Философские трактаты

О государстве

Первый день
Книга I

[Если бы пред­ки наши не ста­ви­ли бла­га государ­ства пре­вы­ше все­го, то Марк Камилл не] изба­вил бы Рима от наше­ст­вия [гал­лов, Маний Курий, Гай Фаб­ри­ций и Тибе­рий Корун­ка­ний не спас­ли бы его от напа­де­ния Пир­ра¹,] (I, 1) Гай Дуелий², Авл Ати­лий³ и Луций Метелл⁴ — от ужа­са, кото­рый Риму вну­шал Кар­фа­ген, а двое Сци­пи­о­нов⁵ кро­вью сво­ей не поту­ши­ли бы начи­нав­ше­го­ся пожа­ра вто­рой пуни­че­ской вой­ны, Квинт Мак­сим⁶ не добил­ся бы пере­ло­ма в воен­ных дей­ст­ви­ях, когда они воз­об­но­ви­лись после уве­ли­че­ния сил вра­га, Марк Мар­целл⁷ не сло­мил бы про­тив­ни­ка, а Пуб­лий Афри­кан­ский⁸ не пере­нес бы вой­ны в сте­ны вра­же­ских горо­дов, отбро­сив ее от ворот наше­го горо­да.

Далее, Мар­ку Като­ну⁹, чело­ве­ку мало­из­вест­но­му и ново­му¹⁰, кото­рый всем нам, про­яв­ля­ю­щим такие же стрем­ле­ния, как бы пода­ет при­мер настой­чи­во­сти и доб­ле­сти, пра­во, было доз­во­ле­но наслаж­дать­ся досу­гом¹¹ в Туску­ле, здо­ро­вой мест­но­сти близ Рима; но он, чело­век без­рас­суд­ный, как дума­ет кое-кто¹², пред­по­чел, хотя его и не застав­ля­ла необ­хо­ди­мость, до глу­бо­кой ста­ро­сти носить­ся по вол­нам в бури¹³, а не вести при­ят­ней­шую жизнь в тишине и на досу­ге. Не гово­рю уже о бес­чис­лен­ном мно­же­стве мужей, из кото­рых каж­дый слу­жил бла­гу наше­го государ­ства; о тех кто [не] забыт нашим поко­ле­ни­ем, я упо­ми­нать не ста­ну, дабы никто не мог посе­то­вать на то, что я про­пу­стил его или кого-нибудь из его род­ных. Утвер­ждаю одно: при­ро­да наде­ли­ла чело­ве­ка столь вели­ким стрем­ле­ни­ем посту­пать доб­лест­но¹⁴ и столь вели­кой склон­но­стью слу­жить обще­му бла­гу, что сила эта одер­жи­ва­ла верх над все­ми при­ман­ка­ми наслаж­де­ний и досу­га.

(II, 2) Но отли­чать­ся доб­ле­стью, слов­но это какая-то нау­ка, не доста­точ­но, если не ста­нешь ее при­ме­нять. Ведь нау­ку, хотя ее и не при­ме­ня­ешь, все же воз­мож­но сохра­нить бла­го­да­ря само­му зна­нию ее; но доб­лесть зиждет­ся все­це­ло на том, что она нахо­дит себе при­ме­не­ние, а ее важ­ней­шее при­ме­не­ние — управ­ле­ние государ­ст­вом и совер­ше­ние на деле, а не на сло­вах, все­го того, о чем кое-кто твер­дит в сво­их углах. Ведь фило­со­фы не гово­рят ниче­го тако­го (я имею в виду то, что гово­рит­ся дей­ст­ви­тель­но по спра­вед­ли­во­сти и чести), что не было бы созда­но и под­твер­жде­но людь­ми, состав­ляв­ши­ми зако­ны для граж­дан­ских общин. И в самом деле, откуда воз­ник­ло поня­тие о дол­ге и кем была созда­на рели­гия? Откуда появи­лось пра­во наро­дов¹⁵ и даже наше пра­во, назы­вае­мое граж­дан­ским, откуда пра­во­судие, вер­ность, спра­вед­ли­вость? Откуда доб­ро­со­вест­ность, воз­держ­ность, отвра­ще­ние к позор­ным поступ­кам, стрем­ле­ние к похва­лам и поче­ту? Откуда стой­кость в трудах и опас­но­стях? Да ведь все это исхо­дит от тех людей, кото­рые, когда это бла­го­да­ря фило­соф­ским уче­ни­ям сло­жи­лось, обы­ча­я­ми под­твер­ди­ли одно, дру­гое укре­пи­ли зако­на­ми. (3) Более того, Ксе­но­крат¹⁶, один из самых извест­ных фило­со­фов, на вопрос о том, чего дости­га­ют его слу­ша­те­ли, буд­то бы отве­чал: они доб­ро­воль­но дела­ют то, что им велят делать зако­ны. Сле­до­ва­тель­но, тот граж­да­нин, кото­рый сво­им импе­ри­ем¹⁷ и стра­хом перед карой по зако­ну застав­ля­ет всех людей делать то, к чему фило­со­фы сво­ей речью могут скло­нить раз­ве толь­ко немно­гих, заслу­жи­ва­ет пред­по­чте­ния перед сами­ми люби­те­ля­ми настав­лять, обсуж­даю­щи­ми такие вопро­сы. И в самом деле, какую их речь, как бы отто­че­на она ни была, мож­но было бы пред­по­честь пра­виль­но­му устрой­ству граж­дан­ской общи­ны, осно­ван­но­му на пуб­лич­ном пра­ве¹⁸ и на обы­ча­ях? И в самом деле, как «боль­шие и могу­ще­ст­вен­ные горо­да» (как их назы­ва­ет Энний¹⁹), по мое­му мне­нию, сле­ду­ет пред­по­чи­тать дере­вень­кам и кре­пост­цам, так тех, кто бла­го­да­ря сво­ей муд­ро­сти и авто­ри­те­ту сто­ит во гла­ве этих горо­дов, сле­ду­ет имен­но за их муд­рость ста­вить гораздо выше людей, чуж­дых какой бы то ни было государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. А так как нас неудер­жи­мо вле­чет к умно­же­нию средств суще­ст­во­ва­ния чело­ве­че­ско­го рода и мы, помыс­ла­ми и труда­ми сво­и­ми, ста­ра­ем­ся сде­лать жизнь людей более без­опас­ной и более бога­той, при­чем искать этой радо­сти нас побуж­да­ет сама при­ро­да, то будем дер­жать­ся пути, по кото­ро­му все­гда шли все луч­шие люди, и не ста­нем слу­шать при­зы­вов тех, кто тру­бит к отступ­ле­нию, желая повер­нуть вспять даже тех, кто уже про­дви­нул­ся впе­ред.

(III, 4) Этим столь опре­де­лен­ным и столь ясным дово­дам люди, несо­глас­ные с нами, про­ти­во­по­став­ля­ют труды, кото­рые при­хо­дит­ся совер­шать в защи­ту государ­ства; для бди­тель­но­го и дея­тель­но­го чело­ве­ка это, конеч­но, пре­пят­ст­вие неболь­шое и не толь­ко на таком важ­ном попри­ще, но и при заня­ти­ях обы­ден­ных и при выпол­не­нии обя­зан­но­стей част­но­го чело­ве­ка или даже в лич­ных делах заслу­жи­ваю­щее пре­не­бре­же­ния. Гово­рят они и об опас­но­стях, гро­зя­щих жиз­ни, при­чем на позор­ный страх смер­ти ука­зы­ва­ют храб­рым мужам, кото­рым есте­ствен­ное уга­са­ние в ста­ро­сти кажет­ся уде­лом более жал­ким, чем слу­чай, когда им при­шлось бы жизнь свою, кото­рую рано или позд­но при­дет­ся отдать при­ро­де, имен­но за оте­че­ство отдать²⁰. В этом вопро­се они при­зна­ют себя осо­бен­но крас­но­ре­чи­вы­ми, когда пере­чис­ля­ют несча­стья, постиг­шие про­слав­лен­ных мужей, и обиды, нане­сен­ные им небла­го­дар­ны­ми сограж­да­на­ми. (5)Отсюда и при­ме­ры из исто­рии гре­ков: Миль­ти­ад, победи­тель и усми­ри­тель пер­сов, когда у него еще не зажи­ли те раны на груди, что он полу­чил в час вели­чай­шей победы, жизнь свою, сохра­нен­ную им от вра­же­ских копий, окон­чил в око­вах, нало­жен­ных на него сограж­да­на­ми²¹; Феми­стокл, с угро­за­ми изгнан­ный из оте­че­ства, кото­рое он спас, бежал не в гава­ни Гре­ции, сохра­нен­ные им, а в глубь вар­вар­ской стра­ны, кото­рую он когда-то сокру­шил²². Ведь в при­ме­рах непо­сто­ян­ства афи­нян и их жесто­ко­сти к вид­ней­шим граж­да­нам недо­стат­ка нет. Такие собы­тия, про­ис­шед­шие там и часто повто­ряв­ши­е­ся, — гово­рят эти люди, — мно­го­крат­но совер­ша­лись так­же и в нашем могу­ще­ст­вен­ном государ­стве. (6) Упо­ми­на­ют и об изгна­нии Камил­ла²³, и о злоб­ном отно­ше­нии к Ага­ле²⁴, и о нена­ви­сти к Наси­ке²⁵, и об изгна­нии Лена­та²⁶, и об осуж­де­нии Опи­мия²⁷, и о бег­стве Метел­ла²⁸, и о вели­чай­шем несча­стье, постиг­шем Гая Мария²⁹, [а по его воз­вра­ще­нии] об убий­стве пер­вен­ст­во­вав­ших людей, и о про­ис­шед­шей вско­ре после это­го резне, унес­шей мно­го жертв³⁰. При этом теперь не избе­га­ют назы­вать так­же и меня и, пожа­луй, имен­но пото­му, что муд­ро­стью моей и ценой гро­зив­шей мне опас­но­сти счи­та­ют себя спа­сен­ны­ми для этой мир­ной жиз­ни, еще силь­нее и с боль­шей любо­вью ко мне сету­ют на мои зло­клю­че­ния³¹. Но мне труд­но ска­зать, поче­му, когда сами они, для полу­че­ния обра­зо­ва­ния или ради озна­ком­ле­ния, ездят за море… [Лаку­на]

(IV, 7) [Когда] я, сла­гая с себя пол­но­мо­чия кон­су­ла, на народ­ной сход­ке поклял­ся в том, что государ­ство было спа­се­но, при­чем рим­ский народ поклял­ся в том же³², я, пожа­луй, был вполне воз­на­граж­ден за вол­не­ния и тяготы, свя­зан­ные со все­ми обида­ми. Впро­чем, в зло­клю­че­ни­ях моих было поче­та боль­ше, чем лише­ний, и не столь­ко было тягот, сколь­ко сла­вы, и я от тос­ки, испы­ты­вае­мой чест­ны­ми людь­ми, почув­ст­во­вал радость бо́льшую, чем была боль, при­чи­нен­ная мне радо­стью бес­чест­ных³³. Но если бы, как я уже гово­рил, слу­чи­лось ина­че, то как мог бы я сето­вать на это, когда на мою долю не выпа­ло ниче­го тако­го, чего я не пред­видел ранее, и — в срав­не­нии с мои­ми столь вели­ки­ми дея­ни­я­ми — ниче­го более тяж­ко­го, чем я ожи­дал? Ведь я был таким чело­ве­ком, что я, — хотя мне ввиду раз­но­об­раз­ных при­ят­ных заня­тий, кото­рым я пре­да­вал­ся с отро­че­ских лет³⁴, либо мож­но было полу­чать от сво­его досу­га пло­ды бо́льшие, чем те, какие полу­ча­ют дру­гие люди, либо, если бы всех постиг­ло более тяж­кое несча­стье, при­шлось бы испы­тать не какие-то осо­бен­ные пре­врат­но­сти судь­бы, но рав­ные тем, какие испы­та­ли бы и дру­гие, — что я, ради спа­се­ния граж­дан, не поко­ле­бал­ся встре­тить гру­дью силь­ней­шие бури и чуть ли не уда­ры мол­ний и, сам под­вер­га­ясь опас­но­стям, при­не­сти спо­кой­ст­вие всем осталь­ным³⁵. (8) Ибо оте­че­ство³⁶ поро­ди­ло, вер­нее, взрас­ти­ло нас не с тем, чтобы не ждать от нас ника­кой под­держ­ки и толь­ко, слу­жа нашим выго­дам, созда­вать для нас без­опас­ное убе­жи­ще для жиз­ни на досу­ге и спо­кой­ное место для отдох­но­ве­ния, но для того, чтобы оно само, себе на поль­зу, взя­ло в залог мно­гие и при­том вели­чай­шие силы наше­го духа, ума, муд­ро­сти и пре­до­став­ля­ло нам для наших лич­ных потреб­но­стей лишь столь­ко, сколь­ко может оста­вать­ся после удо­вле­тво­ре­ния его соб­ст­вен­ных нужд³⁷.

(V, 9) Далее, к тем отго­вор­кам, к каким эти люди при­бе­га­ют для оправ­да­ния, дабы им еще лег­че было пол­но­стью наслаж­дать­ся досу­гом, конеч­но, менее все­го сле­ду­ет при­слу­ши­вать­ся, раз, по их сло­вам, к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти боль­шей частью стре­мят­ся люди, совер­шен­но недо­стой­ные чест­но­го дела, люди, рав­нять­ся с кото­ры­ми уни­зи­тель­но, а сра­жать­ся, осо­бен­но когда тол­па воз­буж­де­на, опас­но и чре­ва­то несча­стьем. Поэто­му, по их мне­нию, муд­ро­му чело­ве­ку не сле­ду­ет при­ни­мать бразды прав­ле­ния, раз он не в силах сдер­жи­вать безум­ные и неукро­ти­мые стрем­ле­ния чер­ни, а сво­бод­но­му, борясь не на жизнь, а на смерть с под­лы­ми и сви­ре­пы­ми про­тив­ни­ка­ми, неза­чем под­вер­гать­ся уда­рам оскорб­ле­ний или ожи­дать неспра­вед­ли­во­стей, нестер­пи­мых для муд­ро­го; как буд­то у людей чест­ных, храб­рых и наде­лен­ных боль­шим муже­ст­вом, может быть какое-нибудь осно­ва­ние посвя­тить себя государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, кото­рое было бы более спра­вед­ли­вым, чем жела­ние не поко­рять­ся бес­чест­ным людям и не поз­во­лять им разди­рать государ­ство на части³⁸, [чтобы не ока­зать­ся в таком поло­же­нии,] когда они сами уже не будут в силах ему помочь, даже если и захотят.

