История рабства в античном мире

Том I
Рабство в Греции

Глава первая

РАБСТВО В ГРЕЦИИ,
РАБСТВО В ДРЕВНЕЙШУЮ ГОМЕРОВСКУЮ¹ ЭПОХУ

с.15

Быть может, нигде раб­ство не про­яв­ля­ло так ярко сво­его позор­но­го, мерт­вя­ще­го вли­я­ния, как в Гре­ции, этой стране высо­ко­раз­ви­той куль­ту­ры. Раб­ство при­ни­зи­ло там расы самые бле­стя­щие, оно погло­ти­ло поко­ле­ния наро­дов и геро­ев. Один из наро­дов Гре­ции — пеласги, — кото­рый в нача­ле сво­ей исто­рии про­яв­ля­ет себя в блес­ке сла­вы, исче­за­ет, не остав­ляя после себя ника­ких види­мых сле­дов, сохра­ня­ясь толь­ко кое-где на окра­и­нах гре­че­ско­го мира. Пер­вые эллин­ские пле­ме­на, кото­рые сме­ня­ют этот народ, в свою оче­редь дегра­ди­ру­ют и сме­ши­ва­ют­ся с его остат­ка­ми под этим общим гне­том все­урав­ни­ваю­ще­го раб­ства. И в исто­ри­че­скую эпо­ху инсти­тут рабо­вла­де­ния, рас­ши­ря­ясь, захва­ты­ва­ет не толь­ко вар­вар­ские народ­но­сти Севе­ра, циви­ли­зо­ван­ные наро­ды Азии, но так­же и гре­ков из самых слав­ных их государств, в резуль­та­те тех войн из-за лич­но­го често­лю­бия, кото­рые про­дол­жа­ют­ся меж­ду отдель­ны­ми государ­ства­ми вплоть до кон­ца гре­че­ской исто­рии. Таким обра­зом, не без осно­ва­ния Сатурн был сде­лан богом рабов — не толь­ко тот крот­кий и доб­ро­душ­ный Сатурн, кото­рый, лишив­шись цар­ства на небе и при­нуж­ден­ный бежать, ста­ра­ет­ся уста­но­вить цар­ство равен­ства на зем­ле сре­ди людей, но Сатурн могу­чий, Сатурн, еще царя­щий на гибель сво­его потом­ства, как пред­став­ля­ет его тра­ди­ция века Ура­нидов.

В исто­ри­че­ские вре­ме­на ряд наро­дов Гре­ции счи­тал­ся теми, кто пер­вый ввел в этой стране инсти­тут раб­ства: спар­тан­цы с их систе­мой кре­пост­ной зави­си­мо­сти, столь жесто­ко орга­ни­зо­ван­ной ими в Лако­нии; жите­ли ост­ро­ва Хиоса, кото­рый был одним из пер­вых рын­ков тор­гов­ли раба­ми. Но если хотят най­ти пер­вые следы орга­ни­за­ции раб­ства в Гре­ции, то, оче­вид­но, надо обра­тить­ся к самым древним пре­да­ни­ям: кри­ти­че­ский ана­лиз может пред­по­ло­жить и выявить раб­ство там, где его нель­зя еще дока­зать пря­мы­ми фак­та­ми.

