Речи

Речь в защиту Луция Валерия Флакка

[В суде, 59 г. до н. э.]

В 59 г., в пер­вый кон­су­лат Г. Юлия Цеза­ря, у вла­сти сто­я­ли объ­еди­нив­ши­е­ся в поли­ти­че­ский союз Цезарь, Пом­пей и Красс (так назы­вае­мый пер­вый три­ум­ви­рат). Цице­рон, укло­нив­ший­ся от это­го сою­за, ото­шел от государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти и огра­ни­чил­ся выступ­ле­ни­я­ми в суде, носив­ши­ми и поли­ти­че­ский харак­тер. Так, он два­жды защи­щал А. Мину­ция Фер­ма, сто­рон­ни­ка опти­ма­тов, и добил­ся его оправ­да­ния, Он защи­щал сво­его кол­ле­гу по кон­су­ла­ту Г. Анто­ния Гибриду, кото­рый в 63—62 гг. руко­во­дил воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми про­тив Кати­ли­ны и по окон­ча­нии про­кон­су­ла­та в Македо­нии был при­вле­чен к суду.

Цице­рон защи­щал Флак­ка вме­сте с выдаю­щим­ся ора­то­ром Кв. Гор­тен­си­ем Гор­та­лом, кото­рый гово­рил пер­вым. Речь Цице­ро­на дошла до нас не пол­но­стью; воз­мож­но, что она была им сокра­ще­на впо­след­ст­вии и состав­ле­на из отдель­ных выступ­ле­ний ора­то­ра при вто­ром слу­ша­нии дела: 1) из речи, про­из­не­сен­ной перед вто­рым допро­сом свиде­те­лей (§ 1—27); 2) из ряда крат­ких выступ­ле­ний, пре­ний с обви­ни­те­лем (аль­тер­ка­ция) при допро­се каж­дой груп­пы свиде­те­лей (§ 28—69); 3) из отве­та Цице­ро­на Деци­а­ну (§ 70 сл.). Воз­мож­но так­же, что опуб­ли­ко­ван­ная Цице­ро­ном речь пред­став­ля­ет собой дей­ст­ви­тель­но про­из­не­сен­ную речь, пре­ры­ваю­щу­ю­ся допро­сом свиде­те­лей и чте­ни­ем доку­мен­тов. Суд оправ­дал Л. Флак­ка.

I. (1) Когда я, сре­ди вели­чай­ших испы­та­ний для наше­го Горо­да и дер­жа­вы, при необы­чай­но тяже­лом поло­же­нии государ­ства¹, имея в лице Луция Флак­ка союз­ни­ка и помощ­ни­ка, разде­ляв­ше­го со мною реше­ния и опас­но­сти, спа­сал от рез­ни вас и ваших жен и детей, спа­сал от разо­ре­ния хра­мы, свя­ти­ли­ща, Город, Ита­лию, то я наде­ял­ся, судьи, спо­соб­ст­во­вать воз­ве­ли­че­нию Луция Флак­ка, а не хода­тай­ст­во­вать о его избав­ле­нии от несча­стий. И пра­во, в какой из почет­ных наград рим­ский народ, все­гда пре­до­став­ляв­ший их пред­кам Луция Флак­ка, отка­зал бы ему само­му, после того как он заслу­га­ми сво­и­ми перед государ­ст­вом почти через пять сто­ле­тий обно­вил древ­нюю сла­ву Вале­ри­е­ва рода, неко­гда заслу­жен­ную им при осво­бож­де­нии оте­че­ства². (2) И если бы вдруг нашел­ся чело­век, кото­рый стал бы либо ума­лять его заслу­ги, либо враж­деб­но отно­сить­ся к его доб­ле­сти, либо завидо­вать его сла­ве, то для Луция Флак­ка, по мое­му мне­нию, было бы луч­ше под­верг­нуть­ся суду несве­ду­щей тол­пы, — впро­чем, без вся­кой опас­но­сти для себя, — чем суду муд­рей­ших и избран­ных мужей³. И пра­во, я нико­гда не думал, что кто-нибудь станет созда­вать опас­но­сти и зло­умыш­лять про­тив высо­ко­го поло­же­ния Луция Флак­ка при посред­стве тех самых людей, кото­рые тогда поло­жи­ли осно­ва­ния и защи­ти­ли бла­го­по­лу­чие не одних толь­ко сво­их сограж­дан, но и дру­гих наро­дов⁴. И даже если бы кто-нибудь замыс­лил когда-либо погу­бить Луция Флак­ка, я все же нико­гда не поду­мал бы, судьи, что Децим Лелий, сын чест­ней­ше­го мужа, сам наде­ю­щий­ся достиг­нуть выс­ше­го поче­та, возь­мет на себя подоб­ное обви­не­ние, како­го ско­рее мож­но было бы ожи­дать от нена­ви­сти и бешен­ства пре­ступ­ных граж­дан, а не от его доб­ле­сти и обра­зо­ва­ния, полу­чен­но­го им в юно­сти. И пра­во, часто видя, что про­слав­лен­ные мужи отка­зы­ва­лись от вполне оправ­дан­ной враж­ды к граж­да­нам с заслу­га­ми, я нико­гда не думал, что какой-либо друг наше­го государ­ства, после того как пре­дан­ность Луция Флак­ка оте­че­ству ста­ла оче­вид­ной, неожи­дан­но про­явит к нему враж­ду, отнюдь не будучи им оскорб­лен. (3) Но так как мы во мно­гом ошиб­лись, судьи, — в сво­их лич­ных делах, и в государ­ст­вен­ных, — то мы и тер­пим то, что долж­ны тер­петь. Я про­шу вас об одном: пом­нить, что все устои государ­ства, весь государ­ст­вен­ный строй, вся память о про­шлом, наше бла­го­по­лу­чие в насто­я­щем, надеж­ды на буду­щее — все это в вашей вла­сти и все­це­ло зави­сит от ваше­го голо­со­ва­ния, от одно­го это­го при­го­во­ра. Если государ­ство когда-либо умо­ля­ло судей про­явить про­ни­ца­тель­ность, стро­гость, муд­рость и осмот­ри­тель­ность, то оно осо­бен­но горя­чо умо­ля­ет вас об этом в насто­я­щее, да, в насто­я­щее вре­мя.

II. Вам пред­сто­ит выне­сти при­го­вор не о государ­стве лидий­цев или мисий­цев, или фри­гий­цев, кото­рые при­шли сюда по нау­ще­нию или по при­нуж­де­нию, но о сво­ем соб­ст­вен­ном государ­стве, о поло­же­нии граж­дан, о все­об­щем бла­го­по­лу­чии, о надеж­дах всех чест­ных людей, — если толь­ко оста­лась какая-то надеж­да, кото­рая даже теперь смог­ла бы укре­пить в стой­ких граж­да­нах их образ мыс­лей и их убеж­де­ния; все дру­гие при­бе­жи­ща для чест­ных людей, оплот для неви­нов­ных, устои государ­ства, муд­рые реше­ния, сред­ства помо­щи, пра­ва — все это уни­что­же­но. (4) Кого же при­зы­вать мне, кого закли­нать, кого умо­лять? Сенат ли? Но он сам про­сит вас о помо­щи и пони­ма­ет, что укреп­ле­ние его авто­ри­те­та пору­че­но вашей вла­сти. Или рим­ских всад­ни­ков? Но ведь вы, пять­де­сят чело­век, пер­вые в этом сосло­вии, выне­се­те такой при­го­вор, кото­рый выра­зит мне­ние всех осталь­ных. Или рим­ский народ? Но имен­но он пере­дал в ваши руки власть над чест­ны­ми людь­ми. Поэто­му, если мы на этом месте, если мы перед вашим лицом, если мы при вашем посред­стве, судьи, не сохра­ним не авто­ри­те­та сво­его, уже утра­чен­но­го нами, но само­го́ сво­его суще­ст­во­ва­ния, вися­ще­го на волос­ке, то у нас уже не оста­нет­ся при­бе­жи­ща. Или вы, судьи, быть может, не види­те, к чему кло­нит­ся этот суд, о чем идет дело, для како­го обви­не­ния закла­ды­ва­ют­ся осно­ва­ния? (5) Осуж­ден тот, кто уни­что­жил Кати­ли­ну, пошед­ше­го вой­ной на оте­че­ство⁵. Как же не боять­ся тому, кто изгнал Кати­ли­ну из Горо­да?⁶ Вле­кут, чтобы пока­рать того, кто добыл ули­ки пося­га­тель­ства на ваше суще­ст­во­ва­ние. Как же быть спо­кой­ным за себя тому, кто поста­рал­ся их най­ти и рас­крыть? Пре­сле­до­ва­нию под­вер­га­ют­ся участ­ни­ки при­ня­тых реше­ний, их помощ­ни­ки и спут­ни­ки. Чего не ожи­дать для себя зачи­на­те­лям, началь­ни­кам, руко­во­ди­те­лям? О, если бы недру­ги мои и всех чест­ных людей вме­сте со мною… (лаку­на), то неиз­вест­но, кем были бы тогда все чест­ные люди: пред­во­ди­те­ля­ми ли или же сорат­ни­ка­ми мои­ми в деле сохра­не­ния все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия…

III. (6) Итак, с каки­ми же дово­да­ми ты, Лелий, напа­да­ешь на это­го мужа? Он был под нача­лом импе­ра­то­ра Пуб­лия Сер­ви­лия⁹ в Кили­кии воен­ным три­бу­ном; об этом умал­чи­ва­ют. Он был у Мар­ка Писо­на кве­сто­ром в Испа­нии; о его кве­сту­ре не ска­за­но ни сло­ва. В войне на Кри­те он при­ни­мал дея­тель­ное уча­стие и вынес на сво­их пле­чах ее бре­мя вме­сте с выдаю­щим­ся импе­ра­то­ром¹⁰; но и насчет это­го обви­не­ние немо. Его судеб­ной дея­тель­но­сти как пре­то­ра, раз­но­об­раз­ной по содер­жа­нию и даю­щей мно­го пово­дов для подо­зре­ний и непри­яз­ни, не каса­ют­ся, а ведь его пре­ту­ру, сов­пав­шую с опас­ней­ши­ми для государ­ства собы­ти­я­ми¹¹, вос­хва­ля­ют даже его недру­ги. «А вот свиде­те­ли, — гово­ри­те вы, — ее пори­ца­ют». Преж­де чем гово­рить о том, какие это свиде­те­ли, какие надеж­ды, чье вли­я­ние, какие побуж­де­ния при­ве­ли их сюда, сколь они ничтож­ны, сколь они бед­ны, сколь они веро­лом­ны, сколь они наг­лы, я выска­жусь о них вооб­ще и о поло­же­нии, в каком все мы нахо­дим­ся. Во имя бес­смерт­ных богов! И вы, судьи, о том, как чело­век, год назад тво­рив­ший суд в Риме, годом позд­нее тво­рил его в Азии, ста­не­те рас­спра­ши­вать неиз­вест­ных вам свиде­те­лей, а сами путем сопо­став­ле­ний ниче­го не буде­те решать? При таком раз­но­об­ра­зии судеб­ных дел выно­сит­ся так мно­го реше­ний, быва­ет так мно­го оби­жен­ных вли­я­тель­ных людей. Было ли когда-нибудь выска­за­но про­тив Флак­ка, уже не гово­рю — подо­зре­ние (оно обык­но­вен­но все же быва­ет лож­ным), нет, хотя бы еди­ное сло­во гне­ва или боли? (7) И в алч­но­сти обви­ня­ет­ся тот, кто, зани­мая доход­ней­шую долж­ность, отка­зал­ся от позор­но­го стя­жа­ния, а в зло­ре­чи­вей­шей граж­дан­ской общине, при заня­тии, очень лег­ко навле­каю­щем подо­зре­ния, избе­жал вся­ко­го зло­ре­чия, уже не гово­рю — обви­не­ний? Обхо­жу мол­ча­ни­ем то, чего не сле­ду­ет обхо­дить: невоз­мож­но ука­зать хотя бы одно про­яв­ле­ние алч­но­сти в част­ной жиз­ни Луция Флак­ка, хотя бы один спор из-за денег, хотя бы один низ­кий посту­пок в делах иму­ще­ст­вен­ных. На осно­ва­нии чьих же свиде­тель­ских пока­за­ний, если не на осно­ва­нии ваших, смо­гу я опро­верг­нуть заяв­ле­ния этих людей? (8) И этот дере­вен­ский житель из Тмо­ла, чело­век, неиз­вест­ный, уже не гово­рю, — у нас, но даже и у сво­их зем­ля­ков, станет вам ука­зы­вать, каков Луций Флакк, в кото­ром вы оце­ни­ли скром­ней­ше­го юно­шу, важ­ней­шие про­вин­ции — непод­куп­но­го мужа, ваши вой­ска — храб­рей­ше­го сол­да­та, забот­ли­вей­ше­го началь­ни­ка, бес­ко­рыст­ней­ше­го лега­та и кве­сто­ра, каков Луций Флакк, кото­ро­го вы, здесь при­сут­ст­ву­ю­щие, при­зна­ли непо­ко­ле­би­мей­шим сена­то­ром, спра­вед­ли­вей­шим пре­то­ром и пре­дан­ней­шим государ­ству граж­да­ни­ном?

IV. (9) Неуже­ли насчет того, о чем вы сами долж­ны быть свиде­те­ля­ми перед дру­ги­ми людь­ми, вы ста­не­те слу­шать дру­гих свиде­те­лей? И каких! Преж­де все­го я ска­жу (и это отно­сит­ся к ним всем), что это — гре­ки; гово­рю это не пото­му, чтобы я более чем кто-либо дру­гой отка­зы­вал это­му наро­ду в дове­рии; ведь если кто-нибудь из ваших сооте­че­ст­вен­ни­ков, по сво­им стрем­ле­ни­ям и склон­но­стям, не чуж­дал­ся этих людей, то это, пола­гаю, был имен­но я. И я был таким имен­но тогда, когда у меня было боль­ше досу­га. Итак, сре­ди гре­ков есть мно­го чест­ных, уче­ных, доб­ро­со­вест­ных людей, кото­рых на этот суд не вызы­ва­ли, но есть и мно­го бес­со­вест­ных, необ­ра­зо­ван­ных, ничтож­ных, кото­рые при­вле­че­ны сюда, как я вижу, из раз­ных сооб­ра­же­ний. Так вот, о гре­ках вооб­ще я ска­жу сле­дую­щее: я отдаю им долж­ное в обла­сти лите­ра­ту­ры, при­знаю их позна­ния во мно­гих нау­ках, не отка­зы­ваю им в при­ят­но­сти речи, в ост­ро­те ума, в цве­ти­сто­сти язы­ка; нако­нец, если они при­пи­сы­ва­ют себе что-нибудь еще, не воз­ра­жаю и про­тив это­го; но доб­ро­со­вест­но­стью и чест­но­стью в свиде­тель­ских пока­за­ни­ях народ этот не отли­чал­ся нико­гда, и они не зна­ют, како­ва сила, како­во вли­я­ние, како­во зна­че­ние всех этих качеств. (10) Откуда извест­ное выра­же­ние: «Обме­ня­ем­ся свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми»? Раз­ве его при­пи­сы­ва­ют гал­лам или испан­цам? Оно все­це­ло отно­сит­ся к гре­кам, так что даже люди, не знаю­щие гре­че­ско­го язы­ка, зна­ют, как это гово­рит­ся по-гре­че­ски. Так взгля­ни­те же, с каким выра­же­ни­ем лица, с какой само­уве­рен­но­стью они гово­рят; вы тогда пой­ме­те, насколь­ко доб­ро­со­вест­ны они как свиде­те­ли. Нам они нико­гда но отве­ча­ют на вопрос, обви­ни­те­лю же — все­гда боль­ше, чем он спро­сил; они нико­гда не бес­по­ко­ят­ся о том, как им дока­зать то, что они гово­рят, но все­гда — о том, что́ им гово­рить, чтобы вывер­нуть­ся из затруд­ни­тель­но­го поло­же­ния. Марк Лур­кон¹² давал пока­за­ния, будучи сер­дит на Флак­ка, так как, по его соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, его воль­ноот­пу­щен­ник был осуж­ден поро­ча­щим его при­го­во­ром. Но Лур­кон не ска­зал ниче­го тако­го, что мог­ло бы повредить Флак­ку, хотя и желал это­го; ему поме­ша­ла его совесть. С каким сму­ще­ни­ем, одна­ко, давал он пока­за­ния, как он дро­жал, как блед­нел! (11) Какой вспыль­чи­вый чело­век Пуб­лий Сеп­ти­мий, как сер­дит был он на при­го­вор сво­е­му упра­ви­те­лю! И он все же коле­бал­ся, и созна­ние дол­га все-таки порою боро­лось с его гне­вом. Марк Целий, быв­ший недру­гом Флак­ка за то, что он при­знал недо­пу­сти­мым для себя как откуп­щи­ка выно­сить при­го­вор откуп­щи­ку во вполне ясном деле, был исклю­чен Флак­ком из чис­ла реку­пе­ра­то­ров¹³; он все же сдер­жал­ся и — если не гово­рить о его жела­нии — не пред­ста­вил суду ниче­го тако­го, что мог­ло бы повредить Флак­ку.

V. Если бы это были гре­ки и если бы наши пра­ви­ла и вос­пи­та­ние не были силь­нее, чем чув­ство доса­ды и непри­яз­ни, то все они ска­за­ли бы, что были ограб­ле­ны, истер­за­ны, лише­ны сво­его иму­ще­ства. Свиде­тель-грек выхо­дит впе­ред с жела­ни­ем повредить и обду­мы­ва­ет не сло­ва клят­вы, а сло­ва, каки­ми он может повредить: по его мне­нию, самое позор­ное — про­иг­ры­вать дело, когда тебя опро­вер­га­ют и изоб­ли­ча­ют; про­тив это­го он и гото­вит­ся, ничто дру­гое его не забо­тит. Поэто­му свиде­те­ля­ми выби­ра­ют не чест­ней­ших и вполне достой­ных дове­рия, а самых бес­со­вест­ных и самых речи­стых. (12) Вы же в суде по само­му незна­чи­тель­но­му делу оце­ни­ва­е­те свиде­те­ля вни­ма­тель­но. Даже зная чело­ве­ка в лицо, его род, его три­бу, вы все-таки нахо­ди­те нуж­ным выяс­нить, како­вы его нрав­ст­вен­ные пра­ви­ла. А когда наш граж­да­нин дает свиде­тель­ские пока­за­ния, то как сдер­жан он, как взве­ши­ва­ет все выра­же­ния, как боит­ся ска­зать что-нибудь с при­стра­сти­ем или гне­вом, ска­зать о чем-либо боль­ше или мень­ше, чем необ­хо­ди­мо! Неуже­ли вы дума­е­те, тако­вы же люди, в чьих гла­зах клят­ва — шут­ка, свиде­тель­ские пока­за­ния — игра, все­об­щее ува­же­ние — пустые сло­ва, а заслу­ги, награ­да, милость, бла­го­дар­ность все­це­ло зави­сят от бес­со­вест­ной лжи? Но не ста­ну затя­ги­вать свою речь; ведь она может быть бес­ко­неч­ной, если я захо­чу рас­ска­зать о лег­ко­сти, с какой весь этот народ дает свиде­тель­ские пока­за­ния. Итак, бли­же к делу; я буду гово­рить об этих вот ваших свиде­те­лях.