(VI, 10) Но кто может одоб­рить этот отказ от дея­тель­но­сти? Ведь, по их сло­вам, муд­рый не станет при­ни­мать ника­ко­го уча­стия в делах государ­ства, если толь­ко обсто­я­тель­ства и необ­хо­ди­мость не заста­вят его³⁹. Слов­но кто-нибудь может столк­нуть­ся с боль­шей необ­хо­ди­мо­стью, чем та, с какой столк­нул­ся я!⁴⁰ Что смог бы я тогда сде­лать, не будь я в то вре­мя кон­су­лом? Но как мог бы я быть кон­су­лом, если бы с отро­че­ских лет не дер­жал­ся в жиз­ни того пути, идя по кото­ро­му, я, про­ис­шед­ший из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, достиг выс­шей почет­ной долж­но­сти?⁴¹ Сле­до­ва­тель­но, хотя государ­ству и гро­зят опас­но­сти, воз­мож­ность прий­ти ему на помощь не появ­ля­ет­ся вдруг или по наше­му жела­нию, если не зани­ма­ешь тако­го поло­же­ния, что так посту­пить ты впра­ве. (11) Но в выска­зы­ва­ни­ях уче­ных людей мне обыч­но кажет­ся наи­бо­лее стран­ным то, что они, когда море спо­кой­но, дер­жать кор­ми­ло отка­зы­ва­ют­ся, так как не обу­ча­лись это­му и нико­гда не ста­ра­лись овла­деть таким уме­ни­ем, но что они же объ­яв­ля­ют о сво­ем наме­ре­нии встать у кор­ми­ла, когда на море разыг­ра­ет­ся силь­ней­шая буря. Ведь они склон­ны откры­то гово­рить и даже пре­воз­но­сить себя за то, что нико­гда не обу­ча­лись ни устро­е­нию, ни защи­те государ­ства, не обу­ча­ют это­му дру­гих и пола­га­ют, что зна­ние все­го это­го сле­ду­ет пре­до­ста­вить не людям уче­ным и муд­рым, а иску­шен­ным в этом деле. Как, в таком слу­чае, воз­мож­но обе­щать государ­ству свое содей­ст­вие толь­ко тогда, когда тебя к это­му при­нудит необ­хо­ди­мость, раз ты — что было бы гораздо про­ще — управ­лять государ­ст­вом при отсут­ст­вии необ­хо­ди­мо­сти не уме­ешь? И пра­во, если бы и было вер­но, что муд­рый не скло­нен доб­ро­воль­но снис­хо­дить до заня­тий дела­ми государ­ства, но в том слу­чае, когда обсто­я­тель­ства заста­вят его сде­лать это, в кон­це кон­цов все же не отка­зы­ва­ет­ся от этих обя­зан­но­стей, то я все-таки пола­гал бы, что пре­не­бре­гать позна­ни­я­ми в государ­ст­вен­ных делах муд­ро­му чело­ве­ку отнюдь не сле­ду­ет, так как он дол­жен овла­деть всем тем, что ему, пожа­луй, рано или позд­но еще при­дет­ся при­ме­нять.

(VII, 12) Я изло­жил все это весь­ма обсто­я­тель­но по той при­чине, что решил высту­пить в этих кни­гах с рас­суж­де­ни­ем о государ­стве. Чтобы оно не ока­за­лось бес­по­лез­ным, я преж­де все­го дол­жен был устра­нить сомне­ния насчет того, сле­ду­ет ли вооб­ще зани­мать­ся государ­ст­вен­ной дея­тель­но­стью. Но все же, раз суще­ст­ву­ют люди, кото­рые счи­та­ют­ся с авто­ри­те­том фило­со­фов, то пусть они на корот­кое вре­мя возь­мут на себя труд послу­шать тех, чьи авто­ри­тет и сла­ва в гла­зах уче­ней­ших людей вели­чай­шие. Хотя неко­то­рые из этих послед­них сами государ­ст­вен­ны­ми дела­ми не веда­ли, я лич­но — так как они рас­смот­ре­ли мно­го вопро­сов и мно­го писа­ли о государ­стве — все же думаю, что они выпол­ни­ли некое обя­за­тель­ство перед государ­ст­вом. И пра­во, тех семе­рых, кого гре­ки назва­ли муд­ре­ца­ми⁴², я, мож­но ска­зать, воочию вижу в самой гуще государ­ст­вен­ных дел. Ведь ни в одном деле доб­лесть чело­ве­ка не при­бли­жа­ет­ся к могу­ще­ству богов более, чем это про­ис­хо­дит при осно­ва­нии новых государств и при сохра­не­нии уже осно­ван­ных.

(VIII, 13) Поэто­му, так как мне посчаст­ли­ви­лось, ведя дела государ­ства, достиг­нуть неко­то­рых успе­хов, достой­ных того, чтобы о них пом­ни­ли, а раз­ви­вая поло­же­ния о граж­дан­ст­вен­но­сти, при­об­ре­сти неко­то­рую под­готов­ку бла­го­да­ря не толь­ко сво­ей дея­тель­но­сти, но и сво­е­му стрем­ле­нию учить­ся само­му и обу­чать дру­гих, … [Лаку­на] [то зада­чу, взя­тую мною на себя, я нахо­жу для себя посиль­ной.] … авто­ри­те­ты, меж­ду тем как из моих пред­ше­ст­вен­ни­ков одни были весь­ма изощ­ре­ны в рас­суж­де­ни­ях, но их дея­ния нам не извест­ны, а дру­гие за свою дея­тель­ность снис­ка­ли одоб­ре­ние, но в изло­же­нии сво­их взглядов были неис­кус­ны. Мне же пред­сто­ит не уста­но­вить свои соб­ст­вен­ные, новые, мною самим при­ду­ман­ные поло­же­ния, а по памя­ти при­ве­сти бесе­ду меж­ду про­слав­лен­ны­ми муд­рей­ши­ми мужа­ми наше­го государ­ства, при­над­ле­жав­ши­ми к одно­му поко­ле­нию. О этой беседе мне и тебе⁴³ в наши юные годы сооб­щил Пуб­лий Рути­лий Руф, когда мы про­ве­ли вме­сте с ним в Смирне несколь­ко дней, при­чем он, по мое­му мне­нию, не про­пу­стил ниче­го тако­го, что име­ло боль­шое зна­че­ние для это­го вопро­са в целом.

(IX, 14) Когда, в кон­суль­ство Туди­та­на и Акви­лия, зна­ме­ни­тый Пуб­лий Афри­кан­ский, сын Пав­ла, про­во­дил дни Латин­ских празд­неств⁴⁴ в сво­ей заго­род­ной усадь­бе, а его бли­жай­шие дру­зья обе­ща­ли ему часто наве­щать его в эти дни, во вре­мя самих празд­неств к нему рано утром пер­вым явил­ся Квинт Тубе­рон, сын его сест­ры. С радо­стью увидев его, Сци­пи­он лас­ко­во ска­зал: «Что же ты, Тубе­рон, так рано?⁴⁵ Ведь эти празд­не­ства, пожа­луй, дали тебе пол­ную воз­мож­ность пре­дать­ся сво­им лите­ра­тур­ным заня­ти­ям».

ТУБЕРОН. — Кни­ги мои в моем рас­по­ря­же­нии в любое вре­мя; ведь они нико­гда не быва­ют заня­ты; но застать тебя на досу­ге — дело непро­стое, тем более при нынеш­них вол­не­ни­ях в государ­стве⁴⁶.

СЦИПИОН. — Но ты все-таки меня застал, одна­ко, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, на досу­ге ско­рее от дел, чем от раз­мыш­ле­ний.

ТУБЕРОН. — Все же тебе сле­ду­ет отдох­нуть так­же и помыс­ла­ми. Ведь мы — а нас мно­го — гото­вы (если толь­ко это тебе при­ят­но) вос­поль­зо­вать­ся вме­сте с тобой этим досу­гом, как мы и наме­ре­ва­лись.

СЦИПИОН. — Я, конеч­но, буду рад, что мы, нако­нец, смо­жем вспом­нить кое-что из фило­соф­ских уче­ний.

(X, 15) ТУБЕРОН. — И вот, так как ты как бы при­гла­ша­ешь меня и пода­ешь мне надеж­ду на твое уча­стие, то не согла­сишь­ся ли ты, Пуб­лий Афри­кан­ский, чтобы мы, пока собе­рут­ся осталь­ные, спер­ва пого­во­ри­ли о вто­ром солн­це⁴⁷, о кото­ром было доло­же­но в сена­те? Ведь нашлось нема­ло и при­том дале­ко не лег­ко­вер­ных людей, кото­рые, по их сло­вам, виде­ли два солн­ца, так что сле­ду­ет не столь­ко отка­зы­вать им в дове­рии, сколь­ко искать объ­яс­не­ния это­му явле­нию.

СЦИПИОН. — Как я сожа­лею о том, что сре­ди нас нет наше­го Панэтия!⁴⁸ Ведь он скло­нен тща­тель­ней­шим обра­зом изу­чать, поми­мо дру­гих вопро­сов, так­же и эти небес­ные явле­ния. Но я (тебе, Тубе­рон, я ска­жу откро­вен­но, что́ думаю) во всем этом вопро­се не вполне согла­сен с этим нашим дру­гом, кото­рый утвер­жда­ет, что все то, свой­ства чего мы можем толь­ко пред­по­ла­гать на осно­ва­нии дога­док, он воочию видит и чуть ли не тро­га­ет рукой. Тем бо́льшую муд­рость скло­нен я при­зна­вать за Сокра­том, так как он отка­зал­ся от вся­ко­го стрем­ле­ния постиг­нуть все это и заявил, что вопро­сы о явле­ни­ях при­ро­ды либо не доступ­ны чело­ве­че­ско­му разу­му, либо не име­ют отно­ше­ния к жиз­ни людей⁴⁹.

(16) ТУБЕРОН. — Не пони­маю, Пуб­лий Афри­кан­ский, поче­му нам сооб­ща­ют, что Сократ вооб­ще отка­зал­ся рас­суж­дать об этом и был скло­нен рас­смат­ри­вать вопро­сы толь­ко о жиз­ни и нра­вах людей. Можем ли мы сослать­ся на более авто­ри­тет­ное свиде­тель­ство о нем, чем свиде­тель­ство Пла­то­на? Ведь в кни­гах Пла­то­на, во мно­гих местах, Сократ, рас­суж­дая о нра­вах и доб­ро­де­те­лях и даже о государ­стве, все же ста­ра­ет­ся свя­зать с эти­ми вопро­са­ми чис­ла, гео­мет­рию и гар­мо­нию, сле­дуя Пифа­го­ру⁵⁰.

СЦИПИОН. — То, что ты гово­ришь, — пра­виль­но, но ты, Тубе­рон, дума­ет­ся мне, слы­хал, что после смер­ти Сокра­та Пла­тон, для при­об­ре­те­ния зна­ний, поспе­шил спер­ва в Еги­пет, а затем в Ита­лию и Сици­лию, чтобы тща­тель­но изу­чить откры­тия Пифа­го­ра, что он мно­го общал­ся с Архи­том Тарент­ским и с Тиме­ем Локрий­ским⁵¹, раздо­был запи­си Фило­лая и, так как в те вре­ме­на сла­ва Пифа­го­ра была вели­ка в этой стране, общал­ся с его уче­ни­ка­ми и посвя­тил себя этим заня­ти­ям. Поэто­му, так как он глу­бо­ко почи­тал Сокра­та и был готов при­пи­сать ему все, он и соче­тал в себе оба­я­ние и тон­кость рас­суж­де­ний Сокра­та со свой­ст­вен­ной Пифа­го­ру тем­нотой и его хоро­шо извест­ной глу­би­ной в боль­шин­стве обла­стей зна­ния.

(XI, 17) Ска­зав это, Сци­пи­он вдруг увидел, что к ним идет Луций Фурий. Поздо­ро­вав­шись с Фури­ем, Сци­пи­он дру­же­ски взял его за руку и пре­до­ста­вил ему место на сво­ем ложе. А когда в это же вре­мя при­шел Пуб­лий Рути­лий, сооб­щив­ший нам об этой беседе, Сци­пи­он, поздо­ро­вав­шись так­же и с ним, пред­ло­жил ему сесть рядом с Тубе­ро­ном.

ФУРИЙ. — Что вы обсуж­да­е­те? Неуже­ли наш при­ход пре­рвал вашу бесе­ду?

Да нет же, — ска­зал Пуб­лий Афри­кан­ский, — ведь ты усерд­но зани­ма­ешь­ся вопро­са­ми это­го рода, кото­рые Тубе­рон недав­но начал изу­чать; что каса­ет­ся наше­го дру­га Рути­лия, то он даже под сте­на­ми Нуман­ции не раз бесе­до­вал со мною о таких вещах.

О чем же была речь? — спро­сил Фил.

СЦИПИОН. — Об этих двух солн­цах. Я очень хотел бы, Фил, узнать твое мне­ние о них.

