Риторические наставления.

Книга XI.

с.303

I. [XI. 1. 1] Снис­кав, как пока­за­но в преды­ду­щей кни­ге, спо­соб­ность сочи­нять, раз­мыш­лять и даже гово­рить пред судья­ми, не гото­вясь, когда потре­бу­ет надоб­ность, за пер­вое пра­ви­ло поло­жить себе над­ле­жит наблюдать в речи вся­кое бла­го­при­ли­чие: Цице­рон почи­та­ет сие чет­вер­тою при­над­леж­но­стью совер­шен­но­го с.304 сло­во­вы­ра­же­ния; а я постав­ляю ее даже необ­хо­ди­мо­стью. [2] Ибо, как укра­ше­ние речи быва­ет мно­го­об­раз­но и раз­лич­но, а при том иное сему роду, иное дру­го­му при­ли­че­ст­ву­ет, то, еже­ли не будет соот­вет­ст­во­вать вещам и лицам, не толь­ко не при­даст досто­ин­ства нашей речи, но еще отни­мет всю силу мыс­лей. К чему послу­жат выра­же­ния чистые, зна­чи­тель­ные, избран­ные и даже фигу­ра­ми и слад­ко­зву­чи­ем сопро­вож­дае­мые, если они не согла­су­ют­ся с чув­ст­во­ва­ни­я­ми, какие судье вну­шить хотим? [3] Если о делах ничтож­ных ста­нем гово­рить сло­гом высо­ким, о важ­ных низ­ким и крат­ким, о печаль­ных весе­лым, крот­ким о тре­бу­ю­щих упор­но­го насто­я­ния, гроз­ным, где нуж­ны прось­бы, уклон­чи­вым, где надоб­на пыл­кость, или будем изъ­яс­нять­ся сви­ре­по и наг­ло, где необ­хо­ди­мы веж­ли­вость и при­ят­ство? Как оже­ре­лье, жем­чу­ги и длин­ная одеж­да, кои вме­ня­ют­ся женам в укра­ше­ние, мужам же в без­обра­зие: так рав­но и тор­же­ст­вен­ное оде­я­ние, кото­ро­го вели­че­ст­вен­нее пред­ста­вить себе ниче­го нель­зя, женам при­ли­че­ст­во­вать не может.

[4] Сей ста­тьи слег­ка кос­нул­ся Цице­рон в третьей кни­ге об Ора­то­ре; но, кажет­ся, все заклю­чил в крат­ких сло­вах, ска­зав: Не вся­ко­му делу, не вся­ко­му слу­ша­те­лю и лицу, не вся­ко­му вре­ме­ни при­ли­чен один и тот же с.305 род речи. И в кни­ге сво­ей Ора­тор о сем почти не боль­ше изъ­яс­нил­ся. Но на пер­вом из сих мест Л. Красс речь свою обра­щал к вели­ким Ора­то­рам и Мужам уче­ным, сле­до­ва­тель­но, для него доволь­но было толь­ко заме­тить о сем, как о деле, им всем извест­ном. [5] А на дру­гом месте Цице­рон, бесе­дуя с Бру­том, свиде­тель­ст­ву­ет, что все то собе­сед­ни­ку его извест­но, поче­му и гово­рит с ним корот­ко; хотя пред­мет сей весь­ма оби­лен, и Фило­со­фы рас­суж­да­ли об нем все­гда обшир­но. Что ж каса­ет­ся до меня, то, при­няв на себя зва­ние настав­ни­ка, пишу сие не столь­ко для име­ю­щих уже тако­вые сведе­ния, сколь­ко для желаю­щих пору­чить оные: поче­му и наде­юсь, что не при­чтет­ся мне в вину, когда рас­про­стра­нюсь о сем несколь­ко более.

II. [6] Итак, преж­де все­го нуж­но знать Ора­то­ру, чем снис­кать бла­го­склон­ность судьи, чем убедить и чем тро­нуть его удоб­нее мож­но: в каж­дой части речи иметь пред гла­за­ми извест­ную цель. Он не дол­жен в При­сту­пе, Повест­во­ва­нии и Дово­дах употреб­лять слов ста­рин­ных, или ново­вы­ду­ман­ных, или мета­фо­ри­че­ских; в Разде­ле­ни­ях бли­стать мер­ны­ми пери­о­да­ми; в Эпи­ло­гах или Заклю­че­ни­ях дер­жать­ся сло­га низ­ко­го, про­сто­го и небреж­но­го; не осу­шать слез шут­ка­ми, где потреб­но с.306 воз­будить собо­лез­но­ва­ние. [7] Ибо вся­кое укра­ше­ние не столь­ко само собою, сколь­ко при­стой­ным употреб­ле­ни­ем полу­ча­ет цену: не столь­ко смот­реть надоб­но на то, что́ ска­зать, сколь­ко на то, на каком месте ска­зать при­лич­нее. Но искус­ство сохра­нять бла­го­при­ли­чие в сло­ве осно­вы­ва­ет­ся не на одном сло­во­вы­ра­же­нии, но зави­сит так­же и от Изо­бре­те­ния. И дей­ст­ви­тель­но, если сло­ва одни име­ют в себе толи­ко силы, то что́ уже ска­зать о самих вещах? О сем было изло­же­но от меня на сво­ем месте.

[8] Здесь же мне нуж­но пока­зать, что тот гово­рит с истин­ным бла­го­при­ли­чи­ем, кто будет в речи сво­ей смот­реть не толь­ко на поль­зу, но и на бла­го­при­стой­ность. Я знаю, что они часто нераздель­ны: что́ бла­го­при­стой­но, то почти все­гда и полез­но: и ничем дру­гим столь­ко судьи не пре­кло­ня­ют­ся к нам, и ничто не уда­ля­ет их от нас, как про­тив­ный сему посту­пок. [9] Одна­ко поль­за и при­стой­ность согла­ше­ны быть ино­гда не могут: в таком слу­чае поль­за долж­на усту­пить место при­стой­но­сти.

Кто не зна­ет, что Сокра­ту было бы все­го лег­че оправ­дать­ся, если бы он захо­тел при­бег­нуть к употре­би­тель­но­му тогда роду защи­ще­ния, то есть, захо­тел уни­зить себя до просьб с.307 и моле­ний пред судья­ми и до подроб­но­го опро­вер­же­ния взво­ди­мых на него пре­ступ­ле­ний? [10] Но сие не при­ли­че­ст­во­ва­ло Сокра­ту: поче­му он гово­рил так, как чело­век, почи­таю­щий казнь свою за вели­чай­шую сла­ву. Ибо сей высо­ко­муд­рый муж воз­на­ме­рил­ся луч­ше пожерт­во­вать малым остат­ком пре­клон­ных лет, неже­ли поте­рять плод преж­ней сво­ей жиз­ни: и когда совре­мен­ни­ки отда­ва­ли ему толь мало спра­вед­ли­во­сти, пре­дал он себя суду потом­ков, и пожерт­во­вав поник­шею уже к зем­ле ста­ро­стью, стя­жал неувядае­мую жизнь в памя­ти всех веков. [11] Итак, хотя Лизи­ас, зна­ме­ни­тей­ший того вре­ме­ни Ора­тор, при­нес к нему сочи­нен­ную в его защи­ще­ние речь; но он не хотел ею вос­поль­зо­вать­ся, не пото­му, чтобы не нашел ее пре­вос­ход­ною, но для того, что почел для себя непри­лич­ною. Из сего одно­го при­ме­ра явст­ву­ет, что Ора­тор дол­жен иметь целью хоро­шо гово­рить, а не уве­рять, поели­ку уве­рить ино­гда быва­ет бес­чест­но. И посту­пок Сокра­та был вреден его делу, но, что гораздо почтен­нее, был поле­зен чело­ве­ку.

[12] И мы отде­ля­ем здесь полез­ное от бла­го­при­стой­но­го, сооб­ра­зу­ясь с при­ня­тым в употреб­ле­ние обра­зом выра­же­ния более, неже­ли с точ­ною исти­ною. А ина­че, над­ле­жа­ло бы поду­мать, что Сци­пи­он Афри­кан­ский, кото­рый с.308 решил­ся луч­ше пой­ти в доб­ро­воль­ную ссыл­ку, неже­ли защи­щать свою невин­ность про­тив под­ло­го Три­бу­на народ­но­го, не пони­мал соб­ст­вен­ной поль­зы: или П. Рути­лий не знал сво­их выгод, когда гово­рил в защи­ще­ние свое, почти как Сократ, и когда, пре­зрев милость Сил­лы, хотел луч­ше остать­ся в изгна­нии. [13] Но сии малые, для низ­ких душ толь важ­ные выго­ды, почли сии вели­кие мужи, в срав­не­нии с доб­ро­де­те­лью, пре­зре­ния достой­ны­ми: а пото­му и при­об­ре­ли веч­ную себе сла­ву. Да не уни­зим себя и мы до того, чтоб ста­вить за бес­по­лез­ное то, чего не похва­лить не можем. [14] Но весь­ма ред­ко встре­ча­ют­ся Ора­то­ру слу­чаи, где пона­до­бит­ся соблю­сти одно без дру­го­го. Впро­чем, почти, как я ска­зал, во вся­ком деле будет то же самое полез­но, что есть бла­го­при­стой­но.

Есть вещи, кото­рые и все­гда и везде сове­то­вать, гово­рить и делать всем бла­го­при­лич­но, и ни для кого и нигде не зазор­ны. Но есть дру­гие мень­шей важ­но­сти, и как бы сред­ние меж­ду поро­ком и доб­ро­де­те­лью: они по боль­шей части суть тако­вы, что одним поз­во­ли­тель­ны, а дру­гим нет: или смот­ря по лицу, вре­ме­ни, месту, делу, боль­ше и мень­ше, то изви­не­ния, то пори­ца­ния достой­ны­ми казать­ся долж­ны. [15] А как мы гово­рим обык­но­вен­но о делах или посто­рон­них, или о наших соб­ст­вен­ных, с.309 то и нуж­но дер­жать­ся раз­лич­но­го обра­за речи; толь­ко не надоб­но забы­вать, что мно­гое нигде при­ли­че­ст­во­вать не может.

III. И во-пер­вых, вся­кое хва­стов­ство в отно­ше­нии к само­му себе есть порок, и осо­бен­но в Ора­то­ре отно­си­тель­но Крас­но­ре­чия: сие тще­сла­вие про­из­во­дит в слу­ша­те­лях не толь­ко ску­ку, но даже и отвра­ще­ние. [16] Ибо разум наш име­ет в себе от при­ро­ды нечто высо­кое и над­мен­ное: с трудом тер­пит, что́ выше его. По сему-то мы низ­ших или уклон­чи­вых охот­нее обо­д­ря­ем и хва­лим, поели­ку тем как бы пре­вос­ход­ство наше пока­зы­ваем; а коль ско­ро исче­за­ет сорев­но­ва­ние, рож­да­ет­ся бла­го­склон­ность. Кто же воз­но­сит­ся паче меры, тот, кажет­ся нам, пре­зи­ра­ет нас и уни­жа­ет: мы вооб­ра­жа­ем, что он не столь­ко дума­ет о сво­ем воз­вы­ше­нии, сколь­ко об уни­чи­же­нии нашем. [17] Отсюда в сла­бей­ших зависть, обык­но­вен­ный порок тех, кои ни усту­пить не хотят, ни спо­рить не могут: в искус­ней­ших смех, а в бла­го­ра­зум­ных него­до­ва­ние воз­буж­да­ет­ся. И тще­слав­ные чаще всех обма­ны­ва­ют­ся в хоро­шем о себе мне­нии: истин­ное же досто­ин­ство доволь­ст­ву­ет­ся одним внут­рен­ним цены сво­ей чув­ст­ви­ем.

За сие и Цице­рон доволь­но был пори­ца­ем, хотя в речах сво­их хва­лил­ся более дела­ми с.310 сво­и­ми, неже­ли крас­но­ре­чи­ем, по край­ней мере в речах сво­их. [18] Да и не без при­чи­ны он то делал. Ибо или защи­щал тех, кои спо­соб­ст­во­ва­ли ему в поту­ше­нии заго­во­ра, или борол­ся с завист­ни­ка­ми сво­и­ми, от кото­рых одна­ко пал, и за спа­се­ние оте­че­ства под­верг­ся изгна­нию: так что, гово­ря о собы­ти­ях, во вре­мя Кон­суль­ства его быв­ших, каза­лось, руко­во­дим был не столь­ко тще­сла­ви­ем, сколь­ко необ­хо­ди­мо­стью защи­щать­ся. [19] В Крас­но­ре­чии же отда­вал он пол­ную спра­вед­ли­вость сво­им про­тив­ни­кам, и нико­гда в речах сво­их не ока­зы­вал излиш­не­го высо­ко­ме­рия. Он, при­сту­пая гово­рить за Архию (N. 1), начи­на­ет так: Еже­ли имею я какой-либо дар сло­ва, то ныне чув­ст­вую, Судии, сколь мал оный и недо­ста­то­чен. И в дру­гом слу­чае за Квин­тия (Pro Quint. n. 4): Ибо чем боль­ше чув­ст­во­вал я мою неспо­соб­ность, тем рачи­тель­нее искал помо­щи в при­ле­жа­нии. [20] Так­же, когда рас­суж­дае­мо было, кого луч­ше избрать в обви­ни­те­ли Верре­са, его или К. Цеци­лия, он одна­ко пока­зал толь­ко, что Цеци­лий не имел для сего потреб­но­го дара, и себе не при­сва­и­вал, гово­ря, что и он сам похва­лить­ся им не может, но по край­ней мере стя­жать его все­гда ста­рал­ся. [21] Толь­ко в дру­же­ских пись­мах или беседах, и то под чужим име­нем, изъ­яв­лял ино­гда пря­мое мне­ние о сво­ем крас­но­ре­чии.

с.311 И я не знаю одна­ко, едва ли не луч­ше, когда чело­век хва­лит­ся чем-либо пря­мо и откры­то: самая про­стота сего поро­ка дела­ет его снос­нее, неже­ли вся­кая неумест­ная скром­ность: как напри­мер, когда бога­тый назы­ва­ешь себя бед­ным, бла­го­род­ный низ­ко­рож­ден­ным, силь­ный не име­ю­щим дове­рия, и крас­но­ре­чи­вый не уче­ным вовсе и насто­я­щим ребен­ком. [22] Вот самый высо­ко­мер­ный род похваль­бы, и даже для дру­гих оскор­би­тель­ный! Надоб­но, чтоб дру­гие нас хва­ли­ли; а нам, как гово­рит Димо­сфен, долж­но крас­неть, когда и дру­гие нас хва­лят.

Я не гово­рю, чтобы Ора­то­ру не было ино­гда поз­во­ли­тель­но в речи кос­нуть­ся и соб­ст­вен­ных сво­их дея­ний, как сде­лал тот же Димо­сфен, защи­щая Кте­зи­фон­та; одна­ко с таким искус­ст­вом, что пока­зал, буд­то бы к тому вынуж­ден был Есхи­ном, сво­им про­тив­ни­ком, и всю вину воз­ло­жил на него. [23] И М. Тул­лий неред­ко упо­ми­на­ет об уни­что­жен­ном заго­во­ре Кати­ли­ны, но успех в сем деле при­пи­сы­ва­ет то твер­до­сти Сена­та, то про­виде­нию богов бес­смерт­ных. Прав­да, отра­жая кле­ве­ты завист­ни­ков и вра­гов сво­их, поз­во­лял он себе более; ибо над­ле­жа­ло ему опро­вер­гать их. [24] Жела­тель­но толь­ко, чтоб он был с.312 поскром­нее в сих сти­хах, кото­рые не пре­ста­ва­ли слу­жить под­гне­тою для зло­ре­чия:

	Ce­dant ar­ma to­gae, con­ce­dat lau­rea lin­guae.
И:	O for­tu­na­tam na­tam me Con­su­le Ro­mam!

И буд­то бы Юпи­тер при­зы­вал его в совет богов, и буд­то бы Минер­ва пре­по­да­ла ему все нау­ки и зна­ния. На такие тще­слав­ные выра­же­ния попу­стил­ся он, без сомне­ния, будучи увле­чен при­ме­ра­ми неко­то­рых Гре­че­ских Писа­те­лей.

[25] Но как Ора­то­ру непри­лич­но подоб­ное ока­за­тель­ство в крас­но­ре­чии, так поз­во­ли­тель­но ино­гда и наде­я­ние на свое даро­ва­ние и силы. Кто будет пори­цать, напри­мер, сле­дую­щие выра­же­ния (2. Phi­lip. n. 2): Что мне поду­мать? Пре­зи­ра­ют ли меня? Но ни в жиз­ни, ни в дове­рии, како­вым от всех поль­зу­юсь, ни в дея­ни­ях, ни в сей посред­ст­вен­но­сти ума мое­го ниче­го не вижу, что мог бы пре­зи­рать Анто­ний. И далее с боль­шею откро­вен­но­стью при­бав­ля­ет: [26] Или хотел он спо­рить со мною в крас­но­ре­чии? Это почи­таю с его сто­ро­ны за одол­же­ние. Ибо какой пред­мет есть пол­нее и обиль­нее, как гово­рить мне за само­го себя, и гово­рить еще про­тив Анто­ния?

[27] Нера­зум­но дела­ют и те, кои дело, защи­щае­мое ими, с пер­во­го раза выстав­ля­ют за самое несо­мни­тель­ное, спра­вед­ли­вое, уве­ряя, что ина­че не при­ня­ли бы его на свое попе­че­ние. Ибо судьи неохот­но слу­ша­ют чело­ве­ка, с.313 пред­вос­хи­щаю­ще­го долж­ность их: да и Ора­тор не может най­ти меж­ду сопро­тив­ни­ка­ми того лест­но­го дове­рия, какое Пифа­гор имел меж­ду уче­ны­ми; от сопер­ни­ков не услы­шит: Сам ска­зал. Но сие боль­ше или мень­ше достой­но хулы в отно­ше­нии к лицу гово­ря­ще­го; [28] ибо такую сме­лость изви­ня­ют несколь­ко лета, досто­ин­ство, зна­ме­ни­тость: одна­ко и в сих слу­ча­ях едва ли не луч­ше тако­вой утвер­ди­тель­ный тон с неко­то­рою уме­рен­но­стью, так как и все про­чее, заим­ст­ву­е­мое от лица само­го Ора­то­ра. Цице­ро­ну мог­ло бы при­честь­ся в тще­сла­вие, еже­ли бы он, гово­ря о сво­ей поро­де, стал утвер­ждать, что не долж­но вме­нять в порок чело­ве­ку про­ис­хож­де­ния его от всад­ни­ка Рим­ско­го: но он обра­тил сие еще в бо́льшую себе выго­ду, поста­вив досто­ин­ство свое наряду с досто­ин­ст­вом самих судей: Упре­кать, что родил­ся кто от Рим­ско­го всад­ни­ка, ни при вас, яко суди­ях, ни при мне, яко защит­ни­ке, не над­ле­жа­ло обви­ни­те­лям.

[29] Про­из­но­ше­ние слиш­ком сме­лое, шум­ли­вое, гнев­ли­вое всем непри­лич­но: а лета, досто­ин­ство, опыт­ность дела­ют еще непро­сти­тель­нее, кто пре­сту­па­ет гра­ни­цы бла­го­при­стой­но­сти. Мы видим, одна­ко, таких вздор­ных любо­при­те­лей, коих ни долж­ное почте­ние к судьям, ни ува­же­ние к наблюдае­мым в с.314 суди­ли­щах обрядам и поряд­ку обуздать дер­зо­сти не могут: сие пока­зы­ва­ет, что они и при­ни­ма­ют на себя дела, и защи­ща­ют их без вся­ко­го рас­суд­ка. [30] Ибо речь боль­шею частью пока­зы­ва­ет нра­вы Ора­то­ра, и сокро­вен­ность души обна­ру­жи­ва­ет совер­шен­но. Гре­ки не без при­чи­ны вве­ли у себя посло­ви­цу: Кто как живет, так и гово­рит.

Есть еще поро­ки уни­зи­тель­ней­шие: под­лое лас­ка­тель­ство, изыс­кан­ное шутов­ство, в делах и сло­вах бес­чи­ние, попра­ние стыд­ли­во­сти, во вся­ком поступ­ке отвер­же­ние чест­но­сти и при­ли­чия: сии поро­ки свой­ст­вен­ны по боль­шей части тем, кои хотят быть или слиш­ком уго­д­ли­вы или забав­ны.

IV. [31] И самый род Крас­но­ре­чия не вся­ко­му оди­на­ко­вый при­ли­чен.

1) Ибо слог обиль­ный, сме­лый, стре­ми­тель­ный, или воз­вы­шен­ный и рачи­тель­но выра­ботан­ный, ста­рым людям не столь­ко при­сто­ен, как слог сжа­тый, крат­кий, плав­ный, точ­ный и чистый, сло­вом, о каком дает поня­тие Цице­рон, гово­ря о себе, что Крас­но­ре­чие его начи­на­ет седеть: рав­но как и одеж­да, бле­стя­щая пур­пу­ром и черв­ле­цом, не совсем под­стать пожи­лых лет чело­ве­ку. [32] В юно­шах тер­пим слог и несколь­ко далее меры обиль­ный и сме­лый, напро­тив сухой, слиш­ком с.315 осто­рож­ный и выра­ботан­ный несно­сен, даже по самой выра­бот­ке его, яко при­нуж­ден­ной; ибо и стар­че­ская важ­ность нра­вов в моло­дых людях почи­та­ет­ся преж­девре­мен­ною.

Слог про­стой при­ли­чен воен­ным. [33] А те, кои выда­ют себя за стро­гих Фило­со­фов, (как то неко­то­рые дела­ют), напрас­но будут искать укра­ше­ний, осо­бен­но рож­даю­щих­ся от дви­же­ния стра­стей, поели­ку стра­сти почи­та­ют­ся от них поро­ка­ми. Для сего избран­ней­шие сло­ва, и бла­го­звуч­ное рас­по­ло­же­ние оных им чуж­ды. [34] Ибо не толь­ко весе­лые выра­же­ния, како­вые, напри­мер, чита­ем у Цице­ро­на: Пусты­ни и самые кам­ни ответ­ст­ву­ют голо­су: но и сле­дую­щие, хотя боль­шей силы испол­нен­ные: Вас, Албан­ские дуб­ра­вы и гроб­ни­цы, вас, гово­рю, при­зы­ваю и вами свиде­тель­ст­ву­юсь, и вас, раз­ру­шен­ные алта­ри, дру­же­ст­вен­ные и рав­ные свя­ти­ли­щам Рим­ско­го наро­да: подоб­ные выра­же­ния, гово­рю, отнюдь не при­ли­че­ст­ву­ют бра­да­то­му и пас­мур­но­му Фило­со­фу.

