Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. II.
Перевод С. П. Маркиша, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1881.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1926/1962.

1. У фило­со­фа Хри­сип­па, Поли­крат, при­во­дит­ся одна древ­няя пого­вор­ка. Но, веро­ят­но, стра­шась зло­ве­ще­го смыс­ла этой пого­вор­ки, Хри­сипп пере­да­ет ее не в под­лин­ном виде, а в том, какой сам нахо­дит более при­стой­ным и умест­ным:


Кто, как не сын, вспо­мянет отца при судь­бине счаст­ли­вой?

Дио­ни­со­дор из Тре­зе­на, опро­вер­гая Хри­сип­па, вос­ста­нав­ли­ва­ет истин­ное ее зву­ча­ние:


Кто, как не сын, вспо­мянет отца при судь­бине зло­счаст­ной?

и при­бав­ля­ет, что она заты­ка­ет рот тем, кто, сами по себе не стоя ниче­го, хотят укрыть­ся за доб­ле­стя­ми пред­ков и неуме­рен­но их пре­воз­но­сят. Но в ком, по сло­ву Пин­да­ра1, «обна­ру­жи­ва­ет­ся при­род­ное бла­го­род­ство отцов», как, напри­мер в тебе, устра­и­ваю­щем свою жизнь в согла­сии с самым пре­крас­ным из семей­ных образ­цов, для того, конеч­но, истин­ное сча­стье — вспо­ми­нать о вели­ких и слав­ных пред­ках, слу­шать рас­ска­зы о них или же рас­ска­зы­вать само­му. Ибо такие люди не по недо­стат­ку соб­ст­вен­ных заслуг ссы­ла­ют­ся на заслу­ги чужие, но, видя в сво­их досто­ин­ствах наследие отцов и дедов, тем самым возда­ют им хва­лу и как родо­на­чаль­ни­кам и как настав­ни­кам жиз­ни.

Вот по этим-то при­чи­нам я и посы­лаю тебе состав­лен­ное мною жиз­не­опи­са­ние Ара­та, тво­е­го сограж­да­ни­на и пра­ро­ди­те­ля, кото­ро­го ты не посрам­ля­ешь ни сла­вою тво­ей, ни могу­ще­ст­вом. Прав­да, ты и сам не пожа­лел трудов, чтобы с вели­чай­шею тща­тель­но­стью собрать все изве­стия о нем, но я хочу, чтобы на семей­ных при­ме­рах вос­пи­ты­ва­лись твои сыно­вья, Поли­крат и Пифокл, спер­ва слу­шая, а поз­же и читая о том, чему им над­ле­жит под­ра­жать. Ведь ста­вить все­гда и во всем на пер­вое место одно­го лишь себя свой­ст­вен­но не люб­ви к пре­крас­но­му, а необуздан­но­му себя­лю­бию.

2. С тех пор как город сики­о­нян рас­стал­ся с под­лин­но дорий­ским ари­сто­кра­ти­че­ским стро­ем2, было­му согла­сию при­шел конец и нача­лись раздо­ры меж­ду често­лю­би­вы­ми вожа­ка­ми наро­да. Сики­он бес­пре­рыв­но стра­дал от внут­рен­них неурядиц и менял одно­го тиран­на на дру­го­го, пока, после убий­ства Клео­на, пра­ви­те­ля­ми не были избра­ны двое самых извест­ных и вли­я­тель­ных граж­дан — Тимо­клид и Кли­ний. Каза­лось, государ­ство вновь начи­на­ло обре­тать спо­кой­ст­вие и устой­чи­вость, когда Тимо­клид скон­чал­ся, а Кли­ния Абан­тид, сын Пасея, стре­мясь к тиран­нии, умерт­вил, дру­зей же его и роди­чей кого изгнал из Сики­о­на, а кого и убил. Семи­лет­не­го сына Кли­ния, Ара­та, Абан­тид тоже обрек на смерть и разыс­ки­вал его повсюду, но в охва­тив­шей дом сумя­ти­це маль­чик ускольз­нул вме­сте с теми, кто спа­сал­ся бег­ст­вом, и, бес­по­мощ­ный, пол­ный ужа­са, дол­го блуж­дал по горо­ду. Слу­чай­но остав­шись неза­ме­чен­ным, он попал, нако­нец, в дом одной жен­щи­ны по име­ни Сосо́ — супру­ги Про­фан­та, бра­та его отца, при­хо­див­шей­ся сест­рою Абан­ти­ду. Жен­щи­на эта и вооб­ще отли­ча­лась бла­го­род­ст­вом харак­те­ра и, к тому же, поду­ма­ла, что ребен­ку уда­лось спа­стись по воле кого-то из богов, а пото­му укры­ла его у себя и ночью тай­но отпра­ви­ла в Аргос.

3. Так с само­го ран­не­го дет­ства в душу Ара­та, хит­ро­стью спа­сен­но­го от гибе­ли, запа­ла жесто­кая, пла­мен­ная нена­висть к тиран­нам, кото­рая с года­ми раз­го­ра­лась все жар­че. Жил он у аргос­ских госте­при­им­цев и дру­зей сво­его отца и полу­чил вос­пи­та­ние, подо­баю­щее сво­бод­но­му граж­да­ни­ну. Видя, что тело его быст­ро рас­тет и мыш­цы нали­ва­ют­ся силой, Арат посвя­тил себя упраж­не­ни­ям в пале­ст­ре и пре­успел в них настоль­ко, что состя­зал­ся в пяти­бо­рии и полу­чал вен­ки. И вер­но, в изо­бра­же­ни­ях его сра­зу уга­ды­ва­ет­ся атлет, и несмот­ря на ум и цар­ст­вен­ную вели­ча­вость, запе­чатлев­ши­е­ся в чер­тах его лица, нетруд­но заме­тить, что чело­век этот мно­го ел3 и что рука его при­вык­ла к засту­пу. Поэто­му, веро­ят­но, он уде­лил крас­но­ре­чию мень­ше вни­ма­ния, чем над­ле­жа­ло государ­ст­вен­но­му мужу, хотя был не столь уже неис­ку­сен в речах, как пред­став­ля­ет­ся неко­то­рым, кто судит лишь по его «Вос­по­ми­на­ни­ям»4: ведь вос­по­ми­на­ния эти писа­ны урыв­ка­ми, меж­ду делом, без отбо­ра соот­вет­ст­ву­ю­щих слов и выра­же­ний.

С тече­ни­ем вре­ме­ни Диний и зна­ток диа­лек­ти­ки Ари­сто­тель соста­ви­ли заго­вор про­тив Абан­ти­да, кото­рый имел обык­но­ве­ние слу­шать их беседы на город­ской пло­ща­ди и вме­ши­вать­ся в уче­ные спо­ры, и нако­нец, в раз­гар одно­го из таких спо­ров, уби­ли его. Власть захва­тил Пасей, отец Абан­ти­да, но и он погиб, пре­да­тель­ски умерщ­влен­ный Нико­к­лом, кото­рый вслед за тем про­воз­гла­сил себя тиран­ном. Гово­рят, что этот Никокл был в точ­но­сти похож лицом на Пери­андра, сына Кип­се­ла, так же, как похо­дил на Алк­мео­на, сына Амфи­а­рая, перс Оронт или на Гек­то­ра — один спар­тан­ский юно­ша, о кото­ром Мир­тил рас­ска­зы­ва­ет, что его рас­топ­та­ла тол­па любо­пыт­ных, про­ведав­ших об этом необы­чай­ном сход­стве.

4. Никокл пра­вил Сики­о­ном пятый месяц и за это вре­мя при­чи­нил горо­ду нема­ло зла и сам едва не лишил­ся вла­сти про­ис­ка­ми это­лий­цев. Меж­ду тем Арат, уже вышед­ший из дет­ско­го воз­рас­та, поль­зо­вал­ся боль­шим ува­же­ни­ем — не толь­ко по знат­но­сти рода, но и за свой ум, глу­бо­кий и кипу­чий и, вме­сте, сте­пен­ный, не по воз­рас­ту осмот­ри­тель­ный и осто­рож­ный. Поэто­му и сики­он­ские изгнан­ни­ки глав­ным обра­зом к нему устрем­ля­ли свои взо­ры, и Никокл не закры­вал гла­за на то, что дела­лось в Арго­се, напро­тив — хотя и скрыт­но, но зор­ко наблюдал за каж­дым шагом Ара­та. Он, прав­да, не ждал какой-нибудь отча­ян­ной выход­ки с его сто­ро­ны, но опа­сал­ся, не всту­пил ли юно­ша в пере­го­во­ры с царя­ми, кото­рых свя­зы­ва­ли с его отцом узы друж­бы и госте­при­им­ства. И вер­но, Арат хотел всту­пить на этот путь, но Анти­гон, несмот­ря на щед­рые обе­ща­ния, выка­зы­вал пол­ное рав­но­ду­шие к делам сики­о­нян и упу­стил вре­мя, а Пто­ле­мей и Еги­пет были слиш­ком дале­ко, и он решил­ся низ­ло­жить тиран­на соб­ст­вен­ны­ми сила­ми.

5. Пер­вы­ми он посвя­ща­ет в свой план Ари­сто­ма­ха и Экде­ла. Ари­сто­мах был изгнан­ник из Сики­о­на, а Экдел арка­дя­нин из Мега­ло­по­ля, фило­соф и чело­век дела, когда-то слу­шав­ший в Афи­нах ака­де­ми­ка Арке­си­лая. Оба горя­чо одоб­ри­ли замы­сел Ара­та, и тогда он обра­тил­ся к осталь­ным изгнан­ни­кам, но из них лишь немно­гие, те, кто счи­тал позо­ром не отклик­нуть­ся на зов надеж­ды, при­ня­ли уча­стие в его начи­на­нии, боль­шин­ство же пыта­лось удер­жать и само­го Ара­та, твер­дя, что дерз­кая отва­га его вызва­на неопыт­но­стью, незна­ни­ем жиз­ни.

Арат думал о том, как захва­тить в сики­он­ских вла­де­ни­ях хотя бы уго­лок, откуда мож­но будет начать борь­бу с тиран­ном, и в эту самую пору явля­ет­ся в Аргос один сики­о­ня­нин, бежав­ший из тюрь­мы. Это был брат изгнан­ни­ка Ксе­нок­ла. Ксе­нокл при­вел его к Ара­ту, и он рас­ска­зал, что бла­го­по­луч­но пере­брал­ся через город­скую сте­ну в том месте, где изнут­ри она почти вро­вень с зем­лей, пото­му что при­мы­ка­ет к каме­ни­сто­му хол­му, а сна­ру­жи срав­ни­тель­но невы­со­ка и с помо­щью лест­ни­цы вполне пре­одо­ли­ма. Арат выслал на раз­вед­ку Ксе­нок­ла и двух сво­их рабов, Сев­фа и Тех­но­на, с нака­зом вни­ма­тель­но осмот­реть сте­ну: он решил, что луч­ше — если толь­ко ока­жет­ся воз­мож­ным — пой­ти на риск и, соблюдая тай­ну, решить все разом, чем начи­нать с тиран­ном дли­тель­ную и откры­тую борь­бу, оста­ва­ясь част­ным лицом. Ксе­нокл и его спут­ни­ки, изме­рив сте­ну, вер­ну­лись и сооб­щи­ли, что вооб­ще-то под­хо­ды к стене нетруд­ны и даже удоб­ны, но при­бли­зить­ся неза­мет­но — зада­ча непро­стая: меша­ют сто­ро­же­вые соба­чон­ки в каком-то саду, малень­кие, но до край­но­сти злоб­ные. Выслу­шав это доне­се­ние, Арат немед­лен­но при­сту­пил к делу.

6. Запа­сать­ся ору­жи­ем было тогда делом обыч­ным, — пото­му что чуть ли не любой в те вре­ме­на поку­шал­ся на чужое иму­ще­ство и жизнь, — а лест­ни­цы совер­шен­но откры­то сбил плот­ник Эвфра­нор, чье ремес­ло ста­ви­ло его вне подо­зре­ний, хотя и он при­над­ле­жал к чис­лу изгнан­ни­ков. Каж­дый из дру­зей, каких Арат успел при­об­ре­сти в Арго­се, дал ему по деся­ти чело­век, а сам он воору­жил трид­цать сво­их рабов. Кро­ме того, через неко­е­го Ксе­но­фи­ла, вожа­ка раз­бой­ни­чьей шай­ки, он нанял неболь­шой отряд вои­нов, кото­рым дали понять, что гото­вит­ся набег на цар­ские табу­ны5 в Сики­он­ской зем­ле. Бо́льшая часть людей была неболь­ши­ми груп­па­ми отправ­ле­на впе­ред с при­ка­зом собрать­ся и ждать у Полиг­ното­вой баш­ни. Впе­ред был выслан и Кафи­сий с четырь­мя това­ри­ща­ми, все пяте­ро налег­ке; они долж­ны были под вечер прий­ти к садов­ни­ку, назвать­ся путе­ше­ст­вен­ни­ка­ми и оста­но­вить­ся на ноч­лег, а потом запе­реть хозя­и­на вме­сте с его соба­ка­ми — ино­го спо­со­ба устра­нить пре­пят­ст­вие не было. Раз­бор­ные лест­ни­цы спря­та­ли в ящи­ки и, погру­зив на повоз­ки, увез­ли зара­нее.

Меж­ду тем до Ара­та дошел слух, буд­то в Арго­се нахо­дят­ся согляда­таи Никок­ла, кото­рые бро­дят по горо­ду и тай­но за ним следят. Тогда он рано утром отпра­вил­ся на город­скую пло­щадь и дол­гое вре­мя оста­вал­ся там у всех на виду, бесе­дуя с дру­зья­ми, а потом натер­ся мас­лом в гим­на­сии, захва­тил из пале­ст­ры несколь­ких моло­дых людей, вме­сте с кото­ры­ми обык­но­вен­но пил и весе­лил­ся, и повел их к себе. Спу­стя немно­го на рын­ке появи­лись его рабы — один нес вен­ки, дру­гой поку­пал све­тиль­ни­ки, тре­тий о чем-то тол­ко­вал с кифа­рист­ка­ми и флей­тист­ка­ми, кото­рых все­гда при­гла­ша­ли играть на пируш­ках. Все это обма­ну­ло согляда­та­ев, и они, посме­и­ва­ясь, гово­ри­ли друг дру­гу: «Вот уж, поис­ти­не, нет ниче­го трус­ли­вее тиран­на, если даже Никокл, вла­дея таким обшир­ным горо­дом и такою силой, боит­ся маль­чиш­ку, кото­рый про­ма­ты­ва­ет свое содер­жа­ние изгнан­ни­ка на бес­пут­ные удо­воль­ст­вия и попой­ки сре­ди бела дня!»

7. С тем они и уда­ли­лись, ни о чем не подо­зре­вая, а Арат сра­зу после зав­тра­ка высту­пил из Аргоса, соеди­нил­ся у Полиг­ното­вой баш­ни со сво­и­ми вои­на­ми и повел их в Немею, где и открыл все­му отряду истин­ную цель похо­да. Поста­рав­шись обо­д­рить людей щед­ры­ми обе­ща­ни­я­ми и дав им пароль — «Апол­лон Победо­но­сец», он дви­нул­ся пря­мо на Сики­он, сораз­ме­ряя ско­рость дви­же­ния с ходом луны по небо­скло­ну: спер­ва торо­пил­ся, чтобы про­де­лать весь путь при све­те, а потом замед­лил шаг, чтобы ока­зать­ся у сада рядом со сте­ною как раз на зака­те луны. Там его встре­тил Кафи­сий и сооб­щил, что соба­чон­ки в руки не дались и убе­жа­ли, а садов­ни­ка он запер. Чуть ли не весь отряд сра­зу пал духом и потре­бо­вал отступ­ле­ния, но Арат успо­ка­и­вал вои­нов, заве­ряя, что сра­зу же повернет назад, если соба­ки поды­мут слиш­ком гром­кий лай. Тут он высы­ла­ет впе­ред людей с лест­ни­ца­ми — во гла­ве их были постав­ле­ны Экдел и Мна­си­фей, — а сам мед­лен­но дви­жет­ся сле­дом, несмот­ря на неисто­вое тяв­ка­нье соба­чо­нок, кото­рые бегут вро­вень с Экде­лом. Все же изгнан­ни­ки дости­га­ют сте­ны и бес­пре­пят­ст­вен­но уста­нав­ли­ва­ют лест­ни­цы. Но не успе­ли еще пер­вые взо­брать­ся наверх, как началь­ник, раз­во­див­ший по постам утрен­нюю стра­жу, при­нял­ся пове­рять кара­у­лы: зазве­нел коло­коль­чик, замель­ка­ли мно­го­чис­лен­ные факе­лы, раздал­ся шум голо­сов и лязг ору­жия. Люди Ара­та замер­ли на сту­пень­ках лест­ниц и таким обра­зом без труда укры­лись от глаз кара­уль­ных, но навстре­чу пер­во­му при­бли­жал­ся еще один отряд, и опас­ность была чрез­вы­чай­но вели­ка, одна­ко ж и эти сол­да­ты про­шли мимо, ниче­го не заме­тив. Мна­си­фей и Экдел мгно­вен­но под­ня­лись на сте­ну, заня­ли под­хо­ды с обе­их сто­рон — изнут­ри и извне — и отпра­ви­ли к Ара­ту Тех­но­на с при­зы­вом поспе­шить.

8. Незна­чи­тель­ное рас­сто­я­ние отде­ля­ло сад от город­ской сте­ны и баш­ни, в кото­рой сидел боль­шой сто­ро­же­вой пес охот­ни­чьей поро­ды. Сам он не услы­шал при­бли­жав­ших­ся вра­гов — то ли пото­му, что вооб­ще был недо­ста­точ­но чуток, то ли черес­чур ума­яв­шись за день. Но соба­чон­ки садов­ни­ка под­ня­ли его на ноги; спер­ва он толь­ко глу­хо вор­чал, одна­ко ж, по мере того, как люди под­хо­ди­ли бли­же, лаял гром­че и гром­че, и, в кон­це кон­цов, все кру­гом загуде­ло от лая, и кара­уль­ный с поста напро­тив во весь голос оклик­нул пса­ря, спра­ши­вая, на кого это так сви­ре­по лает его пес и не слу­чи­лось ли какой неждан­ной беды. Псарь на башне отве­чал, что ниче­го осо­бен­но­го не слу­чи­лось, а про­сто соба­ку рас­тре­во­жи­ли факе­лы охра­ны и звон коло­коль­чи­ка. Это все­го боль­ше обо­д­ри­ло вои­нов Ара­та, кото­рые реши­ли, что псарь с ними заод­но и ста­ра­ет­ся ничем их не выдать и что в самом горо­де они тоже най­дут нема­ло вер­ных помощ­ни­ков. Но подъ­ем на сте­ну ока­зал­ся делом труд­ным и опас­ным и слиш­ком затя­нул­ся, пото­му что взби­рать­ся мож­но было толь­ко по одно­му и не торо­пясь — ина­че лест­ни­цы угро­жаю­ще кача­лись. А меж­ду тем вре­ме­ни оста­ва­лось в обрез, ибо уже пели пету­хи и вот-вот мог­ли появить­ся кре­стьяне с обыч­ным това­ром, кото­рый они посто­ян­но возят на рынок. Вот поче­му, хотя через сте­ну пере­лез­ли все­го сорок чело­век, Арат поспеш­но под­нял­ся сам, подо­ждал еще несколь­ких вои­нов и дви­нул­ся к дому тиран­на и стра­те­гию6, под­ле кото­ро­го всю ночь нес­ли стра­жу наем­ни­ки. Неожи­дан­но напав­ши на них, он захва­тил всех до еди­но­го, но нико­го не убил и немед­лен­но послал за сво­и­ми дру­зья­ми, вызы­вая каж­до­го из дому. Дру­зья сбе­жа­лись со всех сто­рон, а тут уже занял­ся день, и театр напол­нил­ся наро­дом, кото­рый был встре­во­жен неяс­ны­ми слу­ха­ми, но ниче­го досто­вер­но­го о про­ис­хо­див­шем не знал, пока не высту­пил впе­ред гла­ша­тай и не объ­явил, что Арат, сын Кли­ния, при­зы­ва­ет сики­о­нян к осво­бож­де­нию.

