НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО LXIV

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Вче­ра ты был с нами. Ты впра­ве посе­то­вать, что толь­ко вче­ра, но я пото­му и напи­сал «с нами» — ведь со мною ты посто­ян­но. Ко мне зашли дру­зья, из-за них силь­нее пошел дым — не такой, что валит обыч­но из кухонь наших кутил, пугая кара­уль­ных, а не слиш­ком густой и толь­ко подаю­щий знак, что при­шли гости. (2) Речь шла у нас о мно­гих вещах, но, как быва­ет на пиру, мы ни об одной не гово­ри­ли исчер­пы­ваю­ще, а пере­ска­ки­ва­ли с пред­ме­та на пред­мет. Потом чита­ли кни­гу Квин­та Секс­тия-отца, вели­ко­го, поверь мне, чело­ве­ка и, хоть он это и отри­ца­ет, сто­и­ка. (3) О боги вели­кие, сколь­ко в нем силы, сколь­ко муже­ства! Такое най­дешь не у вся­ко­го фило­со­фа. Сочи­не­ния иных ничем не бле­щут, кро­ме име­ни, а все осталь­ное в них бес­кров­но. Они настав­ля­ют, спо­рят, мудр­ст­ву­ют — толь­ко не укреп­ля­ют нас муже­ст­вом, кото­ро­го у них самих нет. А про­чтешь Секс­тия — ска­жешь: «Он жив, силен, сво­бо­ден, он стал боль­ше чем чело­ве­ком, от него я ухо­жу с вели­кой верой». (4) Приз­на́юсь тебе, в каком я бываю рас­по­ло­же­нье духа, когда про­чту его: мне хочет­ся бро­сить вызов любо­му слу­чаю, хочет­ся вос­клик­нуть: «Что же ты мед­лишь, фор­ту­на? Напа­дай! Ты видишь, я готов». Муже­ст­вом я упо­доб­ля­юсь тому, кто ищет, где бы испы­тать себя, кто хочет пока­зать свою доб­лесть, кто

(5) Мне хочет­ся, чтобы было над чем взять верх, на чем зака­лить тер­пе­ли­вость. Ведь у Секс­тия заме­ча­тель­но еще и то, что он и пока­зы­ва­ет вели­чье бла­жен­ной жиз­ни, и не лиша­ет надеж­ды на нее. Ты узна­ешь, что она хоть и высо­ко, но для желаю­ще­го дости­жи­ма. (6) Тут так же, как с самой доб­ро­де­те­лью: ты ей дивишь­ся — и все же наде­ешь­ся. А у меня все­гда мно­го вре­ме­ни отни­ма­ет само созер­ца­ние муд­ро­сти: я гля­жу на нее с изум­ле­ни­ем, слов­но на все­лен­ную, кото­рую под­час вижу как буд­то впер­вые.

(7) Да, я пре­кло­ня­юсь перед всем, что созда­ла муд­рость, и перед сами­ми созда­те­ля­ми; мне отрад­но видеть в ней наследие мно­гих, накоп­лен­ное и добы­тое их трудом для меня. Но будем и мы посту­пать, как чест­ные отцы семей­ства: умно­жим полу­чен­ное, чтобы это насле­дье обо­га­щен­ным пере­шло от меня к потом­кам. Мно­го дела есть и теперь, и оста­нет­ся все­гда, и даже тот, кто родит­ся через сто тысяч лет, не лишен будет воз­мож­но­сти что-нибудь при­ба­вить к заве­щан­но­му. (8) Но пусть даже все откры­то древни­ми — все­гда будет ново и при­ме­не­ние откры­то­го дру­ги­ми, и его позна­ние и упо­рядо­че­нье. Пред­ставь, что нам доста­лись в наслед­ство лекар­ства, чтобы лечить гла­за; мне уже нет нуж­ды искать новых, сле­ду­ет толь­ко при­спо­со­бить каж­дое к сво­ей болез­ни и при­ме­нить в срок. Вот это облег­ча­ет сухость глаз, это про­го­ня­ет опу­хо­ли с век, это пред­от­вра­ща­ет вне­зап­ные вос­па­ле­ния и сле­зо­те­че­нье, это дела­ет зре­ние ост­рее. Нуж­но толь­ко рас­те­реть их и выбрать вре­мя, и еще най­ти меру для каж­до­го. Лекар­ства для души най­де­ны древни­ми, но наше дело отыс­кать, как их при­ме­нять и когда. (9) Жив­шие рань­ше нас сде­ла­ли мно­го, но не все; и все же нуж­но взи­рать на них бла­го­го­вей­но и чтить, как богов. Поче­му бы мне для поощ­ре­ния души не заве­сти у себя их ста­туи, не празд­но­вать дни их рож­де­ния? Поче­му бы мне, поче­та ради, не при­зы­вать их в свиде­те­ли клят­вы? Ведь если я обя­зан чтить сво­их настав­ни­ков, то не мень­ше дол­жен чтить и настав­ни­ков чело­ве­че­ства, в кото­рых изна­чаль­ный источ­ник вели­ко­го бла­га. (10) Раз­ве, увидев кон­су­ла или пре­то­ра, я не воздам им того поче­та, какой поло­жен их почет­ной долж­но­сти? Не сой­ду с коня, не обна­жу голо­ву, не уступ­лю доро­ги? Так что же, неужто я не при­му в серд­це с вели­чай­шим почте­ни­ем и обо­их Мар­ков Като­нов, и Лелия Муд­ро­го, и Сокра­та с Пла­то­ном, и Зено­на с Кле­ан­фом? Ведь я перед ними пре­кло­ня­юсь, их вели­кие име­на воз­вы­ша­ют и меня само­го. Будь здо­ров.