НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО LXIII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Ты тяже­ло пере­жи­ва­ешь кон­чи­ну тво­е­го дру­га Флак­ка; но я не хотел бы, чтобы ты горе­вал сверх меры. Чтобы ты совсем не горе­вал, я навряд ли решусь потре­бо­вать, хоть и знаю, что это луч­ше. Но раз­ве доста­лась в удел такая твер­дость духа кому-нибудь, кро­ме тех, кто уже стал мно­го выше фор­ту­ны? И его такая вещь затро­ну­ла бы, но толь­ко затро­ну­ла. А нам мож­но про­стить и неволь­ные сле­зы, если они были не слиш­ком обиль­ны, если мы сами их пода­ви­ли. Пусть при утра­те дру­га гла­за не будут сухи­ми и не стру­ят пото­ков: мож­но про­сле­зить­ся — пла­кать нель­зя. (2) Суро­вый, по-тво­е­му, закон нала­гаю я на тебя? Но ведь и вели­чай­ший из гре­че­ских поэтов¹ дал пра­во лить сле­зы все­го один день, ведь он ска­зал: «Даже Нио­ба дума­ла о пище».

Ты спро­сишь, откуда берут­ся сте­на­нья, откуда без­удерж­ный плач? Мы ищем в сле­зах дока­за­тель­ства нашей тос­ки и не под­чи­ня­ем­ся скор­би, а выстав­ля­ем ее напо­каз. Никто не печа­лит­ся сам для себя. Зло­счаст­ная глу­пость! И в скор­би есть доля тще­сла­вия! (3) — «Так что же, — спро­сишь ты, — неуже­ли я забу­ду дру­га?» — Недол­гую память обе­ща­ешь ты ему, если она минет вме­сте со скор­бью! Ско­ро любой повод раз­гла­дит мор­щи­ны у тебя на лбу и вызо­вет смех — я не гово­рю уже о более дол­гом вре­ме­ни, кото­рое смяг­ча­ет вся­кую тос­ку, ути­ша­ет самое жгу­чее горе. Едва ты пере­ста­нешь следить за собой, как личи­на скор­би спа­дет; ты сам сто­ро­жишь свое горе, но оно усколь­за­ет из-под стра­жи и исся­ка­ет тем рань­ше, чем было ост­рее. (4) Поста­ра­ем­ся же, чтобы память об утра­чен­ных была нам отрад­на. Никто по доб­рой воле не воз­вра­ща­ет­ся мыс­лью к тому, о чем нель­зя поду­мать без муки. Но пусть это неиз­беж­но, пусть, встре­тив имя тех, кого мы люби­ли и поте­ря­ли, мы чув­ст­ву­ем укол боли — в самой этой боли есть некая радость. (5) Ведь неда­ром наш Аттал повто­рял: «Вос­по­ми­на­нье об умер­ших дру­зьях при­ят­но нам так же, как терп­кость в неко­то­рых пло­дах, как очень ста­рое вино, кото­рое тем и вкус­но, что гор­чит: ведь за отда­лен­но­стью вре­ме­ни гаснет все, что нас мучи­ло, и дохо­дит до нас лишь чистая радость». (6) Если верить ему, то «думать о живых дру­зьях — все рав­но что есть мед и пече­нье, вос­по­ми­на­ние о тех, что были, при­ят­но не без горе­чи. Кто, одна­ко, станет отри­цать, что и горь­кое, и не лишен­ное ост­ро­ты воз­буж­да­ет желудок?» (7) Я, впро­чем, чув­ст­вую иное, для меня думать об умер­ших дру­зьях отрад­но и слад­ко. Когда они были со мной, я знал, что их утра­чу, когда я их утра­тил, я знаю, что они были со мной.

