К брату Галлиону
О БЛАЖЕННОЙ ЖИЗНИ

Текст приводится по изданию: Луций Анней Сенека. Философские трактаты. Алетейя, СПб, 2001. 2-е издание.
Перевод с латинского и комментарии Т. Ю. Бородай.
Перевод выполнен по изданию: Seneca in ten volumes. London. Loeb Classical Library, 1970—1972.
Лат. текст: De Vita Beata // H. A. Koch, ed. J. C. Wohler 1884.

Гла­ва I

1. Все, брат Гал­ли­он1, жела­ют жить счаст­ли­во, но никто не зна­ет вер­но­го спо­со­ба сде­лать жизнь счаст­ли­вой. Достичь счаст­ли­вой жиз­ни труд­но, ибо чем быст­рее ста­ра­ет­ся чело­век до нее добрать­ся, тем даль­ше от нее ока­зы­ва­ет­ся, если сбил­ся с пути; ведь чем ско­рее бежишь в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, тем даль­ше будешь от цели. Итак, преж­де все­го сле­ду­ет выяс­нить, что пред­став­ля­ет собой пред­мет наших стрем­ле­ний; затем поис­кать крат­чай­ший путь к нему и уже по доро­ге, если она ока­жет­ся вер­ной и пря­мой, при­ки­нуть, сколь­ко нам нуж­но про­хо­дить в день и какое при­мер­но рас­сто­я­ние отде­ля­ет нас от цели, кото­рую сама при­ро­да сде­ла­ла для нас столь желан­ной.

2. До тех пор пока мы бро­дим там и сям, пока не про­вод­ник, а раз­но­го­ло­сый шум кидаю­щих­ся во все сто­ро­ны толп ука­зы­ва­ет нам направ­ле­ние, наша корот­кая жизнь будет ухо­дить на заблуж­де­ния, даже если мы день и ночь ста­нем усерд­но трудить­ся во имя бла­гой цели. Вот поче­му необ­хо­ди­мо точ­но опре­де­лить, куда нам нуж­но и каким путем туда мож­но попасть; нам не обой­тись без опыт­но­го про­вод­ни­ка, зна­ко­мо­го со все­ми труд­но­стя­ми пред­сто­я­щей доро­ги; ибо это путе­ше­ст­вие не чета про­чим: там, чтобы не сбить­ся с пути, доста­точ­но вый­ти на наез­жен­ную колею или рас­спро­сить мест­ных жите­лей; а здесь чем доро­га нака­тан­ней и мно­го­люд­ней, тем вер­нее она заведет не туда.

3. Зна­чит, глав­ное для нас — не упо­доб­лять­ся овцам, кото­рые все­гда бегут вслед за ста­дом, направ­ля­ясь не туда, куда нуж­но, а туда, куда все идут. Нет на све­те вещи, навле­каю­щей на нас боль­ше зол и бед, чем при­выч­ка сооб­ра­зо­вы­вать­ся с обще­ст­вен­ным мне­ни­ем, почи­тая за луч­шее то, что при­ни­ма­ет­ся боль­шин­ст­вом и чему мы боль­ше видим при­ме­ров; мы живем не разу­ме­ни­ем, а под­ра­жа­ни­ем. Отсюда эта веч­ная дав­ка, где все друг дру­га тол­ка­ют, ста­ра­ясь оттес­нить.

4. И как при боль­шом скоп­ле­нии наро­да слу­ча­ет­ся ино­гда, что люди гиб­нут в дав­ке (в тол­пе ведь не упа­дешь, не увле­кая за собой дру­го­го, и пере­д­ние, споты­ка­ясь, губят иду­щих сза­ди), так и в жиз­ни, если при­глядеть­ся: вся­кий чело­век, оши­бив­шись, пря­мо или кос­вен­но вво­дит в заблуж­де­ние дру­гих; поис­ти­не вред­но тянуть­ся за иду­щи­ми впе­ре­ди, но ведь вся­кий пред­по­чи­та­ет при­ни­мать на веру, а не рас­суж­дать; и насчет соб­ст­вен­ной жиз­ни у нас нико­гда не быва­ет сво­их суж­де­ний, толь­ко вера; и вот пере­да­ют­ся из рук в руки одни и те же ошиб­ки, а нас все швы­ря­ет и вер­тит из сто­ро­ны в сто­ро­ну. Нас губит чужой при­мер; если уда­ет­ся хоть на вре­мя выбрать­ся из люд­ско­го ско­пи­ща, нам ста­но­вит­ся гораздо луч­ше.

5. Вопре­ки здра­во­му смыс­лу народ все­гда вста­ет на защи­ту того, что несет ему беды. Так слу­ча­ет­ся на выбо­рах в народ­ном собра­нии: сто­ит пере­мен­чи­вой волне попу­ляр­но­сти отка­тить­ся, и мы начи­на­ем удив­лять­ся, каким обра­зом про­ско­чи­ли в пре­то­ры2 те люди, за кото­рых мы сами толь­ко что про­го­ло­со­ва­ли. Одни и те же вещи мы то одоб­ря­ем, то пори­ца­ем; в этом неиз­беж­ный недо­ста­ток вся­ко­го реше­ния, при­ни­мае­мо­го боль­шин­ст­вом.


Гла­ва II

1. Раз уж мы пове­ли раз­го­вор о бла­жен­ной жиз­ни, я про­шу тебя, не отве­чай мне, как в сена­те, когда отме­ня­ют обсуж­де­ние и устра­и­ва­ют голо­со­ва­ние: «На этой сто­роне явное боль­шин­ство». — Зна­чит, имен­но эта сто­ро­на хуже. Не настоль­ко хоро­шо обсто­ят дела с чело­ве­че­ст­вом, чтобы боль­шин­ство голо­со­ва­ло за луч­шее: боль­шая тол­па при­вер­жен­цев все­гда вер­ный при­знак худ­ше­го.

2. Итак, попро­бу­ем выяс­нить, как посту­пать наи­луч­шим обра­зом, а не самым обще­при­ня­тым; будем искать то, что награ­дит нас веч­ным сча­стьем, а не что одоб­ре­но чер­нью — худ­шим тол­ко­ва­те­лем исти­ны. Я зову чер­нью и нося­щих хла­миду3, и вен­це­нос­цев; я не гля­жу на цвет одеж­ды, покры­ваю­щей тела, и не верю гла­зам сво­им, когда речь идет о чело­ве­ке. Есть свет, при кото­ром я точ­нее и луч­ше смо­гу отли­чить под­лин­ное от лож­но­го: толь­ко дух может открыть, что есть доб­ро­го в дру­гом духе.

Если бы у наше­го духа нашлось вре­мя пере­дох­нуть и прий­ти в себя, о как возо­пил бы он, до того сам себя заму­чив­ший, что решил­ся бы нако­нец ска­зать себе чистую прав­ду:

3. «Как бы я хотел, чтобы все, что я сде­лал, оста­лось несо­де­ян­ным! Как я завидую немым, когда вспо­ми­наю все, что когда-либо про­из­нес! Все, чего я желал, я поже­лал бы теперь сво­е­му злей­ше­му вра­гу. Все, чего я боял­ся — бла­гие боги! — насколь­ко лег­че было бы выне­сти это, чем то, чего я жаж­дал! Я враж­до­вал со мно­ги­ми и сно­ва мирил­ся (если мож­но гово­рить о мире меж­ду зло­де­я­ми); но нико­гда я не был дру­гом само­му себе. Всю жизнь я ста­рал­ся выде­лить­ся из тол­пы, стать замет­ным бла­го­да­ря како­му-нибудь даро­ва­нию, и что же вышло из того? — я толь­ко выста­вил себя мише­нью для вра­же­ских стрел и пре­до­ста­вил кусать себя чужой зло­бе.

4. Посмот­ри, сколь­ко их, вос­хва­ля­ю­щих твое крас­но­ре­чие, тол­пя­щих­ся у две­рей тво­е­го богат­ства, ста­раю­щих­ся подо­льстить­ся к тво­ей мило­сти и до неба пре­воз­не­сти твое могу­ще­ство. И что же? — все это либо дей­ст­ви­тель­ные, либо воз­мож­ные вра­ги: сколь­ко вокруг тебя вос­тор­жен­ных почи­та­те­лей, ров­но столь­ко же, счи­тай, и завист­ни­ков. Луч­ше бы я искал что-нибудь полез­ное и хоро­шее для себя, для соб­ст­вен­но­го ощу­ще­ния, а не для пока­за. Вся эта мишу­ра, кото­рая смот­рит­ся, на кото­рую обо­ра­чи­ва­ют­ся на ули­це, кото­рой мож­но хва­стать друг перед дру­гом, бле­стит лишь сна­ру­жи, а внут­ри жал­ка».


Гла­ва III

1. Итак, будем искать что-нибудь такое, что было бы бла­гом не по внеш­но­сти, проч­ное, неиз­мен­ное и более пре­крас­ное изнут­ри, неже­ли сна­ру­жи; попро­бу­ем най­ти это сокро­ви­ще и отко­пать. Оно лежит на поверх­но­сти, вся­кий может отыс­кать его; нуж­но толь­ко знать, куда протя­нуть руку. Мы же слов­но в кро­меш­ной тьме про­хо­дим рядом с ним, не заме­чая, и часто наби­ва­ем себе шиш­ки, споты­ка­ясь о то, что меч­та­ем най­ти.

2. Я не хочу вести тебя длин­ным круж­ным путем и не ста­ну изла­гать чужих мне­ний на этот счет: их дол­го пере­чис­лять и еще доль­ше раз­би­рать. Выслу­шай наше мне­ние. Толь­ко не поду­май, что «наше» — это мне­ние кого-то из масти­тых сто­и­ков, к кото­ро­му я при­со­еди­ня­юсь: доз­во­ле­но и мне иметь свое суж­де­ние. Кого-то я, навер­ное, повто­рю, с кем-то согла­шусь отча­сти; а может быть, я, как послед­ний из вызы­вае­мых на раз­би­ра­тель­ство судей, ска­жу, что мне нече­го воз­ра­зить про­тив реше­ний, выне­сен­ных мои­ми пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми, но я имею кое-что доба­вить от себя.

3. Итак, преж­де все­го я, как это при­ня­то у всех сто­и­ков, за согла­сие с при­ро­дой: муд­рость состо­ит в том, чтобы не укло­нять­ся от нее и фор­ми­ро­вать себя по ее зако­ну и по ее при­ме­ру. Сле­до­ва­тель­но, бла­жен­ная жизнь — это жизнь, сооб­раз­ная сво­ей при­ро­де. А как достичь такой жиз­ни? — Пер­вей­шее усло­вие — это пол­ное душев­ное здо­ро­вье, как ныне, так и впредь; кро­ме того, душа долж­на быть муже­ст­вен­ной и реши­тель­ной; в-третьих, ей надоб­но отмен­ное тер­пе­ние, готов­ность к любым пере­ме­нам; ей сле­ду­ет забо­тить­ся о сво­ем теле и обо всем, что его каса­ет­ся, не при­ни­мая это­го слиш­ком близ­ко к серд­цу; со вни­ма­ни­ем отно­сить­ся и ко всем про­чим вещам, делаю­щим жизнь кра­си­вее и удоб­нее, но не пре­кло­нять­ся перед ними; сло­вом, нуж­на душа, кото­рая будет поль­зо­вать­ся дара­ми фор­ту­ны, а не раб­ски слу­жить им.

4. Я могу не при­бав­лять — ты и сам дога­да­ешь­ся — что это дает неру­ши­мый покой и сво­бо­ду, изго­няя все, что стра­ши­ло нас или раз­дра­жа­ло; на место жал­ких соблаз­нов и мимо­лет­ных наслаж­де­ний, кото­рые не то что вку­шать, а и поню­хать вред­но, при­хо­дит огром­ная радость, ров­ная и без­мя­теж­ная, при­хо­дит мир, душев­ный лад и вели­чие, соеди­нен­ное с крото­стью; ибо вся­кая дикость и гру­бость про­ис­хо­дят от душев­ной сла­бо­сти.


Гла­ва IV

1. Наше бла­го мож­но опре­де­лить и ина­че, выра­зив ту же мысль дру­ги­ми сло­ва­ми. Подоб­но тому как вой­ско может сомкнуть ряды или раз­вер­нуть­ся, постро­ить­ся полу­кру­гом, выста­вив впе­ред рога, или вытя­нуть­ся в пря­мую линию, но чис­лен­ность его, бое­вой дух и готов­ность защи­щать свое дело оста­нут­ся неиз­мен­ны­ми, как бы его ни выстро­и­ли; точ­но так же и выс­шее бла­го мож­но опре­де­лить и про­стран­но и в немно­гих сло­вах.

2. Так что все даль­ней­шие опре­де­ле­ния обо­зна­ча­ют одно и то же. «Выс­шее бла­го есть дух, пре­зи­раю­щий дары слу­чая и радую­щий­ся доб­ро­де­те­ли» или: «Выс­шее бла­го есть непо­беди­мая сила духа, мно­го­опыт­ная, дей­ст­ву­ю­щая спо­кой­но и мир­но, с боль­шой чело­веч­но­стью и заботой о ближ­них». Мож­но и так опре­де­лить: бла­жен чело­век, для кото­ро­го нет ино­го добра и зла, кро­ме доб­ро­го и зло­го духа, кто бере­жет честь и доволь­ст­ву­ет­ся доб­ро­де­те­лью, кого не заста­вит лико­вать уда­ча и не сло­мит несча­стье, кто не зна­ет боль­ше­го бла­га, чем то, кото­рое он может даро­вать себе сам; для кого истин­ное наслаж­де­ние — это пре­зре­ние к наслаж­де­ни­ям.

3. Если хочешь еще подроб­нее, мож­но, не иска­жая смыс­ла, выра­зить то же самое ина­че. Что поме­ша­ет нам ска­зать, напри­мер, что бла­жен­ная жизнь — это сво­бод­ный, устрем­лен­ный ввысь, бес­страш­ный и устой­чи­вый дух, недо­ся­гае­мый для бояз­ни и вожде­ле­ния, для кото­ро­го един­ст­вен­ное бла­го — честь, един­ст­вен­ное зло — позор, а все про­чее — куча деше­во­го барах­ла, ниче­го к бла­жен­ной жиз­ни не при­бав­ля­ю­щая и ниче­го от нее не отни­маю­щая; выс­шее бла­го не станет луч­ше, если слу­чай доба­вит к нему еще и эти вещи, и не станет хуже без них.