[35] Чело­век же государ­ст­вен­ный и муд­рец истин­ный, кото­рый посвя­тил себя не пустым пре­ни­ям, но управ­ле­нию и бла­гу Рес­пуб­ли­ки, о коей сии само­зван­цы Фило­со­фы нима­ло не дума­ют, могут сме­ло при­бег­нуть ко всем тем посо­би­ям, кои­ми Ора­тор обык­но­вен­но дости­га­ет сво­ей цели, когда пред­по­ло­жит себе за с.316 пра­ви­ло ни на что не скло­нять и не убеж­дать, как толь­ко на чест­ное и спра­вед­ли­вое.

[36] Есть род Крас­но­ре­чия, исклю­чи­тель­но при­лич­ный одним вла­сти­те­лям и осо­бам высо­ко­го досто­ин­ства. Есть так­же осо­бен­ный для пол­ко­во­д­ца и чело­ве­ка зна­ме­ни­то­го победа­ми и три­ум­фа­ми: так Пом­пей доволь­но был крас­но­ре­чив, когда повест­во­вал о сво­их подви­гах, и Катон, кото­рый во вре­мя меж­до­усоб­ной вой­ны сам себя лишил жиз­ни, был крас­но­ре­чи­вый Сена­тор.

[37] Часто одно и то же сло­во в устах у одно­го почи­та­ет­ся откро­вен­но­стью, у дру­го­го без­рас­суд­ст­вом, у третье­го наг­ло­стью. То, напри­мер, что́ гово­рит Тер­сит Ага­мем­но­ну, достой­но сме­ха: те же сло­ва вло­жи в уста Дио­меду, или подоб­но­му ему, будут озна­чать вели­кое муже­ство. Чтоб я стал почи­тать тебя за Кон­су­ла, ска­зал Л. Красс Филип­пу, когда ты не почи­та­ешь меня за Сена­то­ра? Сло­ва, испол­нен­ные бла­го­род­ной сме­ло­сти, одна­ко не от вся­ко­го сне­сти их мож­но. [38] Один Сти­хотво­рец (Катулл) гово­рит, что нима­ло не забо­тит­ся о том, бел или черен собою Цезарь: это безу­мие. А если бы Цезарь то же ска­зал о сти­хотвор­це, было бы высо­ко­ме­рие. Коми­ки и Тра­ги­ки долж­ны быть еще осмот­ри­тель­нее в с.317 наблюде­нии при­стой­но­сти: ибо пред­став­ля­ют свой­ства мно­гих и раз­лич­ных лиц.

Такая же осмот­ри­тель­ность потреб­на была для тех, кои неко­гда для дру­гих сочи­ня­ли речи, и ныне нуж­на для наших Декла­ма­то­ров. Ибо не все­гда мы гово­рим, как стряп­чие, а боль­шею частью, как ист­цы. [39] Да и в тех самых тяж­бах, кото­рые защи­щать берем на себя, тоже при­ли­чие наблюдать над­ле­жит: ибо часто пред­став­ля­ем собою посто­рон­ние лица, и гово­рим как бы чужи­ми уста­ми: сле­до­ва­тель­но и долж­ны давать им соб­ст­вен­ные их харак­те­ры и нра­вы. Ина­че П. Кло­дий, ина­че Аппий сле­пец, ина­че отец Цеци­ли­е­вой комедии, ина­че Терен­ци­е­вой изо­бра­жа­ет­ся. Какая жесто­кость в Лик­то­ре Верре­со­вом: Дай столь­ко-то, а без того не пущу видеть­ся с заклю­чен­ным? [40] Какая твер­дость в том несчаст­ном, кото­рый под жесто­чай­ши­ми уда­ра­ми вопи­ял толь­ко: Я граж­да­нин Рим­ский? Вла­гае­мые Цице­ро­ном в заклю­че­нии сво­ей речи сло­ва, сколь достой­ны тако­го мужа, кото­рый из люб­ви к Рес­пуб­ли­ке толи­ко­крат­но воз­дер­жи­вал мятеж­но­го граж­да­ни­на, и кото­рый ковы его раз­ру­шил сво­им муже­ст­вом? [41] Сло­вом, кро­ме того, что столь­ко же мно­го­раз­ли­чия во ввод­ных лицах, сколь­ко и в самом дело­про­из­вод­стве, но еще и более, поели­ку в пер­вом с.318 слу­чае застав­ля­ем чув­ст­во­вать и гово­рить детей, жен­щин, целые наро­ды, и даже суще­ства неоду­шев­лен­ные; при­чем везде потреб­но свой­ст­вен­ное пред­ме­там бла­го­при­ли­чие.

[42] 2) Тако­вое же наблюдать долж­но и в рас­суж­де­нии тех, чье дело защи­ща­ем. Ибо ина­че гово­рить надоб­но за одно­го, ина­че за дру­го­го, сооб­ра­зу­ясь доб­ро­му или худо­му о каж­дом мне­нию и рас­по­ло­же­нию пуб­ли­ки, не опус­кая из виду и преж­ней их жиз­ни. Все­го же при­ят­нее в Ора­то­ре чело­ве­ко­лю­бие, снис­хо­ди­тель­ность, кротость, доб­ро­же­ла­тель­ство. Не мень­ше того при­ли­че­ст­ву­ет чест­но­му чело­ве­ку ока­зы­вать нена­висть к пороч­ным, рев­ность к обще­му бла­гу, пре­сле­до­вать неправ­ды и зло­де­я­ния, сло­вом, изъ­яв­лять все чув­ст­вия спра­вед­ли­во­сти и чести, как я ска­зал выше.

[43] 3) Нуж­но раз­би­рать не толь­ко, кто и за кого гово­рит, но и перед кем. Ибо власть и могу­ще­ство постав­ля­ют вели­кую раз­ность меж­ду суди­я­ми: не оди­на­ким обра­зом изъ­яс­нять мож­но пред Госуда­рем, Гра­до­на­чаль­ни­ком, Сена­то­ром, чело­ве­ком част­ным, но сво­бод­ным: совсем ино­го тона тре­бу­ет изло­же­ние дела в суди­ли­щах обще­на­род­ных, неже­ли спо­ры при раз­би­ра­тель­ствах тре­тей­ных. [44] Как в тяж­бах уго­лов­ных при­лич­но Ора­то­ру пока­зы­вать страх, бес­по­кой­ство, забот­ли­вость, с.319 и употреб­лять все спо­со­бы, дабы речи сво­ей при­дать более силы: так при суж­де­нии о мало­важ­ных слу­ча­ях пока­жет­ся все то неумест­ным; и воз­будил бы в слу­ша­те­лях один толь­ко смех, если бы кто, при­сту­пая гово­рить о ничтож­ном деле, и сидя пред част­ным раз­би­ра­те­лем, ска­зал с Цице­ро­ном: Не толь­ко воз­му­ща­юсь духом, но и всем телом содро­га­юсь.

[45] И кто не зна­ет, что ино­го рода Крас­но­ре­чия тре­бу­ет важ­ность Сена­та, ино­го лег­ко­мыс­лие наро­да? Да и меж­ду сами­ми судья­ми, сте­пен­ным внят­но и нра­вит­ся то, а не столь глу­бо­ко­мыс­лен­ным дру­гое: не того же жела­ет уче­ный, чего селя­нин и чело­век воен­ный. Итак, над­ле­жит ино­гда пони­жать слог и сокра­щать речь нашу, дабы не напасть на тако­го судью, кото­рый или нас пони­мать, или за нами сле­до­вать в мыс­лях не может.

[46] 4) Вре­мя и место надоб­но так­же при­ни­мать в рас­суж­де­ние. Ибо и вре­ме­на быва­ют то весе­лые, то печаль­ные, то сво­бод­ные, то затруд­ни­тель­ные. Все­му тому сооб­ра­зо­вать­ся дол­жен Ора­тор. [47] И каж­дое место тре­бу­ет осо­бен­но­го при­ли­чия: вели­кая раз­ность гово­рить все­на­род­но и част­но, на месте для вся­ко­го откры­том, или же уеди­нен­ном, в чужом горо­де и в сво­ем соб­ст­вен­ном, в воин­ском с.320 стане и на пло­ща­ди народ­ной. При каж­дом из сих обсто­я­тельств потре­бен свой род и свой образ Крас­но­ре­чия, поели­ку и в про­чих дея­ни­ях жиз­ни одно и то же делать при­стой­но на пло­ща­ди, в Сена­те, в поле, на теат­ре, в доме; поели­ку мно­гое, само по себе неза­зор­ное, и даже ино­гда необ­хо­ди­мое, почи­та­ет­ся постыд­ным, когда совер­ша­ет­ся не там, где поз­во­ля­ет обы­чай.

[48] 5) Мы уже ска­за­ли на сво­ем месте, что сочи­не­ния, к роду Дока­за­тель­но­му отно­ся­щи­е­ся, как име­ю­щие в виду наи­бо­лее удо­воль­ст­вие слу­ша­те­лей, могут невоз­бран­но быть укра­шае­мы более, неже­ли речи Сове­то­ва­тель­ные и Судеб­ные, кото­рые обык­но­вен­но состо­ят из спо­ров и пре­ний.

При­ба­вим еще, что есть неко­то­рые и при­том вели­чай­шие кра­соты речи, к коим одна­ко, по состо­я­нию, поло­же­нию дела, при­бе­гать не долж­но. [49] Кому, напри­мер, пока­жет­ся снос­ным, если бы под­суди­мый, при опас­но­сти лишить­ся голо­вы, и особ­ли­во защи­ща­ясь пред победи­те­лем и госуда­рем, взду­мал гово­рить мета­фо­ра­ми, сло­ва­ми ново­вы­ду­ман­ны­ми или взя­ты­ми из ста­рин­ных писа­те­лей, сло­гом выше обык­но­вен­но­го употреб­ле­ния, мер­ны­ми пери­о­да­ми, испол­нен­ны­ми отбор­ных и бле­стя­щих мыс­лей? Таким обра­зом рас­цве­чен­ная речь с.321 не отни­мет ли у под­суди­мо­го вид опа­се­ния и болез­но­ва­ния, толи­ко ему нуж­ный и при­стой­ный, и воз­будит ли к нему жалость, кото­рая слу­жит помо­щью и самой невин­но­сти? [50] Кого тронет участь тако­го чело­ве­ка, кото­рый, при толь сомни­тель­ном и печаль­ном слу­чае, с таким хва­стов­ст­вом и высо­ко­ме­ри­ем выстав­ля­ет свое крас­но­ре­чие? По истине, нико­го: про­из­ведет даже него­до­ва­ние тем самым, что гоня­ет­ся за пыш­ны­ми выра­же­ни­я­ми, ста­ра­ет­ся блес­нуть умом, и что име­ет и пока­зы­ва­ет, что ему ничто не меша­ет быть крас­но­ре­чи­вым. [51] Сие весь­ма хоро­шо пони­мал М. Целий, и к тому при­но­ро­вил­ся в речи, гово­рен­ной в свое защи­ще­ние, когда обви­ня­ли его в наси­лии: да не пока­жет­ся кому-либо из вас, судии, и из пред­сто­я­щих здесь моих обви­ни­те­лей, что ни есть оскор­би­тель­но­го в рас­по­ло­же­нии духа или на лице моем, или неуме­рен­но­го в голо­се, или нако­нец что ни есть дерз­ко­го в тело­дви­же­ни­ях моих, и проч.

[52] Гово­рят­ся в судах и такие речи, кото­рых содер­жа­ни­ем есть или удо­вле­тво­ре­ние меж­ду тяжу­щи­ми­ся сто­ро­на­ми, или прось­бы и при­зна­ние вины в чем-либо: тогда подвиг­нешь ли на жалость ост­ры­ми мыс­ля­ми и узо­роч­ны­ми выра­же­ни­я­ми? Пре­кло­нишь ли судью Епи­фо­не­ма­ми и Енти­ме­ма­ми? Все, что ни при­ба­вишь с.322 к скорб­ным чув­ст­во­ва­ни­ям, не умень­шит ли силы их? Наде­ян­ность винов­но­го не истре­бит ли сожа­ле­ния о его уча­сти? [53] Еже­ли бы, напри­мер, слу­чи­лось отцу гово­рить о смер­ти сво­его сына, или о обиде тяг­чай­шей и самой смер­ти, то неуже­ли станет он искать кра­сот и при­ят­но­стей в сво­ем повест­во­ва­нии? Дово­лен будучи крат­ким и силь­ным изло­же­ни­ем дела, будет ли по паль­цам высчи­ты­вать дово­ды свои, и пого­нит­ся ли за искус­ны­ми обо­рота­ми пред­ло­же­ний и разде­ле­ний? И, как часто быва­ет в подоб­ных слу­ча­ях, не изъ­явит ли душев­но­го вол­не­ния стре­ми­тель­ны­ми выра­же­ни­я­ми? [54] Куда дева­лась бы печаль его? На чем оста­но­ви­лись бы сле­зы? Откуда взя­лось бы толь спо­кой­ное и вни­ма­тель­ное наблюде­ние пра­вил Крас­но­ре­чия? Речь его с нача­ла до кон­ца не будет ли похо­дить на некое сте­на­ние, и на лице его не сохра­нит­ся ли во все вре­мя вид печа­ли, если хочет скорбь свою пере­лить в души слу­ша­те­лей? Одна мину­та рас­ста­нов­ки в ничто обра­тит пер­вые в судах впе­чат­ле­ния.

[55] Сие осо­бен­но наблюдать нуж­но Декла­ма­то­рам (ибо и их охот­но вклю­чаю в чис­ло юно­шей, настав­ле­ние коих при­нял я на свое попе­че­ние); поели­ку в учи­ли­щах боль­шею частью изла­га­ют­ся пред­ме­ты выду­ман­ные, где мы пред­став­ля­ем ист­цов более, неже­ли стряп­чих, и с.323 сле­до­ва­тель­но быва­ем сво­бод­нее в изра­же­нии наших чув­ст­во­ва­ний. [56] Пред­по­ло­жим, в обра­зец суд­но­го дела, слу­чай, буд­то бы некий несчаст­ный про­сит у Сена­та поз­во­ле­ния лишить себя жиз­ни, или по при­чине вели­ко­го бед­ст­вия, нестер­пи­мо гне­ту­ще­го дух его, или ради заглаж­де­ния како­го ни есть зло­де­я­ния, разди­раю­ще­го его совесть: тогда не толь­ко про­из­но­сить сло­ва нарас­пев, как обык­но­вен­но про­из­но­сят­ся Декла­ма­ции, или сыпать повсюду цве­ты и укра­ше­ния, но ниже углуб­лять­ся в дово­ды ина­че непри­лич­но, как раз­ве при сме­ше­нии силь­ных душев­ных дви­же­ний, и то так, чтоб дви­же­ния сии и в самих дока­за­тель­ствах вид­ны были. Ибо кто, гово­ря, может печаль свою удер­жи­вать, застав­ля­ет думать, что ему не труд­но и вовсе отло­жить оную.

[57] 6) Одна­ко не знаю, не боль­ше ли наблюде­ние сей при­стой­но­сти потреб­но в отно­ше­нии к лицам, про­тив кото­рых гово­рим. Ибо нет сомне­ния, что во всех обви­ни­тель­ных дей­ст­ви­ях над­ле­жит преж­де все­го пока­зы­вать вид, буд­то бы к ним неохот­но при­сту­па­ем. Поче­му весь­ма не нра­вит­ся мне сие Кас­сия Севе­ра вос­кли­ца­ние: О бла­гие боги, я еще жив, и, что все­го при­ят­нее в жиз­ни моей, Аспре­на­та нахо­жу винов­ным! Ибо здесь вид­но, что не любовь к спра­вед­ли­во­сти или необ­хо­ди­мость с.324 заста­ви­ли его сде­лать­ся доно­си­те­лем, но одно жела­ние обви­нить. [58] Кро­ме того одна­ко, обще­го пра­ви­ла, неко­то­рые дела и сами по себе тре­бу­ют осо­бен­ной уме­рен­но­сти или смяг­че­ния. Напри­мер, сын, ищу­щий управ­лять име­ни­ем отца сво­его под соб­ст­вен­ным име­нем, дол­жен болез­но­вать о рас­стро­ен­ном здо­ро­вье роди­те­ля: отцу, име­ю­ще­му на сына неудо­воль­ст­вие, при­лич­но пока­зы­вать скорбь о сей бед­ст­вен­ной для него необ­хо­ди­мо­сти, и изъ­яс­нять сие не в крат­ких сло­вах, а так, чтобы из всей речи вид­но было, что то у него не на язы­ке толь­ко, но и на серд­це. [59] Рав­но и опе­ку­ну непри­стой­но вос­ста­вать на сво­его питом­ца до той край­но­сти, чтобы сле­дов неж­но­сти не оста­ва­лось, и свя­щен­ная память об отце его каза­лась вовсе отри­ну­тою.

[60] …Здесь почи­таю за нуж­ное при­ба­вить еще ста­тью, по истине самую затруд­ни­тель­ную: то есть, каким обра­зом иные вещи, кото­рые по суще­ству сво­е­му непри­ят­ны, не очень при­стой­ны, и о кото­рых бы мы луч­ше умол­чать хоте­ли, если бы то было в нашей воле, могут быть выра­жае­мы без пре­до­суж­де­ния гово­ря­щим. [61] Что может быть про­тив­нее чест­но­му чело­ве­ку, как видеть и слы­шать сына, с соб­ст­вен­ною мате­рью тяжу­ще­го­ся лич­но или чрез пове­рен­ных? До сего одна­ко дово­дит ино­гда нуж­да, с.325 как слу­жи­лось по делу Клу­ен­ция Ави­та: но не все­гда мож­но посту­пать так, как посту­пил Цице­рон, гово­ря про­тив Сас­сии: не все­гда мож­но брать за обра­зец речь Цице­ро­на про­тив Сас­сии: я гово­рю сие не пото­му, буд­то бы Цице­рон отсту­пил здесь от свой­ст­вен­ной ему лов­ко­сти, но чтобы пока­зать, чем и с какой сто­ро­ны нано­сит оскорб­ле­ние мате­ри. [62] Когда она явно иска­ла голо­вы сына сво­его, то и над­ле­жа­ло отра­жать ее наме­ре­ние все­ми сила­ми. Тут оста­ва­лось Цице­ро­ну тро­нуть две неж­ней­шие стру­ны, в чем он и успел уди­ви­тель­ным обра­зом. Во-пер­вых, ему надоб­но было сохра­нить долж­ное к роди­те­лям почте­ние: во-вто­рых, изло­же­ни­ем всех пред­ше­ст­во­вав­ших обсто­я­тельств дела совер­шен­но уве­рить судей, что он постыд­ные поступ­ки обна­ру­жить не толь­ко дол­жен, но и необ­хо­ди­мо при­нуж­ден был. [63] И он начи­на­ет с пер­вой ста­тьи, хотя каза­лась она совсем непри­над­ле­жа­щею к насто­я­ще­му делу. Столь­ко-то почи­тал за нуж­ное, даже в деле затруд­ни­тель­ном и запу­тан­ном, помыш­лять преж­де все­го о соблюде­нии бла­го­при­ли­чия! И так имя мате­ри обра­тил в поно­ше­ние не сыну, но ей самой.

[64] Может одна­ко мать иметь ино­гда тяж­бу с сыном в деле не столь важ­ном и не столь нена­вист­ном: тогда защи­щаю­ще­му­ся при­ли­чен с.326 тон речи крот­кий и почти­тель­ный. Ибо пока­зы­вая готов­ность к удо­вле­тво­ре­нию, или умень­ша­ем нена­висть к себе, или обра­ща­ем ее на про­тив­ную сто­ро­ну: и еже­ли сын пока­жет явно свое болез­но­ва­ние, то почтет­ся невин­ным и воз­будит о себе сожа­ле­ние. [65] Мож­но так­же отно­сить вину и на дру­гих, пред­по­ла­гая, что мать сия доведе­на до такой при­скорб­ной край­но­сти по нау­ще­нию людей зло­на­ме­рен­ных: мож­но уве­рять, что все сне­сем без роп­та­ния и не нару­ша сынов­не­го почте­ния, дабы и тогда, когда бы и ниче­го ска­зать в оправ­да­ние свое не име­ли, судьям каза­лось, что сде­лать того не хотим. А если б и нуж­но было при­бег­нуть к воз­ра­же­ни­ям, то долж­ность стряп­че­го есть вну­шить судьям, что он дела­ет сие про­тив воли сына, по дол­гу сво­его зва­ния. Такая улов­ка доста­вит похва­лу тому и дру­го­му. [66] Что ска­зал я о мате­ри, то же и об отце разу­меть надоб­но. Ибо я знаю, что меж­ду отца­ми и сыно­вья­ми слу­ча­лись тяж­бы, коль ско­ро послед­ние дости­га­ли совер­шен­но­ле­тия.

Ту же уме­рен­ность наблюдать долж­но в рас­суж­де­нии про­чих род­ст­вен­ни­ков: ста­рать­ся подать о себе мне­ние, что и тяжем­ся с ними про­тив воли сво­ей, по необ­хо­ди­мо­сти, и что не высту­па­ем из гра­ниц долж­но­го к ним почте­ния, кото­рое сораз­ме­ря­ет­ся сте­пе­ни с.327 род­ства и ува­же­ния, при­лич­но­го каж­до­му из них. То же пра­ви­ло для отпу­щен­ни­ков в отно­ше­нии к их преж­ним вла­сте­ли­нам. И коро­че ска­зать, ни в каком слу­чае не годит­ся посту­пать с сими лица­ми с такой непри­стой­но­стью, како­вой мы сами от людей того же состо­я­ния рав­но­душ­но сне­сти бы не мог­ли.

[67] Подоб­ное же ува­же­ние ока­зы­ва­ет­ся ино­гда к чинам и высо­ким зва­ни­ям: нужен доста­точ­ный пред­лог нашей сме­ло­сти, дабы не сочли нас или дерз­ки­ми оскор­би­те­ля­ми оных, или напы­щен­ны­ми сла­во­лю­би­ем, кото­рое не ува­жа­ет поста­нов­лен­ных в обще­стве отли­чий. Для сего Цице­рон, хотя мог весь­ма силь­но гово­рить про­тив Кот­ты, без чего даже Оппия защи­тить нель­зя было, при­бег одна­ко к раз­ным околь­ным ого­вор­кам, чтобы изви­нить необ­хо­ди­мость, в какой по дол­гу Ора­то­ра нахо­дил­ся. [68] Ино­гда надоб­но щадить или паче настав­лять низ­ших, осо­бен­но же моло­дых людей. Цице­рон в речи за Целия про­тив Атра­ти­на был столь­ко снис­хо­ди­те­лен, что кажет­ся, буд­то не как вра­га ули­ча­ет, а как почти сына обра­ща­ет сове­та­ми к долж­но­сти. Ибо Атра­тин был и молод, и бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния, и доно­си­те­лем сде­лал­ся по неудо­воль­ст­вию доволь­но спра­вед­ли­во­му.

