Сравнительные жизнеописания

Арат

1. У фило­со­фа Хри­сип­па, Поли­крат, при­во­дит­ся одна древ­няя пого­вор­ка. Но, веро­ят­но, стра­шась зло­ве­ще­го смыс­ла этой пого­вор­ки, Хри­сипп пере­да­ет ее не в под­лин­ном виде, а в том, какой сам нахо­дит более при­стой­ным и умест­ным:

Дио­ни­со­дор из Тре­зе­на, опро­вер­гая Хри­сип­па, вос­ста­нав­ли­ва­ет истин­ное ее зву­ча­ние:

и при­бав­ля­ет, что она заты­ка­ет рот тем, кто, сами по себе не стоя ниче­го, хотят укрыть­ся за доб­ле­стя­ми пред­ков и неуме­рен­но их пре­воз­но­сят. Но в ком, по сло­ву Пин­да­ра¹, «обна­ру­жи­ва­ет­ся при­род­ное бла­го­род­ство отцов», как, напри­мер в тебе, устра­и­ваю­щем свою жизнь в согла­сии с самым пре­крас­ным из семей­ных образ­цов, для того, конеч­но, истин­ное сча­стье — вспо­ми­нать о вели­ких и слав­ных пред­ках, слу­шать рас­ска­зы о них или же рас­ска­зы­вать само­му. Ибо такие люди не по недо­стат­ку соб­ст­вен­ных заслуг ссы­ла­ют­ся на заслу­ги чужие, но, видя в сво­их досто­ин­ствах наследие отцов и дедов, тем самым возда­ют им хва­лу и как родо­на­чаль­ни­кам и как настав­ни­кам жиз­ни.

Вот по этим-то при­чи­нам я и посы­лаю тебе состав­лен­ное мною жиз­не­опи­са­ние Ара­та, тво­е­го сограж­да­ни­на и пра­ро­ди­те­ля, кото­ро­го ты не посрам­ля­ешь ни сла­вою тво­ей, ни могу­ще­ст­вом. Прав­да, ты и сам не пожа­лел трудов, чтобы с вели­чай­шею тща­тель­но­стью собрать все изве­стия о нем, но я хочу, чтобы на семей­ных при­ме­рах вос­пи­ты­ва­лись твои сыно­вья, Поли­крат и Пифокл, спер­ва слу­шая, а поз­же и читая о том, чему им над­ле­жит под­ра­жать. Ведь ста­вить все­гда и во всем на пер­вое место одно­го лишь себя свой­ст­вен­но не люб­ви к пре­крас­но­му, а необуздан­но­му себя­лю­бию.

2. С тех пор как город сики­о­нян рас­стал­ся с под­лин­но дорий­ским ари­сто­кра­ти­че­ским стро­ем², было­му согла­сию при­шел конец и нача­лись раздо­ры меж­ду често­лю­би­вы­ми вожа­ка­ми наро­да. Сики­он бес­пре­рыв­но стра­дал от внут­рен­них неурядиц и менял одно­го тиран­на на дру­го­го, пока, после убий­ства Клео­на, пра­ви­те­ля­ми не были избра­ны двое самых извест­ных и вли­я­тель­ных граж­дан — Тимо­клид и Кли­ний. Каза­лось, государ­ство вновь начи­на­ло обре­тать спо­кой­ст­вие и устой­чи­вость, когда Тимо­клид скон­чал­ся, а Кли­ния Абан­тид, сын Пасея, стре­мясь к тиран­нии, умерт­вил, дру­зей же его и роди­чей кого изгнал из Сики­о­на, а кого и убил. Семи­лет­не­го сына Кли­ния, Ара­та, Абан­тид тоже обрек на смерть и разыс­ки­вал его повсюду, но в охва­тив­шей дом сумя­ти­це маль­чик ускольз­нул вме­сте с теми, кто спа­сал­ся бег­ст­вом, и, бес­по­мощ­ный, пол­ный ужа­са, дол­го блуж­дал по горо­ду. Слу­чай­но остав­шись неза­ме­чен­ным, он попал, нако­нец, в дом одной жен­щи­ны по име­ни Сосо́ — супру­ги Про­фан­та, бра­та его отца, при­хо­див­шей­ся сест­рою Абан­ти­ду. Жен­щи­на эта и вооб­ще отли­ча­лась бла­го­род­ст­вом харак­те­ра и, к тому же, поду­ма­ла, что ребен­ку уда­лось спа­стись по воле кого-то из богов, а пото­му укры­ла его у себя и ночью тай­но отпра­ви­ла в Аргос.

3. Так с само­го ран­не­го дет­ства в душу Ара­та, хит­ро­стью спа­сен­но­го от гибе­ли, запа­ла жесто­кая, пла­мен­ная нена­висть к тиран­нам, кото­рая с года­ми раз­го­ра­лась все жар­че. Жил он у аргос­ских госте­при­им­цев и дру­зей сво­его отца и полу­чил вос­пи­та­ние, подо­баю­щее сво­бод­но­му граж­да­ни­ну. Видя, что тело его быст­ро рас­тет и мыш­цы нали­ва­ют­ся силой, Арат посвя­тил себя упраж­не­ни­ям в пале­ст­ре и пре­успел в них настоль­ко, что состя­зал­ся в пяти­бо­рии и полу­чал вен­ки. И вер­но, в изо­бра­же­ни­ях его сра­зу уга­ды­ва­ет­ся атлет, и несмот­ря на ум и цар­ст­вен­ную вели­ча­вость, запе­чатлев­ши­е­ся в чер­тах его лица, нетруд­но заме­тить, что чело­век этот мно­го ел³ и что рука его при­вык­ла к засту­пу. Поэто­му, веро­ят­но, он уде­лил крас­но­ре­чию мень­ше вни­ма­ния, чем над­ле­жа­ло государ­ст­вен­но­му мужу, хотя был не столь уже неис­ку­сен в речах, как пред­став­ля­ет­ся неко­то­рым, кто судит лишь по его «Вос­по­ми­на­ни­ям»⁴: ведь вос­по­ми­на­ния эти писа­ны урыв­ка­ми, меж­ду делом, без отбо­ра соот­вет­ст­ву­ю­щих слов и выра­же­ний.

С тече­ни­ем вре­ме­ни Диний и зна­ток диа­лек­ти­ки Ари­сто­тель соста­ви­ли заго­вор про­тив Абан­ти­да, кото­рый имел обык­но­ве­ние слу­шать их беседы на город­ской пло­ща­ди и вме­ши­вать­ся в уче­ные спо­ры, и нако­нец, в раз­гар одно­го из таких спо­ров, уби­ли его. Власть захва­тил Пасей, отец Абан­ти­да, но и он погиб, пре­да­тель­ски умерщ­влен­ный Нико­к­лом, кото­рый вслед за тем про­воз­гла­сил себя тиран­ном. Гово­рят, что этот Никокл был в точ­но­сти похож лицом на Пери­андра, сына Кип­се­ла, так же, как похо­дил на Алк­мео­на, сына Амфи­а­рая, перс Оронт или на Гек­то­ра — один спар­тан­ский юно­ша, о кото­ром Мир­тил рас­ска­зы­ва­ет, что его рас­топ­та­ла тол­па любо­пыт­ных, про­ведав­ших об этом необы­чай­ном сход­стве.

4. Никокл пра­вил Сики­о­ном пятый месяц и за это вре­мя при­чи­нил горо­ду нема­ло зла и сам едва не лишил­ся вла­сти про­ис­ка­ми это­лий­цев. Меж­ду тем Арат, уже вышед­ший из дет­ско­го воз­рас­та, поль­зо­вал­ся боль­шим ува­же­ни­ем — не толь­ко по знат­но­сти рода, но и за свой ум, глу­бо­кий и кипу­чий и, вме­сте, сте­пен­ный, не по воз­рас­ту осмот­ри­тель­ный и осто­рож­ный. Поэто­му и сики­он­ские изгнан­ни­ки глав­ным обра­зом к нему устрем­ля­ли свои взо­ры, и Никокл не закры­вал гла­за на то, что дела­лось в Арго­се, напро­тив — хотя и скрыт­но, но зор­ко наблюдал за каж­дым шагом Ара­та. Он, прав­да, не ждал какой-нибудь отча­ян­ной выход­ки с его сто­ро­ны, но опа­сал­ся, не всту­пил ли юно­ша в пере­го­во­ры с царя­ми, кото­рых свя­зы­ва­ли с его отцом узы друж­бы и госте­при­им­ства. И вер­но, Арат хотел всту­пить на этот путь, но Анти­гон, несмот­ря на щед­рые обе­ща­ния, выка­зы­вал пол­ное рав­но­ду­шие к делам сики­о­нян и упу­стил вре­мя, а Пто­ле­мей и Еги­пет были слиш­ком дале­ко, и он решил­ся низ­ло­жить тиран­на соб­ст­вен­ны­ми сила­ми.

5. Пер­вы­ми он посвя­ща­ет в свой план Ари­сто­ма­ха и Экде­ла. Ари­сто­мах был изгнан­ник из Сики­о­на, а Экдел арка­дя­нин из Мега­ло­по­ля, фило­соф и чело­век дела, когда-то слу­шав­ший в Афи­нах ака­де­ми­ка Арке­си­лая. Оба горя­чо одоб­ри­ли замы­сел Ара­та, и тогда он обра­тил­ся к осталь­ным изгнан­ни­кам, но из них лишь немно­гие, те, кто счи­тал позо­ром не отклик­нуть­ся на зов надеж­ды, при­ня­ли уча­стие в его начи­на­нии, боль­шин­ство же пыта­лось удер­жать и само­го Ара­та, твер­дя, что дерз­кая отва­га его вызва­на неопыт­но­стью, незна­ни­ем жиз­ни.

Арат думал о том, как захва­тить в сики­он­ских вла­де­ни­ях хотя бы уго­лок, откуда мож­но будет начать борь­бу с тиран­ном, и в эту самую пору явля­ет­ся в Аргос один сики­о­ня­нин, бежав­ший из тюрь­мы. Это был брат изгнан­ни­ка Ксе­нок­ла. Ксе­нокл при­вел его к Ара­ту, и он рас­ска­зал, что бла­го­по­луч­но пере­брал­ся через город­скую сте­ну в том месте, где изнут­ри она почти вро­вень с зем­лей, пото­му что при­мы­ка­ет к каме­ни­сто­му хол­му, а сна­ру­жи срав­ни­тель­но невы­со­ка и с помо­щью лест­ни­цы вполне пре­одо­ли­ма. Арат выслал на раз­вед­ку Ксе­нок­ла и двух сво­их рабов, Сев­фа и Тех­но­на, с нака­зом вни­ма­тель­но осмот­реть сте­ну: он решил, что луч­ше — если толь­ко ока­жет­ся воз­мож­ным — пой­ти на риск и, соблюдая тай­ну, решить все разом, чем начи­нать с тиран­ном дли­тель­ную и откры­тую борь­бу, оста­ва­ясь част­ным лицом. Ксе­нокл и его спут­ни­ки, изме­рив сте­ну, вер­ну­лись и сооб­щи­ли, что вооб­ще-то под­хо­ды к стене нетруд­ны и даже удоб­ны, но при­бли­зить­ся неза­мет­но — зада­ча непро­стая: меша­ют сто­ро­же­вые соба­чон­ки в каком-то саду, малень­кие, но до край­но­сти злоб­ные. Выслу­шав это доне­се­ние, Арат немед­лен­но при­сту­пил к делу.

