го скла­да. Трое — это озве­ре­лые суще­ства, кото­рые в горяч­ке боя, осви­ре­пев от дра­ки, уда­чи и кро­ви, хотят одно­го — добить про­тив­ни­ка. Один зама­хи­ва­ет­ся на вра­га, уже падаю­ще­го, уже пора­жен­но­го насмерть; дру­го­го судья силой оттас­ки­ва­ет от ране­но­го, про­си­тель­ным жестом под­няв­ше­го руку к зри­те­лям; он готов его добить, не дожи­да­ясь их реше­ния. Малень­кий рети­а­рий вце­пил­ся в тру­сы побеж­ден­но­го им рос­ло­го моло­д­ца, слов­но боясь, как бы он не убе­жал рань­ше, чем ему вса­дят в гор­ло нож. Гла­ди­а­тор, упав­ший на одно коле­но и обра­щаю­щий­ся к тол­пе с прось­бой о поми­ло­ва­нии, со стра­хом огляды­ва­ет­ся на победи­те­ля, угро­жаю­щая поза кото­ро­го не сулит добра. Такие люди были страш­ны­ми про­тив­ни­ка­ми, и, веро­ят­но, не толь­ко у нович­ков сжи­ма­лось серд­це, когда выпа­дал жре­бий бить­ся с ними в паре. Об этом с похва­лой с.110 упо­ми­на­ет­ся в их над­гро­би­ях: «перед ним тре­пе­та­ли все его напар­ни­ки»; эпи­та­фия одно­го гла­ди­а­то­ра удо­вле­тво­рен­но сооб­ща­ет, что он «пора­зил мно­гих смер­то­нос­ной рукой». Това­ри­щи поба­и­ва­ют­ся таких и в то же вре­мя вос­хи­ща­ют­ся ими; про­зви­ща, кото­рые им дают­ся: «Огонь», «Ожог», «Оса», не злые и не оскор­би­тель­ные; с гла­ди­а­тор­ской точ­ки зре­ния лест­но быть таким бой­цом.

Были сре­ди гла­ди­а­то­ров и люди с дру­гой душой. «Сла­ва ли это — убить мно­гих?», — спра­ши­ва­ет один; дру­гой счи­та­ет сво­ей заслу­гой, что он щадил про­тив­ни­ков. Анто­ний Экс­ох, при­ни­мав­ший как раз уча­стие в играх, устро­ен­ных Тра­я­ном, в пере­чень сво­их сра­же­ний и побед встав­ля­ет и тот слу­чай, когда бла­го­да­ря ему его про­тив­ни­ка «отпу­сти­ли» — оче­вид­но, он мог нане­сти ему смер­тель­ный удар, но не сде­лал это­го — пожа­лел. Дикое неистов­ство осви­ре­пев­ших това­ри­щей они опре­де­ля­ют как «нера­зум­ную нена­висть». На упо­мя­ну­том уже пом­пей­ском памят­ни­ке изо­бра­жен победи­тель, кото­рый ни еди­ным дви­же­ни­ем, ни еди­ным жестом не выда­ет сво­его тор­же­ства. Может быть, он его и не испы­ты­ва­ет? В эпи­та­фии одно­го гла­ди­а­то­ра ска­за­но, что он поте­рял силу и муже­ство, пото­му что вынуж­ден был убить доро­го­го това­ри­ща.

А дру­же­ские свя­зи в этой среде завя­зы­ва­лись: есть над­гро­бия, постав­лен­ные «дру­гу» или «това­ри­щу и сожи­те­лю». В без­гра­мот­ной и неук­лю­жей над­пи­си, кото­рую сде­лал для рети­а­рия Юлия Вале­ри­а­на, «хоро­шо про­жи­вав­ше­го 20 лет и скон­чав­ше­го­ся в день сво­его рож­де­ния», его «доб­рый това­рищ, любя­щий до гро­ба», дышит под­лин­ное и глу­бо­кое чув­ство. Ино­гда в гла­ди­а­тор­ской шко­ле скла­ды­вал­ся неболь­шой тес­ный кру­жок: импе­ра­тор­ский отпу­щен­ник Ага­фокл, врач Боль­шой шко­лы, загото­вил над­гро­бие себе, Клав­дию — лани­сте импе­ра­то­ра³, При­ми­ти­ву — смот­ри­те­лю мерт­вец­кой — и рети­а­рию Телес­фо­ру. Вся Боль­шая шко­ла почти­ла память ста­ро­жи­ла шко­лы, пег­ни­а­рия Секун­да, скон­чав­ше­го­ся в воз­расте 90 лет⁴.

