Сравнительные жизнеописания

Агесилай

1. Lindskog-
Zieg­ler Царь Архидам, сын Зевк­сида­ма, пра­вив­ший лакеде­мо­ня­на­ми с боль­шой сла­вой, оста­вил после себя сына по име­ни Агид от сво­ей пер­вой жены Лам­пидо, жен­щи­ны заме­ча­тель­ной и достой­ной, и вто­ро­го, млад­ше­го — 2 Аге­си­лая от Эвпо­лии, доче­ри Меле­сип­пида. Так как власть царя по зако­ну долж­на была перей­ти к Агиду, а Аге­си­лаю пред­сто­я­ло жить, как обык­но­вен­но­му граж­да­ни­ну, он полу­чил обыч­ное спар­тан­ское вос­пи­та­ние, очень стро­гое и пол­ное трудов, но зато при­учав­шее юно­шей к пови­но­ве­нию. Поэто­му-то, как сооб­ща­ют, 3 Симо­нид и назвал Спар­ту «укро­щаю­щей смерт­ных»: бла­го­да­ря сво­е­му укла­ду жиз­ни, она дела­ет граж­дан необы­чай­но послуш­ны­ми зако­ну и поряд­ку, подоб­но тому как лошадь с само­го нача­ла при­уча­ют к узде. 4 Детей же, кото­рых ожи­да­ет цар­ская власть, закон осво­бож­да­ет от подоб­ных обя­зан­но­стей. Сле­до­ва­тель­но, поло­же­ние Аге­си­лая отли­ча­лось от обыч­но­го тем, что он при­шел к вла­сти, после того как сам при­учен был пови­но­вать­ся. 5 Вот поче­му он умел луч­ше дру­гих царей обхо­дить­ся со сво­и­ми под­дан­ны­ми, соеди­няя с при­род­ны­ми каче­ства­ми вождя и пра­ви­те­ля про­стоту и чело­ве­ко­лю­бие, полу­чен­ные бла­го­да­ря вос­пи­та­нию.

2. Когда он нахо­дил­ся в так назы­вае­мых аге­лах¹ вме­сте с дру­ги­ми маль­чи­ка­ми, его воз­люб­лен­ным был Лисандр, пле­нив­ший­ся преж­де все­го его при­род­ной сдер­жан­но­стью и скром­но­стью, 2 ибо, бли­стая сре­ди юно­шей пыл­ким усер­ди­ем, жела­ни­ем быть пер­вым во всем, обла­дая кре­по­стью тела и живо­стью нра­ва, кото­рую ничем нель­зя было сдер­жать, Аге­си­лай отли­чал­ся в то же вре­мя таким послу­ша­ни­ем и крото­стью, что все при­ка­за­ния выпол­нял не за страх, а за совесть: его более огор­ча­ли упре­ки, чем труд­ная работа. 3 Кра­сота его в юные годы дела­ла неза­мет­ным телес­ный порок — хро­моту. К тому же он пере­но­сил ее лег­ко и жиз­не­ра­дост­но, все­гда пер­вый сме­ял­ся над сво­им недо­стат­ком и этим как бы исправ­лял его. От это­го еще более замет­ным дела­лось его често­лю­бие, так как он нико­гда не выстав­лял свою хро­моту в каче­стве пред­ло­га, чтобы отка­зать­ся от како­го-либо дела или работы.

4 Мы не име­ем ни одно­го изо­бра­же­ния Аге­си­лая, ибо он сам не хотел это­го и даже перед смер­тью запре­тил рисо­вать свое мерт­вое тело или лепить ста­тую. Есть сведе­ния, что он был неболь­шо­го роста и с виду ничем не заме­ча­те­лен, 5 но живость и жиз­не­ра­дост­ность при любых обсто­я­тель­ствах, весе­лый нрав, при­вле­ка­тель­ные чер­ты и при­ят­ный голос застав­ля­ли до самой ста­ро­сти пред­по­чи­тать его кра­си­вым и цве­ту­щим людям. 6 Как сооб­ща­ет Фео­фраст, эфо­ры нало­жи­ли штраф на Архида­ма за то, что он взял себе жену слиш­ком малень­ко­го роста, «ибо, — ска­за­ли они, — она будет рожать нам не царей, а царь­ков».

3. Во вре­мя прав­ле­ния Агида Алки­ви­ад² бежал из Сици­лии в Лакеде­мон. Не успел он тол­ком обжить­ся в Спар­те, как его уже обви­ни­ли в свя­зи с женой Агида Тиме­ей. Агид сам ска­зал, что родив­ше­го­ся у нее ребен­ка он не при­зна­ет сво­им, но что это сын Алки­ви­а­да. 2 Тимея, как сооб­ща­ет Дурид, отнюдь не была огор­че­на этим и дома в при­сут­ст­вии слу­жа­нок шепотом назы­ва­ла ребен­ка Алки­ви­а­дом, а не Лео­ти­хидом, а сам Алки­ви­ад гово­рил, что сошел­ся с Тиме­ей, не имея в виду ее обес­че­стить, но из често­лю­би­во­го жела­ния, чтобы его потом­ки цар­ст­во­ва­ли над спар­тан­ца­ми. 3 После слу­чив­ше­го­ся Алки­ви­ад тай­но скрыл­ся из Лакеде­мо­на, опа­са­ясь Агида. К маль­чи­ку же Агид все­гда отно­сил­ся с пре­зре­ни­ем, счи­тая его неза­кон­но­рож­ден­ным. Но во вре­мя послед­ней болез­ни Агида Лео­ти­хид пла­чем и прось­ба­ми добил­ся того, что царь в при­сут­ст­вии мно­гих при­знал его сво­им сыном. 4 Одна­ко после смер­ти Агида Лисандр, одер­жав­ший над афи­ня­на­ми победу на море и поль­зо­вав­ший­ся боль­шим вли­я­ни­ем в Спар­те, пред­ло­жил пере­дать цар­скую власть Аге­си­лаю, так как Лео­ти­хид — неза­кон­но­рож­ден­ный и недо­сто­ин полу­чить ее. 5 Мно­гие дру­гие граж­дане так­же высту­пи­ли за Аге­си­лая и при­ня­лись рев­ност­но под­дер­жи­вать его, ува­жая его за высо­кие нрав­ст­вен­ные каче­ства и еще за то, что он вос­пи­ты­вал­ся вме­сте с ними и про­шел спар­тан­ское обу­че­ние. 6 Одна­ко в Спар­те был некий пред­ска­за­тель Дио­пиф, знав­ший мно­го ста­рин­ных про­ри­ца­ний и счи­тав­ший­ся очень све­ду­щим в боже­ст­вен­ных делах. 7 Он заявил, что будет гре­хом, если спар­тан­цы выбе­рут царем хро­мо­го, и во вре­мя раз­бо­ра это­го дела про­чи­тал сле­дую­щее про­ри­ца­ние:

8 Про­тив это­го воз­ра­зил Лисандр, гово­ря, что если спар­тан­цы так боят­ся это­го ора­ку­ла, то они долж­ны ско­рее осте­ре­гать­ся Лео­ти­хида. «Ибо, — ска­зал он, — боже­ству без­раз­лич­но, если цар­ст­ву­ет кто-либо хро­маю­щий на ногу, но если царем будет неза­кон­но­рож­ден­ный и, сле­до­ва­тель­но, не пото­мок Герак­ла, то это и будет “хро­мым царе­ньем”». 9 Аге­си­лай при­ба­вил к это­му, что сам Посей­дон засвиде­тель­ст­во­вал неза­кон­ное рож­де­ние Лео­ти­хида, изгнав зем­ле­тря­се­ни­ем Агида из спаль­ни, а Лео­ти­хид родил­ся более чем через десять меся­цев после это­го.

4. На этих-то осно­ва­ни­ях и при таких обсто­я­тель­ствах Аге­си­лай был про­воз­гла­шен царем; он тот­час всту­пил во вла­де­ние иму­ще­ст­вом Агида, лишив это­го пра­ва Лео­ти­хида как неза­кон­но­рож­ден­но­го. Одна­ко, видя, что род­ст­вен­ни­ки Лео­ти­хида с мате­рин­ской сто­ро­ны, люди вполне порядоч­ные, силь­но нуж­да­ют­ся, Аге­си­лай отдал им поло­ви­ну иму­ще­ства; так рас­по­рядив­шись наслед­ст­вом, он вме­сто зави­сти и недоб­ро­же­ла­тель­ства стя­жал себе сла­ву и рас­по­ло­же­ние сограж­дан.

2 По сло­вам Ксе­но­фон­та³, Аге­си­лай, во всем пови­ну­ясь сво­е­му оте­че­ству, достиг вели­чай­шей вла­сти и делал все, что хотел. Вот что име­ет в виду Ксе­но­фонт. 3 В то вре­мя самой боль­шой силой в государ­стве были эфо­ры и ста­рей­ши­ны; пер­вые из них нахо­ди­лись у вла­сти толь­ко один год, вто­рые же сохра­ня­ли свое досто­ин­ство пожиз­нен­но и име­ли пол­но­мо­чия, огра­ни­чи­ваю­щие власть царей, как об этом рас­ска­за­но в жиз­не­опи­са­нии Ликур­га⁴. 4 Поэто­му цари с дав­них вре­мен живут с ними в раздо­рах, пере­да­вая эту враж­ду от отца к сыну. 5 Но Аге­си­лай избрал дру­гой путь. Вме­сто того, чтобы ссо­рить­ся с ними и делать их сво­и­ми вра­га­ми, он вся­че­ски угож­дал им, не пред­при­ни­мая ниче­го без их сове­та, а будучи при­зван ими, все­гда торо­пил­ся явить­ся как мож­но ско­рее. Вся­кий раз, как под­хо­ди­ли эфо­ры, когда он, сидя на цар­ском троне, решал дела, он под­ни­мал­ся им навстре­чу; каж­до­му вновь избран­но­му ста­рей­шине он все­гда посы­лал в каче­стве почет­но­го дара теп­лый плащ и быка. 6 Эти­ми поступ­ка­ми он хотел пока­зать, что почи­та­ет их и тем воз­вы­ша­ет их досто­ин­ство, в дей­ст­ви­тель­но­сти же неза­мет­но для окру­жаю­щих все более укреп­лял соб­ст­вен­ное могу­ще­ство и уве­ли­чи­вал зна­че­ние цар­ской вла­сти бла­го­да­ря все­об­ще­му рас­по­ло­же­нию, кото­рым он поль­зо­вал­ся.

5. В сво­их отно­ше­ни­ях с сограж­да­на­ми он был без­упре­чен, когда дело каса­лось вра­гов, но не дру­зей: про­тив­ни­кам он не при­чи­нял вреда неспра­вед­ли­во, дру­зей же под­дер­жи­вал и в неспра­вед­ли­вых поступ­ках. 2 Аге­си­лай счи­тал постыд­ным не ува­жать сво­их про­тив­ни­ков, если они дей­ст­во­ва­ли достой­но, но не мог пори­цать сво­их дру­зей, когда они оши­ба­лись, более того, он гор­дил­ся, что помо­гал им, при­ни­мая тем самым уча­стие в совер­шае­мых ошиб­ках, ибо пола­гал, что ника­кая помощь, ока­зы­вае­мая дру­зьям, не позор­на. 3 Когда его вра­ги попа­да­ли в беду, он пер­вым выра­жал им свое сочув­ст­вие и охот­но при­хо­дил на под­мо­гу, если они об этом про­си­ли; так он заво­е­вы­вал все­об­щую любовь и при­вле­кал всех на свою сто­ро­ну. 4 Заме­тив это, эфо­ры, опа­са­ясь уси­ле­ния Аге­си­лая, нало­жи­ли на него штраф под тем пред­ло­гом, что граж­дан, при­над­ле­жав­ших все­му горо­ду, он дела­ет как бы сво­ей соб­ст­вен­но­стью. 5 Ибо подоб­но тому, как есте­ство­ис­пы­та­те­ли пола­га­ют, что если бы во все­лен­ной исчез­ли спор и враж­да⁵, то из-за согла­сия всех вещей меж­ду собой не толь­ко оста­но­ви­лись бы небес­ные све­ти­ла, но пре­кра­ти­лось бы вся­кое рож­де­ние и дви­же­ние, — так, оче­вид­но, и зако­но­да­тель лакеде­мон­ский внес в свое государ­ство често­лю­бие и сопер­ни­че­ство как сред­ство для раз­жи­га­ния доб­ро­де­те­ли, желая, чтобы спо­ры и сорев­но­ва­ние все­гда суще­ст­во­ва­ли в среде достой­ных граж­дан; ибо вза­им­ное послу­ша­ние и бла­го­же­ла­тель­ство, достиг­ну­тое без пред­ва­ри­тель­ной борь­бы, есть про­яв­ле­ние без­де­я­тель­но­сти и робо­сти и неспра­вед­ли­во носит имя еди­но­мыс­лия. 6 Для неко­то­рых оче­вид­но, что это пони­мал еще Гомер: он не изо­бра­зил бы Ага­мем­но­на доволь­ным тем, что Одис­сей и Ахилл бра­нят друг дру­га «ужас­ны­ми сло­ва­ми»⁶, если бы не счи­тал, что рев­ни­вые несо­гла­сия луч­ших людей друг с дру­гом при­но­сят боль­шую поль­зу обще­му делу. 7 Одна­ко тут невоз­мож­но обой­тись без извест­ных огра­ни­че­ний, ибо слиш­ком дале­ко иду­щее сорев­но­ва­ние вредит государ­ству и при­но­сит мно­го бед­ст­вий.

6. Едва успел Аге­си­лай всту­пить на цар­ст­во­ва­ние, как люди, при­быв­шие из Азии, изве­сти­ли, что пер­сид­ский царь гото­вит боль­шой флот, чтобы вытес­нить лакеде­мо­нян с моря. 2 Лисандр, желая тот­час отпра­вить­ся в Азию, чтобы помочь сво­им дру­зьям, кото­рых он оста­вил там пра­ви­те­ля­ми и вла­ды­ка­ми горо­дов и кото­рые затем за жесто­ко­сти и наси­лия были либо изгна­ны сограж­да­на­ми, либо уби­ты, убедил Аге­си­лая начать вой­ну и пред­при­нять дале­кий поход, пере­пра­вив­шись через море преж­де, чем вар­вар закон­чит свои при­готов­ле­ния. 3 Одно­вре­мен­но Лисандр напи­сал сво­им дру­зьям в Азию, чтобы они отпра­ви­ли послов в Лакеде­мон и про­си­ли в пол­ко­вод­цы Аге­си­лая. 4 Итак, Аге­си­лай явил­ся в Народ­ное собра­ние и согла­сил­ся при­нять на себя руко­вод­ство вой­ной, если ему дадут трид­цать спар­тан­цев в каче­стве вое­на­чаль­ни­ков и совет­ни­ков, две тыся­чи отбор­ных ново­граж­дан⁷ и шесть тысяч вои­нов из чис­ла союз­ни­ков. 5 Бла­го­да­ря содей­ст­вию Лисанд­ра, эти тре­бо­ва­ния были охот­но при­ня­ты и Аге­си­лай послан вме­сте с трид­ца­тью спар­тан­ца­ми, сре­ди кото­рых Лисандр был поис­ти­не пер­вым не толь­ко по сво­ей сла­ве и вли­я­нию, но и из-за друж­бы с Аге­си­ла­ем, счи­тав­шим себя еще более обя­зан­ным ему за этот поход, чем за цар­скую власть.

6 В то вре­мя как его вой­ско соби­ра­лось в Гере­сте, Аге­си­лай со сво­и­ми дру­зья­ми при­был в Авлиду⁸ и зано­че­вал там. 7 Во сне ему при­виде­лось, что кто-то обра­ща­ет­ся к нему со сло­ва­ми: «Царь лакеде­мо­нян, ты пони­ма­ешь, конеч­но, что никто еще не высту­пал как вождь всей Гре­ции, кро­ме Ага­мем­но­на в преж­ние вре­ме­на и тебя в насто­я­щее вре­мя. Так как ты теперь руко­во­дишь тем же наро­дом, высту­па­ешь про­тив тех же вра­гов и отправ­ля­ешь­ся на вой­ну с того же само­го места, то ясно, что и тебе нуж­но при­не­сти богине жерт­ву, кото­рую при­нес Ага­мем­нон, отплы­вая отсюда». 8 Аге­си­лай сра­зу же вспом­нил о девуш­ке, кото­рую отец при­нес в жерт­ву, пови­ну­ясь жре­цам. Одна­ко он не испу­гал­ся, но, проснув­шись, рас­ска­зал свой сон дру­зьям и заявил, что необ­хо­ди­мо ока­зать богине те поче­сти, кото­рые достав­ля­ют ей удо­воль­ст­вие, но что под­ра­жать неве­же­ст­вен­но­сти древ­не­го пол­ко­во­д­ца он не наме­рен. 9 По пред­пи­са­нию Аге­си­лая была укра­ше­на вен­ком лань, и его жрец при­нес живот­ное в жерт­ву, одна­ко не по тому обряду, кото­ро­му обыч­но сле­до­вал жрец, постав­лен­ный бео­тий­ца­ми. 10 Услы­шав об этом, беотар­хи силь­но раз­гне­ва­лись и отпра­ви­ли сво­их слу­жи­те­лей к Аге­си­лаю, запре­щая ему при­но­сить жерт­вы вопре­ки зако­нам и ста­рин­ным обы­ча­ям бео­тий­цев. Слу­жи­те­ли же не толь­ко выпол­ни­ли пору­чен­ное, но и сбро­си­ли с алта­ря части жерт­вен­ных живот­ных. 11 Раздо­са­до­ван­ный Аге­си­лай отплыл, него­дуя на фиван­цев и в то же вре­мя силь­но сму­тив­шись этим пред­зна­ме­но­ва­ни­ем, думая, что теперь поход будет для него неудач­ным и он не выпол­нит того, что наме­тил.