(XII, 18) Едва Сци­пи­он ска­зал это, как моло­дой раб воз­ве­стил, что к нему направ­ля­ет­ся Лелий, кото­рый уже вышел из дому. Тогда Сци­пи­он, надев баш­ма­ки и верх­нее пла­тье⁵², вышел из спаль­ни и, похо­див неко­то­рое вре­мя по пор­ти­ку⁵³, встре­тил при­бли­жав­ше­го­ся к нему Лелия и сопро­вож­дав­ших его Спу­рия Мум­мия, кото­ро­го он очень любил, и Гая Фан­ния и Квин­та Сце­во­лу, зятьев Лелия, обра­зо­ван­ных моло­дых людей в воз­расте кве­сто­ри­ев⁵⁴. Поздо­ро­вав­шись с ними все­ми, Сци­пи­он повер­нул назад по пор­ти­ку и повел Лелия рядом с собой; ибо в их друж­бе соблюда­лось сво­его рода пра­ви­ло: в похо­дах Лелий, как бога, почи­тал Пуб­лия Афри­кан­ско­го за его исклю­чи­тель­ную воен­ную сла­ву, дома же Сци­пи­он, в свою оче­редь, как отца, чтил Лелия, стар­ше­го лета­ми. Затем, после того, как они немно­го похо­ди­ли взад и впе­ред по пор­ти­ку, при­чем Сци­пи­он испы­ты­вал огром­ную радость от их при­хо­да, им захо­те­лось, так как вре­мя было зим­нее, посидеть на лугу, ярко осве­щен­ном солн­цем. Когда они уже соби­ра­лись это сде­лать, к ним подо­шел Маний Мани­лий, све­ду­щий муж, к кото­ро­му все они отно­си­лись с боль­шим рас­по­ло­же­ни­ем и любо­вью. Сци­пи­он и дру­гие встре­ти­ли его дру­же­ски­ми при­вет­ст­ви­я­ми, и он сел рядом с Лели­ем.

(XIII, 19) ФИЛ. — Не вижу при­чи­ны, поче­му мы из-за при­хо­да дру­зей долж­ны искать дру­го­го пред­ме­та для беседы. Думаю, что нам сле­ду­ет обсудить этот вопрос более тща­тель­но и выска­зать нечто достой­ное их вни­ма­ния.

ЛЕЛИЙ. — Что имен­но вы обсуж­да­ли, вер­нее, о чем была беседа, кото­рую мы пре­рва­ли?

ФИЛ. — Сци­пи­он спро­сил меня, како­во мое мне­ние насчет того, что были вид­ны два солн­ца, как все зна­ют.

ЛЕЛИЙ. — Что ты, Фил? Раз­ве мы уже изу­чи­ли все то, что отно­сит­ся к нашим домаш­ним делам и к государ­ству, и пото­му хотим знать, что́ про­ис­хо­дит на небе?

ФИЛ. — Неуже­ли ты не счи­та­ешь для нас важ­ным знать, что́ про­ис­хо­дит и совер­ша­ет­ся в доме, кото­рым явля­ет­ся не про­стран­ство, огра­ни­чен­ное наши­ми сте­на­ми, а весь этот мир, дан­ный нам бога­ми как жили­ще и общее с ними оте­че­ство⁵⁵, — тем более что, если мы не будем знать все­го это­го, мы ока­жем­ся несве­ду­щи­ми во мно­гих и при­том важ­ных вопро­сах? Но ведь меня да и тебя само­го, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, Лелий, и всех жаж­ду­щих муд­ро­сти раду­ет само позна­ние и рас­смот­ре­ние.

(20) ЛЕЛИЙ. — Я не про­тив это­го, тем более что теперь дни у нас празд­нич­ные. Можем ли мы, одна­ко, что-нибудь послу­шать или же мы при­шли черес­чур позд­но?

ФИЛ. — Пока еще мы ниче­го не обсуди­ли, и так как мы еще не начи­на­ли, то я охот­но дам тебе, Лелий, воз­мож­ность выска­зать свое мне­ние.

ЛЕЛИЙ. — Да нет же, послу­ша­ем тебя, если толь­ко Мани­лий не сочтет нуж­ным соста­вить интер­дикт насчет двух солнц, — дабы они вла­де­ли небом по тому пра­ву, по како­му каж­дое из них всту­пи­ло во вла­де­ние⁵⁶.

МАНИЛИЙ. — А ты, Лелий, не пере­ста­ешь изде­вать­ся над той нау­кой, в кото­рой, во-пер­вых, ты сам пре­вос­хо­дишь дру­гих, и без кото­рой, во-вто­рых, никто не может знать, что́ при­над­ле­жит ему и что чужое? Но об этом — немно­го пого­дя. Теперь послу­ша­ем Фила, кото­ро­го, вижу я, спра­ши­ва­ют о вещах более важ­ных, чем те, о каких сове­ту­ют­ся со мной или с Пуб­ли­ем Муци­ем⁵⁷.

(XIV, 21) ФИЛ. — Я не сооб­щу вам ниче­го ново­го или при­ду­ман­но­го или откры­то­го мною самим. Ведь я пом­ню, как Гай Суль­пи­ций Галл⁵⁸, уче­ней­ший чело­век, как вы зна­е­те, когда была речь о таком же наблюде­нии, а он слу­чай­но был в доме у Мар­ка Мар­цел­ла, кото­рый вме­сте с ним когда-то был кон­су­лом, велел при­не­сти сфе­ру, кото­рую дед Мар­ка Мар­цел­ла, заво­е­вав Сира­ку­зы, вывез из это­го бога­тей­ше­го и рос­кош­но укра­шен­но­го горо­да, в то же вре­мя не доста­вив оттуда в свой дом ни одно­го дру­го­го пред­ме­та из столь зна­чи­тель­ной воен­ной добы­чи. Хотя я очень часто слы­хал рас­ска­зы об этой сфе­ре, так как с ней было свя­за­но слав­ное имя Архи­меда⁵⁹, сама она не осо­бен­но нра­ви­лась мне; более кра­си­ва и более извест­на в наро­де была дру­гая сфе­ра, создан­ная этим же Архи­медом, кото­рую тот же Мар­целл отдал в храм Доб­ле­сти⁶⁰. (22) Но когда Галл начал с боль­шим зна­ни­ем дела объ­яс­нять нам устрой­ство это­го при­бо­ра, я при­шел к заклю­че­нию, что сици­ли­ец обла­дал даро­ва­ни­ем бо́льшим, чем то, каким может обла­дать чело­век. Ибо Галл ска­зал, что та дру­гая, сплош­ная сфе­ра без пустот была изо­бре­те­на дав­но и что такую сфе­ру впер­вые выто­чил Фалес Милет­ский⁶¹, а затем Евдокс Книд­ский⁶², по его сло­вам, уче­ник Пла­то­на, начер­тал на ней поло­же­ние созвездий и звезд, рас­по­ло­жен­ных на небе; что спу­стя мно­го лет Арат⁶³, руко­во­дясь не зна­ни­ем аст­ро­ло­гии, а, так ска­зать, поэ­ти­че­ским даро­ва­ни­ем, вос­пел в сти­хах все устрой­ство сфе­ры и поло­же­ние све­тил на ней, взя­тое им у Евдок­са. Но — ска­зал Галл — такая сфе­ра, на кото­рой были бы пред­став­ле­ны дви­же­ния солн­ца, луны и пяти звезд, назы­вае­мых стран­ст­ву­ю­щи­ми и блуж­даю­щи­ми⁶⁴, не мог­ла быть созда­на в виде сплош­но­го тела; изо­бре­те­ние Архи­меда изу­ми­тель­но имен­но тем, что он при­ду­мал, каким обра­зом, при несход­ных дви­же­ни­ях, во вре­мя одно­го обо­рота сохра­нить неоди­на­ко­вые и раз­лич­ные пути. Когда Галл при­во­дил эту сфе­ру в дви­же­ние, про­ис­хо­ди­ло так, что на этом шаре из брон­зы луна сме­ня­ла солн­це в тече­ние столь­ких же обо­ротов, во сколь­ко дней она сме­ня­ла его на само́м небе, вслед­ст­вие чего и на небе сфе­ры про­ис­хо­ди­ло такое же затме­ние солн­ца, и луна всту­па­ла в ту же мету⁶⁵, где была тень зем­ли, когда солн­це из обла­сти… [Лаку­на]

(XV, 23) СЦИПИОН. — …так как я и сам почи­тал это­го чело­ве­ка, и знал, что отец мой Павел⁶⁶ осо­бен­но ува­жал и любил его. Пом­нит­ся, в моей ран­ней юно­сти, когда мой отец, в то вре­мя кон­сул, нахо­дил­ся в Македо­нии и мы сто­я­ли лаге­рем, наше вой­ско было охва­че­но суе­вер­ным стра­хом вслед­ст­вие того, что в ясную ночь яркая и пол­ная луна вдруг затми­лась. Тогда Галл, быв­ший нашим лега­том — при­бли­зи­тель­но за год до того, как его избра­ли в кон­су­лы, — на дру­гой день не поко­ле­бал­ся во все­услы­ша­ние объ­явить, что это вовсе не было зна­ме­ни­ем и про­изо­шло и все­гда будет про­ис­хо­дить через опре­де­лен­ное вре­мя — тогда, когда солн­це ока­жет­ся в таком месте, что его свет не смо­жет достиг­нуть луны.

Прав­да? — спро­сил Тубе­рон, — он смог объ­яс­нить это, мож­но ска­зать, неве­же­ст­вен­ным людям и перед неис­ку­шен­ны­ми решил­ся высту­пить с такой речью?

СЦИПИОН. — Да, и он сде­лал это с боль­шой… [поль­зой для наше­го вой­ска.]

(24)… и это не было ни дерз­кой похваль­бой, ни сло­ва­ми, не подо­баю­щи­ми чело­ве­ку, зани­маю­ще­му выс­шее поло­же­ние; ведь он достиг боль­шо­го успе­ха, заста­вив встре­во­жен­ных людей отбро­сить пустой суе­вер­ный страх.

(XVI, 25) Нечто подоб­ное, по пре­да­нию, про­изо­шло и во вре­мя той вели­чай­шей вой­ны, кото­рую афи­няне и лакеде­мо­няне вели меж­ду собой, напря­гая все свои силы⁶⁷: зна­ме­ни­тый Перикл⁶⁸, пер­вый в сво­ем государ­стве по авто­ри­те­ту, крас­но­ре­чию и муд­ро­сти, когда солн­це померк­ло и вне­зап­но насту­пи­ла тьма, а афи­нян охва­тил ужас, буд­то бы объ­яс­нил сограж­да­нам то, что сам он узнал от Ана­к­са­го­ра⁶⁹, чьим уче­ни­ком он был, — что это про­ис­хо­дит в опре­де­лен­ное вре­мя и неиз­беж­но вся­кий раз, когда вся луна засло­ня­ет нам круг солн­ца; вот поче­му это, хотя быва­ет, прав­да, не в каж­дое ново­лу­ние, воз­мож­но толь­ко в опре­де­лен­ные ново­лу­ния. Рас­смот­рев этот вопрос и дав объ­яс­не­ния, он изба­вил людей от стра­ха, охва­тив­ше­го их; ибо это было необыч­ное и в те вре­ме­на неиз­вест­ное объ­яс­не­ние — что затме­ние солн­ца про­ис­хо­дит вслед­ст­вие про­ме­жу­точ­но­го поло­же­ния луны; как гово­рят, пер­вый это открыл Фалес Милет­ский. Впо­след­ст­вии это не ускольз­ну­ло от вни­ма­ния наше­го Энния; как он пишет, на три­ста пяти­де­ся­том году по осно­ва­нии Рима.

И в этом вопро­се достиг­ну­та такая точ­ность рас­че­тов, что, начи­ная с того дня, как мы видим, ука­зан­но­го Энни­ем и запи­сан­но­го в «Боль­ших анна­лах»⁷¹, было вычис­ле­но вре­мя пред­ше­ст­во­вав­ших затме­ний солн­ца, начи­ная с того, кото­рое в квин­тиль­ские ноны про­изо­шло в цар­ст­во­ва­ние Рому­ла; сре­ди это­го мра­ка при­ро­да, прав­да, похи­ти­ла Рому­ла с тем, чтобы он окон­чил свое чело­ве­че­ское суще­ст­во­ва­ние, но его доб­лесть, гово­рят, воз­нес­ла его на небо⁷².

(XVII, 26) ТУБЕРОН. — Не прав­да ли, Пуб­лий Афри­кан­ский, то, насчет чего у тебя совсем недав­но было иное мне­ние, …

