«Сентенции» Публилия Сира и «Моральные дистихи» Дионисия Катона.

с.219 Пред­ла­гае­мые в насто­я­щем пере­во­де про­из­веде­ния доволь­но мало извест­ны и ред­ко исполь­зу­ют­ся как источ­ни­ки для изу­че­ния рим­ской куль­ту­ры. В зна­чи­тель­ной мере это объ­яс­ня­ет­ся недо­ста­точ­но­стью сведе­ний об их авто­рах. О Дио­ни­сии Катоне мы вооб­ще ниче­го не зна­ем, и даже вре­мя его жиз­ни — II в. н. э. — весь­ма гипо­те­тич­но, хотя и веро­ят­но. Неиз­вест­но, при­над­ле­жат ли ему сле­дую­щие за «Мораль­ны­ми дисти­ха­ми» «Крат­кие пра­ви­ла». Поэ­ти­че­ские досто­ин­ства его дисти­хов оце­ни­ва­лись весь­ма низ­ко, что прак­ти­че­ски исклю­ча­ло их из кур­сов рим­ской лите­ра­ту­ры, все­гда уде­ляв­ших вни­ма­ние в основ­ном кори­фе­ям латин­ской поэ­зии и про­зы.

Пуб­ли­лий Сир был зна­ме­ни­тым в I в. до н. э. авто­ром мимов, его цити­ру­ют Сене­ка, Авл Гел­лий (XVII, 14), Мак­ро­бий в «Сатур­на­ли­ях» (II, 7), от кото­рых до нас и дошли сведе­ния о нем, соб­ст­вен­ные же сочи­не­ния Пуб­ли­лия Сира не сохра­ни­лись. Раб по рож­де­нию, он был ребен­ком при­ве­зен из сво­ей род­ной Сирии в Рим и куп­лен гос­по­ди­ном, точ­ное имя кото­ро­го неиз­вест­но. Авл Гел­лий и Мак­ро­бий счи­та­ли, что его зва­ли Доми­ций, хотя это­му про­ти­во­ре­чит имя Сира — Пуб­ли­лий, кото­рое он дол­жен был полу­чить по име­ни сво­его патро­на. Гос­по­дин, заме­тив в ребен­ке неза­у­ряд­ные спо­соб­но­сти, дал ему обра­зо­ва­ние, а затем отпу­стил на волю. Сир стал авто­ром мно­го­чис­лен­ных мимов, полу­чив­ших широ­кую извест­ность спер­ва в ита­лий­ских горо­дах, а затем и в Риме и поль­зо­вав­ших­ся боль­шой любо­вью у плеб­са. Во вре­мя давав­ших­ся Цеза­рем празд­неств Сир при­нял уча­стие в состя­за­нии поэтов и дра­ма­тур­гов. Его сопер­ни­ком высту­пал 60-лет­ний рим­ский всад­ник, мимо­граф Лабе­рий. По рас­ска­зу Мак­ро­бия Цезарь, желая уни­зить быв­ше­го рес­пуб­ли­кан­ца Лабе­рия, насто­я­тель­но про­сил его высту­пить вме­сте с отпу­щен­ни­ком Сиром, вслед­ст­вие чего Лабе­рий вста­вил в свою пье­су содер­жа­щие намек на Цеза­ря и соот­вет­ст­вен­но поня­тые зри­те­ля­ми стро­фы: «Могу­ще­ст­вен­ный и когда про­сит, при­нуж­да­ет», «Впе­ред, кви­ри­ты, мы теря­ем сво­бо­ду» и «Неиз­беж­но дол­жен мно­гих боять­ся тот, кого мно­гие боят­ся». Недо­воль­ный Цезарь при­судил пер­вый приз Сиру, чем Лабе­рий был глу­бо­ко оскорб­лен, тем более что пуб­ли­ка, зная об отно­ше­нии к нему Цеза­ря, поспе­ши­ла выра­зить ему свое пре­зре­ние. Когда он, чтобы смот­реть про­дол­же­ние пред­став­ле­ния, хотел сесть на ска­мьи, пред­на­зна­чен­ные для всад­ни­ков, никто не подви­нул­ся, чтобы дать ему место. По слу­хам, Цице­рон ска­зал, что поса­дил бы его рядом с с.220 собой, если бы сам не сидел так стес­нен­но, на что Лабе­рий отве­тил, наме­кая на поли­ти­че­ские коле­ба­ния Цице­ро­на: «Уди­ви­тель­но, что стес­нен­но сидит тот, кто при­вык сидеть на двух сту­льях». Свою обиду Лабе­рий выра­зил в дошед­шем до нас «Про­ло­ге». Он писал, что необ­хо­ди­мость, уда­ры кото­рой ста­ра­ют­ся избе­жать мно­гие, хотя немно­гим это уда­ет­ся, пора­зи­ла его на ста­ро­сти лет. Когда он был молод, то не под­да­вал­ся ника­ко­му стра­ху, ника­ко­му авто­ри­те­ту, ника­кой силе; теперь же, на ста­ро­сти лет, повер­жен умом и мило­сер­ди­ем вели­ко­го мужа, его лас­ко­вой речью. Ему и сами боги не мог­ли ни в чем отка­зать, как же мог бы отка­зать ему он, чело­век. Итак, он, про­жив без малей­ше­го пят­на шесть­де­сят лет, вый­дя из дома рим­ским всад­ни­ком, вер­нул­ся домой мимом. Луч­ше бы Фор­ту­на отня­ла у него лите­ра­тур­ную сла­ву, когда он был в цве­те сил и лет и мог понра­вить­ся столь вели­ко­му мужу и наро­ду. Теперь же ему ниче­го не оста­лось, он подо­бен гроб­ни­це, не содер­жа­щей ниче­го, кро­ме име­ни.

Лабе­рий вско­ре умер, и Сир остал­ся без­услов­ным вла­сти­те­лем сце­ны. По сло­вам Сене­ки (De Tranq. ani­mi, 9; Epist., 8), Сир обла­дал боль­шей силой, чем все тра­ги­че­ские и коми­че­ские поэты, бла­го­да­ря мно­же­ству выска­зан­ных им высо­ких мыс­лей, достой­ных не мимов, а тра­гедий. Сене­ка при­во­дит неко­то­рые из них в пись­мах (30; 94; 101; 116) и в трак­та­тах «О бла­го­де­я­ни­ях» (I, 14; II, 10), «О гне­ве» (II, 8; 34) и др., ино­гда с неко­то­ры­ми вари­ан­та­ми. Изре­че­ния Сира цити­ру­ет и Авл Гел­лий.