6. Запа­сать­ся ору­жи­ем было тогда делом обыч­ным, — пото­му что чуть ли не любой в те вре­ме­на поку­шал­ся на чужое иму­ще­ство и жизнь, — а лест­ни­цы совер­шен­но откры­то сбил плот­ник Эвфра­нор, чье ремес­ло ста­ви­ло его вне подо­зре­ний, хотя и он при­над­ле­жал к чис­лу изгнан­ни­ков. Каж­дый из дру­зей, каких Арат успел при­об­ре­сти в Арго­се, дал ему по деся­ти чело­век, а сам он воору­жил трид­цать сво­их рабов. Кро­ме того, через неко­е­го Ксе­но­фи­ла, вожа­ка раз­бой­ни­чьей шай­ки, он нанял неболь­шой отряд вои­нов, кото­рым дали понять, что гото­вит­ся набег на цар­ские табу­ны⁵ в Сики­он­ской зем­ле. Бо́льшая часть людей была неболь­ши­ми груп­па­ми отправ­ле­на впе­ред с при­ка­зом собрать­ся и ждать у Полиг­ното­вой баш­ни. Впе­ред был выслан и Кафи­сий с четырь­мя това­ри­ща­ми, все пяте­ро налег­ке; они долж­ны были под вечер прий­ти к садов­ни­ку, назвать­ся путе­ше­ст­вен­ни­ка­ми и оста­но­вить­ся на ноч­лег, а потом запе­реть хозя­и­на вме­сте с его соба­ка­ми — ино­го спо­со­ба устра­нить пре­пят­ст­вие не было. Раз­бор­ные лест­ни­цы спря­та­ли в ящи­ки и, погру­зив на повоз­ки, увез­ли зара­нее.

Меж­ду тем до Ара­та дошел слух, буд­то в Арго­се нахо­дят­ся согляда­таи Никок­ла, кото­рые бро­дят по горо­ду и тай­но за ним следят. Тогда он рано утром отпра­вил­ся на город­скую пло­щадь и дол­гое вре­мя оста­вал­ся там у всех на виду, бесе­дуя с дру­зья­ми, а потом натер­ся мас­лом в гим­на­сии, захва­тил из пале­ст­ры несколь­ких моло­дых людей, вме­сте с кото­ры­ми обык­но­вен­но пил и весе­лил­ся, и повел их к себе. Спу­стя немно­го на рын­ке появи­лись его рабы — один нес вен­ки, дру­гой поку­пал све­тиль­ни­ки, тре­тий о чем-то тол­ко­вал с кифа­рист­ка­ми и флей­тист­ка­ми, кото­рых все­гда при­гла­ша­ли играть на пируш­ках. Все это обма­ну­ло согляда­та­ев, и они, посме­и­ва­ясь, гово­ри­ли друг дру­гу: «Вот уж, поис­ти­не, нет ниче­го трус­ли­вее тиран­на, если даже Никокл, вла­дея таким обшир­ным горо­дом и такою силой, боит­ся маль­чиш­ку, кото­рый про­ма­ты­ва­ет свое содер­жа­ние изгнан­ни­ка на бес­пут­ные удо­воль­ст­вия и попой­ки сре­ди бела дня!»

7. С тем они и уда­ли­лись, ни о чем не подо­зре­вая, а Арат сра­зу после зав­тра­ка высту­пил из Аргоса, соеди­нил­ся у Полиг­ното­вой баш­ни со сво­и­ми вои­на­ми и повел их в Немею, где и открыл все­му отряду истин­ную цель похо­да. Поста­рав­шись обо­д­рить людей щед­ры­ми обе­ща­ни­я­ми и дав им пароль — «Апол­лон Победо­но­сец», он дви­нул­ся пря­мо на Сики­он, сораз­ме­ряя ско­рость дви­же­ния с ходом луны по небо­скло­ну: спер­ва торо­пил­ся, чтобы про­де­лать весь путь при све­те, а потом замед­лил шаг, чтобы ока­зать­ся у сада рядом со сте­ною как раз на зака­те луны. Там его встре­тил Кафи­сий и сооб­щил, что соба­чон­ки в руки не дались и убе­жа­ли, а садов­ни­ка он запер. Чуть ли не весь отряд сра­зу пал духом и потре­бо­вал отступ­ле­ния, но Арат успо­ка­и­вал вои­нов, заве­ряя, что сра­зу же повернет назад, если соба­ки поды­мут слиш­ком гром­кий лай. Тут он высы­ла­ет впе­ред людей с лест­ни­ца­ми — во гла­ве их были постав­ле­ны Экдел и Мна­си­фей, — а сам мед­лен­но дви­жет­ся сле­дом, несмот­ря на неисто­вое тяв­ка­нье соба­чо­нок, кото­рые бегут вро­вень с Экде­лом. Все же изгнан­ни­ки дости­га­ют сте­ны и бес­пре­пят­ст­вен­но уста­нав­ли­ва­ют лест­ни­цы. Но не успе­ли еще пер­вые взо­брать­ся наверх, как началь­ник, раз­во­див­ший по постам утрен­нюю стра­жу, при­нял­ся пове­рять кара­у­лы: зазве­нел коло­коль­чик, замель­ка­ли мно­го­чис­лен­ные факе­лы, раздал­ся шум голо­сов и лязг ору­жия. Люди Ара­та замер­ли на сту­пень­ках лест­ниц и таким обра­зом без труда укры­лись от глаз кара­уль­ных, но навстре­чу пер­во­му при­бли­жал­ся еще один отряд, и опас­ность была чрез­вы­чай­но вели­ка, одна­ко ж и эти сол­да­ты про­шли мимо, ниче­го не заме­тив. Мна­си­фей и Экдел мгно­вен­но под­ня­лись на сте­ну, заня­ли под­хо­ды с обе­их сто­рон — изнут­ри и извне — и отпра­ви­ли к Ара­ту Тех­но­на с при­зы­вом поспе­шить.

8. Незна­чи­тель­ное рас­сто­я­ние отде­ля­ло сад от город­ской сте­ны и баш­ни, в кото­рой сидел боль­шой сто­ро­же­вой пес охот­ни­чьей поро­ды. Сам он не услы­шал при­бли­жав­ших­ся вра­гов — то ли пото­му, что вооб­ще был недо­ста­точ­но чуток, то ли черес­чур ума­яв­шись за день. Но соба­чон­ки садов­ни­ка под­ня­ли его на ноги; спер­ва он толь­ко глу­хо вор­чал, одна­ко ж, по мере того, как люди под­хо­ди­ли бли­же, лаял гром­че и гром­че, и, в кон­це кон­цов, все кру­гом загуде­ло от лая, и кара­уль­ный с поста напро­тив во весь голос оклик­нул пса­ря, спра­ши­вая, на кого это так сви­ре­по лает его пес и не слу­чи­лось ли какой неждан­ной беды. Псарь на башне отве­чал, что ниче­го осо­бен­но­го не слу­чи­лось, а про­сто соба­ку рас­тре­во­жи­ли факе­лы охра­ны и звон коло­коль­чи­ка. Это все­го боль­ше обо­д­ри­ло вои­нов Ара­та, кото­рые реши­ли, что псарь с ними заод­но и ста­ра­ет­ся ничем их не выдать и что в самом горо­де они тоже най­дут нема­ло вер­ных помощ­ни­ков. Но подъ­ем на сте­ну ока­зал­ся делом труд­ным и опас­ным и слиш­ком затя­нул­ся, пото­му что взби­рать­ся мож­но было толь­ко по одно­му и не торо­пясь — ина­че лест­ни­цы угро­жаю­ще кача­лись. А меж­ду тем вре­ме­ни оста­ва­лось в обрез, ибо уже пели пету­хи и вот-вот мог­ли появить­ся кре­стьяне с обыч­ным това­ром, кото­рый они посто­ян­но возят на рынок. Вот поче­му, хотя через сте­ну пере­лез­ли все­го сорок чело­век, Арат поспеш­но под­нял­ся сам, подо­ждал еще несколь­ких вои­нов и дви­нул­ся к дому тиран­на и стра­те­гию⁶, под­ле кото­ро­го всю ночь нес­ли стра­жу наем­ни­ки. Неожи­дан­но напав­ши на них, он захва­тил всех до еди­но­го, но нико­го не убил и немед­лен­но послал за сво­и­ми дру­зья­ми, вызы­вая каж­до­го из дому. Дру­зья сбе­жа­лись со всех сто­рон, а тут уже занял­ся день, и театр напол­нил­ся наро­дом, кото­рый был встре­во­жен неяс­ны­ми слу­ха­ми, но ниче­го досто­вер­но­го о про­ис­хо­див­шем не знал, пока не высту­пил впе­ред гла­ша­тай и не объ­явил, что Арат, сын Кли­ния, при­зы­ва­ет сики­о­нян к осво­бож­де­нию.

9. Тогда, пове­рив, что дав­но ожи­дае­мый час настал, граж­дане тол­пою рину­лись к две­рям тиран­на и подо­жгли дом. Дом быст­ро запы­лал, и столб огня под­нял­ся так высо­ко, что его увиде­ли даже жите­ли Корин­фа, и до край­но­сти изум­лен­ные, едва не кину­лись на помощь. Никокл скрыл­ся в каких-то под­зем­ных ходах и бежал из горо­да, а вои­ны, с помо­щью сики­о­нян, зага­сив пожар, раз­гра­би­ли его дом. Арат и это­му не пре­пят­ст­во­вал, и осталь­ное иму­ще­ство тиран­нов пре­до­ста­вил в рас­по­ря­же­ние сограж­дан. Ни сре­ди напа­дав­ших, ни сре­ди их про­тив­ни­ков не было ни одно­го уби­то­го или хотя бы ране­но­го, но охра­ною и заботой судь­бы все начи­на­ние в целом оста­лось не запят­на­но меж­до­усоб­ным кро­во­про­ли­ти­ем.

Арат вер­нул восемь­де­сят изгнан­ни­ков, поки­нув­ших город в прав­ле­ние Никок­ла, и всех, кого изгна­ли тиран­ны до Никок­ла, а их набра­лось не менее пяти­сот, и мно­гие уже дав­но ски­та­лись на чуж­бине, иные — чуть ли не пять­де­сят лет. Воз­вра­ща­лись они по боль­шей части нищи­ми и заяв­ля­ли при­тя­за­ния на иму­ще­ство, кото­рым когда-то вла­де­ли. Они при­хо­ди­ли пря­мо в свои преж­ние дома и поме­стья, достав­ляя вели­чай­шие труд­но­сти Ара­ту, кото­рый видел, что город, вновь обре­тя сво­бо­ду, не толь­ко сде­лал­ся пред­ме­том поку­ше­ний извне и навлек на себя нена­висть Анти­го­на, но и разди­ра­ет­ся сму­тою изнут­ри.

