О суеверии

1. St. 164eНеве­же­ство и незна­ние при­ро­ды богов издав­на раз­ли­ва­ет­ся как бы на два пото­ка: один, попа­дая в непо­дат­ли­вые, упря­мые души, слов­но на каме­ни­стую поч­ву, порож­да­ет без­бо­жие; дру­гой в душах роб­ких и чув­ст­ви­тель­ных, слов­но на мяг­кой и влаж­ной зем­ле, рас­тит суе­ве­рие. Вся­кое заблуж­де­ние пагуб­но, тем паче в таких-то вещах, но там, где к нему при­ме­ши­ва­ет­ся страсть, оно пагуб­нее вдвое. Любая страсть похо­жа на лихо­рад­ку, fи, подоб­но вос­па­лив­шей­ся ране, осо­бо опас­ны те болез­ни души, что сопро­вож­да­ют­ся смя­те­ни­ем. Один счи­та­ет, что в осно­ве все­го суть ато­мы и пустота? Мне­ние, конеч­но, оши­боч­ное, одна­ко ни стра­да­ний, ни вол­не­ний, ни горе­стей оно за собою не вле­чет. Дру­гой пола­га­ет, что вели­чай­шее бла­го в богат­стве? Вот это заблуж­де­ние 165ядом разъ­еда­ет душу, выво­дит чело­ве­ка из рав­но­ве­сия, не дает ему спо­кой­но спать, под­стре­ка­ет и раз­жи­га­ет, тол­ка­ет в про­пасть, бро­са­ет в пет­лю, лиша­ет муже­ства. Опять-таки, одни счи­та­ют, что порок и доб­ро­де­тель телес­ны?¹ Постыд­ное заблуж­де­ние, что и гово­рить, но при­чи­та­ний и слез не заслу­жи­ва­ет. Но есть выска­зы­ва­ния и дру­го­го рода:

отвер­гая «непра­вед­ные пути к богат­ству» и «рас­пу­щен­ность, суля­щую все­воз­мож­ные наслаж­де­ния»³. Такие суж­де­ния достой­ны сожа­ле­ний и него­до­ва­ния, пото­му что сто­ит им запасть в душу, как она начи­на­ет кишеть, слов­но личин­ка­ми и чер­вя­ми, болез­ня­ми и стра­да­ни­я­ми.

2. Так вот, из двух заблуж­де­ний, о кото­рых идет у нас речь, bбез­бо­жие есть оши­боч­ное мне­ние о том, что бла­жен­ных, бес­смерт­ных существ не быва­ет, и такое неве­рие в боже­ство, похо­же, при­во­дит чело­ве­ка к сво­его рода бес­чув­ст­вию, и отри­цать богов ему нуж­но затем, чтобы не боять­ся их. Суе­ве­рие же, как пока­зы­ва­ет само назва­ние⁴, есть извра­щен­ное пред­став­ле­ние, все­ля­ю­щее в чело­ве­ка уни­зи­тель­ный, гне­ту­щий страх: в суще­ст­во­ва­ние богов он, прав­да, верит, но дума­ет, что от них быва­ют толь­ко несча­стья и непри­ят­но­сти. Без­бож­но­го мыс­ли о боже­стве, види­мо, ничуть не вол­ну­ют, а суе­вер­но­го вол­ну­ют настоль­ко, что он впа­да­ет в нече­стие. Одно­му недо­мыс­лие вну­ши­ло неве­рие в то, что полез­но и бла­го­де­тель­но, дру­го­го же убеди­ло, что оно вредо­нос­но и пагуб­но. cСле­до­ва­тель­но, без­бо­жие — не более чем заблуж­де­ние, зато суе­ве­рие — порож­ден­ная заблуж­де­ни­ем болезнь.

3. Все душев­ные поро­ки и стра­сти без­образ­ны, но если гово­рить о гор­дыне, то она, как и чван­ство с высо­ко­ме­ри­ем, порож­да­ет­ся в неко­то­рых людях лег­ко­мыс­ли­ем, и реши­тель­но­сти, пред­при­им­чи­во­сти ей, как гово­рит­ся, не зани­мать. Да и дру­гие стра­сти повин­ны в том, что к реши­тель­ным дей­ст­ви­ям под­стре­ка­ют, но рас­судок пара­ли­зу­ют и ско­вы­ва­ют. И толь­ко стра­ху реши­тель­ность столь же неве­до­ма, dкак здра­вый смысл, и без­рас­суд­ство в нем соче­та­ет­ся с без­дей­ст­ви­ем, робо­стью и бес­си­ли­ем; пото­му и зовет­ся он «дей­ма» и «тар­бос», то есть «свя­зы­ваю­щий» и «рас­стра­и­ваю­щий» душу. Но из всех видов стра­ха самый непре­одо­ли­мый и неис­це­ли­мый тот, кото­рый при­сущ суе­ве­рию. Кто не пла­ва­ет на кораб­ле, тот не боит­ся моря, кто не несет воен­ной служ­бы — не стра­шит­ся вой­ны, домо­сед не боит­ся гра­би­те­лей, бед­няк — донос­чи­ка, чест­ный чело­век — зави­сти, гала­ты — зем­ле­тря­се­ния, эфи­о­пы — мол­нии. Но кто боит­ся богов, тот боит­ся все­го: зем­ли, моря, возду­ха, неба, тем­ноты, све­та, пред­зна­ме­но­ва­ния, мол­ча­ния, сна. Засы­пая, рабы забы­ва­ют о гос­по­дах, колод­ни­кам сон облег­ча­ет око­вы, eво сне нас пере­ста­ют мучить вос­па­лен­ные раны, болез­нен­ные опу­хо­ли и зло­ка­че­ст­вен­ные язвы.