Види­мо, осо­бен­но попу­ляр­ны изре­че­ния Сира были в народ­ных мас­сах, для кото­рых, соб­ст­вен­но, пред­на­зна­ча­лись мимы. Сбор­ник «Сен­тен­ций» Сира, оче­вид­но, неод­но­крат­но пере­пи­сы­вал­ся и попол­нял­ся раз­лич­ны­ми неиз­вест­ны­ми нам соста­ви­те­ля­ми, вклю­чав­ши­ми в него так­же изре­че­ния из дру­гих пьес, при­об­ре­тав­шие широ­кое рас­про­стра­не­ние и пре­вра­щав­ши­е­ся в ходя­чие посло­ви­цы и пого­вор­ки.

Сле­ду­ет заме­тить, что вооб­ще такие крат­кие изре­че­ния и афо­риз­мы были при­су­щи, так или ина­че, всем тра­геди­ям и комеди­ям, пред­на­зна­чен­ным для мас­со­во­го зри­те­ля. Доста­точ­но про­смот­реть Плав­та и Терен­ция, чтобы най­ти тому под­твер­жде­ние. Такие наи­бо­лее мет­кие изре­че­ния затем посто­ян­но исполь­зо­ва­лись в раз­лич­ных сочи­не­ни­ях, речах. Вспом­ним хотя бы зна­ме­ни­тое «Я чело­век и ничто чело­ве­че­ское мне не чуж­до» Терен­ция или «Ста­рин­ны­ми нра­ва­ми и мужа­ми креп­ко дело Рима» Энния. Цице­рон посто­ян­но при­во­дит подоб­ные сен­тен­ции тра­ги­ков и коми­ков в сво­их трак­та­тах и речах (они и слу­жат одним из основ­ных источ­ни­ков для изда­те­лей фраг­мен­тов рим­ских коми­ков и тра­ги­ков) и сам неод­но­крат­но их фор­му­ли­ру­ет. Так, в трак­та­те «De In­ven­tio­ne» он сове­ту­ет ора­то­ру при изло­же­нии дела при­бе­гать к крат­ким, ярким, запо­ми­наю­щим­ся фра­зам, напри­мер, «Из дер­зо­сти — нена­висть, из наг­ло­сти — дер­зость» (I, 28); «Ску­пец пре­не­бре­га­ет клят­вой» (I, 29); «Как в мест­но­сти без гава­ни не могут быть без­опас­ны кораб­ли, так дух без вер­но­сти не может быть при­бе­жи­щем дру­зьям» (I, 30); «Никто не может полю­бить мимо­хо­дом с одно­го взгляда» (I, 43). То же в трак­та­те «Об ора­то­ре»: «Если хочешь уни­что­жить жад­ность, стре­мись уни­что­жить и ее мать — рос­кошь»; «Если доб­рая мол­ва доро­же богат­ства, а денег доби­ва­ют­ся с таким ста­ра­ньем, то сколь ста­ра­тель­нее надо доби­вать­ся сла­вы» (II, 40); «Муд­рый стре­мит­ся не к добы­че, а к награ­де за доб­ро­де­тель» (III, 26). В «Ора­то­ре»: «Сты­дись оха­и­вать искус­ство, кото­рым зани­ма­ешь­ся» (43); «Там, где гос­под­ст­ву­ет сла­до­стра­стье, невин­ность пло­хо защи­ще­на» (45) и т. п. Заим­ст­во­ван­ные у гре­ков крат­кие изре­че­ния были поло­же­ны Цице­ро­ном в осно­ву «пара­док­сов»: «Един­ст­вен­ное бла­го — то, что чест­но», «Име­ю­ще­му доб­ро­де­тель более ниче­го не надо для бла­жен­ной жиз­ни», «Вся­кий глу­пец безу­мен», «Толь­ко муд­рый сво­бо­ден, а вся­кий глу­пец — раб», «Толь­ко муд­рец богат».

Роль сен­тен­ций, оче­вид­но, опре­де­ля­лась ори­ен­та­ци­ей и дра­ма­тур­гов, с.221 и ора­то­ров на широ­кую пуб­ли­ку, посе­щав­шую теат­ры, народ­ные собра­ния и суды, посколь­ку они вре­за­лись в память, про­из­во­ди­ли впе­чат­ле­ние и мог­ли в неко­то­рых слу­ча­ях слу­жить более дей­ст­вен­ным аргу­мен­том, чем раз­вер­ну­тые, мно­го­ре­чи­вые дово­ды. И неда­ром Цице­рон наряду с сен­тен­ци­я­ми ста­вит мет­кие, ост­ро­ум­ные шут­ки, спо­соб­ные жесто­ко сра­зить про­тив­ни­ка.

Есте­ствен­но, чтобы быть эффек­тив­ны­ми, сен­тен­ции долж­ны были выра­жать настро­е­ния, взгляды слу­ша­те­лей и чита­те­лей. Часто, осо­бен­но во вре­мя теат­раль­ных пред­став­ле­ний, про­из­не­сен­ная акте­ром репли­ка вос­при­ни­ма­лась зри­те­ля­ми как намек на совре­мен­ные обсто­я­тель­ства и вызы­ва­ла соот­вет­ст­вен­ную реак­цию. Выше уже упо­ми­на­лась реак­ция при­сут­ст­во­вав­ших на фра­зы Лабе­рия. Часто при­во­дил­ся рас­сказ о том, как во вре­мя прав­ле­ния Клав­дия на одном спек­так­ле актер про­из­нес сло­ва: «Раб, попав­ший в сча­стье, непе­ре­но­сим» и зри­те­ли с кри­ка­ми повер­ну­лись в сто­ро­ну могу­ще­ст­вен­ных и мно­ги­ми нена­види­мых воль­ноот­пу­щен­ни­ков импе­ра­то­ра. Но Клав­дий успо­ко­ил зри­те­лей дру­гой цита­той: «И из хижи­ны козопа­са может вый­ти вели­кий чело­век». Такие при­ме­ры мог­ли бы быть умно­же­ны.