с.328 Но в таких слу­ча­ях, где или от судей или от слу­ша­те­лей наде­ем­ся уме­рен­но­стью снис­кать одоб­ре­ние, встре­ча­ет­ся мень­ше затруд­не­ния: боль­шая забот­ли­вость пред­сто­ит там, где самых тех, про­тив кого гово­рим, оскор­бить опа­са­ем­ся. [69] Цице­ро­ну, когда надоб­но ему было защи­щать Муре­ну, встре­ти­лись две вдруг тако­го рода осо­бы, М. Катон и Сер­вий Суль­пи­ций. Одна­ко с какою бла­го­при­стой­но­стью и веж­ли­во­стью, при­пи­сав Суль­пи­цию все доб­ро­де­те­ли, отнял пра­во к полу­че­нию Кон­суль­ства? Что мож­но вели­ко­душ­нее сне­сти чело­ве­ку высо­ко­го рода и искус­ней­ше­му пра­во­вед­цу, как снес Суль­пи­ций ту над собою победу? С каким бла­го­род­ст­вом изви­ня­ет себя в том, что сам же он был согла­сен с мне­ни­ем Суль­пи­ция про­тив чести Муре­ны, гово­ря, что не так долж­но посту­пать при осуж­де­нии на смерть! [70] Какую же осмот­ри­тель­ность, какую искус­ную лас­ку выстав­ля­ет про­тив Като­на: удив­ля­ет­ся высо­ко­му уму его, и ста­ра­ет­ся пока­зать, что излиш­нюю стро­гость его над­ле­жит отне­сти более к духу Стои­че­ской сек­ты, неже­ли к недо­стат­кам души его; каза­лось, буд­то не судеб­ное состя­за­ние меж­ду ними про­ис­хо­ди­ло, а про­стой раз­го­вор о каком-нибудь част­ном пред­ме­те.

[71] с.329 Итак, самое луч­шее сред­ство и вер­ней­шее пра­ви­ло есть взять себе за обра­зец сего вели­ко­го мужа: еже­ли хочешь отнять неко­то­рую выго­ду у сопер­ни­ка, не оскор­бив его, усту­пи ему все про­чее; согла­сись, что он толь­ко в сем одном не так иску­сен, как во всем дру­гом, при­ба­вив, еже­ли мож­но, и при­чи­ну, поче­му: или выставь его несколь­ко упря­мым, или лег­ко­вер­ным, или опро­мет­чи­вым, или от дру­гих поду­щен­ным. [72] Есть еще для тяжеб­ных дел общее посо­бие: еже­ли вся речь наша будет озна­ме­но­ва­на и чест­но­стью и бла­го­ду­ши­ем; сверх сего, когда и оскор­бим кого, чтоб это было по самой спра­вед­ли­вой и закон­ной при­чине; и чтоб вид­но было, что мы дей­ст­ву­ем не толь­ко уме­рен­но, но и по самой необ­хо­ди­мо­сти.

[73] V. Встре­тить­ся может и про­тив­но­го рода затруд­не­ние, кото­рое одна­ко ж пре­одо­леть гораздо лег­че, и имен­но, когда надоб­но будет похва­лить какое ни есть доб­рое дея­ние в чело­ве­ке, или с худой сто­ро­ны в обще­стве извест­ном, или нам лич­но нена­вист­ном. Ибо хоро­шее, в каком бы то лице ни было, все­гда похва­лы достой­но. Цице­рон защи­щал Габи­ния и П. Вати­ния, с кото­ры­ми был неко­гда в непри­ми­ри­мой враж­де, и про­тив кото­рых писал даже речи. Но он при­зна­вал­ся, что дело того и с.330 дру­го­го так спра­вед­ли­во, что тре­бу­ет от него не ума, а толь­ко вер­но­го изло­же­ния. [74] Для него затруд­ни­тель­нее было гово­рить за Клу­ен­ция, поели­ку необ­хо­ди­мо над­ле­жа­ло сде­лать винов­ным Ска­манд­ра, кое­го защи­щал преж­де. Но весь­ма бла­го­ра­зум­но откло­нил от себя наре­ка­ние, воз­ло­жив пер­вый посту­пок на доку­ку людей, его к тому побудив­ших, и на свою моло­дость: а ина­че, более лишил­ся бы дове­рия, если бы при­знал­ся, что при­нял на себя, без вся­ко­го раз­мыш­ле­ния, защи­щать людей винов­ных, и особ­ли­во в деле подо­зри­тель­ном.

[75] Судью же, кото­рый, или ради посто­рон­ней или ради сво­ей выго­ды, в деле, защи­щае­мом нами, берет уча­стие, труд­нее уве­рить, зато гово­рить пред ним най­дем более удоб­но­сти. Тогда можем при­тво­рить­ся, что мы, пола­га­ясь на его пра­во­судие боль­ше, неже­ли на пра­вость дела, ниче­го не боим­ся: сим тро­нем его любо­че­стие, и вну­шим ему, что тем слав­нее будет его бес­при­стра­стие и пря­мо­ду­шие, чем менее станет думать или о мще­нии, или о сво­ей поль­зе.

[76] Рав­но, когда пере­не­сен­ное в дру­гое Суди­ли­ще дело обра­тит­ся к преж­ним судьям, надоб­но опи­рать­ся или на необ­хо­ди­мость при­ня­той нами меры, если най­дем повод к сей ого­вор­ке, или на недо­ра­зу­ме­ние наше, или на с.331 мни­мое подо­зре­ние. Итак, все­го надеж­нее при­зна­ние ошиб­ки, рас­ка­я­ние и удо­вле­тво­ре­ние: сло­вом, над­ле­жит употре­бить все сред­ства, дабы судье него­до­вать на нас было уже стыд­но.

[77] Неред­ко слу­ча­ет­ся так­же, что то же дело, на кото­рое при­го­вор после­до­вал, вновь пере­смат­ри­ва­ет­ся: тогда можем гово­рить вооб­ще, что пред дру­гим судьею мы не ста­ли бы воз­ра­жать на его реше­ние; ибо пере­ме­нять чужое мне­ние дру­го­му непри­стой­но: потом извле­чем, еже­ли мож­но, из само­го дела осо­бен­ные при­чи­ны, как то опу­ще­ние неко­то­рых обсто­я­тельств, или неяв­ку свиде­те­лей, или (чего одна­ко ж с вели­кою осто­рож­но­стью и уже в совер­шен­ной край­но­сти касать­ся долж­но) неосмот­ри­тель­ность и нера­де­ние стряп­чих.

[78] …Может слу­чить­ся, что надоб­но пори­цать в дру­гом то, чем нас самих уко­рять мож­но: как уко­ря­ет Тубе­рон Лига­рия тем, что был в Афри­ке. [79] …По истине не знаю, как луч­ше посту­пить в таком слу­чае, еже­ли не най­дет­ся в изви­не­ние наше чего-нибудь в раз­но­сти лица, лет, вре­ме­ни, при­чи­ны, места, наме­ре­ния. [80] Тубе­рон гово­рит, что нахо­дил­ся при сво­ем отце, кото­рый был послан от Сена­та в Афри­ку не для воен­ных дей­ст­вий, но для закуп­ки хле­ба: что он, коль ско­ро встре­ти­лась воз­мож­ность, оттуда выехал: а Лига­рий с.332 там остал­ся, при­нял сто­ро­ну не Пом­пея, у кое­го с Цеза­рем был спор о пер­вен­стве, хотя оба ниче­го не умыш­ля­ли про­тив Рес­пуб­ли­ки, а при­со­еди­нил­ся к Юбе и Афри­кан­цам, непри­ми­ри­мым вра­гам Рим­ско­го наро­да. [81] Впро­чем лег­че обви­нить чужой про­сту­пок чрез при­зна­ние соб­ст­вен­ной в том же погреш­но­сти. Но это будет дело уже судьи, а не погре­шив­ше­го. Когда же не оста­нет­ся нам ника­ко­го изви­не­ния, тогда и один вид рас­ка­я­ния про­из­ведет нема­лое дей­ст­вие. Ибо тот пока­жет­ся доволь­но испра­вив­шим­ся, кто воз­не­на­видит то, в чем преж­де погре­шал сам…

[86] Я уже пока­зал, гово­ря о шут­ках, коль постыд­но упре­кать кого-либо низ­кою поро­дою или бед­но­стью, так­же поно­сить какие-нибудь целые сосло­вия или пле­ме­на и наро­ды. Одна­ко долж­ность защит­ни­ка Ора­то­ра ино­гда застав­ля­ет по нуж­де гово­рить вооб­ще про­тив одно­го рода людей, как, напри­мер, про­тив отпу­щен­ни­ков, или вои­нов, или откуп­щи­ков и им подоб­ных. [87] В таком в слу­чае глав­ное посо­бие давать заме­тить, что если гово­рим что-нибудь оскор­би­тель­ное, то гово­рим неохот­но; при­том же не над­ле­жит вычис­лять все­го, что ска­зать об них худо­го мож­но, а напа­дать на то, что отно­сит­ся к наше­му с.333 пред­ме­ту; и охуж­дая в них одно, дру­гое напро­тив похва­лить долж­но.

[88] Еже­ли изо­бра­жа­ешь сол­да­та коры­сто­лю­би­во­го, жад­но­го к при­об­ре­те­ни­ям, то ска­жешь, что сему и удив­лять­ся не надоб­но, поели­ку он за пере­не­сен­ные опас­но­сти и про­ли­тую кровь при­сво­я­ет себе бо́льшие, неже­ли полу­ча­ет, награ­ды. Еже­ли он неспо­ко­ен и дер­зок, то и сие при­пи­шешь при­выч­ке жить более по-сол­дат­ски, неже­ли как при­лич­но мир­но­му граж­да­ни­ну. Когда оспа­ри­ва­ешь дей­ст­ви­тель­ность свиде­тель­ства отпу­щен­ни­ка, можешь одна­ко отдать спра­вед­ли­вость рачи­тель­ной служ­бе, кото­рая доста­ви­ла ему сво­бо­ду от раб­ства.

[89] Что каса­ет­ся до наро­дов чуже­зем­ных, Цице­рон посту­пал раз­лич­но. Ослаб­ляя дове­рие к свиде­тель­ству Гре­ков, отда­вал им пре­иму­ще­ство в нау­ках и худо­же­ствах: и пока­зы­вал явно при­вер­жен­ность свою к сему наро­ду. Сар­дин­цев пре­зи­ра­ет, Алло­бро­гов, как вра­гов, нена­видит: в речах его все сие было на сво­ем месте, и везде соблюде­но бла­го­при­ли­чие.

[90] Непри­ят­ное в вещах мож­но уме­рять выра­же­ни­я­ми: чело­ве­ка жесто­ко­го назо­ви слиш­ком стро­гим; неспра­вед­ли­во­го, заблуж­даю­щим­ся во мне­нии; упря­мо­го, без меры при­вя­зан­ным к сво­е­му пред­ме­ту: делай так, чтоб их мож­но с.334 было при­ве­сти в рас­судок самим рас­суд­ком: сей спо­соб есть крот­чай­ший и ино­гда успеш­ней­ший.

[91] Кро­ме того ска­жу, что все излиш­нее непри­лич­но: и пото­му хотя иное само по себе и хоро­шо, но поте­ря­ет свою цену, когда не будет сохра­не­на мера. Наблюде­ние сего зави­сит более от вку­са, неже­ли от пра­вил: нель­зя опре­де­лить в точ­но­сти, чем может доволь­ст­во­вать­ся ухо: нет на сие, так ска­зать, ни меры, ни весу: ибо как в яст­вах, иные быва­ют сыт­нее, неже­ли дру­гие.

[92] К сему в корот­ких сло­вах при­бав­лю еще то, что совер­шен­ства в Крас­но­ре­чии мно­го­раз­лич­ны, и име­ют, каж­дое, не толь­ко сво­их при­вер­жен­цев, но часто и от них все похва­ля­ют­ся. Ибо Цице­рон на одном месте пишет, что глав­ное совер­шен­ство состо­ит в том, когда изъ­яс­ня­ет­ся кто-нибудь так, что почтешь за нетруд­ное то же сам сде­лать, одна­ко отнюдь не успе­ешь. А на дру­гом месте, что он ста­рал­ся гово­рить не так, как бы всяк вооб­ра­зил, что и сам подоб­но гово­рить может, но так, чтобы никто того не поду­мал. [93] Пока­зать­ся может, что Цице­рон сам себе про­ти­во­ре­чит: одна­ко то и дру­гое спра­вед­ли­во; раз­ни­ца толь­ко в пред­ме­те и спо­со­бе: ибо про­стота и как бы небреж­ность с.335 непри­нуж­ден­ной речи уди­ви­тель­ным обра­зом при­ли­че­ст­ву­ет тяж­бам мало­зна­ча­щим: высо­кий же и вели­че­ст­вен­ный слог более при­сто­ен в слу­ча­ях важ­ных и тор­же­ст­вен­ных. Цице­рон в обо­их сих родах пре­вос­хо­ден: невеж­ды дума­ют, что в одном под­ра­жать ему могут, а умные и то и дру­гое почи­та­ют непо­д­ра­жае­мым.

с.336

I. [XI. 2. 1] Неко­то­рые пола­га­ют, что память есть дар одной при­ро­ды; и нет сомне­ния, что от нее мно­го зави­сит: но она, как и все дру­гие даро­ва­ния, полу­ча­ет еще бо́льшую силу от наше­го соб­ст­вен­но­го раче­ния: и все, о чем мы досе­ле ни гово­ри­ли, было бы тщет­но, если бы про­чие части, состав­ля­ю­щие Ора­то­ра, не содер­жа­лись памя­тью, как неким животвор­ным духом. Ибо вся­кое настав­ле­ние ею сохра­ня­ет­ся; и мы учи­лись бы напрас­но, когда бы слы­шан­ное толь­ко что мимо ушей про­ле­та­ло: дея­тель­ность сей спо­соб­но­сти достав­ля­ешь то с.337 оби­лие при­ме­ров, зако­нов, отве­тов, досто­па­мят­ных изре­че­ний и дея­ний, кои­ми обо­га­щать­ся и иметь их в готов­но­сти на вся­кий слу­чай, дол­жен Ора­тор. И не без при­чи­ны назы­ва­ет­ся она сокро­вищ­ни­цею Крас­но­ре­чия.

[2] Но Ора­то­ру, име­ю­ще­му на руках мно­го суд­ных дел, потреб­на не одна твер­дая память: ему нуж­на еще лег­кая ско­рость пере­да­вать ей пред­ме­ты: и не толь­ко напи­сан­ное удер­жи­вать в голо­ве, посред­ст­вом повто­рен­но­го чте­ния, но даже в том, о чем толь­ко раз­мыш­лял, сохра­нять над­ле­жа­щую связь меж­ду веща­ми и сло­ва­ми, не забы­вать ниче­го с про­тив­ной сто­ро­ны ска­зан­но­го, и опро­вер­гать все то в долж­ном поряд­ке, изла­гая каж­дую мысль на сво­ем при­лич­ном месте. [3] Сия-то сила души, по мне­нию мое­му, дела­ет нас спо­соб­ны­ми гово­рить, не гото­вясь. Ибо меж­ду тем, как гово­рим об одном, надоб­но помыш­лять еще, о чем ска­зать сле­ду­ет: таким обра­зом мысль наша все­гда несет­ся далее насто­я­ще­го, и что́ ей встре­тит­ся, то все как бы на сохра­не­ние пре­по­ру­ча­ет памя­ти, а она, как бы третья посто­рон­няя рука, при­ня­тое от Изо­бре­те­ния пере­да­ет Сло­во­вы­ра­же­нию.

[4] Но я не почи­таю за нуж­ное вхо­дить здесь в даль­ное рас­суж­де­ние, что такое есть память, и из чего состо­ит она. Мно­гие дума­ют, что с.338 она состав­ля­ет­ся из неко­то­рых сле­дов, в моз­гу нашем впе­чат­лен­ных и сохра­ня­ю­щих­ся в ней напо­до­бие изо­бра­же­ний печа­тей, к вос­ку при­ло­жен­ных. Но я не могу пове­рить, чтобы и сла­бость и твер­дость памя­ти зави­се­ла от телес­но­го сло­же­ния.

[5] Я более удив­ля­юсь свой­ствам ее в отно­ше­нии к душе: собы­тия дав­ниш­ние и почти забы­тые пред­став­ля­ют­ся и воз­об­нов­ля­ют­ся в уме нашем не толь­ко тогда, когда при­пом­нить об них ста­ра­ем­ся, но когда и не дума­ем, не толь­ко наяву, но и во сне еще более: даже живот­ные нера­зум­ные пом­нят, узна­ют, и мы видим, что из самых отда­лен­ных мест при­хо­дят на жили­ща, где пре­бы­вать сде­ла­ли при­выч­ку. [6] Так мож­но ли не дивить­ся сей стран­но­сти, что самое новое забы­ва­ем, а дав­но про­шед­шее пом­ним? Что дела­ли вче­ра, выхо­дит из памя­ти, а что слу­ча­лось с нами в дет­стве, сохра­ня­ем? [7] Чего ищем, то от нас скры­ва­ет­ся, а о чем и не дума­ем, само собою пред­став­ля­ет­ся? И поче­му память не все­гда посто­ян­на, ино­гда теря­ет­ся, и опять к нам воз­вра­ща­ет­ся?

Одна­ко мы не зна­ли бы еще всей силы ее и боже­ст­вен­но­го свой­ства, если бы Крас­но­ре­чие не обна­ру­жи­ва­ло их перед нами. [8] Ибо посред­ст­вом памя­ти Ора­тор не толь­ко в мыс­лях, с.339 но и в сло­вах, соблюда­ет порядок: не малое, а почти бес­ко­неч­ное чис­ло пред­ме­тов сооб­ра­жа­ет меж­ду собою, и при самых про­дол­жи­тель­ных речах ско­рее исто­щит­ся тер­пе­ние слу­ша­те­ля, неже­ли осла­бе­ет память гово­ря­ще­го.

[9] А сие самое слу­жит дока­за­тель­ст­вом, что есть искус­ство и сред­ство помочь При­ро­де: ибо при нау­ке удоб­нее дела­ем то, чего без нее и упраж­не­ния сде­лать не можем. Хотя Пла­тон и утвер­жда­ет, что употреб­ле­ние пись­мян вредит памя­ти; поели­ку то, что напи­шем, [10] как буд­то бы вер­ный запас на слу­чай откла­ды­ва­ем, и обна­де­ясь на сие, часто об нем забы­ва­ем. Но нет сомне­ния, чтобы памя­ти весь­ма мно­го не помо­га­ло напря­же­ние разу­ма, и при­сталь­ное, так ска­зать, на пред­ме­ты смот­ре­ние. Отче­го и быва­ет, что напи­сан­ное не вспех, в раз­ные при­е­мы, для выуч­ки наизусть, впе­чатле­ва­ет­ся в уме гораздо твер­же от самой при­выч­ки раз­мыш­лять о том.

II. [11] Симо­нид слы­вет пер­вым изо­бре­та­те­лем искус­ства помо­гать памя­ти. Вот какая бас­ня о сем носит­ся: Симо­нид напи­сал, по обык­но­ве­нию, сти­хи в честь одер­жав­ше­го победу в кулач­ном бою на играх Олим­пий­ских; цена была услов­лен­ная, но в поло­вине оной ему отка­за­но пото­му, что он, по обы­чаю Сти­хотвор­цев, от пред­ме­та сво­его весь­ма часто с.340 обра­щал­ся похва­ла­ми к Касто­ру и Пол­лук­су; дру­гую же поло­ви­ну веле­но ему тре­бо­вать от тех, чьи про­слав­лял подви­ги, [12] и он был, как повест­ву­ет пре­да­ние, дей­ст­ви­тель­но от них удо­вле­тво­рен. Ибо когда победи­тель, в озна­ме­но­ва­ние сво­ей радо­сти сде­лал вели­ко­леп­ное пир­ше­ство, к кое­му при­гла­шен и Симо­нид; во вре­мя сто­ла ска­зы­ва­ют сему послед­не­му, что два юных всад­ни­ка жела­ют с ним немед­лен­но видеть­ся: и хотя он их уже не нашел, но их бла­го­дар­ность к нему ока­за­лась на самом деле. [13] Ибо лишь толь­ко пере­сту­пил через порог, как хра­ми­на обру­ши­лась, пода­ви­ла пир­ше­ст­во­вав­ших и так их обез­обра­зи­ла, что род­ст­вен­ни­ки, при­шед­шие погреб­сти их, не толь­ко лиц, но и чле­нов меж­ду подав­лен­ны­ми разо­брать не мог­ли. Тогда, ска­зы­ва­ют, Симо­нид, в точ­но­сти при­пом­нив порядок, в каком кто нахо­дил­ся за сто­лом, отдал тела каж­дое сво­е­му.

[14] Повест­во­ва­те­ли сего про­ис­ше­ст­вия не соглас­ны меж­ду собою, для кого имен­но сочи­не­ны были помя­ну­тые сти­хи, в честь Глав­ку ли Кари­стию, или Лео­кра­ту, Ага­тар­ху, или же Ско­пе; неиз­вест­но даже, где сей дом нахо­дил­ся, в Фар­са­лах ли, как сам Симо­нид наме­ка­ет и как Апол­ло­дор, Ера­то­сфен, Евфо­ри­он и Еври­пил Ларис­ский пишут: или в Кра­ноне (что с.341 в Фес­са­лии), как утвер­жда­ет Кал­ли­мах, мне­нию кое­го после­до­вал Цице­рон, и тем более рас­про­стра­нил сию сказ­ку. [15] Мно­гие при­ни­ма­ют за быль, что Ско­па, бла­го­род­ный Фес­са­ля­нин, погиб на том пир­ше­стве, что тогда же лишил­ся жиз­ни и пле­мян­ник, сын сест­ры его: и пола­га­ют, что боль­шая часть носив­ших сие назва­ние про­изо­шли от помя­ну­то­го Ско­пы, кото­рый был всех древ­нее. [16] Мне же все сие повест­во­ва­ние о Тин­да­ри­тах кажет­ся бас­но­слов­ным: да и сам Сти­хотво­рец о том нигде не упо­ми­на­ет; а ина­че, умол­чал ли бы о таком про­ис­ше­ст­вии, кото­рое слу­жит к его чести и сла­ве?

III. [17] Из сего дей­ст­вия Симо­нида вид­но, что память вспо­мо­ще­ст­ву­ет­ся извест­ны­ми, в уме запе­чат­лен­ны­ми собы­ти­я­ми; в чем может всяк уве­рить­ся соб­ст­вен­ным сво­им опы­том. Когда, напри­мер, по про­ше­ст­вии доволь­но­го вре­ме­ни, куда-либо воз­вра­ща­ем­ся, не толь­ко самые места узна­ем, но при­во­дим себе на память, что́ там дела­ли и кого виде­ли, даже мыс­ли тогдаш­ние неред­ко опять при­хо­дят в голо­ву. Итак, искус­ство, о кото­ром здесь идет речь, роди­лось от опы­та, как обык­но­вен­но быва­ет.

