Философские трактаты

О природе богов

Марку Бруту

КНИГА II

I. (1) Когда Кот­та кон­чил свою речь, Вел­лей ска­зал: «Пра­во, я был неосто­ро­жен, попы­тав­шись всту­пить в бой с ака­де­ми­ком, кото­рый, вдо­ба­вок, еще искус­ный ора­тор. Я не побо­ял­ся бы ни ака­де­ми­ка, не ода­рен­но­го крас­но­ре­чи­ем, ни ора­то­ра, пусть даже сколь угод­но крас­но­ре­чи­во­го, но незна­ко­мо­го с фило­со­фи­ей Ака­де­мии, ибо меня не сму­тить ни пото­ком пустых слов, ни тон­ко­стью мыс­лей, если речь суха. Но ты, Кот­та, силен и в том, и в дру­гом, тебе толь­ко не хва­та­ет вен­ка и судей. Но об этом — в дру­гой раз. А теперь послу­ша­ем Луци­лия, если ему угод­но»¹.

(2) «Я бы, — ска­зал Бальб, — пред­по­чел про­дол­жать слу­шать того же Кот­ту при усло­вии, что он с тем же крас­но­ре­чи­ем, с каким он сокру­шил лож­ных богов, теперь пред­ста­вил бы истин­ных. Ведь тако­му чело­ве­ку, как Кот­та, фило­со­фу и пон­ти­фи­ку, до́лжно иметь о бес­смерт­ных богах мне­ние не оши­боч­ное и шат­кое, как у ака­де­ми­ков, а как у наших², — устой­чи­вое и опре­де­лен­ное. Про­тив Эпи­ку­ра было ска­за­но доста­точ­но, даже слиш­ком. Но я очень хотел бы услы­шать, что ты сам дума­ешь, Кот­та».

«Раз­ве ты забыл, — отве­тил Кот­та, — что я ска­зал вна­ча­ле, что мне лег­че уда­ет­ся, осо­бен­но по таким вопро­сам, оспа­ри­вать чужие мне­ния, чем утвер­ждать свое? (3) Но если бы я даже и имел какое-то опре­де­лен­ное мне­ние, я все же хотел бы в свою оче­редь тебя послу­шать, после того как сам так мно­го гово­рил».

«Пусть будет по-тво­е­му, — ска­зал Бальб, — я буду гово­рить по воз­мож­но­сти коро­че, тем более, что после того, как ты изоб­ли­чил ошиб­ки Эпи­ку­ра, я могу опу­стить из мое­го рас­суж­де­ния бо́льшую часть. Вооб­ще, наши делят весь этот вопрос о бес­смерт­ных богах на четы­ре части. Во-пер­вых, они учат, что боги суще­ст­ву­ют, затем — како­вы они; потом — что они управ­ля­ют миром; и нако­нец, — что они пекут­ся о чело­ве­че­ских делах. Мы же для этой беседы возь­мем толь­ко два пер­вых вопро­са. Рас­смот­ре­ние третье­го и чет­вер­то­го вопро­сов при­дет­ся отне­сти на дру­гое вре­мя, посколь­ку они более обшир­ны».

«Вовсе нет, — ска­зал Кот­та, — мы ведь сего­дня ничем не заня­ты, да и гово­рим мы о таких вещах, кото­рые сле­ду­ет пред­по­честь вся­ким дру­гим заня­ти­ям».

II. (4) «По пер­вой части, — начал Луци­лий, — кажет­ся, даже нет нуж­ды гово­рить. Когда мы взи­ра­ем на небо, когда созер­ца­ем небес­ные явле­ния, раз­ве не ста­но­вит­ся вполне ясным, вполне оче­вид­ным, что есть некое боже­ство (nu­men) пре­вос­ход­ней­ше­го ума, кото­рое всем этим управ­ля­ет? Если бы это было не так, как мог бы Энний, выра­жая общее мне­ние, ска­зать:

и Юпи­те­ром, и вла­ды­кой вещей, и мано­ве­ни­ем сво­им всем управ­ля­ю­щим, и как тот же Энний гово­рит⁴:

и все­при­су­щим и все­мо­гу­щим богом. Если кто в этом сомне­ва­ет­ся, то я не пони­маю, поче­му он не сомне­ва­ет­ся так­же, есть солн­це или его нет! Чем одно оче­вид­нее дру­го­го? (5) Если бы это не содер­жа­лось в наших душах, как познан­ное или усво­ен­ное, то не оста­лось бы оно столь устой­чи­во, не под­твер­жда­лось бы с тече­ни­ем вре­ме­ни, не мог­ло бы так уко­ре­нить­ся со сме­ной сто­ле­тий и поко­ле­ний людей. Видим же мы, что дру­гие мне­ния, лож­ные и пустые, с тече­ни­ем вре­ме­ни исчез­ли. Кто, напри­мер, теперь дума­ет, что суще­ст­во­ва­ли гип­по­кен­тавр или химе­ра? Най­дет­ся ли столь выжив­шая из ума ста­ру­ха, что теперь боя­лась бы тех чудо­вищ под­зем­но­го цар­ства, в кото­рых неко­гда тоже вери­ли? Ибо лож­ные вымыс­лы вре­мя уни­что­жа­ет, а суж­де­ния при­ро­ды — под­твер­жда­ет. Отто­го-то и у наше­го наро­да, и у про­чих покло­не­ние богам и свя­тость рели­гий день ото дня ста­но­вят­ся все воз­вы­шен­нее и луч­ше⁵. (6) И это неда­ром, не слу­чай­но про­ис­хо­дит, а пото­му что часто боги, явля­ясь, обна­ру­жи­ва­ют свою силу. Так, напри­мер, у Региль­ско­го озе­ра во вре­мя вой­ны с лати­на­ми⁶, когда дик­та­тор А. Посту­мий сра­жал­ся с туску­лан­цем Окта­ви­ем Мами­ли­ем, в нашем строю мож­но было видеть сра­жаю­щих­ся вер­хом на конях Касто­ра и Пол­лук­са⁷. И уже в недав­ние вре­ме­на те же Тин­да­риды опо­ве­сти­ли о победе над Пер­се­ем⁸. П. Вати­ний, дед извест­но­го вам моло­до­го чело­ве­ка, ночью шел из Реа­тин­ской пре­фек­ту­ры в Рим. В пути ему встре­ти­лись двое юно­шей на белых конях и ска­за­ли, что царь Пер­сей в этот день взят в плен. Вати­ний сооб­щил это сена­ту. Сенат же поса­дил его спер­ва в тем­ни­цу, обви­нив в том, что он лег­ко­мыс­лен­но бол­тал о государ­ст­вен­ном деле, но поз­же, после того как из полу­чен­но­го пись­мен­но­го сооб­ще­ния от Пав­ла под­твер­ди­лось, что имен­но в ука­зан­ный Вати­ни­ем день Пер­сей был пле­нен, Вати­ний тем же сена­том был награж­ден участ­ком зем­ли и осво­бож­ден от воен­ной служ­бы. Суще­ст­ву­ет так­же пре­да­ние, что когда у реки Саг­ры лок­ры раз­би­ли кротон­цев⁹ в боль­шом сра­же­нии, то в тот же самый день слух об этом рас­про­стра­нил­ся на Олим­пий­ских играх, кото­рые тогда про­во­ди­лись. Часто люди слы­ша­ли голо­са фав­нов¹⁰, часто виде­ли обли­чия богов — все это не мог­ло не вынудить любо­го чело­ве­ка, если толь­ко он не был тупо­ум­ным или нече­стив­цем, при­знать явле­ния богов.

III. (7) А пред­ска­за­ния и пред­чув­ст­вия буду­ще­го о чем ином свиде­тель­ст­ву­ют, как не о том, что людям по воле богов откры­ва­ет­ся (os­ten­di), пока­зы­ва­ет­ся (monstra­ri), пода­ет­ся знак (por­ten­di), пред­ре­ка­ет­ся (prae­di­ci), от чего и сло­ва про­изо­шли: “откро­ве­ние” (os­ten­tum), “явле­ние” (monstrum), “зна­ме­ние” (por­ten­tum), “про­ро­че­ство” (pro­di­gium)¹¹. И если даже мы посчи­та­ем сказ­ка­ми пре­да­ния о Моп­се, Тире­сии, Амфи­а­рае, Кал­хан­те, Гелене¹² (одна­ко и в сказ­ках не ста­ли бы при­зна­вать этих людей авгу­ра­ми, если бы это совер­шен­но про­ти­во­ре­чи­ло дей­ст­ви­тель­но­сти), то раз­ве не научат нас при­ме­ры из оте­че­ст­вен­ной исто­рии при­зна­вать могу­ще­ство богов? Ничуть нас не потря­сет раз­ве без­рас­суд­ство П. Клав­дия¹³ в пер­вой Пуни­че­ской войне, кото­рый в шут­ку посме­ял­ся над бога­ми? Он, когда выпу­щен­ные из клет­ки куры не ста­ли кле­вать¹⁴, велел бро­сить их в воду — пусть пьют, раз не хотят есть. Его смех, после того как флот потер­пел пора­же­ние, сто­ил ему мно­гих слез, а рим­ско­му наро­ду при­нес вели­кое горе¹⁵. А его кол­ле­га Юний¹⁶ в той же войне, не под­чи­нив­шись ауспи­ци­ям, раз­ве не поте­рял флот от бури? И вот Клав­дий был осуж­ден наро­дом, а Юний сам нало­жил на себя руки. (8) Целий¹⁷ пишет, что Г. Фла­ми­ний¹⁸ из-за того, что пре­не­брег рели­ги­ей, сам погиб при Тра­зи­мен­ском озе­ре и государ­ству нанес боль­шой ущерб. Их гибель дает понять, что вели­чи­ем сво­им государ­ство наше обя­за­но тем, кто, зани­мая высо­кие посты, неуклон­но испол­ня­ли рели­ги­оз­ные обя­зан­но­сти. А если мы поже­ла­ем срав­нить наше с ино­зем­ным, то ока­жет­ся, что в дру­гих отно­ше­ни­ях мы или рав­ны дру­гим наро­дам, или даже ниже их, но в отно­ше­нии рели­гии, т. е. покло­не­ния богам, намно­го выше.

(9) Надо ли сме­ять­ся над Атти­ем Нави­ем¹⁹ и его посо­хом, кото­рым он разде­лил на участ­ки вино­град­ник, чтобы отыс­кать сви­нью? Пожа­луй, — если бы, руко­вод­ст­ву­ясь его авгу­ри­я­ми, царь Гости­лий не про­вел удач­но ряд боль­ших войн. Но вслед­ст­вие пре­не­бре­жи­тель­но­го отно­ше­ния нашей зна­ти²⁰ авгур­ская нау­ка забро­ше­на, ауспи­ци­ям не верят, и оста­лась от них толь­ко фор­ма. Так что важ­ней­шие государ­ст­вен­ные дела, в том чис­ле вой­ны, от кото­рых зави­сит бла­го­по­лу­чие рес­пуб­ли­ки, про­во­дят­ся без ауспи­ций, не совер­ша­ют­ся они при пере­пра­ве через реки, ника­ких гада­ний по нако­неч­ни­кам [копий], ника­ких, когда вои­ны при­зы­ва­ют­ся к бит­ве, от чего вывел­ся и обы­чай делать заве­ща­ние перед нача­лом сра­же­ния²¹. Пол­ко­вод­цы наши начи­на­ют вой­ны после совер­ше­ния ауспи­ций. (10) Но в наших пред­ках рели­гия име­ла такую силу, что неко­то­рые пол­ко­вод­цы (im­pe­ra­to­res)²², покрыв голо­ву кра­ем одеж­ды и про­из­не­ся опре­де­лен­ные сло­ва, при­но­си­ли самих себя в жерт­ву бес­смерт­ным богам за рес­пуб­ли­ку. Я бы мог мно­гое напом­нить из Сивил­ли­ных про­ри­ца­ний²³, мно­гое из отве­тов гаруспи­ков, для под­твер­жде­ния того, что ни для кого не долж­но быть сомни­тель­ным.

IV. Истин­ность нау­ки и наших авгу­ров, и этрус­ских гаруспи­ков²⁴ под­твер­ди­ла сама дей­ст­ви­тель­ность в кон­суль­ство П. Сци­пи­о­на и Г. Фигу­ла²⁵. Когда их выби­ра­ли, про­во­дил выбо­ры Т. Гракх, он был уже вто­рой раз кон­су­лом²⁶. И вот сбор­щик голо­сов в пер­вой цен­ту­рии едва толь­ко успел доло­жить о резуль­та­те, вне­зап­но тут же пал мерт­вым. Гракх тем не менее довел собра­ние до кон­ца, но так как он созна­вал, что этот слу­чай задел рели­ги­оз­ные чув­ства наро­да, то доло­жил обо всем сена­ту. Сенат решил пере­дать это дело на рас­смот­ре­ние тем, кому обыч­но пере­да­вал. Были введе­ны, гаруспи­ки, кото­рые объ­яви­ли, что маги­ст­рат, про­во­див­ший коми­ции, был неза­кон­ным. (11) Тут Гракх (как я слы­шал от отца) вспых­нув от гне­ва, вос­клик­нул: “В самом деле? Я — неза­кон­ный? Я — кон­сул и авгур, созвав­ший коми­ции после ауспи­ций, или вы, этрус­ки, вар­ва­ры, при­сво­ив­шие себе пра­во на ауспи­ции для рим­ско­го наро­да и на тол­ко­ва­ние их отно­си­тель­но коми­ций?” И Гракх тут же велел гаруспи­кам вый­ти вон. Одна­ко поз­же тот же Т. Гракх уже из про­вин­ции при­слал в [авгур­скую] кол­ле­гию²⁷ пись­мо. В нем он писал, что, читая [авгур­ские] кни­ги²⁸, он вспом­нил о совер­шен­ной им погреш­но­сти. Он выбрал над­ле­жа­щее место для ауспи­ций в Сци­пи­о­но­вых садах²⁹. А когда после это­го, воз­вра­ща­ясь на заседа­ние сена­та, он сно­ва пере­сек поме­рий³⁰, то забыл совер­шить ауспи­ции. Так что кон­су­лы дей­ст­ви­тель­но были избра­ны неза­кон­но. Авгу­ры об этом — сена­ту. Сенат же [пове­лел], чтобы кон­су­лы сло­жи­ли с себя пол­но­мо­чия. Сло­жи­ли! Нуж­но ли искать более яркие при­ме­ры? Умней­ший чело­век, пожа­луй, самый выдаю­щий­ся из всех, пред­по­чел сознать­ся в сво­ей погреш­но­сти, кото­рую мог бы и скрыть, чем допу­стить, чтобы вина про­тив рели­гии повис­ла на государ­стве. Кон­су­лы пред­по­чли немед­лен­но сло­жить вер­хов­ную власть, чем удер­жи­вать ее хотя бы мгно­ве­ние вопре­ки рели­гии. (12) Велик авто­ри­тет авгу­ров, а раз­ве не боже­ст­вен­но искус­ство гаруспи­ков? Тот, кто зна­ет эти и бес­чис­лен­ные слу­чаи подоб­но­го же рода, раз­ве не будет вынуж­ден при­знать суще­ст­во­ва­ние богов? Если есть тол­ко­ва­те­ли чьей-то воли, то необ­хо­ди­мо долж­ны быть и те, чью волю тол­ку­ют; есть тол­ко­ва­те­ли воли богов, итак, мы долж­ны при­знать, что боги суще­ст­ву­ют³¹.

Но, [ска­жут], может быть, не все сбы­ва­ет­ся, что было пред­ска­за­но. Так ведь по той при­чине, что не все боль­ные выздо­рав­ли­ва­ют, не счи­та­ют же, что меди­ци­на — не нау­ка. Боги посы­ла­ют пред­зна­ме­но­ва­ния буду­ще­го. Если ошиб­лись в [пони­ма­нии] их, то виною тому не боги, а люди, тол­ко­вав­шие эти пред­зна­ме­но­ва­ния.

Итак, всем людям всех наро­дов в общем извест­но, что есть боги, ибо это зна­ние у всех врож­ден­ное и как бы запе­чат­лен­ное в душе.

V. (13) О том, како­вы они, суще­ст­ву­ют раз­лич­ные мне­ния, что они есть — никто не отри­ца­ет. Наш Кле­анф счи­та­ет, что поня­тия о богах сло­жи­лись в чело­ве­че­ских душах по четы­рем при­чи­нам. Пер­вой он пола­га­ет ту, о кото­рой я сей­час ска­зал: воз­мож­ность пред­чув­ст­вия буду­ще­го. Вто­рая — это вели­кие бла­га, кото­рые мы полу­ча­ем от бла­го­при­ят­но­го кли­ма­та, пло­до­ро­дия зем­ли и вели­кое мно­же­ство дру­гих благ. (14) Третья — [это раз­ные при­род­ные явле­ния], кото­рые устра­ша­ют наши души: мол­нии, бури, гро­зы, мете­ли, град, засу­ха, эпиде­мии, зем­ле­тря­се­ния и часто слы­ши­мый под­зем­ный гул, камен­ные дожди, и дожди как бы из кро­ва­вых капель, обва­лы и вне­зап­ное появ­ле­ние зия­ю­щих тре­щин в зем­ле, затем про­ти­во­есте­ствен­ные уро­ды сре­ди людей и живот­ных; далее, появ­ле­ние небес­ных факе­лов (метео­ров) и тех звезд, кото­рые гре­ки назы­ва­ют коме­та­ми, а наши — воло­са­ты­ми (stel­la cin­cin­na­ta); недав­но во вре­мя вой­ны с Окта­ви­ем³² они ока­за­лись пред­вест­ни­ца­ми вели­ких бед­ст­вий; затем двой­ное солн­це, кото­рое, как я слы­шал от мое­го отца, появи­лось при кон­су­лах Туди­тане и Акви­лии в тот самый год, когда погас­ло дру­гое солн­це — Пуб­лий Афри­кан­ский³³. Устра­шен­ные таки­ми явле­ни­я­ми, люди сооб­ра­зи­ли, что есть некая небес­ная и боже­ст­вен­ная сила.

(15) Чет­вер­тая при­чи­на и самая важ­ная — рав­но­мер­ность дви­же­ний и кру­го­вра­ще­ний неба, Солн­ца, Луны, звезд, их раз­ли­чие и раз­но­об­ра­зие, кра­сота и порядок. Созер­ца­ние этих вещей само в доста­точ­ной мере ука­зы­ва­ет, что все это не слу­чай­но. Ведь если кто при­дет в какой-то дом, или в гим­на­сий, или на форум и увидит во всем разум­ность, сораз­мер­ность, порядок, тот, конеч­но, рас­судит, что это не мог­ло про­изой­ти без при­чи­ны, и пой­мет, что есть некто, сто­я­щий во гла­ве все­го это­го, кото­ро­му все пови­ну­ет­ся. Тем более, наблюдая столь вели­кие пере­дви­же­ния и столь вели­кие изме­не­ния мно­гих свя­зан­ных меж­ду собой вещей, свя­зи меж­ду кото­ры­ми в тече­ние без­мер­но­го и бес­ко­неч­но­го вре­ме­ни нико­гда ни в чем не нару­ша­ют­ся, необ­хо­ди­мо при­знать, что все вели­кие пере­дви­же­ния в при­ро­де управ­ля­ют­ся неким умом (mens).

VI. (16) Хри­сипп же, хотя это чело­век ума про­ни­ца­тель­ней­ше­го, гово­рит так, как буд­то его сама при­ро­да научи­ла, а не сам он это открыл. “Если, — гово­рит он, — есть нечто такое во все­лен­ной, чего ум чело­ве­ка, чело­ве­че­ский рас­судок, сила, могу­ще­ство сде­лать не могут, то опре­де­лен­но тот, кто это сде­лал, луч­ше чело­ве­ка. Но чело­век не мог создать небес­ные тела (res cae­les­tes) и все то, чему при­сущ веч­ный рас­по­рядок. Сле­до­ва­тель­но, тот, кто все это создал, луч­ше чело­ве­ка. Поче­му же не ска­зать, что это бог? Ведь если богов нет, то что может быть во все­лен­ной луч­ше чело­ве­ка? Ибо толь­ко в нем одном есть разум (ra­tio), пре­вос­ход­нее кото­ро­го ничто не может быть. Но было бы безум­ным высо­ко­ме­ри­ем со сто­ро­ны чело­ве­ка счи­тать, что луч­ше его во всем мире нет. Зна­чит, есть нечто луч­шее, зна­чит, есть бог”³⁴. (17) Дей­ст­ви­тель­но, когда смот­ришь на боль­шой и пре­крас­ный дом, раз­ве ты, даже не видя его хозя­и­на, не смо­жешь сде­лать вывод, что дом этот постро­ен отнюдь не для мышей и ласо­чек?³⁵ Но не явным ли безу­ми­ем с тво­ей сто­ро­ны ока­жет­ся, если ты будешь счи­тать, что все вели­ко­ле­пие мира, столь вели­кое раз­но­об­ра­зие и кра­сота небес­ных тел, огром­ные про­стран­ства моря и зем­ли — все это жили­ще для тебя, а не для бес­смерт­ных богов? Раз­ве мы не пони­ма­ем, что все то, что рас­по­ла­га­ет­ся выше, то луч­ше. Зем­ля рас­по­ло­же­на ниже все­го, и ее окру­жа­ет весь­ма плот­ный воздух. И есть неко­то­рые обла­сти и горо­да, в кото­рых вслед­ст­вие осо­бен­ной плот­но­сти возду­ха ума людей тупее. Так же обсто­ит дело со всем родом чело­ве­че­ским по той при­чине, что он насе­ля­ет зем­лю, т. е. самую плот­ную область мира.

(18) И, одна­ко, из само­го́ нали­чия в людях сооб­ра­зи­тель­но­сти (sol­ler­tia) мы долж­ны прий­ти к заклю­че­нию, что есть некий ум, более про­ни­ца­тель­ный и боже­ст­вен­ный. Ибо “откуда же чело­век ее при­хва­тил?”, как гово­рит у Ксе­но­фон­та Сократ³⁶. Если кто спро­сит, откуда в нас и влаж­ность и теп­ло, кото­рые раз­ли­ты в нашем теле, и сама зем­ная плот­ность его пло­ти и, нако­нец, ожив­ля­ю­щая его душа³⁷, то оче­вид­но, что одно мы взя­ли от зем­ли, дру­гое — от вла­ги, иное — от огня, иное — возду­ха, кото­рый мы вво­дим в себя дыха­ни­ем³⁸.

VII. Но где мы нашли, откуда вынес­ли то, что выше все­го это­го, я имею в виду разум (ra­tio), или, если угод­но во мно­гих сло­вах, ум (mens), бла­го­ра­зу­мие (con­si­lium), мыш­ле­ние (co­gi­ta­tio), рас­суди­тель­ность (pru­den­tia)? Или все про­чее мир будет иметь, а это­го одно­го, само­го глав­но­го не будет?

Но ведь опре­де­лен­но нет ниче­го луч­ше мира, ниче­го пре­вос­ход­нее, ниче­го пре­крас­нее, не толь­ко нет, но и пред­ста­вить себе что-либо луч­шее никто не может. А если нет ниче­го луч­ше разу­ма и муд­ро­сти (ra­tio et sa­pien­tia), то необ­хо­ди­мо ведь, чтобы и эти каче­ства были при­су­щи тому, что́ мы при­зна­ли наи­луч­шим. (19) А эта все­об­щая согла­со­ван­ность, нераз­рыв­ная связь и гар­мо­ния³⁹, царя­щие сре­ди вещей, раз­ве не вынудят любо­го при­знать правоту моих слов? Зем­ля раз за разом может то покры­вать­ся цве­та­ми, то сно­ва замер­зать. По столь­ким изме­не­ни­ям, кото­рые про­ис­хо­дят в при­ро­де, мы зна­ем, что Солн­це то при­бли­жа­ет­ся к нам, то уда­ля­ет­ся в дни зим­не­го и лет­не­го солн­це­сто­я­ния; мор­ские при­ли­вы и отли­вы свя­за­ны с вос­хо­дом и захо­дом Луны; при одном обра­ще­нии все­го неба сохра­ня­ют­ся нерав­ные пере­дви­же­ния звезд. Конеч­но, такая согла­со­ван­ность меж­ду раз­лич­ны­ми частя­ми все­лен­ной не мог­ла бы иметь места, если бы она не удер­жи­ва­лась бы еди­ным боже­ст­вен­ным и нераз­рыв­ным духом (spi­ri­tus).