Все это пока­зы­ва­ет любовь рим­лян к подоб­ным крат­ким изре­че­ни­ям, обра­тив­шим­ся в посло­ви­цы. Но, конеч­но, не все они при­ви­ва­лись и обре­та­ли попу­ляр­ность. Тем более инте­рес­ны наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ные, вошед­шие в сбор­ник, при­пи­сы­вав­ший­ся Пуб­ли­лию Сиру. Их под­бор может слу­жить, наряду с бас­ня­ми и над­пи­ся­ми¹, одним из источ­ни­ков для изу­че­ния соци­аль­ной пси­хо­ло­гии рим­ских низов вре­мен импе­рии, к сожа­ле­нию, извест­ной нам гораздо мень­ше, чем идео­ло­гия соци­аль­ных вер­хов, отра­жен­ная во мно­гих тво­ре­ни­ях ее пред­ста­ви­те­лей.

Неко­то­рое пред­став­ле­ние об иде­ях, близ­ких «малень­ким людям», мы можем полу­чить, учи­ты­вая рас­про­стра­не­ние киниз­ма в среде, харак­те­ри­зо­вав­шей­ся Апу­ле­ем как среда гру­бых кабат­чи­ков и сапож­ни­ков, а Луки­а­ном — как среда бег­лых рабов, поден­щи­ков, плот­ни­ков и шер­сто­би­тов, т. е. при­мер­но так же, как Цельс харак­те­ри­зо­вал хри­сти­ан. Общ­ность среды обу­слов­ли­ва­ла и неко­то­рые точ­ки сопри­кос­но­ве­ния меж­ду ран­не­хри­сти­ан­ской и кини­че­ской эти­кой. Так, напри­мер, мы зна­ем, что древ­ние кини­ки во гла­ву угла доб­ро­де­тель­ной жиз­ни ста­ви­ли не зна­ние и муд­рость, как фило­со­фы выс­ших клас­сов, не посвя­ще­ние в мисте­рии, яко­бы очи­щав­шие душу и при­бли­жав­шее ее к богам, а труд. Их геро­ем был Геракл, став­ший богом за свою неуто­ми­мую дея­тель­ность на поль­зу людям, не гну­шав­ший­ся и такой самой чер­ной работой, как очи­ще­ние Авги­е­вых коню­шен. Как извест­но, и ран­ние хри­сти­ане про­воз­гла­си­ли прин­цип: «Не трудя­щий­ся да не ест», а авто­ры «Дида­хе» счи­та­ли, что не желаю­щий трудить­ся — лжехри­сти­а­нин и лже­про­рок. В басне Фед­ра о пче­лах и трут­нях (I, 26) мораль гла­сит, что не без­дель­ник, а тру­же­ник име­ет пра­во на пло­ды труда, а в басне о посвя­щен­ных богам дере­вьях (III, 17) про­во­дит мысль, что труд дол­жен быть поле­зен людям. В одной из декла­ма­ций Псев­до­квин­тил­ли­а­на (298) кре­стья­нин горь­ко упре­ка­ет сына, став­ше­го пара­зи­том бога­ча, за то, что он про­ме­нял труд на дедов­ском и отцов­ском участ­ке на опла­чи­вае­мые раб­ским уни­же­ни­ем подач­ки. О радо­сти труда гово­рят неко­то­рые сти­хи безы­мян­ных авто­ров, собран­ных в «Анто­ло­гии» А. Ризе², — судя по кон­тек­сту, людей про­стых и бед­ных. О сво­их трудах при жиз­ни писа­ли про­стые люди в сво­их эпи­та­фи­ях, а один отпу­щен­ник посвя­тил свою гроб­ни­цу Трудам (La­bo­ri­bus — CIL, IX, 3215). Одна­ко общее поло­же­ние в тогдаш­нем обще­стве, с.222 бази­ро­вав­шем­ся на раб­стве, не бла­го­при­ят­ст­во­ва­ло тру­же­ни­кам. Не гово­ря уже о том, с каким пре­зре­ни­ем выс­шие клас­сы отно­си­лись к вынуж­ден­но­му работать, осо­бен­но работать по най­му, чело­ве­ку, вся­кий выда­вав­ший­ся сво­им уме­ни­ем и спо­соб­но­стя­ми, поль­зу­ясь ува­же­ни­ем рав­ных себе (о чем тоже свиде­тель­ст­ву­ют эпи­та­фии, про­слав­ляв­шие искус­ных масте­ров), выс­шим вну­шал недо­ве­рие и подо­зре­ние. Не толь­ко уме­лый, тол­ко­вый, ини­ци­а­тив­ный раб казал­ся гос­по­ди­ну потен­ци­аль­ным мятеж­ни­ком, но и сво­бод­ный «малень­кий чело­век» ока­зы­вал­ся в том же поло­же­нии, судя по изре­че­нию ком­мен­та­то­ра Гора­ция Пор­фи­ри­о­на: «Опас­но для низ­ших и вредит низ­ко­по­став­лен­ным пре­вос­хо­дить дру­гих в искус­ствах» (Epist., II, 1, 13). О том же гово­рит бас­ня Ави­а­на о ливне и амфо­ре (16): послед­няя гор­ди­лась тем, что ее сде­лал искус­ный мастер, но ливень насме­ял­ся над ней и раз­мыл ее, пре­вра­тив в гли­ну. Мораль гла­сит, что низ­шие долж­ны под­чи­нять­ся выс­шим, не гор­дить­ся и лишь тихонь­ко опла­ки­вать свою участь.

Отсюда ярко выра­жен­ное неже­ла­ние про­стых людей сопри­ка­сать­ся с миром бога­тых и знат­ных, недо­ве­рие к их лице­мер­но­му бла­го­во­ле­нию, веду­ще­му лишь к новым несча­стьям для обез­до­лен­ных. Теме опас­но­сти друж­бы с высо­ко­по­став­лен­ны­ми, кото­рые лука­во вти­ра­ют­ся в дове­рие к бед­ным, чтобы тем лег­че их разде­лить и пора­бо­тить, посвя­ще­но мно­го басен Фед­ра и Ави­а­на. О губи­тель­но­сти для бед­ня­ка друж­бы с бога­чом трак­ту­ют и неко­то­рые декла­ма­ции в сбор­ни­ках рито­ри­че­ских упраж­не­ний. С этой темой свя­за­на и тема «бла­го­де­я­ния», ока­зы­вав­ше­го­ся силь­ны­ми людь­ми отдель­ным лицам и целым общи­нам, попа­дав­шим затем в кли­ент­скую зави­си­мость от «бла­го­де­те­ля». И неда­ром юрист Павел сфор­му­ли­ро­вал, види­мо, дале­ко не все­гда соблюдав­ше­е­ся пра­ви­ло, зафик­си­ро­ван­ное в «Диге­стах»: «Не ока­зы­вай бла­го­де­я­ние неже­лаю­ще­му» (50, 17, 69).