Здра­во оце­нив сло­жив­ше­е­ся поло­же­ние, Арат счел наи­луч­шим при­со­еди­нить Сики­он к Ахей­ско­му сою­зу, и сики­о­няне, дорий­цы по про­ис­хож­де­нию⁷, доб­ро­воль­но при­ня­ли имя и государ­ст­вен­ное устрой­ство ахей­цев, кото­рые тогда не бли­ста­ли ни сла­вою, ни могу­ще­ст­вом. Горо­да их в боль­шин­стве сво­ем были малень­кие и мало­люд­ные, зем­ли тощие, неплод­ные, вла­де­ния тес­ные, при­мы­каю­щие к мор­ско­му бере­гу, почти сплошь обры­ви­сто­му, ска­ли­сто­му и лишен­но­му гава­ней. Одна­ко ж нико­му не уда­лось яснее и убеди­тель­нее дока­зать, что гре­че­ская мощь неодо­ли­ма, если толь­ко она соеди­ня­ет­ся с поряд­ком и строй­ным согла­си­ем и обре­та­ет разум­но­го пред­во­ди­те­ля, ибо, совер­шен­но непри­част­ные к древ­ней сла­ве Гре­ции, а в ту пору не вла­дея, все вме­сте взя­тые, силою хотя бы одно­го зна­чи­тель­но­го государ­ства, ахей­цы сво­ею муд­ро­стью и еди­но­ду­ши­ем, сво­им уме­ни­ем не завидо­вать само­му доб­лест­но­му, но доб­ро­воль­но ему под­чи­нять­ся не толь­ко сохра­ни­ли соб­ст­вен­ную сво­бо­ду в окру­же­нии могу­ще­ст­вен­ных горо­дов, гроз­ных армий и тиран­ний, но посто­ян­но осво­бож­да­ли и спа­са­ли от раб­ства дру­гих гре­ков.

10. Арат был слов­но рож­ден для управ­ле­ния государ­ст­вом. Вели­ко­душ­ный, более стро­гий и взыс­ка­тель­ный в делах обще­ст­вен­ных, неже­ли в соб­ст­вен­ных, лютый враг тиран­нов, он все­гда и нена­висть и друж­бу сораз­ме­рял с обще­ст­вен­ною поль­зой. Вот поче­му, сколь­ко мож­но судить, он выка­зал себя ско­рее снис­хо­ди­тель­ным и мяг­ко­сер­деч­ным вра­гом, чем надеж­ным дру­гом, ибо изме­нял образ мыс­лей в любом направ­ле­нии сооб­раз­но нуж­дам государ­ства и тре­бо­ва­ни­ям мину­ты. Выше всех благ на све­те он ценил согла­сие наро­дов, обще­ние горо­дов меж­ду собой, еди­но­ду­шие в сове­тах и собра­ни­ях. Откры­тых столк­но­ве­ний он опа­сал­ся и вой­ну начи­нал без веры в успех, зато был вели­чай­ший искус­ник вести тай­ные пере­го­во­ры и скрыт­но скло­нять на свою сто­ро­ну тиран­нов и горо­да. Поэто­му во мно­гих слу­ча­ях он, про­явив реши­тель­ность, вопре­ки всем ожи­да­ни­ям доби­вал­ся успе­ха, но, по-види­мо­му, ничуть не реже счаст­ли­вые воз­мож­но­сти ока­зы­ва­лись упу­щен­ны­ми из-за чрез­мер­ной его осто­рож­но­сти. Веро­ят­но, не толь­ко сре­ди живот­ных быва­ют такие, что пре­крас­но видят в потем­ках, но днем слеп­нут, ибо вла­га, оку­ты­ваю­щая их гла­за, слиш­ком тон­ка и не пере­но­сит сопри­кос­но­ве­ния со све­том, — так же точ­но встре­ча­ют­ся люди, крас­но­ре­чие и ум кото­рых при сия­нии солн­ца в зыч­ных кри­ках гла­ша­тая про­па­да­ют, но если дело вер­шит­ся вти­хо­мол­ку и украд­кой, спо­соб­но­сти их вновь обна­ру­жи­ва­ют­ся в пол­ном блес­ке. Такая неурав­но­ве­шен­ность есть след­ст­вие недо­ста­точ­но­го фило­соф­ско­го обра­зо­ва­ния при хоро­ших при­род­ных задат­ках, кото­рые в этом слу­чае рож­да­ют нрав­ст­вен­ную доб­лесть, лишен­ную зна­ний, — слов­но дикий, сам по себе вырос­ший плод. Мысль эту мож­но пояс­нить при­ме­ра­ми.

11. Соеди­нив свою судь­бу и судь­бу род­но­го горо­да с Ахей­ским сою­зом, Арат посту­пил в кон­ни­цу и бес­пре­ко­слов­ным пови­но­ве­ни­ем быст­ро при­об­рел любовь началь­ни­ков. Хотя он сде­лал важ­ный вклад в общее дело, поста­вив на служ­бу ахей­цам сла­ву соб­ст­вен­но­го име­ни и силу Сики­о­на, но все рас­по­ря­же­ния оче­ред­но­го стра­те­га — будь то уро­же­нец Димы, Три­теи или како­го-нибудь ино­го, еще мень­ше­го горо­да — испол­нял как любой из рядо­вых вои­нов. Царь⁸ при­слал ему пода­рок — два­дцать пять талан­тов. Арат день­ги при­нял, но, при­няв, тут же роздал неиму­щим сограж­да­нам на покры­тие вся­че­ских нужд, а глав­ным обра­зом для выку­па плен­ных.

12. Быв­шие изгнан­ни­ки были глу­хи ко всем уго­во­рам и про­дол­жа­ли неот­ступ­но тре­во­жить тех, в чье вла­де­ние пере­шла их соб­ст­вен­ность. Горо­ду гро­зил мятеж, и Арат, послед­нюю и един­ст­вен­ную свою надеж­ду воз­ла­гая на доб­роту Пто­ле­мея, решил плыть в Еги­пет и про­сить у царя денег для при­ми­ре­ния враж­дую­щих. Он вышел из Мефо­ны, что север­нее Малеи, желая совер­шить пла­ва­ние как мож­но ско­рее. Но корм­чий не смог спра­вить­ся с ярост­ным вет­ром и огром­ны­ми вала­ми, катив­ши­ми­ся из откры­то­го моря, суд­но сби­лось с пути и после дол­гих блуж­да­ний при­ста­ло…* Адрия⁹ была враж­деб­на: она нахо­ди­лась под вла­стью Анти­го­на и при­ня­ла македон­ский кара­ул. Пред­у­преж­дая собы­тия, Арат выса­дил­ся, поки­нул корабль и, в сопро­вож­де­нии одно­го из дру­зей, Тиман­фа, успел уйти подаль­ше от бере­га. Они заби­лись в чащу леса и там про­ве­ли мучи­тель­ную ночь. Едва они скры­лись, как к кораб­лю при­мчал­ся началь­ник кара­у­ла и стал искать Ара­та, но слу­ги зна­ли, что отве­чать, и обма­ну­ли македо­ня­ни­на, уве­рив его, буд­то их хозя­ин сра­зу же бежал на Эвбею. Тогда началь­ник кара­у­ла объ­явил корабль со всем гру­зом и раба­ми вра­же­ским иму­ще­ст­вом и нало­жил на него руку.

Арат был в без­вы­ход­ном поло­же­нии, как вдруг, немно­го дней спу­стя, ему выпа­ла неслы­хан­ная уда­ча: как раз у того места, где он скры­вал­ся, высмат­ри­вая, не появит­ся ли откуда помощь, бро­си­ло якорь рим­ское суд­но. Оно дер­жа­ло путь в Сирию, но Арат уго­во­рил судо­вла­дель­ца отвез­ти его в Карию и при­был туда, вновь испы­тав на море опас­но­сти не менее гроз­ные, чем в нача­ле пла­ва­ния. Из Карии он, нако­нец, пере­пра­вил­ся в Еги­пет и нашел царя пол­ным бла­го­же­ла­тель­ства и чрез­вы­чай­но доволь­ным кар­ти­на­ми и рисун­ка­ми, кото­рые Арат посы­лал ему из Гре­ции. (Арат обла­дал тон­ким вку­сом и посто­ян­но соби­рал про­из­веде­ния луч­ших худож­ни­ков, глав­ным обра­зом — Пам­фи­ла и Мелан­фа.)

13. В ту пору сла­ва сики­он­ской живо­пи­си была еще в пол­ном рас­цве­те, счи­та­лось, что она одна лишь хра­нит кра­соту неиз­вра­щен­ной, неис­пор­чен­ной, и даже вели­кий Апел­лес, уже поль­зу­ясь гром­кою извест­но­стью, при­ехал в Сики­он и, запла­тив талант, всту­пил в круг тамош­них живо­пис­цев — желая, впро­чем, при­об­щить­ся ско­рее к их сла­ве, неже­ли к искус­ству. Вот поче­му Арат, кото­рый, осво­бо­див город, уни­что­жил все изо­бра­же­ния тиран­нов, дол­го разду­мы­вал, как посту­пить с кар­ти­ною, изо­бра­жаю­щей Ари­стра­та. Этот тиранн жил во вре­ме­на Филип­па, а кар­ти­ну писа­ли все уче­ни­ки Мелан­фа, и, как сооб­ща­ет Поле­мон Путе­ше­ст­вен­ник, в рабо­те участ­во­вал сам Апел­лес. Ари­страт сто­ял на колес­ни­це рядом с боги­нею Победы, и кар­ти­на была так хоро­ша, что Арат спер­ва смяг­чил­ся, тро­ну­тый совер­шен­ст­вом пись­ма, но тот­час же нена­висть к тиран­нам взя­ла верх, и он при­ка­зал выне­сти и раз­бить дос­ку. Тогда, как пере­да­ют, живо­пи­сец Неалк, друг Ара­та, запла­кал и стал про­сить его сжа­лить­ся, но ни сле­зы, ни моль­бы не помог­ли, и Неалк вос­клик­нул, что вое­вать надо про­тив тиран­нов, а не про­тив их сокро­вищ. «Давай оста­вим хотя бы колес­ни­цу и Победу, — пред­ло­жил Неалк, — а само­го Ари­стра­та я убе­ру». Арат согла­сил­ся, и Неалк стер Ари­стра­та и на его месте напи­сал толь­ко паль­му, не решив­шись при­ба­вить ниче­го ино­го. Рас­ска­зы­ва­ют, что оста­ва­лись вид­ны и ноги тиран­на, частич­но скры­тые колес­ни­цей. Любовь к искус­ству и при­нес­ла Ара­ту рас­по­ло­же­ние Пто­ле­мея, а теперь, при близ­ком зна­ком­стве, царь при­вя­зал­ся к нему еще креп­че и пода­рил Сики­о­ну сто пять­де­сят талан­тов. Из них сорок Арат забрал с собою сра­зу и вер­нул­ся в Пело­пон­нес, а осталь­ные царь разде­лил на части и поз­же посте­пен­но пере­сы­лал в Сики­он.