(20) Эти мыс­ли лег­че избег­нут пре­врат­но­го тол­ко­ва­ния со сто­ро­ны ака­де­ми­ков, если их изло­жить подроб­нее и про­стран­нее, что я и наме­рен сде­лать. Если же изла­гать их, как это делал Зенон, в более крат­кой и сжа­той фор­ме, то они более уяз­ви­мы для кри­ти­ки. Ибо как проточ­ная вода или мало, или совсем не пор­тит­ся, а сто­я­чая пор­тит­ся лег­ко, так и поток речи смы­ва­ет зло­сло­вие⁴⁰ хули­те­лей. Но сжа­той и крат­кой речью не лег­ко защи­тить­ся. То, о чем мы гово­рим про­стран­но, Зенон в сжа­том виде выра­зил так:

VIII. (21) “То, что поль­зу­ет­ся разу­мом, луч­ше того, что разу­мом не поль­зу­ет­ся. Нет ниче­го луч­ше мира: итак, мир поль­зу­ет­ся разу­мом”. Сход­ным обра­зом мож­но дока­зать, что мир мудр, бла­жен, вечен — ведь все, в чем име­ют­ся эти каче­ства, луч­ше того, в чем этих качеств не хва­та­ет. А так как нет ниче­го луч­ше мира, то выхо­дит, что мир есть бог⁴¹.

(22) Тот же Зенон рас­суж­да­ет сле­дую­щим обра­зом: “Ника­кая часть [цело­го], лишен­но­го спо­соб­но­сти чув­ст­во­вать, не может быть чув­ст­ву­ю­щей. Части мира спо­соб­ны чув­ст­во­вать, сле­до­ва­тель­но, мир не лишен спо­соб­но­сти чув­ст­во­вать”. Он же про­дол­жа­ет и в столь же сжа­той фор­ме: “То, — гово­рит он, — что лише­но души и разу­ма, не может поро­дить из себя нечто оду­шев­лен­ное и вла­де­ю­щее разу­мом. Мир же порож­да­ет оду­шев­лен­ное и вла­де­ю­щее разу­мом. Сле­до­ва­тель­но, мир дол­жен быть оду­шев­лен­ным и вла­де­ю­щим разу­мом”⁴². И Зенон мето­дом упо­доб­ле­ния, как он часто дела­ет, при­во­дит к заклю­че­нию сле­дую­щим обра­зом: “Если бы на олив­ко­вом дере­ве роди­лись флей­ты, испол­ня­ю­щие раз­ные мело­дии, раз­ве усо­мнил­ся бы ты в том, что и само­му олив­ко­во­му дере­ву при­су­щи неко­то­рые позна­ния в игре на флей­те? А если бы на пла­тане рос­ли некие струн­ные инстру­мен­ты, издаю­щие гар­мо­ни­че­ское зву­ча­ние, то ты бы, надо думать, посчи­тал, что и пла­та­нам при­су­ща музы­каль­ность. Поче­му же не счи­тать мир оду­шев­лен­ным и разум­ным, раз он порож­да­ет из себя оду­шев­лен­ное и разум­ное?”.

IX. (23) Хотя в нача­ле сво­ей речи я ска­зал, что в пер­вой ее части нет необ­хо­ди­мо­сти, так как для всех оче­вид­но, что боги суще­ст­ву­ют, одна­ко теперь хочу под­кре­пить это самое дово­да­ми физи­че­ски­ми. Дело обсто­ит таким обра­зом, что все то, что при­ни­ма­ет пищу и рас­тет, содер­жит в себе силу теп­ла, без кото­рой нель­зя ни питать­ся, ни рас­ти. Ибо все теп­лое и огнен­ное воз­буж­да­ет­ся, при­во­дит­ся в дей­ст­вие сво­им же дви­же­ни­ем. А то, что пита­ет­ся и рас­тет, исполь­зу­ет некое дви­же­ние, упо­рядо­чен­ное и рав­но­мер­ное. Пока это дви­же­ние сохра­ня­ет­ся в нас, сохра­ня­ет­ся в нас и спо­соб­ность чув­ст­во­вать, и жизнь, а когда жар [внут­ри нас] охла­де­ва­ет и гаснет, мы и сами уми­ра­ем и гас­нем. (24) А сколь вели­ко коли­че­ство теп­ла во вся­ком теле, Кле­анф дока­зы­вал сле­дую­щи­ми дово­да­ми: он утвер­ждал, что нет пищи, настоль­ко тяже­лой, что она не пере­ва­ри­лась бы [в желуд­ке] в тече­ние дня и ночи. И даже в остат­ках ее, есте­ствен­но извер­гае­мых, содер­жит­ся теп­ло. Далее, непре­кра­щаю­ще­е­ся бие­ние вен и арте­рий как бы сле­ду­ет коле­ба­нию огня, и часто заме­ча­ли, что толь­ко что исторг­ну­тое серд­це како­го-нибудь живо­го суще­ства тре­пе­щет и бьет­ся с частотой, под­ра­жаю­щей часто­те бие­ния пла­ме­ни. Сле­до­ва­тель­но, все, что живет, будь то живот­ное или рас­те­ние, живет бла­го­да­ря заклю­чаю­ще­му­ся в нем теп­лу. Из чего сле­ду­ет заклю­чить, что эта теп­ло­вая при­ро­да (ca­lo­ris na­tu­ra) име­ет в себе жиз­нен­ную силу, рас­про­стра­ня­ю­щу­ю­ся на весь мир.

(25) Мы это лег­че пой­мем, если подроб­нее раз­бе­рем все виды это­го все­про­ни­каю­ще­го огня. Итак, все части мира (я кос­нусь толь­ко наи­боль­ших) под­дер­жи­ва­ют­ся и под­креп­ля­ют­ся огнем. Это осо­бен­но оче­вид­но при рас­смот­ре­нии при­ро­ды зем­ли (ter­re­na na­tu­ra), ибо, как мы видим, и от уда­ра камень о камень, и от тре­ния рож­да­ет­ся огонь, и све­жев­ско­пан­ная теп­лая зем­ля дымит­ся. Из неис­ся­каю­щих колод­цев извле­ка­ет­ся теп­лая вода, и осо­бен­но в зим­нее вре­мя, пото­му что вели­кое коли­че­ство теп­ла содер­жит­ся в нед­рах зем­ли, а зем­ля зимою ста­но­вит­ся плот­нее, и по этой при­чине силь­нее сжи­ма­ет заклю­чаю­ще­е­ся в ней теп­ло.

X. (26) Мож­но было бы в дол­гой речи мно­же­ст­вом дово­дов дока­зать, что все семе­на, кото­рые зем­ля при­ни­ма­ет в себя, и те, кото­рые она сама из себя родит⁴³ и, закре­пив в себе кор­ня­ми, удер­жи­ва­ет, — все это и рож­да­ет­ся и рас­тет бла­го­да­ря уме­рен­но­му теп­лу. А что и в воде так­же есть при­месь теп­ла, об этом свиде­тель­ст­ву­ет преж­де все­го жид­кое ее состо­я­ние и спо­соб­ность раз­ли­вать­ся. Ибо мы видим, что холо­да пре­вра­ща­ют ее в лед, в снег, в иней, но от добав­ле­ния теп­ла она ста­но­вит­ся жид­кой и раз­ли­ва­ет­ся. Так и от север­ных вет­ров, и дру­гих, при­но­ся­щих холо­да, засты­ва­ет вла­га, и она же, наобо­рот, раз­мяг­ча­ет­ся, согрев­шись, и тает от теп­ла. И моря, вол­ну­е­мые вет­ра­ми, так теп­ле­ют, что лег­ко мож­но понять, что и в этих огром­ных мас­сах воды заклю­ча­ет­ся теп­ло, кото­рое не извне туда посту­пи­ло, но из глу­бин само­го моря, воз­буж­ден­но­го вол­не­ни­ем; так ведь про­ис­хо­дит и с нашим телом, когда оно от дви­же­ния и упраж­не­ний согре­ва­ет­ся.

(27) И сам воздух, кото­рый по при­ро­де сво­ей — самая холод­ная [из сти­хий], вовсе не лишен теп­ла, напро­тив, в нем тоже есть при­месь теп­ла и при­том боль­шая. Ведь воздух и рож­да­ет­ся-то от испа­ре­ния вод. В нем сле­ду­ет видеть как бы некий пар, исхо­дя­щий от вод, а он ведь воз­ни­ка­ет от дви­же­ния того теп­ла, кото­рое содер­жит­ся в воде. Подоб­ное мы можем наблюдать, когда вода вски­па­ет на огне.

А что каса­ет­ся остав­шей­ся, чет­вер­той части мира⁴⁴, то она и сама по при­ро­де сво­ей вся горя­чая и про­чим сти­хи­ям сооб­ща­ет спа­си­тель­ное и животво­ря­щее теп­ло. (28) Но из это­го сле­ду­ет заклю­чить, что раз все части мира под­дер­жи­ва­ют­ся теп­ло­той, то и сам мир так­же обя­зан сво­им дли­тель­ным суще­ст­во­ва­ни­ем той же при­чине. Более того, сле­ду­ет понять, что эта жар­кая и огнен­ная сти­хия так раз­ли­та во всей при­ро­де, что воз­буж­да­ет в ней силу про­из­во­дить и рож­дать, от этой при­чи­ны и рож­да­ют­ся и рас­тут все живые суще­ства и рас­те­ния.

XI. (29) Итак, есть при­ро­да (na­tu­ra), кото­рая заклю­ча­ет в себе весь мир, сохра­ня­ет его, и она не лише­на чув­ства и разу­ма; ибо вся­кая при­ро­да, кото­рая не обособ­ле­на и не про­ста, но сопря­же­на и свя­за­на с чем-то дру­гим, име­ет в себе нечто гла­вен­ст­ву­ю­щее: в чело­ве­ке, напри­мер, это — ум (mens), в живот­ном — нечто подоб­ное уму, от чего у него рож­да­ют­ся вле­че­ния. У дере­вьев же и дру­гих [рас­те­ний], кото­рые родят­ся из зем­ли, гла­вен­ст­ву­ю­щее нача­ло, как пола­га­ют, кро­ет­ся в кор­нях. Я назы­ваю гла­вен­ст­ву­ю­щим (prin­ci­pa­tum) то, что гре­ки назы­ва­ют ἡγε­μο­νικόν, то, что явля­ет­ся важ­ней­шим в сво­ем роде и чего важ­нее быть не может и не долж­но быть. Итак, необ­хо­ди­мо, чтобы и то, в чем состо­ит гла­вен­ст­ву­ю­щее нача­ло всей при­ро­ды, было бы все­го луч­ше и более все­го достой­но могу­ще­ства и вла­сти над все­ми веща­ми.

(30) Но мы уже зна­ем, что в частях мира (ибо в мире (mun­dus) ведь нет ниче­го, что бы не было частью еди­но­го (uni­ver­sum)) име­ют­ся чув­ства и разум. Сле­до­ва­тель­но, эти каче­ства необ­хо­ди­мо долж­ны быть и в той части мира, кото­рая состав­ля­ет его гла­вен­ст­ву­ю­щее нача­ло, и при­том долж­ны быть в пре­вос­ход­ной сте­пе­ни (ac­rio­ra et maio­ra). Поэто­му мир необ­хо­ди­мо дол­жен быть мудр, и та при­ро­да, кото­рая все охва­ты­ва­ет и содер­жит, долж­на пре­вос­хо­дить все осталь­ное совер­шен­ст­вом разу­ма. Ста­ло быть, мир и есть бог, и боже­ст­вен­ная при­ро­да заклю­ча­ет в себе всю силу мира. Но тот миро­вой огонь чище, про­зрач­нее и подвиж­нее, и по этим при­чи­нам намно­го более спо­со­бен к воз­буж­де­нию чувств, чем это наше теп­ло, кото­рым все извест­ное нам содер­жит­ся и живет.

(31) Итак, если люди и живот­ные дер­жат­ся этим теп­лом и вслед­ст­вие это­го могут дви­гать­ся и чув­ст­во­вать, то неле­по утвер­ждать, что спо­соб­но­сти чув­ст­во­вать лишен мир, кото­рый под­дер­жи­ва­ет­ся огнем совер­шен­но сво­бод­ным и чистым и поэто­му все­про­ни­каю­щим и подвиж­ней­шим, в осо­бен­но­сти пото­му, что этот огонь, при­су­щий само­му миру, не зажжен кем-то дру­гим, и он сам — при­чи­на сво­ей актив­но­сти, а не какой-то внеш­ний импульс при­во­дит его в дви­же­ние. Ибо что дру­гое может быть более зна­чи­тель­ное (va­len­tius), чем мир, что мог­ло бы воз­будить и при­ве­сти в дви­же­ние тот жар, кото­рым мир дер­жит­ся?

XII. (32) Но послу­ша­ем Пла­то­на, как бы неко­е­го бога фило­со­фов⁴⁵. По его мне­нию⁴⁶, есть два дви­же­ния: одно — свое, дру­гое — [вызван­ное] извне; из них то, что при­хо­дит в дви­же­ние само собой (ex se sua spon­te), боже­ст­вен­нее, чем вызван­ное посто­рон­ней силой. Пер­вый вид дви­же­ния он при­пи­сы­ва­ет толь­ко душам, и от них-то, счи­та­ет он, про­ис­хо­дит нача­ло дви­же­ния. Ста­ло быть, посколь­ку от миро­во­го огня рож­да­ет­ся вся­кое дви­же­ние, а этот дви­жет­ся не от посто­рон­не­го импуль­са, а сам собой, то он дол­жен быть душою. Сле­до­ва­тель­но, мир оду­шев­лен. А из это­го мож­но понять так­же, что в нем есть и разум­ность (in­tel­li­gen­tia), ведь мир, конеч­но же, луч­ше, чем любая при­ро­да. Но как любая часть наше­го тела мень­ше, чем все наше тело в целом, так и мир в целом с необ­хо­ди­мо­стью есть нечто более зна­чи­тель­ное, чем любая его часть. А если это так, то мир необ­хо­ди­мо разу­мен; ибо, если не так, то чело­век, кото­рый есть часть мира, будучи наде­лен разу­мом, дол­жен сто­ять выше, чем весь мир. (33) Точ­но так же, если мы поже­ла­ем совер­шить пере­ход от самых при­ми­тив­ных, нераз­ви­тых существ до выс­ших и совер­шен­ных, то мы необ­хо­ди­мо при­дем к богам. Ибо преж­де все­го мы заме­ча­ем, что при­ро­да под­дер­жи­ва­ет тех, кото­рые родят­ся из зем­ли, но забота о них при­ро­ды огра­ни­чи­ва­ет­ся толь­ко тем, что она их пита­ет и выра­щи­ва­ет. (34) А живот­ным еще дана спо­соб­ность чув­ст­во­вать и дви­гать­ся вме­сте с неким стрем­ле­ни­ем достичь спа­си­тель­но­го для них и укло­нить­ся от гибель­но­го. Но чело­ве­ку при­ро­да доба­ви­ла сверх того разум, кото­рый бы управ­лял его душев­ны­ми стрем­ле­ни­я­ми, то давая им волю, то сдер­жи­вая.

XIII. Чет­вер­тая и самая высо­кая сту­пень — это те суще­ства, кото­рые рож­да­ют­ся от при­ро­ды доб­ры­ми и муд­ры­ми, кото­рым изна­чаль­но при­сущ врож­ден­ный разум, вер­ный и посто­ян­ный, кото­рый до́лжно счи­тать сверх­че­ло­ве­че­ским и уде­лом бога, т. е. мира. У мира по необ­хо­ди­мо­сти дол­жен быть совер­шен­ный и абсо­лют­ный разум. (35) Ибо невоз­мож­но пред­ста­вить себе, чтобы в мире не было ниче­го наи­выс­ше­го и совер­шен­но­го. И вино­град­ной лозе, и скоту, как мы зна­ем, свой­ст­вен­но от при­ро­ды неким сво­им путем про­дви­гать­ся к совер­шен­ству, если это­му не пре­пят­ст­ву­ет какая-нибудь сила. И как в живо­пи­си, или в зод­че­стве, или в любом дру­гом искус­стве есть свои совер­шен­ные про­из­веде­ния, так и во всей при­ро­де тем более долж­но быть нечто совер­шен­ное, ибо все­му про­че­му могут быть мно­гие внеш­ние пре­пят­ст­вия к дости­же­нию совер­шен­ства, но всей при­ро­де в целом ничто не может вос­пре­пят­ст­во­вать — ведь она сама все в себе содер­жит. Ста­ло быть, необ­хо­ди­мо долж­на быть эта чет­вер­тая и высо­чай­шая сту­пень, с кото­рой ничто не может срав­нить­ся. (36) И это та сту­пень, на кото­рой нахо­дит­ся вся все­лен­ная в целом. А если она тако­ва, если она и пре­вос­хо­дит все и ей ничто не может быть пре­пят­ст­ви­ем, то без­услов­но мир разу­мен и даже мудр. И что может быть глу­пее, чем утвер­ждать, что то, что вклю­ча­ет в себя все, не явля­ет­ся наи­луч­шим, не явля­ет­ся, во-пер­вых, оду­шев­лен­ным, затем — вла­де­ю­щим разу­мом и рас­суд­ком (ra­tio et con­si­lium), нако­нец, — муд­рым. А что же еще дру­гое, если не мир, может быть наи­луч­шим? Ничто похо­жее на рас­те­ние или даже на живот­ное, ни одно суще­ство, наде­лен­ное разу­мом, ни даже сам чело­век. Ибо чело­век может сде­лать­ся муд­рым, но мир, если в бес­ко­неч­но дале­ком про­шлом был нера­зум­ным, конеч­но, нико­гда не обрел бы муд­ро­сти. Итак, он был бы хуже чело­ве­ка. А посколь­ку это неле­пость, то сле­ду­ет счи­тать мир и изна­чаль­но муд­рым и богом. (37) Нет ниче­го дру­го­го, поми­мо мира, что бы вклю­ча­ло в себя все, что было бы все­сто­ронне упо­рядо­чен­но, совер­шен­но, без­уко­риз­нен­но во всех отно­ше­ни­ях⁴⁷, во всех сво­их частях.

XIV. Хри­сипп тон­ко под­ме­тил, что чехол изготов­лен ради щита, нож­ны — ради меча, так, кро­ме мира, все осталь­ное про­из­веде­но — что-то одно ради чего-то дру­го­го. Напри­мер, пло­ды и зла­ки зем­ля родит ради живот­ных, живот­ные родят­ся ради людей, лошадь — для того, чтобы на ней ездить, вол — для пахоты, соба­ка — для охоты и охра­ны.

Сам же чело­век рож­ден, чтобы созер­цать мир⁴⁸, раз­мыш­лять и дей­ст­во­вать в соот­вет­ст­вии с этим. Он нико­им обра­зом не совер­ше­нен, он какая-то части­ца совер­шен­но­го.

(38) Но мир, посколь­ку он все охва­ты­ва­ет и нет ниче­го, что бы в нем не содер­жа­лось, во всех отно­ше­ни­ях совер­ше­нен. Ведь как может чего-то недо­ста­вать тому, что явля­ет­ся наи­луч­шим? Но нет ниче­го луч­ше ума и разу­ма. Зна­чит, невоз­мож­но, чтобы у мира их не было.

Хоро­шо об этом гово­рит тот же Хри­сипп. При­ме­нив метод упо­доб­ле­ния, он учит, что все луч­шее про­яв­ля­ет­ся в закон­чен­ном и зре­лом: в лоша­ди — луч­ше, чем в жере­бен­ке, в соба­ке — чем в щен­ке, во взрос­лом муж­чине — чем в маль­чи­ке. Так же то, что во всем мире явля­ет­ся наи­луч­шим, то долж­но содер­жать­ся в чем-то закон­чен­ном и совер­шен­ном. (39) Но нет ниче­го совер­шен­нее мира, нет ниче­го луч­ше доб­ро­де­те­ли. Зна­чит, миру свой­ст­вен­на доб­ро­де­тель. Да, конеч­но, чело­ве­че­ская при­ро­да несо­вер­шен­на, и все же в чело­ве­ке про­яв­ля­ет­ся доб­ро­де­тель. Насколь­ко лег­че пред­ста­вить ее в мире! Итак, в мире есть доб­ро­де­тель, он и мудр, и поэто­му он — бог!

XV. Убедив­шись в боже­ст­вен­но­сти мира, сле­ду­ет уде­лить ту же боже­ст­вен­ность небес­ным све­ти­лам. Они ведь рож­да­ют­ся из подвиж­ней­шей и чистей­шей части эфи­ра, без малей­шей при­ме­си дру­го­го эле­мен­та, так что они сплошь огнен­ные и про­зрач­ные, и их так­же с пол­ным осно­ва­ни­ем сле­ду­ет счи­тать оду­шев­лен­ны­ми и спо­соб­ны­ми чув­ст­во­вать и мыс­лить. (40) А то, что они все огнен­ные, это, счи­та­ет Кле­анф, под­твер­жда­ют свиде­тель­ства двух наших чувств: ося­за­ния и зре­ния. Сол­неч­ный свет ярче любо­го дру­го­го огня, ведь он осве­ща­ет мир на огром­ное рас­сто­я­ние в дли­ну и в шири­ну. И он дает нам не толь­ко ощу­ще­ние теп­ла, но часто даже обжи­га­ет, что не мог­ло бы про­изой­ти, не будь он огнен­ным. Итак, гово­рит Кле­анф, посколь­ку солн­це огнен­ное и пита­ет­ся испа­ре­ни­я­ми оке­а­на⁴⁹, так как ника­кой огонь не может про­дер­жать­ся без неко­то­ро­го пита­ния, то, зна­чит, оно похо­же или на тот огонь, кото­рым мы поль­зу­ем­ся, напри­мер, для при­готов­ле­ния пищи, или на тот, кото­рый содер­жит­ся в телах живых существ. (41) Но этот наш огонь, в кото­ром мы нуж­да­ем­ся для житей­ских надоб­но­стей, — губи­тель и пожи­ра­тель все­го; куда бы он ни ворвал­ся, он все раз­ру­ша­ет и рас­се­и­ва­ет. Напро­тив, тот, что в телах, животво­рен и спа­си­те­лен, он все сохра­ня­ет, пита­ет, рас­тит, под­дер­жи­ва­ет, при­да­ет спо­соб­ность чув­ст­во­вать⁵⁰. Ста­ло быть, мож­но не сомне­вать­ся, кото­ро­му из этих огней подоб­но Солн­це, раз и оно тоже дела­ет так, что все рас­цве­та­ет, и каж­дое в сво­ем роде созре­ва­ет. А если сол­неч­ный огонь похож на те огни, что в телах живых существ, то и Солн­це долж­но быть живым, а так­же и осталь­ные све­ти­ла, рож­даю­щи­е­ся в небес­ном огне, кото­рый мы назы­ваем эфи­ром или небом. (42) Но если рож­де­ние одних живых существ про­ис­хо­дит на зем­ле, дру­гих — в воде, третьих — в возду­хе, то было бы, по мне­нию Ари­сто­те­ля⁵¹, неле­по­стью думать, что в той части мира, кото­рая наи­бо­лее спо­соб­на рож­дать живое, ничто живое не рож­да­ет­ся. Звезды же нахо­дят­ся в тех местах, где эфир. И так как эфир — сти­хия тон­чай­шая, в посто­ян­ном дви­же­нии и полон силы, то и то́, что в нем рож­да­ет­ся, долж­но быть живым и необ­хо­ди­мо долж­но отли­чать­ся и ост­рей­шей чув­ст­ви­тель­но­стью и вели­чай­шей подвиж­но­стью. А так как в эфи­ре рож­да­ют­ся звезды, то сле­ду­ет думать, что и им при­су­щи спо­соб­ность чув­ст­во­вать и мыс­лить. Из чего сле­ду­ет, что звезды долж­ны быть при­чис­ле­ны к богам.