(13) Мы столк­ну­лись с упор­ным обви­ни­те­лем, судьи, с недру­гом, во всем вызы­ваю­щим нена­висть к себе и непри­ят­ным; этим сво­им рве­ни­ем он, наде­юсь, при­не­сет боль­шую поль­зу и сво­им дру­зьям, и государ­ству; но это дело и обви­не­ние он, несо­мнен­но, на себя взял, дви­жи­мый необыч­ным при­стра­сти­ем. Какая сви­та сопро­вож­да­ла его при рас­сле­до­ва­нии! Я гово­рю «сви­та»; вер­нее, какое огром­ное вой­ско! Какие рас­хо­ды, какие затра­ты, какая рас­то­чи­тель­ность! Хотя это и полез­но для наше­го дела, я все же гово­рю об этом роб­ко, опа­са­ясь, как бы Лелий не решил, что в том, что он взял на себя ради сла­вы, я в сво­ей речи искал осно­ва­ния для недоб­ро­же­ла­тель­ства к нему. VI. Поэто­му остав­ляю все это в сто­роне; я толь­ко попро­шу вас, судьи, — если до вас дошли мол­ва и тол­ки о насиль­ст­вен­ных, само­чин­ных дей­ст­ви­ях, о при­ме­не­нии ору­жия, о вой­сках, то вспом­ни­те это; ввиду него­до­ва­ния, вызван­но­го всем тем, что я пере­чис­лил, этот недав­но при­ня­тый закон уста­но­вил опре­де­лен­ное чис­ло спут­ни­ков при рас­сле­до­ва­нии. (14) Но — не буду касать­ся этих насиль­ст­вен­ных дей­ст­вий — как мно­го совер­ше­но поступ­ков, пори­цать кото­рые мы не можем, так как они совер­ше­ны по пра­ву обви­ни­те­ля и в соот­вет­ст­вии с обы­ча­ем, но сето­вать на них мы все-таки вынуж­де­ны! Во-пер­вых, во всей Азии рас­про­стра­ни­лись тол­ки о том, что Гней Пом­пей, злей­ший недруг Луция Флак­ка, потре­бо­вал, чтобы Лелий, друг его отца и очень близ­кий ему чело­век, при­влек Луция Флак­ка к это­му суду, и обе­щал помочь Лелию для выпол­не­ния этой зада­чи всем сво­им авто­ри­те­том, вли­я­ни­ем, богат­ства­ми и сред­ства­ми. Гре­кам это каза­лось тем более прав­до­по­доб­ным, что они недав­но виде­ли в этой же про­вин­ции, что Лелий был в дру­же­ских отно­ше­ни­ях с Флак­ком. Авто­ри­тет же Пом­пея, сре­ди всех столь вели­кий, сколь велик он и дол­жен быть, исклю­чи­те­лен в этой про­вин­ции, кото­рую он недав­но изба­вил от мор­ских раз­бой­ни­ков и от вой­ны с царя­ми¹⁴. К тому же тех, кто не хотел выез­жать из дома, Лелий запу­ги­вал вызо­вом в каче­стве свиде­те­лей; тех, кто не мог оста­вать­ся дома, он скло­нял к поезд­ке боль­ши­ми и щед­ро пре­до­став­ля­е­мы­ми день­га­ми на доро­гу. (15) Так этот сооб­ра­зи­тель­ный юно­ша воздей­ст­во­вал на бога­тых стра­хом, на неиму­щих — пла­той, на глу­пых — обма­ном; так были добы­ты эти вели­ко­леп­ные реше­ния, кото­рые здесь чита­ют­ся, объ­яв­лен­ные не после обме­на мне­ни­я­ми и не на осно­ва­нии под­лин­ных дан­ных, не скреп­лен­ные клят­вой, а при­ня­тые под­ня­ти­ем рук, при кри­ках воз­буж­ден­ной тол­пы.

VII. О, сколь пре­крас­ны обы­чай и порядок, уна­сле­до­ван­ные нами от пред­ков! Конеч­но, если бы их при­дер­жи­ва­лись! Но они каким-то обра­зом уже усколь­за­ют у нас из рук. Ведь наши пред­ки, муд­рей­шие и непод­куп­ней­шие мужи, пове­ле­ли, чтобы народ­ная сход­ка была лише­на вла­сти. Они пове­ле­ли, чтобы те поста­нов­ле­ния, кото­рые плебс дол­жен был выне­сти или народ — при­нять, выно­си­лись или отвер­га­лись после роспус­ка сход­ки, после опре­де­ле­ния участ­ков для голо­со­ва­ния, после рас­пре­де­ле­ния сосло­вий: раз­рядов и воз­рас­тов, по три­бам и цен­ту­ри­ям, после выступ­ле­ний авто­ров зако­на, после про­муль­га­ции¹⁵ в тече­ние мно­гих дней озна­ком­ле­ния с вопро­сом. (16) Но в Гре­ции граж­дан­ские общи­ны управ­ля­ют­ся без­рас­суд­ной тол­пой, сидя­щей на сход­ках. Итак, — не гово­рю о нынеш­ней Гре­ции, кото­рая уже дав­но сра­же­на и разо­ре­на сво­и­ми же реше­ни­я­ми, — даже древ­няя Гре­ция, неко­гда про­цве­тав­шая бла­го­да­ря сво­им богат­ствам, вла­ды­че­ству и сла­ве, пала из-за одно­го вот како­го зла: неуме­рен­ной сво­бо­ды и свое­во­лия народ­ных схо­док. Вся­кий раз, когда в теат­ре рас­са­жи­ва­лись неис­ку­шен­ные люди, необ­ра­зо­ван­ные и неве­же­ст­вен­ные, они начи­на­ли бес­по­лез­ные вой­ны, ста­ви­ли во гла­ве государ­ства мятеж­ных людей, изго­ня­ли из него граж­дан с вели­чай­ши­ми заслу­га­ми. (17) И если это не раз слу­ча­лось в Афи­нах тогда, когда они сла­ви­лись не толь­ко в Гре­ции, но и чуть ли не сре­ди всех наро­дов, то какой сдер­жан­но­сти, по ваше­му мне­нию, мож­но ожи­дать от народ­ных схо­док во Фри­гии или в Мисии? Люди, при­над­ле­жа­щие к дру­гим народ­но­стям, часто вно­сят бес­по­рядок даже в наши сход­ки. Что же, по-ваше­му, быва­ет, когда они оста­ют­ся одни? Некий Афи­на­гор из Ким был высе­чен роз­га­ми за то, что осме­лил­ся вывез­ти зер­но во вре­ме­на голо­да; по тре­бо­ва­нию Лелия была созва­на народ­ная сход­ка; Афи­на­гор высту­пил и — грек перед лицом гре­ков — не гово­рил о сво­ей вине, а пожа­ло­вал­ся на нака­за­ние. Они под­ня­ли руки — вот вам и реше­ние. И это — свиде­тель­ские пока­за­ния? Толь­ко что пообедав, неза­дол­го до того насы­тив­шись вся­че­ски­ми подач­ка­ми, пер­гам­ские сапож­ни­ки и масте­ра по изготов­ле­нию поя­сов одоб­ри­ли сво­им кри­ком все, что было угод­но Мит­ри­да­ту¹⁶, дер­жав­ше­му в сво­их руках эту тол­пу не сво­им авто­ри­те­том, а щед­рой кор­меж­кой. И это свиде­тель­ские пока­за­ния граж­дан­ской общи­ны? Я сам офи­ци­аль­но при­во­зил свиде­те­лей из Сици­лии, но это были свиде­тель­ские пока­за­ния не воз­буж­ден­ной тол­пы, а сена­та¹⁷, дав­ше­го клят­ву. (18) Поэто­му я не ста­ну спо­рить с отдель­ны­ми свиде­те­ля­ми; вам самим сле­ду­ет решить, воз­мож­но ли при­знать их сло­ва свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми.

VIII. Бле­стя­щий моло­дой чело­век знат­но­го про­ис­хож­де­ния, речи­стый, при­ез­жа­ет с мно­го­чис­лен­ной и весь­ма наряд­ной сви­той в гре­че­ский город и тре­бу­ет созы­ва народ­ной сход­ки; людей бога­тых и вли­я­тель­ных, дабы они про­тив него не высту­па­ли, он запу­ги­ва­ет вызо­вом в Рим для свиде­тель­ских пока­за­ний; неиму­щих и незна­чи­тель­ных пре­льща­ет вида­ми на поезд­ку и денеж­ным посо­би­ем на доро­гу, а так­же сво­ей лич­ной щед­ро­стью. Что каса­ет­ся ремес­лен­ни­ков и лавоч­ни­ков и всех этих подон­ков граж­дан­ских общин, то труд­но ли натра­вить их, а осо­бен­но на того чело­ве­ка, кото­рый еще недав­но был обле­чен выс­шим импе­ри­ем¹⁸, но не смог снис­кать выс­ше­го рас­по­ло­же­ния имен­но из-за сво­его зва­ния маги­ст­ра­та с импе­ри­ем. (19) Конеч­но, заслу­жи­ва­ет удив­ле­ния то, что те люди, кото­рым нена­вист­ны наши секи­ры¹⁹, люди, у кото­рых наше имя вызы­ва­ет оже­сто­че­ние, для кото­рых паст­бищ­ный сбор, деся­ти­на, пошли­ны рав­но­силь­ны смер­ти, охот­но хва­та­ют­ся за любую воз­мож­ность нам повредить, какая им толь­ко пред­ста­вит­ся. Итак, когда вы буде­те слу­шать пред­ла­гае­мые реше­ния, вспом­ни­те, что вы слы­ши­те не свиде­тель­ские пока­за­ния, а голос без­рас­суд­ства чер­ни, что вы слы­ши­те голос ничтож­ней­ших людей, слы­ши­те воз­буж­ден­ные выкри­ки, доно­ся­щи­е­ся со сход­ки ничтож­но­го наро­да. Поэто­му тща­тель­но изу­чи­те сущ­ность и смысл обви­не­ний; вы не най­де­те ниче­го, кро­ме одной толь­ко види­мо­сти, ниче­го, кро­ме запу­ги­ва­ния и угроз.

IX. (20) Каз­на граж­дан­ских общин пуста, поступ­ле­ний от сбо­ров — ника­ких. Есть два спо­со­ба добыть день­ги: либо заем, либо пода­ти. Книг заи­мо­дав­ца не предъ­яв­ле­но, о введе­нии каких-либо пода­тей не сооб­ща­ют. Но с какой лег­ко­стью гре­ки склон­ны состав­лять под­лож­ные отче­ты и вно­сить в свои кни­ги все, что им выгод­но, озна­комь­тесь, про­шу вас, из пись­ма Гнея Пом­пея к Гип­сею²⁰ и из пись­ма Гип­сея к Пом­пею. (Пись­ма Пом­пея и Гип­сея.) Не нахо­ди­те ли вы, что я на осно­ва­нии этих писем доста­точ­но ясно дока­зал вам при­выч­ную раз­нуздан­ность и бес­стыд­ное свое­во­лие гре­ков? Или мы, быть может, пове­рим, что те, кто обма­ны­вал Гнея Пом­пея, и при­том в его при­сут­ст­вии, обма­ны­вал его без вну­ше­ния с чьей-либо сто­ро­ны, ока­за­лись, по насто­я­ни­ям Лелия, бояз­ли­вы­ми и доб­ро­со­вест­ны­ми по отно­ше­нию к Луцию Флак­ку в его отсут­ст­вие? (21) Но допу­стим даже, что на местах запи­си не были под­де­ла­ны; могут ли они теперь вну­шать к себе ува­же­ние и дове­рие? Ведь закон тре­бу­ет, чтобы их пере­да­ва­ли пре­то­ру в трех­днев­ный срок и чтобы судьи опе­ча­ты­ва­ли их; их пере­да­ют чуть ли не на трид­ца­тый день. Ведь имен­но для того, чтобы было труд­но под­де­лать запи­си, закон и пове­лел пере­да­вать их опе­ча­тан­ны­ми в обще­ст­вен­ное место; но их опе­ча­ты­ва­ют уже под­де­лан­ны­ми. Какая же раз­ни­ца, будут ли запи­си пере­да­ны судьям с таким опозда­ни­ем или совсем не будут пере­да­ны?

X. Далее, если при­страст­ные свиде­те­ли дей­ст­ву­ют заод­но с обви­ни­те­лем, то будут ли они все-таки счи­тать­ся свиде­те­ля­ми? Где в таком слу­чае чув­ство ожи­да­ния, обыч­ное в суде? Ведь ранее, после того как обви­ни­тель выска­зы­вал­ся рез­ко и непри­ми­ри­мо, а защит­ник отве­чал ему про­си­тель­но и уни­жен­но, в третью оче­редь ожи­да­лось выступ­ле­ние свиде­те­лей, кото­рые гово­ри­ли либо без вся­ко­го при­стра­стия, либо скры­ва­ли свое при­стра­стие. (22) Но что про­ис­хо­дит здесь? Сидят они все вме­сте, под­ни­ма­ют­ся со ска­мей обви­ни­те­лей, ниче­го не скры­ва­ют, ниче­го не опа­са­ют­ся. Но раз­ве мне не нра­вит­ся толь­ко то, что они сидят бок о бок? Из одно­го и того же дома выхо­дят они; если они запнут­ся хотя бы на сло­ве, у них уже не ока­жет­ся при­ста­ни­ща. Может ли быть свиде­те­лем чело­век, если обви­ни­тель допра­ши­ва­ет его, не испы­ты­вая при этом ни малей­ше­го бес­по­кой­ства и не боясь, что он отве­тит что-нибудь неже­ла­тель­ное? Где в таком слу­чае та заслу­га ора­то­ра, за какую когда-то хва­ли­ли как обви­ни­те­ля, так и защит­ни­ка: «Он хоро­шо допро­сил свиде­те­ля, хит­ро подо­шел к нему, пой­мал на сло­ве, добил­ся, что хотел, опро­верг и заста­вил замол­чать»? (23) Зачем тебе, Лелий, спра­ши­вать свиде­те­ля, кото­рый, преж­де чем ты ему ска­жешь: «Спра­ши­ваю тебя…», выло­жит даже боль­ше, чем ты велел ему ранее у себя дома? Зачем допра­ши­вать его мне, защит­ни­ку? Ведь обык­но­вен­но либо опро­вер­га­ют утвер­жде­ние свиде­те­лей, либо пори­ца­ют их за их образ жиз­ни. Каким рас­суж­де­ни­ем опро­верг­ну я сло­ва чело­ве­ка, кото­рый гово­рит: «Мы дали…» — и ниче­го более? Итак, надо высту­пить про­тив него само­го, раз в его речи дока­за­тель­ства отсут­ст­ву­ют. Что же выска­жу я про­тив неиз­вест­но­го мне чело­ве­ка? Поэто­му мне при­хо­дит­ся сето­вать и горь­ко жало­вать­ся — что я делаю уже дав­но — на всю неспра­вед­ли­вость обви­не­ния и преж­де все­го вооб­ще на этих свиде­те­лей. Ведь высту­па­ет народ, самый недоб­ро­со­вест­ный в сво­их свиде­тель­ских пока­за­ни­ях. Бли­же к делу: то, что ты назы­ва­ешь реше­ни­я­ми, это, утвер­ждаю я, не свиде­тель­ские пока­за­ния, а кри­ки неиму­щих людей и какой-то бес­смыс­лен­ный бунт жал­ких гре­ков, собрав­ших­ся на сход­ку. Пой­ду еще даль­ше. Того, кто совер­шил дея­ние, здесь нет; того, кто, как нам гово­рят, упла­тил налич­ны­ми, сюда не вызва­ли; запи­сей част­ных лиц нам не предъ­яв­ля­ют, офи­ци­аль­ные запи­си оста­лись у обви­ни­те­ля; все зави­сит от свиде­те­лей, а они живут вме­сте с наши­ми недру­га­ми, про­во­дят вре­мя вме­сте с наши­ми про­тив­ни­ка­ми, посе­ли­лись вме­сте с обви­ни­те­ля­ми. (24) Сло­вом, что здесь, по ваше­му, про­ис­хо­дит: рас­сле­до­ва­ние и уста­нов­ле­ние исти­ны или же неви­нов­но­сти пора­же­ние и гибель? Ведь в этом деле мно­го таких обсто­я­тельств, судьи, что, если ими даже воз­мож­но пре­не­бречь, когда это каса­ет­ся дан­но­го обви­ня­е­мо­го, все же при суще­ст­ву­ю­щем поло­же­нии и как при­мер на буду­щее это вну­ша­ет страх.

XI. Если бы я защи­щал чело­ве­ка низ­ко­го про­ис­хож­де­ния, отнюдь не бли­ста­тель­но­го в жиз­ни, кото­ро­го мол­ва не пре­по­ру­чи­ла бы нам, то я все же стал бы про­сить граж­дан за это­го граж­да­ни­на во имя свой­ст­вен­ной всем людям чело­веч­но­сти и мило­сер­дия о том, чтобы вы неиз­вест­ным, натрав­лен­ным на него свиде­те­лям, соседям обви­ни­те­ля по ска­мьям, его сотра­пез­ни­кам, его лагер­ным това­ри­щам, гре­кам по их лег­ко­мыс­лию, вар­ва­рам по их жесто­ко­сти, не выда­ва­ли сво­его граж­да­ни­на, моля­ще­го вас, и не пока­зы­ва­ли осталь­ным людям опас­но­го при­ме­ра для под­ра­жа­ния в буду­щем. (25) Но так как слу­ша­ет­ся дело Луция Флак­ка, из чьей вет­ви рода был тот, кто пер­вым был избран в кон­су­лы, кто был пер­вым кон­су­лом в нашей граж­дан­ской общине²¹, Флак­ка, чьей доб­ле­стью, после изгна­ния царей, в государ­стве была утвер­жде­на сво­бо­да, Флак­ка, чья ветвь рода сохра­ни­лась вплоть до наше­го вре­ме­ни при неиз­мен­ном пре­до­став­ле­нии ей почет­ных долж­но­стей и импе­рия и при немерк­ну­щей сла­ве их дея­ний, и так как Луций Флакк не толь­ко не изме­нял этой искон­ной и при­знан­ной доб­ле­сти пред­ков, но как пре­тор про­ник­ся стрем­ле­ни­ем защи­щать сво­бо­ду оте­че­ства, видя, что имен­но это воз­ве­ли­чи­ва­ет сла­ву его рода, то могу ли я стра­шить­ся того, что дело это­го обви­ня­е­мо­го в даль­ней­шем послу­жит пагуб­ным при­ме­ром, раз в этом слу­чае, даже если бы Флакк в чем-либо погре­шил, все чест­ные люди сочли бы долж­ным закрыть на это гла­за? (26) Впро­чем, я не толь­ко не тре­бую это­го, судьи, но, наобо­рот, про­шу и закли­наю вас рас­смот­реть все это дело самым тща­тель­ным обра­зом, устре­мив на него гла­за, как гово­рит­ся. В обви­не­нии не будет обна­ру­же­но ниче­го, засвиде­тель­ст­во­ван­но­го по сове­сти, ниче­го, осно­ван­но­го на истине, ниче­го, вызван­но­го скор­бью; наобо­рот, все ока­жет­ся извра­щен­ным по про­из­во­лу, из чув­ства раз­дра­же­ния, из при­стра­стия, свя­зан­ным с под­ку­пом и клят­во­пре­ступ­ле­ни­ем.