Для при­об­ре­те­ния тако­во­го искус­ства, под­ра­жа­те­ли Симо­нида вот что дела­ют: изби­ра­ют места, сколь­ко мож­но, самые про­стран­ные, с.342 [18] при­ме­ча­тель­ные по вели­ко­му раз­но­об­ра­зию пред­ме­тов, как, напри­мер, какой-нибудь обшир­ный дом, рас­по­ло­жен­ный на мно­гие отде­ле­ния; и ко все­му, что́ ни встре­ча­ет­ся гла­зам отмен­но­го в нем, всмат­ри­ва­ют­ся с вели­чай­шим вни­ма­ни­ем, дабы после все части его, без вся­ко­го труда и мгно­вен­но, мож­но было про­бе­жать мыс­лию. Итак, пер­вая забота их состо­ит в том, чтобы нима­ло не запи­нать­ся в пред­став­ле­нии себе виден­ных вещей. Ибо сии поня­тия долж­ны тем глуб­же запе­чатле­вать­ся в разу­ме, что ими и дру­гие в нем под­дер­жи­ва­ют­ся.

[19] Потом, что напи­шут, или мыс­лен­но в голо­ве рас­по­ло­жат, дела­ют для себя знак, кото­рый бы напо­ми­нал им о том. Сей знак есть или вещь, при­над­ле­жа­щая к пред­ме­ту, о коем гово­рить хотят, или одно какое-нибудь сло­во; ибо и одним сло­вом мож­но забы­тое при­ве­сти опять на память. Так, напри­мер, наме­ре­ва­ясь гово­рить о море­пла­ва­нии, выби­ра­ют зна­ком якорь; о войне, какое ни есть ору­жие.

[20] Места и зна­ки свои рас­по­ла­га­ют так: первую часть сво­ей речи назна­ча­ют для при­хо­жей, вто­рую для зала; после обхо­дят все покры­тые от дождя и свет име­ю­щие места, не толь­ко спа­лен или гостин­ных, но даже с.343 домо­вых убо­ров и тому подоб­но­го не остав­ля­ют без назна­че­ния.

После сего, когда надоб­но о чем-нибудь вспом­нить, сно­ва пере­смат­ри­ва­ют все места, и как бы отби­ра­ют опять то, что каж­до­му из них вве­ре­но: образ сих пред­ме­тов слу­жит им уве­до­ми­тель­ным зна­ком: так что сколь ни вели­ко чис­ло поня­тий, кото­рые при­ве­сти на память долж­но, все они име­ют непре­рыв­ную связь меж­ду собою; сие самое и пособ­ля­ет им соеди­нять без­оши­боч­но преды­ду­щее с после­дую­щим, лишь толь­ко бы не было сде­ла­но погреш­но­сти при заме­ча­нии мест.

[21] Что ска­за­но мною о доме, то же делать мож­но на уро­чи­щах обще­на­род­ных, в про­гул­ках, на кар­ти­нах, и ходя за горо­дом. В слу­чае недо­стат­ка суще­ст­вен­ных заме­ток, ничто не меша­ет пред­по­ла­гать себе и вооб­ра­жа­тель­ные.

Итак, потреб­но мно­же­ство мест и суще­ст­вен­ных и вооб­ра­жае­мых, и мно­же­ство зна­ков или пред­по­ло­жен­ных в уме заме­ток. Зна­ки или замет­ки слу­жат к заме­ча­нию того, что́ нам при­пом­нить нуж­но, и мы, как гово­рит Цице­рон, можем употреб­лять места вза­мен вос­ку, на коем пишем, а замет­ки вза­мен букв. [22] Для боль­шей ясно­сти при­ве­ду соб­ст­вен­ные его сло­ва (2. de Orat. 358): «Долж­но, с.344 для сего употреб­ле­ния, изби­рать места мно­гие, вид­ные, удо­бо­при­мет­ные, не в даль­нем рас­сто­я­нии одно от дру­го­го нахо­дя­щи­е­ся: зна­ки же делать такие, кои бы изо­бра­жа­ли какое ни есть дей­ст­вие живо, силь­но, так чтоб лег­ко пред­ста­вить­ся уму и пора­зить его мог­ли». Поче­му я крайне удив­ля­юсь, каким обра­зом нашел Мет­ро­дор в две­на­дца­ти зна­ках Зоди­а­ка три­ста шесть­де­сят мест. Сие пока­зы­ва­ет одно тще­сла­вие в чело­ве­ке, кото­рый, хва­стая сво­ею памя­тью, хотел выста­вить свою необы­чай­ную точ­ность более, неже­ли самую исти­ну?

[23] Я не гово­рю, чтобы сей искус­ст­вен­ный спо­соб нигде при­го­дить­ся не мог: употре­бить его можем тогда, когда мно­гие име­на захо­тим пере­ска­зать в том же поряд­ке, в каком их слы­ша­ли: ибо мы опре­де­ля­ем сим име­нам извест­ные места, сло­ву стол, напри­мер, назна­ча­ем при­хо­жую, сло­ву посте­ля, внут­рен­нюю ком­на­ту, и так далее: потом каж­дое сло­во нахо­дим на том месте, где ему быть поло­жи­ли, и все нако­нец про­из­но­сим, не нару­шая в них преж­не­го поряд­ка. [24] И еже­ли спра­вед­ли­во то, что рас­ска­зы­ва­ют о Гор­тен­зии, кото­рый, быв при одной аук­ци­он­ной про­да­же вещей, мог после пере­ска­зать наизусть и назва­ния вещей про­дан­ных и цену их, и име­на покуп­щи­ков, с.345 как буд­то бы все сие рачи­тель­но запи­сы­вал: может быть, употре­бил такое же посо­бие.

Но помо­жет ли это, когда пона­до­бит­ся целую речь наизусть выучить? [25] Ибо образ вещей не оди­на­ков с обра­зом мыс­лей, кото­рые совер­шен­но про­из­воль­ны, одна­ко ж те и дру­гие нахо­дят­ся у нас в пред­ме­те. Да и мож­но ли сим спо­со­бом сохра­нить в речи то же рас­по­ло­же­ние слов? Не гово­рю уже, что есть сло­ва, коих ника­ким изо­бра­же­ни­ем пред­ста­вить нель­зя, как то неко­то­рых сою­зов. Пусть будут у нас, как и у пишу­щих одни­ми зна­ка­ми, вер­ные изо­бра­же­ния и бес­чис­лен­ные места, посред­ст­вом кото­рых мож­но пред­ста­вить все сло­ва, нахо­дя­щи­е­ся в пяти речах вто­ро­го доно­са на Верре­са: пусть вспом­ним все, что ни поло­жи­ли, как бы для сохран­но­сти, на сво­ем месте: но не затруд­нит­ся ли, по необ­хо­ди­мо­сти, наша память сугу­бым уси­ли­ем и искать сло­ва и сохра­нять над­ле­жа­щую связь в них? [26] Ибо как мож­но, чтоб тек­ли они плав­но и без­оста­но­воч­но, если надоб­но при каж­дом сло­ве смот­реть на каж­дый образ и на каж­дое место? Поче­му, пусть Кар­не­ад и упо­мя­ну­тый мною Мет­ро­дор оста­нут­ся при сво­ем спо­со­бе, кото­рый, по свиде­тель­ству Цице­ро­на, им уда­вал­ся: мы пред­ло­жим про­стей­ший.

с.346 IV. [27] Если хочешь длин­ную речь знать наизусть, то луч­ше выучи­вать ее по частям; сие мно­го облег­ча­ет память; толь­ко бы части сии не были слиш­ком малы: а ина­че, чис­ло их без меры уве­ли­чит­ся, и память, раз­влек­шись, может про­пу­стить нуж­ное. Для сего нель­зя пока­зать точ­но­го пра­ви­ла, но ста­рать­ся долж­но, чтобы вся­кая ста­тья содер­жа­ла в себе пол­ный смысл, еже­ли она не так длин­на, что и сама не тре­бо­ва­ла бы разде­ле­ния. [28] При­том нуж­но наблюдать и неболь­шие оста­нов­ки, дабы рас­по­ло­же­ние и связь слов частым раз­мыш­ле­ни­ем удер­жать удоб­нее в памя­ти, и нако­нец пере­хо­дя от одной части к дру­гой, свя­зать их в том же поряд­ке, какой иметь долж­ны.

А чтоб луч­ше их упом­нить, не бес­по­лез­но делать при вся­кой ста­тье неко­то­рые замет­ки, кото­рые, пред­став­ля­ясь гла­зам, при­во­ди­ли бы на память, о чем гово­рить сле­ду­ет. [29] Ибо нет почти чело­ве­ка толь сла­бо­па­мят­но­го, кото­рый бы все­гда забы­вал, для чего где какой знак поло­жит: да и при всей сво­ей забыв­чи­во­сти, все еще может най­ти в сих замет­ках нема­лое посо­бие.

[30] Не бес­по­ле­зен и тот спо­соб, о коем упо­ми­на­ли мы, гово­ря о местах, то есть, ста­вить зна­ки там, где что-нибудь нуж­ное про­пу­ще­но, напри­мер, нари­со­вать якорь, когда о с.347 море­пла­ва­нии, копье, когда о сра­же­нии гово­рить надоб­но. Зна­ки сии весь­ма мно­го пособ­ля­ют, поели­ку одна мысль рож­да­ет дру­гую: как, напри­мер, пер­стень, пере­ло­жен­ный на дру­гой палец, или на том же ина­че взде­тый, напо­ми­на­ет нам о при­чине, по кото­рой такая пере­ме­на сде­ла­на нами.

Еще твер­же уко­ре­ня­ет­ся в памя­ти, когда поня­тие, кото­рое удер­жать хотим, воз­об­нов­ля­ет­ся дру­гим подоб­ным ему поня­ти­ем: как напри­мер, в име­нах, если надоб­но вспом­нить, о каком ни есть Фабии, то пред­ста­вим себе того зна­ме­ни­то­го Мед­ли­те­ля (Cuncta­tor), кое­го забыть невоз­мож­но, или кого-нибудь из сво­их при­я­те­лей, кото­рый тем же име­нем назы­ва­ет­ся. [31] А при неко­то­рых име­нах, како­вы суть Апер, Урсус, Назон, Кри­сп, еще удоб­нее сде­лать сие, толь­ко надоб­но пом­нить, откуда они заим­ст­во­ва­ны. Пер­во­об­раз­ные сло­ва так­же помо­га­ют удер­жи­вать в памя­ти про­из­вод­ные, как име­на Цице­ро­на, Веррия, Авре­лия, если в том будет надоб­ность.

[32] Но ничто так не облег­ча­ет память, как выучи­вать свое сочи­не­ние по той же бума­ге, на коей оно напи­са­но. Ибо, гово­ря потом наизусть, идем по следам нашей памя­ти, и как бы гла­за­ми смот­рим не толь­ко на стра­ни­цы, но на самые стро­ки, и мы подо­бим­ся чело­ве­ку, с.348 про­сто читаю­ще­му. Если и слу­чит­ся помар­ка или поправ­ка или какая-нибудь пере­ме­на, то есть извест­ные зна­ки, смот­ря на кото­рые погре­шить не можем.

[33] Есть и еще спо­соб, хотя доволь­но похо­жий на искус­ст­вен­ный, о коем гово­ре­но выше, но гораздо удоб­ней­ший и дей­ст­ви­тель­ней­ший, как я дознал соб­ст­вен­ным опы­том, выучи­вать, мол­ча, свое сочи­не­ние. И под­лин­но сие сред­ство было бы здесь, как и при искус­ст­вен­ном облег­че­нии памя­ти, самое луч­шее, еже­ли бы разум наш, остав­шись тогда как бы без дей­ст­вия, не был раз­вле­ка­ем поча­сту дру­ги­ми помыш­ле­ни­я­ми; для сего-то и нуж­но воз­буж­дать его вни­ма­ние голо­сом, дабы память под­дер­жи­ва­лась дво­я­ким впе­чат­ле­ни­ем, сло­вом и слу­хом. Но надоб­но, чтоб голос сей был уме­рен, тих, и более похо­дил на шепот. [34] Выучи­вать же что-нибудь наизусть, застав­ляя читать себе дру­го­го, как иные дела­ют, с одной сто­ро­ны неуспеш­но и невы­год­но пото­му, что зре­ние есть чув­ство живей­шее чув­ства слы­ша­ния: а с дру­гой, и при­не­сти поль­зу может тем, что, раз или два услы­шав читае­мое, можем тот­час испы­ты­вать свою память, и со чте­цом сво­им рав­нять­ся в исправ­но­сти. И дей­ст­ви­тель­но, нуж­но ино­гда делать над собою такие опы­ты; ибо при непре­рыв­ном чте­нии, и то, что с.349 твер­же, и то, что сла­бее оста­ет­ся в памя­ти, рав­но про­пус­ка­ем. [35] А испы­ты­вая себя пока­зан­ным обра­зом, быва­ем и вни­ма­тель­нее, и вре­мя напрас­но не теря­ем, кото­рое употреб­ля­ем обык­но­вен­но на повто­ре­ние и все­го того, что уже зна­ем и пом­ним: надоб­но повто­рять толь­ко те места, кото­рые еще забы­ва­ют­ся, дабы частым повто­ре­ни­ем утвер­ди­лись в памя­ти: хотя обык­но­вен­но слу­ча­ет­ся от сего само­го, что забы­тые-то места наи­бо­лее затвер­жи­ва­ют­ся. Для бо́льших же успе­хов и в сочи­не­нии и в выучи­ва­нии наизусть сочи­нен­но­го, весь­ма мно­го спо­соб­ст­ву­ют креп­кое здо­ро­вье, варе­ние желуд­ка и ум, не заня­тый дру­ги­ми посто­рон­ни­ми помыш­ле­ни­я­ми.

V. [36] Но к ско­рей­ше­му выучи­ва­нию того, что напи­шем, и к удоб­ней­ше­му удер­жа­нию в памя­ти того, о чем толь­ко раз­мыш­ля­ли, наи­бо­лее спо­соб­ст­ву­ют пра­виль­ное Разде­ле­ние и Сочи­не­ние, исклю­чая одна­ко упраж­не­ние, кото­рое слу­жит еще вер­ней­шим посо­би­ем.

Ибо кто над­ле­жа­щим обра­зом разде­лит речь свою, тот нико­гда не оши­бет­ся в поряд­ке вещей: [37] поели­ку не толь­ко в рас­по­ло­же­нии пред­ме­тов, но даже и в обра­зе изло­же­ния их есть извест­ные посте­пен­но­сти, то есть, само собою пред­став­ля­ет­ся, что́ преж­де, что́ потом и после ска­зать надоб­но, еже­ли от с.350 есте­ствен­но­го и пря­мо­го хода не укло­ним­ся: и тогда все части в речи будут иметь такую меж­ду собою связь, что ни отнять ни при­ба­вить ниче­го немож­но, без види­мой рас­строй­ки. [38] Ска­зы­ва­ют, что Сце­во­ла, играя одна­жды в шах­ма­ты¹, и от пер­во­го неудач­но­го выхо­ду, поте­ряв игру, вспом­нил, едучи в дерев­ню, весь порядок в пере­став­ке шашек, воро­тил­ся с доро­ги к тому, с кем играл, и подроб­но дока­зал ему, где и как он ошиб­ся; что тот и сам при­знал за исти­ну. Итак, когда порядок, наблюде­ние кое­го зави­сит от воли двух лиц, име­ет такую силу, то неуже­ли в речи, будучи нами же сами­ми поста­нов­лен, про­из­ведет мень­ше дей­ст­вия?

[39] Ясное и точ­ное Изло­же­ние сво­ею пра­виль­но­стью так­же помо­га­ет памя­ти. Как сти­хи выучи­ва­ем ско­рее, неже­ли про­зу: так и про­зу связ­ную, плав­ную удер­жи­ва­ем в уме лег­че, неже­ли небреж­ную и несклад­ную. От сего слу­ча­ет­ся, что и ска­зан­ное даже без при­готов­ле­ния, сло­во в сло­во ино­гда повто­ря­ем: при посред­ст­вен­ной моей памя­ти, со мной самим быва­ли такие слу­чаи, что при­нуж­ден­ным видел с.351 себя повто­рять сно­ва иную часть речи моей, когда кто-нибудь из заслу­жи­ваю­щих подоб­ное ува­же­ние слу­ша­те­лей, при­хо­дил после в Собра­ние. Что то исти­на, ссы­ла­юсь в сем на само­вид­цев.

[40] Но если спро­сят меня, какое ж самое луч­шее и дей­ст­ви­тель­ней­шее сред­ство изощ­рять память. Я ска­жу, что то труд и упраж­не­ние: мно­го выучи­вать, мно­го раз­мыш­лять, и если мож­но, каж­до­днев­но; вот в чем состо­ит все дело! Ничто так не укреп­ля­ет­ся ста­ра­ни­ем, и ничто так не сла­бе­ет от нера­де­ния, как память. [41] Для сего над­ле­жит, как я уже ска­зал, застав­лять детей, еще с пер­вых лет воз­рас­та, выучи­вать наизусть, сколь­ко мож­но, более: да и во вся­ком воз­расте, кто хочет изо­ст­рить память, дол­жен пре­одо­леть труд и ску­ку, непре­стан­но пере­би­рать и пере­смат­ри­вать, что ни напи­шет и что ни про­чи­та­ет, и ту же пищу, так ска­зать, пере­же­вы­вать.

А дабы труд сей сде­лать лег­че, спер­ва надоб­но выучи­вать поне­мно­гу, и что-нибудь не скуч­ное, весе­лое: потом еже­днев­но при­бав­лять по несколь­ку стро­чек; таким обра­зом при­ра­ще­ние труда будет нечув­ст­ви­тель­но; нако­нец при­выч­ка доста­вит спо­соб­ность идти далее и далее к совер­шен­ству. Для сего начи­нать долж­но со Сти­хотвор­цев, а там с.352 при­ни­мать­ся за Ора­то­ров, напо­сле­док брать нечто и из Писа­те­лей, коих слог не так легок и заман­чив, как Рито­ри­че­ский, и не так бли­зок к обык­но­вен­ной речи; таков, напри­мер, слог у Пра­во­вед­цев. [42] Ибо чем труд­нее вещи, кото­рые слу­жат к наше­му упраж­не­нию, тем лег­че ста­но­вят­ся те пред­ме­ты, для дости­же­ния коих упраж­ня­ем­ся: как Атле­ты при­уча­ют­ся дер­жать в руках свин­цо­вые тяже­сти, хотя с пусты­ми и голы­ми выхо­дят сра­жать­ся.

Не умол­чу и о том, что дока­зы­ва­ет­ся все­днев­ны­ми опы­та­ми; то есть, что люди, у кото­рых разум не очень жив и дея­те­лен, забы­ва­ют ско­ро самые све­жие про­ис­ше­ст­вия. [43] Уди­ви­тель­но, и нелег­ко пока­зать при­чи­ну, сколь­ко силы, чрез одну ночь при­бав­ля­ет­ся памя­ти; или память отды­ха­ет в тече­ние сего вре­ме­ни, кото­рая сама себе пре­пят­ст­ву­ет соб­ст­вен­ным уси­ли­ем; или созре­ва­ет и спе­ет вос­по­ми­на­ние, как часть, наи­бо­лее ее под­дер­жи­ваю­щая: те же самые поня­тия, кото­рых вдруг в уме сооб­ра­зить было нель­зя, на дру­гой день в пол­ной свя­зи при­хо­дят; и память наша укреп­ля­ет­ся тем вре­ме­нем, кото­рое почи­та­ет­ся обык­но­вен­но оруди­ем забве­ния. [44] Напро­тив, люди с живым и ско­рым поня­ти­ем быва­ют по боль­шей части весь­ма забыв­чи­вы: у них память, испра­вив, так с.353 ска­зать, вдруг свое дело, о буду­щем не забо­тит­ся, и как отпу­щен­ные на волю их остав­ля­ет. Поче­му и не див­но, что то твер­же в уме запе­чатле­ва­ет­ся, над чем мы трудим­ся более.

От тако­го раз­ли­чия умов рож­да­ет­ся вопрос. Сло­во ли в сло­во дол­жен Ора­тор выучи­вать свое сочи­не­ние, или толь­ко ста­рать­ся пом­нить одну сущ­ность и порядок мыс­лей: сего решить, без сомне­ния, немож­но общим отве­том.

[45] Ибо если память мне поз­во­лит и достанет вре­ме­ни, то не хотел бы я опу­стить ни одно­го сло­га из напи­сан­но­го: а ина­че, и писать был бы труд излиш­ний. И осо­бен­но с юных лет, а потом рачи­тель­ным упраж­не­ни­ем над­ле­жит при­учать свою память к тако­вой точ­но­сти, дабы мы не при­вык­ли все себе про­щать. Посе­му мне кажет­ся непри­лич­ным иметь нуж­ду в напо­ми­на­те­лях (mo­ni­to­res)², или непре­стан­но загляды­вать в тет­рад­ку: от такой худой при­выч­ки рож­да­ет­ся небре­же­ние; ибо вся­кий о себе дума­ет, что уже доволь­но хоро­шо вытвер­дил речь свою, когда не боит­ся что-либо про­пу­стить. [46] А как может слу­чить­ся про­тив­ное, то и пре­ры­ва­ет­ся с.354 стре­ми­тель­ность сло­ва, вся речь дела­ет­ся неров­ною, шеро­хо­ва­тою, нестрой­ною; и Ора­тор похо­дит на выучи­ваю­ще­го свое сочи­не­ние более, неже­ли на гово­ря­ще­го к слу­ша­те­лям; самая луч­шая речь теря­ет свою при­ят­ность даже и тем, что пока­зы­ва­ет явно, что была при­готов­ле­на. Твер­дая память при­мет­ся за знак ост­ро­ты и при­сут­ст­вия духа: рас­то­роп­ность наша отне­сет­ся к насто­я­щей мину­те, а не к дол­говре­мен­но­му при­готов­ле­нию: что весь­ма выгод­но и для Ора­то­ра и для защи­щае­мо­го им дела. [47] Ибо судья в таком слу­чае удив­ля­ет­ся более нашей изво­рот­ли­во­сти, неже­ли сколь­ко не дове­ря­ет рас­став­лен­ным для улов­ле­ния его хит­ро­стям обду­ман­но­го крас­но­ре­чия. Нуж­но даже иные места, как бы они хоро­шо рас­по­ло­же­ны и свя­за­ны ни были, про­из­но­сить с неко­то­рою умыш­лен­ною запин­кою; пока­зы­вать вид, что еще об них раз­мыш­ля­ем, хотя уже все то мы дома при­гото­ви­ли. [48] Из сего всяк заклю­чить может, что луч­ше затвер­жи­вать сло­во в сло­во, когда гото­вим­ся о чем-нибудь гово­рить тор­же­ст­вен­но.

