Письма Марка Туллия Цицерона

824. От Гая Аси­ния Пол­ли­о­на Цице­ро­ну, в Рим

Кор­ду­ба, 16 мар­та 43 г.

Гай Аси­ний Пол­ли­он¹ шлет при­вет Цице­ро­ну.

1. Тебе долж­но казать­ся отнюдь не уди­ви­тель­ным, что я ниче­го не писал о государ­ст­вен­ных делах с тех пор, как взя­лись за ору­жие. Ведь Касту­лон­ский гор­ный про­ход², кото­рый все­гда задер­жи­вал наших пись­мо­нос­цев, хотя он теперь и стал более опас­ным из-за уча­стив­ше­го­ся раз­боя, все-таки совсем не явля­ет­ся при­чи­ной такой боль­шой задерж­ки, какую вызы­ва­ют те, кто, рас­по­ло­жив­шись во всех местах с обе­их сто­рон³, высмат­ри­ва­ют и задер­жи­ва­ют пись­мо­нос­цев. Поэто­му, если бы пись­мо не было достав­ле­но морем, я совсем не знал бы, что про­ис­хо­дит там у вас; но теперь, когда пред­ста­вил­ся слу­чай, после того как нача­лось пла­ва­ние по морю⁴, я буду писать тебе с вели­чай­шей охотой и воз­мож­но чаще.

2. Нет опас­но­сти, что на меня подей­ст­ву­ют сло­ва того, кого люди, — хотя никто не хочет его видеть, — нена­видят все-таки совсем не в такой сте­пе­ни, как он того досто­ин⁵. Ведь он настоль­ко нена­ви­стен мне, что я счи­таю непри­ят­ным всё, что толь­ко ни явля­ет­ся общим с ним. Одна­ко моя при­ро­да и заня­тия⁶ скло­ня­ют меня к жела­нию мира и сво­бо­ды. Поэто­му я часто опла­ки­вал то нача­ло граж­дан­ской вой­ны. Но так как мне нель­зя было при­со­еди­нить­ся ни к какой сто­роне вслед­ст­вие того, что у меня на обе­их сто­ро­нах были силь­ные недру­ги, я укло­нил­ся от того лаге­ря⁷, в кото­ром, как я знал, я не буду в пол­ной без­опас­но­сти от ковар­ства недру­га⁸: вынуж­ден­ный к тому, чего я менее все­го хотел, я, чтобы не дой­ти до край­но­сти, не колеб­лясь, пошел навстре­чу опас­но­стям.

3. Что же каса­ет­ся Цеза­ря⁹, то, — так как он, хотя и позна­ко­мил­ся со мной, толь­ко достиг­нув сво­его столь высо­ко­го поло­же­ния, при­нял меня в чис­ло самых ста­рых дру­зей, — я любил его с глу­бо­чай­шим бла­го­го­ве­ни­ем и пре­дан­но­стью. Что мне было доз­во­ле­но совер­шать по мое­му жела­нию, я делал так, что это одоб­рял любой чест­ней­ший чело­век. Что мне было при­ка­за­но, я сде­лал в такое вре­мя и так, что было ясно, что пове­ле­ние было отда­но про­тив моей воли. Неспра­вед­ли­вей­шая нена­висть за такое поведе­ние¹⁰ мог­ла научить меня, сколь при­ят­на сво­бо­да и сколь жал­ка под­власт­ная жизнь. Если дело идет к тому, чтобы все сно­ва было во вла­сти одно­го, объ­яв­ляю себя недру­гом ему, кто бы он ни был, и не суще­ст­ву­ет опас­но­сти, кото­рую бы я, сра­жа­ясь за сво­бо­ду, стал избе­гать или отвра­щать моль­ба­ми.

4. Но кон­су­лы ни поста­нов­ле­ни­ем сена­та, ни пись­мом не наста­ви­ли меня, что́ мне было делать. Ведь толь­ко после мар­тов­ских ид¹¹ я полу­чил одно пись­мо от Пан­сы, в кото­ром он сове­ту­ет мне напи­сать сена­ту, что я и вой­ско будем в его вла­сти. В то вре­мя как Лепид высту­пал на сход­ках и писал всем, что он согла­сен с Анто­ни­ем¹², это было чрез­вы­чай­но опас­но. Ведь при каких усло­ви­ях снаб­же­ния мне при­шлось бы вести леги­о­ны через его про­вин­цию¹³ про­тив его воли? Или, если бы я пре­одо­лел про­чее, раз­ве я мог бы пере­ле­теть так­же через Аль­пы, кото­рые зани­мал его сто­ро­же­вой отряд? При­бавь к это­му, что не было воз­мож­но­сти достав­лять пись­ма ни при каких усло­ви­ях; ведь они вытря­хи­ва­ют­ся в шести­стах местах, а затем Лепид так­же задер­жи­ва­ет пись­мо­нос­цев.

5. Ни у кого не вызо­вет сомне­ния одно: в Кор­ду­бе я ска­зал на сход­ке, что пере­дам про­вин­цию толь­ко тому, кто явит­ся, будучи при­слан сена­том¹⁴. К чему мне писать, какие силь­ные опо­ры были у меня из-за пере­да­чи трид­ца­то­го леги­о­на? Кто не зна­ет, насколь­ко, пере­дав его, я стал бы сла­бее для защи­ты государ­ства? Ведь это, будь уве­рен, самый сме­лый и самый бое­спо­соб­ный леги­он. Поэто­му счи­тай, что имен­но я явля­юсь, во-пер­вых, вели­чай­шим сто­рон­ни­ком мира (ведь я стрем­люсь к тому. чтобы все граж­дане были вполне невреди­мы); затем, во-вто­рых, я готов отста­и­вать сво­бо­ду и для себя и для государ­ства.

6. Что ты при­нял мое­го близ­ко­го¹⁵ в чис­ло сво­их, мне при­ят­нее, чем ты дума­ешь. Но я завидую ему, что он гуля­ет и шутит с тобой. Ты спро­сишь, сколь высо­ко я ценю это. Если когда-нибудь мож­но будет жить в спо­кой­ст­вии, ты испы­та­ешь это: ведь я не отой­ду от тебя ни на шаг. Одно чрез­вы­чай­но удив­ля­ет меня: ты не напи­сал мне, как я могу луч­ше выпол­нить свой долг перед государ­ст­вом: оста­ва­ясь ли в про­вин­ции, или ведя вой­ско в Ита­лию? Хотя для меня без­опас­нее и менее затруд­ни­тель­но остать­ся, одна­ко, так как я вижу, что в такое вре­мя леги­о­ны нуж­ны гораздо боль­ше, чем про­вин­ции, осо­бен­но когда послед­ние мож­но воз­вра­тить без вся­ко­го труда, я всё же решил, в соот­вет­ст­вии с насто­я­щим поло­же­ни­ем, высту­пить с вой­ском. Всё даль­ней­шее ты узна­ешь из пись­ма, кото­рое я послал Пан­се, так как тебе я послал копию его. За шест­на­дцать дней до апрель­ских календ, из Кор­ду­бы. Будь здо­ров.