XII. (27) Итак, рас­смот­рев в целом при­стра­стия этих свиде­те­лей, я обра­щусь к отдель­ным жало­бам и обви­не­ни­ям со сто­ро­ны гре­ков. Они жалу­ют­ся на то, что у граж­дан­ских общин были истре­бо­ва­ны день­ги буд­то бы на построй­ку флота. Мы это при­зна­ем, судьи! Но если это — пре­ступ­ле­ние, то оно либо в том, что тре­бо­вать это­го не было доз­во­ле­но, либо в том, что в кораб­лях не было надоб­но­сти, либо в том, что за все вре­мя пре­ту­ры Луция Флак­ка флот не выхо­дил в море. Дабы ты понял, что это было доз­во­ле­но, озна­комь­ся с поста­нов­ле­ни­ем сена­та, при­ня­тым в год мое­го кон­су­ла­та, — тем более что оно нисколь­ко не рас­хо­ди­лось с поста­нов­ле­ни­я­ми всех пред­ше­ст­ву­ю­щих лет. (Поста­нов­ле­ние сена­та.) Итак, наша бли­жай­шая зада­ча — выяс­нить, был ли нужен флот. Кто же будет решать этот вопрос: гре­ки или какие-нибудь чуже­зем­ные наро­ды, или же наши пре­то­ры, наши вое­на­чаль­ни­ки, наши импе­ра­то­ры? Со сво­ей сто­ро­ны, я пола­гаю, что, нахо­дясь в такой стране и про­вин­ции, окру­жен­ной морем, изоби­лу­ю­щей гава­ня­ми, опо­я­сан­ной ост­ро­ва­ми, сле­до­ва­ло выхо­дить в море не толь­ко с целью защи­ты, но и для про­слав­ле­ния нашей дер­жа­вы. (28) Ведь пра­ви­ла поведе­ния и вели­чие духа наших пред­ков выра­жа­лись имен­но в том, что они, в част­ном быту и в лич­ных рас­хо­дах доволь­ст­ву­ясь самым малым, вели самую скром­ную жизнь, но в делах, имев­ших отно­ше­ние к импе­рию и досто­ин­ству государ­ства, вся­че­ски стре­ми­лись к сла­ве и блес­ку. Ведь в домаш­нем быту ищут хва­лы за воз­держ­ность, а при управ­ле­нии государ­ст­вом — за досто­ин­ство. И если у Луция Флак­ка был флот даже толь­ко для обо­ро­ны, то кто будет так неспра­вед­лив и станет пори­цать его за это? — «Мор­ских раз­бой­ни­ков не было». — А кто может пору­чить­ся, что их не будет? — «Ты, — гово­рит обви­ни­тель, — ума­ля­ешь сла­ву Пом­пея». — Наобо­рот, это ты созда­ешь ему новые затруд­не­ния. (29) Ведь Пом­пей уни­что­жил флоты мор­ских раз­бой­ни­ков, их горо­да, пор­ты, при­ста­ни­ща; про­явив выс­шую доб­лесть и необы­чай­ную быст­ро­ту, он достиг мира на море. Но он отнюдь не согла­шал­ся, да и не мог согла­сить­ся на то, что, если где-нибудь пока­жет­ся какое-либо суде­ныш­ко мор­ских раз­бой­ни­ков, это будет постав­ле­но ему в вину. Поэто­му он, нахо­дясь в Азии и уже завер­шив все вой­ны на суше и на море, все же пове­лел этим же граж­дан­ским общи­нам поста­вить ему флот. Но если Пом­пей при­знал это нуж­ным тогда, когда все мог­ло быть без­опас­ным и уми­ротво­рен­ным бла­го­да­ря его име­ни в его при­сут­ст­вии, то какое, по ваше­му мне­нию, реше­ние сле­до­ва­ло при­нять и что сле­до­ва­ло сде­лать Флак­ку после отъ­езда Пом­пея? XIII. (30) А раз­ве мы здесь по пред­ло­же­нию само­го Пом­пея не поста­но­ви­ли в год кон­су­ла­та Сила­на и Муре­ны²², чтобы флот выхо­дил в море у бере­гов Ита­лии? Раз­ве в то вре­мя, когда Луций Флакк тре­бо­вал греб­цов в Азии, мы здесь не израс­хо­до­ва­ли 4300000 сестер­ци­ев на пла­ва­ние по Верх­не­му и Ниж­не­му морям?²³ А раз­ве годом поз­же, при кве­сто­рах Мар­ке Кур­ции и Пуб­лии Секс­ти­лии не были израс­хо­до­ва­ны день­ги на флот? А раз­ве в тече­ние все­го это­го вре­ме­ни не было кон­ни­цы на побе­ре­жье? Ведь нис­по­слан­ная бога­ми сла­ва Пом­пея в том и состо­ит, что, во-пер­вых, те раз­бой­ни­ки, кото­рые тогда, когда ему было пору­че­но вести вой­ну на море, бро­ди­ли и рас­про­стра­ни­лись по все­му морю, нами все поко­ре­ны; затем — в том, что Сирия — наша, что Кили­кию мы удер­жи­ва­ем под сво­ей вла­стью, что Кипр со сво­им царем Пто­ле­ме­ем не осме­ли­ва­ет­ся ниче­го пред­при­нять; кро­ме того, что бла­го­да­ря доб­ле­сти Метел­ла Крит при­над­ле­жит нам; что раз­бой­ни­кам неот­куда отплыть, некуда воз­вра­тить­ся; что все зали­вы, мысы, бере­га, ост­ро­ва, при­мор­ские горо­да замкну­ты на креп­кие запо­ры нашей дер­жа­вы. (31) Даже если бы за все вре­мя пре­ту­ры Флак­ка в море не появи­лось ни одно­го мор­ско­го раз­бой­ни­ка, его бди­тель­ность все-таки не заслу­жи­ва­ла бы пори­ца­ния; ведь имен­но пото­му, что у него был флот, их и не было, как я скло­нен думать. И если я на осно­ва­нии свиде­тель­ских пока­за­ний рим­ских всад­ни­ков Луция Эппия, Луция Агрия, Гая Цестия и при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь про­слав­лен­но­го мужа Гнея Доми­ция²⁴, быв­ше­го тогда лега­том в Азии, утвер­ждаю, что в то самое вре­мя, когда, по тво­им сло­вам, во фло­те не было надоб­но­сти, очень мно­гие люди были захва­че­ны мор­ски­ми раз­бой­ни­ка­ми, то и тогда реше­ние Флак­ка потре­бо­вать для себя греб­цов все же будут осуж­дать? А если пира­та­ми даже был убит знат­ный чело­век из Адра­мит­тия, чье имя извест­но почти всем нам, — кулач­ный боец Ати­а­накт, победи­тель в Олим­пии? А ведь для гре­ков — если уж гово­рить о том, чему они при­да­ют зна­че­ние, — это обсто­я­тель­ство, мож­но ска­зать, более важ­но, чем спра­вить три­умф²⁵ в Риме. «Но ты нико­го не взял в плен». Как мно­го было людей, началь­ст­во­вав­ших на побе­ре­жье, кото­рые, не взяв в плен ни одно­го мор­ско­го раз­бой­ни­ка, все же обес­пе­чи­ли без­опас­ность на море! Ведь пле­не­ние — дело слу­чая; это зави­сит от места, от сте­че­ния обсто­я­тельств, от уда­чи. При­нять меры пре­до­сто­рож­но­сти в целях защи­ты нетруд­но; надо разум­но исполь­зо­вать не толь­ко укры­тые места для при­ста­ни­ща, но и бла­го­при­ят­ную пого­ду и ее пере­ме­ны.

XIV. (32) Оста­ет­ся выяс­нить, сво­им ли ходом флот этот выхо­дил в море и на вес­лах ли пла­вал он или же толь­ко в запи­сях о рас­хо­дах и в отче­тах. Воз­мож­но ли при таких обсто­я­тель­ствах отри­цать то, чему свиде­тель­ни­цей вся Азия, — что флот был разде­лен на две части, при­чем одна из них пла­ва­ла выше Эфе­са, дру­гая — ниже Эфе­са? С этим фло­том Марк Красс, зна­ме­ни­тей­ший муж, совер­шил пла­ва­ние из Эно­са в Азию; на этих кораб­лях Флакк отпра­вил­ся из Азии в Македо­нию²⁶. В чем же мож­но усмот­реть недоб­ро­со­вест­ность пре­то­ра: в чис­лен­но­сти ли кораб­лей или же в нерав­но­мер­ном рас­пре­де­ле­нии рас­хо­дов? Он потре­бо­вал поло­ви­ну той сум­мы, какую назна­чил Пом­пей; мог ли он дей­ст­во­вать мяг­че? Но он рас­пре­де­лил денеж­ные взно­сы в соот­вет­ст­вии с рас­че­та­ми Пом­пея, кото­рый, в свою оче­редь, сооб­ра­зо­вал­ся с рас­пре­де­ле­ни­ем, про­из­веден­ным Луци­ем Сул­лой²⁷. После того как послед­ний рас­пре­де­лил взно­сы меж­ду все­ми граж­дан­ски­ми общи­на­ми про­вин­ции в извест­ном соот­но­ше­нии, Пом­пей и Флакк, тре­буя денег на рас­хо­ды, сле­до­ва­ли его рас­че­там. Но эта сум­ма не вне­се­на пол­но­стью и поныне. (33) «Он это­го не пока­зы­ва­ет в сво­ем отче­те». — Вер­но, но какая при­быль ему от это­го? Ведь он, беря на себя ответ­ст­вен­ность за истре­бо­ва­ние денег, сам при­зна­ет то, в чем ты хочешь усмот­реть пре­ступ­ле­ние. Как же воз­мож­но дока­зать, что он, не пока­зы­вая этих денег в сво­ем отче­те, сам созда­ет для себя повод для обви­не­ния, для чего не было бы пово­да, если бы он пока­зал их в сво­ем отче­те? Но ведь ты утвер­жда­ешь, что мой брат, сме­нив­ший Луция Флак­ка, не тре­бо­вал денег на набор греб­цов. Со сво­ей сто­ро­ны, я раду­юсь, когда хва­лят бра­та мое­го, Квин­та, но раду­юсь боль­ше, если эти похва­лы отно­сят­ся к более важ­ным и более зна­чи­тель­ным делам. Он при­нял иное реше­ние, взгля­нул на поло­же­ние по-ино­му: он пола­гал, что в какое бы вре­мя ни рас­про­стра­нил­ся слух о появ­ле­нии мор­ских раз­бой­ни­ков, он тот­час же сна­рядит флот, какой толь­ко захо­чет. Сло­вом, мой брат пер­вым в Азии поста­рал­ся осво­бо­дить граж­дан­ские общи­ны от это­го рас­хо­да на греб­цов. Но пре­ступ­ле­ние обык­но­вен­но усмат­ри­ва­ют тогда, когда кто-либо тре­бу­ет затрат, каких ранее не было, а не тогда, когда пре­ем­ник изме­ня­ет что-нибудь из того, что ранее уста­но­ви­ли его пред­ше­ст­вен­ни­ки. Что́ дру­гие совер­шат впо­след­ст­вии, Флакк не мог знать; что было совер­ше­но до него, он видел.

XV. (34) Но так как об обви­не­нии, предъ­яв­лен­ном всей Ази­ей, уже ска­за­но, перей­ду теперь к обви­не­нию со сто­ро­ны отдель­ных граж­дан­ских общин; из них на пер­вом месте у нас, конеч­но, долж­на быть граж­дан­ская общи­на Акмо­ния. Гла­ша­тай гро­мо­глас­но вызы­ва­ет послан­цев из Акмо­нии. Выхо­дит один толь­ко Аскле­пи­ад. Пусть они вый­дут впе­ред! Даже гла­ша­тая ты заста­вил солгать. Ведь этот муж, конеч­но, обла­да­ет доста­точ­ным авто­ри­те­том, чтобы быть пред­ста­ви­те­лем сво­ей граж­дан­ской общи­ны, осуж­ден­ный у себя на родине позор­ней­ши­ми для него при­го­во­ра­ми²⁸ и заклей­мен­ный офи­ци­аль­ной запи­сью; о его низ­ких поступ­ках, пре­лю­бо­де­я­ни­ях и раз­вра­те гово­рят пись­ма жите­лей Акмо­нии, кото­рые я нахо­жу нуж­ным обой­ти мол­ча­ни­ем не толь­ко ввиду их мно­го­чис­лен­но­сти, но и ввиду позор­ней­шей непри­стой­но­сти выра­же­ний. Он ска­зал, что общи­на дала Флак­ку 206000 драхм. Он толь­ко ска­зал это, ниче­го не предъ­явил, но доба­вил (во вся­ком слу­чае, он дол­жен был это дока­зать, так как это каса­лось его лич­но), что дал 206000 драхм как част­ное лицо. Но ведь этот бес­со­вест­ней­ший чело­век и меч­тать нико­гда не смел о таких день­гах, какие, по его сло­вам, от него полу­чи­ли. (35) Он гово­рит, что дал эти день­ги при посред­стве Авла Секс­ти­лия и сво­их бра­тьев; Секс­ти­лий мог их дать; бра­тья же Аскле­пи­а­да такие же нищие, как и он сам. Итак, выслу­ша­ем Секс­ти­лия; пусть, нако­нец, высту­пят сами бра­тья, пусть они солгут так бес­со­вест­но, как им будет угод­но, и ска­жут, что дали то, чего у них нико­гда не было. Впро­чем, когда их поста­вят лицом к лицу с нами, они, быть может, ска­жут что-нибудь такое, в чем не будет воз­мож­но­сти их ули­чить. «Я не при­во­зил Секс­ти­лия», — гово­рит Аскле­пи­ад. Подай запи­си. — «Я не захва­тил их». — Пред­ставь, по край­ней мере, сво­их бра­тьев. — «Я не вызы­вал их как свиде­те­лей». Итак, неуже­ли того, что здесь заявил один толь­ко Аскле­пи­ад, чело­век нищий, позор­ный образ жиз­ни веду­щий, все­об­щим мне­ни­ем осуж­ден­ный, на свою бес­со­вест­ность и наг­лость поло­жив­ший­ся, не пред­ста­вив запи­сей, не пред­ста­вив пору­чи­те­ля, мы испу­га­ем­ся как обви­не­ния и свиде­тель­ских пока­за­ний? (36) Он же гово­рил, что дан­ный Флак­ку жите­ля­ми Акмо­нии пись­мен­ный хва­леб­ный отзыв, кото­рый мы предъ­яви­ли, — под­лож­ный. Прав­да, опо­ро­чить этот хва­леб­ный отзыв было весь­ма жела­тель­но для нас; ведь как толь­ко этот вели­ко­леп­ный пред­ста­ви­тель сво­ей граж­дан­ской общи­ны взгля­нул на офи­ци­аль­ную печать общи­ны, он ска­зал, что его сограж­дане и дру­гие гре­ки обык­но­вен­но то, что сле­ду­ет, запе­ча­ты­ва­ют, сооб­ра­зу­ясь с обсто­я­тель­ства­ми. Оставь же себе этот хва­леб­ный отзыв; ведь доб­рое имя и досто­ин­ство Флак­ка зави­сят не от свиде­тель­ских пока­за­ний жите­лей Акмо­нии. Ведь ты сам даешь мне в руки то дока­за­тель­ство, како­го это дело тре­бу­ет более все­го, — что гре­ки не отли­ча­ют­ся ни стро­го­стью пра­вил, ни стой­ко­стью, ни твер­до­стью в реше­ни­ях, нако­нец, даже чест­но­стью в свиде­тель­ских пока­за­ни­ях. Раз­ве толь­ко постро­е­ние тво­их пока­за­ний и тво­ей речи поз­во­ля­ет уста­но­вить сле­дую­щее раз­ли­чие: в поль­зу Флак­ка в его отсут­ст­вие граж­дан­ские общи­ны, как гово­рят, кое-что сде­ла­ли, а Лелию в его при­сут­ст­вии, хотя он и дей­ст­во­вал лич­но, име­нем зако­на, по пра­ву обви­ни­те­ля, а кро­ме того, устра­шал их и угро­жал им сво­им вли­я­ни­ем, они по это­му пово­ду ниче­го не напи­са­ли и ниче­го не запе­ча­та­ли. XVI. (37) Я, со сво­ей сто­ро­ны, часто видел, судьи, что в мело­чах обна­ру­жи­ва­ют­ся и заклю­ча­ют­ся важ­ные вещи, напри­мер в слу­чае с этим вот Аскле­пи­а­дом. Хва­леб­ный отзыв, предъ­яв­лен­ный мною, был запе­ча­тан ази­ат­ской гли­ной, почти всем нам зна­ко­мой; ею поль­зу­ют­ся все — не толь­ко для офи­ци­аль­ных, но и для част­ных писем, какие, как мы виде­ли, изо дня в день при­сы­ла­ют­ся откуп­щи­ка­ми, неред­ко каж­до­му из нас. Да ведь и свиде­тель, взгля­нув на печать, не ска­зал, что мы предъ­яв­ля­ем под­лож­ный отзыв, но про­явил свой­ст­вен­ное всей Азии лег­ко­мыс­лие, кото­рое мы, конеч­но, пол­но­стью при­зна­ем. Итак, наш хва­леб­ный отзыв, кото­рый, по его сло­вам, нам дали, сооб­ра­зу­ясь с обсто­я­тель­ства­ми, кото­рый, как он сам при­зна­ет, во вся­ком слу­чае, нам дали, запе­ча­тан гли­ной, меж­ду тем как на тех запи­сях свиде­тель­ских пока­за­ний, кото­рые, как гово­рят, были даны обви­ни­те­лю, мы увиде­ли вос­ко­вую печать. (38) В свя­зи с этим, судьи, если бы я думал, что поста­нов­ле­ния жите­лей Акмо­нии и пись­ма про­чих фри­гий­цев для вас убеди­тель­ны, то я стал бы изо всей мочи кри­чать и спо­рить, при­звал бы в свиде­те­ли откуп­щи­ков, под­нял бы на ноги дель­цов, сослал­ся бы на вашу осве­дом­лен­ность; обна­ру­жив вос­ко­вую печать, я убедил­ся бы в том, что свиде­те­ли пой­ма­ны с полич­ным и что наг­лая ложь всех их пока­за­ний дока­за­на. Но теперь я не ста­ну ни слиш­ком ярост­но напи­рать на это, ни черес­чур хва­лить­ся, ни наседать на это­го без­дель­ни­ка, слов­но он дей­ст­ви­тель­но свиде­тель, ни задер­жи­вать­ся на всей сово­куп­но­сти свиде­тель­ских пока­за­ний жите­лей Акмо­нии, неза­ви­си­мо от того, вымыш­ле­ны ли они здесь на месте, что оче­вид­но, или же, как гово­рят, при­сла­ны с роди­ны. Свиде­тель­ских пока­за­ний этих людей, кото­рым я готов усту­пить этот хва­леб­ный отзыв, я вовсе не испу­га­юсь, так как они, по сло­вам Аскле­пи­а­да, люди нена­деж­ные.