Отвра­ще­ние к офи­ци­аль­но­му миру бога­тых и знат­ных порож­да­ло осо­бен­но силь­ное стрем­ле­ние к еди­не­нию с себе подоб­ны­ми, от кото­рых мож­но было ожи­дать сочув­ст­вия и помо­щи, но не вреда. Бед­няк, гово­рит Плу­тарх, не боит­ся сико­фан­та, ему не страш­на зависть (De Su­perstit. 4). И угне­тен­ные, и угне­та­те­ли пре­крас­но пони­ма­ли, что сила пер­вых в еди­не­нии. Бас­ня Ави­а­на о быках и льве (18) рас­ска­зы­ва­ет о том, как лев не решал­ся напасть на четы­рех свя­зан­ных тес­ной друж­бой быков, но, разъ­еди­нив их ковар­ны­ми реча­ми, победил и съел пооди­ноч­ке. А в одной над­пи­си патро­нес­сы горо­да Аусу­га она, сетуя на при­чи­нен­ные ей наро­дом неспра­вед­ли­во­сти, срав­ни­ва­ет пле­бе­ев с саран­чой, без­за­щит­ной и роб­кой в оди­ноч­ку, но опу­сто­шаю­щей поля и леса, когда она объ­еди­ня­ет­ся в стаи (CIL, V, 5049).

Соот­вет­ст­вен­но, в низах высо­ко цени­лись свой­ства, объ­еди­ня­ю­щие рав­ных по каче­ствам и поло­же­нию в обще­стве людей: друж­ба и готов­ность бес­ко­рыст­но помочь дру­зьям, про­слав­ляв­ши­е­ся во мно­гих эпи­та­фи­ях «малень­ких людей» (напри­мер, CIL, V, 8012, 9372, 9659; XIV, 2605; A. é., 1957, № 3 и др.), невин­ность, про­сто­ду­шие, доб­рота, мило­сер­дие, состра­да­ние, т. е. те самые свой­ства, кото­рые счи­та­лись обя­за­тель­ны­ми и для чле­нов ран­не­хри­сти­ан­ских общин, вер­бо­вав­ших­ся из тех же сло­ев. Более или менее осо­знан­но они про­ти­во­по­став­ля­лись воен­ным и граж­дан­ским доб­ро­де­те­лям выс­ших клас­сов, часто фигу­ри­ро­вав­шим на моне­тах импе­ра­то­ров и у фило­со­фов, в первую оче­редь сто­и­ков. Так, про­сто­ду­шие было пря­мо про­ти­во­по­лож­но уче­нию о доб­ро­де­те­ли как муд­ро­сти, кото­рой, по сло­вам Пор­фи­ри­о­на, не име­ет плебс (Od. II, 1, 18). Мило­сер­дие и состра­да­ние — снис­хо­ди­тель­но­сти (Cle­men­tia), кото­рая вдох­нов­ля­ет муд­ре­ца на помощь несчаст­ным, но отнюдь не на состра­да­ние им, ибо состра­да­ние, во-пер­вых, неумест­но, посколь­ку несчаст­ные несчаст­ны по сво­ей вине, не научив­шись пре­зре­нию к внеш­ним вещам, а во-вто­рых, так как фило­соф не дол­жен вол­но­вать­ся и печа­лить­ся из-за дру­гих, сму­щать свою душу с.223 и разум непо­до­баю­щи­ми ему аффек­та­ми. За доб­роту, мило­сер­дие, состра­да­ние, про­сто­ду­шие про­слав­ля­ют­ся в эпи­та­фи­ях мно­гие покой­ные. Один из них посвя­тил свою гроб­ни­цу Мило­сер­дию (CIL, VI, 10802), а про­сто­ду­шие было настоль­ко попу­ляр­но, что име­лись даже кол­ле­гии «малень­ких людей», име­но­вав­ши­е­ся Сим­пли­ци­я­ми (CIL, VI, 3323; XIV, 4548^20B). «Луч­ше жить без мудр­ст­во­ва­ния» — гла­сит одна сен­тен­ция, а ран­ние хри­сти­ане, как извест­но, высту­па­ли про­тив «муд­ро­сти века».

Отвра­ще­ние к власть иму­щим про­яв­ля­лось и в уте­ре инте­ре­са к офи­ци­аль­ной обще­ст­вен­ной и поли­ти­че­ской жиз­ни. «Когда сме­ня­ет­ся прин­цепс, — писал Федр, — для бед­ня­ка не меня­ет­ся ниче­го, кро­ме име­ни гос­по­ди­на» (I, 15). И в попу­ляр­ных посло­ви­цах мы не най­дем выска­зы­ва­ний на упо­мя­ну­тые темы, быв­шие столь акту­аль­ны­ми для рим­лян в эпо­ху рас­цве­та рим­ской граж­дан­ской общи­ны — выс­шей цен­но­сти для ее сочле­нов, и в эпо­ху ее кри­зи­са, когда кипе­ла ост­рая борь­ба меж­ду клас­са­ми и сосло­ви­я­ми, каж­дое из кото­рых име­ло более или менее ясно осо­знан­ные пред­став­ле­ния о том, чего нуж­но доби­вать­ся, чтобы испра­вить суще­ст­ву­ю­щее поло­же­ние. Теперь ста­рые про­грам­мы утра­ти­ли акту­аль­ность, новые еще не воз­ник­ли, не было объ­еди­ня­ю­щей цели, за кото­рую сто­и­ло бы бороть­ся. Отсюда — рав­но­ду­шие к соци­аль­но-поли­ти­че­ским вопро­сам, более или менее харак­тер­ное для всех соци­аль­ных сло­ев эпо­хи ран­не­го прин­ци­па­та. Но если в выс­ших клас­сах оно вело к инди­виду­а­лиз­му, про­по­веди ухо­да в себя, фата­лиз­му, пас­сив­но­сти, пес­си­миз­му, то для низ­ших клас­сов дело обсто­я­ло несколь­ко по-ино­му.

