Жизнь двенадцати цезарей

Книга седьмая

1. Род Цеза­рей пре­сек­ся с Неро­ном¹. На это еще задол­го ука­зы­ва­ли мно­гие зна­ме­нья, осо­бен­но же нагляд­но сле­дую­щие два. Когда-то Ливия, тот­час после бра­ка с Авгу­стом, еха­ла в свою усадь­бу в Вей­ях, как вдруг над нею появил­ся орел, дер­жа в ког­тях белую кури­цу с лав­ро­вой веточ­кой в клю­ве², и как похи­тил, так и опу­стил ее Ливии на коле­ни. Кури­цу она реши­ла выкор­мить, а веточ­ку поса­дить, и цып­лят раз­ве­лось столь­ко, что до сих пор эта вил­ла про­зы­ва­ет­ся «Кури­ной», а лав­ро­вая роща раз­рос­лась так, что цеза­ри для три­ум­фов бра­ли оттуда лав­ры, а после три­ум­фов вся­кий раз сажа­ли новые на том же месте; и заме­че­но было, что при кон­чине каж­до­го засы­ха­ло и поса­жен­ное им дере­во. И вот, на послед­нем году жиз­ни Неро­на и роща вся засох­ла на кор­ню, и все куры, какие там были, погиб­ли. И тот­час затем уда­ри­ла мол­ния в храм Цеза­рей³, и со всех ста­туй сра­зу упа­ли голо­вы, а у ста­туи Авгу­ста даже ски­петр выби­ло из рук.

2. Неро­ну насле­до­вал Галь­ба, с домом Цеза­рей ника­ким род­ст­вом не свя­зан­ный, но, бес­спор­но, муж вели­кой знат­но­сти, из вид­но­го и древ­не­го рода: в над­пи­сях на ста­ту­ях он все­гда писал себя пра­вну­ком Квин­та Кату­ла Капи­то­лий­ско­го, а сде­лав­шись импе­ра­то­ром, выста­вил у себя в атрии свою родо­слов­ную, вос­хо­дя­щую по отцу к Юпи­те­ру, а по мате­ри к Паси­фае, супру­ге Мино­са⁴.

3. Лиц и дея­ния все­го это­го рода было бы дол­го пере­чис­лять: оста­нов­люсь корот­ко лишь на самом его семей­стве. Кто из Суль­пи­ци­ев пер­вый полу­чил про­зви­ще Галь­бы и поче­му, — в точ­но­сти неиз­вест­но. Одни дума­ют, что этот родо­на­чаль­ник после дол­гой и тщет­ной оса­ды како­го-то испан­ско­го горо­да под­жег его, нако­нец, факе­ла­ми, обма­зан­ны­ми галь­ба­ном⁵; дру­гие — что при затяж­ной болез­ни он посто­ян­но носил галь­бей, то есть лекар­ство, завер­ну­тое в шерсть; третьи — что он был очень толст, что по-галль­ски назы­ва­ет­ся «галь­ба»; или, наобо­рот, что он был худой, как те насе­ко­мые, что заво­дят­ся в гор­ном дубе и назы­ва­ют­ся «галь­ба­ми». (2) Про­сла­вил это семей­ство кон­су­ляр Сер­вий Галь­ба⁶, едва ли не самый крас­но­ре­чи­вый ора­тор сво­его вре­ме­ни: о нем гово­рят, что в быт­ность свою про­пре­то­ром в Испа­нии он веро­лом­но пере­бил трид­цать тысяч лузи­тан­цев, из-за чего и воз­го­ре­лась Вири­а­то­ва вой­на⁷. Внук его⁸ слу­жил лега­том Юлия Цеза­ря в Гал­лии, но не был им допу­щен к кон­суль­ству, в раз­дра­же­нии при­мкнул к заго­во­ру Бру­та и Кас­сия и был осуж­ден по Педи­е­ву зако­ну. (3) От него про­ис­хо­дят дед и отец импе­ра­то­ра Галь­бы⁹. Дед полу­чил извест­ность не столь­ко саном — даль­ше пре­ту­ры он не про­дви­нул­ся, — сколь­ко уче­ны­ми заня­ти­я­ми, издав объ­е­ми­стую и ста­ра­тель­но состав­лен­ную исто­рию. А отец достиг кон­суль­ства и, несмот­ря на низ­кий рост, горб на спине и посред­ст­вен­ные ора­тор­ские спо­соб­но­сти, усерд­но высту­пал в судах. (4) Женат он был спер­ва на Мум­мии Аха­и­ке, внуч­ке Кату­ла и пра­внуч­ке того Луция Мум­мия, кото­рый раз­ру­шил Коринф, а затем на Ливии Оцел­лине, жен­щине очень бога­той и кра­си­вой: гово­рят, она сама доби­ва­лась это­го бра­ка из-за его знат­но­сти; и когда на ее домо­га­тель­ства, не желая пока­зать­ся обман­щи­ком, он в укром­ном месте ски­нул одеж­ду и пока­зал ей свое урод­ство — это толь­ко при­ба­ви­ло ей пылу. От Аха­и­ки он имел сыно­вей Гая и Сер­вия. Стар­ший, Гай, порас­тра­тив состо­я­ние, поки­нул Рим, и когда Тибе­рий не допу­стил его в долж­ный срок к жре­бию о про­кон­суль­стве, он нало­жил на себя руки.

