Риторические наставления.

Книга X.

с.205

I. [X. 1. 1] Выше­из­ло­жен­ные пра­ви­ла, сколь­ко ни нуж­ны для уча­щих­ся, не могут еще сде­лать их истин­но крас­но­ре­чи­вы­ми Ора­то­ра­ми, если с.206 не при­об­ре­тут той посто­ян­ной спо­соб­но­сти, кото­рая у Гре­ков Exis назы­ва­ет­ся. Мне извест­ны обык­но­вен­ные вопро­сы, писа­ни­ем ли, чте­ни­ем, или дей­ст­ви­тель­ным упраж­не­ни­ем в суд­ных речах более снис­ки­ва­ет­ся такая спо­соб­ность. Над­ле­жа­ло бы нам вой­ти в подроб­ней­шее рас­смот­ре­ние сих ста­тей, если бы мог­ли мы удо­воль­ст­во­вать­ся кото­рою-нибудь одною из них. [2] Но все они нераз­рыв­но свя­за­ны меж­ду собою, так что, воз­не­ра­дев об одной, напрас­но будем трудить­ся над про­чи­ми. Ибо Крас­но­ре­чие наше нико­гда не достигнет до насто­я­щей твер­до­сти и силы, еже­ли не под­кре­пим его при­леж­ным упраж­не­ни­ем в писа­нии: рав­но и труд наш в сочи­не­нии, не будучи руко­во­дим образ­ца­ми, чте­ни­ем достав­ля­е­мы­ми, оста­нет­ся тще­тен. А тот, кто хотя бы и знал, что́ и как ска­зать, но не имел бы спо­соб­но­сти гово­рить на вся­кий встре­тив­ший­ся ему слу­чай, тот похо­дил бы на чело­ве­ка, сидя­ще­го на запер­том сокро­ви­ще.

[3] Хотя же из сих посо­бий одно дру­го­го нуж­нее уча­ще­му­ся, но из того не сле­ду­ет, чтобы мог­ло оно более спо­соб­ст­во­вать сде­лать­ся Ора­то­ром. Без сомне­ния, гово­рить отно­сит­ся преж­де все­го к долж­но­сти Ора­то­ра; и вот, конеч­но нача­ло Ритор­ско­го искус­ства: затем сле­до­ва­ло под­ра­жа­ние: а класть речи на пись­мо, с.207 было уже послед­нее попе­че­ние. [4] Но как, не сде­лав нача­ла, достиг­нуть кон­ца немож­но; так по мере про­дол­же­ния и усо­вер­ше­ния нача­то­го дела, пер­вые вещи ста­но­вят­ся уже не столь важ­ны­ми.

Я здесь гово­рю не о том, как обра­зо­вать Ора­то­ра (о сем доволь­но, или сколь­ко поз­во­ля­ла мне воз­мож­ность, изъ­яс­не­но выше). Мое наме­ре­ние наста­вить, каким обра­зом, как луч­ше и как удоб­нее про­из­во­дить в дей­ст­вие то, что́ он зна­ет уже, как изо­бре­тать и рас­по­ла­гать мыс­ли, как изби­рать и употреб­лять при­лич­ные сло­ва и выра­же­ния: он, подоб­но Атле­ту, пере­няв­ше­му все уже при­е­мы от сво­его учи­те­ля, тре­бу­ет толь­ко настав­ле­ния, каким родом упраж­не­ния дол­жен при­сту­пить к состя­за­нию. [5] Итак, нет сомне­ния, что Ора­то­ру нуж­но для сего запа­стись неко­то­ры­ми посо­би­я­ми, могу­щи­ми слу­жить ему в поль­зу, когда потре­бу­ет надоб­ность. [6] Сии посо­бия состо­ят в изоби­лии мыс­лей и слов.

II. Мыс­ли для каж­до­го пред­ме­та долж­ны быть соб­ст­вен­ные, осо­бен­ные, или для немно­гих общие; сло­ва же везде потреб­ны: еже­ли бы вся­кой вещи было осо­бен­ное и точ­ное сло­во, мы бы мень­ше затруд­ня­лись; ибо тогда сло­ва вме­сте с пред­ме­та­ми тот­час бы нам попа­да­лись. Но как одни из них зна­чи­тель­нее дру­гих, с.208 или кра­си­вее, или силь­нее, или доб­ро­звуч­нее; то и долж­ны быть не толь­ко все извест­ны, но и быть в готов­но­сти и, так ска­зать, под рука­ми, дабы, по бла­го­ра­зум­но­му выбо­ру гово­ря­ще­го, мог­ли без запин­ки употреб­ле­ны быть самые луч­шие.

[7] Знаю, что неко­то­рые Ора­то­ры име­ют при­выч­ку соби­рать и выучи­вать сло­ва, тож­де зна­ча­щие, дабы с мень­шим трудом най­ти хотя одно из мно­гих, и дабы употре­бив кото­рое-нибудь, для избе­жа­ния на близ­ких местах повто­ре­ний, иметь в готов­но­сти дру­гое, под коим бы тоже разу­меть мож­но было; сред­ство дет­ское, бед­ное, и при­том мало полез­ное: ибо наби­ра­ют кучу слов, чтоб толь­ко взять, без вся­ко­го раз­ли­чия, пер­вое, при­шед­шее в голо­ву.

[8] По мне­нию же наше­му, над­ле­жит запа­сать­ся оби­ли­ем слов с раз­бо­ром, с рас­суд­ком; поели­ку сила Крас­но­ре­чия отнюдь не состо­ит в без­оста­но­воч­ном бол­та­ньи. И мы обо­га­тить­ся нуж­ны­ми выра­же­ни­я­ми ина­че не можем, как читая и слу­шая что-либо луч­шее. Тогда узна­ем не толь­ко соб­ст­вен­ные назва­ния вещей, но и места, где употреб­лять их при­лич­нее. [9] Ибо все почти сло­ва, исклю­чая мало­го чис­ла небла­го­при­стой­ных, могут быть в речи поме­щае­мы; да и сии у Сти­хотвор­цев, с.209 писав­ших Ямба­ми, и так­же в ста­рин­ных комеди­ях часто встре­ча­ют­ся кста­ти и без оскорб­ле­ния цело­муд­рия. Но Ора­тор свое сочи­не­ние дол­жен огра­дить от вся­ко­го пори­ца­ния. Все сло­ва, кро­ме ска­зан­ных, хоро­ши на сво­их местах: ино­гда нуж­ны и низ­кие и про­сто­на­род­ные; и те, кои в чистом сло­ге кажут­ся гру­бы­ми, употреб­ля­ют­ся кста­ти, когда пред­мет того тре­бу­ет.

[10] Уметь раз­ли­чать их, и узна­вать не толь­ко точ­ное их зна­ме­но­ва­ние, но и наруж­ную их фор­му и меру, так­же где при­лич­нее поме­ще­ны быть могут, ина­че не научим­ся, как чрез при­леж­ное чте­ние и вни­ма­тель­ное слу­ша­ние; поели­ку вся­кий язык пере­ни­ма­ем спер­ва наслыш­кою. Для сего-то мла­ден­цы, по пове­ле­нию неко­то­рых Госуда­рей, немы­ми кор­ми­ли­ца­ми и в уда­ле­нии от сооб­ще­ства людей вос­пи­тан­ные, хотя и про­из­но­си­ли, как ска­зы­ва­ют, какие-то сло­ва, одна­ко лише­ны были спо­соб­но­сти порядоч­но изъ­яс­нять­ся.

[11] Есть и такие рече­ния, кото­рые раз­ны­ми сло­ва­ми одно и то же озна­ча­ют, так что зна­ме­но­ва­ние их нима­ло не изме­ня­ет­ся, кото­рое ни употре­бишь, напри­мер, en­sis и gla­dius, меч и шпа­га. Дру­гие же, хотя и раз­ным вещам при­ли­че­ст­ву­ют, одна­ко посред­ст­вом тро­па дают уму то же поня­тие, как fer­rum и muc­ro, с.210 желе­зо и ост­рие меча. [12] Рав­но, чрез Катахри­зис, назы­ва­ют­ся Si­ca­rii, кин­жаль­щи­ки, смер­то­убий­цы, все те, кои учи­ни­ли убий­ство, каким бы то ни было ору­жи­ем. Мно­гие вещи озна­ча­ем ино­гда околь­ны­ми сло­ва­ми (cir­cui­tu ver­bo­rum), как у Вир­ги­лия: Et pres­si co­pia lac­tis, вме­сто того, чтоб ска­зать сыр. Часто выра­жа­ем то же, дру­ги­ми толь­ко рече­ни­я­ми: Знаю, ведаю, это для меня не новое, кому неиз­вест­но? Никто не сомне­ва­ет­ся. [13] И еще бли­же пере­ме­нять мож­но, как то: Разу­мею, чув­ст­вую, вижу, часто зна­чат то же, что и знаю. Чте­ние доста­вит нам вели­кое мно­же­ство подоб­ных выра­же­ний, и при­ведет нас в состо­я­ние употреб­лять не пер­вовстре­чаю­щи­е­ся, но при­лич­ней­шие; [14] ибо не все они быва­ют рав­но­силь­ны: напри­мер, гово­ря о поня­тии ума, хоро­шо ска­зать, вижу: но, гово­ря о зре­нии глаз, худо ска­жешь разу­мею; так и вме­сто сло­ва меч, мож­но ска­зать желе­зо; но из сего не сле­ду­ет, чтоб сло­вом меч мог­ло озна­чать­ся желе­зо.

[15] Хотя пока­зан­ным обра­зом и обо­га­ща­ем­ся сло­ва­ми, одна­ко не для одних толь­ко слов читать и слу­шать долж­но. Ибо все то, чему мы учим, най­ти мож­но в при­ме­рах; и при­ме­ры сии быва­ют дей­ст­ви­тель­нее самых пра­вил, когда уча­щий­ся доведен уже до того, что и без настав­ни­ка, с помо­щью соб­ст­вен­ных сил, с.211 может вдаль про­сти­рать­ся; поели­ку то же самое, чему учит настав­ник, ста­но­вит­ся ощу­ти­тель­нее, когда чита­ешь или слу­ша­ешь речь Ора­то­ра.

[16] Но из сих посо­бий иное полез­нее для читаю­ще­го, дру­гое для слу­шаю­ще­го. Ора­тор гово­ря­щий воз­буж­да­ет нас сво­им соб­ст­вен­ным жаром, и не изо­бра­же­ни­ем толь­ко и видом вещей, но самы­ми веща­ми пора­жа­ет. У него все ожи­вотво­ря­ет­ся, все дви­жет­ся, и сии искры ума, как вновь непре­стан­но воз­рож­даю­щи­е­ся, пере­хва­ты­ва­ем мы с удо­воль­ст­ви­ем и даже с неко­то­рым уча­сти­ем. Не окон­ча­ние суда и опас­ность под­суди­мых нас зани­ма­ют, но участь самих Ора­то­ров про­из­во­дит в нас бес­по­кой­ство. [17] Кро­ме того, голос и дей­ст­во­ва­ние лов­кое, бла­го­при­стой­ное, при­ят­ное про­из­но­ше­ние, как твер­дей­шая под­по­ра Ора­то­ра, сло­вом, все нам кажет­ся оча­ро­ва­тель­ным.

Читая, мы вер­нее судим: слу­шая же, или соб­ст­вен­ным при­стра­сти­ем, или дру­гих одоб­ре­ни­ем увле­ка­ем­ся. [18] Ибо стыд­но не согла­со­вать­ся с про­чи­ми, и как бы внут­ренне сове­стим­ся верить самим себе; меж­ду тем как мно­гим нра­вит­ся худое, а от под­куп­лен­ных льсте­цов похва­ля­ет­ся и то, что всем не нра­вит­ся. [19] Напро­тив слу­ча­ет­ся, что слу­ша­те­ли с худым вку­сом и самой луч­шей речи не с.212 одоб­ря­ют. Чте­ние сво­бод­но: тут у нас ничто не усколь­за­ет, как быва­ет при слу­ша­нии гово­ря­ще­го Ора­то­ра; можем то же повто­рять и пере­чи­ты­вать со вни­ма­ни­ем, где или недо­уме­ва­ем, или хотим луч­ше при­пом­нить. И это необ­хо­ди­мо нуж­но. Как при­ни­мае­мые яст­ва опус­ка­ем в желудок раз­же­ван­ны­ми, дабы посо­бить их сва­ре­нию: так и все читае­мое нами, не без вся­ко­го рас­смот­ре­ния, но как рас­т­во­рен­ное при­леж­ным иссле­до­ва­ни­ем, над­ле­жит пере­да­вать памя­ти, дабы после поста­вить то себе за обра­зец к под­ра­жа­нию.

[20] И дол­го не надоб­но читать иных Авто­ров, кро­ме самых луч­ших, и наи­боль­шее дове­рие заслу­жи­ваю­щих; читать же их со вся­ким вни­ма­ни­ем, и даже не ленить­ся делать из них выпис­ки; раз­би­рать сочи­не­ние не толь­ко по частям, но про­чи­тав всю кни­гу, состав­лять общее из ее содер­жа­ния извле­че­ние; особ­ли­во наблюдать сие нуж­но при чте­нии речей, про­из­но­си­мых по делам суд­ным, где часто искус­ство нароч­но с наме­ре­ни­ем при­кры­ва­ет­ся. [21] Ибо Ора­тор, при­уготов­ляя умы слу­ша­те­лей, неред­ко при­твор­ст­ву­ет, ухищ­ря­ет­ся и гово­рит спер­ва о том, что впо­след­ст­вии толь­ко может быть для него выгод­но; и посе­му нам, как неведаю­щим его цели, ска­зан­ное им лег­ко пока­жет­ся неумест­ным. Для того-то, с.213 обо­зрев преж­де все части, над­ле­жит обра­щать­ся на целое.

[22] Все­го же полез­нее знать дело, по кото­ро­му гово­рен­ные речи читать хотим, и осо­бен­но, если по оно­му состя­за­лись с обе­их сто­рон сопер­ни­ки, как Димо­сфен с Есхи­ном, Сер­вий Суль­пи­ций с Мес­са­лою, из коих один гово­рил за Авфидию, дру­гой про­тив; Пол­ли­он с Кас­си­ем по делу Аспер­на­та, и иные мно­гие. [23] Еже­ли нель­зя най­ти речей рав­ной силы по одно­му и тому же делу, то сыщут­ся по край­ней мере такие, из коих почерп­нем поня­тие о поло­же­нии тяж­бы, како­ва речь Тубе­ро­на на Кв. Лига­рия, кое­го защи­щал Цице­рон, и речь Гор­тен­зия за Верре­са, так­же про­тив Цице­ро­на.

Не бес­по­лез­но знать и то, каким обра­зом два Ора­то­ра обра­ба­ты­ва­ли одно и то же дело. Напри­мер, и о воз­вра­ще­нии Цице­ро­ну опи­сан­но­го у него дома гово­рил и Кал­лидий, и за Мило­на напи­са­на, для упраж­не­ния, речь Бру­том, кото­рая, вопре­ки пока­за­нию Кор­не­лия Цель­са, про­из­не­се­на им не была. Пол­ли­он и Мес­са­ла защи­ща­ли одни лица. И еще, пом­ню, в мало­лет­стве моем, сла­ви­лись речи за Волу­зе­на Кату­ла, сочи­нен­ные Доми­ци­ем Афром, Кри­спом Пас­си­е­ном, Деци­мом Лели­ем.

с.214 [24] Но, читая, над­ле­жит быть сво­бод­ну от пред­убеж­де­ния, буд­то бы все нахо­ди­мое в вели­ких есть совер­шен­но. И они ино­гда погре­ша­ют, или пада­ют под бре­ме­нем, или увле­ка­ют­ся поры­ва­ми сво­его разу­ма, не все­гда напря­га­ют вни­ма­ние, а неред­ко и утом­ля­ют­ся. Цице­ро­ну кажет­ся, что Димо­сфен, а Гора­цию, что и сам Гомер вре­ме­нем дре­мо­те пре­да­ют­ся. [25] Они, без сомне­ния, вели­кие люди, но все чело­ве­ки. И с теми, кои все, что в них ни нахо­дят, почи­та­ют за непре­лож­ный закон, слу­ча­ет­ся, что под­ра­жая их недо­стат­кам (ибо это лег­че), почи­та­ют себя уже им рав­ны­ми.

[26] Одна­ко судить о сих вели­ких и достой­ных мужах над­ле­жит со вся­кою осмот­ри­тель­но­стью и скром­но­стью, дабы, как со мно­ги­ми быва­ет, не опо­ро­чить того, чего не пони­ма­ем. И еже­ли в сем слу­чае нель­зя не погре­шить, то мне кажет­ся, читая их тво­ре­ния, луч­ше все одоб­рять, неже­ли мно­гое хулить.

III. [27] Фео­фраст гово­рит, что чте­ние Сти­хотвор­цев весь­ма полез­но для Ора­то­ра: мне­ния его дер­жат­ся и дру­гие мно­гие; да и не без при­чи­ны. Ибо от Сти­хотвор­цев мож­но заим­ст­во­вать пыл­кость в мыс­лях, бла­го­род­ство в выра­же­ни­ях, силу чув­ст­во­ва­ний и при­стой­ность в харак­те­рах; и осо­бен­но рас­се­ян­ная в их тво­ре­ни­ях при­ят­ность мно­го с.215 спо­соб­ст­ву­ет к раз­вле­че­нию умов, как бы удру­чен­ных все­днев­ны­ми упраж­не­ни­я­ми в делах судеб­ных. Для сего-то и Цице­рон за нуж­ное почи­та­ет зани­мать­ся ино­гда чте­ни­ем сего рода.

[28] Одна­ко не забудем, что Ора­то­ру не долж­но во всем под­ра­жать Сти­хотвор­цам; ему непоз­во­ли­тель­на та же воль­ность, ни в сло­вах, ни в фигу­рах: сей род писа­ния выду­ман для ока­за­тель­ства и для одно­го удо­воль­ст­вия, кото­рое про­из­весть ста­ра­ет­ся не толь­ко лож­ны­ми, но неимо­вер­ны­ми вымыс­ла­ми; [29] Сти­хотво­рец может наде­ять­ся более снис­хож­де­ния, поели­ку он обя­зан наблюда­ясь извест­ную потреб­ность стоп; не все­гда вла­стен употреб­лять соб­ст­вен­ные рече­ния; часто совра­щен будучи с пря­мо­го пути, при­нуж­ден быва­ет при­бег­нуть к неко­то­рым околь­ным выра­же­ни­ям; необ­хо­ди­мость застав­ля­ет его не толь­ко пере­ме­нять сло­ва, но и рас­тя­ги­вать, сокра­щать и разде­лять. Ора­тор же дол­жен сто­ять, как воору­жен­ный воин в строю, решить дела вели­кой важ­но­сти, и все­гда стре­мить­ся к победе. [30] Впро­чем, я не хочу, чтоб и его ору­жие было покры­то ржав­чи­ною; но чтобы име­ло блеск, подоб­ный блес­ку вычи­щен­но­го желе­за, коим и взор и душа пора­жа­ет­ся, а не блес­ку сереб­ра или золота, рату­ю­ще­му ни на что не при­год­но­го, с.216 а боль­ше еще опас­но­го тому, кто им укра­ша­ет­ся.

[31] Исто­рия так­же может слу­жить неж­ною и при­ят­ною пищею для Ора­то­ра. Но надоб­но знать, что боль­шая часть совер­шенств Исто­ри­ка сочтут­ся недо­стат­ка­ми в Ора­то­ре. Исто­рик похож на Сти­хотвор­ца, и Исто­рия есть род воль­ной и стро­ги­ми пра­ви­ла­ми не стес­нен­ной поэ­зии; цель ее повест­во­вать, а не дока­зы­вать: это есть тво­ре­ние, кото­рое не вхо­дит в раз­би­ра­тель­ство и пре­ние о делах насто­я­ще­го вре­ме­ни; но толь­ко собы­тия пере­да­ет потом­ству, вме­сте с име­нем умно­го Исто­ри­ка, кото­рый по сей при­чине сме­ло­стью выра­же­ний и фигур ста­ра­ет­ся уда­лить ску­ку, с длин­ным повест­во­ва­ни­ем почти нераз­луч­ную.

[32] Поче­му, как я уже ска­зал, ни Сал­лю­сти­е­ва крат­кость, кото­рая для вни­ма­тель­но­го и раз­бор­чи­во­го ума име­ет неизъ­яс­ни­мую пре­лесть, не может быть умест­на пред судьею, раз­вле­чен­ным в мыс­лях раз­ны­ми дела­ми, или недаль­ным искус­ни­ком в Сло­вес­но­сти; ни же Ливи­е­во оби­лие, сла­до­стью мле­ку подоб­ное, удо­вле­тво­рит тому, кто ищет не столь­ко кра­сот сло­ва, сколь­ко твер­до­сти дока­за­тельств. [33] При­бавь­те к сему, что Цице­рон, ни Фукидида, ни Ксе­но­фон­та не почи­та­ет для Ора­то­ра полез­ны­ми, хотя пер­во­го упо­доб­ля­ет воин­ской с.217 тру­бе, а о дру­гом отзы­ва­ет­ся, что уста­ми его гово­ри­ли сами Музы.

