Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. I.
Перевод биографии — В. В. Петуховой, перевод сопоставления — Т. А. Миллер, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1881.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1916/1932.

1. Марк Красс, отец кото­ро­го был цен­зо­ром и три­ум­фа­то­ром1, вос­пи­ты­вал­ся в неболь­шом доме вме­сте с дву­мя бра­тья­ми. Те жени­лись еще при жиз­ни роди­те­лей, и все схо­ди­лись за общим обеден­ным сто­лом. Такая обста­нов­ка, по-види­мо­му, весь­ма содей­ст­во­ва­ла тому, что Красс в тече­ние всей жиз­ни оста­вал­ся воз­держ­ным и уме­рен­ным. После смер­ти одно­го из бра­тьев он женил­ся на его вдо­ве, имел от нее детей и с этой сто­ро­ны не усту­пал в доб­ро­нра­вии нико­му из рим­лян. В более зре­лом воз­расте, одна­ко, он был обви­нен в сожи­тель­стве с одной из дев-веста­лок — Лици­ни­ей. Лици­ния так­же под­верг­лась судеб­но­му пре­сле­до­ва­нию со сто­ро­ны неко­е­го Пло­ти­на. У Лици­нии было пре­крас­ное име­ние в окрест­но­стях Рима, и Красс, желая деше­во его купить, усерд­но уха­жи­вал за Лици­ни­ей, ока­зы­вал ей услу­ги и тем навлек на себя подо­зре­ния. Но он как-то сумел, ссы­ла­ясь на коры­сто­лю­би­вые свои побуж­де­ния, снять с себя обви­не­ние в пре­лю­бо­де­я­нии, и судьи оправ­да­ли его. От Лици­нии же он отстал не рань­ше, чем завла­дел ее име­ни­ем.

2. Рим­ляне утвер­жда­ют, что блеск его мно­го­чис­лен­ных доб­ро­де­те­лей омра­ча­ет­ся лишь одним поро­ком — жаж­дой нажи­вы. А я думаю, что этот порок, взяв верх над осталь­ны­ми его поро­ка­ми, сде­лал их лишь менее замет­ны­ми. Луч­шим дока­за­тель­ст­вом его коры­сто­лю­бия слу­жат и те спо­со­бы, каки­ми он добы­вал день­ги, и огром­ные раз­ме­ры его состо­я­ния. Ибо пер­во­на­чаль­но Красс имел не более трех­сот талан­тов, а когда он стал во гла­ве государ­ства, то, посвя­тив Гер­ку­ле­су деся­тую часть сво­его иму­ще­ства, устро­ив уго­ще­ние для наро­да, выдав каж­до­му рим­ля­ни­ну из сво­их средств на три меся­ца про­до­воль­ст­вия, — при под­сче­те сво­их богатств перед пар­фян­ским похо­дом все же нашел, что сто­и­мость их рав­на семи тыся­чам ста талан­там. Если гово­рить прав­ду, дале­ко не делаю­щую ему чести, то бо́льшую часть этих богатств он извлек из пла­ме­ни пожа­ров и бед­ст­вий вой­ны, исполь­зо­вав обще­ст­вен­ные несча­стья как сред­ство для полу­че­ния огром­ней­ших бары­шей. Ибо, когда Сул­ла, овла­дев Римом, стал рас­про­да­вать иму­ще­ство каз­нен­ных, счи­тая и назы­вая его сво­ей добы­чей, и стре­мил­ся сде­лать соучаст­ни­ка­ми сво­его пре­ступ­ле­ния воз­мож­но боль­шее чис­ло лиц, и при­том самых вли­я­тель­ных, Красс не отка­зы­вал­ся ни брать от него, ни поку­пать. Кро­ме того, имея перед гла­за­ми посто­ян­ный бич Рима — пожа­ры и осад­ку зда­ний, вызы­вае­мую их гро­мозд­ко­стью и ску­чен­но­стью, он стал при­об­ре­тать рабов-архи­тек­то­ров и стро­и­те­лей, а затем, когда их набра­лось у него более пяти­сот, начал ску­пать горев­шие и смеж­ные с ними построй­ки, кото­рые заде­ше­во про­да­ва­лись хозя­е­ва­ми, побуж­дае­мы­ми к тому стра­хом и неуве­рен­но­стью. Таким-то обра­зом боль­шая часть Рима ста­ла его соб­ст­вен­но­стью. Рас­по­ла­гая столь зна­чи­тель­ным чис­лом масте­ров, сам он, одна­ко, кро­ме соб­ст­вен­но­го дома, не выстро­ил ниче­го, а о люби­те­лях стро­ить­ся гово­рил, что они поми­мо вся­ких вра­гов сами себя разо­ря­ют. Он вла­дел так­же вели­ким мно­же­ст­вом сереб­ря­ных руд­ни­ков, бога­тых земель, обес­пе­чен­ных работ­ни­ка­ми, но все это мож­но было счи­тать ничтож­ным по срав­не­нию со сто­и­мо­стью его рабов — столь­ко их у него было, да при­том таких, как чте­цы, пис­цы, про­бир­щи­ки сереб­ра, домо­пра­ви­те­ли, пода­валь­щи­ки. За обу­че­ни­ем их он над­зи­рал сам, вни­ма­тель­но наблюдая и давая ука­за­ния, и вооб­ще дер­жал­ся того мне­ния, что гос­по­ди­ну преж­де все­го над­ле­жит забо­тить­ся о сво­их рабах как об оду­шев­лен­ных хозяй­ст­вен­ных оруди­ях. Красс был, конеч­но, прав, пола­гая, что всем про­чим в хозяй­стве сле­ду­ет, как он гово­рил, рас­по­ря­жать­ся через рабов, а раба­ми долж­но управ­лять само­му. Ибо мы видим, что уме­ние вести хозяй­ство, в том, что каса­ет­ся неоду­шев­лен­ных пред­ме­тов, сво­дит­ся к уве­ли­че­нию дохо­дов, когда же дело каса­ет­ся людей, — это уже искус­ство управ­ле­ния. Но неум­но было с его сто­ро­ны не при­зна­вать и не назы­вать бога­тым того, кто не в состо­я­нии содер­жать на свои сред­ства целое вой­ско2. Ибо, как ска­зал Архидам, вой­на пита­ет­ся не по нор­ме, а пото­му денеж­ные сред­ства, кото­рых она тре­бу­ет, неогра­ни­чен­ны. И здесь Красс силь­но рас­хо­дит­ся во взглядах с Мари­ем, кото­рый, наде­лив сол­дат зем­лей по четыр­на­дца­ти юге­ров на каж­до­го и узнав, что они тре­бу­ют боль­ше, ска­зал: «Да не будет впредь ни одно­го рим­ля­ни­на, кото­рый счи­тал бы малым надел, доста­точ­ный для его про­пи­та­ния».

3. Красс любил пока­зы­вать свою щед­рость гостям. Дом его был открыт для всех, а сво­им дру­зьям он даже давал день­ги взай­мы без про­цен­тов, но вме­сте с тем по исте­че­нии сро­ка тре­бо­вал их от долж­ни­ков без снис­хож­де­ния, так что бес­ко­ры­стие его ста­но­ви­лось тяже­лее высо­ких про­цен­тов. На обедах его при­гла­шен­ны­ми были пре­иму­ще­ст­вен­но люди из наро­да, и про­стота сто­ла соеди­ня­лась с опрят­но­стью и раду­ши­ем, более при­ят­ным, чем рос­кошь.

Что каса­ет­ся умст­вен­ных заня­тий, то он упраж­нял­ся глав­ным обра­зом в ора­тор­ском искус­стве, стре­мясь заво­е­вать извест­ность у наро­да. Будучи от при­ро­ды одним из пер­вых ора­то­ров сре­ди рим­лян, Красс ста­ра­ни­ем и трудом достиг того, что пре­взо­шел даро­ви­тей­ших масте­ров крас­но­ре­чия. Не было, гово­рят, тако­го мел­ко­го и ничтож­но­го дела, за кото­рое он взял­ся бы не под­гото­вясь. И не раз, когда Цезарь, Пом­пей или Цице­рон не реша­лись взять на себя защи­ту, Красс про­во­дил ее успеш­но. Этим-то все­го боль­ше он и нра­вил­ся наро­ду, про­слыв чело­ве­ком, заботя­щим­ся о дру­гих и гото­вым помочь. Нра­ви­лись так­же его обхо­ди­тель­ность и доступ­ность, про­яв­ляв­ши­е­ся в том, как он здо­ро­вал­ся с при­вет­ст­во­вав­ши­ми его. Не было в Риме тако­го без­вест­но­го и незна­чи­тель­но­го чело­ве­ка, кото­ро­го он при встре­че, отве­чая на при­вет­ст­вие, не назвал бы по име­ни. Гово­рят еще, что Красс был све­дущ в исто­рии и не чужд фило­со­фии. Сле­до­вал он уче­нию Ари­сто­те­ля, настав­ни­ком же его был Алек­сандр, кото­рый сов­мест­ною жиз­нью с Крас­сом дока­зал свою непри­тя­за­тель­ность и кротость, ибо труд­но ска­зать, был ли он бед­нее до того, как при­шел к Крас­су, или, напро­тив, стал еще бед­нее после это­го. Так, хотя из всех дру­зей Крас­са толь­ко Алек­сандр сопро­вож­дал его в путе­ше­ст­ви­ях, он полу­чал в доро­гу кожа­ный плащ, кото­рый по воз­вра­ще­нии у него тре­бо­ва­ли обрат­но. Но об этом ниже.

4. Вско­ре после того, как Цин­на и Марий взя­ли верх, с пол­ной оче­вид­но­стью выяс­ни­лось, что воз­вра­ща­ют­ся они не на бла­го оте­че­ства, а с непри­кры­тым наме­ре­ни­ем каз­нить и губить знат­ных: те, кого они захва­ти­ли, были умерщ­вле­ны, в чис­ле их отец и брат Крас­са. Сам он, тогда еще моло­дой чело­век, избе­жал непо­сред­ст­вен­ной опас­но­сти, но, видя, что он окру­жен со всех сто­рон и что тиран­ны его высле­жи­ва­ют, Красс взял с собой тро­их дру­зей и десять слуг и с вели­чай­шей поспеш­но­стью бежал в Испа­нию, где преж­де, в быт­ность отца его намест­ни­ком, он жил и при­об­рел дру­зей. Там он застал всех в вели­ком стра­хе и тре­пе­те перед жесто­ко­стью Мария, как буд­то тот нахо­дил­ся сре­ди них, и, не решив­шись кому-либо открыть­ся, кинул­ся в при­мор­ское поме­стье Вибия Паци­а­на, где была боль­шая пеще­ра, спря­тал­ся в ней, а к Вибию послал одно­го из сво­их рабов на раз­вед­ку, так как и при­па­сы его были уже на исхо­де. Вибий же, услы­шав о Крас­се, обра­до­вал­ся его спа­се­нию, спро­сил о чис­ле его спут­ни­ков и где они нахо­дят­ся. От лич­но­го свида­ния он воз­дер­жал­ся, но, тот­час про­ведя к тому месту управ­ля­ю­ще­го име­ни­ем, при­ка­зал еже­днев­но носить Крас­су гото­вый обед, ста­вить его на камень и мол­ча уда­лять­ся, не любо­пыт­ст­вуя и ниче­го не высмат­ри­вая. За излиш­нее любо­пыт­ство Вибий при­гро­зил ему смер­тью, а за вер­ную служ­бу обе­щал сво­бо­ду.

Пеще­ра эта нахо­дит­ся непо­да­ле­ку от моря. Замы­каю­щие ее со всех сто­рон ска­лы остав­ля­ют про­ход — узкую, едва замет­ную рас­ще­ли­ну, веду­щую внутрь. Вся­ко­го вхо­дя­ще­го туда пора­жа­ет необы­чай­ная высота пеще­ры, а в шири­ну она рас­хо­дит­ся в виде про­стор­ных, сооб­щаю­щих­ся меж­ду собой гротов. Здесь нет недо­стат­ка ни в воде, ни в све­те, так как под самой ска­лой бьет источ­ник чрез­вы­чай­но при­ят­ной на вкус воды, а при­род­ные тре­щи­ны, обра­щен­ные в ту сто­ро­ну, где ска­лы все­го ярче осве­ще­ны, про­пус­ка­ют в пеще­ру свет, так что днем в ней быва­ет свет­ло. Воздух внут­ри не вла­жен и чист, пото­му что бла­го­да­ря плот­но­сти сво­ей ска­ла не впи­ты­ва­ет стру­я­щу­ю­ся вла­гу, а дает ей сте­кать в источ­ник.

5. Все вре­мя, пока Красс с това­ри­ща­ми жил здесь, еже­днев­но появ­лял­ся чело­век, при­но­сив­ший еду. Он их не видел и не знал; им же он был виден, так как они под­жида­ли его, зная вре­мя его при­хо­да. Куша­нья к обеду быва­ли при­готов­ле­ны в изоби­лии и не толь­ко удо­вле­тво­ря­ли их потреб­но­сти, но и достав­ля­ли удо­воль­ст­вие, ибо Вибий решил в заботах сво­их о Крас­се вся­че­ски выка­зы­вать ему раду­шие. При­шла ему так­же в голо­ву мысль о воз­расте Крас­са3, о том, что он еще молод и что сле­ду­ет поду­мать о при­ли­че­ст­ву­ю­щих его годам удо­воль­ст­ви­ях, ибо, как пола­гал Вибий, удо­вле­тво­рять толь­ко насущ­ные нуж­ды — зна­чит слу­жить ско­рее по необ­хо­ди­мо­сти, чем из рас­по­ло­же­ния. Итак, взяв с собою двух кра­си­вых при­служ­ниц, он пошел к морю, а при­дя на место, ука­зал им вход в пеще­ру и велел вой­ти туда, отки­нув страх. При виде вошед­ших Красс испу­гал­ся, пола­гая, что убе­жи­ще его высле­же­но и обна­ру­же­но, и спро­сил деву­шек, кто они и что им нуж­но. Когда же те, научен­ные Виби­ем, отве­ти­ли, что ищут скры­ваю­ще­го­ся здесь сво­его гос­по­ди­на, Красс, поняв любез­ную шут­ку Вибия, при­нял деву­шек, и они жили с ним все осталь­ное вре­мя, осве­дом­ляя о его нуж­дах Вибия. Фене­стел­ла гово­рит, что видел одну из них уже ста­ру­хой и не раз слы­шал, как она охот­но вспо­ми­на­ла и рас­ска­зы­ва­ла об этом слу­чае.

6. Так про­жил Красс, скры­ва­ясь, восемь меся­цев и вышел лишь после того, как узнал о смер­ти Цин­ны. К нему стек­лось нема­ло людей. Красс ото­брал из них две тыся­чи пять­сот чело­век и высту­пил, дер­жа путь через горо­да. По свиде­тель­ству мно­гих писа­те­лей, он раз­гра­бил один из них — Мала­ку, но сам он, гово­рят, отри­цал это и опро­вер­гал тех, кто заво­дил об этом речь.

Собрав затем несколь­ко гру­зо­вых судов и пере­пра­вив­шись в Афри­ку, Красс явил­ся к Метел­лу Пию, знат­но­му мужу, собрав­ше­му нема­лое вой­ско. Про­был здесь Красс, одна­ко, недол­го. Поссо­рив­шись с Метел­лом, он уехал к Сул­ле и оста­вал­ся сре­ди его при­вер­жен­цев, поль­зу­ясь вели­чай­шим поче­том. После пере­пра­вы в Ита­лию Сул­ла, желая исполь­зо­вать всю быв­шую с ним моло­дежь как усерд­ных сорат­ни­ков, каж­до­го из них при­ста­вил к како­му-нибудь делу. Красс, кото­ро­му пору­че­но было отпра­вить­ся в зем­лю мар­сов для набо­ра вой­ска, про­сил дать ему охра­ну, так как доро­га про­хо­ди­ла вбли­зи непри­я­те­ля. Сул­ла же, раз­гне­вав­шись на него, рез­ко отве­тил: «Я даю тебе в про­во­жа­тые тво­е­го отца, бра­та, дру­зей, род­ных — за них, неза­кон­но и без вины каз­нен­ных, я мщу убий­цам!». Полу­чив такую отпо­ведь, Красс, заде­тый за живое, тот­час же отпра­вил­ся и, отваж­но про­бив­шись сквозь непри­я­тель­ское рас­по­ло­же­ние, собрал мно­го­чис­лен­ное вой­ско, а затем рев­ност­но помо­гал Сул­ле в его борь­бе. После этих-то успе­хов, гово­рят, и заро­ди­лись в нем впер­вые често­лю­би­вые замыс­лы и стрем­ле­ние сопер­ни­чать в сла­ве с Пом­пе­ем. Пом­пей, хотя и года­ми был моло­же Крас­са, и родил­ся от отца, поль­зо­вав­ше­го­ся в Риме дур­ною репу­та­ци­ей, навлек­ше­го на себя глу­бо­кую нена­висть сограж­дан, уже покрыл себя блес­ком побед в тогдаш­них вой­нах и выка­зал себя поис­ти­не вели­ким, так что Сул­ла вста­вал при его появ­ле­нии, обна­жал голо­ву и назы­вал его импе­ра­то­ром — такой чести он не часто удо­ста­и­вал даже и стар­ших по воз­рас­ту и рав­ных себе по поло­же­нию людей. Это раз­за­до­ри­ва­ло и раз­дра­жа­ло Крас­са, кото­ро­го не без осно­ва­ния ста­ви­ли ниже Пом­пея. Ему недо­ста­ва­ло опыт­но­сти, а кра­соту его подви­гов губи­ли вла­дев­шие им от при­ро­ды злые силы — коры­сто­лю­бие и ска­ред­ность. Так, после взя­тия умбрий­ско­го горо­да Тудер­тии он был запо­до­зрен в при­сво­е­нии боль­шей части цен­но­стей, и об этом донес­ли Сул­ле. Но в сра­же­нии под Римом, ока­зав­шем­ся самым боль­шим из всех и послед­ним, в то вре­мя как Сул­ла потер­пел пора­же­ние и его вой­ска были отбро­ше­ны и частью пере­би­ты, Красс, началь­ст­во­вав­ший над пра­вым кры­лом, одер­жал победу и пре­сле­до­вал непри­я­те­ля до самой ночи, после чего послал к Сул­ле сооб­щить об успе­хе и про­сить обеда для вои­нов.

