Сравнительные жизнеописания

Сулла

1. Луций Кор­не­лий Сул­ла родом был из пат­ри­ци­ев, или, как мы бы ска­за­ли, эвпат­ридов¹, и один из пред­ков его, Руфин², был, гово­рят, кон­су­лом. Впро­чем, этот Руфин более изве­стен не ока­зан­ною ему честью, а выпав­шим ему на долю бес­че­стьем: ули­чен­ный в том, что он имел боль­ше деся­ти фун­тов сереб­ря­ной посуды (а закон это­го не доз­во­лял), он был исклю­чен из сена­та. Потом­ки его жили уже в посто­ян­ной бед­но­сти, да и сам Сул­ла вырос в небо­га­той семье, а с моло­дых лет ютил­ся у чужих, сни­мая за неболь­шую пла­ту поме­ще­ние, чем ему и коло­ли гла­за впо­след­ст­вии — сча­стье его каза­лось несо­глас­ным с его досто­ин­ст­вом. Так, рас­ска­зы­ва­ли, что когда после афри­кан­ско­го похо­да³ он воз­гор­дил­ся и стал дер­жать­ся над­мен­но, кто-то из людей бла­го­род­ных ска­зал ему: «Ну, как тебе быть порядоч­ным, если ты, ниче­го не уна­сле­до­вав от отца, вла­де­ешь таким состо­я­ни­ем?» Дело в том, что, хотя и тогда нра­вы не сохра­ня­ли преж­ней стро­го­сти и чистоты, но под тле­твор­ным воздей­ст­ви­ем сопер­ни­че­ства в рос­ко­ши и рас­то­чи­тель­стве ста­ли пор­тить­ся, тем не менее рав­ный позор навле­кал на себя и тот, кто про­мотал свое богат­ство, и тот, кто не остал­ся верен отцов­ской бед­но­сти. Позд­нее, когда Сул­ла при­шел к вла­сти и мно­гих лишил жиз­ни, какой-то чело­век из отпу­щен­ни­ков, запо­до­зрен­ный в укры­ва­тель­стве одно­го из объ­яв­лен­ных вне зако­на и при­го­во­рен­ный к свер­же­нию в про­пасть, попре­кал Сул­лу тем, что тот дол­гое вре­мя жил с ним под одной кры­шей и сам он пла­тил две тыся­чи нум­мов за верх­ний этаж, а Сул­ла — три за ниж­ний, так что вся раз­ни­ца в их поло­же­нии изме­ря­лась одной тыся­чей нум­мов или дву­мя­ста­ми пятью­де­ся­тью атти­че­ских драхм. Вот что рас­ска­зы­ва­ют о моло­дых годах Сул­лы.

2. Все чер­ты внеш­не­го обли­ка Сул­лы пере­да­ны в его ста­ту­ях, кро­ме раз­ве взгляда его свет­ло-голу­бых глаз — тяже­ло­го и про­ни­ца­тель­но­го — и цве­та его лица, кото­рый делал еще более страш­ным этот и без того труд­но пере­но­си­мый взгляд. Все лицо его было покры­то неров­ною крас­ной сыпью, под кото­рой лишь кое-где была вид­на белая кожа. Поэто­му гово­рят, что имя Сул­ла — это про­зви­ще⁴, кото­рое он полу­чил за цвет лица, а в Афи­нах кто-то из насмеш­ни­ков сло­жил такой изде­ва­тель­ский стих:

При­бе­гать к подоб­ным свиде­тель­ствам вполне умест­но, когда речь идет о чело­ве­ке, кото­рый, как рас­ска­зы­ва­ют, был по при­ро­де таким люби­те­лем шуток, что моло­дым и еще без­вест­ным про­во­дил целые дни с мима­ми и шута­ми, рас­пут­ни­чая вме­сте с ними, а когда стал вер­хов­ным вла­сте­ли­ном, то вся­кий вечер соби­рал самых бес­стыд­ных из людей теат­ра и сце­ны и пьян­ст­во­вал в их обще­стве, состя­за­ясь с ними в ост­ро­сло­вии; о чело­ве­ке, кото­рый в ста­ро­сти, по обще­му мне­нию, вел себя не так, как подо­ба­ло его воз­рас­ту, и, уни­жая свое высо­кое зва­ние, пре­не­бре­гал мно­гим, о чем ему сле­до­ва­ло бы пом­нить. Так, за обедом Сул­ла и слы­шать не хотел ни о чем серь­ез­ном и, в дру­гое вре­мя дея­тель­ный и, ско­рее, мрач­ный, ста­но­вил­ся совер­шен­но дру­гим чело­ве­ком, сто­и­ло ему ока­зать­ся на дру­же­ской пируш­ке. Здесь он во всем поко­рял­ся акте­рам и пля­су­нам и готов был выпол­нить любую прось­бу. Эта рас­пу­щен­ность, види­мо, и поро­ди­ла в нем болез­нен­ную склон­ность к чув­ст­вен­ным наслаж­де­ни­ям и неуто­ли­мую страсть к удо­воль­ст­ви­ям, от кото­рой Сул­ла не отка­зал­ся и в ста­ро­сти. Вот еще какой счаст­ли­вый слу­чай с ним при­клю­чил­ся: влю­бив­шись в общедо­ступ­ную, но состо­я­тель­ную жен­щи­ну по име­ни Нико­по­ла, он пере­шел потом на поло­же­ние ее любим­ца (в силу при­выч­ки и удо­воль­ст­вия, кото­рое достав­ля­ла ей его юность), а после смер­ти этой жен­щи­ны уна­сле­до­вал по заве­ща­нию ее иму­ще­ство. Насле­до­вал он и сво­ей маче­хе, кото­рая люби­ла его как сына. Таким обра­зом при­об­рел он изряд­ное состо­я­ние.

3. Назна­чен­ный кве­сто­ром к кон­су­лу Марию в пер­вое его кон­суль­ство, Сул­ла с ним вме­сте отплыл в Афри­ку вое­вать с Югур­той. Во вре­мя воен­ных дей­ст­вий Сул­ла во всем пока­зал себя с луч­шей сто­ро­ны и сумел вос­поль­зо­вать­ся пред­ста­вив­шим­ся слу­ча­ем, чтобы при­об­ре­сти друж­бу нуми­дий­ско­го царя⁵ Бок­ха. Послы Бок­ха, ускольз­нув­шие от шай­ки нуми­дий­ских раз­бой­ни­ков, были радуш­но при­ня­ты Сул­лой, кото­рый, отсы­лая их назад, ода­рил их и дал им надеж­ных про­во­жа­тых. А Бокх, дав­но уже нена­видя и боясь при­хо­див­ше­го­ся ему зятем Югур­ту, теперь, когда тот, гони­мый воен­ны­ми неуда­ча­ми, бежал к нему, решил его погу­бить. Бокх вызвал к себе Сул­лу, пред­по­чи­тая чужи­ми, а не соб­ст­вен­ны­ми рука­ми схва­тить и выдать Югур­ту вра­гам. С ведо­ма Мария Сул­ла, взяв с собою несколь­ких сол­дат, пошел навстре­чу вели­чай­шей опас­но­сти, ради поим­ки непри­я­те­ля дове­рив свою жизнь вар­ва­ру, не хра­нив­ше­му вер­но­сти даже самым близ­ким ему людям. Впро­чем, Бокх, в руках кото­ро­го ока­за­лись и Сул­ла и Югур­та и кото­рый сам поста­вил себя перед необ­хо­ди­мо­стью нару­шить уго­вор с одним из них, очень дол­го коле­бал­ся и раз­мыш­лял, но, в кон­це кон­цов, решил­ся на пре­да­тель­ство, заду­ман­ное им преж­де, и пере­дал Сул­ле Югур­ту. Три­умф за это достал­ся, конеч­но, Марию, кото­рый, одна­ко, втайне был уязв­лен тем, что его недоб­ро­же­ла­те­ли и завист­ни­ки сла­ву и успех ста­ли при­пи­сы­вать Сул­ле. Да и сам Сул­ла, от при­ро­ды само­на­де­ян­ный, теперь, когда после жиз­ни скуд­ной и без­вест­ной о нем впер­вые пошла доб­рая мол­ва сре­ди сограж­дан и он вку­сил поче­та, в често­лю­бии сво­ем дошел до того, что при­ка­зал выре­зать изо­бра­же­ние сво­его подви­га на печат­ке перст­ня и с тех пор посто­ян­но ею поль­зо­вал­ся. На печат­ке был изо­бра­жен Сул­ла, при­ни­маю­щий Югур­ту из рук Бок­ха.

4. Все это раз­дра­жа­ло Мария, но он еще поль­зо­вал­ся в похо­дах услу­га­ми Сул­лы, счи­тая, что тот слиш­ком ничто­жен, а пото­му не заслу­жи­ва­ет зави­сти. Сул­ла был лега­том Мария в его вто­рое кон­суль­ство и воен­ным три­бу­ном в третье, и Марий был обя­зан ему мно­ги­ми успе­ха­ми. Так, в быт­ность свою лега­том Сул­ла захва­тил вождя тек­то­са­гов⁶ Копил­ла, а будучи воен­ным три­бу­ном, скло­нил боль­шой и мно­го­люд­ный народ мар­сов к друж­бе и сою­зу с рим­ля­на­ми. После это­го, почув­ст­во­вав, что он вос­ста­но­вил про­тив себя Мария, кото­рый уже не желал пору­чать ему ника­ких дел и про­ти­вил­ся его воз­вы­ше­нию, Сул­ла сбли­зил­ся с Кату­лом, това­ри­щем Мария по долж­но­сти, пре­крас­ным чело­ве­ком, хотя и не столь спо­соб­ным пол­ко­вод­цем. Поль­зу­ясь его дове­ри­ем в самых важ­ных и зна­чи­тель­ных делах, Сул­ла про­сла­вил­ся и вошел в силу. Он поко­рил бо́льшую часть аль­пий­ских вар­ва­ров, а когда у рим­лян вышло про­до­воль­ст­вие, при­нял эту заботу на себя и сумел запа­сти столь­ко, что вои­ны Кату­ла не толь­ко сами не зна­ли ни в чем нуж­ды, но и смог­ли поде­лить­ся с людь­ми Мария. Этим Сул­ла, по соб­ст­вен­ным его сло­вам, силь­но озло­бил Мария. И вот эта-то враж­да, столь незна­чи­тель­ная и по-дет­ски мелоч­ная в сво­их исто­ках, но затем, через кро­ва­вые усо­би­цы и жесто­чай­шие сму­ты при­вед­шая к тиран­нии и пол­но­му рас­строй­ству дел в государ­стве, пока­зы­ва­ет, сколь муд­рым и све­ду­щим в обще­ст­вен­ных неду­гах чело­ве­ком был Эври­пид⁷, кото­рый сове­то­вал осте­ре­гать­ся често­лю­бия, как демо­на, само­го зло­го и пагуб­но­го для каж­до­го, кто им одер­жим.

5. Сул­ла думал, что доста­точ­но уже про­сла­вил себя воин­ски­ми подви­га­ми, чтобы высту­пить на государ­ст­вен­ном попри­ще, — сра­зу после похо­да он посвя­тил себя граж­дан­ским делам; он запи­сал­ся кан­дида­том в город­ские пре­то­ры, но при выбо­рах потер­пел неуда­чу. Винов­ни­цею тому была, по его мне­нию, чернь: зная друж­бу его с Бок­хом и ожи­дая — в слу­чае, если он, преж­де чем стать пре­то­ром, зай­мет долж­ность эди­ла, — вели­ко­леп­ной трав­ли афри­кан­ских зве­рей⁸, она избра­ла пре­то­ра­ми дру­гих соис­ка­те­лей, чтобы заста­вить его прой­ти через эдиль­скую долж­ность. Но похо­же на то, что Сул­ла скры­ва­ет истин­ную при­чи­ну сво­ей неуда­чи — сами собы­тия ули­ча­ют его в этом. Ведь спу­стя год пре­ту­ра все-таки доста­лась Сул­ле, кото­рый лестью и под­ку­пом рас­по­ло­жил народ в свою поль­зу. Вот поче­му Цезарь, кото­ро­му Сул­ла в гне­ве при­гро­зил употре­бить про­тив него свою власть пре­то­ра, изде­ва­тель­ски отве­тил ему: «По пра­ву ты почи­та­ешь сво­ей эту власть — раз­ве ты не купил ее?».

После пре­ту­ры Сул­лу посы­ла­ют в Кап­па­до­кию⁹, как было объ­яв­ле­но, чтобы вер­нуть туда Арио­бар­за­на, а на деле — чтобы обуздать Мит­ри­да­та, кото­рый стал не в меру пред­при­им­чив и чуть ли не вдвое уве­ли­чил свое могу­ще­ство и дер­жа­ву. Вой­ско, кото­рое Сул­ла при­вел с собою, было неве­ли­ко, но с помо­щью рев­ност­ных союз­ни­ков он, пере­бив мно­го кап­па­до­кий­цев и еще боль­ше при­шед­ших им на под­мо­гу армян, изгнал Гор­дия и водво­рил на цар­ство Арио­бар­за­на.

Когда Сул­ла сто­ял у Евфра­та, к нему явил­ся пар­фя­нин Оро­баз, посол царя Арса­ка. До тех пор оба наро­да еще не сопри­ка­са­лись друг с дру­гом; види­мо, сча­стью сво­е­му Сул­ла обя­зан и тем, что пер­вым из рим­лян, к кому обра­ти­лись пар­фяне с прось­бой о сою­зе и друж­бе, ока­зал­ся имен­но он. Рас­ска­зы­ва­ют, что Сул­ла поста­вил три крес­ла — одно для Арио­бар­за­на, дру­гое для Оро­ба­за, третье для себя — и во вре­мя пере­го­во­ров сидел посредине. Оро­ба­за пар­фян­ский царь впо­след­ст­вии за это каз­нил, а Сул­лу одни хва­ли­ли за то, что он уни­зил вар­ва­ров, а дру­гие хули­ли за наг­лость и неумест­ное тще­сла­вие. Сре­ди спут­ни­ков Оро­ба­за, как пере­да­ют, был один хал­дей¹⁰, кото­рый, посмот­рев в лицо Сул­ле и позна­ко­мив­шись с дви­же­ни­я­ми его духа и тела — не мель­ком, но изу­чив их при­ро­ду соглас­но с пра­ви­ла­ми сво­ей нау­ки, — ска­зал, что чело­век этот непре­мен­но достигнет само­го высо­ко­го поло­же­ния, да и сей­час при­хо­дит­ся удив­лять­ся, как он тер­пит над собой чью-то власть.

По воз­вра­ще­нии Сул­лы в Рим Цен­зо­рин обви­нил его во взя­точ­ни­че­стве, пото­му что из дру­же­ст­вен­но­го и союз­но­го цар­ства он вер­нул­ся с боль­шой сум­мой денег, собран­ной вопре­ки зако­ну. Впро­чем, Цен­зо­рин не явил­ся в суд, отка­зав­шись от обви­не­ния.

6. Меж­ду тем враж­да Сул­лы и Мария полу­ча­ла все новую пищу; на этот раз пово­дом послу­жи­ло често­лю­бие Бок­ха. Желая польстить рим­ско­му наро­ду и в то же вре­мя уго­дить Сул­ле, Бокх поста­вил на Капи­то­лии ста­туи Победы с тро­фе­я­ми в руках, а под­ле них золо­тое изо­бра­же­ние Югур­ты, кото­ро­го Бокх пере­да­ет Сул­ле. Когда рас­сер­жен­ный Марий собрал­ся было уни­что­жить эти изва­я­ния, а сто­рон­ни­ки Сул­лы гото­ви­лись встать на его защи­ту и раздор меж­ду при­вер­жен­ца­ми того и дру­го­го едва не вверг в пла­мя весь город, тогда-то раз­ра­зи­лась, сдер­жав на этот раз рас­прю, дав­но уже угро­жав­шая горо­ду Союз­ни­че­ская вой­на. В войне этой, кото­рая ока­за­лась и чрез­вы­чай­но жесто­кой, и пол­ной вся­че­ских пре­врат­но­стей, кото­рая при­нес­ла рим­ля­нам мно­го­чис­лен­ные бед­ст­вия и самые тяж­кие опас­но­сти, в этой войне Марий не смог совер­шить ниче­го вели­ко­го и тем самым дока­зал, что воин­ская доб­лесть нуж­да­ет­ся в цве­ту­щем воз­расте и силе; Сул­ла же заме­ча­тель­ны­ми подви­га­ми стя­жал у сограж­дан сла­ву вели­ко­го пол­ко­во­д­ца, у дру­зей — вели­чай­ше­го и даже у вра­гов — само­го счаст­ли­во­го и удач­ли­во­го.

Одна­ко Сул­ла избе­жал уча­сти Тимо­фея, сына Коно­на, чьи вра­ги, при­пи­сы­вая его успе­хи счаст­ли­во­му слу­чаю, зака­за­ли кар­ти­ну, на кото­рой был пред­став­лен спя­щий Тимо­фей и Сча­стье, улав­ли­ваю­щее горо­да сво­ею сетью. Тимо­фей раз­гне­вал­ся и буше­вал, как послед­ний муж­лан, слов­но у него отни­ма­ли сла­ву его дел, и как-то, вер­нув­шись из похо­да, как счи­та­ли, вполне удач­но­го, ска­зал, обра­ща­ясь к наро­ду: «А уж в этом похо­де, афи­няне, Сча­стье не при­ни­ма­ло ника­ко­го уча­стия». В отмест­ку за такое нескры­вае­мое често­лю­бие боже­ство, гово­рят, зло под­шу­ти­ло над Тимо­фе­ем: он уже не совер­шил ни одно­го слав­но­го подви­га, поте­рял уда­чу во всех сво­их делах и, рассо­рив­шись с наро­дом, был изгнан из род­но­го горо­да. Сул­ла же, напро­тив, не толь­ко испы­ты­вал удо­воль­ст­вие, когда завист­ни­ки назы­ва­ли его счаст­лив­цем, но даже сам разду­вал эти тол­ки, все свои успе­хи при­пи­сы­вая богам и объ­яс­няя все сво­им сча­стьем — то ли из хва­стов­ства, то ли дей­ст­ви­тель­но сле­дуя сво­им пред­став­ле­ни­ям о боже­стве. Ведь и в «Вос­по­ми­на­ни­ях» Сул­лы напи­са­но, что дела, на кото­рые он отва­жи­вал­ся по вне­зап­но­му побуж­де­нию, уда­ва­лись ему луч­ше тех, кото­рые он счи­тал хоро­шо обду­ман­ны­ми. Там же он гово­рит, что боль­ше ода­рен сча­стьем, чем воен­ны­ми спо­соб­но­стя­ми, а ста­ло быть, отда­ет пред­по­чте­ние сча­стью перед доб­ле­стью; вооб­ще он счи­тал себя любим­цем боже­ства — ведь даже согла­сие с Метел­лом¹¹, сво­им това­ри­щем по долж­но­сти и свой­ст­вен­ни­ком, он при­пи­сы­вал неко­ей боже­ст­вен­ной уда­че. В самом деле, тот, кто, как мож­но было ожи­дать, доста­вит Сул­ле нема­ло хло­пот, ока­зал­ся самым сго­вор­чи­вым това­ри­щем по долж­но­сти. Кро­ме того, в «Вос­по­ми­на­ни­ях» Сул­ла убеж­да­ет Лукул­ла (кото­ро­му это сочи­не­ние посвя­ще­но) ни на что не пола­гать­ся с такой уве­рен­но­стью, как на то, что ука­жет ему ночью боже­ство. Когда он был послан с вой­ском на Союз­ни­че­скую вой­ну, рас­ска­зы­ва­ет Сул­ла, то близ Лавер­ны¹² широ­ко раз­верз­лась зем­ля, оттуда вырвал­ся язык пла­ме­ни и огнен­ным стол­пом упер­ся в небо. Это, по сло­вам пред­ска­за­те­лей, озна­ча­ло, что доб­лест­ный муж, с пре­крас­ною и необыч­ною внеш­но­стью, при­дет к вла­сти и пре­кра­тит нынеш­ние сму­ты в государ­стве. И вот он-то сам, утвер­ждал Сул­ла, и есть этот муж: ведь золо­ти­стые воло­сы отли­ча­ют его сре­ди дру­гих людей, а о доб­ле­сти сво­ей после столь­ких пре­крас­ных и вели­ких подви­гов он может гово­рить без лож­но­го сты­да. Тако­вы были его пред­став­ле­ния о боже­ст­вен­ном.