Если же у кого сла­ба память, или недо­станет для сего вре­ме­ни, то не бес­по­лез­но удер­жи­вать вся­кое сло­во; поели­ку забыв одно, лег­ко мож­но непри­ят­ным обра­зом сме­шать­ся, или и вовсе замол­чать. Все­го надеж­нее и вер­нее с.355 преж­де со вся­ким раче­ни­ем обду­мы­вать пред­мет свой, пре­до­став­ляя себе пол­ную сво­бо­ду выра­жать его сло­вом. [49] Ибо, и нехотя, теря­ем избран­ное нами выра­же­ние, и не ско­ро дру­гим его заме­ня­ем, когда ста­нем искать того, кото­рое на пись­ме употре­би­ли. Но и сие сред­ство сла­бой памя­ти не посо­бит, если кто не при­об­рел неко­то­рой спо­соб­но­сти гово­рить, не гото­вясь. А еже­ли кто ни того, ни дру­го­го в себе не нахо­дит, тако­му сове­тую луч­ше совсем не брать на себя суд­ных дел, и, когда име­ет какие-либо даро­ва­ния в Сло­вес­но­сти, обра­тить на пись­мен­ные заня­тия. Но такая несчаст­ная тупость ума ред­ко встре­ча­ет­ся.

[50] Впро­чем, сколь­ко может обнять память, при­ро­дою даро­ван­ная и ста­ра­ни­ем нашим усо­вер­шен­ная, свиде­тель­ст­вом слу­жит Феми­стокл, кото­рый, как извест­но, гово­рить по-Пер­сид­ски в один год совер­шен­но научил­ся: ска­зы­ва­ют, и Мит­ри­дат знал два­дцать два язы­ка, кои­ми гово­ри­ли под­власт­ные ему наро­ды: и Красс, сей бога­тый Рим­ля­нин, когда началь­ст­во­вал в Азии, умел на пяти диа­лек­тах или наре­чи­ях Гре­че­ско­го язы­ка отве­чать каж­до­му про­си­те­лю на соб­ст­вен­ном его наре­чии: и Кир, как повест­ву­ют Исто­ри­ки, пом­нил име­на всех сво­их вои­нов: и Фео­дект про­чи­ты­вал по вели­ко­му мно­же­ству сти­хов, с.356 хотя бы один раз их услы­шал. [51] Уве­ря­ют, что и ныне есть подоб­ные люди, но мне само­му быть свиде­те­лем не слу­ча­лось: одна­ко надоб­но сему верить, по край­ней мере для того, чтоб не поте­рять надеж­ды достиг­нуть рав­но­го успе­ха.

с.357

I. [XI. 3. 1] Про­из­но­ше­ние, по боль­шей части, назы­ва­ет­ся Дей­ст­ви­ем. Но пер­вое назва­ние взя­то, с.358 кажет­ся, от голо­са, а дру­гое от тело­дви­же­ния. Ибо и Цице­рон назы­ва­ет Дей­ст­вие инде как бы родом, а инде каким-то крас­но­ре­чи­ем тела. Одна­ко дает ему те же две части, из кото­рых состо­ит Про­из­но­ше­ние: голос и дви­же­ние. [2] Поче­му того и дру­го­го назва­ния дер­жать­ся мож­но.

Но самая вещь в уди­ви­тель­ную власть и силу обле­ка­ет Ора­то­ра. Ибо не столь­ко дей­ст­вия про­из­во­дит кра­сота сло­га, сколь­ко про­из­но­ше­ние, поели­ку всяк пора­жа­ет­ся по мере того, как слы­шит. Посе­му ника­кое дока­за­тель­ство, при­во­ди­мое Ора­то­ром, не может быть так твер­до, чтобы не поте­ря­ло сво­ей силы, если не будет под­дер­жа­но искус­ным про­из­но­ше­ни­ем. Необ­хо­ди­мо после­ду­ет охлаж­де­ние в чув­ст­во­ва­ни­ях, когда ни в голо­се, ни в лице, ни же во всей наруж­но­сти тела, не будет для них под­гне­ты. [3] Да и при сем еще, сча­стье наше, когда тот жар можем вдох­нуть и суди­ям. Пока­зы­вая же в самих себе хлад­но­кро­вие и бес­печ­ность, ни мало не тро­нем их, и не выведем из того поло­же­ния, в каком долж­но содер­жать их наше бес­стра­стие.

[4] Дока­за­тель­ст­вом сему слу­жат комеди­ан­ты, кото­рые наи­луч­шим тво­ре­ни­ям при­да­ют столь­ко кра­соты, что мы их с бо́льшим удо­воль­ст­ви­ем слу­ша­ем, неже­ли чита­ем, и с.359 кото­рые обра­ща­ют ино­гда вни­ма­ние наше и на самые дур­ные, так что, не заслу­жи­вая места ни в какой биб­лио­те­ке, на теат­ре неред­ко пред­став­ля­ют­ся. [5] Еже­ли в слу­ча­ях, о коих запо­д­лин­но зна­ем, что они выду­ма­ны и под­лож­ны, про­из­но­ше­ние име­ет такую силу, что может воз­буж­дать сму­ще­ние, гнев и извле­кать сле­зы, то не рази­тель­ней­шее ли дей­ст­вие про­из­ведет при обсто­я­тель­ствах истин­ных и наше к себе дове­рие снис­кав­ших?

Даже сме­ло ска­зать могу, что и посред­ст­вен­ная речь, будучи под­дер­жа­на все­ми сила­ми Дей­ст­вия, про­из­ведет в слу­ша­те­лях боль­ше впе­чат­ле­ния, неже­ли самая пре­вос­ход­ная, но сего посо­бия лишен­ная. [6] И Димо­сфен, когда его спра­ши­ва­ли, какая пер­вая и глав­ная часть в Крас­но­ре­чии, Про­из­но­ше­нию отдал пре­иму­ще­ство; и на вопро­сы, какая вто­рая, какая третья, отве­чал то же, доко­ле не пере­ста­ли его спра­ши­вать: он давал, кажет­ся, чрез то под­ра­зу­ме­вать, что Про­из­но­ше­ние почи­тал не глав­ною толь­ко, но и един­ст­вен­ною частью. [7] По сей при­чине учил­ся оно­му у слав­но­го Комеди­ан­та Анд­ро­ни­ка, с таким при­ле­жа­ни­ем, что, когда Родяне удив­ля­лись его речи, Есхин, кото­рый про­из­нес ее, спра­вед­ли­во ска­зал им: А что, еже­ли бы вы само­го его слы­ша­ли? Цице­рон так­же вели­кую силу при­пи­сы­вал с.360 Дей­ст­вию: [8] им более, неже­ли Крас­но­ре­чи­ем, по сло­вам его, про­сла­вил­ся Лен­тул: им К. Гракх, опла­ки­вая смерть бра­та сво­его, исторг сле­зы у все­го наро­да Рим­ско­го: им паче силь­ны были Анто­ний и Красс, в осо­бен­но­сти же Гор­тен­зий; и сие веро­ят­но пото­му, что сочи­не­ния послед­не­го не соот­вет­ст­ву­ют высо­кой его сла­ве, хотя дол­го почи­тал­ся он пер­вым меж­ду Ора­то­ра­ми сво­его вре­ме­ни, был потом сопер­ни­ком Цице­ро­ну, и под конец жиз­ни сво­ей зани­мал по край­ней мере вто­рое место: из сего вид­но, что у него были в дей­ст­вии те отмен­ные кра­соты, кото­рых, читая его, не нахо­дим. [9] И по истине, когда сло­ва сами собою име­ют свою зна­чи­тель­ность, и голос сооб­ща­ет силу свою мыс­лям, когда и состо­я­ние или дви­же­ние тела не без выра­зи­тель­но­сти, то долж­но чему-нибудь соста­вить­ся совер­шен­но­му, и уди­ви­тель­но, когда все то соеди­не­но вме­сте.

[10] Есть одна­ко люди, кои про­из­но­ше­ние про­стое, безыс­кус­ст­вен­ное, какое толь­ко вну­ша­ет при­род­ное стрем­ле­ние духа, почи­та­ют силь­ней­шим и при­лич­ней­шим мужу: но это те же самые люди, кои и рачи­тель­ность, и искус­ство, и кра­соту, и все, что ни при­об­ре­та­ет­ся нау­кою, как выис­кан­ное и неесте­ствен­ное в Крас­но­ре­чии, отме­щут; или те, кои гру­бо­стью с.361 выра­же­ний и само­го голо­са, как, по ска­за­нию Цице­ро­на, делал Л. Кот­та, выстав­ля­ют себя за под­ра­жа­те­лей Древним. [11] Пусть они оста­нут­ся при сво­ей бес­хло­пот­ной уве­рен­но­сти, вооб­ра­жая, что, дабы сде­лать­ся Ора­то­ром, доволь­но уже родить­ся толь­ко чело­ве­ком: да изви­нят они труд, пред­при­я­тый нами; мы не нахо­дим ниче­го пре­вос­ход­но­го там, где при­ро­де не помо­га­ет наше соб­ст­вен­ное тща­ние.

Я охот­но согла­ша­юсь, что сама при­ро­да наде­ля­ет нас преж­де сво­и­ми дара­ми. [12] Без сомне­ния, не может хоро­шо про­из­но­сить тот, у кого нет боль­шой спо­соб­но­сти упом­нить, что́ напи­шет, или гово­рить на вся­кой слу­чай, не при­гото­вясь, или кто будет иметь неис­пра­ви­мые недо­стат­ки в выго­во­ре. Тело так­же быть может обез­обра­же­но до того, что ника­кое сред­ство испра­вить его не силь­но. [13] Даже и голос, еже­ли слаб или несво­бо­ден, будет все­гдаш­ним поме­ша­тель­ст­вом в хоро­шем Дей­ст­вии. Ибо голос нужен при­ят­ный, твер­дый и послуш­ный нашей воле: если он про­ти­вен или слаб, то нель­зя с бла­го­при­стой­но­стью ни воз­вы­шать его, ни делать при­лич­ных вос­кли­ца­ний: а еще наво­дит нам дру­гие неудоб­ства: застав­ля­ет то некста­ти пони­жать, то откло­нять­ся, и облег­чать утруж­ден­ную грудь отвра­ти­тель­ны­ми рас­пе­вов. Но мы здесь с.362 гово­рим о таком Ора­то­ре, кото­рый может вос­поль­зо­вать­ся наши­ми настав­ле­ни­я­ми.

[14] А поели­ку Дей­ст­вие, как я ска­зал, разде­ля­ет­ся на две части, на голос и тело­дви­же­ние, из кото­рых пер­вый дей­ст­ву­ет на слух, а дру­гое на зре­ние, чрез кото­рые два чув­ства все стра­сти про­ни­ца­ют в душу: то преж­де будем гово­рить о голо­се, к кое­му при­спо­соб­ля­ет­ся и тело­дви­же­ние.

II. Надоб­но во-пер­вых знать, какой име­ешь голос, во-вто­рых, уметь вла­деть им.

Свой­ство голо­са раз­би­ра­ет­ся по коли­че­ству и каче­ству. [15] Коли­че­ство его про­сто: он вооб­ще быва­ет или гро­мок или слаб; но меж­ду сими дву­мя край­но­стя­ми есть мно­го сред­них родов, и как к низу до вер­ху, так и обрат­но, есть мно­го сте­пе­ней. Каче­ство же раз­но­об­раз­нее. Ибо есть голос свет­лый и сипо­ва­тый, пол­ный и тон­кий, плав­ный и гру­бый, корот­кий и про­тяж­ный, отры­ви­стый и пово­д­ли­вый, чистый и охрип­лый. Пере­веде­ние духа так­же быва­ет и длин­нее и коро­че. [16] Я не почи­таю за нуж­ное здесь иссле­до­вать, как и от чего все сие про­ис­хо­дит: нет надоб­но­сти вни­кать, раз­ли­чие ли орга­нов, кои­ми при­ни­ма­ет­ся воздух, слу­жа­щий к состав­ле­нию голо­са, или раз­ли­чие тех про­вод­ных кана­лов, чрез кои он выхо­дит, как чрез тру­бы духо­во­го музы­каль­но­го орудия, есть с.363 тому при­чи­ною; или то при­над­ле­жит к осо­бен­но­му его свой­ству; или нако­нец зави­сит изме­не­ние его от твер­до­сти груди, или от напря­же­ния голо­вы. Ибо все сии при­чи­ны дей­ст­ву­ют сово­куп­но, а не порознь; поели­ку не толь­ко уста, но и самые нозд­ри, чрез кото­рые так­же исхо­дит часть голо­са, при­да­ют извест­ную при­ят­ность. Надоб­но толь­ко, чтобы от сего раз­но­об­раз­но­го содей­ст­вия при­чин рож­да­лись зву­ки соглас­ные, и слух услаж­даю­щие.

[17] Употреб­ле­ние голо­са мно­го­раз­лич­но. Ибо, кро­ме обык­но­вен­но­го разде­ле­ния его на тон­кий, густой, пово­д­ли­вый, нуж­ны быва­ют тоны или накло­не­ния в голо­се то стре­ми­тель­ные, то плав­ные, то воз­вы­шен­ные, то пони­жен­ные, рав­но и рас­ста­нов­ки или мед­лен­ные или ско­рые; [18] но и меж­ду сими раз­но­стя­ми есть мно­го дру­гих не столь ощу­ти­тель­ных, кото­рые мож­но назвать сред­ни­ми в отно­ше­нии к про­чим: и как лицо, состо­я­щее из мало­го чис­ла частей, спо­соб­но к бес­чис­лен­ным изме­не­ни­ям, так и голос, хотя име­ет мало отли­чий, кото­рые поиме­но­вать мож­но, но кото­рые раз­но­об­ра­зят­ся меж­ду собою до бес­ко­неч­но­сти: и сие столь же лег­ко пости­га­ет­ся ухом, как чер­ты лица раз­ли­ча­ют­ся гла­зом.

[19] И голос, так, как и все при­род­ные даро­ва­ния, ста­ра­ни­ем улуч­ша­ет­ся, а небре­же­ни­ем с.364 теря­ет­ся. Хотя к сохра­не­нию оно­го непри­лич­ны Ора­то­ру те же сред­ства, какие запис­ный певец употреб­ля­ет, одна­ко есть мно­го и обще­го меж­ду обо­и­ми: как, напри­мер, нуж­на кре­пость тела и Ора­то­ру, дабы голос его не похо­дил сво­ею тон­ко­стью на голос скоп­ца, или жен­щи­ны, или чело­ве­ка боль­но­го. К чему мно­го спо­соб­ст­ву­ет бла­говре­мен­ная про­гул­ка, опрят­ность, воз­дер­жа­ние и уда­ле­ние от вся­ко­го изли­ше­ства. [20] Кро­ме того, необ­хо­ди­мо, чтобы и гор­тань была в хоро­шем рас­по­ло­же­нии, т. е. чиста и гиб­ка; без чего голос быва­ет дро­жащ, пре­ры­вист, невня­тен. Ибо как флей­та, наду­вае­мая одним духом, изда­ет такой звук, когда зало­жишь сква­жи­ны, и совсем иный, когда их откро­ешь, иный, если она нечи­ста, и еще иный, если над­лом­ле­на: так и гор­тань разду­тая дела­ет голос неров­ным, давит его, тол­стая неяс­ным, сухая дре­без­ким, неров­ная дро­жа­щим, подоб­но зву­ку испор­чен­но­го духо­во­го инстру­мен­та или орудия. [21] Голос так­же разде­ля­ет­ся и раз­дроб­ля­ет­ся от вся­ко­го про­ти­во­сто­я­ще­го тела, как и малые прото­чи­ны воды одним камеш­ком воспя­ща­ют­ся и раз­во­дят­ся порознь; они хотя опять схо­дят­ся ско­ро меж­ду собою, одна­ко остав­ля­ют некую рыт­ви­ну ниже того места, где встре­ти­ли себе сопро­тив­ле­ние. Рав­но и влаж­ность гор­та­ни с.365 пре­пят­ст­ву­ет голо­су, а сухость совсем его истреб­ля­ет. Ибо неуме­рен­ное дви­же­ние не толь­ко вдруг дей­ст­ву­ет на тела, но и на буду­щее вре­мя следы сво­его повреж­де­ния остав­ля­ет.

[22] Хотя же, как музы­кан­там, так и Ора­то­рам нуж­но упраж­не­ние, кото­рым улуч­ша­ет­ся и сохра­ня­ет­ся голос: одна­ко спо­со­бы сии не могут быть одно­го и того же рода. Ибо нель­зя чело­ве­ку долж­ност­но­му, заня­то­му раз­ны­ми дела­ми, опре­де­лить извест­но­го вре­ме­ни для сво­их про­гу­лок; ни иметь столь­ко досу­га, чтоб непре­стан­но пере­би­рать все ноты голо­са с низ­ше­го до выс­ше­го; ни же успо­ко­ить­ся от трудов сво­их, когда мно­гие дела при­мет на свое попе­че­ние. [23] Ему и в пище немож­но наблюдать такой же уме­рен­но­сти; поели­ку голос его дол­жен быть не столь­ко нежен и тонок, сколь­ко тверд и силен: и дей­ст­ви­тель­но самые высо­кие тоны уме­ря­ет музы­кант посред­ст­вом пения; Ора­тор же часто при­нуж­ден быва­ет гово­рить с жаром и стре­ми­тель­но­стью, целые ночи про­во­дить без сна и глотать дым от сво­его ноч­ни­ка, а днем оста­вать­ся в мок­рой от поту одеж­де. [24] Поче­му и не надоб­но пещи­ся об одной неж­но­сти голо­са, и при­учать его к тому, чего сохра­нить нель­зя на дол­гое вре­мя: ста­ра­ние об нем долж­но сооб­ра­зо­вать­ся с его употреб­ле­ни­ем; не с.366 над­ле­жит остав­лять его в без­дей­ст­вии, но нуж­но укреп­лять упраж­не­ни­ем и навы­ком, кои­ми вся­кое затруд­не­ние пре­одоле­ва­ет­ся.

[25] Для тако­го упраж­не­ния все­го луч­ше изби­рать и выучи­вать (ибо гово­ря­ще­му, не гото­вясь, неко­гда думать о голо­се; сие вос­пре­пят­ст­во­ва­ло бы ему сле­до­вать дви­же­ни­ям, пред­ме­том его вну­шае­мым), выучи­вать, гово­рю, из раз­ных каких-нибудь сочи­не­ний такие места, кото­рые тре­бу­ют и воз­вы­шен­ных, и пере­мен­ных и сво­бод­ных, и в про­сто­ре­чии употреб­ля­е­мых изме­не­ний голо­са, дабы все сие вдруг слу­жи­ло упраж­не­ни­ем. Сего будет доволь­но: [26] а ина­че, неж­ный и бере­же­ный голос не выне­сет труда, к кое­му не сде­лал при­выч­ки, как тела Атле­тов, при­вык­шие в Пале­страх к нама­ще­ни­ям, хотя вышед на борь­бу, кажут­ся нам здо­ро­вы­ми и силь­ны­ми, но в воен­ных даль­них похо­дах, при ноше­нии тяже­стей, на труд­ных и дол­говре­мен­ных стра­жах, ско­ро изне­мо­гут и потре­бу­ют обык­но­вен­ных сво­их посо­бий. [27] Но кому пока­жет­ся снос­но, если я здесь поме­щу настав­ле­ния, как пре­до­сте­ре­гать себя от сол­неч­но­го блес­ку и зною, от вет­ру, от дождя и сыро­сти? Еже­ли надоб­но будет гово­рить под откры­тым небом, на солн­це, или в вет­ре­ную и дожд­ли­вую пого­ду, или в день жар­кий, то неуже­ли под­суди­мо­го оста­вить без с.367 защи­ты, кото­рую мы на себя взя­ли? Ибо я не думаю, чтобы кто, не поте­ряв рас­суд­ка, взду­мал гово­рить в мно­го­люд­ном собра­нии, пре­сы­тив­шись за сто­лом или напив­шись допья­на, хотя неко­то­рые и на сии обсто­я­тель­ства пред­пи­сы­ва­ют свои пра­ви­ла.

[28] Но вооб­ще, и не без при­чи­ны, все сове­ту­ют рачи­тель­но беречь голос детей при пере­хо­де их из отро­че­ско­го воз­рас­та в юно­ше­ский; поели­ку тогда он обык­но­вен­но изме­ня­ет­ся не от жару, как иные дума­ли (ибо есть воз­раст, в коем у чело­ве­ка кровь быва­ет еще жар­чее); но, по мне­нию мое­му, более от вла­ги, кото­рой и дей­ст­ви­тель­но в них нахо­дит­ся весь­ма мно­го. [29] Поче­му и нозд­ри и грудь в то вре­мя рас­ши­ря­ют­ся, и все как буд­то пер­вые рост­ки пус­ка­ет, и по сво­ей неж­но­сти ско­рее повредить­ся может.

Но воз­вра­тим­ся к наше­му пред­ме­ту. Когда уже голос наш уста­но­вит­ся и утвер­дит­ся, я пола­гаю, что для упраж­не­ния оно­го, луч­ше все­го ста­рать­ся все­днев­но про­из­но­сить изуст­но что-нибудь так, как бы мы гово­ри­ли в суде и при мно­го­люд­ном собра­нии. Ибо чрез сие не толь­ко голос и грудь у нас укреп­ля­ют­ся, но и наруж­ная осан­ка и тело­дви­же­ние при­но­рав­ли­ва­ют­ся к речам нашим.

с.368 III. [30] Про­из­но­ше­ние долж­но иметь те же каче­ства, какие и в речи потреб­ны: надоб­но, чтоб оно, как и речь, было пра­виль­но, ясно, кра­си­во, при­ят­но, при­стой­но.

1) Пра­виль­но будет, то есть, без поро­ка и недо­стат­ков, если выго­вор будет сво­бо­ден, чист, пла­вен, веж­лив: то есть, когда не будет в нем ниче­го гру­бо­го или ино­стран­но­го. [31] И не без при­чи­ны гово­рят, что Вар­ва­ра от Гре­ка лег­ко отли­чить по одно­му про­из­но­ше­нию. Ибо рас­по­зна­ем людей по выго­во­ру так, как моне­ту по зву­ку. Отсюда родит­ся то слад­ко­ре­чие, кото­рое похва­ля­ет Енний в Цете­ге, и кото­рое совсем про­тив­но тому, что охуж­да­ет Цице­рон в неко­то­рых Ора­то­рах, кои, по сло­вам его, лают, не гово­рят. Быва­ют мно­гие погреш­но­сти в выго­во­ре, как я озна­чил в пер­вой кни­ге (стр. 39 и 66) сего сочи­не­ния, когда пока­зы­вал, каким обра­зом над­ле­жит учить детей про­из­но­сить сло­ва: я счи­тал, что при­лич­нее было упо­мя­нуть о сих недо­стат­ках, гово­ря о воз­расте, в коем они еще могут быть исправ­ле­ны.

[32] Итак, самый голос, во-пер­вых, дол­жен быть цел и невредим, так ска­зать, во всех сво­их частях, то есть, не стра­дать теми недо­стат­ка­ми, о коих выше гово­ри­ли: во-вто­рых, чтоб не был ни глух, ни груб, ни с.369 стра­шен, ни жесток, ни при­тво­рен, ни толст, ни слиш­ком тонок, или тих, или прон­зи­те­лен, слаб, нежен подоб­но жен­ско­му: нако­нец, чтоб дыха­ние было лег­ко, сво­бод­но, не корот­ко, и воз­об­нов­ля­лось без затруд­не­ния.