Сама необ­хо­ди­мость трудить­ся исклю­ча­ла пас­сив­ность, а созна­ние силы еди­не­ния с себе подоб­ны­ми — инди­виду­а­лизм. Вме­сте с тем, под­спуд­но при­сут­ст­во­вав­шая мысль о без­на­деж­но­сти какой-либо борь­бы, отсут­ст­вие неких боль­ших целей вели не к попыт­кам актив­но­го сопро­тив­ле­ния, а к про­ти­во­дей­ст­вию, выра­жав­ше­му­ся в отго­ра­жи­ва­нии себя от офи­ци­аль­но­го мира для сохра­не­ния сво­ей духов­ной сво­бо­ды, непри­кос­но­вен­но­сти сво­ей лич­но­сти. Столь ярко выра­жен­ное у Эпи­к­те­та про­ти­во­по­став­ле­ние «без­раз­лич­но­го», внеш­не­го един­ст­вен­но зна­чи­мо­му внут­рен­не­му, духов­но­му, про­ти­во­по­став­ле­ние, поз­во­ляв­шее муд­ре­цу отдать тира­ну, «бро­сить ему в лицо» свое тело и жизнь, но сохра­нить «сво­бо­ду сво­его суж­де­ния», име­ло место и в народ­ной соци­аль­ной пси­хо­ло­гии. Свое наи­выс­шее выра­же­ние оно нашло в зна­ме­ни­том хри­сти­ан­ском «воздай­те кеса­рю кеса­ре­во», но в той или иной мере оно жило и в созна­нии язы­че­ских низов. Здесь наблюда­ет­ся извест­ная двой­ст­вен­ность. С одной сто­ро­ны, мы видим при­зы­вы мстить даже силь­ным обид­чи­кам (напри­мер, бас­ни Фед­ра о лисе и аисте — I, 26, 28). С дру­гой, — идею под­чи­не­ния необ­хо­ди­мо­сти, с кото­рой невоз­мож­но бороть­ся, отказ от стрем­ле­ния к тому, что не дано, совет к без­ро­пот­но­му пере­не­се­нию обиды от выс­ших, посколь­ку попыт­ки сопро­тив­ле­ния при­ве­дут лишь к гибе­ли, при­зыв к соблюде­нию себя само­го в чисто­те и доб­ро­де­те­ли, более важ­ных, чем внеш­ние успе­хи. Если мы срав­ним в этом смыс­ле бас­ни Фед­ра, жив­ше­го в I в., и Ави­а­на, писав­ше­го в IV в., но обра­ботав­ше­го и ранее ходив­шие в наро­де сюже­ты, то увидим, насколь­ко отме­чен­ное тече­ние со вре­ме­нем воз­об­ла­да­ло. Оно и понят­но, если учесть, что Федр писал при Тибе­рии, когда, по извест­но­му выра­же­нию Таци­та, «еще был при­зрак рес­пуб­ли­ки», а Авиан — в эпо­ху, когда «малень­ко­му чело­ве­ку» про­ти­во­сто­ял весь огром­ный воен­но-бюро­кра­ти­че­ский аппа­рат импе­рии, весь класс po­ten­tio­res, столь высо­ко воз­нес­ших­ся над попав­ши­ми от них в пол­ную зави­си­мость hu­mi­lio­res, когда народ­ные дви­же­ния еще толь­ко начи­на­лись в про­вин­ци­ях и без­жа­лост­но подав­ля­лись, когда мысль о неиз­беж­но­сти суще­ст­ву­ю­ще­го устрой­ства была настоль­ко само­оче­вид­на, что даже багауды выби­ра­ли себе импе­ра­то­ров.

В «Сен­тен­ци­ях» Сира, как и в посло­ви­цах, при­во­ди­мых в дру­гих с.224 сбор­ни­ках, напри­мер, во фраг­мен­тах рим­ских коми­ков, издан­ных О. Риббе­ком³ (неко­то­рые из них, осо­бен­но харак­тер­ные, вклю­че­ны в дан­ный пере­вод), мы най­дем мно­го­чис­лен­ные ото­б­ра­же­ния крат­ко оха­рак­те­ри­зо­ван­ных здесь основ­ных черт соци­аль­ной пси­хо­ло­гии про­сто­го наро­да. Так, мно­гие из них гово­рят о силе, давае­мой «малень­ким людям» еди­не­ни­ем: «Вели­кое гибнет от нена­ви­сти, малое воз­вы­ша­ет­ся любо­вью», «Согла­сие укреп­ля­ет помощь и малень­ких людей», «Победа все­гда там, где согла­сие». Боль­шое вни­ма­ние уде­ля­ет­ся высо­кой цен­но­сти друж­бы и обя­зан­но­стей дру­га: «Давай дру­гу тем боль­ше, чем мень­ше ты име­ешь», «Поте­ря дру­га — самая боль­шая поте­ря», «Не быва­ет тесен дом, при­ни­маю­щий мно­гих дру­зей», «Опа­саю­щий­ся дру­га не зна­ет силы это­го име­ни», «Если друж­ба кон­чи­лась, зна­чит она и не начи­на­лась». Под­чер­ки­ва­ет­ся, что друж­ба воз­мож­на толь­ко меж­ду рав­ны­ми: «Лег­ко соеди­ня­ет­ся рав­ный с рав­ным», «Не сов­ме­сти­мы любовь и страх», «Не может быть друж­бы меж­ду рабом и гос­по­ди­ном», «Союз душ — самое боль­шое род­ство». Ряд посло­виц при­зы­ва­ет про­щать и вра­гу, напри­мер: «И к вра­гу обра­щай­ся с доб­рым сло­вом». При­зы­ву к друж­бе с рав­ны­ми про­ти­во­сто­ит крайне отри­ца­тель­ная оцен­ка бога­тых и знат­ных: «Богач или него­дяй, или наслед­ник него­дяя», «Не живет доб­ро­де­тель в высо­ких хоро­мах», «Хоро­ший чело­век не обо­га­ща­ет­ся быст­ро», «Него­дяй в сча­стье — бед­ст­вие для хоро­ших людей», «Зло­ба одно­го — бед­ст­вие для всех». Они несут про­сто­му чело­ве­ку толь­ко несча­стья и наси­лие: «Лег­ко могу­ще­ст­вен­но­му обидеть несчаст­но­го», «Как печаль­но быть оби­жен­ны­ми теми, на кого не сме­ешь жало­вать­ся». Власть иму­щие толь­ко при­тво­ря­ют­ся, что хотят помочь: «Вели­чай­шее ковар­ство — при­тво­рять­ся доб­рым», «При­ни­мая бла­го­де­я­ние, про­да­ешь сво­бо­ду».