14. Раздо­быть для сограж­дан так мно­го денег было вели­кою заслу­гой, ибо дру­гие пол­ко­вод­цы и народ­ные вожа­ки, полу­чая от царей хотя бы малую толи­ку такой сум­мы, чини­ли наси­лия, пре­да­ва­ли свои род­ные горо­да и отда­ва­ли их в раб­ство царям; но еще важ­нее были мир и еди­но­ду­шие меж­ду неиму­щи­ми и бога­ча­ми, уста­нов­лен­ные с помо­щью этих денег, спо­кой­ст­вие и без­опас­ность, кото­ры­ми мог наслаж­дать­ся отныне весь народ, и пора­зи­тель­на была воз­держ­ность, кото­рую обна­ру­жил Арат, поль­зу­ясь огром­ной вла­стью. Назна­чен­ный посред­ни­ком с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и обле­чен­ный пра­вом еди­но­лич­но решать все вопро­сы, сопря­жен­ные с иму­ще­ст­вен­ны­ми при­тя­за­ни­я­ми быв­ших изгнан­ни­ков, он не при­нял это­го пра­ва, но избрал себе сре­ди сики­о­нян пят­на­дцать помощ­ни­ков и вме­сте с ними, после дол­гих трудов и забот, пол­но­стью при­ми­рил сограж­дан. За эту неоце­ни­мую заслу­гу все граж­дане вме­сте назна­чи­ли ему подо­баю­щие поче­сти, а изгнан­ни­ки осо­бо поста­ви­ли брон­зо­вую ста­тую Ара­та с такою над­пи­сью в эле­ги­че­ских дву­сти­ши­ях:

15. Все это под­ня­ло Ара­та выше зави­сти кого бы то ни было из сограж­дан, кото­рых он обла­го­де­тель­ст­во­вал, но царя Анти­го­на его успе­хи удру­ча­ли и, желая либо овла­деть его друж­бой без­раздель­но, либо, по край­ней мере, очер­нить его перед Пто­ле­ме­ем, Анти­гон ока­зы­вал ему все­воз­мож­ные зна­ки вни­ма­ния, — кото­рые Арат при­ни­мал не слиш­ком охот­но, — и, меж­ду про­чим, при­но­ся жерт­вы в Корин­фе, отпра­вил ему жерт­вен­но­го мяса. Вслед за тем, на пиру, он гром­ко ска­зал, обра­ща­ясь к мно­го­чис­лен­ным гостям: «Я думал, что этот сики­он­ский юно­ша про­сто горя­чо любит сво­бо­ду и род­ной народ^[1]. Но, ока­зы­ва­ет­ся, он спо­со­бен, вдо­ба­вок, вер­но судить о жиз­ни и поступ­ках царей. Рань­ше он нами пре­не­бре­гал, надеж­ды свои устрем­лял за море и вос­хи­щал­ся несмет­ны­ми еги­пет­ски­ми богат­ства­ми, слы­ша рас­ска­зы о сло­нах, о флотах и двор­цах, но теперь, побы­вав­ши, так ска­зать, в самой скене¹⁰ — увидев, что в Егип­те нет ниче­го, кро­ме теат­раль­ной пыш­но­сти и показ­но­го блес­ка, цели­ком пере­хо­дит на нашу сто­ро­ну. Поэто­му я и сам при­ни­маю маль­чи­ка с пол­ным раду­ши­ем, чтобы впредь все­мер­но поль­зо­вать­ся его служ­бою, и вас про­шу счи­тать Ара­та дру­гом». Сло­ва эти были под­хва­че­ны завист­ни­ка­ми и зло­же­ла­те­ля­ми, кото­рые засы­па­ли Пто­ле­мея пись­ма­ми, напе­ре­бой взво­дя на Ара­та тяж­кие обви­не­ния, так что в кон­це кон­цов Пто­ле­мей послал к нему сво­его гон­ца с выра­же­ни­ем неудо­воль­ст­вия. Вот сколь­ко зави­сти и зло­же­ла­тель­ства сопря­же­но с друж­бою царей и тиран­нов, кото­рой ищут и домо­га­ют­ся с пла­мен­ным вожде­ле­ни­ем!

16. Когда ахей­цы впер­вые избра­ли Ара­та стра­те­гом, он опу­сто­шил лежа­щие на дру­гом бере­гу зали­ва¹¹ Лок­риду и Калидо­нию и с деся­ти­ты­сяч­ным вой­ском дви­нул­ся на под­мо­гу бео­тий­цам, но опоздал — это­лий­цы успе­ли одер­жать при Херо­нее победу, в бит­ве пал беотарх Абео­крит и с ним тыся­ча вои­нов.

Год спу­стя Арат сно­ва занял долж­ность стра­те­га и при­сту­пил к испол­не­нию сво­их замыс­лов, касав­ших­ся Акро­ко­рин­фа. На сей раз он трудил­ся не толь­ко ради сики­о­нян или ахей­цев, но заду­мал, если мож­но так выра­зить­ся, сра­зить тиран­на, угне­тав­ше­го всю Гре­цию, — изгнать из Акро­ко­рин­фа македон­ский кара­ул. Афи­ня­нин Харет, раз­гро­мив в каком-то сра­же­нии цар­ских пол­ко­вод­цев, писал афин­ско­му наро­ду, что выиг­рал бит­ву — сест­ру Мара­фон­ской. Но тогда подвиг Ара­та по пра­ву мож­но назвать род­ным бра­том подви­гов фиван­ца Пело­пида и афи­ня­ни­на Фра­си­бу­ла, с тем лишь выгод­ным отли­чи­ем, что ору­жие было направ­ле­но не про­тив гре­ков, но про­тив чужой, ино­зем­ной вла­сти.

Коринф­ский пере­ше­ек, разде­ляя моря, слу­жит мостом меж­ду дву­мя обла­стя­ми и смы­ка­ет воеди­но наш мате­рик, а пото­му сто­ро­же­вой отряд, постав­лен­ный на Акро­ко­рин­фе, — высо­ком хол­ме, что под­ни­ма­ет­ся в самой сре­дине Гре­ции, — пре­ры­ва­ет вся­кое сооб­ще­ние с зем­ля­ми за Ист­мом, пре­пят­ст­ву­ет любо­му воен­но­му похо­ду, как сухо­пут­но­му, так рав­но и мор­ско­му, и дела­ет того, кто занял этот холм и дер­жит его в сво­их руках, без­раздель­ным вла­сте­ли­ном. И, по-види­мо­му, отнюдь не ост­ро­сло­вил млад­ший Филипп, когда при вся­ком удоб­ном слу­чае назы­вал город Коринф око­ва­ми Элла­ды.

17. Вполне понят­но, что эта мест­ность посто­ян­но была пред­ме­том оже­сто­чен­ной борь­бы меж­ду все­ми царя­ми и пра­ви­те­ля­ми, а жела­ние Анти­го­на овла­деть ею ничуть не усту­па­ло самой жар­кой и неисто­вой любов­ной стра­сти, и он с голо­вою был погру­жен в думы, измыш­ляя хит­рость, кото­рая помог­ла бы ему отнять Акро­ко­ринф у тогдаш­них его вла­дель­цев, ибо откры­тое напа­де­ние было заве­до­мо обре­че­но на неуда­чу. Когда умер Алек­сандр¹², кото­ро­му под­чи­ня­лась вся та окру­га, — умер, как тогда гово­ри­ли, отрав­лен­ный им же, Анти­го­ном, — и власть взя­ла Никея, жена умер­ше­го, про­дол­жав­шая зор­ко охра­нять Акро­ко­ринф, Анти­гон немед­ля подо­слал к ней сво­его сына Демет­рия и, вну­шая Никее слад­кие надеж­ды на брак с царе­ви­чем и супру­же­скую жизнь с моло­дым чело­ве­ком, завид­ную для пожи­лой вдо­вы, уло­вил ее в сети, исполь­зо­вав­ши сына как при­ман­ку. Тем не менее кре­по­сти она без над­зо­ра не остав­ля­ла, напро­тив, кара­у­ли­ла ее по-преж­не­му зор­ко, и Анти­гон, делая вид, буд­то ему это без­раз­лич­но, справ­лял в Корин­фе сва­деб­ные обряды, устра­и­вал игры, зада­вал что ни день пиры, — одним сло­вом, дер­жал себя так, как свой­ст­вен­но чело­ве­ку, кото­рый пере­пол­нен сво­ею радо­стью и не помыш­ля­ет ни о чем, кро­ме забав и удо­воль­ст­вий. Нако­нец, наме­чен­ный срок настал. В этот день пел Аме­бей, и Анти­гон сам отпра­вил­ся про­во­дить Никею в театр. Гор­дая этой честью ново­брач­ная воз­ле­жа­ла в носил­ках, укра­шен­ных по-цар­ски, совер­шен­но не подо­зре­вая о том, что долж­но было вот-вот свер­шить­ся. Дой­дя до пово­рота, где начи­на­лась тро­па, веду­щая наверх, Анти­гон при­ка­зал нести Никею даль­ше, в театр, а сам, не думая боль­ше ни об Аме­бее, ни о свадь­бе, не по годам рез­во и поспеш­но пустил­ся к Акро­ко­рин­фу. Ворота были запер­ты, царь под­нял посох, посту­чал­ся и велел отво­рить, и стра­жа, в край­нем изум­ле­нии, отво­ри­ла. Так он овла­дел Акро­ко­рин­фом, и, не в силах сдер­жать вос­торг, пил и весе­лил­ся пря­мо на ули­цах, и с вен­ком на голо­ве, в сопро­вож­де­нии флей­ти­сток и шум­ной вата­ги дру­зей, рас­ха­жи­вал, ликуя, по город­ской пло­ща­ди, и горя­чо при­вет­ст­во­вал вся­ко­го встреч­но­го, — ста­рик, испы­тав­ший на сво­ем веку столь­ко пре­врат­но­стей судь­бы! Да, дей­ст­ви­тель­но, ни горе, ни страх не будо­ра­жат и не потря­са­ют душу силь­нее, чем неча­ян­ная и не уме­рен­ная рас­суд­ком радость. 18. Захва­тив, как уже ска­за­но, кре­пость, Анти­гон раз­ме­стил в ней лишь тех вои­нов, к кото­рым питал осо­бое дове­рие, а началь­ни­ком отряда поста­вил фило­со­фа Пер­сея.

Арат помыш­лял об Акро­ко­рин­фе еще при жиз­ни Алек­сандра, но когда ахей­цы заклю­чи­ли с Алек­сан­дром союз, отка­зал­ся от этих мыс­лей. Теперь он воз­вра­тил­ся к ним сно­ва и вот по како­му пово­ду. Жили в Корин­фе чет­ве­ро бра­тьев, родом сирий­цы, и один из них, по име­ни Диокл, был наем­ни­ком и слу­жил в кара­уль­ном отряде. Дру­гие трое похи­ти­ли цар­ское золо­то и яви­лись в Сики­он к меня­ле Эгию, к кото­ро­му неред­ко обра­щал­ся по делам и Арат. Часть укра­ден­но­го они обра­ти­ли в день­ги сра­зу, а осталь­ное раз­ме­ни­вал посте­пен­но один из бра­тьев, Эргин, зача­стив­ший с этой целью к Эгию и близ­ко с ним сошед­ший­ся. Как-то раз меня­ла завел речь о сто­ро­же­вом отряде, и сири­ец рас­ска­зал, что, под­ни­ма­ясь к бра­ту в кре­пость, заме­тил отло­гую рас­се­ли­ну в кру­че, выво­дя­щую как раз к тому месту, где сте­на ниже все­го. Тогда Эгий шут­ли­вым тоном заме­тил: «Что же это, мой милей­ший, из-за какой-то горст­ки золота вы гра­би­те цар­скую сокро­вищ­ни­цу, а ведь мог­ли бы один час сво­его вре­ме­ни про­дать за гро­мад­ные день­ги! Раз­ве ты не зна­ешь, что и взлом­щи­ков и пре­да­те­лей, если уж они попа­дут­ся, ожи­да­ет одна и та же смерть?» Эргин толь­ко засме­ял­ся в ответ и на пер­вый раз согла­сил­ся испы­тать Диок­ла (осталь­ным бра­тьям он не слиш­ком дове­рял), но немно­го дней спу­стя при­шел сно­ва и уго­во­рил­ся про­ве­сти Ара­та к той части сте­ны, где высота не боль­ше пят­на­дца­ти футов, а так­же помочь ему и во всем осталь­ном — вме­сте с Дио­к­лом.

