ТРАКТАТЫ ОБ ОРАТОРСКОМ ИСКУССТВЕ

О переводчиках
(о наилучшем роде ораторов)

Печа­тае­мое ниже коро­тень­кое рас­суж­де­ние Цице­ро­на было напи­са­но им в каче­стве пред­и­сло­вия к его пере­во­ду речи Эсхи­на «Про­тив Кте­си­фон­та» и ответ­ной речи Демо­сфе­на «О вен­ке». От само­го пере­во­да нам ниче­го не сохра­ни­лось, но так как Цице­рон все­гда — как это и есте­ствен­но — состав­лял пред­и­сло­вия к сво­им сочи­не­ни­ям после их окон­ча­ния, то нече­го сомне­вать­ся в том, что он был испол­нен; само же пред­и­сло­вие сохра­не­но нам сре­ди рито­ри­че­ских сочи­не­ний рим­ско­го ора­то­ра под загла­ви­ем «De op­ti­mo ge­ne­re ora­to­rum», под кото­рым оно обык­но­вен­но и печа­та­ет­ся. — Напи­са­но это сочи­не­ньи­це в самый раз­гар спо­ра Цице­ро­на с пред­ста­ви­те­ля­ми стро­го-атти­че­ско­го направ­ле­ния (к кото­рым при­над­ле­жал, меж­ду про­чим, и Брут), т. е. в послед­ние годы жиз­ни авто­ра. Инте­ре­су­ю­щие нас непо­сред­ст­вен­но места — § 14 и 23; все же, я наде­юсь, чита­тель не посе­ту­ет на меня за то, что я пере­вел и напе­ча­тал все пред­и­сло­вие, не огра­ни­чи­ва­ясь эти­ми дву­мя отрыв­ка­ми. Мыс­ли ора­то­ра, вкрат­це наме­чен­ные здесь, подроб­нее раз­ви­ты им в сочи­не­нии «Ora­tor»; незна­ко­мо­му со спо­ром из-за атти­циз­ма чита­те­лю они, пожа­луй, не будут вполне понят­ны; все же я не хотел обре­ме­нять это­го коро­тень­ко­го рас­суж­де­ния ком­мен­та­ри­ем, кото­рый завел бы нас слиш­ком дале­ко. Огра­ни­чусь заяв­ле­ни­ем, что я конец 4 гл. счи­таю под­лож­ным и пото­му его не пере­вел.

I. 1. Ора­то­ров разде­ля­ют на кате­го­рии, так же, как и поэтов; это сопо­став­ле­ние, одна­ко, непра­виль­но. Поэ­зия дей­ст­ви­тель­но раз­но­род­на: и тра­гедия и комедия, и эпос и мели­че­ская лири­ка, и дифи­рамб — все они обла­да­ют сво­и­ми осо­бы­ми свой­ства­ми, отли­чаю­щи­ми их от дру­гих; так в тра­гедии коми­че­ские эле­мен­ты счи­та­ют­ся ошиб­ка­ми, в комедии — тра­ги­че­ские, да и в осталь­ных раз­но­вид­но­стях есть свой опре­де­лен­ный стиль, свои извест­ные све­ду­щим людям при­ме­ты. 2. Если же кто и ора­то­ров разде­ля­ет на несколь­ко раз­рядов, объ­яв­ляя одних «воз­вы­шен­ны­ми» или «вели­ча­вы­ми» или «бога­ты­ми», дру­гих — «про­сты­ми» или «тон­ки­ми» или «немно­го­слов­ны­ми», третьих — «сред­ни­ми» меж­ду теми и дру­ги­ми — то он дает этим ско­рее харак­те­ри­сти­ку пред­ста­ви­те­лей, чем самих родов крас­но­ре­чия. Дей­ст­ви­тель­но, рас­суж­дая о роде, мы име­ем в виду иде­ал; гово­ря о пред­ста­ви­те­ле, мы берем его каким он есть. Так в эпо­се мы можем исхо­дить от его гла­вы — если кто счи­та­ет его тако­вым — Энния, в тра­гедии — от Паку­вия, в комедии — ска­жем, от Цеци­лия; 3. ора­тор­ское же искус­ство я не ста­ну раз­би­вать на раз­ряды, если мне нужен его иде­ал. Иде­ал его один; кто от него отда­ля­ет­ся, тот отли­ча­ет­ся от него не родом, как Терен­ций от Акция, а сте­пе­нью внут­ри одно­го и того же рода. Иде­аль­ный ора­тор — тот, кто в сво­ей речи и поуча­ет слу­ша­те­лей, и достав­ля­ет им наслаж­де­ние и под­чи­ня­ет себе их волю; пер­вое — его долг, вто­рое — залог его попу­ляр­но­сти, третье — необ­хо­ди­мое усло­вие успе­ха. 4. К это­му иде­а­лу иной при­бли­жа­ет­ся более, дру­гой менее; но это раз­ли­чие коли­че­ст­вен­ное, а не каче­ст­вен­ное. Иде­ал, повто­ряю, один; сте­пе­нью сход­ства с ним опре­де­ля­ет­ся и бли­зость к нему отдель­ных пред­ста­ви­те­лей; отсюда вид­но, что чем менее кто с ним схож, тем он хуже.

