Жизнь двенадцати цезарей

Книга седьмая

1. Пред­ки Ото­на про­ис­хо­дят из горо­да Ферен­ти­на¹, из семей­ства древ­не­го и знат­но­го, беру­ще­го нача­ло от этрус­ских кня­зей. Дед его, Марк Саль­вий Отон², был сыном рим­ско­го всад­ни­ка и жен­щи­ны низ­ко­го рода — может быть, даже не сво­бод­но­рож­ден­ной; бла­го­да­ря рас­по­ло­же­нию Ливии Авгу­сты, в доме кото­рой он вырос, он стал сена­то­ром, но даль­ше пре­тор­ско­го зва­ния не пошел. (2) Отец его, Луций Отон, по мате­ри при­над­ле­жал к очень знат­но­му роду со мно­ги­ми вли­я­тель­ны­ми свя­зя­ми, а лицом был так похож на импе­ра­то­ра Тибе­рия и так им любим, что иные виде­ли в нем его сына. Почет­ные долж­но­сти в Риме, про­кон­суль­ство в Афри­ке и вне­оче­ред­ные воен­ные пору­че­ния выпол­нял он с боль­шой твер­до­стью. В Илли­ри­ке после мяте­жа Камил­ла несколь­ко сол­дат в поры­ве рас­ка­я­ния уби­ли сво­их началь­ни­ков, яко­бы под­стрек­нув­ших их отло­жить­ся от Клав­дия, — он при­ка­зал их каз­нить посреди лаге­ря у себя на гла­зах, хотя и знал, что Клав­дий за это повы­сил их в чине. (3) Таким поступ­ком он при­об­рел сла­ву, но поте­рял милость; одна­ко вско­ре он вер­нул рас­по­ло­же­ние Клав­дия, рас­крыв по доно­су рабов изме­ну одно­го рим­ско­го всад­ни­ка, замыс­лив­ше­го убить импе­ра­то­ра. Дей­ст­ви­тель­но, сенат почтил его ред­кой честью — ста­ту­ей на Пала­тине, а Клав­дий при­чис­лил его к пат­ри­ци­ям, вос­хва­лял его в самых лест­ных выра­же­ни­ях и даже вос­клик­нул: «Луч­ше это­го чело­ве­ка я и детей себе желать не могу!» От Аль­бии Терен­ции, жен­щи­ны вид­но­го рода³, он имел двух сыно­вей, стар­ше­го Луция Тици­а­на и млад­ше­го Мар­ка, уна­сле­до­вав­ше­го отцов­ское про­зви­ще; была у него дочь, кото­рую, едва она под­рос­ла, он обру­чил с Дру­зом, сыном Гер­ма­ни­ка.

2. Импе­ра­тор Отон родил­ся в чет­вер­тый день до май­ских календ в кон­суль­ство Камил­ла Аррун­ция и Доми­ция Аге­но­бар­ба⁴. С ран­ней моло­до­сти он был такой мот и наг­лец, что не раз бывал сечен отцом; гово­ри­ли, что он бро­дил по ули­цам ноча­ми и вся­ко­го про­хо­же­го, кото­рый был слаб или пьян, хва­тал и под­бра­сы­вал на рас­тя­ну­том пла­ще⁵. (2) После смер­ти отца он подо­льстил­ся к одной силь­ной при дво­ре воль­ноот­пу­щен­ни­це и даже при­тво­рил­ся влюб­лен­ным в нее, хотя она и была уже дрях­лой ста­ру­хой. Через нее он вкрал­ся в дове­рие к Неро­ну и лег­ко стал пер­вым из его дру­зей из-за сход­ства нра­вов, а по неко­то­рым слу­хам — и из-за раз­врат­ной с ним бли­зо­сти. Могу­ще­ство его было тако­во, что у одно­го кон­су­ля­ра, осуж­ден­но­го за вымо­га­тель­ство, он выго­во­рил огром­ную взят­ку и, не успев еще добить­ся для него пол­но­го про­ще­ния, уже ввел его в сенат⁶ для при­не­се­ния бла­го­дар­но­сти.