[Лаку­на] СЦИПИОН. — …то, что могут видеть дру­гие. Но что может счи­тать вели­ким в делах чело­ве­че­ских тот, кто обо­зрел эти цар­ства богов, или же дол­говре­мен­ным тот, кто познал, что́ веч­но, или же досто­слав­ным тот, кто увидел, как мала зем­ля — преж­де все­го зем­ля в целом, а затем та часть ее, кото­рую насе­ля­ют люди? Ведь по ней, как наде­ем­ся мы, утвер­див­ши­е­ся на ее незна­чи­тель­ной части, хотя и совер­шен­но неиз­вест­ные боль­шин­ству пле­мен, имя наше долж­но летать и широ­ко рас­про­стра­нять­ся. (27) Но сколь счаст­ли­вым сле­ду­ет нахо­дить чело­ве­ка, не склон­но­го ни счи­тать, ни назы­вать богат­ства­ми ни земель­ные уго­дья, ни построй­ки, ни скот, ни неиз­ме­ри­мые запа­сы сереб­ра и золота, так как выго­да от них кажет­ся ему ничтож­ной, поль­за — малой, пра­ва соб­ст­вен­но­сти — нена­деж­ны­ми, при­чем часто всем этим, не зная меры, вла­де­ют самые дур­ные люди! Ведь ему одно­му дей­ст­ви­тель­но доз­во­ле­но не на осно­ва­нии кви­рит­ско­го пра­ва⁷³, а на осно­ва­нии пра­ва муд­рых при­тя­зать на это, как на свою соб­ст­вен­ность, и при­том в силу не граж­дан­ско­го обя­за­тель­ства⁷⁴, а обще­го для всех есте­ствен­но­го зако­на, запре­щаю­ще­го, чтобы какая бы то ни было вещь при­над­ле­жа­ла кому-либо, кро­ме людей, уме­ю­щих с ней обра­щать­ся и ею поль­зо­вать­ся. Каким счаст­ли­вым сле­ду­ет счи­тать чело­ве­ка, пола­гаю­ще­го, что импе­рий и наши кон­суль­ские пол­но­мо­чия сле­ду­ет брать на себя для совер­ше­ния дел необ­хо­ди­мых, а не жела­тель­ных, что их сле­ду­ет доби­вать­ся ради выпол­не­ния дол­га, а не ради наград или сла­вы⁷⁵; сло­вом — чело­ве­ка, кото­рый может ска­зать о себе то же, что, как пишет Катон, гова­ри­вал дед мой Пуб­лий Афри­кан­ский⁷⁶, — что он нико­гда не дела­ет боль­ше, чем тогда, когда не дела­ет ниче­го, и нико­гда не быва­ет менее один, чем тогда, когда он один. (28) Ибо кто дей­ст­ви­тель­но пове­рит, что Дио­ни­сий⁷⁷, отняв с вели­чай­ши­ми уси­ли­я­ми у сво­их сограж­дан сво­бо­ду, достиг чего-то боль­ше­го, чем его сограж­да­нин Архи­мед, изгото­вив эту самую, уже упо­мя­ну­тую нами, сфе­ру, когда он, каза­лось, ниче­го не делал? Но кто не согла­сит­ся с тем, что люди, у кото­рых нет нико­го, с кем они, нахо­дясь в тол­пе, запол­ня­ю­щей форум, хоте­ли бы пого­во­рить⁷⁸, более оди­но­ки, чем те, кото­рые, не под­вер­га­ясь ничье­му суду, бесе­ду­ют сами с собой или как бы при­сут­ст­ву­ют в собра­нии уче­ней­ших людей, наслаж­да­ясь их откры­ти­я­ми и сочи­не­ни­я­ми? Поис­ти­не, кто сочтет кого-либо более бога­тым, чем чело­ве­ка, не испы­ты­ваю­ще­го недо­стат­ка ни в чем таком, чего тре­бу­ет его при­ро­да, или более могу­ще­ст­вен­ным, чем чело­ве­ка, дости­гаю­ще­го все­го того, к чему он стре­мит­ся, или более счаст­ли­вым, чем чело­ве­ка, избав­лен­но­го от вся­че­ских душев­ных вол­не­ний⁷⁹, или более удач­ли­вым, чем того, кто вла­де­ет лишь таким иму­ще­ст­вом, кото­рое он, как гово­рит­ся, может уне­сти с собой даже после кораб­ле­кру­ше­ния?⁸⁰ И какой импе­рий, какие маги­ст­ра­ту­ры, какую цар­скую власть воз­мож­но пред­по­честь поло­же­нию, когда чело­век, пре­зи­рая все чело­ве­че­ское и нахо­дя это менее цен­ным, чем муд­рость⁸¹, не помыш­ля­ет ни о чем, кро­ме веч­но­го и боже­ст­вен­но­го, и убеж­ден в том, что, хотя дру­гие и име­ну­ют­ся людь­ми, но люди — толь­ко те, чей ум изощ­рен в зна­ни­ях, свой­ст­вен­ных про­све­щен­но­му чело­ве­ку? (29) Таким обра­зом, извест­ные сло­ва Пла­то­на (а может быть, это ска­зал и кто-нибудь дру­гой) кажут­ся мне весь­ма удач­ны­ми. Когда буря вынес­ла его из откры­то­го моря к бере­гам неиз­вест­ной ему стра­ны и выбро­си­ла на пустын­ный берег, то он, меж­ду тем как его спут­ни­ки были объ­яты стра­хом, не зная, куда они попа­ли, гово­рят, обна­ру­жил начер­тан­ные на пес­ке какие-то гео­мет­ри­че­ские фигу­ры; заме­тив их, он вос­клик­нул, что спут­ни­ки его могут быть спо­кой­ны, так как он видит при­зна­ки при­сут­ст­вия людей; он, оче­вид­но, усмот­рел их в нали­чии не посе­вов, а при­зна­ков уче­но­сти. Вот поче­му, Тубе­рон, мне были все­гда по душе и уче­ность, и обра­зо­ван­ные люди, и твои заня­тия.

(XVIII, 30) ЛЕЛИЙ. — Я не реша­юсь, Сци­пи­он, в ответ на это ска­зать, что ты, или Фил, или Мани­лий в такой мере… [Лаку­на]

ЛЕЛИЙ. — …к роду его отца при­над­ле­жал наш извест­ный друг, достой­ный под­ра­жа­ния, —

Ведь чело­ве­ком ред­кост­но­го ума и опыт­ным в делах Энний назвал его не пото­му, что Секст Элий искал того, чего нико­гда не мог бы най­ти, но пото­му, что он давал отве­ты, избав­ляв­шие тех, кто его спра­ши­вал, от забот и затруд­не­ний, а когда Секст Элий осуж­дал заня­тия Гал­ла⁸³, то у него на устах все­гда были извест­ные сло­ва Ахил­ла из «Ифи­ге­нии»⁸⁴:

Одна­ко этот же муж (ведь я подол­гу и охот­но слу­шал его) гово­рил, что извест­ный Зет у Паку­вия⁸⁵ отно­сил­ся к уче­но­сти черес­чур враж­деб­но; ему боль­ше был по душе Неопто­лем у Энния, гово­рив­ший, что «фило­соф­ст­во­вать он хочет, но немно­го, так как вооб­ще это ему не нра­вит­ся»⁸⁶. Но, хотя уче­ния гре­ков так нра­вят­ся вам, суще­ст­ву­ют и дру­гие, более про­стые и более доступ­ные всем, и мы можем при­ме­нять их либо в сво­ей част­ной жиз­ни, либо с поль­зой для государ­ства. А ваши нау­ки, если они чего-нибудь и сто́ят, то толь­ко в том отно­ше­нии, что они немно­го обост­ря­ют и как бы изощ­ря­ют умы моло­де­жи, чтобы ей было лег­че изу­чать более важ­ные вопро­сы.

(XIX, 31) ТУБЕРОН. — Не спо­рю с тобой, Лелий, но хотел бы знать, что́ ты счи­та­ешь более важ­ным.

ЛЕЛИЙ. — Ска­жу это, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, и ты, пожа­луй, ста­нешь меня пре­зи­рать, так как имен­но ты спро­сил Сци­пи­о­на об этих небес­ных явле­ни­ях. Но я пола­гал бы, что боль­ше сле­ду­ет изу­чать то, что, как нам кажет­ся, нахо­дит­ся перед наши­ми гла­за­ми. И в самом деле, поче­му внук Луция Пав­ла⁸⁷, родив­ший­ся в знат­ней­шей вет­ви рода и в нашем столь слав­ном государ­стве, в при­сут­ст­вии это­го вот сво­его дяди спра­ши­ва­ет здесь, каким обра­зом были вид­ны два солн­ца, но не спра­ши­ва­ет, поче­му в одном государ­стве суще­ст­ву­ют два сена­та и, мож­но ска­зать, два наро­да? Ибо, как вы види­те, смерть Тибе­рия Грак­ха и еще рань­ше все его стрем­ле­ния как три­бу­на⁸⁸ разде­ли­ли еди­ный народ на две части. А хули­те­ли и завист­ни­ки Сци­пи­о­на, после того, как это­му поло­жи­ли нача­ло Пуб­лий Красс⁸⁹ и Аппий Клав­дий⁹⁰, даже после их смер­ти под­дер­жи­ва­ют в одной части сена­та несо­гла­сие с вами, при­чем этим руко­во­дят Метелл⁹¹ и Пуб­лий Муций, а это­му вот чело­ве­ку⁹², кото­рый один в силах это сде­лать, они, под­няв союз­ни­ков и лати­нян⁹³, нару­шив союз­ные дого­во­ры, не поз­во­ля­ют ока­зать государ­ству помощь, когда мятеж­ные три­ум­ви­ры⁹⁴ изо дня в день замыш­ля­ют пере­во­роты, а чест­ные мужи нахо­дят­ся в смя­те­нии из-за столь опас­ных собы­тий. (32) Поэто­му, если вы, юно­ши, меня послу­ша­е­тесь, вы не ста­не­те боять­ся вто­ро­го солн­ца; ведь оно либо не может суще­ст­во­вать, либо, пусть даже суще­ст­ву­ет, — раз его виде­ли, — толь­ко бы оно не было людям в тягость; либо мы не в состо­я­нии познать это, а если и при­об­ре­тем вели­чай­шие позна­ния, все же, бла­го­да­ря этим зна­ни­ям, не смо­жем стать ни луч­ше, ни счаст­ли­вее. Но то, чтобы у нас были один сенат и один народ⁹⁵, — осу­ще­ст­ви­мо, и очень огор­чи­тель­но, если это­го нет, а что это­го дей­ст­ви­тель­но нет, мы зна­ем и пони­ма­ем, что мы, если это будет достиг­ну­то, смо­жем жить луч­ше и счаст­ли­вее.

(XX, 33) МУЦИЙ. — Что же мы, по тво­е­му мне­нию, Лелий, долж­ны изу­чать, чтобы быть в состо­я­нии совер­шать имен­но то, чего ты от нас тре­бу­ешь?

ЛЕЛИЙ. — Такие нау­ки, кото­рые могут сде­лать нас полез­ны­ми государ­ству; ибо это, по мое­му мне­нию, самая слав­ная зада­ча муд­ро­сти и вели­чай­шее про­яв­ле­ние доб­ле­сти и ее обя­зан­ность. Поэто­му для того, чтобы эти празд­нич­ные дни были нами посвя­ще­ны беседам, полез­ней­шим для государ­ства, попро­сим Сци­пи­о­на нам разъ­яс­нить, какое государ­ст­вен­ное устрой­ство он счи­та­ет наи­луч­шим. Затем рас­смот­рим и дру­гие вопро­сы. Обсудив их, мы, наде­юсь, посте­пен­но дой­дем до нынеш­не­го поло­же­ния вещей и раз­бе­рем сущ­ность того, что нам теперь пред­сто­ит рас­смот­реть.

(XXI, 34) Когда Фил, Мани­лий и Мум­мий это вполне одоб­ри­ли, … [Лаку­на]

Не суще­ст­ву­ет образ­ца, с кото­рым мы пред­по­чли бы срав­нить государ­ство (Дио­мед).

…поэто­му спу­стись, пожа­луй­ста, в сво­ей речи с неба и обра­тись к этим, более близ­ким вещам. (Ноний, 85, 19).

ЛЕЛИЙ. — …я поже­лал это­го не толь­ко пото­му, что было бы разум­но, чтобы о государ­стве гово­рил пер­вен­ст­ву­ю­щий в нем чело­век, но так­же и пото­му, что ты, как я пом­ню, очень часто рас­суж­дал об этом с Панэти­ем в при­сут­ст­вии Поли­бия⁹⁶ (а оба эти гре­ка были, пожа­луй, самы­ми иску­шен­ны­ми в вопро­сах государ­ст­вен­но­го устрой­ства), и ты при­во­дил мно­го сооб­ра­же­ний и учил, что наи­луч­шим явля­ет­ся государ­ст­вен­ный строй, остав­лен­ный нам пред­ка­ми. Так как ты под­готов­лен к тако­му рас­суж­де­нию луч­ше, чем мы, то ты (ска­жу так­же и от лица при­сут­ст­ву­ю­щих), изло­жив нам свое мне­ние о государ­стве, обя­жешь всех нас.

(XXII, 35) СЦИПИОН. — Я, пра­во, дол­жен ска­зать, что я ника­ким иным раз­мыш­ле­ни­ям не пре­да­юсь столь усерд­но и охот­но, как имен­но этим, о кото­рых ты, Лелий, мне гово­ришь. И пра­во, когда я вижу, что вся­кий выдаю­щий­ся мастер сво­его дела направ­ля­ет все свои думы, помыс­лы и заботы толь­ко на то, чтобы луч­ше овла­деть им, то, коль ско­ро мои роди­те­ли и пред­ки оста­ви­ли мне одно это заня­тие — заботы о государ­стве и управ­ле­ние им⁹⁷, не при­дет­ся ли мне при­знать, что я менее дея­те­лен, чем любой мастер, если к вели­чай­ше­му искус­ству при­ло­жу мень­ше труда, чем тот труд, какой масте­ра при­ла­га­ют к самым малым? (36) Но я и не удо­вле­тво­рен теми сочи­не­ни­я­ми по это­му вопро­су, какие нам оста­ви­ли выдаю­щи­е­ся и муд­рей­шие люди Гре­ции, и не реша­юсь ста­вить свои взгляды выше их воз­зре­ний. Поэто­му про­шу вас слу­шать меня как чело­ве­ка, и не совсем чуж­до­го уче­ния гре­ков, и не пред­по­чи­таю­ще­го их нашим, — тем более в этом вопро­се, — но как одно­го из нося­щих тогу⁹⁸, полу­чив­ше­го бла­го­да­ря заботам отца весь­ма широ­кое обра­зо­ва­ние и уже в отро­че­стве заго­рев­ше­го­ся стрем­ле­ни­ем к уче­нию, одна­ко изощ­рив­ше­го свой ум гораздо боль­ше бла­го­да­ря сво­ей дея­тель­но­сти и настав­ле­ни­ям, полу­чен­ным дома, чем бла­го­да­ря чте­нию книг.

(XXIII, 37) ФИЛ. — Я, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, не сомне­ва­юсь, что тебя, Сци­пи­он, умом не пре­взо­шел никто; опы­том сво­им в важ­ней­ших делах государ­ства ты пре­вы­ше всех; каким заня­ти­ям ты себя все­гда посвя­щал, мы зна­ем. Поэто­му, если ты, по тво­им сло­вам, напра­вил так­же и помыс­лы свои на эту нау­ку и как бы искус­ство, то я глу­бо­ко бла­го­да­рен Лелию; ибо наде­юсь, что ска­зан­ное тобою будет для нас гораздо полез­нее, чем все, напи­сан­ное гре­ка­ми.

СЦИПИОН. — Пра­во, ты воз­ла­га­ешь на мои сло­ва огром­ные надеж­ды — тяже­лей­шее бре­мя для вся­ко­го, кто будет гово­рить о важ­ных вещах.

ФИЛ. — Хотя мы и пита­ем вели­кие надеж­ды, ты все же их пре­взой­дешь, по сво­е­му обык­но­ве­нию. Ибо не при­хо­дит­ся опа­сать­ся, что тебе, когда ты ста­нешь рас­суж­дать о государ­стве, изме­нит крас­но­ре­чие.