Пер­вые посе­лен­цы Гре­ции, родом из Азии, веро­ят­но, ничем с.16 не отли­ча­лись от восточ­ных наро­дов, где чрез­мер­ное зло­употреб­ле­ние отцов­ской вла­стью и при­ме­не­ние наси­лия уза­ко­ни­ли раб­ство в самой семье и в роду. К рабам сво­его пле­ме­ни долж­ны были при­со­еди­нить­ся и рабы ино­зем­но­го про­ис­хож­де­ния, пото­му что в эти пер­во­быт­ные вре­ме­на, когда раз­об­щен­ность жиз­ни была почти необ­хо­ди­мой, в стране, гео­гра­фи­че­ские усло­вия кото­рой под­дер­жи­ва­ли эту раз­об­щен­ность, эти малень­кие наро­ды жили, конеч­но, не в боль­шем согла­сии, чем рес­пуб­ли­ки в более позд­ние вре­ме­на; и вой­на в эти вар­вар­ские вре­ме­на была ничуть не менее жесто­кой. Раб­ство для отдель­ных лиц, пора­бо­ще­ние целых наро­дов — тако­ва была двой­ная фор­ма, в кото­рую выли­ва­лось поло­же­ние побеж­ден­ных, смот­ря по тому, были ли они пред­на­зна­че­ны лич­но для поль­зо­ва­ния победи­те­лей или во всей сово­куп­но­сти — для обслу­жи­ва­ния общи­ны; тако­вым мы най­дем раб­ство так­же и у гре­ков.

Нам мало­из­вест­но о пелас­гах, этой про­слав­лен­ной народ­но­сти, имя кото­рой гос­под­ст­ву­ет в ска­за­ни­ях о самых древ­них вре­ме­нах Гре­ции, но, конеч­но, они не мог­ли под­нять­ся до пре­об­ла­даю­ще­го поло­же­ния сре­ди дру­гих народ­но­стей, засе­ля­ю­щих эту стра­ну², без вся­ких пере­во­ротов, ана­ло­гич­ных тем, кото­рые про­изо­шли позд­нее и дали воз­мож­ность элли­нам утвер­дить­ся за их счет в этих мест­но­стях. Этот харак­тер наси­лия и заво­е­ва­ния фигу­ри­ру­ет почти во всех пре­да­ни­ях, где имя како­го-нибудь древ­не­го пелас­га вопло­ща­ет в себе весь народ пеласгов. Цик­ло­пи­че­ские построй­ки, вну­шав­шие удив­ле­ние и страх позд­ней­шим поко­ле­ни­ям, со всей оче­вид­но­стью свиде­тель­ст­ву­ют о режи­ме дес­по­тиз­ма и кре­пост­но­го пра­ва, о чем мол­чат исто­ри­че­ские памят­ни­ки. Если мы мало зна­ем об обсто­я­тель­ствах водво­ре­ния пеласгов в Гре­ции, то в той же сте­пе­ни нам неиз­вест­ны и усло­вия их внут­рен­ней жиз­ни. С неко­то­рой досто­вер­но­стью мож­но толь­ко ска­зать, что повсюду они при­спо­со­би­ли образ сво­ей жиз­ни к при­род­ным усло­ви­ям заня­тых ими стран: зем­ледель­цы на рав­нине, они были ското­во­да­ми в горах и раз­бой­ни­ка­ми на море. Но мы вполне закон­но можем здесь сде­лать еще несколь­ко умо­за­клю­че­ний: возде­лы­ва­ние зем­ли, уход за ста­да­ми воз­ла­га­ют­ся на кре­пост­ных, когда при­тес­не­ние или вой­на созда­ют кре­пост­ную зави­си­мость, а мор­ской раз­бой для тех же целей созда­ет рабов, если они не оста­ют­ся в каче­стве таких же рабов на ска­мьях греб­цов³.