4. Сер­вий Галь­ба, импе­ра­тор, родил­ся в кон­суль­ство Мар­ка Вале­рия Мес­са­лы и Гнея Лен­ту­ла, в девя­тый день до январ­ских календ¹⁰, в усадь­бе, что на хол­ме близ Тарра­ци­ны, по левую сто­ро­ну как идти в Фун­ды. Усы­нов­лен­ный сво­ей маче­хой Ливи­ей, он при­нял ее фами­лию вме­сте с про­зви­щем Оцел­лы и пере­ме­нил имя, назвав­шись Луци­ем вме­сто Сер­вия, — это имя он носил, пока не стал импе­ра­то­ром. Как извест­но, Август, когда Галь­ба маль­чи­ком при­вет­ст­во­вал его сре­ди сверст­ни­ков, ущип­нул его за щеч­ку и ска­зал: «И ты, малют­ка, отведа­ешь моей вла­сти»¹¹. А Тибе­рий, узнав, что Галь­ба будет импе­ра­то­ром, но толь­ко в ста­ро­сти, ска­зал: «Пусть живет, коли нас это не каса­ет­ся». (2) Дед его одна­жды совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние после уда­ра мол­нии, как вдруг орел выхва­тил внут­рен­но­сти жерт­вы у него из рук и унес на дуб, покры­тый желудя­ми; ему ска­за­ли, что это воз­ве­ща­ет их роду вер­хов­ную власть, хотя и не ско­ро, а он насмеш­ли­во ото­звал­ся: «Еще бы — когда мул оже­ре­бит­ся!» И впо­след­ст­вии, когда Галь­ба под­ни­мал свой мятеж, мул оже­ре­бил­ся¹², и это более все­го вну­ши­ло ему уве­рен­но­сти: дру­гие ужа­са­лись это­му мерз­ко­му диву, а он один счи­тал его самым радост­ным зна­ком, памя­туя о жерт­во­при­но­ше­нии и сло­вах деда. (3) В день совер­шен­но­ле­тия¹³ он увидел во сне Фор­ту­ну, кото­рая ска­за­ла, что уста­ла сто­ять на его поро­ге и, если он не пото­ро­пит­ся ее при­нять, она доста­нет­ся пер­во­му встреч­но­му. Проснув­шись, он рас­пах­нул дверь и нашел у поро­га мед­ное изо­бра­же­ние боги­ни, дли­ной поболь­ше лок­тя. На сво­ей груди он отнес его в Тускул, где обыч­но про­во­дил лето, посвя­тил ему ком­на­ту в сво­ем доме и с этих пор каж­дый месяц почи­тал его жерт­ва­ми и каж­дый год — ноч­ны­ми празд­не­ства­ми.

(4) Еще не достиг­нув зре­ло­го воз­рас­та, он уже неукос­ни­тель­но соблюдал древ­ний граж­дан­ский обы­чай, все­ми забы­тый и сохра­няв­ший­ся толь­ко в их доме: все воль­ноот­пу­щен­ни­ки и рабы два­жды в день соби­ра­лись перед ним и утром здо­ро­ва­лись, а вече­ром про­ща­лись с хозя­и­ном пооди­ноч­ке. 5. В чис­ле дру­гих бла­го­род­ных наук изу­чал он и пра­во. Выпол­нил он и супру­же­ский долг¹⁴; но, поте­ряв жену свою Лепиду и обо­их рож­ден­ных от нее сыно­вей, он остал­ся вдов­цом и ника­кие пред­ло­же­ния не мог­ли его скло­нить к бра­ку — даже Агрип­пи­ны, кото­рая после смер­ти сво­его мужа Доми­ция все­ми спо­со­ба­ми обха­жи­ва­ла еще жена­то­го и не овдо­вев­ше­го Галь­бу, так что мать Лепиды в собра­нии мат­рон одна­жды изру­га­ла ее и даже уда­ри­ла. (2) Более же все­го он возда­вал почте­ния Ливии Авгу­сте: и при ее жиз­ни он поль­зо­вал­ся ее мило­стью, и по ее заве­ща­нию он едва не стал бога­тым чело­ве­ком — ему было отка­за­но пять мил­ли­о­нов, самый боль­шой пода­рок, но так как это было обо­зна­че­но не сло­ва­ми, а циф­ра­ми, ее наслед­ник Тибе­рий сокра­тил этот пода­рок до пяти­сот тысяч, да и тех не выпла­тил.