XVII. (39) Пере­хо­жу теперь к свиде­тель­ским пока­за­ни­ям жите­лей Дори­лея: когда им пре­до­ста­ви­ли сло­во, они ска­за­ли, что поте­ря­ли офи­ци­аль­ные пись­ма вбли­зи Спе­лунк²⁹. О, неиз­вест­ные пас­ту­хи, склон­ные к лите­ра­ту­ре, раз они ста­щи­ли у свиде­те­лей одни толь­ко пись­ма! Но я подо­зре­ваю дру­гую при­чи­ну; ина­че эти свиде­те­ли, пожа­луй, пока­жут­ся вам мало изво­рот­ли­вы­ми: в Дори­лее, как я пред­по­ла­гаю, кара за под­дел­ку и под­лог писем стро­же, чем в дру­гих местах; если бы они пред­ста­ви­ли под­лин­ные пись­ма, то они не смог­ли бы предъ­явить обви­не­ние; если бы они пред­ста­ви­ли под­лож­ные, то они под­ле­жа­ли бы каре; они и при­зна­ли пре­вос­ход­ней­шим выхо­дом ска­зать, что поте­ря­ли пись­ма. (40) Итак, пусть они успо­ко­ят­ся и при­ми­рят­ся с тем, что я зачту это себе в при­ход и зай­мусь дру­гим. Они не поз­во­ля­ют мне это­го. Какой-то нико­му не извест­ный чело­век допол­ня­ет их пока­за­ния и гово­рит, что дал день­ги част­ным путем. Это уже совер­шен­но нетер­пи­мо. Ведь даже тот, кто чита­ет офи­ци­аль­ные запи­си, — те, что нахо­ди­лись в рас­по­ря­же­нии обви­ни­те­ля, не дол­жен заслу­жи­вать дове­рия; но пра­ви­ла судо­про­из­вод­ства все же ока­зы­ва­ют­ся соблюден­ны­ми, когда сами запи­си, како­вы бы они ни были, предъ­яв­ля­ют­ся. Но когда чело­век, кото­ро­го нико­гда не видел ни один из вас, о ком никто не слы­шал, заяв­ля­ет толь­ко одно: «Я дал…», — то ста­не­те ли вы, судьи, сомне­вать­ся, защи­щать ли вам знат­ней­ше­го граж­да­ни­на от это­го нико­му не извест­но­го фри­гий­ца? Ведь недав­но трое почтен­ных и достой­ных рим­ских всад­ни­ков³⁰ не пове­ри­ли это­му же чело­ве­ку, когда он в деле, касав­шем­ся спо­ра о ста­ту­се, гово­рил, что чело­век, кото­ро­го объ­яв­ля­ли сво­бод­ным, его род­ст­вен­ник. Как же тот, кто не вну­шил дове­рия к себе как свиде­тель, когда дело каса­лось его лич­но­го оскорб­ле­ния и род­ст­вен­ных уз³¹, в то же вре­мя может обла­дать боль­шим авто­ри­те­том в деле об уго­лов­ном пре­ступ­ле­нии? (41) К тому же, когда тело это­го жите­ля Дори­лея при боль­шом сте­че­нии наро­да, во вре­мя ваше­го заседа­ния нес­ли для погре­бе­ния³², то ответ­ст­вен­ность за его смерть Лелий пытал­ся воз­ло­жить на Луция Флак­ка. Ты, Лелий, оши­ба­ешь­ся, думая, что если твои при­спеш­ни­ки живы, то это для нас опас­но, — тем более что смерть эта про­изо­шла, мне кажет­ся, из-за тво­ей соб­ст­вен­ной небреж­но­сти: фри­гий­цу, нико­гда не видев­ше­му смо­ков­ни­цы, ты под­ста­вил кор­зи­ну фиг. Его смерть тебе при­нес­ла неко­то­рое облег­че­ние: ты изба­вил­ся от посто­яль­ца-обжо­ры. Но какую поль­зу она при­нес­ла Флак­ку, раз этот чело­век был здо­ров, пока высту­пал здесь, и умер, уже выпу­стив свое жало и дав пока­за­ния? Что же каса­ет­ся Мит­ри­да­та³³, глав­ной опо­ры тво­е­го обви­не­ния, то после того как он, допра­ши­вав­ший­ся нами в тече­ние двух дней, выло­жил все, что хотел, он уда­лил­ся опро­верг­ну­тый, изоб­ли­чен­ный, слом­лен­ный. Он ходит, надев пан­цирь; чело­век иску­шен­ный и опыт­ный, он боит­ся, что Луций Флакк теперь, когда он уже не может уйти от его свиде­тель­ских пока­за­ний, может запят­нать себя пре­ступ­ле­ни­ем; чело­век, кото­рый до сво­его выступ­ле­ния как свиде­тель, когда он все-таки мог чего-то достиг­нуть, собой вла­дел, теперь ста­ра­ет­ся при­со­еди­нить к сво­им лжи­вым свиде­тель­ским пока­за­ни­ям насчет Луция Флак­ка обос­но­ван­ное обви­не­ние в зло­де­я­нии. Но так как вопрос об этом свиде­те­ле и обо всем этом «мит­ри­да­то­вом» обви­не­нии тон­ко и крас­но­ре­чи­во разо­брал Квинт Гор­тен­сий, то я, как я себе и наме­тил, перей­ду к даль­ней­ше­му.

XVIII. (42) Глав­ный сея­тель сму­ты сре­ди всех гре­ков — это сидя­щий вме­сте с обви­ни­те­ля­ми пре­сло­ву­тый Герак­лид из Тем­на, чело­век глу­пый и болт­ли­вый, но, как ему кажет­ся, настоль­ко уче­ный, что он даже назы­ва­ет себя их настав­ни­ком. Но тот, кто столь иска­те­лен, что изо дня в день при­вет­ст­ву­ет всех вас и нас, в Темне, несмот­ря на свои почтен­ные годы, не смог прой­ти в сенат и, хотя заве­ря­ет, что он может даже дру­гих обу­чать ора­тор­ско­му искус­ству, сам про­иг­рал все позор­ней­шие судеб­ные дела. (43) Вме­сте с ним как посла­нец при­ехал Нико­мед, чело­век такой же удач­ли­вый, кото­рый не смог прой­ти в сенат ни при каких обсто­я­тель­ствах и был осуж­ден и за кра­жу, и как член това­ри­ще­ства³⁴. Гла­ва посоль­ства Лиса­ний, прав­да, вошел в сосло­вие сена­то­ров, но, так как черес­чур глу­бо­ко вни­кал в государ­ст­вен­ные дела, был осуж­ден за каз­но­крад­ство и утра­тил как свою соб­ст­вен­ность, так и зва­ние сена­то­ра. Эти три чело­ве­ка утвер­жда­ли, что под­лож­ны даже запи­си наше­го эра­рия; ведь они заяви­ли, что при них нахо­дят­ся девять рабов, хотя при­бы­ли без еди­но­го спут­ни­ка. В запи­си поста­нов­ле­ния, как я вижу, глав­ное уча­стие при­ни­мал Лиса­ний; иму­ще­ство его бра­та, так как он не пла­тил общине, в пре­ту­ру Флак­ка было про­да­но в поль­зу каз­ны. Суще­ст­ву­ют еще некий Филипп, зять Лиса­ния, и Гер­мо­бий, чей брат Полид был осуж­ден за хище­ние государ­ст­вен­ных средств. XIX. Они заяв­ля­ют, что дали Флак­ку и людям, быв­шим вме­сте с ним, 15000 драхм. (44) Но ведь я имею дело с граж­дан­ской общи­ной, весь­ма стро­гой и точ­ной в веде­нии запи­сей, в кото­рой не взять себе и сестер­ция без уча­стия пяте­рых пре­то­ров, тро­их кве­сто­ров и чет­ве­рых каз­на­че­ев³⁵, изби­рае­мых наро­дом. Из тако­го боль­шо­го чис­ла людей не вызван ни один, а эти вот люди, соста­вив запись о том, что эти день­ги были даны имен­но Флак­ку, гово­рят, что они, давая их ему, запи­са­ли дру­гую, бо́льшую сум­му, яко­бы израс­хо­до­ван­ную на вос­ста­нов­ле­ние хра­ма; все это совсем не согла­су­ет­ся одно с дру­гим; ведь либо все сле­до­ва­ло вне­сти в отче­ты тай­но, либо все вне­сти откры­то. Когда они запи­сы­ва­ют выда­чу денег на имя Флак­ка, они ниче­го не боят­ся, ниче­го не опа­са­ют­ся; когда эти же люди отно­сят ее к рас­хо­дам на обще­ст­вен­ные работы, они стра­шат­ся того само­го чело­ве­ка, кото­ро­го они ранее пре­зи­ра­ли. Если день­ги дал пре­тор, как об этом запи­са­но, то он упла­тил налич­ны­ми через кве­сто­ра, кве­стор — через каз­на­чей­ство, каз­на­чей­ство — либо за счет сбо­ров, либо за счет пода­тей. Это нико­гда не будет похо­дить на обви­не­ние, если ты не разъ­яс­нишь мне всех сведе­ний — и насчет людей, и насчет запи­сей.

(45) Что каса­ет­ся запи­си, име­ю­щей­ся в этом же поста­нов­ле­нии, — что вид­ней­шие люди в граж­дан­ской общине, зани­мав­шие выс­шие долж­но­сти, в год пре­ту­ры Флак­ка ста­ли жерт­ва­ми обма­на, то поче­му их нет на суде и поче­му они не назва­ны в поста­нов­ле­нии? Ибо я не верю, чтобы в этой части поста­нов­ле­ния имел­ся в виду чело­век, кото­рый теперь вста­ет, — Герак­лид. Отно­сит­ся ли к чис­лу вид­ней­ших граж­дан тот, кого при­сут­ст­ву­ю­щий Гер­мипп пере­дал для суда над ним, тот, кто даже пол­но­мо­чия послан­ца, какие он осу­ществля­ет, от сво­их сограж­дан не полу­чил, а выпро­сил, при­ехав из Тмо­ла, тот, кто в сво­ей граж­дан­ской общине не был удо­сто­ен ни одной почет­ной долж­но­сти и кому за всю жизнь было пору­че­но лишь одно дело и при­том такое, какое пору­ча­лось толь­ко самым незна­чи­тель­ным людям? В год пре­ту­ры Тита Авфидия³⁶ он был назна­чен хра­ни­те­лем казен­ных запа­сов зер­на; полу­чив за зер­но день­ги от пре­то­ра Пуб­лия Вари­ния³⁷, он скрыл это от сограж­дан и, более того, поста­вил это зер­но им в счет. После того как в Темне это узна­ли и рас­кры­ли на осно­ва­нии пись­ма, полу­чен­но­го от Вари­ния, и когда Гней Лен­тул³⁸, быв­ший цен­зор, патрон Тем­на, при­слал пись­мо о том же, это­го Герак­лида впо­след­ст­вии никто не видел в Темне. (46) А дабы вы мог­ли понять всю его бес­со­вест­ность, про­шу вас озна­ко­мить­ся с самим делом, вызвав­шим у это­го ничтож­ней­ше­го чело­ве­ка озлоб­ле­ние про­тив Флак­ка. XX. Герак­лид, будучи в Риме, купил у мало­лет­не­го Меку­ло­ния уго­дье в Кимах. Так как на сло­вах он себя выда­вал за бога­ча, но не обла­дал ничем, кро­ме бес­со­вест­но­сти, кото­рую вы види­те, то он взял день­ги взай­мы у Секс­та Стло­ги, при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь наше­го судьи, вли­я­тель­но­го чело­ве­ка, кото­рый это под­твер­жда­ет; он хоро­шо зна­ет Герак­лида. Стло­га все же одол­жил ему день­ги при пору­чи­тель­стве Пуб­лия Фуль­вия Нера­тия, вид­ней­ше­го чело­ве­ка. Чтобы рас­пла­тить­ся с ним, Герак­лид занял день­ги у рим­ских всад­ни­ков Гая и Мар­ка Фуфи­ев, людей вли­я­тель­ных. Здесь он, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, «выкле­вал вороне глаз»³⁹, как гово­рит­ся. Ведь он под­вел при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь Гер­мип­па, обра­зо­ван­но­го чело­ве­ка, сво­его сограж­да­ни­на, кото­рый дол­жен был бы хоро­шо знать его. Ибо имен­но по его пору­чи­тель­ству он занял день­ги у Фуфи­ев. Гер­мипп спо­кой­но уез­жа­ет в Темн, так как Герак­лид гово­рит, что он упла­тит Фуфи­ям день­ги, заня­тые у них при его пору­чи­тель­стве, как толь­ко полу­чит пла­ту от сво­их уче­ни­ков. (47) Ведь у него как у рито­ра обу­ча­лось несколь­ко бога­тых юно­шей, при­чем они ухо­ди­ли от него бо́льши­ми невеж­да­ми, чем были, посту­пая к нему; но ему нико­го не уда­лось оду­ра­чить настоль­ко, чтобы ему дове­ри­ли хотя бы один сестер­ций. И вот, после того как он тай­но уехал из Рима, не упла­тив мно­гим людям мел­ких дол­гов, он при­был в Азию и на вопрос Гер­мип­па насчет дол­га Фуфи­ям отве­тил, что упла­тил им нее день­ги. Меж­ду тем вско­ре после это­го к Гер­мип­пу при­ехал от Фуфи­ев воль­ноот­пу­щен­ник с пись­мом; день­ги тре­бу­ют от Гер­мип­па; Гер­мипп тре­бу­ет их от Герак­лида; при­тя­за­ния Фуфи­ев он все же удо­вле­тво­ря­ет сам, не сно­сясь с ними лич­но, и оправ­ды­ва­ет свое пору­чи­тель­ство; Герак­лида же, мечу­ще­го­ся и уви­ли­ваю­ще­го, он пре­сле­ду­ет в суде. Дело рас­смат­ри­ва­ет­ся реку­пе­ра­то­ра­ми. (48) Не думай­те, судьи, что люди, склон­ные обма­ны­вать и отри­цать свои дол­ги, не ока­зы­ва­ют­ся оди­на­ко­во бес­со­вест­ны­ми, где бы они ни нахо­ди­лись. Он посту­пил точ­но так же, как обык­но­вен­но посту­па­ют наши долж­ни­ки, — заявил, что он вооб­ще не делал зай­ма в Риме; име­ни Фуфи­ев он, по его утвер­жде­нию, вооб­ще нико­гда не слы­хал, а Гер­мип­па, доб­ро­со­вест­ней­ше­го и чест­ней­ше­го чело­ве­ка, мое­го ста­ро­го дру­га, мое­го госте­при­им­ца, бли­ста­тель­ней­ше­го и вид­ней­ше­го граж­да­ни­на в сво­ей общине, он оскор­бил вся­че­ской бра­нью и хулой. В то вре­мя этот лов­кач еще кичил­ся сво­ей неве­ро­ят­ной быст­ро­той в про­из­не­се­нии речи, но после того как были огла­ше­ны свиде­тель­ские пока­за­ния Фуфи­ев и его заем­ные пись­ма на их имя, этот наг­лец вдруг стру­сил, гово­рун оне­мел. Поэто­му реку­пе­ра­то­ры при пер­вом же слу­ша­нии реши­ли дело как вполне ясное, не в его поль­зу. Так как он не выпол­нил их реше­ния, он был при­суж­ден Гер­мип­пу и уведен им⁴⁰. XXI. (49) Вот вам чест­ность Герак­лида, досто­вер­ность его свиде­тель­ских пока­за­ний и вся при­чи­на его озлоб­ле­ния про­тив Флак­ка. Отпу­щен­ный впо­след­ст­вии Гер­мип­пом, кото­ро­му он про­дал несколь­ких рабов, Герак­лид ездил в Рим, затем воз­вра­тил­ся в Азию, после того как мой брат уже сме­нил Флак­ка. Он обра­тил­ся к мое­му бра­ту и пред­ста­вил дело так, буд­то реку­пе­ра­то­ры вопре­ки сво­ей воле, вслед­ст­вие при­нуж­де­ния и запу­ги­ва­ния со сто­ро­ны Флак­ка вынес­ли непра­виль­ное реше­ние. Как чело­век спра­вед­ли­вый и про­ни­ца­тель­ный, мой брат поста­но­вил: если Герак­лид отвер­га­ет судеб­ное реше­ние, то он дол­жен запла­тить вдвойне; если он гово­рит, что реку­пе­ра­то­ры были в то вре­мя запу­га­ны, то теперь его будут судить те же реку­пе­ра­то­ры. Герак­лид отка­зал­ся и, слов­но не было выне­се­но ника­ко­го реше­ния, ника­ко­го судеб­но­го при­го­во­ра, тут же начал тре­бо­вать от Гер­мип­па рабов, кото­рых он сам ему про­дал. Легат Марк Гра­ти­дий, к кото­ро­му обра­ти­лись, отка­зал ему в слу­ша­нии дела и объ­явил, что реше­ние по делу долж­но оста­вать­ся в силе. (50) Так как Герак­лиду девать­ся было некуда, он воз­вра­тил­ся в Рим; за ним по пятам сле­ду­ет Гер­мипп, ни разу не отсту­пив­ший перед его бес­со­вест­но­стью, Герак­лид тре­бу­ет от сена­то­ра Гая Пло­ция, вли­я­тель­но­го мужа, быв­ше­го в Азии лега­том, несколь­ких рабов, кото­рых он, по его сло­вам, после того как он был осуж­ден, был вынуж­ден ему про­дать. Квинт Насон, достой­ней­ший муж, кото­рый когда-то был пре­то­ром, изби­ра­ет­ся как судья. Так как он дал понять, что выска­жет­ся в поль­зу Пло­ция, то Герак­лид отка­зал­ся от него как от судьи, и так как суд был не по зако­ну, то он отка­зал­ся от все­го дела. Не кажет­ся ли вам, судьи, что я уде­лил доста­точ­но вни­ма­ния каж­до­му свиде­те­лю в отдель­но­сти, а не высту­паю, как я решил вна­ча­ле, про­тив всех свиде­те­лей сооб­ща?