В осталь­ном же он про­из­во­дил впе­чат­ле­ние чело­ве­ка пере­мен­чи­во­го и с самим собой несо­глас­но­го: он мно­го отби­рал насиль­но и еще боль­ше разда­вал, без осно­ва­ний воз­но­сил и без осно­ва­ний оскорб­лял, обха­жи­вал тех, в ком имел нуж­ду, и чва­нил­ся перед теми, кто имел нуж­ду в нем, так что непо­нят­но, что было более свой­ст­вен­но его нату­ре — высо­ко­ме­рие или уго­д­ли­вость. За слу­чай­ные про­вин­но­сти он засе­кал до смер­ти, но смот­рел сквозь паль­цы на самые тяж­кие пре­ступ­ле­ния, лег­ко мирил­ся с лютой обидой, а за мел­кие и ничтож­ные оскорб­ле­ния мстил каз­ня­ми и кон­фис­ка­ци­я­ми иму­ще­ства; такую несо­раз­мер­ность в нака­за­ни­ях мож­но, пожа­луй, объ­яс­нить тем, что, кру­той нра­вом и мсти­тель­ный от при­ро­ды, Сул­ла, ради поль­зы, умел сдер­жи­вать гнев, усту­пая рас­че­ту. Так, когда его сол­да­ты в ту же Союз­ни­че­скую вой­ну кам­ня­ми и пал­ка­ми уби­ли лега­та Аль­би­на, быв­ше­го пре­то­ра, Сул­ла оста­вил столь тяж­кий про­сту­пок без­на­ка­зан­ным и даже гор­дил­ся этим, не без хва­стов­ства гово­ря, что бла­го­да­ря это­му его люди, дескать, ста­нут еще воин­ст­вен­нее, иску­пая храб­ро­стью свою вину. На тех, кто осуж­дал его, Сул­ла не обра­щал ника­ко­го вни­ма­ния, но угож­дал соб­ст­вен­но­му вой­ску, уже тогда замыш­ляя покон­чить с Мари­ем, и счи­тая, что вой­на с союз­ни­ка­ми окон­че­на, наде­ял­ся полу­чить коман­до­ва­ние в войне с Мит­ри­да­том.

По воз­вра­ще­нии Сул­лы в Рим его выбра­ли кон­су­лом вме­сте с Квин­том Пом­пе­ем. Сул­ле было тогда пять­де­сят лет, и в ту пору он всту­пил в почет­ный для него брак с Цеци­ли­ей, доче­рью вер­хов­но­го жре­ца Метел­ла. За это Сул­лу высме­и­ва­ли в мно­го­чис­лен­ных песен­ках, ходив­ших сре­ди про­сто­на­ро­дья, да и сре­ди выс­шей зна­ти мно­гие были воз­му­ще­ны, счи­тая, гово­ря сло­ва­ми Тита¹³, что этот чело­век недо­сто­ин такой жены, хотя сами при­зна­ли его достой­ным кон­суль­ства. Заму­жем за Сул­лой побы­ва­ла, впро­чем, не одна Метел­ла: впер­вые, еще юнцом, он женил­ся на Илии, кото­рая роди­ла ему доч­ку, затем, после нее, на Элии, в тре­тий же раз на Кле­лии. Послед­ней, под пред­ло­гом ее бес­пло­дия, он дал раз­вод, отпу­стив ее с поче­том: он и ска­зал о ней мно­го хоро­ше­го, и бога­то ода­рил. Одна­ко, введя все­го через несколь­ко дней в свой дом Метел­лу, он пока­зал, что не был честен в сво­их упре­ках Кле­лии. Метел­ле он, прав­да, угож­дал все­гда и во всем, так что рим­ско­му наро­ду, когда тот поже­лал вер­нуть из изгна­ния сто­рон­ни­ков Мария, при­шлось после полу­чен­но­го от Сул­лы отка­за при­звать на помощь Метел­лу. Веро­ят­но, и с афи­ня­на­ми, взяв их город, он обо­шел­ся осо­бен­но жесто­ко, пото­му что они, насме­ха­ясь над ним с город­ских стен, гру­бо поно­си­ли Метел­лу. Но об этом ниже¹⁴.

7. Когда Сул­ла, невы­со­ко ценя кон­суль­ство в срав­не­нии с тем, что он для себя гото­вил, в мыс­лях сво­их стре­мил­ся к войне с Мит­ри­да­том, сопер­ни­ком его высту­пил Марий, снедае­мый тще­сла­ви­ем и често­лю­би­ем — не под­власт­ны­ми воз­рас­ту стра­стя­ми. Этот обрюзг­ший чело­век, кото­ро­му в недав­ней войне из-за пре­клон­ных уже лет изме­ни­ли силы, рвал­ся за море, в даль­ние похо­ды. И вот, когда Сул­ла отпра­вил­ся к вой­ску, куда его при­зы­ва­ли не завер­шен­ные еще дела, Марий оста­ва­ясь дома, занял­ся под­готов­кой пагуб­ней­шей рас­при, при­нес­шей Риму боль­ше вреда, чем все вой­ны вме­сте взя­тые, как то и пред­ве­ща­ли зна­ме­ния, послан­ные рим­ля­нам боже­ст­вом. А имен­но, на древ­ках зна­мен сам собою вспых­нул огонь, кото­рый едва пога­си­ли, три воро­на при­та­щи­ли сво­их птен­цов на доро­гу и съе­ли, а остат­ки унес­ли обрат­но в гнездо. Мыши про­грыз­ли золотые при­но­ше­ния, выстав­лен­ные в хра­ме, а когда слу­жи­те­ли пой­ма­ли одну сам­ку, она при­нес­ла пяте­рых мышат пря­мо в мыше­лов­ке и тро­их загрыз­ла. И самое глав­ное: с без­об­лач­но­го, совер­шен­но ясно­го неба про­зву­чал труб­ный глас, такой прон­зи­тель­ный и горест­ный, что все обе­зу­ме­ли от стра­ха перед вели­чи­ем это­го зна­ме­ния. Этрус­ские тол­ко­ва­те­ли объ­яви­ли, что чудо это пред­ве­ща­ет сме­ну поко­ле­ний и пре­об­ра­же­ние все­го суще­го. Суще­ст­ву­ет, гово­ри­ли они, восемь чело­ве­че­ских поко­ле­ний, раз­ли­чаю­щих­ся меж­ду собой нра­ва­ми и укла­дом жиз­ни, и для каж­до­го боже­ст­вом отведе­но и исчис­ле­но вре­мя, огра­ни­чен­ное кру­гом боль­шо­го года¹⁵. Когда же это­му кру­гу при­хо­дит конец, и начи­на­ет­ся новый, вся­кий раз то ли из зем­ли, то ли с неба при­хо­дит какое-нибудь уди­ви­тель­ное зна­ме­ние, чтобы те, кто раз­мыш­лял над таки­ми веща­ми и умуд­рен в них, тот­час поня­ли, что в мир яви­лись люди, и живу­щие, и мыс­ля­щие по-ино­му, и боги пекут­ся о них боль­ше или мень­ше, чем о преж­них. Сре­ди про­че­го, про­дол­жа­ли про­ри­ца­те­ли, при чере­до­ва­нии поко­ле­ний боль­шие пере­ме­ны испы­ты­ва­ет и сама нау­ка пред­ска­за­ния буду­ще­го: она то обре­та­ет боль­шое ува­же­ние, а так­же точ­ность и надеж­ность, бла­го­да­ря иду­щим от богов ясным зна­ме­ни­ям, то — при новом поко­ле­нии, — напро­тив, вла­чит жал­кое суще­ст­во­ва­ние, рас­суж­дая о мно­гом наугад и пыта­ясь про­ник­нуть в гряду­щее с помо­щью тем­ных и нена­деж­ных средств. Вот какие пре­да­ния рас­ска­зы­ва­ли самые уче­ные из тол­ко­ва­те­лей-этрус­ков, те, что счи­та­лись наи­бо­лее све­ду­щи­ми. Когда сена­то­ры, заседая в хра­ме Бел­ло­ны, слу­ша­ли рас­суж­де­ния гада­те­лей об этих пред­ме­тах, в храм на гла­зах у всех вле­тел воро­бей, в клю­ве у него была цика­да, часть кото­рой он выро­нил, а дру­гую унес с собой. Гада­те­ли возы­ме­ли подо­зре­ние, что это пред­ве­ща­ет рас­прю и раздо­ры меж­ду иму­щи­ми и пло­щад­ною чер­нью горо­да. Послед­няя ведь голо­си­ста, слов­но цика­да, а те, дру­гие, — сель­ские жите­ли, оби­таю­щие сре­ди полей.

8. Марий тем вре­ме­нем зару­чил­ся под­держ­кой народ­но­го три­бу­на Суль­пи­ция, чело­ве­ка, не знав­ше­го себе рав­ных в самых гнус­ных поро­ках¹⁶, так что не сто­и­ло и зада­вать­ся вопро­сом, кого он пре­вос­хо­дит испор­чен­но­стью: мож­но было спра­ши­вать толь­ко, в чем он испор­чен­нее само­го себя. Жесто­кость, дер­зость и жад­ность дела­ли его нечув­ст­ви­тель­ным к позо­ру и спо­соб­ным на любую мер­зость: ведь это он, поста­вив посреди фору­ма стол, не таясь, под­счи­ты­вал день­ги, выру­чен­ные от про­да­жи воль­ноот­пу­щен­ни­кам и приш­лым прав рим­ско­го граж­дан­ства. Суль­пи­ций содер­жал три тыся­чи воору­жен­ных меча­ми бой­цов и окру­жил себя тол­пой гото­вых на все моло­дых людей из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, кото­рых име­но­вал анти­се­на­том. Он про­вел закон, по кото­ро­му сена­то­рам запре­ща­лось иметь долг, пре­вы­шаю­щий две тыся­чи драхм, а сам оста­вил после себя дол­гов на три мил­ли­о­на. Этот-то чело­век, обра­тив­шись по пору­че­нию Мария к наро­ду и нару­шив силой ору­жия весь ход дел в государ­стве, пред­ло­жил несколь­ко вред­ных зако­но­про­ек­тов, одним из кото­рых он пере­да­вал Марию коман­до­ва­ние в Мит­ри­да­то­вой войне. Это вынуди­ло кон­су­лов объ­явить непри­сут­ст­вен­ные дни, тогда Суль­пи­ций во вре­мя собра­ния, созван­но­го кон­су­ла­ми у хра­ма Дио­с­ку­ров¹⁷, воз­му­тил про­тив них тол­пу, и в чис­ле мно­гих дру­гих на фору­ме погиб моло­дой сын кон­су­ла Пом­пея. Сам Пом­пей бежал и скрыл­ся, а Сул­ле, загнан­но­му пого­ней в дом Мария, при­шлось вый­ти к наро­ду и отме­нить реше­ние о непри­сут­ст­вен­ных днях. Поэто­му Суль­пи­ций, кото­рый Пом­пея отре­шил от долж­но­сти, у Сул­лы кон­суль­ства не ото­брал, но лишь пере­по­ру­чил поход про­тив Мит­ри­да­та Марию и тут же послал в Нолу воен­ных три­бу­нов, чтобы те, при­няв вой­ско, при­ве­ли его к Марию.

9. Но Сул­ла, бежав­ший в лагерь, успел опе­ре­дить три­бу­нов, и вои­ны, узнав о слу­чив­шем­ся, поби­ли послан­цев Суль­пи­ция кам­ня­ми, а при­вер­жен­цы Мария в Риме со сво­ей сто­ро­ны при­ня­лись изби­вать дру­зей Сул­лы и гра­бить их иму­ще­ство. Появи­лись изгнан­ни­ки и бег­ле­цы: одни про­би­ра­лись в город из лаге­ря, дру­гие из горо­да в лагерь. Сенат, кото­рый уже не был сво­бо­ден в сво­их реше­ни­ях, но руко­во­дил­ся пред­пи­са­ни­я­ми Мария и Суль­пи­ция, узнав, что Сул­ла идет на город, послал двух пре­то­ров, Бру­та и Сер­ви­лия, чтобы те запре­ти­ли ему дви­гать­ся даль­ше. Пре­то­ры гово­ри­ли с Сул­лой слиш­ком дерз­ко, и вои­ны, кинув­шись на них, хоте­ли их рас­тер­зать, но толь­ко изло­ма­ли лик­тор­ские роз­ги¹⁸, сорва­ли с пре­то­ров окайм­лен­ные пур­пу­ром тоги и после мно­гих оскорб­ле­ний ото­сла­ли их назад. Вид пре­то­ров, лишен­ных зна­ков отли­чия, и при­не­сен­ное ими изве­стие о том, что усо­би­цу уже невоз­мож­но сдер­жать и поло­же­ние непо­пра­ви­мо, про­из­ве­ли тяже­лое и страш­ное впе­чат­ле­ние. Марий был теперь занят под­готов­кой к борь­бе, а Сул­ла, рас­по­ла­гая шестью пол­ны­ми леги­о­на­ми, вме­сте с това­ри­щем по долж­но­сти дви­гал­ся от Нолы; он видел, что вой­ско гото­во немед­лен­но идти на город, но сам коле­бал­ся, испы­ты­вая страх перед опас­ным начи­на­ни­ем. Одна­ко когда он совер­шил жерт­во­при­но­ше­ние, про­ри­ца­тель Посту­мий, протя­нув к нему обе руки, потре­бо­вал, чтобы его свя­за­ли и до сра­же­ния про­дер­жа­ли под стра­жей: он-де готов пой­ти на казнь, если все дела Сул­лы не при­дут к ско­ро­му и бла­го­по­луч­но­му завер­ше­нию. Да и само­му Сул­ле, как рас­ска­зы­ва­ют, во сне яви­лась боги­ня, чтить кото­рую рим­ляне научи­лись от кап­па­до­кий­цев¹⁹, — это то ли Луна, то ли Минер­ва, то ли Бел­ло­на. Сул­ле сни­лось, буд­то боги­ня, пред­став перед ним, про­тя­ги­ва­ет ему мол­нию и, назы­вая по име­ни каж­до­го из его вра­гов, повеле­ва­ет пора­зить их, и, пора­жен­ные мол­нией, они пада­ют и исче­за­ют. Дове­рив­шись это­му виде­нию и рас­ска­зав о нем това­ри­щу по долж­но­сти, Сул­ла, как толь­ко рас­све­ло, повел вой­ско на Рим. У Пикт²⁰ его встре­ти­ло посоль­ство: послы умо­ля­ли повре­ме­нить, так как сенат вос­ста­но­вит спра­вед­ли­вость, издав соот­вет­ст­ву­ю­щие поста­нов­ле­ния. Сул­ла согла­сил­ся раз­бить лагерь здесь же и при­ка­зал коман­ди­рам сде­лать для это­го обыч­ные в таких слу­ча­ях про­ме­ры, так что послы, пове­рив ему, ушли. Одна­ко тот­час вслед за тем Сул­ла выслал впе­ред Луция Базил­ла и Гая Мум­мия, кото­рые захва­ти­ли ворота и сте­ну у Эскви­лин­ско­го хол­ма, а потом и сам устре­мил­ся за ними со всею поспеш­но­стью, на какую был спо­со­бен. Хотя отряд Базил­ла, ворвав­шись в город, стал одоле­вать вра­га, мно­го­чис­лен­ная тол­па без­оруж­но­го наро­да оста­но­ви­ла его про­дви­же­ние и оттес­ни­ла назад к стене. Но тут подо­спел Сул­ла: увидев, что про­ис­хо­дит, он гром­ким голо­сом отдал при­ка­за­ние под­жи­гать дома и, схва­тив пылаю­щий факел, сам кинул­ся впе­ред, а луч­ни­кам дал при­каз осы­пать кров­ли домов зажи­га­тель­ны­ми стре­ла­ми. Он не сле­до­вал зара­нее наме­чен­но­му пла­ну, но, поте­ряв власть над собой, пре­до­ста­вил сво­е­му гне­ву рас­по­ря­жать­ся про­ис­хо­дя­щим. Перед гла­за­ми его были одни вра­ги, и он, нисколь­ко не заду­мы­ва­ясь о дру­зьях, род­ст­вен­ни­ках, домаш­них, нима­ло не сочув­ст­вуя им, про­кла­ды­вал себе путь огнем, не раз­би­раю­щим пра­вых и вино­ва­тых. Тем вре­ме­нем Марий, оттес­нен­ный к хра­му Зем­ли²¹, воз­звал к рабам, обе­щая им сво­бо­ду, но, оси­лен­ный насту­пав­шим про­тив­ни­ком, бежал из горо­да.

10. Сул­ла, созвав сенат, осудил на смерть само­го Мария и еще несколь­ких чело­век, в их чис­ле и народ­но­го три­бу­на Суль­пи­ция. Суль­пи­ций, пре­дан­ный сво­им рабом, был убит (раба это­го Сул­ла спер­ва осво­бо­дил, а затем при­ка­зал сбро­сить со ска­лы), а за голо­ву Мария Сул­ла назна­чил награ­ду, не обна­ру­жив тем самым ни бла­го­ра­зу­мия, ни порядоч­но­сти — ведь совсем неза­дол­го он, при­дя в дом Мария и сдав­шись на его милость, был отпу­щен целым и невреди­мым. Если бы Марий тогда не отпу­стил Сул­лу, а дал Суль­пи­цию рас­пра­вить­ся с ним, он остал­ся бы пол­ным хозя­и­ном поло­же­ния, и все же он Сул­лу поща­дил, а немно­го спу­стя, когда Марий сам ока­зал­ся в такой же край­но­сти, с ним обо­шлись совсем по-ино­му. Сенат втайне доса­до­вал на это, а народ и на деле дал Сул­ле почув­ст­во­вать свою враж­деб­ность и воз­му­ще­ние. Так, про­ва­лив с позо­ром Нония, пле­мян­ни­ка Сул­лы, и Сер­ви­лия, кото­рые домо­га­лись долж­но­стей, народ долж­но­сти эти отдал тем, чье избра­ние, как пред­по­ла­га­ли, доста­вит Сул­ле наи­боль­шее огор­че­ние.