Меж­ду пелас­га­ми и элли­на­ми раз­ли­чие каза­лось столь боль­шим, что пре­да­ние разде­ля­ет их суще­ст­во­ва­ние все­мир­ным пото­пом и воз­ник­но­ве­ни­ем ново­го чело­ве­че­ско­го рода. Это потоп Дев­ка­ли­о­на, отца Элли­на. С это­го момен­та начи­на­ет­ся при­знан­ная исто­рия Гре­ции; но это пре­да­ние о про­ис­хож­де­нии наро­да, оли­це­тво­рен­но­го в обра­зе одной семьи, теря­ет в сво­ей досто­вер­но­сти настоль­ко, насколь­ко оно пыта­ет­ся при­дать это­му вопро­су ясность. Реаль­ный факт исчез под этой услов­ной фор­мой, кото­рая заня­ла место в исто­рии, а кри­ти­ка при­шла слиш­ком позд­но, чтобы вос­ста­но­вить исти­ну. Из недр это­го мра­ка про­би­ва­ют­ся пер­вые лучи гре­че­ской циви­ли­за­ции; это заря ново­го века, сме­шан­но­го из исти­ны и ска­зок, века полу­бо­гов и геро­ев. Тро­ян­ская вой­на с.17 пред­став­ля­ет нам в неко­то­ром отно­ше­нии как бы его завер­ше­ние; и это как раз вре­мя, о кото­ром у нас оста­лось наи­бо­лее вер­ное изо­бра­же­ние в поэ­мах Гоме­ра; изо­бра­же­ние точ­ное и вер­ное, так как ведь музы — доче­ри Мне­мо­си­ны (Памя­ти), и в эти древ­ние вре­ме­на они, вер­ные сво­е­му про­ис­хож­де­нию, чер­па­ют в нацио­наль­ных пре­да­ни­ях содер­жа­ние сво­их песен. Но как бы мы ни оце­ни­ва­ли реаль­ность лиц и под­лин­ность собы­тий в их пес­нях, в поэ­мах Гоме­ра есть прав­ди­вое опи­са­ние нра­вов, кото­рых нель­зя не узнать под ска­зоч­ны­ми фор­ма­ми, под чудес­ным покро­вом этих песен. С этой точ­ки зре­ния я осме­лил­ся бы ска­зать: поэ­зия не менее вер­ный руко­во­ди­тель, чем исто­рия, пото­му что если она пре­не­бре­га­ет поряд­ком собы­тий, то тем не менее она выра­жа­ет их основ­ную мысль и ход жиз­ни; и собы­тие, кото­рое она выду­мы­ва­ет, выте­ка­ет из всей сово­куп­но­сти идей, харак­те­ри­зу­ю­щих эпо­ху. Под сво­ей инди­виду­аль­ной фор­мой поэ­зия явля­ет­ся фак­том обще­го зна­че­ния; фак­ты исто­рии не все­гда могут соеди­нять­ся в доста­точ­но боль­шом чис­ле, чтобы иметь то же зна­че­ние. Гомер пред­став­ля­ет нам целую эпо­ху циви­ли­за­ции, через кото­рую про­шло гре­че­ское обще­ство. Посмот­рим же, како­во было в тех усло­ви­ях суще­ст­во­ва­ния, кото­рые опи­сы­ва­ет Гомер, поло­же­ние рабов.

Этот век, бле­стя­щий век поэ­зии, не был уже золотым веком, о кото­ром меч­та­ли поэты, когда люди жили, как боги, не ведая ни вол­не­ний, ни трудов, ни стра­да­ний; когда пло­до­род­ная зем­ля при­но­си­ла сама по себе бога­тый, обиль­ный уро­жай и когда люди, сво­бод­ные и крот­кие, дели­ли ее богат­ства на лоне все­об­щей друж­бы⁴. Чудес­ное виде­ние исчез­ло: это счаст­ли­вое поко­ле­ние людей пре­вра­ти­лось в бла­го­де­тель­ных гени­ев, кото­рые еще вита­ют над миром и его охра­ня­ют. Век геро­ев, опи­сан­ный Гоме­ром, это уже чет­вер­тый век в нис­хо­дя­щей лест­ни­це веков, о кото­ром рас­ска­зы­ва­ет нам Геси­од⁵, век битв и при­тес­не­ний. Пред­став­ля­ет ли поэт перед нами кар­ти­ну битв, опи­сы­ва­ет ли он сце­ны домаш­ней жиз­ни, — раб­ство все­гда явля­ет­ся фоном кар­ти­ны. Оно явля­ет­ся у него как факт глу­бо­кой древ­но­сти, освя­щен­ный обы­ча­ем и под раз­лич­ны­ми вида­ми непре­рыв­но про­яв­ля­ю­щий­ся в оби­хо­де наро­дов Восто­ка.