с.111 Над­пи­си ску­пы на выра­же­ние чувств; они доволь­ст­ву­ют­ся отсто­яв­ши­ми­ся, тыся­че­крат­но повто­ря­е­мы­ми фор­му­ла­ми, в лако­нич­ной стан­дарт­но­сти кото­рых обес­цве­чи­ва­ет­ся и теря­ет­ся голос серд­ца. Чтобы уло­вить его невнят­ный и при­глу­шен­ный шепот, надо очень и очень при­слу­ши­вать­ся, и уда­ет­ся это толь­ко тогда, когда в при­выч­ный тра­фа­рет вры­ва­ют­ся сло­ва, им не пред­у­смот­рен­ные. «Македо­ну, “фра­кий­цу”, ново­бран­цу из Алек­сан­дрии, весь отряд “фра­кий­цев”. Жил 20 лет, 8 меся­цев, 12 дней». Поче­му нови­чок удо­сто­ил­ся этой чести? В шко­ле он был совсем недав­но, в амфи­те­ат­ре еще ни разу не высту­пал. Полю­бил­ся ли гла­ди­а­то­рам юный чуже­стра­нец, при­нес­ший в их хму­рую казар­му несо­кру­ши­мую весе­лость моло­до­сти и живое колю­чее ост­ро­умие алек­сан­дрий­цев? Тро­ну­ла ли их судь­ба юно­ши, оди­но­ко уми­рав­ше­го сре­ди рав­но­душ­ных людей в чужом злом горо­де? Жал­ко ли им ста­ло это­го маль­чи­ка, кото­рый глядел на белый свет толь­ко «20 лет, 8 меся­цев и 12 дней»? Но все, что их вол­но­ва­ло и жгло, они вло­жи­ли в два суро­вых сло­ва «весь отряд» — дру­го­го спо­со­ба выра­зить свои чув­ства у них не нашлось. И надо при­знать, что два сло­ва дей­ст­ву­ют силь­нее рито­ри­че­ски пыш­ных эпи­та­фий.

Есть еще в жиз­ни гла­ди­а­то­ра сто­ро­на, о кото­рой мы, к сожа­ле­нию, зна­ем очень мало. У гла­ди­а­то­ра есть семья; он муж и отец. Ино­гда он ста­вит над­гро­бие сво­ей «доро­гой цело­муд­рен­ной супру­ге», но чаще его хоро­нит жена, ино­гда жена и дети. Семья была не толь­ко у вете­ра­нов, но и у гла­ди­а­то­ров, еще не полу­чив­ших это­го зва­ния. Ухо­ди­ли люди в шко­лу из семьи или жени­лись, уже будучи гла­ди­а­то­ра­ми? Послед­нее веро­ят­нее. При­хо­дил в жиз­ни гла­ди­а­то­ра какой-то час, когда тис­ки сви­ре­пой дис­ци­пли­ны для него раз­жи­ма­лись и он полу­чал пра­во отлу­чать­ся из шко­лы на опре­де­лен­ный, более или менее дли­тель­ный срок. С каких пор и за какие заслу­ги поль­зо­вал­ся он этим пра­вом, неиз­вест­но; мож­но думать, что дава­ли его людям, в кото­рых были уже уве­ре­ны, что они не сбе­гут. Может быть, гла­ди­а­тор, обза­вед­ший­ся семьей, полу­чал с.112 раз­ре­ше­ние вооб­ще жить дома, и он толь­ко при­хо­дил в шко­лу, как при­хо­дят на работу? Отве­тить на этот вопрос мы — увы! — не можем: нет дан­ных.