Поз­во­ля­ет­ся одна­ко в отступ­ле­ни­ях употреб­лять ино­гда и исто­ри­че­ские укра­ше­ния; но не долж­но забы­вать, что, при изло­же­нии суще­ст­вен­но­го дела, не напря­жен­ные жилы Атле­та, но креп­кие мыш­цы вои­на потреб­ны; и так же раз­но­цвет­ная одеж­да, какую наши­вал, ска­зы­ва­ют, Димит­рий Фалер­ский, не будет соот­вет­ст­во­вать с пыль­ны­ми собра­ни­я­ми наро­да.

[34] Из Исто­рий мож­но сде­лать еще дру­гое и гораздо важ­ней­шее употреб­ле­ние. Знать собы­тия про­шед­шие и пом­нить досто­при­ме­ча­тель­ные при­ме­ры, весь­ма нуж­но Ора­то­ру, дабы не извле­кать всех свиде­тельств от одних толь­ко тяжу­щих­ся сто­рон, но заим­ст­во­вать их и от самой древ­но­сти: такие свиде­тель­ства про­из­во­дят тем боль­ше дей­ст­вия, что они одни не под­вер­же­ны подо­зре­нию в при­стра­стии. Гово­рить о сем подроб­нее не отно­сит­ся к пред­ме­ту, о коем мы рас­суж­дать здесь пред­по­ло­жи­ли.

[35] А что при­нуж­де­ны мы мно­гое заим­ст­во­вать из чте­ния Фило­со­фов, виною тому сами Ора­то­ры, кото­рые усту­пи­ли им луч­шую часть сво­ей долж­но­сти. Ныне сде­ла­лось уже при­над­леж­но­стью Фило­со­фов рас­суж­дать и спо­рить о том, что есть спра­вед­ли­во, что чест­но, что с.218 полез­но, и напро­тив; даже тол­ку­ют о пред­ме­тах боже­ст­вен­ных; и состя­за­ния и вопро­сы Сокра­та могут буду­ще­го Ора­то­ра доста­точ­но при­угото­вить к пред­сто­я­щим ему судеб­ным пре­ни­ям. [36] Но и здесь потре­бен раз­бор: надоб­но знать, что, хотя гово­рим о тех же вещах, одна­ко есть вели­кая раз­ность меж­ду тяж­ба­ми и про­сты­ми состя­за­ни­я­ми, меж­ду суди­ли­щем и шко­лою, меж­ду настав­ле­ни­я­ми Фило­со­фа и затруд­ни­тель­ны­ми заня­ти­я­ми Ора­то­ра.

IV. [37] Пока­зав поль­зу, от чте­ния про­ис­хо­дя­щую, я еще не вполне, мнит­ся мне, удо­вле­тво­рил жела­нию мно­гих, если не при­бав­лю к тому, каких имен­но Писа­те­лей читать над­ле­жит, и каким досто­ин­ст­вом каж­дый из них отли­ча­ет­ся. Но всех их исчис­лять был бы труд бес­ко­неч­ный. [38] Еже­ли Цице­рон несколь­ко стра­ниц напол­нил име­на­ми одних Рим­ских Ора­то­ров, не вклю­чая в то чис­ло сво­их совре­мен­ни­ков, кро­ме Цеза­ря и Мар­цел­ла; то какая длин­ная соста­ви­лась бы рос­пись, когда бы я захо­тел поме­стить в нее и сих и после жив­ших, при­со­во­ку­пя так­же и Гре­че­ских всех Ора­то­ров, Фило­со­фов и Сти­хотвор­цев? [39] Итак, луч­ше соб­люсть крат­кость Тита Ливия, кото­рый в пись­ме к сыну сво­е­му толь­ко ска­зал, что читать долж­но Димо­сфе­на и с.219 Цице­ро­на до тех пор, пока не при­бли­жит­ся к совер­шен­ствам того или дру­го­го.

[40] Одна­ко я обя­зан ска­зать здесь вооб­ще мое мне­ние. Мало, или почти ни одно­го из древ­них Писа­те­лей, коих тво­ре­ния до нас дошли, не най­дешь, кото­рый бы рас­суди­тель­но­му чита­те­лю не мог при­не­сти какой-либо поль­зы: поели­ку и сам Цице­рон при­зна­ет­ся, что весь­ма мно­го доб­ро­го заим­ст­во­вал от самых древ­ней­ших, впро­чем умных, но вся­ко­го искус­ства чуж­дых. [41] Я тех почти мыс­лей и о новей­ших. Ибо мож­но ли пред­по­ла­гать, что есть до того бес­смыс­лен­ные Писа­те­ли, кои бы ни чем не наде­я­лись оста­вить по себе память в потом­стве? Еже­ли сыщут­ся тако­вые, то с пер­вых же стра­ниц обна­ру­жит­ся их мало­мыс­лие и отвра­тит нас от себя, не дав потра­тить мно­го вре­ме­ни на даль­ней­шее опо­зна­ние. [42] Но не все, что при­над­ле­жит к какой-нибудь части нау­ки, быва­ет тот­час при­спо­соб­ле­но к обра­зу сло­во­вы­ра­же­ния, о кото­ром здесь изла­га­ем пра­ви­ла.

Но преж­де, неже­ли будем гово­рить о каж­дом Писа­те­ле порознь, надоб­но кос­нуть­ся вооб­ще раз­но­сти вку­сов и мне­ний. [43] Ибо неко­то­рые дума­ют, что одних древ­них читать надоб­но, поели­ку в них толь­ко нахо­дим есте­ствен­ное крас­но­ре­чие и силу мужам при­лич­ную. с.220 Дру­гие пле­ня­ют­ся нынеш­ним, цвет­ка­ми усе­ян­ным, неж­ным и толь­ко к оча­ро­ва­нию невежд направ­лен­ным сло­гом. [44] Есть и такие, кото­рые пря­мой образ речи все­му пред­по­чи­та­ют. А иные самое про­стое, лег­кое и от обык­но­вен­ных раз­го­во­ров мало чем раз­ня­ще­е­ся сло­во­вы­ра­же­ние почи­та­ют за истин­но Атти­че­ское. Дру­гие любят мыс­ли высо­кие, стре­ми­тель­ные, пыл­кие. Мно­гие же пре­льща­ют­ся более сло­гом чистым, глад­ким, ста­ра­тель­но выра­ботан­ным. О сем раз­ли­чии вку­сов про­стран­нее объ­яс­ню, когда буду гово­рить о роде сло­ва, кое­го дер­жать­ся нуж­но Ора­то­ру.

V. Меж­ду тем вооб­ще ска­жу, какие выго­ды и от чте­ния каких Авто­ров могут полу­чить те, кои хотят при­об­ресть бо́льшие успе­хи в Крас­но­ре­чии. [45] Я наме­рен упо­мя­нуть о немно­гих, и то самых пре­вос­ход­ных Писа­те­лях. По свой­ству и каче­ствам сих, про­ни­ца­тель­ный чита­тель может судить и о про­чих подоб­ных им: поче­му да не посе­ту­ет на меня кто-либо, что я неко­то­рых, может быть, из чис­ла люби­мых ему, здесь не поме­щаю. Я и сам при­зна­юсь, что не име­ную мно­гих, коих читать с поль­зою мож­но. Но я пред­по­ло­жил теперь гово­рить толь­ко о тех родах чте­ния, какие нуж­ны для обра­зо­ва­ния Ора­то­ра.

с.221 1) [46] И как Арат почел за при­стой­ное начать свою Аст­ро­но­мию сими сло­ва­ми: Ab Iove prin­ci­pium, нач­нем с Юпи­те­ра; то и мы здесь, кажет­ся, спра­вед­ли­во посту­пим, если нач­нем с Гоме­ра. Ибо, как река и источ­ни­ки, по его же соб­ст­вен­ным выра­же­ни­ям, полу­ча­ют и нача­ло и стрем­ле­ние свое от Оке­а­на; так и он есть гла­ва и обра­зец во всех родах Крас­но­ре­чия. Никто не пре­вос­хо­дил его в вели­ких пред­ме­тах высо­ко­стью, в малых точ­но­стью выра­же­ний. Слог его кра­сив и кра­ток, при­я­тен и важен, и оби­ли­ем и крат­ко­стью уди­ви­те­лен: сло­вом, Гомер в высо­чай­шей сте­пе­ни обла­дал совер­шен­ства­ми не толь­ко Поэта, но и Ора­то­ра.

[47] Я не гово­рю о тех местах, где он хва­лит, уве­ще­ва­ет, уте­ша­ет; сто­ит про­чи­тать толь­ко девя­тую кни­гу, в кото­рой опи­сы­ва­ет­ся посоль­ство к Ахил­ле­су: или первую, в кото­рой спо­рят меж­ду собою вое­на­чаль­ни­ки: или вто­рую, где суж­де­ния, пере­го­во­ры и сове­ты глав­ных вождей носят печать непо­д­ра­жае­мо­го искус­ства. [48] Кто не уве­рит­ся, что сей вели­кий Сти­хотво­рец имел во вла­сти сво­ей тай­ну воз­буж­дать и тихие и силь­ные чув­ст­во­ва­ния?

И не нахо­дим ли, что начи­ная обе сии кни­ги, в немно­гих сти­хах, не гово­рю, с.222 сле­до­вал, но поста­вил образ­цы искус­ным При­сту­пам? Ибо при­зы­ва­ни­ем богинь, почи­тав­ших­ся покро­ви­тель­ни­ца­ми пес­но­пев­цев, дела­ет слу­ша­те­ля бла­го­склон­ным, и изо­бра­же­ни­ем вели­ких пред­ме­тов вни­ма­тель­ным, и крат­ко­стью изло­же­ния совер­шен­но вра­зум­ля­ет. [49] Кто может коро­че повест­во­вать, как он, когда воз­ве­ща­ет о смер­ти Патрок­ла? Кто живее опи­сал сра­же­ние Куре­тов и Это­лян? Подо­бий же, срав­не­ний, рас­про­стра­не­ний, при­ме­ров, при­зна­ков и все­го того, что слу­жит к дово­дам и опро­вер­же­ни­ям, нахо­дим в нем такое оби­лие, что даже Рито­ры, оста­вив­шие нам свои настав­ле­ния в Крас­но­ре­чии, при­во­дят на то образ­цы из сего Поэта. [50] И нако­нец, какое заклю­че­ние речи может срав­нить­ся с прось­бою При­а­ма, когда сей умо­ля­ет Ахил­ле­са отдать ему тело сво­его сына?

Что ска­зать о выра­же­ни­ях, мыс­лях, фигу­рах, рас­по­ло­же­нии цело­го тво­ре­ния? Все, кажет­ся, пре­вы­ша­ет меру чело­ве­че­ско­го разу­ма. Надоб­но родить­ся вели­ко­му чело­ве­ку, кото­рый бы мог, не гово­рю, срав­нять­ся с ним в совер­шен­ствах, ибо дело это невоз­мож­ное, но толь­ко пости­гать все кра­соты оных. [51] Гомер, без сомне­ния, всех и во всех родах Крас­но­ре­чия дале­ко оста­вил за собою, и осо­бен­но твор­цов Геро­и­че­ских поэм; пото­му что при с.223 срав­не­нии подоб­ных пред­ме­тов раз­ность гораздо вид­нее.

[52] Гези­од ред­ко воз­вы­ша­ет­ся; он по боль­шей части зани­ма­ет­ся сло­ва­ми; одна­ко в настав­ле­ни­ях его мож­но най­ти полез­ные изре­че­ния: так­же в выра­же­ни­ях есть неко­то­рая плав­ность, и слог его доволь­но хорош; ему отда­ет­ся пре­иму­ще­ство в сред­нем роде Крас­но­ре­чия.

[53] Напро­тив, в Анти­ма­хе при­ме­ча­ет­ся сила и важ­ность; слог его, отстоя дале­ко от обык­но­вен­но­го, заслу­жи­ва­ет похва­лу. Хотя все почти Грам­ма­ти­ки дают ему вто­рое место по Гоме­ре, одна­ко нет в нем ни пыл­ко­сти, ни при­ят­но­сти, ни порядоч­но­го рас­по­ло­же­ния, так­же не вид­но ника­ко­го искус­ства. А сие ясно пока­зы­ва­ет, сколь вели­ка раз­ность при­бли­жить­ся к Гоме­ру, и быть вто­рым по нем.

В Пани­а­зии нахо­дит­ся нечто похо­жее на обо­их помя­ну­тых Сти­хотвор­цев: но в сло­ге его нет их чистоты: одна­ко Гези­о­да пре­вос­хо­дит он выбо­ром пред­ме­тов, а Анти­ма­ха поряд­ком в рас­по­ло­же­нии.

[54] Апол­ло­ний в рос­пись, состав­лен­ную Грам­ма­ти­ка­ми, не вошел пото­му, что Ари­старх и Ари­сто­фан, при­няв­шие на себя пра­во судить о досто­ин­стве Сти­хотвор­цев, ни об одном сво­его вре­ме­ни Писа­те­ле не упо­мя­ну­ли: одна­ко мы име­ем от него одно сочи­не­ние, достой­ное с.224 чте­ния, по соблюде­нию неко­то­рой повсюду неиз­ме­ня­е­мой посред­ст­вен­но­сти.

[55] Арат выбрал для себя пред­мет сухой и холод­ный, в кото­ром нет ни раз­но­об­ра­зия, ни живо­сти, ни же одно­го ввод­но­го лица: впро­чем силы его соот­вет­ст­во­ва­ли пред­при­ня­то­му тру­ду.

Фео­крит уди­ви­те­лен в сво­ем роде: но его сель­ская и пас­ту­ше­ская Муза, не толь­ко в суди­ли­щах, но и в горо­дах не может иметь места.

[56] Мне слы­шат­ся со всех сто­рон голо­са, про­из­но­ся­щие име­на раз­лич­ных Сти­хотвор­цев. Как? неуже­ли, гово­рят, подви­ги Гер­ку­ле­са не име­ют достой­ных Пин­да­ров? Уже­ли без­рас­суд­но под­ра­жа­ли Никан­д­ру Мацер и Вир­ги­лий. Для чего про­пу­стить Евфо­ри­о­на? Еже­ли бы Вир­ги­лий не ува­жал его, то не упо­ми­нал бы сти­хов Хал­кидон­ско­го пев­ца в сво­их Буко­ли­ках. И Гора­ций раз­ве напрас­но ста­вит Тир­тея на пер­вом месте после Гоме­ра?

[57] Неуже­ли они кому-либо так неиз­вест­ны, чтоб нель­зя было хоть из биб­лио­теч­ных рос­пи­сей вне­сти их в свое исчис­ле­ние? Я знаю, о ком умал­чи­ваю, и ни одно­го не охуж­даю, поели­ку пред­ва­ри­тель­но ска­зал, что они все име­ют свою цену. [58] Но воз­вра­тим­ся к ним, когда поукре­пим­ся в Крас­но­ре­чии, как дела­ем с.225 часто на вели­ких пир­ше­ствах; насы­тясь луч­ши­ми яст­ва­ми, нахо­дим и в обык­но­вен­ных неко­то­рую при­ят­ность, ради пере­ме­ны вку­са.

Тогда мож­но взять в руки и Эле­гию. Кал­ли­мах почи­та­ет­ся наи­луч­шим в сем роде. Вто­рое место, по при­зна­нию мно­гих, отда­ет­ся Филе­ту. [59] Но преж­де, неже­ли при­об­ре­тем уже твер­дую, как я ска­зал, спо­соб­ность, над­ле­жит занять­ся отлич­ней­ши­ми Авто­ра­ми; и паче при­леж­ным чте­ни­ем хоро­ших, а не чте­ни­ем мно­гих книг, долж­но укреп­лять разум и усо­вер­шать­ся в сло­ге.

Итак из трех Сти­хотвор­цев, писав­ших Ямба­ми и полу­чив­ших одоб­ре­ние Ари­стар­ха, один Архи­лох может спо­соб­ст­во­вать к дости­же­нию нашей цели. [60] Сло­во­вы­ра­же­ние у него пре­вос­ход­но, мыс­ли сколь­ко крат­ки, столь­ко сме­лы и рази­тель­ны; вы най­де­те в них пол­ноту и силу; так что если он, по мне­нию неко­то­рых, усту­па­ет мно­гим, то сие при­честь долж­но избран­но­му им пред­ме­ту, а не недо­стат­ку ума.

[61] Меж­ду девя­тью же Лири­ка­ми¹, Пин­дар без пре­ко­сло­вия есть пер­вый и по воз­вы­шен­но­сти вос­тор­га, и по рази­тель­но­сти мыс­лей, с.226 по кра­со­те фигур, по уди­ви­тель­но­му оби­лию и выбо­ру рече­ний, и по обра­зу Витий­ства, кото­рое льет­ся со стре­ми­тель­но­стью пото­ка. Поче­му Гора­ций, да и спра­вед­ли­во, почи­та­ет его вовсе непо­д­ра­жае­мым.

[62] Сте­зи­хор сколь воз­вы­шен­но­го ума был, дока­зы­ва­ют то избран­ные им пред­ме­ты: он пел зна­ме­ни­тые бра­ни и вождей вели­ких, так что лира его выдер­жи­ва­ла всю тяжесть Эпи­че­ской поэ­мы. Он застав­ля­ет Иро­ев сво­их и дей­ст­во­вать и гово­рить с над­ле­жа­щим досто­ин­ст­вом; и еже­ли бы умел наблюдать потреб­ную меру, то, кажет­ся, никто бы не подо­шел бли­же к Гоме­ру; но он слиш­ком пло­до­вит и мно­го­ре­чив: порок, хулы достой­ный, но порок, явля­ю­щий изоби­лие.

[63] Алкею по спра­вед­ли­во­сти вла­га­ют в руки золо­той смы­чок; ибо он пре­сле­ду­ет Тира­нов: в нем мно­го и нрав­ст­вен­но­го: в сло­ге кра­ток, вели­ко­ле­пен, чист и мно­го похо­дит на слог Гоме­ра: но уни­жа­ет­ся ино­гда до шуток и любов­ных похож­де­ний, одна­ко спо­соб­нее к пред­ме­там вели­ким.

[64] Симо­нид слаб; но у него свой­ст­вен­но и при­ят­но сло­во­вы­ра­же­ние: особ­ли­во силен он в воз­буж­де­нии жало­сти, так что неко­то­ры­ми по сей части всем Авто­рам пред­по­чи­та­ет­ся.

с.227 [65] Древ­няя Комедия почти одна удер­жи­ва­ет еще кра­соту Атти­че­ско­го наре­чия и неко­то­рую изящ­ную воль­ность выра­же­ний: хотя име­ет она за осо­бен­ный пред­мет осме­я­ние люд­ских поро­ков, одна­ко и в про­чих частях Крас­но­ре­чия не без досто­ин­ства. Ибо в ней при­ме­ча­ет­ся некое бла­го­род­ство, вели­чие, при­ят­ность, и не знаю, есть ли что совер­шен­нее после Гоме­ра, с кото­рым ниче­го срав­ни­вать немож­но, как он и сам ни с кем не срав­ни­ва­ет Ахил­ле­са, и что более под­хо­ди­ло бы к Ора­тор­ско­му искус­ству, или бы спо­соб­ст­во­ва­ло к обра­зо­ва­нию Ора­то­ра. [66] Коми­ков было мно­го: но пре­вос­ход­ней­шие из них суть Ари­сто­фан, Евпо­лис и Кра­тин.

Пер­вый тво­рец Тра­гедий был Эсхил, писа­тель важ­ный, силь­ный и высо­ко­пар­ный часто до изли­ше­ства, но во мно­гих местах гру­бый и нера­дя­щий о пра­виль­но­сти. Посе­му-то Афи­няне доз­во­ли­ли после­дую­щим за ним Сти­хотвор­цам исправ­лять его Тра­гедии и отда­вать на театр, из кото­рых мно­гие и были увен­ча­ны.

[67] Но гораздо на выс­шую сте­пень совер­шен­ства воз­нес­ли сей род сочи­не­ний Софокл и Еври­пид; и досе­ле еще про­ис­хо­дят меж­ду Уче­ны­ми спо­ры о том, кото­ро­го из них обо­их, раз­лич­ный друг от дру­га путь избрав­ших, с.228 над­ле­жит почи­тать луч­шим Сти­хотвор­цем? Я остав­ляю это без раз­ре­ше­ния, как к пред­ме­ту наше­му не отно­ся­ще­е­ся. Но нель­зя не при­знать­ся, что Еври­пид полез­нее для тех, кои гото­вят себя к зва­нию Ора­то­ра. [68] Ибо слог его (что одна­ко ж спра­вед­ли­во пори­ца­ют те, коим вели­че­ст­вен­ность, замыс­ло­ва­тость, и весь ход речи у Софок­ла кажет­ся воз­вы­шен­нее), слог его, гово­рю, под­хо­дит более к роду Ора­тор­ско­му: напол­нен пре­крас­ны­ми мыс­ля­ми и изре­че­ни­я­ми, кото­рые не усту­па­ют изре­че­ни­ям самых глу­бо­ких Фило­со­фов, а в раз­го­во­рах дей­ст­ву­ю­щих лиц может срав­нить­ся с самы­ми крас­но­ре­чи­вы­ми Ора­то­ра­ми. В дви­же­нии же стра­стей повсюду уди­ви­те­лен, а паче пре­вос­хо­ден, где надоб­но воз­будить жалость и состра­да­ние.