XVI. Мож­но наблюдать, что люди, оби­таю­щие в тех стра­нах, где воздух более чист и тонок, отли­ча­ют­ся более ост­рым умом⁵², спо­соб­ны луч­ше сооб­ра­жать, чем жите­ли стран с густой и плот­ной атмо­сфе­рой. (43) Счи­та­ют, что даже пища, кото­рую употреб­ля­ют, как-то вли­я­ет на ост­ро­ту ума. Ста­ло быть, вполне веро­ят­но, что в звездах заклю­ча­ет­ся пре­вос­ход­ный разум, посколь­ку они и насе­ля­ют эфир­ную часть мира и пита­ют­ся влаж­ны­ми испа­ре­ни­я­ми земель и морей, истон­чен­ны­ми вслед­ст­вие боль­шой отда­лен­но­сти. А о нали­чии у звезд спо­соб­но­сти чув­ст­во­вать и мыс­лить более все­го свиде­тель­ст­ву­ют их порядок и посто­ян­ство их дви­же­ния, в кото­рых нет ниче­го про­из­воль­но­го, ниче­го измен­чи­во­го, ниче­го слу­чай­но­го. А ведь нет ниче­го тако­го, что мог­ло бы разум­но и раз­ме­рен­но дви­гать­ся без уча­стия рас­суд­ка (con­si­lium). Этот порядок в звездах и их извеч­ное посто­ян­ство невоз­мож­но свя­зы­вать ни с при­ро­дой (хотя она пол­на разу­ма), ни со сле­пым слу­ча­ем, кото­рый — друг измен­чи­во­сти и враг посто­ян­ства. Из это­го, ста­ло быть, сле­ду­ет, что они дви­жут­ся по соб­ст­вен­но­му побуж­де­нию, руко­вод­ст­ву­ясь сво­им чув­ст­вом, сво­ей боже­ст­вен­но­стью.

(44) Заслу­жи­ва­ет похва­лы Ари­сто­тель за то, что учил, что все дви­жу­ще­е­ся дви­жет­ся или по [сво­ей] при­ро­де, или [внеш­ней] силой, или по [сво­ей] воле (aut na­tu­ra, aut vi, aut vo­lun­ta­te)⁵³. Дви­жут­ся Солн­це и Луна и все звезды. То, что дви­жет­ся при­ро­дой, то либо от сво­ей тяже­сти несет­ся вниз, либо вслед­ст­вие лег­ко­го веса — вверх. Ни то, ни дру­гое не отно­сит­ся к звездам, пото­му что их дви­же­ние про­ис­хо­дит по кру­гу. Нель­зя так­же ска­зать, что их дви­же­ние вызва­но некой боль­шей силой, так что звезды яко­бы дви­жут­ся вопре­ки [сво­ей] при­ро­де, ибо что может быть боль­ше [их]? Итак, оста­ет­ся счи­тать, что звезды дви­жут­ся само­про­из­воль­но. Тот, кто их видит и все же отри­ца­ет суще­ст­во­ва­ние богов, посту­па­ет поэто­му не толь­ко неве­же­ст­вен­но, но и нече­сти­во. Но, конеч­но, неболь­шая раз­ни­ца — отри­цать ли суще­ст­во­ва­ние богов или утвер­ждать, что они ни о чем не заботят­ся, ниче­го не дела­ют; мне так кажет­ся, что тот, кто ниче­го не дела­ет, как бы вовсе не суще­ст­ву­ет. Итак, что боги суще­ст­ву­ют, настоль­ко оче­вид­но, что того, кто это отри­ца­ет, едва ли мож­но счи­тать в здра­вом уме.

XVII. (45) Оста­ет­ся обсудить, како­ва при­ро­да богов. В этом вопро­се глав­ная труд­ность состо­ит в том, чтобы отве­сти умст­вен­ный взор от при­выч­но­го для глаз. Эта труд­ность при­во­дит к тому, что и про­стой народ и фило­со­фы, упо­до­бив­ши­е­ся неве­же­ст­вен­но­му люду⁵⁴, не могут пред­ста­вить себе богов, ина­че как в чело­ве­че­ском обли­ке. Неосно­ва­тель­ность это­го мне­ния уже доста­точ­но пока­зал Кот­та, так что мне об этом неза­чем и гово­рить. Но так как в душе у нас зало­же­но опре­де­лен­ное пред­став­ле­ние⁵⁵, что бог таков, что, во-пер­вых, он оду­шев­лен и затем, что во всей при­ро­де нет ниче­го пре­вос­ход­нее его, то я не вижу, что более соот­вет­ст­во­ва­ло бы это­му пред­став­ле­нию и поня­тию, чем утвер­жде­ние, что этот самый мир, кото­ро­го ничто не может быть пре­вос­ход­нее, он и оду­шев­лен, и бог, (46) Пусть сколь­ко угод­но шутит Эпи­кур, чело­век менее все­го спо­соб­ный на шут­ку и вовсе не напо­ми­наю­щий этим свое оте­че­ство⁵⁶, пусть гово­рит, что не может понять, каков этот вра­щаю­щий­ся и круг­лый бог, нико­гда он не убедит меня отка­зать­ся от того, что он и сам утвер­жда­ет. По мне­нию Эпи­ку­ра, боги суще­ст­ву­ют, посколь­ку необ­хо­ди­мо долж­на быть некая при­ро­да (na­tu­ra), столь пре­вос­ход­ная, что луч­ше ее нет ниче­го. Но ведь опре­де­лен­но нет ниче­го луч­ше мира. Без сомне­ния, то, что оду­шев­лен­но, что име­ет и чув­ство, и разум, и ум, то луч­ше того, что лише­но это­го. (47) Так полу­ча­ет­ся, что оду­шев­лен­ный мир вла­де­ет чув­ст­вом, умом, разу­мом, а отсюда сле­ду­ет заклю­че­ние, что мир — это бог. Но это станет немно­го спу­стя еще более понят­ным из тех самых дел, кото­рые совер­ша­ет мир.

XVIII. Меж­ду про­чим, Вел­лей, не выстав­ляй, пожа­луй­ста, на вид, что вы совер­шен­но не полу­чи­ли ника­ко­го обра­зо­ва­ния. Ты гово­ришь, что и конус, и цилиндр, и пира­мида тебе кажут­ся более кра­си­вы­ми, чем шар. Необыч­ные у вас взгляды [на кра­соту]! Но пусть они будут кра­си­вее на вид, хотя мне само­му это не кажет­ся, ибо какая фигу­ра может быть кра­си­вее той, кото­рая одна заклю­ча­ет в себе все осталь­ные фигу­ры, кото­рая не име­ет ника­кой шеро­хо­ва­то­сти, ника­кой неров­но­сти, ни одно­го угла, о кото­рый мож­но поре­зать­ся, ника­ких над­ло­мов, ни одно­го высту­па, ни одной впа­ди­ны? В сущ­но­сти толь­ко две фор­мы явля­ют­ся пре­вос­ход­ней­ши­ми: из объ­ем­ных — шар (glo­bus), ибо так сле­ду­ет пере­во­дить [гре­че­ское] σφαῖρα; из плос­ких — круг, или окруж­ность (по-гре­че­ски κύκ­λος); толь­ко этим двум фор­мам при­су­ща та осо­бен­ность, что все их части совер­шен­но сход­ны меж­ду собой и край­ние точ­ки отсто­ят от цен­тра на оди­на­ко­вом рас­сто­я­нии — пра­виль­нее это­го ниче­го не может быть. (48) Но если вы это­го не види­те отто­го, что нико­гда не нюха­ли уче­ной пыли⁵⁷, то неуже­ли вы, физи­ки, не мог­ли доду­мать­ся до того, что рав­но­мер­ность дви­же­ния, посто­ян­ство и упо­рядо­чен­ность никак не мог­ли бы сохра­нить­ся в дру­гой фигу­ре? Итак, ничто не может быть неве­же­ст­вен­нее того, что вы обыч­но твер­ди­те. Вы гово­ри­те, что этот самый мир необя­за­тель­но дол­жен быть круг­лым, что, может быть, он име­ет дру­гую фигу­ру и бес­чис­лен­ные дру­гие миры име­ют дру­гие фор­мы. (49) Если бы Эпи­кур выучил, сколь­ко будет два­жды два, он бы, навер­ное, не гово­рил это­го. Но, как гово­рит Энний⁵⁸:

XIX. Ведь есть два вида звезд; из них одни, совер­шая свои дви­же­ния по неиз­мен­ным путям с восто­ка на запад⁶⁰, нико­гда ни на шаг не откло­ня­ют­ся от сво­его направ­ле­ния, дру­гие же совер­ша­ют непре­рыв­ные обра­ще­ния по двум, все­гда одним и тем же путям и направ­ле­ни­ям⁶¹. Оба эти явле­ния свиде­тель­ст­ву­ют как о вра­ще­нии само­го мира, кото­рое было бы невоз­мож­но, если бы он не был шаро­об­раз­ной фор­мы, так и о кру­го­вых орби­тах звезд. Преж­де все­го ска­жем о Солн­це, кото­рое зани­ма­ет гла­вен­ст­ву­ю­щее поло­же­ние сре­ди звезд. Оно дви­жет­ся таким обра­зом, что когда щед­рым све­том зали­ва­ет зем­ли, то эти зем­ли то в одних, то в дру­гих частях остав­ля­ет в тени. Ибо сама тень зем­ли, засти­лая солн­це, про­из­во­дит ночь⁶². Про­дол­жи­тель­ность ночей [в сово­куп­но­сти] та же, что и дней. Солн­це, то в меру при­бли­жа­ясь, то отда­ля­ясь, регу­ли­ру­ет меру вос­при­ни­мае­мо­го нами и теп­ла и холо­да. Три­ста шесть­де­сят пять обо­ротов Солн­ца с добав­кой око­ло одной чет­вер­той части дня состав­ля­ют годич­ный кру­го­во­рот⁶³. А откло­няя свой путь то к севе­ру, то к югу, Солн­це про­из­во­дит лето и зиму и те два вре­ме­ни года, из кото­рых одно при­мы­ка­ет к соста­рив­шей­ся зиме, дру­гое — к лету. Вот эти-то четы­ре сме­ня­ю­щи­е­ся вре­ме­ни года явля­ют­ся при­чи­ной и нача­лом все­го, что про­из­во­дит зем­ля и море. (50) Луна про­хо­дит за месяц тот же путь, что Солн­це за год. Свет ее сла­бее все­го, когда она бли­же под­хо­дит к Солн­цу, самый же пол­ный [свет], когда она даль­ше все­го отхо­дит. И не толь­ко вид и фор­ма ее меня­ют­ся, то вырас­тая [до пол­ноты], то убы­вая до кон­ца, но так­же и место­на­хож­де­ние в небе: то в север­ной его части, то в южной. Вслед­ст­вие это­го и в пути Луны есть нечто подоб­ное и зим­не­му и лет­не­му солн­це­сто­я­нию. И мно­гое от них про­ис­те­ка­ет тако­го, от чего и живые суще­ства пита­ют­ся, и рас­те­ния, порож­дае­мые зем­лей, рас­тут и вырас­та­ют и дости­га­ют пол­ной зре­ло­сти⁶⁴.

XX. (51) Осо­бен­но пора­зи­тель­ны пере­дви­же­ния тех пяти звезд, кото­рые невер­но назы­ва­ют­ся “блуж­даю­щи­ми” (“er­ran­tes”)⁶⁵, пото­му что вовсе не блуж­да­ет то, что в про­дол­же­ние всей веч­но­сти сохра­ня­ет посто­ян­ство и зако­но­мер­ность сво­их пере­дви­же­ний, посту­па­тель­ных, воз­врат­ных и осталь­ных. Но осо­бен­но уди­ви­тель­но в звездах, о кото­рых мы гово­рим, то́, что они то скры­ва­ют­ся, то сно­ва появ­ля­ют­ся, то уда­ля­ют­ся, то воз­вра­ща­ют­ся, то дви­жут­ся, опе­ре­жая Солн­це, то сле­ду­ют за ним, и дви­жут­ся то ско­рее, то мед­лен­нее, то совсем не дви­жут­ся, а неко­то­рое вре­мя сто­ят на месте. Исхо­дя из нерав­но­мер­ных их дви­же­ний, мате­ма­ти­ки и уста­но­ви­ли “вели­кий год”, кото­рый насту­па­ет тогда, когда Солн­це, Луна и пять планет, после того как все они про­шли свои пути, зай­мут то же вза­им­ное рас­по­ло­же­ние⁶⁶. (52) Насколь­ко он долог — боль­шой вопрос. Но он неиз­беж­но име­ет опре­де­лен­ную и конеч­ную дли­тель­ность.

Та [пла­не­та], кото­рую назы­ва­ют звездой Сатур­на, а гре­ки — Φαίνων, самая дале­кая от Зем­ли, совер­ша­ет свой путь при­бли­зи­тель­но за трид­цать лет⁶⁷, при­чем в этом пути она дви­жет­ся самым уди­ви­тель­ным обра­зом, то впе­ре­ди [Солн­ца], то отста­вая [от него], то скры­ва­ет­ся в вечер­нее вре­мя, то сно­ва появ­ля­ет­ся в утрен­нее. И на про­тя­же­нии бес­чис­лен­ных сто­ле­тий, всей веч­но­сти ничто не меня­ет­ся в после­до­ва­тель­но­сти ее дви­же­ний.

А ниже этой, бли­же к Зем­ле, дви­жет­ся звезда Юпи­те­ра, кото­рую назы­ва­ют Φαέθων, тот же круг две­на­дца­ти созвездий Зоди­а­ка она про­хо­дит за две­на­дцать лет и на сво­ем пути меня­ет свое дви­же­ние так же, как звезда Сатур­на. (53) Бли­жай­шую к нему ниж­нюю орби­ту зани­ма­ет Πυ­ρόεις, назы­вае­мая так­же звездой Мар­са, она обхо­дит тот же круг Зоди­а­ка, что и две верх­ние за два­дцать четы­ре меся­ца без шести, если я не оши­ба­юсь, дней. А ниже этой есть звезда Мер­ку­рия, ее гре­ки назы­ва­ют Στίλ­βων, она обхо­дит пояс созвездий Зоди­а­ка при­бли­зи­тель­но за год, и, не отда­ля­ясь боль­ше чем на одно созвездие от Солн­ца, то обго­ня­ет его, то сле­ду­ет за ним. Ниж­няя из пяти планет и бли­жай­шая к Зем­ле — это звезда Вене­ры, что назы­ва­ет­ся по-гре­че­ски Φωσ­φό­ρος; (а по-латы­ни Lu­ci­fer), когда она вос­хо­дит перед Солн­цем, и Ἕσπε­ρος, когда выхо­дит после него. Она завер­ша­ет свой путь за год и обхо­дит пояс Зоди­а­ка, его шири­ну и дли­ну (то же, что дела­ют верх­ние пла­не­ты, то пред­ше­ст­вуя Солн­цу, то сле­дуя за ним, но не отда­ля­ясь от него боль­ше чем на два зна­ка Зоди­а­ка)⁶⁸.

XXI. (54) Так вот, я не могу понять это­го посто­ян­ства у звезд, эту пора­зи­тель­ную согла­со­ван­ность их столь раз­но­об­раз­ных путей в про­дол­же­ние бес­ко­неч­но дол­го­го вре­ме­ни, если в этом не при­ни­ма­ет уча­стия ум, рас­судок, разум. А если мы видим нали­чие это­го в звездах, то не можем не при­чис­лить их к богам. Да и те звезды, кото­рые назы­ва­ют “неблуж­даю­щи­ми” (“iner­ran­tes”), раз­ве не обна­ру­жи­ва­ют так­же нали­чия в них ума и муд­ро­сти, судя по согла­со­ван­но­сти и посто­ян­ству их каж­до­днев­но­го обра­ще­ния. Они ведь не пере­дви­га­ют­ся вме­сте с эфи­ром, не при­гвож­де­ны к небу⁶⁹, как дума­ют мно­гие, не знаю­щие физи­ки. Да и не тако­ва при­ро­да эфи­ра, чтобы он мог силой сво­ей охва­тить и вра­щать звезды, он ведь тон­кий, и про­зрач­ный, и про­ник­нут рав­но­мер­ным жаром, и кажет­ся недо­ста­точ­но при­спо­соб­лен к удер­жа­нию звезд. (55) Ста­ло быть, неблуж­даю­щие звезды име­ют свою [осо­бую] сфе­ру, не свя­зан­ную с эфи­ром. А их годич­ные пути с их веч­ным, изу­ми­тель­ным посто­ян­ст­вом свиде­тель­ст­ву­ют, что и в них есть боже­ст­вен­ные сила и ум. Тот, кто это не пони­ма­ет, кажет­ся, вооб­ще ниче­го не спо­со­бен понять.

(56) Итак, в небе нет места слу­чай­но­сти, про­из­во­лу, блуж­да­нию, суе­те (va­ni­tas), в нем, напро­тив, пол­ный порядок, истин­ность (ve­ri­tas), разум­ность (ra­tio), посто­ян­ство. А те [небес­ные тела]⁷⁰, кото­рым это не при­су­ще, — это лишен­ные разу­ма (emen­ti­ta), и лож­ные (fal­sa); без опре­де­лен­но­го направ­ле­ния они носят­ся вокруг Зем­ли, ниже Луны, кото­рая сама ниже всех дру­гих, и вре­за­ют­ся в Зем­лю. Тот, кто счи­та­ет, что этот изу­ми­тель­ный порядок и неве­ро­ят­ное посто­ян­ство небес, кото­рый порож­да­ет все и всех, суще­ст­во­ва­ние и бла­го­по­лу­чие, обо­шлись без ума, тот сам, сле­ду­ет счи­тать, лишен ума. (57) Итак, я, по-мое­му, не сде­лаю ошиб­ки, если далее пове­ду свое рас­суж­де­ние, отправ­ля­ясь от ска­зан­но­го тем, кто более дру­гих про­дви­нул­ся в поис­ках исти­ны.

XXII. Зенон дает такое опре­де­ле­ние при­ро­де: при­ро­да, гово­рит он, это — твор­че­ский огонь, пла­но­мер­но про­дви­гаю­щий­ся по пути к порож­де­нию (ig­nis ar­ti­fi­cio­sus ad gig­nen­dum prog­re­diens via)⁷¹. Он счи­та­ет, что искус­ству более все­го свой­ст­вен­но тво­рить и порож­дать и то, что в про­из­веде­ни­ях наших искусств совер­ша­ет рука чело­ве­ка, намно­го искус­нее про­из­во­дит при­ро­да, т. е., как я уже ска­зал, твор­че­ский огонь — настав­ник в про­чих искус­ствах. В этом смыс­ле вся­кая при­ро­да явля­ет­ся искус­ст­вом, так как име­ет как бы некий путь и метод (viam et sec­tam), кото­рым сле­ду­ет. (58) При­ро­ду же само­го мира, кото­рый охва­ты­ва­ет и содер­жит в себе все, тот же Зенон назы­ва­ет не толь­ко тво­ре­ни­ем искус­ства, но пря­мо худож­ни­цей (“ar­ti­fex”), попе­чи­тель­ни­цей, про­видя­щей все полез­ное и бла­го­при­ят­ное для всех сво­их тво­ре­ний. И как дру­гие при­ро­ды, каж­дая от сво­их семян рож­да­ют­ся, рас­тут, под­дер­жи­ва­ют­ся, так и при­ро­да мира [в целом] все свои дви­же­ния совер­ша­ет по сво­ей воле, име­ет свои вле­че­ния, стрем­ле­ния, кото­рые у гре­ков назы­ва­ют­ся ὁρμή, и соглас­но с ними пред­при­ни­ма­ет [свои] дей­ст­вия, так же как и мы сами, дви­жи­мые душа­ми и чув­ства­ми.

Сле­до­ва­тель­но, таков ум мира, кото­рый по той при­чине спра­вед­ли­во мож­но назвать или “пред­у­смот­ри­тель­но­стью” (pru­den­tia), или “про­виде­ни­ем” (pro­vi­den­tia) (гре­ки же назы­ва­ют πρό­νοια), что его глав­ней­шая забота и глав­ное заня­тие состо­ит, во-пер­вых, в том, чтобы мир наи­луч­шим обра­зом был при­спо­соб­лен для про­дол­жи­тель­но­го суще­ст­во­ва­ния, затем, чтобы он ни в чем не испы­ты­вал недо­стат­ка, а более все­го — чтобы в нем была необык­но­вен­ная кра­сота и все, что может его укра­сить.

XXIII. (59) Уже ска­за­но о мире в целом, ска­за­но так­же о звездах, так что уже появи­лась едва ли ни целая тол­па богов, но не без­дей­ст­ву­ю­щих и не таких, для кото­рых дея­тель­ность явля­ет­ся труд­ным и тягост­ным заня­ти­ем. Ибо они не состо­ят ведь из жил, кро­ве­нос­ных сосудов, костей и не пита­ют­ся куша­нья­ми и напит­ка­ми, кото­рые мог­ли бы ско­пить в них слиш­ком ост­рые и слиш­ком густые соки. И тела их не тако­вы, чтобы они боя­лись паде­ний или уда­ров, или опа­са­лись забо­леть от уста­ло­сти. Эпи­кур, осте­ре­га­ясь это­го, при­ду­мал бес­плот­ных и ниче­го не делаю­щих богов. (60) Но те наши боги, наде­лен­ные пре­крас­ней­шей фор­мой, поме­щен­ные в чистей­шей обла­сти неба, так дви­жут­ся и так направ­ля­ют свой путь, что, кажет­ся, они согла­си­лись сохра­нить все и обо всем забо­тить­ся.

И гре­че­ские муд­ре­цы⁷², и наши пред­ки не без осно­ва­ния уста­но­ви­ли и назва­ли бога­ми мно­гие дру­гие при­ро­ды за при­но­си­мые ими вели­кие бла­го­де­я­ния. Ибо они пола­га­ли, что все, при­но­ся­щее вели­кую поль­зу роду чело­ве­че­ско­му, — это про­яв­ле­ние боже­ст­вен­ной доб­роты к людям.