9. Тогда, пове­рив, что дав­но ожи­дае­мый час настал, граж­дане тол­пою рину­лись к две­рям тиран­на и подо­жгли дом. Дом быст­ро запы­лал, и столб огня под­нял­ся так высо­ко, что его увиде­ли даже жите­ли Корин­фа, и до край­но­сти изум­лен­ные, едва не кину­лись на помощь. Никокл скрыл­ся в каких-то под­зем­ных ходах и бежал из горо­да, а вои­ны, с помо­щью сики­о­нян, зага­сив пожар, раз­гра­би­ли его дом. Арат и это­му не пре­пят­ст­во­вал, и осталь­ное иму­ще­ство тиран­нов пре­до­ста­вил в рас­по­ря­же­ние сограж­дан. Ни сре­ди напа­дав­ших, ни сре­ди их про­тив­ни­ков не было ни одно­го уби­то­го или хотя бы ране­но­го, но охра­ною и заботой судь­бы все начи­на­ние в целом оста­лось не запят­на­но меж­до­усоб­ным кро­во­про­ли­ти­ем.

Арат вер­нул восемь­де­сят изгнан­ни­ков, поки­нув­ших город в прав­ле­ние Никок­ла, и всех, кого изгна­ли тиран­ны до Никок­ла, а их набра­лось не менее пяти­сот, и мно­гие уже дав­но ски­та­лись на чуж­бине, иные — чуть ли не пять­де­сят лет. Воз­вра­ща­лись они по боль­шей части нищи­ми и заяв­ля­ли при­тя­за­ния на иму­ще­ство, кото­рым когда-то вла­де­ли. Они при­хо­ди­ли пря­мо в свои преж­ние дома и поме­стья, достав­ляя вели­чай­шие труд­но­сти Ара­ту, кото­рый видел, что город, вновь обре­тя сво­бо­ду, не толь­ко сде­лал­ся пред­ме­том поку­ше­ний извне и навлек на себя нена­висть Анти­го­на, но и разди­ра­ет­ся сму­тою изнут­ри.

Здра­во оце­нив сло­жив­ше­е­ся поло­же­ние, Арат счел наи­луч­шим при­со­еди­нить Сики­он к Ахей­ско­му сою­зу, и сики­о­няне, дорий­цы по про­ис­хож­де­нию7, доб­ро­воль­но при­ня­ли имя и государ­ст­вен­ное устрой­ство ахей­цев, кото­рые тогда не бли­ста­ли ни сла­вою, ни могу­ще­ст­вом. Горо­да их в боль­шин­стве сво­ем были малень­кие и мало­люд­ные, зем­ли тощие, неплод­ные, вла­де­ния тес­ные, при­мы­каю­щие к мор­ско­му бере­гу, почти сплошь обры­ви­сто­му, ска­ли­сто­му и лишен­но­му гава­ней. Одна­ко ж нико­му не уда­лось яснее и убеди­тель­нее дока­зать, что гре­че­ская мощь неодо­ли­ма, если толь­ко она соеди­ня­ет­ся с поряд­ком и строй­ным согла­си­ем и обре­та­ет разум­но­го пред­во­ди­те­ля, ибо, совер­шен­но непри­част­ные к древ­ней сла­ве Гре­ции, а в ту пору не вла­дея, все вме­сте взя­тые, силою хотя бы одно­го зна­чи­тель­но­го государ­ства, ахей­цы сво­ею муд­ро­стью и еди­но­ду­ши­ем, сво­им уме­ни­ем не завидо­вать само­му доб­лест­но­му, но доб­ро­воль­но ему под­чи­нять­ся не толь­ко сохра­ни­ли соб­ст­вен­ную сво­бо­ду в окру­же­нии могу­ще­ст­вен­ных горо­дов, гроз­ных армий и тиран­ний, но посто­ян­но осво­бож­да­ли и спа­са­ли от раб­ства дру­гих гре­ков.

10. Арат был слов­но рож­ден для управ­ле­ния государ­ст­вом. Вели­ко­душ­ный, более стро­гий и взыс­ка­тель­ный в делах обще­ст­вен­ных, неже­ли в соб­ст­вен­ных, лютый враг тиран­нов, он все­гда и нена­висть и друж­бу сораз­ме­рял с обще­ст­вен­ною поль­зой. Вот поче­му, сколь­ко мож­но судить, он выка­зал себя ско­рее снис­хо­ди­тель­ным и мяг­ко­сер­деч­ным вра­гом, чем надеж­ным дру­гом, ибо изме­нял образ мыс­лей в любом направ­ле­нии сооб­раз­но нуж­дам государ­ства и тре­бо­ва­ни­ям мину­ты. Выше всех благ на све­те он ценил согла­сие наро­дов, обще­ние горо­дов меж­ду собой, еди­но­ду­шие в сове­тах и собра­ни­ях. Откры­тых столк­но­ве­ний он опа­сал­ся и вой­ну начи­нал без веры в успех, зато был вели­чай­ший искус­ник вести тай­ные пере­го­во­ры и скрыт­но скло­нять на свою сто­ро­ну тиран­нов и горо­да. Поэто­му во мно­гих слу­ча­ях он, про­явив реши­тель­ность, вопре­ки всем ожи­да­ни­ям доби­вал­ся успе­ха, но, по-види­мо­му, ничуть не реже счаст­ли­вые воз­мож­но­сти ока­зы­ва­лись упу­щен­ны­ми из-за чрез­мер­ной его осто­рож­но­сти. Веро­ят­но, не толь­ко сре­ди живот­ных быва­ют такие, что пре­крас­но видят в потем­ках, но днем слеп­нут, ибо вла­га, оку­ты­ваю­щая их гла­за, слиш­ком тон­ка и не пере­но­сит сопри­кос­но­ве­ния со све­том, — так же точ­но встре­ча­ют­ся люди, крас­но­ре­чие и ум кото­рых при сия­нии солн­ца в зыч­ных кри­ках гла­ша­тая про­па­да­ют, но если дело вер­шит­ся вти­хо­мол­ку и украд­кой, спо­соб­но­сти их вновь обна­ру­жи­ва­ют­ся в пол­ном блес­ке. Такая неурав­но­ве­шен­ность есть след­ст­вие недо­ста­точ­но­го фило­соф­ско­го обра­зо­ва­ния при хоро­ших при­род­ных задат­ках, кото­рые в этом слу­чае рож­да­ют нрав­ст­вен­ную доб­лесть, лишен­ную зна­ний, — слов­но дикий, сам по себе вырос­ший плод. Мысль эту мож­но пояс­нить при­ме­ра­ми.

11. Соеди­нив свою судь­бу и судь­бу род­но­го горо­да с Ахей­ским сою­зом, Арат посту­пил в кон­ни­цу и бес­пре­ко­слов­ным пови­но­ве­ни­ем быст­ро при­об­рел любовь началь­ни­ков. Хотя он сде­лал важ­ный вклад в общее дело, поста­вив на служ­бу ахей­цам сла­ву соб­ст­вен­но­го име­ни и силу Сики­о­на, но все рас­по­ря­же­ния оче­ред­но­го стра­те­га — будь то уро­же­нец Димы, Три­теи или како­го-нибудь ино­го, еще мень­ше­го горо­да — испол­нял как любой из рядо­вых вои­нов. Царь8 при­слал ему пода­рок — два­дцать пять талан­тов. Арат день­ги при­нял, но, при­няв, тут же роздал неиму­щим сограж­да­нам на покры­тие вся­че­ских нужд, а глав­ным обра­зом для выку­па плен­ных.

12. Быв­шие изгнан­ни­ки были глу­хи ко всем уго­во­рам и про­дол­жа­ли неот­ступ­но тре­во­жить тех, в чье вла­де­ние пере­шла их соб­ст­вен­ность. Горо­ду гро­зил мятеж, и Арат, послед­нюю и един­ст­вен­ную свою надеж­ду воз­ла­гая на доб­роту Пто­ле­мея, решил плыть в Еги­пет и про­сить у царя денег для при­ми­ре­ния враж­дую­щих. Он вышел из Мефо­ны, что север­нее Малеи, желая совер­шить пла­ва­ние как мож­но ско­рее. Но корм­чий не смог спра­вить­ся с ярост­ным вет­ром и огром­ны­ми вала­ми, катив­ши­ми­ся из откры­то­го моря, суд­но сби­лось с пути и после дол­гих блуж­да­ний при­ста­ло…* Адрия9 была враж­деб­на: она нахо­ди­лась под вла­стью Анти­го­на и при­ня­ла македон­ский кара­ул. Пред­у­преж­дая собы­тия, Арат выса­дил­ся, поки­нул корабль и, в сопро­вож­де­нии одно­го из дру­зей, Тиман­фа, успел уйти подаль­ше от бере­га. Они заби­лись в чащу леса и там про­ве­ли мучи­тель­ную ночь. Едва они скры­лись, как к кораб­лю при­мчал­ся началь­ник кара­у­ла и стал искать Ара­та, но слу­ги зна­ли, что отве­чать, и обма­ну­ли македо­ня­ни­на, уве­рив его, буд­то их хозя­ин сра­зу же бежал на Эвбею. Тогда началь­ник кара­у­ла объ­явил корабль со всем гру­зом и раба­ми вра­же­ским иму­ще­ст­вом и нало­жил на него руку.

Арат был в без­вы­ход­ном поло­же­нии, как вдруг, немно­го дней спу­стя, ему выпа­ла неслы­хан­ная уда­ча: как раз у того места, где он скры­вал­ся, высмат­ри­вая, не появит­ся ли откуда помощь, бро­си­ло якорь рим­ское суд­но. Оно дер­жа­ло путь в Сирию, но Арат уго­во­рил судо­вла­дель­ца отвез­ти его в Карию и при­был туда, вновь испы­тав на море опас­но­сти не менее гроз­ные, чем в нача­ле пла­ва­ния. Из Карии он, нако­нец, пере­пра­вил­ся в Еги­пет и нашел царя пол­ным бла­го­же­ла­тель­ства и чрез­вы­чай­но доволь­ным кар­ти­на­ми и рисун­ка­ми, кото­рые Арат посы­лал ему из Гре­ции. (Арат обла­дал тон­ким вку­сом и посто­ян­но соби­рал про­из­веде­ния луч­ших худож­ни­ков, глав­ным обра­зом — Пам­фи­ла и Мелан­фа.)

13. В ту пору сла­ва сики­он­ской живо­пи­си была еще в пол­ном рас­цве­те, счи­та­лось, что она одна лишь хра­нит кра­соту неиз­вра­щен­ной, неис­пор­чен­ной, и даже вели­кий Апел­лес, уже поль­зу­ясь гром­кою извест­но­стью, при­ехал в Сики­он и, запла­тив талант, всту­пил в круг тамош­них живо­пис­цев — желая, впро­чем, при­об­щить­ся ско­рее к их сла­ве, неже­ли к искус­ству. Вот поче­му Арат, кото­рый, осво­бо­див город, уни­что­жил все изо­бра­же­ния тиран­нов, дол­го разду­мы­вал, как посту­пить с кар­ти­ною, изо­бра­жаю­щей Ари­стра­та. Этот тиранн жил во вре­ме­на Филип­па, а кар­ти­ну писа­ли все уче­ни­ки Мелан­фа, и, как сооб­ща­ет Поле­мон Путе­ше­ст­вен­ник, в рабо­те участ­во­вал сам Апел­лес. Ари­страт сто­ял на колес­ни­це рядом с боги­нею Победы, и кар­ти­на была так хоро­ша, что Арат спер­ва смяг­чил­ся, тро­ну­тый совер­шен­ст­вом пись­ма, но тот­час же нена­висть к тиран­нам взя­ла верх, и он при­ка­зал выне­сти и раз­бить дос­ку. Тогда, как пере­да­ют, живо­пи­сец Неалк, друг Ара­та, запла­кал и стал про­сить его сжа­лить­ся, но ни сле­зы, ни моль­бы не помог­ли, и Неалк вос­клик­нул, что вое­вать надо про­тив тиран­нов, а не про­тив их сокро­вищ. «Давай оста­вим хотя бы колес­ни­цу и Победу, — пред­ло­жил Неалк, — а само­го Ари­стра­та я убе­ру». Арат согла­сил­ся, и Неалк стер Ари­стра­та и на его месте напи­сал толь­ко паль­му, не решив­шись при­ба­вить ниче­го ино­го. Рас­ска­зы­ва­ют, что оста­ва­лись вид­ны и ноги тиран­на, частич­но скры­тые колес­ни­цей. Любовь к искус­ству и при­нес­ла Ара­ту рас­по­ло­же­ние Пто­ле­мея, а теперь, при близ­ком зна­ком­стве, царь при­вя­зал­ся к нему еще креп­че и пода­рил Сики­о­ну сто пять­де­сят талан­тов. Из них сорок Арат забрал с собою сра­зу и вер­нул­ся в Пело­пон­нес, а осталь­ные царь разде­лил на части и поз­же посте­пен­но пере­сы­лал в Сики­он.

14. Раздо­быть для сограж­дан так мно­го денег было вели­кою заслу­гой, ибо дру­гие пол­ко­вод­цы и народ­ные вожа­ки, полу­чая от царей хотя бы малую толи­ку такой сум­мы, чини­ли наси­лия, пре­да­ва­ли свои род­ные горо­да и отда­ва­ли их в раб­ство царям; но еще важ­нее были мир и еди­но­ду­шие меж­ду неиму­щи­ми и бога­ча­ми, уста­нов­лен­ные с помо­щью этих денег, спо­кой­ст­вие и без­опас­ность, кото­ры­ми мог наслаж­дать­ся отныне весь народ, и пора­зи­тель­на была воз­держ­ность, кото­рую обна­ру­жил Арат, поль­зу­ясь огром­ной вла­стью. Назна­чен­ный посред­ни­ком с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и обле­чен­ный пра­вом еди­но­лич­но решать все вопро­сы, сопря­жен­ные с иму­ще­ст­вен­ны­ми при­тя­за­ни­я­ми быв­ших изгнан­ни­ков, он не при­нял это­го пра­ва, но избрал себе сре­ди сики­о­нян пят­на­дцать помощ­ни­ков и вме­сте с ними, после дол­гих трудов и забот, пол­но­стью при­ми­рил сограж­дан. За эту неоце­ни­мую заслу­гу все граж­дане вме­сте назна­чи­ли ему подо­баю­щие поче­сти, а изгнан­ни­ки осо­бо поста­ви­ли брон­зо­вую ста­тую Ара­та с такою над­пи­сью в эле­ги­че­ских дву­сти­ши­ях:


Сла­ва о подви­гах рат­ных, отва­ге и муд­рых сове­тах
Это­го мужа дошла вплоть до Герак­ла Стол­пов.
Доб­лесть твою почи­та­ем, Арат, и твою спра­вед­ли­вость!
В день воз­вра­ще­ния мы, образ воз­двиг­нув того,
Кто нам спа­си­те­лем был, богов-спа­си­те­лей сла­вим;
Дал ты отчизне свой равен­ства пра­вый закон.

15. Все это под­ня­ло Ара­та выше зави­сти кого бы то ни было из сограж­дан, кото­рых он обла­го­де­тель­ст­во­вал, но царя Анти­го­на его успе­хи удру­ча­ли и, желая либо овла­деть его друж­бой без­раздель­но, либо, по край­ней мере, очер­нить его перед Пто­ле­ме­ем, Анти­гон ока­зы­вал ему все­воз­мож­ные зна­ки вни­ма­ния, — кото­рые Арат при­ни­мал не слиш­ком охот­но, — и, меж­ду про­чим, при­но­ся жерт­вы в Корин­фе, отпра­вил ему жерт­вен­но­го мяса. Вслед за тем, на пиру, он гром­ко ска­зал, обра­ща­ясь к мно­го­чис­лен­ным гостям: «Я думал, что этот сики­он­ский юно­ша про­сто горя­чо любит сво­бо­ду и род­ной народ[1]. Но, ока­зы­ва­ет­ся, он спо­со­бен, вдо­ба­вок, вер­но судить о жиз­ни и поступ­ках царей. Рань­ше он нами пре­не­бре­гал, надеж­ды свои устрем­лял за море и вос­хи­щал­ся несмет­ны­ми еги­пет­ски­ми богат­ства­ми, слы­ша рас­ска­зы о сло­нах, о флотах и двор­цах, но теперь, побы­вав­ши, так ска­зать, в самой скене10 — увидев, что в Егип­те нет ниче­го, кро­ме теат­раль­ной пыш­но­сти и показ­но­го блес­ка, цели­ком пере­хо­дит на нашу сто­ро­ну. Поэто­му я и сам при­ни­маю маль­чи­ка с пол­ным раду­ши­ем, чтобы впредь все­мер­но поль­зо­вать­ся его служ­бою, и вас про­шу счи­тать Ара­та дру­гом». Сло­ва эти были под­хва­че­ны завист­ни­ка­ми и зло­же­ла­те­ля­ми, кото­рые засы­па­ли Пто­ле­мея пись­ма­ми, напе­ре­бой взво­дя на Ара­та тяж­кие обви­не­ния, так что в кон­це кон­цов Пто­ле­мей послал к нему сво­его гон­ца с выра­же­ни­ем неудо­воль­ст­вия. Вот сколь­ко зави­сти и зло­же­ла­тель­ства сопря­же­но с друж­бою царей и тиран­нов, кото­рой ищут и домо­га­ют­ся с пла­мен­ным вожде­ле­ни­ем!

16. Когда ахей­цы впер­вые избра­ли Ара­та стра­те­гом, он опу­сто­шил лежа­щие на дру­гом бере­гу зали­ва11 Лок­риду и Калидо­нию и с деся­ти­ты­сяч­ным вой­ском дви­нул­ся на под­мо­гу бео­тий­цам, но опоздал — это­лий­цы успе­ли одер­жать при Херо­нее победу, в бит­ве пал беотарх Абео­крит и с ним тыся­ча вои­нов.