Основ­ной источ­ник, откуда созда­ет­ся раб­ство, — это вой­на, и общее имя рабов напо­ми­на­ет нам об этом (δμώος, δμωή от гла­го­ла δμἁω или δα­μάω — поко­рять, побеж­дать). Дочь жре­ца Хри­се­ида и пре­крас­ная Бри­се­ида, быв­шие при­чи­ной «гне­ва» Ахил­ле­са и отстра­не­ния его от вой­ны, попа­ли в руки победи­те­лей как добы­ча счаст­ли­вой воен­ной экс­пе­ди­ции. Палат­ки Ага­мем­но­на, Ахил­ле­са и боль­шин­ства вождей пол­ны плен­ни­ца­ми, захва­чен­ны­ми в окрест­ных при­мор­ских местах во вре­мя тех набе­гов и раз­бой­ни­чьих напа­де­ний, кото­рые дава­ли воз­мож­ность гре­кам жить во вре­мя оса­ды Трои⁶. Изби­е­ние муж­чин, сожже­ние домов, пле­не­ние детей и жен­щин — таков был обы­чай, тако­во было, по-види­мо­му, общее пра­ви­ло при взя­тии горо­дов:

с.18 Эта мысль пре­сле­ду­ет Гек­то­ра, когда он в послед­ний раз видит­ся с Анд­ро­ма­хой, а его смерть про­буж­да­ет у несчаст­ной жен­щи­ны те же мыс­ли в еще более горь­кой фор­ме. Она уже видит близ­ко от себя эту печаль­ную судь­бу; ее скорбь и стра­да­ния вос­пе­ва­ли тра­ги­ки. «Погиб наш блю­сти­тель, — вос­кли­ца­ет она, — хра­нив­ший твер­ды­ню тро­ян­цев и защи­щав­ший их жен доро­гих и детей мало­лет­них. Вско­ре их в плен пове­зут на глу­бо­ких судах море­ход­ных. Буду и я меж­ду ними!»⁸

И муза Эври­пида вто­рит это­му вдох­но­вен­но­му пла­чу:

Раб­ство было не толь­ко след­ст­ви­ем вой­ны, часто оно было и ее при­чи­ной: этот обы­чай, кото­рый хоте­ли уза­ко­нить как про­гресс сре­ди вар­вар­ства и смяг­че­ние пра­ва победи­те­ля на убий­ство, сохра­нил гораздо мень­ше чело­ве­че­ских жиз­ней, чем погу­бил. Во вре­ме­на Гоме­ра, как и в наши вре­ме­на, в тех стра­нах, где вер­бу­ют­ся рабы, дела­ли набе­ги на поля, напа­да­ли на горо­да, чтобы добыть плен­ни­ков. Эти гра­бе­жи, кото­рые зани­ма­ли сво­бод­ное вре­мя у гре­ков под Тро­ей, слу­жи­ли так­же во вре­мя путе­ше­ст­вий воз­на­граж­де­ни­ем за мед­ли­тель­ность море­пла­ва­ния в те вре­ме­на¹⁰; вот под­лин­ная жизнь древ­ней Гре­ции на суше и на море. Таким обра­зом, мор­ской раз­бой шел рядом с вой­ной или, луч­ше ска­зать, сли­вал­ся с ней, разде­ляя с ней оди­на­ко­вый почет, так как он пред­по­ла­гал одни с нею труды и давал тот же резуль­тат¹¹. Жен­щи­ны состав­ля­ли луч­шую часть добы­чи; их заби­ра­ли мас­са­ми, чтобы потом разде­лить на досу­ге. Ино­гда боги полу­ча­ли свою часть, а оста­ток рас­пре­де­лял­ся, по заслу­гам и ран­гу, меж­ду людь­ми¹². Ника­ко­му воз­рас­ту не дава­лось поща­ды, когда про­яв­лял­ся этот алч­ный инстинкт. Моло­дость, конеч­но, слу­жи­ла боль­шей при­ман­кой, но не щади­лась и ста­рость. Геку­ба, сог­бен­ная под бре­ме­нем несча­стий и лет, ожи­да­ет себе хозя­и­на так же, как и моло­дые тро­ян­ские девуш­ки. «А я, — гово­рит она гла­ша­таю, — кому рабой долж­на я быть? В годах, когда руке моей ско­рее посох нужен, под­пор­ка третья для меня, име­ю­щей уже седую голо­ву»¹³. Одис­сею при­шлось взять ее себе.