Во вре­мя каз­ней и кон­фис­ка­ций о нем опять пошла дур­ная сла­ва — что он ску­па­ет за бес­це­нок бога­тей­шие иму­ще­ства или выпра­ши­ва­ет их себе в дар. Гово­рят так­же, что в Брут­тии он кого-то внес в спис­ки не по при­ка­зу Сул­лы, а из корыст­ных побуж­де­ний и что воз­му­щен­ный этим Сул­ла уже боль­ше не поль­зо­вал­ся его услу­га­ми ни для каких обще­ст­вен­ных дел. Красс был очень силен в уме­нии улов­лять людей лестью, но и в свою оче­редь лег­ко улов­лял­ся льсти­вы­ми реча­ми. Отме­ча­ют в нем еще одну осо­бен­ность: будучи сам до послед­ней сте­пе­ни алчен, он тер­петь не мог себе подоб­ных и вся­че­ски поно­сил их.

7. Его мучи­ло, что Пом­пей достиг заме­ча­тель­ных успе­хов, пред­во­ди­тель­ст­вуя вой­ска­ми, что он полу­чил три­умф до того, как стал сена­то­ром, и что сограж­дане про­зва­ли его Маг­ном [Mag­nus], т. е. Вели­ким. И когда одна­жды кто-то ска­зал, что при­шел Пом­пей Вели­кий, Красс со сме­хом спро­сил, какой же он вели­чи­ны. Отча­яв­шись срав­нять­ся с Пом­пе­ем на воен­ном попри­ще, он погру­зил­ся в граж­дан­ские дела и ценою боль­ших уси­лий, ведя судеб­ные защи­ты, ссу­жая день­га­ми и под­дер­жи­вая тех, кто домо­гал­ся чего-либо у наро­да, при­об­рел вли­я­ние и сла­ву, рав­ную той, какую снис­кал себе Пом­пей мно­ги­ми вели­ки­ми похо­да­ми. В резуль­та­те же с ними про­ис­хо­ди­ло нечто неожи­дан­ное: пока Пом­пея не было в Риме, вли­я­ние и извест­ность его были пре­об­ла­даю­щи­ми бла­го­да­ря сла­ве его похо­дов. Когда же Пом­пей сам был в Риме, в борь­бе за вли­я­ние его часто побеж­дал Красс, при­чи­ною чего было высо­ко­ме­рие Пом­пея и его недо­ступ­ность в обхож­де­нии: он избе­гал наро­да, дер­жал­ся вда­ли от фору­ма, а из про­сив­ших о под­держ­ке помо­гал лишь немно­гим и то неохот­но, пред­по­чи­тая в пол­ной мере сохра­нить вли­я­ние, кото­рым он рас­по­ла­гал, на слу­чай, если при­дет­ся исполь­зо­вать его для само­го себя. Красс же посто­ян­но ока­зы­вал всем содей­ст­вие, не был ни нелюди­мым, ни недо­ступ­ным и, живя сре­ди непре­рыв­ных хло­пот, обхо­ди­тель­но­стью сво­ей и доб­ро­же­ла­тель­ст­вом брал верх над чван­ным Пом­пе­ем. Что каса­ет­ся внеш­ней пред­ста­ви­тель­но­сти, убеди­тель­но­сти речи и при­вле­ка­тель­но­сти черт лица, то каче­ства эти, как гово­рят, были оди­на­ко­во при­су­щи обо­им.

Сопер­ни­че­ство не увле­ка­ло, одна­ко, Крас­са на путь враж­ды или како­го-нибудь недоб­ро­же­ла­тель­ства; его огор­ча­ло, что Пом­пей и Цезарь почи­та­лись сто­я­щи­ми выше его, но к често­лю­бию не при­со­еди­ня­лось ни враж­деб­но­сти, ни ковар­ства. Прав­да, Цезарь, взя­тый в плен пира­та­ми4, нахо­дясь под стра­жей, вос­клик­нул: «Какую радость вку­сишь ты, Красс, когда узна­ешь о моем пле­не­нии!» Но поз­же они по-дру­же­ски сбли­зи­лись меж­ду собой, и, когда Цезарь соби­рал­ся отпра­вить­ся в Испа­нию в каче­стве пре­то­ра, денег же не имел, а креди­то­ры дони­ма­ли его и задер­жи­ва­ли отъ­езд, Красс не остал­ся в сто­роне и выру­чил Цеза­ря, пору­чив­шись за него на сум­му в восемь­сот трид­цать талан­тов.

Меж­ду тем Рим разде­лил­ся на три ста­на — Пом­пея, Цеза­ря и Крас­са (ибо сла­ва Като­на была боль­ше его вли­я­ния и сила его заклю­ча­лась глав­ным обра­зом в том, что им вос­хи­ща­лись), при­чем разум­ная, поло­жи­тель­ная часть граж­дан почи­та­ла Пом­пея, люди пыл­кие и неурав­но­ве­шен­ные вос­пла­ме­ня­лись надеж­да­ми, вну­шае­мы­ми Цеза­рем, Красс же, зани­мая про­ме­жу­точ­ную пози­цию, с выго­дой поль­зо­вал­ся под­держ­кой и тех и дру­гих. Посто­ян­но меняя свои взгляды на дела управ­ле­ния, он не был ни надеж­ным дру­гом, ни непри­ми­ри­мым вра­гом, а лег­ко отка­зы­вал­ся ради лич­ной выго­ды как от рас­по­ло­же­ния, так и от враж­ды, так что в корот­кое вре­мя мно­го раз был то сто­рон­ни­ком, то про­тив­ни­ком одних и тех же людей либо одних и тех же зако­нов. Сила его заклю­ча­лась и в уме­нии угож­дать, но преж­де все­го — во вну­шае­мом им стра­хе. Неда­ром Сици­ний, чело­век, достав­ляв­ший нема­ло хло­пот тогдаш­ним долж­ност­ным лицам и вожа­кам наро­да, на вопрос, поче­му он одно­го лишь Крас­са не тро­га­ет и остав­ля­ет в покое, отве­тил: «У него сено на рогах». Дело в том, что рим­ляне име­ли обык­но­ве­ние навя­зы­вать бод­ли­во­му быку на рога сено для пре­до­сте­ре­же­ния про­хо­жих.

8. Вос­ста­ние гла­ди­а­то­ров, извест­ное так­же под назва­ни­ем Спар­та­ко­вой вой­ны и сопро­вож­дав­ше­е­ся раз­граб­ле­ни­ем всей Ита­лии, было вызва­но сле­дую­щи­ми обсто­я­тель­ства­ми.

Некий Лен­тул Бати­ат содер­жал в Капуе шко­лу гла­ди­а­то­ров, боль­шин­ство кото­рых были родом гал­лы и фра­кий­цы. Попа­ли эти люди в шко­лу не за какие-нибудь пре­ступ­ле­ния, но исклю­чи­тель­но из-за жесто­ко­сти хозя­и­на, насиль­но заста­вив­ше­го их учить­ся реме­с­лу гла­ди­а­то­ров. Две­сти из них сго­во­ри­лись бежать. Замы­сел был обна­ру­жен, но наи­бо­лее даль­но­вид­ные, в чис­ле семи­де­ся­ти вось­ми, все же успе­ли убе­жать, запас­шись захва­чен­ны­ми где-то кухон­ны­ми ножа­ми и вер­те­ла­ми. По пути они встре­ти­ли несколь­ко пово­зок, вез­ших в дру­гой город гла­ди­а­тор­ское сна­ря­же­ние, рас­хи­ти­ли груз и воору­жи­лись. Заняв затем укреп­лен­ное место, гла­ди­а­то­ры выбра­ли себе трех пред­во­ди­те­лей. Пер­вым из них был Спар­так, фра­ки­ец, про­ис­хо­див­ший из пле­ме­ни медов, — чело­век, не толь­ко отли­чав­ший­ся выдаю­щей­ся отва­гой и физи­че­ской силой, но по уму и мяг­ко­сти харак­те­ра сто­яв­ший выше сво­его поло­же­ния и вооб­ще более похо­див­ший на элли­на, чем мож­но было ожи­дать от чело­ве­ка его пле­ме­ни. Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды, когда Спар­так впер­вые был при­веден в Рим на про­да­жу, увиде­ли, в то вре­мя как он спал, обвив­шу­ю­ся вокруг его лица змею. Жена Спар­та­ка, его сопле­мен­ни­ца, ода­рен­ная одна­ко же даром про­ро­че­ства и при­част­ная к Дио­ни­со­вым таин­ствам, объ­яви­ла, что это знак пред­у­гото­ван­ной ему вели­кой и гроз­ной вла­сти, кото­рая при­ведет его к зло­по­луч­но­му кон­цу. Жена и теперь была с ним, сопро­вож­дая его в бег­стве.

9. Преж­де все­го гла­ди­а­то­ры отби­ли напа­де­ние отрядов, при­шед­ших из Капуи, и, захва­тив боль­шое коли­че­ство воин­ско­го сна­ря­же­ния, с радо­стью заме­ни­ли им гла­ди­а­тор­ское ору­жие, кото­рое и бро­си­ли как позор­ное и вар­вар­ское. После это­го для борь­бы с ними был послан из Рима пре­тор Клав­дий с трех­ты­сяч­ным отрядом. Клав­дий оса­дил их на горе5, взо­брать­ся на кото­рую мож­но было толь­ко по одной узкой и чрез­вы­чай­но кру­той тро­пин­ке. Един­ст­вен­ный этот путь Клав­дий при­ка­зал сте­речь; со всех осталь­ных сто­рон были отвес­ные глад­кие ска­лы, густо зарос­шие свер­ху диким вино­гра­дом. Наре­зав под­хо­дя­щих для это­го лоз, гла­ди­а­то­ры спле­ли из них проч­ные лест­ни­цы такой дли­ны, чтобы те мог­ли достать с верх­не­го края скал до под­но­жия, и затем бла­го­по­луч­но спу­сти­лись все, кро­ме одно­го, остав­ше­го­ся навер­ху с ору­жи­ем. Когда про­чие ока­за­лись вни­зу, он спу­стил к ним все ору­жие и, кон­чив это дело, бла­го­по­луч­но спу­стил­ся и сам. Рим­ляне это­го не заме­ти­ли, и гла­ди­а­то­ры, обой­дя их с тыла, обра­ти­ли пора­жен­ных неожи­дан­но­стью вра­гов в бег­ство и захва­ти­ли их лагерь. Тогда к ним при­со­еди­ни­лись мно­гие из мест­ных воло­па­сов и овча­ров — народ все креп­кий и про­вор­ный. Одни из этих пас­ту­хов ста­ли тяже­ло­во­ору­жен­ны­ми вои­на­ми, из дру­гих гла­ди­а­то­ры соста­ви­ли отряды лазут­чи­ков и лег­ко­во­ору­жен­ных.

Вто­рым про­тив гла­ди­а­то­ров был послан пре­тор Пуб­лий Вари­ний. Всту­пив сна­ча­ла в бой с его помощ­ни­ком, Фури­ем, пред­во­ди­тель­ст­во­вав­шим отрядом в три тыся­чи чело­век, гла­ди­а­то­ры обра­ти­ли его в бег­ство, а затем Спар­так под­сте­рег явив­ше­го­ся с боль­ши­ми сила­ми Кос­си­ния, совет­ни­ка Вари­ния и его това­ри­ща по долж­но­сти, в то вре­мя как он купал­ся близ Салин6, и едва не взял его в плен. Кос­си­нию уда­лось спа­стись с вели­чай­шим трудом, Спар­так же, овла­дев его сна­ря­же­ни­ем, стал немед­лен­но пре­сле­до­вать его по пятам и после кро­во­про­лит­но­го боя захва­тил его лагерь. В бит­ве погиб и Кос­си­ний. Вско­ре Спар­так, раз­бив в несколь­ких сра­же­ни­ях само­го пре­то­ра, в кон­це кон­цов взял в плен его лик­то­ров и захва­тил его коня.

Теперь Спар­так стал уже вели­кой и гроз­ной силой, но как здра­во­мыс­ля­щий чело­век ясно пони­мал, что ему все же не сло­мить могу­ще­ства рим­лян, и повел свое вой­ско к Аль­пам, рас­счи­ты­вая перей­ти через горы и, таким обра­зом, дать каж­до­му воз­мож­ность вер­нуть­ся домой — иным во Фра­кию, дру­гим в Гал­лию. Но люди его, пола­га­ясь на свою силу и слиш­ком мно­го возо­мнив о себе, не послу­ша­лись и на пути ста­ли опу­сто­шать Ита­лию.

Раз­дра­же­ние, вызван­ное в сена­те низ­ким и недо­стой­ным харак­те­ром вос­ста­ния, усту­пи­ло место стра­ху и созна­нию опас­но­сти, и сенат отпра­вил про­тив вос­став­ших, как на одну из труд­ней­ших и вели­чай­ших войн, обо­их кон­су­лов разом. Один из них, Гел­лий, неожи­дан­но напав на отряд гер­ман­цев, из высо­ко­ме­рия и занос­чи­во­сти отде­лив­ших­ся от Спар­та­ка, уни­что­жил его цели­ком. Дру­гой, Лен­тул, с боль­ши­ми сила­ми окру­жил само­го Спар­та­ка, но тот, перей­дя в наступ­ле­ние, раз­бил его лега­тов и захва­тил весь обоз. Затем он дви­нул­ся к Аль­пам, навстре­чу же ему во гла­ве деся­ти­ты­сяч­но­го вой­ска высту­пил Кас­сий, намест­ник той части Гал­лии, что лежит по реке Паду. В завя­зав­шем­ся сра­же­нии пре­тор был раз­бит наго­ло­ву, понес огром­ные поте­ри в людях и сам едва спас­ся бег­ст­вом.

10. Узнав обо всем этом, воз­му­щен­ный сенат при­ка­зал кон­су­лам не тро­гать­ся с места и поста­вил во гла­ве рим­ских сил Крас­са. За Крас­сом после­до­ва­ли мно­гие пред­ста­ви­те­ли зна­ти, увле­чен­ные его сла­вой и чув­ст­вом лич­ной друж­бы к нему. Сам он рас­по­ло­жил­ся у гра­ни­цы Пице­на, рас­счи­ты­вая захва­тить направ­ляв­ше­го­ся туда Спар­та­ка, а лега­та сво­его Мум­мия во гла­ве двух леги­о­нов послал в обход с при­ка­за­ни­ем сле­до­вать за непри­я­те­лем, не всту­пая, одна­ко, в сра­же­ние и избе­гая даже мел­ких сты­чек. Но Мум­мий, при пер­вом же слу­чае, поз­во­ляв­шем рас­счи­ты­вать на успех, начал бой и потер­пел пора­же­ние, при­чем мно­гие из его людей были уби­ты, дру­гие спас­лись бег­ст­вом, побро­сав ору­жие. Ока­зав Мум­мию суро­вый при­ем, Красс вновь воору­жил раз­би­тые части, но потре­бо­вал от них пору­чи­те­лей в том, что ору­жие свое они впредь будут беречь. Ото­брав затем пять­сот чело­век — зачин­щи­ков бег­ства и разде­лив их на пять­де­сят десят­ков, он при­ка­зал пре­дать смер­ти из каж­до­го десят­ка по одно­му чело­ве­ку — на кого ука­жет жре­бий. Так Красс воз­об­но­вил быв­шее в ходу у древ­них и с дав­них пор уже не при­ме­няв­ше­е­ся нака­за­ние вои­нов7, этот вид каз­ни сопря­жен с позо­ром и сопро­вож­да­ет­ся жут­ки­ми и мрач­ны­ми обряда­ми, совер­шаю­щи­ми­ся у всех на гла­зах.

Вос­ста­но­вив порядок в вой­сках, Красс повел их на вра­гов, а Спар­так тем вре­ме­нем отсту­пил через Лука­нию и вышел к морю. Встре­тив в про­ли­ве кили­кий­ских пира­тов, он решил пере­брать­ся с их помо­щью в Сици­лию, выса­дить на ост­ро­ве две тыся­чи чело­век и сно­ва раз­жечь вос­ста­ние сици­лий­ских рабов, едва затух­шее неза­дол­го перед тем8: доста­точ­но было бы искры, чтобы оно вспых­ну­ло с новой силой. Но кили­кий­цы, усло­вив­шись со Спар­та­ком о пере­воз­ке и при­няв дары, обма­ну­ли его и ушли из про­ли­ва. Вынуж­ден­ный отсту­пить от побе­ре­жья, Спар­так рас­по­ло­жил­ся с вой­ском на Регий­ском полу­ост­ро­ве. Сюда же подо­шел и Красс. Сама при­ро­да это­го места под­ска­за­ла ему, что надо делать. Он решил пре­кра­тить сооб­ще­ние через пере­ше­ек, имея в виду дво­я­кую цель: убе­речь сол­дат от вред­но­го без­де­лья и в то же вре­мя лишить вра­гов под­во­за про­до­воль­ст­вия. Вели­ка и труд­на была эта работа, но Красс выпол­нил ее до кон­ца и сверх ожи­да­ния быст­ро. Попе­рек пере­шей­ка, от одно­го моря до дру­го­го, вырыл он ров дли­ной в три­ста ста­ди­ев9, шири­ною и глу­би­ною в пят­на­дцать футов, а вдоль все­го рва воз­вел сте­ну, пора­жав­шую сво­ей высотой и проч­но­стью. Сна­ча­ла соору­же­ния эти мало забо­ти­ли Спар­та­ка, отно­сив­ше­го­ся к ним с пол­ным пре­не­бре­же­ни­ем, но когда при­па­сы подо­шли к кон­цу и нуж­но было пере­би­рать­ся в дру­гое место, он увидел себя запер­тым на полу­ост­ро­ве, где ниче­го нель­зя было достать. Тогда Спар­так, дождав­шись снеж­ной и бур­ной зим­ней ночи, засы­пал неболь­шую часть рва зем­лей, хво­ро­стом и вет­ка­ми и пере­вел через него третью часть сво­его вой­ска.