Год спу­стя Арат сно­ва занял долж­ность стра­те­га и при­сту­пил к испол­не­нию сво­их замыс­лов, касав­ших­ся Акро­ко­рин­фа. На сей раз он трудил­ся не толь­ко ради сики­о­нян или ахей­цев, но заду­мал, если мож­но так выра­зить­ся, сра­зить тиран­на, угне­тав­ше­го всю Гре­цию, — изгнать из Акро­ко­рин­фа македон­ский кара­ул. Афи­ня­нин Харет, раз­гро­мив в каком-то сра­же­нии цар­ских пол­ко­вод­цев, писал афин­ско­му наро­ду, что выиг­рал бит­ву — сест­ру Мара­фон­ской. Но тогда подвиг Ара­та по пра­ву мож­но назвать род­ным бра­том подви­гов фиван­ца Пело­пида и афи­ня­ни­на Фра­си­бу­ла, с тем лишь выгод­ным отли­чи­ем, что ору­жие было направ­ле­но не про­тив гре­ков, но про­тив чужой, ино­зем­ной вла­сти.

Коринф­ский пере­ше­ек, разде­ляя моря, слу­жит мостом меж­ду дву­мя обла­стя­ми и смы­ка­ет воеди­но наш мате­рик, а пото­му сто­ро­же­вой отряд, постав­лен­ный на Акро­ко­рин­фе, — высо­ком хол­ме, что под­ни­ма­ет­ся в самой сре­дине Гре­ции, — пре­ры­ва­ет вся­кое сооб­ще­ние с зем­ля­ми за Ист­мом, пре­пят­ст­ву­ет любо­му воен­но­му похо­ду, как сухо­пут­но­му, так рав­но и мор­ско­му, и дела­ет того, кто занял этот холм и дер­жит его в сво­их руках, без­раздель­ным вла­сте­ли­ном. И, по-види­мо­му, отнюдь не ост­ро­сло­вил млад­ший Филипп, когда при вся­ком удоб­ном слу­чае назы­вал город Коринф око­ва­ми Элла­ды.

17. Вполне понят­но, что эта мест­ность посто­ян­но была пред­ме­том оже­сто­чен­ной борь­бы меж­ду все­ми царя­ми и пра­ви­те­ля­ми, а жела­ние Анти­го­на овла­деть ею ничуть не усту­па­ло самой жар­кой и неисто­вой любов­ной стра­сти, и он с голо­вою был погру­жен в думы, измыш­ляя хит­рость, кото­рая помог­ла бы ему отнять Акро­ко­ринф у тогдаш­них его вла­дель­цев, ибо откры­тое напа­де­ние было заве­до­мо обре­че­но на неуда­чу. Когда умер Алек­сандр12, кото­ро­му под­чи­ня­лась вся та окру­га, — умер, как тогда гово­ри­ли, отрав­лен­ный им же, Анти­го­ном, — и власть взя­ла Никея, жена умер­ше­го, про­дол­жав­шая зор­ко охра­нять Акро­ко­ринф, Анти­гон немед­ля подо­слал к ней сво­его сына Демет­рия и, вну­шая Никее слад­кие надеж­ды на брак с царе­ви­чем и супру­же­скую жизнь с моло­дым чело­ве­ком, завид­ную для пожи­лой вдо­вы, уло­вил ее в сети, исполь­зо­вав­ши сына как при­ман­ку. Тем не менее кре­по­сти она без над­зо­ра не остав­ля­ла, напро­тив, кара­у­ли­ла ее по-преж­не­му зор­ко, и Анти­гон, делая вид, буд­то ему это без­раз­лич­но, справ­лял в Корин­фе сва­деб­ные обряды, устра­и­вал игры, зада­вал что ни день пиры, — одним сло­вом, дер­жал себя так, как свой­ст­вен­но чело­ве­ку, кото­рый пере­пол­нен сво­ею радо­стью и не помыш­ля­ет ни о чем, кро­ме забав и удо­воль­ст­вий. Нако­нец, наме­чен­ный срок настал. В этот день пел Аме­бей, и Анти­гон сам отпра­вил­ся про­во­дить Никею в театр. Гор­дая этой честью ново­брач­ная воз­ле­жа­ла в носил­ках, укра­шен­ных по-цар­ски, совер­шен­но не подо­зре­вая о том, что долж­но было вот-вот свер­шить­ся. Дой­дя до пово­рота, где начи­на­лась тро­па, веду­щая наверх, Анти­гон при­ка­зал нести Никею даль­ше, в театр, а сам, не думая боль­ше ни об Аме­бее, ни о свадь­бе, не по годам рез­во и поспеш­но пустил­ся к Акро­ко­рин­фу. Ворота были запер­ты, царь под­нял посох, посту­чал­ся и велел отво­рить, и стра­жа, в край­нем изум­ле­нии, отво­ри­ла. Так он овла­дел Акро­ко­рин­фом, и, не в силах сдер­жать вос­торг, пил и весе­лил­ся пря­мо на ули­цах, и с вен­ком на голо­ве, в сопро­вож­де­нии флей­ти­сток и шум­ной вата­ги дру­зей, рас­ха­жи­вал, ликуя, по город­ской пло­ща­ди, и горя­чо при­вет­ст­во­вал вся­ко­го встреч­но­го, — ста­рик, испы­тав­ший на сво­ем веку столь­ко пре­врат­но­стей судь­бы! Да, дей­ст­ви­тель­но, ни горе, ни страх не будо­ра­жат и не потря­са­ют душу силь­нее, чем неча­ян­ная и не уме­рен­ная рас­суд­ком радость. 18. Захва­тив, как уже ска­за­но, кре­пость, Анти­гон раз­ме­стил в ней лишь тех вои­нов, к кото­рым питал осо­бое дове­рие, а началь­ни­ком отряда поста­вил фило­со­фа Пер­сея.

Арат помыш­лял об Акро­ко­рин­фе еще при жиз­ни Алек­сандра, но когда ахей­цы заклю­чи­ли с Алек­сан­дром союз, отка­зал­ся от этих мыс­лей. Теперь он воз­вра­тил­ся к ним сно­ва и вот по како­му пово­ду. Жили в Корин­фе чет­ве­ро бра­тьев, родом сирий­цы, и один из них, по име­ни Диокл, был наем­ни­ком и слу­жил в кара­уль­ном отряде. Дру­гие трое похи­ти­ли цар­ское золо­то и яви­лись в Сики­он к меня­ле Эгию, к кото­ро­му неред­ко обра­щал­ся по делам и Арат. Часть укра­ден­но­го они обра­ти­ли в день­ги сра­зу, а осталь­ное раз­ме­ни­вал посте­пен­но один из бра­тьев, Эргин, зача­стив­ший с этой целью к Эгию и близ­ко с ним сошед­ший­ся. Как-то раз меня­ла завел речь о сто­ро­же­вом отряде, и сири­ец рас­ска­зал, что, под­ни­ма­ясь к бра­ту в кре­пость, заме­тил отло­гую рас­се­ли­ну в кру­че, выво­дя­щую как раз к тому месту, где сте­на ниже все­го. Тогда Эгий шут­ли­вым тоном заме­тил: «Что же это, мой милей­ший, из-за какой-то горст­ки золота вы гра­би­те цар­скую сокро­вищ­ни­цу, а ведь мог­ли бы один час сво­его вре­ме­ни про­дать за гро­мад­ные день­ги! Раз­ве ты не зна­ешь, что и взлом­щи­ков и пре­да­те­лей, если уж они попа­дут­ся, ожи­да­ет одна и та же смерть?» Эргин толь­ко засме­ял­ся в ответ и на пер­вый раз согла­сил­ся испы­тать Диок­ла (осталь­ным бра­тьям он не слиш­ком дове­рял), но немно­го дней спу­стя при­шел сно­ва и уго­во­рил­ся про­ве­сти Ара­та к той части сте­ны, где высота не боль­ше пят­на­дца­ти футов, а так­же помочь ему и во всем осталь­ном — вме­сте с Дио­к­лом.

19. Арат обе­щал им в слу­чае уда­чи шесть­де­сят талан­тов, а если попыт­ка его будет без­успеш­на, но все оста­нут­ся живы, — каж­до­му дом и по талан­ту денег. Надо было оста­вить у Эгия шесть­де­сят талан­тов для Эрги­на и Диок­ла, а так как Арат и сам не рас­по­ла­гал такой сум­мой и зани­мать ни у кого не хотел, чтобы не сеять подо­зре­ний, он собрал бо́льшую часть сво­их куб­ков и чаш и золотые укра­ше­ния жены и дал Эгию в залог. Так высок духом был этот чело­век и такою горел любо­вью к пре­крас­ным дея­ни­ям! Ведь он отлич­но знал, что Фоки­он и Эпа­ми­нонд стя­жа­ли сла­ву самых спра­вед­ли­вых, бла­го­род­ней­ших сре­ди гре­ков уже тем, что отверг­ли бога­тые дары и не согла­си­лись пре­дать за день­ги свою честь и досто­ин­ство, — знал, но, не доволь­ст­ву­ясь таким бес­ко­ры­сти­ем, преж­де все­го тай­но пожерт­во­вал соб­ст­вен­ным иму­ще­ст­вом ради дела, в кото­ром под­вер­гал себя опас­но­сти один за всех сограж­дан, даже не дога­ды­вав­ших­ся о про­ис­хо­див­шем у них за спи­ною. Кто бы еще и сего­дня не вос­хи­тил­ся его вели­ко­ду­ши­ем, не протя­нул руку помо­щи чело­ве­ку, кото­рый за такие день­ги поку­пал… опас­ность, и опас­ность столь гроз­ную, кото­рый закла­ды­вал самое цен­ное свое иму­ще­ство ради того, чтобы ночью про­ник­нуть в гущу непри­я­те­ля и бить­ся не на живот, а на смерть, не взяв­ши сам ника­ко­го ино­го зало­га и обес­пе­че­ния, кро­ме надеж­ды на подвиг!

20. Дело и вне зави­си­мо­сти от все­го про­че­го было сопря­же­но с гро­мад­ным риском, а тут еще в самом нача­ле вышло опас­ное недо­ра­зу­ме­ние. Раб Ара­та Тех­нон, выслан­ный на раз­вед­ку, чтобы вме­сте с Дио­к­лом осмот­реть сте­ну, нико­гда преж­де Диок­ла в лицо не видел, но думал, что доста­точ­но хоро­шо пред­став­ля­ет себе его наруж­ность по опи­са­нию Эрги­на, кото­рый изо­бра­жал бра­та куд­ря­вым, смуг­лым и без­бо­ро­дым. При­дя на услов­лен­ное место за горо­дом — назы­ва­лось это место Петух, — он ждал Эрги­на, кото­рый дол­жен был при­ве­сти Диок­ла. Но тем вре­ме­нем, по чистой слу­чай­но­сти, появил­ся стар­ший брат Эрги­на и Диок­ла, Дио­ни­сий, не посвя­щен­ный в дело и не при­ни­мав­ший в нем ника­ко­го уча­стия, но похо­жий на Диок­ла. Тех­нон, введен­ный в заблуж­де­ние сход­ством внеш­них при­мет, спро­сил его, свя­зан ли он как-нибудь с Эрги­ном. Тот отве­чал, что Эргин ему брат, и Тех­нон совер­шен­но уве­рил­ся, что гово­рит с Дио­к­лом. И, уже не спро­сив даже име­ни незна­ком­ца и не дождав­шись ника­ких иных под­твер­жде­ний, он про­тя­ги­ва­ет ему руку, заво­дит речь об осмот­ре сте­ны и зада­ет раз­ные вопро­сы. Дио­ни­сий сооб­ра­зил, что Тех­нон обо­знал­ся, но, лов­ко вос­поль­зо­вав­шись этим, стал усерд­но ему под­да­ки­вать и, повер­нув назад к горо­ду, повел его за собою, все вре­мя под­дер­жи­вая раз­го­вор и не воз­буж­дая ни малей­ших подо­зре­ний. Он был уже под­ле самых город­ских ворот и уже соби­рал­ся схва­тить и задер­жать Тех­но­на, как вдруг, — сно­ва по какой-то слу­чай­но­сти, — им повстре­чал­ся Эргин. Дога­дав­шись, какая про­изо­шла ошиб­ка и какая опас­ность с нею сопря­же­на, он дви­же­ни­ем глаз при­ка­зал рабу бежать и сам после­до­вал его при­ме­ру. Оба мча­лись что было мочи и бла­го­по­луч­но при­бы­ли к Ара­ту. Арат, одна­ко ж, не оста­вил сво­их надежд, но сра­зу отпра­вил Эрги­на обрат­но с день­га­ми для Дио­ни­сия и с прось­бою, чтобы тот хра­нил мол­ча­ние. Эргин не толь­ко испол­нил пору­че­ние, но вер­нул­ся вме­сте с Дио­ни­си­ем. Теперь, когда Дио­ни­сий был в Сики­оне, ему уже не дали уйти, но свя­за­ли и запер­ли его в каком-то домиш­ке, при­ста­вив к две­рям стра­жу, а сами ста­ли гото­вить­ся к напа­де­нию.

21. Когда же при­готов­ле­ния были завер­ше­ны, Арат при­ка­зал вой­ску оста­вать­ся всю ночь в пол­ном воору­же­нии, взял четы­ре­ста отбор­ных бой­цов — даже они, за немно­ги­ми исклю­че­ни­я­ми, не зна­ли и не пони­ма­ли, что про­ис­хо­дит, — и повел их к тем воротам Корин­фа, что обра­ще­ны к Герею13. Была сре­ди­на лета, пол­но­лу­ние, ночь сто­я­ла ясная, без­об­лач­ная, и Арат опа­сал­ся, как бы блеск ору­жия в лун­ном све­те не выдал их кара­уль­ным. Но когда голо­ва отряда уже под­хо­ди­ла к воротам, с моря набе­жа­ли тучи и покры­ли тенью самый город и бли­жай­шую окрест­ность. Вои­ны сели на зем­лю и ста­ли разу­вать­ся: босые ноги и сту­па­ют почти бес­шум­но и не сколь­зят на сту­пе­нях лест­ни­цы. Тем вре­ме­нем Эргин и семе­ро моло­дых людей, оде­тые по-дорож­но­му, под­кра­лись к воротам и уби­ли при­врат­ни­ка со все­ми кара­уль­ны­ми. Тут при­став­ля­ют лест­ни­цы, Арат во гла­ве сот­ни вои­нов быст­ро пере­ле­за­ет через сте­ну и, при­ка­зав осталь­ным сле­до­вать за ним как мож­но ско­рее, втя­ги­ва­ет лест­ни­цы наверх и пус­ка­ет­ся со сво­ею сот­нею через город к кре­по­сти, без­мер­но раду­ясь тому, что остал­ся неза­ме­чен­ным, и уже твер­до уве­рен­ный в успе­хе. Вдруг вда­ле­ке пока­за­лись чет­ве­ро кара­уль­ных с факе­лом. Они шли навстре­чу отряду и были вид­ны как на ладо­ни, сами же не виде­ли вра­га, кото­рый еще оста­вал­ся в тени. Арат велел сво­им отсту­пить немно­го назад, под при­кры­тие каких-то стен и раз­ва­лин, и устро­ил заса­ду. Напав на кара­уль­ных, они тро­их уло­жи­ли на месте, но чет­вер­тый, хоть и ранен­ный мечом в голо­ву, пустил­ся бежать с кри­ком, что в горо­де непри­я­тель. Сра­зу же загре­ме­ли тру­бы, весь город проснул­ся и при­шел в дви­же­ние, ули­цы напол­ни­лись бес­тол­ко­во мечу­щей­ся тол­пой, зажглись мно­го­чис­лен­ные огни — и у под­но­жья хол­ма, и навер­ху, в самой кре­по­сти, — и ото­всюду нес­ся глу­хой, неяс­ный гул.

22. Меж­ду тем Арат упор­но взби­рал­ся по кру­че, но вна­ча­ле подви­гал­ся впе­ред мед­лен­но и с боль­шим трудом, пото­му что поте­рял тро­пин­ку, кото­рая, бес­ко­неч­но пет­ляя и пря­чась в густой тени гро­мад­ных кам­ней, вела к кре­пост­ной стене. Но тут, гово­рят, луна каким-то чудом про­гля­ну­ла сквозь обла­ка, осве­тив самую труд­ную часть пути, и све­ти­ла до тех пор, пока напа­даю­щие не достиг­ли сте­ны в нуж­ном месте, а потом сно­ва спря­та­лась в тучах и все погру­зи­ла во мрак.

Вои­ны, кото­рых Арат оста­вил за город­ски­ми укреп­ле­ни­я­ми невда­ле­ке от Герея, чис­лом три­ста чело­век, про­ник­ли в город, когда он был уже полон смя­те­ния и огней, и не смог­ли ни най­ти тро­пы, ни вооб­ще напасть на след сво­их това­ри­щей, а пото­му сби­лись все вме­сте в какой-то тем­ной рас­се­лине и замер­ли в ожи­да­нии, вне себя от тре­во­ги и стра­ха, ибо люди Ара­та уже всту­пи­ли в сопри­кос­но­ве­ние с про­тив­ни­ком, кото­рый метал со сте­ны копья и дро­ти­ки, и свер­ху нес­лись кри­ки, кото­рые, одна­ко, отра­жа­ясь от гор­ных скло­нов, сме­ши­ва­лись в сплош­ной шум, так что нель­зя было понять, откуда он идет. А пока вои­ны мед­ли­ли, не зная, в какую сто­ро­ну обра­тить­ся, с их рас­се­ли­ною порав­нял­ся цар­ский пол­ко­во­дец Архе­лай во гла­ве мно­го­чис­лен­но­го отряда, кото­рый под гром­кий воин­ский клич, под рев труб под­ни­мал­ся в гору, чтобы уда­рить на Ара­та. Тогда эти три­ста, ока­зав­ши­е­ся как бы в заса­де, выско­чи­ли из сво­его убе­жи­ща и напа­ли на цар­ских вои­нов. Пер­вых они уби­ли, а осталь­ные, вме­сте с самим Архе­ла­ем, бежа­ли в таком ужа­се, что пре­сле­до­ва­те­ли рас­се­я­ли и разо­гна­ли их по все­му горо­ду. Едва они с успе­хом завер­ши­ли бой, как спу­стил­ся Эргин и сооб­щил, что навер­ху сра­же­ние в раз­га­ре, но про­тив­ник упор­но обо­ро­ня­ет­ся, что идет оже­сто­чен­ная борь­ба на самой стене и что нуж­на сроч­ная помощь. Вои­ны потре­бо­ва­ли, чтобы он немед­лен­но вел их за собой. По пути они кри­ком пред­у­преж­да­ли о сво­ем при­бли­же­нии, обо­д­ряя това­ри­щей. Изда­ле­ка щиты и шле­мы, мер­цав­шие в све­те пол­ной луны, каза­лись вра­гам куда мно­го­чис­лен­нее, чем на самом деле, а ноч­ное эхо умно­жа­ло голо­са. В кон­це кон­цов, уже на рас­све­те, они еди­ным натис­ком отбра­сы­ва­ют непри­я­те­ля, вры­ва­ют­ся в кре­пость и захва­ты­ва­ют стра­жу в плен, и солн­це пер­вы­ми сво­и­ми луча­ми оза­ря­ет их подвиг, а тут из Сики­о­на под­хо­дит и осталь­ная часть вой­ска, корин­фяне радост­но встре­ча­ют ее у ворот и вме­сте с вои­на­ми Ара­та при­ни­ма­ют­ся ловить цар­ских сол­дат.