II. Объ­яс­нюсь точ­нее. Так как речь состав­ля­ют сло­ва и мыс­ли, ора­тор пер­вым делом дол­жен стре­мить­ся к тому, чтобы — гово­ря вооб­ще чистым и пра­виль­ным язы­ком, что мы и разу­ме­ем под сво­им тре­бо­ва­ни­ем «латин­ской» речи — изящ­но уметь обра­щать­ся со сло­ва­ми, как в их пря­мом, так и в их пере­нос­ном зна­че­нии, а имен­но: из пря­мых выби­рать наи­бо­лее под­хо­дя­щие, из пере­нос­ных — те, кото­рые пред­став­ля­ют наи­бо­лее точек сопри­кос­но­ве­ния, соблюдая при­том меру при заим­ст­во­ва­ни­ях из чуж­дых обла­стей. 5. Мыс­лей же столь­ко же родов, сколь­ко и досто­инств в крас­но­ре­чии: для поуче­ния тре­бу­ют­ся мыс­ли мет­кие, для достав­ле­ния удо­воль­ст­вия — ост­ро­ум­ные, для убеж­де­ния — вес­кие. Затем, и чере­до­ва­ние слов под­чи­не­но осо­бым зако­нам, цель кото­рых двой­ная, ритм и бла­го­зву­чие, — и мыс­ли долж­ны сле­до­вать друг за дру­гом в осо­бом поряд­ке, имен­но том, кото­рый нужен для дока­за­тель­ства дан­но­го поло­же­ния. Фун­да­мен­том все­го это­го мы долж­ны при­знать память, свер­каю­щей вер­хуш­кой — испол­не­ние. Итак, вот что я хочу ска­зать. 6. Кто все­ми ука­зан­ны­ми сред­ства­ми рас­по­ла­га­ет в наи­выс­шей сте­пе­ни, тот будет совер­шен­ным ора­то­ром; кто в сред­ней — посред­ст­вен­ным, кто в низ­шей — дур­ным. Но ора­то­ра­ми они будут все, так же, как и живо­пис­ца­ми мы назы­ваем и пло­хих пред­ста­ви­те­лей это­го искус­ства, и отли­ча­ют­ся они друг от дру­га не сво­и­ми спе­ци­аль­но­стя­ми, а сте­пе­нью сво­его талан­та. И вот при­чи­на, поче­му нет ора­то­ра, кото­рый не желал бы быть похо­жим на Демо­сфе­на; напро­тив, Менандр не желал похо­дить на Гоме­ра — усло­вия его поэ­зии были дру­гие. Вот имен­но это­го каче­ст­вен­но­го раз­ли­чия в ора­тор­ском искус­стве нет; если же и встре­ча­ет­ся, что один в погоне за вели­ча­во­стью пре­не­бре­га­ет тон­ко­стью, дру­гой ради мет­ко­сти жерт­ву­ет кра­си­вым сло­гом — то это встре­ча­ет­ся толь­ко на сред­ней, а не на выс­шей сту­пе­ни. Выс­шая же сту­пень при­над­ле­жит тому, кто все досто­ин­ства в себе сов­ме­ща­ет.