6. В почет­ные долж­но­сти всту­пал он рань­ше поло­жен­но­го воз­рас­та. В быт­ность пре­то­ром он пока­зал на Фло­ра­ли­ях¹⁵ невидан­ное дото­ле зре­ли­ще: сло­нов-кана­то­ход­цев. Потом око­ло года управ­лял про­вин­ци­ей Акви­та­ни­ей¹⁶. Затем он был оче­ред­ным кон­су­лом¹⁷ в тече­ние шести меся­цев, при­чем слу­чи­лось так, что в этой долж­но­сти пред­ше­ст­вен­ни­ком его был Луций Доми­ций, отец Неро­на, а пре­ем­ни­ком — Саль­вий Отон, отец Ото­на — види­мое пред­ве­стие того, что в буду­щем он станет импе­ра­то­ром в про­ме­жут­ке меж­ду сыно­вья­ми обо­их.

(2) Гай Цезарь назна­чил его лега­том Верх­ней Гер­ма­нии на место Гету­ли­ка¹⁸. При­быв к леги­о­нам, он на сле­дую­щий же день запре­тил сол­да­там руко­плес­кать на про­ис­хо­див­шем в это вре­мя празд­ни­ке, пись­мен­ным при­ка­зом велев всем дер­жать руки под пла­щом. Тот­час по лаге­рю пошел сти­шок:

(3) С той же суро­во­стью запре­тил он и прось­бы об отпус­ке. Вои­нов — и вете­ра­нов, и ново­бран­цев — он зака­лил посто­ян­ным трудом; вар­ва­ров, про­рвав­ших­ся уже до самой Гал­лии, он оста­но­вил, а в при­сут­ст­вии само­го Гая пока­зал и себя, и леги­о­ны так хоро­шо¹⁹, что из бес­чис­лен­ных войск, собран­ных со всех про­вин­ций, ни одно не полу­чи­ло боль­ше похвал и боль­ше наград. Сам же он осо­бен­но отли­чил­ся тем, что, про­ведя поле­вые уче­ния со щитом на руке, он после это­го про­бе­жал за колес­ни­цей импе­ра­то­ра целых два­дцать миль²⁰.

7. При изве­стии об убий­стве Гая мно­гие сове­то­ва­ли ему вос­поль­зо­вать­ся слу­ча­ем, но он пред­по­чел остать­ся в сто­роне. Этим он снис­кал вели­кое рас­по­ло­же­ние Клав­дия, был при­нят в круг его дру­зей и достиг тако­го поче­та, что из-за его вне­зап­ной и тяж­кой болез­ни был отсро­чен даже поход в Бри­та­нию. Он полу­чил без жре­бия на два года про­кон­суль­ство в Афри­ке²¹, чтобы наве­сти порядок в этой про­вин­ции, неспо­кой­ной из-за внут­рен­них раздо­ров и из-за вос­ста­ния вар­ва­ров; и он навел порядок с усерд­ной стро­го­стью и спра­вед­ли­во­стью даже в мело­чах. (2) Один сол­дат в похо­де вос­поль­зо­вал­ся недо­стат­ком про­до­воль­ст­вия, чтобы про­дать за сто дена­ри­ев меру пше­ни­цы — оста­ток сво­его пай­ка; его ули­чи­ли, и Галь­ба запре­тил кор­мить его, когда он оста­нет­ся без хле­ба; сол­дат умер с голо­ду. А в суде, раз­би­рая спор о вьюч­ном муле, где ни одна сто­ро­на не мог­ла убеди­тель­но дока­зать свою соб­ст­вен­ность ни дово­да­ми, ни свиде­тель­ства­ми и уста­но­вить исти­ну было труд­но, он велел отве­сти мула с завя­зан­ны­ми гла­за­ми к обыч­но­му водо­пою, там раз­вя­зать его, и к кому он побе­жит от воды, тому его и отдать.

8. За эти свои заслу­ги в Афри­ке и преж­ние в Гер­ма­нии он полу­чил три­ум­фаль­ные укра­ше­ния и был избран жре­цом в три кол­ле­гии сра­зу — в чис­ло квин­де­цим­ви­ров, тици­ев и авгу­ста­лов²². И с этих пор почти до середи­ны прав­ле­ния Неро­на жил он по боль­шей части на покое, и даже на про­гул­ки выез­жал не ина­че, как имея при себе мил­ли­он золо­том²³ в сосед­ней повоз­ке.