Как и в бас­нях, в «Сен­тен­ци­ях» ска­зы­ва­ет­ся двой­ст­вен­ное отно­ше­ние к тому, как сле­ду­ет реа­ги­ро­вать на при­чи­нен­ное зло. С одной сто­ро­ны, мы видим при­зы­вы к борь­бе с ним: «Глу­по быть бла­го­род­ным с бес­со­вест­ны­ми», «Часто оскорб­ля­е­мое тер­пе­ние обра­ща­ет­ся в ярость», «Сам себя оби­жа­ет тот, кто не мстит», «Вредит хоро­шим щадя­щий злых», «Не мстя за пре­ступ­ле­ние, помо­га­ешь зло­дей­ству», «Тот, кто колеб­лет­ся в мести, созда­ет мно­гих него­дя­ев», «Сно­ся обиду, вызы­ва­ешь новые», «Мстя вра­гу, обре­та­ешь новую жизнь», «Крот­кие живут в без­опас­но­сти, зато они рабы». Но, с дру­гой сто­ро­ны, мы нахо­дим ряд при­зы­вов к крото­сти и тер­пе­нию: «Лекар­ство про­тив обид — про­ще­ние», «В без­опас­но­сти тот, кто боит­ся, даже когда ему ничто не угро­жа­ет», «Лекар­ство от несча­стья — тер­пе­ние», «При­стань несчаст­ных — тер­пе­ние», «Тер­пи без жалоб то, что не можешь изме­нить», «Неиз­беж­ное сле­ду­ет тер­петь, а не опла­ки­вать», «Для несчаст­ных все­го луч­ше ниче­го не пред­при­ни­мать», «Гне­вать­ся на могу­ще­ст­вен­но­го — зна­чит искать себе опас­но­сти», «Тот, кто раб про­тив воли, несча­стен и все же раб». Здесь в той или иной мере ска­зы­ва­ет­ся вли­я­ние сто­и­ков, осо­бен­но Сене­ки, одной из основ­ных идей кото­ро­го было без­ого­во­роч­ное пови­но­ве­ние необ­хо­ди­мо­сти, насиль­но вле­ку­щей глуп­ца, тогда как муд­рый сле­ду­ет за нею доб­ро­воль­но, при­ни­мая ее веле­ния как свои соб­ст­вен­ные жела­ния, не пыта­ясь с нею бороть­ся, что-либо изме­нить, пони­мая, что иго силь­нее ранит шею сопро­тив­ля­ю­ще­го­ся, чем покор­но­го. Но у Сене­ки такая идео­ло­гия отча­сти была обу­слов­ле­на его био­гра­фи­ей, но в зна­чи­тель­ной мере — умо­на­стро­е­ни­ем выс­ших клас­сов, тос­ко­вав­ших по вре­ме­нам Бру­тов и Като­нов, но не видев­ших воз­мож­но­стей ино­го устрой­ства обще­ства и государ­ства, чем совре­мен­ное им, и вела к пас­сив­но­сти, к фата­лиз­му. У низ­ших клас­сов, высо­ко ценив­ших, как выше упо­ми­на­лось, трудо­вую дея­тель­ность, отно­ше­ние к жиз­ни было более актив­но: с.225 «Чело­ве­че­ский дух дости­га­ет все­го, что себе пред­пи­шет», «Сме­лость укреп­ля­ет муже­ство, коле­ба­ния — страх», «Ниче­го не делая, чело­век при­вы­ка­ет делать дур­ное», «Не Фор­ту­на созда­ет закон для нра­вов чело­ве­ка», «Нико­гда Фор­ту­на не быва­ет силь­нее разу­ма», «Луч­ше пола­гай­ся на доб­ро­де­тель, чем на Фор­ту­ну», «Фор­ту­ну каж­до­му фор­ми­ру­ют его нра­вы». Очень ярко ана­ло­гич­ные мыс­ли выра­же­ны в басне Ави­а­на о кре­стья­нине и Герак­ле (32), пока­зы­ваю­щей, что боги не слу­ша­ют моль­бы и обе­ты лени­вых и помо­га­ют лишь тем, кто сам трудит­ся. Осуж­да­ет­ся эго­изм, скон­цен­три­ро­ван­ность толь­ко на себе самом: «Плох тот, кто хорош лишь для себя», «Кто живет лишь для себя, поде­лом счи­та­ет­ся мерт­ве­цом». Неко­то­рые сен­тен­ции идут в этом смыс­ле и даль­ше: «Счаст­ли­вы те, кто уни­что­жа­ет поня­тия “мое” и “твое”», «Нача­ло враж­ды — обра­щать общее в свое».

Трудясь и стре­мясь достиг­нуть цели, чело­век дол­жен дей­ст­во­вать лишь чест­ны­ми мето­да­ми: «Думай боль­ше о сове­сти, чем о репу­та­ции», «Умол­чав о соде­ян­ном, усу­губ­ля­ешь вину», «Для несчаст­но­го невин­ность — сча­стье», «Совесть кара­ет и поми­мо зако­на, хотя часто в без­опас­но­сти», «Чест­ность — сча­стье в бед­но­сти». Жила и надеж­да, что рано или позд­но при­чи­ня­ю­щие людям зло будут нака­за­ны: «Кара под­пол­за­ет к зло­му, чтобы его сокру­шить», «Кара может замед­лить, но не обой­ти него­дяя».

Как мы видим, «Сен­тен­ции» Пуб­ли­лия Сира допол­ня­ют и рас­ши­ря­ют то, что мы зна­ем из басен и над­пи­сей о соци­аль­ной пси­хо­ло­гии рим­ских пле­бе­ев вре­мен импе­рии. Они лиш­ний раз под­твер­жда­ют ее отвра­ще­ние от офи­ци­аль­ной идео­ло­гии и извест­ную (зна­чи­тель­но боль­шую, чем у сто­и­ков с их бес­стра­сти­ем, фата­лиз­мом, пас­сив­но­стью) бли­зость к хри­сти­ан­ской мора­ли, что и спо­соб­ст­во­ва­ло рас­про­стра­не­нию хри­сти­ан­ской мора­ли в низах. В неко­то­рой мере эта идео­ло­гия была отве­том на делав­ши­е­ся свер­ху попыт­ки сгла­дить в идео­ло­ги­че­ской сфе­ре про­ти­во­ре­чия меж­ду выс­ши­ми и низ­ши­ми, гос­по­да­ми и раба­ми. Такие попыт­ки, как извест­но, отра­зи­лись в сочи­не­ни­ях Сене­ки, дока­зы­вав­ше­го воз­мож­ность друж­бы меж­ду гос­по­да­ми и раба­ми (хотя послед­ние фигу­ри­ро­ва­ли лишь на роли «малень­ких дру­зей», поды­мае­мых до себя доб­ро­де­тель­ным и муд­рым гос­по­ди­ном), в рас­ска­зах о «пре­дан­ных рабах», спа­сав­ших гос­под ино­гда ценой соб­ст­вен­ной жиз­ни, в орга­ни­за­ции фиа­сов, воз­глав­ляв­ших­ся патро­ном и гос­по­ди­ном и вклю­чав­ших его кли­ен­тов, отпу­щен­ни­ков, рабов, и т. п. Но посколь­ку в реаль­ной жиз­ни соци­аль­ные про­ти­во­ре­чия все более обост­ря­лись, а нера­вен­ство выс­ших и низ­ших, закреп­ляв­ше­е­ся юриди­че­ски, ста­но­ви­лось все более рез­ким, подоб­ные попыт­ки и про­по­веди вызы­ва­ли лишь обрат­ную реак­цию, мед­лен­но, но неуклон­но под­ры­вав­шую идео­ло­ги­че­скую базу импе­рии.