23. Когда все вол­не­ния и опас­но­сти были, по-види­мо­му, поза­ди, Арат спу­стил­ся из кре­по­сти в театр, куда тек­ли бес­ко­неч­ные вере­ни­цы людей, желав­ших взгля­нуть на него и послу­шать, что он ска­жет корин­фя­нам. Поста­вив сво­их ахей­цев в про­хо­дах с обе­их сто­рон, он вышел на орхе­ст­ру14 — как был, в пан­ци­ре, с осу­нув­шим­ся от уста­ло­сти и бес­сон­ной ночи лицом, и телес­ное утом­ле­ние заглу­ша­ло гор­дую радость, кото­рая вла­де­ла его душой. Так как собрав­ши­е­ся, когда он вышел впе­ред, раз­ра­зи­лись бурею при­вет­ст­вий, он пере­ло­жил копье в пра­вую руку, опер­ся на него, чуть накло­нив­шись и слег­ка согнув коле­но, и дол­го сто­ял мол­ча, при­ни­мая руко­плес­ка­ния и вос­тор­жен­ные кри­ки корин­фян, слу­шая, как они пре­воз­но­сят его доб­лесть и вос­хва­ля­ют его уда­чу. Когда же они утих­ли и успо­ко­и­лись, он собрал­ся с сила­ми и про­из­нес под­хо­дя­щую к слу­чаю речь, в кото­рой объ­яс­нял дей­ст­вия ахей­цев. Он убедил корин­фян при­со­еди­нить­ся к Ахей­ско­му сою­зу и вру­чил им ключ от ворот, тогда впер­вые со вре­мен Филип­па очу­тив­ший­ся в руках жите­лей горо­да. Одно­го из пол­ко­вод­цев Анти­го­на, Архе­лая, кото­рый был захва­чен в плен, он осво­бо­дил, дру­го­го, Фео­ф­ра­с­та, отка­зав­ше­го­ся поки­нуть Коринф, велел каз­нить. Пер­сей после паде­ния кре­по­сти бежал в Кен­хреи. Впо­след­ст­вии, как пере­да­ют, бесе­дуя с кем-то на досу­ге, он в ответ на заме­ча­ние, что, дескать, лишь муд­рец спо­со­бен быть хоро­шим пол­ко­вод­цем, вос­клик­нул: «Да, кля­нусь бога­ми, и мне когда-то все­го боль­ше нра­ви­лось уче­ние Зено­на! Но теперь, полу­чив­ши урок от сики­он­ско­го юно­ши, я пере­ме­нил свое мне­ние». Этот рас­сказ о Пер­сее при­во­дят мно­гие писа­те­ли.

24. Немед­ля вслед за тем Арат овла­дел Гере­ем и гава­нью Лехе­ем. Он захва­тил два­дцать пять цар­ских судов и отдал на про­да­жу пять­сот коней и четы­ре­ста сирий­цев. На Акро­ко­рин­фе ахей­цы поста­ви­ли сто­ро­же­вой отряд из четы­рех­сот вои­нов и поме­сти­ли в кре­по­сти пять­де­сят сто­ро­же­вых псов и столь­ко же пса­рей.

Рим­ляне вос­хи­ща­ют­ся Фило­пе­ме­ном и назы­ва­ют его послед­ним из элли­нов, слов­но после него Элла­да вели­ких людей уже не рож­да­ла. А я пола­гаю, что послед­ним сре­ди гре­че­ских подви­гов был подвиг Ара­та и что не толь­ко отва­га, но и счаст­ли­вый исход ста­вят этот подвиг в один ряд с самы­ми про­слав­лен­ны­ми и бле­стя­щи­ми дея­ни­я­ми. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет весь ход бли­жай­ших собы­тий. Дей­ст­ви­тель­но, мега­ряне изме­ни­ли Анти­го­ну и при­со­еди­ни­лись к Ара­ту, Тре­зен и Эпидавр вошли в Ахей­ский союз, и Арат, впер­вые высту­пив в даль­ний поход, вторг­ся в Атти­ку, пере­пра­вил­ся на Сала­мин и раз­гра­бил его, по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию рас­по­ря­жа­ясь сила­ми ахей­цев, кото­рые слов­но бы вырва­лись из тюрь­мы на волю. Афи­ня­нам он воз­вра­тил сво­бод­но­рож­ден­ных плен­ных без выку­па, поло­жив тем самым нача­ло их отда­ле­нию от Анти­го­на. Пто­ле­мея он сде­лал союз­ни­ком ахей­цев, усту­пив ему вер­хов­ное началь­ство и в сухо­пут­ной и в мор­ской войне. И вли­я­ние Ара­та сре­ди ахей­цев было так вели­ко, что, хотя стра­те­гом его изби­ра­ли через год (еже­год­ное избра­ние воз­бра­ня­лось зако­ном), по сути вещей он посто­ян­но был пер­вым и в делах, и в сове­тах. Ибо все виде­ли, что ни богат­ство, ни сла­ву, ни цар­скую друж­бу, ни выго­ду род­но­го горо­да, одним сло­вом, ничто на све­те не ста­вит он выше пре­успе­я­ния Ахей­ско­го сою­за. Он счи­тал, что отдель­ные горо­да, сами по себе бес­силь­ные, могут спа­стись и уце­леть бла­го­да­ря вза­им­ной под­держ­ке, как бы свя­зан­ные воеди­но сооб­ра­же­ни­я­ми обще­го бла­га, и подоб­но тому, как части тела, пока они сра­ще­ны одна с дру­гою, живут и все вме­сте под­дер­жи­ва­ют свое суще­ст­во­ва­ние, но, если их рас­чле­нить, гиб­нут и раз­ла­га­ют­ся, так же точ­но и горо­да при­хо­дят в упа­док по вине тех, кто рас­тор­га­ет сооб­ще­ства, и, напро­тив, каж­дый из них упро­чи­ва­ет­ся и про­цве­та­ет, когда, сде­лав­шись частью неко­е­го боль­шо­го цело­го, поль­зу­ет­ся пло­да­ми обще­го попе­че­ния и заботы.

25. Видя, что все наи­бо­лее достой­ные из соседей неза­ви­си­мы и под­чи­ня­ют­ся сво­им зако­нам и лишь арги­вяне оста­ют­ся в раб­стве, Арат сокру­шал­ся об их уча­сти и заду­мал низ­ло­жить их тиран­на Ари­сто­ма­ха, счи­тая для себя честью вер­нуть Арго­су сво­бо­ду и этим отбла­го­да­рить за вос­пи­та­ние, кото­рое он там полу­чил, и, вме­сте с тем, рас­счи­ты­вая при­со­еди­нить город к Ахей­ско­му сою­зу. Нашлись и люди, согла­шав­ши­е­ся взять на себя это опас­ное пред­при­я­тие; во гла­ве их сто­я­ли Эсхил и про­ри­ца­тель Хари­мен. У заго­вор­щи­ков не было мечей, ибо иметь ору­жие арги­вя­нам стро­го запре­ща­лось и тиранн жесто­ко нака­зы­вал тех, кто нару­шал его запрет. И вот Арат зака­зал для них в Корин­фе корот­кие кин­жа­лы и зашил во вьюч­ные сед­ла; а сед­ла наде­ли на мулов и лоша­дей, нагру­зи­ли живот­ных каким-то дрян­ным това­ром и отпра­ви­ли в Аргос. Но тут про­ри­ца­тель Хари­мен при­влек к заго­во­ру како­го-то чело­ве­ка вопре­ки жела­нию Эсхи­ла, Эсхил был воз­му­щен и решил устро­ить поку­ше­ние сам, без Хари­ме­на. Тот про­ведал об его наме­ре­нии и, не пом­ня себя от зло­бы, донес на заго­вор­щи­ков, кото­рые уже шли на тиран­на с ору­жи­ем в руках. Боль­шин­ство их, одна­ко, успе­ло бежать пря­мо с город­ской пло­ща­ди и бла­го­по­луч­но добра­лось до Корин­фа.

Спу­стя немно­го Ари­сто­мах был убит соб­ст­вен­ны­ми раба­ми, но власть немед­ля захва­тил Ари­стипп — тиранн еще более страш­ный. Арат собрал всех ахей­цев, спо­соб­ных носить ору­жие, какие ока­за­лись на месте, и поспе­шил на помощь горо­ду в уве­рен­но­сти, что арги­вяне встре­тят его с рас­про­стер­ты­ми объ­я­ти­я­ми. Но народ уже свык­ся с раб­ст­вом, и ни один чело­век в Арго­се Ара­та не под­дер­жал, так что он отсту­пил ни с чем и лишь навлек на ахей­цев обви­не­ние, что они нару­ша­ют мир и раз­жи­га­ют вой­ну. Иск Ари­стип­па раз­би­ра­ли ман­ти­ней­цы и, так как Арат на суд не явил­ся, при­го­во­ри­ли ответ­чи­ка к штра­фу в трид­цать мин.

Ари­стипп нена­видел и боял­ся Ара­та и замыш­лял погу­бить его, поль­зу­ясь содей­ст­ви­ем и помо­щью царя Анти­го­на. Почти повсюду у них были свои люди, кото­рые выжида­ли удоб­но­го слу­чая для поку­ше­ния. Но нет для пра­ви­те­ля креп­че стра­жи, чем искрен­няя и вер­ная любовь под­чи­нен­ных. Когда и про­стой люд, и пер­вые граж­дане при­вык­ли боять­ся не пра­ви­те­ля, но за пра­ви­те­ля, он видит мно­же­ст­вом глаз, слы­шит мно­же­ст­вом ушей и обо всем дога­ды­ва­ет­ся и узна­ет зара­нее. Поэто­му я хочу пре­рвать здесь мой рас­сказ, чтобы нари­со­вать образ жиз­ни Ари­стип­па, кото­рый навя­за­ла ему тиран­ния, столь завид­ная в гла­зах людей, и гор­дое еди­но­вла­стие, повсюду воз­гла­шае­мое счаст­ли­вым.

26. Этот чело­век был союз­ни­ком Анти­го­на, дер­жал мно­го­чис­лен­ных наем­ни­ков для охра­ны соб­ст­вен­ной осо­бы, не оста­вил в живых ни еди­но­го из сво­их вра­гов в Арго­се — и все-таки тело­хра­ни­те­ли и кара­уль­ные, испол­няя его при­каз, раз­ме­ща­лись в колон­на­де вокруг дома, всех слуг, как толь­ко закан­чи­вал­ся обед, он немед­лен­но выго­нял вон, замы­кал внут­рен­ние покои и вме­сте со сво­ею воз­люб­лен­ной укры­вал­ся в малень­кой ком­нат­ке верх­не­го эта­жа с опуск­ною две­рью в полу. На эту дверь он ста­вил кро­вать и спал — насколь­ко, разу­ме­ет­ся, спо­со­бен уснуть и спать чело­век в таком состо­я­нии духа, одер­жи­мый тре­во­гою и отча­ян­ным стра­хом. Лест­ни­цу мать любов­ни­цы уно­си­ла и запи­ра­ла в дру­гой ком­на­те, а утром при­став­ля­ла сно­ва и зва­ла это­го уди­ви­тель­но­го тиран­на, кото­рый выпол­зал из сво­его убе­жи­ща, слов­но змея из норы. Арат, при­об­рет­ший пожиз­нен­ную власть не силою ору­жия, а в согла­сии с зако­на­ми и бла­го­да­ря соб­ст­вен­ным досто­ин­ствам, ходив­ший в самом обык­но­вен­ном пла­ще, заве­до­мый и непри­ми­ри­мый враг всех и вся­че­ских тиран­нов, оста­вил потом­ство, кото­рое и до сих пор поль­зу­ет­ся в Гре­ции высо­чай­шим ува­же­ни­ем. А из тех, кто захва­ты­вал кре­по­сти, дер­жал тело­хра­ни­те­лей и пола­гал­ся на ору­жие, ворота и опуск­ные две­ри, лишь немно­гие, точ­но трус­ли­вые зай­цы, ускольз­ну­ли от насиль­ст­вен­ной смер­ти, семьи же, или рода, или хотя бы почи­тае­мой моги­лы не оста­лось ни от кого.

27. Арат еще не раз пытал­ся низ­ло­жить Ари­стип­па, но любая его попыт­ка овла­деть Арго­сом — как тай­ная, так и явная — закан­чи­ва­лась неуда­чей. Одна­жды он при­ста­вил лест­ни­цы, сме­ло под­нял­ся с немно­ги­ми вои­на­ми на сте­ну и пере­бил стра­жу, обо­ро­няв­шую эту часть укреп­ле­ний. Но когда настал день и тиранн со всех сто­рон дви­нул на него свои отряды, арги­вяне, слов­но на гла­зах у них про­ис­хо­ди­ла не бит­ва за их же сво­бо­ду, а состя­за­ние на Немей­ских играх, где они рас­по­ря­жа­ют­ся и судят, оста­ва­лись бес­при­страст­ны­ми и без­участ­ны­ми зри­те­ля­ми и соблюда­ли пол­ное спо­кой­ст­вие. Арат сра­жал­ся не щадя сил и в руко­паш­ной схват­ке был ранен копьем в бед­ро, но удер­жи­вал захва­чен­ную пози­цию до самой ночи, несмот­ря на жесто­кий натиск вра­гов. Если бы он про­дер­жал­ся еще до утра, борь­ба была бы выиг­ра­на, ибо тиранн гото­вил­ся к бег­ству и уже отпра­вил к морю зна­чи­тель­ную часть иму­ще­ства. Но никто об этом Ара­ту не сооб­щил, меж­ду тем как запас воды у него вышел, и сам он из-за раны не мог боль­ше нахо­дить­ся в строю, и ахей­цы отсту­пи­ли.

28. В кон­це кон­цов, Арат отча­ял­ся достиг­нуть чего бы то ни было этим путем. Вторг­шись с вой­ском в Арго­лиду, он спер­ва разо­рял стра­ну, а затем сошел­ся с Ари­стип­пом в ярост­ной бит­ве у реки Харе­та. Ара­та упре­ка­ли в том, что он слиш­ком рано пре­кра­тил борь­бу и упу­стил вер­ную победу. Дру­гая часть ахей­ско­го вой­ска бес­спор­но одер­жа­ла над непри­я­те­лем верх и, пре­сле­дуя бегу­щих, ушла дале­ко впе­ред, но отряд Ара­та в бес­по­ряд­ке отсту­пил в лагерь — и не столь­ко пото­му, что вра­гу уда­лось его потес­нить, сколь­ко из стра­ха и неве­рия в успех. Осталь­ные, воз­вра­тив­шись после пре­сле­до­ва­ния, воз­му­щен­но роп­та­ли, что, обра­тив вра­га в бег­ство и нане­ся ему ущерб куда боль­ший, чем их соб­ст­вен­ные поте­ри, они усту­па­ют теперь побеж­ден­ным пра­во поста­вить тро­фей в поно­ше­ние победи­те­лям, и Арат, усты­див­шись, решил сра­жать­ся еще раз — из-за тро­фея. Через день после пер­вой бит­вы он сно­ва выстро­ил вой­ско в бое­вой порядок, но, убедив­шись, что чис­ло сто­рон­ни­ков тиран­на умно­жи­лось и что сопро­тив­ля­ют­ся они реши­тель­нее преж­не­го, не отва­жил­ся про­дол­жать сра­же­ние. Он заклю­чил с Ари­стип­пом пере­ми­рие, похо­ро­нил уби­тых и отсту­пил.

И все же, бла­го­да­ря сво­е­му уме­нию обхо­дить­ся с людь­ми и вести государ­ст­вен­ные дела, бла­го­да­ря дове­рию и люб­ви ахей­цев он сумел загла­дить эту про­вин­ность: он при­со­еди­нил к Ахей­ско­му сою­зу Клео­ны и спра­вил там Немей­ские игры15, сослав­шись на древ­ние обы­чаи, кото­рые отда­ют все пре­иму­ще­ства это­му горо­ду. Одна­ко арги­вяне тоже устро­и­ли игры, и тогда впер­вые была нару­ше­на даро­ван­ная участ­ни­кам состя­за­ний непри­кос­но­вен­ность, ибо всех, кто был задер­жан в ахей­ских вла­де­ни­ях на воз­врат­ном пути из Аргоса, ахей­цы рас­смат­ри­ва­ли как вра­гов и про­да­ва­ли в раб­ство. Так горяч и непри­ми­рим был Арат в сво­ей нена­ви­сти к тиран­нам.

29. Немно­го спу­стя Арат узнал, что Ари­стипп гото­вит напа­де­ние на Клео­ны, но боит­ся испол­нить свой план, пока он, Арат, сто­ит в Корин­фе. Тогда он отдал при­каз вои­нам собрать­ся, велел им запа­стись про­до­воль­ст­ви­ем на несколь­ко дней и ушел в Кен­хреи, хит­ро­стью выма­ни­вая Ари­стип­па и побуж­дая его напасть на Клео­ны. И хит­рость уда­лась — Ари­стипп пове­рил, что вра­ги дале­ко, и тут же высту­пил с вой­ском из Аргоса. Но Арат, как толь­ко стем­не­ло, воз­вра­тил­ся из Кен­х­рей в Коринф, рас­ста­вил на всех доро­гах стра­жу и повел даль­ше сво­их ахей­цев, кото­рые сле­до­ва­ли за ним в таком стро­гом поряд­ке, с такою быст­ро­той и вооду­шев­ле­ни­ем, что они про­де­ла­ли весь путь до Кле­он и — все еще под покро­вом ночи — всту­пи­ли в город и выстро­и­лись для бит­вы, а Ари­стипп так ни о чем и не знал и не дога­ды­вал­ся. На рас­све­те рас­пах­ну­лись город­ские ворота, загре­ме­ли тру­бы, и вои­ны Ара­та с гром­ким бое­вым кли­чем стре­ми­тель­но обру­ши­лись на непри­я­те­ля, тут же обра­тив его в бег­ство. Арат упор­но пре­сле­до­вал бег­ле­цов, сам направ­ляя пого­ню в ту сто­ро­ну, где, по его рас­че­там, дол­жен был искать спа­се­ния Ари­стипп: мест­ность была изре­за­на целою сетью дорог и тро­пи­нок. Пре­сле­до­ва­ние про­дол­жа­лось до самых Микен, где тиранн, как сооб­ща­ет Диний, был настиг­нут и убит неким кри­тя­ни­ном по име­ни Тра­гиск; общее чис­ло пав­ших пре­вы­си­ло тыся­чу пять­сот. Несмот­ря на эту бле­стя­щую победу, кото­рую он одер­жал, не поте­ряв ни еди­но­го из сво­их вои­нов, Аргоса Арат не взял и не осво­бо­дил: Агий и млад­ший Ари­сто­мах с цар­ским вой­ском неза­мет­но про­ник­ли в город и взя­ли власть в свои руки.