Были сре­ди гла­ди­а­то­ров люди, кото­рые не мири­лись со сво­ей долей. Нату­ры более тон­кие зады­ха­лись в душ­ной атмо­сфе­ре казар­мы; гор­дые, пол­ные чув­ства соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства люди не жела­ли уни­зить­ся до того, чтобы стать пред­ме­том раз­вле­че­ния для рим­ской чер­ни. Дви­же­ние Спар­та­ка нача­лось с гла­ди­а­тор­ской шко­лы; в 64 г. н. э. попыт­ка гла­ди­а­то­ров бежать из Пре­не­стин­ской шко­лы (Пре­не­сте теперь Пале­ст­ри­на; малень­кий горо­док неда­ле­ко от Рима) вспо­ло­ши­ла рим­лян, сра­зу вспом­нив­ших Спар­та­ка. Сене­ка рас­ска­зы­ва­ет о двух страш­ных само­убий­ствах в гла­ди­а­тор­ской среде. С одно­го гла­ди­а­то­ра не спус­ка­ли глаз, види­мо, ему не дове­ря­ли; без сто­ро­жа оста­вал­ся он толь­ко в убор­ной. Он там и уду­шил себя, глу­бо­ко засу­нув в гор­ло палоч­ку с губ­кой, употреб­ляв­шу­ю­ся для самых гряз­ных надоб­но­стей. Дру­го­го вез­ли тоже под стра­жей в амфи­те­атр. При­тво­рив­шись спя­щим, он все ниже и ниже опус­кал голо­ву, пока не про­су­нул ее меж­ду спи­ца­ми коле­са — коле­со зна­чи­тель­но выда­ва­лось над кузо­вом — и не сло­мал шей­ных позвон­ков. Сак­сы, попав­шие в плен, рука­ми пере­ду­ши­ли один дру­го­го, чтобы толь­ко не попасть в гла­ди­а­то­ры.

В одном пом­пей­ском доме, где по какой-то при­чине посе­ле­ны были гла­ди­а­то­ры, сохра­ни­лась любо­пыт­ная над­пись: одно толь­ко имя фило­со­фа Сене­ки, выпи­сан­ное пол­но­стью кра­си­вы­ми круп­ны­ми бук­ва­ми. Сене­ка был един­ст­вен­ным чело­ве­ком в древ­нем Риме, кото­рый воз­му­щал­ся гла­ди­а­тор­ски­ми игра­ми и про­те­сто­вал про­тив них, пред­ла­гая пра­ви­тель­ству бороть­ся с этим «заста­ре­лым злом» и «раз­вра­щен­но­стью нра­вов». Чело­век, вывед­ший на стене имя фило­со­фа, был, види­мо, зна­ком с его взгляда­ми. Устав от гла­ди­а­тор­ской жиз­ни, от амфи­те­ат­ра, от гру­бых това­ри­щей и бес­сер­деч­ной тол­пы, искал ли он уте­ше­ния в мыс­ли о том, что есть на све­те душа, сочув­ст­ву­ю­щая и жале­ю­щая?

Гла­ди­а­тор­ские бои обыч­но соеди­ня­лись с трав­лей зве­рей. Пер­вая «охота на львов и пан­тер» была устро­е­на в 186 г. до н. э. М. Фуль­ви­ем Ноби­ли­о­ром; по сло­вам с.113 Ливия, она по оби­лию зве­рей и раз­но­об­ра­зию зре­лищ почти не усту­па­ла тем, кото­рые устра­и­ва­ли в его вре­мя. В 58 г. до н. э. эдил М. Эми­лий Скавр «вывел» 150 «афри­кан­ских зве­рей», т. е. пан­тер и лео­пар­дов. Тогда же рим­ляне впер­вые увиде­ли беге­мота и кро­ко­ди­лов: их доста­ви­ли Скав­ру пять штук и спе­ци­аль­но для них был вырыт бас­сейн. Сул­ла в 93 г. до н. э. выпу­стил на аре­ну «сот­ню львов с гри­ва­ми» (т. е. сам­цов). Живот­ные не были свя­за­ны и сво­бод­но раз­гу­ли­ва­ли по Боль­шо­му Цир­ку (так назы­ва­лась узкая доли­на меж­ду Пала­тин­ским хол­мом и Авен­ти­ном, где про­ис­хо­ди­ли кон­ские состя­за­ния. До построй­ки амфи­те­ат­ра здесь обыч­но устра­и­ва­ли и зве­ри­ные трав­ли. Дли­на ее была 600 м, шири­на 150 м). Мавре­тан­ский царек Бокх, нахо­див­ший­ся в дру­же­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях с Сул­лой, при­слал для этой трав­ли спе­ци­аль­ный отряд охот­ни­ков-гету­лов, воору­жен­ных копья­ми и дро­ти­ка­ми. Доли­на была кру­гом обне­се­на высо­кой желез­ной решет­кой; ни зве­рям, ни людям некуда было ни спря­тать­ся, ни убе­жать; нача­лась страш­ная охота, в кото­рой были пере­би­ты все львы и не обо­шлось без чело­ве­че­ских жертв. Цице­рон, вспо­ми­ная трав­лю, устро­ен­ную Пом­пе­ем, писал, что он не пони­ма­ет, какое удо­воль­ст­вие может полу­чить куль­тур­ный чело­век, когда на его гла­зах мощ­ный зверь тер­за­ет сла­бо­го чело­ве­ка или когда пре­крас­но­го зве­ря прон­за­ют рога­ти­ной. Боль­шин­ство дер­жа­лось ино­го мне­ния; конец зве­ри­ным трав­лям при­шел толь­ко в VI в. н. э. Август в чис­ле тех сво­их дел, кото­рые он счел нуж­ным уве­ко­ве­чить в длин­ной над­пи­си, упо­ми­на­ет, что он устра­и­вал зве­ри­ные трав­ли 26 раз и загуб­ле­но на них было 3500 зве­рей (по 134 каж­дый раз в сред­нем).