[69] Ему Менандр и удив­лял­ся, как сам свиде­тель­ст­ву­ет, и под­ра­жал, хотя и в раз­лич­ном роде. По мне­нию мое­му, еже­ли с при­ле­жа­ни­ем чита­ем будет Менандр, то и один он может доста­вить всю поль­зу, какой мы от настав­ле­ний наших ожи­да­ем: так живо пред­ста­вил образ жиз­ни чело­ве­че­ской, такая в нем пло­до­ви­тость изо­бре­тать и лег­кость выра­жать сло­вом, и такое искус­ство опи­сы­вать все пред­ме­ты, лица и стра­сти. [70] Конеч­но не без осно­ва­ния неко­то­рые дума­ют, что речи, выда­вае­мые под име­нем Хари­зия, были писа­ны с.229 Менан­дром. Но мне кажет­ся он боль­ше Ора­то­ром в сво­их Комеди­ях, исклю­чая, может быть, немно­гие, в кото­рых встре­ча­ют­ся места, мало обду­ман­ные и не с над­ле­жа­щим искус­ст­вом выра­жен­ные.

[71] Одна­ко пола­гаю, что Менандр может быть поле­зен еще более Декла­ма­то­рам; поели­ку они при­нуж­де­ны быва­ют, по содер­жа­нию изби­рае­мых для сво­его упразд­не­ния пред­ме­тов, пред­став­лять раз­ные лица, как то: отцов, сыно­вей, супру­гов, воен­ных, посе­лян, бога­тых, бед­ных, гнев­ли­вых, умо­ля­ю­щих, крот­ких, суро­вых: во всех тако­вых слу­ча­ях умел Сти­хотво­рец сей наблюдать уди­ви­тель­ное при­ли­чие. [72] Он пред все­ми, писав­ши­ми в одном с ним роде, взял пре­иму­ще­ство, и помра­чил их блес­ком сво­ей сла­вы.

Но есть и дру­гие Коми­ки, в коих мож­но най­ти хоро­шее, еже­ли будем читать их с неко­то­рым снис­хож­де­ни­ем: как, напри­мер, Филе­мон, кото­рый, по худо­му вку­су сво­их совре­мен­ни­ков, часто пред­по­чи­та­ем был Менан­д­ру, но по обще­му согла­сию заслу­жи­ва­ет вто­рое по нем место.

2) [73] Перей­дем к Исто­рии. Было мно­го зна­ме­ни­тых Исто­ри­ков; но двое из них, по все­об­ще­му при­зна­нию, дале­ко всех про­чих пре­вос­хо­дят. Один глу­бо­ко­мыс­лен­ный, крат­кий, с.230 повсюду ров­ный, это Фукидид: дру­гой при­ят­ный, бле­стя­щий, обиль­ный, это Иро­дот: тот луч­ше выра­жа­ет стре­ми­тель­ные стра­сти, а сей чув­ст­во­ва­ния тихие: тот кра­си­вее в боль­ших речах, а сей в обык­но­вен­ном раз­го­во­ре: в пер­вом более силы, в дру­гом более при­ят­но­сти.

[74] Фео­помп, бли­жай­ший к ним вре­ме­нем, есть ниже их в Исто­рии, и более под­хо­дит к Ора­то­ру; ибо преж­де, неже­ли убеди­ли его писать Исто­рию, дол­го отправ­лял долж­ность Ора­то­ра. Филист так­же заслу­жи­ва­ет отли­чие меж­ду про­чи­ми, хоро­ши­ми писа­те­ля­ми, после трех помя­ну­тых быв­ши­ми; он под­ра­жал Фукидиду; но гораздо сла­бее его; зато несколь­ко пояс­нее.

В Ефо­ре, по мне­нию Исо­кра­та, недо­ста­ет огня и живо­сти. Кли­тарх похва­ля­ет­ся за разум, за неточ­ность хулит­ся. [75] Спу­стя дол­гое вре­мя появив­ший­ся Тима­ген и тем одним заслу­жил уже ува­же­ние, что воз­ро­дил охоту писать Исто­рии; о чем после озна­чен­ных вели­ких мужей нера­деть было нача­ли. Я не забыл Ксе­но­фон­та; поме­щу его меж­ду Фило­со­фа­ми.

3) [76] Теперь сле­ду­ет необо­зри­мое мно­же­ство Ора­то­ров; ибо один век про­из­вел их до деся­ти: меж­ду ими Димо­сфен зани­мал пер­вое место, и был почти зако­но­да­те­лем с.231 Крас­но­ре­чия. Такая была в нем сила, такое оби­лие в мыс­лях и такая стре­ми­тель­ность в избран­ных выра­же­ни­ях, что ни в чем не най­дешь ни недо­стат­ка, ни изли­ше­ства. [77] Эсхин пол­нее, пло­до­ви­тее и кажет­ся тем выше, чем сжат менее: одна­ко имел, так ска­зать, более тела, неже­ли жил. Ипе­рид отли­чал­ся при­ят­но­стью сло­га и ост­ро­тою разу­ма: но боль­ше спо­со­бен для пред­ме­тов малых, неже­ли для вели­ких.

[78] Лизи­ас, преж­де их жив­ший, сла­вил­ся сло­гом лег­ким и кра­си­вым. Еже­ли доволь­но для Ора­то­ра, чтоб умел ясно изла­гать дело, то был он всех совер­шен­нее: у него нет ниче­го пусто­го, ниче­го натяж­но­го. Одна­ко его луч­ше мож­но упо­до­бить про­зрач­но­му источ­ни­ку, неже­ли реке вели­кой. По край­ней мере, я так думаю. [79] Исо­крат отли­ча­ет­ся чистотою и кра­сотою сло­ва в дру­гом роде: он спо­соб­нее настав­лять юно­го Атле­та, неже­ли сам сра­жать­ся: он ста­рал­ся повсюду бле­стеть сло­гом; да и не без при­чи­ны; ибо не брал на себя дел суд­ных, а гово­рил толь­ко при мно­го­чис­лен­ном собра­нии уче­ни­ков сво­их: изо­бре­тал удоб­но, любил все чест­ное и изящ­ное, и в сочи­не­нии наблюдал пра­виль­ность до того, что такое ста­ра­ние ино­гда ста­ви­лось ему в порок.

[80] В помя­ну­тых мною Ора­то­рах не сии одни досто­ин­ства нахо­жу, но их толь­ко каж­до­му с.232 осо­бен­но почи­таю при­над­ле­жа­щи­ми: так­же не отвер­гаю, чтоб не было дру­гих, кро­ме их, пре­вос­ход­ных писа­те­лей. При­зна­юсь, что даже и Димит­рий Фалер­ский (хотя гово­рят, что он пер­вый начал укло­нять­ся от истин­но­го пути Крас­но­ре­чия) имел мно­го даро­ва­ний и спо­соб­но­сти, и тем по край­ней мере досто­па­мя­тен, что был почти послед­ний из Атти­ков, кое­го мож­но назвать еще Ора­то­ром: Цице­рон одна­ко пред­по­чи­та­ет его всем дру­гим в роде посред­ст­вен­ном.

4) [81] Из Фило­со­фов, из чте­ния коих Тул­лий, как сам при­зна­ет­ся, почерп­нул боль­шую часть сво­его Витий­ства, кто не поста­вит Пла­то­на выше всех про­чих, как по тон­ко­сти ума его в пре­ни­ях, так по неко­ей боже­ст­вен­ной и Гоме­ру толь­ко свой­ст­вен­ной спо­соб­но­сти изъ­яс­нять свои мыс­ли? Он воз­но­сит­ся выше про­зы, и даже выше той поэ­зии, кото­рая у Гре­ков назы­ва­лась сим име­нем толь­ко пото­му, что заклю­ча­лась в извест­ном чис­ле стоп: и мне кажет­ся, он буд­то бы не умом чело­ве­че­ским, а Дель­фий­ским ора­ку­лом вдох­но­вен был.

[82] Что ска­жу о непри­нуж­ден­ной, бес­при­твор­ной при­ят­но­сти Ксе­но­фон­та, коей ника­кое уси­лие, ника­кое искус­ство под­ра­жать не может? Кажет­ся, сами Гра­ции в уста его речь вла­га­ли: с.233 что в древ­ней Комедии ска­за­но о Перик­ле, мы то же можем весь­ма спра­вед­ли­во отне­сти к Ксе­но­фон­ту: Уста­ми его веща­ла сама Боги­ня уве­ри­тель­но­сти.

[83] Что ска­зать о про­чих уче­ни­ках Сокра­та? Что об Ари­сто­те­ле? Не знаю, обшир­ны­ми ли позна­ни­я­ми, мно­же­ст­вом ли мно­го­раз­лич­ных сочи­не­ний, или сла­до­стью сло­ва, или ост­ро­тою изо­бре­те­ний, снис­кал он более сла­вы. Фео­фраст же толь силен, толь пре­вос­хо­ден в крас­но­ре­чии, что от того само­го, как ска­зы­ва­ют, полу­чил свое имя.

[84] Древ­ние Сто­и­ки не мно­го пек­лись о крас­но­ре­чии: но кро­ме того, что назида­ют нрав­ст­вен­ность, мно­го име­ют осно­ва­тель­но­сти в сво­их умст­во­ва­ни­ях и твер­до­сти в дока­за­тель­ствах. Они более забо­ти­лись о точ­но­сти мыс­лей (что конеч­но дела­ли не из при­твор­ства), неже­ли о кра­со­те выра­же­ний.

VI. [85] Для Рим­ских Писа­те­лей мы будем сле­до­вать тому же поряд­ку.

1) Как Писа­те­лей Гре­че­ских нача­ли мы исчис­лять с Гоме­ра, так, при­сту­пая гово­рить о Рим­ских, луч­ше все­го долж­но начать с Вир­ги­лия, кото­рый из всех Сти­хотвор­цев, писав­ших в сем роде, ото­шел, без сомне­ния, не дале­ко от Гоме­ра. [86] Я употреб­лю здесь те же сло­ва, какие слы­шал еще в моло­до­сти моей с.234 от Афра Доми­ция; он, на вопрос мой, кто бы, по его мне­нию, более при­бли­жил­ся к Гоме­ру, отве­чал: Вир­ги­лий есть вто­рой, одна­ко бли­же к пер­во­му, неже­ли к третье­му. И в самом деле, если он дол­жен усту­пить небес­но­му и бес­смерт­но­му гению пер­во­го, вза­мен того усмат­ри­ва­ет­ся в нем более тща­ния и пра­виль­но­сти; что ему боль­ше­го и труда сто­и­ло: и недо­ста­ток воз­вы­шен­но­сти Гре­че­ско­го пев­ца воз­на­граж­да­ет­ся в Рим­ском неиз­ме­ня­е­мою ров­но­стью.

[87] Все про­чие изда­ле­ка сле­ду­ют. Ибо читать Маце­ра и Лукре­ция хотя мож­но, но не для того, чтоб почерп­нуть из них какую-либо поль­зу в отно­ше­нии к сло­ву, то есть, в отно­ше­нии к пра­ви­лам Крас­но­ре­чия: они оба хоро­ши по сво­им пред­ме­там; но в одном нет ниче­го воз­вы­шен­но­го, а дру­гой труден. Нель­зя пре­не­бре­гать и Варро­на Атта­ци­на², про­сла­вив­ше­го­ся неко­то­ры­ми сочи­не­ни­я­ми и пере­во­да­ми: одна­ко он к усо­вер­ше­нию сло­ва спо­соб­ст­во­вать мало может. [88] Енний досто­ин ува­же­ния, как те освя­щен­ные древ­но­стью дуб­ра­вы, в кото­рых высо­кие и мно­го­лет­ние дубы не столь­ко с.235 пора­жа­ют кра­сотою, сколь­ко чув­ст­ви­ем бла­го­го­ве­ния, какое к себе вну­ша­ют.

Дру­гие Сти­хотвор­цы, к нам бли­же жив­шие, могут более спо­соб­ст­во­вать к усо­вер­ше­нию наше­му в чисто­те сло­га. Овидий, забав­ный даже в Иро­и­че­ских тво­ре­ни­ях, и слиш­ком влюб­лен­ный в свое ост­ро­умие, во мно­гих местах заслу­жи­ва­ет одоб­ре­ние. [89] Кор­не­лий Север, хотя луч­ший сти­хо­сла­га­тель, неже­ли поэт, мог бы одна­ко по спра­вед­ли­во­сти засту­пить вто­рое место, если бы про­дол­жил повест­во­ва­ние о Сици­лий­ской войне с тем же успе­хом, с каким напи­сал первую кни­гу. Но преж­девре­мен­ная смерть оста­но­ви­ла даль­ней­ший подвиг; при всем том юно­ше­ские заня­тия его пока­зы­ва­ют вели­кую спо­соб­ность, а паче уди­ви­тель­ный в таком воз­расте вкус и порыв ко все­му изящ­но­му.

[90] Мно­го поте­ря­ли мы недав­но и в Вале­рии Флак­ке. В Салее Бас­се виден силь­ный и сти­хотвор­че­ский разум, но и самою ста­ро­стью еще не при­веден­ный в зре­лость. Не худо про­чи­тать Раби­рия и Тедо­на, если допу­стит лиш­нее вре­мя. Лукан пылок, стре­ми­те­лен, испол­нен бле­стя­щих мыс­лей; но, по мне­нию мое­му, дол­жен быть отне­сен к чис­лу Ора­то­ров более, неже­ли Сти­хотвор­цев.

с.236 [91] Гово­ря о писа­те­лях наше­го вре­ме­ни, не поме­стил я меж­ду ними Гер­ма­ни­ка Авгу­ста³, пото­му, что попе­че­ние о делах государ­ст­вен­ных откло­ни­ло его от обыч­ных ему уче­ных упраж­не­ний, и что богам бла­го­рас­суди­лось мало быть ему вели­чай­шим из поэтов. Одна­ко что уче­нее, что пре­вос­ход­нее, что сла­дост­нее тво­ре­ний, кото­рые он начал было в моло­до­сти сво­ей до при­об­ще­ния его к управ­ле­нию Импе­ри­ею? Да и кто луч­ше мог вос­петь воен­ные подви­ги, как не тот, кто сам участ­во­вал в оных? Кому мог­ли быть бла­го­при­ят­нее Музы? На кого Минер­ва, боже­ство толи­ко чти­мое сим госуда­рем, бла­го­во­ли­ла бы щед­рее излить дары свои? [92] Гряду­щие века про­воз­гла­сят достой­ней­шие похва­лы. Ибо ныне высо­кие каче­ства писа­те­ля блес­ком дру­гих доб­ле­стей помра­ча­ют­ся. Одна­ко, Цезарь, поз­воль вели­ко­душ­но, да и мы, упраж­ня­ю­щи­е­ся в нау­ках, при­со­во­ку­пим хва­лы, тебе подо­баю­щие, и да засвиде­тель­ст­ву­ем пред потом­ст­вом с Вир­ги­ли­ем:

In­ter victri­ces he­de­ram ti­bi ser­pe­re lau­ros. (Ec­log. 8. V. 13).

Т. е.

Что для увен­ча­ния чела тво­е­го и блющ при­ме­шал­ся победо­нос­ным лав­рам.

с.237 [93] В Эле­гии мы так­же поспо­рим с Гре­ка­ми. Тибулл мне кажет­ся чище и при­ят­нее всех наших Сти­хотвор­цев в сем роде. Неко­то­рые пред­по­чи­та­ют ему Про­пер­ция. Овидий страст­нее и воль­нее обо­их; а Галл гру­бее.

Сати­ра же совер­шен­но нам при­над­ле­жит; ею пер­вый про­сла­вил­ся Луци­лий, к кото­ро­му иные так при­стра­сти­лись, что не толь­ко пред Сти­хотвор­ца­ми в том же роде, но и пред все­ми дру­ги­ми отда­ют ему пре­иму­ще­ство. [94] Я не согла­сен, как с ними, так и с Гора­ци­ем, кото­рый Луци­лия упо­доб­ля­ет мут­но­му источ­ни­ку, в коем есть нечто и чисто­го. Ибо я нахо­жу в нем уди­ви­тель­ную уче­ность, непри­нуж­ден­ность в мыс­лях и выра­же­ни­ях; от чего мно­го кол­ких шуток и сати­ри­че­ской едко­сти.

Гора­ций гораздо выра­ботан­нее и чище. Он знал луч­ше и рази­тель­нее осме­и­вал люд­ские нра­вы. Пер­сий хотя издал одну толь­ко кни­гу Сатир, но заслу­жил по спра­вед­ли­во­сти нема­лую сла­ву. У нас есть и ныне зна­ме­ни­тые писа­те­ли в сем роде; коих име­на от потом­ков вос­по­ми­нать­ся будут с похва­лою.

[95] Есть дру­гой род Сати­ры, еще древ­ней­шей, в одном раз­но­об­ра­зии сти­хов состо­я­щий. Изо­бре­та­тель оной, Терен­ций Варрон, был уче­ней­ший из Рим­лян. Сочи­нил мно­го хоро­ших с.238 книг, совер­шен­но знал Латин­ский язык, Древ­нюю, Гре­че­скую и Рим­скую Исто­рию; но от него мож­но заим­ст­во­вать боль­ше полез­ных сведе­ний, неже­ли образ­цов в Крас­но­ре­чии.

[96] Ямб Рим­ских Сти­хотвор­цев не был осо­бен­ным родом сочи­не­ния: неко­то­рые меша­ли его с про­чи­ми рода­ми. Едкость такой Сати­ры нахо­дим в Катул­ле, Биба­ку­ле, Гора­ции, хотя сей послед­ний при­бав­лял к тому крат­кие Эпо­ды, или при­пе­вы.

А из Лири­ков почти одно­го Гора­ция с поль­зою читать мож­но. Он в иных местах воз­вы­шен, испол­нен кра­сот и при­ят­но­сти, изоби­лу­ет раз­ны­ми ино­ска­за­ни­я­ми и сме­лы­ми, весь­ма свой­ст­вен­ны­ми выра­же­ни­я­ми. При­ба­вить к нему мож­но, если хочешь, Целия Бас­са, жив­ше­го в недав­нем вре­ме­ни. Но дале­ко пре­вос­хо­дят его нынеш­ние писа­те­ли.

[97] Из чис­ла Тра­ги­ков, Акций и Паку­вий суть отлич­ней­шие и по важ­но­сти мыс­лей, и по силе выра­же­ний, и по досто­ин­ству харак­те­ров. Впро­чем, небреж­ность в сло­ге, долж­но, кажет­ся, при­пи­сать более тогдаш­не­му их вре­ме­ни, неже­ли им самим. Одна­ко у Акция при­ме­ча­ет­ся более силы, а у Паку­вия нахо­дят более искус­ства, те кои выда­ют себя за зна­то­ков, и хотят про­слыть уче­ны­ми. [98] Вария же Тие­ста со вся­ким Гре­че­ским Тра­ги­ком срав­ни­вать мож­но. с.239 Овиди­е­ва Медея дока­зы­ва­ет, кажет­ся, до какой высо­кой сте­пе­ни достиг бы сей Сти­хотво­рец, если бы хотел луч­ше уме­рять игри­вость сво­его разу­ма, неже­ли бли­стать им. Из всех, кого я видал, Пом­по­ний Секунд есть наи­луч­ший Тра­гик. Люди ста­рин­но­го вре­ме­ни почи­та­ют его недо­воль­но тро­гаю­щим; но при­зна­ют­ся, что чистотою сло­га и зна­ни­ем пра­вил теат­раль­но­го искус­ства дале­ко пре­вос­хо­дит про­чих.

[99] В Комедии мы очень сла­бы, хотя и свиде­тель­ст­ву­ет Варрон, что, по мне­нию Елия Сто­ло­на, сами Музы не ина­че бы гово­рить ста­ли, как наре­чи­ем Плав­та, если бы толь­ко употреб­лять язык Латин­ский захо­те­ли: хотя древ­ние и пре­воз­но­сят Целия похва­ла­ми: хотя из ува­же­ния к Комеди­ям Терен­ция при­пи­сы­ва­ли их даже Сци­пи­о­ну Афри­кан­ско­му. Писа­те­ли сии, бес­спор­но, в роде сво­ем пре­вос­ход­ны, но были бы еще луч­ше, если бы огра­ни­чи­ли себя толь­ко шести­стоп­ны­ми сти­ха­ми. [100] При всем том, мы едва име­ем тень Гре­че­ской Комедии; да, мне кажет­ся, и со свой­ст­вом Латин­ско­го язы­ка несов­мест­ны те Атти­че­ские кра­соты, до кото­рых не дости­га­ют и самые Гре­ки, коль ско­ро дру­гим наре­чи­ем гово­рить ста­нут. Афра­ний отли­чил­ся Рим­ски­ми, чисто на оте­че­ст­вен­ный вкус писан­ны­ми Комеди­я­ми: жела­тель­но толь­ко, с.240 чтоб он содер­жа­ния их не осквер­нил чер­та­ми гнус­ной люб­ви, кото­рые пода­ют худое свиде­тель­ство о его нра­вах.