3. Соучаст­ник всех тай­ных замыс­лов импе­ра­то­ра, в день, назна­чен­ный для убий­ства мате­ри Неро­на, он, во избе­жа­ние подо­зре­ний, устро­ил для него и для нее пир небы­ва­лой изыс­кан­но­сти; а Поппею Саби­ну, любов­ни­цу Неро­на, кото­рую тот увел у мужа и вре­мен­но дове­рил ему под видом бра­ка, он не толь­ко соблаз­нил, но и полю­бил настоль­ко, что даже Неро­на не желал тер­петь сво­им сопер­ни­ком⁷. (2) Во вся­ком слу­чае, гово­рят, что, когда тот за нею при­слал, он про­гнал послан­ных и даже само­го Неро­на не впу­стил в дом, оста­вив его сто­ять перед дверь­ми и с моль­ба­ми и угро­за­ми тщет­но тре­бо­вать дове­рен­но­го дру­гу сокро­ви­ща. Пото­му-то по рас­тор­же­нии бра­ка Отон был под видом намест­ни­че­ства сослан в Лузи­та­нию⁸. Ясно было, что Нерон не хотел более стро­гим нака­за­ни­ем раз­об­ла­чать всю эту комедию; но и так она полу­чи­ла оглас­ку в сле­дую­щем стиш­ке:

Про­вин­ци­ей управ­лял он в квес­тор­ском сане десять лет, с ред­ким бла­го­ра­зу­ми­ем и уме­рен­но­стью. 4. Когда же, нако­нец, пред­ста­вил­ся слу­чай ото­мстить, он пер­вый при­мкнул к начи­на­нию Галь­бы. В то же вре­мя он и сам возы­мел нема­лую надеж­ду на власть — отча­сти по сте­че­нию обсто­я­тельств, отча­сти же по пред­ска­за­нию аст­ро­ло­га Селев­ка⁹: когда-то он обе­щал Ото­ну, что тот пере­жи­вет Неро­на, а теперь сам неожи­дан­но явил­ся к нему с вестью, что ско­ро он станет импе­ра­то­ром. (2) Поэто­му он шел теперь на любые одол­же­ния и заис­ки­ва­ния: устра­и­вал обед для пра­ви­те­ля, вся­кий раз ода­ри­вал весь отряд тело­хра­ни­те­лей золо­том¹⁰, дру­гих сол­дат при­вя­зы­вал к себе дру­ги­ми спо­со­ба­ми, а когда кто-то в спо­ре с сосе­дом из-за межи при­гла­сил его посред­ни­ком, он купил и пода­рил ему все поле. Вско­ре труд­но было най­ти чело­ве­ка, кото­рый бы не думал и не гово­рил, что толь­ко Отон досто­ин стать наслед­ни­ком импе­рии. 5. Сам он наде­ял­ся, что Галь­ба его усы­но­вит, и ожи­дал это­го со дня на день. Но когда тот пред­по­чел ему Пизо­на и надеж­ды его рух­ну­ли, он решил при­бег­нуть к силе. Кро­ме обиды, его тол­ка­ли на это огром­ные дол­ги: он откро­вен­но гово­рил, что еже­ли он не станет импе­ра­то­ром, то все рав­но, погиб­нуть ли от вра­га в сра­же­нии или от креди­то­ров на фору­ме.

(3) За несколь­ко дней до выступ­ле­ния ему уда­лось вытя­нуть мил­ли­он сестер­ци­ев у импе­ра­тор­ско­го раба за достав­лен­ное ему место управ­ля­ю­ще­го. Эти день­ги ста­ли нача­лом все­го дела. Спер­ва он дове­рил­ся пяте­рым тело­хра­ни­те­лям¹¹, потом, когда каж­дый при­влек дво­их, — еще деся­те­рым. Каж­до­му было дано по деся­ти тысяч и обе­ща­но еще по пять­де­сят. Эти сол­да­ты под­го­во­ри­ли и дру­гих, но немно­гих: не было сомне­ния, что едва дело нач­нет­ся, как мно­гие пой­дут за ними сами. 6. Он соби­рал­ся было тот­час после усы­нов­ле­ния Пизо­на захва­тить лагерь и напасть на Галь­бу во двор­це за обедом, но не решил­ся, поду­мав о когор­те, кото­рая нес­ла стра­жу: она навлек­ла бы общую нена­висть, если бы, поки­нув в свое вре­мя Неро­на, поз­во­ли­ла теперь убить и Галь­бу. А потом еще несколь­ко дней¹² отня­ли дур­ные зна­ме­ния и пре­до­сте­ре­же­ния Селев­ка.