Эта победа заста­ви­ла умолк­нуть мно­гих кле­вет­ни­ков и заткну­ла рот льсте­цам, кото­рые, лебе­зя перед тиран­на­ми, осы­па­ли Ара­та насмеш­ка­ми и выду­мы­ва­ли дурац­кие небы­ли­цы, буд­то у ахей­ско­го стра­те­га во вре­мя вся­кой бит­вы быва­ет рас­строй­ство желуд­ка, буд­то у него кру­жит­ся голо­ва и тем­не­ет в гла­зах, как толь­ко рядом ста­но­вит­ся тру­бач, буд­то, выстро­ив вой­ско в бое­вой порядок и пере­дав­ши по рядам пароль, он осве­дом­ля­ет­ся у сво­их помощ­ни­ков и млад­ших началь­ни­ков, не нуж­но ли боль­ше его при­сут­ст­вие, — ведь жре­бий уже все рав­но бро­шен! — а затем ухо­дит подаль­ше и напря­жен­но выжида­ет исхо­да дела. Эти слу­хи име­ли такое широ­кое рас­про­стра­не­ние, что даже фило­со­фы в сво­их шко­лах, рас­смат­ри­вая вопрос, явля­ют­ся ли серд­це­би­е­ние, блед­ность и сла­бость кишеч­ни­ка в мину­ты опас­но­сти след­ст­ви­ем стра­ха или же како­го-то телес­но­го рас­строй­ства и врож­ден­ной вяло­сти, все­гда при­во­ди­ли в при­мер Ара­та, кото­рый, дескать, пре­крас­ный пол­ко­во­дец, но в сра­же­ни­ях посто­ян­но испы­ты­ва­ет подоб­но­го рода недо­мо­га­ние.

30. Покон­чив с Ари­стип­пом, Арат немед­лен­но обра­тил­ся про­тив Лидиа­да из Мега­ло­по­ля, кото­рый был тиран­ном сво­его род­но­го горо­да. Чело­век этот не был бес­че­стен или же низок от при­ро­ды, и не алч­ность или невоз­держ­ность увлек­ли его на этот неспра­вед­ли­вый путь, как быва­ет с боль­шин­ст­вом еди­но­власт­ных пра­ви­те­лей, но, ослеп­лен­ный еще в моло­дые годы жаж­дою сла­вы и без­рас­суд­но впи­тав в гор­дую свою душу лжи­вые и пустые речи о тиран­нии, о том, что нет ниче­го завид­нее ее и ниче­го счаст­ли­вее, он сде­лал­ся тиран­ном, одна­ко ж очень ско­ро пре­сы­тил­ся тягота­ми само­вла­стия. Завидуя успе­хам и сла­ве Ара­та и опа­са­ясь его про­ис­ков, Лидиад ощу­тил бла­го­род­ней­шее жела­ние само­му совер­шить пере­ме­ну, само­му изба­вить­ся и осво­бо­дить­ся от нена­ви­сти, стра­ха, кара­у­ла, тело­хра­ни­те­лей и, вме­сте с тем, стать бла­го­де­те­лем оте­че­ства. И вот он посы­ла­ет за Ара­том, отре­ка­ет­ся от вла­сти и при­со­еди­ня­ет Мега­ло­поль к Ахей­ско­му сою­зу. Ахей­цы про­слав­ля­ли его за это до небес и выбра­ли стра­те­гом. Лидиад горел жела­ни­ем сра­зу же пре­взой­ти Ара­та сла­вою и пред­ла­гал мно­го раз­лич­ных пла­нов, казав­ших­ся, одна­ко, излиш­ни­ми и опро­мет­чи­вы­ми, меж­ду про­чим — поход про­тив лакеде­мо­нян. Арат воз­ра­жал, но все счи­та­ли, что он завиду­ет Лидиа­ду, и тот был избран стра­те­гом во вто­рой раз, хотя Арат откры­то про­ти­во­дей­ст­во­вал это­му избра­нию и вся­че­ски ста­рал­ся пере­дать власть кому-нибудь дру­го­му. (Сам он, как уже гово­ри­лось выше, зани­мал долж­ность стра­те­га каж­дый вто­рой год.) Вплоть до третьей сво­ей стра­те­гии Лидиад про­дол­жал поль­зо­вать­ся все­об­щим рас­по­ло­же­ни­ем и управ­лял Сою­зом через год, попе­ре­мен­но с Ара­том. Но когда он всту­пил с Ара­том в откры­тую враж­ду и при­нял­ся обви­нять его перед ахей­ца­ми, то был с пре­зре­ни­ем отверг­нут, ибо вся­ко­му ста­ло ясно, что здесь напуск­ное бла­го­род­ство борет­ся про­тив доб­ле­сти истин­ной и непод­дель­ной. И подоб­но тому, как у Эзопа16 кукуш­ка спра­ши­ва­ет мел­ких пта­шек, поче­му это они летят от нее прочь, а те отве­ча­ют: «Да пото­му, что ты когда-нибудь обра­тишь­ся в яст­ре­ба!» — так же, по-види­мо­му, и Лидиад со вре­мен сво­ей тиран­нии про­дол­жал вызы­вать подо­зре­ния, под­ры­вав­шие дове­рие к пере­мене, кото­рая в нем совер­ши­лась.

31. В борь­бе с это­лий­ца­ми Арат сно­ва про­сла­вил свое имя. Ахей­цы хоте­ли дать им сра­же­ние на гра­ни­це Мега­риды, на помощь союз­ни­кам подо­шел с вой­ском спар­тан­ский царь Агид и, со сво­ей сто­ро­ны, уго­ва­ри­вал ахей­цев решить­ся на бит­ву, но Арат был реши­тель­но про­тив, и, тер­пе­ли­во выне­ся пото­ки хулы, выне­ся бес­чис­лен­ные изде­ва­тель­ства и насмеш­ки над его сла­бо­стью и тру­со­стью, не побо­яв­шись види­мо­сти позо­ра, он не отка­зал­ся от пла­на, сулив­ше­го выго­ду и успех, но поз­во­лил про­тив­ни­ку, пере­ва­лив­ше­му через Гера­нию, бес­пре­пят­ст­вен­но прой­ти в Пело­пон­нес. Одна­ко ж немно­го спу­стя, когда это­лий­цы вне­зап­но заня­ли Пел­ле­ну, это был уже совсем дру­гой чело­век. Не теряя вре­ме­ни и не дожи­да­ясь, пока ото­всюду собе­рут­ся вой­ска, он с теми сила­ми, что были в его рас­по­ря­же­нии, немед­лен­но дви­нул­ся на вра­гов, кото­рые, — в упо­е­нии победою, — были совер­шен­но обес­си­ле­ны бес­по­ряд­ком и наг­лым свое­во­ли­ем: ворвав­шись в город, сол­да­ты рас­сы­па­лись по домам и при­ня­лись ссо­рить­ся и драть­ся друг с дру­гом из-за добы­чи, а стар­шие и млад­шие началь­ни­ки рыс­ка­ли повсюду и лови­ли жен и доче­рей пел­лен­цев, наде­вая на голо­ву пой­ман­ным свои шле­мы, чтобы уже никто более не нало­жил на них руку, но по шле­му сра­зу было бы вид­но, кому при­над­ле­жит каж­дая плен­ни­ца. И вот в таком-то рас­по­ло­же­нии духа и за таки­ми заня­ти­я­ми они вдруг полу­ча­ют изве­стие о напа­де­нии Ара­та. Нача­лось смя­те­ние, како­го и сле­до­ва­ло ожи­дать при пол­ном бес­по­ряд­ке, и еще преж­де, чем все узна­ли об опас­но­сти, пер­вые, всту­пив в бой с ахей­ца­ми у ворот и в пред­ме­стьях, уже были раз­би­ты и бежа­ли и, в ужа­се спа­са­ясь от пого­ни, при­ве­ли в заме­ша­тель­ство и тех, что соби­ра­лись вме­сте и гото­ви­лись ока­зать им помощь.

32. В самый раз­гар все­об­ще­го смя­те­ния одна из плен­ниц, дочь Эпи­ге­та, извест­но­го в горо­де чело­ве­ка, девуш­ка заме­ча­тель­но кра­си­вая, стат­ная и высо­кая, сиде­ла в свя­ти­ли­ще Арте­ми­ды, куда ее отвел началь­ник отбор­но­го отряда, пред­ва­ри­тель­но надев ей на голо­ву свой шлем с трой­ным сул­та­ном; на шум она неожи­дан­но выбе­жа­ла из хра­ма и когда, оста­но­вив­шись перед ворота­ми, в шле­ме с пыш­ным сул­та­ном, взгля­ну­ла вниз на сра­жаю­щих­ся, то даже сво­им сограж­да­нам пред­ста­ви­лась испол­нен­ною нече­ло­ве­че­ско­го вели­чия, а вра­гов, решив­ших, что пред ними яви­лось боже­ство, это зре­ли­ще напол­ни­ло таким стра­хом и тре­пе­том, что никто уже и не думал о сопро­тив­ле­нии. Прав­да, сами пел­лен­цы рас­ска­зы­ва­ют ина­че. По их сло­вам, к куми­ру боги­ни обык­но­вен­но никто не при­тра­ги­ва­ет­ся, когда же жри­ца сни­ма­ет его с под­но­жия и выно­сит из хра­ма, ни один чело­век не сме­ет на него взгля­нуть, но все отво­ра­чи­ва­ют­ся, ибо не толь­ко для людей стра­шен и непе­ре­но­сим вид боги­ни, но даже дере­вья, мимо кото­рых ее про­но­сят, дела­ют­ся бес­плод­ны или же роня­ют пло­ды до сро­ка; этот кумир жри­ца, дескать, и вынес­ла в тот день и, посто­ян­но обра­щая его ликом к это­лий­цам, отня­ла у них разум и пора­зи­ла безу­ми­ем. Арат, одна­ко же, в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» вооб­ще ни о чем подоб­ном не гово­рит, но про­сто сооб­ща­ет, что обра­тил это­лий­цев в бег­ство, ворвал­ся на пле­чах у бегу­щих в город и с боем изгнал вра­га, кото­рый поте­рял уби­ты­ми семь­сот чело­век. Победу Ара­та вос­тор­жен­но про­слав­ля­ли, и худож­ник Тиманф напи­сал кар­ти­ну, живо и вер­но изо­бра­жав­шую эту бит­ву. 33. Тем не менее, видя, что про­тив ахей­цев объ­еди­ня­ют­ся мно­гие наро­ды и вла­сти­те­ли, Арат, не теряя вре­ме­ни, начал искать друж­бы с это­лий­ца­ми и с помо­щью Пан­та­ле­он­та, поль­зо­вав­ше­го­ся сре­ди это­лий­цев огром­ным вли­я­ни­ем, сумел заклю­чить с ними не толь­ко мир, но и союз.

Он ста­рал­ся осво­бо­дить и афи­нян, но столк­нул­ся с откры­тым недо­воль­ст­вом и пря­мы­ми обви­не­ни­я­ми со сто­ро­ны ахей­цев, когда, невзи­рая на пере­ми­рие, кото­рое они заклю­чи­ли с македо­ня­на­ми, пред­при­нял попыт­ку захва­тить Пирей. Сам Арат в «Вос­по­ми­на­ни­ях» отри­ца­ет свою вину и всю ответ­ст­вен­ность пере­кла­ды­ва­ет на Эрги­на, с чьею помо­щью овла­дел когда-то Акро­ко­рин­фом. Эргин, утвер­жда­ет он, напал на Пирей по соб­ст­вен­но­му почи­ну, а когда лест­ни­ца под­ло­ми­лась и вра­ги пусти­лись за ним в пого­ню, стал выкри­ки­вать имя Ара­та, слов­но тот и в самом деле был рядом, и бла­го­да­ря этой улов­ке ускольз­нул, обма­нув­ши непри­я­те­ля. Но оправ­да­ния эти не кажут­ся убеди­тель­ны­ми. Невоз­мож­но себе пред­ста­вить, чтобы Эргин, не зани­маю­щий ника­кой долж­но­сти, и к тому же сири­ец родом, заду­мал такое опас­ное и отча­ян­ное дело, если бы не нахо­дил­ся под нача­лом у Ара­та, не полу­чил от него людей и не узнал удоб­но­го для напа­де­ния сро­ка. Да и сам Арат выдал себя тем, что не два­жды и не три­жды, но мно­го­крат­но, слов­но без памя­ти влюб­лен­ный, поку­шал­ся овла­деть Пире­ем, и неуда­чи не обес­ку­ра­жи­ва­ли его, напро­тив, обма­ны­ва­ясь в сво­их надеж­дах вся­кий раз уже близ самой цели, он имен­но в этой бли­зо­сти к цели чер­пал новое муже­ство. Одна­жды на Фри­а­сии, спа­са­ясь бег­ст­вом, он даже вывих­нул себе ногу, и лекарь дол­жен был сде­лать ему несколь­ко раз­ре­зов, так что дол­гое вре­мя в похо­дах он руко­во­дил воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми, оста­ва­ясь в носил­ках.

34. Когда Анти­гон умер и пре­стол пере­шел к Демет­рию, Арат еще уси­лил натиск на Афи­ны, а к македо­ня­нам про­ник­ся вели­чай­шим пре­зре­ни­ем. И все же в сра­же­нии при Фила­кии он был раз­гром­лен Бити­ем, пол­ко­вод­цем Демет­рия, и сра­зу же пошли упор­ные слу­хи, буд­то он захва­чен в плен, и дру­гие, не менее упор­ные, буд­то он убит. Тогда Дио­ген, началь­ник кара­у­ла в Пирее, отправ­ля­ет в Коринф пись­мо с тре­бо­ва­ни­ем, чтобы ахей­цы оста­ви­ли город, ибо Ара­та нет в живых. Но вышло так, что когда яви­лись гон­цы с пись­мом, Арат нахо­дил­ся в Корин­фе, и люди Дио­ге­на, доста­вив корин­фя­нам пищу для бес­чис­лен­ных шуток и насме­шек, убра­лись восво­я­си. Мало того, сам царь выслал из Македо­нии корабль, на кото­ром к нему долж­ны были доста­вить Ара­та в цепях. Что каса­ет­ся афи­нян, то, ста­ра­ясь уго­дить македо­ня­нам, они дошли до край­них пре­де­лов лег­ко­мыс­лия и, при пер­вых же вестях о гибе­ли Ара­та, друж­но укра­си­ли себя вен­ка­ми. Арат был в него­до­ва­нии и тут же высту­пил про­тив них похо­дом. Он дошел до самой Ака­де­мии, но, в кон­це кон­цов, внял уго­во­рам и не при­чи­нил горо­ду ника­ко­го вреда. Афи­няне узна­ли всю высоту его нрав­ст­вен­ных качеств, и когда после смер­ти Демет­рия они реши­ли вер­нуть себе сво­бо­ду, то обра­ти­лись за помо­щью к Ара­ту. В том году Сою­зом управ­лял дру­гой, и вдо­ба­вок сам Арат был при­ко­ван к посте­ли про­дол­жи­тель­ною болез­нью, и все же он в носил­ках поспе­шил на зов, чтобы сослу­жить горо­ду доб­рую служ­бу, и уго­во­рил началь­ни­ка сто­ро­же­во­го отряда Дио­ге­на пере­дать афи­ня­нам Пирей, Муни­хию, Сала­мин и Суний за пла­ту в сто пять­де­сят талан­тов, из кото­рых два­дцать ссудил он сам. Сра­зу после это­го к ахей­цам при­со­еди­ни­лись Эги­на и Гер­ми­о­на; в Союз вошла и почти вся Арка­дия. А так как вни­ма­ние и силы македо­нян были отвле­че­ны вой­на­ми на гра­ни­цах, а это­лий­цев свя­зы­вал с ахей­ца­ми дого­вор, мощь Ахей­ско­го сою­за силь­но воз­рос­ла.

35. Стре­мясь испол­нить дав­нее свое наме­ре­ние и не в силах тер­петь тиран­нию в таком близ­ком сосед­стве с ахей­ски­ми вла­де­ни­я­ми — в Арго­се, Арат через сво­их послан­цев при­нял­ся убеж­дать Ари­сто­ма­ха воз­вра­тить арги­вя­нам сво­бо­ду, при­со­еди­нить город к Сою­зу, и луч­ше — по при­ме­ру Лидиа­да — со сла­вою и поче­том стать стра­те­гом цело­го эллин­ско­го пле­ме­ни, чем оста­вать­ся тиран­ном одно­го-един­ст­вен­но­го горо­да, под­вер­га­ясь опас­но­стям и тер­пя все­об­щую нена­висть. Ари­сто­мах согла­сил­ся и попро­сил Ара­та при­слать ему пять­де­сят талан­тов, чтобы рас­счи­тать­ся с наем­ни­ка­ми и рас­пу­стить их, но пока день­ги пере­во­зи­ли в Аргос, Лидиад, кото­рый еще был стра­те­гом и питал често­лю­би­вую меч­ту пред­ста­вить все дело в гла­зах ахей­цев как плод его, Лидиа­да, трудов, стал чер­нить Ара­та перед Ари­сто­ма­хом, уве­ряя, что нена­висть это­го чело­ве­ка к тиран­нам непре­клон­на и неумо­ли­ма, и уго­во­рил аргос­ско­го пра­ви­те­ля дове­рить­ся пол­но­стью ему. С тем он и при­вел Ари­сто­ма­ха в Собра­ние ахей­цев. Вот когда с осо­бен­ной убеди­тель­но­стью выка­за­ли пред­ста­ви­те­ли ахей­цев свою любовь к Ара­ту и веру в него! Сна­ча­ла он в гне­ве не сове­то­вал при­ни­мать Аргос — и Ари­сто­ма­ху отве­ча­ли реши­тель­ным отка­зом, но затем смяг­чил­ся и сам про­сил за арги­вян — и все было тут же реше­но. Ахей­цы при­ня­ли в Союз Аргос и Фли­унт, а годом поз­же даже избра­ли Ари­сто­ма­ха стра­те­гом.

Ари­сто­мах при­об­рел вли­я­ние сре­ди ахей­цев и, заду­мав вторг­нуть­ся в Лако­нию, вызы­вал из Афин Ара­та. Но Арат пись­мом отго­ва­ри­вал его от похо­да: он не хотел, чтобы ахей­цы всту­па­ли в борь­бу с Клео­ме­ном, чело­ве­ком отваж­ным и дерз­ко рву­щим­ся ввысь. Ари­сто­мах, одна­ко ж, наста­и­вал, и Арат согла­сил­ся и сам при­нял уча­стие в похо­де. Он поме­шал Ари­сто­ма­ху дать сра­же­ние Клео­ме­ну, встре­тив­ше­му ахей­цев у Пал­лан­тия, и за это под­верг­ся обви­не­ни­ям со сто­ро­ны Лидиа­да, кото­рый высту­пил сопер­ни­ком Ара­та на выбо­рах в стра­те­ги. Но Арат одо­лел его и полу­чил долж­ность стра­те­га в две­на­дца­тый раз.