11. Красс испу­гал­ся; его встре­во­жи­ла мысль, как бы Спар­так не взду­мал дви­нуть­ся пря­мо на Рим. Вско­ре, одна­ко, он обо­д­рил­ся, узнав, что сре­ди вос­став­ших воз­ник­ли раздо­ры и мно­гие, отпав от Спар­та­ка, рас­по­ло­жи­лись отдель­ным лаге­рем у Лукан­ско­го озе­ра. (Вода в этом озе­ре, как гово­рят, вре­мя от вре­ме­ни меня­ет свои свой­ства, ста­но­вясь то прес­ной, то соле­ной и негод­ной для питья). Напав на этот отряд, Красс про­гнал его от озе­ра, но не смог пре­сле­до­вать и истреб­лять вра­гов, так как вне­зап­ное появ­ле­ние Спар­та­ка оста­но­ви­ло их бег­ство. Рань­ше Красс писал сена­ту о необ­хо­ди­мо­сти вызвать и Лукул­ла из Фра­кии10—11 и Пом­пея из Испа­нии, но теперь сожа­лел о сво­ем шаге и спе­шил окон­чить вой­ну до при­бы­тия этих пол­ко­вод­цев, так как пред­видел, что весь успех будет при­пи­сан не ему, Крас­су, а тому из них, кото­рый явит­ся к нему на помощь. По этим сооб­ра­же­ни­ям он решил, не мед­ля, напасть на те непри­я­тель­ские части, кото­рые, отде­лив­шись, дей­ст­во­ва­ли само­сто­я­тель­но под пред­во­ди­тель­ст­вом Гая Кан­ни­ция и Каста. Наме­ре­ва­ясь занять один из окрест­ных хол­мов, он отрядил туда шесть тысяч чело­век с при­ка­за­ни­ем сде­лать все воз­мож­ное, чтобы про­брать­ся неза­мет­но. Ста­ра­ясь ничем себя не обна­ру­жить, люди эти при­кры­ли свои шле­мы. Тем не менее их увиде­ли две жен­щи­ны, при­но­сив­шие жерт­вы перед непри­я­тель­ским лаге­рем, и отряд ока­зал­ся бы в опас­ном поло­же­нии, если бы Красс не подо­спел вовре­мя и не дал вра­гам сра­же­ния — само­го кро­во­про­лит­но­го за всю вой­ну. Поло­жив на месте две­на­дцать тысяч три­ста непри­я­те­лей, он нашел сре­ди них толь­ко дво­их, ранен­ных в спи­ну, все осталь­ные пали, оста­ва­ясь в строю и сра­жа­ясь про­тив рим­лян.

За Спар­та­ком, отсту­пав­шим после это­го пора­же­ния к Пете­лий­ским горам, сле­до­ва­ли по пятам Квин­тий, один из лега­тов Крас­са, и кве­стор Скро­фа. Но когда Спар­так обер­нул­ся про­тив рим­лян, они бежа­ли без огляд­ки и едва спас­лись, с боль­шим трудом выне­ся из бит­вы ране­но­го кве­сто­ра. Этот успех и погу­бил Спар­та­ка, вскру­жив голо­вы бег­лым рабам. Они теперь и слы­шать не хоте­ли об отступ­ле­нии и не толь­ко отка­зы­ва­лись пови­но­вать­ся сво­им началь­ни­кам, но, окру­жив их на пути, с ору­жи­ем в руках при­нуди­ли вести вой­ско назад через Лука­нию на рим­лян. Шли они туда же, куда спе­шил и Красс, до кото­ро­го ста­ли дохо­дить вести о при­бли­жав­шем­ся Пом­пее; да и в дни выбо­ров было мно­го тол­ков о том, что победа над вра­га­ми долж­на быть делом Пом­пея: сто­ит ему явить­ся — и с вой­ной будет покон­че­но одним уда­ром. Итак, Красс, желая воз­мож­но ско­рее сра­зить­ся с вра­га­ми, рас­по­ло­жил­ся рядом с ними и начал рыть ров. В то вре­мя как его люди были заня­ты этим делом, рабы тре­во­жи­ли их сво­и­ми нале­та­ми. С той и дру­гой сто­ро­ны ста­ли под­хо­дить все бо́льшие под­креп­ле­ния, и Спар­так был, нако­нец, постав­лен в необ­хо­ди­мость выстро­ить все свое вой­ско. Перед нача­лом боя ему под­ве­ли коня, но он выхва­тил меч и убил его, гово­ря, что в слу­чае победы полу­чит мно­го хоро­ших коней от вра­гов, а в слу­чае пора­же­ния не будет нуж­дать­ся и в сво­ем. С эти­ми сло­ва­ми он устре­мил­ся на само­го Крас­са; ни вра­же­ское ору­жие, ни раны не мог­ли его оста­но­вить, и все же к Крас­су он не про­бил­ся и лишь убил двух столк­нув­ших­ся с ним цен­ту­ри­о­нов. Нако­нец, поки­ну­тый сво­и­ми сорат­ни­ка­ми, бежав­ши­ми с поля бит­вы, окру­жен­ный вра­га­ми, он пал под их уда­ра­ми, не отсту­пая ни на шаг и сра­жа­ясь до кон­ца.

Хотя Красс уме­ло исполь­зо­вал слу­чай, пред­во­ди­тель­ст­во­вал успеш­но и лич­но под­вер­гал­ся опас­но­сти, все же сча­стье его не усто­я­ло перед сла­вой Пом­пея. Ибо те рабы, кото­рые ускольз­ну­ли от него, были истреб­ле­ны Пом­пе­ем, и послед­ний писал в сенат, что в откры­том бою бег­лых рабов победил Красс, а он уни­что­жил самый корень вой­ны. Пом­пей, конеч­но, со сла­вою отпразд­но­вал три­умф как победи­тель Сер­то­рия и поко­ри­тель Испа­нии. Красс и не пытал­ся тре­бо­вать боль­шо­го три­ум­фа за победу в войне с раба­ми, но даже и пеший три­умф, назы­вае­мый ова­ци­ей, кото­рый ему пре­до­ста­ви­ли, был сочтен неумест­ным и уни­жаю­щим досто­ин­ство это­го почет­но­го отли­чия. Чем пеший три­умф отли­ча­ет­ся от боль­шо­го и о назва­нии его гово­рит­ся в жиз­не­опи­са­нии Мар­цел­ла12.

12. Тот­час же вслед за этим Пом­пею было пред­ло­же­но кон­суль­ство, а Красс, наде­ясь стать его това­ри­щем по долж­но­сти, не заду­мал­ся про­сить Пом­пея о содей­ст­вии, и тот с радо­стью выра­зил свою пол­ную на то готов­ность, ибо ему хоте­лось, чтобы Красс так или ина­че все­гда был обя­зан ему за какую-нибудь любез­ность; он стал усерд­но хло­потать и, нако­нец, заявил в Народ­ном собра­нии, что он будет столь же бла­го­да­рен за това­ри­ща по долж­но­сти, как и за само кон­суль­ство. Одна­ко, нахо­дясь у вла­сти, Красс и Пом­пей не сохра­ни­ли дру­же­ских отно­ше­ний. Рас­хо­дясь почти во всем, оже­сто­ча­ясь друг про­тив дру­га и сопер­ни­чая меж­ду собой, они сде­ла­ли свое кон­суль­ство бес­по­лез­ным для государ­ства и ничем его не озна­ме­но­ва­ли, если не счи­тать того, что Красс, совер­шив гран­ди­оз­ное жерт­во­при­но­ше­ние Герак­лу, уго­стил народ на деся­ти тыся­чах сто­лов и дал каж­до­му хле­ба на три меся­ца. Уже кон­суль­ство их под­хо­ди­ло к кон­цу, когда одна­жды в Народ­ном собра­нии рим­ский всад­ник Гай Авре­лий, чело­век не знат­ный, по обра­зу жиз­ни сель­ский житель, обще­ст­вен­ны­ми дела­ми не зани­мав­ший­ся, под­няв­шись на воз­вы­ше­ние для ора­то­ра, рас­ска­зал о быв­шем ему во сне виде­нии: «Сам Юпи­тер, — ска­зал он, — явил­ся мне и велел объ­явить все­на­род­но его волю, чтобы вы не ранее доз­во­ли­ли кон­су­лам сло­жить с себя власть, чем они ста­нут дру­зья­ми». В то вре­мя как чело­век этот гово­рил, а народ при­зы­вал кон­су­лов к при­ми­ре­нию, Пом­пей сто­ял мол­ча, а Красс пер­вый, подав ему руку, ска­зал: «Пола­гаю, сограж­дане, что я не совер­шаю ниче­го низ­ко­го или недо­стой­но­го себя, делая пер­вый шаг и пред­ла­гая любовь и друж­бу Пом­пею, кото­ро­го вы, когда он еще был без­бо­ро­дым, про­воз­гла­си­ли Вели­ким и еще не участ­ву­ю­ще­го в сена­те при­зна­ли заслу­жи­ваю­щим три­ум­фа».

13. Вот все, что в кон­суль­стве Крас­са достой­но упо­ми­на­ния, цен­зор­ство же его ока­за­лось совер­шен­но бес­цель­ным и без­ре­зуль­тат­ным, ибо он не про­из­вел ни пере­смот­ра спис­ков сена­та, ни обсле­до­ва­ния всад­ни­ков, ни оцен­ки иму­ще­ства граж­дан. Това­ри­щем его по долж­но­сти был Лута­ций Катул, чело­век самый крот­кий из всех рим­лян, и все же, когда Красс зате­ял опас­ное и неспра­вед­ли­вое дело, наме­ре­ва­ясь пре­вра­тить Еги­пет в дан­ни­ка рим­лян, Катул, гово­рят, вос­про­ти­вил­ся это­му самым реши­тель­ным обра­зом. Отсюда воз­ник­ло раз­но­гла­сие меж­ду ними, и они доб­ро­воль­но сло­жи­ли с себя власть.

Во вре­мя важ­ных собы­тий, свя­зан­ных с заго­во­ром Кати­ли­ны и едва не при­вед­ших к нис­про­вер­же­нию государ­ст­вен­но­го поряд­ка в Риме, неко­то­рое подо­зре­ние кос­ну­лось и Крас­са: нашел­ся чело­век, назвав­ший его заго­вор­щи­ком, но никто это­му не пове­рил. Прав­да, и Цице­рон13 в одном из сво­их сочи­не­ний недву­смыс­лен­но винит Крас­са и Цеза­ря, но это сочи­не­ние было изда­но лишь после смер­ти их обо­их. В дру­гом же сочи­не­нии — «О кон­суль­стве» — Цице­рон рас­ска­зы­ва­ет, как Красс, явив­шись к нему ночью, при­нес пись­мо, касав­ше­е­ся дела Кати­ли­ны, и уже тогда под­твер­дил, что заго­вор суще­ст­ву­ет. Как бы то ни было, Красс с тех пор питал посто­ян­ную нена­висть к Цице­ро­ну, но откры­то вредить послед­не­му мешал ему сын. Ибо Пуб­лий, начи­тан­ный и любо­зна­тель­ный, был при­вя­зан к Цице­ро­ну в такой сте­пе­ни, что, когда тот под­верг­ся судеб­но­му пре­сле­до­ва­нию, он вме­сте с ним сме­нил одеж­ду на тра­ур­ную и заста­вил сде­лать то же и дру­гих моло­дых людей. В кон­це кон­цов он убедил отца при­ми­рить­ся с Цице­ро­ном.

14. Цезарь же, едва воз­вра­тив­шись из про­вин­ции, стал гото­вить­ся к соис­ка­нию кон­суль­ской долж­но­сти. Он видел, что Красс и Пом­пей сно­ва не ладят друг с дру­гом, и не хотел прось­ба­ми, обра­щен­ны­ми к одно­му, сде­лать себя вра­гом дру­го­го, а вме­сте с тем не наде­ял­ся на успех без под­держ­ки обо­их. Тогда он занял­ся их при­ми­ре­ни­ем, посто­ян­но вну­шая им, что, вредя друг дру­гу, они лишь уси­ли­ва­ют Цице­ро­нов, Кату­лов и Като­нов, вли­я­ние кото­рых обра­тит­ся в ничто, если они, Красс и Пом­пей, соеди­нив­шись в дру­же­ский союз, будут пра­вить сов­мест­ны­ми сила­ми и по еди­но­му пла­ну. Убедив и при­ми­рив их, Цезарь соста­вил и слил из всех тро­их непре­обо­ри­мую силу, лишив­шую вла­сти и сенат и народ, при­чем повел дело так, что те двое не ста­ли силь­нее один через дру­го­го, но сам он через них при­об­рел силу и вско­ре при под­держ­ке того и дру­го­го бли­ста­тель­но про­шел в кон­су­лы. Цезарь пре­вос­ход­но управ­лял дела­ми, и поста­нов­ле­ни­ем Народ­но­го собра­ния Красс и Пом­пей дали ему вой­ско и посла­ли в Гал­лию, заса­див его таким обра­зом как бы в кре­пость и пола­гая, что, закре­пив за ним власть над достав­шей­ся ему про­вин­ци­ей, они смо­гут без поме­хи поде­лить меж­ду собой все осталь­ное. Пом­пея на этот шаг толк­ну­ло его без­мер­ное често­лю­бие, а к ста­рой болез­ни Крас­са — коры­сто­лю­бию — из-за подви­гов Цеза­ря при­со­еди­ни­лась новая неудер­жи­мая страсть к тро­фе­ям и три­ум­фам. Усту­пая Цеза­рю в этом одном и счи­тая себя в осталь­ном выше него, Красс не успо­ко­ил­ся до тех пор, пока замыс­лы его не при­ве­ли к его бес­слав­ной смер­ти и к народ­но­му бед­ст­вию.

Цезарь при­ехал из Гал­лии в город Луку, и туда же собра­лись мно­гие из рим­лян, в том чис­ле Красс и Пом­пей, кото­рые част­ным обра­зом сго­во­ри­лись с ним креп­ко дер­жать­ся за власть и под­чи­нить себе все управ­ле­ние: Цеза­рю пред­сто­я­ло остать­ся во гла­ве сво­его вой­ска, а Красс и Пом­пей долж­ны были взять себе дру­гие про­вин­ции и вой­ска. Путь к это­му был один — искать вто­ро­го кон­суль­ства, а для это­го нуж­но было, чтобы Цезарь, в то вре­мя как они будут домо­гать­ся вла­сти, помо­гал им, пере­пи­сы­ва­ясь с дру­зья­ми и посы­лая поболь­ше вои­нов для пода­чи голо­сов в их поль­зу.

15. Вер­нув­шись после это­го в Рим, Красс и его сто­рон­ни­ки встре­ти­ли общую подо­зри­тель­ность: рас­про­стра­ни­лась упор­ная мол­ва, что не к доб­ру было то свида­ние. Когда в сена­те Мар­цел­лин и Доми­ций спро­си­ли Пом­пея, наме­рен ли он выста­вить свою кан­дида­ту­ру, тот отве­тил, что, быть может, он ее и выста­вит, а может быть, и нет. На вто­рич­ный вопрос о том же он ска­зал, что сде­ла­ет это для доб­рых граж­дан, но не сде­ла­ет для дур­ных. Пом­пей в отве­тах сво­их пока­зал­ся всем над­мен­ным и чван­ным, Красс же отве­тил скром­нее, заявив, что если это может при­не­сти поль­зу государ­ству, то он будет домо­гать­ся вла­сти, в про­тив­ном слу­чае — воз­дер­жит­ся. После тако­го отве­та искать кон­суль­ства реши­лись и неко­то­рые дру­гие, в том чис­ле Доми­ций. Но когда Красс и Пом­пей явно обна­ру­жи­ли свои наме­ре­ния, иные из соис­ка­те­лей, испу­гав­шись, отсту­пи­ли, Доми­ция же, сво­его род­ст­вен­ни­ка и дру­га, под­бо­д­рял Катон, уве­щая и побуж­дая не отка­зы­вать­ся от надеж­ды, так как ему пред­сто­ит бороть­ся за общую сво­бо­ду; ибо Пом­пею и Крас­су нуж­на не кон­суль­ская долж­ность, а тиран­ния, и то, что ими дела­ет­ся, — не соис­ка­ние кон­суль­ства, а захват про­вин­ций и войск. Вну­шая все это и сам думая так, Катон при­вел Доми­ция на форум едва ли не про­тив его воли, при­чем мно­гие к ним при­мкну­ли. И нема­ло удив­ля­лись люди: «Поче­му Пом­пей и Красс вто­рич­но ищут кон­суль­ства, поче­му опять оба вме­сте, поче­му не с кем-либо дру­гим? Ведь у нас есть мно­го мужей, несо­мнен­но достой­ных управ­лять дела­ми вме­сте с Крас­сом или вме­сте с Пом­пе­ем». Устра­шив­шись этих тол­ков, пособ­ни­ки Пом­пея не оста­но­ви­лись ни перед каки­ми бес­чин­ства­ми и наси­ли­я­ми и в довер­ше­ние все­го устро­и­ли заса­ду Доми­цию, еще до све­та спус­кав­ше­му­ся на форум в сопро­вож­де­нии дру­гих лиц, уби­ли нес­ше­го перед ним факел, мно­гих рани­ли, в том чис­ле Като­на, а про­чих обра­ти­ли в бег­ство и запер­ли в доме, после чего Пом­пей и Красс были избра­ны кон­су­ла­ми. Вско­ре они опять окру­жи­ли курию воору­жен­ны­ми людь­ми, про­гна­ли с фору­ма Като­на и уби­ли несколь­ких чело­век, ока­зав­ших сопро­тив­ле­ние; Цеза­рю они про­дли­ли власть на вто­рое пяти­ле­тие, а себе из про­вин­ций выбра­ли Сирию и обе Испа­нии. Был бро­шен жре­бий: Сирия доста­лась Крас­су, испан­ские же про­вин­ции — Пом­пею.