[33] 2) Про­из­но­ше­ние будет явст­вен­но, еже­ли, во-пер­вых, ста­нем выго­ва­ри­вать целые сло­ва точ­но, твер­до, не съе­дая и не ослаб­ляя неко­то­рых, или не скра­ды­вая послед­них сло­гов, хва­тая толь­ко пер­вые, как то мно­гие обык­но­вен­но дела­ют. Но сколь­ко нуж­на явст­вен­ность слов, столь­ко же непри­ят­но и про­тив­но опи­рать­ся на каж­дую бук­ву, и как бы пере­счи­ты­вать одну за дру­гою. [34] Ибо и глас­ные весь­ма часто сли­ва­ют­ся вме­сте, и неко­то­рые из соглас­ных от после­дую­щей глас­ной изме­ня­ют свой соб­ст­вен­ный звук. Я уже при­вел того и дру­го­го при­мер (стр. 179): Mul­tum il­le et ter­ris. Так­же избе­гать надоб­но сте­че­ния гру­бых и труд­ных для выго­во­ра букв, кото­рые пото­му и пере­ме­ня­ют­ся в иные, [35] как то в pel­le­xit и col­le­xit и проч. По сей при­чине и сла­вит­ся Катул выбо­ром при­ят­ных и лег­ких букв.

Во-вто­рых, над­ле­жит разде­лять все части речи меж­ду собою, то есть, чтобы тот, кто гово­рит, знал поме­щать каж­дую из них там, где долж­но, или где какою начи­нать и окан­чи­вать долж­но. Надоб­но так­же наблюдать, с.370 на каком месте в речи под­дер­жи­вать и как бы при­оста­но­вить смысл (что у Грам­ма­ти­ков назы­ва­ет­ся пре­пи­на­ни­я­ми), и когда кон­чить. [36] Напри­мер здесь: пою ору­жий звук и подви­ги героя, смысл при­оста­нав­ли­ва­ет­ся; ибо сло­ва подви­ги героя отно­сят­ся к сле­дую­ще­му смыс­лу: что пер­вый, как лег­ла во прах от Гре­ков Троя. И здесь при­оста­нав­ли­ва­ет­ся опять. И хотя есть раз­ни­ца в том, откуда при­шел, и куда при­шел, одна­ко разде­лять смыс­ла не надоб­но, поели­ку то и дру­гое заклю­ча­ет­ся в одном гла­го­ле, достичь (ve­nit). [37] Третья рас­ста­нов­ка при сло­вах: Ита­лии бре­гов (Ita­liam), пото­му что здесь встав­ли­ва­ет­ся, судь­бой гоним (fa­to pro­fu­gus), и Ита­лия отде­ля­ет­ся от Лавин­ских бере­гов (Ita­liam La­vi­na­que). По той же при­чине оста­нав­ли­ва­ем­ся в тре­тий раз при сло­ве гоним, напо­сле­док при сло­вах достиг Лавин­ских бере­гов (La­vi­na­que ve­nit lit­to­ra). Здесь кон­чит­ся пер­вый смысл, кото­рый отде­лить над­ле­жит от сле­дую­ще­го. Такие отде­лы дела­ют­ся оста­нов­ка­ми более или менее про­дол­жи­тель­ны­ми, смот­ря по тому, смысл ли тут окан­чи­ва­ет­ся, или целая речь. [38] Сим обра­зом после сло­ва бре­гов (lit­to­ra) я при­оста­нов­люсь; а дошед до: И воз­двиг гор­дые сте­ны Рима (at­que al­tae moe­nia Ro­mae), несколь­ко отдох­ну и нач­ну потом новый смысл.

с.371 [39] Оста­нав­ли­ва­ем­ся ино­гда в целых пери­о­дах без при­мет­но­го пере­веде­ния духа, как, напри­мер, здесь: В собра­нии же Рим­ско­го наро­да, государ­ст­вен­ный чинов­ник, глав­ный началь­ник всад­ни­ков, и проч. Сии разде­лен­ные меж­ду собою чле­ны заклю­ча­ют, каж­дый, осо­бен­ную свою мысль; и как состав­ля­ют один пери­од, то при отде­лах их не мно­го оста­нав­ли­вать­ся надоб­но, дабы не пре­рвать в нем свя­зи. Ино­гда же мож­но пере­во­дить дух, но так, чтоб то было непри­мет­но и как бы украд­кою: а ина­че, если посту­пим в том неис­кус­но, нелов­ко, то будет разде­ле­ние непра­виль­но, худо, и сде­ла­ет тем­ноту. Может быть, искус­ство разде­лять таким обра­зом речь при­мет­ся от иных за малость; но, по мне­нию мое­му, без сего речь поте­ря­ет всю свою цену.

[40] 3) Про­из­но­ше­нию весь­ма мно­го кра­соты при­да­ет голос сво­бод­ный, муже­ст­вен­ный, плав­ный, пово­д­ли­вый, твер­дый, при­ят­ный, чистый, ясный и внят­ный. Есть такие голо­са, кото­рые не столь­ко сво­ею звуч­но­стью, но каким-то осо­бен­ным свой­ст­вом нра­вят­ся уху, и быва­ют так пово­д­ли­вы, что, кажет­ся, все тоны и изме­не­ния в них заклю­ча­ют­ся, и как буд­то целое муси­кий­ское орудие ими дей­ст­ву­ет: для сего нуж­на твер­дая грудь, и сила дыха­ния, длине пери­о­дов не усту­паю­щая, и дол­говре­мен­ным с.372 про­из­но­ше­ни­ем не ско­ро ослаб­ля­е­мая. [41] Тоны голо­са самые низ­кие и самые высо­кие, как в музы­ке, непри­стой­ны Ора­то­ру. Ибо и не совсем ясный тон, ни слиш­ком гром­кий не может тро­нуть слу­ша­те­ля: и крайне тон­кий и без­мер­но звуч­ный, по при­чине сво­ей неесте­ствен­но­сти, не спо­соб­ны к тем накло­не­ни­ям, каких тре­бу­ет про­из­но­ше­ние, и дол­го выно­сить напря­же­ние. [42] Ибо голос, как стру­ны на музы­каль­ном орудии, чем ниже, тем важ­нее и пол­нее: чем же напря­жен­нее, тем тонь­ше и прон­зи­тель­нее: самые низ­кие тоны не про­из­во­дят над­ле­жа­ще­го впе­чат­ле­ния, а самые высо­кие могут удоб­но изме­нить себе. Итак, луч­ше все­го дер­жать­ся сред­них: когда нуж­но напря­же­ние, надоб­но воз­вы­шать, а в про­тив­ном слу­чае уме­рять.

[43] И дей­ст­ви­тель­но нет, во-пер­вых, ниче­го нуж­нее для хоро­ше­го про­из­но­ше­ния, как ров­ность голо­са, дабы речь наша от неумест­но­го повы­ше­ния или пони­же­ния, и от сме­ше­ния корот­ких тонов с дол­ги­ми, важ­ных с тон­ки­ми, высо­ких с низ­ки­ми, не каза­лась как бы при­пры­ги­ваю­щею: от неров­но­сти тонов, как ноги, речь наша хро­мать будет. Потреб­но, во-вто­рых, раз­но­об­ра­зие, в чем состо­ит вся сила про­из­но­ше­ния. [44] Да не поду­ма­ет кто, что ров­ность и раз­но­об­ра­зие не могут быть с.373 вме­сте: нет; пер­во­му совер­шен­ству про­тив­ный порок есть неров­ность, а раз­но­об­ра­зию так назы­вае­мая μο­νοειδὴς, как бы нечто один и тот же вид пред­став­ля­ю­щая.

Сверх того, что раз­но­об­ра­зие при­да­ет мно­го при­ят­но­сти про­из­но­ше­нию, воз­об­нов­ля­ет еще вни­ма­ние слу­ша­те­ля, и пере­ме­ною труда облег­ча­ет и само­го Ора­то­ра; ибо как сто­ять, ходить, [45] сидеть, лежать при­ни­ма­ем­ся попе­ре­мен­но, не выно­ся дол­го ни кото­ро­го из сих поло­же­ний. Но все­го важ­нее (о чем вско­ре гово­рить будем) и нуж­нее сооб­ра­жать голос с пред­ме­та­ми сло­ва и с насто­я­щим рас­по­ло­же­ни­ем духа наше­го, дабы одно дру­го­му отнюдь не про­ти­во­ре­чи­ло.

Итак, все­мер­но избе­гая того еди­но­об­раз­но­го про­из­но­ше­ния, кото­рое Гре­ки назы­ва­ют μο­νοτο­νία, не толь­ко осте­ре­гать­ся долж­ны, чтоб не гово­рить обо всем с кри­ком, что дела­ют одни безум­ные; не употреб­лять тонов необык­но­вен­ных на выра­же­ние того, чем ника­ко­го впе­чат­ле­ния про­из­ве­сти немож­но; не про­из­но­сить слиш­ком тихо или шепотом, чем так­же теря­ет­ся вся живость речи: [46] но нуж­но наблюда­ясь, в тех же местах и в тех же дви­же­ни­ях, неко­то­рые не столь рез­кие накло­не­ния голо­са, смот­ря по досто­ин­ству слов, или по свой­ству мыс­лей, или по нача­лу с.374 и кон­цу пери­о­дов, или по пере­хо­ду от одно­го пред­ме­та к дру­го­му: как древ­ние живо­пис­цы, хотя употреб­ля­ли одну и ту же крас­ку на писа­ние кар­тин, одна­ко иным местам или частям дава­ли более ярко­сти, иным менее; без чего они не были бы в состо­я­нии дать чле­нам ни вида, ни свой­ст­вен­но­го им очер­ка.

[47] Возь­мем, напри­мер, нача­ло пре­крас­ной речи Цице­ро­но­вой за Мило­на: не при вся­ком ли почти сло­ве в одном и том же пери­о­де, надоб­но пере­ме­нять тон, и даже лицо? Хотя и опа­са­юсь, судии, не может ли послу­жить к мое­му пре­до­суж­де­нию, что, начи­ная гово­рить за мужа вели­ко­душ­ней­ше­го, неко­то­рый страх ощу­щаю. [48] Вот выра­же­ния скром­ные и уни­жен­ные, какие при­стой­ны в при­сту­пе, и в при­сту­пе еще чело­ве­ка, нахо­дя­ще­го­ся в нема­лом затруд­не­нии. Одна­ко Цице­ро­ну, без сомне­ния, над­ле­жа­ло при­нять надеж­ней­ший тон, про­из­но­ся, за мужа вели­ко­душ­ней­ше­го, неже­ли при сло­вах, хотя опа­са­юсь; к мое­му пре­до­суж­де­нию; неко­то­рый страх ощу­щаю. [49] В дру­гой же части пери­о­да надоб­но ему было воз­вы­сить голос по извест­но­му уси­лию, с каким обык­но­вен­но сме­лее про­дол­жать речь ста­ра­ем­ся, и кото­рым вели­ко­ду­шие Мило­на дока­зы­ва­ет­ся: И чтоб не вме­ни­лось мне сие в пре­до­суж­де­ние, когда сам Т. Анний бес­по­ко­ит­ся более о Рес­пуб­ли­ке, неже­ли с.375 о самом себе. Потом, как буд­то в упрек себе, при­бав­ля­ет: а я с рав­ным вели­ко­ду­ши­ем не могу защи­щать дела его. [50] А после в уко­риз­ну судьям: одна­ко новый образ ново­го судо­про­из­вод­ства устра­ша­ет взо­ры. Затем уже гово­рит с твер­до­стью: куда ни обра­тят­ся они, нигде не видят древ­них обрядов в суди­ли­ще и преж­не­го при раз­би­ра­тель­стве дел обык­но­ве­ния. Напо­сле­док уже со всею сме­ло­стью: ибо ваше здесь при­сут­ст­вие не окру­же­но тол­пою наро­да, как преж­де все­гда води­лось. [51] Я сде­лал при­мер тако­го заме­ча­ния на тот конец, дабы пока­зать, что не толь­ко во всех ста­тьях, речь состав­ля­ю­щих, но даже в чле­нах и части­цах самых пери­о­дов, дол­жен быть раз­лич­ный образ про­из­но­ше­ния: без чего нель­зя озна­чить раз­ни­цы меж­ду чем-либо мень­шим и бо́льшим.

Но и напря­гать голос выше сил не надоб­но. От тако­го уси­лия он часто пре­се­ка­ет­ся, ста­но­вит­ся неяс­ным, и от пере­ры­вов подо­бит­ся ино­гда непри­ят­но­му пенью моло­день­ких пету­хов, [52] так­же излишне ско­рым выго­во­ром не над­ле­жит сли­вать или не дого­ва­ри­вать слов; от чего речь теря­ет внят­ность и дей­ст­вие. Про­тив­ный сему порок есть без­мер­ная мед­лен­ность: она пока­зы­ва­ет труд­ность в при­па­мя­то­ва­нии, наво­дит слу­ша­те­лям ску­ку, и, что с.376 еще хуже, про­те­ка­ет меж­ду тем вре­мя, и часы, назна­чен­ные для судей­ско­го заседа­ния, про­хо­дят.

Выго­вор дол­жен быть скор, но не стре­ми­те­лен; уме­рен, а не мед­лен. [53] Пере­во­дить дух так­же не надоб­но, ни так часто, чтоб речь не пре­ры­ва­лась: ни так ред­ко, чтоб дыха­ние вовсе нако­нец осла­бе­ло. Ибо такое исто­ще­ние духа весь­ма непри­ят­но, и похо­дит на дыха­ние чело­ве­ка, дол­го быв­ше­го под водою; он и полу­ча­ет его с боль­шим трудом и безвре­мен­но; ибо дела­ет то не по соб­ст­вен­но­му хоте­нию, а по нуж­де. Поче­му, гото­вясь про­из­не­сти длин­ный пери­од, надоб­но напе­ред собрать­ся с духом, одна­ко так, чтоб то неслыш­но и непри­мет­но было: в про­чих же местах мож­но отды­хать при свя­зях речи.

[54] Надоб­но при­бе­гать к рачи­тель­но­му упраж­не­нию, чтоб сде­лать дыха­ние про­дол­жи­тель­ней­шим, сколь­ко мож­но. Для сего Димо­сфен имел при­выч­ку одним духом про­чи­ты­вать, и даже обрат­но, по столь­ку сти­хов, по сколь­ку выне­сти мог; а чтоб сво­бод­нее про­из­но­сить сло­ва, то нахо­дясь дома, клал под язык малень­кие камеш­ки, и таким обра­зом про­чи­ты­вал свои речи.

[55] У иных быва­ет дыха­ние доволь­но длин­ное, пол­ное и неза­труд­ни­тель­ное, но не твер­дое и с.377 дро­жа­щее, как в телах, на взгляд здо­ро­вых, но жила­ми осла­бев­ших. Гре­ки назы­ва­ют Βράγ­χον. Дру­гие не при­ни­ма­ют, а втя­ги­ва­ют воздух сквозь сква­жи­ны зубов с неко­то­рым сви­сте­ни­ем. Иные частым дыха­ни­ем и испус­кая тяже­лые вздо­хи, упо­доб­ля­ют­ся вьюч­но­му скоту, под бре­ме­нем изне­мо­гаю­ще­му: [56] они дела­ют сие и пото­му, дабы пока­зать, что они так обиль­ны мыс­ля­ми, и что уста их не могут быть доста­точ­ны для стре­ми­тель­но­го их крас­но­ре­чия.

А неко­то­рые име­ют такую затруд­ни­тель­ность в выго­во­ре, что как буд­то борют­ся со сло­ва­ми. Нет же ниче­го непри­стой­нее, как каш­лять, часто пле­вать, хар­кать, брыз­гать на дру­гих сли­ну, и бо́льшую часть дыха­ния испус­кать нозд­ря­ми: о всех сих поро­ках, хотя не пря­мо отно­сят­ся к голо­су, но поели­ку про­ис­хо­дят для голо­са, здесь упо­мя­нуть мне пока­за­лось не непри­лич­ным.

[57] Но все­го неснос­нее для меня то, что и в шко­лах и суди­ли­щах про­из­но­сят­ся речи, так ска­зать, нарас­пев: я не нахо­жу ниче­го бес­по­лез­нее и непри­стой­нее. Ибо что́ мень­ше при­ли­че­ст­ву­ет Ора­то­ру, как теат­раль­ное про­из­но­ше­ние, и ино­гда похо­жее на воз­гла­сы пья­ных или пир­ше­ст­ву­ю­щих свое­воль­ни­ков? [58] Что́ может быть недей­ст­ви­тель­нее для воз­буж­де­ния стра­стей, с.378 как, когда надоб­но вну­шить собо­лез­но­ва­ние, гнев, него­до­ва­ние, сожа­ле­ние, не толь­ко от сих чув­ст­во­ва­ний, кото­рые про­из­ве­сти в судьях нуж­но, уда­лят­ся, но и нару­шат свя­тость места суди­лищ­но­го воль­но­стью, достой­ною тех Ликий­ских и Карий­ских Рито­ров, кои, как гово­рит Цице­рон, пели даже в сво­их Эпи­ло­гах.

Ныне уже ника­кой меры не хра­ним в сем пении. [59] Есте­ствен­но ли, когда дело идет не толь­ко о чело­ве­ко­уби­встве, свя­тотат­стве, отце­уби­встве, но и при раз­би­ра­нии сче­тов и рас­пи­сок по делам опе­ки, есте­ствен­но ли нако­нец изла­гать вся­кую тяж­бу пени­ем? Если уже надоб­но сле­до­вать тако­му обык­но­ве­нию, то я не вижу при­чи­ны, для чего бы к голо­су не при­бав­лять и зву­ков муси­кий­ских, к сему зло­употреб­ле­нию еще бли­же под­хо­дя­щих? [60] Одна­ко мы охот­но на сие пода­ем­ся. Ибо вся­ко­му при­ят­но то, что сам поет; и сие сде­лать лег­че, неже­ли про­из­но­сить речь при­стой­ным обра­зом. Есть даже и меж­ду слу­ша­те­ля­ми такие люди, кои, по обык­но­вен­ной раз­вра­щен­но­сти нра­вов, ищут и здесь удо­воль­ст­вий для слу­ха сво­его. Что ж, ска­жут мне, раз­ве не гово­рит Цице­рон, что в про­из­но­ше­нии есть неко­то­рый род пота­ен­но­го пения? И сие про­ис­хо­дит от есте­ствен­но­го недо­стат­ка. Я пока­жу ниже, с.379 где и до какой сте­пе­ни при­лич­но такое накло­не­ние голо­са, или род пения, но пения пота­ен­но­го; чего мно­гие пони­мать не хотят.

[61] 4) Уже вре­мя изъ­яс­нить, в чем состо­ит при­ли­чие в про­из­но­ше­нии. Без сомне­ния, самое при­лич­ное про­из­но­ше­ние есть то, кото­рое при­спо­соб­ля­ет­ся к вещам, о коих гово­рим: к сему наи­бо­лее спо­соб­ст­ву­ют внут­рен­ние дви­же­ния души; голос обык­но­вен­но им после­ду­ет. Но как есть чув­ст­во­ва­ния истин­ные, есть и под­лож­ные или толь­ко под­ра­жае­мые: то истин­ные сами собою обна­ру­жи­ва­ют­ся, как то печаль, гнев, него­до­ва­ние; в них нет искус­ства, а посе­му и пра­ви­ла здесь не нуж­ны. [62] Напро­тив, чув­ст­во­ва­ния под­ра­жае­мые тре­бу­ют искус­ства, но тут при­ро­да не участ­ву­ет, и для того над­ле­жит преж­де все­го, так ска­зать, напи­тать­ся ими, живо вооб­ра­зить пред­ме­ты, и пора­жать­ся ими так, как бы пред гла­за­ми у нас они нахо­ди­лись: тогда голос, как посред­ник чув­ст­во­ва­ний, про­из­ведет в судьях то же самое рас­по­ло­же­ние, какое заим­ст­во­вал в душе нашей. Ибо он есть ука­за­тель внут­рен­них дви­же­ний, и как бы живое изо­бра­же­ние души, спо­со­бен ко всем пере­ме­нам, какие в душе про­ис­хо­дят.

[63] Итак, при слу­ча­ях радост­ных, голос быва­ет полон, сво­бо­ден, прост, и весе­ло с.380 течет, как бы сам собою: в жар­ких же спо­рах дела­ет уси­лие все­ми сво­и­ми орга­на­ми: в гне­ве сви­реп, суров, отры­вист, и частым дыха­ни­ем сопро­вож­да­ет­ся: поели­ку оно изли­ва­ет­ся со стре­ми­тель­но­стью. Когда хотим к кому-нибудь вну­шить нена­висть или отвра­ще­ние, голос дол­жен быть несколь­ко мед­лен по той при­чине, что такое рас­по­ло­же­ние души по боль­шей части при­лич­но толь­ко тем, кои дру­гих ниже: при лас­ка­тель­стве же, в при­зна­ва­нии вин­но­сти, в пред­ло­же­нии удо­вле­тво­ре­ния, в прось­бах, тих, кроток и поко­рен: [64] у сове­ту­ю­щих, уве­ще­ваю­щих, обна­де­жи­ваю­щих и уте­шаю­щих, важен: при изъ­яв­ле­нии стра­ха и стыд­ли­во­сти, слаб, запин­чив, бояз­лив: при выго­во­рах и настав­ле­нии тверд и силен: при пре­ни­ях скор, про­во­рен: при собо­лез­но­ва­нии нежен, печа­лен и как бы нароч­но томен: когда же пона­до­бит­ся отсту­пить в речи от сво­его пред­ме­та, нужен голос сво­бод­ный, ясный и надеж­ный; в рас­ска­зы­ва­нии и обык­но­вен­ном раз­го­во­ре пла­вен, меж­ду гром­ким и важ­ным сред­ний: [65] при воз­буж­де­нии стра­стей воз­вы­ша­ет­ся, при уте­ше­нии пони­жа­ет­ся боль­ше или мень­ше, смот­ря по силе чув­ст­во­ва­ний.

IV. Я вско­ре пока­жу, где и какой тон голо­са в речи при­ли­чен; мне нуж­но преж­де ска­зать нечто о тело­дви­же­нии, кото­рое с.381 сооб­ра­зу­ет­ся с голо­сом, и так же, как и он, пови­ну­ет­ся душев­ным чув­ст­во­ва­ни­ям.

Сколь важ­но для Ора­то­ра тело­дви­же­ние, доволь­но явст­ву­ет и из того, что им выра­жа­ет­ся мно­гое без помо­щи слов. [66] Ибо не толь­ко мано­ве­ни­ем руки, но и малей­шим накло­не­ни­ем голо­вы изъ­яв­ля­ет­ся наша воля, и у немых заме­ня­ет­ся употреб­ле­ние сло­ва. Часто один поклон и без речей быва­ет вра­зу­ми­те­лен; из лица и поход­ки позна­ет­ся рас­по­ло­же­ние духа; даже в живот­ных бес­сло­вес­ных гнев, радость, лас­ка гла­за­ми и неко­то­ры­ми дру­ги­ми зна­ка­ми тела изъ­яв­ля­ют­ся. [67] И не див­но, что сии зна­ки, впро­чем оду­шев­лен­ные, про­из­во­дят в нас такое впе­чат­ле­ние, когда живо­пись, тво­ре­ние немое, и все­гда в одном поло­же­нии пре­бы­ваю­щее, пора­жа­ет нас ино­гда так силь­но, что, кажет­ся, и самы­ми сло­ва­ми сде­лать того невоз­мож­но.