(XXIV, 38) СЦИПИОН. — Я испол­ню ваше жела­ние, как сумею, и при­ступ­лю к рас­суж­де­нию, руко­во­дясь пра­ви­лом, кото­рым, пола­гаю, сле­ду­ет руко­вод­ст­во­вать­ся при обсуж­де­нии всех пред­ме­тов, если хотят избег­нуть ошиб­ки: если насчет назва­ния пред­ме­та иссле­до­ва­ния все соглас­ны, то надо разъ­яс­нить, что́ имен­но обо­зна­ча­ют этим назва­ни­ем; если насчет это­го тоже согла­сят­ся, то толь­ко тогда будет доз­во­ле­но при­сту­пить к беседе; ибо нико­гда нель­зя будет понять свой­ства обсуж­дае­мо­го пред­ме­та, если сна­ча­ла не понять, что́ он собой пред­став­ля­ет. Поэто­му, так как мы иссле­ду­ем вопрос о государ­стве, рас­смот­рим спер­ва, что́ собой пред­став­ля­ет имен­но то, что мы иссле­ду­ем.

Когда Лелий это одоб­рил, Пуб­лий Афри­кан­ский ска­зал:

Но я, рас­суж­дая о пред­ме­те, столь зна­ме­ни­том и столь извест­ном, не ста­ну обра­щать­ся к тем пер­во­на­ча­лам, из кото­рых в подоб­ных вопро­сах обык­но­вен­но исхо­дят уче­ные люди, и мне неза­чем начи­нать с пер­вой встре­чи меж­ду муж­чи­ной и жен­щи­ной⁹⁹, затем гово­рить о про­дол­же­нии рода и каж­дый раз опре­де­лять сущ­ность пред­ме­та и то, каки­ми спо­со­ба­ми воз­мож­но обо­зна­чить его отдель­ные свой­ства. Так как я гово­рю перед людь­ми про­све­щен­ны­ми, в похо­дах и на родине вер­шив­ши­ми важ­ны­ми дела­ми государ­ства, то я поста­ра­юсь, чтобы моя беседа была не менее ясной, чем тот пред­мет, о кото­ром я рас­суж­даю. Ведь я не брал на себя зада­чи подроб­но изло­жить все до кон­ца, как это дела­ет школь­ный учи­тель, и не обе­щаю, что в этой беседе не будет про­пу­ще­на ни одна мелочь.

ЛЕЛИЙ. — Я, со сво­ей сто­ро­ны, жду имен­но тако­го изло­же­ния, какое ты нам обе­ща­ешь.

(XXV, 39) СЦИПИОН. — Итак, государ­ство есть досто­я­ние наро­да¹⁰⁰, а народ не любое соеди­не­ние людей, собран­ных вме­сте каким бы то ни было обра­зом, а соеди­не­ние мно­гих людей, свя­зан­ных меж­ду собою согла­си­ем в вопро­сах пра­ва и общ­но­стью инте­ре­сов. Пер­вой при­чи­ной для тако­го соеди­не­ния людей явля­ет­ся не столь­ко их сла­бость¹⁰¹, сколь­ко, так ска­зать, врож­ден­ная потреб­ность жить вме­сте¹⁰². Ибо чело­век не скло­нен к обособ­лен­но­му суще­ст­во­ва­нию и уеди­нен­но­му ски­та­нию, но создан для того, чтобы даже при изоби­лии все­го необ­хо­ди­мо­го не… [уда­лять­ся от подоб­ных себе.]

И чтобы сама при­ро­да к это­му не толь­ко при­зы­ва­ла, но так­же и при­нуж­да­ла (Ноний, 321, 16).

(40) Что такое государ­ство, как не досто­я­ние наро­да? Итак, досто­я­ние общее, досто­я­ние, во вся­ком слу­чае, граж­дан­ской общи­ны. Но что такое граж­дан­ская общи­на, как не мно­же­ство людей, свя­зан­ных согла­си­ем? У рим­ских авто­ров мы чита­ем:

Вско­ре мно­же­ство людей, рас­се­яв­ших­ся по зем­ле и ски­тав­ших­ся по ней, бла­го­да­ря согла­сию пре­вра­ти­лось в граж­дан­скую общи­ну (Авгу­стин, Посла­ния, 138, 10).

(XXVI, 41) … [Ибо, не будь у чело­ве­ка], так ска­зать, семян [спра­вед­ли­во­сти], не воз­ник­ло бы ни дру­гих доб­ле­стей, ни само­го́ государ­ства. Итак, эти объ­еди­не­ния людей, обра­зо­вав­ши­е­ся по при­чине, о кото­рой я уже гово­рил, преж­де все­го выбра­ли для себя в опре­де­лен­ной мест­но­сти уча­сток зем­ли, чтобы жить на нем. Исполь­зо­вав есте­ствен­ную защи­ту и огра­див его так­же и искус­ст­вен­но, они назва­ли такую сово­куп­ность жилищ укреп­ле­ни­ем, или горо­дом, устро­и­ли в нем свя­ти­ли­ща и обще­ст­вен­ные места.

Итак, вся­кий народ, пред­став­ля­ю­щий собой такое объ­еди­не­ние мно­гих людей, какое я опи­сал, вся­кая граж­дан­ская общи­на, явля­ю­ща­я­ся народ­ным уста­нов­ле­ни­ем, вся­кое государ­ство, кото­рое, как я ска­зал, есть народ­ное досто­я­ние, долж­ны, чтобы быть дол­го­веч­ны­ми, управ­лять­ся, так ска­зать, сове­том, а совет этот дол­жен исхо­дить преж­де все­го из той при­чи­ны, кото­рая поро­ди­ла граж­дан­скую общи­ну. (42) Далее, осу­щест­вле­ние их сле­ду­ет пору­чать либо одно­му чело­ве­ку, либо несколь­ким выбор­ным или же его долж­но на себя брать мно­же­ство людей, то есть все граж­дане. И вот, когда вер­хов­ная власть нахо­дит­ся в руках у одно­го чело­ве­ка, мы назы­ваем это­го одно­го царем, а такое государ­ст­вен­ное устрой­ство — цар­ской вла­стью. Когда она нахо­дит­ся в руках у выбор­ных, то гово­рят, что эта граж­дан­ская общи­на управ­ля­ет­ся волей опти­ма­тов. Народ­ной же (ведь ее так и назы­ва­ют) явля­ет­ся такая общи­на, в кото­рой все нахо­дит­ся в руках наро­да¹⁰³. И каж­дый из трех видов государ­ства — если толь­ко сохра­ня­ет­ся та связь, кото­рая впер­вые накреп­ко объ­еди­ни­ла людей ввиду их обще­го уча­стия в созда­нии государ­ства, — прав­да, не совер­ше­нен и, по мое­му мне­нию, не наи­луч­ший, но он все же тер­пим, хотя один из них может быть луч­ше дру­го­го. Ибо поло­же­ние и спра­вед­ли­во­го и муд­ро­го царя, и избран­ных, то есть пер­вен­ст­ву­ю­щих граж­дан, и даже наро­да (впро­чем, послед­нее менее все­го заслу­жи­ва­ет одоб­ре­ния) все же, — если толь­ко это­му не пре­пят­ст­ву­ют неспра­вед­ли­вые поступ­ки или стра­сти, — по-види­мо­му, может быть вполне проч­ным.

(XXVII, 43) Но при цар­ской вла­сти все про­чие люди совсем отстра­не­ны от обще­го для всех зако­но­да­тель­ства и при­ня­тия реше­ний, да и при гос­под­стве опти­ма­тов народ едва ли может поль­зо­вать­ся сво­бо­дой, будучи лишен како­го бы то ни было уча­стия в сов­мест­ных сове­ща­ни­ях и во вла­сти, а когда все вер­шит­ся по воле наро­да, то, как бы спра­вед­лив и уме­рен он ни был, все-таки само равен­ство это не спра­вед­ли­во, раз при нем нет сту­пе­ней в обще­ст­вен­ном поло­же­нии. Поэто­му хотя зна­ме­ни­тый перс Кир¹⁰⁴ и был спра­вед­ли­вей­шим и муд­рей­шим царем, все же к тако­му «досто­я­нию наро­да» (а это, как я уже гово­рил, и есть государ­ство), види­мо, не сто­и­ло осо­бен­но стре­мить­ся, так как государ­ство управ­ля­лось мано­ве­ни­ем и вла­стью одно­го чело­ве­ка. Если мас­си­лий­ца­ми, кли­ен­та­ми наши­ми¹⁰⁵, с вели­чай­шей спра­вед­ли­во­стью пра­вят выбор­ные и при­том пер­вен­ст­ву­ю­щие граж­дане, то все-таки такое поло­же­ние наро­да в неко­то­рой сте­пе­ни подоб­но раб­ству. Если афи­няне в свое вре­мя, отстра­нив аре­о­паг¹⁰⁶, вер­ши­ли все­ми дела­ми толь­ко на осно­ва­нии поста­нов­ле­ний и реше­ний наро­да, то, так как у них не было опре­де­лен­ных сту­пе­ней обще­ст­вен­но­го поло­же­ния, их общи­на не мог­ла сохра­нить сво­его блес­ка.

(XXVIII, 44) И я гово­рю это о трех видах государ­ст­вен­но­го устрой­ства, если они не нару­ше­ны и не сме­ша­ны один с дру­гим, а сохра­ня­ют чер­ты, свой­ст­вен­ные каж­до­му из них. Преж­де все­го, каж­дый из этих видов государ­ст­вен­но­го устрой­ства обла­да­ет поро­ка­ми, о кото­рых я уже упо­ми­нал; далее, ему при­су­щи и дру­гие пагуб­ные поро­ки; ибо из ука­зан­ных видов устрой­ства нет ни одно­го, при кото­ром государ­ство не стре­ми­лось бы по обры­ви­сто­му и скольз­ко­му пути к тому или ино­му несча­стью, нахо­дя­ще­му­ся невда­ле­ке от него. Ведь в упо­мя­ну­том мною царе, тер­пи­мом и, если хоти­те, достой­ном люб­ви, — Кире (назо­ву имен­но его) скры­ва­ет­ся, так как он волен изме­нять свои наме­ре­ния, всем извест­ный жесто­чай­ший Фала­рид¹⁰⁷, по образ­цу прав­ле­ния кото­ро­го еди­но­вла­стие сколь­зит вниз по наклон­но­му пути и при­том лег­ко. К зна­ме­ни­то­му управ­ле­нию государ­ст­вом, осу­ществляв­ше­му­ся в Мас­си­лии малым чис­лом пер­вен­ст­во­вав­ших людей, близ­ко сто­ит сго­вор кли­ки трид­ца­ти мужей, неко­гда пра­вив­шей в Афи­нах¹⁰⁸. Что пол­но­вла­стие афин­ско­го наро­да, когда оно пре­вра­ти­лось в безу­мие и про­из­вол тол­пы, ока­за­лось пагуб­ным, …[пока­за­ли даль­ней­шие собы­тия.]

(XXIX, 45) [Лаку­на] … [государ­ст­вен­ное устрой­ство] наи­худ­шее, и из этой [фор­мы прав­ле­ния] обык­но­вен­но воз­ни­ка­ет прав­ле­ние опти­ма­тов, или тиран­ни­че­ской кли­ки, или цар­ское, или (даже весь­ма часто) народ­ное и опять-таки из него — один из видов прав­ле­ния, упо­мя­ну­тых мною ранее, и изу­ми­тель­ны быва­ют кру­ги и как бы кру­го­во­роты пере­мен и чере­до­ва­ний собы­тий в государ­стве¹⁰⁹. Если знать их — дело муд­ро­го, то пред­видеть их угро­зу, нахо­дясь у кор­ми­ла государ­ства, направ­ляя его бег и удер­жи­вая его в сво­ей вла­сти, — дело, так ска­зать, вели­ко­го граж­да­ни­на и, пожа­луй, бога­ми вдох­нов­лен­но­го мужа. Поэто­му я и счи­таю заслу­жи­ваю­щим наи­боль­ше­го одоб­ре­ния, так ска­зать, чет­вер­тый вид государ­ст­вен­но­го устрой­ства, так как он обра­зо­ван путем рав­но­мер­но­го сме­ше­ния трех его видов, назван­ных мною ранее¹¹⁰.

(XXX, 46) ЛЕЛИЙ. — Я знаю, что тако­во твое мне­ние, Пуб­лий Афри­кан­ский! Ибо я часто слы­хал это от тебя. И все же, если это тебе не в тягость, я хотел бы узнать, какой из этих трех видов государ­ст­вен­но­го устрой­ства ты нахо­дишь наи­луч­шим. Ведь будет полез­но для пони­ма­ния… [Лаку­на]

(XXXI, 47) СЦИПИОН. — …и каж­дое государ­ство тако­во, како­вы харак­тер и воля того, кто им пра­вит¹¹¹. Поэто­му толь­ко в таком государ­стве, где власть наро­да наи­боль­шая, может оби­тать сво­бо­да; ведь при­ят­нее, чем она, не может быть ниче­го, и она, если она не рав­на для всех, уже и не сво­бо­да. Но как может она быть рав­ной для всех, уж не гово­рю — при цар­ской вла­сти, когда раб­ство даже не при­кры­то и не вызы­ва­ет сомне­ний, но и в таких государ­ствах, где на сло­вах сво­бод­ны все? Граж­дане, прав­да, пода­ют голо­са, пре­до­став­ля­ют импе­рий и маги­ст­ра­ту­ры, их по оче­реди обхо­дят, доби­ва­ясь избра­ния¹¹², на их рас­смот­ре­ние вно­сят пред­ло­же­ния, но ведь они дают то, что долж­ны были бы давать даже про­тив сво­его жела­ния, и они сами лише­ны того, чего от них доби­ва­ют­ся дру­гие; ведь они лише­ны импе­рия, пра­ва уча­стия в сове­те по делам государ­ства¹¹³, пра­ва уча­стия в судах, где заседа­ют ото­бран­ные судьи¹¹⁴, лише­ны все­го того, что зави­сит от древ­но­сти и богат­ства рода. А сре­ди сво­бод­но­го наро­да, как, напри­мер, родо­с­цы¹¹⁵ или афи­няне¹¹⁶, нет граж­да­ни­на, кото­рый… [сам не мог бы занять поло­же­ния, какое он пре­до­став­ля­ет дру­гим.] [Лаку­на]