7. Когда они при­бы­ли в Эфес, вли­я­ние Лисанд­ра и все­об­щее к нему ува­же­ние ста­ли вско­ре тягост­ны и невы­но­си­мы Аге­си­лаю. Дей­ст­ви­тель­но, народ тол­пил­ся у две­рей Лисанд­ра и все ходи­ли за ним, при­слу­жи­вая лишь ему, как если бы Аге­си­лай обла­дал толь­ко титу­лом и име­нем коман­дую­ще­го, полу­чен­ны­ми бла­го­да­ря зако­ну, дей­ст­ви­тель­ным же вла­ды­кой, кото­рый все может и всем вер­шит, был Лисандр. 2 Ведь никто из пол­ко­вод­цев, посы­лав­ших­ся в Азию, не смог стать таким могу­ще­ст­вен­ным и гроз­ным, никто не сде­лал боль­ше добра сво­им дру­зьям и зла сво­им вра­гам. 3 Все это было еще све­жо в памя­ти людей. К тому же, видя про­стоту в обхож­де­нии, безыс­кус­ст­вен­ность и общи­тель­ность Аге­си­лая, в то вре­мя как Лисандр про­яв­лял рез­кость, суро­вость и крат­кость в речах, они заис­ки­ва­ли перед Лисанд­ром, ста­ра­ясь вся­че­ски уго­дить толь­ко ему. 4 Осталь­ные спар­тан­цы тяже­ло пере­но­си­ли необ­хо­ди­мость быть более при­служ­ни­ка­ми Лисанд­ра, чем совет­ни­ка­ми царя. Нако­нец, почув­ст­во­вал себя заде­тым и сам Аге­си­лай, кото­рый, хотя и не был завист­лив и не огор­чал­ся отто­го, что поче­сти ока­зы­ва­ют­ся кому-то еще, одна­ко был очень често­лю­бив и не хотел сто­ять ниже дру­гих; более все­го он опа­сал­ся, что если будут совер­ше­ны бле­стя­щие дея­ния, их при­пи­шут Лисанд­ру из-за его преж­ней сла­вы. 5 Поэто­му он стал вести себя таким обра­зом: во-пер­вых, он высту­пал про­тив всех сове­тов Лисанд­ра, — все начи­на­ния, к кото­рым тот уже при­сту­пил с осо­бен­ным усер­ди­ем, Аге­си­лай отме­нил и про­во­дил вме­сто них совсем дру­гие; 6 затем, из тех, кто при­хо­дил к нему с прось­ба­ми, он отпус­кал ни с чем всех, кто, как он узна­вал, осо­бен­но пола­га­ет­ся на Лисанд­ра. 7 Точ­но так же и в суде те, кому Лисандр соби­рал­ся повредить, выиг­ры­ва­ли дело и, наобо­рот, тем, кому он явно и усерд­но покро­ви­тель­ст­во­вал, труд­но было уйти от нака­за­ния. 8 Так как это было не слу­чай­но, но дела­лось изо дня в день и как бы с наме­ре­ни­ем, Лисандр, нако­нец, понял при­чи­ну и не скрыл это­го от сво­их дру­зей, но пря­мо ска­зал им, что те попа­ли в неми­лость из-за него; при этом он при­зы­вал их угож­дать теперь царю и тем, кто име­ет боль­ший вес, чем он, Лисандр.

8. Одна­ко мно­гим каза­лось, что таким поведе­ни­ем и подоб­ны­ми реча­ми он хочет вызвать недоб­ро­же­ла­тель­ство к царю. Поэто­му Аге­си­лай, желая задеть его еще боль­ше, пору­чил ему разда­чу мяса⁹ и, как гово­рят, в при­сут­ст­вии мно­гих заявил: «Пусть теперь эти люди пой­дут на поклон к мое­му раздат­чи­ку мяса». 2 Удру­чен­ный этим, Лисандр ска­зал ему: «Ты хоро­шо уме­ешь, Аге­си­лай, уни­жать дру­зей». «Да, — отве­тил Аге­си­лай, — тех, кото­рые хотят быть более могу­ще­ст­вен­ны­ми, чем я». Лисандр воз­ра­зил: «Быть может, это вер­но ско­рее в при­ме­не­нии к тво­им сло­вам, чем к моим поступ­кам; дай мне, одна­ко, какое-нибудь место или долж­ность, где я смо­гу быть тебе полез­ным, не огор­чая тебя». 3 После это­го Лисандр был послан к Гел­лес­пон­ту и скло­нил там на сто­ро­ну Аге­си­лая пер­са Спиф­рида­та из сатра­пии Фар­на­ба­за; перс этот имел боль­шие богат­ства и две­сти всад­ни­ков. 4 Одна­ко гнев Лисанд­ра не утих: зата­ив обиду, он замыш­лял даже отнять цар­скую власть у двух родов и пере­дать ее всем спар­ти­а­там. И, навер­ное, из враж­ды к Аге­си­лаю он про­из­вел бы боль­шой пере­во­рот в государ­стве, если бы не погиб рань­ше, во вре­мя бео­тий­ско­го похо­да. 5 Так обыч­но често­лю­би­вые нату­ры, если они не соблюда­ют меры в сво­их поступ­ках на государ­ст­вен­ном попри­ще, тер­пят беды вме­сто ожи­дае­мых выгод. 6 Если Лисандр был груб и не знал меры в сво­ем често­лю­бии, то и Аге­си­лай, разу­ме­ет­ся, мог бы ины­ми, более достой­ны­ми сред­ства­ми испра­вить ошиб­ки это­го выдаю­ще­го­ся и често­лю­би­во­го чело­ве­ка. 7 Но, види­мо, одна и та же страсть меша­ла пер­во­му при­знать власть сво­его началь­ни­ка, а вто­ро­му — без раз­дра­же­ния стер­петь ошиб­ки сво­его това­ри­ща.

9. Сна­ча­ла Тис­са­ферн, боясь Аге­си­лая, заклю­чил с ним дого­вор, по кото­ро­му пер­сид­ский царь обе­щал пре­до­ста­вить гре­че­ским горо­дам сво­бо­ду и пра­во жить по соб­ст­вен­ным зако­нам. Поз­же, одна­ко, решив, что у него уже доста­точ­но сил, он начал вой­ну. Аге­си­лай охот­но при­нял вызов, так как воз­ла­гал боль­шие надеж­ды на свой поход. 2 К тому же он счи­тал постыд­ным, что «десять тысяч»¹⁰ под началь­ст­вом Ксе­но­фон­та дошли до само­го моря, нано­ся пора­же­ния царю, когда толь­ко они хоте­ли это­го, в то вре­мя как он, пред­во­ди­тель­ст­вуя лакеде­мо­ня­на­ми, достиг­ши­ми вер­хов­но­го вла­ды­че­ства на суше и на море, не мог пока­зать гре­кам ни одно­го дея­ния, достой­но­го памя­ти. 3 Чтобы поско­рее отпла­тить Тис­са­фер­ну за его веро­лом­ство доз­во­лен­ною хит­ро­стью, он сде­лал вид, что соби­ра­ет­ся высту­пить в Карию. 4 Когда же там собра­лись воин­ские силы вар­ва­ров, он неожи­дан­но вторг­ся во Фри­гию. Здесь он заво­е­вал мно­го горо­дов и захва­тил боль­шие богат­ства. Этим он пока­зал сво­им дру­зьям, что нару­ше­ние дого­во­ра озна­ча­ет пре­зре­ние к богам, обман же вра­га, напро­тив, не толь­ко спра­вед­лив, но и достав­ля­ет боль­шую сла­ву, удо­вле­тво­ре­ние и выго­ду.

5 Так как враг пре­вос­хо­дил его кон­ни­цей и к тому же зна­ме­ния при жерт­во­при­но­ше­ни­ях были небла­го­при­ят­ны, Аге­си­лай вер­нул­ся в Эфес и стал соби­рать кон­ни­цу, при­ка­зы­вая, чтобы каж­дый бога­тый чело­век, если он сам не хочет участ­во­вать в похо­де, выста­вил за себя по одной лоша­ди и всад­ни­ку. 6 Мно­гие согла­си­лись на это, и вско­ре вме­сто трус­ли­вых гопли­тов у Аге­си­лая собра­лась мно­го­чис­лен­ная и бое­спо­соб­ная кон­ни­ца. 7 Он гово­рил, что и Ага­мем­нон посту­пил пре­крас­но, когда отпу­стил из вой­ска трус­ли­во­го бога­ча, полу­чив вме­сто него пре­крас­ную кобы­лу¹¹. По при­ка­за­нию Аге­си­лая тор­гов­цы добы­чей про­да­ва­ли плен­ни­ков обна­жен­ны­ми. 8 Одеж­ду поку­па­ли охот­но, но над плен­ны­ми, чьи нагие тела были белы­ми и рых­лы­ми из-за изне­жен­но­го обра­за жиз­ни, все насме­ха­лись, счи­тая их бес­по­лез­ны­ми для работы, не име­ю­щи­ми ника­кой цены. Увидя это, Аге­си­лай под­нял­ся и ска­зал: «Это люди, с кото­ры­ми вы вою­е­те, а это вещи, из-за кото­рых вы веде­те вой­ну».

10. Когда подо­шло вре­мя для воз­об­нов­ле­ния воен­ных дей­ст­вий, Аге­си­лай объ­явил, что поведет вой­ско в Лидию. На этот раз он не обма­ны­вал Тис­са­фер­на, но тот, не дове­ряя Аге­си­лаю после того как был введен им в заблуж­де­ние, теперь обма­нул само­го себя. Он счи­тал, что Аге­си­лай, кото­рый, по его мне­нию, испы­ты­вал недо­ста­ток в кон­ни­це, высту­пит теперь в Карию, где мест­ность не бла­го­при­ят­ст­ву­ет пере­дви­же­нию всад­ни­ков. 2 Когда же Аге­си­лай, как он гово­рил ранее, при­был на рав­ни­ну у Сард, Тис­са­ферн вынуж­ден был поспе­шить на помощь горо­ду. При этом он напал со сво­ей кон­ни­цей на вои­нов про­тив­ни­ка, кото­рые раз­бре­лись по рав­нине с целью гра­бе­жа, и мно­гих из них уни­что­жил. 3 Аге­си­лай, сооб­ра­зив, что пехота про­тив­ни­ка еще не подо­шла, сам же он име­ет под рукой все свое вой­ско, решил дать сра­же­ние как мож­но ско­рее. Поста­вив лег­кую пехоту меж­ду всад­ни­ка­ми, он при­ка­зал им высту­пать и уда­рить на про­тив­ни­ка, не теряя ни мину­ты, сам же сле­дом повел тяже­лую пехоту. 4 Вар­ва­ры были обра­ще­ны в бег­ство, и гре­ки, устре­мив­ши­е­ся в пого­ню, мно­гих уби­ли и захва­ти­ли вра­же­ский лагерь. 5 После этой бит­вы гре­ки не толь­ко мог­ли бес­пре­пят­ст­вен­но брать добы­чу и уво­дить рабов и скот из цар­ских вла­де­ний, но с удо­вле­тво­ре­ни­ем увиде­ли, что Тис­са­ферн, злей­ший враг гре­ков, понес спра­вед­ли­вое воз­мездие. 6 Царь немед­лен­но отпра­вил про­тив него Тифрав­ста, кото­рый отру­бил голо­ву Тис­са­фер­ну, а затем обра­тил­ся к Аге­си­лаю с прось­бой пре­кра­тить вой­ну и отплыть домой, пред­ла­гая ему при этом день­ги, 7 но тот отве­тил, что вопрос о мире может решить толь­ко сама Спар­та, а что каса­ет­ся до него, то он боль­ше нахо­дит удо­воль­ст­вия в обо­га­ще­нии сво­их сол­дат, чем в том, чтобы само­му стать бога­тым. Вооб­ще же, ска­зал он, у гре­ков счи­та­ет­ся пре­крас­ным брать у вра­га не подар­ки, а добы­чу. 8 Одна­ко, чтобы выка­зать при­зна­тель­ность Тифрав­сту, нака­зав­ше­му обще­го вра­га гре­ков Тис­са­фер­на, он высту­пил со сво­им вой­ском во Фри­гию, взяв у пер­са трид­цать талан­тов¹² на путе­вые издерж­ки.

9 По доро­ге он полу­чил ски­та­лу от спар­тан­ских вла­стей, при­ка­зы­вав­ших ему взять коман­до­ва­ние и над фло­том. Такую честь не ока­зы­ва­ли нико­му, кро­ме Аге­си­лая. 10 Он бес­спор­но был, как гово­рит и Фео­помп, вели­чай­шим и извест­ней­шим сре­ди сво­их совре­мен­ни­ков, но и за всем тем более гор­дил­ся сво­и­ми лич­ны­ми каче­ства­ми, чем огром­ною вла­стью. 11 Теперь, одна­ко, он, как кажет­ся, совер­шил ошиб­ку, пору­чив коман­до­ва­ние фло­том Писанд­ру. Несмот­ря на то, что были более опыт­ные и рас­суди­тель­ные люди, он при­нял во вни­ма­ние не инте­ре­сы оте­че­ства, а род­ст­вен­ные чув­ства и в уго­ду сво­ей жене, бра­том кото­рой был Писандр, поста­вил его во гла­ве мор­ских сил.

11. Сам Аге­си­лай, всту­пив с вой­ском в зем­лю, под­чи­нен­ную Фар­на­ба­зу, не толь­ко ока­зал­ся в местах, изоби­лу­ю­щих всем необ­хо­ди­мым, но и собрал мно­го денег. Прой­дя до самой Пафла­го­нии, он при­влек на свою сто­ро­ну пафла­гон­ско­го царя Котия, кото­рый желал друж­бы с ним, вос­хи­ща­ясь его доб­ле­стью и чест­но­стью. 2 Спиф­ридат же, с тех пор как отде­лил­ся от Фар­на­ба­за и пере­шел к Аге­си­лаю, посто­ян­но сопро­вож­дал его во всех похо­дах. У него был сын — пре­крас­ный юно­ша по име­ни Мега­бат, кото­ро­го Аге­си­лай горя­чо любил. Спиф­ридат имел так­же и дочь, кра­си­вую девуш­ку на выда­нье. 3 Аге­си­лай уго­во­рил Котия женить­ся на ней, а сам, взяв у него тыся­чу всад­ни­ков и две тыся­чи лег­ко­во­ору­жен­ных пехо­тин­цев, воз­вра­тил­ся во Фри­гию. Он при­нял­ся опу­сто­шать зем­лю Фар­на­ба­за, кото­рый не ока­зы­вал сопро­тив­ле­ния, не дове­ряя даже кре­по­стям, но, захва­тив с собою бо́льшую часть сво­ей каз­ны и сокро­вищ, бро­дил по всей стране, избе­гая встре­чи с Аге­си­ла­ем. Нако­нец, Спиф­ридат с помо­щью спар­тан­ца Герип­пида захва­тил его лагерь и овла­дел все­ми его богат­ства­ми. 4 Одна­ко Герип­пид учи­нил такой стро­гий над­зор над захва­чен­ным, вынуж­дая вар­ва­ров воз­вра­щать добы­чу и все подроб­но осмат­ри­вая и рас­сле­дуя, что рас­сер­дил Спиф­рида­та, и тот сра­зу же ушел со все­ми пафла­гон­ца­ми в Сар­ды¹³. 5 Это, как сооб­ща­ют, до край­но­сти опе­ча­ли­ло Аге­си­лая. Он был недо­во­лен преж­де все­го тем, что лишил­ся тако­го бла­го­род­но­го чело­ве­ка, как Спиф­ридат, а с ним — и зна­чи­тель­ных воен­ных сил; затем, он сты­дил­ся, что его могут упрек­нуть в скряж­ни­че­стве и коры­сто­лю­бии, в то вре­мя как он все­гда стре­мил­ся очи­стить от них не толь­ко соб­ст­вен­ную душу, но и оте­че­ство. 6 Кро­ме этих двух явных при­чин, его не менее мучи­ла и любовь к Мега­ба­ту, хотя, когда юно­ша бывал с ним, он упор­но, все­ми сила­ми ста­рал­ся побо­роть эту страсть. 7 Одна­жды, когда Мега­бат подо­шел к нему с при­вет­ст­ви­ем и хотел обнять и поце­ло­вать его, Аге­си­лай укло­нил­ся от поце­луя. Юно­ша был скон­фу­жен, пере­стал под­хо­дить к нему и при­вет­ст­во­вал его лишь изда­ли. Тогда Аге­си­лай, жалея, что лишил­ся его лас­ки, с при­твор­ным удив­ле­ни­ем спро­сил, что слу­чи­лось с Мега­ба­том, отче­го тот пере­стал при­вет­ст­во­вать его поце­лу­я­ми. 8 «Ты сам вино­ват, — отве­ти­ли его дру­зья, — так как не при­ни­ма­ешь поце­лу­ев кра­си­во­го маль­чи­ка, но в стра­хе бежишь от них. Его же и сей­час мож­но убедить прий­ти к тебе с поце­лу­я­ми, если ты толь­ко сно­ва не про­явишь робо­сти». 9 После неко­то­ро­го мол­ча­ния и разду­мья Аге­си­лай отве­тил: «Вам не нуж­но уго­ва­ри­вать его, так как я нахо­жу боль­ше удо­воль­ст­вия в том, чтобы сно­ва начать с самим собою эту борь­бу за его поце­луи, чем в том, чтобы иметь все сокро­ви­ща, кото­рые я когда-либо видел». 10 Так дер­жал себя Аге­си­лай, когда Мега­бат был побли­зо­сти; когда же тот уда­лил­ся, он почув­ст­во­вал такую страсть к нему, что труд­но ска­зать, удер­жал­ся ли бы он от поце­лу­ев, если бы тот сно­ва появил­ся перед ним.