36. В эту свою стра­те­гию он потер­пел пора­же­ние при Ликее17 и бежал от победи­те­ля-Клео­ме­на. Ночью он заблудил­ся, и дру­зья реши­ли было, что он погиб, и сно­ва гром­кая мол­ва о смер­ти Ара­та обле­те­ла всю Гре­цию. Бла­го­по­луч­но ускольз­нув от пого­ни и собрав сво­их вои­нов, он не удо­воль­ст­во­вал­ся воз­мож­но­стью бес­пре­пят­ст­вен­но отсту­пить, но бле­стя­ще вос­поль­зо­вал­ся сло­жив­шим­ся поло­же­ни­ем и вне­зап­но напал на ман­ти­ней­цев, союз­ни­ков Клео­ме­на, — в то вре­мя, как ни один чело­век тако­го обо­рота собы­тий не ожи­дал и не пред­видел. Заняв город, он поста­вил там кара­уль­ный отряд, дал чуже­зем­ным посе­лен­цам пра­ва граж­дан­ства и один доста­вил побеж­ден­ным ахей­цам такие выго­ды и пре­иму­ще­ства, какие и победи­те­лям было бы нелег­ко при­об­ре­сти.

Когда лакеде­мо­няне пред­при­ня­ли поход про­тив Мега­ло­по­ля, Арат при­шел на помощь мега­ло­по­ли­тан­цам, но упор­но укло­нял­ся от сра­же­ния, хотя Клео­мен бро­сал ему вызов за вызо­вом, и сдер­жи­вал бое­вой пыл самих мега­ло­по­ли­тан­цев, отве­чая отка­зом на все их насто­я­ния. Он и вооб­ще-то не был создан для откры­тых битв, а в тот раз еще и усту­пал вра­гу чис­лом и сопер­ни­ком имел моло­до­го и отча­ян­но храб­ро­го чело­ве­ка, меж тем как соб­ст­вен­ное его муже­ство уже увяда­ло и често­лю­бие утих­ло. Вдо­ба­вок он счи­тал, что сла­вою, кото­рой нет у моло­до­го царя и кото­рую тот наде­ет­ся при­об­ре­сти сво­ею отва­гой, этою сла­вою он сам уже обла­да­ет и дол­жен сбе­речь ее сво­ею осто­рож­но­стью.

37. Тем не менее одна­жды, во вре­мя вылаз­ки, лег­кая пехота оттес­ни­ла спар­тан­цев до само­го лаге­ря и рас­сы­па­лась меж­ду палат­ка­ми, одна­ко ж Арат и тут не повел вой­ско впе­ред, а оста­но­вил­ся у како­го-то рва на пол­пу­ти и запре­тил тяже­ло­во­ору­жен­ным пере­хо­дить этот ров. Но Лидиад, кото­ро­го до край­но­сти огор­ча­ло все про­ис­хо­див­шее, осы­пал Ара­та бра­нью, стал скли­кать всад­ни­ков и при­зы­вал их под­дер­жать тех, кто пре­сле­ду­ет непри­я­те­ля, не упус­кать из рук победу и не покидать его, Лидиа­да, кото­рый сра­жа­ет­ся, защи­щая оте­че­ство. Мно­го силь­ных бой­цов собра­лось на его зов, и Лидиад, вос­пря­нув духом, обру­шил­ся на пра­вое кры­ло про­тив­ни­ка, обра­тил его в бег­ство и пустил­ся в пого­ню; но горяч­ность и често­лю­бие осле­пи­ли его и заве­ли на неров­ное место, густо заса­жен­ное дере­вья­ми и изре­зан­ное широ­ки­ми рва­ми, и там он пал, отби­ва­ясь от Клео­ме­на, пал после слав­ной и самой пре­крас­ной борь­бы — у ворот род­но­го горо­да. Осталь­ные иска­ли спа­се­ния под при­кры­ти­ем тяже­лой пехоты, но, ворвав­шись в ее ряды, рас­стро­и­ли их, и теперь уже раз­би­тым ока­за­лось все вой­ско ахей­цев. Глав­ную вину за это пора­же­ние ахей­цы воз­ла­га­ли на Ара­та и кри­ча­ли, что он пре­дал Лидиа­да. Отсту­пая, они в гне­ве заста­ви­ли сво­его стра­те­га после­до­вать за ними в Эгий и там, в Собра­нии, поста­но­ви­ли не давать ему боль­ше денег и не содер­жать наем­ни­ков, а если Ара­ту нуж­на вой­на, то сред­ства для нее пусть добы­ва­ет сам. 38. Под­верг­нув­шись тако­му уни­же­нию, Арат решил было немед­ля снять с руки пер­стень с печа­тью и сло­жить пол­но­мо­чия стра­те­га, но затем, пораз­мыс­лив, остал­ся в долж­но­сти, повел ахей­цев к Орхо­ме­ну и дал бит­ву Меги­сто­ною, отчи­му Клео­ме­на; он одер­жал победу, убил три­ста спар­тан­цев, а Меги­сто­ноя захва­тил в плен.

Обык­но­вен­но Арат бывал стра­те­гом каж­дый вто­рой год, но тут, когда сно­ва подо­шла его оче­редь и он полу­чил при­гла­ше­ние занять долж­ность, он отве­чал отка­зом, и стра­те­гом был избран Тимок­сен. Пред­лог для тако­го отка­за — раз­дра­же­ние и гнев про­тив наро­да — счи­та­ли неправ­до­по­доб­ным и неубеди­тель­ным, истин­ною же при­чи­ной были труд­ные обсто­я­тель­ства, в кото­рых очу­ти­лись ахей­цы, ибо Клео­мен уже отки­нул преж­нюю осто­рож­ность и нето­роп­ли­вость и ника­кие граж­дан­ские вла­сти его боль­ше не свя­зы­ва­ли — пере­бив эфо­ров, устро­ив пере­дел зем­ли и наде­лив граж­дан­ски­ми пра­ва­ми мно­гих чуже­зем­ных посе­лен­цев, он при­об­рел ничем не огра­ни­чен­ную мощь и тут же уси­лил натиск на ахей­цев, тре­буя для себя пер­вен­ства и вер­хо­вен­ства. Вот за что и пори­ца­ют Ара­та, кото­рый в жесто­кую бурю, обру­шив­шу­ю­ся на государ­ство, бро­сил кор­ми­ло и пере­дал дру­го­му, меж тем как дол­гом его было сохра­нить за собою руко­вод­ство даже вопре­ки воле под­чи­нен­ных и спа­сать общее дело. Если же он отча­ял­ся в успе­хе ахей­цев и поте­рял веру в их силы, сле­до­ва­ло усту­пить Клео­ме­ну, но не отда­вать сно­ва Пело­пон­нес во власть вар­ва­ров из македон­ских сто­ро­же­вых отрядов, не напол­нять Акро­ко­ринф илли­рий­ским и галат­ским ору­жи­ем, а тех, кого он сам поби­вал и на полях сра­же­ний и на государ­ст­вен­ном попри­ще и кого без уста­ли хулит в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях», не делать под без­обид­ным име­нем «союз­ни­ков» вла­ды­ка­ми горо­дов. Допу­стим даже, что Клео­мен посту­пал без­за­кон­но и был скло­нен к тиран­нии, но и за всем тем пред­ка­ми его были Герак­лиды и оте­че­ст­вом Спар­та, а луч­ше иметь вождем само­го захуда­ло­го спар­тан­ца, чем пер­вей­ше­го из македо­нян, — так думал вся­кий, кто при­да­вал хоть сколь­ко-нибудь цены эллин­ско­му бла­го­род­ству про­ис­хож­де­ния. А ведь Клео­мен, тре­буя у ахей­цев выс­шей вла­сти, сулил горо­дам, в обмен на честь и титул, мно­же­ство вся­ких благ, Анти­гон же, про­воз­гла­шен­ный пред­во­ди­те­лем с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми на суше и на море, при­нял зва­ние не преж­де, чем в упла­ту за пред­во­ди­тель­ство ему обе­ща­ли Акро­ко­ринф. Он дей­ст­во­вал в точ­но­сти, как охот­ник у Эзопа18, и сел вер­хом на ахей­цев, кото­рые моли­ли его об этом и покор­но под­став­ля­ли спи­ну, лишь после того, как они согла­си­лись, чтобы царь, если мож­но так выра­зить­ся, «взнуздал» их залож­ни­ка­ми и кара­уль­ны­ми отряда­ми. Арат самы­ми ярки­ми крас­ка­ми рас­пи­сы­ва­ет без­вы­ход­ное поло­же­ние, в кото­ром он очу­тил­ся, но Поли­бий утвер­жда­ет19, что еще задол­го до того, как это поло­же­ние сло­жи­лось, он начал погляды­вать с опас­кою на отва­гу Клео­ме­на, завел тай­ные сно­ше­ния с Анти­го­ном и под­го­во­рил граж­дан Мега­ло­по­ля, чтобы те про­си­ли ахей­цев при­звать Анти­го­на (мега­ло­по­ли­тан­цы стра­да­ли от вой­ны боль­ше всех, ибо Клео­мен бес­пре­рыв­но разо­рял и гра­бил их зем­лю). Оди­на­ко­во рас­ска­зы­ва­ет об этом и Филарх, кото­ро­му, впро­чем, осо­бо дове­рять не сле­ду­ет — если толь­ко сооб­ще­ния его не под­твер­жде­ны Поли­би­ем, — ибо, едва лишь речь захо­дит о Клео­мене и Ара­те, он, из рас­по­ло­же­ния к царю спар­тан­цев, увле­ка­ет­ся сверх вся­кой меры и, слов­но не исто­рию пишет, а гово­рит на суде, одно­го неиз­мен­но обви­ня­ет, а дру­го­го столь же неиз­мен­но оправ­ды­ва­ет.

39. Поте­ряв Ман­ти­нею, кото­рую сно­ва занял Клео­мен, и потер­пев пора­же­ние в боль­шой бит­ве при Гека­том­бее, ахей­цы пали духом настоль­ко, что немед­ля при­гла­си­ли Клео­ме­на в Аргос, обе­щая пере­дать ему вер­хов­ное коман­до­ва­ние. Но когда Арат полу­чил изве­стие, что Клео­мен уже в пути и рас­по­ло­жил­ся с вой­ском близ Лер­ны, то в стра­хе и смя­те­нии отпра­вил послов с тре­бо­ва­ни­ем, чтобы спар­тан­ский царь явил­ся в Аргос все­го с тре­мя­ста­ми спут­ни­ков, как при­хо­дят к дру­зьям и союз­ни­кам, если же он не дове­ря­ет ахей­цам, пусть возь­мет залож­ни­ков. Клео­мен отве­чал, что это наг­лое изде­ва­тель­ство над ним, и повер­нул обрат­но, напи­сав ахей­цам пись­мо, пол­ное напа­док на Ара­та и обви­не­ний про­тив него. Арат, в свою оче­редь, писал пись­ма, направ­лен­ные про­тив Клео­ме­на. Они хули­ли и поно­си­ли друг дру­га с такой яро­стью, что зама­ран­ны­ми ока­за­лись даже брак и супру­ги обо­их про­тив­ни­ков.

После это­го Клео­мен через вест­ни­ка объ­явил ахей­цам вой­ну и сра­зу же едва не захва­тил изме­ною Сики­он, но повер­нул на Пел­ле­ну и взял ее, изгнав ахей­ско­го стра­те­га. Немно­го спу­стя он овла­дел так­же Фене­ем и Пен­те­ли­ем. Тогда арги­вяне немед­лен­но пере­шли на его сто­ро­ну, и Фли­унт при­нял спар­тан­ский кара­ул. И вооб­ще ни еди­ное из вновь при­об­ре­тен­ных вла­де­ний ахей­цы уже не мог­ли счи­тать сво­им, и Арат вдруг увидел себя окру­жен­ным ото­всюду вол­не­ни­я­ми и бес­по­ряд­ка­ми — весь Пело­пон­нес был потря­сен, и люби­те­ли пере­мен и пере­во­ротов под­стре­ка­ли горо­да к мяте­жу.

40. Спо­кой­ст­вия не было нигде, нигде не доволь­ст­во­ва­лись суще­ст­ву­ю­щим поло­же­ни­ем вещей, но даже в Сики­оне и в Корин­фе обна­ру­жи­лись мно­гие, кто состо­ял в свя­зи с Клео­ме­ном и уже дав­но, меч­тая взять власть в свои руки, питал тай­ную враж­ду к Сою­зу. Полу­чив по это­му слу­чаю неогра­ни­чен­ную власть20, Арат каз­нил в Сики­оне всех винов­ных, но когда попы­тал­ся нарядить след­ст­вие и нака­зать измен­ни­ков в Корин­фе, то вко­нец оже­сто­чил народ, уже и без того роп­тав­ший и тяго­тив­ший­ся поряд­ка­ми, кото­рые уста­но­ви­ли ахей­цы. И вот, сбе­жав­шись к хра­му Апол­ло­на, корин­фяне посы­ла­ют за Ара­том, чтобы еще до нача­ла вос­ста­ния убить его или захва­тить живым. Арат при­шел, ведя в пово­ду коня и слов­но не подо­зре­вая ниче­го дур­но­го и вполне дове­ряя собрав­шим­ся, а когда мно­гие повска­ка­ли на ноги и при­ня­лись осы­пать его обви­не­ни­я­ми и бра­нью, он, нисколь­ко не изме­нив­шись в лице, ров­ным голо­сом убеж­дал их сесть и не кри­чать безо вся­ко­го тол­ка, но пер­вым делом впу­стить тех, кто остал­ся за ворота­ми. С эти­ми сло­ва­ми он мед­лен­но дви­нул­ся назад, слов­но наме­ре­ва­ясь пере­дать кому-нибудь сво­его коня. Так он неза­мет­но выскольз­нул за огра­ду. С корин­фя­на­ми, кото­рые встре­ча­лись ему по пути, он гово­рил очень спо­кой­но и всех про­сил идти к свя­ти­ли­щу Апол­ло­на, но когда ока­зал­ся, нако­нец, вбли­зи от кре­по­сти, то вско­чил на коня, при­ка­зал Клео­пат­ру, началь­ни­ку кара­у­ла, зор­ко охра­нять Акро­ко­ринф и уска­кал в Сики­он в сопро­вож­де­нии все­го трид­ца­ти вои­нов — осталь­ные бро­си­ли его и раз­бре­лись кто куда. Корин­фяне ско­ро узна­ли об его бег­стве и кину­лись вдо­гон­ку, но было уже позд­но, и они, послав за Клео­ме­ном, пере­да­ли ему город. Но Клео­мен счи­тал это при­об­ре­те­ние ничтож­ным по срав­не­нию с оплош­но­стью, кото­рую они совер­ши­ли, упу­стив Ара­та. Вслед за тем к спар­тан­цам при­со­еди­ни­лись жите­ли так назы­вае­мо­го Ска­ли­сто­го бере­га21 и вве­ри­ли им свои горо­да, а Клео­мен при­нял­ся обно­сить Акро­ко­ринф часто­ко­лом и сте­ною.

41. Боль­шин­ство ахей­цев сошлось и съе­ха­лось к Ара­ту в Сики­он. Соста­ви­лось собра­ние, Арат был избран стра­те­гом с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и окру­жил себя охра­ною из сво­их сограж­дан. После трид­ца­ти трех лет, про­веден­ных на государ­ст­вен­ном попри­ще во гла­ве Ахей­ско­го сою­за, после того, как и сла­вою, и силою этот чело­век пре­вос­хо­дил всех в Гре­ции, он остал­ся один, сокру­шен­ный и бес­по­мощ­ный, и теперь, когда его роди­на потер­пе­ла кру­ше­ние, носил­ся по вол­нам в раз­гар губи­тель­ной бури. Да, ибо и это­лий­цы отве­ча­ли отка­зом на его прось­бу о помо­щи, и город афи­нян, свя­зан­ный дол­гом бла­го­дар­но­сти Ара­ту и гото­вый ока­зать ему под­держ­ку, не сде­лал это­го, вняв­ши гроз­ным пред­у­преж­де­ни­ям Эври­к­лида и Мики­о­на. В Корин­фе у Ара­та был дом и про­чее иму­ще­ство, и Клео­мен ниче­го не тро­нул сам и не поз­во­лил при­кос­нуть­ся нико­му дру­го­му, но вызвал к себе дру­зей и управ­ля­ю­щих ахей­ско­го стра­те­га и велел вести дела и обе­ре­гать все с такою тща­тель­но­стью, слов­но им пред­сто­ит дать отчет само­му Ара­ту. Част­ным обра­зом он отпра­вил к Ара­ту спер­ва Три­фи­ла[2], а потом сво­его отчи­ма Меги­сто­ноя, пред­ла­гая ему, кро­ме все­го про­че­го, две­на­дцать талан­тов еже­год­но­го содер­жа­ния, то есть вдвое боль­ше, чем давал Пто­ле­мей, — тот посы­лал ему шесть талан­тов. За это он тре­бо­вал зва­ния гла­вы и пред­во­ди­те­ля ахей­цев и пра­ва сов­мест­но с ними охра­нять Акро­ко­ринф. Арат отве­чал, что он более не направ­ля­ет тече­ние собы­тий, но ско­рее сам плы­вет по тече­нию. Клео­мен счел его ответ изде­ва­тель­ским и, вторг­нув­шись без про­мед­ле­ния в Сики­он­скую зем­лю, три меся­ца гра­бил ее и разо­рял, а самый город дер­жал в оса­де. В про­дол­же­ние этих меся­цев Арат стой­ко пере­но­сил бед­ст­вия вой­ны, все еще не реша­ясь при­нять помощь Анти­го­на, кото­рый в обмен желал полу­чить Акро­ко­ринф и ни на каких иных усло­ви­ях помочь не согла­шал­ся.

42. Ахей­цы меж­ду тем собра­лись в Эгии и при­гла­си­ли туда Ара­та. Доро­га была сопря­же­на с нема­лым риском, пото­му что Клео­мен сто­ял лаге­рем близ Сики­о­на. Сограж­дане умо­ля­ли Ара­та остать­ся, кри­ча­ли, что не поз­во­лят ему под­вер­гать себя опас­но­сти, когда непри­я­тель так близ­ко, даже дети и жен­щи­ны окру­жа­ли его, слов­но обще­го отца и спа­си­те­ля, и с пла­чем лови­ли его руки. Тем не менее, успо­ко­ив их и обо­д­рив, он поспе­шил вер­хом к морю в сопро­вож­де­нии деся­ти дру­зей и уже взрос­ло­го сына. У бере­га их жда­ли на яко­ре суда, они взо­шли на борт и бла­го­по­луч­но при­бы­ли в Эгий, и там, в Собра­нии, было реше­но при­звать Анти­го­на и пере­дать ему Акро­ко­ринф. В чис­ле дру­гих залож­ни­ков Арат отпра­вил к царю и сво­его сына. Узнав об этом, корин­фяне при­шли в ярость и раз­гра­би­ли иму­ще­ство Ара­та, а дом его пода­ри­ли Клео­ме­ну.