Попа­дая, таким обра­зом, во власть хозя­и­на, рабы ста­но­ви­лись пред­ме­том соб­ст­вен­но­сти. Их остав­ля­ли у себя, их про­да­ва­ли, ино­гда на играх они явля­лись награ­дой победи­те­лю¹⁴; в обы­ден­ной жиз­ни они были пред­ме­том сдел­ки, ими меня­лись или их дари­ли¹⁵. Обмен или покуп­ка были сред­ства­ми добыть себе рабов для тех, кото­рые сами не зани­ма­лись раз­бо­ем или вой­ной; цари извле­ка­ли из это­го такую же выго­ду, как и мор­ские раз­бой­ни­ки, создав­шие себе из тор­гов­ли раба­ми ремес­ло. Напри­мер, Ахил­лес про­дал царю Лем­но­са юно­го Лика­о­на, сына При­а­ма; ста­рая Геку­ба с.19 опла­ки­ва­ет сво­их детей, уби­тых на полях сра­же­ний или про­дан­ных в раб­ство на ост­ро­ва Самос, Лем­нос и Имброс¹⁶. Эту тор­гов­лю, кото­рую с дав­них пор фини­кий­цы вели на побе­ре­жьях Гре­ции, сами гре­ки про­дол­жа­ли у бере­гов Сици­лии если не во вре­мя Тро­ян­ской вой­ны, то во вся­ком слу­чае в то вре­мя, когда созда­ва­лась «Одис­сея»¹⁷. Наряду с вой­ной и мор­ским раз­бо­ем, наряду с про­да­жей тех, кто делал­ся их жерт­ва­ми, нуж­но счи­тать еще источ­ни­ком раб­ства пра­во домо­вла­ды­ки на детей сво­их слуг. Этот источ­ник, кото­рый казал­ся менее оди­оз­ным, так как был менее насиль­ст­вен­ным и счи­тал­ся более почет­ным¹⁸, быть может, был уже и более ред­ким. Заботы о ребен­ке слиш­ком мно­го вре­ме­ни зани­ма­ли у мате­ри; пло­до­ви­тость рабов уже во вре­ме­на Геси­о­да каза­лась достав­ля­ю­щей мень­ше выгод, чем бес­по­койств; он сове­ту­ет не допус­кать их свя­зей¹⁹.

Итак, рабы вер­бо­ва­лись, глав­ным обра­зом, из сво­бод­ных клас­сов и насиль­ст­вен­ным путем. Доб­ро­воль­но никто не ста­вил себя в такое поло­же­ние, исклю­чая убийц, кото­рые про­да­ва­ли себя в раб­ство, как буд­то бы с отка­зом от сво­бо­ды они совле­ка­ли с себя преж­не­го чело­ве­ка и очи­ща­лись от гре­ха. Сами боги послу­жи­ли тому при­ме­ром. Апол­лон был рабом у Адме­та, чтобы очи­стить­ся от убий­ства Пифо­на²⁰. Когда Геракл, обаг­рен­ный кро­вью сво­ей соб­ст­вен­ной семьи, при­шел к алта­рю бога-очи­сти­те­ля про­сить об искуп­ле­нии пре­ступ­ле­ния, Апол­лон в нака­за­ние обра­тил его в раб­ство. Он был рабом целых девять лет, как был им еще раз у Омфа­лы, про­дан­ный по воле Зев­са, чтобы опла­тить ценой сво­ей сво­бо­ды долг кро­ви за Ифи­та²¹.