(XXXII, 48) …когда в наро­де нахо­дил­ся один или несколь­ко более бога­тых и более могу­ще­ст­вен­ных чело­век, тогда — гово­рят они¹¹⁷ — из-за их высо­ко­ме­рия и над­мен­но­сти¹¹⁸ и созда­ва­лось выше­ука­зан­ное поло­же­ние, так как тру­сы и сла­бые люди усту­па­ли бога­тым и скло­ня­лись перед их свое­во­ли­ем. Но если народ сохра­ня­ет свои пра­ва, то — гово­рят они — это наи­луч­шее поло­же­ние, сама сво­бо­да, само бла­го­ден­ст­вие, так как он — гос­по­дин над зако­на­ми, над пра­во­суди­ем, над дела­ми вой­ны и мира, над союз­ны­ми дого­во­ра­ми, над пра­ва­ми каж­до­го граж­да­ни­на и над его иму­ще­ст­вом¹¹⁹. По их мне­нию, толь­ко такое устрой­ство и назы­ва­ет­ся с пол­ным осно­ва­ни­ем государ­ст­вом, то есть досто­я­ни­ем наро­да. Поэто­му, по их сло­вам, «досто­я­ние наро­да» обыч­но осво­бож­да­ет­ся от вла­ды­че­ства царей и «отцов», но не быва­ет, чтобы сво­бод­ные наро­ды иска­ли для себя царей или вла­сти и могу­ще­ства опти­ма­тов. (49) И пра­во, гово­рят они, ввиду пагуб­ных послед­ст­вий, свя­зан­ных с необуздан­но­стью наро­да, не сле­ду­ет отвер­гать вооб­ще все­го это­го вида сво­бо­ды для наро­да; нет ниче­го более неиз­мен­но­го и более проч­но­го, чем народ соглас­ный и во всем сооб­ра­зу­ю­щий­ся со сво­ей без­опас­но­стью и сво­бо­дой; но лег­че все­го согла­сие это дости­жи­мо в таком государ­стве, где всем полез­но одно и то же; из раз­ли­чия инте­ре­сов, когда одно­му под­хо­дит одно, а дру­го­му дру­гое, воз­ни­ка­ют раздо­ры¹²⁰; поэто­му, когда вла­стью завла­де­ва­ли «отцы», государ­ст­вен­ный строй нико­гда не бывал про­чен; но еще менее быва­ет так при цар­ской вла­сти, когда, по утвер­жде­нию Энния¹²¹,

Поэто­му, если закон есть свя­зу­ю­щее зве­но граж­дан­ско­го обще­ства¹²², а пра­во, уста­нов­лен­ное зако­ном, оди­на­ко­во для всех, то на каком пра­ве может дер­жать­ся обще­ство граж­дан, когда их поло­же­ние не оди­на­ко­во? И в самом деле, если люди не соглас­ны урав­нять иму­ще­ство, если умы всех людей не могут быть оди­на­ко­вы, то, во вся­ком слу­чае, пра­ва граж­дан одно­го и того же государ­ства долж­ны быть оди­на­ко­вы. Да и что такое государ­ство, как не общий пра­во­по­рядок?

(XXXIII, 50) … [Лаку­на] … А осталь­ные государ­ства, по их мне­нию, не сле­ду­ет назы­вать теми име­на­ми, каки­ми они сами жела­ют назы­вать­ся. И в самом деле, поче­му мне назы­вать царем — по име­ни Юпи­те­ра Все­бла­го­го — чело­ве­ка, жаж­ду­ще­го вла­ды­че­ства и исклю­чи­тель­но­го импе­рия и власт­ву­ю­ще­го над наро­дом, угне­тае­мым им, а не назы­вать его тиран­ном?¹²³ Ведь и тиранн может быть мило­сер­ден в такой же мере, в какой царь нестер­пим, так что для наро­дов име­ет зна­че­ние лишь одно: у мило­сти­во­го ли вла­сти­те­ля они в раб­стве или у суро­во­го; но совсем не быть в раб­стве они не могут. Каким же обра­зом про­слав­лен­но­му Лакеде­мо­ну в те вре­ме­на, когда его государ­ст­вен­ное устрой­ство счи­та­лось образ­цо­вым, уда­ва­лось обла­дать хоро­ши­ми и спра­вед­ли­вы­ми царя­ми, если при­хо­ди­лось иметь царем вся­ко­го, кто толь­ко про­ис­хо­дил из цар­ско­го рода?¹²⁴ Далее, кто стал бы тер­петь опти­ма­тов, кото­рые при­сво­и­ли себе это наиме­но­ва­ние не с согла­сия наро­да, а в сво­их соб­ст­вен­ных собра­ни­ях? В самом деле, на каком осно­ва­нии чело­ве­ка при­зна­ют «наи­луч­шим»?¹²⁵ Ввиду его обра­зо­ва­ния, инте­ре­са к нау­кам, стрем­ле­ний… [Лаку­на]

(XXXIV, 51) Если [государ­ство] будет руко­во­дить­ся слу­чай­но­стью, оно погибнет так же ско­ро, как погибнет корабль, если у кор­ми­ла встанет руле­вой, назна­чен­ный по жре­бию из чис­ла еду­щих¹²⁶. Поэто­му, если сво­бод­ный народ выбе­рет людей, чтобы вве­рить им себя, — а выбе­рет он, если толь­ко забо­тит­ся о сво­ем бла­ге, толь­ко наи­луч­ших людей, — то бла­го государ­ства, несо­мнен­но, будет вру­че­но муд­ро­сти наи­луч­ших людей¹²⁷ — тем более, что сама при­ро­да устро­и­ла так, что не толь­ко люди, пре­вос­хо­дя­щие дру­гих сво­ей доб­ле­стью и муже­ст­вом, долж­ны гла­вен­ст­во­вать над более сла­бы­ми, но и эти послед­ние охот­но пови­ну­ют­ся пер­вым.

Но это наи­луч­шее государ­ст­вен­ное устрой­ство, по их сло­вам, было нис­про­верг­ну­то вслед­ст­вие появ­ле­ния пре­врат­ных поня­тий у людей, кото­рые, не зная доб­ле­сти (ведь она — удел немно­гих, и лишь немно­гие видят и оце­ни­ва­ют ее), пола­га­ют, что бога­тые и состо­я­тель­ные люди, а так­же и люди знат­но­го про­ис­хож­де­ния — наи­луч­шие. Когда, вслед­ст­вие это­го заблуж­де­ния чер­ни, государ­ст­вом начи­на­ют пра­вить богат­ства немно­гих¹²⁸, а не доб­ле­сти, то эти пер­вен­ст­ву­ю­щие люди дер­жат­ся мерт­вой хват­кой за это наиме­но­ва­ние — опти­ма­тов, но в дей­ст­ви­тель­но­сти не заслу­жи­ва­ют его. Ибо богат­ство, знат­ность, вли­я­ние — при отсут­ст­вии муд­ро­сти и уме­ния жить и повеле­вать дру­ги­ми людь­ми — при­во­дят толь­ко к бес­че­стию и высо­ко­мер­ной гор­до­сти, и нет более урод­ли­вой фор­мы прав­ле­ния, чем та, при кото­рой бога­тей­шие люди счи­та­ют­ся наи­луч­ши­ми. (52) А что может быть пре­крас­нее поло­же­ния, когда государ­ст­вом пра­вит доб­лесть; когда тот, кто повеле­ва­ет дру­ги­ми, сам не нахо­дит­ся в раб­стве ни у одной из стра­стей¹²⁹, когда он про­ник­ся всем тем, к чему при­уча­ет и зовет граж­дан, и не навя­зы­ва­ет наро­ду зако­нов, каким не станет под­чи­нять­ся сам, но свою соб­ст­вен­ную жизнь пред­став­ля­ет сво­им сограж­да­нам как закон? И если бы такой чело­век один мог в доста­точ­ной сте­пе­ни достиг­нуть все­го, то не было бы надоб­но­сти в боль­шом чис­ле пра­ви­те­лей; конеч­но, если бы все сооб­ща были в состо­я­нии видеть наи­луч­шее и быть соглас­ны­ми насчет него, то никто не стре­мил­ся бы иметь выбор­ных пра­ви­те­лей. Но имен­но труд­ность при­ня­тия реше­ний и при­ве­ла к пере­хо­ду вла­сти от царя к боль­шо­му чис­лу людей, а заблуж­де­ния и без­рас­суд­ство наро­да — к ее пере­хо­ду от тол­пы к немно­гим. Имен­но при таких усло­ви­ях, меж­ду сла­бо­стью сил одно­го чело­ве­ка и без­рас­суд­ст­вом мно­гих, опти­ма­ты и заня­ли сред­нее поло­же­ние, явля­ю­ще­е­ся самой уме­рен­ной фор­мой прав­ле­ния. Когда они управ­ля­ют государ­ст­вом, то, есте­ствен­но, наро­ды бла­го­ден­ст­ву­ют, будучи сво­бод­ны от вся­ких забот и разду­мий и пору­чив попе­че­ние о сво­ем покое дру­гим, кото­рые долж­ны о нем забо­тить­ся и не давать наро­ду пово­да думать, что пер­вен­ст­ву­ю­щие рав­но­душ­ны к его инте­ре­сам. (53) Ибо рав­но­пра­вие, к кото­ро­му так при­вя­за­ны сво­бод­ные наро­ды, не может соблюдать­ся (ведь наро­ды, хотя они и сво­бод­ны и на них нет пут, обле­ка­ют мно­ги­ми пол­но­мо­чи­я­ми боль­шей частью мно­гих людей, и в их среде про­ис­хо­дит зна­чи­тель­ный отбор, касаю­щий­ся и самих людей, и их обще­ст­вен­но­го поло­же­ния), и это так назы­вае­мое равен­ство в выс­шей сте­пе­ни неспра­вед­ли­во¹³⁰. И дей­ст­ви­тель­но, когда людям, зани­маю­щим выс­шее, и людям, зани­маю­щим низ­шее поло­же­ние, — а они неми­ну­е­мо быва­ют сре­ди каж­до­го наро­да — ока­зы­ва­ет­ся оди­на­ко­вый почет, то само равен­ство в выс­шей сте­пе­ни неспра­вед­ли­во; в государ­ствах, управ­ля­е­мых наи­луч­ши­ми людь­ми, это­го про­изой­ти не может. При­бли­зи­тель­но вот это, Лелий, и кое-что в таком же роде обык­но­вен­но и при­во­дят в дока­за­тель­ство люди, осо­бен­но пре­воз­но­ся­щие этот вид государ­ст­вен­но­го устрой­ства.

(XXXV, 54) ЛЕЛИЙ. — А ты, Сци­пи­он? Какой из упо­мя­ну­тых тобою трех видов государ­ст­вен­но­го устрой­ства ты одоб­ря­ешь боль­ше все­го?

СЦИПИОН. — Ты с пол­ным осно­ва­ни­ем спра­ши­ва­ешь, какой из трех видов государ­ст­вен­но­го устрой­ства наи­бо­лее одоб­ряю я; ведь ни одно­го из них само­го по себе, взя­то­го в отдель­но­сти, я не одоб­ряю и пред­по­чи­таю каж­до­му из них то, что как бы сплав­ле­но из них всех, взя­тых вме­сте. Но если бы пона­до­би­лось выбрать какой-нибудь один строй в чистом виде, то я одоб­рил бы цар­скую власть [и поста­вил бы ее на пер­вое место.] [Если гово­рить о видах вла­сти,] назван­ных здесь, то имя царя напо­ми­на­ет мне как бы имя отца, заботя­ще­го­ся о сограж­да­нах, как о сво­их детях, и охра­ня­ю­ще­го их тща­тель­нее, чем … [Лаку­на] … вас под­дер­жи­ва­ет забот­ли­вость одно­го наи­луч­ше­го и выдаю­ще­го­ся мужа. (55) Но вот вста­ют опти­ма­ты, чтобы заявить, что они дела­ют это же самое луч­ше, и ска­зать, что муд­ро­сти будет во мно­гих боль­ше, чем в одном, а спра­вед­ли­вость и чест­ность та же. А народ, оглу­шая вас, кри­чит, что он не согла­сен пови­но­вать­ся ни одно­му, ни немно­гим, что даже для зве­рей нет ниче­го сла­дост­нее сво­бо­ды, и что ее лише­ны все те, кто нахо­дит­ся в раб­стве, неза­ви­си­мо от того, чьи они рабы — царя или опти­ма­тов. Так бла­го­во­ле­ни­ем сво­им нас при­вле­ка­ют к себе цари, муд­ро­стью — опти­ма­ты, сво­бо­дой — наро­ды, так что при срав­не­нии труд­но выбрать, чего мож­но желать боль­ше все­го.

ЛЕЛИЙ. — Разу­ме­ет­ся; но, если ты не доведешь сво­его рас­смот­ре­ния до кон­ца, нам едва ли удаст­ся разо­брать­ся во всем осталь­ном.

(XXXVI, 56) СЦИПИОН. — Итак, упо­до­бим­ся Ара­ту, кото­рый, при­сту­пая к рас­суж­де­нию о важ­ных пред­ме­тах, счи­тал нуж­ным начи­нать с Юпи­те­ра¹³¹.

ЛЕЛИЙ. — Поче­му с Юпи­те­ра? Луч­ше ска­зать, какое сход­ство со сти­ха­ми Ара­та име­ет наша беседа?

СЦИПИОН. — Лишь такое, что мы с пол­ным осно­ва­ни­ем можем начать свою речь с того, кого одно­го и все уче­ные, и все неуче­ные люди еди­но­глас­но при­зна­ют царем всех богов и людей.

Поче­му? — спро­сил Лелий.

СЦИПИОН. — По какой же иной при­чине, как не пото­му, что это оче­вид­но? Если пер­вен­ст­ву­ю­щие в государ­ствах люди ради житей­ской поль­зы заста­ви­ли всех верить, что на небе есть един­ст­вен­ный царь, накло­не­ни­ем голо­вы сотря­саю­щий весь Олимп, как гово­рит Гомер¹³², и счи­тать его царем и отцом всех, то суще­ст­ву­ют авто­ри­тет­ные и мно­го­чис­лен­ные (если толь­ко под мно­го­чис­лен­ны­ми мож­но разу­меть всех) свиде­те­ли тому, что наро­ды согла­си­лись (оче­вид­но, на осно­ва­нии реше­ний пер­вен­ст­ву­ю­щих людей) в том, что луч­ше царя не быва­ет нико­го, так как, по их мне­нию, все­ми бога­ми пра­вит воля одно­го. Если же это, как нас учи­ли, осно­ва­но на заблуж­де­нии неис­ку­шен­ных людей и похо­же на ска­за­ния, то послу­ша­ем все­об­щих, так ска­зать, учи­те­лей обра­зо­ван­ных людей; ведь они как бы воочию виде­ли то, что мы с трудом позна­ем, когда об этом слы­шим.