Нако­нец, когда он был в горо­де Фун­дах, он полу­чил назна­че­ние в Тарра­кон­скую Испа­нию. (2) И слу­чи­лось что когда он явил­ся в про­вин­цию и при­но­сил жерт­вы в общин­ном хра­ме, то у маль­чи­ка-слу­жи­те­ля, сто­яв­ше­го с кадиль­ни­цей, все воло­сы вдруг ста­ли седы­ми — и неко­то­рые увиде­ли в этом знак сме­ны пра­ви­те­лей, буд­то за моло­дым при­дет ста­рик, то есть за Неро­ном Галь­ба. А немно­го спу­стя в Кан­та­брии мол­ния уда­ри­ла в озе­ро и там нашли две­на­дцать секир — недву­смыс­лен­ный знак вер­хов­ной вла­сти. 9. Управ­лял он про­вин­ци­ей восемь лет, но непо­сто­ян­но и по-раз­но­му. Пона­ча­лу он был суров и крут и не знал даже меры в нака­за­ни­ях за про­ступ­ки. Так, одно­му меня­ле за обман при раз­мене денег он отру­бил руки и гвоздя­ми при­бил его к сто­лу, опе­ку­на, кото­рый извел ядом сироту, чтобы полу­чить после него наслед­ство, он рас­пял на кре­сте; а когда тот стал взы­вать к зако­нам, заве­ряя, что он — рим­ский граж­да­нин, то Галь­ба, слов­но облег­чая ему нака­за­ние, велел ради уте­ше­ния и поче­та пере­не­сти его на дру­гой крест, выше дру­гих и беле­ный. Но посте­пен­но он впал в без­де­я­тель­ность и празд­ность, так как не хотел давать Неро­ну ника­ких пово­дов и так как, по его сло­вам, нико­го нель­зя заста­вить отчи­ты­вать­ся в без­дей­ст­вии.

(2) Он пра­вил суд в Новом Кар­фа­гене²⁴, когда узнал о вос­ста­нии в Гал­лии: его про­сил о помо­щи акви­тан­ский легат. Потом при­шло пись­мо и от Вин­дек­са с при­зы­вом стать осво­бо­ди­те­лем и вождем рода чело­ве­че­ско­го²⁵. После недол­го­го коле­ба­ния он это пред­ло­же­ние при­нял, побуж­дае­мый отча­сти стра­хом, отча­сти надеж­дою. С одной сто­ро­ны, он уже пере­хва­тил при­каз Неро­на о сво­ей каз­ни, тай­но послан­ный про­ку­ра­то­рам, с дру­гой сто­ро­ны, ему вну­ша­ли бод­рость бла­го­при­ят­ные гада­нья и зна­ме­нья, а так­же про­ро­че­ства одной знат­ной деви­цы — тем более что в это вре­мя жрец Юпи­те­ра Клу­ний­ско­го по вну­ше­нию сно­виде­ния вынес из свя­ти­ли­ща точ­но такие же про­ри­ца­ния, точ­но так же про­из­не­сен­ные вещей девою две­сти лет назад; а гово­ри­лось в них о том, что будет вре­мя, когда из Испа­нии явит­ся пра­ви­тель и вла­ды­ка мира.

10. И вот, слов­но соби­ра­ясь дать сво­бо­ду рабам, он взо­шел на три­бу­ну; выста­вив перед собою мно­же­ство изо­бра­же­ний тех, кто был осуж­ден и каз­нен Неро­ном, выведя за собою знат­но­го маль­чи­ка, сослан­но­го на ближ­ний из Бале­ар­ских ост­ро­вов и нароч­но для это­го вызван­но­го, он про­из­нес горест­ную речь о поло­же­нии государ­ства, его при­вет­ст­во­ва­ли импе­ра­то­ром, и тогда он объ­явил себя лега­том сена­та и рим­ско­го наро­да. (2) Отме­нив судеб­ные дела, он стал наби­рать из жите­лей про­вин­ции леги­о­ны и вспо­мо­га­тель­ные вой­ска вдо­ба­вок к сво­е­му преж­не­му вой­ску — одно­му леги­о­ну, двум кон­ным отрядам и трем когор­там²⁶. Из ста­рей­ших и разум­ней­ших граж­дан мест­ной зна­ти он учредил подо­бие сена­та и при вся­кой надоб­но­сти сове­щал­ся с ними о важ­ных делах. (3) Из всад­ни­че­ско­го сосло­вия он избрал юно­шей, кото­рые, не лиша­ясь золотых перст­ней, долж­ны были име­но­вать­ся «доб­ро­воль­ца­ми»²⁷ и вме­сто сол­дат нести стра­жу при его опо­чи­вальне. А по про­вин­ци­ям он разо­слал эдик­ты, при­зы­вая всех и каж­до­го при­со­еди­нять­ся к нему и кто как может помо­гать обще­му делу. (4) Око­ло того же вре­ме­ни при укреп­ле­нии горо­да, где назна­чил он сбор вой­скам, был най­ден пер­стень древ­ней работы с рез­ным кам­нем, изо­бра­жав­шим Победу с тро­фе­ем²⁸; а тот­час затем море при­нес­ло в Дер­то­зу алек­сан­дрий­ский корабль с гру­зом ору­жия, без корм­че­го, без моря­ков, без путе­ше­ст­вен­ни­ков, так что никто уже не сомне­вал­ся, что вой­на начи­на­ет­ся пра­вая, свя­щен­ная и под покро­ви­тель­ст­вом богов.