12. Неко­то­рое вре­мя спу­стя Фар­на­баз захо­тел всту­пить с Аге­си­ла­ем в пере­го­во­ры. Встре­чу им устро­ил кизи­ки­ец Апол­ло­фан, госте­при­и­мец того и дру­го­го. 2 Аге­си­лай, при­быв­ший пер­вым к назна­чен­но­му месту со сво­и­ми дру­зья­ми, рас­по­ло­жил­ся в тени на густой тра­ве, под­жидая Фар­на­ба­за. 3 Когда тот при­был и увидел лежа­ще­го Аге­си­лая, то из почте­ния к нему, не обра­щая вни­ма­ния на разо­стлан­ные для него мяг­кие шку­ры и пест­рые ков­ры, и сам опу­стил­ся на зем­лю, хотя был одет в уди­ви­тель­но тон­кое и рос­кош­но выши­тое пла­тье. 4 После пер­вых при­вет­ст­вий у Фар­на­ба­за не ока­за­лось недо­стат­ка в упре­ках по адре­су лакеде­мо­нян; ибо те были мно­гим обя­за­ны ему во вре­мя вой­ны с афи­ня­на­ми, теперь же гра­би­ли его зем­лю. 5 Аге­си­лай видел, что сопро­вож­дав­шие его спар­тан­цы поту­пи­лись от сты­да и нахо­дят­ся в затруд­не­нии, пони­мая, что Фар­на­баз дей­ст­ви­тель­но оби­жен неспра­вед­ли­во. Поэто­му он отве­тил: 6 «Да, Фар­на­баз, рань­ше мы были дру­зья­ми царя и по-дру­же­ски отно­си­лись к его инте­ре­сам; теперь мы ста­ли его вра­га­ми и посту­па­ем с ним по-вра­же­ски. Видя, что ты сам жела­ешь быть соб­ст­вен­но­стью царя, мы, конеч­но, ста­ра­ем­ся вредить ему в тво­ем лице. 7 Но с того дня, как ты пред­по­чтешь назы­вать­ся дру­гом и союз­ни­ком гре­ков, а не рабом царя, можешь быть уве­рен, что и это вой­ско, и это ору­жие, и суда, и каж­дый из нас сде­ла­ет­ся защит­ни­ком тво­е­го иму­ще­ства и тво­ей сво­бо­ды, без кото­рой для людей не суще­ст­ву­ет ниче­го пре­крас­но­го и ниче­го желан­но­го». 8 Тогда Фар­на­баз открыл ему свои истин­ные наме­ре­ния. «Если царь, — ска­зал он, — при­шлет дру­го­го пол­ко­во­д­ца, то я буду вашим союз­ни­ком; если же он пере­даст вер­хов­ное коман­до­ва­ние мне, то у меня не будет недо­стат­ка в рве­нии, чтобы сра­жать­ся с вами за мое­го царя и вредить вам». 9 Аге­си­лай остал­ся дово­лен этим отве­том и, взяв Фар­на­ба­за за пра­вую руку и став с ним рядом, ска­зал: «Я желал бы, Фар­на­баз, чтобы ты, с подоб­ны­ми чув­ства­ми, был бы нам луч­ше дру­гом, чем вра­гом».

13. Фар­на­баз со сво­и­ми людь­ми уда­лил­ся, а сын его, задер­жав­шись, под­бе­жал к Аге­си­лаю и ска­зал ему, улы­ба­ясь: «Аге­си­лай, я делаю тебя моим госте­при­им­цем». И с эти­ми сло­ва­ми он отдал ему дро­тик, кото­рый дер­жал в руке. 2 Аге­си­лай охот­но при­нял пода­рок и, оча­ро­ван­ный кра­сотой и дру­же­лю­би­ем юно­ши, оглядел при­сут­ст­ву­ю­щих, чтобы най­ти у них что-нибудь достой­ное для ответ­но­го дара пре­крас­но­му и бла­го­род­но­му пер­су. Заме­тив лошадь пис­ца Идея с доро­ги­ми бля­ха­ми на сбруе, он тот­час снял это укра­ше­ние и пода­рил юно­ше. 3 И в даль­ней­шем он посто­ян­но о нем вспо­ми­нал, и когда впо­след­ст­вии тот был изгнан из оте­че­ско­го дома сво­и­ми бра­тья­ми и искал убе­жи­ща в Пело­пон­не­се, Аге­си­лай про­явил к нему вели­чай­шее вни­ма­ние и помо­гал ему даже в его любов­ных делах. 4 Тот влю­бил­ся в афин­ско­го маль­чи­ка-бор­ца, а так как тот был для ребен­ка слиш­ком высок и кре­пок, его мог­ли не допу­стить к уча­стию в Олим­пий­ских состя­за­ни­ях¹⁴. Перс обра­тил­ся с прось­ба­ми за него к Аге­си­лаю, кото­рый, желая уго­дить сво­е­му госте­при­им­цу, горя­чо взял­ся за дело и довел его до кон­ца, хотя и с боль­шим трудом. 5 Аге­си­лай во всем про­чем стро­го при­дер­жи­вал­ся зако­нов, но когда дело каса­лось друж­бы, счи­тал неукос­ни­тель­ную при­вер­жен­ность спра­вед­ли­во­сти пустой отго­вор­кой. Так, пере­да­ют, что им была напи­са­на карий­цу Гид­ри­ею запис­ка сле­дую­ще­го содер­жа­ния: «Если Никий неви­но­вен — отпу­сти его, если он вино­вен — отпу­сти его из люб­ви к нам; итак, отпу­сти его в любом слу­чае». 6 Вот как по боль­шей части отно­сил­ся Аге­си­лай к дру­зьям. Одна­ко, когда того тре­бо­ва­ло общее дело, он более счи­тал­ся с обсто­я­тель­ства­ми. Так, напри­мер, он дока­зал это одна­жды, когда, сни­ма­ясь поспеш­но с лаге­ря, поки­нул сво­его воз­люб­лен­но­го, нахо­див­ше­го­ся в болез­нен­ном состо­я­нии. 7 Тот звал его и молил остать­ся, но Аге­си­лай повер­нул­ся и ска­зал: «Труд­но быть и состра­да­тель­ным и рас­суди­тель­ным одно­вре­мен­но». Об этом слу­чае рас­ска­зы­ва­ет фило­соф Иеро­ним.

14. Про­шло толь­ко два года коман­до­ва­ния Аге­си­лая, а слух о нем рас­про­стра­нил­ся дале­ко. При этом осо­бен­но про­слав­ля­лись его рас­суди­тель­ность, про­стота и уме­рен­ность. 2 На сво­ем пути он оста­нав­ли­вал­ся в пре­де­лах самых чти­мых свя­ти­лищ отдель­но от сво­их спут­ни­ков, делая богов свиде­те­ля­ми и оче­вид­ца­ми таких поступ­ков, кото­рые мы обыч­но совер­ша­ем в уеди­не­нии, избе­гая чужих взо­ров. Сре­ди мно­гих тысяч вои­нов труд­но было бы най­ти тако­го, у кото­ро­го постель была бы про­ще и дешев­ле, чем у Аге­си­лая. 3 К жаре и холо­ду он был настоль­ко без­раз­ли­чен, как если бы один лишь он был создан, чтобы пере­но­сить любые пере­ме­ны пого­ды, посы­лае­мые бога­ми. 4 Но самым при­ят­ным зре­ли­щем для гре­ков, насе­ля­ю­щих Азию, было видеть, как пол­ко­вод­цы и намест­ни­ки, обыч­но невы­но­си­мо гор­дые, изне­жен­ные богат­ст­вом и рос­ко­шью, с тре­пе­том угож­да­ют чело­ве­ку в про­стом, поно­шен­ном пла­ще и бес­пре­ко­слов­но меня­ют свое поведе­ние, выслу­шав от него лишь одно по-лакон­ски немно­го­слов­ное заме­ча­ние. При этом мно­гим при­хо­ди­ли на ум сло­ва Тимо­фея:

15. В то вре­мя Азия силь­но вол­но­ва­лась и склон­на была к отпа­де­нию от пер­сов. Аге­си­лай навел порядок в ази­ат­ских горо­дах и при­дал им над­ле­жа­щее государ­ст­вен­ное устрой­ство, не при­бе­гая к каз­ням и изгна­нию граж­дан. Затем он решил дви­нуть­ся даль­ше, чтобы, уда­лив вой­ну от Гре­че­ско­го моря, заста­вить царя сра­зить­ся за его соб­ст­вен­ную жизнь и сокро­ви­ща Суз и Экба­тан и таким обра­зом лишить его воз­мож­но­сти воз­буж­дать вой­ну сре­ди гре­ков, сидя спо­кой­но на сво­ем троне и под­ку­пая свое­ко­рыст­ных иска­те­лей народ­ной бла­го­склон­но­сти. 2 Одна­ко в это вре­мя к нему при­был спар­та­нец Эпи­кидид с изве­сти­ем, что Спар­те угро­жа­ет опас­ная вой­на в самой Гре­ции и что эфо­ры при­зы­ва­ют его, при­ка­зы­вая прий­ти на помощь сограж­да­нам.

3

Ибо каким еще сло­вом мож­но назвать эту зависть, эти объ­еди­не­ния и воору­жен­ные при­готов­ле­ния гре­ков для борь­бы с гре­ка­ми же — все то, чем они сами отвра­ти­ли уже скло­нив­ше­е­ся на их сто­ро­ну сча­стье, обер­нув ору­жие, направ­лен­ное про­тив вар­ва­ров, и вой­ну, веду­щу­ю­ся вда­ли от Гре­ции, про­тив самих себя? 4 Я не согла­сен с корин­фя­ни­ном Дема­ра­том¹⁶, ска­зав­шим, что все гре­ки, не видев­шие Алек­сандра сидев­шим на троне Дария, были лише­ны вели­чай­ше­го наслаж­де­ния. Я пола­гаю, им бы ско­рее нуж­но было пла­кать при мыс­ли, что пол­ко­вод­цы элли­нов, сра­жав­ши­е­ся при Левк­трах, Коро­нее, Корин­фе, явля­ют­ся винов­ни­ка­ми того, что честь эта выпа­ла на долю Алек­сандра и Македо­нии. 5 Из всех поступ­ков Аге­си­лая нет более слав­но­го, чем это воз­вра­ще­ние, — нель­зя най­ти луч­ше­го при­ме­ра спра­вед­ли­во­сти и пови­но­ве­ния вла­стям. 6 Ибо если Ган­ни­бал, когда он нахо­дил­ся в отча­ян­ном поло­же­нии и когда его уже почти вовсе вытес­ни­ли из Ита­лии, лишь с боль­шим трудом пови­но­вал­ся тем, кто при­зы­вал его для защи­ты роди­ны; если Алек­сандр при изве­стии о сра­же­нии меж­ду Анти­па­тром и Агидом ска­зал с усмеш­кой: «Похо­же, дру­зья, что в то вре­мя, как мы побеж­да­ем Дария, в Арка­дии идет вой­на мышей»¹⁷, — то как не счи­тать счаст­ли­вой Спар­ту, когда Аге­си­лай про­явил такое ува­же­ние к оте­че­ству и почти­тель­ность к зако­нам? 7 Едва успе­ла прий­ти к нему ски­та­ла, как он отка­зал­ся и от бле­стя­щих успе­хов, и от могу­ще­ства, и от заман­чи­вых надежд и, оста­вив «несвер­шен­ным дело»¹⁸, тот­час же отплыл. Он поки­нул сво­их союз­ни­ков в глу­бо­кой печа­ли по нем, опро­вер­гая сло­ва Эра­си­стра­та, сына Феа­ка, о том, что лакеде­мо­няне луч­ше в обще­ст­вен­ных, афи­няне же в част­ных делах. 8 Ибо если он про­явил себя пре­крас­ным царем и пол­ко­вод­цем, то еще более без­упре­чен и при­я­тен был как това­рищ и друг для тех, кто нахо­дил­ся с ним в близ­ких отно­ше­ни­ях.

Так как пер­сид­ские моне­ты чека­ни­лись с изо­бра­же­ни­ем стрел­ка из лука, Аге­си­лай ска­зал, сни­ма­ясь с лаге­ря, что пер­сид­ский царь изго­ня­ет его из Азии с помо­щью деся­ти тысяч стрел­ков: тако­ва была сум­ма, достав­лен­ная в Афи­ны и Фивы и разде­лен­ная меж­ду народ­ны­ми вожа­ка­ми, чтобы они под­стре­ка­ли народ к войне со спар­тан­ца­ми.

16. Перей­дя через Гел­лес­понт, Аге­си­лай дви­нул­ся по Фра­кии, не спра­ши­вая на то раз­ре­ше­ния ни у одно­го из вар­вар­ских пле­мен; он лишь отпра­вил к каж­до­му из них гон­ца с вопро­сом, жела­ют ли они, чтобы он про­шел через их стра­ну как друг или как враг. 2 Все при­ня­ли его дру­же­люб­но и посы­ла­ли ему для охра­ны столь­ко людей, сколь­ко было в их силах; одни лишь так назы­вае­мые тро­ха­лы, кото­рым даже Ксеркс, гово­рят, дол­жен был упла­тить за про­ход через их зем­лю, потре­бо­ва­ли у Аге­си­лая сто талан­тов сереб­ра и столь­ко же жен­щин. 3 Но Аге­си­лай, насме­ха­ясь над ними, спро­сил: «Поче­му же они сра­зу не при­шли, чтобы полу­чить пла­ту?» Он дви­нул­ся про­тив них, всту­пил в сра­же­ние и обра­тил вар­ва­ров в бег­ство, нане­ся им тяже­лые поте­ри. 4 С тем же вопро­сом он обра­тил­ся к царю Македо­нии; тот отве­тил, что поду­ма­ет, а Аге­си­лай ска­зал: «Хоро­шо, пусть он дума­ет, а мы пока пой­дем впе­ред». Царь уди­вил­ся его сме­ло­сти и, испу­гав­шись, сооб­щил ему, что он может прой­ти по его стране как друг.

5 Так как фес­са­лий­цы были в сою­зе с вра­га­ми Спар­ты, Аге­си­лай стал опу­сто­шать их вла­де­ния, послав, одна­ко, в то же вре­мя в Лариссу Ксе­нок­ла и Ски­фа с пред­ло­же­ни­ем друж­бы. Оба они были схва­че­ны и заклю­че­ны в тюрь­му. Все воз­му­ща­лись этим и пола­га­ли, что Аге­си­лаю необ­хо­ди­мо тот­час высту­пить и оса­дить Лариссу, одна­ко он, ска­зав, что не хочет занять даже всю Фес­са­лию ценою жиз­ни хотя бы одно­го из этих дво­их, полу­чил обо­их обрат­но, заклю­чив мир­ное согла­ше­ние. 6 Но это­му, быть может, не сто­ит и удив­лять­ся: ведь когда в дру­гой раз Аге­си­лай узнал, что у Корин­фа про­изо­шла боль­шая бит­ва и со сто­ро­ны спар­тан­цев пало совсем немно­го, со сто­ро­ны же про­тив­ни­ка — мно­же­ство, он не про­явил ни радо­сти, ни гор­до­сти и лишь ска­зал с глу­бо­ким вздо­хом: «Горе тебе, Гре­ция, что ты сама погу­би­ла столь­ко людей, кото­рые, если бы они еще жили, спо­соб­ны были бы, объ­еди­нив­шись, победить всех вар­ва­ров вме­сте взя­тых».