43. Анти­гон с вой­ском уже дви­нул­ся в поход (он вел два­дцать тысяч македон­ской пехоты и тыся­чу три­ста всад­ни­ков), и Арат с деми­ур­га­ми22, тай­ком от непри­я­те­лей, выехал морем навстре­чу ему в Пеги — не слиш­ком пола­га­ясь на Анти­го­на и не дове­ряя македо­ня­нам. Ведь он пре­крас­но знал, что воз­вы­ше­ние его было обрат­ною сто­ро­ною того ущер­ба, кото­рый он при­чи­нил македо­ня­нам, и пом­нил, что пер­вою и глав­ней­шею осно­вою для сво­их дей­ст­вий на государ­ст­вен­ном попри­ще в свое вре­мя избрал враж­ду про­тив Анти­го­на. Но, видя себя во вла­сти жесто­чай­шей необ­хо­ди­мо­сти, видя, как неумо­ли­мы обсто­я­тель­ства, кото­рым раб­ски слу­жат те, кого при­ня­то счи­тать вла­сти­те­ля­ми, он решил­ся на этот тяж­кий шаг. Анти­гон, одна­ко ж, когда ему доло­жи­ли, что при­ехал Арат с ахей­ца­ми, всех осталь­ных при­нял сдер­жан­но, но Ара­ту уже при пер­вой встре­че ока­зал необы­чай­ные поче­сти, а впо­след­ст­вии, узнав его ум и нрав­ст­вен­ные досто­ин­ства, при­бли­зил к себе на пра­вах дру­га. Ибо Арат ока­зал­ся поле­зен не толь­ко в важ­ных делах, но и часы досу­га царь разде­лял с ним охот­нее, чем с кем бы то ни было еще. Несмот­ря на моло­дость Анти­гон сумел раз­глядеть харак­тер это­го чело­ве­ка, убедил­ся, что он-то как раз и дол­жен быть цар­ским дру­гом, и с тех пор ока­зы­вал ему неиз­мен­ное пред­по­чте­ние не толь­ко перед ахей­ца­ми, но и перед македо­ня­на­ми из сво­ей сви­ты. Так сбы­лось и испол­ни­лось зна­ме­ние, кото­рое бог явил одна­жды во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния. Пере­да­ют, что неза­дол­го до этих собы­тий Арат, раз­гляды­вая печень жерт­вен­но­го живот­но­го, заме­тил два желч­ных пузы­ря в одном пла­сте жира, и про­ри­ца­тель объ­явил, что вско­ро­сти он самым дру­же­ским обра­зом сой­дет­ся со злей­шим сво­им вра­гом. Тогда Арат про­пу­стил эти сло­ва мимо ушей (он и вооб­ще не питал осо­бо­го дове­рия к жерт­вам и гада­те­лям и боль­ше пола­гал­ся на здра­вый смысл). Но впо­след­ст­вии Анти­гон, по слу­чаю боль­ших воен­ных успе­хов, устро­ил мно­го­люд­ный пир в Корин­фе и отвел Ара­ту место за сто­лом выше соб­ст­вен­но­го; вско­ре после нача­ла пира он рас­по­рядил­ся при­не­сти покры­ва­ло и спро­сил Ара­та, не холод­но ли ему, Арат отве­чал, что ужас­но озяб, и тогда царь велел ему при­дви­нуть­ся побли­же, и рабы накры­ли обо­их одним ков­ром. Вот тут-то Арат и вспом­нил о том жерт­во­при­но­ше­нии, гром­ко рас­сме­ял­ся и рас­ска­зал Анти­го­ну о зна­ме­нии и о про­ри­ца­нии. Но это, повто­ряю, слу­чи­лось зна­чи­тель­ное вре­мя спу­стя.

44. В Пегах Анти­гон и Арат обме­ня­лись клят­ва­ми и без про­мед­ле­ния дви­ну­лись на вра­га. У Корин­фа завя­за­лась борь­ба, пото­му что Клео­мен хоро­шо укре­пил город, а корин­фяне сопро­тив­ля­лись с боль­шим упор­ст­вом. В раз­гар этой борь­бы арги­вя­нин Ари­сто­тель, друг Ара­та, тай­но при­сы­ла­ет к нему чело­ве­ка с обе­ща­ни­ем скло­нить Аргос к мяте­жу, если он явит­ся с вой­ском на под­мо­гу. Арат сооб­щил об этом Анти­го­ну и с тыся­чей пятью­ста­ми вои­нов поспеш­но отплыл с Ист­ма в Эпидавр, но арги­вяне вос­ста­ли рань­ше сро­ка, напа­ли на отряд Клео­ме­на и запер­ли его в кре­по­сти, а Клео­мен, узнав о слу­чив­шем­ся и испу­гав­шись, как бы непри­я­те­ли, если они зай­мут Аргос, не отре­за­ли ему путь домой, еще ночью оста­вил Акро­ко­ринф и бро­сил­ся на помощь сво­им. Он поспел в Аргос пер­вым и сумел потес­нить вос­став­ших, но немно­го спу­стя подо­шел Арат, а сле­дом появил­ся и царь с вой­ском, и Клео­мен отсту­пил в Ман­ти­нею. После это­го все горо­да сно­ва при­мкну­ли к ахей­цам, Акро­ко­ринф пере­шел в руки Анти­го­на, а Арат, кото­ро­го арги­вяне избра­ли сво­им пол­ко­вод­цем, уго­во­рил их пода­рить царю иму­ще­ство тиран­на и пре­да­те­лей.

Ари­сто­ма­ха под­верг­ли в Кен­хре­ях мучи­тель­ной пыт­ке и уто­пи­ли в море, и все в один голос осуж­да­ли Ара­та, счи­тая, что он рав­но­душ­но отдал на без­за­кон­ную казнь ни в чем не повин­но­го чело­ве­ка, кото­рый нахо­дил­ся в пря­мой свя­зи с ним самим и, после­до­вав его же, Ара­та, убеж­де­ни­ям, доб­ро­воль­но отка­зал­ся от вла­сти и при­со­еди­нил свой город к Ахей­ско­му сою­зу.

45. И мно­же­ство иных обви­не­ний выдви­га­лось теперь про­тив Ара­та. Когда Анти­го­ну пода­ри­ли Коринф, слов­но какую-то жал­кую дере­вуш­ку, когда ему отда­ли на раз­граб­ле­ние Орхо­мен, а затем поз­во­ли­ли раз­ме­стить там македон­ский сто­ро­же­вой отряд, когда было при­ня­то поста­нов­ле­ние, запре­щав­шее без ведо­ма и согла­сия Анти­го­на писать и посы­лать послов к любо­му из осталь­ных царей, когда гре­ков застав­ля­ли содер­жать македо­нян и пла­тить им жало­ва­ние, когда они при­но­си­ли Анти­го­ну жерт­вы, совер­ша­ли в его честь тор­же­ст­вен­ные шест­вия и устра­и­ва­ли игры, — чему нача­ло поло­жи­ли сограж­дане Ара­та, всем горо­дом при­ни­мав­шие у себя Анти­го­на, кото­ро­го при­гла­сил в гости Арат, — во всем этом вини­ли его, Ара­та, не видя того, что, пере­дав пово­дья Анти­го­ну и вле­ко­мый неукро­ти­мым пото­ком цар­ско­го могу­ще­ства, он остал­ся хозя­и­ном и вла­ды­кою лишь соб­ст­вен­но­го голо­са, да и голо­су-то зву­чать сво­бод­но было уже небез­опас­но. Мало того, мно­гое из совер­шав­ше­го­ся в ту пору тяж­ко оскорб­ля­ло Ара­та, как было, напри­мер, в слу­чае со ста­ту­я­ми: все изо­бра­же­ния тиран­нов в Арго­се, сбро­шен­ные с под­но­жий, Анти­гон рас­по­рядил­ся поста­вить на преж­нее место, а ста­туи тех, кто захва­тил Акро­ко­ринф, — напро­тив, сбро­сить и раз­бить, за исклю­че­ни­ем толь­ко ста­туи Ара­та. И сколь­ко Арат его ни упра­ши­вал, царь сво­его реше­ния не изме­нил.

И с Ман­ти­не­ей, по обще­му суж­де­нию, ахей­цы обо­шлись вопре­ки всем гре­че­ским обы­ча­ям. Взяв­ши город с помо­щью Анти­го­на, самых пер­вых и вид­ных граж­дан они каз­ни­ли, осталь­ных либо про­да­ли, либо в око­вах отпра­ви­ли в Македо­нию, жен­щин и детей обра­ти­ли в раб­ство, а все день­ги, какие уда­лось собрать, разде­ли­ли на три части: одну взя­ли себе, две полу­чи­ли македо­няне. Но это еще мож­но как-то оправ­ды­вать, ссы­ла­ясь на закон воз­мездия23. Ужас­но, конеч­но, так сви­ре­по рас­пра­вить­ся в гне­ве со сво­и­ми роди­ча­ми и сопле­мен­ни­ка­ми, но, по сло­ву Симо­нида, в край­но­сти сла­дост­на и жесто­кость — она как бы при­но­сит цели­тель­ное удо­вле­тво­ре­ние стра­даю­ще­му и рас­па­лен­но­му духу. То, одна­ко ж, как Арат посту­пил с Ман­ти­не­ей в даль­ней­шем, нель­зя изви­нить и оправ­дать ничем — ни спра­вед­ли­во­стью, ни необ­хо­ди­мо­стью. Когда ахей­цы, полу­чив город в дар от Анти­го­на, реши­ли сно­ва его засе­лить, Арат, зани­мав­ший тогда долж­ность стра­те­га и избран­ный осно­ва­те­лем коло­нии, про­вел закон, чтобы впредь она зва­лась не Ман­ти­не­ей, но Анти­го­ни­ей. Так зовет­ся она и по сей день, и, ста­ло быть, по его вине исчез­ла с лика зем­ли «весе­лая Ман­ти­нея»24, но остал­ся город, кото­рый носит имя убий­цы и погу­би­те­ля сво­их граж­дан.

46. После это­го Клео­мен, раз­би­тый в боль­шом сра­же­нии при Сел­ла­сии, поки­нул Спар­ту и уплыл в Еги­пет, Анти­гон же, с край­нею доб­ро­со­вест­но­стью и бла­го­же­ла­тель­но­стью испол­нив все свои обя­за­тель­ства перед Ара­том, воз­вра­тил­ся в Македо­нию и, уже боль­ной, отпра­вил в Пело­пон­нес Филип­па, наслед­ни­ка пре­сто­ла, едва вышед­ше­го из дет­ско­го воз­рас­та, с нака­зом неуклон­но сле­до­вать сове­там Ара­та и толь­ко через него вести пере­го­во­ры с горо­да­ми и при­об­ре­тать зна­ком­ства сре­ди ахей­цев. И Арат так креп­ко забрал царе­ви­ча в свои руки и так сумел его напра­вить, что тот вер­нул­ся домой пол­ный люб­ви к сво­е­му настав­ни­ку и често­лю­би­во­го инте­ре­са к делам Гре­ции.

47. После смер­ти Анти­го­на это­лий­цы, пре­зи­рая лег­ко­мыс­лие ахей­цев, кото­рые, при­вык­нув ждать спа­се­ния от чужих рук и пря­тать­ся под защи­тою македон­ско­го ору­жия, пре­да­ва­лись празд­но­сти и без­дей­ст­вию и забы­ли о поряд­ке, — это­лий­цы нача­ли тре­во­жить Пело­пон­нес. Огра­бив мимо­хо­дом вла­де­ния Димы и Патр, они вторг­лись в Мес­се­нию и при­ня­лись разо­рять стра­ну. Арат был в него­до­ва­нии и, видя, что Тимок­сен, тогдаш­ний стра­тег, наро­чи­то мед­лит — срок его стра­те­гии под­хо­дил к кон­цу, а на сле­дую­щий год гла­вою Сою­за был избран Арат, — всту­пил в долж­ность на пять дней рань­ше вре­ме­ни, чтобы помочь мес­сен­цам. Он быст­ро собрал ахей­цев, но они и телом осла­бе­ли и воин­ский дух утра­ти­ли, а пото­му при Кафи­ях Арат потер­пел пора­же­ние. Слы­ша упре­ки в излиш­ней горяч­но­сти, кото­рая, дескать, и при­ве­ла к неуда­че, он сра­зу же при­шел в отча­я­ние и отка­зал­ся от всех сво­их пла­нов и надежд, так что ни разу не вос­поль­зо­вал­ся слу­ча­ем скви­тать­ся с это­лий­ца­ми, хотя такие слу­чаи пред­став­ля­лись неод­но­крат­но, и тер­пе­ли­во сно­сил все наг­лые бес­чин­ства вра­га, кото­рый слов­но бы справ­лял празд­нич­ное шест­вие по зем­лям Пело­пон­не­са. Сно­ва ахей­цы с моль­бою про­сти­ра­ли руки к Македо­нии и зва­ли Филип­па вме­шать­ся в гре­че­ские дела, глав­ным обра­зом рас­счи­ты­вая на его рас­по­ло­же­ние и дове­рие к Ара­ту и пото­му ожи­дая най­ти в царе бла­го­склон­но­го заступ­ни­ка и сго­вор­чи­во­го союз­ни­ка.

48. Но как раз в эту пору Апел­лес, Мега­лей и еще кое-кто из при­двор­ных впер­вые нача­ли кле­ве­тать на Ара­та, и Филипп, пове­рив этим наве­там, под­дер­жал на выбо­рах его про­тив­ни­ков и заста­вил ахей­цев избрать стра­те­гом Эпе­ра­та. Новый стра­тег, одна­ко, не поль­зо­вал­ся ни малей­шим ува­же­ни­ем, а Арат совер­шен­но устра­нил­ся от дел, ниче­го хоро­ше­го из это­го избра­ния не вышло, и Филипп, в кон­це кон­цов, понял, что совер­шил огром­ную ошиб­ку. Он сно­ва обра­тил­ся к Ара­ту, цели­ком под­чи­нил себя его вли­я­нию, и посколь­ку весь ход даль­ней­ших собы­тий спо­соб­ст­во­вал росту сла­вы и могу­ще­ства Филип­па, доро­жил свя­зью с этим чело­ве­ком, счи­тая, что обя­зан ему сво­им воз­вы­ше­ни­ем и гром­ким име­нем. Все убеди­лись, что Арат пре­крас­ный настав­ник не толь­ко для демо­кра­тии, но и для цар­ской вла­сти, ибо образ его мыс­лей и его харак­тер как бы окра­ши­ва­ли дей­ст­вия и поступ­ки царя. Сдер­жан­ность моло­до­го госуда­ря по отно­ше­нию к про­ви­нив­шим­ся лакеде­мо­ня­нам, его обхож­де­ние с кри­тя­на­ми, бла­го­да­ря кото­ро­му он в тече­ние несколь­ких дней при­вел весь ост­ров к покор­но­сти, поход про­тив это­лий­цев, отли­чав­ший­ся ред­кост­ною стре­ми­тель­но­стью, — все это при­но­си­ло Филип­пу сла­ву чело­ве­ка, чут­ко­го к доб­рым сове­там, а Ара­ту — сла­ву доб­ро­го совет­ни­ка.

Зависть цар­ских при­бли­жен­ных раз­го­ра­лась все силь­нее, и, ниче­го не достиг­нув тай­ны­ми нашеп­ты­ва­ни­я­ми, они пере­шли к откры­той бра­ни и наг­ло, с шутов­ски­ми крив­ля­ни­я­ми оскорб­ля­ли Ара­та на пирах, а одна­жды, когда он после обеда воз­вра­щал­ся к себе, пре­сле­до­ва­ли его до самой палат­ки и забро­са­ли кам­ня­ми. Филипп при­шел в ярость и немед­лен­но нало­жил на винов­ных штраф в два­дцать талан­тов, а поз­же, убедив­шись, что они нано­сят вред его делам и сеют бес­по­рядок, при­ка­зал их каз­нить. 49. Но когда мило­сти судь­бы вскру­жи­ли ему голо­ву и он дал волю сво­им мно­го­чис­лен­ным и силь­ным дур­ным стра­стям, когда при­род­ная испор­чен­ность одо­ле­ла нанос­ную сдер­жан­ность и вырва­лась из-под ее вла­сти, посте­пен­но обна­жил­ся и выявил­ся истин­ный нрав Филип­па. Преж­де все­го, царь нанес обиду млад­ше­му Ара­ту, нару­шив его супру­же­ские пра­ва, и дол­гое вре­мя никто об этом не дога­ды­вал­ся, ибо Филипп был семей­ным дру­гом обо­их Ара­тов и поль­зо­вал­ся их госте­при­им­ст­вом. Потом он начал выка­зы­вать враж­деб­ность к государ­ст­вен­ным поряд­кам гре­ков, а вско­ре уже откры­то давал понять, что хочет изба­вить­ся от Ара­та.

Пер­вый повод к подо­зре­ни­ям доста­ви­ли собы­тия в Мес­сене. В горо­де вспых­ну­ла меж­до­усоб­ная борь­ба, Арат с помо­щью запоздал, и Филипп, явив­шись на день рань­ше, тут же под­лил мас­ла в огонь: сна­ча­ла он осо­бо бесе­до­вал с вла­стя­ми и спра­ши­вал, неуже­ли у них нет зако­нов про­тив наро­да, а потом, в осо­бой беседе с вожа­ка­ми наро­да, спра­ши­вал, неуже­ли у них нет силы про­тив тиран­нов. Обе сто­ро­ны осме­ле­ли, и вла­сти попы­та­лись схва­тить и взять под стра­жу вожа­ков наро­да, а те во гла­ве тол­пы напа­ли на сво­их про­тив­ни­ков, уби­ли их и вме­сте с ними — еще без мало­го две­сти чело­век.