И вот то, что порож­де­но богом, назы­ва­ли име­нем само­го бога, напри­мер, пло­ды полей — Цере­рой, вино — Либе­ром, отсюда извест­ное место из Терен­ция⁷³:

(61) Затем назва­ния и еще кое-чего, в чем усмат­ри­ва­ли нали­чие некой более зна­чи­тель­ной силы, ста­но­ви­лись назва­ни­я­ми богов, как, напри­мер, Вер­ность (fi­des), Ум (mens), кото­рым, как мы видим, недав­но были посвя­ще­ны на Капи­то­лии хра­мы М. Эми­ли­ем Скав­ром, а еще рань­ше посвя­тил храм Вер­но­сти Атти­лий Кала­тин. У тебя перед гла­за­ми храм Доб­ле­сти (vir­tus), храм Чести (ho­nos), кото­рый был вос­ста­нов­лен М. Мар­цел­лом, а мно­го лет тому назад, во вре­мя вой­ны с лигу­ра­ми, посвя­щен Кв. Мак­си­мом. А хра­мы Могу­ще­ству (ops)? Спа­се­нию (sa­lus)? Согла­сию (con­cor­dia)? Победе (vic­to­ria)? Сво­бо­де (li­ber­tas)? Так как зна­че­ние все­го это­го было столь вели­ко, что без боже­ст­вен­но­го вме­ша­тель­ства не обо­шлось, то и появи­лись боги под эти­ми име­на­ми. В таком же роде ока­за­лись име­на­ми богов сло­ва: Похоть (cu­pi­do), и Наслаж­де­ние (vo­lup­tas), и Вене­ра сла­до­стра­стия (lu­ben­ti­nae Ve­nus), сло­ва, обо­зна­чаю­щие пороч­ное, а не при­род­ное. Хотя Вел­лей счи­та­ет по-дру­го­му, но эти самые поро­ки часто весь­ма про­тив­ны при­ро­де. (62) Итак, из-за вели­кой поль­зы были при­зна­ны бога­ми те вещи, кото­рые порож­да­ли какую-то поль­зу. И по самим име­нам, кото­рые я назвал толь­ко что, мож­но судить, какая у како­го бога сила.

XXIV. Кро­ме того, обще­при­ня­то у людей верить, что мужи, выдаю­щи­е­ся и про­слав­лен­ные сво­и­ми бла­го­де­я­ни­я­ми, воз­но­сят­ся на небо. Так были [обо­жест­вле­ны] Гер­ку­лес, так — Кастор и Пол­лукс, так — Эску­лап. Так и Либер; я имею в виду Либе­ра, рож­ден­но­го Семе­лой, а не того, кото­ро­го наши пред­ки бла­го­го­вей­но и бла­го­че­сти­во обо­же­ст­ви­ли вме­сте с Цере­рой и Либе­рой, как это мож­но понять из мисте­рий; так как родив­ших­ся от нас мы назы­ваем li­be­ri (“дети”), то и рож­ден­ные Цере­рой были назва­ны Либер и Либе­ра; за Либе­рой сохра­ни­лось это имя, за Либе­ром — нет. Так был обо­жест­влен и Ромул, кото­ро­го отож­дествля­ют с Кви­ри­ном⁷⁴. Так как их души про­дол­жа­ют жить и наслаж­да­ют­ся веч­но­стью, то их спра­вед­ли­во счи­та­ют бога­ми, раз они и наи­луч­шие и веч­ные.

(63) И еще из дру­го­го источ­ни­ка, а имен­но из наблюде­ний за при­ро­дой, хлы­ну­ло [на небо] вели­кое мно­же­ство богов, кото­рые, будучи наде­ле­ны чело­ве­че­ской наруж­но­стью, дали обиль­ный мате­ри­ал поэтам для их вымыс­лов, а жизнь людей напол­ни­ли вся­ким суе­ве­ри­ем. Этот вопрос рас­смат­ри­вал Зенон, а поз­же обсто­я­тель­нее разъ­яс­ни­ли Кле­анф и Хри­сипп. По всей Гре­ции рас­про­стра­не­но древ­нее пове­рье, что Уран-небо (coe­lum) был оскоп­лен сыном, Сатур­ном, Сатурн же сам был заклю­чен в око­вы сыном Юпи­те­ром. (64) Но в этих нече­сти­вых бас­нях кро­ет­ся ост­ро­ум­ный физи­че­ский смысл: что небес­ная, выше все­го нахо­дя­ща­я­ся, огнен­ная при­ро­да — эфир, посколь­ку сам от себя рож­да­ет все, не име­ет части тела, слу­жа­щей для сово­куп­ле­ния и рож­де­ния потом­ства.

XXV. А в Сатурне хоте­ли видеть того, кто вме­ща­ет в себя бегу­щие и сме­ня­ю­щие один дру­го­го отрез­ки вре­ме­ни. Он ведь у гре­ков и носит соот­вет­ст­ву­ю­щее имя — Κρό­νος, то же самое, что χρό­νος, т. е. отре­зок вре­ме­ни. А Сатур­ном его назва­ли от того, что он насы­ща­ет­ся (sa­tu­ra­re­tur) года­ми. И выду­ма­ли, буд­то он име­ет обык­но­ве­ние пожи­рать родив­ших­ся от него, пото­му что вре­мя погло­ща­ет отрез­ки вре­ме­ни и никак не насы­тит­ся минув­ши­ми года­ми. А Сатурн был зако­ван Юпи­те­ром, чтобы вре­мя не бежа­ло слиш­ком быст­ро; чтобы уме­рить его тече­ние, на него были нало­же­ны звезд­ные узы. Но сам Юпи­тер, т. е. iuvans pa­ter (“отец помо­гаю­щий”), — его имя в кос­вен­ных паде­жах мы употреб­ля­ем в фор­ме Jovis — от juva­re — “помо­гать” — поэта­ми зовет­ся “Отец и богов и людей”, а пред­ки наши назы­ва­ли его “Все­б­ла­гий” (“op­ti­mus”) и “Вели­чай­ший” (ma­xi­mus), при­чем обра­ще­ние “Все­б­ла­гий”, т. е. бла­го­де­тель­ней­ший, было более ран­ним, чем “Вели­чай­ший”, пото­му что важ­нее и, конеч­но, бла­го­де­тель­нее помо­гать всем, чем обла­дать вели­ким могу­ще­ст­вом.

(65) Энний, как я уже упо­мя­нул, так гово­рит о его назва­нии:

Это про­ще, чем в дру­гом месте у это­го же поэта:

Так что и наши авгу­ры, когда про­из­но­сят: “О, Юпи­тер, мечу­щий мол­нии, гре­мя­щий гро­мом!”, то, в сущ­но­сти, гово­рят: “О небо, мечу­щее мол­нии и гре­мя­щее гро­мом”. Еври­пид же, пре­крас­но напи­сав­ший о мно­гом, эту мысль крат­ко выра­зил так:

XXVI. (66) Воздух же, кото­рый нахо­дит­ся меж­ду морем и небом, обо­жествля­ет­ся, как учат сто­и­ки, под име­нем Юно­ны, сест­ры и супру­ги Юпи­те­ра, так как у возду­ха есть сход­ство с эфи­ром и тес­ней­шая с ним связь. При­да­ли же возду­ху жен­ский пол и опре­де­ли­ли Юноне, пото­му что нет ниче­го неж­нее его. Но я уве­рен, что и Юно­ны имя про­ис­хо­дит от juva­re.

В поэ­ти­че­ских вымыс­лах гово­рит­ся о деле­нии [мира] на три цар­ства. [Об эфи­ре было ска­за­но], оста­ют­ся вода и зем­ля. Итак, Неп­ту­ну, в кото­ром хотят видеть бра­та Юпи­те­ра, было отда­но все мор­ское цар­ство. И как имя бога пор­тов (Por­tu­nus) про­ис­хо­дит от por­tus (порт), так имя Неп­ту­на (Nep­tu­nus) про­из­веде­но от na­re (пла­вать), с неболь­шим изме­не­ни­ем пер­вых букв.

А вся зем­ная жизнь и при­ро­да были посвя­ще­ны отцу Диту, он же зовет­ся у нас “Бога­тый” (di­ves), как у гре­ков Πλούτων, пото­му что и воз­вра­ща­ет­ся все в зем­лю, и про­ис­хо­дит все из зем­ли. Жена у него Про­зер­пи­на (имя это гре­че­ское) — это та, что у гре­ков име­ну­ет­ся Περ­σε­φόνη, ибо в ней хотят [видеть] семя поле­вых пло­дов. Выду­ма­ли, буд­то ее, похи­щен­ную и спря­тан­ную, ищет мать. (67) Мать же зовут Ce­res, сло­во Ge­res (Про­из­во­ди­тель­ни­ца); пер­вая бук­ва была слу­чай­но изме­не­на, как и у гре­ков полу­чи­лось Δη­μήτηρ (Демет­ра) из Γη­μήτηρ (Зем­ля-мать); как Ma­vors (Марс) про­ис­хо­дит от того, что он mag­na ver­te­ret (вели­кое пере­во­ра­чи­ва­ет), как Mi­ner­va (Минер­ва) — от того, что она или умень­ша­ет (mi­nue­ret), или угро­жа­ет (mi­na­re­tur).

XXVII. Так как во всех делах важ­ней­шее зна­че­ние име­ют нача­ло и конец, то реши­ли при обра­ще­нии к богам начать с Яну­са, имя кото­ро­го и про­из­веде­но от ire (ходить), от кото­ро­го и откры­тые про­хо­ды назы­ва­ют­ся iani, а две­ри у вхо­дов в жилые поме­ще­ния — ianua.

Имя Весты идет от гре­ков, она ведь та, кото­рая у них зовет­ся Ἑστία, и власть ее про­сти­ра­ет­ся над жерт­вен­ни­ка­ми и оча­га­ми. Так что этой богине, кото­рая явля­ет­ся хра­ни­тель­ни­цей все­го домаш­не­го, и вся­кая молит­ва, и вся­кое жерт­во­при­но­ше­ние луч­шее. (68) Почти ту же власть име­ют и боги-пена­ты, назва­ние кото­рых про­из­веде­но либо от pe­nus — ведь так назы­ва­ют все, чем пита­ют­ся люди, либо от того, что они оби­та­ют внут­ри (pe­ni­tus), и по этой при­чине поэты назы­ва­ют их так­же Pe­net­ra­les (Про­ни­каю­щие).

И имя Апол­ло­на тоже гре­че­ское, в нем хотят видеть Солн­це. А Диа­ну счи­та­ют той же Луной, Солн­це (sol) назы­ва­ет­ся так или пото­му, что оно един­ст­вен­ное (so­lus) из всех звезд столь вели­ко, или пото­му, что, когда оно вос­хо­дит, [все] све­ти­ла вокруг мерк­нут, и вид­но одно Солн­це.

Луна (lu­na) назва­на так от lu­ce­re (све­тить), дру­гое ее имя Люци­на, и вот, как у гре­ков при родах взы­ва­ют к Диане, назы­вая ее так­же дру­гим име­нем — Све­то­нос­ная, так у наших при­зы­ва­ют Юно­ну — Люци­ну. (69) Та же Диа­на зовет­ся “Всюдуб­ро­дя­щая”, но не отто­го, что, охотясь, бро­дит повсюду, а пото­му что она счи­та­ет­ся одной из семи как бы “блуж­даю­щих” звезд. Диа­ной же [Луна] зовет­ся пото­му, что ночь она как бы обра­ща­ет в день (dies). А обра­ща­ют­ся к ней при родах пото­му, что бере­мен­ность длит­ся ино­гда семь, а по боль­шей части девять лун­ных обо­ротов, кото­рые назы­ва­ют­ся men­ses (меся­цы), так как совер­ша­ют­ся в изме­рен­ные про­ме­жут­ки вре­ме­ни. Ост­ро­ум­ную мысль выска­зал все­гда ост­ро­ум­ный Тимей⁷⁷. Рас­ска­зав в сво­ей “Исто­рии” о том, что в ту самую ночь, когда родил­ся Алек­сандр, сго­рел дотла храм Диа­ны Эфес­ской⁷⁸, он доба­вил: ниче­го уди­ви­тель­но­го, ведь Диа­ны, кото­рая хоте­ла при­сут­ст­во­вать при родах Олим­пи­а­ды, в это вре­мя не было дома. Ту же боги­ню, кото­рая при­хо­дит к каж­дой вещи, наши назва­ли Вене­рой (Ve­nus). И ско­рее от ее име­ни про­изо­шло ve­nus­tas (пре­лесть), чем Ve­nus от ve­nus­tas.

XXVIII. (70) Заме­ча­е­те вы, как от пра­виль­но­го и полез­но­го позна­ния при­род­ных вещей рас­судок чело­ве­че­ский был отвле­чен в мир выду­ман­ных, вооб­ра­жае­мых богов? Вот что поро­ди­ло лож­ные мне­ния, ошиб­ки, вно­ся­щие пута­ни­цу, суе­ве­рия почти бабьи. Полу­чи­лось, что нам извест­ны и обли­чия богов, и воз­раст, и одеж­да, и укра­ше­ния, их родо­сло­вия и их бра­ки, их род­ст­вен­ные отно­ше­ния, все это было пере­не­се­но на них для того, чтобы упо­до­бить их сла­бо­му роду чело­ве­че­ско­му. Ибо их даже пред­став­ля­ют одоле­вае­мы­ми раз­ны­ми стра­стя­ми. Мы зна­ем о похо­ти, печа­ли, гне­ве богов. Выду­ма­ли даже, что они ведут вой­ны, участ­ву­ют в сра­же­ни­ях, и не толь­ко, как у Гоме­ра⁷⁹, у кото­ро­го одни боги защи­ща­ли одно вой­ско, дру­гие — дру­гое; боги даже вели и свои соб­ст­вен­ные вой­ны, как, напри­мер, с тита­на­ми, или с гиган­та­ми. А ведь это рас­ска­зы­вать и верить это­му — вели­чай­шая глу­пость, пол­ная чепу­ха и край­нее лег­ко­мыс­лие. (71) Одна­ко же, отбро­сив эти бас­ни, мож­но при­знать суще­ст­во­ва­ние богов, отно­ся­щих­ся к при­ро­де каж­дой вещи: к зем­ле, напри­мер, Цере­ры, к морям — Неп­ту­на и дру­гих, при­знать их таки­ми, каки­ми их общее мне­ние пред­ста­ви­ло и под теми же име­на­ми. Мы долж­ны отно­сить­ся к этим богам с бла­го­го­ве­ни­ем и почи­тать их. А самая луч­шая, самая бес­ко­рыст­ная, самая свет­лая и пол­ная бла­го­че­стия фор­ма почи­та­ния богов состо­ит в том, чтобы все­гда и в мыс­лях, и сло­ва­ми искренне чтить их чисто и бес­по­роч­но. Не толь­ко фило­со­фы, но и пред­ки наши дела­ли раз­ли­чие меж­ду рели­ги­ей и суе­ве­ри­ем. (72) Ибо те, кото­рые целы­ми дня­ми моли­лись и при­но­си­ли жерт­вы, чтобы их дети пере­жи­ли их (su­persti­ti si­bi es­sent), те были назва­ны суе­вер­ны­ми (su­persti­tio­si), поз­же это назва­ние при­об­ре­ло более широ­кий смысл. А те, кото­рые над всем, что отно­сит­ся к почи­та­нию богов, усерд­но раз­мыш­ля­ли и как бы пере­чи­ты­ва­ли (re­le­ge­rent), были назва­ны рели­ги­оз­ны­ми (re­li­gio­si) (от re­le­ge­re, как ele­gan­tes от eli­ge­re, di­li­gen­tes от di­li­ge­re, как in­tel­le­gen­tes от in­tel­le­ge­re). Ибо во всех этих сло­вах тот же корень (vis le­gen­di), что и в сло­ве re­li­gio­us⁸⁰. Итак, из двух слов “суе­вер­но” и “рели­ги­оз­но” пер­вое ста­ло обо­зна­чать пори­ца­ние, а вто­рое — похва­лу. А теперь, мне кажет­ся, доста­точ­но было пока­за­но и что боги суще­ст­ву­ют, и како­вы они.

XXIX. (73) Теперь моя зада­ча дока­зать, что мир управ­ля­ет­ся про­виде­ни­ем богов. Это, конеч­но, очень важ­ное поло­же­ние, и оно под­вер­га­ет­ся силь­ным напад­кам со сто­ро­ны ваших, Кот­та, так что весь спор, разу­ме­ет­ся, с вами. Ибо вашим, Вел­лей, мень­ше все­го извест­но, что гово­рят об этом пред­ста­ви­те­ли дру­гих школ, — вы ведь толь­ко сво­их и чита­е­те, сво­их люби­те, осталь­ных же по неве­же­ству осуж­да­е­те. Вот и ты сам вче­ра ска­зал⁸¹, что сто­и­ки, де, выве­ли на сце­ну вещую ста­ру­ху πρό­νοια, т. е. про­виде­ние. Ты ска­зал это по ошиб­ке, пото­му что пола­га­ешь, что сто­и­ки выду­ма­ли про­виде­ние, как бы некую осо­бую боги­ню, кото­рая управ­ля­ет миром и пра­вит им. А меж­ду тем это толь­ко сокра­щен­ное выра­же­ние. (74) Как гово­рят: “Афин­ским государ­ст­вом управ­ля­ет совет”, опу­стив сло­во “Аре­о­паг”⁸², так и мы, когда гово­рим: “Про­виде­ние пра­вит миром”, то сле­ду­ет пони­мать, что здесь опу­ще­но сло­во “богов”. Пол­ным и закон­чен­ным долж­но счи­тать: “Про­виде­ние богов пра­вит миром”. Так что не трать­те в насмеш­ках над нами вашей соли, кото­рой и так ваше­му пле­ме­ни не хва­та­ет. И, — кля­нусь Гер­ку­ле­сом, если бы вы меня выслу­ша­ли, то даже не пыта­лись бы это­го делать: не подо­ба­ет, не дано вам, не може­те! К тебе, Вел­лей, это, впро­чем, не отно­сит­ся, посколь­ку ты полу­чил по нашим обы­ча­ям утон­чен­ное вос­пи­та­ние; я имею в виду осталь­ных ваших и более все­го того, кто родил эту шко­лу, чело­ве­ка невос­пи­тан­но­го, без обра­зо­ва­ния, кото­рый над все­ми изде­ва­ет­ся, нисколь­ко не ост­ро­ум­но, не зная меры и гру­бо.

XXX. (75) Итак, я гово­рю, что про­виде­ние богов и сна­ча­ла устро­и­ло весь мир и все части мира⁸³, и оно во все вре­ме­на управ­ля­ет ими. Обсуж­де­ние это­го вопро­са наши обыч­но делят на три части. В пер­вой исхо­дят из дока­за­тель­ства суще­ст­во­ва­ния богов. Согла­сив­шись с тем, что боги суще­ст­ву­ют, до́лжно при­знать, что мир управ­ля­ет­ся их разу­ме­ни­ем. Во вто­рой части дока­зы­ва­ет­ся, что все в мире под­чи­не­но мыс­ля­щей при­ро­де (na­tu­rae sen­tien­ti), кото­рая всем пре­крас­ней­шим обра­зом управ­ля­ет. Уста­но­вив это, дела­ет­ся вывод, что все в мире порож­де­но неки­ми оду­шев­лен­ны­ми нача­ла­ми (ani­man­tia prin­ci­pia). Третья часть исхо­дит из рас­смот­ре­ния пора­зи­тель­ных явле­ний в небе и на зем­ле.

(76) Во-пер­вых, до́лжно либо отри­цать суще­ст­во­ва­ние богов — Демо­крит и Эпи­кур, выведя один “подо­бия” (si­mu­lac­ra), дру­гой “обра­зы” (ima­gi­nes)⁸⁴, это так или ина­че сде­ла­ли — отри­ца­ли, — либо те, кото­рые соглас­ны, что боги суще­ст­ву­ют, долж­ны при­знать, что они что-то дела­ют и дела­ют пре­вос­ход­но. Но нет ниче­го пре­вос­ход­нее управ­ле­ния миром; сле­до­ва­тель­но, миром управ­ля­ет разу­ме­ние богов. Ина­че, конеч­но, необ­хо­ди­мо долж­но суще­ст­во­вать нечто луч­шее и наде­лен­ное боль­шей силой, чем бог, что бы это ни было: без­душ­ная ли при­ро­да, или воз­буж­ден­ная вели­кой силой необ­хо­ди­мость (nec­ces­si­tas vi mag­na in­ci­ta­ta), кото­рая и совер­ша­ет те вели­кие дела, что мы видим. (77) Но в таком слу­чае выхо­дит, что при­ро­да богов и не все­мо­гу­ща (prae­po­tens), и не пре­вос­хо­дит все осталь­ное, раз боги под­чи­не­ны или необ­хо­ди­мо­сти, или при­ро­де, кото­рая и управ­ля­ет небом, моря­ми и зем­ля­ми. А ведь ничто не может быть пре­вос­ход­нее бога. Сле­до­ва­тель­но, он необ­хо­ди­мо и пра­вит миром. Итак, бог не под­чи­ня­ет­ся и не под­вла­стен ника­кой при­ро­де, он сам пра­вит всей при­ро­дой. А если мы согла­сим­ся с тем, что боги обла­да­ют разу­мом, то мы долж­ны согла­сить­ся так­же, что им свой­ст­вен­но и про­виде­ние, и при­том в самых важ­ных делах. А мож­но ли пред­ста­вить, что боги или не зна­ют, какие дела важ­ней­шие и как их надо выпол­нять, или силы не име­ют для это­го? Но и незна­ние чуж­до при­ро­де богов, и не может быть, чтобы им из-за недо­стат­ка силы было труд­но выпол­нять свои дела, это никак не вяжет­ся с вели­чи­ем богов. Отсюда и сле­ду­ет то, что мы жела­ем дока­зать, что про­виде­ние богов управ­ля­ет миром.

XXXI. (78) Но коль ско­ро боги суще­ст­ву­ют, если толь­ко они суще­ст­ву­ют — а они, конеч­но, суще­ст­ву­ют, — то они необ­хо­ди­мо долж­ны быть оду­шев­лен­ны­ми, и не толь­ко оду­шев­лен­ны­ми, но и обла­даю­щи­ми разу­мом и свя­зан­ны­ми меж­ду собой как бы уза­ми обще­го граж­дан­ства, долж­ны пра­вить еди­ным миром⁸⁵, как бы общей рес­пуб­ли­кой или неким горо­дом. (79) Отсюда сле­ду­ет, что в них тот же, что в роде чело­ве­че­ском, разум, та же самая исти­на, тот же закон, пред­пи­сы­ваю­щий делать доб­рое и отвра­щать злое. А из это­го понят­но, что и бла­го­ра­зу­мие, и ум к людям пере­шли от богов, и имен­но по этой-то при­чине уста­нов­ле­ни­я­ми [наших] пред­ков были обо­жест­вле­ны и почте­ны хра­ма­ми Ум, Вер­ность, Доб­лесть, Согла­сие. Так мож­но ли отри­цать у богов эти досто­ин­ства, в то вре­мя как мы пре­кло­ня­ем­ся перед их свя­ты­ми изо­бра­же­ни­я­ми? Ведь если роду чело­ве­че­ско­му при­су­щи ум, вер­ность, доб­лесть, согла­сие, откуда они мог­ли про­ис­течь на зем­лю, как не свы­ше?⁸⁶ А если в нас есть разу­ме­ние, бла­го­ра­зу­мие, то боги неиз­беж­но долж­ны иметь это самое в боль­шей мере, и не толь­ко иметь, но так­же исполь­зо­вать их в вели­чай­ших и наи­луч­ших делах. А ведь нет ниче­го боль­ше и луч­ше, чем мир. (80) Сле­до­ва­тель­но, мир необ­хо­ди­мо дол­жен управ­лять­ся разу­ме­ни­ем и про­виде­ни­ем богов. Нако­нец, так как мы доста­точ­но пока­за­ли, что боги — это те самые Солн­це и Луна, и пла­не­ты, и непо­движ­ные звезды, чьи бли­ста­тель­ные обра­зы и заме­ча­тель­ную силу мы видим, и небо, и сам мир, и те дру­гие вещи и силы, кото­рые суще­ст­ву­ют во всем мире для вели­кой поль­зы и на бла­го роду чело­ве­че­ско­му, то и полу­ча­ет­ся, что, дей­ст­ви­тель­но, все управ­ля­ет­ся боже­ст­вен­ным умом и боже­ст­вен­ным про­виде­ни­ем. Теперь о пер­вой части ска­за­но доста­точ­но.