16. Жере­бьев­ка эта удо­вле­тво­ри­ла всех. Боль­шин­ство наро­да жела­ло, чтобы Пом­пей нахо­дил­ся побли­зо­сти от горо­да, да и Пом­пей, влюб­лен­ный в свою жену14, наме­рен был про­во­дить здесь бо́льшую часть вре­ме­ни. Красс же, как толь­ко выпал ему жре­бий, не мог скрыть сво­ей радо­сти, счи­тая, что более бле­стя­щей уда­чи, чем на этот раз, у него еще не быва­ло. Перед наро­дом и посто­рон­ни­ми он еще как-то себя сдер­жи­вал, но сре­ди близ­ких ему людей гово­рил мно­го пусто­го и ребя­че­ско­го, не соот­вет­ст­ву­ю­ще­го ни его воз­рас­ту, ни харак­те­ру, ибо вооб­ще-то он вовсе не был хва­сту­ном и гор­де­цом. Но тогда, воз­гор­дясь без­мер­но и утра­тив рас­судок, уже не Сири­ей и не пар­фя­на­ми огра­ни­чи­вал он поле сво­их успе­хов, назы­вал дет­ски­ми заба­ва­ми похо­ды Лукул­ла про­тив Тиг­ра­на и Пом­пея про­тив Мит­ри­да­та, и меч­ты его про­сти­ра­лись до бак­трий­цев, индий­цев и до моря, за ними лежа­ще­го. Хотя в поста­нов­ле­нии Народ­но­го собра­ния, касав­шем­ся Крас­са, ниче­го не было ска­за­но о пар­фян­ской войне, но все зна­ли, что Красс к ней неудер­жи­мо стре­мит­ся. К тому же Цезарь напи­сал ему из Гал­лии, одоб­ряя его наме­ре­ния и поощ­ряя его к войне. Так как народ­ный три­бун Атей обна­ру­жил наме­ре­ние пре­пят­ст­во­вать похо­ду Крас­са и мно­гие к нему при­со­еди­ни­лись, счи­тая недо­пу­сти­мым, чтобы кто-либо пошел вой­ной про­тив людей, ни в чем не про­ви­нив­ших­ся, да при­том еще свя­зан­ных с Римом дого­во­ром, Красс, испу­гав­шись, обра­тил­ся к Пом­пею с прось­бой ока­зать ему под­держ­ку и про­во­дить его из горо­да. Ибо велик был почет, каким поль­зо­вал­ся Пом­пей сре­ди про­сто­го наро­да. И на этот раз вид Пом­пея, иду­ще­го впе­ре­ди со спо­кой­ным взо­ром и спо­кой­ным лицом, успо­ко­ил тол­пу, собрав­шу­ю­ся было под­нять крик и задер­жать Крас­са: люди мол­ча рас­сту­пи­лись и дали им доро­гу. Но навстре­чу высту­пил Атей и начал с того, что обра­тил­ся к Крас­су, умо­ляя не идти даль­ше, а затем при­ка­зал лик­то­ру схва­тить и оста­но­вить его. Одна­ко дру­гие три­бу­ны это­му вос­про­ти­ви­лись, и лик­тор отпу­стил Крас­са, Атей же под­бе­жал к город­ским воротам, поста­вил там пылаю­щую жаров­ню, и, когда Красс подо­шел, Атей, вос­ку­ряя фими­ам и совер­шая воз­ли­я­ния, начал изре­кать страш­ные, при­во­дя­щие в тре­пет закля­тия и при­зы­вать, про­из­но­ся их име­на, каких-то ужас­ных, неве­до­мых богов. По сло­вам рим­лян, эти таин­ст­вен­ные древ­ние закли­на­ния име­ют такую силу, что никто из под­верг­ших­ся им не избе­жал их дей­ст­вия, да и сам про­из­но­ся­щий навле­ка­ет на себя несча­стье, а пото­му изре­ка­ют их лишь немно­гие и в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях. Поэто­му и Атея пори­ца­ли за то, что он, воз­не­го­до­вав на Крас­са ради государ­ства, на это же государ­ство нало­жил такие закля­тия и навел такой страх.

17. Красс при­был в Брун­ди­зий. Море, как все­гда зимою, было неспо­кой­но, но Красс ждать не стал, отплыл и поте­рял в пути мно­го судов. Собрав уцелев­шую часть вой­ска, он спеш­но дви­нул­ся сушей, через Гала­тию. Здесь застал он царя Дейота­ра, чело­ве­ка очень ста­ро­го, заня­то­го тогда осно­ва­ни­ем ново­го горо­да. «Царь! — ска­зал он ему шутя, — в две­на­дца­том часу15 начи­на­ешь ты стро­ить». А галат, засме­яв­шись, отве­тил: «Да и ты, импе­ра­тор, как я вижу, не слиш­ком-то рано идешь на пар­фян». Крас­су было за шесть­де­сят, а выглядел он еще стар­ше сво­их лет.

На пер­вых порах по при­бы­тии на место тече­ние дел отве­ча­ло надеж­дам Крас­са. Ибо он без труда навел мост через Евфрат, спо­кой­но пере­пра­вил вой­ско и занял мно­гие горо­да в Месо­пота­мии, сдав­ши­е­ся ему доб­ро­воль­но. В одном из них, где неогра­ни­чен­но пра­вил некий Апол­ло­ний, было уби­то сто рим­ских сол­дат, после чего Красс при­вел к горо­ду вой­ско и, овла­дев им, раз­гра­бил все цен­но­сти, а жите­лей про­дал в раб­ство. Гре­ки назы­ва­ли этот город Зено­до­ти­ей. По слу­чаю поко­ре­ния его Красс поз­во­лил вой­ску про­воз­гла­сить себя импе­ра­то­ром, чем навлек на себя вели­кий стыд, так как, удо­вле­тво­рив­шись столь малым, пока­зал, что у него нет ника­кой надеж­ды совер­шить что-либо боль­шее. Оста­вив в поко­рен­ных горо­дах кара­уль­ные отряды, общим чис­лом в семь тысяч пехо­тин­цев и тыся­чу всад­ни­ков, сам Красс ушел в Сирию на зим­ние квар­ти­ры и, кро­ме того, — чтобы встре­тить­ся с сыном, кото­рый во гла­ве тыся­чи отбор­ных всад­ни­ков при­был от Цеза­ря из Гал­лии, укра­шен­ный зна­ка­ми отли­чия за доб­лесть.

Мож­но пола­гать, что это было пер­вой его ошиб­кой (если не счи­тать само­го похо­да, ока­зав­ше­го­ся вели­чай­шей из оши­бок): вме­сто того, чтобы идти впе­ред и занять Вави­лон и Селев­кию, горо­да, неиз­мен­но враж­деб­ные пар­фя­нам, он дал вра­гам вре­мя под­гото­вить­ся. Обви­ня­ли Крас­са и за дела его в Сирии, кото­рые подо­ба­ли ско­рее дель­цу, чем пол­ко­вод­цу. Ибо не про­вер­кою сво­их воору­жен­ных сил зани­мал­ся он и не упраж­не­ни­ем сол­дат в воен­ных состя­за­ни­ях, а исчис­лял дохо­ды с горо­дов и мно­го дней под­ряд взве­ши­вал и мерил сокро­ви­ща боги­ни в Иера­по­ле16, пред­пи­сы­вал горо­дам и пра­ви­те­лям про­из­во­дить набор вои­нов, а потом за день­ги осво­бож­дал их от этой повин­но­сти. Всем этим Красс обес­сла­вил себя и заслу­жил пре­зре­ние. И вот от этой самой боги­ни, кото­рую иные назы­ва­ют Афро­ди­той, иные Герой, а иные счи­та­ют при­чи­ной и есте­ствен­ной силой, поро­див­шей из вла­ги нача­ла и зачат­ки все­го и открыв­шей людям пер­во­ис­точ­ник всех благ, было ему пер­вое зна­ме­ние: при выхо­де из хра­ма пер­вым упал моло­дой Красс, а затем, запнув­шись за него, упал и стар­ший.

18. В то вре­мя как Красс стал уже стя­ги­вать вой­ска, сни­мая их с зим­них сто­я­нок, к нему яви­лись послы от Арса­ка с крат­ким изве­ще­ни­ем: они заяви­ли, что если вой­ско посла­но рим­ским наро­дом, то вой­на будет жесто­кой и непри­ми­ри­мой, если же, как слыш­но, Красс под­нял на пар­фян ору­жие и захва­тил их зем­ли не по воле оте­че­ства, а ради соб­ст­вен­ной выго­ды, то Арсак воз­дер­жи­ва­ет­ся от вой­ны и, снис­хо­дя к годам Крас­са, отпус­ка­ет рим­ля­нам их сол­дат, кото­рые нахо­дят­ся ско­рее под стра­жей, чем на сто­ро­же­вой служ­бе. Когда же Красс стал хва­стать­ся, что даст ответ в Селев­кии, стар­ший из послов, Вагиз, засме­ял­ся и, пока­зав ему на обра­щен­ную вверх ладонь, отве­тил: «Ско­рее тут вырас­тут воло­сы, Красс, чем ты увидишь Селев­кию». Затем послы воз­вра­ти­лись к царю Гиро­ду и объ­яви­ли, что пред­сто­ит вой­на.

Меж­ду тем из горо­дов Месо­пота­мии, в кото­рых сто­я­ли рим­ские гар­ни­зо­ны, яви­лись, наси­лу вырвав­шись оттуда, несколь­ко сол­дат с тре­вож­ны­ми вестя­ми. Они виде­ли соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми целые ско­пи­ща вра­гов и были свиде­те­ля­ми сра­же­ний, дан­ных непри­я­те­лем при штур­мах горо­дов. Все это они пере­да­ва­ли, как водит­ся, в пре­уве­ли­чен­но страш­ном виде, уве­ряя, буд­то от пре­сле­дую­щих пар­фян убе­жать невоз­мож­но, сами же они в бег­стве неуло­ви­мы, буд­то их дико­вин­ные стре­лы невиди­мы в поле­те и рань­ше, чем заме­тишь стрел­ка́, прон­за­ют насквозь все, что ни попа­да­ет­ся на пути, а воору­же­ние зако­ван­ных в бро­ню всад­ни­ков такой работы, что копья их всё про­би­ва­ют, а пан­ци­ри выдер­жи­ва­ют любой удар. Сол­да­ты слы­ша­ли это, и муже­ство их тая­ло. Рань­ше они были уве­ре­ны, что пар­фяне ничем не отли­ча­ют­ся ни от армян, ни от кап­па­до­кий­цев, кото­рых Лукулл бил и гра­бил, сколь­ко хотел, счи­та­ли, что самое труд­ное в этой войне — пред­сто­я­щий дол­гий путь и пре­сле­до­ва­ние бег­ле­цов, усколь­заю­щих из рук, а теперь, вопре­ки надеж­дам, пред­виде­ли борь­бу и боль­шие опас­но­сти, так что даже неко­то­рые из началь­ни­ков пола­га­ли, что Крас­су сле­до­ва­ло бы оста­но­вить­ся и созвать совет, чтобы вновь обсудить общее поло­же­ние дел. В чис­ле их был и кве­стор Кас­сий17. Да и гада­те­ли тай­но дава­ли знать, что при жерт­во­при­но­ше­ни­ях Крас­су посто­ян­но выхо­дят дур­ные и неот­вра­ти­мые пред­зна­ме­но­ва­ния. Но Красс не обра­щал вни­ма­ния ни на гада­те­лей, ни на тех, кто сове­то­вал ему что-либо дру­гое, кро­ме как торо­пить­ся.

19. В осо­бен­но­сти же обо­д­рил Крас­са Арта­баз, царь армян­ский. Он при­был в лагерь с шестью тыся­ча­ми всад­ни­ков — то были, как их назы­ва­ли, цар­ские стра­жи и про­во­жа­тые. Арта­баз обе­щал еще десять тысяч кон­ных лат­ни­ков и три тыся­чи пехоты, беря их содер­жа­ние на себя. Царь убеж­дал Крас­са вторг­нуть­ся в Пар­фию через Арме­нию, так как там он не толь­ко будет иметь в изоби­лии все необ­хо­ди­мое для вой­ска, — об этом поза­бо­тит­ся сам царь, — но и совер­шит путь в без­опас­но­сти, будучи защи­щен от вра­га гора­ми, непре­рыв­ной чере­дой хол­мов, сло­вом мест­но­стью, неудо­бо­про­хо­ди­мой для кон­ни­цы — един­ст­вен­ной силы пар­фян. Красс остал­ся очень дово­лен рас­по­ло­же­ни­ем царя и его щед­рой помо­щью, но ска­зал, что пой­дет через Месо­пота­мию, где остав­ле­но мно­го храб­рых рим­ских вои­нов. После это­го царь армян­ский уехал.

В то вре­мя как Красс пере­прав­лял вой­ско через реку18 у Зевг­мы, мно­го раз про­гро­хотал небы­ва­лой силы гром, частые мол­нии засвер­ка­ли навстре­чу вой­ску, и ветер, сопро­вож­дае­мый туча­ми и гро­зой, нале­тев на пон­тон­ный мост, раз­ру­шил и раз­ме­тал бо́льшую его часть. Место, где Красс пред­по­ла­гал раз­бить лагерь, было два­жды пора­же­но мол­нией. Одна из лоша­дей пол­ко­во­д­ца в бле­стя­щей сбруе увлек­ла воз­ни­че­го к реке и исчез­ла под водою. Гово­рят так­же, что пер­вый орел, кото­рый был под­нят, сам собою повер­нул­ся назад. И еще сов­па­де­ние: когда после пере­пра­вы сол­да­там ста­ли разда­вать еду, в первую оче­редь были выда­ны чече­ви­ца и соль, кото­рые у рим­лян счи­та­ют­ся зна­ка­ми тра­у­ра и ста­вят­ся перед умер­ши­ми. Затем у само­го Крас­са, когда он про­из­но­сил речь, вырва­лись сло­ва, страш­но сму­тив­шие вой­ско. Ибо он ска­зал, что мост через реку он при­ка­зы­ва­ет раз­ру­шить, дабы никто из сол­дат не вер­нул­ся назад. Он дол­жен был бы, почув­ст­во­вав неумест­ность этих слов, взять их обрат­но или объ­яс­нить их смысл оро­бев­шим людям. Но Красс со свой­ст­вен­ной ему само­уве­рен­но­стью пре­не­брег этим. Нако­нец, в то вре­мя как он при­но­сил очи­сти­тель­ную жерт­ву и жрец подал ему внут­рен­но­сти живот­но­го, он выро­нил их из рук. Видя опе­ча­лен­ные лица при­сут­ст­ву­ю­щих, Красс, улыб­нув­шись, ска­зал: «Тако­ва уж ста­рость! Но ору­жия мои руки не выро­нят».

20. С это­го места он дви­нул­ся вдоль реки с семью леги­о­на­ми, без мало­го четырь­мя тыся­ча­ми всад­ни­ков и лег­ко­во­ору­жен­ны­ми в чис­ле, при­бли­зи­тель­но рав­ном чис­лу всад­ни­ков. Несколь­ко лазут­чи­ков, вер­нув­шись из раз­вед­ки, донес­ли, что мест­ность совер­шен­но без­люд­на, но заме­че­ны следы мно­же­ства лоша­дей, как бы совер­шив­ших пово­рот и ухо­дя­щих от пре­сле­до­ва­ния. После это­го и сам Красс еще боль­ше утвер­дил­ся в сво­их надеж­дах на успех, и вои­ны про­ник­лись пре­не­бре­же­ни­ем к пар­фя­нам, думая, что те даже не всту­пят в бой. Кас­сий же вновь обра­тил­ся к Крас­су с сове­том, гово­ря, что луч­ше все­го было бы ему задер­жать вой­ско в одном из охра­ня­е­мых кара­уль­ны­ми отряда­ми горо­дов, пока он не узна­ет о непри­я­те­ле чего-либо досто­вер­но­го, если же не узна­ет, то дви­гать­ся на Селев­кию вдоль реки. В этом слу­чае суда с про­до­воль­ст­ви­ем, идя рядом с вой­ском, смо­гут в изоби­лии достав­лять про­дук­ты, и к тому же река защи­тит вой­ско от обхо­дов с флан­га, и оно будет в посто­ян­ной готов­но­сти встре­тить про­тив­ни­ка лицом к лицу и всту­пить в бой на рав­ных усло­ви­ях.

21. Пока Красс все это обду­мы­вал и взве­ши­вал, явил­ся вождь араб­ско­го пле­ме­ни по име­ни Абгар, чело­век лука­вый и ковар­ный, став­ший для Крас­са и его вой­ска́ самым боль­шим и решаю­щим злом из всех, какие судь­ба соеди­ни­ла для их поги­бе­ли. Неко­то­рые из тех, кто участ­во­вал в похо­дах Пом­пея, зна­ли его как чело­ве­ка, в какой-то мере поль­зо­вав­ше­го­ся вни­ма­ни­ем рим­ско­го пол­ко­во­д­ца и про­слыв­ше­го дру­гом рим­ско­го наро­да. А теперь он был подо­слан вое­на­чаль­ни­ка­ми пар­фян­ско­го царя с тем, чтобы, сопут­ст­вуя Крас­су, попы­тать­ся завлечь его как мож­но даль­ше от реки и хол­мов на необъ­ят­ную рав­ни­ну, где мож­но было бы его окру­жить, ибо пар­фяне реши­ли пой­ти на все, лишь бы избе­жать встре­чи с рим­ля­на­ми лицом к лицу. Итак, явив­шись к Крас­су, вар­вар (а речь его обла­да­ла силою убеж­де­ния) стал пре­воз­но­сить Пом­пея как сво­его бла­го­де­те­ля, выра­зил вос­хи­ще­ние воин­ской мощью Крас­са, но вме­сте с тем пори­цал его за мед­ли­тель­ность, за то, что он чего-то ждет и все гото­вит­ся, как буд­то ему нуж­но ору­жие, а не про­вор­ность рук и ног для борь­бы про­тив людей, кото­рые дав­но толь­ко о том и помыш­ля­ют, как бы, забрав наи­бо­лее цен­ные вещи и тех, кто им дорог, умчать­ся к ски­фам и гир­ка­нам. «Но все же, если ты наме­рен сра­зить­ся, — гово­рил он, — сле­ду­ет поспе­шить, пока царь не собрал в одно место все свои силы, пото­му что теперь про­тив вас бро­ше­ны толь­ко Суре­на19 и Сил­лак с нака­зом отвлечь на себя ваше вни­ма­ние, само­го же царя нигде не вид­но».