2) [101] Но в Исто­рии мы не усту­пим Гре­кам; и я сме­ло про­ти­во­по­став­лю Фукидиду Сал­лю­стия: да и Иро­дот не посты­дил­ся бы стать наряду с Титом Ливи­ем, кото­рый, кро­ме уди­ви­тель­ной пле­ни­тель­но­сти и ясно­сти в повест­во­ва­нии, в Речах сво­их бли­ста­ет непо­д­ра­жае­мым, или паче неизъ­яс­ни­мым витий­ст­вом. Все при­спо­соб­ле­но и к лицам, и к пред­ме­там: и самые стра­сти, особ­ли­во без­мя­теж­ные и тихие, ни одним, без пре­уве­ли­че­ния ска­жу, Исто­ри­ком луч­ше не выстав­ле­ны. [102] Поче­му крат­кость и стре­ми­тель­ность Сал­лю­стия, кото­рая слу­жить долж­на образ­цом для всех веков, заме­нял в себе дру­ги­ми совер­шен­ства­ми. И мне кажет­ся, весь­ма спра­вед­ли­во ска­зал об них Сер­ви­лий Нови­ан, что они рав­ны более, неже­ли подоб­ны. Сей Нови­ан, кое­го знал я лич­но, был сам Исто­рик вели­ко­го ума, испол­нен­ный ост­рых изре­че­ний, но не так кра­ток, как бы тре­бо­ва­ла важ­ность Исто­рии. [103] В чем, неза­дол­го пред ним жив­ший Басс Авфидий имел боль­ший успех, опи­сы­вая Гер­ман­скую вой­ну, и может почесть­ся достой­ным в сво­ем роде Писа­те­лем; но в неко­то­рых местах сво­его сочи­не­ния ока­зы­ва­ет­ся ниже само­го себя.

с.241 [104] Еще в живых нахо­дит­ся один Исто­рик⁴, и укра­ша­ет век наш, муж достой­ный неза­бвен­ной памя­ти, кое­го имя про­сла­вит потом­ство, ныне же толь­ко под­ра­зу­ме­вать поз­во­ле­но. Ему почти все удив­ля­ют­ся, но никто не под­ра­жа­ет; поели­ку любовь к истине была для него бед­ст­вен­на, хотя мно­гое из сочи­не­ний сво­их выпу­стил. Но и остав­ше­е­ся доволь­но пока­зы­ва­ет воз­вы­шен­ность духа его и сме­лость мне­ний. Есть и дру­гие хоро­шие Писа­те­ли: но мы гово­рим здесь о родах чте­ния, а не кни­го­хра­ни­ли­ща раз­би­ра­ем.

3) [105] Особ­ли­во Ора­то­ры воз­нес­ли Латин­ское Крас­но­ре­чие на рав­ную с Гре­ка­ми сте­пень сла­вы. Мы сме­ло можем про­ти­во­по­ста­вить Цице­ро­на каж­до­му их Витии. Я знаю, что, срав­ни­вая здесь его с Димо­сфе­ном, не избе­гу наре­ка­ний; поели­ку сие не при­над­ле­жит к насто­я­ще­му пред­ме­ту, и тем паче, когда уже ска­зал, что осо­бен­но Димо­сфе­на не толь­ко читать, но выучи­вать наизусть долж­но.

[106] Одна­ко не пре­ста­ну утвер­ждать, что они во мно­гом меж­ду собою сход­ству­ют: то же почти рас­по­ло­же­ние и порядок, тот же спо­соб разде­ле­ния, при­уготов­ле­ния умов в с.242 слу­ша­те­лях, поме­ще­ния дока­за­тельств, сло­вом, все, что ни отно­сит­ся к Изо­бре­те­нию, в них рав­но­об­раз­но. В сло­ге толь­ко есть неко­то­рое раз­ли­чие: один сжа­тее, дру­гой обиль­нее; один тес­нит сопер­ни­ка избли­зи, дру­гой напа­да­ет, остав­ляя меж­ду про­тив­ни­ком и собою боль­шее про­стран­ство; один все­гда ост­ро­тою, дру­гой часто силою побеж­да­ет; в одном нече­го отнять, в дру­гом ниче­го при­ба­вить немож­но; в одном боль­ше раче­ния, в дру­гом при­род­ных даро­ва­ний.

[107] В обра­зе шуток и в спо­со­бе воз­буж­дать собо­лез­но­ва­ние, ста­тьях для дви­же­ния стра­стей весь­ма важ­ных, мы пре­вос­хо­дим Гре­ков. И может быть обы­чаи Афи­нян при­чи­ною, что мы не нахо­дим у Димо­сфе­на рази­тель­ных эпи­ло­гов. Но и нам заим­ст­во­вать те кра­соты, кото­рым удив­ля­ют­ся в нем Атти­ки, раз­лич­ное свой­ство Латин­ско­го язы­ка ино­гда не поз­во­ля­ет. Что ж каса­ет­ся до сло­га пись­мен­но­го, кое­го образ­цы от того и дру­го­го до нас дошли, нет ника­ко­го срав­не­ния меж­ду ими.

[108] Прав­да, усту­пить надоб­но, что Димо­сфен был преж­де Цице­ро­на, и что Рим­ский Вития, при всем сво­ем досто­ин­стве, мно­го заим­ст­во­вал от Афин­ско­го. Ибо мне кажет­ся, что Тул­лий, обра­тив все свои мыс­ли на под­ра­жа­ние Гре­кам, вме­стил в себе и силу Димо­сфе­на, с.243 и оби­лие Пла­то­на, и при­ят­ность Исо­кра­та. [109] Он ста­ра­ни­ем сво­им не толь­ко из каж­до­го извлек самое луч­шее, но мно­гие, или паче все совер­шен­ства стя­жал от само­го себя счаст­ли­вою пло­до­ви­то­стью боже­ст­вен­но­го сво­его разу­ма. Ибо не дож­де­вые, да ска­жу с Пин­да­ром, соби­ра­ет кап­ли воды, но в себе самом нахо­дит обиль­ный живой воды источ­ник; он нис­по­слан Про­мыс­лом на зем­лю, кажет­ся, для того, дабы явить в нем все силы Крас­но­ре­чия.

[110] И дей­ст­ви­тель­но, кто может точ­нее изло­жить дело? Кто тронет так силь­но? Кто обла­дал таким слад­ко­ре­чи­ем? Он вынуж­да­ет, а тебе кажет­ся, про­сит: судью увле­ка­ет силою, а ему мнит­ся, что доб­ро­воль­но за ним сле­ду­ет. [111] Обо всем гово­рит с такою важ­но­стью, что быть про­тив­но­го с ним мне­ния за стыд почи­та­ешь: видишь в нем не забот­ли­вость защит­ни­ка, а бес­по­до­зри­тель­ную откро­вен­ность свиде­те­ля и судьи. Все, что дру­го­му сто­и­ло бы вели­чай­ше­го уси­лия, у него течет само собою; и чем пре­крас­нее речь, тем вид­нее лег­кость и гиб­кость ума его.

[112] Поче­му совре­мен­ни­ки его не без осно­ва­ния гово­ри­ли, что он цар­ст­во­вал в судах: у потом­ков же достиг той сла­вы, что имя Цице­ро­на, уже не чело­ве­ка, а самое Крас­но­ре­чие с.244 озна­чать ста­ло. Итак, на него обра­тим все наше вни­ма­ние: его себе за обра­зец возь­мем. Кому полю­бит­ся Цице­рон, тот может быть уве­рен, что успел уже доволь­но.

[113] В Ази­нии Пол­ли­оне мно­го Изо­бре­те­ния; рачи­тель­ность в высо­чай­шей сте­пе­ни, так что неко­то­рые нахо­дят ее уже без­мер­ною: доволь­но рас­по­ло­же­ния и силы; но от кра­соты и сла­до­сти Цице­ро­на отсто­ит он так дале­ко, как буд­то жил преж­де его целым веком.

Напро­тив, Мес­са­ла чист, ясен, а слог его неко­то­рым обра­зом бла­го­род­ное про­ис­хож­де­ние Писа­те­ля обна­ру­жи­ва­ет: но не доволь­но силен.

[114] Что ж каса­ет­ся до Юлия Цеза­ря, если бы зани­мал­ся он одним Судеб­ным Крас­но­ре­чи­ем, то никто бы из наших Ора­то­ров не мог с бо́льшим успе­хом спо­рить о пер­вен­стве с Цице­ро­ном. В нем такая сила, такая ост­ро­та, такая пыл­кость, что, кажет­ся, гово­рил он с таким же муже­ст­вом, как и сра­жал­ся. Все высо­кие свои каче­ства укра­шал уди­ви­тель­ною чистотою сло­га; о чем все­гда при­ла­гал край­нее раче­ние.

[115] Целий имел мно­го ума, и осо­бен­но имел вели­кое искус­ство сопро­вож­дать обви­не­ния свои какою-то отмен­ною веж­ли­во­стью: муж достой­ный и луч­ше­го поведе­ния и дол­го­лет­ней­шей жиз­ни.

с.245 Есть люди, кои Каль­ва почи­та­ют выше всех наших Ора­то­ров, есть, напро­тив, кои дума­ют, что он излиш­нею к само­му себе стро­го­стью терял насто­я­щую силу и твер­дость. Но слог его был важен, пра­ви­лен, чист, ино­гда и стре­ми­те­лен. Он писал в роде Атти­че­ском: преж­девре­мен­ная смерть пре­кра­ти­ла успе­хи его, если бы они все­гда шли воз­рас­тая и от пря­мо­го пути не укло­ня­ясь.

[116] Сер­вий Суль­пи­ций при­об­рел достой­ную сла­ву за три речи, в суде им гово­рен­ные. Мно­го образ­цо­во­го мож­но най­ти в Кас­сии Севе­ре, еже­ли читать его с рас­суж­де­ни­ем; и еже­ли бы к про­чим совер­шен­ствам при­со­еди­нил более раз­но­об­ра­зия и важ­но­сти, то мог бы стать наряду с отлич­ней­ши­ми. [117] Ибо в нем мно­го ума; ост­ро­та шуток уди­ви­тель­ная, лов­кость и сила в пре­вос­ход­ной сте­пе­ни: но боль­ше увле­кал­ся стра­стью, неже­ли бла­го­ра­зу­мию сле­до­вал; сверх сего, как шут­ки его язви­тель­ны, то часто самая язви­тель­ность сия в смех обра­ща­лась.

[118] Есть мно­го и дру­гих хоро­ших Ора­то­ров: исчис­лять их было бы дол­го. Из извест­ных мне Доми­ций Афер и Юлий Афри­кан могут почесть­ся отлич­ней­ши­ми. Пер­вый пре­вос­хо­дит чистотою выра­же­ний и пра­виль­но­стью сло­га сво­его, так что сме­ло мож­но срав­нить его с с.246 древни­ми писа­те­ля­ми: вто­рой име­ет более пыл­ко­сти; но слиш­ком зани­ма­ет­ся выбо­ром слов, дли­нен в пери­о­дах и без­ме­рен в ино­ска­за­ни­ях.

[119] У нас были и недав­но умы вели­кие. Тра­халл боль­шею частью был высок и доволь­но поня­тен. Он, кажет­ся, искал все­гда луч­ше­го. Но при­ят­нее было слу­шать, неже­ли читать. Ибо я ни в ком не нахо­дил толь бла­го­звуч­но­го голо­са, ни про­из­но­ше­ния столь выра­зи­тель­но­го, что даже на теат­ре воз­будил бы удив­ле­ние: сло­вом, вся наруж­ность его была пре­крас­на. Вибий Кри­сп пла­вен, при­я­тен и как бы неволь­но нра­вил­ся, одна­ко спо­соб­нее был к раз­би­ра­тель­ству дел част­ных, неже­ли государ­ст­вен­ных.

[120] Юлий Секунд, если бы про­длил­ся век его, без сомне­ния оста­вил бы по себе имя зна­ме­ни­то­го Ора­то­ра. Он при­ба­вил бы, как то и при­бав­лял каж­до­днев­но, к ред­ким сво­им каче­ствам, чего еще в них недо­ста­ва­ло; при­ба­вил бы, гово­рю то, что сде­лал­ся бы силь­нее, и более ста­рал­ся бы о мыс­лях, неже­ли о сло­во­вы­ра­же­нии. [121] Но хотя мы безвре­мен­но лиши­лись его, но здесь заслу­жи­ва­ет он не послед­нее место. Тако­ва была в нем спо­соб­ность сло­ва, что с при­ят­но­стью изъ­яс­нял все, что хотел; в сло­ге соблюдал воз­мож­ную чистоту, с.247 плав­ность, при­ли­чие; в выра­же­ни­ях не отсту­пал от пря­мо­го зна­ме­но­ва­ния; даже выра­же­ни­ям сме­лым и науда­чу про­из­не­сен­ным давал вели­кую зна­чи­тель­ность.

[122] Кто и после меня будет писать об Ора­то­рах, най­дет мно­го при­чин и слу­ча­ев достой­но вос­хва­лить тех, кои ныне про­цве­та­ют. Ибо и ныне есть зна­ме­ни­тые Витии: опыт­ней­шие не пере­ста­ют под­ра­жать древним, а всту­паю­щие на сие попри­ще ста­ра­ют­ся сле­до­вать неуклон­но по сте­зям пер­вых.

4) [123] Оста­ет­ся нечто ска­зать о тех, кои писа­ли о Любо­муд­рии. В сем роде весь­ма немно­гие из Рим­лян про­сла­ви­лись крас­но­ре­чи­ем. Здесь М. Тул­лий, как и везде, явля­ет­ся сопер­ни­ком Пла­то­ну. Брут изряден, и гораздо пре­вос­ход­нее в том же пред­ме­те, неже­ли в судеб­ных речах сво­их: ника­кой пред­мет не пре­вос­хо­дил сил его: читая его, видишь, что он под­лин­но чув­ст­во­вал сам, о чем гово­рил. [124] Кор­не­лий Цельс, Скеп­ти­че­ский Фило­соф, писал мно­го: слог его доволь­но чист и пра­ви­лен. Меж­ду Сто­и­ка­ми из План­ка мож­но почерп­нуть нема­ло полез­ных сведе­ний. Из Эпи­ку­рей­цев Катий есть писа­тель, не слиш­ком осно­ва­тель­ный, одна­ко не без при­ят­но­сти.

[125] О Сене­ке, отли­чив­шем­ся во всех родах Крас­но­ре­чия, гово­рить отло­жил досе­ле нароч­но с.248 для того, дабы опро­верг­нуть лож­ное мне­ние, буд­то бы я не толь­ко охуж­даю его, но и нена­ви­жу лич­но. Такое заклю­че­ние сде­ла­но обо мне из того, что все­ми сила­ми ста­ра­юсь оста­но­вить иска­же­ние сло­га наших Ора­то­ров и вве­сти бла­го­ра­зум­ную раз­бор­чи­вость. Тогда моло­дые люди почти Сене­ку одно­го чита­ли с удо­воль­ст­ви­ем. [126] Я не думал отвра­щать их от него; одна­ко не попу­с­кал, чтоб они пред­по­чти­тель­но зани­ма­лись им пред луч­ши­ми Авто­ра­ми, кото­рых Сене­ка не пре­ста­вал пре­сле­до­вать пото­му, что, сам нахо­дя слог свой раз­лич­ным от их сло­га, не наде­ял­ся нра­вить­ся, доко­ле дру­гие будут в ува­же­нии. Впро­чем, его более люби­ли, неже­ли под­ра­жа­ли ему, и от него столь­ко же уда­ля­лись, сколь­ко он сам укло­нял­ся от древ­них. [127] Жела­тель­но б было, чтоб при­вер­жен­цы сего мужа ста­ра­лись срав­нять­ся с ним, или по край­ней мере к нему при­бли­жить­ся: но им нра­ви­лись в нем одни недо­стат­ки; всяк пере­ни­мал их, сколь­ко мог, и хва­лясь, что гово­рит как Сене­ка, бес­сла­вил Сене­ку.

[128] Впро­чем, было в нем мно­го и пре­вос­ход­ных качеств: изо­бре­та­тель­ный и обиль­ный разум, вели­чай­шая начи­тан­ность и обшир­ные сведе­ния, в кото­рых одна­ко встре­ча­ют­ся ино­гда ошиб­ки, про­из­шед­шие упо­ва­тель­но от тех, коим пору­чал он делать для себя из книг с.249 выпис­ки. Зани­мал­ся почти все­ми рода­ми уче­но­сти: [129] сочи­нял речи, сти­хи, пись­ма и раз­го­во­ры. В Фило­со­фии не везде осно­ва­те­лен, но силен в обли­че­нии поро­ков.

В нем мно­го пре­крас­ных изре­че­ний: мно­го настав­ле­ний, к нрав­ст­вен­но­сти отно­ся­щих­ся: но слог почти повсюду неис­прав­ный, и тем зара­зи­тель­ней­ший, что напол­нен при­ят­ны­ми погреш­но­стя­ми. [130] Читая его, неволь­но поже­ла­ешь, чтоб он, при сво­ем ост­ро­умии, не сооб­ра­жал­ся со сво­им вку­сом. И еже­ли бы иное мень­ше пре­не­бре­гал, а за иным мень­ше гонял­ся, еже­ли бы не ко все­му сво­е­му при­стра­щал­ся, и важ­но­сти пред­ме­тов не ослаб­лял ост­ры­ми, но ино­гда мелоч­ны­ми мыс­ля­ми, то сла­ва его была бы твер­же осно­ва­на на одоб­ре­нии людей уче­ных, неже­ли на люб­ви неопыт­ных юно­шей?

[131] При всем том не бес­по­лез­но давать читать его уже в уме повзму­жа­лым и утвер­див­шим­ся в роде сте­пен­ней­ше­го Крас­но­ре­чия, хотя для того, что мож­но тогда узнать и на луч­шее напра­вить вкус читаю­ще­го. Ибо, как я уже ска­зал, есть мно­го не толь­ко похва­лы, но и удив­ле­ния достой­но­го: потреб­на одна раз­бор­чи­вость, кото­рой в сем Писа­те­ле часто недо­ста­ва­ло. Чело­век с таким умом, кото­рый пре­воз­мо­гал все, что ни хотел, заслу­жи­вал, чтобы хотеть все­го луч­ше­го.

с.250

I. [X. 2. 1] Из сих-то и дру­гих достой­ных чте­ния Авто­ров над­ле­жит заим­ст­во­вать и оби­лие слов, и богат­ство ино­ска­за­ний, и спо­соб сочи­не­ния: потом все­мер­но ста­рать­ся под­ра­жать их совер­шен­ствам. Нет сомне­ния, что нема­лая часть искус­ства зави­сит от под­ра­жа­ния. Ибо как пер­вое и глав­ное дело есть изо­бре­тать, так и самое полез­ное есть похваль­ным изо­бре­те­ни­ям сооб­ра­зо­вать­ся. [2] Да и все в жиз­ни нашей рас­по­ла­га­ет­ся по образ­цу: что́ с.251 одоб­ря­ем в дру­гих, то и сами делать охот­но ста­ра­ем­ся: так дети, чтобы научить­ся писать, сни­ма­ют почерк с букв в дан­ных про­пи­сях: так уча­щи­е­ся музы­ке голос учи­те­ля, живо­пис­цы избран­ный под­лин­ник, селя­нин удач­ный в зем­леде­лии опыт при­ме­ром себе постав­ля­ют. Мы видим, что нача­ло вся­ко­го изу­че­ния по пред­по­ло­жен­ным пра­ви­лам усо­вер­ша­ет­ся. [3] Мы необ­хо­ди­мо долж­ны быть или похо­жи­ми или непо­хо­жи­ми на хоро­шие образ­цы свои: похо­жи­ми дела­ет ред­ко при­ро­да, под­ра­жа­ние часто.

Но и та самая удоб­ность наша при­об­ре­тать о раз­лич­ных вещах позна­ние, удоб­ность, кото­рой люди пер­вых вре­мен лише­ны были по неиме­нию руко­во­ди­те­лей и при­ме­ров, коим бы после­до­вать мог­ли, и та самая удоб­ность, гово­рю, обра­тит­ся нам во вред, еже­ли не будет сопро­вож­дае­ма бла­го­ра­зу­ми­ем и осто­рож­но­стью. [4] Итак, во-пер­вых, под­ра­жа­ние само по себе не при­не­сет поль­зы и пото­му, что лени­вый ум обык­но­вен­но доволь­ст­ву­ет­ся чужи­ми толь­ко изо­бре­те­ни­я­ми. И дей­ст­ви­тель­но, что́ было бы с пер­во­быт­ны­ми века­ми, когда бы люди, не имея ника­ких образ­цов, не ста­ли ниче­го ни вымыш­лять, ни делать, кро­ме того, что уже зна­ли? Конеч­но при том одном и оста­лись бы. [5] Поче­му же не доис­ки­вать­ся, чего преж­де не с.252 было? Еже­ли гру­бые, одним при­род­ным смыс­лом руко­во­ди­мые, люди мог­ли про­из­ве­сти толи­ко откры­тий: то мы ли не побудим­ся на изыс­ка­ния, когда зна­ем, что они вер­но нахо­ди­ли, чего иска­ли? [6] И если, не будучи руко­во­ди­мы ника­ким настав­ни­ком, толи­ко сведе­ний пре­да­ли потом­ству, то мы ли не вос­поль­зу­ем­ся теми сведе­ни­я­ми еще для даль­ней­ших опы­тов, и оста­нем­ся толь­ко при чужом стя­жа­нии, по при­ме­ру неко­то­рых живо­пис­цев, ста­раю­щих­ся един­ст­вен­но о том, чтоб спи­сы­вать кар­ти­ны, наблюдая в точ­но­сти одну меру и очерк.