Сул­ла же делал вид, что это его раду­ет, — ведь бла­го­да­ря ему народ, дескать, и поль­зу­ет­ся сво­бо­дою посту­пать, как хочет, — а чтобы отве­сти от себя нена­висть тол­пы, про­вел в кон­су­лы при­над­ле­жав­ше­го к ста­ну его про­тив­ни­ков Луция Цин­ну, взяв с него скреп­лен­ное страш­ны­ми клят­ва­ми обе­ща­ние под­дер­жи­вать дело Сул­лы. Цин­на под­нял­ся на Капи­то­лий и, дер­жа в руке камень, при­нес при­ся­гу на вер­ность, скре­пив ее таким закля­ти­ем: пусть будет он, если не сохра­нит доб­ро­го отно­ше­ния к Сул­ле, вышвыр­нут из горо­да, подоб­но это­му кам­ню, бро­шен­но­му его соб­ст­вен­ной рукой. После это­го в при­сут­ст­вии мно­гих свиде­те­лей он бро­сил камень на зем­лю. Но всту­пив в долж­ность, Цин­на тут же при­нял­ся рас­ша­ты­вать устои суще­ст­во­вав­ше­го поряд­ка. Он под­гото­вил судеб­ное дело про­тив Сул­лы, пору­чив обви­не­ние одно­му из народ­ных три­бу­нов — Вир­ги­нию. Но Сул­ла, поже­лав и обви­ни­те­лю и судьям дол­го здрав­ст­во­вать, отпра­вил­ся на вой­ну с Мит­ри­да­том.

11. Гово­рят, что в те самые дни, когда Сул­ла с вой­ском гото­вил­ся поки­нуть Ита­лию, Мит­ри­да­ту, нахо­див­ше­му­ся тогда в Пер­га­ме, яви­лись мно­гие зна­ме­ния: так, пер­гам­цы с помо­щью каких-то при­спо­соб­ле­ний опус­ка­ли на него свер­ху изо­бра­же­ние Победы с вен­цом в руке, и над самой голо­вой Мит­ри­да­та ста­туя раз­ва­ли­лась, а венец упал наземь и раз­бил­ся на кус­ки, так что народ в теат­ре был поверг­нут в ужас, а Мит­ри­дат — в глу­бо­кое уны­ние, хотя успе­хи его в то вре­мя пре­вос­хо­ди­ли все ожи­да­ния. Отняв Азию у рим­лян, а Вифи­нию и Кап­па­до­кию у тамош­них царей, он обос­но­вал­ся в Пер­га­ме, наде­ляя сво­их дру­зей богат­ства­ми, зем­ля­ми и неогра­ни­чен­ной вла­стью; из сыно­вей его один, не тре­во­жи­мый никем, управ­лял ста­рин­ны­ми вла­де­ни­я­ми в Пон­те и Бос­по­ре вплоть до необи­тае­мых обла­стей за Мэо­ти­дой, дру­гой же, Ари­а­рат, с боль­шим вой­ском поко­рял Фра­кию и Македо­нию. И в иных кра­ях, под­чи­няя их вла­сти Мит­ри­да­та, дей­ст­во­ва­ли его пол­ко­вод­цы, самым выдаю­щим­ся из кото­рых был Архе­лай. Кораб­ли Архе­лая гос­под­ст­во­ва­ли почти над всем морем, он под­чи­нил себе Кикла­ды и дру­гие рас­по­ло­жен­ные по эту сто­ро­ну мыса Малеи ост­ро­ва, завла­дел даже самой Эвбе­ей; высту­пив из Афин, он скло­нил к отпа­де­нию от Рима все гре­че­ские пле­ме­на до гра­ниц Фес­са­лии и лишь при Херо­нее потер­пел неболь­шую неуда­чу. Здесь встре­тил его Брут­тий Сура, легат Сен­тия, пре­то­ра Македо­нии, чело­век заме­ча­тель­ной отва­ги и ума. Ока­зав упор­ное сопро­тив­ле­ние Архе­лаю, кото­рый подоб­но бур­но­му пото­ку нес­ся по Бео­тии, и выдер­жав при Херо­нее три бит­вы, Брут­тий задер­жал его и вновь оттес­нил к морю. Но, полу­чив от Луция Лукул­ла при­ка­за­ние осво­бо­дить место для при­бли­жаю­ще­го­ся Сул­лы, кото­ро­му сенат пору­чил вести эту вой­ну, Брут­тий тот­час оста­вил Бео­тию и вер­нул­ся к Сен­тию, хотя дела его шли успеш­нее, чем он мог наде­ять­ся, а гре­ки, при­вле­чен­ные его без­упреч­ным бла­го­род­ст­вом, уже гото­вы были перей­ти на сто­ро­ну рим­лян. И все же имен­но эти подви­ги про­сла­ви­ли Брут­тия все­го силь­нее.

12. Сра­зу овла­дев осталь­ны­ми горо­да­ми Гре­ции, при­звав­ши­ми его через послов, Сул­ла под­сту­пил со все­ми сво­и­ми сила­ми к Афи­нам, кото­рые дер­жа­ли сто­ро­ну царя, вынуж­дае­мые к это­му тиран­ном Ари­сти­о­ном и, окру­жив Пирей, повел оса­ду, уста­но­вив все­воз­мож­ные воен­ные маши­ны и всту­пая во вся­ко­го рода стыч­ки. И хотя, выжди Сул­ла немно­го, он без малей­шей опас­но­сти взял бы Верх­ний город²², уже доведен­ный голо­дом до край­но­сти, но стре­мясь поско­рее воз­вра­тить­ся в Рим из бояз­ни, как бы там не про­изо­шел новый пере­во­рот, он торо­пил собы­тия, не оста­нав­ли­ва­ясь в ходе вой­ны перед опас­ны­ми пред­при­я­ти­я­ми, мно­го­чис­лен­ны­ми сра­же­ни­я­ми и гро­мад­ны­ми рас­хо­да­ми: не гово­ря о про­чих при­готов­ле­ни­ях, толь­ко на работах по соору­же­нию осад­ных машин еже­днев­но были заня­ты десять тысяч пар мулов. Так как мно­гие маши­ны выхо­ди­ли из строя — руши­лись под соб­ст­вен­ной тяже­стью или сго­ра­ли, подо­жжен­ные зажи­га­тель­ны­ми стре­ла­ми вра­гов, и пото­му не хва­та­ло леса, Сул­ла при­нял­ся за свя­щен­ные рощи: он опу­сто­шил Ака­де­мию, самый бога­тый дере­вья­ми при­го­род, и Ликей²³.

Нуж­да­ясь в боль­ших день­гах для веде­ния вой­ны, Сул­ла не оста­вил в покое и свя­ти­ли­ща Элла­ды, посы­лая то в Эпидавр²⁴, то в Олим­пию за пре­крас­ней­ши­ми и цен­ней­ши­ми из при­но­ше­ний. Даже дель­фий­ским амфи­к­ти­о­нам он напи­сал, что сокро­ви­ща бога луч­ше было бы пере­вез­ти к нему, у него-де они будут целее, а если он и вос­поль­зу­ет­ся ими, то воз­ме­стит взя­тое в преж­них раз­ме­рах. Вслед за тем он послал туда сво­его дру­га, фокей­ца Кафи­са, при­ка­зав ему при­нять каж­дую вещь по весу. Кафис при­был в Дель­фы, но не решал­ся при­кос­нуть­ся к свя­ты­ням и про­лил мно­го слез, опла­ки­вая при амфи­к­ти­о­нах свою участь. И когда кто-то ска­зал ему, что слы­шал, как зазву­ча­ла нахо­дя­ща­я­ся в хра­ме кифа­ра, Кафис, то ли пове­рив это­му, то ли желая вну­шить Сул­ле страх перед боже­ст­вом, напи­сал ему об этом. Но Сул­ла насмеш­ли­во отве­тил, что удив­ля­ет­ся Кафи­су: неуже­ли тот не пони­ма­ет, что пени­ем выра­жа­ют весе­лье, а не гнев, и велел сво­е­му послан­цу быть сме­лее и при­нять вещи, кото­рые бог отда­ет с радо­стью. И вот, когда все про­чие сокро­ви­ща втайне от боль­шин­ства гре­ков были отправ­ле­ны к Сул­ле, амфи­к­ти­о­нам при­шлось, нако­нец, сло­мать сереб­ря­ную боч­ку, кото­рая одна еще оста­ва­лась нетро­ну­той из цар­ских пожерт­во­ва­ний²⁵ и кото­рую из-за ее вели­чи­ны и тяже­сти нель­зя было взва­лить цели­ком на вьюч­ных живот­ных. Тут им вспом­ни­лись Тит Фла­ми­нин, Маний Аци­лий и Эми­лий Павел: один из них выгнал из Гре­ции Антио­ха, двое дру­гих раз­гро­ми­ли в вой­нах македон­ских царей, и все же они не толь­ко не тро­ну­ли эллин­ских свя­ти­лищ, но даже сами попол­ни­ли их новы­ми дара­ми, почти­ли и воз­ве­ли­чи­ли. Да, но ведь они в согла­сии с зако­ном рас­по­ря­жа­лись людь­ми воз­держ­ны­ми, при­вык­ши­ми бес­пре­ко­слов­но пови­но­вать­ся началь­ст­ву­ю­щим, и сами, обла­дая цар­ст­вен­ной воз­вы­шен­но­стью духа, соблюда­ли уме­рен­ность в рас­хо­дах, огра­ни­чи­ва­ясь скром­ны­ми и стро­го опре­де­лен­ны­ми тра­та­ми, а лесть вой­ску почи­та­ли более позор­ной, неже­ли страх перед вра­гом; теперь же пол­ко­вод­цы доби­ва­лись пер­вен­ства не доб­ле­стью, а наси­ли­ем и, нуж­да­ясь в вой­ске боль­ше для борь­бы друг про­тив дру­га, чем про­тив вра­гов, вынуж­де­ны были, коман­дуя, заис­ки­вать перед под­чи­нен­ны­ми и сами не заме­ти­ли, как, бро­сая сол­да­там день­ги на удо­вле­тво­ре­ние их низ­мен­ных потреб­но­стей и тем поку­пая их труды, сде­ла­ли пред­ме­том куп­ли-про­да­жи и самое роди­ну, а желая власт­во­вать над луч­ши­ми, ока­за­лись в раб­стве у худ­ших из худ­ших. Вот что изгна­ло Мария, а потом вер­ну­ло его для вой­ны с Сул­лою, вот что сде­ла­ло Цин­ну убий­цею Окта­вия и Фим­брию убий­цею Флак­ка²⁶. Но едва ли не глав­ным винов­ни­ком, поло­жив­шим нача­ло это­му злу, был Сул­ла, кото­рый, чтобы соблаз­нить и сма­нить тех, кто слу­жил под чужою коман­дой, слиш­ком щед­ро оде­лял сво­их сол­дат; тем самым он раз­вра­щал и чужих вои­нов, тол­кая их на пре­да­тель­ство, и сво­их, делая их людь­ми без­на­деж­но рас­пу­щен­ны­ми. Понят­но, что он нуж­дал­ся в круп­ных сум­мах, и все­го более для оса­ды Афин.

13. Дело в том, что Сул­лой овла­де­ло неодо­ли­мое, безум­ное жела­ние взять Афи­ны — пото­му ли, что он в каком-то исступ­ле­нии бил­ся с тенью былой сла­вы горо­да, пото­му ли, что он при­хо­дил в бешен­ство, тер­пя насмеш­ки и изде­ва­тель­ства, кото­ры­ми с город­ских стен еже­днев­но осы­пал его, глу­мясь и поте­ша­ясь над ним и над Метел­лой, тиранн Ари­сти­он. Чело­век этот, чья душа была спла­вом из наг­ло­сти и жесто­ко­сти, кото­рый усво­ил и сов­ме­стил в себе худ­шие из Мит­ри­да­то­вых поро­ков и стра­стей, подоб­но смер­то­нос­ной болез­ни, обру­шил­ся на город, про­шед­ший неко­гда невреди­мым сквозь бес­чис­лен­ные вой­ны, пре­тер­пев­ший мно­гие тиран­нии и усо­би­цы, а теперь сто­яв­ший на краю гибе­ли. И хотя медимн пше­ни­цы сто­ил тогда в Афи­нах тыся­чу драхм, а люди пита­лись деви­чьей ромаш­кой, рос­шей вокруг акро­по­ля, вари­ли сан­да­лии и леки­фы²⁷, Ари­сти­он про­во­дил вре­мя в еже­днев­ных попой­ках и пируш­ках, воен­ных пляс­ках и насмеш­ках над вра­га­ми, не тре­во­жась о том, что свя­щен­ная лам­па­да боги­ни²⁸ потух­ла из-за недо­стат­ка мас­ла. Вер­хов­ной жри­це, кото­рая попро­си­ла у него поло­ви­ну гек­тея пше­ни­цы, он послал пер­цу, а чле­нов Сове­та и жре­цов, умо­ляв­ших его пожа­леть город и заклю­чить согла­ше­ние с Сул­лой, разо­гнал стре­ла­ми. Уже гораздо поз­же, и то с боль­шой неохотой, он послал для пере­го­во­ров о мире дво­их или тро­их из сво­их собу­тыль­ни­ков, кото­рые, нисколь­ко не инте­ре­су­ясь спа­се­ни­ем горо­да, важ­но пове­ли речь о Тесее, об Эвмол­пе, о Пер­сид­ских вой­нах, так что Сул­ла ска­зал им: «Иди­те-ка отсюда, милей­шие, и все свои рос­сказ­ни при­хва­ти­те с собой: рим­ляне ведь посла­ли меня в Афи­ны не учить­ся, а усми­рять измен­ни­ков».

14. Тогда-то, как пере­да­ют, и донес кто-то Сул­ле о под­слу­шан­ном в Кера­ми­ке раз­го­во­ре: ста­ри­ки бесе­до­ва­ли меж­ду собой и бра­ни­ли тиран­на, кото­рый не охра­ня­ет под­сту­пы к стене у Геп­та­хал­ка, в том един­ст­вен­ном месте, где вра­ги могут лег­ко через нее пере­брать­ся. Сул­ла не про­пу­стил мимо ушей это доне­се­ние, но посе­тив ночью удоб­ное для при­сту­па место и осмот­рев его, взял­ся за дело. Как рас­ска­зы­ва­ет в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» сам Сул­ла, пер­вым взо­шел на сте­ну Марк Атей. На непри­я­тель­ско­го вои­на, кото­рый пре­гра­дил ему путь, Атей обру­шил такой удар, что пере­ло­мил меч о его шлем, и все-таки не отсту­пил, остал­ся на сво­ем месте и упор­но его удер­жи­вал. Имен­но с этой сто­ро­ны и был взят город, как об этом рас­ска­зы­ва­ют ста­рей­шие из афи­нян. А сам Сул­ла, срыв и срав­няв с зем­лей сте­ну меж­ду Пирей­ски­ми и Свя­щен­ны­ми ворота­ми²⁹, всту­пил в город в пол­ночь — гроз­ный, под рев бес­чис­лен­ных труб и рогов, под побед­ные кли­ки и улю­лю­ка­нье сол­дат, кото­рые, полу­чив от Сул­лы поз­во­ле­ние гра­бить и уби­вать, с обна­жен­ны­ми меча­ми носи­лись по узким ули­цам. Уби­тых не счи­та­ли, и вплоть до сего дня лишь по огром­но­му про­стран­ству, зали­то­му тогда кро­вью, судят об их мно­же­стве. Ведь, не гово­ря уже о тех, кто погиб в дру­гих частях горо­да, толь­ко рез­ня вокруг Пло­ща­ди обаг­ри­ла кро­вью весь Кера­мик по самые Двой­ные ворота, а мно­гие гово­рят, что кровь вытек­ла за ворота и зато­пи­ла при­го­род. Но сколь ни вели­ко было чис­ло людей, погиб­ших насиль­ст­вен­ной смер­тью, не мень­ше было и тех, что покон­чи­ли с собой, скор­бя об уча­сти род­но­го горо­да, кото­рый, как они дума­ли, ожи­да­ло раз­ру­ше­ние. Это напол­ня­ло отча­я­ни­ем луч­ших граж­дан — они боя­лись остать­ся в живых, не наде­ясь най­ти в Сул­ле ника­ко­го чув­ства меры, ни малей­ше­го чело­ве­ко­лю­бия. Но когда в ноги Сул­ле пова­ли­лись с моль­бою изгнан­ни­ки Мидий и Кал­ли­фонт, когда с прось­бой поща­дить город обра­ти­лись к нему так­же сорат­ни­ки-сена­то­ры, он, и сам уже пре­сы­тив­шись местью, про­из­нес несколь­ко слов в похва­лу древним афи­ня­нам и ска­зал, что дару­ет немно­гих мно­гим, милуя живых ради мерт­вых.

Сул­ла взял Афи­ны, как сам он гово­рил в «Вос­по­ми­на­ни­ях», в мар­тов­ские кален­ды, в день, почти сов­па­даю­щий с ново­лу­ни­ем меся­ца анфе­сте­ри­о­на; в этом меся­це, по слу­чай­но­му сов­па­де­нию, афи­няне тво­рят мно­го­чис­лен­ные обряды в память о страш­ных бед­ст­ви­ях, при­чи­нен­ных про­лив­ны­ми дождя­ми, так как при­мер­но в это вре­мя, по их рас­че­там, слу­чил­ся неко­гда потоп³⁰.

Когда город был взят, нача­лась оса­да Акро­по­ля, куда бежал тиранн. Она была пору­че­на Кури­о­ну. Тиранн стой­ко про­дер­жал­ся нема­лое вре­мя, пока жаж­да не вынуди­ла его сдать­ся. И боже­ство тот­час дало зна­ме­ние, так как в тот самый день и час, когда Кури­он свел плен­ни­ка вниз, на чистом до того небе собра­лись обла­ка и хлы­нул ливень, насы­тив­ший водою Акро­поль. Немно­го спу­стя Сул­ла взял Пирей и сжег бо́льшую часть его зда­ний, в том чис­ле и уди­ви­тель­ное стро­е­ние — арсе­нал Фило­на³¹.