III. 7. Все это изло­же­но мною в более крат­ком виде, чем это­го тре­бо­ва­ла тема, но для моей бли­жай­шей цели и ска­зан­но­го доста­точ­но. Мы уста­но­ви­ли, что иде­ал один; теперь спра­ши­ва­ет­ся, где его искать. Отве­чаю: в том крас­но­ре­чии, кото­рое про­цве­та­ло неко­гда в Афи­нах. Но в том-то и дело, что атти­че­ские ора­то­ры зна­ко­мы людям гораздо более по сво­ей сла­ве, чем по сво­ей силе: отсут­ст­вие у них недо­стат­ков заме­че­но мно­ги­ми, мно­го­чис­лен­ность же досто­инств — мало кем. Под недо­стат­ка­ми мы разу­ме­ем: по отно­ше­нию к мыс­ли — логи­че­скую пре­врат­ность, отсут­ст­вие свя­зи с делом, недо­ста­точ­ную мет­кость, при­вкус пош­ло­сти; по отно­ше­нию к сло­вам — испор­чен­ность, вуль­гар­ность, несвой­ст­вен­ность, жест­кость, чрез­мер­ную изыс­кан­ность. 8. Это­го, разу­ме­ет­ся, избег­ли как Атти­ки, так и их после­до­ва­те­ли; если вся заслу­га толь­ко в этом и состо­ит, то пусть они счи­та­ют себя и здо­ро­вы­ми, и креп­ки­ми, но лишь в свой­ст­вен­ной каж­до­му уче­ни­ку пале­ст­ры мере: он может про­ха­жи­вать­ся по колон­на­дам гим­на­сти­че­ских зал, но не состя­зать­ся из-за олим­пий­ско­го вен­ца. Мы же будем под­ра­жать — если хва­тит сил — тем, кото­рые, будучи сво­бод­ны от недо­стат­ков, не доволь­ст­ву­ют­ся доб­рым здо­ро­вьем, но стре­мят­ся при­об­ре­сти силы, выпук­лые мыш­цы, оби­лие кро­ви, при­ят­ный цвет кожи; если же не хва­тит, то все же ско­рее без­уко­риз­нен­но здо­ро­вым, каки­ми были все Атти­ки, чем болез­нен­но туч­ным, како­вых во мно­же­стве про­из­ве­ла Азия.

9. Имея в виду эту вто­рую цель, мы — если мы толь­ко ее достиг­нем, что не так-то лег­ко — будем под­ра­жа­те­ля­ми Лисия, и спе­ци­аль­но его про­стоты (дело в том, что и он во мно­гих местах гово­рит воз­вы­шен­но; но, так как он боль­шею частью писал речи част­но­го харак­те­ра, да и те для дру­гих ора­то­ров, и при­том о мало­важ­ных делах, то он про­из­во­дит впе­чат­ле­ние писа­те­ля сухо­го, нароч­но изощ­рив свой талант в обла­сти мел­ких про­цес­сов). IV. Чело­век, достиг­ший этой цели — но толь­ко этой и поэто­му неспо­соб­ный при всем жела­нии гово­рить «обиль­но» — может назы­вать себя ора­то­ром, но толь­ко из раз­ряда мень­ших, так как вели­ко­му ора­то­ру необ­хо­ди­мо вла­деть высо­ким сти­лем, если встре­тит­ся соот­вет­ст­вен­ное дело. 10. Так-то Демо­сфен несо­мнен­но суме­ет гово­рить про­стым сти­лем, Лисий же воз­вы­шен­ным — не все­гда. Если же мои про­тив­ни­ки вооб­ра­жа­ют, что было умест­но — в то вре­мя, как форум и все окру­жаю­щие форум хра­мы кише­ли сол­да­та­ми, — гово­рить за Мило­на точ­но так же, как если бы я вел част­ное дело перед еди­но­лич­ным судьей, то они к ора­тор­ско­му искус­ству при­ла­га­ют мери­ло соб­ст­вен­но­го талан­та, а не само­го пред­ме­та.