[7] Да и стыд­но оста­нав­ли­вать­ся, срав­няв­шись с образ­цом сво­им. Ибо что́ было бы с нами, еже­ли бы всяк доволь­ст­во­вал­ся одним под­ра­жа­ни­ем, вдаль не про­сти­ра­ясь? В Поэ­зии не име­ли бы мы ниче­го луч­ше Ливия Анд­ро­ни­ка, в Исто­рии ниче­го луч­ше лето­пи­сей жре­цов наших: пла­ва­ли бы еще на плотах: не зна­ли бы в Живо­пи­си, кро­ме очер­ка теней, наво­ди­мых тела­ми при сол­неч­ном све­те. [8] Изо­чти все худо­же­ства, ни одно­го не най­дешь, кото­рое оста­лось бы тако­вым, како­вым изо­бре­те­но было пер­во­на­чаль­но: неуже­ли один наш век осуж­ден на ту зло­по­луч­ную участь, что нам к ста­ро­му ниче­го ново­го при­ба­вить невоз­мож­но? Ибо одним под­ра­жа­ни­ем нель­зя достиг­нуть сей цели. [9] Еже­ли не при­со­во­куп­лять ниче­го с.253 к тому, что преж­де нас было, то как наде­ять­ся когда-либо увидеть совер­шен­но­го Ора­то­ра, если и в самых пре­вос­ход­ней­ших, досе­ле нам извест­ных Вити­ях, при­ме­ча­ет­ся или недо­ста­ток или изли­ше­ство?

Но, и не льстясь достиг­нуть самой высо­кой сте­пе­ни совер­шен­ства, не долж­но, так ска­зать, опус­кать рук, и раб­ски сле­до­вать за образ­цом сво­им: потреб­но бла­го­род­ней­шее уси­лие. [10] Кто ста­ра­ет­ся быть пер­вым, если дру­гих ино­гда не пре­взой­дет, по край­ней мере срав­ня­ет­ся с ними. Срав­нить­ся никак немож­но с тем, по следам кое­го неуклон­но идти себе пред­по­ло­жим. Ибо тот все­гда наза­ди, кто выпе­ре­дить не сме­ет.

При­бавь­те, что гораздо лег­че сде­лать боль­ше, неже­ли то же сде­лать точ­но. Ибо так труд­но срав­нять­ся во всей точ­но­сти, что и самая при­ро­да не про­из­ве­ла ниче­го толь сход­но­го, в чем бы нель­зя было при­ме­тить раз­ли­чия, как бы ни скры­то оно каза­лось.

[11] При­бавь­те еще, что вся­кая упо­доб­ля­е­мая вещь есть сла­бее и мало­важ­нее той вещи, кото­рой упо­доб­ля­ет­ся: так тень пред телом, живо­пис­ное лице­и­зо­бра­же­ние пред есте­ствен­ны­ми чер­та­ми, дей­ст­вие комеди­ан­та перед истин­ны­ми чув­ст­во­ва­ни­я­ми. То же быва­ет с реча­ми Ора­тор­ски­ми: в тех, кото­рые берем за с.254 обра­зец, нахо­дит­ся есте­ствен­ная, истин­ная сила: напро­тив, вся­кое под­ра­жа­ние есть при­нуж­ден­но; ибо к чужо­му рас­по­ло­же­нию при­спо­соб­ля­ет­ся. [12] Посе­му-то в Декла­ма­ци­ях мень­ше рази­тель­но­сти, неже­ли в речах насто­я­щих: поели­ку пред­мет одних есть истин­ный, а дру­гих вымыш­лен­ный.

При­бавь­те нако­нец, что неко­то­рых пре­вос­ход­ных в Ора­то­ре качеств невоз­мож­но при­об­ресть под­ра­жа­ни­ем, как то ост­ро­ты разу­ма, спо­соб­но­сти в изо­бре­те­нии, стре­ми­тель­но­сти, лег­ко­сти, сло­вом, все­го того, на что нель­зя пре­по­дать точ­ных пра­вил. [13] Поче­му мно­гие, взяв из чуж­дых речей неко­то­рые выра­же­ния или неко­то­рые обо­роты в сло­ге, вооб­ра­жа­ют, что они уже достиг­ли вели­ко­го совер­шен­ства: а меж­ду тем и язык изме­ня­ет­ся со вре­ме­нем, и сло­ва ста­ре­ют, для кото­рых вер­ней­ший закон есть употреб­ле­ние, и кото­рые не сами по себе хоро­ши или худы (ибо они суть толь­ко зву­ки); но име­ют свое досто­ин­ство по мере того, как и где употреб­ле­ны будут: и что выра­же­ния и слог тогда един­ст­вен­но быва­ют при­ят­ны, когда соот­вет­ст­ву­ют пред­ме­там.

II. [14] Итак над­ле­жит с вели­чай­шим вни­ма­ни­ем рас­смот­реть все, что ни каса­ет­ся до сей части уче­ния. И во-пер­вых смот­реть, кому с.255 под­ра­жать хотим. Ибо мно­гие изби­ра­ют для себя самые худые и ни к чему не год­ные образ­цы: потом рас­суж­дать, что́ достой­но­го под­ра­жа­ния в тех самых, кои изби­ра­ем. [15] Поели­ку в самых луч­ших Авто­рах встре­ча­ют­ся ино­гда недо­стат­ки и такие места, кото­рые Уче­ны­ми вза­им­но не одоб­ря­ют­ся: толь­ко дай Бог, чтоб мы, под­ра­жая доб­ро­му, научи­лись сочи­нять и гово­рить еще луч­ше, как под­ра­жая худо­му, обык­но­вен­но сочи­ня­ем и гово­рим еще хуже.

Но еще недо­воль­но, по край­ней мере для тех, кои име­ют столь­ко рас­суд­ка, что могут избе­гать поро­ков, когда ста­нут пред­став­лять себе поверх­ност­ное совер­шен­ство и одну, так ска­зать, кору, или паче те при­зра­ки, кото­рые, по мне­нию Эпи­ку­ра, про­ис­хо­дят от поверх­но­сти тел. [16] И сие обык­но­вен­но слу­ча­ет­ся с теми, кои, совсем не вни­кая в суще­ст­вен­ные каче­ства сочи­не­ния, с пер­во­го взгляду оное за обра­зец себе при­ни­ма­ют; весь успех под­ра­жа­ния огра­ни­чи­ва­ет­ся тем, что неко­то­ры­ми выра­же­ни­я­ми и ходом речи несколь­ко при­бли­жат­ся к под­лин­ни­ку; силы же и пло­до­ви­то­сти его не дости­га­ют; а еще укло­ня­ют­ся чаще на худ­шее, и недо­стат­ка­ми, к совер­шен­ствам близ­ки­ми, нечув­ст­ви­тель­но пле­ня­ют­ся так, что, желая быть высо­ки­ми, с.256 дела­ют­ся наду­ты­ми; гоня­ясь за крат­ко­стью, сухи­ми; ста­ра­ясь пока­зать силу и твер­дость, обна­ру­жи­ва­ют одно без­рас­суд­ство; ища казать­ся забав­ны­ми, ста­но­вят­ся непри­стой­ны­ми, уси­ли­ва­ясь быть в сло­во­со­чи­не­нии и пери­о­дах мер­ны­ми, выхо­дят за пре­де­лы потреб­ной точ­но­сти; при­леп­ля­ясь к про­сто­те, впа­да­ют в порок небре­же­ния.

[17] Посе­му-то ныне самые гру­бые, холод­ные и пустые Ора­то­ры не сты­дят­ся срав­ни­вать себя с древни­ми: не име­ю­щие ни кра­соты, ни мыс­лей, хва­лят­ся вку­сом Атти­че­ским: наблюдаю­щие крат­кость до невра­зу­ми­тель­но­сти, ста­вят себя выше Сал­лю­стия и Фукидида: сухие и небреж­ные гово­рят, что под­ра­жа­ют Пол­ли­о­ну: низ­кие и пусто­сло­ви­ем заглу­шаю­щие, коль ско­ро мысль свою оде­нут мно­го­ре­чи­ем, уве­ря­ют, что так точ­но и сам Цице­рон изъ­яс­нял­ся. [18] Я знал неко­то­рых, коим каза­лось, что они уже совер­шен­но постиг­ли неоце­нен­ный дар сего вели­ко­го мужа, когда уда­ва­лось им кон­чить пери­од сло­ва­ми: es­se vi­dea­tur. Итак, преж­де все­го надоб­но знать, чему хотим под­ра­жать, и чем оно достой­но под­ра­жа­ния. [19] Потом над­ле­жит с пред­при­ем­ле­мым трудом сораз­ме­рить свои силы. Ибо есть вещи, кото­рым под­ра­жать или сла­бость при­ро­ды не поз­во­ля­ет, или нам вовсе несвой­ст­вен­но. Чело­век ума тон­ко­го, с.257 неж­но­го, не дол­жен изби­рать одни пред­ме­ты силь­ные и стре­ми­тель­но­сти тре­бу­ю­щие: и тот, кто име­ет разум твер­дый, но пыл­кий и бег­лый, гоня­ясь за мыс­ля­ми тон­ки­ми, поте­ря­ет силу свою, и не достигнет неж­но­сти, кото­рую пока­зать жела­ет. Ибо нет ниче­го несо­об­раз­нее, как обра­щать­ся гру­бо с вещью, тре­бу­ю­щею весь­ма осто­рож­ных при­е­мов.

[20] Во вто­рой кни­ге (гл. 9, стр. 117) сего мое­го сочи­не­ния я уже ска­зал в настав­ле­ние уча­щим, что умы уча­щих­ся над­ле­жит обра­щать не на одно то, к чему каж­дый из них кажет­ся спо­соб­нее. Прав­да, он дол­жен спо­соб­ст­во­вать их доб­рым при­род­ным рас­по­ло­же­ни­ям, и сколь­ко мож­но, при­бав­лять к ним чего недо­ста­ет, а иное исправ­лять и пере­ме­нять; он волен управ­лять ума­ми дру­гих по сво­е­му усмот­ре­нию; труд­нее само­го себя пере­де­лать. [21] Одна­ко настав­ник сей, сколь­ко бы ни желал видеть в сво­их вос­пи­тан­ни­ках все воз­мож­ные совер­шен­ства, не будет слиш­ком насто­ять на том, чего не дано от при­ро­ды.

III. Надоб­но так­же осте­ре­гать­ся, в чем погре­ша­ют, чтоб для про­зы не изби­рать в под­ра­жа­ние ни Сти­хотвор­цев, ни Исто­ри­ков, так как Ора­то­ров или Декла­ма­то­ров для писа­ния исто­рий или сти­хов. [22] Каж­дый род Крас­но­ре­чия име­ет свои зако­ны, свое при­ли­чие. с.258 В Комедии неумест­на высо­ко­пар­ность, в Тра­гедии про­сто­ре­чие. Вся­кий род име­ет одна­ко нечто общее меж­ду собою: вот чему под­ра­жать долж­но.

[23] Еще встре­ча­ет­ся обык­но­вен­ный порок в тех, кои при­леп­ля­ют­ся к одно­му како­му-либо роду, что, если им понра­вит­ся в ком-нибудь жест­кость и упор­ство, то они дер­жат­ся ее и там, где нуж­на кротость и уме­рен­ность: если полю­бит­ся лег­кость и про­стота, они под­ра­жа­ют им, гово­ря и о делах важ­ных, тре­бу­ю­щих твер­до­сти; и тем речь быва­ет несоот­вет­ст­вен­на сво­им пред­ме­там. Они забы­ва­ют, что не толь­ко суд­ные дела раз­лич­ны меж­ду собою, но и каж­дое в них обсто­я­тель­ство тре­бу­ет осо­бен­но­го изло­же­ния: об ином гово­рить надоб­но скром­но, либо рез­ко, о дру­гом стре­ми­тель­но или тихо; третье нако­нец вво­дит­ся для пояс­не­ния, либо для воз­буж­де­ния стра­стей; и все сие дела­ет­ся раз­но­об­раз­но.

[24] Поче­му и не сове­то­вал бы я при­леп­лять­ся к одно­му како­му ни есть Авто­ру, и ему точь-в-точь во всем после­до­вать. Меж­ду Гре­ка­ми Димо­сфен есть, без сомне­ния, совер­шен­ней­ший Ора­тор; но в иных местах дру­гие луч­ше его. [25] В нем мно­же­ство кра­сот: но из того, что ему наи­бо­лее под­ра­жать надоб­но, не сле­ду­ет, чтобы толь­ко ему одно­му под­ра­жать с.259 над­ле­жа­ло. Что ж? раз­ве недо­воль­но того, чтобы гово­рить так, как гово­рил Цице­рон? Конеч­но, было бы для меня доволь­но, если бы я во всем ему упо­до­бить­ся мог. Но что же и худо­го, когда будем ста­рать­ся заим­ст­во­вать от Цеза­ря силу, от Целия кол­кость, от Пол­ли­о­на точ­ность, от Каль­ва раз­бор­чи­вость, где толь­ко поз­во­лит слу­чай? [26] Ибо, кро­ме того, что как бла­го­ра­зу­мие тре­бу­ет обра­щать в свою поль­зу все, что́ ни нахо­дим луч­ше­го в каж­дом; в толь затруд­ни­тель­ном пред­при­я­тии едва ли и неко­то­рую часть постиг­нуть мож­но, поло­жив себе за обра­зец одно­го како­го-нибудь Авто­ра. И для того, поели­ку выше почти сил чело­ве­че­ских во всем и совер­шен­но после­до­вать избран­но­му нами Авто­ру, то обра­тим вни­ма­ние на изящ­ней­шие каче­ства мно­гих, дабы, поза­им­ст­во­вав от одно­го то, от дру­го­го дру­гое, мож­но было употре­бить, где и что́ будет при­лич­но.

IV. [27] Под­ра­жа­ние же (и я часто повто­рять сие буду) не долж­но иметь пред­ме­том одни сло­ва. Надоб­но более все­го устрем­лять вни­ма­ние на то, какое бла­го­при­ли­чие наблюда­ли Ора­то­ры сии и в вещах и лицах, какой порядок и рас­по­ло­же­ние; с каким искус­ст­вом обра­ща­ли в свою выго­ду даже и то, что гово­ри­ли, как каза­лось, без наме­ре­ния и для одно­го удо­воль­ст­вия; с.260 как состав­лен При­ступ, как изло­же­но Повест­во­ва­ние; какая сила в дока­за­тель­ствах и опро­вер­же­ни­ях; какое искус­ство в воз­буж­де­нии раз­лич­ных стра­стей и чув­ст­во­ва­ний: и какою похва­лою успех увен­чи­вал­ся: все­об­щее одоб­ре­ние есть пре­крас­ней­шая мзда Ора­то­ру, когда он не доби­ва­ет­ся руко­плес­ка­ний, а их воз­буж­да­ет есте­ствен­но. Вот в чем состо­ит пря­мое под­ра­жа­ние.

[28] Но кто к сим посо­би­ям при­со­еди­нит еще свои соб­ст­вен­ные доб­рые каче­ства, допол­нит, чего недо­ста­ва­ло, и уба­вит, где был изли­шек, тот будет совер­шен­ный Ора­тор, како­го мы ищем: и ныне тем паче над­ле­жит ста­рать­ся об успе­хах в Крас­но­ре­чии, чем боль­ше име­ем образ­цов, каких не име­ли те, коим еще и ныне удив­ля­ем­ся. Ибо им обра­тит­ся в похва­лу и то, что пре­взо­шли сво­их пред­ков, а потом­ков научи­ли.

с.261

I. [X. 3. 1] Помя­ну­тые выше посо­бия мож­но назвать посто­рон­ни­ми; меж­ду теми же, кото­рые от нас самих зави­сят, гораздо и труд­нее и полез­нее есть упраж­не­ние в писа­нии. И Цице­рон не без при­чи­ны назы­ва­ет перо (sty­lus) наи­луч­шим твор­цом и настав­ни­ком Крас­но­ре­чия. Сие мне­ние вла­га­ет он в уста Л. Крас­са при раз­го­во­рах об Ора­то­ре, дабы свое соб­ст­вен­ное суж­де­ние под­кре­пить важ­но­стью сего вели­ко­го мужа.

с.262 [2] Итак, писать надоб­но со вся­ким раче­ни­ем и, сколь­ко мож­но, боль­ше. Ибо как зем­ля чем глуб­же взры­та, тем спо­соб­нее к про­из­ра­ще­нию и пита­нию семян, ей вве­рен­ных: так и разум, не поверх­ност­но возде­лан­ный, обиль­нее пло­ды при­но­сит, и вер­нее их сохра­ня­ет. А без сего самая спо­соб­ность изъ­яс­нять­ся на вся­кий слу­чай, не гото­вясь, про­из­ведет одно пустое мно­го­ре­чие и сло­ва необ­ду­ман­ные, и на устах толь­ко рож­даю­щи­е­ся. [3] От сего-то упраж­не­ния пус­ка­ет­ся корень наше­го уче­ния: отсюда начи­на­ет­ся осно­ва­ние; здесь-то сокры­то богат­ство наше, как в свя­щен­ном хра­ни­ли­ще, из кое­го берет­ся оно, при постиг­шей неча­ян­но надоб­но­сти. Но преж­де все­го поста­ра­ем­ся при­об­ресть силы, сораз­мер­ные труд­но­му подви­гу, и употреб­ле­ни­ем неис­то­щи­мые. [4] Ибо и сама при­ро­да ниче­го вели­ко­го не про­из­во­дит ско­ро, и со вся­ким пре­крас­ным делом соеди­ни­ла труд­ность: да и в рож­де­нии живот­ных такой закон поста­но­ви­ла, что чем огром­нее они телом, тем долее содер­жат­ся в матер­ней утро­бе.

II. Но здесь пред­став­ля­ют­ся два вопро­са: как писать, и что́ осо­бен­но писать долж­но. Я в отве­те буду сле­до­вать тому же поряд­ку. [5] И во-пер­вых, пусть будет упраж­не­ние наше труд­но и мед­лен­но, лишь толь­ко было бы рачи­тель­но с.263 и точ­но: ста­нем искать все­гда луч­ше­го, не будем доволь­ст­во­вать­ся пер­вым опы­том: рас­судим хоро­шень­ко о том, что́ изо­бре­тем, затем пот­щим­ся рас­по­ла­гать пра­виль­нее то, что́ най­дем одоб­ре­ния достой­ным. Ибо над­ле­жит наблюдать выбор и в мыс­лях и выра­же­ни­ях, и взве­ши­вать силу тех и дру­гих.

Потом помыс­лим о рас­по­ло­же­нии слов; их долж­но ста­вить, смот­ря на тече­ние и плав­ность речи, а не так, как они с язы­ка ино­гда сры­ва­ют­ся. [6] Дабы испол­нить сие с луч­шим успе­хом, над­ле­жит часто обра­щать­ся на послед­не­пи­сан­ные стро­ки. Ибо кро­ме того, что таким обра­зом луч­ше свя­жем после­дую­щее с преды­ду­щим, и жар мыс­лей, кото­рый мед­лен­но­стью пись­ма несколь­ко охлаж­да­ет­ся, опять воз­буж­да­ет­ся, и как бы собрав­шись с силою, при­ни­ма­ет новое стрем­ле­ние. Подоб­но как желаю­щие пере­ско­чить некое про­стран­ство, дале­ко отсту­па­ют назад, дабы ско­рее достичь до услов­лен­ной цели: или как при натя­ги­ва­нии лука отво­дим назад руки, и чтоб пустить стре­лу, вытя­ги­ва­ем тети­ву.

[7] Одна­ко при попу­т­ном вет­ре мож­но и уси­лить пару­са, лишь толь­ко бы сия воль­ность не вве­ла в заблуж­де­ние. Ибо вся­ко­му свой пер­ве­нец нра­вит­ся: ина­че мы бы и не писа­ли. Итак, над­ле­жит опять при­ни­мать­ся за иссле­до­ва­ние с.264 и пере­смотр про­из­веде­ния, лег­кость кое­го долж­на нам быть все­гда подо­зри­тель­на. [8] Извест­но, что таким обра­зом писал Сал­лю­стий; тща­ние его дока­зы­ва­ет­ся самим сочи­не­ни­ем. Вар повест­ву­ет, что и Вир­ги­лий сочи­нял весь­ма по мало­му чис­лу сти­хов на день.

Конеч­но, состо­я­ние Ора­то­ра совсем дру­гое; поче­му и тре­бую сей мед­лен­но­сти и забот­ли­во­сти толь­ко при нача­ле. [9] Ибо за пер­вое пра­ви­ло и глав­ною целью поста­но­вить себе над­ле­жит то, чтобы писать, сколь­ко мож­но, луч­ше. Навы­ком при­об­ре­тет­ся и ско­рость. Мало-пома­лу вещи удоб­нее пред нами рас­кро­ют­ся, сло­ва будут вещам соот­вет­ст­во­вать, и нако­нец все, как в бла­го­устро­ен­ном семей­стве, пой­дет в над­ле­жа­щем поряд­ке. [10] Коро­че ска­зать: сочи­няя ско­ро, нель­зя научить­ся хоро­шо сочи­нять; а сочи­няя хоро­шо, не труд­но навык­нуть хоро­шо сочи­нять.