Вдруг вне­зап­но и неожи­дан­но все едва не при­шло в рас­строй­ство. (5) Один из кон­ных отрядов стал жалеть о нару­ше­нии при­ся­ги и при при­бли­же­нии Галь­бы к лаге­рю попы­тал­ся от него отло­жить­ся — с трудом уда­лось его удер­жать в пови­но­ве­нии. А рабы, кото­рых с ковар­ным умыс­лом пода­рил Галь­бе воль­ноот­пу­щен­ник Неро­на, едва не зако­ло­ли его в узком пере­хо­де по пути в баню — его спас­ло, что они ста­ли обо­д­рять друг дру­га не упус­кать слу­чая, их спро­си­ли, о каком слу­чае идет речь, и пыт­кой вынуди­ли при­зна­ние. 11. Ко всем этим несча­стьям при­ба­ви­лась и гибель Вин­дек­са — это потряс­ло Галь­бу боль­ше все­го и, слов­но обре­чен­ный, он готов был нало­жить на себя руки.

Но когда подо­спе­ли гон­цы из Рима и он узнал, что Нерон погиб и все при­сяг­ну­ли ему, тогда он сло­жил зва­ние лега­та, при­нял имя Цеза­ря и высту­пил в путь, оде­тый в воен­ный плащ, с кин­жа­лом, вися­щим на груди, — тогу он надел лишь тогда, когда уби­ты были зате­вав­шие новый заго­вор в Риме началь­ник пре­то­ри­ан­цев Ним­фи­дий Сабин, а в Гер­ма­нии и Афри­ке — лега­ты Фон­тей Капи­тон и Кло­дий Макр.

12. В пути ему пред­ше­ст­во­ва­ла мол­ва о его сви­ре­по­сти и ску­по­сти. Гово­ри­ли, что горо­да Испа­нии и Гал­лии, мед­лив­шие к нему при­мкнуть, он нака­зы­вал тяж­ки­ми побо­ра­ми или даже раз­ру­шал их сте­ны, а их намест­ни­ков и чинов­ни­ков каз­нил с жена­ми и детьми; что, когда в Тарра­коне ему под­нес­ли золо­той венок в пят­на­дцать фун­тов весом из древ­не­го хра­ма Юпи­те­ра, он отдал его в пере­плав­ку и взыс­кал с граж­дан три унции золота, кото­рых недо­ста­ло. (2) Эти слу­хи он под­твер­дил и умно­жил при вступ­ле­нии в Рим²⁹. Так, моря­ков, кото­рых Нерон из греб­цов сде­лал пол­но­прав­ны­ми граж­да­на­ми, он заста­вил вер­нуть­ся к преж­не­му состо­я­нию, а когда они ста­ли отка­зы­вать­ся, настой­чи­во тре­буя орла и знач­ков³⁰, он выпу­стил на них кон­ни­ков и, разо­гнав, каз­нил каж­до­го деся­то­го. Отряд гер­ман­цев³¹, издав­на слу­жив­ших у цеза­рей тело­хра­ни­те­ля­ми и не раз на деле дока­зав­ших свою пре­дан­ность, он рас­пу­стил и без вся­кой види­мой при­чи­ны отпра­вил на роди­ну, так как запо­до­зрил их в сочув­ст­вии Гаю Дола­бел­ле^[1], чьи сады были рядом с их лаге­рем. (3) В насмеш­ку над ним рас­ска­зы­ва­ли — спра­вед­ли­во ли, нет ли, — буд­то одна­жды при виде рос­кош­но­го пира он гром­ко засто­нал; буд­то оче­ред­но­му упра­ви­те­лю, под­нес­ше­му ему крат­кую свод­ку рас­хо­дов, он за ста­ра­ние и уме­ние пожа­ло­вал блюдо ово­щей; и буд­то флей­ти­сту Кану, вос­тор­га­ясь его игрой, он пода­рил пять дена­ри­ев³², вынув их соб­ст­вен­ной рукой из соб­ст­вен­но­го лар­ца. 13. Поэто­му при­бы­тие его не вызва­ло боль­шой радо­сти. Это обна­ру­жи­лось на бли­жай­ших зре­ли­щах: когда в ател­лане запе­ли зна­ме­ни­тую песен­ку: «Шел Они­сим из дерев­ни»³³, то все зри­те­ли под­хва­ти­ли ее в один голос и несколь­ко раз повто­ри­ли этот стих с ужим­ка­ми.