7 Во вре­мя его похо­да фар­саль­цы напа­да­ли на него и нано­си­ли урон вой­ску. Аге­си­лай, воз­гла­вив пять­сот всад­ни­ков, напал на фар­саль­цев, обра­тил их в бег­ство и поста­вил тро­фей у Нар­фа­кия. 8 Этой победе он осо­бен­но радо­вал­ся, ибо лишь с кон­ни­цей, создан­ной им самим, победил людей, гор­див­ших­ся более все­го сво­им искус­ст­вом в вер­хо­вой езде.

17. Сюда к нему при­был из Спар­ты эфор Диф­рид, при­не­ся при­ка­за­ние тот­час вторг­нуть­ся в Бео­тию. 2 Аге­си­лай, счи­тая, что этот план дол­жен быть выпол­нен поз­же, после более тща­тель­ных при­готов­ле­ний, пола­гал, одна­ко, что нель­зя ока­зы­вать непо­ви­но­ве­ние вла­стям. Он объ­явил сво­им вой­скам, что ско­ро настанет тот день, ради кото­ро­го они при­шли из Азии, и при­звал к себе две моры^[1]19 из сто­яв­ших у Корин­фа сил. 3 Лакеде­мо­няне, чтобы ока­зать ему осо­бую честь, воз­ве­сти­ли в Спар­те, что те из юно­шей, кто жела­ет высту­пить на помощь царю, могут запи­сать­ся в спис­ки. Так как охот­но запи­са­лись все, вла­сти ото­бра­ли 50 чело­век, наи­бо­лее цве­ту­щих и силь­ных, и ото­сла­ли их в вой­ско.

4 Аге­си­лай, меж­ду тем, прой­дя через Фер­мо­пи­лы, дви­нул­ся по Фокиде, дру­же­ст­вен­но к нему рас­по­ло­жен­ной. Но лишь толь­ко он всту­пил в Бео­тию и встал лаге­рем у Херо­неи, как во вре­мя затме­ния солн­ца²⁰, кото­рое при­ня­ло очер­та­ния луны, полу­чил изве­стие о смер­ти Писанд­ра и о победе Фар­на­ба­за и Коно­на в мор­ской бит­ве при Книде. 5 Аге­си­лай был силь­но опе­ча­лен как гибе­лью Писанд­ра, так и ущер­бом, кото­рый понес­ло оте­че­ство, одна­ко, чтобы не вну­шить вои­нам робо­сти и отча­я­ния, в то вре­мя как они гото­ви­лись к борь­бе, он при­ка­зал людям, при­быв­шим с моря, гово­рить про­ти­во­по­лож­ное дей­ст­ви­тель­но­сти — что бит­ва была выиг­ра­на спар­тан­ца­ми. Он сам появил­ся с вен­ком на голо­ве, при­нес жерт­вы богам за хоро­шее изве­стие и ото­слал сво­им дру­зьям части жерт­вен­ных живот­ных.

18. Отсюда он высту­пил даль­ше и, ока­зав­шись при Коро­нее лицом к лицу с про­тив­ни­ком, выстро­ил вой­ско в бое­вой порядок, пору­чив орхо­мен­цам левое кры­ло и став во гла­ве пра­во­го. У непри­я­те­ля на пра­вом флан­ге сто­я­ли фиван­цы, на левом — арги­вяне. 2 Ксе­но­фонт, вер­нув­ший­ся из Азии²¹ и сам участ­во­вав­ший в сра­же­нии рядом с Аге­си­ла­ем, рас­ска­зы­ва­ет, что эта бит­ва была наи­бо­лее оже­сто­чен­ной из всех, кото­рые про­ис­хо­ди­ли в те вре­ме­на. 3 Пер­вое столк­но­ве­ние не вызва­ло, прав­да, упор­ной и дли­тель­ной борь­бы: фиван­цы обра­ти­ли в бег­ство орхо­мен­цев, а Аге­си­лай — арги­вян. 4 Одна­ко и те и дру­гие, узнав, что их левое кры­ло опро­ки­ну­то и отсту­па­ет, повер­ну­ли назад. Аге­си­лай мог бы обес­пе­чить себе вер­ную победу, если бы он не уда­рил фиван­цам в лоб, а дал им прой­ти мимо и бро­сил­ся бы на них сза­ди. 5 Одна­ко из-за оже­сто­че­ния и често­лю­бия он сшиб­ся с про­тив­ни­ком грудь с гру­дью, желая опро­ки­нуть его сво­им натис­ком. Вра­ги при­ня­ли удар с не мень­шею отва­гой, и вспых­ну­ло горя­чее сра­же­ние по всей бое­вой линии, осо­бен­но напря­жен­ное в том месте, где сто­ял Аге­си­лай, окру­жен­ный пятью­де­ся­тью спар­тан­ца­ми, бое­вой пыл кото­рых, как кажет­ся, послу­жил на этот раз спа­се­ни­ем для царя. 6 Ибо они сра­жа­лись, защи­щая его, с вели­чай­шей храб­ро­стью и, хотя и не смог­ли убе­речь царя от ран, одна­ко, когда его пан­цирь был уже про­бит во мно­гих местах меча­ми и копья­ми, вынес­ли его с боль­шим трудом, но живо­го; тес­но спло­тив­шись вокруг него, они мно­гих вра­гов поло­жи­ли на месте и сами поте­ря­ли мно­гих. 7 Когда обна­ру­жи­лось, что одо­леть фиван­цев пря­мым уда­ром — зада­ча слиш­ком труд­ная, спар­тан­цы при­нуж­де­ны были при­нять план, отверг­ну­тый ими в нача­ле сра­же­ния. 8 Они рас­сту­пи­лись перед фиван­ца­ми и дали им прой­ти меж­ду сво­и­ми ряда­ми, а когда те, увидев, что про­рыв уже совер­шен, нару­ши­ли строй, спар­тан­цы погна­лись за ними и, порав­няв­шись, напа­ли с флан­гов. 9 Одна­ко им не уда­лось обра­тить вра­гов в бег­ство: фиван­цы ото­шли к Гели­ко­ну, при­чем эта бит­ва пре­ис­пол­ни­ла их само­мне­ни­ем, так как им уда­лось остать­ся непо­беж­ден­ны­ми, несмот­ря на то, что они были одни, без союз­ни­ков.

19. Аге­си­лай, хотя и стра­дал от мно­го­чис­лен­ных ран, не уда­лил­ся сра­зу в палат­ку, но при­ка­зал отне­сти себя на носил­ках к строю сво­их, чтобы убедить­ся, что тру­пы уби­тых собра­ны и нахо­дят­ся в пре­де­лах дося­гае­мо­сти. 2 Про­тив­ни­ков, кото­рые укры­ва­лись в близ­ле­жа­щем хра­ме Афи­ны Ито­ний­ской, он при­ка­зал отпу­стить. Око­ло это­го хра­ма нахо­дил­ся тро­фей, кото­рый поста­ви­ли в свое вре­мя бео­тий­цы во гла­ве со Спар­то­ном, когда они на этом месте победи­ли афи­нян и уби­ли Тол­мида. 3 На сле­дую­щее утро Аге­си­лай, чтобы испы­тать, жела­ют ли фиван­цы воз­об­но­вить сра­же­ние, при­ка­зал вои­нам укра­сить себя вен­ка­ми и под зву­ки флейт поста­вить пыш­ный тро­фей, как подо­ба­ет победи­те­лям. 4 Когда же про­тив­ни­ки при­сла­ли послов с прось­бой о выда­че тру­пов²², он заклю­чил с ними пере­ми­рие и, закре­пив таким обра­зом победу, отпра­вил­ся на носил­ках в Дель­фы, где в это вре­мя про­ис­хо­ди­ли Пифий­ские игры. Аге­си­лай устро­ил тор­же­ст­вен­ное шест­вие в честь Апол­ло­на и посвя­тил богу деся­тую часть добы­чи, захва­чен­ной им в Азии, что состав­ля­ло сто талан­тов.

5 По воз­вра­ще­нии в Спар­ту он сра­зу же заво­е­вал сим­па­тии граж­дан и все­об­щее удив­ле­ние сво­и­ми при­выч­ка­ми и обра­зом жиз­ни. 6 Ибо, в отли­чие от боль­шин­ства пол­ко­вод­цев, он не вер­нул­ся с чуж­би­ны дру­гим чело­ве­ком, пре­об­ра­зив­шим­ся под воздей­ст­ви­ем чуже­зем­ных нра­вов, недо­воль­ным всем оте­че­ст­вен­ным, ссо­ря­щим­ся со сво­и­ми сограж­да­на­ми; наобо­рот, он вел себя так, как если бы нико­гда не пере­хо­дил на дру­гую сто­ро­ну Эвро­та²³, ува­жал и любил род­ные обы­чаи, не изме­нил ниче­го ни в пище, ни в купа­ньях, ни в обра­зе жиз­ни сво­ей жены, ни в укра­ше­нии сво­его ору­жия, ни в домаш­нем хозяй­стве. Даже две­ри соб­ст­вен­но­го дома, кото­рые были настоль­ко древни­ми, что, каза­лось, были постав­ле­ны еще Ари­сто­де­мом²⁴, он сохра­нил в преж­нем состо­я­нии. 7 По сло­вам Ксе­но­фон­та²⁵, канатр его доче­ри не был более пыш­ным, чем у дру­гих. 8 Кана­тром лакеде­мо­няне назы­ва­ют дере­вян­ные изо­бра­же­ния гри­фов и тра­ге­ла­фов²⁶, в кото­рых они возят сво­их доче­рей во вре­мя тор­же­ст­вен­ных шест­вий. 9 Ксе­но­фонт не запи­сал име­ни доче­ри Аге­си­лая, и Дике­арх доса­до­вал на то, что мы не зна­ем имен ни доче­ри Аге­си­лая, ни мате­ри Эпа­ми­нон­да. 10 Одна­ко в лакон­ских запис­ках²⁷ мы нашли, что жена Аге­си­лая носи­ла имя Клео­ры, доче­рей же зва­ли Эвпо­лия и Иппо­ли­та. 11 В Лакеде­моне и поныне хра­нит­ся так­же копье Аге­си­лая, ничем не отли­чаю­ще­е­ся от дру­гих.

20. Заме­чая, как неко­то­рые из граж­дан гор­дят­ся и чва­нят­ся тем, что выкарм­ли­ва­ют коней для риста­лищ, Аге­си­лай уго­во­рил сест­ру свою Кинис­ку отпра­вить колес­ни­цу для уча­стия в олим­пий­ских состя­за­ни­ях²⁸. Этим он хотел пока­зать гре­кам, что подоб­ная победа не тре­бу­ет ника­кой доб­ле­сти, а лишь богат­ства и рас­то­чи­тель­но­сти. 2 Муд­ре­цу Ксе­но­фон­ту, кото­рый все­гда нахо­дил­ся при нем и поль­зо­вал­ся его вни­ма­ни­ем, он посо­ве­то­вал при­вез­ти сво­их детей в Лакеде­мон для вос­пи­та­ния, чтобы они овла­де­ли пре­крас­ней­шей из наук — пови­но­вать­ся и власт­во­вать.

3 После смер­ти Лисанд­ра Аге­си­лай рас­крыл боль­шой заго­вор, кото­рый тот устро­ил про­тив него тот­час по воз­вра­ще­нии из Азии, и решил пока­зать, каким граж­да­ни­ном был Лисандр при жиз­ни. 4 Про­чтя сохра­нив­шу­ю­ся в бума­гах Лисанд­ра речь, сочи­нен­ную Клео­ном Гали­кар­насским, кото­рую Лисандр от сво­его име­ни наме­ре­вал­ся дер­жать перед наро­дом, речь, содер­жав­шую при­зы­вы к пере­во­роту и изме­не­нию государ­ст­вен­но­го устрой­ства, 5 Аге­си­лай хотел обна­ро­до­вать ее. Одна­ко один из ста­рей­шин, про­чи­тав эту речь и ужас­нув­шись искус­ству убеж­де­ния, с каким она была напи­са­на, посо­ве­то­вал Аге­си­лаю не выка­пы­вать Лисанд­ра из моги­лы, но луч­ше похо­ро­нить вме­сте с ним и эту речь. Аге­си­лай после­до­вал сове­ту и отка­зал­ся от сво­его наме­ре­ния. 6 Сво­им про­тив­ни­кам он нико­гда не при­чи­нял вреда откры­то, но умел добить­ся, чтобы они были назна­че­ны пол­ко­во­д­ца­ми или началь­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми, затем ули­чал их в недоб­ро­со­вест­но­сти и коры­сто­лю­бии при испол­не­нии сво­их обя­зан­но­стей и, нако­нец, когда дело дохо­ди­ло до суда, под­дер­жи­вал их и помо­гал им. Таким обра­зом он делал из вра­гов дру­зей и при­вле­кал их на свою сто­ро­ну, так что не имел ни одно­го про­тив­ни­ка. 7 Вто­рой царь, Аге­си­по­лид, был сыном изгнан­ни­ка²⁹ и к тому же еще очень молод по воз­рас­ту, а по харак­те­ру кроток и мягок, и пото­му при­ни­мал мало уча­стия в государ­ст­вен­ных делах. Одна­ко Аге­си­лай счел необ­хо­ди­мым обя­зать бла­го­дар­но­стью и его. 8 Оба царя, когда нахо­ди­лись в горо­де, ходи­ли к одной и той же фиди­тии и пита­лись за одним сто­лом. 9 Зная, что Аге­си­по­лид, так же как и сам он, очень рас­по­ло­жен к любов­ным делам, Аге­си­лай все­гда заво­дил с ним раз­го­вор о пре­крас­ных маль­чи­ках. Он скло­нял юно­шу к любов­ным уте­хам и сам помо­гал ему в его увле­че­ни­ях. Дело в том, что в лакон­ских любов­ных свя­зях нет ниче­го гряз­но­го, наобо­рот, они соче­та­ют­ся с боль­шой стыд­ли­во­стью, често­лю­би­ем и стрем­ле­ни­ем к доб­ро­де­те­ли, как ска­за­но в жиз­не­опи­са­нии Ликур­га³⁰.

21. Бла­го­да­ря сво­е­му боль­шо­му вли­я­нию в государ­стве, Аге­си­лай добил­ся, чтобы коман­до­ва­ние фло­том было пору­че­но его свод­но­му бра­ту по мате­ри Телев­тию. 2 Затем он пред­при­нял поход в Коринф и сам захва­тил с суши Длин­ные сте­ны³¹, Телев­тий же на кораб­лях…* 3 В это вре­мя арги­вяне, кото­рые тогда вла­де­ли Корин­фом, справ­ля­ли Ист­мий­ские игры³². 4 Появив­шись в коринф­ской зем­ле, когда они толь­ко что совер­ши­ли жерт­во­при­но­ше­ние, Аге­си­лай заста­вил их бежать, бро­сив все при­готов­ле­ния к празд­не­ству. Быв­шие с ним коринф­ские изгнан­ни­ки обра­ти­лись к нему с прось­бой взять на себя рас­по­ряди­тель­ство в состя­за­ни­ях, но он отка­зал­ся и, пре­до­ста­вив это им самим, ждал, чтобы обез­опа­сить их от напа­де­ния, пока не окон­чат­ся жерт­во­при­но­ше­ния и состя­за­ния. 5 Неко­то­рое вре­мя спу­стя, когда он уда­лил­ся, арги­вяне спра­ви­ли Ист­мий­ские игры еще раз, и при этом ока­за­лось, что из чис­ла состя­зав­ших­ся неко­то­рые были вто­рич­но про­воз­гла­ше­ны победи­те­ля­ми, но были и такие, кото­рые в пер­вый раз победи­ли, а во вто­рой попа­ли в спи­сок побеж­ден­ных. 6 Узнав об этом, Аге­си­лай объ­явил, что арги­вяне сами себя ули­чи­ли в тру­со­сти, так как, пола­гая рас­по­ряди­тель­ство на играх чем-то боль­шим и важ­ным, не осме­ли­лись сра­зить­ся с ним за эту честь. 7 Сам он счи­тал необ­хо­ди­мым ко всем подоб­ным вещам отно­сить­ся сдер­жан­но. У себя в оте­че­стве он гото­вил хоры, устра­и­вал состя­за­ния и все­гда на них при­сут­ст­во­вал, про­яв­ляя боль­шое често­лю­бие и усер­дие и не про­пус­кая даже ни одно­го состя­за­ния маль­чи­ков и дево­чек, но то, что вос­хи­ща­ло осталь­ных, ему было слов­но вовсе неве­до­мо и незна­ко­мо. 8 Одна­жды он встре­тил­ся с тра­ги­че­ским акте­ром Кал­лип­пидом, имя кото­ро­го было про­слав­ле­но сре­ди гре­ков и кото­рый поль­зо­вал­ся все­об­щим при­зна­ни­ем. Кал­лип­пид пер­вым при­вет­ст­во­вал Аге­си­лая, а затем с гор­дым видом сме­шал­ся с сопро­вож­дав­ши­ми царя на про­гул­ке, рас­счи­ты­вая, что тот ска­жет ему какую-либо любез­ность. Нако­нец, Кал­лип­пид не вытер­пел и ска­зал: «Раз­ве ты не узна­ешь меня, царь?» — на что Аге­си­лай, повер­нув­шись к нему, отве­тил: «Сда­ет­ся мне, что ты Кал­лип­пид, дике­ликт?» — так назы­ва­ют лакеде­мо­няне мимов. 9 В дру­гой раз его позва­ли послу­шать чело­ве­ка, под­ра­жаю­ще­го пению соло­вья. 10 Аге­си­лай отка­зал­ся, ска­зав: «Я слы­шал само­го соло­вья». Врач Мене­крат за успеш­ное изле­че­ние в несколь­ких без­на­деж­ных слу­ча­ях полу­чил про­зви­ще Зев­са. Он бес­стыд­но поль­зо­вал­ся этим про­зви­щем и отва­жил­ся даже напи­сать Аге­си­лаю: «Мене­крат-Зевс жела­ет здрав­ст­во­вать Аге­си­лаю»³³. Аге­си­лай напи­сал в ответ: «Царь Аге­си­лай жела­ет Мене­кра­ту быть в здра­вом уме».