(2) Нако­нец, в назна­чен­ный день он велел сво­им сообщ­ни­кам ждать его на фору­ме перед хра­мом Сатур­на у золо­че­но­го вер­сто­во­го стол­ба¹³, сам поут­ру явил­ся с при­вет­ст­ви­ем к Галь­бе, встре­чен был, как все­гда, с поце­лу­ем, при­сут­ст­во­вал при импе­ра­тор­ском жерт­во­при­но­ше­нии¹⁴ и слы­шал пред­ска­за­ния гада­те­ля. Затем воль­ноот­пу­щен­ник ска­зал ему, что при­шли зод­чие — это был услов­ный знак. Он уда­лил­ся, объ­яс­нив, что хочет осмот­реть поку­пае­мый им дом, вышел через зад­ние покои двор­ца и помчал­ся к услов­лен­но­му месту; по дру­гим рас­ска­зам, он при­тво­рил­ся, что у него лихо­рад­ка, и попро­сил окру­жаю­щих изви­нить­ся за него, если ста­нут его искать. (3) А затем, тороп­ли­во усев­шись в жен­скую качал­ку, он напра­вил­ся в лагерь. Носиль­щи­ки выби­лись из сил, он слез и побе­жал, раз­вя­зав­ший­ся баш­мак оста­но­вил его; тогда, чтобы не задер­жи­вать­ся, спут­ни­ки под­ня­ли его на пле­чи и, при­вет­ст­вуя его импе­ра­то­ром, сре­ди радост­ных кли­ков и блес­ка мечей при­нес­ли его на лагер­ную пло­щадь¹⁵. Все встреч­ные при­со­еди­ня­лись к ним, слов­но сообщ­ни­ки и соучаст­ни­ки. Из лаге­ря он послал людей убить Галь­бу и Пизо­на, а чтобы креп­че при­вя­зать к себе сол­дат, поклял­ся перед ними на сход­ке, что будет счи­тать сво­им толь­ко то, что они ему оста­вят.

7. Затем, когда день уже был на исхо­де, он явил­ся в сенат, корот­ко доло­жил, что его похи­ти­ли на ули­це и силой заста­ви­ли при­нять власть и что дей­ст­во­вать он будет толь­ко с обще­го согла­сия, а потом отпра­вил­ся во дво­рец. Сре­ди про­чих уго­д­ли­вых поздрав­ле­ний и лести чернь дала ему имя Неро­на, и он нима­ло не выска­зал неудо­воль­ст­вия: более того, иные гово­рят, что он даже пер­вые свои гра­моты и посла­ния к неко­то­рым намест­ни­кам про­вин­ций под­пи­сал этим име­нем. Во вся­ком слу­чае, изо­бра­же­ния и ста­туи Неро­на он раз­ре­шил вос­ста­но­вить, его про­ку­ра­то­рам и воль­ноот­пу­щен­ни­кам вер­нул их преж­ние долж­но­сти и пер­вым же сво­им импе­ра­тор­ским ука­зом отпу­стил пять­де­сят мил­ли­о­нов сестер­ци­ев на дострой­ку Золо­то­го двор­ца.

(3) В ту же ночь, гово­рят, он видел страш­ный сон и гром­ко сто­нал; на крик при­бе­жа­ли и нашли его на полу перед посте­лью: ему каза­лось, что дух Галь­бы под­нял его и сбро­сил с ложа, и он не жалел иску­пи­тель­ных жертв, пыта­ясь его уми­ло­сти­вить. На сле­дую­щий день при гада­нии его сшиб­ло с ног вне­зап­ным вих­рем, и слы­ша­ли, как он несколь­ко раз про­бор­мотал:

8. Как раз око­ло это­го вре­ме­ни гер­ман­ские леги­о­ны при­сяг­ну­ли Вител­лию. Узнав об этом, Отон пред­ло­жил сена­ту отпра­вить к ним посоль­ство с изве­сти­ем, что пра­ви­тель уже избран и чтобы они хра­ни­ли покой и согла­сие, а сам через гон­цов пред­ло­жил Вител­лию стать его сопра­ви­те­лем и зятем¹⁷. Но вой­на была неиз­беж­на, и выслан­ные Вител­ли­ем пол­ко­вод­цы и вой­ска при­бли­жа­лись. Тут-то он смог убедить­ся, как вер­ны и пре­да­ны ему пре­то­ри­ан­цы — все выс­шее сосло­вие едва не было ими пере­би­то. (2) Он поже­лал под­вез­ти ору­жие на судах с помо­щью моря­ков¹⁸; но когда под вечер ору­жие ста­ли заби­рать из лаге­ря, неко­то­рые сол­да­ты запо­до­зри­ли изме­ну, под­ня­ли тре­во­гу, и все разом, никем не пред­во­ди­мые, устре­ми­лись на Пала­тин, тре­буя изби­е­ния сена­та. Три­бу­ны пыта­лись вме­шать­ся, их опро­ки­ну­ли, неко­то­рых уби­ли, и сол­да­ты, как были окро­вав­лен­ные, допы­ты­ва­ясь, где же импе­ра­тор, про­рва­лись до самой обеден­ной пала­ты и оста­но­ви­лись лишь тогда, когда увиде­ли Ото­на.

(3) В поход он высту­пил сме­ло и едва ли не слиш­ком поспеш­но, не обра­щая вни­ма­ния даже на пред­зна­ме­но­ва­ния, — а меж­ду тем и свя­щен­ные щиты¹⁹ в то вре­мя были выне­се­ны и еще не спря­та­ны, что издав­на счи­та­ет­ся зло­ве­щим, и жре­цы Мате­ри богов²⁰ начи­на­ли в этот день свои слез­ные вопли, и гада­ния были явно недоб­ры­ми: жерт­ва отцу Диту²¹ ока­за­лась угод­ной, тогда как при этом жерт­во­при­но­ше­нии луч­шим зна­ком быва­ет обрат­ное; при выхо­де из горо­да его задер­жал раз­лив Тиб­ра, а на два­дца­той миле доро­га ока­за­лась пре­граж­ден­ной обва­лом зда­ния. 9. С такой же опро­мет­чи­во­стью решил он дать бой как мож­но ско­рее, хотя всем было ясно, что вой­ну сле­ду­ет затя­ги­вать, изво­дя непри­я­те­ля голо­дом и тес­нотой уще­лий: быть может, он не в силах был выне­сти дол­го­го напря­же­ния и наде­ял­ся лег­че добить­ся победы до при­бы­тия Вител­лия, быть может, не умел спра­вить­ся с сол­да­та­ми, бур­но рвав­ши­ми­ся в бой. Сам он ни в одном сра­же­нии не участ­во­вал, оста­ва­ясь в Брик­сел­ле.

(2) В трех пер­вых незна­чи­тель­ных бит­вах он победил — при Аль­пах, близ Пла­цен­ции и воз­ле так назы­вае­мо­го Касто­ро­ва уро­чи­ща²²; но в послед­ней и реши­тель­ной — при Бет­ри­а­ке — он был раз­бит при помо­щи хит­ро­сти: ему пода­ли надеж­ду на пере­го­во­ры, сол­да­ты вышли, чтобы заклю­чить пере­ми­рие, и, еще обме­ни­ва­ясь при­вет­ст­ви­я­ми, вдруг вынуж­де­ны были при­нять бой²³. (3) Тогда и решил­ся он уме­реть: и мно­гие небез­осно­ва­тель­но дума­ют, что не столь­ко от отча­я­ния и неуве­рен­но­сти в вой­сках, сколь­ко сты­дясь упор­ст­во­вать в борь­бе за власть и под­вер­гать таким опас­но­стям людей и государ­ство²⁴. В самом деле, и при нем еще оста­ва­лись удер­жан­ные в запа­се нетро­ну­тые вой­ска и новые шли к нему на помощь из Дал­ма­тии, Пан­но­нии и Мезии, и даже побеж­ден­ные, несмот­ря на пора­же­ние, гото­вы были сами, без вся­кой под­мо­ги, встре­тить любую беду, чтобы ото­мстить за свой позор.

10. Отец мой Све­то­ний Лет был на этой войне три­бу­ном всад­ни­че­ско­го зва­ния в три­на­дца­том леги­оне. Впо­след­ст­вии он часто гово­рил, что Отон даже част­ным чело­ве­ком все­гда нена­видел меж­до­усоб­ные рас­при, и когда одна­жды на пиру кто-то упо­мя­нул о гибе­ли Кас­сия и Бру­та, он содрог­нул­ся; он и про­тив Галь­бы не высту­пил бы, если бы не наде­ял­ся достиг­нуть цели без вой­ны; а тут его научил пре­зре­нию к смер­ти при­мер рядо­во­го сол­да­та, кото­рый при­нес весть о пора­же­нии — ему никто не верил, его обзы­ва­ли то лже­цом, то тру­сом, бежав­шим из сра­же­ния, и тогда он бро­сил­ся на меч у самых ног Ото­на; а тот, по сло­вам отца, при виде это­го вос­клик­нул, что не жела­ет боль­ше под­вер­гать опас­но­сти таких мужей и таких сол­дат.