4. Это бла­го по сути сво­ей тако­во, что вслед за ним по необ­хо­ди­мо­сти — хочешь не хочешь — при­хо­дит посто­ян­ное весе­лье и глу­бо­кая, из самой глу­би­ны бью­щая радость, наслаж­даю­ща­я­ся тем, что име­ет, и ни от кого из ближ­них сво­их и домаш­них не желаю­щая боль­ше­го, чем они дают. Раз­ве это не сто­ит боль­ше, чем ничтож­ные, неле­пые и для­щи­е­ся все­го какой-то миг дви­же­ния наше­го жал­ко­го тела? Ведь в тот самый день, когда тело усту­пит наслаж­де­нию, оно ока­жет­ся во вла­сти боли; ты видишь, сколь тягост­ное и злое раб­ство ожи­да­ет того, над кем по оче­реди ста­нут власт­во­вать наслаж­де­ние и боль — самые каприз­ные и свое­воль­ные гос­по­да? Во что бы то ни ста­ло нуж­но най­ти сво­бо­ду.

5. Един­ст­вен­ное, что для это­го тре­бу­ет­ся, — пре­не­бречь фор­ту­ной; тогда душа, осво­бо­див­шись от тре­вог, успо­ко­ит­ся, мыс­ли устре­мят­ся ввысь, позна­ние исти­ны про­го­нит все стра­хи, и на их место при­дет боль­шая и неиз­мен­ная радость, дру­же­лю­бие и душев­ная теп­лота; все это будет весь­ма при­ят­но, хоть это и не само по себе бла­го, а то, что ему сопут­ст­ву­ет.


Гла­ва V

1. И раз уж я решил не ску­пить­ся на сло­ва, то могу еще назвать бла­жен­ным того, кто бла­го­да­ря разу­му ниче­го не жела­ет и ниче­го не боит­ся. Прав­да, кам­ни тоже не веда­ют ни стра­ха, ни печа­ли, рав­но как и скоты; одна­ко их нель­зя назвать счаст­ли­вы­ми, ибо у них нет поня­тия о сча­стье.

2. Сюда же мож­но при­чис­лить и тех людей, чья при­род­ная тупость и незна­ние самих себя низ­ве­ли их до уров­ня скотов и неоду­шев­лен­ных пред­ме­тов. Меж­ду теми и дру­ги­ми нет раз­ни­цы, ибо послед­ние вовсе лише­ны разу­ма, а у пер­вых он направ­лен не в ту сто­ро­ну и про­яв­ля­ет сооб­ра­зи­тель­ность лишь себе же во вред и там, где не надо бы. Никто, нахо­дя­щий­ся за пре­де­ла­ми исти­ны, не может быть назван бла­жен­ным.

3. Итак, бла­жен­на жизнь, утвер­жден­ная раз и навсе­гда на вер­ном и точ­ном суж­де­нии и пото­му не под­власт­ная пере­ме­нам. Лишь в этом слу­чае душа чиста и сво­бод­на от зол, а такая душа избе­жит не толь­ко ран, но даже цара­пин; усто­ит там, где вста­ла одна­жды, и защи­тит свой дом, когда на него обру­шат­ся уда­ры раз­гне­ван­ной судь­бы.

4. Что же каса­ет­ся наслаж­де­ния, то пусть оно зато­пит нас с голо­вы до ног, пусть льет­ся на нас ото­всюду, рас­слаб­ляя душу негой и еже­час­но пред­став­ляя новые соблаз­ны, воз­буж­даю­щие нас цели­ком и каж­дую часть тела в отдель­но­сти, — но кто из смерт­ных, сохра­нив­ших хоть след чело­ве­че­ско­го обли­ка, захо­чет, чтобы его день и ночь напро­лет щекота­ли и воз­буж­да­ли? Кто захо­чет совсем отка­зать­ся от духа, отдав­шись телу?


Гла­ва VI

1. Мне воз­ра­зят, что дух, мол, тоже может полу­чать свои наслаж­де­ния. Конеч­но, может; он может сде­лать­ся судьею в наслаж­де­ни­ях рос­ко­ши и сла­до­стра­стия, он может сде­лать сво­им содер­жа­ни­ем то, что обыч­но состав­ля­ет пред­мет чув­ст­вен­но­го удо­воль­ст­вия; он может зад­ним чис­лом сма­ко­вать про­шед­шие наслаж­де­ния, воз­буж­да­ясь памя­тью уже угас­ших вожде­ле­ний, и пред­вку­шать буду­щие, рисуя подроб­ные кар­ти­ны, так что пока пре­сы­щен­ное тело непо­движ­но лежит в насто­я­щем, дух мыс­лен­но уже спе­шит к буду­ще­му пре­сы­ще­нию. Все это, одна­ко, пред­став­ля­ет­ся мне боль­шим несча­стьем, ибо выбрать зло вме­сто добра — безу­мие. Бла­жен­ным мож­но быть лишь в здра­вом рас­суд­ке, но явно не здо­ров стре­мя­щий­ся к тому, что его губит.

2. Итак, бла­жен тот, чьи суж­де­ния вер­ны; бла­жен, кто дово­лен тем, что есть, и в ладу со сво­ей судь­бой; бла­жен тот, кому разум дик­ту­ет, как себя вести.


Гла­ва VII

1. Те, кто утвер­жда­ет, буд­то выс­шее бла­го имен­но в наслаж­де­ни­ях, не могут не видеть, что оно у них ока­зы­ва­ет­ся не слиш­ком воз­вы­шен­ным. Вот поче­му они наста­и­ва­ют, что наслаж­де­ние неотъ­ем­ле­мо от доб­ро­де­те­ли и что чест­ная жизнь не может не быть при­ят­ной, а при­ят­ная — так­же и чест­ной. Я, при­знать­ся, не вижу, каким обра­зом мож­но объ­еди­нить вещи столь раз­лич­ные. Умо­ляю, объ­яс­ни­те, поче­му нель­зя отде­лить наслаж­де­ние от доб­ро­де­те­ли? Види­мо, раз доб­ро­де­тель есть источ­ник всех благ, из того же кор­ня берет нача­ло и все то, что вы люби­те и чего доби­ва­е­тесь? Одна­ко если бы они и в самом деле были нераздель­ны, нам не при­хо­ди­лось бы встре­чать вещей при­ят­ных, но позор­ных, и наобо­рот, вещей достой­ней­ших, но труд­ных и дости­жи­мых лишь путем скор­бей.

2. Добавь к это­му, что жаж­да наслаж­де­ний дово­дит до позор­ней­шей жиз­ни; доб­ро­де­тель же, напро­тив, дур­ной жиз­ни не допус­ка­ет; что есть люди несчаст­ные не из-за отсут­ст­вия наслаж­де­ний, а из-за их оби­лия, чего не мог­ло бы слу­чить­ся, если бы доб­ро­де­тель была непре­мен­ной частью наслаж­де­ния: ибо доб­ро­де­тель часто обхо­дит­ся без удо­воль­ст­вия, но нико­гда не быва­ет лише­на его совер­шен­но.

3. С какой ста­ти вы свя­зы­ва­е­те вещи столь несхо­жие и даже более того: про­ти­во­по­лож­ные? Доб­ро­де­тель есть нечто высо­кое, вели­че­ст­вен­ное и цар­ст­вен­ное; непо­беди­мое, неуто­ми­мое; наслаж­де­ние же — нечто низ­мен­ное, раб­ское, сла­бое и ско­ро­пре­хо­дя­щее, чей дом в при­тоне раз­вра­та и люби­мое место в каба­ке. Доб­ро­де­тель ты встре­тишь в хра­ме, на фору­ме, в курии, на защи­те город­ских укреп­ле­ний; про­пы­лен­ную, рас­крас­нев­шу­ю­ся, с рука­ми в мозо­лях. Наслаж­де­ние чаще все­го шата­ет­ся где-нибудь воз­ле бань и пари­лен, ища укром­ных мест, где потем­нее, куда не загляды­ва­ет город­ская стра­жа; изне­жен­ное, рас­слаб­лен­ное, насквозь про­пи­тан­ное нераз­бав­лен­ным вином и духа­ми, зеле­но­ва­то-блед­ное либо накра­шен­ное и нару­мя­нен­ное, как при­готов­лен­ный к погре­бе­нию труп.

4. Выс­шее бла­го бес­смерт­но, оно не бежит от нас и не несет с собой ни пре­сы­ще­ния, ни рас­ка­я­ния: ибо вер­но направ­лен­ная душа не кида­ет­ся из сто­ро­ны в сто­ро­ну, не отсту­па­ет от пра­вил наи­луч­шей жиз­ни и пото­му не ста­но­вит­ся сама себе нена­вист­на. Наслаж­де­ние же уле­ту­чи­ва­ет­ся в тот самый миг, как дости­га­ет выс­шей точ­ки; оно невме­сти­тель­но и пото­му быст­ро напол­ня­ет­ся, сме­ня­ясь тоск­ли­вым отвра­ще­ни­ем; после пер­во­го взры­ва стра­сти оно уми­ра­ет, вялое и рас­слаб­лен­ное. Да и как может быть надеж­ным то, чья при­ро­да — дви­же­ние? Откуда возь­мет­ся устой­чи­вость (sub­stan­tia) в том, что мгно­вен­но при­хо­дит и ухо­дит, обре­чен­ное погиб­нуть, как толь­ко его схва­тят, ибо, уве­ли­чи­ва­ясь, оно исся­ка­ет и с само­го сво­его нача­ла устрем­ля­ет­ся к кон­цу?


Гла­ва VIII

1. Я бы ска­зал, что наслаж­де­ние не чуж­до ни доб­рым, ни злым и что под­ле­цы полу­ча­ют не мень­шее удо­воль­ст­вие от сво­их под­ло­стей, чем чест­ные люди от выдаю­щих­ся подви­гов. Вот поче­му древ­ние учи­ли стре­мить­ся к жиз­ни луч­шей, а не при­ят­ней­шей. Наслаж­де­ние долж­но быть не руко­во­ди­те­лем доб­рой воли, ука­зы­ваю­щим ей вер­ное направ­ле­ние, а ее спут­ни­ком. В руко­во­ди­те­ли же нуж­но брать при­ро­ду: ей под­ра­жа­ет разум, с ней сове­ту­ет­ся.

2. Итак, бла­жен­ная жизнь есть то же самое, что жизнь соглас­но при­ро­де. Что это такое, я сей­час объ­яс­ню: если все наши при­род­ные спо­соб­но­сти и телес­ные даро­ва­ния мы ста­нем береж­но сохра­нять, но в то же вре­мя не слиш­ком тря­стись над ними, зная, что они даны нам на один день и их все рав­но не удер­жать навсе­гда; если мы не ста­нем по-раб­ски слу­жить им, отда­вая себя в чужую власть; если все уда­чи и удо­воль­ст­вия, выпа­даю­щие на долю наше­го тела, зай­мут у нас подо­баю­щее место, какое в воен­ном лаге­ре зани­ма­ют лег­ко­во­ору­жен­ные и вспо­мо­га­тель­ные вой­ска, то есть будут под­чи­нять­ся, а не коман­до­вать, — тогда все эти бла­га пой­дут на поль­зу душе.

3. Бла­жен муж, не под­власт­ный рас­тле­нию извне, вос­хи­щаю­щий­ся лишь собою, пола­гаю­щий­ся лишь на соб­ст­вен­ный дух и гото­вый ко все­му; его уве­рен­ность опи­ра­ет­ся на зна­ние, а его зна­ние — на посто­ян­ство; суж­де­ния его неиз­мен­ны, и реше­ния его не зна­ют исправ­ле­ний. Без слов понят­но, что подоб­ный муж будет собран­ным и упо­рядо­чен­ным, и во всех делах сво­их будет велик, но не без лас­ко­во­сти.

4. Разум побуж­да­ет­ся к иссле­до­ва­нию раз­дра­жаю­щи­ми его чув­ства­ми. Пусть так: у него ведь нет дру­го­го дви­га­те­ля, и толь­ко чув­ства дают ему тол­чок, застав­ляя дви­нуть­ся к истине. Но беря свое нача­ло в чув­ст­вен­но­сти, он дол­жен в кон­це вер­нуть­ся к само­му себе. Точ­но так же устро­ен и мир: этот все­объ­ем­лю­щий бог и пра­ви­тель все­лен­ной устрем­лен вро­де бы нару­жу, одна­ко ото­всюду вновь воз­вра­ща­ет­ся в само­го себя. Так долж­на посту­пать и наша душа: сле­дуя сво­им чув­ствам, она достигнет с их помо­щью внеш­не­го мира, но при этом долж­на остать­ся гос­по­жой и над собой, и над ними.

5. Имен­но таким обра­зом может быть достиг­ну­то в чело­ве­ке соглас­ное един­ство сил и спо­соб­но­стей, и тогда родит­ся тот разум, кото­рый не будет знать внут­рен­них раз­но­гла­сий и коле­ба­ний во мне­ни­ях, вос­при­я­ти­ях и убеж­де­ни­ях; кото­ро­му доста­точ­но будет раз и навсе­гда себя упо­рядо­чить, чтобы его части согла­со­ва­лись друг с дру­гом и, если мож­но так выра­зить­ся, спе­лись, и он достигнет выс­ше­го бла­га. Ибо в нем не оста­нет­ся неправ­ды и соблаз­на, он не будет натал­ки­вать­ся на пре­пят­ст­вия и оскаль­зы­вать­ся на сомне­ни­ях.

6. Все его дела будут дик­то­вать­ся лишь его соб­ст­вен­ной вла­стью, и непред­виден­ных слу­чай­но­стей для него не будет; все его пред­при­я­тия лег­ко и непри­нуж­ден­но будут обра­щать­ся к бла­гу, а сам пред­при­ни­ма­тель нико­гда не пока­жет спи­ны, изме­няя бла­гим реше­ни­ям, ибо коле­ба­ния и лень — это про­яв­ле­ния непо­сто­ян­ства и внут­рен­ней борь­бы. А посе­му сме­ло можешь заяв­лять, что выс­шее бла­го есть душев­ное согла­сие, ибо доб­ро­де­те­ли долж­ны быть там, где лад и един­ство, а где раз­лад — там поро­ки.


Гла­ва IX

1. «Но ты сам, навер­ное, чтишь доб­ро­де­тель толь­ко пото­му, что наде­ешь­ся извлечь из нее какое-то наслаж­де­ние» — могут мне воз­ра­зить. — Преж­де все­го я отве­чу вот что: если доб­ро­де­тель и при­но­сит наслаж­де­ние, достичь ее стре­мят­ся не ради это­го. Невер­но было бы ска­зать, что она при­но­сит наслаж­де­ние; вер­нее — при­но­сит в том чис­ле и его; не ради него она обре­ка­ет себя на труды и стра­да­ния, но в резуль­та­те ее трудов, хотя и пре­сле­дую­щих иную цель, полу­ча­ет­ся меж­ду про­чим и оно.

2. Подоб­но тому как на засе­ян­ной хле­бом пашне меж коло­сьев всхо­дят цве­ты, но не ради них пред­при­ня­ли свой труд пахарь и сея­тель, хоть цве­ты и раду­ют глаз; цель их была — хлеб, а цве­ты — слу­чай­ное добав­ле­ние. Точ­но так же и наслаж­де­ние — не при­чи­на и не награ­да доб­ро­де­те­ли, а нечто ей сопут­ст­ву­ю­щее; оно не при­зна­ет­ся чем-то хоро­шим толь­ко отто­го, что достав­ля­ет удо­воль­ст­вие; напро­тив, доб­ро­де­тель­но­му чело­ве­ку оно достав­ля­ет удо­воль­ст­вие, толь­ко если будет при­зна­но хоро­шим.