22. Когда Аге­си­лай нахо­дил­ся еще око­ло Корин­фа и после захва­та Герея³⁴ наблюдал, как его вои­ны уво­дят плен­ных и уно­сят добы­чу, к нему при­бы­ли послы из Фив с пред­ло­же­ни­ем дру­же­ст­вен­но­го сою­за. 2 Аге­си­лай, все­гда нена­видев­ший этот город, нашел такой слу­чай под­хо­дя­щим, чтобы выра­зить свое пре­зре­ние к фиван­цам, и сде­лал вид, что не видит и не слы­шит послов. 3 Но он потер­пел заслу­жен­ное воз­мездие за свою гор­ды­ню. Ибо еще не успе­ли фиван­цы уйти, как при­бы­ли к нему гон­цы с изве­сти­ем, что целая мора^[2] спар­тан­цев изруб­ле­на Ифи­кра­том. 4 Такое боль­шое несча­стье уже дав­но не пости­га­ло лакеде­мо­нян: они поте­ря­ли мно­гих слав­ных вои­нов, при­чем гопли­ты ока­за­лись побеж­ден­ны­ми лег­кой пехотой и лакеде­мо­няне — наем­ни­ка­ми. 5 Аге­си­лай тот­час поспе­шил на выруч­ку, но, когда узнал, что дело уже совер­ши­лось, быст­ро вер­нул­ся в Герей и уже сам пред­ло­жил явить­ся бео­тий­ским послам. 6 А фиван­цы, пла­тя ему той же моне­той, теперь ни сло­вом не упо­мя­ну­ли о мире, а лишь про­си­ли про­пу­стить их в Коринф. Аге­си­лай, раз­гне­ван­ный, ска­зал: «Если вы жела­е­те видеть, как ваши дру­зья гор­дят­ся сво­и­ми успе­ха­ми, вы вполне може­те подо­ждать до зав­тра». 7 И, взяв их с собой, он на сле­дую­щий день опу­сто­шил коринф­ские вла­де­ния и подо­шел к само­му горо­ду. 8 Дока­зав этим, что корин­фяне не отва­жи­ва­ют­ся ока­зы­вать ему сопро­тив­ле­ние, он отпу­стил посоль­ство фиван­цев. При­со­еди­нив к себе людей, уцелев­ших из потер­пев­шей пора­же­ние моры, Аге­си­лай отвел вой­ско в Лакеде­мон; по пути он сни­мал­ся с лаге­ря до рас­све­та и оста­нав­ли­вал­ся лишь с наступ­ле­ни­ем тем­ноты, чтобы те из арка­дян, кото­рые нена­виде­ли его и завидо­ва­ли ему, не мог­ли теперь радо­вать­ся его несча­стью.

9 Несколь­ко поз­же он, из рас­по­ло­же­ния к ахей­цам, пред­при­нял вме­сте с ними поход в Акар­на­нию и захва­тил там боль­шую добы­чу, победив акар­нан­цев в сра­же­нии. 10 Ахей­цы про­си­ли его остать­ся у них до зимы, чтобы поме­шать про­тив­ни­кам засе­ять поля. Одна­ко Аге­си­лай отве­тил, что он сде­ла­ет как раз обрат­ное, ибо вра­ги будут тем более стра­шить­ся вой­ны, если к лету зем­ля будет засе­я­на. 11 Так и слу­чи­лось: когда акар­нан­цы узна­ли о гото­вя­щем­ся новом похо­де Аге­си­лая, они заклю­чи­ли с ахей­ца­ми мир.

23. После того как Конон и Фар­на­баз, с помо­щью цар­ско­го флота заво­е­вав вла­ды­че­ство на море, ста­ли опу­сто­шать бере­га Лако­нии, а афи­няне на день­ги, полу­чен­ные от Фар­на­ба­за, вновь укре­пи­ли свой город, лакеде­мо­няне реши­ли заклю­чить мир с царем. 2 Они посла­ли Антал­кида к Тири­ба­зу с тем, чтобы позор­ней­шим, неспра­вед­ли­вей­шим обра­зом пре­дать царю гре­ков, насе­ля­ю­щих Азию, — тех гре­ков, за кото­рых столь­ко сра­жал­ся Аге­си­лай. 3 Пото­му и вышло, что этот позор мень­ше все­го кос­нул­ся само­го Аге­си­лая; к тому же Антал­кид был его вра­гом и все­ми сила­ми содей­ст­во­вал миру, пола­гая, что вой­на укреп­ля­ет власть Аге­си­лая, уве­ли­чи­ва­ет его сла­ву и вли­я­ние. 4 Все же чело­ве­ку, кото­рый ска­зал, что лакеде­мо­няне ста­ли при­вер­жен­ца­ми пер­сов, Аге­си­лай отве­тил: «А по-мое­му, ско­рее пер­сы — лакеде­мо­нян». 5 Кро­ме того, он угро­жал объ­яв­ле­ни­ем вой­ны тем, кто не желал при­нять усло­вия мира, и заста­вил таким обра­зом всех под­чи­нить­ся тем тре­бо­ва­ни­ям, кото­рые предъ­явил пер­сид­ский царь. При этом боль­ше все­го Аге­си­лай доби­вал­ся, чтобы фиван­цы, про­воз­гла­сив само­сто­я­тель­ность Бео­тии, тем самым осла­би­ли себя.

6 Одна­ко его наме­ре­ния ста­ли вполне ясны­ми лишь из его даль­ней­ше­го поведе­ния. Ибо, когда Фебид совер­шил недо­стой­ное дело, захва­тив Кад­мею³⁵ в мир­ное вре­мя, все гре­ки были охва­че­ны него­до­ва­ни­ем; воз­му­ща­лись и сами спар­тан­цы, осо­бен­но же про­тив­ни­ки Аге­си­лая. В гне­ве они спра­ши­ва­ли Фебида, по чье­му при­ка­за­нию он так посту­пил, и все­об­щие подо­зре­ния были обра­ще­ны на Аге­си­лая. 7 Но Аге­си­лай без коле­ба­ний откры­то высту­пил на защи­ту Фебида, гово­ря, что важ­но выяс­нить толь­ко, при­нес ли этот посту­пок какую-нибудь поль­зу. «Ибо все, что при­но­сит поль­зу Лакеде­мо­ну, — гово­рит он, — вполне допу­сти­мо совер­шать на свой страх и риск, даже без чье­го-либо при­ка­за­ния». 8 И этот чело­век на сло­вах счи­тал спра­вед­ли­вость выс­шей доб­ро­де­те­лью, утвер­ждая при вся­ком удоб­ном слу­чае, что храб­рость не при­но­сит ника­кой поль­зы там, где нет спра­вед­ли­во­сти, и что если бы все ста­ли спра­вед­ли­вы­ми, храб­рость вооб­ще была бы не нуж­на! 9 Когда ему гово­ри­ли, что то или иное угод­но вели­ко­му царю, он отве­чал: «Но поче­му он дол­жен быть более вели­ким, чем я, если он не более спра­вед­лив?» — вполне разум­но пола­гая, что пре­вос­ход­ство в вели­чии долж­но опре­де­лять­ся спра­вед­ли­во­стью, ибо это и есть под­лин­но цар­ская мера. 10 Он не при­нял пись­ма, в кото­ром царь после заклю­че­ния мира пред­ла­гал ему госте­при­им­ство и друж­бу, отве­тив, что доста­точ­но общей друж­бы их государств и нет необ­хо­ди­мо­сти в какой-то част­ной друж­бе. 11 Одна­ко в сво­их поступ­ках он не остал­ся верен этим убеж­де­ни­ям, он был слиш­ком увле­чен често­лю­би­ем и жаж­дой пер­вен­ства, и это осо­бен­но ясно обна­ру­жи­лось в исто­рии с заня­ти­ем Фив. Он не толь­ко спас жизнь Фебиду, но и убедил государ­ство взять ответ­ст­вен­ность за это пре­ступ­ле­ние, раз­ме­стить в Кад­мее кара­уль­ный отряд и пре­до­ста­вить фиван­ские дела и государ­ст­вен­ное устрой­ство на про­из­вол Архия и Леон­ти­да, с помо­щью кото­рых Фебид вошел в город и захва­тил кре­пость.

24. Вот поче­му уже в первую мину­ту у всех яви­лась мысль, что Фебид был толь­ко испол­ни­те­лем, а зачин­щик все­го дела — Аге­си­лай. Даль­ней­шие собы­тия с несо­мнен­но­стью под­твер­ди­ли это подо­зре­ние. 2 Ибо когда фиван­цы изгна­ли спар­тан­ский отряд и осво­бо­ди­ли свой город, Аге­си­лай обви­нил их в том, что они уби­ли Архия и Леон­ти­да (а те лишь по име­ни были поле­мар­ха­ми, на деле же — тиран­на­ми), и объ­явил им вой­ну. 3 На этот раз с вой­ском в Бео­тию был отправ­лен Клеом­брот, став­ший царем после смер­ти Аге­си­по­лида. Аге­си­лай же, посколь­ку уже сорок лет назад вышел из отро­че­ско­го воз­рас­та и по зако­нам мог не участ­во­вать в похо­дах, отка­зал­ся от коман­до­ва­ния, так как неза­дол­го до того он вое­вал с фли­унт­ца­ми³⁶ из-за изгнан­ни­ков и теперь ему было нелов­ко чинить наси­лие над фиван­ца­ми во имя дела тиран­нов.

4 В это вре­мя гар­мо­стом в Фес­пи­ях был спар­та­нец Сфо­дрий, при­над­ле­жав­ший к чис­лу про­тив­ни­ков Аге­си­лая. Это был чело­век дале­ко не без сме­ло­сти и не без често­лю­бия, но более пре­ис­пол­нен­ный пустых надежд, чем бла­го­ра­зу­мия. 5 Он-то, желая стя­жать сла­ву и счи­тая, что Фебид, бла­го­да­ря сво­е­му дерз­ко­му поступ­ку в Фивах, стал зна­ме­нит, при­шел к выво­ду, что он при­об­ре­тет имя еще более гром­кое, если неожи­дан­ным напа­де­ни­ем захва­тит Пирей и этим отре­жет афи­нян от моря. 6 Пере­да­ют так­же, что это была затея беотар­хов с Мело­ном и Пело­пидом во гла­ве. Они подо­сла­ли к Сфо­д­рию людей, при­ки­нув­ших­ся дру­зья­ми лакеде­мо­нян, кото­рые льсти­вы­ми похва­ла­ми и уве­ре­ни­я­ми, что лишь он один досто­ин тако­го подви­га, побуди­ли Сфо­д­рия взять­ся за дело. Этот посту­пок по сво­ей неспра­вед­ли­во­сти и про­ти­во­за­кон­но­сти был подо­бен поступ­ку Фебида, но в испол­не­нии его не было ни такой же сме­ло­сти, ни тако­го же успе­ха. 7 Ибо Сфо­дрий наде­ял­ся за ночь достичь Пирея, но день застал его на Фри­а­сий­ской рав­нине. Гово­рят, что при виде ярко­го све­та, лив­ше­го­ся со сто­ро­ны элев­син­ских свя­ти­лищ, его сол­дат охва­ти­ли смя­те­ние и ужас. 8 Муже­ство поки­ну­ло и его само­го, так как замы­сел его уже не мог более оста­вать­ся в тайне, и, захва­тив неболь­шую добы­чу, он позор­но и бес­слав­но отсту­пил в Фес­пии. 9 Тогда в Спар­ту были отправ­ле­ны послы из Афин, чтобы обви­нить Сфо­д­рия. Одна­ко по при­бы­тии их в Лакеде­мон обна­ру­жи­лось, что спар­тан­ские вла­сти не нуж­да­ют­ся ни в каких обви­ни­те­лях и уже при­вле­ка­ют Сфо­д­рия к суду по обви­не­нию, угро­жаю­ще­му смерт­ной каз­нью. Одна­ко тот не являл­ся на суд, опа­са­ясь гне­ва сограж­дан, кото­рые, сты­дясь афи­нян, хоте­ли сами казать­ся оскорб­лен­ны­ми, чтобы их не счи­та­ли соучаст­ни­ка­ми пре­ступ­ле­ний.

25. У Сфо­д­рия был сын Клео­ним, еще совсем юный и кра­си­вой наруж­но­сти, к кото­ро­му пылал стра­стью сын царя Аге­си­лая Архидам. 2 Послед­ний, разу­ме­ет­ся, разде­лял бес­по­кой­ство Клео­ни­ма по пово­ду опас­но­сти, угро­жаю­щей его отцу, одна­ко не мог откры­то ниче­го для него сде­лать и вооб­ще как-либо ему помочь, ибо Сфо­дрий при­над­ле­жал к чис­лу про­тив­ни­ков Аге­си­лая. 3 Тем не менее Клео­ним при­шел к Архида­му и со сле­за­ми умо­лял его, чтобы он уми­ло­сти­вил Аге­си­лая, кото­ро­го дру­зья Сфо­д­рия опа­са­лись боль­ше все­го. В тече­ние трех или четы­рех дней Архидам повсюду ходил за Аге­си­ла­ем, не реша­ясь, одна­ко, из стра­ха и сты­да заго­во­рить с ним о деле. 4 Нако­нец, когда день суда был уже бли­зок, он решил­ся ска­зать Аге­си­лаю, что Клео­ним обра­тил­ся к нему, про­ся за сво­его отца. 5 Аге­си­лай знал о стра­сти Архида­ма, но не пре­пят­ст­во­вал ей, так как Клео­ним еще с дет­ства боль­ше, чем кто-либо дру­гой, пода­вал надеж­ды на то, что станет выдаю­щим­ся чело­ве­ком. 6 Тем не менее, когда сын обра­тил­ся к нему с этой прось­бой, Аге­си­лай никак его не обна­де­жил, отве­тив толь­ко, что он поду­ма­ет, что мож­но сде­лать, не нару­шая при­ли­чия и бла­го­при­стой­но­сти. С эти­ми сло­ва­ми он уда­лил­ся. 7 Архидам был так при­сты­жен, что пре­кра­тил свои свида­ния с Клео­ни­мом, хотя до это­го при­вык видеть его по несколь­ку раз в день. 8 Дру­зья Сфо­д­рия счи­та­ли его дело окон­ча­тель­но про­иг­ран­ным, пока один из при­я­те­лей Аге­си­лая, Эти­мокл, не открыл им истин­ное мне­ние Аге­си­лая: 9 по его сло­вам, тот очень пори­цал посту­пок Сфо­д­рия, но во всем про­чем счи­тал его доб­лест­ным мужем и пола­гал, что государ­ство нуж­да­ет­ся в подоб­ных вои­нах. 10 Из рас­по­ло­же­ния к сыну Аге­си­лай при вся­ком удоб­ном слу­чае выска­зы­вал это суж­де­ние о деле Сфо­д­рия, так что и Клео­ним вско­ре узнал о хло­потах Архида­ма, и дру­зья Сфо­д­рия с боль­шей сме­ло­стью ста­ли помо­гать обви­ня­е­мо­му. 11 Аге­си­лай вооб­ще очень любил сво­их детей, и о нем часто рас­ска­зы­ва­ют забав­ную исто­рию, буд­то он дома играл со сво­и­ми детьми, когда они были еще малень­ки­ми, и ездил вме­сте с ними вер­хом на палоч­ке, а когда один из дру­зей увидел его за этим заня­ти­ем, Аге­си­лай попро­сил не гово­рить об этом нико­му, пока тот сам не станет отцом.