Все это была ложь: Гирод, разде­лив с само­го нача­ла свои силы на две части, сам в отмест­ку Арта­ба­зу разо­рял Арме­нию, Суре­ну же послал про­тив рим­лян — и посту­пил он так отнюдь не из высо­ко­ме­рия, как гово­рят иные. Ибо не подо­ба­ло бы тому, кто даже Крас­са, пер­во­го чело­ве­ка в Риме, счи­та­ет недо­стой­ным себя про­тив­ни­ком, идти вой­ной на Арта­ба­за, напа­дать на армян­ские села и опу­сто­шать их. На самом деле царь, как вид­но, испу­гал­ся опас­но­сти и слов­но бы засел в заса­де в ожи­да­нии буду­ще­го, а Суре­ну послал впе­ред поме­рить­ся с непри­я­те­лем сила­ми в бою и сби­вать его с пути. Суре­на же был чело­век дале­ко недю­жин­ный: по богат­ству, знат­но­сти рода и сла­ве он зани­мал вто­рое место после царя, муже­ст­вом же и талан­том пре­вос­хо­дил сре­ди пар­фян всех сво­их совре­мен­ни­ков; к тому же никто не мог срав­нять­ся с ним ни ростом, ни кра­сотою. В поход высту­пал он не ина­че, как везя за собой при­па­сы на тыся­че вер­блюдов и две­сти пово­зок с налож­ни­ца­ми; тыся­ча[1] кон­ни­ков, зако­ван­ных в бро­ню, и еще боль­шее чис­ло лег­ко­во­ору­жен­ных сопро­вож­да­ли его осо­бу; всех же всад­ни­ков, при­служ­ни­ков и рабов было у него не менее деся­ти тысяч. По про­ис­хож­де­нию сво­е­му он вла­дел наслед­ст­вен­ным пра­вом пер­вым воз­ло­жить на царя диа­де­му при вступ­ле­нии его на пре­стол. А того же Гиро­да, нахо­див­ше­го­ся в изгна­нии, он вер­нул пар­фя­нам и овла­дел для него вели­кою Селев­ки­ей, пер­вым взой­дя на сте­ну и соб­ст­вен­ной рукою обра­тив в бег­ство про­тив­ни­ков. В ту пору ему не было еще и трид­ца­ти лет, а он заслу­жил уже вели­чай­шую сла­ву сво­ей рас­суди­тель­но­стью и умом. Ими-то глав­ным обра­зом он и погу­бил Крас­са, ибо тот, оту­ма­нен­ный сна­ча­ла само­на­де­ян­но­стью и гор­ды­ней, а поз­же под вли­я­ни­ем стра­хов и несча­стий стал лег­ко под­да­вать­ся на обма­ны.

22. Итак, вар­вар, убедив Крас­са и отвлек­ши его от реки, вел рим­лян по рав­нине — доро­гой, сна­ча­ла удоб­ной и лег­кой, а затем крайне тяже­лой: на пути лежа­ли глу­бо­кие пес­ки, и труд­но было идти по без­лес­ным и без­вод­ным рав­ни­нам, ухо­див­шим из глаз в бес­пре­дель­ную даль. Вои­ны не толь­ко изне­мо­га­ли от жаж­ды и труд­но­стей пути, но и впа­да­ли в уны­ние от безот­рад­ных кар­тин: они не виде­ли ни куста, ни ручья, ни гор­но­го скло­на, ни зеле­не­ю­щих трав — их взо­рам пред­став­ля­лись морю подоб­ные вол­ны пес­ков, окру­жав­шие вой­ско со всех сто­рон. Уже в этом про­гляды­вал ковар­ный замы­сел, а тут яви­лись и послы от Арта­ба­за Армян­ско­го и рас­ска­за­ли о том, как жесто­ко стра­да­ет он в напря­жен­ной борь­бе с обру­шив­шим­ся на него Гиро­дом; лишен­ный воз­мож­но­сти послать под­мо­гу Крас­су, он сове­ту­ет ему либо — что луч­ше все­го — повер­нуть и, соеди­нясь с армя­на­ми, сооб­ща бороть­ся про­тив Гиро­да, либо идти даль­ше, но при этом все­гда ста­но­вить­ся лаге­рем на высотах, избе­гая мест, удоб­ных для кон­ни­цы. Одна­ко Красс, в гне­ве и без­рас­суд­стве сво­ем, ниче­го в ответ не напи­сал и велел лишь ска­зать, что теперь у него нет вре­ме­ни для Арме­нии, а поз­же он явит­ся туда для рас­пра­вы с Арта­ба­зом за его пре­да­тель­ство.

Кас­сий воз­не­го­до­вал и на этот раз, но Крас­са, не желав­ше­го его слу­шать, пере­стал пере­убеж­дать, вар­ва­ра же наедине осы­па́л бра­нью: «Какой злой дух, сквер­ней­ший из людей, при­вел тебя к нам? Каки­ми зелья­ми и при­во­рота­ми соблаз­нил ты Крас­са, вверг­нув вой­ско в раз­вер­стую глубь пусты­ни, идти путем, при­ли­че­ст­ву­ю­щим ско­рее гла­ва­рю раз­бой­ни­чьей шай­ки кочев­ни­ков, чем рим­ско­му пол­ко­вод­цу?» А лука­вый вар­вар уни­жен­но про­сил и уго­ва­ри­вал потер­петь еще немно­го, а над вои­на­ми, идя рядом и ока­зы­вая им помощь, под­шу­чи­вал и гово­рил со сме­хом: «Вы, долж­но быть, вооб­ра­жа­е­те себя шагаю­щи­ми по род­ной Кам­па­нии, если так тос­ку­е­те по воде клю­чей и ручьев, по тени дере­вьев, по баням и гости­ни­цам, забы­вая, что вы уже пере­сту­пи­ли гра­ни­цы ара­бов и асси­рий­цев!» Так-то Абгар поучал рим­лян и, преж­де чем его пре­да­тель­ство обна­ру­жи­лось, уска­кал, не таясь от Крас­са, а уве­рив его в том, что хочет под­гото­вить ему успех и спу­тать все рас­че­ты непри­я­те­ля.

23. В тот день Красс, гово­рят, вышел не в пур­пур­ном пла­ще, как это в обы­чае у рим­ских пол­ко­вод­цев, а в чер­ном, спо­хва­тив­шись же, тот­час его сме­нил; затем, неко­то­рые из зна­мен были под­ня­ты зна­ме­нос­ца­ми с таким трудом и после столь дол­гих уси­лий, буд­то они врос­ли в зем­лю. Красс, одна­ко, сме­ял­ся над этим и спе­шил в путь, при­нуж­дая пехоту поспе­вать за кон­ни­цей. Но тут несколь­ко чело­век из чис­ла послан­ных в раз­вед­ку вер­ну­лись с изве­сти­ем, что осталь­ные пере­би­ты непри­я­те­лем, что сами они с трудом спас­лись бег­ст­вом, а вра­ги в вели­ком мно­же­стве сме­ло идут на рим­лян. Все встре­во­жи­лись, Красс же, совер­шен­но оше­лом­лен­ный, еще не совсем при­дя в себя, стал наспех стро­ить вой­ско в бое­вой порядок. Сна­ча­ла он, как пред­ла­гал Кас­сий, рас­тя­нул пеший строй по рав­нине на воз­мож­но боль­шее рас­сто­я­ние в пред­у­преж­де­ние обхо­дов, кон­ни­цу же рас­пре­де­лил по обо­им кры­льям, но потом изме­нил свое реше­ние и, сомкнув ряды, постро­ил вой­ско в глу­бо­кое каре, при­чем с каж­дой сто­ро­ны выста­вил по две­на­дца­ти когорт, а каж­дой когор­те при­дал по отряду всад­ни­ков, дабы ни одна из частей вой­ска не оста­лась без при­кры­тия кон­ни­цы и мож­но было бы уда­рить на вра­га в любом направ­ле­нии, не стра­шась за соб­ст­вен­ную без­опас­ность. Один из флан­гов он пору­чил Кас­сию, дру­гой — моло­до­му Крас­су, а сам стал в цен­тре. Про­дви­га­ясь в таком поряд­ке, они подо­шли к реч­ке, назва­ние кото­рой Балисс[2]. Река была неве­ли­ка и не обиль­на водой, но в эту сушь и зной, после труд­но­стей без­вод­но­го, пол­но­го тягот пути, вои­ны очень ей обра­до­ва­лись. Бо́льшая часть началь­ни­ков пола­га­ла, что здесь и над­ле­жит рас­по­ло­жить­ся на отдых и ночев­ку, раз­уз­нать, насколь­ко это воз­мож­но, како­ва чис­лен­ность и бое­вое постро­е­ние вра­гов, а с рас­све­том дви­нуть­ся про­тив них. Но, побуж­дае­мый сыном и его всад­ни­ка­ми, кото­рые сове­то­ва­ли идти впе­ред и всту­пить в бой, Красс при­ка­зал, чтобы, кто хочет, ели и пили, оста­ва­ясь в строю, и, не дав людям как сле­ду­ет уто­лить голод и жаж­ду, повел их не ров­ным шагом, с пере­дыш­ка­ми, как это дела­ет­ся перед бит­вой, а быст­ро, без оста­но­вок, до тех пор, пока они не увиде­ли непри­я­те­ля, кото­рый, про­тив ожи­да­ния, не пока­зал­ся рим­ля­нам ни мно­го­чис­лен­ным, ни гроз­ным: Суре­на засло­нил пере­до­вы­ми отряда­ми основ­ные свои силы и скрыл блеск воору­же­ния, при­ка­зав вои­нам засло­нить­ся пла­ща­ми и кожа­ми. Когда же пар­фяне подо­шли бли­же, их вое­на­чаль­ник подал знак, и вся рав­ни­на сра­зу огла­си­лась глу­хим гулом и наво­дя­щим тре­пет шумом. Ибо пар­фяне, вооду­шев­ляя себя перед боем, не тру­бят в рога и тру­бы, а под­ни­ма­ют шум, колотя в обтя­ну­тые кожей полые инстру­мен­ты, кото­рые обве­ши­ва­ют­ся кру­гом мед­ны­ми погрем­ка­ми. Эти инстру­мен­ты изда­ют какой-то низ­кий, устра­шаю­щий звук, сме­шан­ный как бы со зве­ри­ным ревом и рас­ка­та­ми гро­ма; пар­фяне хоро­шо зна­ют, что из всех чув­ст­во­ва­ний слух осо­бен­но лег­ко при­во­дит душу в заме­ша­тель­ство, ско­рее всех дру­гих воз­буж­да­ет в ней стра­сти и лиша­ет ее спо­соб­но­сти к здра­во­му суж­де­нию.

24. Устра­шив рим­лян эти­ми зву­ка­ми, пар­фяне вдруг сбро­си­ли с доспе­хов покро­вы и пред­ста­ли перед непри­я­те­лем пла­ме­ни подоб­ные — сами в шле­мах и латах из мар­ги­ан­ской, осле­пи­тель­но свер­кав­шей ста­ли, кони же их в латах мед­ных и желез­ных. Явил­ся и сам Суре­на, огром­ный ростом и самый кра­си­вый из всех; его жен­ст­вен­ная кра­сота, каза­лось, не соот­вет­ст­во­ва­ла мол­ве об его муже­стве — по обы­чаю мидян, он при­ти­рал лицо румя­на­ми и разде­лял воло­сы про­бо­ром, тогда как про­чие пар­фяне, чтобы казать­ся страш­нее, носят воло­сы на скиф­ский лад, опус­кая их на лоб. Пер­вым наме­ре­ни­ем пар­фян было про­рвать­ся с копья­ми, рас­стро­ить и оттес­нить пере­д­ние ряды, но, когда они рас­по­зна­ли глу­би­ну сомкну­то­го строя, стой­кость и спло­чен­ность вои­нов, то отсту­пи­ли назад и, делая вид, буд­то в смя­те­нии рас­се­и­ва­ют­ся кто куда, неза­мет­но для рим­лян охва­ты­ва­ли каре коль­цом. Красс при­ка­зал лег­ко­во­ору­жен­ным бро­сить­ся на непри­я­те­ля, но не успе­ли они про­бе­жать и несколь­ких шагов, как были встре­че­ны тучей стрел; они отсту­пи­ли назад, в ряды тяже­лой пехоты и поло­жи­ли нача­ло бес­по­ряд­ку и смя­те­нию в вой­ске, видев­шем, с какой ско­ро­стью и силой летят пар­фян­ские стре­лы, ломая ору­жие и прон­зая все защит­ные покро­вы — и жест­кие и мяг­кие — оди­на­ко­во. А пар­фяне, разо­мкнув­шись, нача­ли изда­ли со всех сто­рон пус­кать стре­лы, почти не целясь (рим­ляне сто­я­ли так ску­чен­но и тес­но, что и умыш­лен­но труд­но было про­мах­нуть­ся), кру­то сги­бая свои тугие боль­шие луки и тем при­да­вая стре­ле огром­ную силу уда­ра. Уже тогда поло­же­ние рим­лян ста­но­ви­лось бед­ст­вен­ным: оста­ва­ясь в строю, они полу­ча­ли рану за раной, а пыта­ясь перей­ти в наступ­ле­ние, были бес­силь­ны урав­нять усло­вия боя, так как пар­фяне убе­га­ли, не пре­кра­щая пус­кать стре­лы. В этом они после ски­фов искус­нее всех; да и нет ниче­го разум­нее, как, спа­са­ясь, защи­щать­ся и тем сни­мать с себя позор бег­ства.

25. Пока рим­ляне наде­я­лись, что пар­фяне, исто­щив запас стрел, либо воз­дер­жат­ся от сра­же­ния, либо всту­пят в руко­паш­ный бой, они все же не теря­ли муже­ства. Но когда ста­ло извест­но, что побли­зо­сти сто­ит мно­же­ство вер­блюдов, навью­чен­ных стре­ла­ми, откуда, подъ­ез­жая, их берут пере­до­вые вои­ны, Красс, не видя это­му кон­ца, стал падать духом. Через послан­ных он велел сво­е­му сыну поста­рать­ся заста­вить непри­я­те­лей при­нять бой рань­ше, чем они его окру­жат: ибо пар­фян­ская кон­ни­ца устрем­ля­лась глав­ным обра­зом на него, чтобы обой­ти кры­ло, кото­рым он коман­до­вал, и уда­рить ему в тыл. Итак, моло­дой Красс, взяв тыся­чу три­ста всад­ни­ков, в том чис­ле тыся­чу при­быв­ших от Цеза­ря, пять­сот луч­ни­ков, а из тяже­ло­во­ору­жен­ных — бли­жай­шие восемь когорт, повел их обход­ным дви­же­ни­ем в ата­ку. Но стре­мив­ши­е­ся окру­жить его пар­фяне, пото­му ли, что попа­ли в боло­то20, как неко­то­рые пола­га­ют, или же замыш­ляя захва­тить Крас­са как мож­но даль­ше от отца, повер­ну­ли назад и поспеш­но уска­ка­ли. Красс, кри­ча, что вра­ги дрог­ну­ли, погнал­ся за ними, а с ним вме­сте Цен­зо­рин и Мега­бакх. Послед­ний выда­вал­ся муже­ст­вом и силой, Цен­зо­рин же был удо­сто­ен сена­тор­ско­го зва­ния и отли­чал­ся как ора­тор; оба были това­ри­щи Крас­са и его сверст­ни­ки. Они увлек­ли за собой кон­ни­цу, пехота тоже не отста­ва­ла, в надеж­де на победу охва­чен­ная рве­ни­ем и радо­стью.

Рим­ля­нам пред­став­ля­лось, что они одер­жи­ва­ют верх и гонят­ся за непри­я­те­лем, пока, про­дви­нув­шись дале­ко впе­ред, они не поня­ли обма­на: вра­ги, кото­рых они счи­та­ли убе­гаю­щи­ми, повер­ну­ли про­тив них, и сюда же устре­ми­лись дру­гие, в еще боль­шем чис­ле. Рим­ляне оста­но­ви­лись в рас­че­те, что, видя их мало­чис­лен­ность, пар­фяне всту­пят в руко­паш­ный бой. Но те выстро­и­ли про­тив рим­лян лишь сво­их бро­не­нос­ных кон­ни­ков, осталь­ную же кон­ни­цу не постро­и­ли в бое­вой порядок, а пусти­ли ска­кать вокруг них. Взры­вая копы­та­ми рав­ни­ну, пар­фян­ские кони под­ня­ли такое огром­ное обла­ко пес­ча­ной пыли, что рим­ляне не мог­ли ни ясно видеть, ни сво­бод­но гово­рить. Стис­ну­тые на неболь­шом про­стран­стве, они стал­ки­ва­лись друг с дру­гом и, пора­жае­мые вра­га­ми, уми­ра­ли не лег­кою и не ско­рою смер­тью, но кор­чи­лись от нестер­пи­мой боли, и, ката­ясь с вон­зив­ши­ми­ся в тело стре­ла­ми по зем­ле, обла­мы­ва­ли их в самих ранах, пыта­ясь же выта­щить зуб­ча­тые ост­рия, про­ник­шие сквозь жилы и вены, рва­ли и тер­за­ли самих себя. Так уми­ра­ли мно­гие, но и осталь­ные не были в состо­я­нии защи­щать­ся. И когда Пуб­лий при­зы­вал их уда­рить на бро­не­нос­ных кон­ни­ков, они пока­зы­ва­ли ему свои руки, при­ко­лотые к щитам, и ноги, насквозь про­би­тые и при­гвож­ден­ные к зем­ле, так что они не были спо­соб­ны ни к бег­ству, ни к защи­те. Тогда Пуб­лий, обо­д­рив кон­ни­цу, стре­ми­тель­но ринул­ся на вра­гов и схва­тил­ся с ними вру­ко­паш­ную. Но не рав­ны были его силы с непри­я­тель­ски­ми ни в напа­де­нии, ни в обо­роне: гал­лы били лег­ки­ми, коро­тень­ки­ми дро­ти­ка­ми в пан­ци­ри из сыро­мят­ной кожи или желез­ные, а сами полу­ча­ли уда­ры копьем в сла­бо защи­щен­ные, обна­жен­ные тела. Пуб­лий же боль­ше все­го пола­гал­ся имен­но на них и с ними пока­зал чуде­са храб­ро­сти. Гал­лы хва­та­лись за вра­же­ские копья и, схо­дясь вплот­ную с вра­га­ми, стес­нен­ны­ми в дви­же­ни­ях тяже­стью доспе­хов, сбра­сы­ва­ли их с коней. Мно­гие же из них, спе­шив­шись и под­ле­зая под брю­хо непри­я­тель­ским коням, пора­жа­ли их в живот. Лоша­ди взды­ма­лись на дыбы от боли и уми­ра­ли, давя и седо­ков сво­их и про­тив­ни­ков, пере­ме­шав­ших­ся друг с дру­гом. Но гал­лов жесто­ко мучи­ла непри­выч­ная для них жаж­да и зной. Да и лоша­дей сво­их они чуть ли не всех поте­ря­ли, когда устрем­ля­лись на пар­фян­ские копья. Итак, им поне­во­ле при­шлось отсту­пить к тяже­лой пехо­те, ведя с собой Пуб­лия, уже изне­мо­гав­ше­го от ран. Увидя побли­зо­сти пес­ча­ный холм, рим­ляне ото­шли к нему; внут­ри обра­зо­вав­ше­го­ся кру­га они поме­сти­ли лоша­дей, а сами сомкну­ли щиты, рас­счи­ты­вая, что так им лег­че будет отра­жать вар­ва­ров. Но на деле про­изо­шло обрат­ное. Ибо на ров­ном месте нахо­дя­щи­е­ся в пер­вых рядах до извест­ной сте­пе­ни облег­ча­ют участь сто­я­щих за ними, а на склоне хол­ма, где все сто­ят один над дру­гим и те, что сза­ди, воз­вы­ша­ют­ся над осталь­ны­ми, они не мог­ли спа­стись и все оди­на­ко­во под­вер­га­лись обстре­лу, опла­ки­вая свое бес­си­лие и свой бес­слав­ный конец.