XXXII. (81) Далее я дол­жен ска­зать, что все под­чи­не­но при­ро­де⁸⁷, и она всем пре­крас­ней­шим обра­зом управ­ля­ет. Но преж­де все­го надо вкрат­це объ­яс­нить, что такое сама при­ро­да, чтобы мож­но было лег­че понять то, что я хочу дока­зать. Ибо иные⁸⁸ счи­та­ют, что при­ро­да — это некая лишен­ная разу­ма сила, воз­буж­даю­щая в телах необ­хо­ди­мые дви­же­ния. Дру­гие же⁸⁹ счи­та­ют при­ро­ду силой разум­ной и упо­рядо­чен­ной, посту­паю­щей как бы целе­со­об­раз­но, так что все­гда мож­но обна­ру­жить и при­чи­ну ее дей­ст­вий и след­ст­вия, а искус­ство ее столь вели­ко, что ника­кое чело­ве­че­ское мастер­ство, ни одна чело­ве­че­ская рука не смо­жет ей под­ра­жать. Ибо взять, к при­ме­ру, семя: сила его столь вели­ка, что оно, как бы ничтож­но мало ни было, одна­ко, если попа­дет в среду, спо­соб­ную его вос­при­нять и удер­жать, и най­дет для себя веще­ство, от кото­ро­го смо­жет питать­ся и рас­ти, то это семя обра­зу­ет, про­из­во­дит каж­дое в сво­ем роде, либо такое, что может питать­ся через свои кор­ни, либо спо­соб­ное еще и дви­гать­ся, и ощу­щать, и стре­мить­ся к чему-то и рож­дать себе подоб­ных. (82) Есть и такие [фило­со­фы], кото­рые все назы­ва­ют при­ро­дой, как Эпи­кур, кото­рый вво­дит такое деле­ние⁹⁰: вся при­ро­да — это тела и пустота и то, что им при­су­ще⁹¹. Но мы, когда гово­рим, что при­ро­да обра­зу­ет мир и управ­ля­ет им, то под­ра­зу­ме­ва­ем при этом, что при­ро­да не тако­ва, как ком зем­ли, или обло­мок кам­ня, или что-нибудь дру­гое в этом роде без вся­ких внут­рен­них свя­зей. При­ро­да — это как дере­во, как живот­ное, в кото­рых нет ниче­го про­из­воль­но­го, но все выглядит упо­рядо­чен­ным и как бы про­из­веде­ни­ем искус­ства.

XXXIII. (83) Если же [рас­те­ния], кото­рые зем­ля под­дер­жи­ва­ет через их кор­ни, живут и про­цве­та­ют бла­го­да­ря искус­ству при­ро­ды, то, конеч­но, и сама зем­ля под­дер­жи­ва­ет­ся той же силой, ибо ведь, опло­до­тво­рен­ная семе­на­ми, она все рож­да­ет и про­из­во­дит из себя, объ­яв в сво­их нед­рах кор­ни рас­те­ний, она их пита­ет и рас­тит, а сама, в свою оче­редь, полу­ча­ет пита­ние от выше рас­по­ло­жен­ных, наруж­ных при­род⁹². А испа­ре­ни­я­ми зем­ли пита­ет­ся и воздух и эфир и все, что свер­ху. Итак, если зем­ля при­ро­дой под­дер­жи­ва­ет­ся и пита­ет­ся, то то же сле­ду­ет ска­зать и об осталь­ном мире. Рас­те­ния уко­ре­ня­ют­ся в зем­ле, [суще­ст­во­ва­ние] живых существ под­дер­жи­ва­ет­ся вды­ха­ни­ем возду­ха, сам же воздух с нами видит, с нами слы­шит, с нами поет⁹³, ибо без него ниче­го из это­го не может про­ис­хо­дить. Он так­же дви­жет­ся вме­сте с нами, куда бы мы ни шли, куда бы ни дви­ну­лись, он как бы дает нам место, усту­па­ет.

(84) И все то, что тянет­ся к цен­тру (me­dium lo­cum) мира, а это — самый низ, и что от цен­тра квер­ху, и что вокруг цен­тра в кру­го­об­раз­ном вра­ще­нии⁹⁴, — все это обра­зу­ет содер­жа­ние мира, еди­ную при­ро­ду. Так как суще­ст­ву­ют четы­ре рода тел (cor­po­ra), то их вза­и­мо­пре­вра­ще­ние состав­ля­ет нераз­рыв­ную при­ро­ду мира. Ибо из зем­ли — вода, из воды рож­да­ет­ся воздух, из возду­ха — эфир, затем в обрат­ном поряд­ке, в свою оче­редь, из эфи­ра — воздух, из него — вода, из воды — зем­ля, кото­рая вни­зу. Таким обра­зом, эти­ми при­ро­да­ми (na­tu­ris), из кото­рых все состо­ит, кото­рые дви­жут­ся вверх и вниз, туда и сюда, под­дер­жи­ва­ет­ся связь меж­ду [все­ми] частя­ми мира.

(85) И эта [связь] по необ­хо­ди­мо­сти долж­на быть либо веч­ной, укра­шен­ной всем тем, что мы видим, или, навер­но, очень дли­тель­ной, сохра­ня­ю­щей­ся очень дол­гое, почти неиз­ме­ри­мое вре­мя⁹⁵. Согла­сив­шись с любым из этих поло­же­ний, сле­ду­ет при­знать, что при­ро­да управ­ля­ет миром. Есть искус­ство вожде­ния фло­тов или постро­е­ния войск, или — срав­ним с тем, что про­из­во­дит при­ро­да, — плод вино­град­ной лозы или дере­ва, или — еще в боль­шей сте­пе­ни — фигу­ра живо­го суще­ства, устрой­ство чле­нов его тела; не явля­ет ли все это вели­кое искус­ство при­ро­ды? Но еще в боль­шей сте­пе­ни — сам мир! Итак, либо в мире нет ниче­го, свиде­тель­ст­ву­ю­ще­го о том, что миром управ­ля­ет разум­ная при­ро­да, либо до́лжно при­знать, что разум­ная при­ро­да управ­ля­ет⁹⁶ миром.

(86) Но как это может быть, чтобы при­ро­да не управ­ля­ла самим миром, миром, кото­рый содер­жит в себе все про­чие вещи при­ро­ды и их семе­на? Это как если бы кто ска­зал, что от при­ро­ды зави­сит появ­ле­ние у чело­ве­ка зубов и боро­ды, но к само­му чело­ве­ку, у кото­ро­го они появи­лись, при­ро­да не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния. Так рас­суж­дать — зна­чит не пони­мать, что то, что про­из­во­дит что-нибудь из себя, [без сомне­ния], име­ет более совер­шен­ную при­ро­ду, чем то, что из него про­ис­хо­дит.

XXXIV. Итак, для все­го, чем при­ро­да управ­ля­ет, мир явля­ет­ся сея­те­лем и созда­те­лем, и роди­те­лем, так ска­зать, и вос­пи­та­те­лем, и кор­миль­цем, и все он, как бы чле­ны и части сво­его тела, пита­ет и под­дер­жи­ва­ет⁹⁷. Пото­му что, если при­ро­да управ­ля­ет частя­ми мира, то она необ­хо­ди­мо управ­ля­ет и самим миром. И в этом управ­ле­нии нет ниче­го заслу­жи­ваю­ще­го пори­ца­ния, ибо все, что она мог­ла наи­луч­шим обра­зом создать из суще­ст­ву­ю­щих [четы­рех назван­ных] при­род, она созда­ла.

(87) Пусть дока­жут, что кто-нибудь мог бы создать луч­ше. Никто нико­гда не дока­жет, а если кто захо­чет что-нибудь попра­вить, тот или сде­ла­ет хуже, или будет желать того, что сде­лать не смо­жет. Но если все части мира так устро­е­ны, что не могут быть ни луч­ше для поль­зы, ни кра­си­вее на вид, то рас­смот­рим, слу­чай­но ли они тако­вы, или они смог­ли ока­зать­ся в этом состо­я­нии толь­ко бла­го­да­ря направ­ля­ю­ще­му разу­му (sen­sus) и боже­ст­вен­но­му про­виде­нию. Ведь, если то, что созда­ла при­ро­да, луч­ше, чем про­из­веде­ния искус­ства, а искус­ство ниче­го не созда­ет без уча­стия разу­ма, то до́лжно счи­тать, что и при­ро­да так­же не лише­на разу­ма. Когда ты смот­ришь на ста­тую или нари­со­ван­ную кар­ти­ну, то зна­ешь, что в этом было при­ме­не­но искус­ство; когда изда­ли видишь плы­ву­щее суд­но, не сомне­ва­ешь­ся, что оно дви­жет­ся бла­го­да­ря разу­му и искус­ству, когда наблюда­ешь сол­неч­ные или водя­ные часы, пони­ма­ешь, что они пока­зы­ва­ют вре­мя не слу­чай­но, а бла­го­да­ря искус­ству. А мир, вклю­чаю­щий в себя и эти самые про­из­веде­ния искус­ства, и их созда­те­лей, и все вооб­ще, что же, ты счи­та­ешь, лишен разу­ме­ния и рас­суд­ка? (88) Если бы кто-нибудь при­вез в Ски­фию или Бри­та­нию тот шар (sphae­ra), что недав­но изгото­вил наш друг Посидо­ний, шар, отдель­ные обо­роты кото­ро­го вос­про­из­во­дят то, что про­ис­хо­дит на небе с Солн­цем, Луной и пятью пла­не­та­ми в раз­ные дни и ночи⁹⁸, то кто в этих вар­вар­ских стра­нах усо­мнил­ся, бы, что этот шар — про­из­веде­ние совер­шен­но­го рас­суд­ка?

XXXV. А эти [эпи­ку­рей­цы] отно­си­тель­но мира, от кото­ро­го все рож­да­ет­ся и все про­ис­хо­дит, сомне­ва­ют­ся, то ли он сам собой про­изо­шел по слу­чай­но­сти или некой необ­хо­ди­мо­сти, то ли он тво­ре­ние боже­ст­вен­но­го разу­ма и ума! Они Архи­меда, сде­лав­ше­го копию небес­ной сфе­ры с ее кру­го­вра­ще­ни­я­ми, ста­вят выше при­ро­ды, создав­шей ори­ги­нал, хотя, конеч­но, мно­гое в ори­ги­на­ле сотво­ре­но искус­нее, чем те же части в копии.

(89) Тот же пас­тух у Акция⁹⁹, кото­рый рань­ше нико­гда не видел кораб­ля, когда заме­тил изда­ле­ка, с горы боже­ст­вен­ное и чуд­ное суд­но арго­нав­тов, сна­ча­ла изум­лен­ный и испу­ган­ный про­из­нес сле­дую­щее:

Спер­ва он сомне­ва­ет­ся, что это за неве­до­мое суще­ство? А увидев юно­шей и услы­шав пение на кораб­ле, он гово­рит:

И далее гово­рит:

И еще мно­гое дру­гое гово­рит пас­тух. (90) И вот, как этот пас­тух, кото­рый с пер­во­го взгляда счел, что видит нечто без­душ­ное и бес­чув­ст­вен­ное, а затем по опре­де­лен­ным при­зна­кам начал подо­зре­вать, что собой в дей­ст­ви­тель­но­сти пред­став­ля­ет то, в чем он сомне­вал­ся, так и фило­со­фы, если, воз­мож­но, пер­вые впе­чат­ле­ния от мира их и запу­та­ли, то затем, вни­ма­тель­но при­смот­рев­шись к закон­чен­ным и рав­но­мер­ным его дви­же­ни­ям, усмот­рев, как все в нем устро­е­но в незыб­ле­мом поряд­ке и неиз­мен­ном посто­ян­стве, долж­ны были бы понять, что в этом небес­ном, боже­ст­вен­ном доме есть не толь­ко оби­та­тель, но и упра­ви­тель, руко­во­ди­тель и как бы стро­и­тель это­го, столь вели­ко­го соору­же­ния, столь огром­но­го зда­ния.

XXXVI. В дей­ст­ви­тель­но­сти, как мне кажет­ся, они даже не подо­зре­ва­ют, насколь­ко все чудес­но устро­е­но, как на небе, так и на зем­ле. (91) Сна­ча­ла о Зем­ле. Она рас­по­ло­же­на в цен­траль­ной части мира и со всех сто­рон ее обте­ка­ет та животвор­ная сти­хия, кото­рой мы дышим и кото­рой назва­ние aer (воздух); это сло­во хотя и гре­че­ское, но вошло в употреб­ле­ние и у нас и вос­при­ни­ма­ет­ся как латин­ское. А воздух, в свою оче­редь, объ­ят бес­пре­дель­ным эфи­ром, кото­рый состо­ит из рас­по­ло­жен­ных пре­вы­ше все­го огней (ex al­tis­si­mis ig­ni­bus con­stat). Поза­им­ст­ву­ем и это сло­во [эфир] и будем употреб­лять по-латы­ни aether, как употреб­ля­ем aer. Хотя Паку­вий¹⁰¹ и пере­во­дит:

как буд­то не грек гово­рит эти сло­ва [в его тра­гедии]. Прав­да, он гово­рит по-латы­ни, но мы-то [в пье­се] слы­шим его как бы гово­ря­щим по-гре­че­ски. Он же в дру­гом месте гово­рит:

Но вер­нем­ся к более важ­ным вещам.

(92) Итак, из эфи­ра про­ис­хо­дят бес­чис­лен­ные огни звезд, из кото­рых глав­ная — Солн­це, все оза­ря­ю­щее ярчай­шим све­том и во мно­го раз пре­вос­хо­дя­щее по вели­чине и объ­е­му всю зем­лю. Затем осталь­ные звезды неиз­ме­ри­мой вели­чи­ны. И вот все эти огни, столь вели­кие, столь мно­го­чис­лен­ные, не толь­ко ничуть не вредят зем­ле и все­му, что на зем­ле, но, уме­рен­но обо­гре­вая ее, при­но­сят поль­зу, а если бы они сошли со сво­их мест, то зем­ля неиз­беж­но сго­ре­ла бы от столь вели­ких огней, пото­му что про­па­дут уме­рен­ность и сораз­мер­ность поступ­ле­ния теп­ла.

XXXVII. (93) Так как же мне не удив­лять­ся чело­ве­ку, убедив­ше­му себя в том, что суще­ст­ву­ют какие-то плот­ные и неде­ли­мые тела, кото­рые носят­ся [в про­стран­стве] под дей­ст­ви­ем силы тяже­сти, и что от слу­чай­ных столк­но­ве­ний меж­ду эти­ми тела­ми обра­зо­вал­ся пре­крас­ней­шим обра­зом укра­шен­ный мир? Не пони­маю, поче­му бы чело­ве­ку, кото­рый счи­та­ет, что так мог­ло про­изой­ти, не пове­рить так­же, что если изгото­вить из золота или из како­го-нибудь дру­го­го мате­ри­а­ла в огром­ном коли­че­стве все два­дцать одну бук­вы¹⁰², а затем бро­сить эти бук­вы на зем­лю, то из них сра­зу полу­чат­ся “Анна­лы” Энния, так что их мож­но будет тут же и про­чи­тать. Вряд ли по слу­чай­но­сти может таким обра­зом полу­чить­ся даже одна стро­ка. (94) Так как же эти люди утвер­жда­ют, что из телец, не наде­лен­ных ни цве­том, ни каким-либо каче­ст­вом, что гре­ки назы­ва­ют ποιότη­τα¹⁰³, ни спо­соб­но­стью ощу­щать, но всле­пую и слу­чай­но стал­ки­ваю­щих­ся, обра­зо­вал­ся мир, или даже, более того, каж­дое мгно­ве­ние бес­чис­лен­ные миры то рож­да­ют­ся, то гиб­нут? Ведь если сте­че­ние ато­мов может обра­зо­вать мир, то поче­му не может создать пор­тик? Храм? Дом? Поче­му не может — город? Это ведь и мень­ше тре­бу­ет труда и намно­го лег­че.

Вер­но они так необ­ду­ман­но бол­та­ют о мире пото­му, что нико­гда не созер­ца­ли эту див­ную кра­соту небес. Об этом я сей­час буду гово­рить. (95) Пре­крас­но об этом ска­зал Ари­сто­тель¹⁰⁴: “Если бы суще­ст­во­ва­ли такие люди, — гово­рит он, — кото­рые бы все­гда жили под зем­лей в хоро­ших и ярко осве­щен­ных жили­щах, укра­шен­ных ста­ту­я­ми и кар­ти­на­ми и снаб­жен­ных в изоби­лии всем, что счи­та­ет­ся необ­хо­ди­мым для сча­стья, если бы эти под­зем­ные люди нико­гда не выхо­ди­ли на поверх­ность зем­ли, а толь­ко по слу­хам зна­ли, что есть некие могу­ще­ст­вен­ные боги; далее, если бы в какое-то вре­мя зем­ля раз­верз­лась, и они, эти люди, смог­ли из сво­их под­зем­ных жилищ вый­ти на свет в те места, где мы живем. И тут они вне­зап­но увиде­ли бы зем­лю, и моря, и небо, гро­ма­ды обла­ков, ощу­ти­ли бы силу вет­ров, взгля­ну­ли бы на солн­це и позна­ли бы как его вели­чие и кра­соту, так и его силу, как оно, раз­лив свой свет по все­му небу, обра­зу­ет день, а с наступ­ле­ни­ем ночи они узре­ли бы небо, все усе­ян­ное и укра­шен­ное звезда­ми. Они увиде­ли бы, как по-раз­но­му све­тит луна, то в пол­но­лу­ние, то в ущер­бе. Если бы эти под­зем­ные люди пона­блюда­ли, как все эти све­ти­ла вос­хо­дят и захо­дят, и заме­ти­ли неиз­мен­ность и посто­ян­ство их путей в тече­ние всей веч­но­сти, — то, увидев все это, вышед­шие из-под зем­ли люди, конеч­но, реши­ли бы и что боги суще­ст­ву­ют, и что все то вели­кое, что им откры­лось, имен­но боги и сотво­ри­ли”.

XXXVIII. (96) Это гово­рит Ари­сто­тель. А мы пред­ста­вим себе мрак, такой, какой, гово­рят, покрыл места по сосед­ству с Этной, когда про­изо­шло извер­же­ние [того вул­ка­на]¹⁰⁵, мрак настоль­ко глу­бо­кий, что в тече­ние двух дней чело­век чело­ве­ка не мог узнать. А когда на тре­тий день заси­я­ло солн­це, людям пока­за­лось, что они вос­крес­ли. А если бы вне­зап­но мы вышли на свет после веч­но­го мра­ка, каким бы нам пока­зал­ся вид неба? Но так как это зре­ли­ще повто­ря­ет­ся для нас еже­днев­но и ста­ло при­выч­ным для наших глаз, то при­вык­ли к нему и умы наши, и мы не удив­ля­ем­ся и не зада­ем­ся вопро­сом о при­чи­нах того, что мы все­гда видим, как буд­то побудить к иссле­до­ва­нию при­чин како­го-то явле­ния долж­на более новиз­на его, чем зна­чи­тель­ность.

(97) Есть ли такой чело­век, кото­рый, видя столь пра­виль­ные дви­же­ния неба, такой незыб­ле­мый порядок в звездах, такую вза­и­мо­связь и сооб­раз­ность во всем этом, станет утвер­ждать, что в них нет ника­ко­го разу­ма и будет при­пи­сы­вать слу­чаю то, что совер­ша­ет­ся настоль­ко разум­но, что наше­му разу­му и постичь невоз­мож­но. Когда мы видим, как дви­жут­ся части како­го-то меха­низ­ма, будь то сфе­ра, или часы, или мно­гое дру­гое, мы ведь не сомне­ва­ем­ся, что это сде­ла­но при уча­стии разу­ма. Так можем ли мы, видя, как дви­жет­ся небо, с пора­зи­тель­ной ско­ро­стью вра­ща­ясь, с вели­чай­шим посто­ян­ст­вом про­из­во­дя чере­до­ва­ние вре­мен года ко все­об­ще­му вели­чай­ше­му бла­гу и спа­се­нию, можем ли мы сомне­вать­ся, что все это совер­ша­ет­ся бла­го­да­ря разу­му, и при­том разу­му необык­но­вен­но­му, боже­ст­вен­но­му? (98) Пусть же нам будет поз­во­ле­но, оста­вив фило­соф­ские тон­ко­сти, как бы гла­за­ми сво­и­ми обо­зреть кра­соту все­го того, что, как мы утвер­жда­ем, уста­нов­ле­но боже­ст­вен­ным про­виде­ни­ем.

XXXIX. Рас­смот­рим сна­ча­ла всю Зем­лю как целое. Она рас­по­ло­же­на посредине мира, плот­ная, шаро­об­раз­ная, со всех сто­рон скруг­лен­ная в себе самой сво­и­ми сила­ми при­тя­же­ния, оде­та [покро­вом] из цве­тов, трав, дере­вьев, пло­дов, неве­ро­ят­ное мно­же­ство кото­рых отли­ча­ет­ся неис­то­щи­мым раз­но­об­ра­зи­ем. Добавь к это­му холод­ную вла­гу неис­ся­каю­щих источ­ни­ков, про­зрач­ные струи ручьев, ярко-зеле­ный покров бере­гов, высо­кие сво­ды пещер, суро­вость уте­сов, высоты нави­саю­щих гор, бес­пре­дель­ность рав­нин; добавь так­же скры­тые место­рож­де­ния золота, жилы сереб­ра, бес­ко­неч­ное коли­че­ство мра­мо­ра. (99) А вели­кое мно­же­ство и вели­кое раз­но­об­ра­зие видов живот­ных, при­ру­чен­ных или диких! А како­вы полет и пение птиц! А что ска­зать о паст­би­щах для скота, о жиз­ни лес­ных зве­рей! А о роде чело­ве­че­ском? Люди ведь, как бы пред­на­зна­чен­ные для возде­лы­ва­ния зем­ли, не дают ей ни оди­чать от вели­ко­го мно­же­ства диких зве­рей, ни зарас­ти сор­ня­ком и прий­ти в запу­сте­ние; труда­ми людей укра­ше­ны поля, ост­ро­ва и бере­га, усе­ян­ные дома­ми, горо­да­ми. Если бы мы мог­ли все это увидеть гла­за­ми, как смог­ли мыс­лен­но, то никто, обо­зрев всю зем­лю в целом, не усо­мнил­ся бы в боже­ст­вен­ном разу­ме. (100) А како­ва кра­сота моря! Как пре­кра­сен весь его вид! Какое мно­же­ство раз­ных ост­ро­вов в нем! А как пре­крас­ны бере­га морей и рек! Сколь­ко в них раз­ных видов живот­ных, из кото­рых часть живет под водой, часть пла­ва­ет и носит­ся по его поверх­но­сти, часть при­ле­пи­лась рако­ви­на­ми к ска­лам. А само море, устрем­ля­ясь к зем­ле, так пле­щет­ся у бере­гов, что кажет­ся буд­то две сти­хии сли­ва­ют­ся в одну.

(101) Затем сопри­ка­саю­щий­ся с морем воздух. Он раз­ный днем и ночью; то он ста­но­вит­ся раз­ре­жен­ным и теку­чим и несет­ся ввысь, то уплот­ня­ет­ся и сгу­ща­ет­ся в обла­ка, и, собрав в себе вла­гу, опло­до­тво­ря­ет зем­лю дождя­ми, то, рас­про­стра­ня­ясь туда и сюда, про­из­во­дит вет­ры. От него же про­ис­хо­дит сме­на в тече­ние года холод­ных и жар­ких сезо­нов. Он так­же под­дер­жи­ва­ет [кры­лья] птиц в поле­те и, вды­хае­мый, пита­ет и сохра­ня­ет все живые суще­ства. XL. Оста­ет­ся послед­ний и над наши­ми жили­ща­ми выше все­го рас­по­ло­жен­ный, все окру­жаю­щий и охва­ты­ваю­щий слой небес, кото­рый назы­ва­ет­ся эфи­ром, край­ний пре­дел и гра­ни­ца мира, в кото­ром уди­ви­тель­ней­шим обра­зом совер­ша­ют опре­де­лен­ные пути огнен­ные фигу­ры (for­mae).