14. Вот поче­му люби­ли и ува­жа­ли его боль­ше, когда он при­ни­мал власть, чем когда сто­ял у вла­сти³⁴. Прав­да, мно­гие его поступ­ки обна­ру­жи­ва­ли в нем отлич­но­го пра­ви­те­ля; но его не столь­ко цени­ли за эти каче­ства, сколь­ко нена­виде­ли за про­ти­во­по­лож­ные.

(2) Пол­ную власть над ним име­ли три чело­ве­ка — они жили вме­сте с ним на Пала­тине, нико­гда его не покида­ли, и народ назы­вал их его дядь­ка­ми. Это были: Тит Виний, его испан­ский легат, без­удерж­но алч­ный; Кор­не­лий Лакон, из судеб­но­го заседа­те­ля став­ший началь­ни­ком пре­то­ри­ан­цев, нестер­пи­мо тупой и спе­си­вый³⁵; воль­ноот­пу­щен­ник Икел, толь­ко что награж­ден­ный золотым коль­цом и про­зви­щем Мар­ци­а­на и уже домо­гаю­щий­ся выс­шей из всад­ни­че­ских долж­но­стей³⁶. Этим то него­дя­ям, с их раз­лич­ны­ми поро­ка­ми, он дове­рял и поз­во­лял помы­кать собою так, что сам на себя не был похож — то слиш­ком мело­чен и скуп, то слиш­ком рас­пу­щен и рас­то­чи­те­лен для пра­ви­те­ля, избран­но­го наро­дом и уже не моло­до­го.

(3) Неко­то­рых вид­ных граж­дан из обо­их выс­ших сосло­вий он по ничтож­ным подо­зре­ни­ям каз­нил без суда. Рим­ское граж­дан­ство даро­вал он ред­ко, а пра­во трех детей³⁷ — все­го один или два раза, да и то лишь на извест­ный огра­ни­чен­ный срок. Судьи про­си­ли его при­ба­вить им шестую деку­рию — он не толь­ко отка­зал, но и отнял у них даро­ван­ное Клав­ди­ем поз­во­ле­ние не соби­рать­ся на суд зимою, в нача­ле года. 15. Дума­ли даже, что он соби­ра­ет­ся огра­ни­чить сена­тор­ские и всад­ни­че­ские долж­но­сти³⁸ двух­го­дич­ным сро­ком и давать их толь­ко тем, кто укло­ня­ет­ся и избе­га­ет их. Щед­рые дары Неро­на он взыс­кал с помо­щью пяти­де­ся­ти рим­ских всад­ни­ков, оста­вив вла­дель­цам лишь деся­тую часть: даже если акте­ры или атле­ты подар­ки свои про­да­ли, а день­ги истра­ти­ли и не мог­ли выпла­тить, то про­дан­ные подар­ки отби­ра­лись у покуп­щи­ков. (2) И напро­тив, сво­им дру­зьям и воль­ноот­пу­щен­ни­кам он поз­во­лял за взят­ку или по при­хо­ти делать что угод­но — обла­гать нало­гом и осво­бож­дать от нало­га, каз­нить невин­ных и мило­вать винов­ных. Даже когда народ потре­бо­вал от него каз­ни Галота и Тигел­ли­на, он из всех кле­вре­тов Неро­на не тро­нул лишь этих двух, самых зло­вред­ных, и вдо­ба­вок пожа­ло­вал Галота важ­ной долж­но­стью, а за Тигел­ли­на³⁹ попрек­нул народ жесто­ко­стью в сво­ем эдик­те.

16. Всем этим он вызвал почти пого­лов­ное недо­воль­ство во всех сосло­ви­ях; но едва ли не более всех нена­виде­ли его сол­да­ты. Дело в том, что началь­ни­ки⁴⁰ обе­ща­ли им небы­ва­лые подар­ки, если они при­сяг­нут ему заоч­но, а он не толь­ко не выпол­нял их обе­ща­ний, но даже гор­дил­ся не раз, что при­вык наби­рать, а не поку­пать сол­дат; и этим он вос­ста­но­вил про­тив себя все вой­ска по всем про­вин­ци­ям. Сре­ди пре­то­ри­ан­цев он к тому же воз­будил страх и него­до­ва­ние тем, что мно­гих уволь­нял в отстав­ку по подо­зре­нию в соуча­стии с Ним­фи­ди­ем. (2) Но гром­че всех роп­та­ли леги­о­ны Верх­ней Гер­ма­нии, обма­ну­тые в ожи­да­нии наград за услу­ги в войне про­тив гал­лов и Вин­дек­са. Поэто­му они пер­вые нару­ши­ли покор­ность: в январ­ские кален­ды они отка­за­лись при­ся­гать кому-нибудь, кро­ме сена­та, и тут же реши­ли отпра­вить к пре­то­ри­ан­цам послов с вестью, что им не по нра­ву импе­ра­тор, постав­лен­ный в Испа­нии, — пусть луч­ше пре­то­ри­ан­цы сами выбе­рут пра­ви­те­ля, кото­рый был бы уго­ден всем вой­скам.