3. Выс­шее бла­го заклю­че­но в самом суж­де­нии и поведе­нии совер­шен­но доб­рой души: после того как она завер­ши­ла свой путь и замкну­лась в соб­ст­вен­ных гра­ни­цах, достиг­нув выс­ше­го бла­га, она уже не жела­ет ниче­го более, ибо вне цело­го нет ниче­го, так же как нет ниче­го даль­ше кон­ца.

4. Так что ты напрас­но доис­ки­ва­ешь­ся, ради чего я стрем­люсь к доб­ро­де­те­ли: это все рав­но, что спра­ши­вать, что нахо­дит­ся выше само­го вер­ха. Тебя инте­ре­су­ет, что я хочу извлечь из доб­ро­де­те­ли? Ее саму. Да у нее и нет ниче­го луч­ше­го, она сама себе награ­да. Раз­ве это­го мало? Вот я гово­рю тебе: «Выс­шее бла­го есть несо­кру­ши­мая твер­дость духа, спо­соб­ность пред­виде­ния, воз­вы­шен­ность, здра­вый смысл, сво­бо­да, согла­сие, досто­ин­ство и кра­сота», — а ты тре­бу­ешь чего-то боль­ше­го, к чему все это слу­жи­ло бы лишь при­ло­же­ни­ем. Что ты все твер­дишь мне о наслаж­де­нии? Я ищу то, что состав­ля­ет бла­го чело­ве­ка, а не брю­ха, кото­рое у скотов и хищ­ни­ков гораздо вме­сти­тель­нее.


Гла­ва X

1. «Ты извра­ща­ешь мои сло­ва, — заявит мой собе­сед­ник. — Я утвер­ждаю, что никто не может сде­лать свою жизнь по-насто­я­ще­му при­ят­ной, если не будет жить чест­но, а это уже не может быть отне­се­но к бес­сло­вес­ным живот­ным, для кото­рых бла­го изме­ря­ет­ся коли­че­ст­вом пищи. Я недву­смыс­лен­но и во все­услы­ша­ние объ­яв­ляю, что та жизнь, кото­рую я зову при­ят­ной, не может быть достиг­ну­та без доб­ро­де­те­ли».

2. Поми­луй, да ведь все зна­ют, что пол­нее все­го упи­ва­ют­ся ваши­ми так назы­вае­мы­ми наслаж­де­ни­я­ми самые непро­хо­ди­мые дура­ки; что под­лость купа­ет­ся в удо­воль­ст­ви­ях; что дух, поспе­шая за телом, при­ду­мы­ва­ет для себя мно­же­ство новых извра­щен­ных наслаж­де­ний. Вот лишь неко­то­рые из них: чван­ство и пре­уве­ли­чен­ная само­оцен­ка, напы­щен­ность, воз­но­ся­щая себя над окру­жаю­щи­ми, сле­пая любовь ко все­му, что име­ет отно­ше­ние ко мне лич­но; пого­ня за радо­стя­ми и раз­бол­тан­ность; ни с чем не сораз­мер­ный ребяч­ли­вый вос­торг по пово­ду пустя­ков и мело­чей; болт­ли­вость и высо­ко­ме­рие; удо­воль­ст­вие оскорб­лять дру­гих; празд­ная рас­пу­щен­ность обле­нив­ше­го­ся духа, кото­рый свер­нул­ся клу­боч­ком и сам в себе заснул.

3. Всю эту дре­моту доб­ро­де­тель с него стря­хи­ва­ет, боль­но дер­гая его за ухо и напо­ми­ная, что наслаж­де­ние сле­ду­ет спер­ва оце­нить и лишь потом допус­кать к себе; наслаж­де­ния, кото­рые нель­зя одоб­рить, не име­ют в ее гла­зах цены; но и все про­чие она допус­ка­ет с боль­шой осто­рож­но­стью, полу­чая радость не от само­го наслаж­де­ния, а от сво­ей в нем уме­рен­но­сти. — «Но ведь уме­рен­ность, умень­шая наслаж­де­ния, тем самым нано­сит ущерб и выс­ше­му бла­гу!» — Ну что же: ты стре­мишь­ся пой­мать наслаж­де­ние, а я — укро­тить его и обуздать; ты упи­ва­ешь­ся удо­воль­ст­ви­ем, я его исполь­зую; ты счи­та­ешь его выс­шим бла­гом, для меня оно вовсе не бла­го; ты дела­ешь ради удо­воль­ст­вия все, я — ниче­го.


Гла­ва XI

1. Когда я гово­рю, что я ниче­го не делаю ради удо­воль­ст­вия, то имею в виду не себя лич­но, а муд­ре­ца, того само­го, кто, по-тво­е­му, един­ст­вен­ный может испы­ты­вать насто­я­щее наслаж­де­ние. Я же назы­ваю муд­ре­цом того, над кем нет гос­по­ди­на, и в первую оче­редь как раз того, кем не коман­ду­ет наслаж­де­ние: ибо как может заня­тый им чело­век высто­ять сре­ди трудов и нуж­ды, сре­ди опас­но­стей и угроз, со всех сто­рон с гро­хотом надви­гаю­щих­ся на чело­ве­че­скую жизнь? Как может он глядеть в лицо смер­ти, как пере­не­сет боль и скор­би? Как встре­тит миро­вые потря­се­ния и пол­чи­ща оже­сто­чен­ных непри­я­те­лей тот, над кем одер­жал победу столь изне­жен­ный про­тив­ник? — «Но он свер­шит все, что пове­лит ему наслаж­де­ние». — Буд­то ты сам не зна­ешь, что может пове­леть наслаж­де­ние.

2. «Оно не может пове­леть ниче­го недо­стой­но­го, ибо неот­де­ли­мо от доб­ро­де­те­ли». — Всмот­рись еще раз вни­ма­тель­но: раз­ве ты не видишь, что выс­шее бла­го нуж­да­ет­ся в стра­же, чтобы оста­вать­ся бла­гом вооб­ще? А как доб­ро­де­тель будет управ­лять наслаж­де­ни­ем, если будет ему сле­до­вать? Ведь сле­до­вать — дело под­чи­нен­но­го, а управ­лять — дело вла­сти­те­ля. То, что долж­но власт­во­вать, ты поме­ща­ешь сза­ди. Хоро­шень­кую же роль игра­ет у вас доб­ро­де­тель, обя­зан­ная, как рабы­ня, опро­бо­вать наслаж­де­ния перед пода­чей на стол!

3. Мы еще увидим впо­след­ст­вии, сохра­ня­ет­ся ли вооб­ще доб­ро­де­тель у тех, кто так ее уни­жа­ет, ибо, сда­вая пози­ции, она теря­ет пра­во назы­вать­ся сво­им име­нем; пока­мест же я, в ответ на твое воз­ра­же­ние, при­ве­ду тебе мно­же­ство при­ме­ров людей, поме­шан­ных на наслаж­де­ни­ях, осы­пан­ных все­воз­мож­ны­ми дара­ми фор­ту­ны, но кого даже ты при­нуж­ден будешь при­знать людь­ми дале­ки­ми от доб­ро­де­те­ли.

4. Взгля­ни хотя бы на Номен­та­на и Апи­ция4, пере­ва­ри­ваю­щих все, как они выра­жа­ют­ся, дары зем­ли и моря; взгля­ни, как они высо­ко воз­ле­жат на розо­вых лепест­ках, обо­зре­вая свою кух­ню, и у себя на сто­ле изу­ча­ют живот­ных всех стран. Уши их при этом услаж­да­ют­ся музы­кой, гла­за зре­ли­ща­ми, нёбо — все­воз­мож­ны­ми вку­са­ми. Кожу щеко­чут мяг­кие, неж­но согре­ваю­щие тка­ни, а дабы нозд­ри не оста­ва­лись тем вре­ме­нем не у дел, раз­но­об­раз­ные аро­ма­ты про­пи­ты­ва­ют поме­ще­ние, где дает­ся пир в честь рос­ко­ши, слов­но в честь усоп­ше­го роди­те­ля. Ска­жи, раз­ве не купа­ют­ся эти люди в наслаж­де­ни­ях? — А в то же вре­мя добра им это не при­не­сет, ибо не доб­ру они раду­ют­ся.


Гла­ва XII

1. Ты ска­жешь: «Да, им будет пло­хо, ибо в их жизнь посто­ян­но будут втор­гать­ся обсто­я­тель­ства, сму­щаю­щие их дух, а про­ти­во­ре­чи­вые мне­ния будут все­лять в душу тре­во­гу». — Все это вер­но, я согла­сен, и тем не менее взбал­мош­ные глуп­цы, ничем не защи­щен­ные от уко­лов рас­ка­я­ния, вку­ша­ют вели­кие наслаж­де­ния, и при­хо­дит­ся при­знать, что с тяже­стью стра­да­ний они позна­ко­мят­ся не рань­ше, чем со здра­во­мыс­ли­ем, что они безум­ны весе­лым безу­ми­ем, как, впро­чем, и боль­шин­ство людей, и бред их выра­жа­ет­ся в хохо­те.

2. У муд­ре­цов же, напро­тив, наслаж­де­ния тихи, уме­рен­ны, сдер­жан­ны, почти что вялы, едва замет­ны; они, как незва­ные гости, при­ни­ма­ют­ся хозя­е­ва­ми без поче­стей и без осо­бых изъ­яв­ле­ний радо­сти; их кое-где под­ме­ши­ва­ют в жизнь в неболь­ших коли­че­ствах, как череду­ют изред­ка серь­ез­ные дела с игра­ми и шут­ка­ми.


Гла­ва XIII

1. [XII, 3][1] Пора пере­стать сов­ме­щать несов­мест­ное, объ­еди­няя доб­ро­де­тель с наслаж­де­ни­ем: дело это сквер­ное, и ниче­го, кро­ме лести послед­ним него­дя­ям, из него не полу­чит­ся. Чело­век, пото­нув­ший в наслаж­де­ни­ях, веч­но икаю­щий, рыгаю­щий и пья­ный, зна­ет, что не может жить без удо­воль­ст­вий, а пото­му верит, что живет доб­ро­де­тель­но, ибо он слы­хал, что наслаж­де­ние и доб­ро­де­тель неот­де­ли­мы друг от дру­га; и вот он выстав­ля­ет напо­каз свои поро­ки, кото­рые сле­до­ва­ло бы спря­тать от глаз подаль­ше, под вывес­кой «Муд­рость».

2. [XII, 4] Соб­ст­вен­но, не Эпи­кур побуж­да­ет их пре­да­вать­ся изли­ше­ствам рос­ко­ши: пре­дан­ные лишь соб­ст­вен­ным поро­кам, они спе­шат при­крыть их пла­щом фило­со­фии и со всех сто­рон сбе­га­ют­ся туда, где слы­шат похва­лу наслаж­де­нию. Они не в состо­я­нии оце­нить, насколь­ко трез­во и сухо то, что зовет наслаж­де­ни­ем Эпи­кур (по край­ней мере я, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, имен­но так его пони­маю); они сле­та­ют­ся на звук само­го име­ни, ища надеж­но­го покро­ви­тель­ства и при­кры­тия сво­им вожде­ле­ни­ям.

3. [XII, 5] Таким обра­зом, они теря­ют един­ст­вен­ное бла­го, кото­рое было у них сре­ди мно­гих зол: спо­соб­ность сты­дить­ся сво­их гре­хов. Теперь они пре­воз­но­сят то, за что вче­ра крас­не­ли, и гром­ко хва­ста­ют­ся поро­ка­ми. А из-за это­го и под­рас­таю­щее поко­ле­ние сби­ва­ет­ся с пути, ибо позор­ная празд­ность полу­чи­ла отныне почет­ное зва­ние. Вот отче­го ваше вос­хва­ле­ние наслаж­де­ния столь губи­тель­но; достой­ные настав­ле­ния пре­по­да­ют­ся у вас шепотом в сте­нах шко­лы, а раз­ла­гаю­щие изре­че­ния кра­су­ют­ся на виду.

4. [XIII, 1] Сам-то я счи­таю — и в этом рас­хо­жусь со сво­и­ми кол­ле­га­ми, — что уче­ние Эпи­ку­ра свя­то и пра­виль­но, а если подой­ти к нему побли­же, то и весь­ма печаль­но; его наслаж­де­ние мало, сухо и под­чи­не­но тому зако­ну, какой мы пред­пи­сы­ва­ем доб­ро­де­те­ли: оно долж­но пови­но­вать­ся при­ро­де; а того, чем доволь­ст­ву­ет­ся при­ро­да, нико­гда не хва­тит для рос­ко­ши.

5. [XIII, 2] Что же полу­ча­ет­ся? Вся­кий, кто зовет сча­стьем празд­ное без­де­лье с пооче­ред­ным удо­вле­тво­ре­ни­ем вожде­ле­ний похо­ти и чре­ва, ищет доб­рый авто­ри­тет для при­кры­тия дур­ных дел, нахо­дит его, при­вле­чен­ный соблаз­ни­тель­ным назва­ни­ем, и отныне счи­та­ет свои поро­ки испол­не­ни­ем фило­соф­ских пра­вил, хотя наслаж­де­ния его не те, о каких он здесь услы­хал, а те, какие он при­нес сюда с собой; зато теперь он пре­да­ет­ся им без опас­ки и не таясь. Боль­шин­ство наших назы­ва­ют шко­лу Эпи­ку­ра настав­ни­цей в гнус­но­стях; я же ска­жу так: у нее неза­слу­жен­но дур­ная репу­та­ция.

6. [XIII, 3] Кто, кро­ме посвя­щен­ных, может знать навер­ня­ка? Она сама так убра­ла свой фасад, чтобы дать повод к сплет­ням и воз­буж­дать опа­се­ния. Она подоб­на доб­лест­но­му мужу, оде­то­му в жен­скую сто­лу: стыд­ли­вость не нару­ше­на, муже­ст­вен­ность не оскорб­ле­на, тело не откры­то для взо­ров нечи­стой стра­сти, но в руке тим­пан. Сле­до­ва­ло бы выбрать более при­стой­ную вывес­ку, чтобы она сама воз­буж­да­ла дух к доб­ро­де­те­ли; та, что висит сей­час, зазы­ва­ет поро­ки.