26. Сфо­дрий был оправ­дан, и афи­няне, узнав об этом, реши­лись на вой­ну. Аге­си­лая рез­ко пори­ца­ли, счи­тая, что из-за неле­пой ребя­че­ской стра­сти сво­его сына он вос­пре­пят­ст­во­вал спра­вед­ли­во­му реше­нию суда и таким обра­зом сде­лал свое оте­че­ство повин­ным в вели­чай­шем без­за­ко­нии по отно­ше­нию ко всем гре­кам. 2 Одна­ко, когда Аге­си­лай увидел, что Клеом­брот не рас­по­ло­жен вести борь­бу с фиван­ца­ми, он отка­зал­ся от при­ме­не­ния зако­на, кото­рым вос­поль­зо­вал­ся перед этим похо­дом, и сам стал совер­шать набе­ги на Бео­тию. 3 Он при­чи­нял мно­го вреда фиван­цам, одна­ко и сам тер­пел от них нема­ло, так что, когда он был ранен, Антал­кид ска­зал ему: «Да, недур­но запла­ти­ли тебе фиван­цы за то, что вопре­ки их неве­же­ству и неже­ла­нию учить­ся, ты все же выучил их сра­жать­ся». 4 Дей­ст­ви­тель­но, как сооб­ща­ют, фиван­цы в ту пору ста­ли более искус­ны­ми в воен­ном деле, чем когда бы то ни было преж­де, как бы полу­чая закал­ку во вре­мя мно­го­чис­лен­ных похо­дов лакеде­мо­нян на их вла­де­ния. 5 Поэто­му и Ликург в древ­но­сти, в трех так назы­вае­мых ретрах³⁷, запре­тил высту­пать мно­го раз про­тив одних и тех же вра­гов, чтобы те не научи­лись искус­ству веде­ния вой­ны. 6 Даже союз­ни­ки лакеде­мо­нян были очень недо­воль­ны Аге­си­ла­ем, видя, что он стре­мит­ся погу­бить фиван­цев не за вину их перед Спар­той, а толь­ко из-за оскорб­лен­но­го често­лю­бия. Не имея ника­кой необ­хо­ди­мо­сти разо­рять Бео­тию, гово­ри­ли союз­ни­ки, они поче­му-то в боль­шом чис­ле еже­год­но долж­ны сле­до­вать повсюду за лакеде­мо­ня­на­ми, хотя самих лакеде­мо­нян быва­ет в похо­де так немно­го. 7 В ответ на это Аге­си­лай, желая пока­зать, како­ва цена их мно­го­чис­лен­но­сти, про­де­лал, как гово­рят, сле­дую­щее. Он велел сесть с одной сто­ро­ны союз­ни­кам, всем вме­сте, с дру­гой — одним лакеде­мо­ня­нам. 8 Затем через гла­ша­тая он при­гла­сил встать сна­ча­ла всех гон­ча­ров, когда же те вста­ли, пред­ло­жил сде­лать то же всем куз­не­цам, затем — плот­ни­кам, стро­и­те­лям и всем про­чим ремес­лен­ни­кам по оче­реди. 9 В кон­це кон­цов под­ня­лись почти все союз­ни­ки, но ни один из лакеде­мо­нян, кото­рым было стро­го запре­ще­но зани­мать­ся каким-либо искус­ст­вом или обу­чать­ся како­му-либо реме­с­лу. Тогда Аге­си­лай улыб­нул­ся и ска­зал: «Ну вот, дру­зья, вы види­те, насколь­ко боль­ше высы­ла­ем вои­нов мы, чем вы».

27. На обрат­ном пути из Фив, в Мега­рах, когда Аге­си­лай поды­мал­ся на акро­поль к пра­ви­тель­ст­вен­но­му зда­нию, он почув­ст­во­вал судо­ро­гу и жесто­кую боль в здо­ро­вой ноге. Голень взду­лась, нали­лась кро­вью — судя по внеш­не­му виду — и необы­чай­но вос­па­ли­лась. 2 Какой-то врач из Сира­куз вскрыл ему жилу ниже лодыж­ки. Муче­ния пре­кра­ти­лись, одна­ко вышло столь­ко кро­ви и тек­ла она так неудер­жи­мо, что после­до­вал глу­бо­кий обмо­рок и воз­ник­ла серь­ез­ная опас­ность для жиз­ни Аге­си­лая. 3 Нако­нец кро­во­те­че­ние было оста­нов­ле­но, и Аге­си­лая доста­ви­ли на носил­ках в Лакеде­мон, где он дол­гое вре­мя про­ле­жал боль­ным, не будучи в состо­я­нии высту­пить в поход.

4 За это вре­мя спар­тан­цы потер­пе­ли мно­го неудач как на суше, так и на море. Вели­чай­шей из них было сра­же­ние при Теги­рах, где спар­тан­цы впер­вые были побеж­де­ны фиван­ца­ми в откры­том бою. 5 Все уже при­шли к выво­ду о необ­хо­ди­мо­сти заклю­чить все­об­щий мир. В Лакеде­мон съе­ха­лись посоль­ства изо всех кон­цов Гре­ции для обсуж­де­ния усло­вий дого­во­ра. 6 В чис­ле послов был Эпа­ми­нонд — муж, зна­ме­ни­тый сво­ей обра­зо­ван­но­стью и позна­ни­я­ми в фило­со­фии, но тогда еще не про­явив­ший себя как пол­ко­во­дец. 7 Видя, что все про­чие пре­смы­ка­ют­ся перед Аге­си­ла­ем, он один решил­ся высту­пить с откро­вен­ной речью, в кото­рой гово­рил не толь­ко об инте­ре­сах фиван­цев, но и об общем бла­ге всей Гре­ции. Он ука­зал, что вой­на уве­ли­чи­ва­ет могу­ще­ство Спар­ты, отче­го все осталь­ные тер­пят ущерб, что мир дол­жен быть осно­ван на нача­лах все­об­ще­го равен­ства и спра­вед­ли­во­сти, что он будет проч­ным лишь в том слу­чае, если все будут меж­ду собой рав­ны.

28. Аге­си­лай, заме­чая, что Эпа­ми­нонд поль­зу­ет­ся вни­ма­ни­ем и горя­чи­ми сим­па­ти­я­ми при­сут­ст­ву­ю­щих гре­ков, задал ему вопрос: «Счи­та­ешь ли ты пра­виль­ным с точ­ки зре­ния все­об­ще­го равен­ства и спра­вед­ли­во­сти, чтобы бео­тий­ские горо­да поль­зо­ва­лись неза­ви­си­мо­стью?» 2 Эпа­ми­нонд, не заду­мы­ва­ясь и не сму­ща­ясь, отве­тил Аге­си­лаю тоже вопро­сом: не счи­та­ет ли тот спра­вед­ли­вым, чтобы и жите­ли Лако­нии полу­чи­ли неза­ви­си­мость? Тогда Аге­си­лай в страш­ном гне­ве вско­чил с места и потре­бо­вал, чтобы Эпа­ми­нонд заявил опре­де­лен­но, готов ли он пре­до­ста­вить неза­ви­си­мость Бео­тии. 3 Эпа­ми­нонд в свою оче­редь спро­сил его, пре­до­ста­вят ли спар­тан­цы неза­ви­си­мость жите­лям Лако­нии. Аге­си­лай был воз­му­щен и охот­но ухва­тил­ся за удоб­ный пред­лог для того, чтобы немед­лен­но вычерк­нуть фиван­цев из спис­ка заклю­чив­ших мир­ный дого­вор и объ­явить им вой­ну. 4 Всем про­чим гре­кам он пред­ло­жил, заклю­чив мир, разой­тись по домам; дела, под­даю­щи­е­ся мир­но­му реше­нию, он сове­то­вал раз­ре­шить мир­ным путем, а не под­даю­щи­е­ся — вой­ной, так как очень труд­но было най­ти путь к уни­что­же­нию всех раз­но­гла­сий.

5 В это вре­мя Клеом­брот с вой­ском сто­ял в Фокиде. Эфо­ры тот­час отпра­ви­ли ему при­каз высту­пить про­тив фиван­цев, разо­слав в то же вре­мя повсюду людей для сбо­ра союз­ни­ков, кото­рые, хотя и не жела­ли вое­вать и тяго­ти­лись вой­ной, еще не осме­ли­ва­лись про­ти­во­ре­чить лакеде­мо­ня­нам или отка­зы­вать им в послу­ша­нии. 6 Было мно­го дур­ных пред­зна­ме­но­ва­ний, о кото­рых уже рас­ска­за­но в жиз­не­опи­са­нии Эпа­ми­нон­да³⁸, и лакеде­мо­ня­нин Про­фой воз­ра­жал про­тив похо­да; несмот­ря на это Аге­си­лай не отсту­пил­ся от сво­его наме­ре­ния и начал вой­ну, наде­ясь, что при создав­ших­ся обсто­я­тель­ствах, когда вся Гре­ция на их сто­роне и фиван­цы одни исклю­че­ны из мир­но­го дого­во­ра, пред­став­ля­ет­ся удоб­ный слу­чай ото­мстить Фивам. 7 Одна­ко ход собы­тий вско­ре пока­зал, что при­чи­ной этой вой­ны был ско­рее гнев, чем хлад­но­кров­ный рас­чет. В самом деле, мир­ный дого­вор был заклю­чен в Лакеде­моне четыр­на­дца­то­го ски­рофо­ри­о­на, а уже через два­дцать дней — пято­го гека­том­бео­на спар­тан­цы были побеж­де­ны в бит­ве при Левк­трах. 8 В этой бит­ве погиб­ла тыся­ча лакеде­мо­нян, царь Клеом­брот и окру­жав­шие его храб­рей­шие спар­тан­цы. Сре­ди них, как гово­рят, был и кра­са­вец Клео­ним, сын Сфо­д­рия, кото­рый три раза падал под уда­ра­ми вра­гов око­ло царя и столь­ко же раз под­ни­мал­ся, пока не был убит, сра­жа­ясь с фиван­ца­ми.

29. Это пора­же­ние было неожи­дан­ным для спар­тан­цев и столь же неожи­дан­ным был успех фиван­цев, подоб­но­го кото­ро­му еще не быва­ло в вой­нах гре­ков меж­ду собой. Тем не менее доб­лесть побеж­ден­ных вызва­ла не мень­ше вос­хи­ще­ния и сочув­ст­вия, чем доб­лесть победи­те­лей. 2 Ксе­но­фонт гово­рит³⁹, что поведе­ние и раз­го­во­ры выдаю­щих­ся людей заме­ча­тель­ны даже в заба­вах и за вином, и он прав; но не менее, а еще более сле­ду­ет обра­щать вни­ма­ние на то, что дела­ют или гово­рят выдаю­щи­е­ся люди, стре­мясь и в несча­стье сохра­нить свое досто­ин­ство. 3 В это вре­мя в Спар­те как раз справ­лял­ся празд­ник Гим­но­пе­дий при боль­шом сте­че­нии в город ино­зем­цев, и в теат­ре состя­за­лись хоры, когда при­бы­ли вест­ни­ки из Левктр⁴⁰ с рас­ска­зом о пора­же­нии. 4 Эфо­ры, хотя им и было ясно с само­го нача­ла, что эта неуда­ча под­ко­си­ла бла­го­по­лу­чие Спар­ты и что власть ее в Гре­ции погиб­ла, тем не менее не поз­во­ли­ли ни уда­лить из теат­ра хоры, ни изме­нить чего-либо в поряд­ке празд­ни­ка; они лишь сооб­щи­ли име­на уби­тых их род­ст­вен­ни­кам, разо­слав гон­цов по домам, сами же про­дол­жа­ли руко­во­дить зре­ли­ща­ми и состя­за­ни­ем хоров. 5 На сле­дую­щее утро, когда всем уже ста­ли извест­ны име­на погиб­ших и уцелев­ших, отцы, род­ст­вен­ни­ки и близ­кие уби­тых сошлись на пло­ща­ди и с сия­ю­щи­ми лица­ми, пре­ис­пол­нен­ные гор­до­стью и радо­стью при­вет­ст­во­ва­ли друг дру­га. 6 Род­ст­вен­ни­ки же уцелев­ших, напро­тив, оста­ва­лись вме­сте с жена­ми дома, как бы нахо­дясь в тра­у­ре; и если кто-нибудь из них вынуж­ден был вый­ти из дому, то по его внеш­не­му виду, голо­су и взгляду вид­но было, как вели­ки его уны­ние и подав­лен­ность. 7 Это было осо­бен­но замет­но на жен­щи­нах: те, кото­рые ожи­да­ли встре­тить сво­его сына живым после бит­вы, ходи­ли в печаль­ном мол­ча­нии, те же, о смер­ти сыно­вей кото­рых было объ­яв­ле­но, тот­час появи­лись в хра­мах и наве­ща­ли друг дру­га с весе­лым, гор­дым видом.

30. Одна­ко, когда союз­ни­ки отпа­ли от Спар­ты и все жда­ли, что Эпа­ми­нонд, гор­дый сво­ей победой, вторг­нет­ся в Пело­пон­нес, мно­гие спар­тан­цы вновь вспом­ни­ли пред­ска­за­ние о хро­мо­те Аге­си­лая. Они впа­ли в вели­чай­шее уны­ние и про­ник­лись стра­хом перед боже­ст­вом, пола­гая, что несча­стья обру­ши­лись на город из-за того, что они уда­ли­ли от цар­ст­во­ва­ния чело­ве­ка со здо­ро­вы­ми нога­ми, избрав царем хро­мо­го и увеч­но­го, и тем самым нару­ши­ли при­ка­за­ние боже­ства, кото­рое боль­ше все­го пре­до­сте­ре­га­ло их имен­но про­тив это­го. 2 И все же, бла­го­да­ря сла­ве Аге­си­лая, его доб­ле­сти и дру­гим заслу­гам, они про­дол­жа­ли поль­зо­вать­ся его услу­га­ми не толь­ко в воен­ных делах — в каче­стве царя и пол­ко­во­д­ца, но и в граж­дан­ских труд­но­стях — в каче­стве цели­те­ля и посред­ни­ка. Дело в том, что спар­тан­цы не реша­лись, как пола­га­лось по зако­ну, лишить граж­дан­ской чести тех граж­дан, кото­рые про­яви­ли тру­сость в сра­же­нии (в Спар­те их назы­ва­ли «убо­яв­ши­ми­ся»), ибо таких было очень мно­го, и в том чис­ле вид­ней­шие люди, так что мож­но было пред­по­ла­гать, что они поды­мут вос­ста­ние. 3 Такие «убо­яв­ши­е­ся» по зако­ну не толь­ко лиша­ют­ся пра­ва зани­мать какую-либо долж­ность, но счи­та­ет­ся позор­ным всту­пать с кем бы то ни было из них в род­ство по бра­ку. Каж­дый, кто встре­ча­ет их, может их уда­рить. 4 Они обя­за­ны ходить жал­ки­ми, неопрят­ны­ми, в ста­ром, потер­том пла­ще с раз­но­цвет­ны­ми запла­та­ми и брить толь­ко пол­бо­ро­ды. 5 Вот поче­му и было опас­но остав­лять в горо­де мно­го таких граж­дан, в то вре­мя как он нуж­дал­ся в нема­лом чис­ле вои­нов. В этих обсто­я­тель­ствах спар­тан­цы избра­ли Аге­си­лая зако­но­да­те­лем. 6 Не при­ба­вив, не вычерк­нув и не изме­нив ниче­го в зако­нах, он при­шел в Народ­ное собра­ние и ска­зал: «Сего­дня нуж­но поз­во­лить спать зако­нам, но с зав­траш­не­го дня и впредь зако­ны эти долж­ны иметь пол­ную силу». Этим он не толь­ко сохра­нил государ­ству зако­ны, но и граж­дан­скую честь — всем тем людям.

7 Затем, желая выве­сти моло­дежь из состо­я­ния уны­ния и печа­ли, он вторг­ся в Арка­дию. Здесь он осте­ре­гал­ся всту­пить в реши­тель­ное сра­же­ние с про­тив­ни­ком, но захва­тил один неболь­шой горо­док близ Ман­ти­неи и опу­сто­шил поля. Бла­го­да­ря это­му он вну­шил сво­им сограж­да­нам новые, луч­шие надеж­ды на буду­щее, пока­зав, что отча­и­вать­ся рано.