В зве­ри­ной трав­ле, кото­рую в 55 г. до н. э. устро­ил Пом­пей и на кото­рой при­сут­ст­во­вал Цице­рон, «гвоздем» зре­ли­ща были сло­ны. Надо ска­зать, что рим­ляне пита­ли сла­бость к этим живот­ным (впер­вые увида­ли они их во вре­мя вой­ны с Пирром, в пер­вой чет­вер­ти III в. до н. э.); их наде­ля­ли высо­ки­ми нрав­ст­вен­ны­ми каче­ства­ми, вели­ко­ду­ши­ем, цело­муд­ри­ем, чув­ст­вом чести. Пли­ний Стар­ший совер­шен­но серь­ез­но рас­ска­зы­ва­ет, как один слон, кото­ро­му труд­но дава­лись уро­ки дрес­си­ров­щи­ка, вытвер­жи­вал их по ночам; дру­гой выучил гре­че­ский алфа­вит и мог напи­сать целую фра­зу по-гре­че­ски. «В них есть нечто общее с людь­ми», — писал Цице­рон. И когда эти умные и доб­рые живот­ные после корот­кой схват­ки с с.114 охот­ни­ка­ми-гету­ла­ми, посы­лав­ши­ми в них стре­лу за стре­лой, попы­та­лись убе­жать, а «поте­ряв вся­кую надеж­ду на бег­ство», с жалоб­ным ревом заме­та­лись по арене, «слов­но опла­ки­вая себя и умо­ляя о состра­да­нии», люди вдруг ста­ли людь­ми: зри­те­ли повска­ка­ли со сво­их мест, гром­ко пла­ча и осы­пая Пом­пея про­кля­ти­я­ми, «кото­рые над ним вско­ре испол­ни­лись», заме­ча­ет Пли­ний (Пом­пей потер­пел пора­же­ние и был убит в 48 г. до н. э.).

Кро­ме этих замор­ских зве­рей, для охот в амфи­те­ат­ре при­об­ре­та­ли живот­ных евро­пей­ских и сво­их ита­лий­ских: мед­ведей, каба­нов, быков,. Мед­веди води­лись и в Ита­лии (в Лука­нии и Апу­лии); при­во­зи­ли их так­же из Гер­ма­нии, Гал­лии и даже Испа­нии. Рога­то­го скота в Ита­лии было изоби­лие: огром­ные ста­да коче­ва­ли круг­лый год с одно­го паст­би­ща на дру­гое; из этих стад и бра­ли быков для аре­ны. Ино­гда зада­ча охот­ни­ка заклю­ча­лась толь­ко в том, чтобы убить разъ­ярен­ное живот­ное; быка дово­ди­ли до бешен­ства, при­жи­гая его кале­ным желе­зом, драз­ня его соло­мен­ным чуче­лом, на кото­рое он, осви­ре­пев, неисто­во кидал­ся. Но уже при Цеза­ре в обы­чаи амфи­те­ат­ра вошла «фес­са­лий­ская охота»: охот­ник вер­хом на лоша­ди ска­кал рядом с быком, хва­тал его за рога и сво­ра­чи­вал ему шею. Тут тре­бо­ва­лась и лов­кость — сколь­ко раз при­хо­ди­лось увер­ты­вать­ся от смер­то­нос­ных рогов, — и непо­мер­ная сила. При Клав­дии в моду вошел дру­гой спо­соб: всад­ни­ки гоня­ли быков по арене, пока те не выби­ва­лись из сил; тогда всад­ник пере­ска­ки­вал на быка, хва­тал его за рога, всем сво­им весом нава­ли­вал­ся на его голо­ву и валил быка на зем­лю.