19. Арат обе­щал им в слу­чае уда­чи шесть­де­сят талан­тов, а если попыт­ка его будет без­успеш­на, но все оста­нут­ся живы, — каж­до­му дом и по талан­ту денег. Надо было оста­вить у Эгия шесть­де­сят талан­тов для Эрги­на и Диок­ла, а так как Арат и сам не рас­по­ла­гал такой сум­мой и зани­мать ни у кого не хотел, чтобы не сеять подо­зре­ний, он собрал бо́льшую часть сво­их куб­ков и чаш и золотые укра­ше­ния жены и дал Эгию в залог. Так высок духом был этот чело­век и такою горел любо­вью к пре­крас­ным дея­ни­ям! Ведь он отлич­но знал, что Фоки­он и Эпа­ми­нонд стя­жа­ли сла­ву самых спра­вед­ли­вых, бла­го­род­ней­ших сре­ди гре­ков уже тем, что отверг­ли бога­тые дары и не согла­си­лись пре­дать за день­ги свою честь и досто­ин­ство, — знал, но, не доволь­ст­ву­ясь таким бес­ко­ры­сти­ем, преж­де все­го тай­но пожерт­во­вал соб­ст­вен­ным иму­ще­ст­вом ради дела, в кото­ром под­вер­гал себя опас­но­сти один за всех сограж­дан, даже не дога­ды­вав­ших­ся о про­ис­хо­див­шем у них за спи­ною. Кто бы еще и сего­дня не вос­хи­тил­ся его вели­ко­ду­ши­ем, не протя­нул руку помо­щи чело­ве­ку, кото­рый за такие день­ги поку­пал… опас­ность, и опас­ность столь гроз­ную, кото­рый закла­ды­вал самое цен­ное свое иму­ще­ство ради того, чтобы ночью про­ник­нуть в гущу непри­я­те­ля и бить­ся не на живот, а на смерть, не взяв­ши сам ника­ко­го ино­го зало­га и обес­пе­че­ния, кро­ме надеж­ды на подвиг!

20. Дело и вне зави­си­мо­сти от все­го про­че­го было сопря­же­но с гро­мад­ным риском, а тут еще в самом нача­ле вышло опас­ное недо­ра­зу­ме­ние. Раб Ара­та Тех­нон, выслан­ный на раз­вед­ку, чтобы вме­сте с Дио­к­лом осмот­реть сте­ну, нико­гда преж­де Диок­ла в лицо не видел, но думал, что доста­точ­но хоро­шо пред­став­ля­ет себе его наруж­ность по опи­са­нию Эрги­на, кото­рый изо­бра­жал бра­та куд­ря­вым, смуг­лым и без­бо­ро­дым. При­дя на услов­лен­ное место за горо­дом — назы­ва­лось это место Петух, — он ждал Эрги­на, кото­рый дол­жен был при­ве­сти Диок­ла. Но тем вре­ме­нем, по чистой слу­чай­но­сти, появил­ся стар­ший брат Эрги­на и Диок­ла, Дио­ни­сий, не посвя­щен­ный в дело и не при­ни­мав­ший в нем ника­ко­го уча­стия, но похо­жий на Диок­ла. Тех­нон, введен­ный в заблуж­де­ние сход­ством внеш­них при­мет, спро­сил его, свя­зан ли он как-нибудь с Эрги­ном. Тот отве­чал, что Эргин ему брат, и Тех­нон совер­шен­но уве­рил­ся, что гово­рит с Дио­к­лом. И, уже не спро­сив даже име­ни незна­ком­ца и не дождав­шись ника­ких иных под­твер­жде­ний, он про­тя­ги­ва­ет ему руку, заво­дит речь об осмот­ре сте­ны и зада­ет раз­ные вопро­сы. Дио­ни­сий сооб­ра­зил, что Тех­нон обо­знал­ся, но, лов­ко вос­поль­зо­вав­шись этим, стал усерд­но ему под­да­ки­вать и, повер­нув назад к горо­ду, повел его за собою, все вре­мя под­дер­жи­вая раз­го­вор и не воз­буж­дая ни малей­ших подо­зре­ний. Он был уже под­ле самых город­ских ворот и уже соби­рал­ся схва­тить и задер­жать Тех­но­на, как вдруг, — сно­ва по какой-то слу­чай­но­сти, — им повстре­чал­ся Эргин. Дога­дав­шись, какая про­изо­шла ошиб­ка и какая опас­ность с нею сопря­же­на, он дви­же­ни­ем глаз при­ка­зал рабу бежать и сам после­до­вал его при­ме­ру. Оба мча­лись что было мочи и бла­го­по­луч­но при­бы­ли к Ара­ту. Арат, одна­ко ж, не оста­вил сво­их надежд, но сра­зу отпра­вил Эрги­на обрат­но с день­га­ми для Дио­ни­сия и с прось­бою, чтобы тот хра­нил мол­ча­ние. Эргин не толь­ко испол­нил пору­че­ние, но вер­нул­ся вме­сте с Дио­ни­си­ем. Теперь, когда Дио­ни­сий был в Сики­оне, ему уже не дали уйти, но свя­за­ли и запер­ли его в каком-то домиш­ке, при­ста­вив к две­рям стра­жу, а сами ста­ли гото­вить­ся к напа­де­нию.

21. Когда же при­готов­ле­ния были завер­ше­ны, Арат при­ка­зал вой­ску оста­вать­ся всю ночь в пол­ном воору­же­нии, взял четы­ре­ста отбор­ных бой­цов — даже они, за немно­ги­ми исклю­че­ни­я­ми, не зна­ли и не пони­ма­ли, что про­ис­хо­дит, — и повел их к тем воротам Корин­фа, что обра­ще­ны к Герею¹³. Была сре­ди­на лета, пол­но­лу­ние, ночь сто­я­ла ясная, без­об­лач­ная, и Арат опа­сал­ся, как бы блеск ору­жия в лун­ном све­те не выдал их кара­уль­ным. Но когда голо­ва отряда уже под­хо­ди­ла к воротам, с моря набе­жа­ли тучи и покры­ли тенью самый город и бли­жай­шую окрест­ность. Вои­ны сели на зем­лю и ста­ли разу­вать­ся: босые ноги и сту­па­ют почти бес­шум­но и не сколь­зят на сту­пе­нях лест­ни­цы. Тем вре­ме­нем Эргин и семе­ро моло­дых людей, оде­тые по-дорож­но­му, под­кра­лись к воротам и уби­ли при­врат­ни­ка со все­ми кара­уль­ны­ми. Тут при­став­ля­ют лест­ни­цы, Арат во гла­ве сот­ни вои­нов быст­ро пере­ле­за­ет через сте­ну и, при­ка­зав осталь­ным сле­до­вать за ним как мож­но ско­рее, втя­ги­ва­ет лест­ни­цы наверх и пус­ка­ет­ся со сво­ею сот­нею через город к кре­по­сти, без­мер­но раду­ясь тому, что остал­ся неза­ме­чен­ным, и уже твер­до уве­рен­ный в успе­хе. Вдруг вда­ле­ке пока­за­лись чет­ве­ро кара­уль­ных с факе­лом. Они шли навстре­чу отряду и были вид­ны как на ладо­ни, сами же не виде­ли вра­га, кото­рый еще оста­вал­ся в тени. Арат велел сво­им отсту­пить немно­го назад, под при­кры­тие каких-то стен и раз­ва­лин, и устро­ил заса­ду. Напав на кара­уль­ных, они тро­их уло­жи­ли на месте, но чет­вер­тый, хоть и ранен­ный мечом в голо­ву, пустил­ся бежать с кри­ком, что в горо­де непри­я­тель. Сра­зу же загре­ме­ли тру­бы, весь город проснул­ся и при­шел в дви­же­ние, ули­цы напол­ни­лись бес­тол­ко­во мечу­щей­ся тол­пой, зажглись мно­го­чис­лен­ные огни — и у под­но­жья хол­ма, и навер­ху, в самой кре­по­сти, — и ото­всюду нес­ся глу­хой, неяс­ный гул.

22. Меж­ду тем Арат упор­но взби­рал­ся по кру­че, но вна­ча­ле подви­гал­ся впе­ред мед­лен­но и с боль­шим трудом, пото­му что поте­рял тро­пин­ку, кото­рая, бес­ко­неч­но пет­ляя и пря­чась в густой тени гро­мад­ных кам­ней, вела к кре­пост­ной стене. Но тут, гово­рят, луна каким-то чудом про­гля­ну­ла сквозь обла­ка, осве­тив самую труд­ную часть пути, и све­ти­ла до тех пор, пока напа­даю­щие не достиг­ли сте­ны в нуж­ном месте, а потом сно­ва спря­та­лась в тучах и все погру­зи­ла во мрак.

Вои­ны, кото­рых Арат оста­вил за город­ски­ми укреп­ле­ни­я­ми невда­ле­ке от Герея, чис­лом три­ста чело­век, про­ник­ли в город, когда он был уже полон смя­те­ния и огней, и не смог­ли ни най­ти тро­пы, ни вооб­ще напасть на след сво­их това­ри­щей, а пото­му сби­лись все вме­сте в какой-то тем­ной рас­се­лине и замер­ли в ожи­да­нии, вне себя от тре­во­ги и стра­ха, ибо люди Ара­та уже всту­пи­ли в сопри­кос­но­ве­ние с про­тив­ни­ком, кото­рый метал со сте­ны копья и дро­ти­ки, и свер­ху нес­лись кри­ки, кото­рые, одна­ко, отра­жа­ясь от гор­ных скло­нов, сме­ши­ва­лись в сплош­ной шум, так что нель­зя было понять, откуда он идет. А пока вои­ны мед­ли­ли, не зная, в какую сто­ро­ну обра­тить­ся, с их рас­се­ли­ною порав­нял­ся цар­ский пол­ко­во­дец Архе­лай во гла­ве мно­го­чис­лен­но­го отряда, кото­рый под гром­кий воин­ский клич, под рев труб под­ни­мал­ся в гору, чтобы уда­рить на Ара­та. Тогда эти три­ста, ока­зав­ши­е­ся как бы в заса­де, выско­чи­ли из сво­его убе­жи­ща и напа­ли на цар­ских вои­нов. Пер­вых они уби­ли, а осталь­ные, вме­сте с самим Архе­ла­ем, бежа­ли в таком ужа­се, что пре­сле­до­ва­те­ли рас­се­я­ли и разо­гна­ли их по все­му горо­ду. Едва они с успе­хом завер­ши­ли бой, как спу­стил­ся Эргин и сооб­щил, что навер­ху сра­же­ние в раз­га­ре, но про­тив­ник упор­но обо­ро­ня­ет­ся, что идет оже­сто­чен­ная борь­ба на самой стене и что нуж­на сроч­ная помощь. Вои­ны потре­бо­ва­ли, чтобы он немед­лен­но вел их за собой. По пути они кри­ком пред­у­преж­да­ли о сво­ем при­бли­же­нии, обо­д­ряя това­ри­щей. Изда­ле­ка щиты и шле­мы, мер­цав­шие в све­те пол­ной луны, каза­лись вра­гам куда мно­го­чис­лен­нее, чем на самом деле, а ноч­ное эхо умно­жа­ло голо­са. В кон­це кон­цов, уже на рас­све­те, они еди­ным натис­ком отбра­сы­ва­ют непри­я­те­ля, вры­ва­ют­ся в кре­пость и захва­ты­ва­ют стра­жу в плен, и солн­це пер­вы­ми сво­и­ми луча­ми оза­ря­ет их подвиг, а тут из Сики­о­на под­хо­дит и осталь­ная часть вой­ска, корин­фяне радост­но встре­ча­ют ее у ворот и вме­сте с вои­на­ми Ара­та при­ни­ма­ют­ся ловить цар­ских сол­дат.