(51) Пере­хо­жу к Лиса­нию, при­над­ле­жа­ще­му к той же граж­дан­ской общине, тво­е­му осо­бо­му свиде­те­лю, Деци­ан! Позна­ко­мив­шись с ним в Темне, когда он был еще юно­шей, ты, так как он тогда радо­вал тебя, нагой, поже­лал, чтобы он все­гда был наг; ты увез его из Тем­на в Апол­ло­ниду, ты ссудил юнца день­га­ми под боль­шие про­цен­ты, все же взяв залог⁴¹. По тво­им сло­вам, этот залог пере­шел к тебе; ты его сохра­ня­ешь и поныне и вла­де­ешь им. Это­го свиде­те­ля ты, подав ему надеж­ду на обрат­ное полу­че­ние уго­дия его отца, при­нудил при­ехать для дачи пока­за­ний; так как он еще не давал пока­за­ний, то я и жду, что́ имен­но он ска­жет. Знаю я этих людей, знаю их при­выч­ки, знаю их при­хо­ти. Итак, хотя и пре­д­ви­жу, что́ он готов ска­зать, я все-таки не ста­ну при­во­дить воз­ра­же­ний, пока он не выска­жет­ся. Ибо он все извра­тит и при­ду­ма­ет что-нибудь дру­гое. Поэто­му пусть он хра­нит то, что под­гото­вил, а я сохра­ню все свои силы для отве­та на то, что он пре­под­не­сет.

XXII. (52) Пере­хо­жу теперь к той граж­дан­ской общине, кото­рой я не раз выра­жал боль­шое рас­по­ло­же­ние и ока­зал мно­го важ­ных услуг и к кото­рой мой брат отно­сит­ся с осо­бен­ным ува­же­ни­ем и при­яз­нью. Если бы эта граж­дан­ская общи­на обра­ти­лась к вам с жало­ба­ми при посред­стве чест­ных и достой­ных людей, то я вол­но­вал­ся бы боль­ше. Но что поду­мать мне теперь? Что жите­ли Тралл пору­чи­ли дело сво­ей граж­дан­ской общи­ны Меанд­рию, неиму­ще­му, ничтож­но­му чело­ве­ку, без долж­ност­но­го поло­же­ния, не поль­зу­ю­ще­му­ся ува­же­ни­ем, без цен­за? Где же были Пифо­до­ры, Архиде­мы, Эпи­го­ны и дру­гие люди, и у нас извест­ные, и зна­ме­ни­тые сре­ди сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков, где был весь этот вели­ко­леп­ный и слав­ный цвет вашей общи­ны? Не прав­да ли, если бы жите­ли Тралл вели дела доб­ро­со­вест­но, им было бы стыд­но, что Меанд­рия назы­ва­ют, уже не гово­рю — послан­цем, но вооб­ще жите­лем Тралл? И это­му вот послан­цу, это­му вот офи­ци­аль­но­му свиде­те­лю отда­ли бы они сво­его патро­на (после того как их патро­на­ми были его отец и пред­ки) на закла­ние свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми граж­дан­ской общи­ны? (53) Это не так, судьи, конеч­но, не так. Я сам при судеб­ном раз­би­ра­тель­стве одно­го дела недав­но видел Фило­до­ра свиде­те­лем от име­ни Тралл, видел Парра­сия, видел Архиде­ма, при­чем этот же Меандрий вер­тел­ся под­ле меня как бы в каче­стве при­служ­ни­ка, под­ска­зы­вая мне, что́ я мог бы ска­зать во вред его сограж­да­нам и граж­дан­ской общине, если бы я захо­тел. Ведь не най­ти чело­ве­ка более ничтож­но­го, более нище­го, более пороч­но­го, чем он. И если имен­но ему жите­ли Тралл пору­чи­ли выра­зить их огор­че­ние, хра­нить их гра­моты, свиде­тель­ст­во­вать о неспра­вед­ли­во­сти, совер­шен­ной по отно­ше­нию к ним, и пере­дать их жало­бы, то пусть они оста­вят свою гор­ды­ню, отка­жут­ся от сво­его само­мне­ния, будут менее занос­чи­вы и приз­на́ют, что в лице Меанд­рия выра­жен облик граж­дан­ской общи­ны. Но если они сами все­гда счи­та­ли, что его сле­ду­ет разда­вить и рас­топ­тать уже на родине, то пусть они пере­ста­нут при­да­вать зна­че­ние тем свиде­тель­ским пока­за­ни­ям, пере­дать кото­рые от сво­его име­ни не согла­сил­ся никто.

XXIII. Но я изло­жу обсто­я­тель­ства дела, дабы вы мог­ли понять, поче­му эта граж­дан­ская общи­на и не под­верг­ла Флак­ка суро­вым напад­кам, и не защи­ти­ла его с бла­го­же­ла­тель­но­стью. (54) Они были раз­дра­же­ны про­тив него из-за сво­его дол­га Каст­ри­цию⁴²; насчет все­го это­го уже отве­тил Гор­тен­сий; они неохот­но выпла­ти­ли Каст­ри­цию день­ги, кото­рые они уже дав­но ему были долж­ны. Отсюда и вся нена­висть, отсюда и все недо­воль­ство. Когда Лелий при­ехал в Трал­лы к раз­дра­жен­ным людям и реча­ми сво­и­ми раз­бе­редил рану, свя­зан­ную с дол­гом Каст­ри­цию, то вид­ные люди про­мол­ча­ли; они не при­шли на созван­ную тогда народ­ную сход­ку и отка­за­лись нести ответ­ст­вен­ность за это поста­нов­ле­ние и свиде­тель­ские пока­за­ния. На этой народ­ной сход­ке было так мало опти­ма­тов⁴³, что пер­вым из пер­вых ока­зал­ся Меандрий, кото­рый язы­ком сво­им, слов­но опа­ха­лом мяте­жа, воз­будил неиму­щих людей, собрав­ших­ся на сход­ку. (55) Итак, узнай­те, како­вы спра­вед­ли­вое огор­че­ние и жало­бы этой общи­ны, доб­ро­со­вест­ной, какой я все­гда ее счи­тал, и достой­ной ува­же­ния, какой ее жите­ли хотят счи­тать. Они жалу­ют­ся на то, что день­ги, кото­рые им были пере­да­ны граж­дан­ски­ми общи­на­ми на имя Флак­ка-отца, у них отня­ли. Я рас­смот­рю в дру­гом месте, что́ было доз­во­ле­но Флак­ку; теперь я толь­ко спра­ши­ваю пред­ста­ви­те­лей Тралл, счи­та­ют ли они те день­ги, кото­рые, соглас­но их жало­бе, у них были отня­ты, сво­и­ми, пере­дан­ны­ми им граж­дан­ски­ми общи­на­ми в их пол­ное рас­по­ря­же­ние. Я очень хочу услы­шать ответ. «Мы, — гово­рит Меандрий, — не гово­рим это­го». А что в таком слу­чае? — «Что эти день­ги нам доста­ви­ли и дове­ри­ли на имя Флак­ка-отца для устрой­ства игр в его честь». — Что же даль­ше? «Этих денег, — гово­рят они, — тебе не было доз­во­ле­но брать». (56) Я сей­час рас­смот­рю этот вопрос, но сна­ча­ла оста­нов­люсь на одном обсто­я­тель­стве: зна­чи­тель­ная, бога­тая, вли­я­тель­ная граж­дан­ская общи­на жалу­ет­ся на то, что ей не уда­лось сохра­нить за собой чужую соб­ст­вен­ность; она гово­рит, что она ограб­ле­на, так как у нее нет того, что ей не при­над­ле­жа­ло. Воз­мож­но ли ска­зать или вооб­ра­зить себе что-нибудь более бес­со­вест­ное? Был выбран один город для того, чтобы в нем хра­ни­лись день­ги, собран­ные во всей Азии и пред­на­зна­чен­ные для ока­за­ния поче­стей Луцию Флак­ку. Все эти день­ги, вме­сто ока­за­ния поче­стей, были исполь­зо­ва­ны для стя­жа­ния и ростов­щи­че­ства; они были воз­вра­ще­ны толь­ко через мно­го лет. XXIV. (57) Какое же без­за­ко­ние было совер­ше­но по отно­ше­нию к граж­дан­ской общине? «Но граж­дан­ская общи­на весь­ма недо­воль­на этим». — Верю; ведь вопре­ки ее чая­ни­ям утра­чен доход, кото­рый она, в чая­ни­ях сво­их, уже сожра­ла. — «Но она жалу­ет­ся». — Она посту­па­ет бес­со­вест­но; не на все то, что нам непри­ят­но, мы можем спра­вед­ли­во жало­вать­ся. — «Но она обви­ня­ет Флак­ка очень настой­чи­во». — Не граж­дан­ская общи­на, а неис­ку­шен­ные люди, натрав­лен­ные Меанд­ри­ем. В свя­зи с этим хоро­шень­ко поста­рай­тесь при­пом­нить, сколь без­рас­суд­на быва­ет тол­па, како­ва свой­ст­вен­ная гре­кам ничтож­ность, сколь силь­но воздей­ст­ву­ет на народ­ную сход­ку речь, при­зы­ваю­щая к мяте­жу. Даже здесь, в нашей пре­ис­пол­нен­ной досто­ин­ства и само­об­ла­да­ния граж­дан­ской общине, когда на фору­ме посто­ян­но про­ис­хо­дит суд, посто­ян­но при­сут­ст­ву­ют маги­ст­ра­ты, посто­ян­но быва­ют чест­ней­шие мужи и граж­дане, когда на рост­ры⁴⁴ взи­ра­ет и дер­жит их в сво­ей вла­сти курия⁴⁵, караю­щая за без­рас­суд­ство и руко­во­дя­щая испол­не­ни­ем дол­га, то сколь силь­ные вол­не­ния на сход­ках вам все же при­хо­дит­ся видеть! Что же, по-ваше­му, про­ис­хо­дит в Трал­лах? Не то же самое ли, что и в Пер­га­ме? Или, быть может, эти граж­дан­ские общи­ны хотят, чтобы дума­ли, что одно­му пись­му Мит­ри­да­та⁴⁶ было лег­че подвиг­нуть и толк­нуть их на нару­ше­ние друж­бы с рим­ским наро­дом, сво­их клятв в вер­но­сти, всех тре­бо­ва­ний дол­га и чело­веч­но­сти, чем на то, чтобы они сво­и­ми свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми нанес­ли вред сыну того, кого они неко­гда при­зна­ли нуж­ным про­гнать от сво­их стен ору­жи­ем? (58) Поэто­му не назы­вай­те мне, с целью воз­ра­же­ния, зна­ме­ни­тых граж­дан­ских общин; ведь эта ветвь рода нико­гда не испу­га­ет­ся тех свиде­те­лей, кото­рых она пре­зи­ра­ла как вра­гов. Но вы долж­ны при­знать что-нибудь одно: если ваши­ми граж­дан­ски­ми общи­на­ми пра­вят сове­ты пер­вых граж­дан, то эти граж­дан­ские общи­ны нача­ли вой­ну с рим­ским наро­дом не из-за без­рас­суд­ства тол­пы, а по реше­нию сво­их опти­ма­тов; если же эта сму­та тогда была вызва­на без­рас­суд­ст­вом неис­ку­шен­ных людей, то поз­воль­те мне отли­чать заблуж­де­ния чер­ни от государ­ст­вен­но­го дела.

XXV. (59) «Но ведь Луцию Флак­ку брать себе эти день­ги не было доз­во­ле­но». — При­зна­е­те ли вы, что это было доз­во­ле­но Флак­ку-отцу, или не при­зна­е­те? Если это было доз­во­ле­но, — а ему, несо­мнен­но, было доз­во­ле­но взять себе день­ги, собран­ные для ока­за­ния ему поче­стей, из кото­рых он ни одной не был удо­сто­ен, — то сын взял себе день­ги отца по пра­ву; если же это­го не было доз­во­ле­но, то все-таки после его смер­ти не толь­ко сын, но и любой наслед­ник мог взять их себе с пол­ным пра­вом. Но имен­но тогда жите­ли Тралл — после того как сами они в тече­ние ряда лет дава­ли эти день­ги в боль­шой рост — все же доби­лись от Флак­ка все­го, чего хоте­ли добить­ся, и не были столь бес­со­вест­ны, чтобы осме­лить­ся ска­зать то, что ска­зал Лелий, — что эти день­ги у них отнял Мит­ри­дат. Ведь кто не знал, что Мит­ри­дат боль­ше ста­рал­ся воз­ве­ли­чи­вать жите­лей Тралл, чем их гра­бить? (60) Если бы я гово­рил об этом так, как мне сле­ду­ет гово­рить, то вопрос о том, насколь­ко мы долж­ны дове­рять свиде­те­лям из Азии, я, судьи, рас­смот­рел бы стро­же, чем рас­смат­ри­вал до насто­я­ще­го вре­ме­ни. Я пред­ло­жил бы вам вспом­нить вой­ну с Мит­ри­да­том, вызвав­шее чув­ство жало­сти жесто­кое истреб­ле­ние всех рим­ских граж­дан, про­ис­шед­шее в одно и то же мгно­ве­ние в столь­ких горо­дах, выда­чу наших пре­то­ров, нало­же­ние оков на лега­тов, чуть ли не уни­что­же­ние самой памя­ти об име­ни Рима и вся­ких сле­дов нашей дер­жа­вы не толь­ко в тех мест­но­стях, где жили гре­ки, но даже в их запи­сях. Мит­ри­да­та же они назы­ва­ли богом, отцом, спа­си­те­лем Азии, Евги­ем, Ниси­ем, Вак­хом, Либе­ром. (61) В одно и то же вре­мя вся Азия запер­ла ворота перед кон­су­лом Луци­ем Флак­ком, а это­го кап­па­до­кий­ца не толь­ко при­ни­ма­ла в сво­их горо­дах, но даже сама при­зы­ва­ла. Да будет нам доз­во­ле­но, если забыть это мы не можем, хотя бы мол­чать; да будет мне доз­во­ле­но сето­вать на ничтож­ность гре­ков, а не на их жесто­кость. Могут ли дове­рять им те, чье­го суще­ст­во­ва­ния они вооб­ще не хоте­ли допу­стить? Ведь оде­тых в тоги они истре­би­ли — кого толь­ко смог­ли; самое назва­ние «рим­ские граж­дане» они, насколь­ко это зави­се­ло от них, уни­что­жи­ли.

XXVI. Далее, раз­ве они не занос­чи­во ведут себя в нашем Горо­де, кото­рый они нена­видят, сре­ди нас, на кото­рых они и смот­реть не хотят, в том государ­стве, для уни­что­же­ния кото­ро­го у них не хва­ти­ло не при­сут­ст­вия духа, а сил? Пусть взгля­нут они на этот вот цвет послан­цев и пред­ста­ви­те­лей за Флак­ка, при­ехав­ших из под­лин­ной и нетро­ну­той Гре­ции; затем пусть они сами себя оце­нят; затем пусть они срав­нят себя с эти­ми вот людь­ми; затем, если осме­лят­ся, пусть поста­вят себя по досто­ин­ству выше них. (62) Здесь нахо­дят­ся пред­ста­ви­те­ли Афин, горо­да, где, как счи­та­ют, заро­ди­лись нау­ки, про­све­ще­ние, рели­гия, зем­леде­лие, пра­ва, зако­ны и откуда они рас­про­стра­ни­лись по всей зем­ле; по пре­да­нию, из-за вла­де­ния этим горо­дом, ввиду его кра­соты, воз­ник спор даже меж­ду бога­ми. Город этот столь дре­вен, что сам, как гово­рят, поро­дил сво­их граж­дан, и одну и ту же зем­лю назы­ва­ют их роди­тель­ни­цей, кор­ми­ли­цей и оте­че­ст­вом; зна­че­ние его столь вели­ко, что уже почти исчез­нув­шее и угас­шее имя Гре­ции все еще живет бла­го­да­ря сла­ве это­го горо­да. (63) Здесь нахо­дят­ся и лакеде­мо­няне; обще­из­вест­ная и про­слав­лен­ная доб­лесть их граж­дан­ской общи­ны, как счи­та­ют, была укреп­ле­на не толь­ко при­ро­дой, но и их уста­нов­ле­ни­я­ми; во всем мире одни они вот уже более семи­сот лет живут по одним и тем же обы­ча­ям и зако­нам, не изме­няв­шим­ся ни разу. Здесь нахо­дят­ся мно­го­чис­лен­ные послан­цы из всей Ахайи, Бео­тии, Фес­са­лии — мест­но­стей, кото­ры­ми Луций Флакк недав­но управ­лял как легат при импе­ра­то­ре Метел­ле. Не обой­ду мол­ча­ни­ем и тебя, Мас­си­лия, знав­шая Луция Флак­ка как воен­но­го три­бу­на и кве­сто­ра; уста­нов­ле­ния и зна­че­ние этой граж­дан­ской общи­ны, ска­жу я, по всей спра­вед­ли­во­сти сле­ду­ет поста­вить выше уста­нов­ле­ний и зна­че­ния не толь­ко Гре­ции, но, пожа­луй, и всех наро­дов; столь уда­лен­ная от обла­стей, уста­нов­ле­ний и язы­ка всех гре­ков Мас­си­лия, окру­жен­ная на краю све­та галль­ски­ми пле­ме­на­ми и омы­вае­мая вол­на­ми вар­вар­ства, так управ­ля­ет­ся муд­ро­стью сво­их опти­ма­тов, что про­слав­лять ее устрой­ство всем людям лег­че, чем с ним сопер­ни­чать. (64) Вот како­вы пред­ста­ви­те­ли за Флак­ка, вот како­вы свиде­те­ли его неви­нов­но­сти! Итак, мы можем отра­зить натиск гре­ков при посред­стве самих гре­ков.