Как обу­ча­ли буду­щих охот­ни­ков в Утрен­ней шко­ле? Ника­ких сведе­ний об этом не дошло, но пред­ста­вить себе это обу­че­ние мож­но с боль­шой сте­пе­нью веро­ят­но­сти. Охот­ник дол­жен мет­ко стре­лять и мет­ко дей­ст­во­вать холод­ным ору­жи­ем; от вер­но­го гла­за и твер­дой руки зави­сит его жизнь, тем более, что ему сплошь и рядом не дают щита, воору­жа­ют его ино­гда копьем или рога­ти­ной, но часто толь­ко кин­жа­лом, широ­ким и корот­ким. И с их помо­щью охот­ник рас­прав­ля­ет­ся со страш­ны­ми про­тив­ни­ка­ми; моло­дой Кар­по­фор, вос­пе­тый Мар­ци­а­лом, убил за один день 20 зве­рей. Выхо­дил он про­тив дико­го каба­на, про­тив мед­ведя (тут он дей­ст­во­вал рога­ти­ной), про­тив льва, лео­пар­да, быков и зуб­ра. Охот­ни­ка ино­гда сопро­вож­да­ли на аре­ну силь­ные, хоро­шо выдрес­си­ро­ван­ные с.115 соба­ки. Мар­ци­ал посвя­тил сти­хи соба­ке охот­ни­ка Декстра, Лидии, «обу­чен­ной в амфи­те­ат­ре» и погиб­шей «слав­ною смер­тью» на арене от «мол­ние­нос­но­го уда­ра», нане­сен­но­го диким каба­ном.

От охот­ни­ка тре­бу­ют ино­гда акро­ба­ти­че­ских трю­ков. Пре­сы­щен­но­му зри­те­лю надо­еда­ет смот­реть, как зве­ри пада­ют под мет­ки­ми уда­ра­ми копья или кин­жа­ла. Надо при­дать охо­те боль­ше ост­ро­ты, оття­нуть вре­мя реши­тель­но­го уда­ра. Охот­ник выхо­дит с шестом в руках один на один про­тив зве­ря, и в ту мину­ту, когда тот, при­пав к зем­ле, уже готов кинуть­ся на чело­ве­ка, он с помо­щью шеста дела­ет огром­ный пры­жок, пере­ле­та­ет через зве­ря, ста­но­вит­ся на ноги и убе­га­ет. Обма­ну­ты­ми быва­ли такие гроз­ные про­тив­ни­ки, как мед­ведь или лео­пард. Сохра­ни­лась гре­че­ская эпи­грам­ма, хоро­шо пере­даю­щая тра­ги­че­ское напря­же­ние этой страш­ной мину­ты:

Ино­гда на арене ста­ви­ли свое­об­раз­ную дверь-вер­туш­ку: на столб наве­ши­ва­ли четы­ре широ­кие две­ри со встав­лен­ны­ми в них креп­ки­ми решет­ка­ми. Две­ри эти вра­ща­лись вокруг стол­ба, и охот­ник, раз­драз­нив зве­ря, пря­тал­ся за такой две­рью, выгляды­вал сквозь решет­ку, тол­кал перед собой вер­туш­ку, выбе­гал из-за одной две­ри и пря­тал­ся за дру­гую, «пор­хая», по выра­же­нию оче­вид­ца, «меж­ду льви­ны­ми ког­тя­ми и зуба­ми». По слу­чаю одной трав­ли аре­ну пре­вра­ти­ли в лес, проч­но утвер­див в ней боль­шие дере­вья. Охот­ник, увер­нув­шись от мед­ведя, взле­та­ет на дере­во, но мед­ведь хоро­ший вер­хо­лаз и, пре­сле­дуя вра­га, он лезет вслед за ним. Как спа­стись, куда укрыть­ся? Видеть, как жизнь чело­ве­ка висит на волос­ке, как он всей сво­ей наход­чи­во­стью, лов­ко­стью и силой пыта­ет­ся оттолк­нуть смерть, глядя­щую пря­мо в гла­за — это захва­ты­ва­ло и вол­но­ва­ло ока­ме­не­лые серд­ца зри­те­лей.