50. Меж тем как ужас­ное это дело, под­стро­ен­ное Филип­пом, уже свер­ши­лось и царь ста­рал­ся еще силь­нее оже­сто­чить мес­сен­цев друг про­тив дру­га, при­был Арат, кото­рый и сам не скры­вал сво­его воз­му­ще­ния, и не оста­но­вил сына, когда тот набро­сил­ся на Филип­па с рез­ки­ми и гру­бы­ми упре­ка­ми. Сколь­ко мож­но судить, юно­ша был влюб­лен в Филип­па и пото­му, сре­ди про­чих злых слов, ска­зал ему так: «После того, что ты сде­лал, я боль­ше не вижу тво­ей кра­соты, нет, теперь ты самый без­образ­ный из людей!» Млад­ше­му Ара­ту Филипп ниче­го не отве­тил, хотя и кипел от гне­ва и несколь­ко раз пре­ры­вал юно­шу ярост­ны­ми воп­ля­ми, а стар­ше­го — при­киды­ва­ясь, буд­то спо­кой­но про­гло­тил все ска­зан­ное и буд­то по нату­ре он сдер­жан и тер­пе­лив, как подо­ба­ет государ­ст­вен­но­му мужу, — стар­ше­го взял за руку и увел из теат­ра в Ифо­ма­ту25, чтобы при­не­сти жерт­ву Зев­су и осмот­реть место. Оно укреп­ле­но не хуже Акро­ко­рин­фа и, заня­тое сто­ро­же­вым отрядом, ста­но­вит­ся гроз­ным и непри­ступ­ным для тех, кто живет побли­зо­сти. Филипп под­нял­ся наверх и совер­шил жерт­во­при­но­ше­ние, а когда про­ри­ца­тель подал ему внут­рен­но­сти зако­ло­то­го быка, взял их обе­и­ми рука­ми и пока­зал Ара­ту и фарос­цу Демет­рию, накло­ня­ясь к каж­до­му по оче­реди и спра­ши­вая, что усмат­ри­ва­ют они во внут­рен­но­стях жерт­вы: суж­де­но ли ему удер­жать кре­пость или же вер­нуть ее мес­сен­цам. Демет­рий засме­ял­ся и отве­тил: «Если у тебя душа гада­те­ля, ты поте­ря­ешь это место, а если царя — то креп­ко схва­тишь быка за оба рога». Он имел в виду Пело­пон­нес, кото­рый ока­зал­ся бы цели­ком под­вла­стен и поко­рен царю, если бы Филипп к Акро­ко­рин­фу при­со­еди­нил Ифо­ма­ту. Арат дол­го мол­чал и, нако­нец, в ответ на прось­бу Филип­па выска­зать свое мне­ние, про­мол­вил: «Мно­го высо­ких гор на Кри­те, Филипп, мно­го вер­шин под­ни­ма­ет­ся над зем­лею бео­тий­цев и фокей­цев. И в Акар­на­нии — и в глу­бине стра­ны и на бере­гу — тоже нема­ло уди­ви­тель­ных твер­дынь. Ни еди­но­го из подоб­ных мест ты не зани­ма­ешь, одна­ко ж все эти стра­ны доб­ро­воль­но под­чи­ня­ют­ся тво­им при­ка­зам. Раз­бой­ни­ки гнездят­ся в ска­лах и ищут убе­жи­ща сре­ди отвес­ных круч, но для царя нет твер­ды­ни надеж­нее вер­но­сти и люб­ви. Это они откры­ва­ют тебе Крит­ское море, они отво­ря­ют ворота Пело­пон­не­са; через них ты, в твои моло­дые годы, уже сде­лал­ся у одних наро­дов вождем, а у дру­гих — вла­ды­кою». Не успел еще он закон­чить свою речь, как Филипп отдал внут­рен­но­сти жерт­вы про­ри­ца­те­лю, а Ара­та взял за руку, при­влек к себе и ска­зал: «Ну что ж, пой­дем и даль­ше той же доро­гой», — точ­но согла­ша­ясь осво­бо­дить Мес­се­ну, побеж­ден­ный правотой его слов.

51. Теперь Арат начал отда­лять­ся от дво­ра, мало-пома­лу пре­кра­щая обще­ние с Филип­пом, и, когда царь дви­нул­ся в Эпир и про­сил его при­нять уча­стие в похо­де, отве­чал отка­зом и остал­ся дома из опа­се­ния, как бы дей­ст­вия Филип­па не покры­ли дур­ной сла­вой и его. Когда же Филипп самым позор­ным обра­зом лишил­ся в борь­бе с рим­ля­на­ми флота и вооб­ще потер­пел пол­ную неуда­чу26, а затем воз­вра­тил­ся в Пело­пон­нес и сно­ва попы­тал­ся обма­нуть мес­сен­цев, но сохра­нить тай­ну не сумел и стал чинить откры­тое наси­лие и разо­рять их стра­ну, — тут уже Арат порвал с ним окон­ча­тель­но, тем более, что про­ведал и о бес­че­стии, кото­рое Филипп нанес его дому, и был тяж­ко опе­ча­лен, но сыну ни о чем не рас­ска­зы­вал: ведь ниче­го, кро­ме созна­ния соб­ст­вен­но­го позо­ра, моло­до­му Ара­ту это дать не мог­ло, ибо ото­мстить обид­чи­ку он был не в силах.

Мне кажет­ся, что Филипп пре­тер­пел самую кру­тую и самую неожи­дан­ную пере­ме­ну, из мило­серд­но­го царя и скром­но­го юно­ши пре­вра­тив­шись в раз­нуздан­но­го и гнус­но­го тиран­на. Впро­чем это не было пере­ме­ною в харак­те­ре, про­сто при пол­ной без­на­ка­зан­но­сти вышло нару­жу зло, дол­гое вре­мя таив­ше­е­ся во мра­ке, под гне­том стра­ха. 52. Да, ибо чув­ство, кото­рое он питал к Ара­ту, с само­го нача­ла скла­ды­ва­лось из сты­да и стра­ха, и об этом свиде­тель­ст­ву­ет его рас­пра­ва с преж­ним сво­им настав­ни­ком. Филипп хотел убить Ара­та в уве­рен­но­сти, что пока тот жив, ему нико­гда не быть не толь­ко что тиран­ном или царем, но даже сво­бод­ным; все же при­бег­нуть к пря­мо­му наси­лию он не решил­ся и пору­чил Таври­о­ну, одно­му из сво­их пол­ко­вод­цев и дру­зей, изве­сти его тай­ком, луч­ше все­го с помо­щью яда, и вдо­ба­вок в такое вре­мя, когда его, Филип­па, на месте не будет. Таври­он сумел сбли­зить­ся с Ара­том и дал ему яду, но не силь­но­го и не быст­ро­дей­ст­ву­ю­ще­го, а тако­го, что вна­ча­ле вызы­ва­ет лег­кий жар и неболь­шой кашель, а потом посте­пен­но при­во­дит к чахот­ке. Арат понял, в чем при­чи­на его неду­га, но пере­но­сил его спо­кой­но и мол­ча, слов­но какую-нибудь самую обыч­ную болезнь, пони­мая, что ника­ки­ми раз­об­ла­че­ни­я­ми делу не помочь. И толь­ко раз, когда один из близ­ких дру­зей, сидя у него в ком­на­те, увидел, как он хар­ка­ет кро­вью, и уди­вил­ся, Арат ска­зал ему: «Это, мой Кефа­лон, возда­я­ние за друж­бу с царя­ми».

53. Так он скон­чал­ся в Эгии, в сем­на­дца­тую свою стра­те­гию, и ахей­цы непре­мен­но жела­ли там же его и похо­ро­нить и воз­двиг­нуть памят­ник, достой­ный жиз­ни это­го чело­ве­ка. Но сики­о­няне счи­та­ли для себя несча­сти­ем, если тело Ара­та не будет пре­да­но погре­бе­нию у них и убеди­ли ахей­цев усту­пить им эту честь, а так как в Сики­оне суще­ст­во­вал древ­ний обы­чай, запре­щаю­щий хоро­нить мерт­вых в город­ских сте­нах, и так как обы­чай этот под­дер­жи­вал­ся силь­ней­шим суе­ве­ри­ем, посла­ли в Дель­фы спро­сить сове­та у Пифии. Пифия изрек­ла им сле­дую­щий ора­кул:


Ты решил, Сики­он, вождя, ушед­ше­го ныне,
Слав­ной награ­дой наве­ки почтить и свя­щен­ным обрядом?
Да, оскорб­ле­нье ему нане­сти — нече­сти­вое дело,
Зем­лю и небо оно оскор­бит, и широ­кое море.

Все ахей­цы обра­до­ва­лись это­му про­ри­ца­нию, но боль­ше всех радо­ва­лись сики­о­няне, кото­рые пре­вра­ти­ли скорбь в празд­ник и немед­ля, укра­сив себя вен­ка­ми и обла­чив­шись в белые одеж­ды, с хва­леб­ны­ми пес­но­пе­ни­я­ми и хоро­вод­ны­ми пляс­ка­ми, понес­ли труп из Эгия к себе в город. Выбрав вид­ное ото­всюду место27, они погреб­ли Ара­та, вели­чая его осно­ва­те­лем и спа­си­те­лем Сики­о­на. Место и поныне зовет­ся Ара­ти­ем, и здесь еже­год­но при­но­си­ли Ара­ту две жерт­вы: одну в день, когда он осво­бо­дил город от тиран­нии, — в пятый день меся­ца десия, кото­рый афи­няне назы­ва­ют анфе­сте­ри­о­ном, и сама жерт­ва име­но­ва­лась Изба­ви­тель­ною, а дру­гую — в день и месяц его рож­де­ния. Пер­вый из обрядов совер­шал жрец Зев­са Изба­ви­те­ля, вто­рой — жрец Ара­та, голов­ная повяз­ка у него была не чисто белая, а белая с крас­ным, и жерт­во­при­но­ше­ние сопро­вож­да­лось зву­ка­ми песен, кото­рые под кифа­ру пели акте­ры, а в шест­вии участ­во­ва­ли маль­чи­ки и под­рост­ки во гла­ве с гим­на­си­ар­хом, за ними сле­до­ва­ли чле­ны Сове­та в вен­ках и вся­кий желаю­щий из про­чих граж­дан. Кое-какие из этих обрядов сики­о­няне бла­го­го­вей­но хра­нят и теперь и совер­ша­ют их в те же самые дни. Но бо́льшая часть поче­стей, кото­рые преж­де ока­зы­ва­лись Ара­ту, забы­та с тече­ни­ем лет и под бре­ме­нем новых забот.

54. Вот что рас­ска­зы­ва­ют писа­те­ли о жиз­ни и харак­те­ре стар­ше­го Ара­та. Сына же его гнус­ный Филипп, с жесто­ко­стью соеди­няв­ший наг­лую раз­нуздан­ность, отра­вил ядом, не смер­тель­ным, но лишаю­щим рас­суд­ка. Им овла­де­ли стран­ные и страш­ные жела­ния, он испы­ты­вал неодо­ли­мую тягу к неле­пым поступ­кам, к вещам, столь­ко же постыд­ным, сколь­ко губи­тель­ным, и смерть, хотя он был еще так молод, при­шла к нему не бедою, но изба­ви­тель­ни­цей и исце­ле­ни­ем от бед. Прав­да, и Филипп понес заслу­жен­ное воз­мездие за свое под­лое зло­де­я­ние, дер­жа ответ перед Зев­сом-Покро­ви­те­лем Друж­бы и Госте­при­им­ства. Раз­би­тый рим­ля­на­ми28 и сдав­шись на милость победи­те­лей, он лишил­ся сво­ей дер­жа­вы, лишил­ся все­го флота, за исклю­че­ни­ем лишь пяти кораб­лей, а кро­ме того обе­щал упла­тить тыся­чу талан­тов и выдал сына залож­ни­ком — и лишь на этих усло­ви­ях удер­жал за собою Македо­нию и дан­ни­ков Македо­нии. Бес­пре­рыв­но истреб­ляя самых достой­ных людей государ­ства и бли­жай­ших сво­их род­ст­вен­ни­ков, он напол­нил всю стра­ну ужа­сом и нена­ви­стью к царю. Сре­ди всех этих бед­ст­вий лишь одна была у него уда­ча — заме­ча­тель­ных досто­инств сын, но, завидуя поче­стям, кото­рые ока­зы­ва­ли юно­ше рим­ляне, Филипп убил его и пре­стол пере­дал дру­го­му сыну, Пер­сею, — как идет слух, не кров­но­му, а под­киды­шу, появив­ше­му­ся на свет у какой-то што­паль­щи­цы Гна­фе­нии. Это­го Пер­сея про­вел в три­ум­фаль­ном шест­вии Эми­лий, и на нем цар­ский род, полу­чив­ший нача­ло от Анти­го­на, пре­кра­тил­ся. А потом­ство Ара­та и в наши дни про­цве­та­ет в Сики­оне и в Пел­лене.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • * Текст в ори­ги­на­ле испор­чен.
  • 1по сло­ву Пин­да­ра… — «Пифий­ские оды», 8, 44.
  • 2С тех пор как город сики­о­нян рас­стал­ся с под­лин­но дорий­ским… стро­ем… — Речь идет о тиран­ни­че­ских режи­мах, насаж­дав­ших­ся в гре­че­ских горо­дах элли­ни­сти­че­ски­ми монар­ха­ми (с одной сто­ро­ны, македон­ски­ми, с дру­гой — еги­пет­ски­ми). Паде­ние Клео­на (Эли­ан, XII, 43, назы­ва­ет его мор­ским раз­бой­ни­ком) отно­сит­ся к 264 г., паде­ние Никок­ла — к 251 г.
  • 3мно­го ел… — Гре­ки были уме­рен­ны в еде, но атле­там пола­га­лась очень обиль­ная мяс­ная дие­та, вред­ное дей­ст­вие кото­рой уме­ря­лось физи­че­ским трудом (лопа­той и засту­пом).
  • 4по его «Вос­по­ми­на­ни­ям»… — Это боль­шое (око­ло 30 книг) сочи­не­ние было глав­ным источ­ни­ком Плу­тар­ха здесь и в био­гра­фи­ях Агида и Клео­ме­на.
  • 5цар­ские табу­ны… — Т. е. при­над­ле­жав­шие царю Македо­нии.
  • 6Стра­те­гий — зда­ние воен­но­го сове­та; здесь, по-види­мо­му, упо­ми­на­ет­ся в каче­стве глав­ной воен­ной став­ки тиран­на.
  • 7дорий­цы по про­ис­хож­де­нию… (насе­ле­ние Лако­нии, Мес­се­нии, Арго­лиды с при­ле­гаю­щи­ми обла­стя­ми Корин­фа и Сики­о­на) — были послед­ней вол­ною гре­че­ских пере­се­лен­цев, оседав­ших на Пело­пон­не­се, и чув­ст­во­ва­ли себя потом­ка­ми победи­те­лей, а ахей­цы (насе­ле­ние север­но­го и цен­траль­но­го Пело­пон­не­са) счи­та­лись потом­ка­ми побеж­ден­ных и в клас­си­че­скую эпо­ху (V—IV вв.) поли­ти­че­ской роли не игра­ли.
  • 8Царь… — Пто­ле­мей II (285—246), союз­ник ахей­цев про­тив Македо­нии.
  • 9Адрия… — Текст испор­чен; может быть, име­ет­ся в виду Анд­рос, ост­ров к югу от Эвбеи.
  • 10в самой скене… — Т. е. теат­раль­ной палат­ке, из кото­рой выхо­ди­ли играть на «проске­ний» пере­оде­тые акте­ры.
  • 11на дру­гом бере­гу зали­ва… — Име­ет­ся в виду Коринф­ский залив напро­тив Ахайи. Арат и бео­тий­цы долж­ны были с двух сто­рон раз­бить вой­ско это­лий­ско­го сою­за, но план не удал­ся, и Бео­тия попа­ла в зави­си­мость от Это­лии.
  • 12Алек­сандр… — Этот Алек­сандр был сыном Кра­те­ра, еди­но­утроб­но­го бра­та Анти­го­на, дер­жав­ше­го македон­ский кон­троль над Корин­фом и Эвбе­ей; но после смер­ти отца он отло­жил­ся от Анти­го­на, пытал­ся вести само­сто­я­тель­ную поли­ти­ку, вошел в союз с ахей­ца­ми и погиб.
  • 13к Герею. — Мыс (с хра­мом Геры, отсюда назва­ние), с Коринф­ско­го пере­шей­ка выдаю­щий­ся в Коринф­ский залив.
  • 14Орхе­ст­ра в теат­ре — боль­шая круг­лая пло­щад­ка перед сце­ной с алта­рем в середине.
  • 15Немей­ские игры — пер­во­на­чаль­но устра­и­ва­лись в Немей­ской долине под наблюде­ни­ем вла­стей сосед­не­го горо­да Кле­он; но ско­ро это покро­ви­тель­ство над игра­ми пере­шло к арги­вя­нам, а потом и самые игры были пере­не­се­ны в Аргос.
  • 16у Эзопа… — Бас­ня 446П. (198Х.) в руко­пис­ных сбор­ни­ках отсут­ст­ву­ет. Пове­рье, что в кукуш­ку пре­вра­ща­ет­ся на вре­мя яст­реб-пере­пе­лят­ник, опро­вер­га­лось еще Ари­сто­те­лем («Исто­рия живот­ных», VI, 7, 41), но дожи­ло до очень позд­не­го вре­ме­ни.
  • 17пора­же­ние при Ликее… — См.: Кл., 5.
  • 18охот­ник у Эзопа… — Эзо­по­ва бас­ня (269П.) о коне, кото­рый, желая ото­мстить оле­ню, взял в союз­ни­ки чело­ве­ка и потом уже не мог от него осво­бо­дить­ся, в поли­ти­че­ском при­ме­не­нии при­во­ди­лась еще Ари­сто­те­лем («Рито­ри­ка», II, 20).
  • 19Поли­бий утвер­жда­ет… — II, 47—48.
  • 20Полу­чив… неогра­ни­чен­ную власть… — Толь­ко в Сики­оне, а не в целом сою­зе.
  • 21Ска­ли­стый берег — «Акта», боль­шой полу­ост­ров, кото­рым выда­ет­ся в море Арго­лида.
  • 22Деми­ур­ги — выс­шие долж­ност­ные лица в горо­дах Ахей­ско­го сою­за.
  • 23ссы­ла­ясь на закон воз­мездия. — Неза­дол­го до того ман­ти­ней­цы с помо­щью лакеде­мо­нян пере­би­ли сто­яв­ший в их горо­де ахей­ский гар­ни­зон.
  • 24«Весе­лая Ман­ти­нея» — так назы­ва­ет этот город Гомер («Или­а­да», II, 607).
  • 25Ифо­ма­та — свя­ти­ли­ще Зев­са Ифом­ско­го на горе Ифо­ме, твер­дыне Мес­се­нии.
  • 26потер­пел пол­ную неуда­чу… — Речь идет о I македон­ской войне с Римом (215—205), когда Филипп наме­ре­вал­ся послать флот к Ита­лии в помощь Ган­ни­ба­лу, но появ­ле­ние рим­ской фло­ти­лии рас­стро­и­ло его пла­ны.
  • 27вид­ное ото­всюду место… — Т. е. место перед быв­шим двор­цом тиран­нов; это свя­ти­ли­ще опи­сы­ва­ет Пав­са­ний, II, 8, 2.
  • 28Раз­би­тый рим­ля­на­ми… — Име­ет­ся в виду пора­же­ние Филип­па во II Македон­ской войне, опи­сан­ное в био­гра­фии Тита.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1964: «город», в изд. 1994: «народ». В ори­ги­на­ле φι­λοπο­λίτην, «любя­щий город».
  • [2]В изд. 1964: «Три­пи­ла», в изд. 1994: «Три­фи­ла». В ори­ги­на­ле Τρί­πυλον, «Три­пи­ла».
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004413 1364004421 1364004423 1439004700 1439004800 1439004900