15. Тем вре­ме­нем вое­на­чаль­ник Мит­ри­да­та Так­сил, спу­стив­шись из Фра­кии и Македо­нии со ста тыся­ча­ми пехо­тин­цев, деся­тью тыся­ча­ми всад­ни­ков и девя­тью десят­ка­ми сер­по­нос­ных колес­ниц, вызвал к себе Архе­лая, кото­рый все еще сто­ял на яко­ре у Муни­хии, не желая очи­стить море, но и не стре­мясь к схват­ке с рим­ля­на­ми, а счи­тая разум­ным затя­нуть воен­ные дей­ст­вия, чтобы оста­вить про­тив­ни­ка без при­па­сов. Сул­ла, одна­ко, пред­видел все это гораздо луч­ше, чем Архе­лай, а пото­му из мест скуд­ных, кото­рые и в мир­ное вре­мя не могут про­кор­мить соб­ст­вен­ных оби­та­те­лей, ото­шел в Бео­тию. Рас­чет его мно­гим казал­ся оши­боч­ным, ибо, зная, что сила вра­га в колес­ни­цах и кон­ни­це, Сул­ла тем не менее поки­нул суро­вую и неудоб­ную для дей­ст­вий кон­ни­цы Атти­ку и ока­зал­ся сре­ди рав­нин и откры­тых про­странств Бео­тии. Но, чтобы избе­жать, как было ска­за­но, голо­да и нуж­ды, он вынуж­ден был пой­ти навстре­чу опас­но­стям, кото­ры­ми гро­зи­ло сра­же­ние. Кро­ме того, Сул­ла боял­ся за Гор­тен­зия. Это­го искус­но­го и горя­че­го пол­ко­во­д­ца, кото­рый вел к Сул­ле вой­ско из Фес­са­лии, под­сте­ре­га­ли в тес­ни­нах вар­ва­ры. Вот какие при­чи­ны заста­ви­ли Сул­лу отой­ти в Бео­тию. Но Гор­тен­зия про­вел дру­гою доро­гою наш зем­ляк³² Кафис. Обма­нув вар­ва­ров³³, он вывел его через Пар­нас к самой Тито­ре, кото­рая была тогда не горо­дом, как ныне, но кре­пост­цою на кру­той ска­ле; в древ­но­сти там укры­лись и спас­ли свою жизнь и иму­ще­ство бежав­шие от Ксерк­са фокей­цы. Гор­тен­зий рас­по­ло­жил­ся лаге­рем и днем отра­зил натиск вра­гов, а ночью, пре­одолев труд­ный спуск к Патро­ниде, при­со­еди­нил­ся к вышед­ше­му ему навстре­чу Сул­ле.

16. Ока­зав­шись вме­сте, они заня­ли холм, воз­вы­шаю­щий­ся посреди Эла­тий­ской рав­ни­ны; холм этот велик, пло­до­ро­ден, а у под­но­жия его есть вода. Он назы­ва­ет­ся Фило­беот, и Сул­ла очень хва­лит его при­ро­ду и место­по­ло­же­ние. Когда рим­ляне раз­би­ли лагерь, вра­ги увиде­ли, что их совсем немно­го: всад­ни­ков ока­за­лось не боль­ше полу­то­ра тысяч, а пеших мень­ше пят­на­дца­ти тысяч. Поэто­му, вопре­ки сопро­тив­ле­нию Архе­лая, осталь­ные вое­на­чаль­ни­ки выстро­и­ли вой­ско к бою, покрыв всю рав­ни­ну коня­ми, колес­ни­ца­ми, щита­ми. Воздух не вме­щал кри­ка и шума, под­ня­то­го мно­же­ст­вом пле­мен, одно­вре­мен­но стро­ив­ших­ся в бое­вой порядок. Даже чван­ли­вая пыш­ность дра­го­цен­но­го сна­ря­же­ния отнюдь не была бес­по­лез­на, но дела­ла свое дело, устра­шая про­тив­ни­ка: свер­ка­ние ору­жия, бога­то укра­шен­но­го золо­том и сереб­ром, яркие крас­ки мидий­ских и скиф­ских оде­я­ний, соче­та­ясь с блес­ком меди и желе­за, — все это вол­но­ва­лось и дви­га­лось, созда­вая огнен­ную, устра­шаю­щую кар­ти­ну, так что рим­ляне сгруди­лись в сво­ем лаге­ре, и Сул­ла, кото­рый ника­ки­ми уго­во­ра­ми не мог выве­сти их из оце­пе­не­ния, ниче­го не пред­при­ни­мал, не желая при­ме­нять силу к укло­ня­ю­щим­ся от бит­вы, и с трудом сдер­жи­вал себя, глядя на вар­ва­ров, с хваст­ли­вым сме­хом поте­шав­ших­ся над рим­ля­на­ми. Но имен­но это и обер­ну­лось для Сул­лы вели­чай­шей выго­дой. Вра­ги, кото­рые и без того были не слиш­ком послуш­ны сво­им мно­го­чис­лен­ным началь­ни­кам, из пре­зре­ния к рим­ля­нам пере­ста­ли соблюдать какой бы то ни было порядок. Лишь неболь­шая часть их оста­ва­лась в лаге­ре, а все осталь­ные в поис­ках добы­чи раз­бреда­лись на рас­сто­я­ние мно­гих дней пути от лаге­ря. Сооб­ща­ют, что они раз­ру­ши­ли Пано­пей и разо­ри­ли Леба­дию, огра­бив свя­ти­ли­ще³⁴, и все это — без при­ка­за­ния кого-либо из началь­ни­ков. А Сул­ла, него­дуя и печа­лясь о судь­бе горо­дов, кото­рые гиб­ли у него на гла­зах, не поз­во­лял сво­им вои­нам без­дель­ни­чать, но при­нуж­дал их работать, застав­ляя отво­дить рус­ло Кефи­са и копать рвы; он не давал им ника­кой пере­дыш­ки и бес­по­щад­но нака­зы­вал нера­ди­вых, чтобы отвра­ще­ние к изну­ри­тель­но­му тру­ду заста­ви­ло вои­нов самих желать опас­но­сти.

Так и вышло. На тре­тий день работы они с кри­ком ста­ли про­сить про­хо­див­ше­го мимо Сул­лу, чтобы он вел их на вра­гов. Сул­ла отве­тил, что слы­шит это не от желаю­щих сра­жать­ся, а от не желаю­щих работать, одна­ко, если они и в самом деле хотят боя, пусть сра­зу идут с ору­жи­ем туда — и он ука­зал им на быв­ший акро­поль Пара­пота­ми­ев³⁵. Этот раз­ру­шен­ный к тому вре­ме­ни город³⁵ сто­ял на кру­том, ска­ли­стом хол­ме; от горы Геди­лия холм отде­ля­ет толь­ко река Асс, кото­рая у само­го под­но­жия это­го хол­ма сли­ва­ет­ся с Кефи­сом, ста­но­вясь от это­го бур­ной и стре­ми­тель­ной и пре­вра­щая холм в при­род­ное укреп­ле­ние, под­хо­дя­щее для лаге­ря. Поэто­му Сул­ла, заме­тив­ший, что непри­я­тель­ские «мед­ные щиты» устре­ми­лись к этой высо­те, захо­тел пред­у­предить их и овла­деть ею пер­вым. И он ею овла­дел, бла­го­да­ря усер­дию сво­их сол­дат. А когда вытес­нен­ный оттуда Архе­лай дви­нул­ся на Херо­нею, херо­ней­цы, слу­жив­шие в рим­ском вой­ске, обра­ти­лись к Сул­ле с прось­бой не остав­лять их город в беде. Сул­ла послал туда одно­го из воен­ных три­бу­нов, Габи­ния, с леги­о­ном и отпу­стил херо­ней­цев, кото­рые хоте­ли было опе­ре­дить Габи­ния, но не смог­ли. Вот как бла­го­ро­ден был этот чело­век: неся спа­се­ние, он пре­взо­шел усер­ди­ем самих спа­сае­мых. Юба, впро­чем, гово­рит, что послан был не Габи­ний, а Эри­ций. Вот как близ­ка была опас­ность, кото­рой счаст­ли­во избег наш город.

17. Из Леба­дии рим­ля­нам были при­сла­ны бла­го­при­ят­ные веща­ния Тро­фо­ния и пред­ска­за­ния победы. Об этом у мест­ных жите­лей суще­ст­ву­ет мно­же­ство рас­ска­зов, а в «Вос­по­ми­на­ни­ях» само­го Сул­лы, в деся­той кни­ге, напи­са­но, что когда Херо­ней­ское сра­же­ние было уже выиг­ра­но, к нему при­шел Квинт Титий, чело­век отнюдь не без­вест­ный сре­ди тех, что вели тор­го­вые дела в Гре­ции, и сооб­щил, что Тро­фо­ний пред­ска­зы­ва­ет в бли­жай­шее вре­мя и на том же месте еще одну бит­ву и победу. После это­го стро­е­вой сол­дат по име­ни Саль­ви­ен при­нес от бога ответ, какой обо­рот при­мут дела в Ита­лии. Об обли­чии бога оба рас­ска­за­ли одно и то же: он пока­зал­ся им пре­крас­ным и вели­ким, подоб­ным Зев­су Олим­пий­ско­му.

Перей­дя через Асс, Сул­ла рас­по­ло­жил­ся лаге­рем у под­но­жия Геди­лия про­тив Архе­лая, соорудив­ше­го силь­ное укреп­ле­ние меж­ду Акон­ти­ем и Геди­ли­ем. Место, где тот раз­бил свои шат­ры, и по сей день зовет­ся Архе­ла­ем по его име­ни. Пере­ждав один день, Сул­ла оста­вил здесь Муре­ну с леги­о­ном и дву­мя когор­та­ми, чтобы поме­шать вра­гу бес­пре­пят­ст­вен­но выстро­ить­ся в бое­вой порядок, а сам при­нес у Кефи­са жерт­вы и по окон­ча­нии свя­щен­но­дей­ст­вия дви­нул­ся к Херо­нее, где дол­жен был при­нять сто­яв­шее там вой­ско и осмот­реть так назы­вае­мый Фурий, захва­чен­ный к тому вре­ме­ни вра­га­ми. Фурий — это ска­ли­стая вер­ши­на кону­со­об­раз­ной горы, кото­рую мы зовем Орфо­па­гом, вни­зу под ним — реч­ка Мол и храм Апол­ло­на Фурий­ско­го. Этим име­нем бог назы­ва­ет­ся в память о Фуро́, мате­ри Херо­на, кото­рый, как пере­да­ют, осно­вал Херо­нею. Дру­гие, впро­чем, рас­ска­зы­ва­ют, что здесь яви­лась Кад­му коро­ва³⁶, дан­ная ему в про­вод­ни­ки Пифий­ским богом, и от нее место полу­чи­ло такое назва­ние: сло­вом «фор» фини­кий­цы обо­зна­ча­ют коро­ву.

Когда Сул­ла под­хо­дил к Херо­нее, воен­ный три­бун, кото­ро­му было пору­че­но коман­до­ва­ние в горо­де, во гла­ве воору­жен­ных вои­нов вышел навстре­чу, неся лав­ро­вый венок. Сул­ла при­нял венок, при­вет­ст­во­вал сол­дат и при­звал их сме­ло встре­тить опас­ность. После это­го к нему обра­ти­лись двое херо­ней­цев — Гомо­ло­их и Ана­к­сидам, кото­рые бра­лись, полу­чив от Сул­лы неболь­шое чис­ло сол­дат, выбить вра­гов, дер­жав­ших Фурий. Есть, гово­ри­ли они, тро­пин­ка, неиз­вест­ная непри­я­те­лю, — от так назы­вае­мо­го Пет­ра­ха мимо свя­ти­ли­ща Муз она выведет на Фурий, так что ока­жешь­ся пря­мо над голо­вой у про­тив­ни­ка; прой­дя по ней, нетруд­но напасть на вра­гов и пере­бить их свер­ху кам­ня­ми или согнать на рав­ни­ну. Габи­ний засвиде­тель­ст­во­вал муже­ство и вер­ность этих людей, и Сул­ла велел им взять­ся за дело. А сам он выстро­ил пехо­тин­цев и, рас­пре­де­лив кон­ни­цу по двум кры­льям, пра­вое при­нял сам, а левое пере­дал Мурене. Лега­ты же Галь­ба и Гор­тен­зий с запас­ны­ми когор­та­ми постав­ле­ны были в тылу на высотах, чтобы не допу­стить окру­же­ния: было вид­но, что непри­я­тель, укре­пив одно из сво­их кры­льев мно­го­чис­лен­ной кон­ни­цей и про­вор­ной лег­кой пехотой, сде­лал его гиб­ким и подвиж­ным, гото­вясь силь­но рас­тя­нуть его и обой­ти рим­лян.

18. Тем вре­ме­нем херо­ней­цы, во гла­ве кото­рых Сул­ла поста­вил Эри­ция, неза­мет­но обой­дя Фурий и появив­шись перед вар­ва­ра­ми, при­ве­ли их в силь­ное смя­те­ние и обра­ти­ли в бег­ство. Мно­гие погиб­ли от руки това­ри­щей, ибо понес­лись вниз по скло­ну, наты­ка­ясь на соб­ст­вен­ные копья и стал­ки­вая друг дру­га со скал, а непри­я­тель, напи­рав­ший свер­ху, пора­жал их в спи­ну, не защи­щен­ную доспе­ха­ми, так что пав­шие при Фурии исчис­ля­ют­ся тре­мя тыся­ча­ми. Из бежав­ших одни нашли свою гибель, встре­тив­шись с дви­гав­шим­ся им напе­ре­рез Муре­ной, кото­рый уже выстро­ил сво­их в бое­вой порядок, а дру­гие, кинув­шись к сво­е­му лаге­рю и впо­пы­хах нале­тев на фалан­гу, пере­пу­га­ли и при­ве­ли в заме­ша­тель­ство боль­шин­ство сол­дат, вое­на­чаль­ни­ков же заста­ви­ли поте­рять вре­мя, что при­нес­ло огром­ный вред, ибо Сул­ла, едва заме­тив смя­те­ние в рядах про­тив­ни­ка, тут же уда­рил и быст­ро пре­одо­лел рас­сто­я­ние, разде­ляв­шее оба вой­ска, чем лишил силы сер­по­нос­ные колес­ни­цы. Дело в том, что глав­ное для этих колес­ниц — про­дол­жи­тель­ный раз­бег, кото­рый сооб­ща­ет стре­ми­тель­ность и мощь их про­ры­ву сквозь непри­я­тель­ские ряды, а на корот­ком рас­сто­я­нии они бес­по­лез­ны и бес­силь­ны, слов­но стре­лы, пущен­ные из пло­хо натя­ну­то­го лука. Так и вышло в тот раз у вар­ва­ров, и рим­ляне, отра­зив вялое напа­де­ние лени­во дви­гав­ших­ся пер­вых колес­ниц, с руко­плес­ка­ни­я­ми и сме­хом потре­бо­ва­ли новых, как они обыч­но дела­ют на бегах в цир­ке. Затем в бой всту­пи­ла пехота; вар­ва­ры выста­ви­ли впе­ред сариссы³⁷ и, сдви­нув щиты, пыта­лись сохра­нить сомкну­тый строй. Но рим­ляне побро­са­ли свои дро­ти­ки и обна­жен­ны­ми меча­ми отби­ва­ли вра­же­ские копья, стре­мясь, поско­рее схва­тить­ся вру­ко­паш­ную, так как были охва­че­ны гне­вом. Дело в том, что в пер­вых рядах вра­же­ско­го строя они увиде­ли пят­на­дцать тысяч рабов, кото­рых цар­ские пол­ко­вод­цы набра­ли по горо­дам, объ­яви­ли сво­бод­ны­ми и вклю­чи­ли в чис­ло гопли­тов. Какой-то рим­ский цен­ту­ри­он, гово­рят, ска­зал, что толь­ко на Сатур­на­ли­ях³⁸ слу­ча­лось ему видеть, чтобы рабы поль­зо­ва­лись сво­бо­дой, да и то лишь в речах. Тем не менее, бла­го­да­ря глу­бине и плот­но­сти сво­его строя, рабы слиш­ком мед­лен­но усту­па­ли напо­ру рим­ской тяже­лой пехоты и, вопре­ки сво­ей при­ро­де, сто­я­ли отваж­но. Толь­ко мно­же­ство дро­ти­ков и зажи­га­тель­ных стрел, пущен­ных рим­ля­на­ми из зад­них рядов, обра­ти­ло их в бес­по­рядоч­ное бег­ство.

19. Тогда Архе­лай повел пра­вое кры­ло в обход, а Гор­тен­зий послал для боко­во­го уда­ра свои когор­ты, дви­нув­ши­е­ся бег­лым шагом. Но Архе­лай быст­ро повер­нул про­тив него две тыся­чи нахо­див­ших­ся при нем всад­ни­ков, и под натис­ком пре­вос­хо­дя­щих сил про­тив­ни­ка Гор­тен­зию при­шлось отой­ти к скло­ну горы, а вра­ги мало-пома­лу оттес­ня­ли его от основ­ных сил рим­лян и захва­ты­ва­ли в коль­цо. Узнав об этом, Сул­ла бро­сил пра­вое кры­ло, где бой еще не начал­ся, и кинул­ся на помощь Гор­тен­зию. Но Архе­лай, дога­дав­шись об этом пере­стро­е­нии по под­няв­шей­ся пыли, оста­вил Гор­тен­зия в покое, а сам повер­нул сво­их и устре­мил­ся туда, откуда ушел Сул­ла, на пра­вый фланг, чтобы в отсут­ст­вие коман­дую­ще­го захва­тить рим­лян врас­плох. В тот же миг и Муре­на был ата­ко­ван Так­си­лом с его «мед­ны­ми щита­ми», так что доно­сив­ши­е­ся с двух сто­рон и отра­жав­ши­е­ся от окрест­ных гор кри­ки оста­но­ви­ли Сул­лу, кото­рый не мог решить, где его при­сут­ст­вие нуж­нее. Он при­нял реше­ние вер­нуть­ся на преж­нее место, на помощь Мурене отпра­вил Гор­тен­зия с четырь­мя когор­та­ми, а сам, при­ка­зав пятой сле­до­вать за собой, поспе­шил на пра­вый фланг, кото­рый и без него успеш­но выдер­жи­вал натиск Архе­лая. С появ­ле­ни­ем Сул­лы враг был пол­но­стью слом­лен, раз­бит и бежал без огляд­ки, а рим­ляне гна­ли бег­ле­цов до реки и горы Акон­тия. Сул­ла не кинул в опас­но­сти и Муре­ну, но устре­мил­ся на под­мо­гу его вои­нам, а увидав, что они уже одоле­ва­ют непри­я­те­ля, при­со­еди­нил­ся к пре­сле­до­ва­те­лям. Мно­гие из вар­ва­ров погиб­ли на рав­нине, но боль­шин­ство было изруб­ле­но во вре­мя бег­ства к лаге­рю, так что из несмет­но­го мно­же­ства их лишь десять тысяч добра­лись до Хал­киды. Сул­ла не досчи­тал­ся, как он сам рас­ска­зы­ва­ет, четыр­на­дца­ти сол­дат, да и из тех двое к вече­ру вер­ну­лись. Поэто­му на постав­лен­ных им тро­фе­ях Сул­ла напи­сал име­на Мар­са, Победы и Вене­ры³⁹ — в знак того, что сво­им успе­хом не менее обя­зан сча­стью, чем искус­ству и силе. Один тро­фей, в память о сра­же­нии на рав­нине, Сул­ла поста­вил там, где нача­лось отступ­ле­ние вои­нов Архе­лая, бежав­ших до ручья Мола, а дру­гой воз­двиг­нут на вер­шине Фурия в память об окру­же­нии вар­ва­ров, и гре­че­ские пись­ме­на на нем назы­ва­ют геро­ев это­го дела — Гомо­ло­и­ха и Ана­к­сида­ма.