В амфи­те­ат­рах устра­и­ва­ли не толь­ко зве­ри­ные трав­ли. Ред­ких, без­вред­ных и обу­чен­ных живот­ных выпус­ка­ли на показ зри­те­лям. Искус­ство дрес­си­ров­ки сто­я­ло в древ­но­сти очень высо­ко. О дрес­си­ров­щи­ках — их назы­ва­ли «при­ру­чи­те­ля­ми» — гово­ри­ли, что они «вво­дят в обще­ние с людь­ми мед­ведей, быков и львов, забыв­ших свою с.116 сви­ре­пость». Спо­со­бы дрес­си­ров­ки были, веро­ят­но, жесто­ки­ми; Пли­ний обро­нил мимо­хо­дом, что сло­на, кото­ро­му уче­ние дава­лось туго, били. Как бы то ни было, но «при­ру­чи­те­ли» дово­ди­ли сво­их зве­рей до того, что «мог­ли жить с ними в друж­бе: учи­тель совал руку в пасть львам; сто­рож цело­вал сво­его тиг­ра». Луч­ши­ми уче­ни­ка­ми ока­зы­ва­лись, конеч­но, сло­ны, и чему их толь­ко не выучи­ва­ли! Когда Цезарь, справ­ляя свой три­умф, въез­жал на Капи­то­лий, по обе сто­ро­ны его колес­ни­цы шло сорок сло­нов с факе­ла­ми в хоботах. Сло­ны высту­па­ли на арене, изо­бра­жа­ли из себя гла­ди­а­то­ров, тан­це­ва­ли под зву­ки буб­на, в кото­рый уда­рял один из них; нес­ли вчет­ве­ром носил­ки, в кото­рых лежал слон, пред­став­ляв­ший родиль­ни­цу. Они всхо­ди­ли и спус­ка­лись по натя­ну­тым кана­там. На арене рас­став­ля­ли сто­лы и ложа, на кото­рых укла­ды­ва­лись люди; сло­ны при­со­еди­ня­лись к ним, прой­дя по ложам с такой осто­рож­но­стью и лов­ко­стью, что никто из лежав­ших не бывал задет. Львы и тиг­ры ходи­ли под ярмом и вез­ли колес­ни­цы, а дрес­си­ров­щи­ки вре­мен Доми­ци­а­на обу­ча­ли львов, пой­мав на арене зай­ца, подер­жать его в пасти, выпу­стить, опять пой­мать и сно­ва выпу­стить. «Лев любит свою добы­чу, и заяц чув­ст­ву­ет себя совер­шен­но спо­кой­но в его пасти», — уми­лял­ся Мар­ци­ал, не упу­стив­ший слу­чая польстить Доми­ци­а­ну: львы зна­ют, на служ­бе у како­го мило­серд­но­го гос­по­ди­на они состо­ят!

Во вре­ме­на рес­пуб­ли­ки маги­ст­ра­ты, кото­рые соби­ра­лись дать зве­ри­ную трав­лю, обра­ща­лись обыч­но с прось­бой поза­бо­тить­ся о поим­ке зве­рей к намест­ни­кам про­вин­ций, где води­лись замор­ские зве­ри. Целий, кан­дидат в эди­лы, не давал покоя Цице­ро­ну, упра­ши­вая его при­слать ему поболь­ше пан­тер. Цице­рон был тогда (52 г. до н. э.) пра­ви­те­лем Кили­кии; в сосед­них обла­стях, Пам­фи­лии и Писидии, зве­ри эти води­лись во мно­же­стве. «Поза­боть­ся об этом, — при­ста­ет он к почтен­но­му кон­су­ля­ру, — тебе сто­ит толь­ко ска­зать сло­во, при­ка­зать и рас­по­рядить­ся; как толь­ко их пой­ма­ют, у тебя уже будут мои люди, чтобы их кор­мить и пере­вез­ти…»; «стыд­но тебе будет, если я не полу­чу пан­тер…» и так из пись­ма в пись­мо с июля по сен­тябрь вклю­чи­тель­но.