23. Когда все вол­не­ния и опас­но­сти были, по-види­мо­му, поза­ди, Арат спу­стил­ся из кре­по­сти в театр, куда тек­ли бес­ко­неч­ные вере­ни­цы людей, желав­ших взгля­нуть на него и послу­шать, что он ска­жет корин­фя­нам. Поста­вив сво­их ахей­цев в про­хо­дах с обе­их сто­рон, он вышел на орхе­ст­ру¹⁴ — как был, в пан­ци­ре, с осу­нув­шим­ся от уста­ло­сти и бес­сон­ной ночи лицом, и телес­ное утом­ле­ние заглу­ша­ло гор­дую радость, кото­рая вла­де­ла его душой. Так как собрав­ши­е­ся, когда он вышел впе­ред, раз­ра­зи­лись бурею при­вет­ст­вий, он пере­ло­жил копье в пра­вую руку, опер­ся на него, чуть накло­нив­шись и слег­ка согнув коле­но, и дол­го сто­ял мол­ча, при­ни­мая руко­плес­ка­ния и вос­тор­жен­ные кри­ки корин­фян, слу­шая, как они пре­воз­но­сят его доб­лесть и вос­хва­ля­ют его уда­чу. Когда же они утих­ли и успо­ко­и­лись, он собрал­ся с сила­ми и про­из­нес под­хо­дя­щую к слу­чаю речь, в кото­рой объ­яс­нял дей­ст­вия ахей­цев. Он убедил корин­фян при­со­еди­нить­ся к Ахей­ско­му сою­зу и вру­чил им ключ от ворот, тогда впер­вые со вре­мен Филип­па очу­тив­ший­ся в руках жите­лей горо­да. Одно­го из пол­ко­вод­цев Анти­го­на, Архе­лая, кото­рый был захва­чен в плен, он осво­бо­дил, дру­го­го, Фео­ф­ра­с­та, отка­зав­ше­го­ся поки­нуть Коринф, велел каз­нить. Пер­сей после паде­ния кре­по­сти бежал в Кен­хреи. Впо­след­ст­вии, как пере­да­ют, бесе­дуя с кем-то на досу­ге, он в ответ на заме­ча­ние, что, дескать, лишь муд­рец спо­со­бен быть хоро­шим пол­ко­вод­цем, вос­клик­нул: «Да, кля­нусь бога­ми, и мне когда-то все­го боль­ше нра­ви­лось уче­ние Зено­на! Но теперь, полу­чив­ши урок от сики­он­ско­го юно­ши, я пере­ме­нил свое мне­ние». Этот рас­сказ о Пер­сее при­во­дят мно­гие писа­те­ли.

24. Немед­ля вслед за тем Арат овла­дел Гере­ем и гава­нью Лехе­ем. Он захва­тил два­дцать пять цар­ских судов и отдал на про­да­жу пять­сот коней и четы­ре­ста сирий­цев. На Акро­ко­рин­фе ахей­цы поста­ви­ли сто­ро­же­вой отряд из четы­рех­сот вои­нов и поме­сти­ли в кре­по­сти пять­де­сят сто­ро­же­вых псов и столь­ко же пса­рей.

Рим­ляне вос­хи­ща­ют­ся Фило­пе­ме­ном и назы­ва­ют его послед­ним из элли­нов, слов­но после него Элла­да вели­ких людей уже не рож­да­ла. А я пола­гаю, что послед­ним сре­ди гре­че­ских подви­гов был подвиг Ара­та и что не толь­ко отва­га, но и счаст­ли­вый исход ста­вят этот подвиг в один ряд с самы­ми про­слав­лен­ны­ми и бле­стя­щи­ми дея­ни­я­ми. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет весь ход бли­жай­ших собы­тий. Дей­ст­ви­тель­но, мега­ряне изме­ни­ли Анти­го­ну и при­со­еди­ни­лись к Ара­ту, Тре­зен и Эпидавр вошли в Ахей­ский союз, и Арат, впер­вые высту­пив в даль­ний поход, вторг­ся в Атти­ку, пере­пра­вил­ся на Сала­мин и раз­гра­бил его, по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию рас­по­ря­жа­ясь сила­ми ахей­цев, кото­рые слов­но бы вырва­лись из тюрь­мы на волю. Афи­ня­нам он воз­вра­тил сво­бод­но­рож­ден­ных плен­ных без выку­па, поло­жив тем самым нача­ло их отда­ле­нию от Анти­го­на. Пто­ле­мея он сде­лал союз­ни­ком ахей­цев, усту­пив ему вер­хов­ное началь­ство и в сухо­пут­ной и в мор­ской войне. И вли­я­ние Ара­та сре­ди ахей­цев было так вели­ко, что, хотя стра­те­гом его изби­ра­ли через год (еже­год­ное избра­ние воз­бра­ня­лось зако­ном), по сути вещей он посто­ян­но был пер­вым и в делах, и в сове­тах. Ибо все виде­ли, что ни богат­ство, ни сла­ву, ни цар­скую друж­бу, ни выго­ду род­но­го горо­да, одним сло­вом, ничто на све­те не ста­вит он выше пре­успе­я­ния Ахей­ско­го сою­за. Он счи­тал, что отдель­ные горо­да, сами по себе бес­силь­ные, могут спа­стись и уце­леть бла­го­да­ря вза­им­ной под­держ­ке, как бы свя­зан­ные воеди­но сооб­ра­же­ни­я­ми обще­го бла­га, и подоб­но тому, как части тела, пока они сра­ще­ны одна с дру­гою, живут и все вме­сте под­дер­жи­ва­ют свое суще­ст­во­ва­ние, но, если их рас­чле­нить, гиб­нут и раз­ла­га­ют­ся, так же точ­но и горо­да при­хо­дят в упа­док по вине тех, кто рас­тор­га­ет сооб­ще­ства, и, напро­тив, каж­дый из них упро­чи­ва­ет­ся и про­цве­та­ет, когда, сде­лав­шись частью неко­е­го боль­шо­го цело­го, поль­зу­ет­ся пло­да­ми обще­го попе­че­ния и заботы.

25. Видя, что все наи­бо­лее достой­ные из соседей неза­ви­си­мы и под­чи­ня­ют­ся сво­им зако­нам и лишь арги­вяне оста­ют­ся в раб­стве, Арат сокру­шал­ся об их уча­сти и заду­мал низ­ло­жить их тиран­на Ари­сто­ма­ха, счи­тая для себя честью вер­нуть Арго­су сво­бо­ду и этим отбла­го­да­рить за вос­пи­та­ние, кото­рое он там полу­чил, и, вме­сте с тем, рас­счи­ты­вая при­со­еди­нить город к Ахей­ско­му сою­зу. Нашлись и люди, согла­шав­ши­е­ся взять на себя это опас­ное пред­при­я­тие; во гла­ве их сто­я­ли Эсхил и про­ри­ца­тель Хари­мен. У заго­вор­щи­ков не было мечей, ибо иметь ору­жие арги­вя­нам стро­го запре­ща­лось и тиранн жесто­ко нака­зы­вал тех, кто нару­шал его запрет. И вот Арат зака­зал для них в Корин­фе корот­кие кин­жа­лы и зашил во вьюч­ные сед­ла; а сед­ла наде­ли на мулов и лоша­дей, нагру­зи­ли живот­ных каким-то дрян­ным това­ром и отпра­ви­ли в Аргос. Но тут про­ри­ца­тель Хари­мен при­влек к заго­во­ру како­го-то чело­ве­ка вопре­ки жела­нию Эсхи­ла, Эсхил был воз­му­щен и решил устро­ить поку­ше­ние сам, без Хари­ме­на. Тот про­ведал об его наме­ре­нии и, не пом­ня себя от зло­бы, донес на заго­вор­щи­ков, кото­рые уже шли на тиран­на с ору­жи­ем в руках. Боль­шин­ство их, одна­ко, успе­ло бежать пря­мо с город­ской пло­ща­ди и бла­го­по­луч­но добра­лось до Корин­фа.

Спу­стя немно­го Ари­сто­мах был убит соб­ст­вен­ны­ми раба­ми, но власть немед­ля захва­тил Ари­стипп — тиранн еще более страш­ный. Арат собрал всех ахей­цев, спо­соб­ных носить ору­жие, какие ока­за­лись на месте, и поспе­шил на помощь горо­ду в уве­рен­но­сти, что арги­вяне встре­тят его с рас­про­стер­ты­ми объ­я­ти­я­ми. Но народ уже свык­ся с раб­ст­вом, и ни один чело­век в Арго­се Ара­та не под­дер­жал, так что он отсту­пил ни с чем и лишь навлек на ахей­цев обви­не­ние, что они нару­ша­ют мир и раз­жи­га­ют вой­ну. Иск Ари­стип­па раз­би­ра­ли ман­ти­ней­цы и, так как Арат на суд не явил­ся, при­го­во­ри­ли ответ­чи­ка к штра­фу в трид­цать мин.

Ари­стипп нена­видел и боял­ся Ара­та и замыш­лял погу­бить его, поль­зу­ясь содей­ст­ви­ем и помо­щью царя Анти­го­на. Почти повсюду у них были свои люди, кото­рые выжида­ли удоб­но­го слу­чая для поку­ше­ния. Но нет для пра­ви­те­ля креп­че стра­жи, чем искрен­няя и вер­ная любовь под­чи­нен­ных. Когда и про­стой люд, и пер­вые граж­дане при­вык­ли боять­ся не пра­ви­те­ля, но за пра­ви­те­ля, он видит мно­же­ст­вом глаз, слы­шит мно­же­ст­вом ушей и обо всем дога­ды­ва­ет­ся и узна­ет зара­нее. Поэто­му я хочу пре­рвать здесь мой рас­сказ, чтобы нари­со­вать образ жиз­ни Ари­стип­па, кото­рый навя­за­ла ему тиран­ния, столь завид­ная в гла­зах людей, и гор­дое еди­но­вла­стие, повсюду воз­гла­шае­мое счаст­ли­вым.