Но когда уже достиг­нем сей ско­ро­сти и лег­ко­сти, тогда наи­па­че нуж­на осмот­ри­тель­ность, дабы не увлечь­ся сею удоб­но­стью за над­ле­жа­щие гра­ни­цы, напо­до­бие коня необуздан­но­го: такая осто­рож­ная осмот­ри­тель­ность не толь­ко не задер­жит нас, а при­даст еще новые для даль­ней­ше­го шест­вия силы.

III. С дру­гой сто­ро­ны, когда слог наш при­дет в неко­то­рую зре­лость, не долж­но с.265 затруд­нять­ся при каж­дом сло­ве, при каж­дом выра­же­нии, и, к соб­ст­вен­но­му муче­нию, выис­ки­вать непре­стан­но что́ ни есть иное все­гда новое. [11] Ибо над­ле­жа­ло бы оста­вить все обя­зан­но­сти обще­жи­тия, еже­ли бы все вре­мя наше употре­би­ли на такое подроб­ное обо­зре­ние каж­дой части в речах судеб­ных. Но есть люди, коих ничто удо­воль­ст­во­вать не может: все пере­ме­ня­ют, все ина­че ска­зать хотят: люди недо­вер­чи­вые к самим себе и об уме сво­ем худое мне­ние вос­при­яв­шие, кои мучить­ся таким обра­зом над сво­им сочи­не­ни­ем ста­вят себе в досто­ин­ство, почи­тая то над­ле­жа­щею исправ­но­стью. [12] Труд­но ска­зать, кто более погре­ша­ет, те ли, коим все свое нра­вит­ся, или те, кои ничем сво­им не доволь­ны. Ибо часто слу­ча­ет­ся, что моло­дые люди и с хоро­ши­ми спо­соб­но­стя­ми бес­по­лез­но сох­нут над сво­и­ми труда­ми, и нако­нец осуж­да­ют себя на мол­ча­ние един­ст­вен­но пото­му, что овла­де­ла ими непо­мер­ная страсть искать совер­шен­но изящ­но­го.

Я при сем вспом­нил, что рас­ска­зы­вал мне одна­жды Юлий Секунд, мой совре­мен­ник, и с кото­рым я, как извест­но, был весь­ма дру­жен; он имел уди­ви­тель­ный дар сло­ва, но любил точ­ность до без­мер­но­сти. [13] У него был дядя Юлий Флор, кото­рый почи­тал­ся меж­ду луч­ши­ми Ора­то­ра­ми в Гал­лии, куда жить с.266 потом пере­се­лил­ся; сей достой­ный род­ст­вен­ник, когда еще Секунд нахо­дил­ся в учи­ли­ще, увидев слу­чай­но пле­мян­ни­ка сво­его в вели­кой задум­чи­во­сти, спро­сил его, отче­го он мра­чен: [14] моло­дой чело­век чисто­сер­деч­но отве­чал, что уже тре­тий день трудит­ся и не может най­ти при­лич­но­го При­сту­па для задан­ной на урок речи: что это не толь­ко теперь его печа­лит, но и на буду­щее вре­мя остав­ля­ет ему худую надеж­ду. Тогда Флор, усмех­нув­шись, ска­зал: Неуже­ли ты хочешь сочи­нить луч­ше, неже­ли смо­жешь? [15] То же и я ска­жу: надоб­но ста­рать­ся гово­рить сколь­ко мож­но луч­ше, одна­ко не долж­но домо­гать­ся того, что выше сил наших; ибо для полу­че­ния успе­хов потреб­но непре­рыв­ное при­ле­жа­ние, а не доса­да и уны­ние.

Но спо­соб­ность писать мно­го и ско­ро при­об­ре­та­ет­ся не одним упраж­не­ни­ем, хотя нет сомне­ния, что оно слу­жит вели­ким к тому посо­би­ем: нужен еще и порядок и извест­ный спо­соб в заня­ти­ях: то есть, вме­сто того, чтоб, загнув назад голо­ву, уста­вив гла­за вверх, и повто­ре­ни­ем неко­то­рых несвяз­ных слов, как бы понуж­дать мыс­ли свои в том ожи­да­нии, не попа­дет­ся ли чего ни есть на ум слу­чай­но, ста­нем более рас­суж­дать, чего тре­бу­ет дело, что́ при­лич­но тяжу­щим­ся, смот­реть на обсто­я­тель­ства вре­ме­ни, на с.267 рас­по­ло­же­ние судьи, и потом уже нач­нем писать с духом спо­кой­ным и непри­нуж­ден­ным. [16] Тогда сама при­ро­да пока­жет, как начать и как про­дол­жать речь нашу. Ибо мно­гое само собой гла­зам пред­став­ля­ет­ся, когда смот­реть захо­тим: посе­му-то люди про­стые и без­гра­мот­ные недол­го ищут, с чего начать изъ­яс­нять свои мыс­ли: какой же стыд, при уче­нии нашем, в таких слу­ча­ях затруд­нять­ся! Итак, не все­гда над­ле­жит за самое луч­шее почи­тать то, чего мы не дости­га­ем: а ина­че еже­ли бы над­ле­жа­ло толь­ко гово­рить то, чего выду­мать мы не мог­ли, то оста­ва­лось бы толь­ко мол­чать.

[17] В про­тив­ный порок впа­да­ют те, кои, набро­сав спер­ва наско­ро мыс­ли свои на бума­гу, и увле­ка­ясь пыл­ко­стью и стрем­ле­ни­ем сво­его вооб­ра­же­ния, пишут, что́ им ни при­шло в голо­ву: потом пере­смат­ри­ва­ют и при­во­дят в порядок: но поправ­ля­ют одни сло­ва и тече­ние речи, а в мыс­лях, толь спеш­но изло­жен­ных, оста­ет­ся преж­няя несо­об­ра­зи­мость. [18] Итак, луч­ше с само­го нача­ла употреб­лять ста­ра­ние и так вести все дело, дабы оста­ва­лось толь­ко очи­щать, как рез­цом, а не сно­ва пере­де­лы­вать. Впро­чем, ино­гда мож­но сле­до­вать и внут­рен­не­му вле­че­нию чув­ст­во­ва­ний, к выра­же­нию кото­рых нужен более жар, неже­ли ста­ра­ние и точ­ность.

с.268 IV. Охуж­дая такое небре­же­ние в Сочи­ни­те­лях, доволь­но пока­зы­ваю, каких я мыс­лей о тех, кои, ленясь писать сами, воз­ла­га­ют труд сей на посто­рон­не­го. [19] В пись­ме, как бы оно спеш­но ни было, оста­ет­ся несколь­ко вре­ме­ни на раз­мыш­ле­ние, поели­ку рука не может сле­до­вать за быст­ро­тою мыс­ли: писец же, кое­му ска­зы­ваем, нас все­гда, так ска­зать, понуж­да­ет; при­том же быва­ет стыд­но оста­нав­ли­вать­ся, или запи­нать­ся, или делать поправ­ки, боясь, чтоб он не сде­лал худо­го заклю­че­ния о нашей спо­соб­но­сти. [20] Отче­го про­ис­хо­дит, что мно­гое выры­ва­ет­ся не толь­ко необ­ду­ман­ное и науда­чу ска­зан­ное, но и вовсе несо­об­раз­ное, пото­му что хочет­ся ско­рее свя­зать мысль с мыс­лью: тут нель­зя пока­зать ни рачи­тель­но­сти, при­лич­ной пишу­ще­му, ни пыл­ко­сти, свой­ст­вен­ной гово­ря­ще­му. А еже­ли писец слу­чит­ся или мед­лен в пись­ме, или неис­пра­вен в чте­нии, то по необ­хо­ди­мо­сти при­чи­ня­ет досад­ную оста­нов­ку: и тогда пер­вое напря­же­ние ума от мед­ле­ния, а часто и от него­до­ва­ния совсем ослаб­ля­ет­ся.

[21] Кро­ме того, при сочи­не­нии выры­ва­ют­ся в жару дви­же­ния, кото­ры­ми обна­ру­жи­ва­ет­ся дух наш, и даже воз­буж­да­ет­ся, как то: раз­ма­хи­ва­ем рука­ми, мор­щим­ся, на все сто­ро­ны воро­ча­ем­ся, а ино­гда и бра­ним­ся; что все с.269 исчис­лил Пер­сий, гово­ря о лег­ком и небреж­ном сло­ге: Nec plu­teum cae­dit, nec de­mor­sos sa­pit un­gues, (т. е. не бьет рукой по сто­лу, ни ног­тей не куса­ет): все такие дви­же­ния смеш­ны, когда мы не одни быва­ем.

[22] Нако­нец глав­ней­шая невы­го­да употреб­ле­ния чужой руки для пись­ма состо­ит в том, что как отъ­ем­лет­ся сво­бо­да для раз­мыш­ле­ния, так нару­ша­ет­ся и тиши­на, необ­хо­ди­мо нуж­ная сочи­ня­ю­ще­му.

Одна­ко ж не совсем надоб­но слу­шать­ся тех, кои почи­та­ют удоб­ней­ши­ми для сего места­ми рощи и леса, под пред­ло­гом, яко­бы откры­тое небо и при­ят­ность место­по­ло­же­ний воз­вы­ша­ют душу и вну­ша­ют чистей­шие мыс­ли. Такое уеди­не­ние, мне кажет­ся, более при­ят­но, неже­ли сколь­ко полез­но для уче­ных упраж­не­ний. [23] Ибо те же самые пред­ме­ты, кои нас уве­се­ля­ют, долж­ны необ­хо­ди­мо раз­вле­кать наше вни­ма­ние; нель­зя совер­шен­но впе­рить всей мыс­ли вдруг на мно­гое: куда ни обо­ро­тишь­ся, новый пред­мет к себе ее при­зы­ва­ет, а пред­по­ло­жен­ный забы­вать застав­ля­ет. [24] Поче­му и пре­лесть дуб­рав, и при­ят­ное жур­ча­ние источ­ни­ков, и колеб­лю­щий дре­вес­ные вет­ви вете­рок, и пение птиц, и самая сво­бо­да про­сти­рать вдаль наши взо­ры, сло­вом, все к себе при­вле­ка­ет, так что сие удо­воль­ст­вие, по с.270 мне­нию мое­му, более ослаб­ля­ет, неже­ли напря­га­ет мыс­ли. [25] Димо­сфен луч­ше делал, укры­ва­ясь в такое место, откуда ни слы­шать, ни видеть ниче­го не мог, дабы гла­за не заста­ви­ли ум дей­ст­во­вать ина­че, как ему хоте­лось.

V. [26] Итак, все­го луч­ше для уче­ных заня­тий ноч­ная тиши­на, уеди­нен­ный уго­лок и скром­ный свет: мы тогда одни сами с собою. Но как во вся­ком роде упраж­не­ний, так осо­бен­но в сем нуж­но креп­кое здо­ро­вье, и достав­ля­ю­щая оное уме­рен­ность: ибо мы тогда на тяг­чай­ший труд обра­ща­ем такое вре­мя, кото­рое дано самою при­ро­дою на успо­ко­е­ние и на под­креп­ле­ние сил наших. Одна­ко не над­ле­жит лишать себя потреб­но­го сна; [27] ибо утом­ле­ние так­же меша­ет успе­хам: кто сво­бо­ден, для того доволь­но и днев­но­го вре­ме­ни потрудить­ся: заня­тых дела­ми сидеть ночью толь­ко нуж­да застав­ля­ет. Впро­чем, самое луч­шее и полез­ней­шее упраж­не­ние есть то, за кото­рое, осве­жась и собрав­шись с сила­ми, при­ни­ма­ем­ся.

[28] Но как тиши­на, уеди­не­ние и сво­бо­да духа, сколь­ко ни жела­тель­ны, не все­гда зави­сят от нашей воли, то и не долж­но, при вся­ком шуме или поме­ша­тель­стве, тот­час бро­сать свое заня­тие и день счи­тать поте­рян­ным: напро­тив, над­ле­жит пре­воз­мо­гать неудоб­ства, и при­учать себя все пре­пят­ст­вия побеж­дать вни­ма­ни­ем, с.271 кото­рое, если все устре­мишь на пред­по­ло­жен­ный пред­мет, не допу­стит ни гла­зам, ни ушам воз­му­тить нашу душу. [29] Еже­ли и слу­чай­но так ино­гда углуб­ля­ем­ся в мыс­ли, что не видим, кто попа­да­ет­ся нам навстре­чу, или идем по иной доро­ге, неже­ли надоб­но: неуже­ли нель­зя при­ве­сти в подоб­ное же состо­я­ние ум наш, когда захо­тим поста­рать­ся?

Не долж­но искать пред­ло­гов к изви­не­нию нашей лено­сти. Ибо, если взду­ма­ем не ина­че при­сту­пать к уче­ным упраж­не­ни­ям, как с духом бод­рым, весе­лым и от всех дру­гих попе­че­ний сво­бод­ным, то все­гда будем иметь при­чи­ну снис­хо­дить и про­щать себе. [30] Поче­му и при мно­го­люд­стве, и в доро­ге, и на пир­ше­ствах, и даже посреди народ­ных собра­ний, помыш­ле­ние наше долж­но уметь нахо­дить для себя неко­то­рый род пусты­ни. А ина­че, что́ было бы с нами, когда посреди суди­ли­ща, при мно­го­раз­ли­чии дел, при спо­рах, и даже при вос­став­ших неожи­дан­но воп­лях, будет нуж­но про­дол­жать речь при­лич­но обсто­я­тель­ствам, неча­ян­но откры­ваю­щим­ся, еже­ли сооб­ра­зить мыс­лей, на пись­ме изло­жен­ных, без уеди­не­ния и тиши­ны будем не в состо­я­нии? Для сего-то Димо­сфен, толи­ко любив­ший спо­кой­ст­вие для успе­хов в уче­нии, выхо­дил раз­мыш­лять на мор­ской берег, где наи­бо­лее шуме­ли вол­ны, и с.272 тем при­учал себя не стра­шить­ся буй­ных смя­те­ний в собра­нии цело­го наро­да.

VI. [31] Не над­ле­жит пре­не­бре­гать и самых мало­стей, если мож­но что-нибудь назвать мало­стью в уче­нии. Я пола­гаю, что все­го луч­ше писать на вос­ко­ван­ных дощеч­ках, на кото­рых удоб­нее сти­рать мож­но, что нам не понра­вит­ся, еже­ли толь­ко по сла­бо­сти зре­ния не будем при­нуж­де­ны при­бе­гать к употреб­ле­нию пер­га­ми­на, кото­рым глаз хотя и облег­ча­ет­ся, но частое обма­ки­ва­ние пера (ca­la­mus) замед­ля­ет дей­ст­вие руки и ослаб­ля­ет стрем­ле­ние мыс­лей.

[32] При том и дру­гом спо­со­бе, не худо остав­лять пустые места, где мож­но было бы делать нуж­ные при­пис­ки. Ибо тес­нота стро­чек и недо­ста­ток места отни­ма­ют охоту поправ­лять напи­сан­ное; или встав­кою попра­вок дела­ет­ся пись­мо нераз­бор­чи­вым.

Не сове­то­вал бы я употреб­лять пись­мен­ных доще­чек слиш­ком огром­ных. Я знал одно­го моло­до­го чело­ве­ка, впро­чем разум­но­го, кото­рый сочи­нял пре­д­лин­ные речи толь­ко пото­му, что изме­рял их по чис­лу стро­чек: и сей порок, кото­ро­го часты­ми уве­ща­ни­я­ми испра­вить было немож­но, пере­ме­ною таб­лиц или доще­чек вовсе отвра­щен.

[33] Надоб­но так­же остав­лять доволь­но боль­шие поля, для поме­ще­ния или запи­сы­ва­ния того, что с.273 пишу­ще­му на ум при­хо­дит и вне поряд­ка, то есть, из дру­гих мест, кро­ме насто­я­ще­го пред­ме­та. Ибо часто встре­ча­ют­ся пре­крас­ные мыс­ли, кото­рых поме­стить в сочи­не­нии нель­зя, а оста­вить без заме­ча­ния нехо­ро­шо пото­му, что могут забыть­ся; а еже­ли непре­стан­но дер­жать их в памя­ти, то дру­гие лег­ко поте­ря­ют­ся. Итак, все­го луч­ше откла­ды­вать их в запас.

с.274

[X. 4. 1] Теперь сле­ду­ет пере­смотр, поправ­ка напи­сан­но­го, часть уче­ния самая полез­ная. И не без при­чи­ны ска­за­но, что гри­филь⁵, sty­lus, столь­ко же нужен для сти­ра­ния, сколь­ко и для писа­ния. Под сим разу­ме­ют­ся вся­кие при­бав­ле­ния, убав­ле­ния и дру­гие пере­ме­ны в напи­сан­ном нами. Впро­чем, при­бав­ки или убав­ки не тре­бу­ют даль­не­го рас­суж­де­ния и заботы; но пони­жать, что́ наду­то, воз­вы­шать, что́ низ­ко, уме­рять изли­ше­ство, несо­об­раз­ное при­во­дить в порядок, несвяз­ное соеди­нять, и все­му тому давать над­ле­жа­щую меру, будет уже сто­ить двой­но­го труда. Ибо часто пона­до­бит­ся иное выбра­сы­вать, что́ преж­де нра­ви­лось, дру­гое выду­мы­вать, чего тогда не при­хо­ди­ло в голо­ву. с.275 [2] И нет сомне­ния, что самый луч­ший спо­соб исправ­лять свои сочи­не­ния состо­ит в том, чтобы откла­ды­вать их на неко­то­рое вре­мя совсем в сто­ро­ну, и после при­нять­ся за них, как за новое и посто­рон­нее про­из­веде­ние, дабы любовь к соб­ст­вен­но­му исча­дию, лишь толь­ко свет узрев­ше­му, нас не ослеп­ля­ла.

[3] Но посту­пать таким обра­зом не все­гда мож­но, особ­ли­во Ора­то­ру, кото­ро­му часто пона­до­бит­ся сочи­нять для насто­я­ще­го употреб­ле­ния, не тер­пя­ще­го отла­га­тельств; да при­том и самые поправ­ки долж­ны иметь конец. Ибо есть писа­те­ли, кои вся­кое сочи­не­ние почи­та­ют еще неис­прав­ным, и как буд­то бы все преж­нее не годи­лось, все­гда что ни есть новое при­бав­лять ста­ра­ют­ся: они вся­кий раз, как берут в руки свое тво­ре­ние, посту­па­ют как вра­чи, здо­ро­вые части тела отсе­каю­щие. А от того и слу­ча­ет­ся, что их сочи­не­ния явля­ют­ся, как бы язви­на­ми покры­тые, сла­бые и от излиш­ней выра­бот­ки гораздо худ­ши­ми. [4] Итак, ино­гда луч­ше остав­лять их так, чтобы они хотя несколь­ко нам нра­ви­лись, или каза­лись доста­точ­ны­ми: дабы пила толь­ко чисти­ла, а не пере­ти­ра­ла изде­лия.

Для сего так­же употреб­ля­е­мое вре­мя долж­но иметь свой пре­дел. Ска­зы­ва­ют, что Сти­хотво­рец Цин­на сочи­нял тра­гедию, Смир­на с.276 назы­вае­мую, целые девять лет, а Исо­крат, по край­ней мере, десять употре­бил на сочи­не­ние Похваль­но­го Сло­ва. Но такие при­ме­ры не каса­ют­ся Ора­то­ра: если он будет столь­ко же мед­лен, то ника­кой помо­щи ожи­дать от него немож­но.

с.277

I. [X. 5. 1] Теперь сле­ду­ет пока­зать, чем осо­бен­но усо­вер­ша­ет­ся спо­соб­ность сочи­нять в моло­дом писа­те­ле. Было бы излиш­но озна­чать, какие имен­но пред­ме­ты, кото­рые преж­де, и кото­рые потом или напо­сле­док долж­ны при­над­ле­жать к сему заня­тию. Ибо гово­ре­но уже о том в пер­вой кни­ге, где пока­зан порядок уче­ния для детей, и во вто­рой, где воз­раст­ней­шим с.278 пре­по­да­ва­лось настав­ле­ние. Здесь же идет дело о таком упраж­не­нии, коим наи­бо­лее при­об­ре­та­ет­ся оби­лие слов и лег­кость выра­же­ний. [2] И во-пер­вых луч­шим для сего посо­би­ем древ­ние наши Ора­то­ры почи­та­ли пере­во­ды с Гре­че­ско­го язы­ка на Латин­ский. В тво­ре­нии Цице­ро­на об Ора­то­ре, Л. Красс при­зна­ет­ся, что неред­ко ими зани­мал­ся. Да и сам Цице­рон от соб­ст­вен­но­го лица сво­его на мно­гих местах сове­ту­ет тем же зани­мать­ся: он даже пере­вел и издал неко­то­рые тво­ре­ния Пла­то­на и Ксе­но­фон­та. Мес­са­ла так­же любил упраж­нять­ся в пере­во­дах, пере­ло­жил мно­гие речи Гре­че­ских Ора­то­ров, и меж­ду про­чи­ми речь Ипе­рида за Фри­ну, с таким успе­хом, что неж­ность сло­га, толь труд­ная для Рим­ля­ни­на, не усту­па­ет под­лин­ни­ку.