Кто же они? — спро­сил Лелий.

СЦИПИОН. — Те, кото­рые, изу­чая всю при­ро­ду, поня­ли, что всем этим миром пра­вит разум. … [Лаку­на]

(XXXVII, 58) СЦИПИОН. — …Но если хочешь, Лелий, я назо­ву тебе свиде­те­лей, не осо­бен­но древ­них и отнюдь не вар­ва­ров¹³³.

ЛЕЛИЙ. — Имен­но это­го я и хочу.

СЦИПИОН. — Итак, зна­ешь ли ты, что с тех пор, как наш город суще­ст­ву­ет без царей, про­шло уже око­ло четы­рех­сот лет?

ЛЕЛИЙ. — Да, менее четы­рех­сот лет¹³⁴.

СЦИПИОН. — И что же? Раз­ве эти четы­ре­ста лет суще­ст­во­ва­ния горо­да и граж­дан­ской общи­ны — очень дол­гий срок?

ЛЕЛИЙ. — Нет, это едва воз­раст юно­сти.

СЦИПИОН. — Итак, четы­ре­ста лет назад в Риме был царь?

ЛЕЛИЙ. — Да, и при­том гор­дый¹³⁵.

СЦИПИОН. — А до него?

ЛЕЛИЙ. — Спра­вед­ли­вей­ший¹³⁶, а ранее длин­ный ряд царей вплоть до Рому­ла, кото­рый был царем за шесть­сот лет до наше­го вре­ме­ни.

СЦИПИОН. — Сле­до­ва­тель­но, даже и он жил не очень дав­но?

ЛЕЛИЙ. — Совсем нет; в это вре­мя Гре­ция уже нача­ла ста­рить­ся.

СЦИПИОН. — Ска­жи, раз­ве Ромул был царем вар­ва­ров?

ЛЕЛИЙ. — Если, как утвер­жда­ют гре­ки, все люди — либо гре­ки, либо вар­ва­ры, то он, пожа­луй, был царем вар­ва­ров; если же такое имя сле­ду­ет давать на осно­ва­нии нра­вов, а не на осно­ва­нии язы­ка, то я не думаю, чтобы гре­ки были вар­ва­ра­ми в мень­шей сте­пе­ни, чем рим­ляне.

СЦИПИОН. — Но мы, имея в виду пред­мет сво­ей беседы, спра­ши­ва­ем не о пле­ме­ни; о при­рож­ден­ном уме спра­ши­ва­ем мы. В самом деле, если люди разум­ные и при­том отнюдь не в древ­ние вре­ме­на поже­ла­ли иметь царей, то я рас­по­ла­гаю свиде­те­ля­ми, не очень древни­ми, не лишен­ны­ми обра­зо­ва­ния и не дики­ми.

(XXXVIII, 59) ЛЕЛИЙ. — Я вижу, что у тебя, Сци­пи­он, доволь­но мно­го свиде­тель­ских пока­за­ний, но на меня, как на хоро­ше­го судью, дока­за­тель­ства дей­ст­ву­ют боль­ше, чем свиде­те­ли.

СЦИПИОН. — В таком слу­чае, Лелий, ты сам вос­поль­зуй­ся дока­за­тель­ства­ми, кото­рые тебе дают твои чув­ства.

ЛЕЛИЙ. — Какие чув­ства?

СЦИПИОН. — Когда тебе, быть может, пока­за­лось, что ты на кого-нибудь раз­гне­ван.

ЛЕЛИЙ. — Да, это быва­ло чаще, чем я хотел бы.

СЦИПИОН. — Что же, тогда, когда ты в гне­ве, ты поз­во­ля­ешь это­му гне­ву гос­под­ст­во­вать над тво­ей душой?

Нет, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, — ска­зал Лелий, — но я под­ра­жаю зна­ме­ни­то­му Архи­ту Тарент­ско­му, кото­рый, при­ехал в свою усадь­бу и най­дя, что там все сде­ла­но не так, как он велел, ска­зал упра­ви­те­лю: «О несчаст­ный, да я засек бы тебя до смер­ти, не будь я в гне­ве»¹³⁷.

(60) Пре­вос­ход­но, — ска­зал Сци­пи­он, — итак, Архит, оче­вид­но, по спра­вед­ли­во­сти счи­тал гнев, так ска­зать, мяте­жом души, так как он не согла­су­ет­ся с разу­мом, и хотел успо­ко­ить этот гнев муд­ро­стью. При­бавь сюда алч­ность, при­бавь жаж­ду вла­сти и сла­вы, при­бавь стра­сти — и ты пой­мешь, что, если в душах людей будет цар­ский импе­рий, то это будет гос­под­ство одно­го нача­ла, то есть муд­ро­сти (ведь это луч­шая часть души), но что, при гос­под­стве муд­ро­сти, нет места ни для стра­стей, ни для гне­ва, ни для необ­ду­ман­ных поступ­ков.

ЛЕЛИЙ. — Да, это так.

СЦИПИОН. — Зна­чит, ты согла­сен с тем, чтобы чело­ве­че­ский ум был в таком состо­я­нии?

ЛЕЛИЙ. — Вполне согла­сен.

СЦИПИОН. — Зна­чит, ты не был бы дово­лен, если бы, после того, как муд­рость была бы изгна­на, стра­сти (а им нет чис­ла) или при­пад­ки гне­ва дер­жа­ли в сво­ей вла­сти все?

ЛЕЛИЙ. — Да, по мое­му мне­нию, это было бы вели­чай­шим несча­стьем и для такой души, и для чело­ве­ка с такой душой.

СЦИПИОН. — Итак, согла­сен ты, чтобы все части нашей души нахо­ди­лись под цар­ской вла­стью и управ­ля­лись муд­ро­стью?

ЛЕЛИЙ. — Да, я согла­сен на это.

СЦИПИОН. — В таком слу­чае, поче­му ты не зна­ешь, какое мне­ние тебе сле­ду­ет выска­зать о государ­стве? Ведь если вер­шить дела­ми в нем будет пору­че­но несколь­ким лицам, то, как сра­зу мож­но понять, оно не будет управ­лять­ся импе­ри­ем, кото­рый, если он не един, невоз­мо­жен вооб­ще.

(XXXIX, 61) ЛЕЛИЙ. — Какое, ска­жи пожа­луй­ста, раз­ли­чие меж­ду одним вла­сти­те­лем и несколь­ки­ми, если спра­вед­ли­вость в руках у несколь­ких лиц?

СЦИПИОН. — Так как я понял, Лелий, что мои свиде­те­ли не про­из­во­дят на тебя боль­шо­го впе­чат­ле­ния, то я не пере­ста­ну брать в свиде­те­ли тебя само­го, дабы под­твер­дить спра­вед­ли­вость сво­их слав.

Меня, — спро­сил Лелий, — каким же обра­зом?

СЦИПИОН. — А я заме­тил недав­но, когда мы были в тво­ей фор­мий­ской усадь­бе, как стро­го ты нака­зы­вал сво­ей челяди¹³⁸ слу­шать­ся толь­ко одно­го чело­ве­ка.

ЛЕЛИЙ. — Разу­ме­ет­ся, — упра­ви­те­ля.

СЦИПИОН. — Ну, а в город­ском доме? Раз­ве несколь­ко чело­век веда­ет тво­и­ми дела­ми?

ЛЕЛИЙ. — Нет, один.

СЦИПИОН. — Далее, а раз­ве всем тво­им домом управ­ля­ет еще кто-нибудь дру­гой, поми­мо тебя?

ЛЕЛИЙ. — Конеч­но, нет.

СЦИПИОН. — Тогда поче­му ты не согла­ша­ешь­ся на это же в делах государ­ст­вен­ных — что вла­ды­че­ство отдель­ных лиц, если толь­ко они люди спра­вед­ли­вые, и есть наи­луч­шее государ­ст­вен­ное устрой­ство?

ЛЕЛИЙ. — Ты застав­ля­ешь меня почти согла­сить­ся с тобой.

(XL, 62) СЦИПИОН. — Ты, Лелий, согла­сишь­ся со мною еще боль­ше, если я, — отбро­сив срав­не­ния, что пору­чить корабль одно­му корм­че­му, а боль­но­го одно­му вра­чу¹³⁹ (если толь­ко оба они вла­де­ют сво­им искус­ст­вом) пра­виль­нее, чем пору­чать их мно­гим, — перей­ду к более важ­ным вопро­сам.

ЛЕЛИЙ. — К чему имен­но?

СЦИПИОН. — Раз­ве ты сам не видишь, что из-за нестер­пи­мо­го высо­ко­ме­рия одно­го чело­ве­ка — Тарк­ви­ния — само имя царя ста­ло нена­вист­ным для наше­го наро­да?

Да, я это вижу, — ска­зал Лелий.

СЦИПИОН. — В таком слу­чае ты видишь так­же и то, о чем я в нашей даль­ней­шей беседе наме­рен гово­рить подроб­нее: после изгна­ния Тарк­ви­ния народ неистов­ст­во­вал ввиду, так ска­зать, край­ней непри­выч­ки к сво­бо­де; тогда были отправ­ле­ны в изгна­ние неви­нов­ные¹⁴⁰, тогда иму­ще­ство мно­гих людей было рас­хи­ще­но, тогда появи­лись кон­су­лы с годич­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми¹⁴¹, тогда перед наро­дом ста­ли опус­кать лик­тор­ские связ­ки¹⁴², тогда была введе­на про­во­ка­ция по всем делам¹⁴³, тогда из Рима ухо­дил плебс¹⁴⁴, сло­вом, тогда в боль­шин­стве дел народ обла­дал всей пол­нотой вла­сти.

(63) ЛЕЛИЙ. — То, что ты гово­ришь, соот­вет­ст­ву­ет дей­ст­ви­тель­но­сти.

Да, — ска­зал Сци­пи­он, — так быва­ет во вре­ме­на мира и спо­кой­ст­вия; ведь пока боять­ся нече­го, мож­но и свое­воль­ни­чать, напри­мер, на кораб­ле, а часто и при лег­кой болез­ни. Но подоб­но тому, как море­пла­ва­тель, как толь­ко по морю неожи­дан­но нач­нут ходить вол­ны, а боль­ной, когда его состо­я­ние ухуд­ша­ет­ся, лишь одно­го чело­ве­ка молит о помо­щи, так и наш народ в мир­ное вре­мя и у себя дома повеле­ва­ет и даже маги­ст­ра­там гро­зит, отка­зы­ва­ет им в пови­но­ве­нии, совер­ша­ет апел­ля­цию¹⁴⁵ и про­во­ка­цию, но во вре­ме­на вой­ны пови­ну­ет­ся им, как пови­ну­ют­ся царю¹⁴⁶; ибо чув­ство само­со­хра­не­ния силь­нее свое­во­лия. А во вре­мя более труд­ных войн наши граж­дане поста­нов­ля­ли, чтобы весь импе­рий был в руках у одно­го, даже без кол­ле­ги¹⁴⁷, при­чем уже само назва­ние ука­зы­ва­ет на осо­бен­ность его вла­сти. Ибо дик­та­тор так назы­ва­ет­ся отто­го, что его назна­ча­ют, но в наших кни­гах¹⁴⁸, как ты зна­ешь, Лелий, его назы­ва­ют гла­вой наро­да.

Знаю, — ска­зал Лелий.

СЦИПИОН. — Зна­чит, те древ­ние муд­ро [посту­па­ли]…

(XLI, 64) [Лаку­на] … имен­но, когда народ теря­ет спра­вед­ли­во­го царя, то после кон­чи­ны луч­ше­го царя «серд­ца­ми надол­го овла­де­ва­ет тос­ка по нем», как гово­рит Энний.

Тех, кому люди пови­но­ва­лись соглас­но зако­ну, они назы­ва­ли не пове­ли­те­ля­ми, не вла­сти­те­ля­ми, нако­нец, даже не царя­ми, а стра­жа­ми оте­че­ства, отца­ми, бога­ми. И не без осно­ва­ний. В самом деле, что гово­рят они даль­ше?

Они пола­га­ли, что спра­вед­ли­вость царя даро­ва­ла им жизнь, почет, укра­си­ла их. Такое же настро­е­ние оста­лось бы и у их потом­ков, если бы цари оста­лись таки­ми же и долее; но ты видишь, что из-за неспра­вед­ли­во­сти одно­го из них¹⁵¹ рух­нул весь тот вид государ­ст­вен­но­го устрой­ства.

ЛЕЛИЙ. — Да, я вижу это и ста­ра­юсь понять эти пути изме­не­ний не толь­ко в нашем государ­стве, но и во вся­ком дру­гом.