ска­зать такое не поз­во­ля­ет суе­ве­рие; толь­ко оно не мирит­ся со сном, не поз­во­ля­ет душе облег­чен­но вздох­нуть и при­обо­д­рить­ся, стрях­нув с себя тягост­ные, мрач­ные мыс­ли о боже­стве. Напро­тив, насе­ляя сон суе­вер­ных, слов­но оби­тель нече­сти­вых, жут­ки­ми при­зра­ка­ми и зре­ли­щем адских муче­ний, оно тер­за­ет несчаст­ную душу, fсно­виде­ни­я­ми лиша­ет ее сна, так что она сама себя истя­за­ет и мучит, пови­ну­ясь его чудо­вищ­ным и неле­пым рас­по­ря­же­ни­ям. Но и проснув­шись, суе­вер­ный не отмах­нет­ся от все­го это­го, не рас­сме­ет­ся, раду­ясь тому, что все его стра­хи ока­за­лись напрас­ны­ми: наобо­рот, спа­са­ясь от обма­на при­зрач­но­го и, в сущ­но­сти, без­обид­но­го, он обма­ны­ва­ет себя уже 166наяву и по-насто­я­ще­му, тре­пе­ща от стра­ха и тра­тя день­ги на нищих про­ри­ца­те­лей, кото­рые гово­рят ему:

то зови ста­ру­ху-зна­хар­ку, совер­ши омо­ве­ние в море и про­сиди целый день на зем­ле.

из суе­ве­рия вы пач­ка­е­тесь гли­ной, валя­е­тесь в нечи­стотах, празд­ну­е­те суб­боту, пада­е­те ниц, вос­седа­е­те в непри­стой­ной позе, неле­по кла­ня­е­тесь. Пра­вед­ны­ми уста­ми при­ка­зы­ва­ли древ­ние петь кифа­редам, види­мо, для того, чтобы сохра­нить неиз­мен­ным ста­рин­ный строй музы­ки; bа мы пола­га­ем, что непо­роч­ны­ми и пра­вед­ны­ми уста­ми сле­ду­ет молить богов и не у жерт­вы иссле­до­вать язык, чист ли он и не име­ет ли поро­ков, а свой соб­ст­вен­ный не гряз­нить и не выво­ра­чи­вать, не сквер­нить его дико­вин­ны­ми име­на­ми и вар­вар­ски­ми рече­ни­я­ми, нару­шая освя­щен­ные древ­но­стию пра­ви­ла бого­че­стия. Ост­ро­ум­но ска­зал где-то коми­че­ский поэт о тех, кто отде­лы­ва­ет свое ложе сереб­ром и золо­том:

То же самое ска­зать мож­но и про суе­вер­но­го: «Во сне дару­ют нам боги покой и забве­ние бед­ст­вий. cЗачем же ты пре­вра­ща­ешь его в непре­рыв­ную, мучи­тель­ную пыт­ку? Ведь у несчаст­ной души нет дру­го­го сна, где она мог­ла бы най­ти убе­жи­ще». По сло­вам Герак­ли­та, для всех бодр­ст­ву­ю­щих суще­ст­ву­ет один, общий мир, во сне же каж­дый устрем­ля­ет­ся в свой соб­ст­вен­ный. Но для суе­вер­но­го нет ни тако­го мира, кото­рый бы он разде­лял с дру­ги­ми, ни тако­го, кото­рым вла­дел бы сам: даже бодр­ст­вуя, он не спо­со­бен здра­во мыс­лить, даже во сне не нахо­дит покоя; рас­судок его спит, зато страх все­гда бодр­ст­ву­ет, и нет от него ни спа­се­ния, ни избав­ле­ния.