Напро­тив, когда тело­дви­же­ние и вид лица не соот­вет­ст­ву­ют речи, гово­ря о слу­чае печаль­ном, будем пока­зы­вать весе­лость, и что-нибудь утвер­ждая, употре­бим зна­ки отри­ца­ния; тогда сло­ва наши поте­ря­ют не толь­ко всю силу, но и самое веро­я­тие.

Толь нуж­ное бла­го­при­ли­чие зави­сит так­же от дви­же­ния все­го тела. [68] Посе­му-то Димо­сфен гото­вил­ся про­из­но­сить речи свои все­гда пред с.382 огром­ным зер­ка­лом, пола­гая, что, хотя в зер­ка­ле и не во всем точ­но изо­бра­жа­ет­ся поло­же­ние наше, но луч­ше хотел верить сво­им гла­зам в рас­суж­де­нии дей­ст­вия, какое наме­ре­вал­ся про­из­ве­сти в слу­ша­те­лях.

И осо­бен­но голо­ва, как пре­вос­ход­ней­шая часть чело­ве­че­ско­го тела, весь­ма мно­го спо­соб­ст­ву­ет к тому бла­го­при­ли­чию, о кото­ром я гово­рю, и к при­да­нию дру­гих кра­сот сло­ву. [69] Во-пер­вых, долж­но дер­жать ее пря­мо и в есте­ствен­ном поло­же­нии. Ибо потуп­лять озна­ча­ет низость, под­ни­мать высо­ко, гор­дость, скло­нять на сто­ро­ну, небреж­ность, а иметь в непо­движ­ном поло­же­нии, есть знак неко­то­рой дико­сти ума.

Во-вто­рых, дви­же­ния ее над­ле­жит сооб­ра­жать с самим дей­ст­ви­ем так, чтобы она сле­до­ва­ла за все­ми дви­же­ни­я­ми Ора­то­ра. [70] Она все­гда обра­щать­ся долж­на в ту же сто­ро­ну, куда обра­ща­ет­ся рука в сво­ем дей­ст­вии, исклю­чая слу­чаи, где нуж­но будет или отри­цать, или отвер­гать, или пока­зы­вать к чему ужас и отвра­ще­ние. Тогда и лицо как буд­то отвра­ща­ем от того, что устра­ня­ем от себя рукою; как напри­мер:

	Dij, ta­lem ter­ris aver­ti­te pes­tem,
И,	Haud equi­dem ta­li me dig­nor ho­no­re.

с.383 Голо­вою мно­гое озна­чать мож­но. [71] Ибо кро­ме изъ­яв­ле­ния согла­сия, отка­за, утвер­жде­ния и отри­ца­ния, озна­ча­ем ею так­же стыд­ли­вость, сомне­ние, удив­ле­ние, него­до­ва­ние: сей спо­соб изве­стен всем, и всем есть общий.

Одна­ко непре­стан­ное дви­же­ние голо­вы почи­та­лось за порок и теат­раль­ны­ми искус­ни­ка­ми. И частое кива­ние так­же есть нема­лый недо­ста­ток: взды­мать голо­ву вверх или закиды­вать назад, взма­хи­вать воло­са­ми свой­ст­вен­но толь­ко фана­ти­ку или бес­ну­ю­ще­му­ся.

[72] Все­го же выра­зи­тель­нее лицо. Им изъ­яв­ля­ем прось­бы, угро­зы, лас­ку, печаль, весе­лие, высо­ко­ме­рие, покор­ность: на него смот­рит, его раз­би­ра­ет с любо­пыт­ст­вом слу­ша­тель пер­вее, неже­ли гово­рить нач­нем: из него вид­на к кому-либо и любовь и нена­висть; оно пока­зы­ва­ет более, неже­ли речь наша: оно часто заме­ня­ет все выра­же­ния сло­ва. [73] Посе­му-то в теат­раль­ных пред­став­ле­ни­ях заим­ст­ву­ют комеди­ан­ты чув­ст­во­ва­ния свои от личин, кото­рые наде­ва­ют на себя, чтобы в тра­гедии пред­ста­вить Нио­бу печаль­ною, Медею жесто­кою, Аяк­са изум­лен­ным, Гер­ку­ле­са неисто­вым. [74] В комеди­ях же, кро­ме того, что каж­дое лицо от дру­го­го отли­ча­ет­ся личи­на­ми, как то рабы, при­хле­ба­те­ли, селяне, вои­ны, ста­ру­хи, непотреб­ные дев­ки, слу­жан­ки, ста­ри­ки стро­гие и с.384 крот­кие, юно­ши порядоч­но­го и рас­пут­но­го поведе­ния, и проч.: кро­ме сих, гово­рю, отли­чий, сей отец, кото­рый пред­став­ля­ет глав­ное лицо, поели­ку ему надоб­но быть то сер­ди­тым, то снис­хо­ди­тель­ным, пред­став­ля­ет­ся нам с одною бро­вью, суро­во вверх под­ня­тою, а с дру­гою вниз тихо опу­щен­ною. И таким обра­зом осо­бен­но наши комеди­ан­ты име­ют обы­чай пред­ва­рять зри­те­лей, какое лицо пред­став­лять они будут.

[75] Но и самое лицо наи­боль­шую зна­чи­тель­ность име­ет в гла­зах, в кото­рых изо­бра­жа­ет­ся душа наша так живо, что и при непо­движ­но­сти их от радо­сти свет­ле­ют, а от печа­ли туск­нут. При­ро­дою даны им еще сле­зы, как истол­ко­ва­те­ли внут­рен­них чув­ст­во­ва­ний; они от скор­би и радо­сти неволь­но выры­ва­ют­ся. Когда же они в дви­же­нии, то дела­ют­ся или живы, или том­ны, или гор­ды, или сви­ре­пы, или тихи, или гроз­ны: тогда Ора­тор дол­жен управ­лять ими, смот­ря по обсто­я­тель­ствам. [76] Но взгляд исступ­лен­ный и страш­ный, сла­бый и спя­щий, бес­стыд­ный, сла­до­страст­ный, и как бы тре­бу­ю­щий, или что-либо тре­бу­ю­щий, есть такой недо­ста­ток, кое­го все­мер­но осте­ре­гать­ся надоб­но. Гово­рить же, закрыв гла­за, раз­ве один дурак взду­ма­ет. [77] В сих дви­же­ни­ях дей­ст­ву­ют неко­то­рым обра­зом так­же рес­ни­цы и щеки.

с.385 [78] Мно­го силы заклю­ча­ют в себе и бро­ви; ибо они, кро­ме того, что дают гла­зам неко­то­рую фор­му, при­во­дят и чело в извест­ное поло­же­ние. Ими оно намор­щи­ва­ет­ся, нады­ма­ет­ся, опус­ка­ет­ся: так что одна и та же вещь про­из­во­дит на нем не одно дей­ст­вие, то есть, самая кровь, кото­рая дви­жет­ся сооб­раз­но душев­ным чув­ст­во­ва­ни­ям, когда ее стыд раз­го­ря­ча­ет, покры­ва­ет чело крас­кою; при стра­хе, как бы скры­ва­ет­ся и остав­ля­ет на нем блед­ность; в состо­я­нии же уме­рен­ном про­из­во­дит тихую весе­лость. [79] Порок в бро­вях быва­ет, когда они или совсем непо­движ­ны, или слиш­ком подвиж­ны, или неров­ны так, что одна под­ни­ма­ет­ся вверх, дру­гая вниз, как я ска­зал о теат­раль­ных мас­ках, или дви­же­ни­ем не согла­су­ют­ся с пред­ме­том нашей речи. Ибо бро­вя­ми намор­щен­ны­ми печаль, рас­тя­ну­ты­ми весе­лость, опу­щен­ны­ми стыд озна­ча­ет­ся. При утвер­жде­нии и отри­ца­нии, они так­же ино­гда взды­ма­ют­ся или опус­ка­ют­ся.

[80] Нос и губы ред­ко могут спо­соб­ст­во­вать к бла­го­при­стой­но­му про­из­но­ше­нию; хотя и слу­жат они обык­но­вен­но к озна­че­нию насме­шек, пре­зре­ния и отвра­ще­ния. Ибо при­во­дить нос в непре­стан­ное дви­же­ние, или наду­вая нозд­ри, как гово­рит Гора­ций, или дотра­ги­ва­ясь поми­нут­но паль­ца­ми, или стре­ми­тель­но испус­кать и с.386 при­ни­мать носом воздух, или ладо­нью взды­мать его вверх, про­тив­но бла­го­при­стой­но­сти: даже и частое смор­ка­нье не без при­чи­ны почи­та­ет­ся за непри­лич­ное.

[81] Дур­но так­же или отпя­чи­вать, сжи­мать, рас­тя­ги­вать и откры­вать губы так, чтоб вид­ны были зубы, или с пре­з­ор­чи­во­стью заку­сы­вать или небреж­но вешать, опус­кать их, и голос изда­вать с одной толь­ко сто­ро­ны. Так­же кусать их и обли­зы­вать­ся весь­ма непри­стой­но: в про­из­но­ше­нии слов дви­же­ние губ долж­но быть уме­рен­но; поели­ку над­ле­жит гово­рить уста­ми более, неже­ли губа­ми.

[82] Голо­ву надоб­но дер­жать пря­мо, но не слиш­ком высо­ко или поник­ло. Рав­но без­обра­зит, когда про­тя­ги­ва­ет­ся и наги­ба­ет­ся шея; если про­тя­ги­ва­ем ее, то может после­до­вать затруд­не­ние в голо­се. А еже­ли под­бо­ро­док будет касать­ся груди, то голос, при сжа­тии гор­ла, сде­ла­ет­ся при­нуж­ден­ным и неяс­ным.

[83] Взды­мать или пожи­мать пле­ча­ми ред­ко мож­но с бла­го­при­стой­но­стью. Ибо уко­ра­чи­ва­ет­ся чрез то шея, и поло­же­ние наше пред­став­ля­ет нечто под­лое, раб­ское, и даже нечто ковар­ное. Такое поло­же­ние изъ­яв­ля­ет более лас­ка­тель­ство, удив­ле­ние и боязнь.

[84] Уме­рен­ное про­тя­же­ние всей руки, без дви­же­ния пле­ча­ми, при пря­мом про­стер­тии с.387 паль­цев, наи­бо­лее при­ли­че­ст­ву­ет таким в речи местам, кото­рые долж­ны быть про­из­но­си­мы без оста­нов­ки и со стре­ми­тель­но­стью. Но если надоб­но выра­зишь что-нибудь бла­го­вид­нее и пыш­нее, как напри­мер, оные сло­ва Цице­ро­на о Сти­хотвор­це Архии: кам­ни и пусты­ни голо­су его ответ­ст­ву­ют, тогда Ора­тор может рас­про­стерть свои руки на все сто­ро­ны, и самая речь, при таком тело­дви­же­нии, пока­жет­ся как бы вме­сте сво­бод­но теку­щею.

[85] Без содей­ст­вия рук вся­кая речь сла­ба и недо­ста­точ­на. Едва мож­но исчис­лить все дви­же­ния, к кото­рым они спо­соб­ны: нет почти сло­ва, кое­го выра­зить ими было бы нель­зя. Про­чие части помо­га­ют толь­ко гово­ря­ще­му; а сии сами, так ска­зать, почти гово­рят. [86] Не рука­ми ли тре­бу­ем, обе­ща­ем, при­зы­ваем, отсы­ла­ем, гро­зим, умо­ля­ем, пока­зы­ваем отвра­ще­ние и страх, вопро­ша­ем, отвер­га­ем? Не ими ли изъ­яв­ля­ем радость, печаль, сомне­ние, при­зна­ние, рас­ка­я­ние, коли­че­ство, образ, чис­ло, вре­мя? [87] Не ими ли воз­буж­да­ем, про­сим, запре­ща­ем, одоб­ря­ем, удив­ля­ем­ся, выра­жа­ем стыд­ли­вость и дру­гие чув­ст­во­ва­ния? В пока­за­нии мест и лиц не заме­ня­ют ли они наре­чий и место­име­ний? Так что меж­ду мно­го­раз­ли­чи­ем язы­ков у всех пле­мен и наро­дов рука есть, кажет­ся, образ изъ­яс­не­ния, общий всем людям.

с.388 [88] И сии дви­же­ния, о кото­рых я гово­рил, сопут­ст­ву­ют голо­су есте­ствен­ным обра­зом. Есть же иные, кои­ми озна­ча­ют­ся вещи посред­ст­вом под­ра­жа­ния; напри­мер, когда захо­чешь пока­зать, что кто-нибудь болен, пред­ста­вишь из себя лека­ря, щупаю­ще­го пульс, или когда взду­ма­ешь озна­чить музы­кан­та, сло­жив паль­цы на образ гото­вя­ще­го­ся уда­рить по стру­нам. Тако­вой род тело­дви­же­ний дол­жен быть совсем изгнан из Ора­тор­ско­го дей­ст­вия. [89] Ибо меж­ду Ора­то­ром и пля­су­ном долж­на быть вели­кая раз­ность: ему надоб­но тело­дви­же­ния свои при­спо­соб­лять более к мыс­лям, неже­ли к сло­вам: что даже наблюда­ет­ся и от коми­че­ских акте­ров, кои побла­го­ра­зум­нее. Итак, хотя я и не отвер­гаю, что Ора­тор может обра­щать руку на свое лицо, гово­ря о самом себе, и ука­зы­вать на того, кого озна­чить ему надоб­но, и тому подоб­ное: но не одоб­ряю, чтоб он под­ра­жал вся­ко­му поло­же­нию, и все, что ни гово­рит, пред­став­лял сво­им тело­дви­же­ни­ем.

[90] И сие не толь­ко в руках, но и в каж­дом дви­же­нии тела и в голо­се, наблюдать над­ле­жит. Напри­мер, при сих сло­вах (7. Verr. 85): Пре­тор наро­да Рим­ско­го сто­ял на бере­гу в Гре­че­ской обу­ви, отнюдь непри­лич­но для Ора­то­ра поло­же­ние Верре­са, обни­мав­ше­го­ся с с.389 непотреб­ною жен­щи­ною: или при сло­вах: был сечен роз­га­ми на пло­ща­ди Мес­син­ской, непри­стой­но пока­зы­вать дви­же­ния обык­но­вен­но­го пала­ча, или при­тво­рять голос, побо­я­ми истор­гае­мый. [91] Мне кажет­ся, что очень худо дела­ют и комеди­ан­ты, кото­рые хотя бы предъ­яв­ля­ли моло­до­го чело­ве­ка, но когда слу­чит­ся при­во­дить речи ста­ри­ка, как то в Гид­рии, или жен­щи­ны, как в Геор­ге³, про­из­но­сят сло­ва дро­жа­щим, либо жен­ским голо­сом. [92] Сле­до­ва­тель­но есть худое под­ра­жа­ние и в тех самих, коих все искус­ство состо­ит в под­ра­жа­нии…

[106] Но все­го луч­ше начи­нать дви­же­ние рукою с левой сто­ро­ны, а окан­чи­вать на пра­вой, но так, чтоб рука каза­лась оста­но­вив­ше­ю­ся, а не бью­щею, не уда­ря­ю­щею: хотя при кон­це ино­гда упа­да­ет, но ско­ро опять под­ни­ма­ет­ся, и особ­ли­во, когда отри­ца­ем или удив­ля­ем­ся.

Здесь древ­ние искус­ни­ки спра­вед­ли­во при­бав­ля­ют и то, чтоб рука и начи­на­ла и пере­ста­ва­ла дей­ст­во­вать вме­сте с мыс­лию. Поели­ку ина­че тело­дви­же­ние будет преж­де или после речи: то и дру­гое неле­по. [107] Искус­ни­ки сии погре­ша­ли от излиш­ней тон­ко­сти, пола­гая, что меж­ду дви­же­ни­я­ми долж­но быть не более рас­ста­нов­ки, как на три сло­ва; но сие не с.390 наблюда­ет­ся, да и соб­люсть это­го немож­но. Они, кажет­ся, хоте­ли толь­ко опре­де­лить неко­то­рую меру мед­ле­ния и ско­ро­сти, дабы и в самом деле, рука или не оста­ва­лась дол­го празд­ною, как мно­гие дела­ют, или бы все дей­ст­вие не иска­жа­лось непре­рыв­ным дви­же­ни­ем…

[112] […] …Под­ни­мать руку выше глаз и опус­кать ниже груди запре­ща­ют искус­ные настав­ни­ки. Поче­му воз­но­сить ее выше голо­вы и про­тя­ги­вать ниже живота почи­та­ет­ся за порок…

[114] Одна левая рука нико­гда не может про­из­весть порядоч­но­го дви­же­ния: она часто при­но­рав­ли­ва­ет­ся к пра­вой, когда или по паль­цам исчис­ля­ем дока­за­тель­ства, или, выста­вив вле­во или пря­мо ладо­ни обе­их рук, изъ­яв­ля­ем к чему-либо отвра­ще­ние, или про­сти­ра­ем их на обе сто­ро­ны, или когда соеди­ня­ем их в знак при­зна­ния наше­го или про­ше­ния…

[122] Надоб­но осте­ре­гать­ся, чтоб груди и живота не вытя­ги­вать впе­ред. Ибо тогда все тело опро­киды­ва­ет­ся назад; а такое поло­же­ние во вся­ком слу­чае непри­стой­но. Бока долж­ны соот­вет­ст­во­вать всем дви­же­ни­ям. Есть дви­же­ния все­го тела, так­же весь­ма выра­зи­тель­ные; и Цице­рон при­пи­сы­ва­ет им боль­ше уча­стия в дей­ст­вии, неже­ли самым рукам. Он гово­рит в сво­ем Ора­то­ре (n. 59): Не надоб­но шеве­лить пал­ка­ми, не бить ими меры; все тело с.391 над­ле­жит при­спо­соб­лять к дей­ст­вию муже­ст­вен­ным чресл дви­же­ни­ем.

[123] Бить себя по бед­рам пер­вый ввел в обык­но­ве­ние Кле­он в Афи­нах, и ныне еще у неко­то­рых в употреб­ле­нии. Сие при­ли­че­ст­ву­ет него­дую­щим и слу­жит к воз­буж­де­нию вни­ма­ния в слу­ша­те­лях. И сам Цице­рон гово­рит (Брут. 278), что это­го имен­но не доста­ва­ло в Кал­лидии: он не уда­рял себя ни по чему, ни по бед­рам, ни же топал нога­ми, что́ есть все­го мало­важ­нее. Но в рас­суж­де­нии чела я с ним, если смею ска­зать, не согла­сен. Да и хло­пать рука­ми и уда­рять себя в грудь при­над­ле­жит более теат­раль­но­му дей­ст­вию…

[128] […] Уда­ре­ние ногою умест­но, как заме­ча­ет (3. de Orat. 220) Цице­рон, при нача­ле и кон­це спо­ров; но часто повто­рять оное есть дело чело­ве­ка нера­зум­но­го, и отвра­ща­ет от него вни­ма­ние судей. Рав­но непри­стой­но качать­ся телом, то впра­во, то вле­во, и сто­ять, то на одной ноге, то на дру­гой попе­ре­мен­но… […]

[130] Под­ни­мать непре­стан­но пле­чи есть так­же порок, кото­рый, как ска­зы­ва­ют, испра­вил в себе Димо­сфен тем, что, ста­но­вясь в неко­то­ром тес­ном месте, и пове­сив над пле­ча­ми ост­рое копье, про­из­но­сил свои речи, дабы, если в жару вырвет­ся у него такое дви­же­ние, то ост­рие желе­за слу­жи­ло бы ему напо­ми­на­ни­ем… […]

с.392 [137] Для Ора­то­ра нет осо­бен­ной одеж­ды; но ему потреб­но в том наи­бо­лее при­ли­чия. Поче­му он дол­жен быть одет, как все порядоч­ные люди, то есть, опрят­но, чисто, но бла­го­род­но и муже­ст­вен­но. Ибо как излиш­нее попе­че­ние о пла­тье, обу­ви и при­чес­ке воло­сов, так и нера­де­ние о том, рав­но хулы достой­ны… […]

V. [149] […] …Тако­вы суть пра­ви­ла, для при­об­ре­те­ния совер­шен­ства и для избе­жа­ния недо­стат­ков в про­из­но­ше­нии слу­жа­щие! [150] При­няв оные в рас­суж­де­ние, Ора­тор о мно­гом помыс­лить дол­жен: во-пер­вых, о чем, перед кем, в чьем при­сут­ст­вии гово­рить гото­вит­ся. Ибо как гово­рить, так и делать при­лич­нее одно пред теми, неже­ли пред дру­ги­ми: не оди­на­ко­вый голос, не оди­на­ко­вое тело­дви­же­ние или поступь при­лич­ны пред Госуда­рем, Сена­то­ром, наро­дом, судьею, в деле обще­ст­вен­ном, част­ном, в суде фор­маль­ном и про­стом объ­яв­ле­нии. Такое раз­ли­чие пред­ста­вить себе всяк может, если хоро­шень­ко вникнет. Потом рас­смот­рит дело, о коем гово­рить ему надоб­но, и цель, какую себе пред­по­ло­жит.

[151] Дело рас­смат­ри­ва­ет­ся с четы­рех сто­рон: спер­ва все дело вооб­ще. Ибо иные дела тре­бу­ют печа­ли, дру­гие весе­ло­сти; одни опа­се­ния, дру­гие дове­рен­но­сти; иные важ­ны или мало­зна­чу­щи; но не над­ле­жит зани­мать­ся част­ны­ми с.393 подроб­но­стя­ми дела до того, чтобы забыть о целом. [152] Во-вто­рых, при­нять в рас­суж­де­ние раз­ли­чие частей речи, как то при­ступ, повест­во­ва­ние, под­твер­жде­ние, заклю­че­ние. В-третьих, смот­реть на самые мыс­ли, кото­рые, смот­ря по свой­ству вещей и чув­ст­вий, раз­лич­но выра­жа­ют­ся. В-чет­вер­тых, взве­ши­ва­ют­ся сло­ва, в про­из­но­ше­нии коих погре­шим, если захо­тим выго­ва­ри­вать каж­дое сооб­раз­но его смыс­лу, а неко­то­рые поте­ря­ют всю свою силу, когда не выра­зим их зна­чи­тель­но­сти.

[153] 1) Итак, в сло­вах похваль­ных, если они не над­гроб­ные, в при­не­се­нии бла­го­дар­но­сти, в уве­ща­ни­ях и дру­гих подоб­ных речах, дей­ст­вие долж­но быть весе­лое, пыш­ное, воз­вы­шен­ное: в над­гроб­ных же, в уте­ше­ни­ях и в боль­шей части уго­лов­ных дел, оно быва­ет печаль­но, скром­но и уни­жен­но, сми­рен­но. В Сена­те наблюда­ет­ся важ­ность, пред наро­дом досто­ин­ство, в част­ных сдел­ках уме­рен­ность.