17. Услы­шав об этом, Галь­ба решил, что недо­воль­ство вызы­ва­ет не столь­ко его ста­рость, сколь­ко без­дет­ность; и вот неожи­дан­но он вывел из при­вет­ст­во­вав­шей его тол­пы Пизо­на Фру­ги Лици­ни­а­на, моло­до­го чело­ве­ка, знат­но­го и вид­но­го, дав­не­го сво­его любим­ца⁴¹, кото­ро­го все­гда писал в заве­ща­нии наслед­ни­ком сво­его иму­ще­ства и име­ни, — он назвал его сво­им сыном, при­вел в лагерь и пред воин­ской сход­кою усы­но­вил. Одна­ко и тут он ни сло­ва не ска­зал о подар­ках и этим дал Мар­ку Саль­вию Ото­ну удоб­ный слу­чай осу­ще­ст­вить свой замы­сел шесть дней спу­стя⁴².

18. Мно­гие зна­ме­нья одно за дру­гим еще с само­го нача­ла его прав­ле­ния воз­ве­ща­ли ожи­дав­ший его конец. Когда на всем его пути, от горо­да к горо­ду, спра­ва и сле­ва зака­лы­ва­ли жерт­вен­ных живот­ных, то один бык, оглу­шен­ный уда­ром секи­ры, порвал при­вязь, под­ско­чил к его коляс­ке и, вски­нув ноги, все­го обрыз­гал кро­вью; а когда он выхо­дил из коляс­ки, тело­хра­ни­тель под напо­ром тол­пы чуть не ранил его копьем. Когда он всту­пал в Рим и затем на Пала­тин, зем­ля перед ним дрог­ну­ла и послы­шал­ся звук, подоб­ный реву быка. (2) Даль­ней­шие зна­ки были еще ясней. Для сво­ей Туску­лан­ской Фор­ту­ны он отло­жил из всех богатств одно оже­ре­лье, состав­лен­ное из жем­чу­га и дра­го­цен­ных кам­ней, но вдруг решил, что оно достой­но более высо­ко­го места, и посвя­тил его Вене­ре Капи­то­лий­ской; а на сле­дую­щую ночь ему яви­лась во сне Фор­ту­на, жалу­ясь, что ее лиши­ли подар­ка, и гро­зясь, что теперь и она у него отни­мет все, что дала. В испу­ге он на рас­све­те помчал­ся в Тускул, чтобы замо­лить сно­виде­ние, и послал впе­ред гон­цов при­гото­вить все для жерт­вы; но, явив­шись, нашел на алта­ре лишь теп­лый пепел, а рядом ста­ри­ка в чер­ном, с фимиа­мом на стек­лян­ном блюде и вином в гли­ня­ной чаше⁴³. (3) Заме­че­но было так­же, что при ново­год­нем жерт­во­при­но­ше­нии у него упал с голо­вы венок, а при гада­нии раз­ле­те­лись куры; и в день усы­нов­ле­ния при обра­ще­нии к сол­да­там ему не поста­ви­ли долж­ным обра­зом на три­бу­ну воен­ное крес­ло, а в сена­те кон­суль­ское крес­ло пода­ли задом напе­ред. 19. Нако­нец, утром, в самый день его гибе­ли, гада­тель при жерт­во­при­но­ше­нии несколь­ко раз повто­рил ему, что надо осте­ре­гать­ся опас­но­сти — убий­цы уже близ­ко.

Вско­ре затем он узнал, что Отон захва­тил лагерь. Мно­гие убеж­да­ли его ско­рей поспе­шить туда же, пока еще была воз­мож­ность сво­им при­сут­ст­ви­ем и вли­я­ни­ем одо­леть сопер­ни­ка; но он пред­по­чел не покидать двор­ца и толь­ко окру­жить себя стра­жей из леги­о­не­ров, кото­рые сто­я­ли по горо­ду в раз­ных местах. Одна­ко он надел полот­ня­ный пан­цирь, хотя и не скры­вал, что про­тив столь­ких клин­ков это не защи­та.