[3] Выго­да от сего упраж­не­ния оче­вид­на. Ибо Гре­че­ские Писа­те­ли и пре­вос­ход­ны­ми мыс­ля­ми изоби­лу­ют, и Крас­но­ре­чие воз­нес­ли на высо­чай­шую сте­пень. Пере­во­дя их, мож­но заим­ст­во­вать луч­шие выра­же­ния: для сего язык наш доста­то­чен. Ино­ска­за­ния же, кото­ры­ми речь наи­бо­лее укра­ша­ет­ся, во мно­гих слу­ча­ях над­ле­жит по необ­хо­ди­мо­сти свои выду­мы­вать: ибо свой­ство Гре­че­ско­го язы­ка со свой­ст­вом Латин­ско­го весь­ма часто не схо­дит­ся.

с.279 [4] Полез­но так­же и Латин­ским сочи­не­ни­ям давать иный вид, употреб­ляя дру­гие обо­роты и дру­гие рече­ния для того же содер­жа­ния. В рас­суж­де­нии сти­хов, я думаю, всяк со мною согла­сит­ся, и ска­зы­ва­ют, что Суль­пи­ций, для усо­вер­шен­ст­во­ва­ния сво­его в Крас­но­ре­чии, почи­тал сей род упраж­не­ния самым спо­соб­ным. Ибо и пыл­кость духа, свой­ст­вен­ная Поэтам, может воз­вы­сить слог наш, и сти­хотвор­че­ская воль­ность в выра­же­ни­ях пре­по­да­ет спо­соб­ность сво­бод­нее и точ­нее изъ­яс­нять­ся. Самые мыс­ли их мож­но под­креп­лять при­лич­ною Ора­то­ру важ­но­стью; опу­щен­ное допол­нять, излиш­нее отсе­кать. [5] Я отнюдь не хочу, чтобы такое пре­ло­же­ние состо­я­ло в одном про­стом истол­ко­ва­нии, но в сорев­но­ва­нии и непри­нуж­ден­ном под­ра­жа­нии Авто­ру в его мыс­лях.

Поче­му я и не согла­сен с мне­ни­ем тех, кои запре­ща­ют пере­ла­гать пока­зан­ным обра­зом Латин­ские речи под пред­ло­гом, яко­бы узнав­ше­му луч­шее долж­но пока­зать­ся худ­шим, коль ско­ро будет ина­че выра­же­но. Но поч­то отча­и­вать­ся, что после хоро­ше­го немож­но уже изо­бре­сти ниче­го луч­ше­го? Неуже­ли Крас­но­ре­чие есте­ствен­но так скуд­но и бес­плод­но, что об одной и той же вещи нель­зя ска­зать пре­вос­ход­но, как толь­ко одна­жды? [6] Еже­ли Комеди­ант может те же самые сло­ва выра­жать раз­лич­ны­ми с.280 тело­дви­же­ни­я­ми, то неуже­ли Ора­тор будет столь­ко слаб и несло­ве­сен, что после дру­го­го о том же пред­ме­те ниче­го ска­зать не най­дет?

Но изо­бре­тен­ное нами пусть будет не луч­ше, и даже не срав­ня­ет­ся: по край­ней мере, хотя несколь­ко при­бли­жит­ся. [7] Не повто­ря­ем ли мы часто сво­их соб­ст­вен­ных выра­же­ний об одной и той же вещи? И не рож­да­ют­ся ли у нас из тако­го повто­ре­ния новые мыс­ли? Когда состя­зу­ем­ся, так ска­зать, сами с собою, поче­му с дру­ги­ми сего не делать? Если бы один толь­ко был спо­соб гово­рить хоро­шо, то мог­ли бы мы думать, что пред­ше­ст­вен­ный нам путь вовсе заграж­ден. Но мы име­ем бес­чис­лен­ные сред­ства, и мно­гие доро­ги ведут к той же цели. [8] Крат­кость име­ет свои кра­соты, оби­лие свои: иное хоро­шо выра­жа­ет­ся пере­нос­ны­ми, дру­гое соб­ст­вен­ны­ми рече­ни­я­ми. Инде нра­вит­ся есте­ствен­ная про­стота, а инде при­лич­ная ино­ска­за­тель­ность. Самая нако­нец труд­ность сего упраж­не­ния при­но­сит нам вели­кую поль­зу.

Да и не самое ли луч­шее это сред­ство бли­же зна­ко­мить­ся с вели­ки­ми Авто­ра­ми? Ибо тогда не поверх­ност­но про­бе­га­ем их тво­ре­ния, а раз­би­ра­ем в подроб­но­сти, и вовсе по нуж­де вни­ка­ем: самая невоз­мож­ность под­ра­жать им пока­жет их досто­ин­ство.

с.281 [9] Делать подоб­ные опы­ты не толь­ко над чужи­ми, но и над сво­и­ми сочи­не­ни­я­ми полез­но; изби­рая нароч­но неко­то­рые места, пере­ла­гать их раз­лич­ны­ми обра­за­ми в строй­ней­шие, сколь­ко мож­но, пери­о­ды, так как на одном и том же кус­ке вос­ку изо­бра­жа­ют­ся раз­лич­ные виды.

II. [10] По мое­му мне­нию, чем про­стее обра­зец, избран­ный нами, тем более спо­соб­ст­ву­ет успе­хам в сем упраж­не­нии. Ибо в мно­го­раз­ли­чии пред­ме­тов, лиц, вре­мен, мест, ска­за­ний, дей­ст­вий, сла­бость наша лег­ко укры­ва­ет­ся; ибо тут со всех сто­рон пред­ста­вит­ся мно­же­ство мыс­лей, из кото­рых любую мож­но обра­ботать порядоч­но. [11] Но вот пря­мое искус­ство: уметь рас­про­стра­нить что-либо по суще­ству сво­е­му сжа­тое, уве­ли­чить малое, оди­на­ко­му дать раз­но­об­ра­зие, обык­но­вен­но­му при­ят­ность, ска­зать хоро­шо и мно­го о пред­ме­те сухом и мало­важ­ном.

К сему наи­бо­лее спо­соб­ст­ву­ют те неопре­де­ли­тель­ные поло­же­ния (quaes­tio­nes), кото­рые, как мы уже о том выше ска­за­ли, назы­ва­ют­ся Тезе­са­ми, и кото­ры­ми Цице­рон, будучи уже пер­вою осо­бою в Рес­пуб­ли­ке, имел обык­но­ве­ние зани­мать­ся… [12] […] Потом общие места, над кото­ры­ми и зна­ме­ни­тые Ора­то­ры, как извест­но, труди­лись. Еже­ли кто при­учит­ся искус­но обра­ба­ты­вать сии про­стые и ника­ких с.282 отступ­ле­ний не име­ю­щие пред­ме­ты, тому уже не труд­но будет изла­гать и такие, кои тре­бу­ют мно­гих око­лич­но­стей и устра­не­ний: он готов будет на суд­ные дела вся­ко­го рода, поели­ку все они осно­вы­ва­ют­ся на общих поло­же­ни­ях. [13] Ибо не в том глав­ное дело… […] Закон­но ли убил Милон Кло­дия, и поз­во­ли­тель­но ли уби­вать того, кто поку­ша­ет­ся на жизнь нашу, или опас­но­го для Рес­пуб­ли­ки граж­да­ни­на, хотя бы он в рас­суж­де­нии нас и не имел тако­го наме­ре­ния? Чест­но ли посту­пил Катон, отдав Гор­тен­зию свою Мар­цию; или при­лич­но ли такое дело мужу бла­го­ра­зум­но­му? Суд отно­сит­ся на лица, а раз­би­ра­тель­ство дела на вещи.

[14] Декла­ма­ции же, какие сочи­ня­ют в учи­ли­щах Рито­ров, если толь­ко не отсту­па­ют от прав­до­по­до­бия, а сход­ству­ют с насто­я­щи­ми суд­ны­ми реча­ми, весь­ма полез­ны не толь­ко для моло­дых Ора­то­ров, кои могут из них заим­ст­во­вать силу изо­бре­те­ния и рас­по­ло­же­ния; но и для тех, кои успе­ха­ми сво­и­ми при­об­ре­ли уже в судах неко­то­рую сла­ву. Ибо сим, как неж­ней­шею пищею, под­дер­жи­ва­ет­ся и удоб­ря­ет­ся Крас­но­ре­чие, и от непре­рыв­ной жест­ко­сти состя­за­ний и спо­ров утом­лен­ное, облег­ча­ет­ся и ожив­ля­ет­ся.

[15] Поче­му и оби­лие исто­ри­че­ско­го сло­га ино­гда может состав­лять часть сего упраж­не­ния, с.283 ино­гда и воль­ность и про­стота обык­но­вен­ных раз­го­во­ров: не худо от вре­ме­ни до вре­ме­ни искать раз­вле­че­ния и в сочи­не­нии сти­хов: так как атле­ты, осво­бо­дясь на неко­то­рое вре­мя от необ­хо­ди­мо­го воз­дер­жа­ния в пище и от обык­но­вен­ных упраж­не­ний, дают себе отдых, и живут порос­кош­нее. [16] Посе­му-то, мне кажет­ся, Тул­лий достиг толь высо­кой сте­пе­ни в Крас­но­ре­чии, что не пре­не­бре­гал и сих лег­ких, при­ят­ных заня­тий. Ибо, имея все­гдаш­ним пред­ме­том одни тяж­бы, по необ­хо­ди­мо­сти дол­жен Ора­тор терять блеск и гиб­кость ума; да и самая ост­ро­та его от непре­рыв­но­го про­ти­во­бо­ре­ния при­туп­ля­ет­ся.

[17] Но как Ора­то­ров, судеб­ны­ми пре­ни­я­ми зани­маю­щих­ся и буд­то в непре­стан­ной войне нахо­дя­щих­ся, раз­ве­се­ля­ет и одоб­ря­ет оби­лие и при­ят­ность Декла­ма­ций; так моло­дые люди не долж­ны зани­мать­ся дол­го лож­ным изо­бра­же­ни­ем вещей и пусты­ми при­зра­ка­ми, дабы соста­рив­шись почти в такой мечте, не было им труд­но при­вы­кать к насто­я­щим опас­но­стям, кото­рых и вида стра­шить­ся будут. [18] Сие самое, как ска­зы­ва­ют, слу­чи­лось с Пор­ци­ем Латро­ном, пер­вым зна­ме­ни­тым учи­те­лем в Риме: об нем в шко­лах име­ли высо­кое мне­ние; но как надоб­но ему было гово­рить в суде, то он насто­я­тель­но про­сил, чтобы с.284 ска­мей­ки, на коих сади­лись при­сут­ст­во­вав­шие, пере­не­се­ны были в (ba­si­li­ca)⁶. Небо пока­за­лось для него столь­ко ново, что все его крас­но­ре­чие как буд­то огра­ни­чи­лось кры­шею и сте­на­ми.

[19] Для чего юно­ша, кото­рый будет хоро­шо настав­лен от учи­те­лей в пра­ви­лах Изо­бре­те­ния и Сло­во­вы­ра­же­ния (что́ даль­не­го труда не тре­бу­ет, когда учи­тель иску­сен), и при­об­ре­тет уже неко­то­рую спо­соб­ность, дол­жен избрать (таков был обы­чай у наших пред­ков) одно­го како­го-либо ора­то­ра в непре­мен­ный себе обра­зец: при­леж­но посе­щать суди­лищ­ные места, и, сколь­ко мож­но, чаще бывать зри­те­лем пре­ний, на кото­рые само­го себя опре­де­ля­ет: [20] потом дела, или те же, по коим раз­би­ра­тель­ство слы­шал, или и дру­гие обра­ба­ты­вать сам в ту и дру­гую сто­ро­ну; лишь толь­ко б слу­чаи были истин­ные, не вымыш­лен­ные: и, по при­ме­ру Гла­ди­а­то­ров, зани­мать­ся под­лин­ным и насто­я­щим. Это луч­ше, неже­ли отве­чать на суд­ные речи Древ­них, как сде­лал Сестий, опро­вер­гая речь, гово­рен­ную с.285 Цице­ро­ном за Мило­на; ибо он не мог все­го дела знать из одно­го защи­ще­ния.

[21] Но юно­ша вер­нее успе­ет в сем упраж­не­нии, когда учи­тель заста­вит его в сочи­не­нии Декла­ма­ций наи­бо­лее дер­жать­ся прав­до­по­до­бия, и изла­гать все части дела: а ныне выби­ра­ют, что и лег­че и вид­нее. Вредит так­же успе­хам, как я ска­зал во вто­рой кни­ге, слиш­ком боль­шое чис­ло уче­ни­ков, обы­чай в извест­ные дни читать тор­же­ст­вен­но Декла­ма­ции, и при­том заблуж­де­ние роди­те­лей, кои смот­рят более на чис­ло, неже­ли на досто­ин­ство сочи­не­ний. [22] Но как я уже ска­зал, если не оши­ба­юсь, в пер­вой кни­ге, что чест­ный и бла­го­на­ме­рен­ный настав­ник не обре­ме­нит себя чис­лом уче­ни­ков выше сил сво­их: будет очи­щать писа­ние их от вся­ко­го пусто­сло­вия, так чтоб они дер­жа­лись толь­ко сво­его пред­ме­та, не вво­дя в него ниче­го посто­рон­не­го, как неко­то­рые дела­ют: или даст им более вре­ме­ни на сочи­не­ние зада­чи, поз­во­лит разде­лять их на части. [23] И одна ста­тья, с при­ле­жа­ни­ем обра­ботан­ная, при­не­сет поль­зы более, неже­ли мно­гие, толь­ко с небре­же­ни­ем нача­тые и кон­чен­ные. Посе­му-то слу­ча­ет­ся, что ниче­го и на сво­ем месте не быва­ет, и чему долж­но быть в нача­ле, ста­вит­ся инуды; ибо уче­ни­ки, по моло­до­сти сво­ей, цве­точ­ки из с.286 всех частей ста­ра­ют­ся поме­щать в одну ту, кото­рая для про­из­но­ше­ния им назна­че­на: а отто­го и про­ис­хо­дит, что, боясь поте­рять из виду после­дую­щее, при­во­дят в бес­по­рядок все преды­ду­щее.

с.287

[X. 6. 1] Раз­мыш­ле­ние весь­ма близ­ко под­хо­дит к пись­му: оно и силы свои полу­ча­ет от пись­ма, и меж­ду упраж­не­ни­ем в сочи­не­нии и меж­ду уда­чею гово­рит, не гото­вясь, состав­ля­ет нечто сред­нее. Впро­чем, едва ли есть что-нибудь, чем бы чаще мы зани­ма­лись. Писать не везде и не все­гда можем: для раз­мыш­ле­ния же и места и вре­ме­ни у нас гораздо более. Оно в несколь­ко часов объ­ем­лет все и самое обшир­ное дело. Даже ноч­ною тем­нотою, когда сон наш пре­ры­ва­ет­ся, оно бес­пре­пят­ст­вен­но поль­зу­ет­ся. Оно и меж­ду днев­ны­ми обык­но­вен­ны­ми заня­ти­я­ми нахо­дит для себя доволь­но досу­га, и нико­гда не быва­ет празд­но. [2] Не толь­ко порядок в мыс­лях внут­ренне учреж­да­ет, что́ уже само по себе важ­но; но при­би­ра­ет выра­же­ния, и целую речь состав­ля­ет так, что напи­сать лишь оста­ет­ся. Ибо все­гда твер­же запе­чатле­ва­ет­ся в памя­ти то, что удер­жать, без помо­щи пера и бума­ги, забо­тим­ся.

Но сия спо­соб­ность раз­мыш­лять при­об­ре­та­ет­ся не вдруг или в корот­кое вре­мя. с.288 [3] Над­ле­жит во-пер­вых, посред­ст­вом при­леж­но­го упраж­не­ния, соста­вить для себя извест­ный в сло­ге образ, кото­рый бы не остав­лял нас и при раз­мыш­ле­нии: потом при­учать себя мало-пома­лу поме­щать в уме спер­ва неболь­шое чис­ло поня­тий, кото­рые выра­зить с точ­но­стью можем; затем при­бав­лять их посте­пен­но и с такою уме­рен­но­стью, чтобы труд сей не был слиш­ком ощу­ти­те­лен; нако­нец, укреп­лять себя в том частым упраж­не­ни­ем; прав­ду ска­зать, здесь наи­боль­шая часть зави­сит от памя­ти: поче­му я почел за нуж­ное ска­зать о сем нечто про­стран­нее на дру­гом месте. [4] Одна­ко и из того, что я ска­зал теперь вкрат­це, выра­зу­меть мож­но, что Ора­то­ру, если толь­ко не вос­пре­пят­ст­ву­ет при­род­ная неспо­соб­ность, не труд­но, при помо­щи неуто­ми­мо­го тща­ния, достиг­нуть до тако­го навы­ка, что все рас­по­ло­жен­ное в мыс­лях про­из­не­сет так же вер­но, как бы то было напи­са­но и наизусть выуче­но. Цице­рон уве­ря­ет, что меж­ду Гре­ка­ми Мет­ро­дор и Ери­фил Родос­ский, а меж­ду Рим­ля­на­ми Гор­тен­сий, чита­ли сло­во в сло­во, что́ преж­де не писав, в голо­ве рас­по­ло­жи­ли.

[5] Но еже­ли в самое вре­мя про­из­не­се­ния речи встре­тит­ся вдруг какая-нибудь новая мысль, то не надоб­но стро­го и неиз­мен­но дер­жать­ся пер­вой, в уме уже пред­по­ло­жен­ной. Ибо с.289 над­ле­жит ино­гда давать место и счаст­ли­во­му слу­чаю: часто в сочи­не­ние, рачи­тель­но выра­ботан­ное, удач­но вме­ши­ва­ют­ся кра­соты, невзна­чай выры­ваю­щи­е­ся. Поче­му весь род сего упраж­не­ния долж­но рас­по­ла­гать так, чтоб и отсту­пать от него, и опять воз­вра­щать­ся к нему не встре­ти­лось затруд­не­ния. [6] Ибо как пер­вое попе­че­ние наше состо­ит в бла­говре­мен­ном при­готов­ле­нии: так была бы вели­чай­шая глу­пость отвер­гать дары слу­чая и обсто­я­тельств. Сло­вом, раз­мыш­ле­ние долж­но устрем­лять­ся на то, чтобы сча­стье не обма­нуть, а помочь нам мог­ло.

А чтоб рас­по­ло­жен­ные таким обра­зом в голо­ве мыс­ли тек­ли сво­бод­но, и чтобы не было при­мет­но в нас недо­уме­ния, нере­ши­мо­сти или запи­нок, сие зави­сит от твер­до­сти памя­ти: в про­тив­ном слу­чае, про­сти­тель­нее, по мне­нию мое­му, отва­га непри­гото­вив­ше­го­ся Ора­то­ра, неже­ли несо­об­ра­зи­мость в раз­мыш­ле­нии. [7] Ибо нет ниче­го хуже, как уси­ли­вать­ся вспом­нить то, что́ забы­ли: ища преж­нее, опус­ка­ем, что́ вновь пред­став­ля­ет­ся, и тогда чер­па­ем мыс­ли из памя­ти более, неже­ли из само­го пред­ме­та. Но если долж­но заим­ст­во­вать из обо­их сих источ­ни­ков, то гораздо боль­ше най­ти мож­но, неже­ли сколь­ко най­де­но.

с.290

I. [X. 7. 1] Спо­соб­ность гово­рить, не гото­вясь, есть плод уче­ния и как бы вели­чай­шая за дол­говре­мен­ный труд награ­да. Кто при­об­ре­сти ее будет не в силах, тому луч­ше, по мое­му мне­нию, отка­зать­ся от судеб­ных дел, а одну спо­соб­ность писать обра­тить на что-либо иное. Ибо чело­ве­ку доб­ро­со­вест­но­му едва ли при­лич­но обе­щать дру­гим помощь, кото­рой подать, ни при какой неча­ян­ной опас­но­сти, он не в состо­я­нии: это было бы то же, что пока­зы­вать толь­ко при­ста­ни­ще, в кото­рое вой­ти корабль не ина­че может, как при тихом вет­ре. [2] И дей­ст­ви­тель­но встре­ча­ет­ся мно­же­ство неча­ян­ных слу­ча­ев, где нуж­но Ора­то­ру, не гото­вясь, гово­рить пред судья­ми. Итак, когда угро­жа­ет неча­ян­ное бед­ст­вие, не гово­рю кому-либо из с.291 доб­рых граж­дан, но из наших дру­зей или род­ст­вен­ни­ков, тре­бу­ю­щих от нас неукос­ни­тель­ной помо­щи, оста­нем­ся ли немы при види­мой их гибе­ли, и будем ли искать уеди­не­ния и тиши­ны, дабы напи­сать преж­де речь, потом ее выучить наизусть, а после уже про­из­не­сти с обык­но­вен­ным при­готов­ле­ни­ем? [3] Сло­вом, ничто не изви­ня­ет Ора­то­ра, не помыш­ля­ю­ще­го про­ти­во­стать с твер­до­стью подоб­ным слу­ча­ям.