26. Этот чело­век был союз­ни­ком Анти­го­на, дер­жал мно­го­чис­лен­ных наем­ни­ков для охра­ны соб­ст­вен­ной осо­бы, не оста­вил в живых ни еди­но­го из сво­их вра­гов в Арго­се — и все-таки тело­хра­ни­те­ли и кара­уль­ные, испол­няя его при­каз, раз­ме­ща­лись в колон­на­де вокруг дома, всех слуг, как толь­ко закан­чи­вал­ся обед, он немед­лен­но выго­нял вон, замы­кал внут­рен­ние покои и вме­сте со сво­ею воз­люб­лен­ной укры­вал­ся в малень­кой ком­нат­ке верх­не­го эта­жа с опуск­ною две­рью в полу. На эту дверь он ста­вил кро­вать и спал — насколь­ко, разу­ме­ет­ся, спо­со­бен уснуть и спать чело­век в таком состо­я­нии духа, одер­жи­мый тре­во­гою и отча­ян­ным стра­хом. Лест­ни­цу мать любов­ни­цы уно­си­ла и запи­ра­ла в дру­гой ком­на­те, а утром при­став­ля­ла сно­ва и зва­ла это­го уди­ви­тель­но­го тиран­на, кото­рый выпол­зал из сво­его убе­жи­ща, слов­но змея из норы. Арат, при­об­рет­ший пожиз­нен­ную власть не силою ору­жия, а в согла­сии с зако­на­ми и бла­го­да­ря соб­ст­вен­ным досто­ин­ствам, ходив­ший в самом обык­но­вен­ном пла­ще, заве­до­мый и непри­ми­ри­мый враг всех и вся­че­ских тиран­нов, оста­вил потом­ство, кото­рое и до сих пор поль­зу­ет­ся в Гре­ции высо­чай­шим ува­же­ни­ем. А из тех, кто захва­ты­вал кре­по­сти, дер­жал тело­хра­ни­те­лей и пола­гал­ся на ору­жие, ворота и опуск­ные две­ри, лишь немно­гие, точ­но трус­ли­вые зай­цы, ускольз­ну­ли от насиль­ст­вен­ной смер­ти, семьи же, или рода, или хотя бы почи­тае­мой моги­лы не оста­лось ни от кого.

27. Арат еще не раз пытал­ся низ­ло­жить Ари­стип­па, но любая его попыт­ка овла­деть Арго­сом — как тай­ная, так и явная — закан­чи­ва­лась неуда­чей. Одна­жды он при­ста­вил лест­ни­цы, сме­ло под­нял­ся с немно­ги­ми вои­на­ми на сте­ну и пере­бил стра­жу, обо­ро­няв­шую эту часть укреп­ле­ний. Но когда настал день и тиранн со всех сто­рон дви­нул на него свои отряды, арги­вяне, слов­но на гла­зах у них про­ис­хо­ди­ла не бит­ва за их же сво­бо­ду, а состя­за­ние на Немей­ских играх, где они рас­по­ря­жа­ют­ся и судят, оста­ва­лись бес­при­страст­ны­ми и без­участ­ны­ми зри­те­ля­ми и соблюда­ли пол­ное спо­кой­ст­вие. Арат сра­жал­ся не щадя сил и в руко­паш­ной схват­ке был ранен копьем в бед­ро, но удер­жи­вал захва­чен­ную пози­цию до самой ночи, несмот­ря на жесто­кий натиск вра­гов. Если бы он про­дер­жал­ся еще до утра, борь­ба была бы выиг­ра­на, ибо тиранн гото­вил­ся к бег­ству и уже отпра­вил к морю зна­чи­тель­ную часть иму­ще­ства. Но никто об этом Ара­ту не сооб­щил, меж­ду тем как запас воды у него вышел, и сам он из-за раны не мог боль­ше нахо­дить­ся в строю, и ахей­цы отсту­пи­ли.

28. В кон­це кон­цов, Арат отча­ял­ся достиг­нуть чего бы то ни было этим путем. Вторг­шись с вой­ском в Арго­лиду, он спер­ва разо­рял стра­ну, а затем сошел­ся с Ари­стип­пом в ярост­ной бит­ве у реки Харе­та. Ара­та упре­ка­ли в том, что он слиш­ком рано пре­кра­тил борь­бу и упу­стил вер­ную победу. Дру­гая часть ахей­ско­го вой­ска бес­спор­но одер­жа­ла над непри­я­те­лем верх и, пре­сле­дуя бегу­щих, ушла дале­ко впе­ред, но отряд Ара­та в бес­по­ряд­ке отсту­пил в лагерь — и не столь­ко пото­му, что вра­гу уда­лось его потес­нить, сколь­ко из стра­ха и неве­рия в успех. Осталь­ные, воз­вра­тив­шись после пре­сле­до­ва­ния, воз­му­щен­но роп­та­ли, что, обра­тив вра­га в бег­ство и нане­ся ему ущерб куда боль­ший, чем их соб­ст­вен­ные поте­ри, они усту­па­ют теперь побеж­ден­ным пра­во поста­вить тро­фей в поно­ше­ние победи­те­лям, и Арат, усты­див­шись, решил сра­жать­ся еще раз — из-за тро­фея. Через день после пер­вой бит­вы он сно­ва выстро­ил вой­ско в бое­вой порядок, но, убедив­шись, что чис­ло сто­рон­ни­ков тиран­на умно­жи­лось и что сопро­тив­ля­ют­ся они реши­тель­нее преж­не­го, не отва­жил­ся про­дол­жать сра­же­ние. Он заклю­чил с Ари­стип­пом пере­ми­рие, похо­ро­нил уби­тых и отсту­пил.

И все же, бла­го­да­ря сво­е­му уме­нию обхо­дить­ся с людь­ми и вести государ­ст­вен­ные дела, бла­го­да­ря дове­рию и люб­ви ахей­цев он сумел загла­дить эту про­вин­ность: он при­со­еди­нил к Ахей­ско­му сою­зу Клео­ны и спра­вил там Немей­ские игры¹⁵, сослав­шись на древ­ние обы­чаи, кото­рые отда­ют все пре­иму­ще­ства это­му горо­ду. Одна­ко арги­вяне тоже устро­и­ли игры, и тогда впер­вые была нару­ше­на даро­ван­ная участ­ни­кам состя­за­ний непри­кос­но­вен­ность, ибо всех, кто был задер­жан в ахей­ских вла­де­ни­ях на воз­врат­ном пути из Аргоса, ахей­цы рас­смат­ри­ва­ли как вра­гов и про­да­ва­ли в раб­ство. Так горяч и непри­ми­рим был Арат в сво­ей нена­ви­сти к тиран­нам.

29. Немно­го спу­стя Арат узнал, что Ари­стипп гото­вит напа­де­ние на Клео­ны, но боит­ся испол­нить свой план, пока он, Арат, сто­ит в Корин­фе. Тогда он отдал при­каз вои­нам собрать­ся, велел им запа­стись про­до­воль­ст­ви­ем на несколь­ко дней и ушел в Кен­хреи, хит­ро­стью выма­ни­вая Ари­стип­па и побуж­дая его напасть на Клео­ны. И хит­рость уда­лась — Ари­стипп пове­рил, что вра­ги дале­ко, и тут же высту­пил с вой­ском из Аргоса. Но Арат, как толь­ко стем­не­ло, воз­вра­тил­ся из Кен­х­рей в Коринф, рас­ста­вил на всех доро­гах стра­жу и повел даль­ше сво­их ахей­цев, кото­рые сле­до­ва­ли за ним в таком стро­гом поряд­ке, с такою быст­ро­той и вооду­шев­ле­ни­ем, что они про­де­ла­ли весь путь до Кле­он и — все еще под покро­вом ночи — всту­пи­ли в город и выстро­и­лись для бит­вы, а Ари­стипп так ни о чем и не знал и не дога­ды­вал­ся. На рас­све­те рас­пах­ну­лись город­ские ворота, загре­ме­ли тру­бы, и вои­ны Ара­та с гром­ким бое­вым кли­чем стре­ми­тель­но обру­ши­лись на непри­я­те­ля, тут же обра­тив его в бег­ство. Арат упор­но пре­сле­до­вал бег­ле­цов, сам направ­ляя пого­ню в ту сто­ро­ну, где, по его рас­че­там, дол­жен был искать спа­се­ния Ари­стипп: мест­ность была изре­за­на целою сетью дорог и тро­пи­нок. Пре­сле­до­ва­ние про­дол­жа­лось до самых Микен, где тиранн, как сооб­ща­ет Диний, был настиг­нут и убит неким кри­тя­ни­ном по име­ни Тра­гиск; общее чис­ло пав­ших пре­вы­си­ло тыся­чу пять­сот. Несмот­ря на эту бле­стя­щую победу, кото­рую он одер­жал, не поте­ряв ни еди­но­го из сво­их вои­нов, Аргоса Арат не взял и не осво­бо­дил: Агий и млад­ший Ари­сто­мах с цар­ским вой­ском неза­мет­но про­ник­ли в город и взя­ли власть в свои руки.

Эта победа заста­ви­ла умолк­нуть мно­гих кле­вет­ни­ков и заткну­ла рот льсте­цам, кото­рые, лебе­зя перед тиран­на­ми, осы­па­ли Ара­та насмеш­ка­ми и выду­мы­ва­ли дурац­кие небы­ли­цы, буд­то у ахей­ско­го стра­те­га во вре­мя вся­кой бит­вы быва­ет рас­строй­ство желуд­ка, буд­то у него кру­жит­ся голо­ва и тем­не­ет в гла­зах, как толь­ко рядом ста­но­вит­ся тру­бач, буд­то, выстро­ив вой­ско в бое­вой порядок и пере­дав­ши по рядам пароль, он осве­дом­ля­ет­ся у сво­их помощ­ни­ков и млад­ших началь­ни­ков, не нуж­но ли боль­ше его при­сут­ст­вие, — ведь жре­бий уже все рав­но бро­шен! — а затем ухо­дит подаль­ше и напря­жен­но выжида­ет исхо­да дела. Эти слу­хи име­ли такое широ­кое рас­про­стра­не­ние, что даже фило­со­фы в сво­их шко­лах, рас­смат­ри­вая вопрос, явля­ют­ся ли серд­це­би­е­ние, блед­ность и сла­бость кишеч­ни­ка в мину­ты опас­но­сти след­ст­ви­ем стра­ха или же како­го-то телес­но­го рас­строй­ства и врож­ден­ной вяло­сти, все­гда при­во­ди­ли в при­мер Ара­та, кото­рый, дескать, пре­крас­ный пол­ко­во­дец, но в сра­же­ни­ях посто­ян­но испы­ты­ва­ет подоб­но­го рода недо­мо­га­ние.