Победу Сул­ла отпразд­но­вал в Фивах, соорудив театр у Эди­по­ва источ­ни­ка. Судья­ми на состя­за­ни­ях были гре­ки, вызван­ные из дру­гих горо­дов, так как к фиван­цам Сул­ла питал непри­ми­ри­мую враж­ду⁴⁰ и отре­зал у них поло­ви­ну зем­ли, посвя­тив ее Пифий­ско­му и Олим­пий­ско­му богам и при­ка­зав, чтобы из дохо­дов с этих земель были воз­ме­ще­ны богам те день­ги, кото­рые он взял.

20. После это­го Сул­ла, узнав, что при­над­ле­жав­ший к ста­ну его про­тив­ни­ков Флакк избран кон­су­лом и плы­вет с вой­ском через Ионий­ское море буд­то бы для борь­бы с Мит­ри­да­том, а на деле — с ним, Сул­лою, дви­нул­ся навстре­чу ему в Фес­са­лию. Когда Сул­ла нахо­дил­ся у горо­да Мели­тии, с раз­ных сто­рон ста­ли при­хо­дить вести, что в тылу у него опять дей­ст­ву­ет, опу­сто­шая все на сво­ем пути, цар­ская армия, чис­лен­но­стью не усту­паю­щая преж­ней. В Хал­киду с мно­же­ст­вом кораб­лей при­был Дори­лай, кото­рый при­вез восемь­де­сят тысяч отбор­ных вои­нов Мит­ри­да­та, наи­луч­шим обра­зом обу­чен­ных и при­вык­ших к поряд­ку и пови­но­ве­нию, тот­час вторг­ся в Бео­тию и овла­дел всей стра­ной. Невзи­рая на сопро­тив­ле­ние Архе­лая, Дори­лай очень хотел при­нудить Сул­лу всту­пить в бой, а насчет преды­ду­ще­го сра­же­ния гово­рил, что не без пре­да­тель­ства, дескать, ста­ла воз­мож­ной гибель тако­го огром­но­го вой­ска. Впро­чем, Сул­ла быст­ро вер­нул­ся и пока­зал Дори­лаю, что Архе­лай и разу­мен и хоро­шо зна­ком с доб­ле­стью рим­лян: после неболь­шой стыч­ки с Сул­лой у Тил­фос­сия Дори­лай сам ока­зал­ся пер­вым сре­ди тех, кто пред­по­чи­тал не решать дело бит­вой, но затя­ги­вая вой­ну, вынуж­дать про­тив­ни­ка к напрас­ной поте­ре средств и вре­ме­ни. Тем не менее сама пози­ция при­да­ла реши­мо­сти Архе­лаю, кото­рый рас­по­ло­жил­ся лаге­рем у Орхо­ме­на, ибо мест­ность здесь пре­до­став­ля­ла наи­луч­шие усло­вия для сра­же­ния тому, чья сила была в кон­ни­це. Сре­ди всех рав­нин Бео­тии, отли­чаю­щих­ся обшир­но­стью и кра­сотой, лишь та, что при­мы­ка­ет к Орхо­ме­ну, совер­шен­но лише­на дере­вьев и про­сти­ра­ет­ся до самых болот, в кото­рых теря­ет­ся река Мелан, беру­щая свое нача­ло под горо­дом орхо­мен­цев. Это един­ст­вен­ная из гре­че­ских рек, кото­рая вели­ка и судо­ход­на в вер­хо­вьях, а к лет­не­му солн­це­сто­я­нию раз­ли­ва­ет­ся, подоб­но Нилу, и взра­щи­ва­ет рас­те­ния, подоб­ные ниль­ским, — толь­ко здесь они мало­рос­лы и не при­но­сят пло­дов. Но про­тя­жен­ность ее неве­ли­ка, почти вся вода вско­ре теря­ет­ся в глу­хих болотах и лишь неболь­шая часть ее вли­ва­ет­ся в Кефис — как раз там, где на боло­те боль­ше все­го трост­ни­ка, кото­рый идет на флей­ты.

21. Когда обе армии ста­ли лаге­рем побли­зо­сти одна от дру­гой, Архе­лай рас­по­ло­жил­ся на отдых, а Сул­ла стал вести рвы с двух сто­рон, чтобы, если удаст­ся, отре­зать вра­гов от удоб­ных для кон­ни­цы мест с твер­дой поч­вой и оттес­нить в болота. Вра­ги, одна­ко, это­го не потер­пе­ли, но, полу­чив от сво­их пол­ко­вод­цев раз­ре­ше­ние дей­ст­во­вать, пото­ком хлы­ну­ли на рим­лян и не толь­ко рас­се­я­ли тех, кого Сул­ла назна­чил на работы, но и смя­ли бо́льшую часть выстро­ен­но­го к бою вой­ска, кото­рое обра­ти­лось в бег­ство. Тогда Сул­ла, спрыг­нув с коня и схва­тив зна­мя, сам кинул­ся навстре­чу вра­гам, про­би­ва­ясь сквозь тол­пу бегу­щих и кри­ча: «Рим­ляне, здесь, вид­но, най­ду я пре­крас­ную смерть, а вы запом­ни­те, что на вопрос: “Где пре­да­ли вы сво­его импе­ра­то­ра?”⁴¹ — вам при­дет­ся отве­чать: “При Орхо­мене”». Сло­ва эти заста­ви­ли бегу­щих повер­нуть, и с пра­во­го кры­ла на помощь Сул­ле подо­шли две когор­ты, во гла­ве кото­рых он оттес­нил вра­га. Затем, отведя сво­их чуть-чуть назад и дав им позав­тра­кать, Сул­ла вновь при­нял­ся рыть ров перед вра­же­ским лаге­рем. Про­тив­ни­ки сно­ва ата­ко­ва­ли — в более стро­гом поряд­ке, чем преж­де. В этой стыч­ке на пра­вом кры­ле погиб, сра­жа­ясь с заме­ча­тель­ной доб­ле­стью, пасы­нок Архе­лая Дио­ген, а луч­ни­ки, тес­ни­мые рим­ля­на­ми так, что не мог­ли натя­нуть лук, пыта­лись отра­зить про­тив­ни­ка, сжи­мая в кула­ке пучок стрел и дей­ст­вуя им напо­до­бие меча. Нако­нец их загна­ли в лагерь, и они про­ве­ли тяже­лую ночь, стра­дая от ран и горюя о погиб­ших. На сле­дую­щий день Сул­ла опять под­вел сво­их сол­дат к вра­же­ско­му лаге­рю и про­дол­жил работу. Вра­ги высы­па­ли во мно­же­стве, гото­вые к сра­же­нию, Сул­ла напал на них и, обра­тив в бег­ство, взял штур­мом лагерь, кото­рый осталь­ные вар­ва­ры, видя пора­же­ние сво­их, уже не отва­жи­лись защи­щать. Кровь уби­тых напол­ни­ла болота, озе­ро⁴² было зава­ле­но тру­па­ми, и до сих пор, по про­ше­ст­вии почти двух­сот лет, в тря­сине нахо­дят во мно­же­стве вар­вар­ские стре­лы, шле­мы, облом­ки желез­ных пан­ци­рей и мечи. Вот что, насколь­ко нам извест­но, про­изо­шло у Херо­неи и при Орхо­мене.

22. Меж­ду тем в Риме Цин­на и Кар­бон чини­ли без­за­кон­ные наси­лия над знат­ней­ши­ми людь­ми и мно­гие бежа­ли от тиран­нии, устрем­ля­ясь, как в надеж­ную гавань, в лагерь Сул­лы, так что недол­гое вре­мя спу­стя вокруг него собра­лось подо­бие сена­та. К нему при­бы­ла и Метел­ла, кото­рая, взяв детей, с трудом выбра­лась из горо­да. Она при­нес­ла Сул­ле весть о том, что дом и име­ния его сожже­ны недру­га­ми, и моли­ла прий­ти на помощь остав­шим­ся на родине. И вот, когда Сул­ла коле­бал­ся, не зная, что пред­при­нять (он не мог оста­вить оте­че­ство в беде, но и ухо­дить, бро­сив неокон­чен­ным столь важ­ное начи­на­ние — вой­ну про­тив Мит­ри­да­та, не соби­рал­ся), явил­ся к нему делос­ский купец Архе­лай, кото­рый тай­но при­вез мно­го­обе­щаю­щие пред­ло­же­ния от цар­ско­го пол­ко­во­д­ца Архе­лая. Это так обра­до­ва­ло Сул­лу, что он поспе­шил встре­тить­ся с вра­же­ским пол­ко­вод­цем для пере­го­во­ров. Встре­ти­лись они у моря, близ Делия, где нахо­дит­ся свя­ти­ли­ще Апол­ло­на. Пер­вым гово­рил Архе­лай; он убеж­дал Сул­лу оста­вить Азию и Понт и, взяв у царя день­ги, три­е­ры и сколь­ко пона­до­бит­ся вой­ска, плыть в Рим, чтобы начать вой­ну со сво­и­ми про­тив­ни­ка­ми. Сул­ла же в свою оче­редь сове­то­вал Архе­лаю не забо­тить­ся о Мит­ри­да­те, но воца­рив­шись вме­сто него, сде­лать­ся союз­ни­ком рим­ско­го наро­да и выдать флот. А когда Архе­лай отверг мысль о пре­да­тель­стве, Сул­ла ска­зал: «Так, зна­чит, ты, Архе­лай, кап­па­до­ки­ец и раб, или, если угод­но, друг царя-вар­ва­ра, не согла­ша­ешь­ся на постыд­ное дело даже ради таких вели­ких благ, а со мною, Сул­лою, рим­ским пол­ко­вод­цем, сме­ешь заво­дить раз­го­вор о пре­да­тель­стве. Буд­то ты не тот самый Архе­лай, что бежал от Херо­неи с горст­кой сол­дат, уцелев­ших от сто­д­ва­дца­ти­ты­сяч­но­го вой­ска, два дня пря­тал­ся в Орхо­мен­ских болотах и зава­лил все доро­ги Бео­тии тру­па­ми сво­их людей!» После это­го Архе­лай стал вести себя по-дру­го­му и, про­стер­шись ниц, умо­лял Сул­лу пре­кра­тить воен­ные дей­ст­вия и при­ми­рить­ся с Мит­ри­да­том. Сул­ла согла­сил­ся, пред­ло­жив такие усло­вия мира: Мит­ри­дат ухо­дит из Азии и Пафла­го­нии, отка­зы­ва­ет­ся от Вифи­нии в поль­зу Нико­меда и от Кап­па­до­кии в поль­зу Арио­бар­за­на, выпла­чи­ва­ет рим­ля­нам две тыся­чи талан­тов и пере­да­ет им семь­де­сят оби­тых медью кораб­лей с соот­вет­ст­ву­ю­щим сна­ря­же­ни­ем, Сул­ла же закреп­ля­ет за Мит­ри­да­том все про­чие вла­де­ния и объ­яв­ля­ет его союз­ни­ком рим­лян.

23. Дого­во­рив­шись с Архе­ла­ем, Сул­ла повер­нул назад и через Фес­са­лию и Македо­нию дви­нул­ся к Гел­лес­пон­ту вме­сте с Архе­ла­ем, кото­ро­му ока­зы­вал все зна­ки ува­же­ния. Когда близ Лариссы Архе­лай опас­но забо­лел, Сул­ла, пре­рвав поход, забо­тил­ся о нем, как об одном из соб­ст­вен­ных пол­ко­вод­цев. Это вну­ша­ло подо­зре­ния, что Херо­ней­ская бит­ва не была чест­ной. К тому же Сул­ла, отпу­стив из пле­на захва­чен­ных им дру­зей Мит­ри­да­та, лишь тиран­на Ари­сти­о­на, кото­рый был вра­гом Архе­лая, умерт­вил ядом. Нако­нец, что все­го важ­нее, Сул­ла пода­рил Архе­лаю десять тысяч пле­ф­ров зем­ли на Эвбее и объ­явил его дру­гом и союз­ни­ком рим­ско­го наро­да. Во вся­ком слу­чае сам Сул­ла в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» защи­ща­ет себя от таких обви­не­ний.

Вско­ре при­бы­ли послы от Мит­ри­да­та и сооб­щи­ли, что он при­ни­ма­ет все усло­вия, но про­сит, чтобы у него не отби­ра­ли Пафла­го­нию, и с тре­бо­ва­ни­ем о выда­че флота реши­тель­но не согла­сен. «Что вы гово­ри­те? — отве­чал в гне­ве Сул­ла. — Мит­ри­дат при­тя­за­ет на Пафла­го­нию и спо­рит о фло­те? А я-то думал, что он покло­нит­ся мне в ноги, если я остав­лю ему пра­вую его руку, кото­рою он погу­бил столь­ко рим­лян?⁴³ Но пого­ди­те, ско­ро я пере­прав­люсь в Азию, и тогда он заго­во­рит по-дру­го­му, а то сидит в Пер­га­ме и отда­ет послед­ние рас­по­ря­же­ния в войне, кото­рой и в гла­за не видал!» Послы, напу­ган­ные, замол­ча­ли, Архе­лай же при­нял­ся умо­лять Сул­лу и ста­рал­ся смяг­чить его гнев, взяв его за пра­вую руку и про­ли­вая сле­зы. Нако­нец он уго­во­рил Сул­лу, чтобы тот послал к Мит­ри­да­ту его само­го: он-де добьет­ся мира на тех усло­ви­ях, каких хочет Сул­ла, а если не убедит царя, то покон­чит с собой. С тем Сул­ла его и отпра­вил, а сам, вторг­шись в стра­ну медов и силь­но опу­сто­шив ее, опять повер­нул в Македо­нию. Под­ле Филипп его под­жидал Архе­лай с вестью, что все ула­же­но и что Мит­ри­дат очень про­сит Сул­лу встре­тить­ся с ним для пере­го­во­ров. Глав­ной при­чи­ной тому был Фим­брия, кото­рый, умерт­вив Флак­ка — кон­су­ла, при­над­ле­жав­ше­го к про­тив­ни­кам Сул­лы, и победив Мит­ри­да­то­вых пол­ко­вод­цев, шел теперь на само­го царя. Стра­шась его, Мит­ри­дат пред­по­чел доби­вать­ся друж­бы Сул­лы.

24. Итак, встре­ча состо­я­лась в Дар­дане, что в Тро­аде. Мит­ри­да­та сопро­вож­да­ли две­сти воен­ных кораб­лей, два­дцать тысяч гопли­тов, шесть тысяч всад­ни­ков и мно­же­ство сер­по­нос­ных колес­ниц, Сул­лу — четы­ре когор­ты пехоты и две­сти всад­ни­ков. Мит­ри­дат вышел навстре­чу Сул­ле и протя­нул ему руку, но тот начал с вопро­са, пре­кра­тит ли он вой­ну на усло­ви­ях, кото­рые согла­со­ва­ны с Архе­ла­ем. Царь отве­чал мол­ча­ни­ем, кото­рое Сул­ла пре­рвал сло­ва­ми: «Про­си­те­ли гово­рят пер­вы­ми — мол­чать могут победи­те­ли». Тогда Мит­ри­дат, защи­ща­ясь, начал речь о войне, пыта­ясь одно при­пи­сать воле богов, а за дру­гое воз­ло­жить вину на самих рим­лян. Тут Сул­ла, пере­бив его, ска­зал, что он дав­но слы­хал от дру­гих, а теперь и сам видит, сколь силен Мит­ри­дат в крас­но­ре­чии: ведь даже дер­жа речь о таких под­лых и без­за­кон­ных делах, он без вся­ко­го труда нахо­дит для них бла­го­вид­ные объ­яс­не­ния. Изоб­ли­чив царя в совер­шен­ных им жесто­ко­стях и выска­зав свои обви­не­ния, Сул­ла еще раз спро­сил, выпол­нит ли Мит­ри­дат усло­вия, дого­во­рен­ность о кото­рых была достиг­ну­та через Архе­лая. Царь отве­тил, что выпол­нит, и толь­ко тогда Сул­ла при­вет­ст­во­вал его и, обняв, поце­ло­вал, а затем под­вел к нему царей Арио­бар­за­на и Нико­меда и при­ми­рил его с ними. Нако­нец, пере­дав Сул­ле семь­де­сят кораб­лей и пять­сот луч­ни­ков, Мит­ри­дат отплыл в Понт. Сул­ла чув­ст­во­вал, что его вои­ны воз­му­ще­ны мир­ным согла­ше­ни­ем, ибо они счи­та­ли для себя страш­ным позо­ром то, что нена­вист­ней­ший из царей, по при­ка­зу кото­ро­го в один день пере­ре­за­ны сто пять­де­сят тысяч жив­ших в Азии рим­лян, бес­пре­пят­ст­вен­но отплы­ва­ет из Азии, с бога­той добы­чей, взя­той в этой стране, кото­рую он в тече­ние четы­рех лет не пере­ста­вал гра­бить и обла­гать побо­ра­ми. Поэто­му Сул­ла стал оправ­ды­вать­ся перед ними, гово­ря, что если бы Фим­брия и Мит­ри­дат объ­еди­ни­лись про­тив него, то вое­вать сра­зу с обо­и­ми было бы ему не по силам.

25. Высту­пив про­тив Фим­брии, кото­рый сто­ял лаге­рем у Фиа­тир, Сул­ла оста­но­вил­ся побли­зо­сти и стал обво­дить его лагерь рвом. Вои­ны Фим­брии, выхо­дя за часто­кол в одних туни­ках, при­вет­ст­во­ва­ли сол­дат Сул­лы и при­ни­ма­лись усерд­но помо­гать им в рабо­те. Сам Фим­брия, убедив­шись в измене и боясь Сул­лы, в кото­ром видел непри­ми­ри­мо­го вра­га, покон­чил само­убий­ст­вом в соб­ст­вен­ном лаге­ре.

Азию же Сул­ла пока­рал⁴⁴ общим штра­фом в два­дцать тысяч талан­тов, а кро­ме того, наг­лым вымо­га­тель­ст­вом раз­ме­щен­ных на постой сол­дат разо­рил чуть не каж­дый част­ный дом. Было ука­за­но, что домо­хо­зя­ин обя­зан еже­днев­но выда­вать сво­е­му посто­яль­цу по четы­ре тет­ра­д­рах­мы и кор­мить обедом его само­го и его дру­зей, сколь­ко бы тому ни взду­ма­лось при­ве­сти, а цен­ту­ри­он полу­чал пять­де­сят драхм в день и одеж­ду — отдель­но для дома и для ули­цы.