11. Они, меж­ду тем, усерд­но рас­про­стра­ня­ют мне­ние, одни — что имен­но они-то и гово­рят по-атти­че­ски, дру­гие — что из наших так никто не гово­рит. С пер­вы­ми я спо­рить не буду: им доста­точ­но отве­тил их соб­ст­вен­ный опыт, состо­я­щий в том, что они или не при­гла­ша­ют­ся в пове­рен­ные, или, будучи при­гла­ше­ны, вызы­ва­ют насмеш­ки (имен­но насмеш­ки, а не смех: смех — при­ме­та атти­че­ско­го крас­но­ре­чия). Что же каса­ет­ся тех, кото­рые оспа­ри­ва­ют мою при­кос­но­вен­ность к атти­че­ско­му сти­лю, сами не выда­вая себя за ора­то­ров, — то, если они обла­да­ют чут­ко­стью уха и тон­ко­стью суж­де­ния, их мож­но при­влечь в каче­стве кри­ти­ков на тех усло­ви­ях, на каких при оцен­ке кар­ти­ны при­вле­ка­ют так­же и тех, кото­рые, не будучи живо­пис­ца­ми, уме­ют, одна­ко, здра­во судить о живо­пи­си; 12. если же все их зна­ние состо­ит в их неспо­соб­но­сти под­да­вать­ся оба­я­нию речи и им поэто­му не нра­вит­ся высо­кий и рос­кош­ный слог, то пусть они так и гово­рят, что они тре­бу­ют от ора­то­ра лишь тон­ко­сти и глад­ко­сти рас­суж­де­ния и не при­зна­ют вели­ча­вой и пре­крас­ной речи. Но пусть они пере­ста­нут назы­вать ора­то­ров тон­ких един­ст­вен­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми атти­че­ско­го, т. е. здо­ро­во­го и чисто­го сти­ля; речь при всей сво­ей чисто­те тор­же­ст­вен­ная, пре­крас­ная и обиль­ная тоже свой­ст­вен­на Атти­кам. — Но и поми­мо того: если нам пред­сто­ит выбор меж­ду речью толь­ко удо­вле­тво­ри­тель­ной и речью, воз­буж­даю­щей кро­ме удо­вле­тво­ре­ния еще и вос­торг, — может ли наш ответ быть сомни­тель­ным? Это каса­ет­ся уже не вопро­са об атти­че­ском, а вопро­са об иде­аль­ном крас­но­ре­чии. 13. А так как луч­шие из гре­че­ских ора­то­ров были афин­ские, их же гла­ва несо­мнен­но Демо­сфен, то отсюда сле­ду­ет, что тот, кто вос­про­из­ведет стиль Демо­сфе­на, будет заод­но и самым атти­че­ским и наи­луч­шим ора­то­ром.

V. Но так как люди силь­но заблуж­да­ют­ся отно­си­тель­но того, в чем состо­ит атти­че­ский стиль, то я счел сво­им дол­гом пред­при­нять труд не столь­ко необ­хо­ди­мый для меня, сколь­ко полез­ный для уча­щих­ся: 14. я пере­вел самые зна­ме­ни­тые, и при­том про­из­не­сен­ные с двух про­ти­во­по­лож­ных точек зре­ния речи — речи обо­их вождей атти­че­ско­го крас­но­ре­чия, Демо­сфе­на и Эсхи­на. Пере­вел я их, одна­ко, не как тол­мач, а как ора­тор: я сохра­нил и мыс­ли, и их постро­е­ние — их физио­но­мию, так ска­зать — но в под­бо­ре слов руко­во­дил­ся усло­ви­я­ми наше­го язы­ка. При таком отно­ше­нии к делу я не имел надоб­но­сти пере­во­дить сло­во в сло­во, а толь­ко вос­про­из­во­дил в общей сово­куп­но­сти смысл и силу отдель­ных слов; я пола­гал, что чита­тель будет тре­бо­вать от меня точ­но­сти не по сче­ту, а — если мож­но так выра­зить­ся — по весу. 15. Цель моей работы — та, чтобы наши сооте­че­ст­вен­ни­ки поня­ли, чего им тре­бо­вать от пред­ста­ви­те­лей атти­че­ско­го направ­ле­ния и какое к ним при­ла­гать мери­ло крас­но­ре­чия.