(2) Бра­ту, пле­мян­ни­ку²⁵ и несколь­ким дру­зьям он посо­ве­то­вал спа­сать­ся, кто как может, обнял их всех, поце­ло­вал и отпу­стил. Остав­шись один, он напи­сал два пись­ма, — одно к сест­ре, с уте­ше­ни­я­ми, и дру­гое к Мес­са­лине, вдо­ве Неро­на, на кото­рой соби­рал­ся женить­ся: им он заве­щал поза­бо­тить­ся о его остан­ках и памя­ти. Все свои пись­ма он сжег, чтобы нико­му не при­чи­нить опас­но­сти или вреда от победи­те­ля; день­ги, какие были, разде­лил меж­ду слу­га­ми.

11. Он уже решил­ся и при­гото­вил­ся уме­реть таким обра­зом, как вдруг послы­шал­ся шум; ему ска­за­ли, что это тех, кто пыта­ет­ся поки­нуть вой­ско и уйти, хва­та­ют и не пус­ка­ют, как бег­ле­цов. Тогда он про­из­нес: «Про­длим жизнь еще на одну ночь» — это его под­лин­ные сло­ва, — и запре­тил удер­жи­вать кого бы то ни было силой. Спаль­ня его была откры­та до позд­ней ночи, и все, кто хоте­ли, мог­ли обра­щать­ся к нему. (2) Потом он выпил холод­ной воды, чтоб уто­лить жаж­ду, достал два кин­жа­ла, попро­бо­вал их ост­рие, спря­тал их под подуш­ку, затво­рил две­ри и забыл­ся глу­бо­ким сном. Толь­ко на рас­све­те он проснул­ся и тогда одним уда­ром пора­зил себя пони­же лево­го сос­ка. На пер­вый же его стон сбе­жа­лись люди, и перед ними он, то при­кры­вая, то откры­вая рану, испу­стил дух. Похо­ро­ни­ли его быст­ро, как он сам велел. Это было на трид­цать вось­мом году его жиз­ни, после девя­но­сто пяти дней прав­ле­ния²⁶.

12. Это­му вели­чию духа не отве­ча­ло у Ото­на ни тело, ни наруж­ность. Был он, гово­рят, невы­со­ко­го роста, с некра­си­вы­ми и кри­вы­ми нога­ми, уха­жи­вал за собою почти как жен­щи­на, воло­сы на теле выщи­пы­вал, жид­кую при­чес­ку при­кры­вал наклад­ны­ми воло­са­ми, при­ла­жен­ны­ми и при­гнан­ны­ми так, что никто о том не дога­ды­вал­ся, а лицо свое каж­дый день, с само­го пер­во­го пуш­ка, брил и рас­ти­рал моче­ным хле­бом, чтобы не рос­ла боро­да; и на празд­не­ствах Иси­ды он при всех появ­лял­ся в свя­щен­ном полот­ня­ном оде­я­нии.

(2) Вот поче­му, дума­ет­ся, смерть его, столь непо­хо­жая на жизнь, каза­лась еще уди­ви­тель­нее. Мно­гие вои­ны, кото­рые там были, со сле­за­ми цело­ва­ли ему мерт­во­му руки и ноги, вели­ча­ли его доб­лест­ным мужем и несрав­нен­ным импе­ра­то­ром и тут же, близ погре­баль­но­го кост­ра, уми­ра­ли от сво­ей руки; мно­гие, кото­рых там и не было, услы­хав эту весть, в отча­я­нии бились друг с дру­гом насмерть. И даже мно­гие из тех, кто жесто­ко нена­видел его при жиз­ни, ста­ли его пре­воз­но­сить после смер­ти, как это водит­ся у чер­ни: гово­ри­ли даже, что Галь­бу он убил не затем, чтобы захва­тить власть, а затем, чтобы вос­ста­но­вить сво­бо­ду и рес­пуб­ли­ку.