4. На Само­се боя­лись тира­на Поли­кра­та⁹, в Корин­фе — Пери­андра, dно не страш­ны они были тем, кто пере­се­лил­ся в город сво­бод­ный и наро­до­управ­ля­е­мый. Но куда бежать, куда скрыть­ся тому, кто вла­сти богов боит­ся как тира­нии, мрач­ной и бес­по­щад­ной, где най­ти такую зем­лю, такое море, куда бы эта власть не про­сти­ра­лась? В какую часть мира суме­ешь ты, зло­счаст­ный, забить­ся и спря­тать­ся, чтобы пове­рить, буд­то ты ускольз­нул от бога? Даже рабам, если они отча­я­лись дождать­ся сво­бо­ды, закон поз­во­ля­ет тре­бо­вать, чтобы их про­да­ли дру­го­му, менее жесто­ко­му гос­по­ди­ну, но суе­ве­рие сме­нить богов не поз­во­ля­ет, да и невоз­мож­но най­ти бога, кото­ро­го не будет боять­ся тот, кто боит­ся богов родо­вых и оте­че­ских, стра­шит­ся спа­саю­щих и мило­сти­вых, eдро­жит и тре­пе­щет перед теми, у кого мы про­сим богат­ства, изоби­лия, мира и согла­сия, пря­мо­го пути к наи­луч­шим сло­вам и поступ­кам. Сами же суе­вер­ные счи­та­ют раб­ство несча­стьем и гово­рят:

Насколь­ко же тяже­лее быть раба­ми таких гос­под, от кото­рых нель­зя ни скрыть­ся, ни бежать, ни отку­пить­ся? Раб может искать защи­ты у алта­ря, для раз­бой­ни­ков мно­гие хра­мы слу­жат убе­жи­щем, кто спа­са­ет­ся от вра­га, тот зна­ет, что он в без­опас­но­сти, если обхва­тит кумир или свя­ты­ню; но суе­вер­ный пуще все­го стра­шит­ся, тре­пе­щет и пуга­ет­ся того, на что наде­ет­ся даже тот, кто опа­са­ет­ся само­го худ­ше­го. fНе выво­ла­ки­вай суе­вер­но­го из хра­ма: уже там он несет свое нака­за­ние. Да что дол­го рас­суж­дать! «Для всех людей смерть — это конец жиз­ни»¹¹, но пре­де­ла суе­ве­рию не кла­дет даже она. Нет, оно про­сти­ра­ет свои гра­ни­цы даже по ту сто­ро­ну жиз­ни, и страх для суе­вер­но­го тянет­ся доль­ше, чем жизнь, ибо за смер­тью ему видят­ся бес­смерт­ные муки, и окон­ча­ние забот ему мнит­ся 167нача­лом забот нескон­чае­мых. Отвер­за­ют­ся в некой глу­бине вра­та Аида, раз­ли­ва­ют­ся пылаю­щие реки и бур­ля­щие пото­ки Стикса, сгу­ща­ет­ся мрак, киша­щий при­виде­ни­я­ми: здесь и зло­ве­щие при­зра­ки, испус­каю­щие жалоб­ные вопли, здесь судьи и пала­чи, здесь пеще­ры и про­па­сти, пол­ные неис­чис­ли­мых каз­ней. Тако­во зло­по­луч­ное суе­ве­рие: даже те муче­ния, кото­рых ему еще не при­шлось испы­тать, оно уже пере­но­сит, мучи­тель­но ожи­дая их.

5. Без­бо­жие все­го это­го лише­но. Прав­да, пагуб­ное неведе­ние, бли­зо­ру­кость и сле­пота в вещах столь важ­ных суть боль­шое несча­стье души, bибо угас­ло как бы свет­лей­шее, наи­глав­ней­шее из мно­гих очей ее — зна­ние боже­ства. Зато вол­не­ний и стра­стей, смя­те­ния и подав­лен­но­сти такой образ мыс­лей, как уже было ска­за­но, за собою не вле­чет. Музы­ка, этот источ­ник сораз­мер­но­сти и гар­мо­нии, по сло­вам Пла­то­на¹², дана от богов людям не ради услаж­де­ния слу­ха, но для того, чтобы раз­ла­див­ше­е­ся кру­го­вра­ще­ние души, кото­рое у чело­ве­ка, лишен­но­го тон­ко­сти и изя­ще­ства, часто про­яв­ля­ет­ся в виде рас­пу­щен­но­сти и дер­зо­сти, вос­ста­нав­ли­вать и при­во­дить в над­ле­жа­щий порядок.

— ска­зал Пин­дар, —

сви­ре­пе­ют и злоб­ст­ву­ют; гово­рят, что тиг­ри­цы от зву­ков тим­па­на безу­ме­ют и воз­буж­да­ют­ся настоль­ко, что под конец раз­ры­ва­ют себя на части. Зна­чит, мень­ше зла тем, кто из-за глу­хоты или тупо­умия рав­но­ду­шен и нечув­ст­ви­те­лен к музы­ке. Несча­стен был Тире­сий¹⁴, не видя сво­их детей и близ­ких, но еще более несчаст­ны Ата­мант¹⁵ и Ага­ва¹⁶, кото­рые, видя сво­их детей, при­ня­ли их за львов и оле­ней. Да и Герак­лу, когда он безум­ст­во­вал¹⁷, было бы луч­ше не заме­чать и не чув­ст­во­вать при­сут­ст­вия люби­мых сыно­вей, неже­ли обой­тись с ними как со злей­ши­ми вра­га­ми.