Но вот про­тив нас выстав­ля­ет­ся Фукидид: есть люди, пре­кло­ня­ю­щи­е­ся перед его крас­но­ре­чи­ем. В этом они пра­вы; но это крас­но­ре­чие не име­ет отно­ше­ния к тому ора­то­ру, кото­рый нам нужен. Одно — путем повест­во­ва­ния пере­да­вать исто­ри­че­ские собы­тия, дру­гое — путем дока­за­тельств уста­нов­лять вину или раз­би­вать обви­не­ние; одно — воз­буж­дать вни­ма­ние чита­те­ля сво­им рас­ска­зом, дру­гое — дей­ст­во­вать на его суж­де­ние. — «Но он гово­рит так хоро­шо!» 16. И Пла­тон гово­рит не хуже; все же тот ора­тор, кото­рый тре­бу­ет­ся для нас, дол­жен вла­деть под­хо­дя­щим к судеб­ным пре­ни­ям крас­но­ре­чи­ем, спо­соб­ным и поучать слу­ша­те­лей, и достав­лять им наслаж­де­ние, и под­чи­нять их волю [§ 3]. VI. Если, поэто­му, най­дет­ся охот­ник про­из­не­сти судеб­ную речь на фукидидов­ский лад, то он этим дока­жет, что он и поня­тия не име­ет о тре­бо­ва­ни­ях, кото­рые ста­вит реаль­ное судеб­ное дело; если же он огра­ни­чи­ва­ет­ся похва­лой Фукидиду, то он может при­со­еди­нить к сво­е­му суж­де­нию и мое. — 17. Мало того: даже само­го Исо­кра­та я не при­чис­лю к тем, кото­рые нам нуж­ны здесь. Знаю, что его совре­мен­ник боже­ст­вен­ный Пла­тон, в сво­ем «Фед­ре», вла­га­ет в уста Сокра­ту вели­кую похва­лу ему; знаю, что все зна­то­ки при­зна­ли за ним имя вели­ко­го ора­то­ра; все же он — не воин, его речь не столь­ко сра­жа­ет­ся мечом, сколь­ко фех­ту­ет при­туп­лён­ной рапи­рой. — Нет, я выво­жу на аре­ну (если поз­во­ли­тель­но срав­ни­вать вели­кое с низ­мен­ным) слав­ней­шую чету бой­цов: Эсхин, этот яко­бы Эзер­нин, о кото­ром гово­рит Луци­лий, боец не пре­зри­тель­ный, а, напро­тив, сме­лый и опыт­ный, про­ти­во­по­став­ля­ет­ся Паци­де­я­ну, луч­ше кото­ро­го мужа род не запом­нит люд­ской; дей­ст­ви­тель­но, более вдох­но­вен­но­го ора­то­ра я и пред­ста­вить себе не могу.

18. Пре­д­ви­жу два рода хули­те­лей это­го мое­го труда. Одни ска­жут, «все же в гре­че­ском под­лин­ни­ке выхо­дит луч­ше». Вер­но; но сами-то они могут ли пере­дать его луч­ше по-латы­ни? — Дру­гие: «к чему мне читать пере­вод, когда я могу про­честь под­лин­ник?» Но ведь вы чита­е­те же Анд­рию и Сине­фе­бов, не забы­вая из-за Менанд­ра — Терен­ция и Цеци­лия; вы не брез­гу­е­те Анд­ро­ма­хой, Антио­пой и Эпи­го­на­ми в их латин­ском виде, не боясь отдать пред­по­чте­те Эннию, Паку­вию и Акцию перед Еври­пидом и Софо­к­лом; к чему же это пре­не­бре­же­ние к пере­веден­ным с гре­че­ско­го речам, когда вы не чув­ст­ву­е­те его по отно­ше­нию к поэтам?

VII. Но перей­дем нако­нец к пред­при­ня­то­му нами тру­ду. Тут преж­де все­го тре­бу­ет изло­же­ния само дело, из за кото­ро­го состо­ял­ся суд.