(102) Из них Солн­це, по вели­чине намно­го пре­вос­хо­дя­щее Зем­лю, вра­ща­ет­ся вокруг нее самой, и его вос­ход, и заход про­из­во­дят день и ночь. Два­жды в тече­ние года Солн­це, то при­бли­жа­ясь, то отсту­пая, пере­хо­дит от одно­го пунк­та солн­це­сто­я­ния к дру­го­му. Когда оно отда­ля­ет­ся, Зем­лю точ­но охва­ты­ва­ет печаль, когда при­бли­жа­ет­ся к Зем­ле, как бы вновь воз­вра­ща­ет­ся весе­лье, вме­сте с пове­селев­шим небом.

(103) А Луна, кото­рая, как пока­за­ли мате­ма­ти­ки, раз­ме­ром боль­ше, чем поло­ви­на Зем­ли¹⁰⁶, дви­жет­ся теми же путя­ми, что и Солн­це, то при­бли­жа­ясь к нему, то уда­ля­ясь от него. Полу­чая от Солн­ца свой свет, она посы­ла­ет его на Зем­лю. Она све­тит то силь­нее, то сла­бее. То она ока­зы­ва­ет­ся под Солн­цем и пря­мо про­тив него, и тогда она затме­ва­ет его лучи и сия­ние, а то, когда Зем­ля ока­зы­ва­ет­ся на пря­мой линии меж­ду Солн­цем и Луной, и Луна попа­да­ет в тень Зем­ли, она вне­зап­но сама пере­ста­ет быть види­мой.

Теми же путя­ми¹⁰⁷ несут­ся вокруг Зем­ли и те звезды, кото­рые мы назы­ваем “блуж­даю­щи­ми”, и они подоб­ным же обра­зом вос­хо­дят и захо­дят. Они дви­жут­ся то ско­рее, то мед­лен­нее, часто даже оста­нав­ли­ва­ют­ся. (104) Не может быть ниче­го уди­ви­тель­нее, ниче­го пре­крас­нее это­го зре­ли­ща. Затем — вели­кое мно­же­ство непо­движ­ных звезд; они обра­зу­ют созвездия, кото­рые по сход­ству со зна­ко­мы­ми нам фигу­ра­ми полу­чи­ли свои назва­ния».

XLI. При этих сло­вах Бальб, взгля­нув на меня, ска­зал: «Вос­поль­зу­юсь-ка я сти­ха­ми Ара­та¹⁰⁸, кото­рые ты еще в ран­ней моло­до­сти пере­вел на латин­ский язык; и они мне так понра­ви­лись, что мно­гие из них я запом­нил. Вот они, как буд­то сто­ят перед мои­ми гла­за­ми, без вся­ких изме­не­ний и откло­не­ний:

(105) Созер­ца­ни­ем их не может пре­сы­тить­ся ум чело­ве­ка, жаж­ду­ще­го познать неиз­мен­ность при­ро­ды.

Вокруг него вра­ща­ют­ся две Мед­веди­цы, кото­рые нико­гда не захо­дят [за гори­зонт]¹⁰⁹:

Яркие звезды Гели­ки мы наблюда­ем каж­дую ночь.

(106) Ту же вер­ши­ну (ver­tex) неба, таким же чис­лом звезд, сход­ным обра­зом рас­по­ло­жен­ных, осве­ща­ет малая Кино­су­ра.

XLII. И вид этих звезд тем более пора­зи­те­лен, что

(107) Весь образ его вели­ко­ле­пен, но осо­бен­но заме­ча­те­лен вид голо­вы и пылаю­щих глаз:

(108) И осталь­ные части тела Дра­ко­на мы видим по целым ночам, но

Этой же голо­вы

кото­ро­го гре­ки

А за боль­шой Мед­веди­цей сле­ду­ет

(110) А у это­го Боота

Под нога­ми его несет­ся

XLIII. И так раз­ме­ще­ны созвездия, так [разум­но] рас­пре­де­ле­ны, что в этом явст­вен­но усмат­ри­ва­ет­ся боже­ст­вен­ное искус­ство.

Воз­ни­ца

И далее сле­ду­ют сло­ва:

А под нога­ми ее

(111) Его голо­ва усе­я­на часты­ми звезда­ми

(от ὕειν — это сло­во гре­че­ское, по-наше­му озна­ча­ет идти дождю), но наши по необ­ра­зо­ван­но­сти назва­ли эти звезды Su­cu­lae [Свин­ки] от сло­ва sus [сви­нья], а не от дождей. А за Малой Мед­веди­цей Кефей¹¹⁸ сле­ду­ет сза­ди с рас­про­стер­ты­ми рука­ми:

А впе­ре­ди него:

А близ него

XLIV. (112) А у ног Анд­ро­меды выри­со­вы­ва­ет­ся Пер­сей¹²¹,

Воз­ле его лево­го коле­на

Близ­ко к голо­ве Коня протя­ну­та дес­ни­ца Водо­лея, затем и сам Водо­лей.

(113) Здесь же вид­но,

Затем Дель­фин, а за ним

(114) Сле­дом за ним

За ним сле­ду­ет Заяц,

Ты заме­тишь, как река изви­ва­ет­ся и течет дале­ко, и

Побли­зо­сти от него Кен­тавр

кото­рой тело дале­ко про­сти­ра­ет­ся,

(115) Неуже­ли же како­му-нибудь здра­во­мыс­ля­ще­му чело­ве­ку может пока­зать­ся, что все это рас­по­ло­же­ние звезд, эту чудес­ную кра­соту неба мог­ли про­из­ве­сти туда и сюда мечу­щи­е­ся по воле сле­по­го слу­чая тель­ца?¹³¹ Или же какая-то дру­гая при­ро­да, лишен­ная ума и разу­ма, смог­ла все это про­из­ве­сти? Да ведь даже для того, чтобы понять, како­во это, тре­бу­ет­ся вели­чай­ший ум, а тем более — для того, чтобы создать.

XLV. Но не толь­ко это все достой­но вос­хи­ще­ния, а боль­ше все­го то, что мир так устой­чив, и пред­став­ля­ет собою нераз­рыв­ное целое, настоль­ко при­спо­соб­лен­ное к сохра­не­нию сво­его суще­ст­во­ва­ния, что более при­спо­соб­лен­но­го невоз­мож­но и вооб­ра­зить себе. Ибо все его части, со всех сто­рон стре­мясь к цен­тру, про­из­во­дят рав­но­мер­ное напря­же­ние (ni­tun­tur aequa­li­ter). Наи­бо­лее же проч­но тела свя­зы­ва­ют­ся меж­ду собой тогда, когда они свя­за­ны как бы некой охва­ты­ваю­щей цепью, что дела­ет­ся той при­ро­дой (na­tu­ra)¹³², кото­рая раз­ли­та по все­му миру и все совер­ша­ет с умом и разу­мом, и все, что на самом краю, вле­чет и обра­ща­ет к цен­тру. (116) Ста­ло быть, если мир шаро­об­ра­зен и по этой при­чине все его части, со всех сто­рон рав­но­мер­но [рас­по­ло­жен­ные], сами собой и меж­ду собой свя­за­ны, то по необ­хо­ди­мо­сти это долж­но отно­сить­ся и к зем­ле, ибо, посколь­ку все ее части тянут­ся к цен­тру (ведь центр в шаре и есть самый низ), то ничто не может поме­шать дей­ст­вию этой силы тяже­сти и веса (con­ten­tio gra­vi­ta­tis et pon­de­rum). По этой-то при­чине море, хотя оно над зем­лей, тяго­тея, одна­ко, к ее цен­тру, рав­но­мер­но закруг­ля­ет­ся со всех сто­рон, и нико­гда не выхо­дит из сво­их бере­гов и не раз­ли­ва­ет­ся.

(117) А окру­жаю­щий море воздух, прав­да, несет­ся бла­го­да­ря сво­ей лег­ко­сти вверх, но сам же и рас­про­стра­ня­ет­ся во все сто­ро­ны. Так что он, с одной сто­ро­ны, соеди­ня­ет­ся и смы­ка­ет­ся с морем, а с дру­гой — по при­ро­де [сво­ей] устрем­ля­ет­ся к небу¹³³ и, усво­ив себе часть его тон­ко­сти и жара, достав­ля­ет живым суще­ствам дыха­ние для жиз­ни и здо­ро­вья.

Охва­ты­ваю­щая же воздух самая высо­кая часть неба, кото­рая назы­ва­ет­ся эфи­ром, содер­жит в себе тон­кость и жар без вся­кой при­ме­си плот­но­сти и соеди­ня­ет­ся с верх­ни­ми сло­я­ми возду­ха.

XLVI. В эфи­ре вра­ща­ют­ся звезды, кото­рые бла­го­да­ря силам внут­рен­не­го [сво­его] тяго­те­ния сохра­ня­ют шаро­об­раз­ную фор­му, и эта же фор­ма и фигу­ра под­дер­жи­ва­ют дли­тель­ность их суще­ст­во­ва­ния, ибо они шаро­об­раз­ны, а этим фор­мам, как я, кажет­ся, уже ска­зал, менее все­го мож­но при­чи­нить ущер­ба. (118) А при­ро­да звезд огнен­ная, поэто­му они пита­ют­ся испа­ре­ни­я­ми зем­ли, моря и про­чих вод. Эти испа­ре­ния вызы­ва­ют­ся солн­цем из согре­той зем­ли и из вод. Напив­шись ими и вос­ста­но­вив себя, звезды и весь эфир изли­ва­ют их обрат­но и вновь извле­ка­ют их оттуда, так что почти ниче­го не про­па­да­ет, или очень мало, из того, что потреб­ля­ет огонь звезд и пла­мя эфи­ра. Из это­го сле­ду­ет, по мне­нию наших, что в кон­це кон­цов весь мир вос­пла­ме­нит­ся, после того как будет уни­что­же­на вся вла­га, когда ни зем­ля не смо­жет питать­ся, ни возду­ху не из чего будет вос­ста­но­вить себя, ведь когда исто­щит­ся вся вода, то и воздух не смо­жет обра­зо­вать­ся. Итак, ниче­го не оста­нет­ся, кро­ме огня. Но от него-то, живо­го суще­ства и бога, и про­изой­дет вос­ста­нов­ле­ние мира, и воз­ро­дит­ся его кра­сота. Впро­чем, Пане­тий, как гово­рил, сомне­ва­ет­ся в пра­виль­но­сти это­го мне­ния сто­и­ков¹³⁴.

(119) Я не хотел бы, рас­суж­дая о звездах, пока­зать­ся мно­го­слов­ным, осо­бен­но гово­ря о тех, кото­рые назы­ва­ют “блуж­даю­щи­ми”. У них при всем несход­стве их дви­же­ний суще­ст­ву­ет такая согла­со­ван­ность меж­ду собой, что в то вре­мя как самая дале­кая из них, Сатурн, при­но­сит холод, сред­няя, Марс, шлет жару, а нахо­дя­ща­я­ся меж­ду ними звезда Юпи­те­ра уме­рен­но све­тит и гре­ет. Ниже Мар­са два све­ти­ла пови­ну­ют­ся Солн­цу¹³⁵, само Солн­це напол­ня­ет весь мир сво­им све­том, а Луна полу­ча­ет от него свое сия­ние, и она вли­я­ет на бере­мен­ность, и роды, и сро­ки родов. Най­дет­ся ли такой чело­век, кото­ро­го не пора­жа­ет эта связь и сочув­ст­вие меж­ду частя­ми и как бы согла­со­ван­ная вза­и­мо­при­вя­зан­ность при­ро­ды, направ­лен­ная к сохран­но­сти мира? Такой чело­век, я уве­рен, нико­гда не заду­мы­вал­ся всерь­ез ни над одним из этих вопро­сов.

XLVII. (120) Давай­те, одна­ко, перей­дем от дел небес­ных к зем­ным, посмот­рим, есть ли в них что-либо такое, в чем бы не про­явил­ся разум мыс­ля­щей при­ро­ды. Нач­нем с [рас­те­ний], кото­рые рож­да­ют­ся из зем­ли. Ниж­ние части их с кор­ня­ми при­да­ют им устой­чи­вость и извле­ка­ют из зем­ли соки, кото­ры­ми рас­те­ния пита­ют­ся. Ство­лы же их покры­ты лубом или корой, чтобы луч­ше убе­речь их от холо­да и зноя. А вино­град­ные лозы так охва­ты­ва­ют сво­и­ми уси­ка­ми под­по­ры, слов­но рука­ми, и так под­ни­ма­ют себя, точ­но живые суще­ства. Они даже, как гово­рят, откло­ня­ют­ся от капу­сты как от опас­ной и вред­ной, и если она поса­же­на побли­зо­сти, то не кос­нут­ся ее ни с какой сто­ро­ны¹³⁶.

(121) А какое раз­но­об­ра­зие в мире живот­ных! И как хоро­шо они при­спо­соб­ле­ны к суще­ст­во­ва­нию, каж­дое в сво­ем роде! Одни из них покры­ты голой кожей, дру­гие оде­ты шер­стью, иные топор­щат­ся игла­ми, иные — перья­ми, иных мы видим покры­ты­ми чешу­ей. Одни воору­же­ны рога­ми, дру­гим для спа­се­ния слу­жат кры­лья. И пищу для живот­ных при­ро­да загото­ви­ла в изоби­лии, какая для каж­до­го под­хо­дя­ща. Я мог бы подроб­но рас­ска­зать, как живот­ные при­спо­соб­ле­ны для схва­ты­ва­ния и поеда­ния пищи и какое искус­ство и тон­кий рас­чет зало­же­ны в каж­дой части их тела, как изу­ми­тель­но устрой­ство их чле­нов. Ибо все, что у них заклю­че­но внут­ри [тела], так от рож­де­ния устро­е­но и так раз­ме­ще­но, что нет ниче­го лиш­не­го, ниче­го не необ­хо­ди­мо­го для под­дер­жа­ния жиз­ни.

(122) Так, та же при­ро­да дала живот­ным и аппе­тит и орга­ны чувств, пер­вый для того, чтобы он побуж­дал их добы­вать себе есте­ствен­ную пищу, вто­рые — чтобы отли­чать ядо­ви­тое от здо­ро­во­го. Одни живот­ные при­бли­жа­ют­ся к пище, под­хо­дя к ней, дру­гие — под­пол­зая, одни — под­ле­тая, дру­гие — под­плы­вая; неко­то­рые хва­та­ют пищу, рас­кры­вая рот, зуба­ми, часть живот­ных схва­ты­ва­ет ее цеп­ки­ми ког­тя­ми, часть — крюч­ко­ва­ты­ми клю­ва­ми. Иные сосут пищу, иные щип­лют, иные пожи­ра­ют цели­ком, иные жуют. У одних такой низ­кий рост, что они лег­ко доста­ют ртом пищу с зем­ли. (123) А тем, кото­рые повы­ше, как гуси, лебеди, журав­ли или вер­блюды, помо­га­ет длин­ная шея. Сло­нам же при­дан даже хобот, пото­му что из-за огром­но­го тела им доступ к пище затруд­нен.

XLVIII. Тем живот­ным, кото­рые пита­ют­ся живот­ны­ми дру­го­го вида, при­ро­да дала или силы, или быст­ро­ту, а неко­то­рым даже дана некая изо­бре­та­тель­ность и хит­рость. Так, сре­ди пауч­ков одни слов­но спле­та­ют сети, чтобы, если кто попа­дет в них, съесть, дру­гие, как бы при­та­ив­шись, наблюда­ют и, если что попа­дет­ся, схва­ты­ва­ют и съе­да­ют. А рако­ви­на Пина (так ее гре­ки назы­ва­ют), кото­рая состо­ит из двух боль­ших ство­рок, как бы заклю­чи­ла союз ради добы­ва­ния пищи с малень­ким мор­ским рач­ком squil­la¹³⁷; и вот, как толь­ко в рас­кры­тую рако­ви­ну заплы­вут малень­кие рыб­ки, тот­час рачок посред­ст­вом уку­са сооб­ща­ет об этом рако­вине, и она сжи­ма­ет свои створ­ки. Так совер­шен­но непо­хо­жие одно на дру­гое мел­кие живот­ные сооб­ща добы­ва­ют пищу. (124) В этом все достой­но удив­ле­ния неза­ви­си­мо от того, вслед­ст­вие ли неко­е­го согла­ше­ния меж­ду собой они объ­еди­ни­лись, или уже от рож­де­ния, самой при­ро­дой.

Нечто пора­зи­тель­ное есть так­же в тех живот­ных, кото­рые рож­да­ют­ся на зем­ле, но живут в воде. Так, напри­мер, кро­ко­ди­лы, реч­ные чере­па­хи и неко­то­рые пре­смы­каю­щи­е­ся, родив­шись вне воды, лишь толь­ко смо­гут сами дви­гать­ся, устрем­ля­ют­ся к воде. Мы часто под­кла­ды­ва­ем ути­ные яйца курам; и вот вылу­пив­ших­ся из этих яиц утят спер­ва кор­мят как мате­ри те, кото­рые их высиде­ли, и согре­ва­ли сво­им телом. А затем утя­та их покида­ют и убе­га­ют, как толь­ко смо­гут увидеть воду, как бы свой есте­ствен­ный дом. Такой врож­ден­ной вели­кой заботой о сохра­не­нии сво­его суще­ст­во­ва­ния ода­ри­ла при­ро­да живые суще­ства.

XLIX. Читал я так­же напи­сан­ное о некой пти­це под назва­ни­ем pla­ta­lea¹³⁸, кото­рая добы­ва­ет себе пищу, под­ле­тая к дру­гим пти­цам, ныря­ю­щим в море. Когда те выны­ри­ва­ют со схва­чен­ной рыбой, она до того пре­сле­ду­ет их, кусая в голо­ву, пока те не выпу­стят свою добы­чу, а она сама ее схва­тит. Об этой же пти­це пишут, что она име­ет обык­но­ве­ние загла­ты­вать цели­ком рако­ви­ны. А после того как они под­вер­га­ют­ся пище­ва­ре­нию под вли­я­ни­ем теп­лоты в ее желуд­ке, она изры­га­ет створ­ки рако­ви­ны и таким обра­зом извле­ка­ет из них съе­доб­ное.

(125) А мор­ские лягуш­ки, гово­рят, име­ют обык­но­ве­ние зары­вать­ся в песок и дви­жут­ся под самой водой. Когда же рыбы при­бли­жа­ют­ся к ним, слов­но к при­ман­ке, лягуш­ки их уби­ва­ют и съе­да­ют¹³⁹. У кор­шу­на как бы есте­ствен­ная вой­на с воро­ном, так что каж­дый из них, где бы ни нашел яйца дру­го­го, раз­би­ва­ет их¹⁴⁰.

А вот на что обра­тил вни­ма­ние Ари­сто­тель (кото­рый еще мно­гое опи­сал в том же роде)¹⁴¹, и кому бы это не пока­за­лось уди­ви­тель­ным! Журав­ли, когда летят в более теп­лые края и пере­се­ка­ют моря, то выст­ра­и­ва­ют­ся в фор­ме тре­уголь­ни­ка. Пере­д­ний его угол рас­се­ка­ет встреч­ный воздух. А летя­щие по обе­им сто­ро­нам [тре­уголь­ни­ка], кры­лья­ми, точ­но вес­ла­ми, несколь­ко облег­ча­ют полет [осталь­ных] птиц. А осно­ва­нию тре­уголь­ни­ка, кото­рый обра­зу­ют журав­ли, точ­но кор­ме кораб­ля, помо­га­ют вет­ры. Журав­ли, летя­щие сза­ди, кла­дут шеи и голо­вы на спи­ны летя­щих впе­ре­ди. А так как сам вожак, летя­щий пере­д­ним, это­го сде­лать не может, пото­му что ему не на кого опе­реть­ся, то он отле­та­ет назад, чтобы и само­му отдох­нуть, а его место зани­ма­ет один из тех, кто уже отдох­нул. И это чере­до­ва­ние соблюда­ет­ся в тече­ние все­го поле­та.

(126) Я мог бы при­ве­сти еще мно­го при­ме­ров в том же роде. Но вам уже вид­но суще­ство дела. Извест­но так­же, как ста­ра­тель­но охра­ня­ют себя зве­ри, как осмат­ри­ва­ют кру­гом [мест­ность], когда пасут­ся, когда укры­ва­ют­ся в сво­их лого­ви­щах.

L. И еще уди­ви­тель­ные при­ме­ры. Соба­ки изле­чи­ва­ют себя рвотой, еги­пет­ские иби­сы лечат желудок сами себе клю­ва­ми (как бы ста­вя себе кли­стир¹⁴²). Искус­ство вра­чей откры­ло эти спо­со­бы лишь недав­но, т. е. немно­го веков тому назад. По слу­хам, пан­те­ры, кото­рых в вар­вар­ских стра­нах ловят на отрав­лен­ное мясо, име­ют какое-то лекар­ство; вос­поль­зо­вав­шись им, они не околе­ва­ют. Дикие козы на Кри­те, прон­зен­ные охот­ни­чьи­ми стре­ла­ми¹⁴³, отыс­ки­ва­ют тра­ву, кото­рая назы­ва­ет­ся dic­tam­nus. Когда они ее поедят, то, гово­рят, стре­лы сами собой выхо­дят из тела. (127) Сам­ки оле­ней неза­дол­го до родов очи­ща­ют себе желудок, поедая некую трав­ку, кото­рая зовет­ся se­se­lis¹⁴⁴.

Затем мы зна­ем, что в слу­чае напа­де­ния более силь­но­го и страш­но­го зве­ря каж­дое живот­ное защи­ща­ет себя сво­им ору­жи­ем: быки — рога­ми, веп­ри — клы­ка­ми, львы — кусая; иные спа­са­ют себя бег­ст­вом, иные пря­чут­ся в без­опас­ное место. Кара­ка­ти­ца изли­ва­ет из себя чер­ную жид­кость, ска­ты при­во­дят в оце­пе­не­ние; мно­гие даже отго­ня­ют сво­их пре­сле­до­ва­те­лей отвра­ти­тель­ной невы­но­си­мой вонью.

LI. Имен­но, для того чтобы посто­ян­но суще­ст­во­ва­ла кра­сота мира, про­виде­ние богов и про­яви­ло столь боль­шую заботу о том, чтобы все­гда были и [раз­ные] виды живот­ных, и дере­вьев, и вся­ких вооб­ще рас­те­ний. Они при­том име­ют в себе такую мас­су семе­ни, что от одно­го родят­ся мно­гие, и это самое семя заклю­че­но во внут­рен­ней части тех пло­дов, кото­рые в изоби­лии обра­зу­ют­ся на каж­дом рас­те­нии. Эти­ми же семе­на­ми и люди досы­та пита­ют­ся, и от них же воз­рож­да­ют­ся на зем­ле рас­те­ния того же вида.