XXVII. Впро­чем, кто не зна­ет, — конеч­но, если этот чело­век когда-либо ста­рал­ся хоть сколь­ко-нибудь озна­ко­мить­ся с поло­же­ни­ем этих дел, — что в дей­ст­ви­тель­но­сти суще­ст­ву­ют три гре­че­ские народ­но­сти? Одни из них — афи­няне, счи­тав­ши­е­ся ионий­ским пле­ме­нем, дру­гие назы­ва­лись эоля­на­ми, третьи — доря­на­ми. И вот вся эта Гре­ция, про­цве­тав­шая бла­го­да­ря мол­ве, бла­го­да­ря сла­ве, бла­го­да­ря фило­со­фии, бла­го­да­ря мно­гим нау­кам, а так­же сво­е­му вла­ды­че­ству и воин­ским подви­гам, зани­ма­ет и все­гда зани­ма­ла, как вы зна­е­те, так ска­зать, неболь­шое место в Евро­пе. Заво­е­ван­ное ею мор­ское побе­ре­жье Азии она окру­жи­ла рядом горо­дов, дабы дер­жать наро­ды этой стра­ны в сво­ей вла­сти не под защи­той коло­ний, а как бы в оса­де. (65) Поэто­му про­шу вас, свиде­те­ли из Азии, — когда вы дей­ст­ви­тель­но захо­ти­те соста­вить себе мне­ние о дове­рии, како­го заслу­жи­ва­ют ваши пока­за­ния в суде, пред­ставь­те себе Азию и вспом­ни­те не то, что чуже­зем­цы о вас обык­но­вен­но гово­рят, а то, что вы сами о себе дума­е­те. Ведь Азия ваша, если не оши­ба­юсь, состо­ит из Фри­гии, Мисии, Карии и Лидии. Так вот, это ваша или наша пого­вор­ка, что «фри­ги­ец битый ста­но­вит­ся луч­ше»? Что каса­ет­ся Карии, то не с ваших ли слов ста­ло ходя­чим: «Если хочешь риск­нуть, свя­жись с карий­цем»? Далее, какая гре­че­ская пого­вор­ка более изби­та и рас­про­стра­не­на, когда к кому-нибудь выра­жа­ют пре­зре­ние, чем «послед­ний из мисий­цев»? А что ска­зать о Лидии? Кто из гре­ков когда-нибудь напи­сал комедию, в кото­рой раб, глав­ное дей­ст­ву­ю­щее лицо, не был бы лидий­цем? Итак, оскорб­ля­ем ли мы вас тем, что реши­ли опи­рать­ся на ваше соб­ст­вен­ное суж­де­ние о себе? (66) Мне лич­но кажет­ся, что о каче­ствах свиде­те­лей из Азии я ска­зал уже доста­точ­но и даже слиш­ком мно­го; но все-таки, судьи, ваше дело — все то, что мож­но ска­зать об их нена­деж­но­сти, непо­сто­ян­стве и при­стра­стии, даже в том слу­чае, если я гово­рю об этом недо­ста­точ­но, при­нять во вни­ма­ние и обду­мать.

XXVIII. Сле­дую­щий вопрос — о недо­воль­стве из-за золота иуде­ев⁴⁷. Вот, несо­мнен­но, при­чи­на, поче­му дело это слу­ша­ет­ся невда­ле­ке от Авре­ли­е­вых сту­пе­ней⁴⁸. Имен­но из-за это­го обви­не­ния ты, Лелий, и выбрал это место и собрал эту тол­пу. Ты зна­ешь, как вели­ка эта шай­ка, как вели­ко в ней еди­не­ние, как вели­ко ее зна­че­ние на народ­ных сход­ках. Поэто­му я буду гово­рить, пони­зив голос, чтобы меня слы­ша­ли одни толь­ко судьи; ведь в людях, гото­вых натра­вить иуде­ев на меня и на любо­го чест­ней­ше­го чело­ве­ка, недо­стат­ка нет; не ста­ну им это облег­чать. (67) Хотя золо­то обыч­но из года в год от име­ни иуде­ев выво­зи­лось в Иеру­са­лим из Ита­лии и из всех наших про­вин­ций, Флакк эдик­том сво­им запре­тил выво­зить его из Азии. Кто искрен­но не похва­лил бы его за это, судьи? О запре­те выво­за золота сенат при­ни­мал стро­жай­шие поста­нов­ле­ния и неод­но­крат­но в про­шлом, и в год мое­го кон­су­ла­та. Бороть­ся с этим вар­вар­ским суе­ве­ри­ем было дол­гом стро­го­сти, пре­зи­рать, ради бла­га государ­ства, тол­пу иуде­ев, неред­ко при­хо­див­шую в ярость на народ­ных сход­ках, — дол­гом выс­ше­го досто­ин­ства. «Но ведь Гней Пом­пей, — ска­жут мне, — взяв Иеру­са­лим, ни к чему не при­кос­нул­ся в свя­ти­ли­ще, хотя и был победи­те­лем»⁴⁹. — (68) В этом слу­чае, как и во мно­гих дру­гих, он посту­пил осо­бен­но муд­ро; в горо­де, столь склон­ном к подо­зре­ни­ям и к зло­ре­чию, он не подал ни малей­ше­го пово­да к пере­судам хули­те­лей; ибо не рели­гия иуде­ев и при­том наших вра­гов, не сомне­ва­юсь, поме­ша­ла наше­му выдаю­ще­му­ся импе­ра­то­ру сде­лать это, а его лич­ная порядоч­ность. В чем же пре­ступ­ле­ние Флак­ка, если ты нигде не обна­ру­жи­ва­ешь хище­ний, одоб­ря­ешь эдикт, при­зна­ешь дело решен­ным, не отри­ца­ешь того, что золо­то было най­де­но и предъ­яв­ле­но в при­сут­ст­вии всех; о том, что все было совер­ше­но достой­ней­ши­ми мужа­ми, свиде­тель­ст­ву­ют обсто­я­тель­ства дела. В Апа­мее при посред­стве рим­ско­го всад­ни­ка Квин­та Цесия, чест­ней­ше­го и бес­ко­рыст­ней­ше­го чело­ве­ка, у всех на гла­зах на фору­ме у ног пре­то­ра⁵⁰ было взве­ше­но око­ло 100 фун­тов задер­жан­но­го золота; в Лаоди­кее при посред­стве при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь Луция Педу­цея, наше­го судьи, — немно­гим более 20 фун­тов; в Адра­мит­тии при посред­стве лега­та Гнея Доми­ция… (лаку­на); в Пер­га­ме — немно­го. (69) Отчет, касаю­щий­ся золота, верен; золо­то — в эра­рии; хище­ний не рас­кры­то; все дело — в стрем­ле­нии вызвать нена­висть к нам. Про­из­но­ся речь, от судей отво­ра­чи­ва­ют­ся и обра­ща­ют­ся к слу­ша­те­лям, тол­пя­щим­ся вокруг. В каж­дом государ­стве своя рели­гия, Лелий, у нас своя. Когда Иеру­са­лим был неза­ви­сим, а иудеи — мир­ны­ми, то совер­ше­ние ими сво­их рели­ги­оз­ных обрядов все же было несов­ме­сти­мо с бли­ста­тель­но­стью нашей дер­жа­вы, с досто­ин­ст­вом наше­го име­ни, с заве­та­ми наших пред­ков; теперь — тем более, так как этот народ, взяв­шись за ору­жие, пока­зал, како­вы его чув­ства к нашей дер­жа­ве; насколь­ко он дорог бес­смерт­ным богам, мы поня­ли, так как он побеж­ден, так как сбор дани с него сдан на откуп, так как он пора­бо­щен.

XXIX. (70) И вот, так как все то, что ты хотел пред­ста­вить как осно­ва­ния для обви­не­ния, как видишь, пре­вра­ти­лось в повод к вос­хва­ле­нию, то перей­дем теперь к жало­бам рим­ских граж­дан. Пер­вой из них, конеч­но, пусть будет жало­ба Деци­а­на. Какая же неспра­вед­ли­вость была совер­ше­на по отно­ше­нию к тебе, Деци­ан? Ты ведешь дела в неза­ви­си­мом горо­де⁵¹. Преж­де все­го поз­воль мне про­явить любо­пыт­ство: доко­ле будешь ты вести дела, тем более при тво­ем про­ис­хож­де­нии?⁵² Вот уже в тече­ние трид­ца­ти лет ты посто­ян­но быва­ешь на фору­ме, но на пер­гам­ском. Через боль­шие про­ме­жут­ки вре­ме­ни, если твои дела застав­ля­ют тебя выехать на чуж­би­ну, ты при­ез­жа­ешь в Рим с новым обли­ком, но с древним родо­вым име­нем, в одеж­де из тир­ско­го пур­пу­ра⁵³, из-за кото­рой я толь­ко могу поза­видо­вать тебе, так как это твой един­ст­вен­ный наряд, в кото­ром ты так дол­го щего­ля­ешь. (71) Но пусть будет по-тво­е­му; тебе хочет­ся вести дела. Поче­му не в Пер­га­ме, не в Смирне, не в Трал­лах, где рим­ских граж­дан мно­го и где суд тво­рит наш маги­ст­рат? Ты наслаж­да­ешь­ся поко­ем; тяж­бы, тол­па, пре­тор тебе нена­вист­ны; ты раду­ешь­ся тому, что гре­ки сво­бод­ны. Поче­му же тогда с жите­ля­ми Апол­ло­ниды, глу­бо­ко пре­дан­ны­ми рим­ско­му наро­ду, с наши­ми вер­ней­ши­ми союз­ни­ка­ми, один ты обра­ща­ешь­ся более жесто­ко, чем с ними когда-либо посту­пал Мит­ри­дат или даже твой отец? Поче­му из-за тебя им нель­зя наслаж­дать­ся сво­бо­дой, поче­му им вооб­ще нель­зя быть сво­бод­ны­ми? Ведь они — самые рачи­тель­ные, самые непод­куп­ные люди во всей Азии, очень дале­кие от раз­вра­щен­но­сти и ничтож­но­сти гре­ков, доволь­ные сво­им поло­же­ни­ем отцы семейств, зем­ле­паш­цы, сель­ские жите­ли; их поля пло­до­род­ны и ста­ли еще луч­ше после забот­ли­вой обра­бот­ки. Вот в этом краю ты и поже­лал вла­деть поме­стьем. Прав­да, я бы пред­по­чел — и это подо­ба­ло бы тебе боль­ше, — чтобы ты, если тебя так радо­ва­ли туч­ные поля, при­об­ре­тал их где-нибудь здесь: в Кру­сту­мин­ской обла­сти или в Капен­ской. (72) Но пусть будет по-тво­е­му! Есть пого­вор­ка Като­на: «Глав­ное не день­ги, а ноги»⁵⁴. Да, дале­ко от Тиб­ра до Каи­ка⁵⁵, где, пожа­луй, сам Ага­мем­нон заблудил­ся бы со сво­и­ми вой­ска­ми, не най­ди он про­вод­ни­ка в лице Теле­фа⁵⁶. Но я делаю тебе и эту уступ­ку: тебе понра­вил­ся город, мест­ность при­шлась по серд­цу. Поче­му бы не купить?

XXX. По сво­е­му про­ис­хож­де­нию, поло­же­нию, доб­ро­му име­ни, богат­ству пер­вый чело­век в этой граж­дан­ской общине — Аминт. Его тещу, неда­ле­кую, но доволь­но бога­тую жен­щи­ну, Деци­ан завлек и, так как она не пони­ма­ла, что имен­но про­ис­хо­дит, завла­дел ее поме­стья­ми и рас­се­лил в них сво­их рабов. Он отнял у Амин­та бере­мен­ную жену, кото­рая роди­ла дочь в доме у Деци­а­на; в насто­я­щее вре­мя у него нахо­дят­ся жена Амин­та и его дочь. (73) При­ду­мал ли я хоть что-нибудь из того, что гово­рю, Деци­ан? Это извест­но всем знат­ным людям, извест­но чест­ным мужам, нако­нец, извест­но нашим сооте­че­ст­вен­ни­кам, извест­но рядо­вым дель­цам. Встань, Аминт, потре­буй, чтобы Деци­ан воз­вра­тил тебе не день­ги, не поме­стья; пусть он, нако­нец, оста­вит у себя твою тещу; пусть он вернет тебе жену, пусть отдаст несчаст­но­му отцу его дочь. Тело твое, кото­рое он изу­ве­чил уда­ра­ми кам­ней, палок и меча, руки твои, кото­рые он раз­моз­жил, паль­цы твои, кото­рые он пере­ло­мал, жилы, кото­рые он рас­сек, вер­нуть тебе он не может. Дочь, повто­ряю, дочь воз­вра­ти несчаст­но­му отцу, Деци­ан! (74) И ты удив­ля­ешь­ся тому, что Флакк не одоб­рил это­го? А кто, ска­жи на милость, это одоб­рит? Ты совер­шил мни­мые покуп­ки, ты совер­шил про­скрип­ции поме­стий путем откры­то­го обма­на жал­ких жен­щин; по гре­че­ским зако­нам в запи­си надо было назвать опе­ку­на; вот ты и впи­сал имя Поле­мо­кра­та, сво­его най­ми­та и пособ­ни­ка в осу­щест­вле­нии тво­их замыс­лов. Дион при­влек Поле­мо­кра­та к суду, обви­нив его в злом умыс­ле и в обмане в свя­зи с этой опе­кой. Како­во было сте­че­ние людей из всех окрест­ных горо­дов, како­во было него­до­ва­ние, како­вы были жало­бы! Поле­мо­крат был осуж­ден еди­но­глас­но; про­да­жа была при­зна­на недей­ст­ви­тель­ной, про­скрип­ции — недей­ст­ви­тель­ны­ми. Раз­ве ты воз­вра­тил поме­стья? Ты пред­ло­жил жите­лям Пер­га­ма вне­сти твои пре­сло­ву­тые про­скрип­ции и покуп­ки в их офи­ци­аль­ные кни­ги. Они отка­за­лись наот­рез. А кто эти люди? Жите­ли Пер­га­ма, пред­ста­те­ли за тебя. Ведь ты, как мне пока­за­лось, до такой сте­пе­ни воз­гор­дил­ся, полу­чив хва­леб­ный отзыв жите­лей Пер­га­ма, слов­но удо­сто­ил­ся поче­та, достиг­ну­то­го тво­и­ми пред­ка­ми, и пото­му счи­тал себя выше Лелия, что тебя про­слав­ля­ла пер­гам­ская граж­дан­ская общи­на. Раз­ве пер­гам­ская общи­на поль­зу­ет­ся бо́льшим ува­же­ни­ем, чем смирн­ская? Даже сами они это­го не гово­рят.

XXXI. (75) Хотел бы я иметь доста­точ­но сво­бод­но­го вре­ме­ни, чтобы про­чи­тать вслух реше­ние жите­лей Смир­ны, при­ня­тое ими о Каст­ри­ции после его смер­ти: во-пер­вых, вне­сти его тело в город, что́ не раз­ре­ша­ет­ся для дру­гих; затем, чтобы его нес­ли юно­ши; нако­нец, чтобы на умер­ше­го наде­ли золо­той венок. Для Пуб­лия Сци­пи­о­на⁵⁷, про­слав­лен­но­го мужа, это­го не сде­ла­ли, когда он умер в Пер­га­ме. Что каса­ет­ся Каст­ри­ция, — бес­смерт­ные боги! — с каки­ми сло­ва­ми обра­ща­ют­ся они к нему! «Гор­дость оте­че­ства, укра­ше­ние рим­ско­го наро­да, цвет юно­ше­ства». Вот поче­му, если ты, Деци­ан, жаж­дешь сла­вы, то я тебе сове­тую доби­вать­ся иных похвал. Жите­ли Пер­га­ма посме­я­лись над тобою. (76) Как? Ты не пони­мал, что над тобой изде­ва­ют­ся, когда они чита­ли тебе: «Про­слав­лен­но­го мужа выдаю­щей­ся муд­ро­сти, ред­кост­но­го ума…»? Поверь мне, они изде­ва­лись над тобой. Когда они, в запи­сях сво­их, наде­ва­ли на тебя золо­той венок, а на деле дове­ря­ли тебе не боль­ше золота, чем гал­ке⁵⁸, то ты даже тогда не сумел оце­нить всей их тон­ко­сти и ост­ро­умия? Ведь имен­но эти жите­ли Пер­га­ма отверг­ли про­скрип­ции, кото­рые ты пытал­ся им под­су­нуть. Пуб­лий Орбий⁵⁹, про­ни­ца­тель­ный и непод­куп­ный чело­век, высту­пил про­тив тебя по всем вопро­сам.