Делай же, мой Луци­лий, так, как подо­ба­ет тво­ей невоз­му­ти­мо­сти, пере­стань дур­но истол­ко­вы­вать милость фор­ту­ны. То, что ею отня­то, она преж­де дала! (8) Так будем жад­но наслаж­дать­ся обще­ст­вом дру­зей — ведь неиз­вест­но, дол­го ли еще оно будет нам доступ­но. Поду­ма­ем о том, как часто мы остав­ля­ли их, отправ­ля­ясь в дол­гое стран­ст­вие, как часто, живя в одном месте, не виде­лись с ними, — и мы пой­мем, что боль­ше вре­ме­ни было упу­ще­но при их жиз­ни. (9) А стер­пишь ли ты таких, кто пре­не­бре­гал дру­зья­ми, а теперь гор­ше всех рыда­ет, кто не любит их, пока не утра­тит? Они пото­му и скор­бят так без­удерж­но, что боят­ся, как бы кто не усо­мнил­ся в их люб­ви, и ищут позд­них дока­за­тельств сво­его чув­ства. (10) Если у нас есть еще дру­зья, то мы пло­хо к ним отно­сим­ся и не ценим их, коль ско­ро они не могут уте­шить нас, заме­нив одно­го погре­бен­но­го; если же он был един­ст­вен­ным нашим дру­гом, то не фор­ту­на перед нами вино­ва­та, а мы сами: она отня­ла у нас одно­го, а мы ни одно­го не добы­ли. (11) И потом, кто не мог любить боль­ше, чем одно­го, тот и одно­го не слиш­ком любил. Если с кого сни­мут един­ст­вен­ную туни­ку, а он при­мет­ся опла­ки­вать себя, вме­сто того чтобы поза­бо­тить­ся о том, как бы избе­жать холо­да и чем-нибудь при­крыть тело, — раз­ве ты не счел бы тако­го глуп­цом? Ты схо­ро­нил, кого любил; ищи, кого полю­бить! Луч­ше добыть ново­го дру­га, чем пла­кать. (12) То, что я хочу при­ба­вить, изби­то, я знаю, но все же не отка­жусь повто­рить толь­ко из-за того, что так гово­рят все. Если скор­би не пре­кра­тит разум, ей поло­жит конец вре­мя; одна­ко для разум­но­го чело­ве­ка утом­ле­ние скор­бью — позор­ней­шее лекар­ство от скор­би. Так что уж луч­ше сам оставь скорбь, рань­ше чем она тебя оста­вит, и поско­рей пере­стань делать то, чего при всем жела­нии не смо­жешь делать дол­го. (13) Пред­ки уста­но­ви­ли для жен­щин один год скор­би — не затем, чтобы они скор­бе­ли так дол­го, но чтобы не скор­бе­ли доль­ше; для муж­чин нет закон­но­го сро­ка, ибо вся­кий срок для них посты­ден. Впро­чем, можешь ли ты назвать мне хоть одну бабу из тех, кото­рых толь­ко что отта­щи­ли от кост­ра, ото­рва­ли от тру­па, кото­рая лила бы сле­зы целый месяц? Ничто не ста­но­вит­ся нена­вист­но так быст­ро, как горе; недав­нее нахо­дит уте­ши­те­ля и неко­то­рых при­вле­ка­ет к себе, заста­ре­лое вызы­ва­ет насмеш­ки. И не зря: ведь оно или при­твор­но, или глу­по. (14) И это пишу тебе я — я, так без­удерж­но пла­кав­ший по доро­гом мне Аннее Серене², что меня (вот уж чего я не хотел!) мож­но при­ве­сти в при­мер как чело­ве­ка, побеж­ден­но­го горем. Теперь я осуж­даю себя за это и пони­маю, что́ было глав­ной при­чи­ной тако­го горя: я нико­гда не думал, что он может уме­реть рань­ше меня. Толь­ко одно было у меня перед гла­за­ми: он млад­ше меня, и млад­ше намно­го, — как буд­то судь­ба соблюда­ет черед! (15) Нам надо посто­ян­но думать о том, что смерт­ны и мы, и люби­мые нами. И мне сле­до­ва­ло тогда ска­зать себе: «Мой Серен млад­ше, — но при чем тут это? Он дол­жен уме­реть поз­же меня, но может и рань­ше». Я это­го не сде­лал, и удар фор­ту­ны застиг меня врас­плох. Теперь я думаю так: все смерт­ны, и для смер­ти нет зако­на. Что может слу­чить­ся вся­кий день, может слу­чить­ся и сего­дня. Так будем, мой Луци­лий, пом­нить о том, что ско­ро сами отпра­вим­ся туда, куда отпра­ви­лись опла­кан­ные нами. И быть может, — если прав­ди­вы раз­го­во­ры муд­ре­цов и нас ждет некое общее для всех место, — те, кого мним мы исчез­нув­ши­ми, толь­ко ушли впе­ред. Будь здо­ров.