(128) А сколь­ко муд­ро­го рас­че­та на веч­ное сохра­не­ние видов обна­ру­жи­ва­ет­ся в мире живот­ных! Что мне ска­зать об этом! Во-пер­вых, что сре­ди живот­ных есть сам­цы и сам­ки, что изо­бре­те­но при­ро­дой ради непре­рыв­но­сти [про­дол­же­ния рода]. Затем [их] части тела наи­луч­шим обра­зом при­спо­соб­ле­ны и для опло­до­тво­ре­ния, и для вос­при­я­тия семе­ни; и у сам­цов и у самок пора­зи­тель­ное вле­че­ние (li­bi­do) к сово­куп­ле­нию. Когда же семя попа­да­ет в мат­ку, то оно захва­ты­ва­ет себе почти всю пищу и из нее фор­ми­ру­ет заро­див­ше­е­ся живот­ное. А когда оно покида­ет мат­ку, то у тех живот­ных, кото­рые выкарм­ли­ва­ют­ся моло­ком, почти вся пища мате­рей начи­на­ет пре­вра­щать­ся в моло­ко, а дети их, толь­ко что родив­ши­е­ся, без вся­ко­го настав­ни­ка, руко­во­ди­мые при­ро­дой, стре­мят­ся к мате­рин­ским сос­цам и их содер­жи­мым насы­ща­ют­ся. А чтобы еще яснее было, что во всем этом нет ника­кой слу­чай­но­сти, и что все это дело пред­у­смот­ри­тель­ной и искус­ной при­ро­ды, мож­но ука­зать на то, что и тем живот­ным, кото­рые про­из­во­дят мно­го­чис­лен­ное потом­ство, напри­мер сви­ньям и соба­кам, и сос­цов мно­го дано, а мало сос­цов име­ют те живот­ные, кото­рые родят немно­гих.

А что ска­зать о той вели­кой люб­ви, что про­яв­ля­ют живот­ные в вос­пи­та­нии и сохра­не­нии жиз­ни тех, кото­рых они про­из­ве­ли на свет, вплоть до того момен­та, когда те смо­гут сами себя защи­щать? Хотя гово­рят, что рыбы, как толь­ко кон­чат метать свою икру, так сра­зу же и остав­ля­ют ее, но в воде икра и под­дер­жи­ва­ет­ся лег­ко, и из нее выво­дит­ся потом­ство.

LII. (129) Гово­рят, что чере­па­хи и кро­ко­ди­лы, отло­жив свои яйца на суше, зары­ва­ют их и затем ухо­дят. Так что их дете­ны­ши и рож­да­ют­ся и взра­щи­ва­ют­ся сами собой. Зато куры и дру­гие пти­цы отыс­ки­ва­ют для клад­ки яиц спо­кой­ное место, устра­и­ва­ют себе там гнезда и высти­ла­ют их как мож­но мяг­че, чтобы лег­че было сохра­нить яйца. А когда из яиц выве­дут­ся птен­цы, то вся­че­ски заботят­ся о них, согре­ва­ют их под кры­лья­ми, чтобы они не постра­да­ли от холо­да, при­кры­ва­ют их сво­им телом, если силь­но палит солн­це. Когда же птен­цы ока­зы­ва­ют­ся в состо­я­нии исполь­зо­вать свои кры­лыш­ки, то мате­ри спер­ва сопро­вож­да­ют их в поле­те. Этим и огра­ни­чи­ва­ет­ся их забота.

(130) Но неко­то­рые виды живот­ных и рас­те­ний нуж­да­ют­ся так­же в чело­ве­че­ском попе­че­нии и искус­стве, чтобы сохра­нить свое суще­ст­во­ва­ние. Ибо есть мно­го таких видов и живот­ных, и рас­те­ний, кото­рые без чело­ве­че­ской заботы и вовсе не могут обой­тись. В раз­ных местах люди откры­ли боль­шие воз­мож­но­сти для улуч­ше­ния сво­его бла­го­по­лу­чия. Так, Еги­пет оро­ша­ет­ся Нилом. Он все лето дер­жит стра­ну зали­той сво­ей водой, а затем вода отсту­па­ет и остав­ля­ет зем­лю раз­мяг­чен­ной и покры­той илом, под­готов­лен­ной для посе­ва. А Месо­пота­мию дела­ет пло­до­род­ной Евфрат, кото­рый в нее каж­дый год как бы вво­зит новые поля. Инд же, вели­чай­шая из всех рек¹⁴⁵, не толь­ко сво­ей водой удоб­ря­ет и раз­мяг­ча­ет поля, но их так­же засе­ва­ет; так как он, как гово­рят, при­но­сит с собой мас­су семян, похо­жих на хлеб­ные¹⁴⁶. (131) Я мог бы при­ве­сти еще мно­го дру­гих при­ме­ча­тель­ных при­ме­ров из дру­гих мест, назвать еще мно­го пло­до­род­ных земель, зна­ме­ни­тых сво­и­ми уро­жа­я­ми.

LIII. Но сколь же вели­ка щед­рость при­ро­ды, кото­рая про­из­во­дит так мно­го для про­пи­та­ния, тако­го раз­но­об­раз­но­го и при­ят­но­го, и при­том не в одно толь­ко вре­мя года, так что мы все­гда можем наслаж­дать­ся и новиз­ной и изоби­ли­ем! А как своевре­мен­ны, как полез­ны для здо­ро­вья не толь­ко людей, но даже для живот­ных, нако­нец, для всех рас­те­ний Эте­сий­ские вет­ры¹⁴⁷, сво­им дуно­ве­ни­ем уме­ря­ю­щие чрез­мер­ную жару! И эти же вет­ры уско­ря­ют дви­же­ние [кораб­лей] по морю и дают им вер­ное направ­ле­ние. О мно­гом при­дет­ся умол­чать, хотя мно­гое уже ска­за­но¹⁴⁸. (132) Ведь невоз­мож­но пере­чис­лить все: поль­зу, кото­рую мы полу­ча­ем от рек, мор­ские при­ли­вы и отли­вы, горы покры­тые тра­вой и лесом, место­рож­де­ния соли, весь­ма отда­лен­ные от мор­ских бере­гов, зем­ли, изоби­лу­ю­щие спа­си­тель­ны­ми лечеб­ны­ми сред­ства­ми, нако­нец, бес­чис­лен­ные [дру­гие] бла­га, необ­хо­ди­мые для про­пи­та­ния и для жиз­ни. Ведь и чере­до­ва­ние дня и ночи так­же сохра­ня­ет [здо­ро­вье] живых существ, так как этим уде­ля­ет­ся вре­мя и для дея­тель­но­сти и для отды­ха. Так, в резуль­та­те все­сто­рон­не­го обсуж­де­ния мы при­хо­дим к заклю­че­нию, что всем в этом мире пре­вос­ход­но управ­ля­ет ум и боже­ст­вен­ное разу­ме­ние для все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия и сохра­не­ния.

(133) Тут, может быть, кто-нибудь спро­сит: ради кого же все это так [бла­го­де­тель­но] сотво­ре­но? Ради дере­вьев и трав? Это было бы неле­по­стью, хотя при­ро­да и их под­дер­жи­ва­ет, при всем том, что они лише­ны вся­ко­го чув­ства. Может быть ради живот­ных? И это тоже неве­ро­ят­но, чтобы боги затра­ти­ли столь­ко труда ради бес­сло­вес­ных и ниче­го не смыс­ля­щих существ. Так ради кого же? Оче­вид­но, ради тех, кто поль­зу­ет­ся разу­мом. А это — боги и люди, кото­рые бес­спор­но явля­ют­ся самы­ми совер­шен­ны­ми из всех живых существ, ибо нет ниче­го пре­вос­ход­нее разу­ма.

Итак, наи­бо­лее веро­ят­но, что мир и все, что в нем, созда­ны для богов и людей.

LIV. (134) Еще лег­че понять, что бес­смерт­ные боги поза­бо­ти­лись о людях, если вни­ма­тель­но рас­смот­реть все устрой­ство чело­ве­че­ско­го тела, совер­шен­ство его при­ро­ды¹⁴⁹.

Если жизнь живых существ под­дер­жи­ва­ет­ся тре­мя веща­ми: пищей, питьем и возду­хом, то для вос­при­я­тия все­го это­го наи­луч­шим обра­зом при­спо­соб­лен рот, кото­рый вме­сте с соеди­нен­ны­ми с ним нозд­ря­ми обиль­но снаб­жа­ет возду­хом. А зуба­ми, кото­рые рас­по­ло­же­ны во рту, раз­дроб­ля­ет­ся, раз­мель­ча­ет­ся, раз­же­вы­ва­ет­ся пища. Из них пере­д­ние, ост­рые, делят пищу, а те, кото­рые в глу­бине, так назы­вае­мые корен­ные, жуют ее, чему, по-види­мо­му, помо­га­ет и язык.

(135) За язы­ком, при­мы­кая к его осно­ва­нию, начи­на­ет­ся пище­вод, куда преж­де все­го попа­да­ет то, что посту­пи­ло в рот. Пище­вод с обе­их сто­рон каса­ет­ся мин­да­лин, а верх­няя гра­ни­ца его — глу­бин­ная часть нёба. Пище­вод при­ни­ма­ет пищу, кото­рая как бы стал­ки­ва­ет­ся и сбра­сы­ва­ет­ся в него дей­ст­ви­я­ми и дви­же­ни­я­ми язы­ка, и тол­ка­ет ее даль­ше. И при этом те части пище­во­да, кото­рые ниже поедае­мой пищи, рас­ши­ря­ют­ся, а кото­рые выше — сжи­ма­ют­ся.

(136) Но и дыха­тель­ное гор­ло (as­pe­ra ar­te­ria, как его назы­ва­ют вра­чи) име­ет нача­ло у осно­ва­ния язы­ка, немно­го выше того места, где начи­на­ет­ся пище­вод. Дыха­тель­ное гор­ло соеди­ня­ет­ся с лег­ки­ми, оно при­ни­ма­ет вды­хае­мый воздух и воз­вра­ща­ет его назад, выдох­ну­тый лег­ки­ми. А для того чтобы в дыха­тель­ное гор­ло слу­чай­но не попа­ла какая-нибудь части­ца пищи и не ста­ла бы пре­пят­ст­ви­ем для дыха­ния, оно покры­то чем-то вро­де покрыш­ки, кото­рая при­да­на ему имен­но для этой цели.

Итак, в то вре­мя как желудок, рас­по­ло­жен­ный ниже пище­во­да, слу­жит вме­сти­ли­щем пищи и питья, а лег­кие и серд­це извне вво­дят воздух¹⁵⁰, в желуд­ке тво­рит­ся мно­го уди­ви­тель­но­го. Желудок состо­ит почти весь из сухо­жи­лий (e ner­vis), име­ет мно­го скла­док и изги­бов, и он задер­жи­ва­ет в себе и дер­жит пищу, что в него посту­па­ет, будь то сухое или жид­кое, чтобы ей под­верг­нуть­ся пере­ра­бот­ке и пере­ва­ри­ва­нию. Он то сжи­ма­ет­ся, то рас­ши­ря­ет­ся и все, что в него попа­ло, соеди­ня­ет и сме­ши­ва­ет, чтобы под дей­ст­ви­ем теп­ла, кото­ро­го в нем мно­го, и от пере­ли­ва­ния пищи, и, сверх того, от дыха­ния все лег­че пере­ва­ри­ва­лось и пере­ра­ботан­ное рас­пре­де­ля­лось по все­му телу.

LV. Лег­ким же при­су­ща некая рых­лость и мяг­кость, как у губ­ки, так что они наи­луч­шим обра­зом при­спо­соб­ле­ны для впи­ты­ва­ния возду­ха. Лег­кие при дыха­нии то сжи­ма­ют­ся, то рас­ши­ря­ют­ся, так что воздух, необ­хо­ди­мей­ший для все­го живо­го, посто­ян­но посту­па­ет све­жий. (137) А пита­тель­ные соки, кото­рые в пище, выде­лив­шись из нее в кишеч­ни­ке и желуд­ке, текут в печень через некие кана­лы, кото­рые ведут от брыз­жей­ки пря­мо к “вра­там пече­ни” (por­tae ieco­ris), как их назы­ва­ют, а эти кана­лы дохо­дят до пече­ни и свя­за­ны с ней. А от пече­ни тянут­ся дру­гие, по кото­рым пища, про­шед­шая через печень, идет даль­ше. После того как от этой пищи отде­лит­ся желчь и та жид­кость, кото­рая выте­ка­ет из почек, осталь­ное пре­вра­ща­ет­ся в кровь и сте­ка­ет­ся к тем же “воротам пече­ни”, к кото­рым под­хо­дят все ее пути. Прой­дя через них, пища вли­ва­ет­ся в то самое место, в ту вену, кото­рая назы­ва­ет­ся “полой” (ca­va), а через нее пере­ра­ботан­ная и пере­ва­рен­ная дохо­дит до серд­ца, от серд­ца же по венам, весь­ма мно­го­чис­лен­ным и про­хо­дя­щим через все части тела, рас­пре­де­ля­ет­ся по все­му телу. (138) Конеч­но, нетруд­но было бы рас­ска­зать, каким обра­зом остат­ки пищи из кишок, кото­рые при этом то сжи­ма­ют­ся, то рас­ши­ря­ют­ся, выбра­сы­ва­ют­ся нару­жу. Но об этом луч­ше умол­чать, чтобы не оскор­бить ваше­го слу­ха. Луч­ше рас­ска­жу о дру­гом чудес­ном тво­ре­нии при­ро­ды. Тот воздух, кото­рый вво­дит­ся дыха­ни­ем в лег­кие, сна­ча­ла согре­ва­ет­ся от само­го это­го дыха­ния, затем от сопри­кос­но­ве­ния с лег­ки­ми; часть его выво­дит­ся выды­ха­ни­ем, а часть захва­ты­ва­ет­ся некой частью серд­ца, назы­вае­мой “желудоч­ком серд­ца” (ventri­cu­lum cor­dis). С этим желудоч­ком соеди­ня­ет­ся дру­гой, подоб­ный ему, в кото­рый через упо­мя­ну­тую полую вену вте­ка­ет кровь из пече­ни. Таким обра­зом, из этих частей тела кровь рас­те­ка­ет­ся по все­му телу по венам, а воздух — по арте­ри­ям¹⁵¹. Эта густая сеть вен и арте­рий, опле­таю­щая все тело, не свиде­тель­ст­ву­ет ли о боже­ст­вен­ном искус­стве, с кото­рым все это сотво­ре­но?

(139) А кости! Они под­дер­жи­ва­ют все тело и име­ют заме­ча­тель­ные связ­ки, кото­рые обес­пе­чи­ва­ют устой­чи­вость и при­спо­соб­ле­ны как для дви­же­ния и раз­ных дей­ст­вий, так и для огра­ни­че­ния дви­же­ний в суста­вах. Упо­мя­ну так­же о сухо­жи­ли­ях (ner­vi), кото­ры­ми свя­за­ны все суста­вы и кото­ры­ми опле­те­но все тело. Так же как вены и арте­рии, они отхо­дят от серд­ца и про­хо­дят по все­му телу.

LVI. (140) К тому, что было ска­за­но об этом про­виде­нии при­ро­ды, столь вни­ма­тель­ной и столь изо­бре­та­тель­ной, мож­но доба­вить еще мно­гое, из чего станет еще более понят­но, какие вели­кие и исклю­чи­тель­ные пре­иму­ще­ства уде­ле­ны людям [от богов]¹⁵². Во-пер­вых, она устро­и­ла так, что люди под­ня­лись с зем­ли, выпря­ми­лись и ста­ли высо­ко­го роста, для того чтобы они, созер­цая небо, мог­ли полу­чить позна­ния о богах. Ибо люди на зем­ле не про­сто жите­ли, оби­та­те­ли, но как бы наблюда­те­ли того, что про­ис­хо­дит в выс­ших, небес­ных [сфе­рах], это зре­ли­ще ника­ко­му дру­го­му виду живых существ недо­ступ­но. Наши орга­ны чувств, тол­ко­ва­те­ли и вест­ни­ки, поме­ще­ны в голо­ве, слов­но в кре­по­сти, чудес­но устро­е­ны и раз­ме­ще­ны при­ме­ни­тель­но к нашим нуж­дам. Так, гла­за, точ­но наблюда­те­ли, зани­ма­ют самое высо­кое место, с кото­ро­го они мно­гое видят и несут свою служ­бу. И уши, посколь­ку долж­ны вос­при­ни­мать звук, а он по при­ро­де сво­ей уно­сит­ся вверх, — уши тоже пра­виль­но поме­ще­ны в верх­ней части тела. Пра­виль­но так­же, что и нозд­ри нахо­дят­ся навер­ху, пото­му что и вся­кий запах тоже несет­ся вверх. А так как судить о пище и питье — это в боль­шей сте­пе­ни их обя­зан­ность, то по этой при­чине они и рас­по­ло­же­ны по сосед­ству со ртом. Орган, кото­рый дол­жен ощу­щать вкус того, чем мы пита­ем­ся, нахо­дит­ся в той части рта, через кото­рую при­ро­да откры­ла путь для наших яств и напит­ков. (141) Ося­за­ние же рав­но­мер­но рас­пре­де­ле­но по все­му телу, чтобы мы мог­ли ощу­тить вся­кое при­кос­но­ве­ние и вся­кое, даже малей­шее, воздей­ст­вие холо­да и жары. И так же как архи­тек­тор при стро­и­тель­стве дома уби­ра­ет подаль­ше от глаз и нозд­рей его вла­дель­ца вся­кие дур­но пах­ну­щие сто­ки, так и при­ро­да поме­сти­ла подоб­ное [в нашем теле] подаль­ше от орга­нов чувств.

LVII. (142) Какой же мастер, кро­ме при­ро­ды, с ее несрав­нен­ным искус­ст­вом смог бы про­явить столь вели­кую изо­бре­та­тель­ность в созда­нии [наших орга­нов] чувств? Она оде­ла и защи­ти­ла наши гла­за тон­чай­ши­ми плен­ка­ми. Эти плен­ки она сде­ла­ла про­зрач­ны­ми, чтобы через них мож­но было видеть, и проч­ны­ми, чтобы дер­жа­лись. А гла­за сде­ла­ла скольз­ки­ми и подвиж­ны­ми, чтобы они мог­ли и откло­нить­ся, если им что-то может повредить, и с лег­ко­стью обра­тить свой взгляд, куда хотят. А сам зра­чок, кото­рым мы видим, назы­вае­мый “pu­pu­la”¹⁵³, так мал, что лег­ко избе­га­ет того, что может ему повредить. И веки, слу­жа­щие покро­ва­ми для глаз, при­ка­са­ют­ся к ним очень неж­но, чтобы не повредить зрач­ков. Они очень хоро­шо при­спо­соб­ле­ны и для при­кры­тия зрач­ков, чтобы в них ниче­го не попа­ло, и лег­ко откры­ва­ют­ся. [При­ро­да] пред­у­смот­ре­ла, чтобы они мог­ли это делать по мно­го раз с вели­чай­шей быст­ро­той. (143) Веки защи­ще­ны слов­но пали­са­дом из рес­ниц, кото­рые, когда гла­за откры­ты, стал­ки­ва­ют, если что-нибудь в них попа­дет, а когда гла­за во вре­мя сна закры­ва­ют­ся и мы ими в это вре­мя не поль­зу­ем­ся, не смот­рим, то веки и рес­ни­цы при­кры­ва­ют гла­за, чтобы они, слов­но заку­тан­ные, спо­кой­но отды­ха­ли. Но, поми­мо того, наши гла­за со всех сто­рон хоро­шо при­кры­ты и защи­ще­ны высту­паю­щи­ми частя­ми лица; во-пер­вых, свер­ху эти высту­пы покры­ты бро­вя­ми, кото­рые не про­пус­ка­ют пот, сте­каю­щий с голо­вы и лба. Затем рас­по­ло­жен­ные ниже и слег­ка высту­паю­щие щеки так­же слу­жат гла­зам защи­той. А нос зани­ма­ет такое поло­же­ние, что выглядит как бы сте­ной, постав­лен­ной меж­ду гла­за­ми.

(144) Уши все­гда откры­ты, ведь слу­хом мы поль­зу­ем­ся, даже когда спим, услы­шав ими звук, мы про­буж­да­ем­ся ото сна. Про­ход в ухо изви­ли­стый, чтобы в него не смог­ло что-нибудь забрать­ся, что мог­ло бы слу­чить­ся, если бы этот про­ход был пря­мой и откры­тый. Пред­у­смот­ре­но так­же, что если какое-то малень­кое суще­ство попы­та­ет­ся про­ник­нуть в ухо, то оно завязнет в ушной сере точ­но в клею.

А сна­ру­жи высту­па­ют так назы­вае­мые уши. Они созда­ны и для того, чтобы защи­щать слух, и еще для того, чтобы посту­пив­шие зву­ки не рас­се­я­лись и не поте­ря­лись, преж­де чем подей­ст­ву­ют на слух. И эти вхо­ды [в уши] твер­дые и как бы рого­вые, со мно­ги­ми изги­ба­ми, пото­му что, отра­зив­шись от тел такой при­ро­ды, звук уси­ли­ва­ет­ся; отто­го и резо­на­то­ры у струн­ных инстру­мен­тов дела­ют­ся из чере­па­хо­вых щит­ков или из рога; извест­но так­же, что в закры­том и изви­ли­стом месте зву­ки разда­ют­ся гром­че. (145) Сход­ным обра­зом и нозд­ри, кото­рые все­гда по необ­хо­ди­мо­сти быва­ют откры­ты, име­ют сужен­ные про­хо­ды, чтобы в них не смог­ло про­ник­нуть что-нибудь могу­щее повредить, и в них все­гда име­ет­ся вла­га, слу­жа­щая для того, чтобы вос­пре­пят­ст­во­вать про­ник­но­ве­нию пыли и дру­гих ненуж­ных тел. И орган вку­са тоже пре­вос­ход­но защи­щен, ибо он заклю­чен во рту, что и для поль­зо­ва­ния им удоб­но, и для сохра­не­ния его в невреди­мо­сти. И все чело­ве­че­ские чув­ства намно­го пре­вос­хо­дят чув­ства живот­ных.

LVIII. Так, наши гла­за видят мно­го тако­го, что недо­ступ­но живот­ным. Во-пер­вых, в про­из­веде­ни­ях тех искусств, суж­де­ние о кото­рых при­над­ле­жит гла­зам: живо­пи­си, вая­нии, резь­бе по дере­ву и метал­лу. Наши гла­за могут судить так­же об изя­ще­стве тело­дви­же­ний и жестов, о цве­тах и фор­мах, о пре­ле­сти, гар­мо­нии, и, так ска­зать, при­стой­но­сти и о мно­гом дру­гом еще более зна­чи­тель­ном. Ибо гла­за­ми рас­по­зна­ют и доб­ро­де­те­ли и поро­ки, узна­ют раз­гне­ван­но­го и доб­ро­же­ла­тель­но­го, весе­ло­го и груст­но­го, храб­ро­го и трус­ли­во­го, сме­ло­го и роб­ко­го.

(146) И ушам так­же при­су­ще какое-то пора­зи­тель­ное уме­ние искус­но раз­би­рать­ся и в пении, и в игре на флей­те, и на струн­ных инстру­мен­тах, раз­ли­чать зву­ки и интер­ва­лы, мно­го­чис­лен­ные раз­но­вид­но­сти голо­сов: звон­кий и глу­хой, неж­ный и рез­кий, низ­кий и высо­кий, гиб­кий и гру­бый; толь­ко чело­ве­че­ское ухо спо­соб­но судить об этом. Вели­ки так­же спо­соб­но­сти нозд­рей¹⁵⁴ судить о запа­хах, спо­соб­ность чело­ве­ка судить о вку­се, спо­соб­ность ося­за­ния. Да еще изо­бре­те­но мно­же­ство (боль­ше, чем мне хоте­лось бы) спо­со­бов, как луч­ше вос­при­ни­мать эти ощу­ще­ния и полу­чать от это­го наслаж­де­ние. Извест­но, ведь, каких успе­хов достиг­ли в состав­ле­нии раз­лич­ных бла­го­во­ний, при­прав к пище, до чего дошли в укра­ше­нии сво­ей внеш­но­сти¹⁵⁵.