(XLII, 65) СЦИПИОН. — Когда я выска­жу свое мне­ние о том виде государ­ст­вен­но­го устрой­ства, кото­рый счи­таю наи­луч­шим, мне вооб­ще при­дет­ся пого­во­рить подроб­нее и о пере­ме­нах в государ­стве, хотя в таком государ­стве они, по мое­му мне­нию, про­изой­дут дале­ко не лег­ко. Но при цар­ском обра­зе прав­ле­ния пер­вая и самая неиз­беж­ная пере­ме­на сле­дую­щая: когда царь начи­на­ет быть неспра­вед­лив, этот государ­ст­вен­ный строй тот­час же рушит­ся, а этот же пра­ви­тель ста­но­вит­ся тиран­ном¹⁵²; это наи­худ­ший вид государ­ст­вен­но­го устрой­ства и в то же вре­мя близ­кий к наи­луч­ше­му; если его нис­про­вер­га­ют опти­ма­ты, как обык­но­вен­но и слу­ча­ет­ся, то государ­ство полу­ча­ет вто­рой из назван­ных трех видов устрой­ства; это — вид, упо­доб­ля­ю­щий­ся цар­ской вла­сти, то есть состав­лен­ный из «отцов» совет пер­вен­ст­ву­ю­щих людей, заботя­щих­ся о бла­ге наро­да¹⁵³. Если же народ сво­ей рукой убьет или изго­нит тиран­на, то он быва­ет несколь­ко уме­рен толь­ко до той поры, пока вла­де­ет сво­и­ми чув­ства­ми и умом, раду­ет­ся сво­е­му дея­нию и хочет защи­тить им же уста­нов­лен­ный государ­ст­вен­ный строй. Но если народ при­ме­нил наси­лие к спра­вед­ли­во­му царю или лишил его цар­ской вла­сти, или даже (это быва­ет еще чаще) отведал кро­ви опти­ма­тов и под­чи­нил сво­е­му про­из­во­лу все государ­ство (не думай, Лелий, что най­дет­ся море или пла­мя, успо­ко­ить кото­рое, при всей его мощ­но­сти, труд­нее, чем усми­рить тол­пу, не знаю­щую удер­жу ввиду непри­выч­но­го для нее поло­же­ния), тогда и про­ис­хо­дит то, что так ярко изо­бра­зил Пла­тон¹⁵⁴, — если толь­ко мне удаст­ся пере­дать это на латин­ском язы­ке; сде­лать это труд­но, но я все же попы­та­юсь.

(XLIII, 66) «Когда, — гово­рит Пла­тон, — нена­сыт­ная глот­ка наро­да пере­сохнет от жаж­ды сво­бо­ды, и народ, при дур­ных вино­чер­пи­ях, вку­сит не разум­но раз­ме­шан­ной, а совсем не раз­бав­лен­ной сво­бо­ды, он начи­на­ет кле­ве­тать на маги­ст­ра­тов и пер­вен­ст­ву­ю­щих людей, если они не осо­бен­но мяг­ки и уступ­чи­вы и не дают ему пол­ной сво­бо­ды, начи­на­ет пре­сле­до­вать их, обви­нять, назы­вать свое­власт­ны­ми, царя­ми, тиран­на­ми»¹⁵⁵. Думаю, что это тебе извест­но.

ЛЕЛИЙ. — Да, мне это очень хоро­шо извест­но.

(67) СЦИПИОН. — Пла­тон про­дол­жа­ет так: «Тех, кто пови­ну­ет­ся пер­вен­ст­ву­ю­щим людям, такой народ пре­сле­ду­ет и назы­ва­ет доб­ро­воль­ны­ми раба­ми, а тех, кто, зани­мая маги­ст­ра­ту­ры, хочет похо­дить на част­ных людей, а так­же и тех част­ных людей, кото­рые стре­мят­ся к тому, чтобы меж­ду част­ным чело­ве­ком и маги­ст­ра­том не было ника­ко­го раз­ли­чия, они пре­воз­но­сят похва­ла­ми и воз­ве­ли­чи­ва­ют поче­стя­ми, так что в подоб­ном государ­стве сво­бо­да неми­ну­е­мо гос­под­ст­ву­ет над всем: част­ный дом не пови­ну­ет­ся вла­сти, и это зло рас­про­стра­ня­ет­ся даже на живот­ных; даже отец боит­ся сына, сын пре­не­бре­га­ет отцом, при­чем вся­кий стыд отсут­ст­ву­ет; все совер­шен­но сво­бод­ны и нет раз­ли­чия меж­ду граж­да­ни­ном и ино­зем­цем; учи­тель боит­ся сво­их уче­ни­ков и заис­ки­ва­ет перед ними, а уче­ни­ки пре­зи­ра­ют учи­те­лей; юно­ши напус­ка­ют на себя важ­ность ста­ри­ков, а ста­ри­ки уни­жа­ют­ся до юно­ше­ских забав, чтобы не быть юно­шам в тягость и не казать­ся черес­чур важ­ны­ми. Вслед­ст­вие это­го даже рабы дер­жат себя черес­чур воль­но, а жен­щи­ны име­ют те же пра­ва, что и муж­чи­ны; мало того, даже соба­ки, лоша­ди, нако­нец, ослы, при такой воль­но­сти, так наска­ки­ва­ют на людей, что при­хо­дит­ся усту­пать им доро­гу. Итак, — гово­рит Пла­тон, — это без­гра­нич­ное свое­во­лие при­во­дит к тому, что граж­дане ста­но­вят­ся столь пре­сы­ще­ны и сла­бы духом, что они, если вла­сти при­ме­нят к ним малей­шее при­нуж­де­ние, раз­дра­жа­ют­ся, и не могут это стер­петь, а пото­му начи­на­ют даже пре­не­бре­гать зако­на­ми, так что ока­зы­ва­ют­ся без како­го бы то ни было вла­сти­те­ля».

(XLIV, 68) ЛЕЛИЙ. — Ты вполне точ­но пере­дал нам содер­жа­ние выска­зы­ва­ний Пла­то­на.

СЦИПИОН. — Далее, воз­вра­ща­ясь к изло­же­нию сво­ей мыс­ли, я при­бав­лю: из это­го край­не­го свое­во­лия, кото­рое эти люди счи­та­ют един­ст­вен­ной сво­бо­дой, — гово­рит Пла­тон, — вырас­та­ет, слов­но из кор­ня, и как бы рож­да­ет­ся тиранн. Ибо, подоб­но тому, как из чрез­мер­но­го могу­ще­ства пер­вен­ст­ву­ю­щих людей воз­ни­ка­ет угро­за само­му́ их суще­ст­во­ва­нию, так сама сво­бо­да пора­жа­ет этот черес­чур сво­бод­ный народ в кон­це кон­цов раб­ст­вом. Так и вся­кий избы­ток при­ят­но­го — будет ли он в пого­де, или на полях, или в теле чело­ве­ка — боль­шей частью пре­вра­ща­ет­ся в про­ти­во­по­лож­ное состо­я­ние; это про­ис­хо­дит более все­го в делах государ­ст­вен­ных, и чрез­мер­ная сво­бо­да как у наро­дов, так и у част­ных людей рушит­ся, пре­вра­ща­ясь в чрез­мер­ное раб­ство. Таким обра­зом, вели­чай­шая сво­бо­да порож­да­ет тиран­нию и неспра­вед­ли­вей­шее и тяже­лей­шее раб­ство. Ведь из это­го необуздан­но­го или, луч­ше ска­зать, сви­ре­по­го наро­да боль­шей частью выхо­дит пред­во­ди­тель, обра­щаю­щий­ся про­тив пер­вен­ст­ву­ю­щих граж­дан, уже сби­тых с места¹⁵⁶ и поверг­ну­тых ниц, чело­век отваж­ный, бес­чест­ный, жесто­ко пре­сле­дую­щий людей, часто ока­зы­вав­ших государ­ству боль­шие услу­ги, отдаю­щий наро­ду и свое, и чужое досто­я­ние¹⁵⁷, и так как ему, пока он оста­вал­ся част­ным чело­ве­ком, гро­зи­ли мно­гие опас­но­сти, то ему дают импе­рий, кото­рый воз­об­нов­ля­ют на новый срок, даже дают ему стра­жу, как это было в Афи­нах с Писи­стра­том¹⁵⁸; нако­нец, такие люди ста­но­вят­ся тиран­на­ми по отно­ше­нию к тем, кото­рые их выдви­ну­ли. Если этих тиран­нов, как это часто быва­ет, свер­га­ют луч­шие люди, то государ­ство воз­рож­да­ет­ся; но если это совер­ша­ют люди дерз­кой отва­ги, то воз­ни­ка­ет хоро­шо нам извест­ное прав­ле­ние кли­ки, дру­гой род тиран­нов, и такая же кли­ка часто воз­ни­ка­ет из пре­вос­ход­но­го прав­ле­ния опти­ма­тов, когда какие-нибудь поро­ки отвле­ка­ют самих пер­вен­ст­ву­ю­щих людей от их пути. Таким обра­зом, государ­ст­вен­ную власть, слов­но мяч, выхва­ты­ва­ют тиран­ны у царей, у самих тиран­нов — пер­вен­ст­ву­ю­щие люди или народ, а у наро­да — кли­ка или тиран­ны, и государ­ст­вен­ное устрой­ство в тече­ние более или менее дол­го­го вре­ме­ни нико­гда не сохра­ня­ет­ся в одном и том же поло­же­нии.

(XLV, 69) Ввиду все­го это­го, из трех ука­зан­ных вна­ча­ле видов государ­ст­вен­но­го устрой­ства, по мое­му мне­нию, самым луч­шим явля­ет­ся цар­ская власть, но самое цар­скую власть пре­взой­дет такая, кото­рая будет обра­зо­ва­на путем рав­но­мер­но­го сме­ше­ния трех наи­луч­ших видов государ­ст­вен­но­го устрой­ства¹⁵⁹. Ибо жела­тель­но, чтобы в государ­стве было нечто выдаю­ще­е­ся и цар­ст­вен­ное, чтобы одна часть вла­сти была уде­ле­на и вру­че­на авто­ри­те­ту пер­вен­ст­ву­ю­щих людей, а неко­то­рые дела были пре­до­став­ле­ны суж­де­нию и воле наро­да. Тако­му устрой­ству, преж­де все­го, свой­ст­вен­но, так ска­зать, [вели­кое] равен­ство, без кото­ро­го сво­бод­ные люди едва ли могут дол­го обхо­дить­ся, затем — проч­ность, так как виды государ­ст­вен­но­го устрой­ства, упо­мя­ну­тые выше, лег­ко пре­вра­ща­ют­ся в свою пороч­ную про­ти­во­по­лож­ность, — вслед­ст­вие чего царь ока­зы­ва­ет­ся вла­сте­ли­ном, опти­ма­ты кли­кой, народ измен­чи­вой тол­пой, — и так как эти самые виды государ­ст­вен­но­го устрой­ства часто сме­ня­ют­ся новы­ми, тогда как при этом объ­еди­нен­ном и разум­но сме­шан­ном государ­ст­вен­ном устрой­стве это­го не слу­ча­ет­ся почти нико­гда, раз­ве толь­ко при боль­шой пороч­но­сти пер­вен­ст­ву­ю­щих людей. И дей­ст­ви­тель­но, нет при­чи­ны для пере­мен там, где поло­же­ние каж­до­го проч­но и ему некуда сорвать­ся и сва­лить­ся¹⁶⁰.

(XLVI, 70) Но я боюсь, Лелий и вы, мои луч­шие и про­све­щен­ные дру­зья, что моя беседа, если я и долее буду зани­мать­ся эти­ми вопро­са­ми, пока­жет­ся вам сло­ва­ми как бы настав­ни­ка и учи­те­ля, а не чело­ве­ка, рас­смат­ри­ваю­ще­го вопрос вме­сте с вами. Поэто­му я при­ступ­лю к тому, что извест­но всем и уже дав­но нас зани­ма­ет. Ведь я пола­гаю, думаю, утвер­ждаю, что из всех государств ни одно — ни по сво­им осно­вам, ни по рас­пре­де­ле­нию вла­сти, ни по сво­е­му внут­рен­не­му укла­ду — не срав­ни­мо с тем, кото­рое нам оста­ви­ли наши отцы, полу­чив его уже от пред­ков. И вот, так как вы поже­ла­ли услы­шать и от меня то, что и сами хоро­шо зна­ли, я, с ваше­го поз­во­ле­ния, опи­шу вам осо­бен­но­сти это­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства, дока­жу, что оно — наи­луч­шее, и, пред­ста­вив как обра­зец наше государ­ство, отне­су к нему, если сумею, всю свою речь о наи­луч­шем государ­ст­вен­ном устрой­стве, кото­рую мне пред­сто­ит про­из­не­сти. И если мне удаст­ся после­до­ва­тель­но рас­смот­реть этот вопрос, то зада­чу, кото­рую Лелий на меня воз­ло­жил, я, дума­ет­ся мне, выпол­ню с лих­вой.

(XLVII, 71) ЛЕЛИЙ. — Зада­ча эта тебе, Сци­пи­он, по силам, и при­том одно­му тебе. В самом деле, кто мог бы луч­ше тебя гово­рить об уста­нов­ле­ни­ях пред­ков, когда ты сам про­ис­хо­дишь от про­слав­лен­ных пред­ков?¹⁶¹ Или о наи­луч­шем государ­ст­вен­ном устрой­стве? Ведь если у нас тако­вое суще­ст­ву­ет (впро­чем, имен­но в насто­я­щее вре­мя его нет), то кто мог бы занять более выдаю­ще­е­ся поло­же­ние, чем ты? Или о реше­ни­ях, кото­рые надо будет при­ни­мать? Ведь имен­но ты, два­жды отвра­тив от наше­го горо­да страш­ную опас­ность¹⁶², про­явил свою спо­соб­ность пред­видеть буду­щее.

Фраг­мен­ты из пер­вой кни­ги

1.

2. Итак, раз отчиз­на сулит нам боль­ше бла­го­де­я­ний и явля­ет­ся роди­тель­ни­цей, более древ­ней, чем тот, кто нас про­из­вел на свет, то ей, конеч­но, сле­ду­ет воздать бла­го­дар­ность бо́льшую, чем та, какую сле­ду­ет воздать роди­те­лю¹⁶⁴ (Ноний, 426, 9).

3. Усвой себе, закли­наю тебя Гер­ку­ле­сом, это обык­но­ве­ние, стрем­ле­ния и выска­зы­ва­ния (Ноний, 276, 5).

4. Конеч­но, все рас­суж­де­ния этих людей, хотя и содер­жат бога­тей­шие источ­ни­ки доб­ле­сти и зна­ний, все же, при сопо­став­ле­нии с их дея­ни­я­ми, пожа­луй, не столь­ко при­нес­ли им поль­зу, сколь­ко раз­вле­ка­ли их на досу­ге (Лак­тан­ций, «Insti­tut. div.». III, 16, 5).

5. Да и Кар­фа­ген не обла­дал бы, без про­ду­ман­ных реше­ний и рас­по­ряд­ка, таким могу­ще­ст­вом на про­тя­же­нии почти шести­сот лет¹⁶⁵ (Ноний, 526, 5).