26. Сул­ла отплыл из Эфе­са со все­ми кораб­ля­ми и на тре­тий день вошел в гавань Пирея. Его посвя­ти­ли в таин­ства⁴⁵, и он забрал себе биб­лио­те­ку тео­с­ца Апел­ли­ко­на, в кото­рой были почти все сочи­не­ния Ари­сто­те­ля и Фео­ф­ра­с­та, тогда еще мало кому извест­ные. Когда биб­лио­те­ка была достав­ле­на в Рим, грам­ма­тик Тиран­ни­он, как рас­ска­зы­ва­ют, мно­гое при­вел в порядок, а родо­сец Анд­ро­ник, полу­чив от Тиран­ни­о­на копии при­ве­зен­ных книг, обна­ро­до­вал их и соста­вил ука­за­те­ли, кото­ры­ми поль­зу­ют­ся и поныне. Стар­шие же пери­па­те­ти­ки сами по себе были, види­мо, людь­ми умны­ми и уче­ны­ми, но из сочи­не­ний Ари­сто­те­ля и Фео­ф­ра­с­та зна­ли, кажет­ся, немно­гое, и то не слиш­ком хоро­шо, пото­му что наслед­ство скеп­сий­ца Нелея, кото­ро­му Фео­фраст оста­вил свои кни­ги, доста­лось людям неве­же­ст­вен­ным и без­раз­лич­ным к нау­ке.

Сул­ла нахо­дил­ся в Афи­нах, когда его ста­ло мучить болез­нен­ное оце­пе­не­ние и тяжесть в ногах — то, что Стра­бон⁴⁶ назы­ва­ет «дет­ским лепе­том подаг­ры». Пере­брав­шись из-за это­го в Эдепс⁴⁷, он лечил­ся теп­лы­ми вода­ми и раз­вле­кал­ся, про­во­дя вре­мя в обще­стве акте­ров. Раз, когда он про­гу­ли­вал­ся по бере­гу моря, какие-то рыба­ки под­нес­ли ему несколь­ко вели­ко­леп­ных рыб. Узнав, что рыба­ки из Галеи, Сул­ла, обра­до­ван­ный подар­ком, спро­сил: «Так кто-то из галей­цев еще жив?» (Пре­сле­дуя вра­га после победы при Орхо­мене, Сул­ла раз­ру­шил сра­зу три бео­тий­ских горо­да — Анфедон, Лари­мну и Галеи.) У рыба­ков от ужа­са отнял­ся язык, но Сул­ла, улыб­нув­шись, раз­ре­шил им уда­лить­ся, не стра­шась за буду­щее: дескать, заступ­ни­ки, с кото­ры­ми они к нему при­шли, непло­хи и заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния. Гово­рят, что после это­го галей­цы, осмелев, вер­ну­лись в свой город.

27. А Сул­ла, спу­стив­шись через Фес­са­лию и Македо­нию к морю, гото­вил­ся на тыся­че двух­стах кораб­лях пере­пра­вить­ся из Дирра­хия в Брун­ди­зий. Невда­ле­ке от Дирра­хия рас­по­ло­же­на Апол­ло­ния, а с нею рядом Ним­фей — свя­щен­ное место, где в горах, сре­ди зеле­ни лесов и лугов, бьют источ­ни­ки неуга­си­мо­го огня. Рас­ска­зы­ва­ют, что здесь пой­ма­ли спя­ще­го сати­ра, тако­го, каких изо­бра­жа­ют вая­те­ли и живо­пис­цы. Его при­ве­ли к Сул­ле и, при­звав мно­го­чис­лен­ных пере­вод­чи­ков, ста­ли рас­спра­ши­вать, кто он такой. Но он не про­из­нес ниче­го вра­зу­ми­тель­но­го, а толь­ко испу­стил гру­бый крик, более все­го напо­ми­нав­ший смесь кон­ско­го ржа­ния с коз­ли­ным бле­я­ни­ем. Напу­ган­ный Сул­ла велел про­гнать его с глаз долой.

Соби­ра­ясь пере­вез­ти вои­нов через море, Сул­ла боял­ся, как бы, достиг­нув Ита­лии, они не раз­бре­лись по сво­им горо­дам⁴⁸. Но они по соб­ст­вен­но­му почи­ну при­нес­ли клят­ву не рас­хо­дить­ся и само­воль­но не чинить в Ита­лии ника­ких наси­лий, а затем, видя, что Сул­ла нуж­да­ет­ся в боль­ших день­гах, устро­и­ли сбор пожерт­во­ва­ний и вно­си­ли каж­дый по сво­им воз­мож­но­стям. Сул­ла, прав­да, не при­нял пожерт­во­ва­ний, но похва­лил сво­их людей за усер­дие и обо­д­рил их, а затем, как он сам рас­ска­зы­ва­ет, при­сту­пил к пере­пра­ве, чтобы высту­пить про­тив пят­на­дца­ти непри­я­тель­ских пол­ко­вод­цев, рас­по­ла­гав­ших четырь­мя­ста­ми пятью­де­ся­тью когор­та­ми⁴⁹. Боже­ство недву­смыс­лен­но воз­ве­сти­ло ему уда­чу, ибо, когда, толь­ко что пере­пра­вив­шись, он совер­шал близ Тарен­та жерт­во­при­но­ше­ние, на пече­ни жерт­вен­но­го живот­но­го увиде­ли очер­та­ния лав­ро­во­го вен­ка с дву­мя лен­та­ми. А неза­дол­го до пере­пра­вы близ горы Тифа­ты⁵⁰ в Кам­па­нии средь бела дня появи­лись два огром­ных коз­ла; они дра­лись, вос­про­из­во­дя все дви­же­ния людей в бою. Но то было лишь виде­ние: мало-пома­лу под­ни­ма­ясь от зем­ли, оно рас­плы­лось в возду­хе, подоб­но неяс­ным теням, и, нако­нец, исчез­ло. Спу­стя недол­гое вре­мя на этом самом месте, куда Марий-млад­ший и кон­сул Нор­бан при­ве­ли боль­шие силы, Сул­ла, даже не выстро­ив и не разде­лив вой­ско на отряды, но поло­жив­шись на все­об­щее вооду­шев­ле­ние и еди­но­душ­ный порыв отва­ги, обра­тил вра­гов в бег­ство и, пере­бив семь тысяч, загнал Нор­ба­на в город Капую. Это, по сло­вам Сул­лы⁵¹, и послу­жи­ло при­чи­ной тому, что вои­ны его не разо­шлись по горо­дам, но оста­лись в строю и испол­ни­лись пре­зре­ния к про­тив­ни­ку, гораздо более мно­го­чис­лен­но­му. В Силь­вии, рас­ска­зы­ва­ет Сул­ла, повстре­чал­ся ему раб неко­е­го Пон­тия, одер­жи­мый боже­ст­вен­ным наи­ти­ем, и ска­зал, что его уста­ми Бел­ло­на воз­ве­ща­ет Сул­ле успех и победу в этой войне, но, если Сул­ла не пото­ро­пит­ся, сго­рит Капи­то­лий, что и слу­чи­лось в пред­ска­зан­ный рабом день, а имен­но, нака­нуне квин­тиль­ских (или, как мы теперь их назы­ваем, июль­ских) нон⁵².

А вот что про­изо­шло с Мар­ком Лукул­лом, одним из пол­ко­вод­цев Сул­лы. Он сто­ял у Фиден­тии с шест­на­дца­тью когор­та­ми про­тив пяти­де­ся­ти когорт про­тив­ни­ка, и хотя видел бое­вой пыл сво­их вои­нов, не решал­ся начать сра­же­ние, так как мно­гие из его людей были без­оруж­ны. Пока он мед­лил и разду­мы­вал, подул мяг­кий, лас­ко­вый вете­рок и осы­пал вой­ско дождем цве­тов, при­не­сен­ных с сосед­не­го луга, и цве­ты сами собою так лег­ли на щиты и шле­мы вои­нов, что вра­гам пока­за­лось, буд­то бы это вен­ки. Вооду­шев­лен­ные этим, вои­ны Лукул­ла нача­ли сра­же­ние и, пере­бив восем­на­дцать тысяч, захва­ти­ли непри­я­тель­ский лагерь. Этот Лукулл при­хо­дил­ся бра­том тому, кото­рый впо­след­ст­вии победил Мит­ри­да­та и Тиг­ра­на.

28. Все еще видя себя окру­жен­ным мно­го­чис­лен­ны­ми лаге­ря­ми и зна­чи­тель­ны­ми сила­ми про­тив­ни­ка, а пото­му дей­ст­вуя как ору­жи­ем, так и хит­ро­стью, Сул­ла при­гла­сил к себе для мир­ных пере­го­во­ров вто­ро­го кон­су­ла — Сци­пи­о­на. Тот при­нял его при­гла­ше­ние, нача­лись встре­чи и сове­ща­ния, но Сул­ла, посто­ян­но нахо­дя новые пред­ло­ги, все откла­ды­вал окон­ча­тель­ное реше­ние, а тем вре­ме­нем раз­ла­гал сол­дат Сци­пи­о­на с помо­щью соб­ст­вен­ных вои­нов, кото­рые были столь же искус­ны во вся­ко­го рода хит­ро­стях и коз­нях, как и сам их пол­ко­во­дец. Они при­хо­ди­ли в лагерь к непри­я­те­лям и, ока­зы­ва­ясь сре­ди них, одних сра­зу сма­ни­ва­ли день­га­ми, дру­гих обе­ща­ни­я­ми, третьих лестью и уго­во­ра­ми. Нако­нец Сул­ла с два­дца­тью когор­та­ми подо­шел вплот­ную к лаге­рю Сци­пи­о­на. Сол­да­ты Сул­лы при­вет­ст­во­ва­ли сол­дат Сци­пи­о­на, а те отве­ти­ли на при­вет­ст­вие и при­со­еди­ни­лись к ним. Поки­ну­тый Сци­пи­он был схва­чен в сво­ей палат­ке, но отпу­щен, а Сул­ла, кото­рый, как на под­сад­ных птиц, при­ма­нил на свои два­дцать когорт сорок непри­я­тель­ских, увел всех в свой лагерь. Вот поче­му Кар­бон, гово­рят, ска­зал, что, воюя с жив­ши­ми в душе Сул­лы лиси­цей и львом, он боль­ше тер­пел от лиси­цы.

После это­го при Сиг­нии Марий, у кото­ро­го было восемь­де­сят пять когорт, стал вызы­вать Сул­лу на бой. Сул­ла и сам жаж­дал сра­же­ния имен­но в этот день, пото­му что увидел такой сон: при­сни­лось ему, что ста­рик Марий, уже дав­но умер­ший, сове­ту­ет Марию, сво­е­му сыну, осте­ре­гать­ся насту­паю­ще­го дня, кото­рый-де несет ему тяж­кую неуда­чу. Поэто­му Сул­ла жаж­дал боя и послал за Дола­бел­лой, чей лагерь нахо­дил­ся поодаль. Но так как доро­ги были заня­ты вра­га­ми, пре­граж­дав­ши­ми путь Сул­ле, сол­да­ты его, с боем про­кла­ды­вая себе доро­гу, уста­ли, а застав­ший их за эти­ми труда­ми ливень изму­чил их окон­ча­тель­но. Цен­ту­ри­о­ны подо­шли к Сул­ле и ука­за­ли ему на сол­дат, кото­рые, не дер­жась на ногах от уста­ло­сти, отды­ха­ли на зем­ле, под­ло­жив под себя щиты, и про­си­ли отло­жить сра­же­ние. Но когда Сул­ла нехотя согла­сил­ся, а сол­да­ты ста­ли насы­пать вал для лаге­ря и рыть ров, на них напал Марий. Гор­до ска­кал он перед стро­ем, наде­ясь, что рас­се­ет вой­ско, в кото­ром царит заме­ша­тель­ство и бес­по­рядок. И тут волею боже­ства совер­ши­лось то, о чем Сул­ла слы­шал во сне. Гнев овла­дел его сол­да­та­ми и, бро­сив работу и воткнув свои копья в зем­лю под­ле рва, они выхва­ти­ли мечи и всту­пи­ли в руко­паш­ный бой с про­тив­ни­ка­ми. Те дол­го не про­дер­жа­лись, но обра­ти­лись в бег­ство, и мно­же­ство их было уби­то. Марий бежал в Пре­не­сту, но нашел ворота уже запер­ты­ми. Он обвя­зал­ся спу­щен­ною ему верев­кой и был под­нят на сте­ну. Неко­то­рые (в их чис­ле и Фене­стел­ла) гово­рят, что Марий и не заме­тил, как нача­лось сра­же­ние: отдав все рас­по­ря­же­ния, изму­чен­ный бес­сон­ни­цей и уста­лый, он при­лег на зем­лю и заснул где-то в тени; лишь потом, когда нача­лось бег­ство, его с трудом раз­буди­ли. В этом сра­же­нии Сул­ла, гово­рят, поте­рял толь­ко два­дцать три чело­ве­ка, а вра­гов пере­бил два­дцать тысяч. Столь же успеш­ны были и дей­ст­вия его пол­ко­вод­цев — Пом­пея, Крас­са, Метел­ла, Сер­ви­лия. Не потер­пев почти ни одной неуда­чи, — раз­ве что самые незна­чи­тель­ные, — они сокру­ши­ли боль­шие силы вра­гов, так что гла­ва ста­на про­тив­ни­ков, Кар­бон, ночью сбе­жал от соб­ст­вен­но­го вой­ска и отплыл в Афри­ку.

29. Но в послед­нем сра­же­нии сам­ни­ту Теле­зи­ну, кото­рый напал на Сул­лу, как запас­ной борец на утом­лен­но­го атле­та, едва не уда­лось раз­бить и уни­что­жить его у самых ворот Рима. Дело было так. Собрав боль­шой отряд, Теле­зин вме­сте с лукан­цем Лам­по­ни­ем спе­шил к Пре­не­сте, чтобы осво­бо­дить от оса­ды Мария, но тут узнал, что навстре­чу ему уже дви­жет­ся Сул­ла, а с тыла под­хо­дит Пом­пей. Ни впе­ред, ни назад пути не было, и Теле­зин, опыт­ный воин, испы­тан­ный в тяже­лых боях, сняв­шись ночью с лаге­ря, тро­нул­ся со все­ми вой­ска­ми пря­мо к Риму. Еще немно­го — и он ворвал­ся бы в без­за­щит­ный город. Но, не дохо­дя деся­ти ста­ди­ев до Кол­лин­ских ворот⁵³, Теле­зин, высо­ко зане­сясь в сво­их надеж­дах и гор­дясь тем, что столь­ко пол­ко­вод­цев (и каких!) ста­ли жерт­ва­ми его хит­ро­сти, сде­лал при­вал. С рас­све­том про­тив него высту­пил кон­ный отряд, состав­лен­ный из знат­ней­ших юно­шей горо­да. Мно­гие из них были уби­ты и сре­ди дру­гих бла­го­род­ный и пре­крас­ный чело­век Аппий Клав­дий. В горо­де нача­лось обыч­ное в таких слу­ча­ях смя­те­ние — кри­ки жен­щин, бес­по­рядоч­ная бегот­ня, как буд­то он был уже взят при­сту­пом, и тут рим­ляне увиде­ли Баль­ба: гоня во весь опор, он при­ска­кал от Сул­лы с семью­ста­ми всад­ни­ков. Оста­но­вив­шись нена­дол­го, чтобы дать пере­дыш­ку взмы­лен­ным коням, он при­ка­зал поско­рее взнуздать их сно­ва и напал на про­тив­ни­ка. Тем вре­ме­нем появил­ся и сам Сул­ла. Он велел сво­им пере­до­вым, не теряя вре­ме­ни, зав­тра­кать и при­нял­ся стро­ить бое­вую линию. Дола­бел­ла и Торк­ват упра­ши­ва­ли его подо­ждать, не идти с уста­лы­ми сол­да­та­ми на крайне рис­ко­ван­ное дело (ведь не с Кар­бо­ном и Мари­ем пред­сто­я­ло им сра­жать­ся, а с сам­ни­та­ми и лукан­ца­ми, самы­ми люты­ми вра­га­ми Рима и самы­ми воин­ст­вен­ны­ми пле­ме­на­ми), но он не внял их прось­бам и рас­по­рядил­ся про­тру­бить сиг­нал к напа­де­нию, хотя уже пере­ва­ли­ло за девя­тый час дня⁵⁴. Нача­лось сра­же­ние, каких дото­ле не быва­ло. На пра­вом кры­ле, куда был постав­лен Красс, дела шли бле­стя­ще и рим­ляне побеж­да­ли, но лево­му при­хо­ди­лось худо, и Сул­ла кинул­ся туда на выруч­ку. Под ним был белый конь, горя­чий и очень рез­вый, — по это­му-то коню узна­ли его двое из вра­гов и напра­ви­ли на него свои копья. Сам Сул­ла это­го не заме­тил, но его конюх успел хлест­нуть коня и заста­вить его отско­чить как раз настоль­ко, чтобы копья воткну­лись в зем­лю у само­го хво­ста. Рас­ска­зы­ва­ют, что у Сул­лы было золо­тое изва­я­ньи­це Апол­ло­на, выве­зен­ное из Дельф, кото­рое он в сра­же­ни­ях все­гда носил спря­тан­ным на груди, а в этот раз, целуя его, обра­тил­ся к нему со сло­ва­ми: «О Апол­лон Пифий­ский, ты, кто в столь­ких сра­же­ни­ях про­сла­вил и воз­ве­ли­чил счаст­ли­во­го Сул­лу Кор­не­лия, кто довел его до ворот род­но­го горо­да, неуже­ли ты бро­сишь его теперь вме­сте с сограж­да­на­ми на позор­ную гибель?». Воз­звав в таких сло­вах к богу, Сул­ла, как рас­ска­зы­ва­ют, при­нял­ся одних умо­лять, дру­гим угро­жать, третьих сты­дить. Нако­нец, когда левое кры­ло все же было раз­би­то, он, сме­шав­шись с бегу­щи­ми, укрыл­ся в лаге­ре, поте­ряв мно­го това­ри­щей и близ­ких. Нема­ло рим­лян, кото­рые вышли поглядеть на сра­же­ние, тоже нашли свою гибель под копы­та­ми лоша­дей, так что с горо­дом, каза­лось, было уже покон­че­но, и немно­го­го недо­ста­ва­ло, чтобы Марий осво­бо­дил­ся от оса­ды. Мно­гие из бег­ле­цов кину­лись к Пре­не­сте и сове­то­ва­ли Лукре­цию Офел­ле, остав­лен­но­му для руко­вод­ства оса­дой, немед­ля сни­мать­ся с лаге­ря, так как Сул­ла-де погиб и Рим в руках непри­я­те­ля.

30. Но уже глу­бо­кой ночью в лагерь Сул­лы при­бы­ли люди Крас­са за про­до­воль­ст­ви­ем для него и его вои­нов, кото­рые после одер­жан­ной победы пре­сле­до­ва­ли вра­гов до самой Антем­ны⁵⁵, и там же рас­по­ло­жи­лись лаге­рем. Выслу­шав это изве­стие и узнав, что бо́льшая часть вра­гов погиб­ла, Сул­ла с рас­све­том при­шел к Антемне. Три тыся­чи непри­я­те­лей при­сла­ли к нему вест­ни­ка с прось­бой о поща­де, и Сул­ла обе­щал им без­опас­ность, если они явят­ся к нему, преж­де нане­ся ущерб осталь­ным его вра­гам. Те пове­ри­ли, напа­ли на сво­их, и мно­гие с обе­их сто­рон полег­ли от рук недав­них това­ри­щей. Одна­ко всех уцелев­ших, как из напа­дав­ших, так и из защи­щав­ших­ся, все­го око­ло шести тысяч, Сул­ла собрал у цир­ка⁵⁶, а сам созвал сена­то­ров на заседа­ние в храм Бел­ло­ны. И в то самое вре­мя, когда Сул­ла начал гово­рить, отря­жен­ные им люди при­ня­лись за изби­е­ние этих шести тысяч. Жерт­вы, кото­рых было так мно­го и кото­рых реза­ли в страш­ной тес­но­те, разу­ме­ет­ся, под­ня­ли отча­ян­ный крик. Сена­то­ры были потря­се­ны, но уже дер­жав­ший речь Сул­ла, нисколь­ко не изме­нив­шись в лице, ска­зал им, что тре­бу­ет вни­ма­ния к сво­им сло­вам, а то, что про­ис­хо­дит сна­ру­жи, их не каса­ет­ся: там-де по его пове­ле­нию вра­зум­ля­ют кое-кого из него­дя­ев.