XXXII. У Пуб­лия Гло­бу­ла, мое­го близ­ко­го дру­га, ты нашел бо́льшую под­держ­ку. О, если бы ни ему, ни мне не при­шлось в этом рас­ка­и­вать­ся! (77) Ты гово­ришь, что Флакк вынес по тво­е­му делу неспра­вед­ли­вое реше­ние. Ты ука­зы­ва­ешь так­же, как на при­чи­ну враж­деб­ных отно­ше­ний, на то, что твой отец, будучи пле­бей­ским три­бу­ном, при­влек отца Луция Флак­ка, тогда куруль­ско­го эди­ла, к суду⁶⁰. Но это, по-види­мо­му, не долж­но было доста­вить осо­бых непри­ят­но­стей даже отцу Флак­ка — тем более что он, кото­рый был при­вле­чен к суду, впо­след­ст­вии был избран в пре­то­ры и кон­су­лы, а тот, кто его при­влек к суду, не смог оста­вать­ся в граж­дан­ской общине даже как част­ное лицо. Но если ты думал, что ваша непри­язнь оправ­да­на, то поче­му ты во вре­мя воен­но­го три­бу­на­та Флак­ка слу­жил как сол­дат у него в леги­оне, когда по пра­ви­лам воен­ной служ­бы ты мог избег­нуть воз­мож­ной неспра­вед­ли­во­сти три­бу­на? И поче­му он как пре­тор при­влек для уча­стия в сво­ем сове­те тебя, сына недру­га его отца? Как стро­го соблюда­ют­ся подоб­ные пра­ви­ла, все вы зна­е­те. (78) Нас⁶¹ теперь обви­ня­ют те самые люди, кото­рые участ­во­ва­ли в нашем сове­те. «Это поста­но­вил Флакк». — Раз­ве он поста­но­вил не то, что над­ле­жа­ло? — «Но это было во вред граж­да­нам неза­ви­си­мой общи­ны». — Раз­ве их сенат решил ина­че? — «Во вред отсут­ст­во­вав­ше­му». — Флакк поста­но­вил это, когда ты был на месте и отка­зы­вал­ся явить­ся; это было поста­нов­ле­ни­ем не «во вред отсут­ст­ву­ю­ще­му обви­ня­е­мо­му», а «во вред скры­ваю­ще­му­ся». (Поста­нов­ле­ние сена­та и указ Флак­ка.) А если бы Флакк издал не указ, а эдикт, то кто мог бы по спра­вед­ли­во­сти пори­цать его за это? Не наме­рен ли ты пори­цать и мое­го бра­та за его пись­мо, пол­ное доб­роты и спра­вед­ли­во­сти? Ведь оно каса­ет­ся той жен­щи­ны; оно посла­но мне из… (лаку­на) [Лелий] потре­бо­вал. Читай. (Пись­мо Квин­та Цице­ро­на.) (79) Что же? Не пере­да­ли ли жите­ли Апол­ло­ниды это­го дела Флак­ку, когда им пред­ста­вил­ся удоб­ный слу­чай? Не обсуж­да­лось ли оно в при­сут­ст­вии Орбия? Не было ли оно пере­да­но на рас­смот­ре­ние Гло­бу­лу? Не обра­ти­лись ли во вре­мя мое­го кон­су­ла­та послан­цы из Апол­ло­ниды к наше­му сена­ту с мно­го­чис­лен­ны­ми жало­ба­ми на без­за­ко­ния одно­го толь­ко Деци­а­на? Но об этих поме­стьях ты, по тво­им сло­вам, заявил для цен­за. Не ста­ну гово­рить, что это было чужое иму­ще­ство, что ты завла­дел им насиль­ст­вен­но, что жите­ли Апол­ло­ниды тебя в этом изоб­ли­чи­ли, что жите­ли Пер­га­ма отка­за­лись это запи­сать, что наши маги­ст­ра­ты⁶² воз­вра­ти­ли поме­стья их преж­ним соб­ст­вен­ни­кам, что они не твои ни по како­му пра­ву: ни по пра­ву соб­ст­вен­но­сти, ни по пра­ву вла­де­ния⁶³. (80) Я спра­ши­ваю вот о чем: под­ле­жат ли эти поме­стья цен­зу, рас­про­стра­ня­ет­ся на них граж­дан­ское пра­во, под­ло­жат ли они ман­ци­па­ции⁶⁴; мож­но ли вно­сить их в спис­ки в эра­рии или у цен­зо­ра?⁶⁵ В какой, нако­нец, три­бе ты внес их для цен­за? Ты допу­стил, чтобы в слу­чае, если наста­нут тяже­лые вре­ме­на, с одних и тех же поме­стий потре­бо­ва­ли подать⁶⁶ и в Апол­ло­ниде, и в Риме. Но пусть будет по-тво­е­му: ты был тще­сла­вен, ты хотел под­верг­нуть­ся цен­зу как соб­ст­вен­ник боль­шо­го участ­ка зем­ли и при­том такой зем­ли, какую нель­зя разде­лить меж­ду рим­ским плеб­сом⁶⁷. Кро­ме того, ты был под­верг­нут цен­зу как обла­да­тель 130000 сестер­ци­ев налич­ны­ми день­га­ми. Налич­ность эта, мне дума­ет­ся, была исчис­ле­на не на осно­ва­нии тво­е­го соб­ст­вен­но­го иму­ще­ства. Но это я опус­каю. Ты для цен­за дал сведе­ния о рабах Амин­та, но этим не нанес ему ущер­ба; ведь Аминт дей­ст­ви­тель­но вла­де­ет эти­ми раба­ми. Но вна­ча­ле он пере­пу­гал­ся, узнав, что ты дал для цен­за сведе­ния о его рабах; он обра­тил­ся к пра­во­ведам. Все пола­га­ли, что если Деци­ан, вно­ся в ценз чужое иму­ще­ство, его суме­ет при­сво­ить, то он соста­вит себе огром­ное состо­я­ние… (лаку­на).

XXXIII. (81) Вот вам при­чи­на враж­деб­но­го отно­ше­ния к Флак­ку. Заго­рев­шись этим жела­ни­ем, Деци­ан и пере­дал Лелию это обви­не­ние, сулив­шее доход. Ведь Лелий, гово­ря о веро­лом­стве Деци­а­на, жало­вал­ся так: «Кто под­бил меня на это, кто мне пере­дал веде­ние дела в суде, за кем я после­до­вал, тот был под­куп­лен Флак­ком, тот меня поки­нул и пре­дал». Так это ты, Деци­ан, чело­ве­ка, у кото­ро­го ты участ­во­вал в сове­те, при кото­ром ты сохра­нил все сте­пе­ни сво­его досто­ин­ства, чело­ве­ка само­го доб­ро­со­вест­но­го, про­ис­хо­дя­ще­го из знат­ней­ше­го рода, ока­зав­ше­го государ­ству вели­чай­шие услу­ги, под­верг опас­но­сти поте­рять все свое иму­ще­ство? Я, разу­ме­ет­ся, буду защи­щать Деци­а­на, кото­ро­го ты, Лелий, запо­до­зрил в том, чего он не совер­шал. Поверь мне, он не был под­куп­лен. (82) И пра­во, что мож­но было бы выиг­рать, под­ку­пив его? Чтобы он затя­ги­вал суд? Раз ему по зако­ну было пре­до­став­ле­но все­го шесть часов, то на сколь­ко же часов смог бы он сокра­тить свое выступ­ле­ние, если бы захо­тел тебе уго­дить? Дело, бес­спор­но, обсто­ит так, как подо­зре­ва­ет сам Лелий. Ты поза­видо­вал даро­ва­нию сво­его суб­скрип­то­ра; ведь он с лег­ко­стью при­укра­ши­вал общее поло­же­ние, какое он выбрал, и тон­ко допра­ши­вал свиде­те­лей; он, быть может, достиг бы того, что в наро­де пере­ста­ли бы гово­рить о тебе; поэто­му ты и отпра­вил Деци­а­на в тол­пу слу­ша­те­лей. Но насколь­ко прав­до­по­доб­но это поло­же­ние, настоль­ко же неправ­до­по­доб­но, что Деци­ан был под­куп­лен Флак­ком. (83) Знай­те: все про­чее столь же досто­вер­но; напри­мер, то, что гово­рит Лук­цей⁶⁸, — буд­то Луций Флакк был готов дать ему 2000000 сестер­ци­ев за то, чтобы он посту­пил бес­чест­но. И ты обви­ня­ешь в алч­но­сти чело­ве­ка, кото­рый, по тво­им же сло­вам, хотел выбро­сить 2000000 сестер­ци­ев? Ибо что поку­пал он, поку­пая тебя? Твой пере­ход на его сто­ро­ну? А какую роль мог­ли бы дать тебе в этом деле? Чтобы ты нам сооб­щал о замыс­лах Лелия? О том, какие свиде­те­ли высту­пят с его сто­ро­ны? Раз­ве мы сами не виде­ли это­го? Чтобы ты сооб­щил, что они живут вме­сте? Кто это­го не зна­ет? Что запи­си были в рас­по­ря­же­нии Лелия? Кто в этом сомне­ва­ет­ся? Или же это было сде­ла­но для того, чтобы ты не обви­нял настой­чи­во, не обви­нял крас­но­ре­чи­во? Вот теперь ты дей­ст­ви­тель­но вну­ша­ешь подо­зре­ния; ведь ты гово­рил так, что, пожа­луй, мог­ло пока­зать­ся, буд­то от тебя кое-чего и доби­лись.

XXXIV. (84) «А что, — ска­жешь ты, — по отно­ше­нию к Анд­ро­ну Секс­ти­лию⁶⁹ совер­шен­но тяж­кое, вопи­ю­щее без­за­ко­ние: когда умер­ла его жена⁷⁰ Вале­рия, не оста­вив заве­ща­ния⁷¹, Флакк повел дело так, слов­но наслед­ство долж­но было достать­ся ему само­му». Что же ста­вишь ты ему в вину в этом деле, хотел бы я знать. Что его при­тя­за­ния не были обос­но­ва­ны? Как дока­жешь ты это? — «Она была, — гово­рит обви­ни­тель, — сво­бод­но­рож­ден­ной». О, иску­шен­ный в пра­ве чело­век! Что же? От сво­бод­но­рож­ден­ной жен­щи­ны наслед­ства не доста­ют­ся по зако­ну? — «Она посту­пи­ла под власть мужа». — Теперь я пони­маю, но спра­ши­ваю: путем сожи­тель­ства или путем коемп­ции? Путем сожи­тель­ства это не мог­ло про­изой­ти; ведь иму­ще­ство, нахо­дя­ще­е­ся под закон­ной опе­кой, может быть умень­ше­но толь­ко с согла­сия всех опе­ку­нов. Путем коемп­ции? И это — толь­ко с согла­сия всех опе­ку­нов, а ты, конеч­но, не ска­жешь, что Флакк был одним из них. (85) Оста­ет­ся то, о чем ее муж не пере­ста­вал кри­чать, — что Флакк, будучи пре­то­ром, не дол­жен был вести дело, касав­ше­е­ся его само­го, и вооб­ще упо­ми­нать о наслед­стве. Я знаю, что тебе, Луций Лукулл⁷² (ведь ты дол­жен будешь подать свой голос по делу Луция Флак­ка), за твою исклю­чи­тель­ную щед­рость и вели­чай­шие мило­сти, ока­зан­ные тобою близ­ким, доста­лись огром­ные наслед­ства, когда ты управ­лял про­вин­ци­ей Ази­ей, обле­чен­ный кон­суль­ским импе­ри­ем. Если бы кто-нибудь ска­зал, что они при­над­ле­жат ему, усту­пил ли бы ты их? А ты, Тит Вет­тий? Если тебе доста­нет­ся какое-нибудь наслед­ство в Афри­ке, упу­стишь ли ты его в силу дав­но­сти или оста­вишь за собой, не заслу­жив упре­ка в алч­но­сти, без ущер­ба для сво­его досто­ин­ства? Но ведь тре­бо­ва­ние о вво­де во вла­де­ние этим наслед­ст­вом было заяв­ле­но от име­ни Флак­ка еще в год кве­сту­ры Гло­бу­ла. Сле­до­ва­тель­но, он не при­бе­гал ни к при­нуж­де­нию, ни к само­управ­ству; и ни слу­чай, ни обсто­я­тель­ства, ни импе­рий, ни секи­ры лик­то­ров не натолк­ну­ли Флак­ка на мысль совер­шить без­за­ко­ние. (86) Сюда же напра­вил жало сво­их свиде­тель­ских пока­за­ний так­же и Марк Лур­кон, чест­ней­ший муж, мой близ­кий друг; он заявил, что в про­вин­ции пре­то­ру не сле­ду­ет при­тя­зать на день­ги част­но­го лица. Поче­му не сле­ду­ет, Марк Лур­кон? Вымо­гать их, брать их про­ти­во­за­кон­но нель­зя; но в том, что на них не сле­ду­ет при­тя­зать, ты нико­гда меня не убедишь, если не дока­жешь мне, что это не доз­во­ле­но. А брать на себя, с целью взыс­ка­ния денег, сво­бод­ные лега­ции⁷³, как ты сам посту­пил недав­но и как мно­гие чест­ные мужи дела­ли не раз, закон­но? Я лич­но это­го не пори­цаю, но наши союз­ни­ки, как я вижу, на это жалу­ют­ся. А пре­тор? Если он не отка­зал­ся от наслед­ства в про­вин­ции, то он, по-тво­е­му, заслу­жи­ва­ет не толь­ко пори­ца­ния, но даже осуж­де­ния по суду? XXXV. «Вале­рия, — гово­рит Лур­кон, — объ­яви­ла все свое иму­ще­ство сво­им при­да­ным»⁷⁴. Ни одно­го из этих дово­дов нель­зя при­нять как объ­яс­не­ние, если ты не дока­жешь, что она не состо­я­ла под опе­кой Флак­ка. Если она была под его опе­кой, то ника­кое опре­де­ле­ние раз­ме­ров при­да­но­го, про­из­веден­ное без согла­сия Флак­ка, недей­ст­ви­тель­но. (87) Но вы все-таки виде­ли, что Лур­кон, хотя он, в соот­вет­ст­вии со сво­им высо­ким поло­же­ни­ем, давая свиде­тель­ские пока­за­ния, сдер­жи­вал­ся в выра­же­ни­ях, все же раз­дра­жен про­тив Флак­ка. Он не скрыл при­чи­ны сво­его раз­дра­же­ния и не счел нуж­ным умол­чать о ней. Лур­кон заявил жало­бу, что во вре­мя пре­ту­ры Флак­ка был осуж­ден его воль­ноот­пу­щен­ник. О, печаль­ное поло­же­ние пра­ви­те­лей про­вин­ции, когда их доб­ро­со­вест­ность навле­ка­ет на них враж­ду, небреж­ность — пори­ца­ние, когда стро­гость чре­ва­та опас­но­стя­ми, когда за щед­рость пла­тят небла­го­дар­но­стью, речи ковар­ны, снис­хо­ди­тель­ность пагуб­на, когда у всех на лицах друж­ба, а у мно­гих в серд­це гнев, когда раз­дра­же­ние зата­е­но, а лесть откры­та! Пре­то­ров, когда они долж­ны при­ехать, ждут; в их при­сут­ст­вии перед ними рабо­леп­ст­ву­ют; от уез­жаю­щих отша­ты­ва­ют­ся. Но оста­вим сето­ва­ния, дабы не пока­за­лось, что я пре­воз­но­шу свое реше­ние пре­не­бре­гать намест­ни­че­ст­вом⁷⁵. (88) Флакк послал пись­мен­ный при­каз об упра­ви­те­ле усадь­бой Пуб­лия Сеп­ти­мия, зна­чи­тель­но­го чело­ве­ка; упра­ви­тель этот совер­шил убий­ство. Сеп­ти­мий, как вы мог­ли видеть, был вне себя от гне­ва. По делу воль­ноот­пу­щен­ни­ка Лур­ко­на Флакк сво­им эдик­том назна­чил суд; Лур­кон — враг ему. Итак, что же? Азию надо отдать во власть воль­ноот­пу­щен­ни­кам вли­я­тель­ных и бли­ста­тель­ных людей? Или Флакк пита­ет какую-то враж­ду к вашим воль­ноот­пу­щен­ни­кам? Или суро­вость вам нена­вист­на, когда реша­ют­ся дела ваши и ваших близ­ких, и вы за нее же хва­ли­те, выно­ся при­го­вор, касаю­щий­ся нас? XXXVI. Но этот Анд­рон, по вашим сло­вам ограб­лен­ный, не при­ехал для дачи свиде­тель­ских пока­за­ний. (89) А если бы он при­ехал? Тре­тей­ским судьей был Гай Цеци­лий, какой бли­ста­тель­ный, какой чест­ный, какой доб­ро­со­вест­ный чело­век! Дело скре­пил сво­ей печа­тью Гай Секс­ти­лий, сын сест­ры Лур­ко­на, чело­век доб­ро­со­вест­ный, твер­дых и стро­гих пра­вил. Если было допу­ще­но само­управ­ство, если нали­цо был обман, если про­изо­шло запу­ги­ва­ние, если нали­цо было мошен­ни­че­ство, то кто застав­лял их заклю­чать согла­ше­ние, кто застав­лял их при­сут­ст­во­вать? Что же? Если же эти день­ги были вру­че­ны при­сут­ст­ву­ю­ще­му здесь моло­до­му Луцию Флак­ку⁷⁶, если они были истре­бо­ва­ны, если они были собра­ны при посред­стве при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь воль­ноот­пу­щен­ни­ка, отца это­го юно­ши, Антио­ха, поль­зо­вав­ше­го­ся осо­бым дове­ри­ем у ста­ри­ка Флак­ка, то не кажет­ся ли вам, что мы не толь­ко не заслу­жи­ва­ем упре­ков в алч­но­сти, но даже достой­ны осо­бен­ной похва­лы за свое вели­ко­ду­шие? Ведь обви­ня­е­мый усту­пил сво­е­му моло­до­му род­ст­вен­ни­ку их общее наслед­ство, кото­рое, по зако­ну, при­чи­та­лось им поров­ну; сам он ни к чему из иму­ще­ства Вале­рии не при­кос­нул­ся; то, что он решил сде­лать из ува­же­ния к доб­ро­со­вест­но­сти это­го юно­ши и ввиду его весь­ма огра­ни­чен­но­го достат­ка, он не про­сто сде­лал, а сде­лал охот­но и щед­ро. Из это­го сле­ду­ет заклю­чить, что чело­век, кото­рый был столь вели­ко­ду­шен в сво­ем отка­зе от наслед­ства, в нару­ше­ние зако­нов не при­сва­и­вал себе чужо­го иму­ще­ства.

(90) А вот обви­не­ние со сто­ро­ны Фаль­ци­дия тяж­кое: он гово­рит, что дал Флак­ку 50 талан­тов. Выслу­ша­ем его. Его здесь нет. Как же в таком слу­чае он гово­рит? Одно его пись­мо предъ­яв­ля­ет его мать, дру­гое — его сест­ра. По их сло­вам, Фаль­ци­дий напи­сал им, что дал Флак­ку такие боль­шие день­ги. Итак, тот, кому никто не пове­рил бы, если бы он стал клясть­ся, каса­ясь рукой алта­ря, убедит нас во всем, в чем захо­чет, при помо­щи пись­ма, не дав клят­вы? И какой чело­век! Как мало в нем друж­бы к сограж­да­нам! Завид­ное отцов­ское состо­я­ние, кото­рое он смог бы рас­тра­тить здесь вме­сте с нами, он пред­по­чел про­мотать на пирах у гре­ков. (91) Зачем ему пона­до­би­лось остав­лять наш Город, отка­зы­вать­ся от такой пре­крас­ной сво­бо­ды, пус­кать­ся в опас­ное мор­ское пла­ва­ние? Слов­но нель­зя было про­есть свое иму­ще­ство в Риме? Толь­ко теперь кра­сав­чик-сын оправ­ды­ва­ет­ся перед сво­ей матуш­кой, ста­руш­кой, дале­кой от вся­че­ско­го подо­зре­ния, дабы каза­лось, что день­ги, с кото­ры­ми он пере­сек море, он не рас­тра­тил, а дал Флак­ку. XXXVII. «Но ведь сбор пода­тей с жите­лей Тралл был сдан на откуп в пре­ту­ру Гло­бу­ла; Фаль­ци­дий отку­пил его за 900000 сестер­ци­ев». Если он дает Флак­ку такие боль­шие день­ги, то он, оче­вид­но, их для того и дает, чтобы покуп­ка была утвер­жде­на. Сле­до­ва­тель­но, он купил нечто, несо­мнен­но, гораздо более цен­ное; он дает из дохо­да и ниче­го не берет из основ­но­го капи­та­ла; сле­до­ва­тель­но толь­ко его доход умень­ша­ет­ся. (92) Но тогда поче­му он велит про­дать аль­бан­скую усадь­бу, поче­му, кро­ме того, льстит мате­ри, поче­му он в сво­их пись­мах ста­ра­ет­ся под­ло­вить сест­ру и мать на их про­сто­те; нако­нец, поче­му мы не слы­шим его само­го? Не сомне­ва­юсь, он задер­жал­ся в про­вин­ции. Его мать отри­ца­ет это. «Он при­ехал бы, — гово­рит она, — если бы его вызва­ли». Ты, Лелий, конеч­но, заста­вил бы его явить­ся, если бы ожи­дал какой-либо под­держ­ки от это­го свиде­те­ля. Но ты не хотел отвле­кать его от его заня­тия. Ему пред­сто­я­ла боль­шая борь­ба, боль­шое состя­за­ние с гре­ка­ми; но они, если не оши­ба­юсь, лежат побеж­ден­ные; ведь он один пре­взо­шел всю Гре­цию раз­ме­ра­ми сво­их куб­ков и уме­ни­ем пить. Но кто же все-таки сооб­щил тебе, Лелий, об этих пись­мах? Эти жен­щи­ны гово­рят, что они о них ниче­го не зна­ют. Кто же в таком слу­чае? Не сам ли он тебе рас­ска­зал, что писал мате­ри и сест­ре? Или он даже напи­сал по тво­ей прось­бе? (93) Но поче­му же ты ни о чем не спра­ши­ва­ешь ни Мар­ка Эбу­ция, весь­ма стой­ко­го и весь­ма доб­ро­со­вест­но­го чело­ве­ка, род­ст­вен­ни­ка Фаль­ци­дия, ни зятя его Гая Мани­лия, не менее чест­но­го чело­ве­ка? Они, конеч­но, не мог­ли бы не слы­шать о таких боль­ших день­гах, будь они даны. Итак, ты, Деци­ан, поду­мал, что ты, огла­сив эти пись­ма, пре­до­ста­вив сло­во этим бабен­кам, похва­лив отсут­ст­ву­ю­ще­го авто­ра писем, дока­жешь такое тяж­кое обви­не­ние, осо­бен­но когда ты сам, не вызы­вая Фаль­ци­дия в суд, решил, что под­лож­ное пись­мо будет иметь боль­ший вес, чем неис­крен­ность Фаль­ци­дия и его при­твор­ное него­до­ва­ние в слу­чае его при­сут­ст­вия.