6. dТак что же? Не кажет­ся ли тебе, что меж­ду без­бож­ным и суе­вер­ным раз­ли­чие состо­ит имен­но в этом? Те вовсе не видят богов, эти видят, но иска­жен­но; те не при­зна­ют их суще­ст­во­ва­ния, эти в бла­го­де­те­ле видят стра­ши­ли­ще, в отце — тира­на, в защит­ни­ке — вра­га, в крот­ком и мило­серд­ном — сви­ре­по­го и жесто­ко­го. Боль­ше того, пове­рив мед­ни­кам, каме­но­те­сам и вая­те­лям, изо­бра­жаю­щим богов в чело­ве­че­ском обли­ке, они покло­ня­ют­ся ста­ту­ям, кото­рые те воз­дви­га­ют и разу­кра­ши­ва­ют, а мне­ние фило­со­фов и государ­ст­вен­ных мужей, утвер­ждаю­щих, что вели­чие боже­ства неот­де­ли­мо от доб­роты, вели­ко­ду­шия, eбла­го­склон­но­сти и заботы, они пре­зи­ра­ют. И вот полу­ча­ет­ся, что одни не пони­ма­ют и не заме­ча­ют того, что для них бла­го­де­тель­но, дру­гие его стра­шат­ся и опа­са­ют­ся. Сло­вом, без­бо­жие — это нечув­ст­ви­тель­ность к боже­ству и незна­ние бла­га, а суе­ве­рие — чрез­мер­ная чув­ст­ви­тель­ность, кото­рая в бла­ге видит толь­ко зло. Суе­вер­ные боят­ся богов, и у них же ищут защи­ты, заис­ки­ва­ют перед ними, и их же хулят, молят­ся им, и на них же жалу­ют­ся. Недол­го­веч­но сча­стье чело­ве­че­ское. Толь­ко боги, как выра­зил­ся Пин­дар,

fа в делах чело­ве­че­ских уда­ча так или ина­че сме­ша­на с горем и несча­стья­ми.

7. Давай же посмот­рим, как ведет себя без­бож­ник, когда с ним слу­ча­ет­ся беда. Если он доста­точ­но тер­пе­лив, то мол­ча пере­но­сит все, что ему выпа­ло, нахо­дя себе под­держ­ку и уте­ше­ние в чем-нибудь ином; а если это чело­век, не при­вык­ший пере­но­сить труд­но­сти, то он обру­ши­ва­ет­ся с жало­ба­ми на судь­бу 168и сле­пой слу­чай, вопит, что нет ни спра­вед­ли­во­сти, ни про­мыс­ла в делах чело­ве­че­ских, но во всем толь­ко про­из­вол, бес­по­рядок и бес­смыс­ли­ца. Совсем ина­че себя ведет суе­вер­ный: при малей­шей непри­ят­но­сти он впа­да­ет в отча­я­ние, усу­губ­ляя свое горе еще более тяж­ки­ми, нестер­пи­мы­ми пере­жи­ва­ни­я­ми, тер­за­ясь от стра­ха и ужа­са, бояз­ни и подо­зре­ний, обли­ва­ясь сле­за­ми и при­чи­тая; при­том не людей, не Судь­бу, не сте­че­ние обсто­я­тельств, не себя само­го, но во всем он винит толь­ко боже­ство. Имен­но отсюда, по его сло­вам, низ­вер­га­ет­ся на него и обру­ши­ва­ет­ся губи­тель­ный поток бед­ст­вий, bа сам он не про­сто неудач­ник, но нена­вист­ный богам чело­век: боги его каз­нят и пре­сле­ду­ют, и все эти кары, как он подо­зре­ва­ет, вполне им заслу­же­ны. Раз­болев­шись и раз­мыш­ляя о при­чи­нах болез­ни, без­бож­ник при­по­ми­на­ет свое чре­во­уго­дие, пьян­ство и бес­по­рядоч­ный образ жиз­ни, пере­утом­ле­ние или пере­ме­ну мест­но­сти и кли­ма­та. Потер­пев неуда­чу в государ­ст­вен­ных делах — впав в неми­лость у тол­пы или будучи окле­ве­тан перед пра­ви­те­лем, — при­чи­ну это­го он ищет в себе самом и сво­их поступ­ках:

cСуе­вер­ный же любую болезнь или денеж­ный убы­ток, смерть детей, пора­же­ния и неуда­чи на государ­ст­вен­ном попри­ще счи­та­ет карою свы­ше и при­пи­сы­ва­ет гне­ву боже­ства. Поэто­му он не сме­ет искать у кого-нибудь помо­щи или выпу­ты­вать­ся из беды само­му, при­ни­мать лече­ние и бороть­ся с болез­нью, чтобы не пока­за­лось, что он сопро­тив­ля­ет­ся боже­ству, отвер­гая его нака­за­ние. И вот боль­ной не пус­ка­ет к себе в дом вра­ча, а горю­ю­щий запи­ра­ет две­ри перед фило­со­фом, несу­щим ему совет и уте­ше­ние. «Поз­воль уж, — гово­рит он, — поне­сти мне нака­за­ние, мне, нече­стив­цу, над кото­рым тяго­те­ет про­кля­тие, кото­рый нена­ви­стен богам и демо­нам». Чело­век, не веря­щий в богов, dдаже если он в боль­шом горе, через какое-то вре­мя утрет сле­зы, остри­жет воло­сы и сни­мет плащ. Но как под­сту­пить­ся к суе­вер­но­му? Чем ему помочь? Он сидит у две­рей сво­его дома, оде­тый в руби­ще или гряз­ные лох­мо­тья, а неред­ко наги­шом ката­ет­ся по гря­зи, гром­ко вопя о сво­их про­ступ­ках и пре­гре­ше­ни­ях: и ел он не то, и пил он не то, и по той доро­ге ходил, где не велит боже­ство. А если дела его про­цве­та­ют и суе­ве­рие его мучит не так силь­но, то он, сидя дома, без кон­ца при­но­сит жерт­вы, оку­ри­вая все вокруг серой, а ста­ру­хи, по выра­же­нию Био­на²⁰, ото­всюду «тащат и, слов­но на гвоздь, веша­ют ему на шею все, что им под­вер­нет­ся под руку».

8. eРас­ска­зы­ва­ют, что Тири­баз, когда пер­сы при­шли его схва­тить, выта­щил меч и, посколь­ку чело­век он был креп­кий, стал защи­щать­ся, но как толь­ко они закри­ча­ли, уве­ряя, что хва­та­ют его по при­ка­зу царя, немед­ля бро­сил ору­жие и дал свя­зать себе руки²¹. Раз­ве не то же самое мы видим и здесь? Все про­чие люди сра­жа­ют­ся с несча­стья­ми и пре­одоле­ва­ют труд­но­сти, измыш­ляя любые улов­ки, чтобы избе­жать непри­ят­но­стей; но суе­вер­ный, не желая ниче­го слу­шать и ска­зав себе: «Все это, зло­по­луч­ный, ты тер­пишь не слу­чай­но, но волею боже­ства», зара­нее оста­вил вся­кую надеж­ду, мах­нул на себя рукой, избе­гая и оттал­ки­вая fвсех, кто хочет ему помочь. Даже незна­чи­тель­ное зло суе­ве­рие часто пре­вра­ща­ет в смер­тель­ное. Зна­ме­ни­тый неко­гда Мидас каким-то сно­виде­ни­ем, гово­рят, был так потря­сен и подав­лен, что решил покон­чить с собою и выпил бычьей кро­ви. Царь Мес­се­ны Ари­сто­дем во вре­мя вой­ны со Спар­тою²² под вли­я­ни­ем дур­ных зна­ме­ний, испу­гав­ших гада­те­лей — когда соба­ки завы­ли по-вол­чьи и вокруг его оча­га про­рос­ла болот­ная тра­ва, — отча­ял­ся и пал духом настоль­ко, что зако­лол себя. 169Да, пожа­луй, и Никию, афин­ско­му пол­ко­вод­цу, куда луч­ше было бы изба­вить­ся от суе­ве­рия по при­ме­ру Мида­са или Ари­сто­де­ма, неже­ли из стра­ха перед лун­ным затме­ни­ем сидеть сло­жа руки, пока вра­ги его окру­жа­ли, а потом, после того как сорок тысяч чело­век было истреб­ле­но или захва­че­но живьем, попасть к ним в плен и бес­слав­но уме­реть²³. Не то страш­но, что Зем­ля ино­гда засло­ня­ет собою Луну и отбра­сы­ва­ет на нее тень, а то ужас­но, что тьма суе­ве­рия, обру­ши­ва­ясь на чело­ве­ка, ослеп­ля­ет и помра­ча­ет его рас­судок имен­но в тех обсто­я­тель­ствах, когда он тре­бу­ет­ся боль­ше все­го.