7. [XIII, 4] Вся­кий, устре­мив­ший­ся к доб­ро­де­те­ли, явля­ет собой при­мер бла­го­род­ной нату­ры; при­вер­же­нец наслаж­де­ния пред­ста­ет без­воль­ным, слом­лен­ным, лишен­ным муже­ст­вен­но­сти вырож­ден­цем, кото­ро­му суж­де­но ска­тить­ся на самое позор­ное дно, если кто-нибудь не научит его раз­ли­чать наслаж­де­ния и он не узна­ет, какие из них не выхо­дят за рам­ки есте­ствен­ных жела­ний, а какие — бес­пре­дель­ны и увле­ка­ют в про­пасть, ибо чем боль­ше их насы­ща­ют, тем нена­сыт­нее они ста­но­вят­ся.


Гла­ва XIV

1. [XIII, 5] Ну, ниче­го, лишь бы впе­ре­ди у нас шла доб­ро­де­тель, тогда любая дорож­ка будет без­опас­на! Чрез­мер­ное наслаж­де­ние вред­но, а чрез­мер­ной доб­ро­де­тель­но­сти опа­сать­ся не при­хо­дит­ся, ибо она сама есть мера; не может быть бла­гом то, что про­иг­ры­ва­ет от боль­шо­го раз­ме­ра. Кро­ме того: вам в удел доста­лась разум­ная при­ро­да; что же может быть для вас луч­ше разу­ма? Но если вам так уж мило это соеди­не­ние, если вы не соглас­ны идти к бла­жен­ной жиз­ни без обо­их сра­зу, то пусть доб­ро­де­тель идет впе­ре­ди, а наслаж­де­ние — сле­дом, уви­ва­ясь, слов­но тень, вокруг наше­го тела; но отда­вать доб­ро­де­тель, высо­чай­шую вещь на све­те, в слу­жан­ки наслаж­де­нию немыс­ли­мо для того, чей дух в состо­я­нии пости­гать не толь­ко ничтож­ные пред­ме­ты.

2. [XIV, 1] Пусть доб­ро­де­тель шага­ет впе­ре­ди со зна­ме­на­ми; наслаж­де­ние никуда от нас не денет­ся, зато мы ока­жем­ся его коман­ди­ра­ми и укро­ти­те­ля­ми; оно все­гда смо­жет выпро­сить у нас уступ­ку — но не смо­жет вынудить. Те же, кто пере­даст бразды прав­ле­ния наслаж­де­нию, лишат­ся обо­их: они упу­стят доб­ро­де­тель и не смо­гут удер­жать наслаж­де­ния, ибо отныне оно само будет дер­жать их; они будут то тер­зать­ся его недо­стат­ком, то зады­хать­ся от его оби­лия, несчаст­ные, если оно их покинет, еще несчаст­нее — если обру­шит­ся на них; подоб­но моря­кам, сбив­шим­ся с пути в Сирт­ском море5, они будут ока­зы­вать­ся то на мели, то в пото­ке бушу­ю­щих волн.

3. [XIV, 2] А про­ис­хо­дит все это от невоз­держ­но­сти и сле­пой люб­ви к удо­воль­ст­вию; кто при­ни­ма­ет дур­ное за хоро­шее, тому опас­нее все­го успех в дости­же­нии желан­но­го. Подоб­но тому как мы с вели­ки­ми труда­ми и опас­но­стью для жиз­ни охо­тим­ся на диких зве­рей, но после­дую­щее обла­да­ние ими при­но­сит не мень­ше хло­пот, и пле­нен­но­му зве­рю неред­ко слу­ча­ет­ся рас­тер­зать сво­его хозя­и­на, — точ­но так же и обла­да­те­ли наслаж­де­ний попа­да­ют в вели­кую беду, дела­ясь соб­ст­вен­но­стью того, чем, каза­лось, обла­да­ли. И чем боль­ше, чем силь­нее наслаж­де­ния, тем ничтож­нее и мель­че их быв­ший хозя­ин, а ныне раб мно­гих гос­под, тот самый, кого чернь вели­ча­ет счаст­лив­цем.

4. [XIV, 3] Про­дол­жу срав­не­ние: охот­ник, для кото­ро­го нет ниче­го доро­же, чем высле­жи­вать зве­ри­ные лого­ви­ща и «арка­нить хищ­ни­ков пет­лей», «сво­рой собак окру­жая обшир­ные дебри»6, чтобы не сбить­ся со следа, бро­са­ет ради это­го более важ­ные дела и пре­не­бре­га­ет сво­и­ми обя­зан­но­стя­ми; точ­но так же охот­ник за наслаж­де­ни­я­ми откла­ды­ва­ет все осталь­ное и в первую оче­редь пре­не­бре­га­ет сво­бо­дой: ею он пла­тит за удо­воль­ст­вия живота, но в резуль­та­те не он поку­па­ет себе наслаж­де­ния, а они поку­па­ют себе его.


Гла­ва XV

1. «Одна­ко что же все-таки меша­ет объ­еди­нить доб­ро­де­тель и наслаж­де­ние и устро­ить выс­шее бла­го таким обра­зом, чтобы чест­ное и при­ят­ное было одно и то же?» — Ни одна состав­ная часть чести не может быть бес­чест­ной, и выс­шее бла­го утра­тит свою под­лин­ность, если в нем ока­жет­ся хоть что-то не вполне наи­луч­шее.

2. Даже радость, порож­дае­мая доб­ро­де­те­лью, как она ни хоро­ша, не может быть частью выс­ше­го бла­га, так же как покой и весе­лье, от каких бы пре­крас­ных при­чин они ни воз­ни­ка­ли; все это, конеч­но, бла­га, но не из тех, что состав­ля­ют выс­шее бла­го, а из тех, что ему сопут­ст­ву­ют.

3. Тот, кто попы­та­ет­ся объ­еди­нить доб­ро­де­тель и наслаж­де­ние, пусть даже и не на рав­ных пра­вах, при­вя­жет к более проч­но­му бла­гу более хруп­кое, наде­ясь его упро­чить, после чего оба ста­нут шат­ки­ми; а на сво­бо­ду свою, непо­беди­мую до тех пор, пока для нас нет ниче­го доро­же ее, он наденет ярмо раб­ства. Ибо ему сра­зу пона­до­бит­ся фор­ту­на; но нет раб­ства гор­ше­го! Жизнь его отныне напол­нит­ся тре­во­гой, подо­зре­ни­я­ми, стра­хом; он будет тре­пе­тать от любо­го слу­чая, и каж­дое из сме­ня­ю­щих друг дру­га мгно­ве­ний будет таить в себе угро­зу.

4. Ты не хочешь водру­зить доб­ро­де­тель на твер­дое, непо­движ­ное осно­ва­ние; ты остав­ля­ешь ей лишь шат­кую поч­ву под нога­ми, ибо нет ниче­го более шат­ко­го и нена­деж­но­го, чем надеж­да на слу­чай, чем измен­чи­вое тело со все­ми его спо­соб­но­стя­ми и потреб­но­стя­ми. Как может чело­век пови­но­вать­ся богу, как может бла­го­душ­но при­ни­мать все, что бы с ним ни слу­чи­лось, не жало­вать­ся на судь­бу и тол­ко­вать все свои несча­стья в луч­шую сто­ро­ну, если самые ничтож­ные уко­лы наслаж­де­ния или боли застав­ля­ют его содро­гать­ся? Из него не вый­дет ни доб­рый защит­ник роди­ны, ни борец за сво­их дру­зей, если он поко­рил­ся наслаж­де­нию.

5. Итак, выс­шее бла­го нуж­но поме­стить настоль­ко высо­ко, чтобы ника­кая сила не мог­ла его при­ни­зить, чтобы оно ока­за­лось недо­ся­гае­мо для скор­би, надеж­ды и стра­ха. На такую высоту спо­соб­на под­нять­ся одна лишь доб­ро­де­тель. Лишь ее твер­дой посту­пи дано поко­рить эту вер­ши­ну. Она высто­ит, что бы ни слу­чи­лось, пере­но­ся несча­стья не про­сто тер­пе­ли­во, но даже охот­но, ибо она зна­ет, что все труд­но­сти наше­го вре­мен­но­го суще­ст­во­ва­ния — закон при­ро­ды. Она, как доб­рый воин, будет спо­кой­но при­ни­мать раны, счи­тать шра­мы и, если надо, умрет, прон­зен­ная вра­же­ски­ми копья­ми, но пол­ная люб­ви к пол­ко­вод­цу, ради кото­ро­го пала; и все­гда будет хра­нить в душе древ­нее настав­ле­ние: «Сле­дуй богу».

6. А кто жалу­ет­ся, пла­чет и стонет, не желая выпол­нять при­ка­за­ний, того застав­ля­ют силой и про­тив воли воло­кут туда, куда нуж­но. Какое, одна­ко, безу­мие не идти само­му, а застав­лять тащить себя воло­ком! Кля­нусь Гер­ку­ле­сом, какая глу­пость, какое непо­ни­ма­ние сво­его поло­же­ния — скор­беть отто­го, что чего-то тебе не хва­та­ет или что выпа­ла тебе жесто­кая доля; это, пра­во же, не умнее, чем удив­лять­ся и воз­му­щать­ся тем, что рав­но не мину­ет пло­хих и хоро­ших: болез­ня­ми, смер­тью, стар­че­ской сла­бо­стью и про­чи­ми пре­врат­но­стя­ми чело­ве­че­ской жиз­ни.

7. Есть вещи, кото­рые нам поло­же­но тер­петь, ибо таков порядок, уста­нов­лен­ный во все­лен­ной; их нуж­но при­ни­мать не теряя при­сут­ст­вия духа: ведь мы при­нес­ли при­ся­гу — нести свою смерт­ную участь и не рас­стра­и­вать наших рядов из-за того, чего избе­жать не в нашей вла­сти. Мы рож­де­ны под цар­ской вла­стью: пови­но­вать­ся богу — наша сво­бо­да.


Гла­ва XVI

1. Итак, истин­ное сча­стье — в доб­ро­де­те­ли. Какие сове­ты даст тебе доб­ро­де­тель? Не счи­тай ни дур­ным, ни хоро­шим того, что не име­ет отно­ше­ния к доб­ро­де­те­ли или поро­ку. Кро­ме того, будь непо­ко­ле­бим перед лицом зла и добра, дабы упо­до­бить­ся богу, насколь­ко это поз­во­ли­тель­но.

2. Какую награ­ду она сулит тебе за это? — Поис­ти­не огром­ную и боже­ст­вен­ную: ты не будешь знать ни при­нуж­де­ния, ни нуж­ды; полу­чишь сво­бо­ду, без­опас­ность, непри­кос­но­вен­ность; ника­ких тщет­ных попы­ток, ника­ких неудач: все, что ты заду­мал, будет полу­чать­ся, исчез­нут досад­ные слу­чай­но­сти, пре­пят­ст­ву­ю­щие испол­не­нию тво­ей воли и тво­их пла­нов.

3. Ну как? Доста­точ­но доб­ро­де­те­ли для бла­жен­ной жиз­ни? Ее одной — совер­шен­ной и боже­ст­вен­ной — может ли не хва­тить тебе, и даже с избыт­ком? Да и чего может не хва­тать тому, кто сто­ит по ту сто­ро­ну всех жела­ний? Тому, кто все свое собрал в себе, что может пона­до­бить­ся сна­ру­жи? Одна­ко тому, кто еще толь­ко стре­мит­ся к доб­ро­де­те­ли, даже если он уже дале­ко про­дви­нул­ся на этом пути, еще нуж­на неко­то­рая милость фор­ту­ны, пока он ведет борь­бу в чело­ве­че­ском мире, пока он не выбрал­ся из узла ско­вы­ваю­щих его смерт­ных пут. Око­вы эти быва­ют раз­ные: одни люди свя­за­ны, стя­ну­ты, даже цели­ком обмота­ны тугой, корот­кой цепью; дру­гие, уже под­няв­шись в гор­ние обла­сти и вос­па­рив ввысь, тянут за собой свою длин­ную, сво­бод­но отпу­щен­ную цепь: они тоже еще не сво­бод­ны; это нам кажет­ся, что они на воле.


Гла­ва XVII

1. Кто-нибудь из люби­те­лей обла­ять фило­со­фию может задать мне обыч­ный у них вопрос: «Отче­го же ты сам на сло­вах храб­рее, чем в жиз­ни? Зачем заис­ки­ва­ешь перед выше­сто­я­щим и не брез­гу­ешь день­га­ми, пола­гая их необ­хо­ди­мым для тебя сред­ст­вом к суще­ст­во­ва­нию? Зачем пере­жи­ва­ешь по пово­ду непри­ят­но­стей и про­ли­ва­ешь сле­зы при вести о смер­ти жены или дру­га? Зачем доро­жишь доб­рой сла­вой и не оста­ешь­ся рав­но­ду­шен к зло­сло­вию?

2. Зачем твое име­ние ухо­же­но более, чем тре­бу­ет при­ро­да? Поче­му твои обеды гото­вят­ся не по рецеп­там тво­ей фило­со­фии? К чему столь пыш­ное убран­ство в доме? И поче­му здесь пьют вино, кото­рое стар­ше тебя по воз­рас­ту? Зачем заво­дить волье­ры для птиц? Зачем сажать дере­вья, не даю­щие ниче­го, кро­ме тени? Поче­му твоя жена носит в ушах целое состо­я­ние бога­той семьи? Поче­му рабы, кото­рых ты посы­ла­ешь в шко­лу, оде­ты в дра­го­цен­ные тка­ни? Для чего у тебя учреж­де­но осо­бое искус­ство при­слу­жи­вать за сто­лом, и сереб­ро рас­кла­ды­ва­ет­ся не как попа­ло, а стро­го по пра­ви­лам, и заведе­на отдель­ная долж­ность наре­за­те­ля заку­сок?» К это­му мож­но доба­вить, если хочешь, и мно­го дру­гих вопро­сов: «Зачем тебе замор­ские вла­де­ния, и вооб­ще столь­ко, что ты не можешь счесть? Ты не зна­ешь всех тво­их рабов: это либо постыд­ная небреж­ность, если их мало, либо пре­ступ­ная рос­кошь, если их чис­ло пре­вы­ша­ет воз­мож­но­сти чело­ве­че­ской памя­ти!»

3. Когда-нибудь после я сам при­со­еди­нюсь к тво­ей бра­ни и постав­лю себе в вину боль­ше, чем ты дума­ешь; пока­мест же я отве­чу тебе вот что: «Я не муд­рец и — пусть уте­шат­ся мои недоб­ро­же­ла­те­ли — нико­гда им не буду. Поэто­му не тре­буй от меня, чтобы я срав­нял­ся с луч­ши­ми, я могу стать лишь луч­ше дур­ных. С меня доволь­но, если я каж­дый день буду избав­лять­ся от одно­го из сво­их поро­ков и биче­вать свои заблуж­де­ния.