При Пуб­лии нахо­ди­лись двое гре­ков из чис­ла жите­лей сосед­не­го горо­да Кар­ры — Иеро­ним и Нико­мах. Они убеж­да­ли его тай­но уйти с ними и бежать в Ихны — лежа­щий побли­зо­сти город, при­няв­ший сто­ро­ну рим­лян. Но он отве­тил, что нет такой страш­ной смер­ти, испу­гав­шись кото­рой Пуб­лий поки­нул бы людей, поги­баю­щих по его вине, а гре­кам при­ка­зал спа­сать­ся и, попро­щав­шись, рас­стал­ся с ними. Сам же он, не вла­дея рукой, кото­рую прон­зи­ла стре­ла, велел ору­же­нос­цу уда­рить его мечом и под­ста­вил ему бок. Гово­рят, что и Цен­зо­рин умер подоб­ным же обра­зом, а Мега­бакх сам покон­чил с собою, как и дру­гие вид­ней­шие спо­движ­ни­ки Пуб­лия. Осталь­ных, про­дол­жав­ших еще сра­жать­ся, пар­фяне, под­ни­ма­ясь по скло­ну, прон­за­ли копья­ми, а живы­ми, как гово­рят, взя­ли не более пяти­сот чело­век. Затем, отре­зав голо­вы Пуб­лию и его това­ри­щам, они тот­час же поска­ка­ли к Крас­су.

26. А поло­же­ние Крас­са было вот какое. После того как он при­ка­зал сыну напасть на пар­фян, кто-то при­нес ему изве­стие, что непри­я­тель обра­щен в бег­ство и рим­ляне, не щадя сил, пусти­лись в пого­ню. Заме­тив вдо­ба­вок, что и те пар­фяне, кото­рые дей­ст­во­ва­ли про­тив него, уже не так настой­чи­во напа­да­ют (ведь бо́льшая их часть ушла вслед за Пуб­ли­ем), Красс несколь­ко обо­д­рил­ся, собрал свое вой­ско и отвел его на воз­вы­шен­ность в надеж­де, что ско­ро вер­нет­ся и сын. Из людей, кото­рых Пуб­лий, очу­тив­шись в опас­но­сти, отправ­лял к нему, послан­ные пер­вы­ми погиб­ли, наткнув­шись на вар­ва­ров, а дру­гие, с вели­ким трудом про­скольз­нув, сооб­ща­ли, что Пуб­лий про­пал, если ему не будет ско­рой и силь­ной под­мо­ги. Тогда Крас­сом овла­де­ли одно­вре­мен­но мно­гие чув­ства, и он уже ни в чем не отда­вал себе ясно­го отче­та. Тер­зае­мый разом и бес­по­кой­ст­вом за исход все­го дела и страст­ным жела­ни­ем прий­ти на помощь сыну, он, в кон­це кон­цов, сде­лал попыт­ку дви­нуть вой­ско впе­ред. Но в это самое вре­мя ста­ли под­хо­дить вра­ги, еще боль­ше преж­не­го наго­няя страх сво­и­ми кри­ка­ми и побед­ны­ми пес­ня­ми, и опять бес­чис­лен­ные литав­ры загре­ме­ли вокруг рим­лян, ожи­дав­ших нача­ла новой бит­вы. Те из пар­фян, кото­рые нес­ли воткну­тую на копье голо­ву Пуб­лия, подъ­е­ха­ли бли­же, пока­за­ли ее вра­гам и, изде­ва­ясь, спра­ши­ва­ли, кто его роди­те­ли и како­го он роду, ибо ни с чем не сооб­раз­но, чтобы от тако­го отца, как Красс, — мало­душ­ней­ше­го и худ­ше­го из людей, мог родить­ся столь бла­го­род­ный и бли­стаю­щий доб­ле­стью сын. Зре­ли­ще это силь­нее всех про­чих бед сокру­ши­ло и рас­сла­би­ло души рим­лян, и не жаж­да отмще­ния, как сле­до­ва­ло бы ожи­дать, охва­ти­ла их всех, а тре­пет и ужас. Одна­ко же Красс, как сооб­ща­ют, в этом несча­стье пре­взо­шел муже­ст­вом само­го себя. Вот что гово­рил он, обхо­дя ряды: «Рим­ляне, меня одно­го каса­ет­ся это горе! А вели­кая судь­ба и сла­ва Рима, еще не сокру­шен­ные и не поко­леб­лен­ные, зиждут­ся на вашем спа­се­нии. И если у вас есть сколь­ко-нибудь жало­сти ко мне, поте­ряв­ше­му сына, луч­ше­го на све­те, дока­жи­те это сво­им гне­вом про­тив вра­гов. Отни­ми­те у них радость, пока­рай­те их за сви­ре­пость, не сму­щай­тесь тем, что слу­чи­лось: стре­мя­щим­ся к вели­ко­му долж­но при слу­чае и тер­петь. Не без про­ли­тия кро­ви низ­верг­нул Лукулл Тиг­ра­на и Сци­пи­он Антио­ха; тыся­чу кораб­лей поте­ря­ли пред­ки наши в Сици­лии, в Ита­лии же — мно­гих пол­ко­вод­цев и вое­на­чаль­ни­ков, но ведь ни один из них сво­им пора­же­ни­ем не поме­шал впо­след­ст­вии одо­леть победи­те­лей. Ибо не толь­ко сча­стьем, а стой­ким и доб­лест­ным пре­одо­ле­ни­ем несча­стий достиг­ло рим­ское государ­ство столь вели­ко­го могу­ще­ства».

27. Так гово­рил Красс, обо­д­ряя сво­их сол­дат, но тут же убедил­ся, что лишь немно­гие из них муже­ст­вен­но вни­ма­ли ему. При­ка­зав им издать бое­вой клич, он сра­зу обна­ру­жил уны­лое настро­е­ние вой­ска — так слаб, раз­роз­нен и неро­вен был этот клич, тогда как кри­ки вар­ва­ров разда­ва­лись по-преж­не­му отчет­ли­во и сме­ло. Меж­ду тем вра­ги пере­шли к дей­ст­ви­ям. При­служ­ни­ки и ору­же­нос­цы, разъ­ез­жая вдоль флан­гов, ста­ли пус­кать стре­лы, а пере­до­вые бой­цы, дей­ст­вуя копья­ми, стес­ни­ли рим­лян на малом про­стран­стве — исклю­чая тех немно­гих, кото­рые реша­лись, дабы избег­нуть гибе­ли от стрел, бро­сать­ся на вра­гов, но, не при­чи­нив им боль­шо­го вреда, сами уми­ра­ли ско­рой смер­тью от тяж­ких ран: пар­фяне вон­за­ли во всад­ни­ков тяже­лые, с желез­ным ост­ри­ем копья, часто с одно­го уда­ра про­би­вав­шие двух чело­век. Так сра­жа­лись они, а с наступ­ле­ни­ем ночи уда­ли­лись, гово­ря, что дару­ют Крас­су одну ночь для опла­ки­ва­ния сына — раз­ве что он пред­по­чтет сам прий­ти к Арса­ку, не дожи­да­ясь, пока его при­ве­дут силой.

Итак, пар­фяне, рас­по­ло­жив­шись побли­зо­сти, были пре­ис­пол­не­ны надежд. Для рим­лян же насту­пи­ла ужас­ная ночь; никто не думал ни о погре­бе­нии умер­ших, ни об ухо­де за ране­ны­ми и уми­раю­щи­ми, но вся­кий опла­ки­вал лишь само­го себя. Ибо, каза­лось, не было ника­ко­го исхо­да — все рав­но, будут ли они тут дожи­дать­ся дня или бро­сят­ся ночью в бес­пре­дель­ную рав­ни­ну. При­том и ране­ные силь­но обре­ме­ня­ли вой­ско: если нести их, то они будут поме­хой при поспеш­ном отступ­ле­нии, а если оста­вить, то кри­ком сво­им они дадут знать о бег­стве. И хотя Крас­са счи­та­ли винов­ни­ком всех бед, вои­ны все же хоте­ли видеть его и слы­шать его голос. Но он, заку­тав­шись, лежал в тем­но­те, слу­жа для тол­пы при­ме­ром непо­сто­ян­ства судь­бы, для людей же здра­во­мыс­ля­щих — при­ме­ром без­рас­суд­но­го често­лю­бия; ибо Красс не удо­воль­ст­во­вал­ся тем, что был пер­вым и вли­я­тель­ней­шим чело­ве­ком сре­ди тысяч и тысяч людей, но счи­тал себя совсем обез­до­лен­ным толь­ко пото­му, что его ста­ви­ли ниже тех дво­их. Легат Окта­вий и Кас­сий пыта­лись под­нять и обо­д­рить его, но он наот­рез отка­зал­ся, после чего те по соб­ст­вен­но­му почи­ну созва­ли на сове­ща­ние цен­ту­ри­о­нов и осталь­ных началь­ни­ков и, когда выяс­ни­лось, что никто не хочет оста­вать­ся на месте, под­ня­ли вой­ско, не пода­вая труб­ных сиг­на­лов, в пол­ной тишине. Но лишь толь­ко неспо­соб­ные дви­гать­ся поня­ли, что их бро­са­ют, лаге­рем овла­де­ли страш­ный бес­по­рядок и смя­те­ние, сопро­вож­дав­ши­е­ся воп­ля­ми и кри­ка­ми, и это вызва­ло силь­ную тре­во­гу и сре­ди тех, кто уже дви­нул­ся впе­ред, — им пока­за­лось, что напа­да­ют вра­ги. И мно­го раз схо­ди­ли они с доро­ги, мно­го раз сно­ва стро­и­лись в ряды, одних из сле­до­вав­ших за ними ране­ных бра­ли с собой, дру­гих бро­са­ли и таким обра­зом поте­ря­ли мно­го вре­ме­ни — все, если не счи­тать трех­сот всад­ни­ков, кото­рых началь­ник их Эгна­тий при­вел глу­бо­кой ночью к Каррам. Оклик­нув на латин­ском язы­ке охра­няв­шую сте­ны стра­жу, Эгна­тий, как толь­ко кара­уль­ные ото­зва­лись, при­ка­зал пере­дать началь­ни­ку отряда Копо­нию, что меж­ду Крас­сом и пар­фя­на­ми про­изо­шло боль­шое сра­же­ние. Ниче­го не при­ба­вив к это­му и не ска­зав, кто он, Эгна­тий поска­кал даль­ше к Зевг­ме и спас свой отряд, но заслу­жил худую сла­ву тем, что поки­нул сво­его пол­ко­во­д­ца. Впро­чем, бро­шен­ные им тогда Копо­нию сло­ва ока­за­лись полез­ны­ми для Крас­са. Сооб­ра­зив, что такая поспеш­ность и неяс­ность в речи изоб­ли­ча­ют чело­ве­ка, не име­ю­ще­го сооб­щить ниче­го хоро­ше­го, Копо­ний при­ка­зал сол­да­там воору­жить­ся и, лишь толь­ко услы­шал, что Красс дви­нул­ся в путь, вышел к нему навстре­чу и про­во­дил вой­ско в город.

28. Пар­фяне, заме­тив бег­ство рим­лян, не ста­ли, одна­ко, их пре­сле­до­вать ночью, но с наступ­ле­ни­ем дня, подъ­е­хав к лаге­рю, пере­би­ли остав­ших­ся в нем, в чис­ле не менее четы­рех тысяч чело­век, а мно­гих, блуж­дав­ших по рав­нине, захва­ти­ли, догнав на конях. Легат же Вар­гун­тей еще ночью ото­рвал­ся от вой­ска с четырь­мя когор­та­ми, но сбил­ся с доро­ги. Окру­жив их на каком-то хол­ме, вра­ги, хоть те и защи­ща­лись, истре­би­ли всех, за исклю­че­ни­ем два­дца­ти, про­бив­ших­ся сквозь их ряды с обна­жен­ны­ми меча­ми, — этих они отпу­сти­ли живы­ми, дивясь их муже­ству, и дали им спо­кой­но уйти в Кар­ры.

До Суре­ны дошло лож­ное изве­стие, буд­то Красс с луч­шей частью вой­ска бежал, а тол­па, кото­рая стек­лась в Кар­ры, — не что иное, как не сто­я­щий вни­ма­ния сброд. Итак, пола­гая, что пло­ды победы поте­ря­ны, но все еще сомне­ва­ясь и желая узнать исти­ну, дабы решить, оста­вать­ся ли ему на месте и оса­дить город или пре­сле­до­вать Крас­са, оста­вив жите­лей Карр в покое, — Суре­на подо­слал к город­ским сте­нам одно­го из быв­ших при нем пере­вод­чи­ков с пору­че­ни­ем вызвать, изъ­яс­ня­ясь по-латин­ски, само­го Крас­са или Кас­сия и пере­дать, что Суре­на жела­ет с ними встре­тить­ся для пере­го­во­ров. Пере­вод­чик ска­зал, что тре­бо­ва­лось, сло­ва его были пере­да­ны Крас­су, и тот при­нял пред­ло­же­ние, а вско­ре яви­лись от вар­ва­ров ара­бы, хоро­шо знав­шие в лицо и Крас­са и Кас­сия, так как до сра­же­ния они побы­ва­ли в рим­ском лаге­ре. Увидев сто­я­ще­го на стене Кас­сия, они сооб­щи­ли, что Суре­на готов заклю­чить с рим­ля­на­ми пере­ми­рие и дать им бес­пре­пят­ст­вен­но уйти, если они дру­же­ст­вен­но отно­сят­ся к царю и поки­нут Месо­пота­мию: он уве­рен, что это будет для обе­их сто­рон выгод­нее, чем дово­дить дело до послед­ней край­но­сти. Кас­сий согла­сил­ся и потре­бо­вал, чтобы было назна­че­но место и вре­мя для свида­ния Крас­са с Суре­ною. Ара­бы, пообе­щав все испол­нить, уска­ка­ли.

29. Суре­на, обра­до­ван­ный тем, что про­тив­ни­ки попа­ли в поло­же­ние оса­жден­ных, на сле­дую­щий же день при­вел к горо­ду пар­фян, кото­рые вели себя дерз­ко и тре­бо­ва­ли, чтобы рим­ляне, если хотят полу­чить мир, выда­ли им Крас­са и Кас­сия заклю­чен­ны­ми в око­вы. Оса­жден­ные доса­до­ва­ли на то, что под­да­лись обма­ну, и, сове­туя Крас­су отбро­сить отда­лен­ные и напрас­ные надеж­ды на армян, дер­жа­лись того мне­ния, что нуж­но бежать, но так, чтобы никто из жите­лей Карр не узнал о том до вре­ме­ни. Но обо всем узнал Анд­ро­мах, из них самый веро­лом­ный, — Красс не толь­ко открыл ему тай­ну, но и дове­рил быть про­вод­ни­ком в пути. Таким обра­зом, ничто не укры­лось от пар­фян: Анд­ро­мах осве­дом­лял их о каж­дом шаге рим­лян. Но так как пар­фя­нам было труд­но сра­жать­ся ночью21 и это вооб­ще не в их обы­чае, Красс же высту­пил имен­но ночью, то, чтобы пого­ня не слиш­ком отста­ла, Анд­ро­мах пустил­ся на хит­ро­сти: он шел то по одной, то по дру­гой доро­ге и, нако­нец, после дол­гих и изну­ри­тель­ных блуж­да­ний завел тех, кто за ним сле­до­вал, в боло­ти­стое, пере­се­чен­ное мно­го­чис­лен­ны­ми рва­ми место. Нашлись, впро­чем, сре­ди рим­лян и такие, кото­рые дога­да­лись, что не к доб­ру кру­жит и пута­ет их Анд­ро­мах, и отка­за­лись за ним сле­до­вать. Кас­сий сно­ва вер­нул­ся в Кар­ры. Про­вод­ни­ки его (они были ара­бы) сове­то­ва­ли пере­ждать там, пока луна не прой­дет через созвездие Скор­пи­о­на, но Кас­сий отве­тил им: «А я вот еще более того опа­са­юсь Стрель­ца», — и с пятью­ста­ми всад­ни­ков уехал в Сирию. Те рим­ляне, кото­рых вели надеж­ные про­вод­ни­ки, достиг­ли гори­стой мест­но­сти, назы­вае­мой Син­на­ка­ми, и еще до рас­све­та ока­за­лись в без­опас­но­сти. Их было до пяти тысяч, а пред­во­ди­тель­ст­во­вал ими доб­лест­ный Окта­вий. Крас­са же, опу­тан­но­го сетя­ми Анд­ро­ма­ха, день застал в непро­хо­ди­мой мест­но­сти, сре­ди болот. С ним было четы­ре когор­ты, совсем немно­го всад­ни­ков и пять лик­то­ров. С боль­шим трудом попав на доро­гу, в то вре­мя как вра­ги уже наседа­ли, а, чтобы соеди­нить­ся с Окта­ви­ем, оста­ва­лось прой­ти еще две­на­дцать ста­ди­ев, он взо­брал­ся на холм, не слиш­ком недо­ступ­ный для кон­ни­цы и мало­на­деж­ный, рас­по­ло­жен­ный под Син­на­ка­ми и соеди­нен­ный с ними длин­ной грядой, кото­рая тянет­ся через рав­ни­ну. Окта­вий видел всю опас­ность его поло­же­ния и пер­вый устре­мил­ся к нему на выруч­ку с гор­стью людей, а затем, уко­ряя самих себя, помча­лись вслед за ним и осталь­ные. Они отбро­си­ли вра­гов от хол­ма, окру­жи­ли Крас­са и огра­ди­ли его щита­ми, похва­ля­ясь, что нет такой пар­фян­ской стре­лы, кото­рая кос­ну­лась бы пол­ко­во­д­ца преж­де, чем все они умрут, сра­жа­ясь за него.

