Издательство Академии Наук СССР, Москва—Ленинград, 1950.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна.
369. Титу Помпонию Аттику, в Рим
Формийская усадьба, 24 марта 49 г.
1. Неправдивые были слова1, как я полагаю, те — насчет плотов2. К чему было Долабелле в том письме, которое он отправил из-под Брундисия за два дня до мартовских ид, писать об этом, как бы счастливом дне для Цезаря оттого, что Помпей бежит и намерен отплыть при первом же ветре? Это сильно противоречит тем письмам, копии которых я тебе послал ранее. Здесь же говорят о подлинно преступных замыслах, но ни более свежего, ни лучшего, чем Долабелла, источника известий о событиях не было.
2. За десять дней до календ я получил от тебя письмо, в котором ты откладываешь все советы на то время, когда мы будем знать, что произошло. Так оно, конечно, и есть, и пока невозможно не только решить что-нибудь, но даже подумать. Впрочем, это письмо Долабеллы заставляет меня вернуться к прежним помышлениям. Ведь в канун Квинкватра3 была превосходная погода, которой он4, я полагаю, воспользовался.
3. Сводка твоих советов5 была собрана мной не для сетований, но больше для собственного утешения. Ведь меня удручали не столько эти беды, сколько подозрение в моей виновности и безрассудстве. Я считаю, что последней нет, так как мои поступки и решения соответствуют твоим советам. Что же касается твоих слов, будто бы более вследствие моих заявлений, нежели благодаря его заслугам произошло то, что я кажусь в таком долгу у него6, то это так. Я сам всегда превозносил их и притом больше для того, чтобы он не считал, что я помню о прошлом7. Если бы я о нем особенно хорошо помнил, я все-таки теперь должен был бы уподобиться ему при тех обстоятельствах. Он ничем не помог мне, когда был в состоянии; но впоследствии он был другом, даже большим; но по какой причине — совсем не знаю. Поэтому и я — ему. Более того, в каждом из нас равное то, что мы были вовлечены одними и теми же8. Но если бы я мог принести ему такую же пользу, какую он мог мне! Тем не менее мне было очень приятно то, что он сделал. Теперь я и не знаю, чем я могу ему помочь, и, если бы мог, не считал бы нужным помочь, раз он подготовляет столь губительную войну.
4. Я только не хочу оскорбить его, оставаясь здесь, и не мог бы, клянусь, ни видеть то, что ты уже можешь предвидеть, ни участвовать в этих бедах. Но я потому несколько медлил с отъездом, что о добровольном отъезде без всякой надежды на возвращение трудно думать. Ведь я вижу, что этот9 так обеспечен пехотой, конницей, флотами, вспомогательными войсками галлов, которыми Маций, как я полагаю, хвастал, но он с уверенностью говорил, что…10 пехотинцев, конных обещает на десять лет за свой счет. Но пусть это будет хвастовством; во всяком случае он располагает большими силами и будет располагать не податями с Италии, а имуществом граждан. Прибавь его уверенность, прибавь слабость честных мужей, которые, считая того11 справедливо разгневанным на них, возненавидели игру, как ты пишешь. Но я хотел бы, чтобы ты написал, кто именно выказал это. Но и этот, который обещал больше, чем сделал12, и те, кто любил того11, вообще не любят его; муниципии же и римские поселяне того11 боятся, этого13 любят до сего времени. Поэтому он так подготовлен, что, хотя он и не может победить, я все-таки не вижу, каким образом он может быть побежден. Я же боюсь не столько его обмана, сколько уговоров принуждением. «Ведь ты знаешь, что просьбы тиранов, — говорит Платон, — смешаны с принуждением»14.
5. То лишенное гаваней15 ты, вижу я, не одобряешь. Даже мне оно не нравилось, но я находил в нем укрытие и верную помощь. Если бы оно было у меня в достаточном количестве в Брундисии, я предпочел бы; но там нет никакого укрытия. Однако, как ты пишешь, — когда мы будем знать.
6. Перед честными мужами я не слишком оправдываюсь. Ведь Секст16 написал мне, что за обеды они и устраивают и посещают, — какие великолепные, как рано начинающиеся! Но хотя они и честны, они не честнее меня. Они повлияли бы на меня, если бы были храбрее. Насчет Ланувийской усадьбы Фамеи я ошибся: я видел во сне троянскую. Ее я хотел за
7. О каких чудовищных делах я ежедневно читаю, ты поймешь из той книжечки, которая вложена в послание. Наш Лентул18 — в Путеолах, недоумевая, как рассказывает Цесий, что ему делать; он страшится корфинийского посрамления; он считает, что перед Помпеем он теперь выполнил свой долг; благожелательность Цезаря его волнует, однако более волнуют виды на будущее.
8. Чтобы ты мог это выносить? Все горестно, но более жалкого, чем это, — ничего. Помпей послал Нумерия Магия для переговоров о мире и, тем не менее, находится в осаде. Я этому не верил, но у меня есть письмо Бальба19, копию которого тебе посылаю. Прочти, пожалуйста, а также последнюю главу самого́ честнейшего Бальба, которому наш Гней подарил участок, чтобы он там устроил сады. Кому из нас он не предпочитал его, и притом часто? И вот несчастный мучается. Но чтобы ты не читал дважды одно и то же, отсылаю тебя к тому письму. Однако надежды на мир у меня никакой. В своем письме, отправленном за два дня до мартовских ид, Долабелла говорит о подлинной войне. Итак, останемся при том же горестном и безнадежном мнении, когда ничто не может быть горестнее настоящего.
ПРИМЕЧАНИЯ