В «Сен­тен­ци­ях» обра­ща­ет на себя вни­ма­ние отсут­ст­вие инте­ре­са не толь­ко к поли­ти­че­ской жиз­ни, вполне понят­ное в тех усло­ви­ях, но и к рели­гии, вер­нее ска­зать, к санк­ци­о­ни­ро­ван­ной рели­ги­ей мора­ли. Мы не встре­ча­ем здесь мыс­лей о при­жиз­нен­ном или посмерт­ном возда­я­нии бога­ми людям за доб­ро­де­тель­ную жизнь. Это тем более стран­но, что из дру­гих источ­ни­ков, в первую оче­редь эпи­гра­фи­че­ских, извест­но, что идея при­об­ще­ния души к богам, ее бла­жен­ство в Эли­сии как награ­да за доб­ро­де­тель­ную жизнь была в то вре­мя обще­рас­про­стра­нен­ной как в вер­хах, так и в низах. Такую непол­ноту «Сен­тен­ций» сле­ду­ет учи­ты­вать, исполь­зуя их как источ­ник для изу­че­ния народ­но­го миро­воз­зре­ния вре­мен импе­рии и попол­няя его дру­ги­ми.

Осо­бое место зани­ма­ют «Мораль­ные дисти­хи» Дио­ни­сия Като­на. Как упо­ми­на­лось выше, мы ниче­го не зна­ем об их авто­ре, но можем себе соста­вить неко­то­рое пред­став­ле­ние о нем на осно­ва­нии само­го тек­ста.

По всей види­мо­сти, Дио­ни­сий Катон при­над­ле­жал к «сред­ним сло­ям», состо­яв­шим из вла­дель­цев неболь­ших лавок и мастер­ских с несколь­ки­ми с.226 раба­ми. Он сове­ту­ет и само­му изу­чить ремес­ло, спо­соб­ное про­кор­мить при отсут­ст­вии или поте­ре средств к суще­ст­во­ва­нию, и обу­чить реме­с­лу так­же детей (I, 28; IV, 19, 21). Трудить­ся сле­ду­ет для при­об­ре­те­ния выго­ды (IV, 7). Зна­чи­тель­ная часть его сове­тов вооб­ще направ­ле­на на извле­че­ние выго­ды, эко­но­мию, сбе­ре­же­ние и умно­же­ние сво­его иму­ще­ства, одна­ко без како­го-либо неоправ­дан­но­го рис­ка (I, 24, 32, 39; II, 5, 26; III, 9; IV, 3, 7, 45): так, если будешь небре­жен в веде­нии сво­их дел, то не толь­ко обед­не­ешь, но ста­нешь общим посме­ши­щем за свою глу­пость. Вооб­ще, при­об­ре­те­ние хоро­шей репу­та­ции име­ет для него боль­шое зна­че­ние. Ради нее мож­но пой­ти на неко­то­рые рас­хо­ды, кото­рые затем оку­пят­ся (I, 35). Поль­зо­вать­ся уме­рен­но радо­стя­ми Вак­ха и Вене­ры мож­но, но толь­ко так, чтобы они не повреди­ли ни кошель­ку, ни репу­та­ции (IV, 30). Не сле­ду­ет воз­буж­дать зависть и осуж­де­ние ни излиш­ней ску­по­стью, ни чрез­мер­ным мотов­ст­вом (II, 13, 19; IV, 15). Дру­зей, конеч­но, хоро­шо иметь, но надо соблюдать отно­си­тель­но них весь­ма тон­кую дипло­ма­тию: если подо­зре­ва­ешь, что друг с тобой хит­рит, поста­рай­ся пере­хит­рить его сам (I, 26); усту­пай ему, если это в даль­ней­шем даст тебе выго­ду (I, 34), будь с ним лишь в меру откро­ве­нен, так как друг все­гда может стать тво­им вра­гом, и не будь с ним чрез­мер­но щедр (II, 7; III, 10; IV, 28). Вооб­ще, вести себя сле­ду­ет осто­рож­но, ибо люди опас­нее зве­рей (IV, 11). Надо уметь мол­чать, чтобы не про­слыть авто­ром слу­хов (I, 3, 12), при­спо­саб­ли­вать­ся к обсто­я­тель­ствам (I, 7), если нуж­но, при­тво­рить­ся дура­ком (II, 18). Выс­ших надо уметь исполь­зо­вать к сво­ей выго­де: победить их тер­пе­ни­ем, усту­пать, чтобы затем пре­взой­ти, так как хотя они и могут повредить, но из них мож­но извлечь и поль­зу (I, 38; II, 10; IV, 39). Им не сле­ду­ет завидо­вать, ибо в кон­це кон­цов судь­ба пока­ра­ет недо­стой­ных (II, 23).

Есть у Дио­ни­сия Като­на сооб­ра­же­ния и на отвле­чен­ные темы, напри­мер, при­зыв почи­тать бога, кото­рый есть дух, не кро­ва­вы­ми жерт­ва­ми, а чистым разу­мом, при­хо­дя к нему «с чисты­ми рука­ми» (I, 1; IV, 38). Вме­сте с тем, он счи­та­ет недо­пу­сти­мы­ми попыт­ки про­ник­нуть в тай­ны боже­ства (II, 2, 12), т. е. сле­до­вать зани­мав­шим­ся этим фило­со­фам. Читать и учить­ся полез­но, но про­чи­тан­ное надо забы­вать, посколь­ку поэты мно­го лгут (III, 19; IV, 23, 27, 29). Не отста­вая от тен­ден­ций сво­его вре­ме­ни, он сове­ту­ет быть снис­хо­ди­тель­ным к рабам, не пре­зи­рать их полез­ных сове­тов, пом­нить, что и они тоже люди (I, 8; III, 11; IV, 44).