Желая этой бури избе­жать, корм­чий молит­ся и при­зы­ва­ет богов Спа­си­те­лей, но, молясь, он тем не менее вытас­ки­ва­ет кор­мо­вое вес­ло, при­ги­ба­ет к палу­бе мач­ту и,

Геси­од сове­ту­ет зем­ледель­цу перед нача­лом сева и пахоты, взяв­шись за руко­ять плу­га, страст­но взмо­лить­ся «к под­зем­но­му Зев­су и к чистой Демет­ре»²⁶; и у Гоме­ра Аякс, гото­вясь к поедин­ку с Гек­то­ром, велит элли­нам молить за него богов и, пока они молят­ся, обла­ча­ет­ся в доспе­хи²⁷. cАга­мем­нон, при­ка­зав­ши вои­нам, чтобы

тоже обра­ща­ет­ся с моль­бою к Зев­су:

Ведь бог — это надеж­да для храб­ро­го, а не оправ­да­ние для трус­ли­во­го. Меж­ду тем иудеи во вре­мя суб­боты сидят, сло­жа руки, в гряз­ных одеж­дах, и пока враг, при­ста­вив лест­ни­цы, штур­му­ет их сте­ны, не шелох­нут­ся, не дви­нут­ся с места, опу­тан­ные суе­ве­ри­ем, точ­но сетью.

9. Таков суе­вер­ный, когда слу­ча­ют­ся с ним непри­ят­но­сти или нахо­дит­ся он, что назы­ва­ет­ся, на воло­сок от гибе­ли, dно и в более при­ят­ных обсто­я­тель­ствах он дер­жит­ся ничуть не луч­ше без­бож­ни­ка. Ничто так не раду­ет людей, как празд­ни­ки, жерт­вен­ные пир­ше­ства, посвя­ще­ния в таин­ства и мисте­рии, воз­не­се­ние молитв и покло­не­ние богам. Взгля­ни в это вре­мя на без­бож­ни­ка, и увидишь, что он над этим сме­ет­ся безум­ным, сар­до­ни­че­ским сме­хом или изред­ка спо­кой­ным тоном заме­ча­ет сво­им близ­ким, что толь­ко само­на­де­ян­ные сума­сбро­ды могут думать, что угож­да­ют этим богу; но ника­ко­го дру­го­го зла ты в без­бож­ни­ке не най­дешь. А суе­вер­ный и хотел бы, да не может ни радо­вать­ся, ни весе­лить­ся:

eсуе­вер­но­го. Увен­чав себе голо­ву и начи­ная жерт­во­при­но­ше­ние, он блед­не­ет от стра­ха, молит­ву про­из­но­сит дро­жа­щим голо­сом, бла­го­во­ние вос­ку­ря­ет тря­су­щи­ми­ся рука­ми — сло­вом, изоб­ли­ча­ет всю глу­пость Пифа­го­ра, бол­тав­ше­го, буд­то, «при­бли­жа­ясь к богам, мы ста­но­вим­ся совер­шен­ны­ми»: имен­но тогда хуже все­го чув­ст­ву­ет себя суе­вер­ный, и к хра­мам, к свя­ти­ли­щам богов он при­бли­жа­ет­ся точ­но к мед­ве­жьим бер­ло­гам, зме­и­ным гнездам или лого­вам мор­ских чудищ.

10. Пото­му и удив­ля­юсь я тем, кто без­бож­ни­ков назы­ва­ет нече­стив­ца­ми, а суе­вер­ных — нет. В самом деле: Ана­к­са­го­ра³¹ обви­ни­ли в нече­стии и при­влек­ли к суду за то, что солн­це он назвал кам­нем, но ким­ме­рий­цев³² никто еще не назвал нече­стив­ца­ми, fхотя солн­ца, по их мне­нию, вовсе не суще­ст­ву­ет. Ты утвер­жда­ешь, что отри­цаю­щий богов кощун­ст­ву­ет? Но раз­ве не в боль­шее кощун­ство впа­да­ет тот, кто при­зна­ет их таки­ми, како­вы­ми счи­та­ют их суе­вер­ные? Да я пред­по­чел бы, чтоб люди гово­ри­ли, что Плу­тар­ха вовсе нет и нико­гда не было, чем гово­ри­ли бы, 170что Плу­тарх чело­век непо­сто­ян­ный, лег­ко­мыс­лен­ный, раз­дра­жи­тель­ный и вспыль­чи­вый, мелоч­но мсти­тель­ный, зло­па­мят­ный — сло­вом, такой, что если обой­дешь его при­гла­ше­ни­ем на обед, если за недо­стат­ком вре­ме­ни не явишь­ся к нему в гости или не заго­во­ришь с ним при встре­че, то он тебя начнет со све­та сжи­вать: или пой­ма­ет и забьет до смер­ти тво­е­го раба, или выпу­стит тебе на поля ско­ти­ну и потра­вит весь уро­жай. Когда Тимо­фей, высту­пая в Афи­нах с хва­леб­ной пес­нью Арте­ми­де, назвал ее «исступ­лен­ной, неисто­вой, беше­ной, ярост­ной», сидев­ший сре­ди зри­те­лей мели­че­ский поэт Кине­сий³³ выкрик­нул: «Тебе бы дочь такую!» bА ведь суе­вер­ные об Арте­ми­де дума­ют еще и не такое: «Иль роже­ни­цу ты толь­ко что мучи­ла, иль уда­вить­ся кого-то заста­ви­ла, или яви­лась от тру­па нечи­стою, или с рас­пу­тия, кро­вью запят­на­на и зло­де­я­ни­ем душе­гу­би­тель­ным»³⁴. Ничуть не луч­ше их пред­став­ле­ния об Апол­лоне, Гере и Афро­ди­те: этих богов они тоже стра­шат­ся и опа­са­ют­ся. Что кощун­ст­вен­но­го в сло­вах Нио­бы³⁵ о Латоне по срав­не­нию с тем, что вну­ши­ло глуп­цам суе­ве­рие: буд­то оскорб­лен­ная боги­ня отня­ла у несчаст­ной жен­щи­ны, пора­зив сво­и­ми стре­ла­ми,