30. Суре­на, видя, что пар­фяне уже не с преж­ним пылом идут навстре­чу опас­но­сти, и сооб­ра­зив, что если с наступ­ле­ни­ем ночи рим­ляне ока­жут­ся сре­ди гор, то задер­жать их будет невоз­мож­но, решил взять Крас­са хит­ро­стью. А имен­но, он отпу­стил часть плен­ных, слы­шав­ших в лаге­ре вар­ва­ров пред­на­ме­рен­ные раз­го­во­ры о том, что царь совсем не хочет непри­ми­ри­мой враж­ды с рим­ля­на­ми, а желал бы, вели­ко­душ­но обой­дясь с Крас­сом, при­об­ре­сти их друж­бу. Вар­ва­ры пре­кра­ти­ли бой, и Суре­на, в сопро­вож­де­нии выс­ших началь­ни­ков спо­кой­но подъ­е­хав к хол­му, спу­стил тети­ву лука и протя­нул пра­вую руку. Он при­гла­шал Крас­са обсудить усло­вия пере­ми­рия, гово­ря, что муже­ство и мощь царя испы­та­ны рим­ля­на­ми про­тив его воли, кротость же свою и доб­ро­же­ла­тель­ство царь выка­зы­ва­ет по соб­ст­вен­но­му жела­нию, ныне, когда они отсту­па­ют, заклю­чая мир и не пре­пят­ст­вуя им спа­стись. Эти сло­ва Суре­ны все при­ня­ли с удо­вле­тво­ре­ни­ем и были ими чрез­вы­чай­но обра­до­ва­ны. Но Красс, тер­пев­ший беды не от чего ино­го, как от обма­нов пар­фян, счи­тая столь вне­зап­ную пере­ме­ну неве­ро­ят­ной, не пове­рил и стал сове­щать­ся. Меж­ду тем вои­ны под­ня­ли крик, тре­буя пере­го­во­ров с вра­гом, и затем ста­ли поно­сить и хулить Крас­са за то, что он бро­са­ет их в бой про­тив тех, с кем сам он не реша­ет­ся даже всту­пить в пере­го­во­ры, хотя они и без­оруж­ны. Красс сде­лал было попыт­ку их убедить, гово­рил, что, про­ведя оста­ток дня в гори­стой, пере­се­чен­ной мест­но­сти, они ночью смо­гут дви­нуть­ся в путь, ука­зы­вал им доро­гу и уго­ва­ри­вал не терять надеж­ды, когда спа­се­ние уже близ­ко. Но так как те при­шли в неистов­ство и, гре­мя ору­жи­ем, ста­ли угро­жать ему, Красс, испу­гав­шись, усту­пил и, обра­тясь к сво­им, ска­зал толь­ко: «Окта­вий и Пет­ро­ний и вы все, сколь­ко вас здесь есть, рим­ские вое­на­чаль­ни­ки! Вы види­те, что я вынуж­ден идти, и сами хоро­шо пони­ма­е­те, какой позор и наси­лие мне при­хо­дит­ся тер­петь. Но если вы спа­се­тесь, ска­жи­те всем, что Красс погиб, обма­ну­тый вра­га­ми, а не пре­дан­ный сво­и­ми сограж­да­на­ми».

31. Окта­вий не остал­ся на хол­ме, но спу­стил­ся вме­сте с Крас­сом; лик­то­ров же, кото­рые было дви­ну­лись за ним, Красс ото­слал обрат­но. Пер­вы­ми из вар­ва­ров, встре­тив­ших его, были двое полу­эл­ли­нов. Соско­чив с коней, они покло­ни­лись Крас­су и, изъ­яс­ня­ясь по-гре­че­ски, про­си­ли его послать впе­ред несколь­ко чело­век, кото­рым Суре­на пока­жет, что и сам он и те, кто с ним, едут, сняв доспе­хи и без­оруж­ные. На это Красс отве­тил, что если бы он хоть сколь­ко-нибудь забо­тил­ся о сохра­не­нии сво­ей жиз­ни, то не отдал­ся бы им в руки. Все же он послал двух бра­тьев Рос­ци­ев узнать, на каких усло­ви­ях долж­на состо­ять­ся встре­ча и сколь­ко чело­век отправ­ля­ют­ся на пере­го­во­ры. Суре­на тот­час же схва­тил и задер­жал их, а затем с выс­ши­ми началь­ни­ка­ми подъ­е­хал на коне к рим­ля­нам: «Что это? — мол­вил он. — Рим­ский импе­ра­тор идет пеший, а мы едем вер­ха­ми!» — и при­ка­зал под­ве­сти Крас­су коня. Красс же на это заме­тил, что ни он, ни Суре­на не погре­шат, посту­пая при свида­нии каж­дый по обы­чаю сво­ей стра­ны. Затем Суре­на заявил, что, хотя воен­ные дей­ст­вия меж­ду рим­ля­на­ми и царем Гиро­дом пре­кра­ще­ны и враж­да сме­ни­лась миром, все же сле­ду­ет, дое­хав до реки, напи­сать его усло­вия. «Ибо, — доба­вил он, — вы, рим­ляне, вовсе не помни­те о дого­во­рах», — и протя­нул Крас­су руку. Когда же Красс при­ка­зал при­ве­сти свою лошадь, Суре­на ска­зал: «Не надо, царь дарит тебе вот эту», — и в ту же мину­ту рядом с Крас­сом очу­тил­ся конь, укра­шен­ный золо­той уздой. Коню­шие, под­са­див Крас­са и окру­жив его, нача­ли под­го­нять лошадь уда­ра­ми. Пер­вым схва­тил­ся за пово­дья Окта­вий, за ним воен­ный три­бун Пет­ро­ний, а затем и про­чие ста­ли вокруг, силясь удер­жать лошадь и оттолк­нуть пар­фян, тес­нив­ших Крас­са с обе­их сто­рон. Нача­лась сумя­ти­ца, затем посы­па­лись и уда­ры; Окта­вий, выхва­тив меч, уби­ва­ет у вар­ва­ров одно­го из коню­хов, дру­гой конюх — само­го Окта­вия, пора­зив его сза­ди. Пет­ро­ний был без­ору­жен, он полу­чил удар в пан­цирь, но соско­чил с лоша­ди невреди­мый. Крас­са же убил пар­фя­нин по име­ни Экс­атр. Иные гово­рят, что это невер­но, что умерт­вил его дру­гой, а Экс­атр лишь отсек голо­ву и руку у тру­па. Впро­чем, об этом ско­рее дога­ды­ва­ют­ся, чем судят навер­ня­ка, ибо одни из нахо­див­ших­ся там рим­лян погиб­ли, сра­жа­ясь вокруг Крас­са, дру­гие же поспе­ши­ли уска­кать на холм. Подъ­е­хав­шие к хол­му пар­фяне объ­яви­ли, что Красс нака­зан по заслу­гам, а про­чим Суре­на пред­ла­га­ет сме­ло сой­ти вниз. Одни сда­лись, спу­стив­шись с хол­ма, дру­гие ночью рас­се­я­лись, но спас­лись из них лишь немно­гие, осталь­ных же выследи­ли, захва­ти­ли и уби­ли ара­бы. Гово­рят, что погиб­ло здесь два­дцать тысяч, а живы­ми было взя­то десять тысяч чело­век.

32. Суре­на послал Гиро­ду в Арме­нию голо­ву и руку Крас­са, а сам, пере­дав через гон­цов в Селев­кию весть, что везет туда Крас­са живо­го, устро­ил нечто вро­де шутов­ско­го шест­вия, изде­ва­тель­ски назы­вая его три­ум­фом. Один из воен­но­плен­ных, Гай Пак­ци­ан, очень похо­жий на Крас­са, оде­тый в пар­фян­ское жен­ское пла­тье и научен­ный откли­кать­ся на имя Крас­са и титул импе­ра­то­ра, ехал вер­хом на лоша­ди; впе­ре­ди его еха­ли на вер­блюдах несколь­ко тру­ба­чей и лик­то­ров, к их роз­гам были при­вя­за­ны кошель­ки, а на секи­ры наса­же­ны све­жеотруб­лен­ные голо­вы рим­лян; поза­ди сле­до­ва­ли селев­кий­ские гете­ры-актри­сы, в шутов­ских пес­нях на все лады изде­вав­ши­е­ся над сла­бо­стью и мало­ду­ши­ем Крас­са. А народ смот­рел на это. Суре­на же, собрав селев­кий­ский совет ста­рей­шин, пред­ста­вил ему срам­ные кни­ги «Милет­ских рас­ска­зов» Ари­сти­да22. На этот раз он не солгал: рас­ска­зы были дей­ст­ви­тель­но най­де­ны в покла­же Рустия и дали повод Сурене поно­сить и осме­и­вать рим­лян за то, что они, даже воюя, не могут воз­дер­жать­ся от подоб­ных дея­ний и книг. Но муд­рым пока­зал­ся селев­кий­цам Эзоп23, когда они смот­ре­ли на Суре­ну, под­ве­сив­ше­го суму с милет­ски­ми непотреб­ства­ми спе­ре­ди, а за собой везу­ще­го целый пар­фян­ский Сиба­рис в виде длин­ной вере­ни­цы пово­зок с налож­ни­ца­ми. Все в целом это шест­вие напо­ми­на­ло гадю­ку или же ски­та­лу24: пере­д­няя и бро­сав­ша­я­ся в гла­за его часть была схо­жа с диким зве­рем и наво­ди­ла ужас сво­и­ми копья­ми, лука­ми и кон­ни­цей, а кон­ча­лось оно — у хво­ста поход­ной колон­ны — блуд­ни­ца­ми, погрем­ка­ми, пес­ня­ми и ноч­ны­ми орги­я­ми с жен­щи­на­ми. Досто­ин, конеч­но, пори­ца­ния Рустий, но наг­лы и хулив­шие его за «Милет­ские рас­ска­зы» пар­фяне — те самые, над кото­ры­ми не раз цар­ст­во­ва­ли «Арса­киды», родив­ши­е­ся от милет­ских и ионий­ских гетер25.

33. В то вре­мя, как все это про­ис­хо­ди­ло, Гирод уже при­ми­рил­ся с Арта­ба­зом Армян­ским и согла­сил­ся на брак его сест­ры и сво­его сына Пако­ра. Они зада­ва­ли друг дру­гу пиры и попой­ки, часто устра­и­ва­ли и гре­че­ские пред­став­ле­ния, ибо Гиро­ду были не чуж­ды гре­че­ский язык и лите­ра­ту­ра, Арта­баз же даже сочи­нял тра­гедии и писал речи и исто­ри­че­ские сочи­не­ния, из кото­рых часть сохра­ни­лась. Когда ко дво­ру при­вез­ли голо­ву Крас­са, со сто­лов было уже убра­но и тра­ги­че­ский актер Ясон из Тралл декла­ми­ро­вал из «Вак­ха­нок» Эври­пида сти­хи, в кото­рых гово­рит­ся об Ага­ве26. В то вре­мя как ему руко­плес­ка­ли, в залу вошел Сил­лак, пал ниц перед царем и затем бро­сил на середи­ну залы голо­ву Крас­са. Пар­фяне руко­плес­ка­ли с радост­ны­ми кри­ка­ми, и слу­ги, по при­ка­за­нию царя, при­гла­си­ли Сил­ла­ка воз­лечь. Ясон же пере­дал одно­му из акте­ров костюм Пен­фея, схва­тил голо­ву Крас­са и, впав в состо­я­ние вак­хи­че­ско­го исступ­ле­ния, начал вос­тор­жен­но декла­ми­ро­вать сле­дую­щие сти­хи:


Толь­ко что сре­зан­ный плющ —
Нашей охоты добы­чу счаст­ли­вую —
С гор несем мы в чер­тог.

Всем при­сут­ст­ву­ю­щим это доста­ви­ло наслаж­де­ние. А когда он дошел до сти­хов, где хор и Ага­ва поют, череду­ясь друг с дру­гом:


«Кем же убит он?»
«Мой это подвиг!» —

то Экс­атр, кото­рый при­сут­ст­во­вал на пире, вско­чил с места и выхва­тил у Ясо­на голо­ву в знак того, что про­из­но­сить эти сло­ва подо­ба­ет ско­рее ему, чем Ясо­ну. Царь в вос­хи­ще­нии награ­дил его по обы­чаю сво­ей стра­ны, а Ясо­ну дал талант сереб­ра. Таков, гово­рят, был конец, кото­рым, слов­но тра­гедия, завер­шил­ся поход Крас­са.

Но и жесто­ко­сер­дие Гиро­да и веро­лом­ство Суре­ны полу­чи­ли достой­ное воз­мездие. Суре­ну Гирод вско­ре умерт­вил из зави­сти к его сла­ве, а сам поте­рял сво­его сына Пако­ра, побеж­ден­но­го рим­ля­на­ми в сра­же­нии. Затем, когда его постиг недуг, пере­шед­ший в водян­ку, дру­гой сын его, Фра­ат, со злым умыс­лом дал отцу ако­ни­ту. Но яд подей­ст­во­вал, как лекар­ство, и вышел вме­сте с водой, так что боль­но­му ста­ло лег­че, и тогда Фра­ат, избрав самый вер­ный путь, заду­шил отца.

[Сопо­став­ле­ние]

34 [1]. При­сту­пая к срав­не­нию, надо преж­де все­го ска­зать, что Никий нажил свое богат­ство менее постыд­ным путем, что Красс. Вооб­ще гово­ря, труд­но одоб­рить дохо­ды от руд­ни­ков, в кото­рых работа­ют глав­ным обра­зом пре­ступ­ни­ки или вар­ва­ры, при­чем неко­то­рые из них заклю­че­ны в око­вы и гиб­нут в опас­ных и вред­ных для здо­ро­вья местах, одна­ко рядом с бары­ша­ми, кото­рые извле­че­ны из пожа­ров и рас­про­даж кон­фис­ко­ван­но­го Сул­лой иму­ще­ства, они кажут­ся более при­стой­ны­ми. А ведь Красс исполь­зо­вал эти спо­со­бы обо­га­ще­ния столь же откры­то, как зем­леде­лие и ростов­щи­че­ство. Крас­са изоб­ли­ча­ли в том, что он берет взят­ки за свои выступ­ле­ния в сена­те, оскорб­ля­ет союз­ни­ков, заис­ки­ва­ет перед жен­щи­на­ми, укры­ва­ет него­дя­ев. Сам он реши­тель­но отвер­гал такие обви­не­ния, но Никия ни в чем подоб­ном никто не упре­кал, хотя бы и лож­но. Прав­да, вызы­ва­ло насмеш­ки его мало­ду­шие, когда он задаб­ри­вал день­га­ми донос­чи­ков, что было бы недо­стой­но, конеч­но, Перик­ла и Ари­сти­да, но неиз­беж­но для него, от при­ро­ды лишен­но­го храб­ро­сти. В более позд­нее вре­мя ора­тор Ликург, кото­ро­му вме­ня­ли в вину под­куп како­го-то донос­чи­ка, не сму­ща­ясь, оправ­ды­вал­ся в Народ­ном собра­нии: «Я дово­лен, что после столь дол­го­го испол­не­ния государ­ст­вен­ных обя­зан­но­стей, вы лови­те меня на том, что я давал, а не брал».

В рас­хо­дах Никий про­явил боль­ше здра­во­го смыс­ла, ища себе сла­вы в щед­рых при­но­ше­ни­ях богам, устрой­стве гим­на­сти­че­ских состя­за­ний и теат­раль­ных зре­лищ. Одна­ко по срав­не­нию с тем, что тра­тил Красс на уго­ще­ние мно­гих десят­ков тысяч людей или даже на пол­ный их про­корм, все иму­ще­ство Никия вме­сте с его рас­хо­да­ми пред­став­ля­ет­ся кап­лей в море. Поэто­му мне уди­ви­тель­но, как люди могут не пони­мать, что с извест­ной точ­ки зре­ния порок есть не что иное, как раз­но­ре­чи­вость и непо­сле­до­ва­тель­ность, — коль ско­ро они видят, как нажи­тое нечест­ным путем тра­тит­ся затем без вся­кой поль­зы.