«Крат­кие пра­ви­ла», так­же при­пи­сы­вав­ши­е­ся Дио­ни­сию Като­ну, но, воз­мож­но, состав­лен­ные дру­гим авто­ром того же вре­ме­ни и из той же среды, при­бав­ля­ют еще такие сове­ты, как посе­щать форум, знать пра­во и при­сут­ст­во­вать на судах, ува­жать зако­ны, сра­жать­ся за роди­ну.

Сопо­став­ле­ние «Мораль­ных дисти­хов» и «Крат­ких пра­вил» с «Сен­тен­ци­я­ми» Пуб­ли­лия Сира, с одной сто­ро­ны, и с мора­лью «высо­кой» фило­со­фии, — с дру­гой, очень любо­пыт­но. Оно пока­зы­ва­ет, чем жила зна­чи­тель­ная мас­са насе­ле­ния, состав­ляв­шая про­ме­жу­точ­ное зве­но меж­ду вер­ха­ми и низа­ми, попол­няв­шая состав тех и дру­гих и сама за их счет попол­няв­ша­я­ся. Здесь мы видим некие остат­ки «граж­дан­ских доб­ро­де­те­лей», посте­пен­но исче­зав­ших в вер­хах и исчез­нув­ших в низах, пре­сы­щен­ных офи­ци­аль­ной про­па­ган­дой, ста­но­вив­шей­ся для них все более чуж­дой. Видим и какие-то попыт­ки при­об­щить­ся к новым рели­ги­оз­но-фило­соф­ским иде­ям, без осо­бо­го в них про­ник­но­ве­ния, и глав­ное — воз­веден­ную в доб­ро­де­тель изво­рот­ли­вость и нако­пи­тель­ство. Умно­же­ние богат­ства было доб­ро­де­те­лью во вре­ме­на Като­на-Цен­зо­ра, когда гос­под­ст­во­ва­ла идея нераз­рыв­ной свя­зи граж­да­ни­на и граж­дан­ской общи­ны: богат­ство и про­цве­та­ние послед­ней обу­слов­ли­ва­ло богат­ство и про­цве­та­ние каж­до­го граж­да­ни­на, а его дол­гом было, умно­жая свое состо­я­ние, богат­ство сво­их буду­щих наслед­ни­ков, спо­соб­ст­во­вать бла­го­по­лу­чию и все­го граж­дан­ско­го с.227 кол­лек­ти­ва. У Дио­ни­сия Като­на такая вза­и­мо­связь отсут­ст­ву­ет, оста­ет­ся лишь эго­и­сти­че­ское при­об­ре­та­тель­ство без каких-либо даль­ней­ших целей, кро­ме упро­че­ния сво­его соб­ст­вен­но­го поло­же­ния. Откро­вен­ность Дио­ни­сия Като­на в этом плане тем более любо­пыт­на, что в его вре­мя общим (в дан­ном слу­чае и для вер­хов, и для низов) был тезис о пре­зре­нии к богат­ству и про­слав­ле­ние бед­но­сти, даю­щей духов­ную неза­ви­си­мость. Бед­ность про­слав­лял и один из бога­тей­ших людей сво­его вре­ме­ни — Сене­ка, и бед­няк Эпи­к­тет, и Апу­лей, счи­тав­ший, что толь­ко невеж­да может не ува­жать бед­ность, и мно­го­чис­лен­ные авто­ры (ино­гда люди, несо­мнен­но, в общем обес­пе­чен­ные) эпи­та­фий, рас­счи­ты­вав­ших за про­стую и бед­ную жизнь при­об­щить­ся к богам, и конеч­но ран­ние хри­сти­ане. Есте­ствен­но, что такое отно­ше­ние к бед­но­сти мало кому меша­ло при воз­мож­но­сти обо­га­тить­ся, но при­знать­ся в подоб­ном стрем­ле­нии, види­мо, реша­лись толь­ко люди из среды мел­ких соб­ст­вен­ни­ков из сво­бод­но­рож­ден­ных и отпу­щен­ни­ков. Воз­мож­но, это объ­яс­ня­ет­ся тем, что они наи­бо­лее тес­но были свя­за­ны с горо­да­ми, меч­та­ли стать авгу­ста­ла­ми, выве­сти детей в сосло­вие деку­ри­о­нов, что мож­но было достичь, лишь обла­дая более или менее зна­чи­тель­ны­ми сред­ства­ми, поль­зу­ясь ува­же­ни­ем в сво­ей среде, отда­вая долж­ное «граж­дан­ским доб­ро­де­те­лям», льстя сво­им патро­нам и покро­ви­те­лям и не пре­тен­дуя на духов­ную неза­ви­си­мость. Нечто сход­ное мы видим в неко­то­рых над­пи­сях из Афри­ки, авто­ры кото­рых хва­лят­ся, что сво­им трудом, вый­дя из низов, достиг­ли богат­ства и почет­но­го поло­же­ния в горо­де. В извест­ной мере они были опло­том импе­рии, пра­во кото­рой, про­дол­жая пра­во рес­пуб­ли­ки, ста­ви­ло в обя­зан­ность каж­до­му соб­ст­вен­ни­ку извле­кать доход из иму­ще­ства, по како­му бы пра­ву оно ему ни при­над­ле­жа­ло, под угро­зой лишить­ся его в поль­зу более рачи­тель­но­го хозя­и­на.

Таким обра­зом, «Мораль­ные дисти­хи», «Крат­кие пра­ви­ла», «Сен­тен­ции» Пуб­ли­лия Сира дают нам зна­чи­тель­ный мате­ри­ал для сопо­став­ле­ния идео­ло­гии раз­лич­ных соци­аль­ных сло­ев, зна­чи­тель­но менее нам извест­ной, чем идео­ло­гия пра­вя­ще­го клас­са и близ­кой к нему интел­ли­ген­ции.

Пере­вод выпол­нен по изда­нию: Phed­rus, Avia­nus, Pub­li­lius Sy­rus, Dio­ny­sius Ca­to, ed. M. E. Pes­son­neaux. Pa­ris [s. a.] (в серии Bib­lio­thè­que la­ti­ne-française).