Тут уж и само­му недо­гад­ли­во­му из рим­лян ста­ло ясно, что про­изо­шла сме­на тиран­нов, а не паде­ние тиран­нии. Марий с само­го нача­ла был кру­то­го нра­ва, и власть лишь усу­гу­би­ла его при­рож­ден­ную сви­ре­пость, а не изме­ни­ла его есте­ство. Сул­ла же, напро­тив, вку­сив сча­стья, спер­ва вел себя уме­рен­но и про­сто, его ста­ли счи­тать и вождем зна­ти и бла­го­де­те­лем наро­да, к тому же он с моло­дых лет был смеш­лив и столь жалост­лив, что лег­ко давал волю сле­зам. Он по спра­вед­ли­во­сти навлек на вели­кую власть обви­не­ние в том, что она не дает чело­ве­ку сохра­нить свой преж­ний нрав, но дела­ет его непо­сто­ян­ным, высо­ко­мер­ным и бес­че­ло­веч­ным. В чем тут при­чи­на: сча­стье ли колеб­лет и меня­ет чело­ве­че­скую при­ро­ду или, что вер­нее, пол­но­вла­стье дела­ет явны­ми глу­бо­ко спря­тан­ные поро­ки, — это сле­до­ва­ло бы рас­смот­реть в дру­гом сочи­не­нии.

31. Теперь Сул­ла занял­ся убий­ства­ми, кро­ва­вым делам в горо­де не было ни чис­ла, ни пре­де­ла, и мно­гие, у кого и дел-то с Сул­лой ника­ких не было, были уни­что­же­ны лич­ны­ми вра­га­ми, пото­му что, угож­дая сво­им при­вер­жен­цам, он охот­но раз­ре­шал им эти бес­чин­ства. Нако­нец, один из моло­дых людей, Гай Метелл, отва­жил­ся спро­сить в сена­те у Сул­лы, чем кон­чит­ся это бед­ст­вие и как дале­ко оно долж­но зай­ти, чтобы мож­но ста­ло ждать пре­кра­ще­ния того, что теперь тво­рит­ся. «Ведь мы про­сим у тебя, — ска­зал он, — не избав­ле­ния от кары для тех, кого ты решил уни­что­жить, но избав­ле­ния от неиз­вест­но­сти для тех, кого ты решил оста­вить в живых». На воз­ра­же­ние Сул­лы, что он-де еще не решил, кого про­ща­ет, Метелл отве­тил: «Ну так объ­яви, кого ты решил пока­рать». И Сул­ла обе­щал сде­лать это. Неко­то­рые, прав­да, при­пи­сы­ва­ют эти сло­ва не Метел­лу, а како­му-то Фуфидию, одно­му из окру­жав­ших Сул­лу льсте­цов. Не посо­ве­то­вав­шись ни с кем из долж­ност­ных лиц, Сул­ла тот­час соста­вил спи­сок⁵⁷ из вось­ми­де­ся­ти имен. Несмот­ря на все­об­щее недо­воль­ство, спу­стя день он вклю­чил в спи­сок еще две­сти два­дцать чело­век, а на тре­тий — опять по мень­шей мере столь­ко же. Высту­пив по это­му пово­ду с речью перед наро­дом, Сул­ла ска­зал, что он пере­пи­сал тех, кого ему уда­лось вспом­нить, а те, кого он сей­час запа­мя­то­вал, будут вне­се­ны в спи­сок в сле­дую­щий раз. Тех, кто при­нял у себя или спас осуж­ден­но­го, Сул­ла тоже осудил, карой за чело­ве­ко­лю­бие назна­чив смерть и не делая исклю­че­ния ни для бра­та, ни для сына, ни для отца. Зато тому, кто умерт­вит осуж­ден­но­го, он назна­чил награ­ду за убий­ство — два талан­та, даже если раб убьет гос­по­ди­на, даже если сын — отца. Но самым неспра­вед­ли­вым было поста­нов­ле­ние о том, что граж­дан­ской чести лиша­ют­ся и сыно­вья и вну­ки осуж­ден­ных, а их иму­ще­ство под­ле­жит кон­фис­ка­ции. Спис­ки состав­ля­лись не в одном Риме, но в каж­дом горо­де Ита­лии. И не оста­лись не запят­нан­ны­ми убий­ст­вом ни храм бога, ни очаг госте­при­им­ца, ни отчий дом. Мужей реза­ли на гла­зах жен, детей — на гла­зах мате­рей. Пав­ших жерт­вою гне­ва и враж­ды было ничтож­но мало по срав­не­нию с теми, кто был убит из-за денег, да и сами кара­те­ли, слу­ча­лось, при­зна­ва­лись, что тако­го-то погу­бил его боль­шой дом, дру­го­го — сад, а ино­го^[1] — теп­лые воды. Квинт Авре­лий, чело­век, чуж­дав­ший­ся государ­ст­вен­ных дел, пола­гал, что беда каса­ет­ся его лишь постоль­ку, посколь­ку он состра­да­ет несчаст­ным. При­дя на форум, он стал читать спи­сок и, най­дя там свое имя, про­мол­вил: «Горе мне! За мною гонит­ся мое аль­бан­ское име­ние»⁵⁸. Он не ушел дале­ко, кто-то бро­сил­ся сле­дом и при­ре­зал его.

32. Тем вре­ме­нем Марий-млад­ший, чтобы избе­жать пле­на, покон­чил с собой. Сул­ла при­был в Пре­не­сту и при­сту­пил к рас­пра­ве: спер­ва он выно­сил при­го­вор каж­до­му в отдель­но­сти, а затем, не желая тра­тить вре­ме­ни, рас­по­рядил­ся всех пре­не­стин­цев (их было две­на­дцать тысяч) собрать вме­сте и пере­ре­зать. Он пода­рил про­ще­ние лишь хозя­и­ну дома, где оста­но­вил­ся. Но тот, с боль­шим бла­го­род­ст­вом ска­зав Сул­ле, что нико­гда не захо­чет быть бла­го­дар­ным за спа­се­ние сво­ей жиз­ни пала­чу род­но­го горо­да, поста­рал­ся зате­рять­ся сре­ди сограж­дан и доб­ро­воль­но погиб вме­сте с ними. Самым неслы­хан­ным, одна­ко, был, види­мо, слу­чай с Луци­ем Кати­ли­ной. Еще до того, как поло­же­ние в государ­стве опре­де­ли­лось, он убил сво­его бра­та, а теперь про­сил Сул­лу вне­сти уби­то­го в спи­сок, слов­но живо­го, что и было сде­ла­но. В бла­го­дар­ность за это Кати­ли­на убил неко­е­го Мар­ка Мария, чело­ве­ка из ста­на про­тив­ни­ков Сул­лы. Голо­ву его он под­нес сидев­ше­му на фору­ме Сул­ле, а сам подо­шел к нахо­див­ше­му­ся побли­зо­сти хра­му Апол­ло­на⁵⁹ и умыл руки в свя­щен­ной кро­пиль­ни­це.

33. Но, не гово­ря об убий­ствах, и осталь­ные поступ­ки Сул­лы тоже нико­го не радо­ва­ли. Он про­воз­гла­сил себя дик­та­то­ром, по про­ше­ст­вии ста два­дца­ти лет⁶⁰ вос­ста­но­вив эту долж­ность. Было поста­нов­ле­но, что он не несет ника­кой ответ­ст­вен­но­сти за все про­ис­шед­шее, а на буду­щее полу­ча­ет пол­ную власть карать смер­тью, лишать иму­ще­ства, выво­дить коло­нии, осно­вы­вать и раз­ру­шать горо­да, отби­рать цар­ства и жало­вать их, кому взду­ма­ет­ся.

Сидя на сво­ем крес­ле, он с таким высо­ко­мер­ным само­управ­ст­вом про­во­дил рас­про­да­жи кон­фис­ко­ван­ных иму­ществ, что, отда­вая их почти зада­ром, вызы­вал еще боль­шее озлоб­ле­ние, чем отби­рая, так как кра­си­вым жен­щи­нам, пев­цам, мими­че­ским акте­рам и подон­кам из воль­ноот­пу­щен­ни­ков он жало­вал зем­ли целых наро­дов и дохо­ды целых горо­дов, а иным из сво­их при­бли­жен­ных — даже жен, совсем не жаж­дав­ших тако­го бра­ка. Так было с Пом­пе­ем Вели­ким: желая с ним пород­нить­ся, Сул­ла пред­пи­сал ему дать преж­ней жене раз­вод, а в дом его ввел дочь Скав­ра и сво­ей жены Метел­лы, Эми­лию, кото­рую бере­мен­ной раз­лу­чил с Мани­ем Глаб­ри­о­ном. У Пом­пея она и умер­ла от родов.

Лукре­ций Офел­ла, тот, что успеш­но оса­ждал Мария в Пре­не­сте, стал домо­гать­ся кон­суль­ства и высту­пил соис­ка­те­лем. Сул­ла спер­ва ста­рал­ся не допу­стить это­го. Но, когда Офел­ла, поль­зу­ясь под­держ­кой тол­пы, ворвал­ся на форум, Сул­ла послал одно­го из сво­их цен­ту­ри­о­нов заре­зать его, а сам, сидя на сво­ем крес­ле в хра­ме Дио­с­ку­ров, с высоты наблюдал за убий­ст­вом. Люди схва­ти­ли цен­ту­ри­о­на и при­ве­ли его к крес­лу Сул­лы, но тот велел воз­му­щен­ным замол­чать и ска­зал, что так рас­по­рядил­ся он сам, а цен­ту­ри­о­на при­ка­зал отпу­стить.

34. Захва­чен­ная у Мит­ри­да­та добы­ча, вели­ко­леп­ная и дото­ле невидан­ная, при­да­ва­ла три­ум­фу Сул­лы осо­бую пыш­ность, но еще более цен­ным укра­ше­ни­ем три­ум­фа и поис­ти­не пре­крас­ным зре­ли­щем были изгнан­ни­ки. Самые знат­ные и могу­ще­ст­вен­ные из граж­дан, увен­чан­ные, сопро­вож­да­ли Сул­лу, вели­чая его спа­си­те­лем и отцом, пото­му что и вправ­ду бла­го­да­ря ему вер­ну­лись они на роди­ну, при­вез­ли домой детей и жен.

Когда тор­же­ство уже было закон­че­но, Сул­ла, высту­пив перед наро­дом, стал пере­чис­лять свои дея­ния, под­счи­ты­вая свои уда­чи с не мень­шим тща­ни­ем, чем подви­ги, и в заклю­че­ние пове­лел име­но­вать себя Счаст­ли­вым — имен­но таков дол­жен быть самый точ­ный пере­вод сло­ва «Феликс» [Fe­lix]. Сам он, впро­чем, пере­пи­сы­ва­ясь и ведя дела с гре­ка­ми, назы­вал себя Любим­цем Афро­ди­ты. И на тро­фе­ях его в нашей зем­ле напи­са­но: «Луций Кор­не­лий Сул­ла Люби­мец Афро­ди­ты». А когда Метел­ла роди­ла двой­ню, он назвал маль­чи­ка Фав­стом, а девоч­ку Фав­стой, пото­му что у рим­лян сло­во «фав­стон» [faus­tum] зна­чит «счаст­ли­вое», «радост­ное». И настоль­ко вера Сул­лы в свое сча­стье пре­вос­хо­ди­ла веру его в свое дело, что после того, как такое мно­же­ство людей было им пере­би­то, после того, как в горо­де про­изо­шли такие пере­ме­ны и пре­об­ра­зо­ва­ния, он сло­жил с себя власть и пре­до­ста­вил наро­ду рас­по­ря­жать­ся кон­суль­ски­ми выбо­ра­ми, а сам не при­нял в них уча­стия, но при­сут­ст­во­вал на фору­ме как част­ное лицо, пока­зы­вая свою готов­ность дать отчет любо­му, кто захо­чет. К неудо­воль­ст­вию Сул­лы, наи­бо­лее веро­ят­ным было избра­ние в кон­су­лы Мар­ка Лепида. Этот дерз­кий чело­век и недруг Сул­лы достиг тако­го успе­ха не соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, а с помо­щью Пом­пея, кото­рый поль­зо­вал­ся рас­по­ло­же­ни­ем наро­да и про­сил за Лепида. Поэто­му Сул­ла, увидав иду­ще­го с выбо­ров Пом­пея, кото­рый радо­вал­ся сво­ей победе, подо­звал его и ска­зал: «Как хоро­шо, маль­чик, разо­брал­ся ты в государ­ст­вен­ных делах, про­ведя на долж­ность Лепида впе­ре­ди Кату­ла⁶¹, чело­ве­ка шаль­но­го впе­ре­ди достой­но­го. Теперь уж тебе не спать спо­кой­но — ты сам создал себе сопер­ни­ка». Эти сло­ва ока­за­лись как бы про­ро­че­ски­ми. Вско­ре Лепид, пре­ис­пол­нив­шись гор­ды­ней, начал вой­ну про­тив Пом­пея.

35. Пожерт­во­вав Гер­ку­ле­су⁶² деся­тую часть сво­его иму­ще­ства, Сул­ла с боль­шой рас­то­чи­тель­но­стью стал зада­вать пиры^[2] для наро­да. Изли­шек заготов­лен­ных при­па­сов был так велик, что каж­дый день мно­го еды выва­ли­ва­ли в реку, а вино пили соро­ка­лет­нее и еще более ста­рое. В раз­гар это­го затя­нув­ше­го­ся на мно­го дней пир­ше­ства забо­ле­ла и умер­ла Метел­ла. Сул­ла, кото­ро­му жре­цы не раз­ре­ша­ли ни под­хо­дить к уми­раю­щей, ни осквер­нять свой дом похо­ро­на­ми⁶³, напи­сал Метел­ле раз­вод­ное пись­мо и велел, пока она еще жива, пере­не­сти ее в дру­гой дом. Так из суе­вер­но­го стра­ха Сул­ла неукос­ни­тель­но испол­нил все пред­у­смот­рен­ное обы­ча­я­ми, но, не поску­пив­шись в затра­тах на похо­ро­ны, он пре­сту­пил закон об огра­ни­че­нии рас­хо­дов на погре­бе­ние, вне­сен­ный им самим. Пре­сту­пал он и соб­ст­вен­ные поста­нов­ле­ния об уме­рен­но­сти в еде, стре­мясь рас­се­ять свою печаль в попой­ках и пируш­ках, лако­мясь изыс­кан­ны­ми куша­нья­ми и слу­шая бол­тов­ню шутов. Несколь­ко меся­цев спу­стя на гла­ди­а­тор­ских играх — в ту пору места в теат­ре еще не были разде­ле­ны и жен­щи­ны сиде­ли впе­ре­меш­ку с муж­чи­на­ми — слу­чай­но побли­зо­сти от Сул­лы села жен­щи­на по име­ни Вале­рия, кра­си­вая и знат­ная родом (она при­хо­ди­лась доче­рью Мес­са­ле и сест­рою ора­то­ру Гор­тен­зию⁶⁴), недав­но раз­веден­ная с мужем. Про­хо­дя мимо Сул­лы, за его спи­ною, она, протя­нув руку, выта­щи­ла шер­стин­ку из его тоги и про­сле­до­ва­ла на свое место. На удив­лен­ный взгляд Сул­лы Вале­рия отве­ти­ла: «Да ниче­го осо­бен­но­го, импе­ра­тор, про­сто и я хочу для себя малой доли тво­е­го сча­стья». Сул­ле при­ят­но было это слы­шать, и он явно не остал­ся рав­но­ду­шен, пото­му что через подо­слан­ных людей раз­уз­нал об име­ни этой жен­щи­ны, выведал, кто она родом и как живет. После это­го пошли у них пере­ми­ги­ва­ния, пере­гляды­ва­ния, улыб­ки, и все кон­чи­лось сго­во­ром и бра­ком. Вале­рии все это, быть может, и не в укор, но Сул­лу к это­му бра­ку — пусть с без­упреч­но цело­муд­рен­ной и бла­го­род­ною жен­щи­ной — при­ве­ли чув­ства отнюдь не пре­крас­ные и не без­упреч­ные; как юнец, он был поко­рен сме­лы­ми взгляда­ми и заиг­ры­ва­ни­я­ми — тем, что обыч­но порож­да­ет самые позор­ные и раз­нуздан­ные стра­сти.

36. Впро­чем, и посе­лив Вале­рию в сво­ем доме, он не отка­зал­ся от обще­ства актрис, акте­ров и кифа­ри­сток. С само­го утра он пьян­ст­во­вал с ними, валя­ясь на ложах. Ведь кто в те дни имел над ним власть? Преж­де все­го коми­че­ский актер Рос­ций, пер­вый мим Сорик и изо­бра­жав­ший на сцене жен­щин Мет­ро­бий, кото­ро­го Сул­ла, не скры­ва­ясь, любил до кон­ца сво­их дней, хотя тот и поста­рел.

Все это пита­ло болезнь Сул­лы, кото­рая дол­гое вре­мя не дава­ла о себе знать, — он вна­ча­ле и не подо­зре­вал, что внут­рен­но­сти его пора­же­ны язва­ми. От это­го вся его плоть сгни­ла, пре­вра­тив­шись во вшей, и хотя их оби­ра­ли день и ночь (чем были заня­ты мно­гие при­служ­ни­ки), все-таки уда­лить уда­ва­лось лишь ничтож­ную часть вновь появ­ляв­ших­ся. Вся одеж­да Сул­лы, ван­на, в кото­рой он купал­ся, вода, кото­рой он умы­вал руки, вся его еда ока­зы­ва­лись запа­ко­ще­ны этой пагу­бой, этим неис­ся­кае­мым пото­ком — вот до чего дошло. По мно­гу раз на дню погру­жал­ся он в воду, обмы­вая и очи­щая свое тело. Но ничто не помо­га­ло. Спра­вить­ся с пере­рож­де­ни­ем из-за быст­ро­ты его было невоз­мож­но, и тьма насе­ко­мых дела­ла тщет­ны­ми все сред­ства и ста­ра­ния.

Гово­рят, что в дале­кой древ­но­сти вши­вая болезнь⁶⁵ погу­би­ла Ака­ста, сына Пелия, а позд­нее поэта и пев­ца Алк­ма­на, бого­сло­ва Фере­кида, Кал­ли­сфе­на Олинф­ско­го, бро­шен­но­го в тем­ни­цу, а так­же юри­ста Муция. Если же сюда доба­вить и тех, кто не про­сла­вил­ся ничем полез­ным, но все же при­об­рел извест­ность, то упо­мя­нем и бег­ло­го раба по име­ни Эвн, кото­рый начал раб­скую вой­ну в Сици­лии; пой­ман­ный и при­ве­зен­ный в Рим, он умер от вши­вой болез­ни.