настоль­ко она была неумо­ли­ма и жесто­ка! Да если бы и в самом деле боги­ня гне­ва­лась, нена­виде­ла порок и болез­нен­но вос­при­ни­ма­ла оскорб­ле­ния, если бы не смех, а ярость вызы­ва­ли в ней люд­ская глу­пость и неве­же­ство, то эту ярость она обра­ти­ла бы на тех, кто лжет, при­пи­сы­вая ей такую кро­во­жад­ность и мсти­тель­ность в сво­их сочи­не­ни­ях или про­сто в раз­го­во­рах. Даже Геку­бу³⁷ мы упре­ка­ем в зве­ри­ной, вар­вар­ской жесто­ко­сти, когда она гово­рит:

а вот суе­вер­ные счи­та­ют, что вся­ко­му, кто съест киль­ку или сала­ку, Сирий­ская боги­ня³⁹ изъ­еда­ет голе­ни, покры­ва­ет язва­ми dтело, иссу­ша­ет печень.

11. Итак, если нече­сти­во хулить богов, то неуже­ли бла­го­че­сти­во счи­тать их дур­ны­ми? Не пра­виль­нее ли ска­зать, что имен­но убеж­де­ния бого­хуль­ст­ву­ю­ще­го дела­ют непри­стой­ны­ми речи его? За то и не любим мы зло­сло­вие, что оно свиде­тель­ст­ву­ет о непри­яз­ни к нам, и тех, кто дур­но о нас гово­рит, мы счи­та­ем сво­и­ми вра­га­ми, как и тех, кто дур­но о нас дума­ет. Ты сам видишь, что суе­вер­ные дума­ют о богах, счи­тая их непо­сто­ян­ны­ми, веро­лом­ны­ми, пере­мен­чи­вы­ми, мсти­тель­ны­ми, жесто­ки­ми, мелоч­ны­ми, а из это­го неопро­вер­жи­мо сле­ду­ет, что богов суе­вер­ный нена­видит и боит­ся. eДа и может ли быть ина­че, если он дума­ет, что по их вине про­изо­шли и будут про­ис­хо­дить наи­худ­шие его беды и несча­стья? Но если богов он нена­видит и боит­ся, зна­чит, он им враг, и вовсе не уди­ви­тель­но, если, опа­са­ясь их, он им покло­ня­ет­ся, при­но­сит жерт­вы, посе­ща­ет хра­мы: тира­нам тоже возда­ют поче­сти, ста­вят золотые ста­туи, но вти­хо­мол­ку их нена­видят и осуж­да­ют, «голо­вою качая»⁴⁰. Гер­мо­лай при­слу­жи­вал Алек­сан­дру, Пав­са­ний охра­нял жизнь Филип­па, Херей⁴¹ — жизнь Гая, но каж­дый из них, сопро­вож­дая всюду сво­его пове­ли­те­ля, повто­рял про себя:

Без­бож­ник все­го лишь пола­га­ет, что богов нет, а суе­вер­ный страст­но жела­ет, чтобы их не было, и верит он в них про­тив воли, пото­му что боит­ся не верить. Слов­но Тан­тал из-под навис­шей над ним ска­лы⁴³, суе­вер­ный, угне­тае­мый и мучи­мый стра­хом, хотел бы выскольз­нуть из-под сво­их убеж­де­ний, и образ мыс­лей без­бож­ни­ка он пере­нял бы с радо­стью и лико­ва­ни­ем, как дол­го­ждан­ную сво­бо­ду, а пока что без­бож­ник с суе­ве­ри­ем ниче­го обще­го не име­ет, зато суе­вер­ный по сво­им наклон­но­стям — тот же без­бож­ник, толь­ко ему не хва­та­ет сме­ло­сти думать о богах то, что он хочет.