35 [2]. Ска­зан­но­го о богат­стве доста­точ­но. В государ­ст­вен­ных делах Никию и на волос не было свой­ст­вен­но ни ковар­ство, ни неспра­вед­ли­вость, ни наси­лие, ни наг­лость. Напро­тив, он сам ока­зы­вал­ся жерт­вой Алки­ви­а­до­вых хит­ро­стей и перед наро­дом все­гда высту­пал с ува­же­ни­ем и осто­рож­но­стью. Крас­су же ста­вят в вину страш­ное веро­лом­ство и низость, имея в виду его непо­сто­ян­ство и во враж­де и в друж­бе. Он сам не отри­цал, что при­шел к кон­суль­ству путем наси­лия, наняв людей, кото­рые поку­ша­лись на Като­на и Доми­ция. Когда народ голо­со­ва­ни­ем решал вопрос о рас­пре­де­ле­нии про­вин­ций, мно­гие тогда полу­чи­ли раны, чет­ве­ро были уби­ты, и Красс сам, — о чем я не упо­мя­нул в его жиз­не­опи­са­нии, — уда­ром кула­ка раз­бил в кровь лицо Луцию Аннию и выгнал прочь это­го сена­то­ра, пере­чив­ше­го ему. Но если Красс был скло­нен к наси­лию и тиран­нии, то Никий заслу­жи­ва­ет само­го суро­во­го пори­ца­ния за нере­ши­тель­ность в государ­ст­вен­ных делах, за мало­ду­шие и попу­сти­тель­ство самым послед­ним мер­зав­цам. Красс в подоб­ных слу­ча­ях выка­зы­вал муже­ство и вели­чие духа, и сопер­ни­ка­ми его были, кля­нусь Зев­сом, не какие-нибудь там Кле­он и Гипер­бол, а про­слав­лен­ный Цезарь и три­жды три­ум­фа­тор Пом­пей. Ни перед одним из них он не отсту­пил, но с обо­и­ми срав­нял­ся могу­ще­ст­вом, а добив­шись избра­ния на долж­ность цен­зо­ра, достиг даже боль­ше­го, чем Пом­пей. Зани­ма­ясь дела­ми вели­чай­шей государ­ст­вен­ной важ­но­сти, нуж­но думать не о том, что может изба­вить тебя от завист­ни­ков, а о том, как стя­жать сла­ву, кото­рая сво­им вели­чи­ем спо­соб­на осла­бить зависть. Если тебе доро­же все­го без­опас­ность и тиши­на, если на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии ты робе­ешь перед Алки­ви­а­дом, в Пило­се — перед лакеде­мо­ня­на­ми, перед Пер­дик­кой — во Фра­кии, то в Афи­нах было мно­го удоб­ных для отды­ха мест, чтобы вда­ли от забот спле­тать себе венок без­мя­теж­но­сти, как гово­рят неко­то­рые фило­со­фы. Страст­ное вле­че­ние Никия к миру было поис­ти­не боже­ст­вен­ным каче­ст­вом, а пре­кра­ще­ние вой­ны — самым высо­ким про­яв­ле­ни­ем эллин­ско­го духа на государ­ст­вен­ном попри­ще. В этом отно­ше­нии Красс недо­сто­ин, чтобы его срав­ни­ва­ли с Ники­ем, хотя бы он под­чи­нил Риму Кас­пий­ское море и Индий­ский оке­ан.

36 [3]. В государ­стве, где живо поня­тие о нрав­ст­вен­ном совер­шен­стве, лицо, обле­чен­ное выс­ши­ми пол­но­мо­чи­я­ми, не впра­ве усту­пать доро­гу него­дя­ям, власть — людям бес­прин­цип­ным и ока­зы­вать дове­рие лицам, не заслу­жи­ваю­щим его, как это сде­лал Никий, когда сам пере­дал коман­до­ва­ние Клео­ну, кото­рый в государ­стве был никем и лишь без вся­ко­го сты­да гор­ла­нил с воз­вы­ше­ния для ора­то­ров. Я не хва­лю Крас­са, кото­рый во вре­мя Спар­та­ко­вой вой­ны торо­пил­ся дать реши­тель­ное сра­же­ние, забы­вая об осто­рож­но­сти. Одна­ко его тол­ка­ло на это често­лю­би­вое опа­се­ние, как бы не подо­спел Пом­пей и не лишил его сла­вы, как Мум­мий — Метел­ла в Корин­фе27. Но совер­шен­но неле­по и непро­сти­тель­но вел себя Никий. Ведь не честь, не власть, сопря­жен­ную с надеж­да­ми на лег­кий успех, усту­пил он вра­гу, но, пред­видя огром­ные труд­но­сти, гро­зя­щие коман­дую­ще­му под Пило­сом, пожерт­во­вал общим бла­гом ради соб­ст­вен­но­го спо­кой­ст­вия и без­опас­но­сти. Не в при­мер ему Феми­стокл28 во вре­мя Пер­сид­ских войн, чтобы не допу­стить к коман­до­ва­нию чело­ве­ка ник­чем­но­го и не погу­бить государ­ство, под­ку­пом убедил его отка­зать­ся от долж­но­сти, и Катон высту­пил соис­ка­те­лем на выбо­рах народ­ных три­бу­нов имен­но тогда, когда увидел, что государ­ство сто­ит перед вели­чай­ши­ми затруд­не­ни­я­ми и опас­но­стя­ми. Тот же, кто сбе­ре­га­ет свое воен­ное искус­ство для борь­бы про­тив Минои, Кифе­ры и жал­ких мелос­цев29, а когда нуж­но дать бой лакеде­мо­ня­нам, сни­ма­ет с себя воин­ский плащ и пере­да­ет неопыт­но­му и само­на­де­ян­но­му Клео­ну кораб­ли, людей, ору­жие и коман­до­ва­ние в похо­де, тре­бу­ю­щем осо­бой, чрез­вы­чай­ной опыт­но­сти, — тот губит не свою лич­ную сла­ву, а сво­бо­ду и неза­ви­си­мость оте­че­ства. В даль­ней­шем его насиль­но, вопре­ки соб­ст­вен­но­му жела­нию, заста­ви­ли вое­вать с сира­ку­зя­на­ми, и было похо­же, что он дал Сици­лии уйти из рук афи­нян по сво­ей сла­бо­ха­рак­тер­но­сти и мало­ду­шию, а не пото­му, что нахо­дил захват ост­ро­ва бес­по­лез­ным.

Одна­ко он неиз­мен­но поль­зо­вал­ся бла­го­во­ле­ни­ем сограж­дан — неда­ром афи­няне посто­ян­но голо­со­ва­ли за него, как за само­го опыт­но­го и луч­ше­го пол­ко­во­д­ца, хотя он нико­гда не любил вое­вать и укло­нял­ся от поста коман­дую­ще­го. Крас­су же, кото­рый все вре­мя рвал­ся к долж­но­сти коман­дую­ще­го, никак не уда­ва­лось ее полу­чить, если не счи­тать вой­ны про­тив рабов, когда в Риме не было ни Пом­пея, ни Метел­ла, ни обо­их Лукул­лов и у рим­лян не было ино­го выбо­ра. А ведь имен­но в ту пору Красс поль­зо­вал­ся наи­боль­шим поче­том и вли­я­ни­ем, но даже рев­ност­ные его при­вер­жен­цы пони­ма­ли, что, как гово­рит коми­че­ский поэт,


Он доб­ле­стен везде, где нет ору­жия30.

Разу­ме­ет­ся, ника­ко­го про­ку от его доб­рых качеств не было тем рим­ля­нам, кото­рых, вопре­ки их жела­нию, пове­ли в поход вла­сто­лю­бие и често­лю­бие Крас­са. Если афи­няне насиль­но посла­ли на вой­ну Никия, то Красс насиль­но повел в бой рим­лян, и по вине Крас­са постра­да­ло государ­ство, а Никий сам постра­дал по вине государ­ства.

37 [4]. Впро­чем, если судить о собы­ти­ях, кото­ры­ми завер­ша­ет­ся их жизнь, Никий боль­ше заслу­жи­ва­ет похва­лы, чем Красс пори­ца­ния. Ведь Никий, пола­га­ясь на свой опыт и рас­че­ты, как и подо­ба­ет муд­ро­му пол­ко­вод­цу, не увлек­ся надеж­да­ми сограж­дан, но реши­тель­но отверг план захва­та Сици­лии, Красс же пови­нен в том, что к Пар­фян­ской войне, им же самим зате­ян­ной, отно­сил­ся с край­ним лег­ко­мыс­ли­ем. У Крас­са были дале­ко иду­щие замыс­лы: пока Цезарь поко­рял запад­ные обла­сти — кель­тов, гер­ман­цев, Бри­та­нию, Красс рвал­ся на восток, к Индий­ско­му оке­а­ну, желая при­со­еди­нить к рим­ской дер­жа­ве всю Азию, что уже пытал­ся испол­нить Пом­пей, а до него — Лукулл, мужи, неиз­мен­но поль­зо­вав­ши­е­ся доб­рой сла­вой, одна­ко домо­гав­ши­е­ся того же, что и Красс, и сле­до­вав­шие тем же побуж­де­ни­ям. Сенат про­ти­вил­ся назна­че­нию Пом­пея на долж­ность коман­дую­ще­го, а когда Цезарь раз­бил три­ста тысяч гер­ман­цев, Катон сове­то­вал31 выдать его побеж­ден­ным и тем самым гнев богов за веро­лом­ство обра­тить на него одно­го. Но народ отвер­нул­ся от Като­на и пят­на­дцать дней при­но­сил бла­годар­ст­вен­ные жерт­вы за победу, все­це­ло отдав­шись лико­ва­нию. А какие чув­ства воз­ник­ли бы и сколь­ко дней сжи­га­лись бы жерт­вы, если бы Красс из Вави­ло­на послал весть о победе, а затем дви­нул­ся бы даль­ше и сде­лал рим­ски­ми вла­де­ни­я­ми Мидию, Пер­сиду, Гир­ка­нию, Сузы, Бак­тры! Если, по сло­ву Эври­пида32, «неиз­беж­но тво­рит без­за­ко­ние» тот, кому в тягость мир­ная жизнь и кто не уме­ет доволь­ст­во­вать­ся тем, что есть, — тогда уж, по край­ней мере, подо­ба­ло не Скан­дию, не Мен­ду33 раз­ру­шать до осно­ва­ния, не за бег­ле­ца­ми-эгин­ца­ми, поки­нув­ши­ми роди­ну и пря­тав­ши­ми­ся в чужой стране, охо­тить­ся, слов­но за дичью. Нет, отсту­пая от спра­вед­ли­во­сти, надо и к самой неспра­вед­ли­во­сти отно­сить­ся с ува­же­ни­ем и не чинить ее по слу­чай­но­му пово­ду, не обра­щать на пред­ме­ты несто­я­щие и ничтож­ные. Те, кото­рые одоб­ря­ют наме­ре­ния, вызвав­шие поход Алек­сандра, наме­ре­ния же, руко­во­див­шие Крас­сом, пори­ца­ют, непра­виль­но судят о нача­ле дела по его исхо­ду.

38 [5]. В самих воен­ных дей­ст­ви­ях Никия нема­ло доб­лест­но­го. Он побеж­дал вра­га во мно­гих бит­вах и чуть было не взял Сира­ку­зы. Не он один несет ответ­ст­вен­ность за все бед­ст­вия, тут мож­но винить и его болезнь и зависть сограж­дан в Афи­нах. Красс же мно­же­ст­вом сво­их оши­бок отпуг­нул от себя сча­стье, и пора­зи­тель­но не то, что этот глу­пец ока­зал­ся сла­бее пар­фян, а то, что перед его глу­по­стью не усто­я­ла даже удач­ли­вость рим­лян. Никий бла­го­го­вел перед нау­кой про­ри­ца­ния, Красс сме­ял­ся надо всем, что к ней отно­сит­ся, одна­ко обо­их постиг один конец, поэто­му труд­но судить, какой путь надеж­нее. Луч­ше все же оши­бить­ся из осто­рож­но­сти, сле­дуя ста­рин­ным убеж­де­ни­ям и обы­ча­ям, чем само­на­де­ян­но их пре­сту­пать. Если, нако­нец, сопо­ста­вить гибель того и дру­го­го, то Красс заслу­жи­ва­ет мень­ше упре­ков: ведь он не сдал­ся в плен, не был ни свя­зан, ни введен в заблуж­де­ние лож­ны­ми упо­ва­ни­я­ми, но усту­пил прось­бе дру­зей и пал жерт­вой веро­лом­ства вра­гов; Никий же, в надеж­де ценою позо­ра и бес­сла­вия полу­чить спа­се­ние, сдал­ся вра­гам — и сде­лал свою смерть осо­бен­но позор­ной.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Красс, отец кото­ро­го… — П. Лици­ний Красс, был кон­су­лом 97 г., цен­зо­ром 89 г., три­ум­фа­то­ром (над испан­ски­ми лузи­та­на­ми) 93 г., покон­чил само­убий­ст­вом в граж­дан­ской войне 87 г.
  • 2не назы­вать бога­тымцелое вой­ско. — Это суж­де­ние Крас­са было очень попу­ляр­но (Цице­рон. Об обя­зан­но­стях, I, 25 и др.): в богат­стве виде­лось лишь сред­ство к воен­ной дик­та­ту­ре.
  • 3о воз­расте Крас­са… — Ему было око­ло 30 лет.
  • 4взя­тый в плен пира­та­ми… — См: Цез., 1—2.
  • 5На горе — име­ет­ся в виду Везу­вий.
  • 6близ Салин… — По-види­мо­му, Герак­ло­вы Сали­ны («соле­вар­ни») меж­ду Гер­ку­ла­ну­мом и Пом­пе­я­ми.
  • 7нака­за­ние вои­нов… — Так назы­вае­мая деци­ма­ция («выбор деся­то­го»). Воен­но-уго­лов­ные зако­но­да­тель­ства евро­пей­ских государств сохра­ня­ли деци­ма­цию в раз­лич­ных фор­мах до середи­ны про­шло­го века и даже поз­же; в Рос­сии она была отме­не­на лишь в 1868 г. (комм. С. П. Мар­ки­ша).
  • 8вос­ста­ниеедва затух­шее… — Два боль­шие вос­ста­ния рабов в Сици­лии были в 135—131 и 104—100 гг.
  • 9в три­ста ста­ди­ев… — Т. е. 50,5 км попе­рек «нос­ка» ита­лий­ско­го «сапо­га».
  • 10—11Лукул­ла из Фра­кии… — М. Лукулл, брат Л. Лукул­ла, в 72 г. был намест­ни­ком Македо­нии и вел вой­ну в сосед­ней Фра­кии.
  • 12в жиз­не­опи­са­нии Мар­цел­ла. — Марц., 22.
  • 13Цице­рон… — Ни назван­ная речь, ни сочи­не­ние «О сво­ем кон­суль­стве» не сохра­ни­лись (ср.: Циц., 15). При­част­ность Крас­са и Цеза­ря к заго­во­ру Кати­ли­ны пред­став­ля­ет­ся исто­ри­кам несо­мнен­ной.
  • 14…влюб­лен­ный в свою жену… — Юлию, дочь Цеза­ря; в сле­дую­щем, 54 г. она умер­ла.
  • 15в две­на­дца­том часу… — Т. е. в послед­нем часу дня.
  • 16в Иера­по­ле… — Иера­поль («Свя­щен­ный город», мест­ное назва­ние — Бам­би­ка) был цен­тром куль­та «Сирий­ской боги­ни» Атар­га­тис (Дер­ке­то).
  • 17Кве­стор Кас­сий — буду­щий убий­ца Цеза­ря. После пора­же­ния Крас­са он два года руко­во­дил обо­ро­ной Сирии от пар­фян­ско­го контр­на­ступ­ле­ния.
  • 18через реку… — Через Евфрат.
  • 19Суре­на — не соб­ст­вен­ное имя (как, по-види­мо­му, счи­та­ет Плу­тарх), а титул гла­вы само­го могу­ще­ст­вен­но­го после Арса­кидов пар­фян­ско­го рода. Соб­ст­вен­ное имя суре­ны, поста­вив­ше­го на пре­стол Оро­да II (Гиро­да) и пра­вив­ше­го при нем, неиз­вест­но.
  • 20в боло­то… — Текст ори­ги­на­ла иска­жен, и пере­вод не наде­жен.
  • 21труд­но сра­жать­ся ночью… — Когда луч­ни­ки не могут целить­ся.
  • 22«Милет­ских рас­ска­зов» — так назы­вал­ся сбор­ник эро­ти­че­ских, фан­та­сти­че­ских и при­клю­чен­че­ских новелл II в., пере­веден­ных на латин­ский язык Сизен­ною при Сул­ле; о нем мож­но судить по под­ра­жа­нию Апу­лея в «Мета­мор­фо­зах» («Золо­том осле»).
  • 23Эзоп — бас­ня 266 П. (359 Х.) о том, что каж­дый чело­век несет перед гла­за­ми суму, пол­ную чужи­ми поро­ка­ми, а за спи­ной — свои соб­ст­вен­ные. Сиба­рис — гре­че­ский город в Ита­лии; изне­жен­ность его жите­лей («сиба­ри­тов») вошла в посло­ви­цу.
  • 24Ски­та­ла — здесь: род змей.
  • 25от милет­ских и ионий­ских гетер. — т. е. от гре­че­ских жен в цар­ских гаре­мах.
  • 26из «Вак­ха­нок» Эври­пида… — ст. 1169—1171 и 1178—1179 с иска­же­ни­я­ми (пер. С. А. Оше­ро­ва): цари­ца Ага­ва в вак­хи­че­ском исступ­ле­нии уби­ва­ет сво­его сына Пен­фея, при­няв его за дико­го зве­ря, и вак­хан­ки несут его рас­тер­зан­ное тело как охот­ни­чий тро­фей.
  • 27как Мум­мий — Метел­ла… — Метелл («Македон­ский») в 146 г. раз­бил силы Ахей­ско­го сою­за, вос­став­ше­го про­тив Рима, но лав­ры победы полу­чи­ли сме­нив­ший его кон­сул Г. Мум­мий, раз­ру­ши­тель Корин­фа.
  • 28Феми­стокл — См.: Фем., 6 и КМл., 20 сл.
  • 29Мелос­цев — неудач­ный поход Никия про­тив ост­ро­ва Мело­са (426 г.) в жиз­не­опи­са­нии не упо­мя­нут.
  • 30Он доб­ле­стен везде, где нет ору­жия. — Стих неиз­вест­но­го авто­ра.
  • 31Катон сове­то­вал… — См. Цез., 22 и КМл., 51.
  • 32по сло­ву Эври­пида… — «Фини­ки­ян­ки», 524.
  • 33не Скан­дию, не Мен­ду… — Неболь­шие горо­да на Кифе­ре и в Хал­киди­ке, заво­е­ван­ные Ники­ем.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1963: «тыся­ча», в изд. 1994: «тыся­чи». В ори­ги­на­ле: ἱπ­πεῖς δὲ κα­τάφ­ρακτοι χί­λιοι, «тыся­ча кон­ни­ков, зако­ван­ных в бро­ню».
  • [2]В изд. 1963: «Балисс», в изд. 1994: «Бал­лис». В ори­ги­на­ле: Βά­λισ­σος, «Балисс».
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004413 1364004421 1364004423 1439002900 1439003000 1439003100