4. Я не выздо­ро­вел и, веро­ят­но, нико­гда не буду здо­ров; про­тив моей подаг­ры я при­ме­няю боль­ше боле­уто­ля­ю­щие сред­ства, чем исце­ля­ю­щие, и раду­юсь, если при­сту­пы повто­ря­ют­ся реже и зуд сла­бе­ет; впро­чем, по срав­не­нию с ваши­ми нога­ми я, инва­лид, выгля­жу насто­я­щим бегу­ном». — Разу­ме­ет­ся, я гово­рю это не от сво­его лица — ибо сам я погряз на дне все­воз­мож­ных поро­ков, — но от лица чело­ве­ка, кото­ро­му уже уда­лось кое-что сде­лать.


Гла­ва XVIII

1. «Ты живешь не так, как рас­суж­да­ешь» — ска­же­те вы. О зло­пы­ха­те­ли, все­гда набра­сы­ваю­щи­е­ся на луч­ших из людей! В том же обви­ня­ли и Пла­то­на, Эпи­ку­ра, Зено­на, ибо все они рас­суж­да­ли не о том, как живут, а о том, как им сле­до­ва­ло бы жить. Я веду речь о доб­ро­де­те­ли, а не о себе; и если ругаю поро­ки, то в первую оче­редь мои соб­ст­вен­ные: когда смо­гу, я ста­ну жить как надо.

2. Ваша ядо­ви­тая зло­ба не отпугнет меня от луч­ших образ­цов; яд, кото­рым вы брыз­же­те на дру­гих, кото­рым мед­лен­но уби­ва­е­те самих себя, не поме­ша­ет мне упор­но вос­хва­лять ту жизнь, какую я не веду, но какую, я знаю, вести сле­ду­ет; не поме­ша­ет пре­кло­нять­ся перед доб­ро­де­те­лью, пус­кай нас разде­ля­ет без­мер­ное рас­сто­я­ние, и ста­рать­ся при­бли­зить­ся к ней, пусть даже полз­ком.

3. Ста­ну ли я дожи­дать­ся, пока най­дет­ся чело­век, кото­ро­го не посме­ет оскор­бить ваша зло­ба, не при­знаю­щая свя­щен­ной непри­кос­но­вен­но­сти даже за Рути­ли­ем7 и Като­ном?8 Сто­ит ли ста­рать­ся не про­слыть у вас черес­чур бога­тым, если даже киник Демет­рий9 для вас недо­ста­точ­но беден? А ведь сей муж — образ­чик суро­во­сти — борол­ся про­тив всех, даже есте­ствен­ных жела­ний и был бед­нее всех кини­ков: они запре­ща­ли себе иметь, он запре­щал и про­сить. И он-то для вас недо­ста­точ­но нищий! А ведь нетруд­но заме­тить, что не нау­ка доб­ро­де­те­ли, а нау­ка нище­ты была глав­ным делом его жиз­ни.


Гла­ва XIX

1. Эпи­ку­рей­ский фило­соф Дио­дор несколь­ко дней назад соб­ст­вен­ной рукой поло­жил конец сво­ей жиз­ни; но они не хотят при­знать, что он пере­ре­зал себе глот­ку по заве­ту Эпи­ку­ра. Одни пред­по­чи­та­ют видеть в его поступ­ке про­яв­ле­ние безу­мия, дру­гие — необ­ду­ман­ность; в то вре­мя как это был чело­век бла­жен­ный и вполне доб­рой сове­сти; он сам перед собой засвиде­тель­ст­во­вал, что наста­ла пора ухо­дить из жиз­ни, воздал хва­лу покою, кото­рый он вку­шал, про­ведя весь свой век на яко­ре в тихой гава­ни, и про­из­нес сло­ва, кото­рые вам так непри­ят­но слы­шать, как буд­то вас застав­ля­ют сде­лать то же самое: «Про­жил доволь­но и путь, судь­бою мне дан­ный, свер­шил я»10.

2. Вы охот­но рас­суж­да­е­те о чужой жиз­ни и чужой смер­ти; сто­ит упо­мя­нуть при вас имя како­го-нибудь вели­ко­го мужа, стя­жав­ше­го осо­бую сла­ву, как вы кида­е­тесь на него с лаем, слов­но дере­вен­ские двор­няж­ки на незна­ко­мо­го про­хо­же­го. Вид­но, вам выгод­но, чтобы ни один чело­век не казал­ся доб­рым, как буд­то чужая доб­ро­де­тель станет уко­ром вашим недо­стат­кам. Пол­ные зави­сти, вы срав­ни­ва­е­те свою грязь с чужим вели­ко­ле­пи­ем, не пони­мая, насколь­ко этим вреди­те самим себе. В самом деле, если их, стре­мя­щих­ся толь­ко к доб­ро­де­те­ли, сле­ду­ет при­знать все же корыст­ны­ми, рас­пут­ны­ми и тще­слав­ны­ми, то кем же ока­же­тесь в срав­не­нии с ними вы, для кого само имя доб­ро­де­те­ли нена­вист­но?

3. Вы утвер­жда­е­те, что никто не соблюда­ет на деле того, что гово­рит, никто не живет соглас­но соб­ст­вен­ным поуче­ни­ям. А что тут уди­ви­тель­но­го, когда гово­рит­ся о вещах вели­ких, тре­бу­ю­щих огром­но­го напря­же­ния сил, пре­вы­шаю­ще­го чело­ве­че­ские пре­де­лы? Пусть неудач­ны их попыт­ки вырвать гвозди и осво­бо­дить­ся от кре­ста, на кото­ром их рас­пи­на­ют; но из вас-то каж­дый сам заби­ва­ет себе гвозди. Когда их при­во­дят на казнь, каж­дый из них пови­са­ет на одном-един­ст­вен­ном стол­бе; а вы, сами себя еже­днев­но при­го­ва­ри­ваю­щие к каз­ни, буде­те рас­тя­ну­ты меж­ду столь­ки­ми кре­ста­ми, сколь­ко у вас стра­стей. Про­сто вам при­ят­но зло­сло­вить и поно­сить дру­гих. Я бы, может, и пове­рил, что сами вы сво­бод­ны от поро­ков, если бы мне не слу­ча­лось наблюдать, как иные, уже вися на кре­сте, плю­ют­ся в зри­те­лей.


Гла­ва XX

1. «Фило­со­фы сами не соблюда­ют сво­их пра­вил». — Они дела­ют мно­гое уж одним тем, что выска­зы­ва­ют подоб­ные пра­ви­ла, тем, что душа их заня­та достой­ны­ми поня­ти­я­ми. Если бы дела их срав­ня­лись со сло­ва­ми, они достиг­ли бы уже выс­ших сте­пе­ней бла­жен­ства. Но и без того не сто­ит пре­зи­рать доб­рые речи и серд­ца, испол­нен­ные доб­рых помыш­ле­ний. Пре­да­вать­ся спа­си­тель­ным заня­ти­ям само по себе достой­но похва­лы, неза­ви­си­мо от резуль­та­та.

2. Нуж­но ли удив­лять­ся, что, пыта­ясь взо­брать­ся по отвес­ной стене, они не дости­га­ют вер­ши­ны? Если ты муж­чи­на, ува­жай в дру­гих вели­кие дер­за­ния, даже когда они кон­ча­ют­ся кра­хом. Это бла­го­род­ное дело: пред­при­ни­мать попыт­ки, сооб­ра­зу­ясь не с соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, а с воз­мож­но­стя­ми сво­ей при­ро­ды; устрем­лять­ся ввысь и вына­ши­вать в душе пла­ны столь гран­ди­оз­ные, что их не под силу осу­ще­ст­вить даже тем, кто укра­шен вели­чай­ши­ми духов­ны­ми даро­ва­ни­я­ми.

3. Дай себе такие обе­ты: «Я изме­нюсь в лице, увидав смерть, не боль­ше, чем услы­хав о ней. Я застав­лю свое шат­кое тело под­чи­нять­ся духу, сколь­ких бы трудов и стра­да­ний это ни сто­и­ло. Я ста­ну пре­зи­рать богат­ство, кото­рое у меня есть, и не поже­лаю того, кото­ро­го у меня нет; не огор­чусь, если оно будет лежать в дру­гом доме, не обра­ду­юсь, если забле­щет вокруг меня. Я не ста­ну пере­жи­вать из-за капри­зов фор­ту­ны, при­хо­дит ли она ко мне или ухо­дит. Я ста­ну смот­реть на все зем­ли, как на мои соб­ст­вен­ные, и на мои, как на при­над­ле­жа­щие всем. Я ста­ну жить так, буд­то знаю, что рож­ден для дру­гих, и воз­бла­го­да­рю при­ро­ду вещей за это: ибо каким спо­со­бом она мог­ла бы луч­ше поза­бо­тить­ся о моих инте­ре­сах? Одно­го меня она даро­ва­ла всем, а всех — мне одно­му.

4. Име­ние свое я не ста­ну ни сте­речь с чрез­мер­ной ска­ред­но­стью, ни мотать напра­во и нале­во. Я ста­ну счи­тать, что пол­нее все­го обла­даю тем, что с умом пода­рил дру­го­му. Я не ста­ну отме­ри­вать свои бла­го­де­я­ния ни поштуч­но, ни на вес, меряя их лишь сте­пе­нью мое­го ува­же­ния к полу­ча­те­лю; вспо­мо­ще­ст­во­ва­ние достой­но­му я нико­гда не сочту чрез­мер­ным. Я не ста­ну делать ниче­го ради мне­ния окру­жаю­щих, но лишь ради соб­ст­вен­ной сове­сти; о чем знаю я один, я ста­ну делать так, буд­то на меня смот­рит тол­па наро­да.

5. Есть и пить я буду для того, чтобы уто­лить есте­ствен­ные жела­ния, а не для того, чтобы то наби­вать, то осво­бож­дать брю­хо. При­ят­ный дру­зьям, крот­кий и обхо­ди­тель­ный с вра­га­ми, я все­гда буду идти навстре­чу людям, не застав­ляя себя упра­ши­вать, и все­гда испол­ню чест­ную прось­бу. Я буду знать, что моя отчиз­на — мир, мои покро­ви­те­ли — боги, сто­я­щие надо мной и вокруг меня, оце­ни­ваю­щие дела мои и речи. В любой миг, когда при­ро­да потре­бу­ет вер­нуть ей мое дыха­ние (spi­ri­tum) или мой соб­ст­вен­ный разум отпу­стит его к ней, я уйду, под­твер­див под при­ся­гой, что всю жизнь любил чистую совесть и достой­ные заня­тия, что нико­гда ни в чем не уще­мил ничьей сво­бо­ды, и менее все­го сво­ей соб­ст­вен­ной». — Тот, кто пообе­ща­ет себе сде­лать это, кто дей­ст­ви­тель­но поже­ла­ет и попы­та­ет­ся так посту­пать — тот на вер­ном пути к богам; даже если ему не удаст­ся прой­ти этот путь до кон­ца, то «все ж он погиб, на вели­кий отва­жив­шись подвиг…»11

6. А вы, нена­вист­ни­ки доб­ро­де­те­ли и ее почи­та­те­лей, — вы не изо­бре­ли ниче­го ново­го. Боль­ные гла­за не выно­сят солн­ца, ноч­ные живот­ные бегут от сия­ния дня, пер­вые лучи солн­ца повер­га­ют их в оце­пе­не­ние, и они спе­шат укрыть­ся в свои норы, забить­ся в дыры и щели, лишь бы не видеть страш­но­го для них све­та. Вой­те, скре­же­щи­те, упраж­няй­те ваши несчаст­ные язы­ки в поно­ше­нии доб­рых людей. Разе­вай­те пасти, кусай­те: вы ско­рее обло­ма­е­те зубы, чем они заме­тят ваш укус.


Гла­ва XXI

1. «Отче­го этот при­вер­же­нец фило­со­фии так бога­то живет? Сам учит пре­зи­рать богат­ство и сам же его име­ет? Учит пре­зи­рать жизнь, но живет? Учит пре­зи­рать здо­ро­вье, но сам забо­тит­ся о нем, как никто, и ста­ра­ет­ся иметь воз­мож­но луч­шее? Гово­рит, что изгна­ние — пустой звук: “Ибо что же дур­но­го в пере­мене мест?” — но сам пред­по­чи­та­ет соста­рить­ся на родине? Он заяв­ля­ет, что не видит раз­ни­цы меж­ду дол­гим и крат­ким веком, но отче­го же тогда сам он меч­та­ет о дол­гой здо­ро­вой ста­ро­сти и все силы при­ло­жит к тому, чтобы про­жить подоль­ше?»

2. Да, он утвер­жда­ет, что все эти вещи сле­ду­ет пре­зи­рать, но не настоль­ко, чтобы не иметь их, а лишь настоль­ко, чтобы иметь не тре­во­жась; не так, чтобы само­му гнать их прочь, но так, чтобы спо­кой­но смот­реть, как они ухо­дят. Да и самой фор­туне куда выгод­нее поме­щать свои богат­ства? — Конеч­но же, туда, откуда мож­но будет забрать их, не слу­шая жалоб­ных воплей вре­мен­но­го вла­дель­ца.

3. Марк Катон все­гда про­слав­лял Курия12 и Корун­ка­ния13, да и весь тот век, когда несколь­ко пла­сти­нок сереб­ра состав­ля­ли пре­ступ­ле­ние в гла­зах цен­зо­ра14; одна­ко сам он имел сорок мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, помень­ше, конеч­но, чем Красс15, но побо­лее, чем Катон Цен­зор. От пра­деда его в этом сопо­став­ле­нии будет отде­лять зна­чи­тель­но боль­шее рас­сто­я­ние, чем от Крас­са, одна­ко если бы ему вдруг доста­лись еще богат­ства, он бы от них не отка­зал­ся.

4. Дело в том, что муд­рец вовсе не счи­та­ет себя недо­стой­ным даров слу­чая: он не любит богат­ство, одна­ко пред­по­чи­та­ет его бед­но­сти. Он при­ни­ма­ет его, толь­ко не в серд­це свое, а в дом. Он не отвер­га­ет с пре­зре­ни­ем того, что име­ет, а остав­ля­ет у себя, пола­гая, что иму­ще­ство соста­вит веще­ст­вен­ное под­креп­ле­ние для его доб­ро­де­те­ли.


Гла­ва XXII

1. Мож­но ли сомне­вать­ся, что богат­ство дает муд­ре­цу гораздо более обиль­ную мате­рию для при­ло­же­ния спо­соб­но­стей его духа, неже­ли бед­ность? Ведь бед­ность помо­га­ет упраж­нять­ся лишь в одном роде доб­ро­де­те­ли: не согнуть­ся и не дать себе прий­ти в отча­я­ние; богат­ство же пре­до­став­ля­ет обшир­ней­шее поле дея­тель­но­сти и для уме­рен­но­сти, и для щед­ро­сти, для акку­рат­но­сти, рас­по­ряди­тель­но­сти и вели­ко­ду­шия.

2. Муд­рец не станет стес­нять­ся сво­его малень­ко­го роста, но все же и он пред­по­чел бы быть высо­ким и строй­ным. Конеч­но, муд­рец может чув­ст­во­вать себя пре­крас­но, имея хилое тело или лишив­шись гла­за, одна­ко он все же пред­по­чел бы телес­ное здо­ро­вье и силу, хоть и зна­ет, что у него есть сила зна­чи­тель­но бо́льшая.