31. Вско­ре после это­го Эпа­ми­нонд вме­сте с союз­ни­ка­ми вторг­ся в Лако­нию, имея не менее соро­ка тысяч гопли­тов, 2 за кото­ры­ми с целью гра­бе­жа сле­до­ва­ло мно­же­ство лег­ко­во­ору­жен­ных или же вовсе не воору­жен­ных, так что общая чис­лен­ность вторг­ших­ся дости­га­ла семи­де­ся­ти тысяч. 3 К это­му вре­ме­ни доряне зани­ма­ли Лакеде­мон уже в про­дол­же­ние не менее шести­сот лет, и за весь этот пери­од еще ни один враг не отва­жил­ся всту­пить в их стра­ну: бео­тий­цы были пер­вы­ми вра­га­ми, кото­рых спар­тан­цы увиде­ли на сво­ей зем­ле и кото­рые теперь опу­сто­ша­ли ее — ни разу дото­ле не тро­ну­тую и не раз­граб­лен­ную — огнем и мечом, дой­дя бес­пре­пят­ст­вен­но до самой реки⁴¹ и горо­да. 4 Дело в том, что Аге­си­лай не раз­ре­шил спар­тан­цам сра­зить­ся с таким, как гово­рит Фео­помп, «валом и пото­ком вой­ны», но занял центр горо­да и самые важ­ные пунк­ты, тер­пе­ли­во сно­ся угро­зы и похваль­бы фиван­цев, кото­рые выкли­ка­ли его имя, при­зы­вая его как под­стре­ка­те­ля вой­ны и винов­ни­ка всех несча­стий сра­зить­ся за свою стра­ну. 5 Но не менее забо­тил Аге­си­лая царив­ший в горо­де пере­по­лох, вопли и бес­по­рядоч­ные мета­ния пожи­лых людей, него­до­вав­ших по пово­ду слу­чив­ше­го­ся, и жен­щин, кото­рые не мог­ли оста­вать­ся спо­кой­ны­ми и совер­шен­но обе­зу­ме­ли от кри­ка непри­я­те­лей и вида их кост­ров. 6 Тяже­лым уда­ром для его сла­вы было и то, что, при­няв город самым силь­ным и могу­ще­ст­вен­ным в Гре­ции, он теперь видел, как сила это­го горо­да пошат­ну­лась и неумест­ной ста­ла гор­де­ли­вая похваль­ба, кото­рую он сам часто повто­рял, — что, мол, еще ни одна лакеде­мон­ская жен­щи­на не виде­ла дыма вра­же­ско­го лаге­ря. 7 Гово­рят, что и Антал­кид в спо­ре с одним афи­ня­ни­ном о храб­ро­сти, когда тот ска­зал: «А мы вас часто отго­ня­ли от Кефи­са», — отве­тил: «Но мы вас нико­гда не отго­ня­ли от Эвро­та». 8 Подоб­ным же обра­зом один ничем не заме­ча­тель­ный спар­та­нец в ответ на заме­ча­ние арги­вя­ни­на: «Мно­го вас лежит погре­бен­ны­ми в Арго­лиде», воз­ра­зил: «Но ни один из вас — в Лако­нии».

32. Сооб­ща­ют, что Антал­кид, кото­рый был тогда эфо­ром, в стра­хе тай­но пере­пра­вил сво­их детей на Кифе­ру. 2 Аге­си­лай же, когда заме­тил, что вра­ги наме­ре­ва­ют­ся перей­ти Эврот и силой ворвать­ся в город, оста­вил все дру­гие пози­ции и выстро­ил лакеде­мо­нян перед цен­траль­ны­ми, воз­вы­шен­ны­ми частя­ми горо­да. 3 Как раз в это вре­мя Эврот из-за оби­лия сне­гов на горах высту­пил из бере­гов и раз­лил­ся шире обык­но­вен­но­го, но пере­пра­ву вброд не столь­ко затруд­ня­ла быст­ро­та тече­ния, сколь­ко ледя­ной холод воды. 4 Аге­си­лаю ука­за­ли на Эпа­ми­нон­да, кото­рый высту­пал перед стро­ем; как гово­рят, он дол­го смот­рел на фиван­ско­го пол­ко­во­д­ца, про­во­жая его гла­за­ми, одна­ко ска­зал лишь: «Какой бес­по­кой­ный чело­век!» 5 Как ни ста­рал­ся Эпа­ми­нонд из често­лю­бия завя­зать сра­же­ние в самом горо­де и поста­вить тро­фей, он не смог выма­нить Аге­си­лая или вызвать его на бой, а пото­му снял­ся с лаге­ря, ото­шел от горо­да и стал опу­сто­шать стра­ну.

6 В Лакеде­моне, меж­ду тем, око­ло двух­сот граж­дан, из чис­ла недо­стой­ных и испор­чен­ных, кото­рые уже дав­но соста­ви­ли заго­вор⁴², захва­ти­ли Иссо­рий, силь­но укреп­лен­ный и непри­ступ­ный пункт, где нахо­ди­лось свя­ти­ли­ще Арте­ми­ды. 7 Лакеде­мо­няне хоте­ли тот­час кинуть­ся на них, но Аге­си­лай, опа­са­ясь мяте­жа, при­ка­зал осталь­ным соблюдать спо­кой­ст­вие, сам же, оде­тый в плащ, в сопро­вож­де­нии лишь одно­го раба при­бли­зил­ся к заго­вор­щи­кам, гово­ря, что они не поня­ли его при­ка­за­ния: он посы­лал их не сюда и не всех вме­сте, а одних — туда (он ука­зал на дру­гое место), дру­гих — в иные квар­та­лы горо­да. 8 Те же, услы­шав его, обра­до­ва­лись, счи­тая, что их замы­сел не рас­крыт, и, разде­лив­шись, разо­шлись по тем местам, кото­рые он ука­зал. 9 Аге­си­лай немед­лен­но послал за дру­ги­ми вои­на­ми и занял с ними Иссо­рий; ночью же он при­ка­зал аре­сто­вать и убить око­ло пят­на­дца­ти чело­век из чис­ла заго­вор­щи­ков. 10 Вско­ре был рас­крыт дру­гой, еще более зна­чи­тель­ный заго­вор спар­тан­цев, кото­рые соби­ра­лись тай­но в одном доме, под­готов­ляя пере­во­рот. Но при вели­чай­шем бес­по­ряд­ке было оди­на­ко­во опас­но как при­влечь их к суду, так и оста­вить заго­вор без вни­ма­ния. 11 Поэто­му Аге­си­лай, посо­ве­щав­шись с эфо­ра­ми, при­ка­зал убить их без суда, хотя преж­де ни один спар­та­нец не под­вер­гал­ся смерт­ной каз­ни без судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства. 12 Из пери­э­ков и ило­тов, кото­рые были вклю­че­ны в состав вой­ска, мно­гие пере­бе­жа­ли из горо­да к вра­гу. Так как это вызы­ва­ло упа­док духа в вой­ске, Аге­си­лай пред­пи­сал сво­им слу­жи­те­лям обхо­дить каж­дое утро посте­ли вои­нов в лаге­ре, заби­рать ору­жие пере­беж­чи­ков и пря­тать его; бла­го­да­ря это­му чис­ло пере­беж­чи­ков оста­ва­лось неиз­вест­ным.

13 Одни писа­те­ли гово­рят, что фиван­цы отсту­пи­ли из Лако­нии из-за начав­ших­ся холо­дов, а так­же отто­го, что арка­дяне ста­ли в бес­по­ряд­ке ухо­дить и раз­бе­гать­ся, дру­гие — что они и так про­ве­ли там целых три меся­ца и успе­ли опу­сто­шить бо́льшую часть стра­ны. 14 Фео­помп же сооб­ща­ет иное: беотар­хи уже реши­ли отсту­пить, когда к ним при­был спар­та­нец Фрикс, доста­вив им от Аге­си­лая в каче­стве пла­ты за отступ­ле­ние десять талан­тов, так что, выпол­няя то, что было заду­ма­но преж­де, они еще полу­чи­ли от вра­гов день­ги на доро­гу.

33. Но я не пони­маю, как мог один лишь Фео­помп знать об этом, в то вре­мя как осталь­ным это оста­лось неиз­вест­ным. 2 Но все утвер­жда­ют еди­но­глас­но, что спа­се­ни­ем сво­им Спар­та была тогда обя­за­на Аге­си­лаю, кото­рый на этот раз отре­шил­ся от при­су­щих ему по при­ро­де качеств — често­лю­бия и упрям­ства и дей­ст­во­вал с боль­шой осто­рож­но­стью. 3 Тем не менее после это­го паде­ния он не смог под­нять мощь и сла­ву сво­его горо­да на преж­нюю высоту. Как слу­ча­ет­ся со здо­ро­вым телом, кото­рое при­уче­но к посто­ян­но­му и стро­жай­ше­му режи­му, так слу­чи­лось и с государ­ст­вом: чтобы погу­бить все его бла­го­по­лу­чие, ока­за­лось доста­точ­ным одной лишь ошиб­ки, одно­го лишь коле­ба­ния весов. 4 Ина­че и быть не мог­ло, ибо с государ­ст­вен­ным устрой­ст­вом, наи­луч­шим обра­зом при­спо­соб­лен­ным для мира, еди­но­мыс­лия и доб­ро­де­те­ли, пыта­лись соеди­нить насиль­ст­вен­ную власть и гос­под­ство над дру­ги­ми — то, что Ликург счи­тал совер­шен­но ненуж­ным для сча­стья и про­цве­та­ния горо­да. Это и при­ве­ло Спар­ту к упад­ку.

5 Аге­си­лай отка­зал­ся впредь от коман­до­ва­ния в похо­дах из-за сво­его пре­клон­но­го воз­рас­та. Сын же его, Архидам, с вой­ском, при­шед­шим ему на помощь от тиран­на из Сици­лии⁴³, победил арка­дян в так назы­вае­мой «Бес­слез­ной бит­ве» (в ней из вои­нов Архида­ма не был убит ни один, а вра­гов пало очень мно­го). Эта бит­ва была самым луч­шим дока­за­тель­ст­вом того, как обес­си­ле­ла Спар­та. 6 Преж­де победа над вра­га­ми счи­та­лась таким обыч­ным делом, что в честь ее не при­но­си­ли ника­ких жертв, кро­ме пету­ха; воз­вра­тив­ши­е­ся из сра­же­ния не испы­ты­ва­ли осо­бен­ной гор­до­сти, и весть о победе даже нико­го осо­бен­но не радо­ва­ла. 7 Так, после бит­вы при Ман­ти­нее, кото­рую опи­сы­ва­ет Фукидид⁴⁴, пер­во­му, кто при­был с изве­сти­ем о победе, спар­тан­ские вла­сти не посла­ли в каче­стве награ­ды за радост­ную весть ниче­го ино­го, кро­ме кус­ка мяса от общей тра­пезы. 8 В этот же раз, когда полу­чи­лось сооб­ще­ние о бит­ве, а затем при­был Архидам, никто уже не мог удер­жать­ся от выра­же­ния сво­их чувств; пер­вым встре­тил его отец в сле­зах радо­сти вме­сте со все­ми вла­стя­ми; мно­же­ство ста­ри­ков и жен­щин спу­сти­лись к реке, возды­мая к небу руки и бла­го­да­ря богов, слов­но лишь в тот день Спар­та смы­ла свой позор и вновь обре­ла пра­во смот­реть на луче­зар­ное солн­це. Гово­рят, что до этой бит­вы мужья не реша­лись пря­мо взгля­нуть на жен, сты­дясь сво­его пора­же­ния.

34. Когда Мес­се­на была вновь осно­ва­на Эпа­ми­нон­дом и преж­ние ее граж­дане⁴⁵ ста­ли сте­кать­ся туда со всех сто­рон, лакеде­мо­няне не были в состо­я­нии поме­шать это­му и не отва­жи­лись высту­пить с ору­жи­ем, но него­до­ва­ли и гне­ва­лись на Аге­си­лая за то, что в его цар­ст­во­ва­ние они лиши­лись стра­ны, не усту­пав­шей Лако­нии по раз­ме­рам и пре­вос­хо­дя­щей пло­до­ро­ди­ем дру­гие обла­сти Гре­ции, стра­ны, кото­рой они столь­ко вре­ме­ни вла­де­ли. 2 Вот поче­му Аге­си­лай и не при­нял пред­ло­жен­но­го фиван­ца­ми мира. Одна­ко, не желая на сло­вах усту­пить эту стра­ну тем, кто на деле уже дер­жал ее в сво­их руках, и упор­ст­вуя в этом, он не толь­ко не полу­чил обрат­но этой обла­сти, но чуть было не поте­рял самое Спар­ту, обма­ну­тый воен­ной хит­ро­стью непри­я­те­ля. 3 Дело в том, что, когда ман­ти­ней­цы вновь отло­жи­лись от Фив и при­зва­ли на помощь лакеде­мо­нян, Эпа­ми­нонд, узнав, что Аге­си­лай вышел с вой­ском и при­бли­жа­ет­ся к нему, ночью неза­мет­но для ман­ти­ней­цев снял­ся с лаге­ря и повел армию из Тегеи пря­мо на Лакеде­мон. Обой­дя Аге­си­лая, он едва не захва­тил вне­зап­ным напа­де­ни­ем город, лишен­ный вся­кой защи­ты. 4 Одна­ко Аге­си­лаю донес об этом, по сло­вам Кал­ли­сфе­на, фес­пи­ец Эвфин, по Ксе­но­фон­ту⁴⁶ же — какой-то кри­тя­нин. Аге­си­лай немед­лен­но послал в Спар­ту кон­но­го гон­ца, а через корот­кое вре­мя явил­ся и сам. 5 Немно­го поз­же фиван­цы пере­шли Эврот и совер­ши­ли напа­де­ние на город. Аге­си­лай отби­вал­ся не по воз­рас­ту реши­тель­но и оже­сто­чен­но, 6 так как видел, что спа­се­ние теперь уже не в осмот­ри­тель­ной обо­роне, но в без­огляд­ной отва­ге. Такой отва­ге он нико­гда рань­ше не дове­рял и не давал ей воли, но теперь лишь бла­го­да­ря ей отра­зил опас­ность, вырвал город из рук Эпа­ми­нон­да, 7 поста­вил тро­фей и пока­зал детям и жен­щи­нам, что лакеде­мо­няне самым достой­ным обра­зом пла­тят оте­че­ству за то вос­пи­та­ние, кото­рое оно им дало. Осо­бен­но отли­чал­ся в этом сра­же­нии Архидам, кото­рый с необы­чай­ным муже­ст­вом и лов­ко­стью быст­ро пере­бе­гал по тес­ным улич­кам в наи­бо­лее опас­ные места и вме­сте с неболь­шой куч­кой окру­жав­ших его вои­нов повсюду ока­зы­вал вра­гу сопро­тив­ле­ние. 8 Вели­ко­леп­ное и достой­ное удив­ле­ния зре­ли­ще не толь­ко сограж­да­нам, но и про­тив­ни­кам доста­вил так­же Исад, сын Фебида. 9 Пре­крас­но сло­жен­ный, высо­кий и строй­ный, он был в том воз­расте, когда люди, пере­хо­дя от отро­че­ства к воз­му­жа­ло­сти, нахо­дят­ся в рас­цве­те сил. Он выско­чил из сво­его дома совер­шен­но нагой, не при­крыв ни доспе­ха­ми, ни одеж­дой свое тело, натер­тое мас­лом, дер­жа в одной руке копье, в дру­гой меч, и бро­сил­ся в гущу вра­гов, повер­гая наземь и пора­жая всех, кто высту­пал ему навстре­чу. 10 Он даже не был ранен, пото­му ли, что в награ­ду за храб­рость его охра­ня­ло боже­ство, или пото­му, что пока­зал­ся вра­гам суще­ст­вом сверхъ­есте­ствен­ным. 11 Гово­рят, что эфо­ры сна­ча­ла награ­ди­ли его вен­ком, а затем нака­за­ли штра­фом в тыся­чу драхм за то, что он отва­жил­ся вый­ти навстре­чу опас­но­сти без доспе­хов.