19. Был в Афи­нах закон, гла­сив­ший так: запре­ща­ет­ся пред­ла­гать наро­ду награж­де­ние долж­ност­но­го лица вен­ком до пред­став­ле­ния им отче­та; затем, дру­гой закон: полу­чаю­щие вен­ки от наро­да награж­да­ют­ся им в народ­ном собра­нии, а полу­чаю­щие его от сове­та — в заседа­нии сове­та. — Демо­сфен, будучи назна­чен руко­во­ди­те­лем работ по ремон­ту город­ских стен, ремон­ти­ро­вал их на соб­ст­вен­ный счет; Кте­си­фонт пред­ло­жил, без пред­став­ле­ния им отче­та, награ­дить его золотым вен­ком в теат­ре, созвав туда народ (меж­ду тем как театр не был закон­ным местом народ­но­го собра­ния) и моти­ви­ро­вал это пред­ло­же­ние так: он награж­да­ет­ся ради сво­их досто­инств и сво­ей пре­дан­но­сти афин­ско­му наро­ду. 20. Так вот его-то Эсхин обви­ня­ет, гово­ря, что его пред­ло­же­ние про­ти­во­за­кон­но, так как в нем тре­бу­ет­ся награж­де­ние чело­ве­ка вен­ком до пред­став­ле­ния отче­та и в теат­ре, и что его заяв­ле­ние о досто­ин­ствах и пре­дан­но­сти наро­ду Демо­сфе­на лжи­во, так как Демо­сфен не был ни достой­ным, ни заслу­жен­ным чело­ве­ком. — К это­му делу нель­зя при­ла­гать мери­ло наших обы­ча­ев; но само по себе оно очень зна­чи­тель­но: оно тре­бу­ет и тол­ко­ва­ния зако­нов, при­том доволь­но тон­ко­го с той и с дру­гой точ­ки зре­ния, и спо­ра, очень важ­но­го, о граж­дан­ских заслу­гах чело­ве­ка. 21. Это-то и было при­чи­ной, поче­му Эсхин, будучи сам капи­таль­но обви­нен Демо­сфе­ном за недоб­ро­со­вест­ное посоль­ство, мести ради обви­нил Кте­си­фон­та, желая создать повод для обсуж­де­ния дея­ний и сла­вы Демо­сфе­на; и дей­ст­ви­тель­но — он не столь­ко рас­про­стра­ня­ет­ся о непред­став­ле­нии отче­та, сколь­ко о рас­то­чае­мых дур­но­му граж­да­ни­ну похва­лах. — 22. Эта жало­ба была пода­на Эсхи­ном на Кте­си­фон­та за четы­ре года до смер­ти Филип­па Македон­ско­го, но суд состо­ял­ся несколь­ко лет спу­стя, когда Алек­сандр уже был в Азии. Гово­рят, этот суд при­влек слу­ша­те­лей изо всей Гре­ции: и дей­ст­ви­тель­но, сто­и­ло прий­ти и послу­шать такой обсто­я­тель­ный, вдох­нов­ля­е­мый враж­дой спор таких дель­ных ора­то­ров в таком важ­ном деле.

23. Их-то речи я решил пере­ве­сти; пере­ве­сти так, чтобы все их досто­ин­ства были вос­про­из­веде­ны в пере­во­де, т. е. все их мыс­ли, как по фор­ме, так и по содер­жа­нию и чере­до­ва­нию, сло­ва же лишь постоль­ку, посколь­ку это доз­во­ля­ют усло­вия наше­го язы­ка — впро­чем, если мне и не уда­лось пере­ве­сти их с гре­че­ско­го пол­но­стью, все же я поста­рал­ся, чтобы их смысл не был утра­чен. Если моя цель будет достиг­ну­та, то будет создан закон, кото­ро­го долж­ны будут дер­жать­ся в сво­их речах ора­то­ры, назы­ваю­щие себя после­до­ва­те­ля­ми атти­че­ско­го направ­ле­ния.

Доста­точ­но, одна­ко, обо мне самом; пора пре­до­ста­вить сло­во — латин­ско­му Эсхи­ну.