LIX. (147) Но тот, кто не созна­ет, что и сам дух (ani­mus) и ум (mens) чело­ве­ка, его рас­судок (ra­tio), бла­го­ра­зу­мие (con­si­lium), его муд­рость (pru­den­tia) обра­зо­ва­лись не без боже­ст­вен­но­го попе­че­ния, тот сам, мне кажет­ся, лишен этих качеств. Обсуж­дая эти вопро­сы, как бы мне, Кот­та, хоте­лось обла­дать тво­им крас­но­ре­чи­ем! Пред­став­ляю, как бы ты гово­рил об этом!

Во-пер­вых, заме­ча­тель­но, до чего вели­ка в нас спо­соб­ность пони­мать (in­tel­li­gen­tia), затем спо­соб­ность свя­зы­вать след­ст­вия с при­чи­на­ми (compre­hen­sio), из чего ста­но­вит­ся ясным, что от чего про­ис­хо­дит; это заклю­че­ние мы дела­ем рас­суд­ком (ra­tio). Мы спо­соб­ны опре­де­лять и охва­ты­вать опи­са­ни­ем еди­нич­ные вещи. Из это­го мож­но понять какую вели­кую силу име­ет зна­ние (scien­tia) — верх совер­шен­ства даже в боже­стве.

А как вели­ко зна­че­ние того, что вы, ака­де­ми­ки, оспа­ри­ва­е­те и опро­вер­га­е­те, а имен­но, что мы спо­соб­ны и чув­ства­ми, и разу­мом (sen­si­bus et ani­mo) вос­при­ни­мать и позна­вать внеш­ний мир!¹⁵⁶

(148) Сопо­став­ляя и срав­ни­вая все это, мы созда­ем искус­ства, частью для жиз­нен­ных потреб­но­стей, а частью для наслаж­де­ния. Как пре­крас­но и боже­ст­вен­но искус­ство крас­но­ре­чия, кото­рое вы сами обыч­но назы­ва­е­те вла­ды­кой мира! Оно, во-пер­вых, дает нам воз­мож­ность научить­ся тому, чего мы не зна­ем, и научить дру­гих тому, что мы зна­ем. Затем крас­но­ре­чи­ем мы побуж­да­ем, убеж­да­ем, им мы уте­ша­ем огор­чен­ных, избав­ля­ем от стра­ха напу­ган­ных, сми­ря­ем зазнав­ших­ся, укро­ща­ем стра­сти, подав­ля­ем гнев. Крас­но­ре­чие соеди­ни­ло нас общ­но­стью пра­ва, зако­нов, город­ской жиз­ни. Оно ото­рва­ло нас от гру­бой и дикой жиз­ни.

(149). Пред­став­ля­ет­ся неве­ро­ят­ным, если хоро­шо вду­мать­ся, сколь мно­го труда и изо­бре­та­тель­но­сти при­шлось затра­тить при­ро­де, чтобы наде­лить нас спо­соб­но­стью речи. Во-пер­вых, от лег­ких ко рту тянет­ся дыха­тель­ное гор­ло (ar­te­ria). Голос, беру­щий свое нача­ло от ума (prin­ci­pium a men­te du­cens)¹⁵⁷, вос­при­ни­ма­ет­ся дыха­тель­ным гор­лом и про­хо­дит через него. Затем во рту поме­ща­ет­ся язык, ограж­ден­ный зуба­ми. Язык обра­зу­ет из про­те­каю­ще­го нечле­но­раздель­но­го зву­ча­ния нечто опре­де­лен­ное, дела­ет зву­ки голо­са раздель­ны­ми и раз­ме­рен­ны­ми, при­жи­мая [поток возду­ха] то к зубам, то к дру­гим частям рта. Поэто­му наши обык­но­вен­но гово­рят, что язык подо­бен плек­тру¹⁵⁸, зубы — стру­нам, нозд­ри — “рогам” струн­но­го инстру­мен­та¹⁵⁹, кото­рые во вре­мя игры уси­ли­ва­ют зву­ча­ние струн.

LX. (150) А руки, что при­ро­да дала чело­ве­ку, до чего при­спо­соб­ле­ны к заня­ти­ям мно­ги­ми искус­ства­ми! Паль­цы их лег­ко и сги­ба­ют­ся и раз­ги­ба­ют­ся, до того гиб­ки их связ­ки и сочле­не­ния, и дви­жут­ся без вся­ких затруд­не­ний. Поэто­му рука, при­ме­няя паль­цы, при­спо­соб­ле­на и для рисо­ва­ния, и для вая­ния, для резь­бы, для извле­че­ния зву­ков из струн и флейт. Это что каса­ет­ся раз­вле­че­ний, а если о необ­хо­ди­мых заня­ти­ях, то мож­но ука­зать на обра­бот­ку зем­ли, воз­веде­ние зда­ний, тка­нье и шитье одеж­ды, вся­кие виды обра­бот­ки меди и желе­за.

Отсюда понят­но, что то, что ум при­ду­мал, чув­ства вос­при­ня­ли, руки масте­ров изгото­ви­ли, для того чтобы мы име­ли воз­мож­ность укрыть­ся в жили­ще, одеть­ся, сохра­нить свое здо­ро­вье, иметь горо­да, сте­ны, хра­мы. (151) Затем труда­ми людей, т. е. рука­ми изо­бре­те­но так­же изоби­лие раз­ной пищи. Ибо и поля при­но­сят мно­гое, что добы­ва­ет­ся рукой и либо сра­зу употреб­ля­ет­ся в пищу, либо заготав­ли­ва­ет­ся впрок. Кро­ме того, мы пита­ем­ся [мясом] живот­ных, и таких, кото­рые водят­ся на суше и кото­рые — в воде, и летаю­щих. Частью мы их ловим, частью выкарм­ли­ва­ем. Для наших пере­во­зок мы так­же при­ру­ча­ем чет­ве­ро­но­гих, кото­рых быст­ро­та и сила нам самим при­да­ет боль­ше силы и ско­ро­сти. Неко­то­рых живот­ных мы нагру­жа­ем вся­ки­ми гру­за­ми, на дру­гих нала­га­ем ярмо. Мы исполь­зу­ем для наших нужд обост­рен­ней­шие чув­ства сло­нов, чутье собак. Из зем­ных недр добы­ва­ем желе­зо, вещь необ­хо­ди­мую для обра­бот­ки полей. Мы откры­ва­ем скры­тые в глу­бине жилы меди, сереб­ра, золота — метал­лов, кото­рые и поль­зу при­но­сят, и для укра­ше­ния слу­жат. Сру­бая дере­вья, как взра­щен­ные нами, так и дико­рас­ту­щие, мы исполь­зу­ем их дре­ве­си­ну, частью при­ме­няя огонь для согре­ва­ния тела и для смяг­че­ния пищи, частью — для стро­и­тель­ства, чтобы, укрыв­шись в жили­щах, спа­стись и от холо­да, и от жары. (152) Боль­шую поль­зу при­но­сит [дре­ве­си­на] так­же для стро­и­тель­ства кораб­лей, кото­рые, пла­вая, достав­ля­ют нам ото­всюду все нуж­ное для жиз­ни. Одни толь­ко мы спо­соб­ны обузды­вать самые неисто­вые порож­де­ния при­ро­ды — моря и вет­ры, бла­го­да­ря нау­ке море­пла­ва­ния. И вслед­ст­вие это­го мы употреб­ля­ем для себя вели­кое мно­же­ство про­дук­тов моря и наслаж­да­ем­ся ими. Пол­но­стью власт­ву­ет чело­век и над тем, что дает хоро­ше­го суша. Мы исполь­зу­ем рав­ни­ны и горы. В нашем рас­по­ря­же­нии реки и озе­ра. Мы засе­ва­ем поля, сажа­ем дере­вья. Под­во­дя воду, мы сооб­ща­ем пло­до­ро­дие поч­ве. Мы сдер­жи­ва­ем тече­ние рек, направ­ля­ем их, пово­ра­чи­ва­ем их. Коро­че, наши руки как бы созда­ют в при­ро­де вто­рую при­ро­ду.

LXI. (153) Да что гово­рить! Не про­ник ли разум чело­ве­че­ский даже в небо? Ведь толь­ко мы из всех живых существ позна­ли [зако­но­мер­но­сти] вос­хо­да, захо­да, пере­дви­же­ний небес­ных све­тил; род чело­ве­че­ский опре­де­лил гра­ни­цы дня, меся­ца, года; мы изу­чи­ли и научи­лись пред­ска­зы­вать на все буду­щее вре­мя затме­ния солн­ца и луны: какие, как и когда они про­изой­дут. Созер­цая все это, дух (ani­mus) наш при­хо­дит к позна­нию богов, от чего родит­ся бла­го­че­стие. А к бла­го­че­стию при­со­еди­ня­ет­ся спра­вед­ли­вость и дру­гие доб­ро­де­те­ли, из кото­рых скла­ды­ва­ет­ся бла­жен­ная жизнь, похо­жая на ту, кото­рую ведут боги, и усту­паю­щая ей толь­ко в одном — ей не хва­та­ет бес­смер­тия небо­жи­те­лей, что, впро­чем, ника­ко­го отно­ше­ния к бла­жен­ной жиз­ни не име­ет¹⁶⁰.

Изло­жив все это, я, как мне кажет­ся, доста­точ­но пока­зал, насколь­ко чело­век по при­ро­де сво­ей пре­вос­хо­дит все про­чие живые суще­ства. Из чего до́лжно понять, что ни фигу­ра чело­ве­ка, ни рас­по­ло­же­ние его чле­нов, ни сила его ума, такая, какая она есть, не мог­ли быть делом слу­чая. (154) Мне оста­ет­ся дока­зать и тем закон­чить свою речь, что все в этом мире, чем поль­зу­ют­ся люди, имен­но для них созда­но и угото­ва­но.

LXII. Преж­де все­го сам мир создан ради богов и людей¹⁶¹, и все, что в нем есть, изготов­ле­но и при­ду­ма­но для поль­зы людей. Мир — это как бы общий дом богов и людей, или город тех и дру­гих, пото­му что толь­ко они, поль­зу­ясь разу­мом, живут по пра­ву и зако­ну. И как Афи­ны и Лакеде­мон, надо думать, были осно­ва­ны ради афи­нян и лакеде­мо­нян, и все, что есть в этих горо­дах, спра­вед­ли­во счи­та­ет­ся при­над­ле­жа­щим этим наро­дам, так все, что ни есть в мире, долж­но счи­тать­ся — для богов и людей. (155) И даже кру­го­вра­ще­ния Солн­ца и Луны и осталь­ных небес­ных све­тил, хотя и отно­сят­ся к вза­и­мо­свя­зан­но­сти частей мира, вме­сте с тем слу­жат и зре­ли­щем для людей, видом, на кото­рый невоз­мож­но вдо­воль наглядеть­ся, кото­ро­го нет пре­крас­нее, нет пре­вос­ход­нее по разум­но­сти и искус­ству. Рас­счи­ты­вая дви­же­ние этих све­тил, мы позна­ем своевре­мен­ность наступ­ле­ния раз­ных вре­мен года, их сме­ны, их изме­не­ния. И если это извест­но толь­ко людям, то сле­ду­ет счи­тать, что для людей это и сде­ла­но.

(156) А зем­ля, с вели­чай­шей щед­ро­стью про­из­во­дя­щая раз­ные пло­ды и ово­щи, что же она родит их ради зве­рей или ради людей? А что ска­зать о вино­град­ных лозах или мас­лич­ных дере­вьях, кото­рых обиль­ные и весе­ля­щие [душу] пло­ды к живот­ным совсем не име­ют отно­ше­ния? Ведь у живот­ных нет ника­ко­го поня­тия ни о сея­нии, ни об обра­бот­ке зем­ли, ни о своевре­мен­ной убор­ке уро­жая, ни о том, чтобы его сбе­речь и отло­жить про запас. Толь­ко люди спо­соб­ны про­явить заботу и исполь­зо­вать все это.

LXIII. (157) Как лиры и флей­ты дела­ют для тех, кто уме­ет ими поль­зо­вать­ся, так сле­ду­ет при­знать, что все то, о чем я гово­рил, угото­ва­но для тех толь­ко, кото­рые этим поль­зу­ют­ся, и если кое-какие живот­ные кра­дут неко­то­рую часть из это­го и захва­ты­ва­ют себе, то не будем гово­рить, что это про­из­веде­но так­же и ради живот­ных. Ибо не для мышей и мура­вьев люди уби­ра­ют хлеб, а для сво­их жен, детей, близ­ких. Так что живот­ные поль­зу­ют­ся ими, мож­но ска­зать, украд­кой, а хозя­е­ва — откры­то и сво­бод­но.

(158) Зна­чит, сле­ду­ет при­знать, что это изоби­лие благ угото­ва­но для людей. Такое изоби­лие и такое раз­но­об­ра­зие пло­дов, при­ят­ных не толь­ко на вкус, но и на запах, на вид, может ли оста­вить место сомне­ни­ям в том, что при­ро­да даро­ва­ла это одним толь­ко людям? Никак не может быть, чтобы все это было угото­ва­но так­же и ради живот­ных, посколь­ку, как мы зна­ем, и живот­ные-то сами порож­де­ны ради людей¹⁶². Дей­ст­ви­тель­но, к чему ино­му овцы, если не к тому, чтобы их шер­стью, обра­ботан­ной и соткан­ной, оде­ва­лись люди? Ведь сами овцы без чело­ве­че­ско­го ухо­да и заботы не мог­ли бы ни про­кор­мить­ся, ни под­дер­жать свое суще­ст­во­ва­ние, ни давать како­го-нибудь дохо­да. А соба­ки? Их вер­ность в охране иму­ще­ства, их любовь, с кото­рой они ластят­ся к сво­им гос­по­дам, их нена­висть к чужим, неве­ро­ят­ная тон­кость их чутья при высле­жи­ва­нии добы­чи, быст­ро­та бега на охо­те, о чем дру­гом это свиде­тель­ст­ву­ет, как не о том, что они созда­ны для поль­зы людей? (159) А что ска­зать о быках? Сами спи­ны их сво­ей фор­мой раз­ве не гово­рят о том, что они созда­ны для при­ня­тия на себя тяже­лой ноши? Так же как их шеи — для нало­же­ния на них ига, а силь­ные и широ­кие пле­чи — для того, чтобы тащить плуг? В золо­том веке, по сло­вам поэтов, быкам нико­гда не чини­ли наси­лия, так как они, раз­ре­зая глы­бы зем­ли, взрых­ля­ли поч­ву:

Поль­зу, кото­рую полу­ча­ли от быка, цени­ли так высо­ко, что есть его мясо счи­та­лось пре­ступ­ле­ни­ем¹⁶⁴.

LXIV. (160) Я бы слиш­ком затя­нул свою речь, если бы стал подроб­но изла­гать, какая поль­за от мулов и ослов, кото­рые опре­де­лен­но пред­на­зна­че­ны для исполь­зо­ва­ния их людь­ми. А сви­нья, для чего она годит­ся, если не в пищу людям? Ей, как шутил Хри­сипп, и душа (ani­ma) дана вме­сто соли, чтобы [мясо ее] не испор­ти­лось. И сви­нью-то, так как это живот­ное осо­бен­но при­год­но для про­пи­та­ния людям, при­ро­да наде­ли­ла наи­выс­шей пло­до­ви­то­стью. А что ска­зать о мно­же­стве видов рыб, при­ят­ных на вкус? О пти­цах, от мяса кото­рых полу­ча­ешь такое удо­воль­ст­вие, что про­сто кажет­ся, буд­то наше Про­виде­ние (Pro­noia) само было эпи­ку­рей­кой. А ведь они даже не лови­лись бы, если бы не чело­ве­че­ский разум и лов­кость. Впро­чем, неко­то­рые пти­цы ali­tes и os­ci­nes, как их назы­ва­ют наши авгу­ры¹⁶⁵, по наше­му мне­нию, и созда­ны для авгур­ско­го гада­ния о буду­щем.

(161) Даже огром­ных и диких зве­рей мы добы­ва­ем на охо­те, чтобы употре­бить их в пищу, и для упраж­не­ния, так как охота напо­ми­на­ет воен­ное дело. При­ру­чен­ных и выдрес­си­ро­ван­ных мы их исполь­зу­ем, как, напри­мер, сло­нов. Мы добы­ва­ем так­же из их тел мно­гие лечеб­ные сред­ства от болез­ней и ран, как и из неко­то­рых рас­те­ний и трав, полез­ные свой­ства кото­рых мы постиг­ли из про­дол­жи­тель­но­го исполь­зо­ва­ния и опы­та.

Мож­но обо­зреть как бы гла­за­ми ума всю зем­лю и все моря, и вот ты увидишь обшир­ные пло­до­нос­ные про­сто­ры рав­нин, горы, покры­тые густы­ми леса­ми, паст­би­ща для скота, увидишь моря, по кото­рым с неве­ро­ят­ной ско­ро­стью плы­вут кораб­ли. (162) И не толь­ко на поверх­но­сти зем­ли, но и во мра­ке ее недр скры­ва­ет­ся мно­го полез­ных вещей, кото­рые созда­ны на потре­бу чело­ве­ку, и толь­ко люди их откры­ва­ют.

LXV. Дру­гое дока­за­тель­ство того, что про­виде­ние богов печет­ся о чело­ве­че­ских делах и, по-мое­му, наи­бо­лее убеди­тель­ное — это пред­ве­ща­ния буду­ще­го. Пожа­луй, каж­дый из вас дво­их, Кот­та и Вел­лей, ухва­тит­ся за это утвер­жде­ние, чтобы его опро­верг­нуть. Кот­та, пото­му что Кар­не­ад все­гда охот­но напа­дал за него на сто­и­ков, а Вел­лей — пото­му что Эпи­кур ни над чем так не изде­вал­ся, как над пред­ска­за­ни­я­ми буду­ще­го. Но ведь извест­но мно­же­ство слу­ча­ев сбыв­шей­ся диви­на­ции, слу­ча­ев, про­ис­шед­ших в раз­ных местах, в раз­ные вре­ме­на, по раз­ным обсто­я­тель­ствам, как в част­ной жиз­ни, так и, в осо­бен­но­сти, в обще­ст­вен­ной. (163) Мно­гое усмат­ри­ва­ют гаруспи­ки, мно­гое про­видят авгу­ры, мно­гое объ­яв­ля­ет­ся ора­ку­ла­ми, мно­гое узна­ет­ся через про­ри­ца­ния, мно­гое — через сны, мно­гое — через зна­ме­ния. Бла­го­да­ря это­му часто уда­ва­лось осу­ще­ст­вить мно­гие чело­ве­че­ские пред­при­я­тия, нуж­ные и полез­ные, и были пред­от­вра­ще­ны мно­гие опас­но­сти. И вот эта или сила, или искус­ство, или при­род­ная спо­соб­ность дана людям, для того чтобы они мог­ли узна­вать буду­щее, конеч­но, не кем иным, как бес­смерт­ны­ми бога­ми. Если эти сооб­ра­же­ния по отдель­но­сти вас, может быть, не убеж­да­ют, то в сово­куп­но­сти и вза­и­мо­свя­зи они долж­ны были вас убедить.

(164) Но боги бес­смерт­ные пекут­ся и заботят­ся не толь­ко о роде чело­ве­че­ском в целом, но и об отдель­ных людях. Ибо посте­пен­но сужая [круг], мож­но перей­ти от чело­ве­че­ства в целом к неболь­шой его части, и в кон­це кон­цов к отдель­ным людям.

LXVI. Если мы счи­та­ем, на осно­ва­нии ска­зан­но­го выше, что боги заботят­ся о всех людях, где бы они ни были, в каком бы краю и части зем­ли за пре­де­ла­ми той стра­ны, кото­рую мы насе­ля­ем, они ни нахо­ди­лись, то, зна­чит, они пекут­ся и о тех людях, что насе­ля­ют вме­сте с нами и эту стра­ну с восто­ка на запад. (165) А если боги заботят­ся о людях, кото­рые насе­ля­ют этот как бы некий боль­шой ост­ров, назы­вае­мый нами “круг зем­ли” (or­bis ter­rae)¹⁶⁶, то зна­чит они заботят­ся о тех, что зани­ма­ют раз­ные части это­го ост­ро­ва: Евро­пу, Азию, Афри­ку. Ста­ло быть, боги пекут­ся и о частях этих частей: Риме, Афи­нах, Спар­те, Родо­се, а в этих горо­дах выде­ля­ют и про­яв­ля­ют осо­бую любовь к отдель­ным людям, как во вре­мя вой­ны с Пирром — к Курию, Фаб­ри­цию, Корун­ка­нию; в Пер­вой Пуни­че­ской войне — к Кала­ти­ну, Дуи­лию, Метел­лу, Лута­цию; во Вто­рой — к Мак­си­му, Мар­цел­лу, Сци­пи­о­ну Афри­кан­ско­му; после них — к Пав­лу, Грак­ху, Като­ну или во вре­ме­на наших отцов — к Сци­пи­о­ну, Лелию. А кро­ме этих, и наше государ­ство, и Гре­ция дали мно­гих выдаю­щих­ся людей, из кото­рых, надо пола­гать, ни один не стал бы таким без помо­щи бога. (166) Это сооб­ра­же­ние и побуди­ло поэтов, а более все­го Гоме­ра при­ста­вить к глав­ным сво­им геро­ям: Улис­су, Дио­меду, Ага­мем­но­ну, Ахил­лу опре­де­лен­ных богов, в каче­стве настав­ни­ков в труд­но­стях и опас­но­стях. Кро­ме того, частое явле­ние самих богов людям, о чем я уже гово­рил ранее, дока­зы­ва­ет, что они, боги, пекут­ся и о государ­ствах, и об отдель­ных лицах. Это мож­но понять так­же из пред­ве­ща­ний, кото­рые сооб­ща­ют­ся людям то во сне, то наяву. На мно­гое нам ука­зы­ва­ют и зна­ме­ния, мно­гое узна­ем по внут­рен­но­стям жерт­вен­ных живот­ных, мно­гое дру­ги­ми спо­со­ба­ми, наблюде­ние кото­рых и при­ме­не­ние и при­ве­ло к воз­ник­но­ве­нию искус­ства диви­на­ции.

(167) Итак, никто нико­гда не стал вели­ким чело­ве­ком без неко­е­го боже­ст­вен­но­го вдох­но­ве­ния¹⁶⁷. Одна­ко мы не долж­ны думать, что если у кого-то буря повреди­ла посе­вам или вино­град­ни­кам или слу­чай отнял часть жиз­нен­ных благ, то это озна­ча­ет, что тако­го чело­ве­ка, кото­ро­го постиг­ло что-нибудь подоб­ное, бог или воз­не­на­видел, или пре­не­бре­га­ет им. Боги пекут­ся о вели­ком, но малым пре­не­бре­га­ют¹⁶⁸. Вели­ких людей все­гда сопро­вож­да­ет успех во всех делах. Ведь и наши­ми, и гла­вой фило­со­фов Сокра­том доста­точ­но было ска­за­но о вели­ких пре­иму­ще­ствах и воз­мож­но­стях доб­ро­де­те­ли¹⁶⁹.

LXVII. (168) Вот, при­мер­но, те мыс­ли, кото­рые при­шли мне на ум и кото­рые я счел нуж­ным изло­жить о при­ро­де богов. И ты, Кот­та, хочу верить, будешь защи­щать то же дело и учтешь, что ты один из пер­вых наших граж­дан, поду­ма­ешь и о том, что ты пон­ти­фик. И так как вам [ака­де­ми­кам] поз­во­ля­ет­ся рас­суж­дать и за, и про­тив, то возь­мешь под защи­ту ско­рее мою сто­ро­ну. И то уме­ние рас­суж­дать, кото­рое ты при­об­рел упраж­не­ни­я­ми в рито­ри­ке и раз­вил в Ака­де­мии, пред­по­чтешь при­ме­нить мне в помощь. Ведь гово­рить про­тив богов — это и дур­но и нече­сти­во, дела­ет­ся ли это от души или неис­кренне».