37. Сул­ла не толь­ко пред­чув­ст­во­вал свою кон­чи­ну, но даже писал о ней. За два дня до смер­ти он завер­шил два­дцать вто­рую кни­гу «Вос­по­ми­на­ний», где гово­рит, буд­то хал­деи пред­ска­за­ли ему, что, про­жив пре­крас­ную жизнь, он умрет на вер­шине сча­стья. Там же Сул­ла рас­ска­зы­ва­ет, что ему явил­ся во сне его сын, умер­ший немно­го рань­ше Метел­лы. Дур­но оде­тый, он, стоя у ложа, про­сил отца отре­шить­ся от забот, уйти вме­сте с ним к мате­ри, Метел­ле, и жить с нею в тишине и покое. Одна­ко Сул­ла не оста­вил заня­тий государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. Так, за десять дней до кон­чи­ны он уста­но­вил в Дике­ар­хии⁶⁶ мир меж­ду враж­до­вав­ши­ми сто­ро­на­ми и на буду­щее напи­сал для ее жите­лей закон об управ­ле­нии горо­дом. А за день до кон­чи­ны ему ста­ло извест­но, что Гра­ний, зани­мав­ший одну из выс­ших долж­но­стей в горо­де, ожи­дая смер­ти Сул­лы, не воз­вра­ща­ет казне денег, кото­рые задол­жал. Сул­ла вызвал его к себе в опо­чи­валь­ню, и, окру­жив сво­и­ми слу­га­ми, велел уда­вить. От кри­ка и судо­рог у Сул­лы про­рвал­ся гной­ник, и его обиль­но вырва­ло кро­вью. После это­го силы поки­ну­ли его, и, про­ведя тяже­лую ночь, он умер, оста­вив после себя дво­их еще несмыш­ле­ных детей от Метел­лы. Вале­рия после его смер­ти роди­ла доч­ку, кото­рую назва­ли Посту­мой. Такое имя рим­ляне дают тем, кто появ­ля­ет­ся на свет после смер­ти отца.

38. Мно­гие под­ня­лись и спло­ти­лись вокруг Лепида, чтобы лишить тело Сул­лы подо­баю­ще­го погре­бе­ния. Но Пом­пей, хотя и был недо­во­лен Сул­лой (из сво­их дру­зей тот обо­шел в заве­ща­нии его одно­го), пре­одо­лел сопро­тив­ле­ние одних прось­ба­ми и обхо­ди­тель­ны­ми реча­ми, на дру­гих воздей­ст­во­вал угро­за­ми и, доста­вив тело в Рим, дал воз­мож­ность похо­ро­нить его без помех и с поче­стя­ми. Рас­ска­зы­ва­ют, что жен­щи­ны при­нес­ли Сул­ле столь­ко бла­го­во­ний, что они заня­ли две­сти десять носи­лок, а кро­ме того, из дра­го­цен­но­го лада­на и кин­на­мо­на было изготов­ле­но боль­шое изо­бра­же­ние само­го Сул­лы и изо­бра­же­ние лик­то­ра. День с утра выдал­ся пас­мур­ный, жда­ли дождя, и погре­баль­ная про­цес­сия тро­ну­лась толь­ко в девя­том часу. Но силь­ный ветер раздул костер, вспых­ну­ло жар­кое пла­мя, кото­рое охва­ти­ло труп цели­ком. Когда костер уже уга­сал и огня почти не оста­лось, хлы­нул ливень, не пре­кра­щав­ший­ся до самой ночи, так что сча­стье, мож­но ска­зать, не поки­ну­ло Сул­лу даже на похо­ро­нах.

Над­гроб­ный памят­ник Сул­ле сто­ит на Мар­со­вом поле⁶⁷. Над­пись для него, гово­рят, напи­са­на и остав­ле­на им самим. Смысл ее тот, что никто не сде­лал боль­ше добра дру­зьям и зла вра­гам, чем Сул­ла.

[Сопо­став­ле­ние]

39 [1]. Теперь, когда жизнь Сул­лы тоже рас­ска­за­на нами, при­сту­пим к сопо­став­ле­нию. Так вот, оба они, и Лисандр и Сул­ла, сход­ным обра­зом достиг­ли вели­чия, сами поло­жив нача­ло сво­е­му воз­вы­ше­нию, но толь­ко Лисандр полу­чал долж­но­сти по доб­рой воле граж­дан пра­виль­но устро­ен­но­го государ­ства, ниче­го не домо­га­ясь наси­ли­ем, вопре­ки их жела­нию, и не осно­вы­вал свое могу­ще­ство на нару­ше­нии зако­нов.

Имен­но так в Риме в те вре­ме­на, при пол­ной раз­вра­щен­но­сти наро­да и болез­нен­ном рас­строй­стве государ­ст­вен­ной жиз­ни, появ­ля­ет­ся то один, то дру­гой могу­ще­ст­вен­ный вла­сти­тель, и нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что Сул­ла при­шел к вла­сти, если Глав­ции и Сатур­ни­ны изго­ня­ли из горо­да Метел­лов, если в Народ­ном собра­нии уби­ва­ли кон­суль­ских сыно­вей, если чуть что бра­лись за ору­жие, сереб­ром и золо­том под­ку­пая вои­нов, огнем и мечом уста­нав­ли­вая зако­ны, силой подав­ляя несо­глас­ных. Я не обви­няю того, кто при таких обсто­я­тель­ствах достиг выс­шей вла­сти, но не счи­таю, что когда дела в государ­стве так пло­хи, стать пер­вым — зна­чит быть луч­шим. Напро­тив, Лисандр, кото­ро­го Спар­та, где цари­ли тогда порядок и бла­го­ра­зу­мие, отправ­ля­ла пред­во­ди­те­лем в самые важ­ные похо­ды и пору­ча­ла ему самые важ­ные дела, почи­тал­ся едва ли не луч­шим из луч­ших и пер­вым из пер­вых. Поэто­му он не раз воз­вра­щал свою власть граж­да­нам и не раз полу­чал ее вновь, ведь честь, возда­вав­ша­я­ся его доб­ле­сти и обес­пе­чи­вав­шая ему пер­вен­ство, все­гда оста­ва­лась при нем. А Сул­ла, раз толь­ко постав­лен­ный над вой­ском, десять лет под­ряд не выпус­кал из рук ору­жия, назна­чая себя то кон­су­лом, то про­кон­су­лом, то дик­та­то­ром и все­гда оста­ва­ясь тиран­ном.

40 [2]. И Лисандр, прав­да, как было ска­за­но, наме­ре­вал­ся изме­нить государ­ст­вен­ный строй, но более мяг­ки­ми и закон­ны­ми спо­со­ба­ми, чем Сул­ла, воздей­ст­вуя убеж­де­ни­ем, а не силой ору­жия, и не опро­киды­вая все разом, как тот, а изме­нив к луч­ше­му самый порядок постав­ле­ния царей; впро­чем, и есте­ствен­ная спра­вед­ли­вость, каза­лось, тре­бо­ва­ла, чтобы горо­дом, сто­яв­шим во гла­ве Элла­ды, пра­вил луч­ший из луч­ших в силу высо­ких нрав­ст­вен­ных качеств, а не родо­ви­то­сти. Ведь и охот­ник ищет соба­ку, а не щен­ков от той или иной суки, и всад­ник — коня, а не потом­ство от той или иной кобы­лы (а что как от кобы­лы родит­ся мул?). Точ­но так же и для государ­ст­вен­но­го мужа самой боль­шой ошиб­кой будет думать не о том, что́ за чело­век пра­ви­тель, а о том, от кого он про­ис­хо­дит. Спар­тан­цы и сами лиша­ли вла­сти иных царей за то, что те были не насто­я­щи­ми царя­ми, а жал­ки­ми ничто­же­ства­ми. А если порок заслу­жи­ва­ет пре­зре­ния невзи­рая на знат­ность рода, то не в силу бла­го­род­ства про­ис­хож­де­ния, а сама по себе почтен­на доб­ро­де­тель.

Далее, один бывал неспра­вед­лив ради дру­зей, а дру­гой — и к дру­зьям. Лисандр, по обще­му мне­нию, боль­ше все­го дур­ных поступ­ков совер­шил из-за дру­зей и боль­ше все­го убийств — чтобы утвер­дить их гос­под­ство и тиран­ни­че­скую власть. Сул­ла же и у Пом­пея⁶⁹, завидуя ему, ото­брал вой­ско, и у Дола­бел­лы, спер­ва пору­чив ему флот, пытал­ся потом отнять коман­до­ва­ние, и Лукре­ция Офел­лу, кото­рый за мно­гие и важ­ные свои заслу­ги хотел полу­чить кон­суль­ство, при­ка­зал заре­зать у себя на гла­зах. Так, уни­что­жая самых близ­ких себе людей, Сул­ла застав­лял всех смот­реть на него со стра­хом и тре­пе­том.

41 [3]. Раз­лич­ное отно­ше­ние Лисанд­ра и Сул­лы к наслаж­де­ни­ям и день­гам еще яснее пока­зы­ва­ет, что один пред­по­чи­тал дей­ст­во­вать, как под­лин­ный пра­ви­тель, а дру­гой — как тиранн. Пер­вый при всей сво­ей неогра­ни­чен­ной вла­сти и могу­ще­стве ни разу, кажет­ся, не поз­во­лил себе ника­кой рас­пу­щен­но­сти, ни одной маль­чи­ше­ской выход­ки, и уж если к кому из спар­тан­цев не при­ло­жи­ма пого­вор­ка

так это к нему — настоль­ко скром­но, воз­держ­но, истин­но по-лакон­ски вел он себя повсюду. А жела­ния Сул­лы не уме­ря­лись ни бед­но­стью в юно­сти, ни воз­рас­том в ста­ро­сти, и, как гово­рит Сал­лю­стий⁷¹, он, вво­дя для сограж­дан зако­ны о бра­ке и уме­рен­но­сти, сам пре­да­вал­ся сла­сто­лю­бию и рас­пут­ству. Этим Сул­ла настоль­ко исто­щил и опу­сто­шил государ­ст­вен­ную каз­ну, что стал за день­ги про­да­вать союз­ным и дру­же­ст­вен­ным горо­дам сво­бо­ду и само­управ­ле­ние, хотя каж­дый день кон­фис­ко­вы­вал и назна­чал к тор­гам иму­ще­ство самых бога­тых и знат­ных домов. Но ника­ко­го сче­та не было тому, что он рас­то­чал на льсте­цов. Да и мож­но ли было ждать, чтобы в тес­ном кру­гу, за вином и раз­вле­че­ни­я­ми, ока­зал­ся хоть мало-маль­ски рас­чет­ли­вым и береж­ли­вым тот, кто одна­жды, в при­сут­ст­вии целой тол­пы наро­да про­да­вая боль­шое име­ние, нисколь­ко не таясь, при­ка­зал отдать его одно­му из сво­их дру­зей за первую же цену, кото­рую тот назвал, а когда кто-то дру­гой пред­ло­жил боль­ше и гла­ша­тай объ­явил о над­бав­ке, раз­гне­вал­ся и ска­зал: «Дру­зья-сограж­дане, меня при­тес­ня­ют жесто­ко и тиран­ни­че­ски! Неуже­ли мне не поз­во­ле­но рас­по­ря­жать­ся моей добы­чей, как я хочу?» Лисандр же, напро­тив, даже под­не­сен­ные лич­но ему подар­ки вме­сте со всем про­чим доб­ром ото­слал сограж­да­нам. Посту­пок этот я, кста­ти ска­зать, не одоб­ряю, пото­му что рав­ный вред нанес­ли сво­им горо­дам и Лисандр, кото­рый добы­вал день­ги для Спар­ты, и Сул­ла, кото­рый гра­бил Рим, но хочу о нем упо­мя­нуть, ибо он пока­зы­ва­ет, что чело­век этот был чужд коры­сто­лю­бия. В том, что каса­лось род­но­го горо­да, у каж­до­го из них была своя беда. Сул­ла настав­лял сограж­дан в уме­рен­но­сти, сам будучи невоз­дер­жан и рас­то­чи­те­лен, а Лисандр насе­лил свой город стра­стя­ми, от кото­рых сам был сво­бо­ден; ста­ло быть, вина одно­го в том, что он сам был хуже соб­ст­вен­ных зако­нов, а дру­го­го в том, что он делал сограж­дан хуже, чем был сам. Да, ибо Лисандр научил Спар­ту чув­ст­во­вать нуж­ду в том, в чем сам умел нуж­ды не чув­ст­во­вать. Вот како­вы они были в делах граж­дан­ских.

42 [4]. Что же до дел воен­ных, до битв, успе­хов пол­ко­во­д­ца, гроз­ных опас­но­стей и чис­ла воз­двиг­ну­тых тро­фе­ев, то здесь Лисандр вооб­ще не выдер­жи­ва­ет срав­не­ния с Сул­лой. Прав­да, Лисандр одер­жал две победы в двух мор­ских сра­же­ни­ях. При­ба­вим сюда оса­ду Афин — дело само по себе не столь уж вели­кое, но пре­воз­не­сен­ное мол­вой. То, что слу­чи­лось в Бео­тии при Гали­ар­те, про­изо­шло, быть может, из-за неудач­но­го сте­че­ния обсто­я­тельств, но ско­рее из-за нерас­чет­ли­во­сти: Лисандр не стал ждать боль­шо­го вой­ска во гла­ве с царем, кото­рое вот-вот долж­но было прий­ти из Пла­тей, но в гне­ве, побуж­дае­мый често­лю­би­ем, не вовре­мя бро­сил­ся к стене и пал совер­шен­но бес­смыс­лен­но в резуль­та­те слу­чай­ной вылаз­ки вра­гов. Не отби­ва­ясь от могу­че­го про­тив­ни­ка, как Клеом­брот при Левк­трах, не тес­ня отсту­паю­щих и тем упро­чи­вая свою победу, как Кир или Эпа­ми­нонд⁷², полу­чил Лисандр смер­тель­ный удар. И если те умер­ли смер­тью царей и пол­ко­вод­цев, то Лисандр пожерт­во­вал собою без сла­вы, погиб­нув подоб­но про­сто­му пехо­тин­цу из пере­до­во­го отряда и на соб­ст­вен­ном при­ме­ре пока­зав, что древ­ние спар­тан­цы спра­вед­ли­во опа­са­лись сра­же­ний под сте­на­ми горо­да, где от руки слу­чай­но­го чело­ве­ка и даже ребен­ка или жен­щи­ны иной раз гибнет силь­ней­ший воин, подоб­но тому как Ахилл, гово­рят, был убит Пари­сом в воротах. А сколь­ко побед в откры­том бою одер­жал Сул­ла, сколь­ко десят­ков тысяч вра­гов он истре­бил, не лег­ко и сосчи­тать. Самый Рим он брал два­жды, и Пирей, афин­скую гавань, он взял не измо­ром, как Лисандр, но после мно­гих и вели­ких битв, сбро­сив Архе­лая в море.

Важ­но срав­нить и про­тив­ни­ков Сул­лы и Лисанд­ра. Мне кажет­ся, что раз­вле­че­ни­ем, дет­ской заба­вою было вое­вать на море с Антиохом, корм­чим Алки­ви­а­да, или дура­чить вожа­ка наро­да в Афи­нах Филок­ла, кото­рый

Ведь таких людей Мит­ри­дат не счел бы воз­мож­ным рав­нять со сво­им коню­хом, а Марий — со сво­им лик­то­ром! Но, обхо­дя мол­ча­ни­ем всех про­чих под­няв­ших­ся про­тив Сул­лы вла­сти­те­лей, кон­су­лов, пол­ко­вод­цев, народ­ных вожа­ков, я хочу спро­сить толь­ко одно: кто сре­ди рим­лян был гроз­нее Мария, сре­ди царей — могу­ще­ст­вен­нее Мит­ри­да­та, сре­ди ита­лий­цев — воин­ст­вен­нее Лам­по­ния и Теле­зи­на? Сул­ла же пер­во­го изгнал, вто­ро­го поко­рил, а двух послед­них убил.

43 [5]. Но важ­нее все­го ска­зан­но­го, по-мое­му, то, что Лисанд­ру во всех его начи­на­ни­ях сопут­ст­во­ва­ла помощь сооте­че­ст­вен­ни­ков, а Сул­ла был изгнан­ни­ком, был побеж­ден вра­га­ми. И в то самое вре­мя, как пре­сле­до­ва­ли его жену, срав­ни­ва­ли с зем­лею его дом, уби­ва­ли его дру­зей, он, сра­жа­ясь в Бео­тии про­тив бес­чис­лен­ных пол­чищ и под­вер­га­ясь опас­но­сти ради оте­че­ства, воз­двиг тро­фей и не сде­лал ника­кой уступ­ки, не ока­зал ника­ко­го снис­хож­де­ния Мит­ри­да­ту; хотя тот пред­ла­гал ему союз и пре­до­став­лял вой­ско для похо­да на вра­гов, Сул­ла лишь тогда при­вет­ст­во­вал царя, лишь тогда подал ему руку, когда из соб­ст­вен­ных его уст услы­шал, что тот остав­ля­ет Азию, пере­да­ет рим­ля­нам флот и воз­вра­ща­ет Вифи­нию и Кап­па­до­кию их царям. Ниче­го более пре­крас­но­го, ниче­го более высо­ко­го по духу, чем эти подви­ги, Сул­ла, кажет­ся, вооб­ще не совер­шил; он поста­вил общее выше лич­но­го и, слов­но поро­ди­стый пес, вце­пив­шись, не раз­жал челю­стей, преж­де чем про­тив­ник не сдал­ся; тогда толь­ко обра­тил­ся он к мести за свои обиды.

Нако­нец, при срав­не­нии харак­те­ров Сул­лы и Лисанд­ра име­ет какой-то вес и все то, что свя­за­но с Афи­на­ми. Если Сул­ла, овла­дев горо­дом, когда тот вел вой­ну ради укреп­ле­ния мощи и вла­ды­че­ства Мит­ри­да­та, оста­вил афи­ня­нам сво­бо­ду и само­управ­ле­ние, то Лисандр не поща­дил Афин, когда они поте­ря­ли соб­ст­вен­ное вла­ды­че­ство, соб­ст­вен­ную дер­жа­ву, столь вели­кую преж­де, но, уни­что­жив в Афи­нах демо­кра­ти­че­ское прав­ле­ние, поста­вил над ними бес­че­ло­веч­ней­ших и пре­ступ­ных тиран­нов.

Теперь, ста­ра­ясь не слиш­ком погре­шить про­тив исти­ны, мы рас­судим так: подви­ги Сул­лы — боль­ше, но про­вин­но­сти Лисанд­ра — мень­ше, а пото­му отда­дим одно­му из них награ­ду за воз­дер­жан­ность и бла­го­ра­зу­мие, а дру­го­му — за искус­ство пол­ко­во­д­ца и муже­ство.