3. Он будет тер­пе­ли­во сно­сить дур­ное здо­ро­вье, но желать себе будет доб­ро­го. Есть вещи с выс­шей точ­ки зре­ния ничтож­ные; если отнять их, глав­ное бла­го нисколь­ко не постра­да­ет; одна­ко они добав­ля­ют кое-что к той бес­пре­рыв­ной радо­сти, что рож­да­ет­ся из доб­ро­де­те­ли: богат­ство весе­лит муд­ре­ца и дей­ст­ву­ет на него при­мер­но так же, как на моря­ка — хоро­ший попу­т­ный ветер, как пого­жий день, как солн­це, вдруг при­грев­шее сре­ди тем­ной, мороз­ной зимы.

4. Далее, все муд­ре­цы — я имею в виду наших муд­ре­цов, для кото­рых един­ст­вен­ное бла­го — доб­ро­де­тель, — при­зна­ют, что и сре­ди тех вещей, что зовут­ся без­раз­лич­ны­ми, одни все же пред­по­чти­тель­нее дру­гих и даже име­ют извест­ную цен­ность. Неко­то­рые из них доволь­но почтен­ны, дру­гие почтен­ны весь­ма. И дабы ты не сомне­вал­ся, уточ­ню: богат­ство вещь без­услов­но пред­по­чти­тель­ная.

5. Тут ты, конеч­но, можешь вос­клик­нуть: «Так что же ты надо мной изде­ва­ешь­ся, если богат­ство озна­ча­ет для нас с тобой одно и то же?» — Нет, дале­ко не одно и то же; жела­ешь знать, поче­му? Если мое уплы­вет от меня, то кро­ме себя само­го ниче­го от меня не уне­сет. Тебя же это пора­зит; тебе будет казать­ся, что, поте­ряв состо­я­ние, ты поте­рял само­го себя. В моей жиз­ни богат­ство игра­ет кое-какую роль; в тво­ей — глав­ную. Одним сло­вом, моим богат­ст­вом вла­дею я, твое богат­ство вла­де­ет тобой.


Гла­ва XXIII

1. Итак, пере­стань корить фило­со­фов богат­ст­вом: никто не при­го­ва­ри­вал муд­рость к бед­но­сти. Ничто не поме­ша­ет фило­со­фу вла­деть солид­ным состо­я­ни­ем, если оно ни у кого не отня­то, не обаг­ре­но кро­вью, не осквер­не­но неспра­вед­ли­во­стью, не накоп­ле­но гряз­ны­ми про­цен­та­ми16; если дохо­ды и рас­хо­ды будут оди­на­ко­во чест­ны­ми, не при­чи­няя горя нико­му, кро­ме зло­де­ев. Уве­ли­чи­вай свое состо­я­ние, насколь­ко поже­ла­ешь, что в том постыд­но­го? Богат­ство, кото­рое вся­кий желал бы назвать сво­им, но в кото­ром никто не может назвать сво­ей ни кру­пи­цы, не постыд­но, а почет­но.

2. Такое чест­ным путем нажи­тое состо­я­ние не отвра­тит от фило­со­фа бла­го­склон­ность фор­ту­ны, не заста­вит его ни пре­воз­но­сить­ся, ни крас­неть. Впро­чем, у него будет чем гор­дить­ся, если он смо­жет рас­пах­нуть настежь две­ри сво­его дома и заявить, пре­до­ста­вив сограж­да­нам осмот­реть все, чем вла­де­ет: «Пусть каж­дый уне­сет то, что при­зна­ет сво­им». Воис­ти­ну велик тот муж и бла­го­дат­но его богат­ство, если после подоб­но­го при­зы­ва он сохра­нит все, что имел! Я так ска­жу: кто может спо­кой­но и не сму­ща­ясь выста­вить свое иму­ще­ство для все­на­род­но­го обо­зре­ния, уве­рен­ный, что никто не най­дет там, на что нало­жить руку, тот будет откры­то и сме­ло богат.

3. Муд­рец не впу­стит в свой дом ни дена­рия, при­шед­ше­го дур­ным путем; но он не отвергнет даров фор­ту­ны и пло­дов сво­ей доб­ро­де­те­ли, сколь бы вели­ки они ни были. В самом деле, с какой ста­ти отка­зы­вать им в доб­ром при­е­ме? Пусть при­хо­дят, их при­ве­тят как доро­гих гостей. Он не станет ни хва­стать­ся день­га­ми, ни пря­тать их (пер­вое — свой­ство духа сует­но­го, вто­рое — трус­ли­во­го и мелоч­но­го, кото­рый хотел бы, если мож­но, засу­нуть все свое доб­ро за пазу­ху), не станет, как я уже гово­рил, и выкиды­вать их из дома.

4. Ведь не ска­жет же он: «От вас нет про­ку» или: «Я не умею вами рас­по­рядить­ся». Даль­нюю доро­гу он может про­де­лать и пеш­ком, одна­ко пред­по­чтет, если мож­но, вос­поль­зо­вать­ся эки­па­жем. Так же и будучи бед­ным он, если мож­но, пред­по­чтет стать бога­тым. Итак, насто­я­щий фило­соф будет богат, но отно­сить­ся к сво­е­му богат­ству будет лег­ко, как к веще­ству лету­че­му и непо­сто­ян­но­му, и не потер­пит, чтобы оно при­чи­ня­ло какие-либо тяготы ему или дру­гим.

5. Он станет ода­ри­вать… — но что это вы навост­ри­ли уши? что под­став­ля­е­те кар­ма­ны? — …он станет ода­ри­вать людей доб­рых либо же тех, кого в состо­я­нии сде­лать доб­ры­ми. Он станет разда­вать подар­ки не преж­де, чем отбе­рет, по тща­тель­ней­шем раз­мыш­ле­нии, самых достой­ных, как чело­век, пом­ня­щий, что ему при­дет­ся давать отчет не толь­ко о дохо­дах, но и о рас­хо­дах. Он станет делать подар­ки, исхо­дя из тре­бо­ва­ний долж­но­го и спра­вед­ли­во­го, ибо бес­смыс­лен­ные дары — один из видов позор­но­го мотов­ства. Кар­ман у него будет откры­тый, но не дыря­вый: из него мно­го будет выни­мать­ся, но ниче­го не будет высы­пать­ся.


Гла­ва XXIV

1. Оши­ба­ет­ся, кто дума­ет, буд­то нет ниче­го лег­че, чем дарить: это дело чрез­вы­чай­но труд­ное, если рас­пре­де­лять со смыс­лом, а не раз­бра­сы­вать как при­дет­ся, пови­ну­ясь пер­во­му побуж­де­нию. Вот чело­век, кото­ро­му я обя­зан, а это­му воз­вра­щаю долг; это­му я при­ду на помощь, а того пожа­лею; вот достой­ный чело­век, кото­ро­го надо под­дер­жать, чтобы бед­ность не сби­ла его с пути или не зада­ви­ла совсем; этим я не дам, несмот­ря на их нуж­ду, пото­му что если и дам, нуж­да их не умень­шит­ся; кому-то я сам пред­ло­жу, кому-то даже буду всо­вы­вать насиль­но. В таком деле нель­зя допус­кать небреж­но­сти: подар­ки — луч­шее поме­ще­ние денег.

2. «Как? Неужто ты, фило­соф, даришь для того, чтобы полу­чить доход?» — Во вся­ком слу­чае, для того, чтобы не поне­сти убыт­ки. Подар­ки сле­ду­ет вкла­ды­вать туда, откуда мож­но ждать воз­ме­ще­ния, но не нуж­но его тре­бо­вать. Мы поме­ща­ем наши бла­го­де­я­ния, как глу­бо­ко зары­тый клад: без нуж­ды ты не ста­нешь его выка­пы­вать.

3. Сам дом бога­то­го чело­ве­ка — обшир­ное поле для бла­готво­ри­тель­ной дея­тель­но­сти. Щед­рость назы­ва­ет­ся у нас «сво­бод­но­стью» — «li­be­ra­li­tas» — не пото­му, что долж­на быть обра­ще­на толь­ко на сво­бод­ных, а пото­му, что ее источ­ник — сво­бод­ный дух. Кто ска­жет, что щед­рость сле­ду­ет про­яв­лять лишь к оде­тым в тогу? При­ро­да велит мне при­но­сить поль­зу людям неза­ви­си­мо от того, рабы они или сво­бод­ные, сво­бод­но­рож­ден­ные или воль­ноот­пу­щен­ни­ки, отпу­щен­ные по зако­ну или по друж­бе, — какая раз­ни­ца? Где есть чело­век, там есть место бла­го­де­я­нию. Так что мож­но упраж­нять­ся в щед­ро­сти и разда­вать день­ги, не пере­сту­пая соб­ст­вен­но­го поро­га. Щед­рость муд­ре­ца нико­гда не обра­ща­ет­ся на недо­стой­ных и под­лых, но зато и не исся­ка­ет и, встре­тив достой­но­го, изли­ва­ет­ся вся­кий раз, как из рога изоби­лия.

4. Чест­ные, сме­лые, муже­ст­вен­ные речи тех, кто стре­мит­ся к муд­ро­сти, не дадут вам пово­да для пре­врат­но­го тол­ко­ва­ния. Толь­ко запом­ни­те: стре­мя­щий­ся к муд­ро­сти — это еще не муд­рец, достиг­ший цели. Вот что ска­жет вам пер­вый: «Речи мои пре­вос­ход­ны, но сам я до сих пор вра­ща­юсь сре­ди бес­чис­лен­ных зол. Не тре­буй, чтобы я сей­час соот­вет­ст­во­вал сво­им пра­ви­лам: ведь я как раз занят тем, что делаю себя, фор­ми­рую, пыта­юсь под­нять до недо­ся­гае­мо­го образ­ца. Если я дой­ду до наме­чен­ной мною цели, тогда тре­буй, чтобы дела мои отве­ча­ли сло­вам». Вто­рой же, достиг­ший вер­ши­ны чело­ве­че­ско­го бла­га, обра­тит­ся к тебе ина­че и ска­жет так: «Преж­де все­го, с какой ста­ти ты поз­во­ля­ешь себе судить о людях, кото­рые луч­ше тебя? Сам-то я уже, по сча­стью, вну­шаю непри­язнь всем дур­ным людям, а это дока­зы­ва­ет мою правоту.

5. Но чтобы ты понял, отче­го я не завидую нико­му из смерт­ных, выслу­шай, что я думаю по пово­ду раз­ных вещей в жиз­ни. Богат­ство — не бла­го; если бы оно им было, оно дела­ло бы людей хоро­ши­ми; но это не так; а посколь­ку то, что мы нахо­дим у дур­ных людей, не может назы­вать­ся хоро­шим, постоль­ку я не согла­ша­юсь назы­вать его этим име­нем. В осталь­ном же я при­знаю, что оно полез­но, достав­ля­ет мно­го жиз­нен­ных удобств и пото­му его сле­ду­ет иметь.


Гла­ва XXV

1. Что ж, выхо­дит, что и вы и я оди­на­ко­во пола­га­ем, что богат­ство сле­ду­ет иметь; послу­шай­те же, поче­му я не счи­таю его одним из благ и в чем я отно­шусь к нему ина­че, чем вы. Пусть меня посе­лят в самом бога­том доме, где даже самые обы­ден­ные пред­ме­ты будут толь­ко из золота и сереб­ра, — я не воз­гор­жусь, ибо все это хоть и окру­жа­ет меня, но лишь сна­ру­жи. Пере­не­си­те меня на Суб­ли­ций­ский мост17 и брось­те сре­ди нищих: я не почув­ст­вую себя уни­жен­ным, сидя с протя­ну­той рукой сре­ди попро­ша­ек. Раз­ве тому, у кого есть воз­мож­ность уме­реть, так уж важ­но, что у него нет кор­ки хле­ба? Какой же из это­го вывод? Я пред­по­чту бли­ста­тель­ный дво­рец гряз­но­му мосту.

2. Поме­сти­те меня сре­ди осле­пи­тель­ной рос­ко­ши и изыс­кан­но­го убран­ства: я не сочту себя счаст­ли­вее отто­го, что сижу на мяг­ком и сотра­пез­ни­ки мои воз­ле­жат на пур­пу­ре. Дай­те мне иное ложе: я не почув­ст­вую себя несчаст­нее, опус­кая уста­лую голо­ву на охап­ку сена или ложась отдох­нуть на реза­ную соло­му, выле­заю­щую сквозь дыры в вет­хой пару­сине. Какой из это­го вывод? Я пред­по­чту гулять в пре­тек­сте, чем свер­кать голы­ми лопат­ка­ми через про­ре­хи в лох­мо­тьях.

3. Пусть все дни мои будут один удач­нее дру­го­го, пусть несут­ся ко мне поздрав­ле­ния с новы­ми успе­ха­ми, когда еще не отзву­ча­ли преж­ние: я не ста­ну любо­вать­ся сам собой. Отбе­ри­те у меня эту вре­мен­ную милость: пусть поте­ри, убыт­ки, горе обру­ши­ва­ют на мой дух удар за уда­ром; пусть каж­дый час при­но­сит новую беду; сре­ди моря несча­стий я не назо­ву себя несчаст­ным, ни одно­го дня я не про­кля­ну; ибо я все пред­у­смот­рел так, что ни один день не может стать для меня чер­ным. Какой отсюда вывод? Я пред­по­чту воз­дер­жи­вать­ся от излиш­ней весе­ло­сти, неже­ли подав­лять чрез­мер­ную скорбь».

4. И вот что ска­жет тебе еще этот Сократ: «Хочешь, сде­лай меня победи­те­лем всех наро­дов мира, пусть пыш­но укра­шен­ная колес­ни­ца Вак­ха везет меня во гла­ве три­ум­фа от само­го сол­неч­но­го вос­хо­да до Фив, пусть все цари при­хо­дят про­сить меня утвер­дить их на цар­стве, — в тот самый миг, когда со всех сто­рон меня будут вели­чать богом, я яснее все­го пой­му, что я чело­век. Хочешь — вне­зап­но, без пред­у­преж­де­ния, сбрось меня с этой осле­пи­тель­ной вер­ши­ны; пусть голо­во­кру­жи­тель­ная пере­ме­на судь­бы взгро­моздит меня на чуже­зем­ные носил­ки и я укра­шу собой тор­же­ст­вен­ную про­цес­сию над­мен­но­го и дико­го заво­е­ва­те­ля: воло­чась за чужой колес­ни­цей, я почув­ст­вую себя не более уни­жен­ным, чем тогда, когда сто­ял на соб­ст­вен­ной. Какой же из это­го вывод? А такой, что я все-таки пред­по­чту победить, а не попасть в плен. (5) Да, все цар­ство фор­ту­ны не удо­сто­ит­ся от меня ниче­го, кро­ме пре­зре­ния; но если мне пре­до­ста­вят выбор, я возь­му луч­шее. Все, что выпа­дет мне на долю, обра­тит­ся во бла­го, но я пред­по­чи­таю, чтобы выпа­да­ло более удоб­ное, при­ят­ное и менее мучи­тель­ное для того, кому при­дет­ся это обра­щать во бла­го. Не поду­май, конеч­но, буд­то какую-нибудь доб­ро­де­тель мож­но стя­жать без труда; но дело в том, что одним доб­ро­де­те­лям нуж­ны шпо­ры, а дру­гим — узда.