Что́ с ним будет, когда вдруг пона­до­бит­ся отве­чать сопро­тив­ни­ку? Ибо и при­ду­ман­ное нами, и самое то, про­тив чего мы писа­ли, часто никуда не годит­ся, поели­ку поло­же­ние все­го дела может в одну мину­ту изме­нить­ся. Корм­чий управ­ля­ет кораб­лем, смот­ря на пого­ды: Ора­то­ру над­ле­жит так­же уметь при­но­рав­ли­вать­ся ко мно­го­раз­ли­чию судеб­ных дел. [4] Да и к чему послу­жи­ло бы нам при­леж­ное упраж­не­ние в писа­нии, непре­рыв­ное чте­ние и дол­говре­мен­ное уче­ние, если бы мы оста­нав­ли­ва­лись на тех же затруд­не­ни­ях, какие встре­ча­ют­ся начи­наю­щим. Подъ­ятые труды, без сомне­ния, были бы тщет­ны, если бы над­ле­жа­ло навсе­гда отка­зать­ся от даль­ней­ших успе­хов. Впро­чем, я не вме­няю в долж­ность Ора­то­ра гово­рить, не гото­вясь; жела­тель­но толь­ко, чтоб он мог то делать.

с.292 II. А до сего достиг­нуть вот каким обра­зом мож­но. [5] Во-пер­вых, надоб­но иметь в уме извест­ное рас­по­ло­же­ние речи. Ибо нель­зя не заблудить­ся, если не будем знать преж­де, к какой цели и какою доро­гою идти долж­но. Еще недо­воль­но того, чтобы ведать, из каких частей состо­ит судеб­ная речь, или рас­по­ло­жить все ста­тьи по их поряд­ку, хотя это и есть глав­ное дело; но надоб­но уметь давать каж­дой мыс­ли при­лич­ное место: иной пер­вое, дру­гой вто­рое, и так далее; они меж­ду собою тре­бу­ют толь тес­ной свя­зи, что пере­ста­вить или пре­рвать их, без ощу­ти­тель­но­го сме­ше­ния, невоз­мож­но. [6] Кто хочет сле­до­вать пря­мым путем, тот дол­жен руко­вод­ст­во­вать­ся самым поряд­ком вещей: посе­му-то люди, даже без даль­ной опыт­но­сти, весь­ма лег­ко сохра­ня­ют посте­пен­ность в сво­их повест­во­ва­ни­ях. Во-вто­рых, нуж­но знать, чего и на каком месте искать, дабы не сби­вать­ся от сво­его пред­ме­та, и не сму­щать­ся вновь пред­став­ля­ю­щи­ми­ся мыс­ля­ми: и дабы не пере­ска­ки­вать туда и сюда, нигде не оста­нав­ли­ва­ясь. Напо­сле­док, потреб­но наблюдать меру и пре­дел; чего, без при­стой­но­го разде­ле­ния в речи, никак достиг­нуть немож­но. Ска­зав по воз­мож­но­сти сил все то, о чем гово­рить пред­по­ло­жи­ли, долж­ны подвиг свой почи­тать уже окон­чен­ным.

с.293 [7] Все сие при­об­ре­та­ет­ся нау­кою: но уже от соб­ст­вен­но­го наше­го раче­ния зави­сит обо­га­тить­ся луч­ши­ми выра­же­ни­я­ми и обо­рота­ми в сло­ве, сле­дуя пра­ви­лам, от нас уже пред­пи­сан­ным. От часто­го и вни­ма­тель­но­го упраж­не­ния, слог наш сде­ла­ет­ся тако­вым, что даже и без при­готов­ле­ния про­из­не­сен­ная речь будет похо­дить на обра­ботан­ное сочи­не­ние: кто мно­го писал, тому нетруд­но объ­яс­нять­ся; [8] ибо удоб­ство сие рож­да­ет­ся от упраж­не­ния и навы­ка: но если пре­рвать их хотя на корот­кое вре­мя, то не толь­ко бег­лость ума ста­но­вит­ся мед­лен­нее, но и всю душу неко­то­рое оце­пе­не­ние объ­ем­лет.

Хотя потреб­на неко­то­рая при­род­ная живость ума к тому, чтобы гово­рить и в ту же мину­ту мыс­лить, что́ далее ска­зать долж­но, и чтобы за каж­дым про­из­не­сен­ным пери­о­дом после­до­ва­ла все­гда новая и при­лич­ная мысль; [9] одна­ко при­ро­да и пра­ви­ла нау­ки едва ли могут при­спо­со­бить сами собою разум наш к толь мно­го­об­раз­ным упраж­не­ни­ям, то есть, чтобы в одно вре­мя успе­вал изо­бре­тать, рас­по­ла­гать, выра­жать, согла­шать мыс­ли со сло­ва­ми, зани­мать­ся тем, что́ гово­рим, что́ гово­рить надоб­но, и чему за сим сле­до­вать долж­но, и кро­ме того обра­тить вни­ма­ние на голос, выго­вор, тело­дви­же­ние. [10] Ибо над­ле­жит изда­ле­ка с.294 пред­ва­рять пред­ме­ты, и их пред­у­преж­дать; обнять мыс­лию и то, что́ ска­за­но, и что́ напо­сле­док ска­зать оста­ет­ся: так что преж­де неже­ли достиг­нем кон­ца, нуж­но все обо­зреть посте­пен­но, дабы не оста­нав­ли­вать­ся, не запи­нать­ся и каж­дое сло­во про­из­но­сить непри­ят­ным обра­зом и с трудом, подоб­но заи­кам.

[11] Итак, есть неко­то­рый навык, где не участ­ву­ет раз­мыш­ле­ние: навык, коим рука дви­жит­ся в писа­нии, коим гла­за в чте­нии видят вдруг целые стро­ки, их направ­ле­ние и пере­но­сы и свя­зи, и преды­ду­щее видят преж­де, неже­ли про­из­не­сем после­дую­щее. На том же точ­но осно­ва­ны дико­вин­ки фиг­ля­ров; бро­шен­ная ими, кажет­ся, вещь опять у них появ­ля­ет­ся, или где велят, там ока­зы­ва­ет­ся.

[12] Но сей навык хорош и поле­зен толь­ко тогда, когда пред­ше­ст­во­ва­ли ему пра­ви­ла, о кото­рых мы гово­ри­ли: так чтобы и то самое, что́ отсту­па­ет, по-види­мо­му, от оных, было одна­ко ж на них осно­ва­но. По мне­нию мое­му, тот не Ора­тор, кто гово­рит без рас­по­ло­же­ния, без укра­ше­ния и без долж­ной пол­ноты сло­во­вы­ра­же­ния. [13] Я не див­люсь так­же и тем обиль­ным в изъ­яс­не­ни­ях выход­кам, какие быва­ют при вол­не­нии силь­ных стра­стей или при неча­ян­ном слу­чае: я вижу, что даже у под­лых баб, когда они бра­нят­ся, сло­ва льют­ся с.295 рекою. Но ино­гда жар и вос­торг чув­ст­во­ва­ний вла­га­ют в уста крас­но­ре­чие; и часто слу­ча­ет­ся, что и выра­ботан­ная с при­ле­жа­ни­ем речь со вне­зап­ною речью срав­нить­ся не может; [14] и в сем-то слу­чае древ­ние Ора­то­ры, по ска­за­нию Цице­ро­на, гова­ри­ва­ли, что веща­ло боже­ство язы­ком чело­ве­ка.

Но при­чи­на сему оче­вид­на. Ибо стра­сти, живо ощу­щае­мые, и све­жие изо­бра­же­ния вещей непре­рыв­ным стрем­ле­ни­ем обна­ру­жи­ва­ют­ся, а мед­лен­но­стью пись­ма сочи­не­ния охлаж­да­ют­ся, и спу­стя свое вре­мя, к нам уже не воз­вра­ща­ют­ся. Когда же при­нуж­де­ны будем оста­нав­ли­вать­ся на выбо­ре слов, тогда жар и стре­ми­тель­ность про­па­да­ют. [15] Поче­му над­ле­жит изби­рать сии вещей изо­бра­же­ния, назы­вае­мые фан­та­зи­я­ми, о кото­рых я гово­рил, и о коих впо­след­ст­вии гово­рить будем, то есть, не упус­кать из виду ни лиц, ни пред­ме­тов, иметь пред гла­за­ми надеж­ду, страх, дабы сии изо­бра­же­ния при­да­ва­ли сло­ву наше­му бо́льшую живость. Ибо сила чув­ст­во­ва­ний дела­ет нас крас­но­ре­чи­вы­ми. По сей-то при­чине самые невеж­ды нахо­дят доволь­но слов для сво­его объ­яс­не­ния, когда дви­жут­ся какою ни есть стра­стью. [16] Тогда уже надоб­но устрем­лять вни­ма­ние не на одну какую-нибудь вещь, но на мно­гие вдруг сово­куп­но: точ­но так, как, напра­вив взор по пря­мой доро­ге, с.296 все, что на ней и око­ло нее нахо­дит­ся, окиды­ва­ем гла­зом, и видим не послед­ний толь­ко пред­мет, а все даже до послед­не­го.

Стыд запи­нать­ся или сби­вать­ся в речах, рав­но как ожи­да­ние похва­лы, слу­жат так­же нема­лым под­стре­ка­ни­ем Ора­то­ру: и див­но пока­зать­ся может, что для сочи­не­ния выби­ра­ем обык­но­вен­но место уеди­нен­ное, и не тер­пим свиде­те­лей; напро­тив, когда доведет слу­чай гово­рить вдруг, не гото­вясь, тогда при­сут­ст­вие вели­ко­го чис­ла слу­ша­те­лей все­ля­ет более бод­ро­сти, как вои­ну воз­зре­ние на собран­ные вме­сте и рас­пу­щен­ные зна­ме­на пред сра­же­ни­ем. [17] Ибо тогда нуж­да объ­яс­нить­ся дает бо́льшую дея­тель­ность само­му мед­лен­но­му уму, застав­ля­ет нахо­дить мыс­ли и сло­ва, а жела­ние нра­вить­ся еще уве­ли­чи­ва­ет наши уси­лия. И дей­ст­ви­тель­но, награ­да во вся­ком слу­чае так жела­тель­на, что и крас­но­ре­чие, хотя само собою при­но­сит вели­чай­шее удо­воль­ст­вие, одна­ко не отвер­га­ет похва­лы и чести, как насто­я­ще­го пло­да трудов, нами преж­де поне­сен­ных.

[18] Никто не дол­жен излишне пола­гать­ся на свой разум, и думать, что спо­соб­ность сию ско­ро и лег­ко при­об­ресть мож­но; я повто­рю здесь ска­зан­ное мною о раз­мыш­ле­нии: она так­же от сла­бых начал при­хо­дит мало-пома­лу в совер­шен­ство, кото­рое и снис­ки­ва­ем и с.297 сохра­ня­ем посред­ст­вом непре­рыв­но­го упраж­не­ния. [19] Над­ле­жит лишь ста­рать­ся, чтобы обду­ман­ные пред­ме­ты были толь­ко надеж­нее, а не луч­ше пред­ме­тов, изо­бра­жен­ных без пред­ва­ри­тель­но­го при­готов­ле­ния. Неоце­нен­ный дар изъ­яс­нять­ся таким обра­зом не толь­ко в про­зе, но и в сти­хах, име­ли мно­гие, как то Анти­патр Сидо­ний и Лици­ний Архия. Надоб­но пове­рить свиде­тель­ству Цице­ро­на: да и в наши вре­ме­на мы виде­ли и видим подоб­ных сти­хотвор­цев; но я почи­таю сие не столь­ко достой­ным под­ра­жа­ния (ибо в том ни поль­зы, ни нуж­ды не нахо­жу), сколь­ко спо­соб­ным при­ме­ром для обод­ре­ния тех, кои гото­вят себя к долж­но­сти Ора­то­ров.

[20] Но я не разу­мею здесь того на спо­соб­ность свою само­на­де­я­ния, чтобы не употреб­лять по край­ней мере крат­ко­го вре­ме­ни, какое все­гда почти быва­ет, на раз­мыш­ле­ние о том, о чем гово­рить наме­ре­ва­ем­ся: на что в суди­ли­щах и народ­ных собра­ни­ях дает­ся извест­ный срок. Ибо нет нико­го, кто бы, не обду­мав дела, мог изло­жить, как долж­но. [21] Неко­то­рые толь­ко Декла­ма­то­ры, воз­буж­дае­мые тще­сла­ви­ем, объ­явив крат­ко пред­мет сво­ей речи, тот­час и нисколь­ко не помыс­ля, при­сту­па­ют к объ­яс­не­нию оно­го: и, что еще все­го смеш­нее, спра­ши­ва­ют, с како­го сло­ва начать при­ка­жут с.298 им слу­ша­те­ли. Но крас­но­ре­чие посме­и­ва­ет­ся над тако­вы­ми оскор­би­те­ля­ми сво­его досто­ин­ства: и те, кои глу­пым хотят казать­ся умны­ми, умным кажут­ся глу­пы­ми.

[22] Еже­ли одна­ко неча­ян­ный слу­чай заста­вит гово­рить без вся­ко­го при­готов­ле­ния, то потреб­на боль­шая обо­рот­ли­вость ума, и все вни­ма­ние долж­но быть обра­ще­но на пред­мет, на вещи, с пожерт­во­ва­ни­ем чистоты в выра­же­ни­ях; если нель­зя будет вме­сте и тем и дру­гим зани­мать­ся. Тогда ищи себе посо­бия в мед­лен­ней­шем про­из­но­ше­нии и в выго­во­ре несколь­ко про­тяж­ном, но так, чтоб все это име­ло вид раз­мыш­ле­ния, а не запи­нок, про­ис­хо­дя­щих от пря­мо­го недо­уме­ния. [23] Вот что мож­но делать, когда выхо­дим из при­ста­ни­ща, если ветер будет обу­ре­вать корабль, недо­воль­но еще при­веден­ный в без­опас­ное поло­же­ние: потом, мало-пома­лу про­дол­жая путь, под­ни­ма­ем пару­са, при­но­рав­ли­ва­ем кана­ты, и ожи­да­ем попу­т­но­го вет­ра. Сие сред­ство есть гораздо надеж­нее, неже­ли увле­щись пото­ком пустых слов и выра­же­ний, и уда­лить­ся от пред­по­ло­жен­ной цели.

III. [24] Но не мень­ше­го труда сто­ит сохра­нить, как и снис­кать сию спо­соб­ность. Ибо пра­ви­ла какой-нибудь нау­ки, одна­жды затвер­жен­ные, оста­ют­ся в памя­ти; слог так­же мало с.299 тер­пит, когда на вре­мя отла­га­ем наши пись­мен­ные заня­тия: но спо­соб­ность гово­рить по востре­бо­ва­нию нуж­ды или слу­чая, одним упраж­не­ни­ем сохра­ня­ет­ся. Итак, все­го луч­ше ста­рать­ся каж­до­днев­но изла­гать какой ни есть пред­мет в при­сут­ст­вии мно­гих особ, а паче таких, коих вку­сом и мне­ни­ем доро­жим наи­бо­лее; ибо ред­ко кто сам себя доволь­но осте­ре­га­ет­ся: и даже сове­тую зани­мать­ся сим и без свиде­те­лей, чтобы не лишить­ся про­ис­хо­дя­щей от того поль­зы.

[25] Есть и еще спо­соб упраж­нять­ся в раз­мыш­ле­нии, и обра­ба­ты­вать пред­мет свой в мол­ча­нии от нача­ла до кон­ца, как бы гово­ря с самим собою: сие мож­но делать во вся­кое вре­мя и на вся­ком месте, еже­ли толь­ко дру­гим чем мыс­ли наши не заня­ты: и этот спо­соб полез­нее выше­по­ка­зан­но­го. [26] Ибо тогда рачи­тель­нее и точ­нее сооб­ра­жа­ем поня­тия, неже­ли при пер­вом, где непре­рыв­но про­дол­жать речь обя­за­ны. Но вза­мен того здесь полу­ча­ет­ся иная выго­да: очи­ща­ет­ся голос, раз­вяз­нее язык ста­но­вит­ся, исправ­ля­ет­ся тело­дви­же­ние; я уже ска­зал, что и при­стой­ное раз­ма­хи­ва­ние и самое при­то­пы­ва­ние про­из­во­дят дей­ст­вие над Ора­то­ром; он от того дела­ет­ся живее, стре­ми­тель­нее, напо­до­бие льва, кото­рый уда­ре­ни­ем хво­ста по соб­ст­вен­но­му телу, как с.300 ска­зы­ва­ют, воз­буж­да­ет себя к боль­шей яро­сти.

[27] Сло­вом, над­ле­жит снис­ки­вать навык учить­ся все­гда и везде. Да и не быва­ет у нас почти ни одно­го дня столь­ко заня­то­го, чтобы нель­зя было упро­чить несколь­ко минут или на сочи­не­ние, или на чте­ние, или на изуст­ное изло­же­ние како­го-нибудь пред­ме­та отбор­ней­ши­ми сло­ва­ми. Так, по ска­за­нию Цице­ро­на, делал Брут неопу­сти­тель­но. И Кай Кар­бон не остав­лял сего упраж­не­ния даже в воин­ской сво­ей палат­ке. [28] Я не дол­жен умол­чать и о том, что так­же Цице­рон сове­ту­ет не поз­во­лять себе ни малой небреж­но­сти в речах наших: что и где бы мы ни гово­ри­ли, долж­но быть, по воз­мож­но­сти, совер­шен­но.

Одна­ко не надоб­но нико­гда писать более, как сколь­ко потре­бу­ет необ­хо­ди­мость мно­го гово­рить, не гото­вясь. Ибо таким обра­зом соблюдет­ся сила наших слов, и поверх­ност­ная лег­кость выра­же­ний полу­чит боль­ше осно­ва­тель­но­сти. Так садов­ни­ки обре­зы­ва­ют у вино­град­ной лозы верх­ние кор­ни, кои­ми бы она толь­ко на поверх­но­сти зем­ли дер­жа­лась, а остав­ля­ют ниж­ние, чтоб они, углуб­ля­ясь, более утвер­ди­лись. [29] Впро­чем, не знаю, если в том и дру­гом рачи­тель­но упраж­нять­ся ста­нем, не най­дем ли в сих упраж­не­ни­ях и того вза­им­но­го с.301 посо­бия, что пись­мом усо­вер­шим­ся в сло­ве, а сло­вом при­об­ре­тем удоб­ность, лег­кость в пись­ме. Итак, надоб­но писать неопу­сти­тель­но, когда есть на то вре­мя: еже­ли нет, то раз­мыш­лять долж­но: а когда ни того, ни дру­го­го сде­лать нель­зя, по край­ней мере над­ле­жит ста­рать­ся, чтоб ни Ора­тор испло­шен­ным, ни истец остав­лен­ным не пока­зал­ся.

[30] Но те, кои мно­го суд­ных дел вдруг на себя при­ни­ма­ют, запи­сы­ва­ют обык­но­вен­но места нуж­ней­шие, и особ­ли­во при­сту­пы или нача­ла обду­ман­ных ста­тей: про­чее дер­жат толь­ко на памя­ти, и вся­кую неча­ян­ность отра­жа­ют науда­чу. Так делал Тул­лий, что и запис­ки его пока­зы­ва­ют. Но мы име­ем и дру­гие подоб­ные запис­ки в том исправ­ном поряд­ке, в каком, может быть, про­из­не­сти их гото­вил­ся сочи­ни­тель. Тако­вы запис­ки Сер­вия Суль­пи­ция, после кое­го оста­лись три речи. И те, о кото­рых я гово­рю, так исправ­ны, что кажут­ся мне сочи­нен­ны­ми для потом­ства. [31] Ибо запис­ки Цице­ро­на, для насто­я­ще­го толь­ко употреб­ле­ния состав­лен­ные, дошли до нас уже сокра­щен­ны­ми Тиро­ном, его отпу­щен­ни­ком: я их сим изви­няю не пото­му, чтобы не одоб­рял их, но чтобы пред­ста­вить более достой­ны­ми удив­ле­ния.

с.302 Я совер­шен­но согла­сен на сии крат­кие заме­ча­ния глав­ных ста­тей в речи; даже мож­но иметь их в руках и в слу­чае нуж­ды на них взгляды­вать. [32] Но отнюдь не одоб­ряю сове­та Лена­са, чтоб из напи­сан­но­го делать извле­че­ние и разде­лять на гла­вы. Ибо сия самая наде­ян­ность все­ля­ет неко­то­рую бес­печ­ность, и речь наша будет без свя­зи и при­ят­но­сти. По мое­му мне­нию, не долж­но писать того, что в памя­ти удер­жать можем. Ибо часто слу­ча­ет­ся, что мысль наша неволь­но обра­ща­ет­ся на напи­сан­ное и выра­ботан­ное, и не остав­ля­ет нам испы­тать пред­ле­жа­ще­го сча­стья. [33] Тогда дух меж­ду тем и дру­гим колеб­лет­ся, теряя напи­сан­ное, и не ища ново­го. Но в сле­дую­щей кни­ге опре­де­ле­на осо­бая гла­ва, где будет гово­ре­но о Памя­ти; здесь ниче­го о сем не поме­щаю пото­му, что нуж­но преж­де иным занять­ся.