(2) Все же он вышел из двор­ца, пове­рив лож­ным слу­хам, кото­рые нароч­но рас­про­стра­ня­ли заго­вор­щи­ки, чтобы выма­нить его в люд­ное место. Неко­то­рые уве­ря­ли даже, что все уже кон­че­но, что мятеж­ни­ки подав­ле­ны и что осталь­ные вой­ска уже сте­ка­ют­ся поздра­вить его, гото­вые во всем ему пови­но­вать­ся. Уве­рен­ный в сво­ей без­опас­но­сти, он вышел на ули­цу, чтобы их встре­тить; когда какой-то сол­дат⁴⁴ ему похва­стал­ся, что убил Ото­на, он толь­ко спро­сил: «По чье­му при­ка­за­нию?» Так он дошел до фору­ма. Сюда уже при­ска­ка­ли, раз­го­няя улич­ную тол­пу, те всад­ни­ки, кото­рым пору­че­но было его убить. Увидев его изда­ли, они при­дер­жа­ли коней, а потом пусти­лись на него вскачь и, все­ми поки­ну­то­го, изру­би­ли.

20. Неко­то­рые сооб­ща­ют, что при пер­вом заме­ша­тель­стве он крик­нул: «Что вы дела­е­те, сорат­ни­ки? Я ваш и вы мои!..» — и даже обе­щал им подар­ки. Но боль­шин­ство утвер­жда­ет, что он сам под­ста­вил им гор­ло и велел делать свое дело⁴⁵ и разить, если угод­но. Уди­ви­тель­нее все­го то, что никто из при­сут­ст­ву­ю­щих не попы­тал­ся помочь импе­ра­то­ру, и все вызван­ные на помощь вой­ска не послу­ша­лись при­ка­за, за исклю­че­ни­ем лишь гер­ман­ских вете­ра­нов: бла­го­дар­ные за недав­нюю заботу об их боль­ных и сла­бых⁴⁶, они бро­си­лись на помощь, но по незна­нию мест пусти­лись даль­ним обход­ным путем и опозда­ли.

(2) Убит он был у Кур­ци­е­ва озе­ра⁴⁷ и там остал­ся лежать; нако­нец, какой-то рядо­вой сол­дат, воз­вра­ща­ясь с выда­чи пай­ка, сбро­сил с плеч мешок и отру­бил ему голо­ву. Так как ухва­тить ее за воло­сы было нель­зя, он сунул ее за пазу­ху, а потом под­дел паль­цем за челюсть и так пре­под­нес Ото­ну; а тот отдал ее обоз­ни­кам и хар­чев­ни­кам, и они, поте­ша­ясь, носи­ли ее на пике по лаге­рю с кри­ка­ми: «Кра­сав­чик Галь­ба, наслаж­дай­ся моло­до­стью!» Глав­ным пово­дом к этой дерз­кой шут­ке был рас­про­стра­нив­ший­ся неза­дол­го до это­го слух, буд­то кто-то похва­лил его вид, еще цве­ту­щий и бод­рый, а он отве­тил:

Затем воль­ноот­пу­щен­ник Патро­бия Неро­ни­а­на купил у них голо­ву за сто золотых и бро­сил там, где по при­ка­зу Галь­бы был каз­нен его патрон. И лишь мно­го поз­же управ­ля­ю­щий Аргив похо­ро­нил ее вме­сте с тру­пом в соб­ст­вен­ных садах Галь­бы по Авре­ли­е­вой доро­ге.

21. Росту он был сред­не­го, голо­ва совер­шен­но лысая, гла­за голу­бые, нос крюч­ко­ва­тый, руки и ноги иска­ле­чен­ные подагрой до того, что он не мог ни носить подол­гу баш­мак, ни читать или про­сто дер­жать кни­гу. На пра­вом боку у него был мяси­стый нарост, так отвис­ший, что его с трудом сдер­жи­ва­ла повяз­ка.

22. Ел он, гово­рят, очень мно­го, и зимой начи­нал заку­сы­вать еще до све­та, а за обедом съе­дал столь­ко, что объ­ед­ки⁴⁹ при­ка­зы­вал уби­рать у него из-под рук, обно­сить кру­гом и разда­вать при­служ­ни­кам. Похоть он испы­ты­вал боль­ше к муж­чи­нам, при­том к взрос­лым и креп­ким: гово­рят, что когда Икел, дав­ний его налож­ник, при­нес ему в Испа­нию весть о гибе­ли Неро­на, он не толь­ко неж­но рас­це­ло­вал его при всех, но и тот­час попро­сил его при­гото­вить­ся к объ­я­ти­ям, а потом увел.

23. Умер он на семь­де­сят третьем году жиз­ни и на седь­мом меся­це прав­ле­ния. Сенат при пер­вой воз­мож­но­сти поста­но­вил воз­двиг­нуть ему ста­тую на рост­раль­ной колонне в том месте фору­ма, где он был убит; но Вес­па­си­ан отме­нил поста­нов­ле­ние, пола­гая, что Галь­ба из Испа­нии под­сы­лал к нему в Иудею убийц.