(94) Но поче­му о пись­мах Фаль­ци­дия, об Анд­роне Секс­ти­лии и о цен­зе Деци­а­на я рас­суж­даю так дол­го и обви­няю их, а о нашем все­об­щем бла­го­по­лу­чии, о досто­я­нии граж­дан, о выс­ших инте­ре­сах государ­ства мол­чу? Ведь их при этом суде вы пол­но­стью под­дер­жи­ва­е­те сво­и­ми, повто­ряю, сво­и­ми пле­ча­ми, судьи! Вы види­те, в какое тре­вож­ное вре­мя мы живем, при каких глу­бо­ких пере­ме­нах и потря­се­ни­ях. XXXVIII. Неко­то­рые люди ста­ра­ют­ся добить­ся, наряду со мно­гим, так­же и того, чтобы ваши мыс­ли, ваши при­го­во­ры, ваше голо­со­ва­ние были роко­вы­ми для всех чест­ней­ших людей и весь­ма враж­деб­ны­ми им. Заботясь о досто­ин­стве государ­ства, вы вынес­ли мно­го суро­вых при­го­во­ров по делам о пре­ступ­ле­нии заго­вор­щи­ков⁷⁷. Но они дума­ют, что государ­ство еще недо­ста­точ­но потря­се­но, раз им не уда­лось такой же каре, какую понес­ли нече­стив­цы, под­верг­нуть граж­дан с вели­чай­ши­ми заслу­га­ми. (95) Гай Анто­ний был осуж­ден⁷⁸. Пусть будет так! Он в какой-то мере заслу­жил свое бес­че­стие. И все же (гово­рю это с пол­ной ответ­ст­вен­но­стью), будь вы судья­ми, не был бы осуж­ден даже он, после осуж­де­ния кото­ро­го на моги­ле Кати­ли­ны, укра­сив ее цве­та­ми, в боль­шом чис­ле собра­лись для пир­ше­ства вели­чай­шие пре­ступ­ни­ки и внут­рен­ние вра­ги. Кати­лине возда­ли долж­ные поче­сти⁷⁹. Теперь Флак­ка при вашем посред­стве ста­ра­ют­ся пока­рать за смерть Лен­ту­ла⁸⁰. Какую более угод­ную жерт­ву може­те вы заклать Пуб­лию Лен­ту­лу, пытав­ше­му­ся при пожа­ре оте­че­ства похо­ро­нить вас, уби­тых в объ­я­ти­ях жен и детей, чем жерт­ва, кото­рой вы кро­вью Луция Флак­ка насы­ти­те его нече­сти­вую нена­висть ко всем нам.

(96) Итак, при­не­сем иску­пи­тель­ную жерт­ву Лен­ту­лу, почтим манов Цете­га, воз­вра­тим изгнан­ных, а за без­гра­нич­ную пре­дан­ность и вели­кую любовь к оте­че­ству мы, со сво­ей сто­ро­ны, если это нахо­дят нуж­ным, поне­сем кару. Нас уже назы­ва­ют донос­чи­ки, на нас воз­во­дят обви­не­ния, про­тив нас под­готав­ли­ва­ют судеб­ное пре­сле­до­ва­ние. Если бы они дей­ст­во­ва­ли при посред­стве дру­гих людей, нако­нец, если бы они име­нем наро­да под­стре­ка­ли про­тив нас тол­пы неис­ку­шен­ных граж­дан, то мы смог­ли бы тер­петь это более спо­кой­но. Но совер­шен­но нестер­пи­мо, что они нахо­дят воз­мож­ным при посред­стве сена­то­ров и рим­ских всад­ни­ков, кото­рые во имя все­об­ще­го спа­се­ния, еди­ные в сво­их взглядах и доб­ле­сти, по обще­му реше­нию, совер­ши­ли все эти дей­ст­вия, вождей и зачи­на­те­лей их, лишить все­го их досто­я­ния и изгнать из государ­ства. И дей­ст­ви­тель­но, они хоро­шо пони­ма­ют, что ни мыс­ли, ни воля рим­ско­го наро­да не изме­ни­лись; рим­ский народ всем, чем толь­ко может, дает понять, что́ он чув­ст­ву­ет; люди еди­ны в сво­ем мне­нии, сво­их стрем­ле­ни­ях, сво­их речах. (97) Итак, если кто-нибудь сюда меня при­зы­ва­ет, я при­хо­жу; уча­стия рим­ско­го наро­да как судьи в спо­ре не толь­ко не отвер­гаю, но даже тре­бую. Долой наси­лие, да будут отбро­ше­ны мечи и кам­ни, да сги­нут шай­ки, да замол­чат рабы! Никто, если это сво­бод­ный чело­век и граж­да­нин, не будет так неспра­вед­лив, чтобы, выслу­шав меня, не поду­мать ско­рее о моем награж­де­нии, чем о моем нака­за­нии. XXXIX. О, бес­смерт­ные боги! Воз­мож­но ли что-нибудь более печаль­ное? Мы, выбив­шие меч и пла­мя из рук Пуб­лия Лен­ту­ла, дове­ря­ем­ся суж­де­нию неис­ку­шен­ной тол­пы и стра­шим­ся при­го­во­ра наи­бо­лее вид­ных и наи­бо­лее име­ни­тых граж­дан!

(98) Мания Акви­лия⁸¹, изоб­ли­чен­но­го в коры­сто­лю­бии на осно­ва­нии мно­го­чис­лен­ных обви­не­ний и свиде­тель­ских пока­за­ний, наши отцы за то, что он храб­ро вое­вал с бег­лы­ми раба­ми, по суду оправ­да­ли. В быт­ность свою кон­су­лом я недав­но защи­щал Гая Писо­на⁸², и он, в свое вре­мя стой­кий и храб­рый кон­сул, был сохра­нен для государ­ства невреди­мым. Кро­ме того, будучи кон­су­лом, я защи­щал избран­но­го кон­су­ла Луция Муре­ну⁸³; несмот­ря на то, что его обви­ня­ли про­слав­лен­ные мужи, ни один из тех судей не счел нуж­ным слу­шать его дело о домо­га­тель­стве, так как все по мое­му пред­ло­же­нию — когда Кати­ли­на уже вел вой­ну — при­зна­ли нуж­ным, чтобы в январ­ские кален­ды нали­цо было двое кон­су­лов. Непод­куп­ный и чест­ный муж, укра­шен­ный мно­ги­ми доб­ле­стя­ми, Авл Ферм был два­жды оправ­дан в этом году, при­чем защи­щал его я⁸⁴. Какое лико­ва­ние рим­ско­го наро­да, какое изъ­яв­ле­ние бла­го­дар­но­сти за бла­го­по­лу­чие государ­ства после­до­ва­ло за этим! Достой­ные и муд­рые судьи, выно­ся при­го­вор, все­гда дума­ли о том, чего тре­бу­ет поль­за граж­дан, чего тре­бу­ет все­об­щее бла­го­по­лу­чие, чего тре­бу­ет поло­же­ние государ­ства. (99) Когда вам дадут таб­лич­ку⁸⁵, судьи, ее вам дадут не толь­ко для реше­ния о руко­во­ди­те­лях и вдох­но­ви­те­лях дела спа­се­ния государ­ства, для реше­ния обо всех чест­ных граж­да­нах, для реше­ния о вас самих, для реше­ния о ваших детях, о жиз­ни, оте­че­стве, все­об­щем бла­ге. Вы в этом деле выно­си­те при­го­вор не о чуже­зем­ных наро­дах, не о союз­ни­ках, о самих себе, о сво­ем государ­стве выно­си­те вы при­го­вор.

XL. (100) Но если бла­го­по­лу­чие про­вин­ций вол­ну­ет вас боль­ше, чем ваше соб­ст­вен­ное, то я со сво­ей сто­ро­ны не толь­ко не про­тив­люсь это­му, но даже тре­бую от вас руко­вод­ст­во­вать­ся волей про­вин­ций. И в самом деле, про­ти­во­по­ста­вим про­вин­ции Азии преж­де все­го бо́льшую часть этой же про­вин­ции, кото­рая ввиду опас­но­стей, гро­зя­щих Флак­ку, при­сла­ла сюда сво­их послан­цев и пред­ста­те­лей за него, затем про­вин­цию Гал­лию, про­вин­цию Кили­кию, про­вин­цию Испа­нию, про­вин­цию Крит; гре­кам из Лидии, Фри­гии и Мисии будут воз­ра­жать мас­си­лий­цы, родо­с­цы, лакеде­мо­няне, афи­няне, вся Ахайя, Фес­са­лия, Бео­тия. Свиде­те­лям Сеп­ти­мию и Целию дадут отпор Пуб­лий Сер­ви­лий и Квинт Метелл⁸⁶ как свиде­те­ли доб­ро­со­вест­но­сти и бес­ко­ры­стия Луция Флак­ка. Пра­во­судию в Азии отве­тит пра­во­судие в Риме. Обви­не­ния, касаю­щи­е­ся одно­го года, будут опро­вер­гать­ся всей жиз­нью Луция Флак­ка и его дея­тель­но­стью изо дня в день. (101) И если Луцию Флак­ку, судьи, долж­но помочь то, что он как воен­ный три­бун, как кве­стор, как легат про­явил себя перед про­слав­лен­ны­ми импе­ра­то­ра­ми, перед доб­лест­ней­ши­ми вой­ска­ми, перед важ­ней­ши­ми про­вин­ци­я­ми достой­ным сво­их пред­ков, то да помо­жет ему так­же и то, что при все­об­щих опас­но­стях, угро­жав­ших всем нам⁸⁷, он у вас на гла­зах шел на опас­ность рука об руку со мною; да помо­гут ему хва­леб­ные отзы­вы муни­ци­пи­ев и коло­ний; да помо­жет ему пре­крас­ная и искрен­няя хва­ла сена­та и рим­ско­го наро­да! (102) О, ночь⁸⁸, едва не погру­зив­шая этот Город в веч­ный мрак, когда гал­лов при­зы­ва­ли к войне, Кати­ли­ну — к похо­ду на Город, заго­вор­щи­ков — к ору­жию и под­жо­гам, когда я, при­во­дя в свиде­те­ли ноч­ное небо, пла­ча, закли­нал тебя, Флакк, тоже лив­ше­го сле­зы, когда я пре­по­ру­чил тво­ей вели­чай­шей и глу­бо­ко испы­тан­ной вер­но­сти бла­го­по­лу­чие Горо­да граж­дан! Это ты, Флакк, как пре­тор тогда схва­тил вест­ни­ков все­об­щей гибе­ли; это ты обна­ру­жил таив­шу­ю­ся в пись­мах гибель государ­ства; это ты доста­вил мне и сена­ту ули­ки об угро­жав­ших нам опас­но­стях, как и сред­ства для спа­се­ния. Какую бла­го­дар­ность выра­зил тебе тогда я, какую тебе выра­зил сенат, какую тебе выра­зи­ли все чест­ные люди! Кто мог поду­мать, что кто-либо из чест­ных людей когда-нибудь отка­жет тебе, отка­жет Гаю Помп­ти­ну, храб­рей­ше­му мужу, уже не гово­рю — в спа­се­нии, но и в любой почет­ной долж­но­сти? О, декабрь­ские ноны, что были в год мое­го кон­су­ла­та! День этот я спра­вед­ли­во могу назвать днем рож­де­ния наше­го Горо­да или, во вся­ком слу­чае, спа­си­тель­ным днем. XLI. (103) О, ночь, после кото­рой насту­пил этот день, ночь, счаст­ли­вая для наше­го Горо­да, но — горе мне, — быть может, зло­ве­щая для нас! Какое при­сут­ст­вие духа про­явил тогда Луций Флакк (о себе я не гово­рю), какую любовь к оте­че­ству, какую доб­лесть, какое досто­ин­ство! Но зачем упо­ми­нать мне о тех собы­ти­ях, кото­рые тогда, когда они про­ис­хо­ди­ли, до небес пре­воз­но­си­лись в похва­лах еди­но­душ­ным согла­си­ем всех людей, еди­ным голо­сом рим­ско­го наро­да, еди­ным свиде­тель­ст­вом все­го мира? Теперь они, пожа­луй, не толь­ко не при­не­сут нам поль­зы, но даже повредят. Ведь у бес­чест­ных людей память, чув­ст­вую я, ино­гда гораздо проч­нее, чем у чест­ных. Имен­но я, если с тобою слу­чит­ся какое-нибудь несча­стье, имен­но я, повто­ряю, ока­жусь по отно­ше­нию к тебе пре­да­те­лем, Флакк! Это была моя рука, мои заве­ре­ния, мои обе­ща­ния, когда я сулил тебе, что ты, если мы спа­сем государ­ство, будешь в тече­ние всей сво­ей жиз­ни не толь­ко ограж­ден засло­ном все чест­ных людей, но и воз­ве­ли­чен ими. Я думал, я наде­ял­ся, что даже в слу­чае, если поче­сти, ока­зан­ные нам, не будут иметь боль­шо­го зна­че­ния в ваших гла­зах, то бла­го­по­лу­чие наше, во вся­ком слу­чае, будет вам доро­го. (104) Но даже если Луция Флак­ка, судьи, — да пред­от­вра­тят бес­смерт­ные боги испол­не­ние тако­го пред­ска­за­ния! — постигнет тяж­кая неспра­вед­ли­вость, то он все же нико­гда не станет рас­ка­и­вать­ся в том что сто­ял на стра­же ваше­го бла­го­по­лу­чия, забо­тил­ся о вас, о ваших детях, женах, о вашем досто­я­нии. Он все­гда будет пола­гать, что такое отно­ше­ние было его дол­гом перед сво­им высо­ким про­ис­хож­де­ни­ем, и перед сво­им бла­го­че­сти­ем, и перед оте­че­ст­вом. Во имя бес­смерт­ных богов, судьи! — смот­ри­те, как бы вам не при­шлось рас­ка­и­вать­ся в том, что вы не поща­ди­ли тако­го граж­да­ни­на! Мно­го ли най­дет­ся людей, в сво­ей государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти гото­вых идти по это­му пути, людей, кото­рые жела­ют быть угод­ны­ми вам, быть угод­ны­ми людям, подоб­ным вам, людей, кото­рые высо­ко ста­вят авто­ри­тет всех чест­ней­ших и име­ни­тей­ших граж­дан и сосло­вий, хотя и видят, что на том, дру­гом пути достиг­нуть почет­ных долж­но­стей и все­го того, чем они так силь­но поже­ла­ли, лег­че. XLII. Но пусть все осталь­ное при­над­ле­жит им! Пусть в их руках будет могу­ще­ство, в их руках — маги­ст­ра­ту­ры, в их руках — наи­боль­шие воз­мож­но­сти полу­чать дру­гие пре­иму­ще­ства. Да будет доз­во­ле­но тем, кто хотел все это вот⁸⁹ сохра­нить непри­кос­но­вен­ным, самим оста­вать­ся непри­кос­но­вен­ны­ми! (105) Не думай­те, судьи, что те, кото­рые еще не сде­ла­ли выбо­ра и еще не всту­пи­ли на путь поче­стей, не ждут исхо­да это­го суда. Если столь вели­кая любовь ко всем чест­ным людям, столь вели­кая пре­дан­ность государ­ству при­не­сут Луцию Флак­ку несча­стье, то кто, по ваше­му мне­нию, будет впредь так безу­мен, что пред­по­чтет тот жиз­нен­ный путь, кото­рый он ранее счи­тал опас­ным и скольз­ким, это­му глад­ко­му и надеж­но­му? И если вы, судьи, чув­ст­ву­е­те отвра­ще­ние к таким граж­да­нам, то пока­жи­те это. Кто смо­жет, мне­ние свое пере­ме­нит; сво­бод­ные в сво­ем выбо­ре решат, что́ им делать. Мы, кото­рые зашли уже дале­ко, будем пере­но­сить все послед­ст­вия сво­его без­рас­суд­ства. Но если вы хоти­те, чтобы так дума­ло боль­шин­ство людей, то пока­жи­те сво­им при­го­во­ром, како­во ваше мне­ние.

(106) Это­му вот несчаст­но­му маль­чи­ку⁹⁰, умо­ля­ю­ще­му вас и ваших детей, судьи, вы ука­же­те пра­ви­ла жиз­ни сво­им при­го­во­ром. Если вы ему сохра­ни­те отца, то вы пред­пи­ше­те ему, каким граж­да­ни­ном дол­жен быть он сам. Но если вы отни­ме­те отца у сына, то вы пока­же­те, что за чест­ный, стой­кий и стро­гий образ дей­ст­вий вы не пред­види­те ника­ких наград. Так как он еще в таком воз­расте, что почув­ст­во­вать горе отца он может, но помочь отцу еще не может, то он молит вас не усу­губ­лять его стра­да­ний сле­за­ми отца, не усу­губ­лять горя отца его пла­чем. Он смот­рит и на меня, при­зы­ва­ет меня сво­им взглядом; пла­ча, он как бы умо­ля­ет меня о покро­ви­тель­стве и при­тя­за­ет на высо­кое поло­же­ние, кото­рое я когда-то обе­щал отцу в награ­ду за спа­се­ние оте­че­ства. Сжаль­тесь над семьей, судьи, сжаль­тесь над храб­рей­шим отцом, сжаль­тесь над несчаст­ней­шим сыном. Сохра­ни­те для наше­го государ­ства его про­слав­лен­ное и храб­рое имя и ради его рода, и ради его носи­те­ля.