При импе­рии, когда зве­ри­ные трав­ли вошли в моду и устра­и­ва­лись не толь­ко в Риме, но и по дру­гим горо­дам (в раз­ме­рах, конеч­но, неиз­ме­ри­мо мень­ших и обыч­но не на замор­ских зве­рей, а толь­ко на тех, кото­рые води­лись с.117 в Ита­лии), охотой на зве­рей и лов­лей их зани­ма­лись тыся­чи людей. Покуп­ка и про­да­жа живот­ных состав­ля­ла круп­ную отрасль тор­гов­ли. Кро­ме мест­ных жите­лей (а в стра­нах, изоби­ло­вав­ших живот­ны­ми-хищ­ни­ка­ми, напри­мер в Гер­ма­нии, Бри­та­нии, в М. Азии и Север­ной Афри­ке, сво­их охот­ни­ков было, конеч­но, мно­го), на охоту посы­ла­ли ино­гда и сол­дат. Мед­ве­жат­ни­ки из I Леги­о­на, сто­яв­ше­го око­ло нынеш­не­го Кель­на, пой­ма­ли за шесть меся­цев 50 мед­ведей. Они были осво­бож­де­ны от всех лагер­ных работ и зани­ма­лись одной охотой.

Зада­ча охот­ни­ка услож­ня­лась тем, что он дол­жен был взять живот­ное живым. Копа­ли ямы, сажа­ли туда козу или поро­сен­ка; голод­ный зверь шел на их голо­са и ока­зы­вал­ся в ловуш­ке. Ста­ви­ли тене­та, устра­и­ва­ли обла­вы. Плен­ни­ков, опу­тан­ных верев­ка­ми и цепя­ми, сажа­ли в креп­ко ско­ло­чен­ные клет­ки и отправ­ля­ли в Рим. Евро­пей­ские зве­ри еха­ли сушей мед­лен­но, на волах; афри­кан­ские живот­ные долж­ны были пере­ехать Сре­ди­зем­ное море. Весь этот путе­ше­ст­ву­ю­щий зве­ри­нец надо было кор­мить. Если зве­рей вез­ли импе­ра­то­ру, то забота об этом лежа­ла на горо­дах, через кото­рые кара­ван про­хо­дил. Повин­ность эта была тяж­кая; еды тре­бо­ва­лось мно­го. Льву нуж­но в день 3 кг мяса. А если этих львов было мно­го? А если про­вод­ни­ки реши­ли задер­жать­ся, как это слу­чи­лось одна­жды во фри­гий­ском горо­де Гиера­по­ле, где кара­ван про­сто­ял четы­ре меся­ца? Воз­мож­но, задерж­ка эта была вызва­на состо­я­ни­ем живот­ных, труд­но пере­но­сив­ших пере­езд. Быва­ли слу­чаи, что живот­ные во мно­же­стве поги­ба­ли в пути или при­ез­жа­ли на место боль­ные и обес­си­лив­шие. Еще труд­нее было вез­ти дете­ны­шей, кото­рых ино­гда, убив мать, охот­ник заби­рал из лого­ва. С ними быва­ло нема­ло воз­ни: для дрес­си­ров­ки боль­ше все­го годи­лись имен­но они, но вопрос с кор­меж­кой сто­ял тут осо­бен­но ост­ро. Малы­шам тре­бо­ва­лось моло­ко. При­хо­ди­лось обза­во­дить­ся ста­дом коз или коров, о про­корм­ле­нии кото­рых надо было тоже поду­мать; нуж­но было нанять людей для ухо­да за скотом. Началь­ни­ки кара­ва­на не зна­ли, веро­ят­но, покоя ни днем, ни ночью.

Меж­ду гла­ди­а­то­ром и охот­ни­ком есть суще­ст­вен­ная раз­ни­ца: охот­ник идет на зве­ря; победу и сла­ву ему при­но­сит не убий­ство чело­ве­ка, а гибель живот­но­го, страш­но­го и хищ­но­го. Зри­те­ли отчет­ли­во созна­ют эту раз­ни­цу. «Охота заслу­жи­ва­ет вся­че­ской похва­лы», вме­сто с.118 гла­ди­а­тор­ской бой­ни «она пред­ла­га­ет зре­ли­ще, где искус­ство и разум­ное муже­ство про­ти­во­по­став­ле­ны нера­зум­ной мощи и силе», — писал автор трак­та­та «О разу­ме живот­ных», вклю­чен­но­го в нра­во­учи­тель­ные сочи­не­ния Плу­тар­ха. «Охот­ник тво­рит изу­ми­тель­ные дела, муд­ро­стью побеж­дая при­ро­ду зве­ря», — писал Либа­ний. Охота на арене, так же как и насто­я­щая, была для древ­них чистой шко­лой муже­ства и его демон­стра­ция.