6. Это как с телом: спус­ка­ясь под гору, нуж­но его удер­жи­вать, под­ни­ма­ясь в гору — тол­кать впе­ред; так вот, и доб­ро­де­те­ли быва­ют направ­ле­ны либо под гору, либо в гору. Вся­кий согла­сит­ся, что тер­пе­ние, муже­ство, стой­кость и все про­чие доб­ро­де­те­ли, про­ти­во­по­став­ля­е­мые жесто­ким обсто­я­тель­ствам и под­чи­ня­ю­щие себе фор­ту­ну, караб­ка­ют­ся в гору, упи­ра­ют­ся, борют­ся. (7) И столь же оче­вид­но, что щед­рость, уме­рен­ность, кротость идут под гору. Здесь мы удер­жи­ва­ем свой дух, чтобы он не сорвал­ся впе­ред, там — гоним его, пону­ка­ем, тол­ка­ем самым жесто­ким обра­зом. Так вот, в бед­но­сти нам пона­до­бят­ся более муже­ст­вен­ные, воин­ст­вен­ные доб­ро­де­те­ли; в богат­стве — более утон­чен­ные, стре­мя­щи­е­ся сдер­жи­вать шаг и удер­жать себя в рав­но­ве­сии.

8. Перед лицом тако­го разде­ле­ния, я все­гда пред­по­чту те, в кото­рых мож­но упраж­нять­ся спо­кой­но, тем, кото­рые тре­бу­ют кро­ви и пота. Таким обра­зом, — заклю­чит свою речь муд­рец, — и жизнь моя не рас­хо­дит­ся с мои­ми сло­ва­ми; это вы пло­хо их слы­ши­те: ваши уши улав­ли­ва­ют толь­ко зву­ча­ние слов, а что они озна­ча­ют, вы даже не инте­ре­су­е­тесь спро­сить».


Гла­ва XXVI

1. «Но какая же раз­ни­ца меж­ду мной, дура­ком, и тобой, муд­ре­цом, если мы оба хотим иметь?» — Очень боль­шая: у муд­ро­го мужа богат­ство — раб, у глу­по­го — вла­сте­лин; муд­рый не поз­во­ля­ет сво­е­му богат­ству ниче­го, вам оно поз­во­ля­ет все; вы при­вы­ка­е­те и при­вя­зы­ва­е­тесь к сво­е­му богат­ству так, буд­то кто-то обе­щал вам веч­ное им обла­да­ние, а муд­рец, уто­пая в богат­стве, тут-то и раз­мыш­ля­ет более все­го о бед­но­сти.

2. Ни один пол­ко­во­дец не пона­де­ет­ся на пере­ми­рие до такой сте­пе­ни, чтобы оста­вить при­готов­ле­ния к уже объ­яв­лен­ной войне, даже если она до вре­ме­ни не ведет­ся; а вас один кра­си­вый дом застав­ля­ет возо­мнить о себе и утра­тить пред­став­ле­ние о дей­ст­ви­тель­но­сти, как буд­то он не может ни сго­реть, ни обру­шить­ся; куча денег дела­ет вас глу­хи­ми и сле­пы­ми, как буд­то они отве­дут от вас все опас­но­сти, как буд­то у фор­ту­ны не хва­тит сил мгно­вен­но уни­что­жить их.

3. Богат­ство — игруш­ка вашей празд­но­сти. Вы не види­те заклю­чен­ных в нем опас­но­стей, как вар­ва­ры в оса­жден­ном горо­де не подо­зре­ва­ют о назна­че­нии осад­ных орудий и лени­во наблюда­ют за работой непри­я­те­ля, не в силах ура­зу­меть, для чего воз­во­дят­ся в таком отда­ле­нии все эти соору­же­ния. Так и вы: когда все бла­го­по­луч­но, вы рас­слаб­ля­е­тесь, вме­сто того чтобы заду­мать­ся, сколь­ко несчаст­ных слу­чай­но­стей под­сте­ре­га­ет вас со всех сто­рон. Они вот-вот уже гото­вы пой­ти на при­ступ и захва­тить дра­го­цен­ную добы­чу.

4. Муд­рец же, если у него вдруг отни­мут богат­ство, ниче­го не поте­ря­ет из сво­его досто­я­ния; он будет жить, как жил, доволь­ный насто­я­щим, уве­рен­ный в буду­щем. «Самое твер­дое сре­ди моих убеж­де­ний, — ска­жет вам Сократ или кто-нибудь дру­гой, наде­лен­ный таким же пра­вом и вла­стью судить о делах чело­ве­че­ских, — это не изме­нять строя моей жиз­ни в уго­ду вашим мне­ни­ям. Со всех сто­рон я слы­шу обыч­ные ваши речи, но по мне это не брань, а писк несчаст­ных ново­рож­ден­ных мла­ден­цев».

5. Так ска­жет вам тот, кому посчаст­ли­ви­лось достичь муд­ро­сти и чей сво­бод­ный от поро­ков дух велит ему пори­цать дру­гих — не из нена­ви­сти, но во имя исце­ле­ния. И вот что он еще при­ба­вит: «Ваше мне­ние вол­ну­ет меня не из-за меня, а из-за вас, ибо нена­видя­щие доб­ро­де­тель и гоня­щие ее с улю­лю­ка­ни­ем навсе­гда отре­ка­ют­ся от надеж­ды на исправ­ле­ние. Меня вы не оби­жа­е­те, но и богов не оби­жа­ют те, кто опро­киды­ва­ет алта­ри. Одна­ко дур­ные наме­ре­ния и злые замыс­лы не ста­но­вят­ся луч­ше отто­го, что не могут при­чи­нить вреда.

6. Я вос­при­ни­маю ваши бред­ни так же, как, веро­ят­но, Юпи­тер все­бла­гой и вели­чай­ший — непри­стой­ные выдум­ки поэтов, кото­рые пред­став­ля­ют его то кры­ла­тым, то рога­тым, то не ночу­ю­щим дома блудо­де­ем; жесто­ким к богам и неспра­вед­ли­вым к людям; похи­ти­те­лем сво­бод­ных людей и даже род­ст­вен­ни­ков; отце­убий­цей, без­за­кон­но захва­тив­шим отчий пре­стол и еще чужой в при­да­чу. Един­ст­вен­ное, чего дости­га­ют подоб­ные сочи­не­ния, — осво­бож­да­ют людей от вся­ко­го сты­да за свои пре­гре­ше­ния: мол, чего стес­нять­ся, если сами боги такие.

7. Меня ваши оскорб­ле­ния нисколь­ко не заде­ва­ют, но ради вас самих я пред­у­преж­даю вас: ува­жай­те доб­ро­де­тель, верь­те тем, кто сам неуклон­но ей сле­до­вал и теперь воз­ве­ли­чи­ва­ет ее перед вами: прой­дет вре­мя, и она пред­станет в еще боль­шем вели­чии. Почи­тай­те доб­ро­де­тель как богов, а испо­ве­дую­щих ее — как жре­цов, и да бла­го­го­ве­ют язы­ки ваши18 при вся­ком упо­ми­на­нии свя­щен­ных пись­мен. Это сло­во: “fa­ve­te” — “бла­го­го­вей­те” про­ис­хо­дит вовсе не от бла­го­же­ла­тель­но­го одоб­ре­ния — “fa­vor”, оно не при­зы­ва­ет вас к кри­кам и руко­плес­ка­нию, как в цир­ке, а повеле­ва­ет мол­чать, дабы свя­щен­но­дей­ст­вие мог­ло свер­шить­ся как поло­же­но, не пре­ры­вае­мое неумест­ным шумом и бол­тов­ней. Вам вдвойне необ­хо­ди­мо испол­нять это пове­ле­ние и вся­кий раз, как разда­дут­ся речи это­го ора­ку­ла, закры­вать рот, чтобы слу­шать вни­ма­тель­но.

8. Ведь вы все сбе­га­е­тесь послу­шать, когда какой-нибудь наем­ный лжец забрен­чит на ули­це систром19, когда какой-нибудь уме­лый само­ис­тя­за­тель начнет резать, не слиш­ком, впро­чем, твер­дой рукой, свои пред­пле­чья и пле­чи, зали­вая их кро­вью; когда какая-нибудь жен­щи­на с завы­ва­ни­ем попол­зет по доро­ге на коле­нях; когда ста­рик в льня­ных одеж­дах, дер­жа перед собой лав­ро­вую вет­ку и зажжен­ный сре­ди бела дня фонарь, пой­дет кри­чать о том, что раз­гне­ва­ли кого-то из богов, — вы все засты­ва­е­те, пора­жен­ные, и, зара­жая друг дру­га стра­хом, вери­те, что это — гла­ша­таи боже­ства».


Гла­ва XXVII

1. Вот о чем взы­ва­ет Сократ из тем­ни­цы, кото­рая очи­сти­лась, едва он вошел в нее, и сде­ла­лась почет­нее вся­кой курии20: «Что за безу­мие, что за при­ро­да, враж­деб­ная богам и людям, застав­ля­ет вас поно­сить доб­ро­де­тель и оскорб­лять свя­ты­ню злоб­ны­ми реча­ми? Если може­те, хва­ли­те доб­рых людей, не може­те — прой­ди­те мимо; а если уж вы не в силах сдер­жать сво­ей мерз­кой рас­пу­щен­но­сти, напа­дай­те друг на дру­га: ибо обра­щать вашу безум­ную брань к небу, я не ска­жу что кощун­ство, но напрас­ный труд.

2. В свое вре­мя я сам сде­лал­ся мише­нью для шуток Ари­сто­фа­на21, а вслед за ним дви­нул­ся и про­чий отряд коми­че­ских поэтов, излив на меня весь запас сво­их ядо­ви­тых ост­рот, и что же? Эти напад­ки лишь укре­пи­ли сла­ву моей доб­ро­де­те­ли. Ей полез­но, когда ее выстав­ля­ют, слов­но раба на про­да­жу, и тычут в нее паль­ца­ми, про­буя на кре­пость, к тому же нет луч­ше спо­со­ба узнать, чего она сто­ит и како­ва ее сила, чем полезть на нее в дра­ку и попы­тать­ся побить: твер­дость гра­ни­та луч­ше все­го извест­на кам­не­ре­зам.

3[2]. Вот я — стою подоб­но ска­ле на мор­ской отме­ли, и вол­ны бес­пре­стан­но обру­ши­ва­ют на меня свои уда­ры, но ни сдви­нуть меня с места, ни раз­бить им не под силу, хотя напад­ки их не пре­кра­ща­ют­ся сто­ле­ти­я­ми. Напа­дай­те же, бей­те: я выне­су все, и в этом — моя победа над вами. Напа­даю­щие на неодо­ли­мую твер­ды­ню употре­бят свою силу себе же во зло; а пото­му ищи­те мяг­кую и уступ­чи­вую мишень, чтобы вон­зать ваши стре­лы. (4) Вам нечем занять себя, и вы пус­ка­е­тесь в иссле­до­ва­ние чужих недо­стат­ков, изре­кая свои при­го­во­ры: “Не слиш­ком ли про­стор­но живет этот фило­соф и не слиш­ком ли рос­кош­но обеда­ет?” Вы заме­ча­е­те чужие пры­щи, а сами покры­ты гной­ны­ми язва­ми. Так урод, покры­тый с ног до голо­вы зло­вон­ны­ми стру­пья­ми, стал бы высме­и­вать родин­ки или боро­дав­ки на пре­крас­ней­ших телах.

5. Поставь­те в вину Пла­то­ну то, что он искал денег, Ари­сто­те­лю — что брал, Демо­кри­ту — что пре­зи­рал, Эпи­ку­ру — что тра­тил; мне само­му поставь­те в вину Алки­ви­а­да и Фед­ра — вы, кото­рые при пер­вой воз­мож­но­сти кине­тесь под­ра­жать всем нашим поро­кам, не пом­ня себя от сча­стья!

6. Огля­ни­тесь луч­ше на соб­ст­вен­ные поро­ки, на зло, оса­див­шее вас со всех сто­рон, вгры­заю­ще­е­ся в вас сна­ру­жи, паля­щее огнем самые ваши внут­рен­но­сти! Если вы не жела­е­те знать ваше­го соб­ст­вен­но­го поло­же­ния, то пой­ми­те хотя бы, что дела чело­ве­че­ские вооб­ще сей­час в том состо­я­нии, чтобы вам оста­ва­лось мно­го досу­га чесать язы­ки, пори­цая луч­ших, чем вы, людей.


Гла­ва XXVIII

1. Но вы это­го не пони­ма­е­те и стро­и­те хоро­шую мину при пло­хой игре, слов­но люди, сидя­щие в цир­ке или в теат­ре и еще не успев­шие полу­чить горест­ных вестей из дома, уже погру­жен­но­го в тра­ур. Но я-то гля­жу свер­ху и вижу, какие тучи соби­ра­ют­ся над ваши­ми голо­ва­ми, угро­жая взо­рвать­ся бурей в неда­ле­ком буду­щем, а неко­то­рые так уже и вплот­ную навис­ли над вами и вашим доб­ром. И даже более того: раз­ве ужас­ный шквал не захва­тил уже ваши души, хоть вы того и не чув­ст­ву­е­те, не завер­тел их в вих­ре, застав­ляя от одно­го убе­гать, к дру­го­му сле­по устрем­лять­ся, то воз­но­ся под обла­ка, то швы­ряя в про­пасть?..»


[На этом текст в руко­пи­сях обры­ва­ет­ся.]

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Луций Анней Новат, впо­след­ст­вии назы­вав­ший­ся Луций Юний Гал­ли­он Анне­ан (родил­ся до 4 г. до н. э. — покон­чил с собой после 65 г. н. э.) — стар­ший брат Сене­ки. Их отец, Луций Анней Сене­ка Стар­ший (род. ок. 55 г. до н. э.) был извест­ным ора­то­ром, про­ис­хо­дил из бога­той всад­ни­че­ской семьи в Кор­ду­бе в Испа­нии и про­из­вел на свет трех сыно­вей, из кото­рых пер­вый, Новат (Гал­ли­он), так­же про­сла­вил­ся как ора­тор и был усы­нов­лен дру­гом отца, зна­ме­ни­тым декла­ма­то­ром Юни­ем Гал­ли­о­ном. Вто­рой, самый извест­ный, был наш автор, Сене­ка, а тре­тий, Анней Мела, «дви­жи­мый неле­пым тще­сла­ви­ем, воз­дер­жал­ся от соис­ка­ния выс­ших государ­ст­вен­ных долж­но­стей… и обрел извест­ность» лишь как отец поэта Аннея Лука­на (Тацит. Анна­лы, 16, 17).