2) О частях суд­ной речи, о мыс­лях и выра­же­ни­ях, кото­рые суть мно­го­об­раз­ны, будем гово­рить про­стран­нее. [154] В про­из­но­ше­нии же дол­жен Ора­тор пред­по­ла­гать себе трой­ст­вен­ную цель: снис­кать бла­го­склон­ность от судей, убедить, тро­нуть их, и сле­до­ва­тель­но им понра­вить­ся. Бла­го­склон­ность снис­ки­ва­ет­ся, или с.394 извест­ною чест­но­стью нра­вов Ора­то­ра, кото­рая даже в самом голо­се и во всем дей­ст­вии его, не знаю как то обна­ру­жи­ва­ет­ся, или при­ят­но­стью и кра­сотою речи. Убеж­да­ет­ся судья неки­им тоном уве­ри­тель­но­сти со сто­ро­ны Ора­то­ра; такая уве­ри­тель­ность ино­гда силь­нее дей­ст­ву­ет, неже­ли самые дока­за­тель­ства. [155] Еже­ли бы все это было спра­вед­ли­во, гово­рит Цице­рон Кал­лидию, мог ли бы ты про­из­не­сти сие таким голо­сом? И на дру­гом месте: мы не толь­ко не тро­ну­лись, но едва не усну­ли при тво­ем повест­во­ва­нии. Итак, Ора­то­ру над­ле­жит пока­зать подоб­ную наде­ян­ность на само­го себя и твер­дость, и особ­ли­во когда нахо­дит­ся в неко­то­ром ува­же­нии. [156] Тро­га­ет­ся же судия посред­ст­вом изо­бра­же­ния чув­ст­ву­е­мых Ора­то­ром стра­стей, или искус­но под­ра­жая оным.

Итак, когда судья, при раз­би­ра­тель­стве част­ных спо­ров, или гла­ша­тай, при суде государ­ст­вен­ных дел, подаст Ора­то­ру знак начи­нать речь, над­ле­жит встать со сво­его места со вся­кою скром­но­стью; потом опра­вить свою тогу или, если потре­бу­ет надоб­ность, и надеть ее, но сие делать толь­ко в судах обык­но­вен­ных; ибо пред Госуда­рем, пред суди­я­ми и в суди­ли­щах выс­ше­го досто­ин­ства, было бы то непри­стой­но; после немно­го при­оста­но­вить­ся, и при­ведя свою одеж­ду в при­стой­ное с.395 поло­же­ние, употре­бить неко­то­рое вре­мя, как буд­то на раз­мыш­ле­ние. [157] И даже обра­тясь к судьям и полу­чив от Пре­то­ра поз­во­ле­ние гово­рить, не вдруг начи­нать речь, а несколь­ко поду­мать. Ибо слу­ша­те­лю все­гда при­ят­но видеть в Ора­то­ре такое вни­ма­тель­ное при­готов­ле­ние, а судья меж­ду тем усу­губ­ля­ет свое вни­ма­ние. [158] Гомер пода­ет нам настав­ле­ние при­ме­ром Улис­са, кото­ро­го пред­став­ля­ет сто­я­ще­го с потуп­лен­ны­ми в зем­лю гла­за­ми, дер­жа­ще­го непо­движ­но в руках ски­петр, преж­де неже­ли излил он поток крас­но­ре­чия из уст сво­их. В сем мед­ле­нии есть неко­то­рые не непри­лич­ные, как назы­ва­ют теат­раль­ные искус­ни­ки, оста­нов­ки, напри­мер, гла­дить себя по голо­ве, посмот­реть на руки, вла­гать одну в дру­гую, пока­зы­вать вид забот­ли­во­сти, изъ­яв­лять бес­по­кой­ство вздо­ха­ми; сло­вом, что́ где кому при­стой­ней­шим пока­жет­ся. И сие про­дол­жать до тех пор, доко­ле судья совер­шен­но не обра­тит на нас сво­его вни­ма­ния.

[159] Сто­ять долж­но пря­мо: ноги дер­жать в неко­то­ром одну от дру­гой рас­сто­я­нии, или левою немно­го высту­пив впе­ред: коле­на выпря­мить так­же, но не вытя­ги­вать при­нуж­ден­но: пле­чи долж­ны быть ров­ны, лицо важ­но, но не угрю­мо, не изум­лен­но, не том­но: руки от боков уме­рен­но уда­лен­ны: левая долж­на быть с.396 в озна­чен­ном нами поло­же­нии, а пра­вая, когда надоб­но начи­нать, несколь­ко про­стер­та впе­ред чрез самое скром­ное дви­же­ние, как бы в ожи­да­нии пове­ле­ния гово­рить.

[160] К непро­сти­тель­ным недо­стат­кам дей­ст­вия отно­сит­ся поды­мать гла­за вверх и смот­реть в пото­лок; поти­рать лицо рукою и делать угрю­мый вид; намор­щи­вать лоб от само­на­де­ян­но­сти, или, чтоб еще пока­зать­ся без­образ­нее, нахму­ри­вать бро­ви: загла­жи­вать воло­сы спе­ре­ди назад, чем еще неснос­нее дела­ет­ся наруж­ность; пере­би­рать непре­стан­но паль­цы и шеве­лить губа­ми, как то весь­ма часто дела­ют Гре­ки: гром­ко каш­лять и хар­кать; одну ногу выстав­лять дале­ко впе­ред; часть тоги под­дер­жи­вать левою рукою; сто­ять, вытя­нув­шись, непо­движ­но, или накло­нясь или опро­ки­нув­шись назад, или поды­мая пле­чи до самых ушей, по обык­но­ве­нию бой­цов, гото­вя­щих­ся всту­пить в сра­же­ние.

[161] Что ж каса­ет­ся до частей речи, в При­сту­пе весь­ма часто при­ли­че­ст­ву­ет тихое про­из­но­ше­ние; ибо ничто так мно­го не пред­ва­ря­ет в нашу поль­зу, как скром­ность: одна­ко не все­гда; и я уже пока­зал, что При­сту­пы не оди­на­ким обра­зом про­из­но­сят­ся. Но по боль­шей части уме­рен­ный тон голо­са, бла­го­при­стой­ные тело­дви­же­ния, тога, с плеч не с.397 спу­щен­ная, лег­кое на обе сто­ро­ны накло­не­ние все­го тела, и направ­ле­ние взо­ров на над­ле­жа­щие пред­ме­ты, при­лич­ны при­сту­пам.

[162] В Повест­во­ва­нии долж­на быть рука более про­стер­та, одеж­да не так подо­бра­на, тело­дви­же­ние явст­вен­но, голос похо­жий на обык­но­вен­ную речь, толь­ко ясней­ший и про­стей­ший, по край­ней мере, в подоб­ных сим повест­во­ва­ни­ям: Итак, Квинт Лига­рий, когда еще не было ни малей­ше­го зна­ка, ника­ко­го подо­зре­ния к войне: или: Клу­ен­ций Авит, отец сего юно­ши, и проч. Но в сле­дую­щих местах потреб­но или чув­ст­вие или него­до­ва­ние: Теща выхо­дит замуж за сво­его зятя; или чув­ст­вие состра­да­ния: Учреж­да­ет­ся на пло­ща­ди Лаоди­цей­ской позо­ри­ще жесто­кое, вар­вар­ское, при­во­дя­щее в жалость всю про­вин­цию Азии.

Дока­за­тель­ства тре­бу­ют раз­лич­но­го и мно­го­об­раз­но­го дей­ст­вия. [163] Ибо пред­ла­гать, разде­лять, вопро­шать и воз­ра­жать на сло­ва сопер­ни­ка, не мно­го раз­нит­ся от обык­но­вен­но­го раз­го­во­ра. Но и здесь ино­гда про­из­но­сим, насме­ха­ясь над сопер­ни­ком, ино­гда пере­драз­ни­вая его. [164] Изло­же­ние же дово­дов, по боль­шей части, тре­бу­ет живей­ше­го, силь­ней­ше­го, насто­я­тель­ней­ше­го, и сле­до­ва­тель­но сооб­раз­ней­ше­го с речью тело­дви­же­ния. Надоб­но в неко­то­рых местах уско­рять оное, и тем речь свою уси­ли­вать.

с.398 Отступ­ле­ния почти все­гда про­из­но­сят­ся голо­сом тихим, плав­ным, ров­ным, как, напри­мер, у Цице­ро­на похи­ще­ние Про­зер­пи­ны, опи­са­ние Сици­лии, похва­ла Кн. Пом­пею. Да и не див­но, что места, не при­над­ле­жа­щие пря­мо к пред­ме­ту, тре­бу­ют мень­ше жару и уси­лий от Ора­то­ра.

[165] Ино­гда мож­но, в обли­че­ние сопер­ни­ка, пред­ста­вить слег­ка его поведе­ние в сво­ем дей­ст­вии, напри­мер, про­из­но­ся сии сло­ва: Мне кажет­ся, вижу иных выхо­дя­щих, дру­гих выхо­дя­щих, а неко­то­рых едва сто­я­щих на ногах от хме­лю. Здесь мож­но при­но­ро­вить к голо­су и дви­же­ние, коим пока­зы­ва­ет­ся некое лег­кое кача­ние, но толь­ко в руках состо­я­щее, а не во всем теле.

[166] Чтоб воз­будить в судье него­до­ва­ние, есть для сего раз­ные тоны голо­са; но самый высо­кий и самый рази­тель­ней­ший в Ора­то­ре при сих сло­вах: Пред­при­яв вой­ну, Цезарь, и при­ведя ее боль­шею частию к окон­ча­нию: ибо Цице­рон напе­ред ска­зал: Сколь­ко могу, воз­вы­шу голос мой, чтобы слы­шал о сем народ Рим­ский. Несколь­ко низ­ший тон, и заклю­чаю­щий в себе некую при­ят­ность: Ска­жи пожа­луй, Тубе­рон, на кого устрем­лял меч твой во вре­мя Фар­саль­ской бит­вы? [167] Есть еще тон про­тяж­ней­ший, важ­ней­ший и тем при­ят­ней­ший: Но в собра­нии с.399 наро­да Рим­ско­го, чинов­ник, отправ­ля­ю­щий государ­ст­вен­ную долж­ность! Про­из­но­ся сло­ва сии, над­ле­жит рас­тя­ги­вать каж­дый слог, каж­дую глас­ную, с неко­то­рым отвер­сти­ем рта. Но сле­дую­щие сло­ва тре­бу­ют силь­ней­ше­го голо­са (Pro Mil. 85): Вас при­зы­ваю, Албан­ские гроб­ни­цы и дуб­ра­вы. Ибо они похо­дят несколь­ко на пение, и чув­ст­ви­тель­но на устах исче­за­ют (Pro Arch. 15): Кам­ни и пусты­ни ответ­ст­ву­ют голо­су.

[168] Тако­вы суть те самые изме­не­ния голо­са, кото­рые Димо­сфен и Есхин пори­ца­ют друг в дру­ге, но кото­рых для сего вовсе отвер­гать не долж­но: ибо вза­им­ная их уко­риз­на явно пока­зы­ва­ет, что у обо­их были они в употреб­ле­нии. Ибо ни тот не клял­ся теня­ми вои­нов, пав­ших за оте­че­ство при Мара­фоне, Пла­тее и Сала­мине, ни дру­гой не опла­ки­вал зло­сча­стия Фивян про­стым тоном.

[169] Кро­ме сего есть еще тон голо­са, почти вне орга­на про­ис­хо­дя­щий, кото­рый Гре­ки назы­ва­ют огор­чи­тель­ным; он чрез­вы­чай­но и выше меры есте­ствен­но­го чело­ве­че­ско­го голо­са жесток: Для чего не заста­ви­те сих людей мол­чать? Для чего попу­с­ка­е­те их обна­ру­жи­вать ваше нера­зу­мие и сла­бость? Но здесь голос выхо­дит из меры толь­ко в пер­вых сло­вах: Для чего не заста­ви­те мол­чать?

с.400 [170] Епи­лог или Заклю­че­ние, когда состо­ит в исчис­ле­нии преж­де­ска­зан­но­го, тре­бу­ет без­оста­но­воч­но­го и стре­ми­тель­но­го про­из­но­ше­ния: когда пред­по­ла­га­ет­ся воз­будить в судьях него­до­ва­ние, то мож­но употре­бить какой ни есть тон из выше­по­ка­зан­ных мною: если надоб­но смяг­чить их, то потре­бен тон тихий и уни­жен­ный: а для воз­буж­де­ния собо­лез­но­ва­ния нуж­но накло­не­ние голо­са плав­ное, с печаль­ною уми­лен­но­стью соеди­нен­ное, коим осо­бен­но тро­га­ют­ся серд­ца, и кото­рый весь­ма есте­ствен. Ибо мы видим, что при самых похо­ро­нах вдо­вы и сироты изъ­яв­ля­ют непри­твор­ную скорбь свою воп­ля­ми и сте­на­ни­я­ми, похо­жи­ми неко­то­рым обра­зом на музы­каль­ные тоны. [171] Здесь голос том­ный и жалоб­ный, како­вой, по сло­вам Цице­ро­на, был и у Анто­ния, про­из­во­дит уди­ви­тель­ное дей­ст­вие.

Одна­ко болез­но­ва­ние быва­ет дво­я­кое: ино­гда сме­ши­ва­ет­ся с него­до­ва­ни­ем, о каком я гово­рил по слу­чаю осуж­де­ния Фило­да­ма; ино­гда же выра­жа­ет­ся прось­ба­ми и моле­ни­ем, и тогда изъ­яв­ля­ет­ся жалоб­ней­шим тоном. [172] Поче­му хотя и есть некое пота­ен­ное пение в сих сло­вах: Но в собра­нии Рим­ско­го наро­да; ибо ска­зал это Цице­рон не бран­ным голо­сом: и Вы, гроб­ни­цы Албан­ские; про­из­не­се­но сие не в виде, роде вос­кли­ца­ния или при­зы­ва­ния; одна­ко в с.401 сле­дую­щих сло­вах накло­не­ние голо­са несрав­нен­но ощу­ти­тель­нее и выра­зи­тель­нее: О я бед­ный! О я несчаст­ный! и, Какой ответ дам детям моим? и, Воз­вра­тить меня в оте­че­ство ты мог, Милон, посред­ст­вом сих самых судей: и я в том же оте­че­стве и посред­ст­вом тех же самых людей удер­жать тебя не могу? И когда Цице­рон при­судил про­дать име­ние К. Раби­рия весь­ма за низ­кую цену: О несчаст­ное и жесто­кое объ­яв­ле­ние мое!

[173] Рав­но про­из­во­дит вели­кое дей­ст­вие и то, когда в Заклю­че­нии, как бы изне­мо­гая от скор­би, объ­яв­ля­ем осла­бе­ние сил сво­их; сему при­мер видим в Цице­ро­но­вой речи за Мило­на: Но поло­жим конец сло­ву; ибо сле­зы про­дол­жать мне пре­пят­ст­ву­ют. И сие долж­но быть про­из­не­се­но голо­сом, сло­вам сооб­раз­но.

[174] Есть и дру­гие обсто­я­тель­ства, кото­рые могут под­хо­дить под сию же ста­тью, как то: вызы­ва­ние умер­ших из гро­бов их, пред­став­ле­ние детей мало­лет­них и целых семейств в печаль­ном виде, разди­ра­ние одежд, и проч. но о сем гово­ре­но было на сво­ем месте.

3) А поели­ку и в дру­гих частях речи нахо­дит­ся раз­ность, то само собою явст­ву­ет, что про­из­но­ше­ние над­ле­жит сооб­ра­зо­вать с мыс­ля­ми, как мы пока­за­ли.

с.402 4) Но и со сло­ва­ми долж­но оно, хотя не все­гда, по край­ней мере ино­гда согла­со­вать­ся. [175] Не нуж­но ли, напри­мер, рече­ния бед­нень­кий, сла­бень­кий про­из­несть голо­сом умень­шен­ным, пони­жен­ным, а напро­тив силь­ный, дерз­кий, раз­бой­ник, голо­сом воз­вы­шен­ным, гром­ким? Ибо такая сооб­раз­ность про­из­но­ше­ния объ­яс­ня­ет свой­ство вещей и при­да­ет силу: а ина­че, мы иное гово­рить, и иное мыс­лить будем. [176] И дей­ст­ви­тель­но, не одни­ми ли и теми же сло­ва­ми, пере­ме­нив толь­ко про­из­но­ше­ние, ука­зы­ваем, утвер­жда­ем, не одоб­ря­ем, отри­ца­ем, удив­ля­ем­ся, него­ду­ем, вопро­ша­ем, насме­ха­ем­ся? Ибо ина­че про­из­но­сит­ся:

	Тобой я Царь, тобой Ски­пет­ро­нос­ный Бог. (1. Aen. 82)
и:	Ты заслу­жил сие пени­ем сво­им? (3. Ec­log. 25)
и:	Так ты Эней? (1. Aen. 621)
и,	Робо­сти меня бес­че­сти­ем клей­ми; Меня, Дранс, ты обли­ча­ешь в тру­со­сти. (11. Aen. 383)

Но что мно­го? Пусть всяк, кто хочет, при­ме­нит сии и дру­гие при­ме­ры ко всем ощу­ще­ни­ям душев­ным: и тогда узна­ет, что я гово­рю исти­ну.

VI. [177] При­со­во­куп­лю здесь одно толь­ко мое мне­ние, что, поели­ку в дей­ст­вии все­го боль­ше обра­ща­ет на себя вни­ма­ния бла­го­при­ли­чие, то часто с.403 иное тому, а иное дру­го­му при­ста­ло. Есть сему какая-то тай­ная и даже неизъ­яс­ни­мая при­чи­на: и, как спра­вед­ли­во гово­рит­ся, что все дело вен­ча­ет, когда дела­ет­ся оно кста­ти; так и без нау­ки достиг­нуть сего, и пока­зать пра­ви­ла­ми немож­но. [178] В иных самые совер­шен­ства не име­ют при­ят­но­сти, а в дру­гих и недо­стат­ки пра­вят­ся.

Мы виде­ли, что вели­чай­шие Коми­ки Димит­рий и Стра­токл пле­ня­ли нас раз­лич­ны­ми даро­ва­ни­я­ми. Но это не див­но, поели­ку один пре­вос­ход­но пред­став­лял лица богов, любов­ни­ков, юно­шей, доб­рых отцов семей­ства, слуг, чест­ных жен и сте­пен­ных ста­ру­шек; а дру­гой брюзг­ли­вых ста­ри­ков, про­ныр­ли­вых слу­жи­те­лей, под­лых при­хле­ба­те­лей, нако­нец все роли, где нуж­но было более дви­же­ний. Они име­ли раз­лич­ные свой­ства. Голос у Димит­рия был при­ят­нее, а у Стра­ток­ла гром­че. [179] Еще более заме­тить долж­но осо­бен­ные в каж­дом при­е­мы, кото­рым дру­гой под­ра­жать не мог, напри­мер, раз­ма­хи­вать рука­ми, с при­ят­но­стью про­из­но­сить частые вос­кли­ца­ния, вхо­дя на театр, под­би­рать искус­но свою одеж­ду, и делать ино­гда тело­дви­же­ние пра­вым боком, никто, кро­ме Димит­рия, не умел с таким при­ли­чи­ем; прав­да, все­му тому спо­соб­ст­во­ва­ла весь­ма мно­го бла­го­вид­ная его наруж­ность. [180] В Стра­ток­ле очень с.404 кста­ти была ско­рая поход­ка, верт­ля­ность, мало­при­стой­ный для вся­ко­го дру­го­го, но наро­ду нра­вя­щий­ся смех, и даже вся­кое крив­ля­нье телом. В дру­гом чело­ве­ке каж­дая из сих чер­та пока­за­лась бы неснос­ною.

Поче­му для усо­вер­шен­ст­во­ва­ния дей­ст­вия над­ле­жит не толь­ко смот­реть на общие пра­ви­ла, но и сове­то­вать­ся с соб­ст­вен­ны­ми свой­ства­ми. [181] Одна­ко ж нель­зя почи­тать за невоз­мож­ное того, чтобы кто ни есть не соеди­нял в себе всех или мно­гих даро­ва­ний.

Надоб­но окон­чить и сию ста­тью, как про­чие, тем, что везде нуж­на мера. Ибо не в настав­ле­ние Комеди­ан­та, а в поль­зу ора­то­ра пред­ла­гаю пра­ви­ла. Итак, оста­вим все тон­ко­сти в тело­дви­же­нии; не ста­нем стро­го наблюдать в речи всех разде­ле­ний, рас­ста­но­вок и всех душев­ных дви­же­ний, [182] буд­то бы над­ле­жа­ло ска­зать как на теат­ре, сле­дую­щие, напри­мер сло­ва:

Что ж мне делать? Или не пой­ду, когда она меня при­зы­ва­ет? Или луч­ше при­нять наме­ре­ние совсем не испол­нять при­хо­тей жен­щин непотреб­ных? (Te­rent. Ev­nuch. act. 1 sc. 1)

Ибо здесь Комеди­ант, для пока­за­ния сво­ей нере­ши­мо­сти, будет оста­нав­ли­вать­ся при каж­дом сло­ве, пере­ме­нять голос и делать раз­лич­ные дви­же­ния рука­ми и голо­вою.

с.405 Речь Ора­тор­ская долж­на быть в ином вку­се; она не тер­пит излиш­них при­прав; ибо состо­ит в дей­ст­вии, а не в под­ра­жа­нии. [183] Итак, по спра­вед­ли­во­сти охуж­да­ет­ся про­из­но­ше­ние мане­ри­стое, скуч­ное неумест­ны­ми тело­дви­же­ни­я­ми, и изме­не­ни­я­ми голо­са как бы ска­чу­щее. Древ­ние наши Писа­те­ли с Гре­че­ско­го сло­ва ἄσχο­λον ἀπόκ­ρι­σιν, хоро­шо назва­ли такое дей­ст­вие мно­го­дель­ным, а сле­дуя им, Ленас Попи­лий дает ему то же имя. [184] Итак, Цице­рон, кото­рый оста­вил нам сии пра­ви­ла в сво­ем Ора­то­ре, в этом, как и во всем про­чем, прав неоспо­ри­мо. Он то же самое повто­ря­ет в раз­го­во­ре под загла­ви­ем Брут, гово­ря о М. Анто­нии. Но уже ныне вве­лось дей­ст­вие несколь­ко с бо́льши­ми дви­же­ни­я­ми, и даже пуб­ли­ка тре­бу­ет того; и оно в неко­то­рых местах доволь­но при­лич­но. Одна­ко над­ле­жит иметь в сем ту пре­до­сто­рож­ность, чтоб гоня­ясь за изя­ще­ст­вом теат­раль­но­го искус­ни­ка, не лишить­ся важ­но­сти чест­но­го и сте­пен­но­го мужа.