35. Несколь­ко дней спу­стя про­изо­шла бит­ва при Ман­ти­нее; и Эпа­ми­нонд уже опро­ки­нул пер­вые ряды про­тив­ни­ка, тес­ня вра­гов и быст­ро пре­сле­дуя их, когда, как рас­ска­зы­ва­ет Дио­ско­рид, про­тив него высту­пил лако­ня­нин Анти­крат и прон­зил его копьем. Одна­ко лакеде­мо­няне еще и теперь назы­ва­ют потом­ков Анти­кра­та Махе­ри­о­на­ми [Ma­chairíōnes], и это дока­зы­ва­ет, что Эпа­ми­нонд был пора­жен махе­рой [máchai­ra] — корот­ким мечом. 2 Испы­ты­вая при жиз­ни Эпа­ми­нон­да веч­ный страх перед ним, спар­тан­цы так вос­хи­ща­лись подви­гом Анти­кра­та, что не толь­ко даро­ва­ли ему поста­нов­ле­ни­ем Народ­но­го собра­ния осо­бые поче­сти и награ­ды, но и все­му его роду пре­до­ста­ви­ли осво­бож­де­ние от нало­гов, кото­рым и в наше вре­мя еще поль­зу­ет­ся Кал­ли­крат, один из потом­ков Анти­кра­та. 3 После этой бит­вы и смер­ти Эпа­ми­нон­да гре­ки заклю­чи­ли меж­ду собой мир. Аге­си­лай хотел исклю­чить из мир­но­го дого­во­ра мес­сен­цев, не при­зна­вая в них граж­дан само­сто­я­тель­но­го государ­ства. 4 Так как все осталь­ные гре­ки сто­я­ли за вклю­че­ние мес­сен­цев в чис­ло участ­ни­ков дого­во­ра и за при­ня­тие от них клят­вы, лакеде­мо­няне отка­за­лись участ­во­вать в мире и одни про­дол­жа­ли вой­ну, наде­ясь вер­нуть себе Мес­се­нию. 5 Из-за это­го Аге­си­лая счи­та­ли чело­ве­ком жест­ким^[3] и упря­мым, веч­но жаж­ду­щим вой­ны: 6 ведь он все­ми спо­со­ба­ми под­ка­пы­вал­ся под все­об­щий мир и пре­пят­ст­во­вал ему, а с дру­гой сто­ро­ны, испы­ты­вая нуж­ду в день­гах, дол­жен был отя­го­щать сво­их дру­зей в Спар­те зай­ма­ми и побо­ра­ми вме­сто того, чтобы в таких тяже­лых обсто­я­тель­ствах, упу­стив из сво­их рук столь­ко горо­дов и такую власть на суше и на море, поло­жить конец бед­ст­ви­ям и не домо­гать­ся столь алч­но мес­сен­ских вла­де­ний и дохо­дов.

36. Еще худ­шую сла­ву стя­жал он, когда посту­пил на служ­бу к Таху, пра­ви­те­лю Егип­та. 2 Никто не одоб­рял того, что чело­век, счи­тав­ший­ся пер­вым во всей Гре­ции, чья сла­ва рас­про­стра­ни­лась по все­му миру, теперь пре­до­ста­вил себя в рас­по­ря­же­ние вар­ва­ру, отпав­ше­му от сво­его царя, про­дал за день­ги свое имя и сла­ву, пре­вра­тив­шись в пред­во­ди­те­ля наем­но­го вой­ска. 3 Даже если бы в воз­расте свы­ше вось­ми­де­ся­ти лет, с телом, испещ­рен­ным руб­ца­ми от ран, он вновь при­нял на себя, как преж­де, слав­ное и пре­крас­ное пред­во­ди­тель­ство в борь­бе за сво­бо­ду гре­ков, то и в этом слу­чае нель­зя было бы не упрек­нуть его за излиш­нее често­лю­бие. 4 Ведь и для слав­но­го дела есть соот­вет­ст­ву­ю­щий воз­раст и под­хо­дя­щее вре­мя, да и вооб­ще слав­ное отли­ча­ет­ся от позор­но­го более все­го над­ле­жа­щей мерой. 5 Но Аге­си­лай совер­шен­но не забо­тил­ся об этом и ничто не счи­тал недо­стой­ным, если это было на поль­зу государ­ству; напро­тив, ему каза­лось недо­стой­ным жить в горо­де без дела и спо­кой­но ожи­дать смер­ти. 6 Поэто­му он набрал наем­ни­ков на сред­ства, послан­ные Тахом, сна­рядил несколь­ко судов и отплыл, взяв с собою, как и преж­де, трид­цать спар­тан­цев в каче­стве совет­ни­ков.

7 Когда Аге­си­лай при­был в Еги­пет, к его суд­ну отпра­ви­лись вид­ней­шие пол­ко­вод­цы и санов­ни­ки царя, чтобы засвиде­тель­ст­во­вать свое почте­ние. 8 И осталь­ные егип­тяне, мно­го наслы­шан­ные об Аге­си­лае, ожи­да­ли его с нетер­пе­ни­ем; все сбе­жа­лись, чтобы посмот­реть на него. 9 Когда же вме­сто блес­ка и пыш­но­го окру­же­ния они увиде­ли лежа­ще­го на тра­ве у моря ста­ро­го чело­ве­ка малень­ко­го роста и про­стой наруж­но­сти, оде­то­го в деше­вый гру­бый плащ, они при­ня­лись шутить и насме­хать­ся над ним. Неко­то­рые даже гово­ри­ли: «Совсем как в басне: гора мучи­лась в родах, а раз­ре­ши­лась мышью». 10 Еще более уди­ви­лись они его стран­ным вку­сам, когда из при­не­сен­ных и при­веден­ных даров госте­при­им­ства он при­нял толь­ко пше­нич­ную муку, телят и гусей, отка­зав­шись от изыс­кан­ных лакомств, пече­ний и бла­го­во­ний, и в ответ на настой­чи­вые прось­бы при­нять и эти дары пред­ло­жил раздать их илотам. 11 Одна­ко, как гово­рит Фео­фраст, ему понра­вил­ся еги­пет­ский трост­ник, из кото­ро­го пле­тут про­стые, изящ­ные вен­ки, и при отплы­тии он попро­сил и полу­чил от царя немно­го это­го трост­ни­ка.

37. По при­бы­тии он соеди­нил­ся с Тахом, кото­рый был занят при­готов­ле­ни­я­ми к похо­ду. Одна­ко Аге­си­лай был назна­чен не глав­но­ко­ман­дую­щим, как он рас­счи­ты­вал, а лишь пред­во­ди­те­лем наем­ни­ков; фло­том коман­до­вал афи­ня­нин Хаб­рий, а всем вой­ском — сам Тах. 2 Это было пер­вым, что огор­чи­ло Аге­си­лая, но, кро­ме того, и во всем про­чем он вынуж­ден был с доса­дой пере­но­сить хва­стов­ство и тще­сла­вие егип­тя­ни­на. Он сопро­вож­дал его в мор­ском похо­де в Фини­кию, бес­пре­ко­слов­но ему под­чи­ня­ясь — вопре­ки сво­е­му досто­ин­ству и нра­ву, пока, нако­нец, обсто­я­тель­ства не сло­жи­лись более бла­го­при­ят­но. 3 Дело в том, что Нек­та­не­бид, двою­род­ный брат Таха, началь­ст­во­вав­ший над одной из частей его вой­ска, отпал от него, был про­воз­гла­шен егип­тя­на­ми царем и отпра­вил людей к Аге­си­лаю с прось­бой о помо­щи. О том же про­сил он и Хаб­рия, обе­щая обо­им боль­шие подар­ки. 4 Когда Тах узнал об этом, он при­нял­ся убеж­дать их не ухо­дить от него, и Хаб­рий пытал­ся уве­ща­ни­я­ми и уго­во­ра­ми сохра­нить дру­же­ские отно­ше­ния меж­ду Аге­си­ла­ем и Тахом. 5 Но Аге­си­лай отве­чал: «Ты, Хаб­рий, при­был сюда по соб­ст­вен­но­му жела­нию и пото­му волен посту­пать, как взду­ма­ет­ся, меня же отпра­ви­ло пол­ко­вод­цем к егип­тя­нам мое оте­че­ство. 6 Сле­до­ва­тель­но, я не могу вое­вать с теми, к кому при­слан в каче­стве союз­ни­ка, если не полу­чу из Спар­ты ново­го при­ка­за­ния». 7 После это­го раз­го­во­ра он послал в Спар­ту несколь­ко чело­век, кото­рые долж­ны были там обви­нять Таха, Нек­та­не­бида же вся­че­ски вос­хва­лять. 8 Тах и Хаб­рий со сво­ей сто­ро­ны посла­ли в Спар­ту упол­но­мо­чен­ных, при этом пер­вый ссы­лал­ся на ста­рин­ную друж­бу и союз, вто­рой же обе­щал быть еще более пре­дан­ным дру­гом Спар­ты, чем до тех пор. 9 Лакеде­мо­няне, выслу­шав послов, отве­ти­ли егип­тя­нам, что пре­до­став­ля­ют дело на бла­го­усмот­ре­ние Аге­си­лая, само­му же Аге­си­лаю отпра­ви­ли при­каз смот­реть лишь за тем, чтобы его поступ­ки при­нес­ли поль­зу Спар­те.

10 Таким-то обра­зом Аге­си­лай со сво­и­ми наем­ни­ка­ми пере­шел на сто­ро­ну Нек­та­не­бида, совер­шив под пред­ло­гом поль­зы для оте­че­ства неумест­ный и непо­до­баю­щий посту­пок; ибо, если отнять этот пред­лог, то наи­бо­лее спра­вед­ли­вым назва­ни­ем для тако­го поступ­ка будет пре­да­тель­ство. 11 Но лакеде­мо­няне, счи­таю­щие глав­ным при­зна­ком бла­га поль­зу, при­но­си­мую оте­че­ству, не при­зна­ют ниче­го спра­вед­ли­во­го, кро­ме того, что, по их мне­нию, уве­ли­чи­ва­ет мощь Спар­ты.

38. Тах, когда наем­ни­ки поки­ну­ли его, обра­тил­ся в бег­ство, но в Мен­десе⁴⁷ вос­стал про­тив Нек­та­не­бида дру­гой чело­век, так­же про­воз­гла­шен­ный царем, и дви­нул­ся на него, собрав вой­ско из ста тысяч чело­век. 2 Желая обо­д­рить Аге­си­лая, Нек­та­не­бид гово­рил ему, что хотя вра­ги и мно­го­чис­лен­ны, они пред­став­ля­ют собой нестрой­ную тол­пу ремес­лен­ни­ков, неопыт­ных в воен­ном деле, и пото­му с ними мож­но не счи­тать­ся. 3 Аге­си­лай отве­чал на это: «Но я боюсь не их чис­лен­но­сти, а как раз их неопыт­но­сти и неве­же­ства, кото­рые все­гда труд­но обма­нуть. 4 Ибо неожи­дан­но обма­нуть мож­но толь­ко тех, кто подо­зре­ва­ет обман, ожи­да­ет его и пыта­ет­ся от него защи­щать­ся. Тот же, кто ниче­го не подо­зре­ва­ет и не ожи­да­ет, не дает ника­кой зацеп­ки желаю­ще­му про­ве­сти его, подоб­но тому, как сто­я­щий непо­движ­но борец не дает воз­мож­но­сти про­тив­ни­ку выве­сти его из это­го поло­же­ния». 5 Вско­ре после это­го мен­десец попы­тал­ся при­влечь Аге­си­лая на свою сто­ро­ну, подо­слав к нему сво­их людей. Это вну­ши­ло опа­се­ния Нек­та­не­биду. Когда же Аге­си­лай стал убеж­дать его всту­пить как мож­но ско­рей в сра­же­ние и не затя­ги­вать вой­ны с людь­ми, кото­рые, хоть они и неопыт­ны в воен­ном деле, могут бла­го­да­ря сво­ей мно­го­чис­лен­но­сти лег­ко окру­жить его, обве­сти рвом его лагерь и вооб­ще во мно­гом пред­у­предить его шаги, Нек­та­не­бид стал еще боль­ше подо­зре­вать и боять­ся сво­его союз­ни­ка и отсту­пил в боль­шой, хоро­шо укреп­лен­ный город. 6 Аге­си­лай был очень оскорб­лен этим недо­ве­ри­ем, одна­ко, сты­дясь еще раз перей­ти на сто­ро­ну про­тив­ни­ка и поки­нуть дело неокон­чен­ным, после­до­вал за Нек­та­не­бидом и вошел вме­сте с ним в кре­пость.

39. Непри­я­тель высту­пил сле­дом и начал окру­жать город валом и рвом. Егип­тя­ни­ном вновь овла­дел страх — он боял­ся оса­ды и хотел всту­пить в бой, гре­ки горя­чо под­дер­жи­ва­ли его, так как в кре­по­сти не было запа­сов хле­ба. 2 Но Аге­си­лай реши­тель­но пре­пят­ст­во­вал это­му наме­ре­нию, и егип­тяне пуще преж­не­го хули­ли и поно­си­ли его, назы­вая пре­да­те­лем царя. Одна­ко теперь он сно­сил кле­ве­ту гораздо спо­кой­нее и выжидал удоб­но­го слу­чая, чтобы при­ве­сти в испол­не­ние воен­ную хит­рость, кото­рую он замыс­лил. 3 Хит­рость же эта заклю­ча­лась в сле­дую­щем. Вра­ги вели глу­бо­кий ров вокруг город­ских стен, чтобы окон­ча­тель­но запе­реть оса­жден­ных. 4 Когда оба кон­ца рва, окру­жав­ше­го весь город, подо­шли близ­ко один к дру­го­му, Аге­си­лай, дождав­шись тем­ноты, при­ка­зал гре­кам воору­жить­ся, явил­ся к царю и ска­зал ему сле­дую­щее: «Юно­ша, час спа­се­ния настал; я не гово­рил о нем преж­де, чем он насту­пит, чтобы не поме­шать его при­хо­ду. 5 Вра­ги сами, соб­ст­вен­но­руч­но рас­се­я­ли гро­зив­шую нам опас­ность, выко­пав такой ров, что гото­вая часть его пред­став­ля­ет пре­пят­ст­вие для них самих, лишая их чис­лен­но­го пре­вос­ход­ства, остав­ше­е­ся же меж­ду кон­ца­ми рва про­стран­ство поз­во­ля­ет нам сра­зить­ся с ними на рав­ных усло­ви­ях. Сме­лей же! Поста­рай­ся про­явить себя доб­лест­ным мужем, устре­мись впе­ред вме­сте с нами и спа­си себя и все вой­ско. 6 Ведь сто­я­щие про­тив нас вра­ги не выдер­жат наше­го натис­ка, а осталь­ные отде­ле­ны от нас рвом и не смо­гут при­чи­нить нам вреда». 7 Нек­та­не­бид изу­мил­ся изо­бре­та­тель­но­сти Аге­си­лая, стал в середи­ну гре­че­ско­го строя и, напав на вра­гов, лег­ко обра­тил их в бег­ство.

8 Как толь­ко Аге­си­лай овла­дел дове­ри­ем Нек­та­не­бида, он вновь при­бег­нул к той же воен­ной хит­ро­сти: 9 то отсту­пая, то при­бли­жа­ясь, то делая обход­ные дви­же­ния, Аге­си­лай загнал бо́льшую часть непри­я­те­лей в такое место, кото­рое с двух сто­рон было окайм­ле­но глу­бо­ки­ми, напол­нен­ны­ми водой рва­ми. Про­ме­жу­ток меж­ду рва­ми он пере­го­ро­дил, постро­ив там бое­вую линию сво­ей фалан­ги, и этим добил­ся того, что вра­ги мог­ли высту­пить про­тив него толь­ко с рав­ным чис­лом бой­цов и в то же вре­мя были не в состо­я­нии зай­ти ему во фланг или в тыл. Поэто­му после недол­го­го сопро­тив­ле­ния они обра­ти­лись в бег­ство. 10 Мно­гие из них были уби­ты, осталь­ные же рас­се­я­лись.

40. После это­го егип­тя­нин укре­пил и упро­чил свою власть. Желая выра­зить свою любовь и рас­по­ло­же­ние к Аге­си­лаю, Нек­та­не­бид стал про­сить его остать­ся с ним и про­ве­сти в Егип­те зиму. 2 Но Аге­си­лай спе­шил домой, зная, что Спар­та ведет вой­ну, содер­жит наем­ни­ков и пото­му нуж­да­ет­ся в день­гах. Нек­та­не­бид отпу­стил его с боль­ши­ми поче­стя­ми, щед­ро награ­див и дав в чис­ле про­чих почет­ных подар­ков две­сти трид­цать талан­тов для веде­ния вой­ны. 3 Уже насту­пи­ла зима, и Аге­си­лай дер­жал­ся со сво­и­ми кораб­ля­ми побли­же к суше. Он выса­дил­ся на побе­ре­жье Афри­ки, в пустын­ном месте, кото­рое носит назва­ние Мене­ла­е­вой гава­ни⁴⁸, и здесь умер в воз­расте вось­ми­де­ся­ти четы­рех лет, после того как про­цар­ст­во­вал в Спар­те более соро­ка одно­го года, из коих свы­ше трид­ца­ти лет, вплоть до бит­вы при Левк­трах, был наи­бо­лее вли­я­тель­ным и могу­ще­ст­вен­ным чело­ве­ком в Лакеде­моне и счи­тал­ся как бы пред­во­ди­те­лем и царем всей Гре­ции.

4 У лакеде­мо­нян суще­ст­ву­ет обы­чай: тела тех, кто умер на чуж­бине, погре­бать на месте кон­чи­ны, тела же царей достав­лять на роди­ну. Поэто­му сопро­вож­дав­шие Аге­си­лая спар­тан­цы зали­ли тело за неиме­ни­ем меда рас­плав­лен­ным вос­ком⁴⁹ и доста­ви­ли затем в Лакеде­мон. 5 Цар­ская власть пере­шла к сыну Аге­си­лая Архида­му и оста­ва­лась за его родом вплоть до Агида, кото­рый был пятым царем после Аге­си­лая и при попыт­ке вос­ста­но­вить ста­рин­ное государ­ст­вен­ное устрой­ство пал от руки Лео­нида.