    Стар­ший брат, Гал­ли­он, выс­ших долж­но­стей добил­ся: был кон­су­лом-суф­фек­том, а затем про­кон­су­лом в Ахайе, где про­сла­вил­ся уже не как Ора­тор, а как судья апо­сто­ла Пав­ла: «Во вре­мя про­кон­суль­ства Гал­ли­о­на в Ахайи напа­ли иудеи еди­но­душ­но на Пав­ла и при­ве­ли его пред суди­ли­ще, гово­ря, что он учит людей чтить бога не по зако­ну. Когда же Павел хотел открыть уста, Гал­ли­он ска­зал иуде­ям: Иудеи! Если бы какая-нибудь была обида, или злой умы­сел, то я имел бы при­чи­ну выслу­шать вас; но когда идет спор об име­нах и о законе вашем, то раз­би­рай­те сами: я не хочу быть судьею в этом. И про­гнал их от суди­ли­ща. А все Елли­ны, схва­тив­ши Сосфе­на, началь­ни­ка сина­го­ги, били его пред суди­ли­щем, и Гал­ли­он нима­ло не забо­тил­ся об этом» (Дея­ния свя­тых апо­сто­лов, 18, 12—17). По воз­вра­ще­нии в Рим «…на Юния Гал­ли­о­на, устра­шен­но­го умерщ­вле­ни­ем его бра­та Сене­ки и сми­рен­но молив­ше­го о поща­де, обру­шил­ся с обви­не­ни­я­ми Сали­ен Кле­мент, назы­вая его вра­гом и убий­цею…» (Анна­лы, 15, 73). Неиз­вест­но, покон­чил ли он с собой тогда же, в 65 г., или несколь­ко позд­нее.

    В фило­со­фии Гал­ли­он, как вид­но из обра­щен­но­го к нему диа­ло­га Сене­ки, при­дер­жи­вал­ся эпи­ку­рей­ских взглядов, одна­ко при этом и богат­ст­вом, и любо­вью к рос­ко­ши и изя­ще­ству, види­мо, намно­го усту­пал сво­е­му бра­ту-сто­и­ку, про­по­ве­до­вав­ше­му аске­ти­че­ское само­огра­ни­че­ние, но жив­ше­му вполне по-эпи­ку­рей­ски.

  • 2Пре­тор — вто­рая по зна­че­нию и досто­ин­ству (ho­nor) государ­ст­вен­ная долж­ность (ma­gistra­tus) в Риме. Пре­то­ры изби­ра­лись народ­ным собра­ни­ем на год и фор­маль­но обла­да­ли такой же вла­стью (im­pe­rium), как и кон­су­лы: ius agen­di cum pat­ri­bus et po­pu­lo, а при необ­хо­ди­мо­сти — как воен­ное коман­до­ва­ние и, глав­ным обра­зом, как выс­шая судеб­ная власть. Как и кон­су­лы, пре­то­ры носи­ли тогу-пре­тек­сту, сиде­ли на куруль­ных крес­лах и сопро­вож­да­лись лик­то­ра­ми с фас­ка­ми (в Риме пре­то­ру пола­га­лось 2 лик­то­ра, в про­вин­ции — 6).
  • 3Сво­бод­ные рим­ские граж­дане носи­ли поверх руба­хи (туни­ки) тогу. Хла­миду — гре­че­ское мяг­кое верх­нее пла­тье — носи­ли неграж­дане или несво­бод­ные люди.
  • 4Зна­ме­ни­тые чре­во­угод­ни­ки и жуи­ры эпо­хи Авгу­ста и Тибе­рия. Имя Апи­ция было в Риме нари­ца­тель­ным. Обжо­ру вре­мен Авгу­ста зва­ли, соб­ст­вен­но, Мар­ком Гави­ем, а Апи­ци­ем его про­зва­ли из-за леген­дар­но­го обжо­ры и бога­ча вре­мен ким­вр­ских войн. В эпо­ху Воз­рож­де­ния гума­ни­сты при­пи­са­ли упо­ми­нае­мо­му Сене­кой Апи­цию древ­нюю пова­рен­ную кни­гу (De re co­qui­na­ria lib­ri tres), содер­жав­шую самые экзо­ти­че­ские рецеп­ты (по новей­шим дан­ным, состав­лен­ную в V веке).
  • 5Малый и Боль­шой Сирт — два мел­ких зали­ва у побе­ре­жья Север­ной Афри­ки, извест­ные силь­ны­ми тече­ни­я­ми и блуж­даю­щи­ми пес­ча­ны­ми бан­ка­ми. В древ­но­сти — нари­ца­тель­ное имя вся­ко­го опас­но­го для пла­ва­ния места.
  • 6Вер­ги­лий. Геор­ги­ки, I, 139—140.
  • 7Пуб­лий Рути­лий Руф — кон­сул 105 г. до н. э., про­слав­лен­ный вое­на­чаль­ник, ора­тор, юрист, исто­рик и фило­соф; друг Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на и Лелия, член «сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка», уче­ник сто­и­ка Панэтия. Зна­ме­нит поми­мо про­че­го тем, что вопло­щал стои­че­скую эти­ку в соб­ст­вен­ной жиз­ни; в част­но­сти, будучи заве­до­мо неспра­вед­ли­во обви­нен, не поже­лал защи­щать­ся в суде обще­при­ня­ты­ми мето­да­ми, почи­тая их ниже сво­его досто­ин­ства, и гор­до уда­лил­ся в изгна­ние.
  • 8Марк Пор­ций Катон по про­зви­щу Ути­че­ский, или Млад­ший — пра­внук зна­ме­ни­то­го дея­те­ля рес­пуб­ли­кан­ских вре­мен Мар­ка Пор­ция Като­на Цен­зо­ра — убеж­ден­ный рес­пуб­ли­ка­нец, пред­ста­ви­тель сенат­ской ари­сто­кра­тии, про­тив­ник Юлия Цеза­ря, сто­ик. Для совре­мен­ни­ков и для потом­ков — образ­чик под­лин­но рим­ской твер­до­сти харак­те­ра и стро­го­сти нра­вов. В 49—48 гг. сра­жал­ся про­тив Цеза­ря на сто­роне Пом­пея; в 47—46 гг. — про­пре­тор горо­да Ути­ки (откуда про­зви­ще), тогдаш­ней сто­ли­цы про­вин­ции Афри­ка, где и погиб от соб­ст­вен­ной руки, после побед Цеза­ря в Север­ной Афри­ке.

    Без­упреч­ность жиз­ни и обсто­я­тель­ства смер­ти, неза­у­ряд­ные спо­соб­но­сти в соеди­не­нии с муже­ст­вом и скром­но­стью, под­черк­ну­тая вер­ность древ­не­рим­ским тра­ди­ци­ям («обы­ча­ям пред­ков»), обос­но­ван­ная аргу­мен­та­ми стои­че­ской фило­со­фии, — все это сде­ла­ло его иде­аль­ным геро­ем, exemplum — вопло­ще­ни­ем рим­ской и стои­че­ской доб­ро­де­те­ли. Уже через год после смер­ти Като­на Цице­рон пишет о нем похваль­ное сло­во как о послед­нем и вели­чай­шем защит­ни­ке сво­бо­ды. Для Сене­ки Катон Млад­ший и Сократ — два образ­чи­ка под­лин­ной муд­ро­сти, два совер­шен­ных «муд­ре­ца». Поступ­ки и сло­ва Като­на иллю­ст­ри­ру­ют рас­суж­де­ния о доб­ро­де­те­ли во всех без исклю­че­ния трак­та­тах Сене­ки.

  • 9Киник Демет­рий, совре­мен­ник Сене­ки, учив­ший боль­шей частью в Риме, отли­чал­ся пря­мотой речи и край­ней мало­стью житей­ских потреб­но­стей. За дерз­кий язык Нерон изгнал его из Рима, куда он вер­нул­ся при Вес­па­си­ане (ср. у Све­то­ния: Вес­па­си­а­на «нима­ло не бес­по­ко­и­ли воль­но­сти дру­зей… строп­ти­вость фило­со­фов… Ссыль­ный киник Демет­рий, повстре­чав его в доро­ге, не поже­лал ни встать перед ним, ни поздо­ро­вать­ся, и даже стал на него лаять, но импе­ра­тор толь­ко обо­звал его псом» — Вес­па­си­ан, 13).
  • 10Вер­ги­лий. Эне­ида, IV, 653.
  • 11Овидий. Мета­мор­фо­зы, II, 327—328 (о Фаэ­тоне, дерз­нув­шем под­нять­ся к солн­цу и сожжен­ном).
  • 12Маний Курий Ден­тат — кон­сул 290 г. до н. э., круп­ный государ­ст­вен­ный дея­тель ран­ней рес­пуб­ли­ки, про­слав­лен­ный воен­ны­ми победа­ми, ост­ро­ум­ны­ми изре­че­ни­я­ми, а более все­го — про­стотой, бед­но­стью и скром­но­стью. Для всех после­дую­щих поко­ле­ний рим­ских кон­сер­ва­то­ров — образ­чик древ­них «mo­res maio­rum», оте­че­ских нра­вов, обес­пе­чив­ших вели­чие Рим­ско­го государ­ства. Зна­ме­нит тем, что в похо­дах не потер­пел ни одно­го пора­же­ния и ни разу не взял ни взят­ки, ни подар­ка: «Quem ne­mo fer­ro po­tuit su­pe­ra­re nec auro» (Энний. Анна­лы, 220v). Когда сам­ни­ты, про­тив кото­рых Рим вел тогда вой­ну, хоте­ли под­ку­пить его совсем уж неслы­хан­ной сум­мой, он отве­чал, что день­ги ему не нуж­ны, так как ест он на гли­ня­ной посуде, а вла­деть пред­по­чи­та­ет не золо­том, а людь­ми, обла­даю­щи­ми золо­том.
  • 13Тибе­рий Корун­ка­ний, кон­сул 280 г. до н. э., извест­ный лако­нич­ным крас­но­ре­чи­ем и ост­ро­уми­ем ора­тор, воин и бес­среб­ре­ник — тоже обра­зец mo­res maio­rum.
  • 14Цен­зор — выс­шая маги­ст­ра­ту­ра в древ­нем Риме. Цен­зо­ры долж­ны были каж­дые 5 лет оце­ни­вать иму­ще­ство граж­дан, удо­сто­ве­рять их пра­ва на рим­ское граж­дан­ство, давать нрав­ст­вен­ную оцен­ку их жиз­ни. Цен­зо­ры состав­ля­ли спис­ки всех граж­дан по три­бам и рас­пре­де­ля­ли их по цен­ту­ри­ям; они же состав­ля­ли спис­ки сена­то­ров (сена­то­ры так и назы­ва­лись — pat­res con­scrip­ti, т. е. пат­ри­ции, вне­сен­ные в спис­ки), вычер­ки­вая оттуда недо­стой­ных по иму­ще­ст­вен­ным и мораль­ным сооб­ра­же­ни­ям. Кро­ме того, цен­зо­ры про­да­ва­ли на откуп част­ным лицам государ­ст­вен­ные нало­ги, тамо­жен­ные сбо­ры, руд­ни­ки и зем­ли. В отли­чие от про­чих маги­ст­ра­тов цен­зо­рам пре­до­став­ля­лось пра­во и даже вме­ня­лось в обя­зан­ность судить граж­дан не по зако­ну и пра­ву, а по нрав­ст­вен­ным нор­мам, что назы­ва­лось re­gi­men mo­rum, или cu­ra mo­rum. Соот­вет­ст­вен­но и изби­ра­лись в цен­зо­ры люди с обще­при­знан­ным нрав­ст­вен­ным авто­ри­те­том (по зако­ну цен­зо­ром мог быть толь­ко vir con­su­la­ris — быв­ший кон­сул). Самый извест­ный рим­ский цен­зор — рев­ни­тель mo­res maio­rum Марк Пор­ций Катон Стар­ший, или про­сто Цен­зор, борец про­тив рос­ко­ши и за рим­скую бед­ность, один из люби­мых геро­ев Сене­ки.
  • 15Марк Кор­не­лий Красс Дивес, т. е. «Богач», три­ум­вир, самый бога­тый чело­век в Риме I в. до н. э., обла­дав­ший состо­я­ни­ем свы­ше 200 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев[3].
  • 16В Риме ростов­щи­че­ство запре­ща­лось зако­ном, по край­ней мере с 342 года до н. э. Зако­ны про­тив взи­ма­ния про­цен­тов посто­ян­но пере­из­да­ва­лись (види­мо, с тем же посто­ян­ст­вом они и обхо­ди­лись и нару­ша­лись). Еще суро­вее, чем уго­лов­ное пра­во, осуж­дал ростов­щи­че­ство обы­чай; с нрав­ст­вен­ной точ­ки зре­ния ростов­щик был для рим­ля­ни­на хуже вора и убий­цы.
  • 16В Риме ростов­щи­че­ство запре­ща­лось зако­ном, по край­ней мере с 342 года до н. э. Зако­ны про­тив взи­ма­ния про­цен­тов посто­ян­но пере­из­да­ва­лись (види­мо, с тем же посто­ян­ст­вом они и обхо­ди­лись и нару­ша­лись). Еще суро­вее, чем уго­лов­ное пра­во, осуж­дал ростов­щи­че­ство обы­чай; с нрав­ст­вен­ной точ­ки зре­ния ростов­щик был для рим­ля­ни­на хуже вора и убий­цы.
  • 18Fa­ve­te lin­guis — «хра­ни­те бла­го­го­вей­ное мол­ча­ние» цита­та из Гора­ция. Оды, 3, 1, 2,
  • 19Систр — метал­ли­че­ская тре­щот­ка, риту­аль­ный инстру­мент жре­цов еги­пет­ской боги­ни Иси­ды, чей культ был в моде в Риме нача­ла новой эры.
  • 20Зда­ние Сена­та в Риме.
  • 21Ари­сто­фан высме­ял Сокра­та в комедии Обла­ка.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В кв. скоб­ках — нуме­ра­ция соглас­но лёбов­ско­му изда­нию 1928 г. (Прим. ред. сай­та).
  • [2]В кни­ге — оши­боч­но § 4. (Прим. ред. сай­та).
  • [3]Чело­ве­ка, о кото­ром идёт речь, зва­ли Марк Лици­ний Красс (кон­сул 70 и 55 гг. до н. э.). Ког­но­мен Di­ves носи­ла дру­гая ветвь его рода, но не он сам (Прим. ред. сай­та).
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004212 1364004233 1364004257 1422278248 1422368001 1422368002