12. 171Мало того, без­бо­жие не дает ни малей­ше­го пово­да к суе­ве­рию, зато суе­ве­рие спо­соб­ст­ву­ет воз­ник­но­ве­нию без­бо­жия и, порож­дая его, снаб­жа­ет оправ­да­ни­ем, прав­да лож­ным и обман­ным, но не лишен­ным убеди­тель­но­сти. Не пото­му люди при­шли к отри­ца­нию богов, что им не понра­ви­лось что-то в небе­сах, не пото­му, что усмот­ре­ли неупо­рядо­чен­ность или нестрой­ность в рас­по­ло­же­нии звезд, в чере­до­ва­нии вре­мен года, в кру­го­вра­ще­нии луны и дви­же­нии солн­ца вокруг зем­ли, этой «созида­тель­ни­цы дня и ночи», в выкарм­ли­ва­нии дете­ны­шей живот­ных или про­из­рас­та­нии пло­дов. Имен­но суе­ве­рие с его неле­пы­ми забота­ми и стра­стя­ми, его сло­веч­ки и тело­дви­же­ния, кол­дов­ство и волх­во­ва­ние, по кру­гу бегот­ня bи тим­па­нов гро­мы­ха­ние, нечи­стые очи­ще­ния и гряз­ные омо­ве­ния, вме­сто жертв изу­вер­ские истя­за­ния, вме­сто обрядов чудо­вищ­ные глум­ле­ния, — вот что поз­во­ля­ет неко­то­рым гово­рить, что луч­ше пусть вовсе не будет богов, если все это им нра­вит­ся, если от это­го они полу­ча­ют удо­воль­ст­вие, если они настоль­ко злоб­ны, ничтож­ны и мелоч­ны.

13. Не луч­ше ли было бы пре­сло­ву­тым гала­там и ски­фам вовсе не знать о богах, не имея о них ни малей­ше­го пред­став­ле­ния, чем пола­гать, что они суще­ст­ву­ют и раду­ют­ся кро­ви зака­лае­мых людей, что для них это наи­луч­ший жерт­вен­ный обряд и самое при­ят­ное свя­щен­но­дей­ст­вие? Не полез­ней ли было бы кар­фа­ге­ня­нам, взяв себе зако­но­да­те­лем Кри­тия или Диа­го­ра⁴⁴, cпоста­но­вить, что не суще­ст­ву­ет ни богов, ни демо­нов, чем при­но­сить такие жерт­вы, какие они при­но­си­ли Кро­ну?⁴⁵ Не по неведе­нию, как гово­рит Эмпе­докл, осуж­дая риту­аль­ное умерщ­вле­ние живот­ных,

но созна­тель­но и наме­рен­но они при­но­си­ли в жерт­ву сво­их соб­ст­вен­ных детей, а те, у кого детей для закла­ния не было, поку­па­ли их, слов­но птен­цов или ягнят, у бед­ня­ков, и мать ребен­ка хлад­но­кров­но сто­я­ла рядом, не изда­вая ни еди­но­го сто­на, а если даже рыда­ла и пла­ка­ла, то вызы­ва­ла этим толь­ко пре­зре­ние, дитя же ее все рав­но при­но­си­ли в жерт­ву, dи боль­ше того — все про­стран­ство перед идо­лом напол­ня­ли зву­ка­ми флейт и гро­хотом тим­па­нов, чтобы заглу­шить вопли и рыда­ния. А если бы власт­во­ва­ли над нами, сверг­нув богов, ска­жем, Тифо­ны или Гиган­ты, какие бы им были при­ят­ны жерт­вы, каких бы они тре­бо­ва­ли обрядов? Аме­ст­рида, жена Ксерк­са, живьем зако­па­ла в зем­лю две­на­дцать чело­век⁴⁷ как при­но­ше­ние Аиду, тому само­му, кото­рый, по сло­вам Пла­то­на⁴⁸, чело­ве­ко­лю­бив, мудр и богат, кото­рый само имя «Аид» полу­чил отто­го, что души пле­ня­ет и удер­жи­ва­ет при себе искус­ст­вом убеж­де­ния и силою сло­ва. А физик Ксе­но­фан⁴⁹, видя, как егип­тяне во вре­мя празд­неств уда­ря­ют себя в грудь, жалоб­но при­чи­тая, спра­вед­ли­во заме­тил им: e«Если это боги, не опла­ки­вай­те их, а если это люди — не покло­няй­тесь им».

14. Нет, ни одна болезнь не порож­да­ет тако­го мно­же­ства заблуж­де­ний и вол­не­ний, про­ти­во­ре­чи­вых и запу­тан­ных взглядов, как болезнь суе­ве­рия. А пото­му ее сле­ду­ет осте­ре­гать­ся, но не так, как осте­ре­га­ют­ся напа­де­ния раз­бой­ни­ков или хищ­ных зве­рей, не бежать от нее без огляд­ки, сло­мя голо­ву, как от пожа­ра, чтобы не уго­дить в непро­хо­ди­мые дебри болот и тря­син. Ведь имен­но так иные, спа­са­ясь от суе­ве­рия, впа­да­ют в упор­ное, неиз­ле­чи­мое без­бо­жие, про­ско­чив мимо лежа­ще­го посе­редине бла­го­че­стия.