30. Покон­чив с Ари­стип­пом, Арат немед­лен­но обра­тил­ся про­тив Лидиа­да из Мега­ло­по­ля, кото­рый был тиран­ном сво­его род­но­го горо­да. Чело­век этот не был бес­че­стен или же низок от при­ро­ды, и не алч­ность или невоз­держ­ность увлек­ли его на этот неспра­вед­ли­вый путь, как быва­ет с боль­шин­ст­вом еди­но­власт­ных пра­ви­те­лей, но, ослеп­лен­ный еще в моло­дые годы жаж­дою сла­вы и без­рас­суд­но впи­тав в гор­дую свою душу лжи­вые и пустые речи о тиран­нии, о том, что нет ниче­го завид­нее ее и ниче­го счаст­ли­вее, он сде­лал­ся тиран­ном, одна­ко ж очень ско­ро пре­сы­тил­ся тягота­ми само­вла­стия. Завидуя успе­хам и сла­ве Ара­та и опа­са­ясь его про­ис­ков, Лидиад ощу­тил бла­го­род­ней­шее жела­ние само­му совер­шить пере­ме­ну, само­му изба­вить­ся и осво­бо­дить­ся от нена­ви­сти, стра­ха, кара­у­ла, тело­хра­ни­те­лей и, вме­сте с тем, стать бла­го­де­те­лем оте­че­ства. И вот он посы­ла­ет за Ара­том, отре­ка­ет­ся от вла­сти и при­со­еди­ня­ет Мега­ло­поль к Ахей­ско­му сою­зу. Ахей­цы про­слав­ля­ли его за это до небес и выбра­ли стра­те­гом. Лидиад горел жела­ни­ем сра­зу же пре­взой­ти Ара­та сла­вою и пред­ла­гал мно­го раз­лич­ных пла­нов, казав­ших­ся, одна­ко, излиш­ни­ми и опро­мет­чи­вы­ми, меж­ду про­чим — поход про­тив лакеде­мо­нян. Арат воз­ра­жал, но все счи­та­ли, что он завиду­ет Лидиа­ду, и тот был избран стра­те­гом во вто­рой раз, хотя Арат откры­то про­ти­во­дей­ст­во­вал это­му избра­нию и вся­че­ски ста­рал­ся пере­дать власть кому-нибудь дру­го­му. (Сам он, как уже гово­ри­лось выше, зани­мал долж­ность стра­те­га каж­дый вто­рой год.) Вплоть до третьей сво­ей стра­те­гии Лидиад про­дол­жал поль­зо­вать­ся все­об­щим рас­по­ло­же­ни­ем и управ­лял Сою­зом через год, попе­ре­мен­но с Ара­том. Но когда он всту­пил с Ара­том в откры­тую враж­ду и при­нял­ся обви­нять его перед ахей­ца­ми, то был с пре­зре­ни­ем отверг­нут, ибо вся­ко­му ста­ло ясно, что здесь напуск­ное бла­го­род­ство борет­ся про­тив доб­ле­сти истин­ной и непод­дель­ной. И подоб­но тому, как у Эзопа¹⁶ кукуш­ка спра­ши­ва­ет мел­ких пта­шек, поче­му это они летят от нее прочь, а те отве­ча­ют: «Да пото­му, что ты когда-нибудь обра­тишь­ся в яст­ре­ба!» — так же, по-види­мо­му, и Лидиад со вре­мен сво­ей тиран­нии про­дол­жал вызы­вать подо­зре­ния, под­ры­вав­шие дове­рие к пере­мене, кото­рая в нем совер­ши­лась.

31. В борь­бе с это­лий­ца­ми Арат сно­ва про­сла­вил свое имя. Ахей­цы хоте­ли дать им сра­же­ние на гра­ни­це Мега­риды, на помощь союз­ни­кам подо­шел с вой­ском спар­тан­ский царь Агид и, со сво­ей сто­ро­ны, уго­ва­ри­вал ахей­цев решить­ся на бит­ву, но Арат был реши­тель­но про­тив, и, тер­пе­ли­во выне­ся пото­ки хулы, выне­ся бес­чис­лен­ные изде­ва­тель­ства и насмеш­ки над его сла­бо­стью и тру­со­стью, не побо­яв­шись види­мо­сти позо­ра, он не отка­зал­ся от пла­на, сулив­ше­го выго­ду и успех, но поз­во­лил про­тив­ни­ку, пере­ва­лив­ше­му через Гера­нию, бес­пре­пят­ст­вен­но прой­ти в Пело­пон­нес. Одна­ко ж немно­го спу­стя, когда это­лий­цы вне­зап­но заня­ли Пел­ле­ну, это был уже совсем дру­гой чело­век. Не теряя вре­ме­ни и не дожи­да­ясь, пока ото­всюду собе­рут­ся вой­ска, он с теми сила­ми, что были в его рас­по­ря­же­нии, немед­лен­но дви­нул­ся на вра­гов, кото­рые, — в упо­е­нии победою, — были совер­шен­но обес­си­ле­ны бес­по­ряд­ком и наг­лым свое­во­ли­ем: ворвав­шись в город, сол­да­ты рас­сы­па­лись по домам и при­ня­лись ссо­рить­ся и драть­ся друг с дру­гом из-за добы­чи, а стар­шие и млад­шие началь­ни­ки рыс­ка­ли повсюду и лови­ли жен и доче­рей пел­лен­цев, наде­вая на голо­ву пой­ман­ным свои шле­мы, чтобы уже никто более не нало­жил на них руку, но по шле­му сра­зу было бы вид­но, кому при­над­ле­жит каж­дая плен­ни­ца. И вот в таком-то рас­по­ло­же­нии духа и за таки­ми заня­ти­я­ми они вдруг полу­ча­ют изве­стие о напа­де­нии Ара­та. Нача­лось смя­те­ние, како­го и сле­до­ва­ло ожи­дать при пол­ном бес­по­ряд­ке, и еще преж­де, чем все узна­ли об опас­но­сти, пер­вые, всту­пив в бой с ахей­ца­ми у ворот и в пред­ме­стьях, уже были раз­би­ты и бежа­ли и, в ужа­се спа­са­ясь от пого­ни, при­ве­ли в заме­ша­тель­ство и тех, что соби­ра­лись вме­сте и гото­ви­лись ока­зать им помощь.

32. В самый раз­гар все­об­ще­го смя­те­ния одна из плен­ниц, дочь Эпи­ге­та, извест­но­го в горо­де чело­ве­ка, девуш­ка заме­ча­тель­но кра­си­вая, стат­ная и высо­кая, сиде­ла в свя­ти­ли­ще Арте­ми­ды, куда ее отвел началь­ник отбор­но­го отряда, пред­ва­ри­тель­но надев ей на голо­ву свой шлем с трой­ным сул­та­ном; на шум она неожи­дан­но выбе­жа­ла из хра­ма и когда, оста­но­вив­шись перед ворота­ми, в шле­ме с пыш­ным сул­та­ном, взгля­ну­ла вниз на сра­жаю­щих­ся, то даже сво­им сограж­да­нам пред­ста­ви­лась испол­нен­ною нече­ло­ве­че­ско­го вели­чия, а вра­гов, решив­ших, что пред ними яви­лось боже­ство, это зре­ли­ще напол­ни­ло таким стра­хом и тре­пе­том, что никто уже и не думал о сопро­тив­ле­нии. Прав­да, сами пел­лен­цы рас­ска­зы­ва­ют ина­че. По их сло­вам, к куми­ру боги­ни обык­но­вен­но никто не при­тра­ги­ва­ет­ся, когда же жри­ца сни­ма­ет его с под­но­жия и выно­сит из хра­ма, ни один чело­век не сме­ет на него взгля­нуть, но все отво­ра­чи­ва­ют­ся, ибо не толь­ко для людей стра­шен и непе­ре­но­сим вид боги­ни, но даже дере­вья, мимо кото­рых ее про­но­сят, дела­ют­ся бес­плод­ны или же роня­ют пло­ды до сро­ка; этот кумир жри­ца, дескать, и вынес­ла в тот день и, посто­ян­но обра­щая его ликом к это­лий­цам, отня­ла у них разум и пора­зи­ла безу­ми­ем. Арат, одна­ко же, в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» вооб­ще ни о чем подоб­ном не гово­рит, но про­сто сооб­ща­ет, что обра­тил это­лий­цев в бег­ство, ворвал­ся на пле­чах у бегу­щих в город и с боем изгнал вра­га, кото­рый поте­рял уби­ты­ми семь­сот чело­век. Победу Ара­та вос­тор­жен­но про­слав­ля­ли, и худож­ник Тиманф напи­сал кар­ти­ну, живо и вер­но изо­бра­жав­шую эту бит­ву. 33. Тем не менее, видя, что про­тив ахей­цев объ­еди­ня­ют­ся мно­гие наро­ды и вла­сти­те­ли, Арат, не теряя вре­ме­ни, начал искать друж­бы с это­лий­ца­ми и с помо­щью Пан­та­ле­он­та, поль­зо­вав­ше­го­ся сре­ди это­лий­цев огром­ным вли­я­ни­ем, сумел заклю­чить с ними не толь­ко мир, но и союз.

Он ста­рал­ся осво­бо­дить и афи­нян, но столк­нул­ся с откры­тым недо­воль­ст­вом и пря­мы­ми обви­не­ни­я­ми со сто­ро­ны ахей­цев, когда, невзи­рая на пере­ми­рие, кото­рое они заклю­чи­ли с македо­ня­на­ми, пред­при­нял попыт­ку захва­тить Пирей. Сам Арат в «Вос­по­ми­на­ни­ях» отри­ца­ет свою вину и всю ответ­ст­вен­ность пере­кла­ды­ва­ет на Эрги­на, с чьею помо­щью овла­дел когда-то Акро­ко­рин­фом. Эргин, утвер­жда­ет он, напал на Пирей по соб­ст­вен­но­му почи­ну, а когда лест­ни­ца под­ло­ми­лась и вра­ги пусти­лись за ним в пого­ню, стал выкри­ки­вать имя Ара­та, слов­но тот и в самом деле был рядом, и бла­го­да­ря этой улов­ке ускольз­нул, обма­нув­ши непри­я­те­ля. Но оправ­да­ния эти не кажут­ся убеди­тель­ны­ми. Невоз­мож­но себе пред­ста­вить, чтобы Эргин, не зани­маю­щий ника­кой долж­но­сти, и к тому же сири­ец родом, заду­мал такое опас­ное и отча­ян­ное дело, если бы не нахо­дил­ся под нача­лом у Ара­та, не полу­чил от него людей и не узнал удоб­но­го для напа­де­ния сро­ка. Да и сам Арат выдал себя тем, что не два­жды и не три­жды, но мно­го­крат­но, слов­но без памя­ти влюб­лен­ный, поку­шал­ся овла­деть Пире­ем, и неуда­чи не обес­ку­ра­жи­ва­ли его, напро­тив, обма­ны­ва­ясь в сво­их надеж­дах вся­кий раз уже близ самой цели, он имен­но в этой бли­зо­сти к цели чер­пал новое муже­ство. Одна­жды на Фри­а­сии, спа­са­ясь бег­ст­вом, он даже вывих­нул себе ногу, и лекарь дол­жен был сде­лать ему несколь­ко раз­ре­зов, так что дол­гое вре­мя в похо­дах он руко­во­дил воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми, оста­ва­ясь в носил­ках.

34. Когда Анти­гон умер и пре­стол пере­шел к Демет­рию, Арат еще уси­лил натиск на Афи­ны, а к македо­ня­нам про­ник­ся вели­чай­шим пре­зре­ни­ем. И все же в сра­же­нии при Фила­кии он был раз­гром­лен Бити­ем, пол­ко­вод­цем Демет­рия, и сра­зу же пошли упор­ные слу­хи, буд­то он захва­чен в плен, и дру­гие, не менее упор­ные, буд­то он убит. Тогда Дио­ген, началь­ник кара­у­ла в Пирее, отправ­ля­ет в Коринф пись­мо с тре­бо­ва­ни­ем, чтобы ахей­цы оста­ви­ли город, ибо Ара­та нет в живых. Но вышло так, что когда яви­лись гон­цы с пись­мом, Арат нахо­дил­ся в Корин­фе, и люди Дио­ге­на, доста­вив корин­фя­нам пищу для бес­чис­лен­ных шуток и насме­шек, убра­лись восво­я­си. Мало того, сам царь выслал из Македо­нии корабль, на кото­ром к нему долж­ны были доста­вить Ара­та в цепях. Что каса­ет­ся афи­нян, то, ста­ра­ясь уго­дить македо­ня­нам, они дошли до край­них пре­де­лов лег­ко­мыс­лия и, при пер­вых же вестях о гибе­ли Ара­та, друж­но укра­си­ли себя вен­ка­ми. Арат был в него­до­ва­нии и тут же высту­пил про­тив них похо­дом. Он дошел до самой Ака­де­мии, но, в кон­це кон­цов, внял уго­во­рам и не при­чи­нил горо­ду ника­ко­го вреда. Афи­няне узна­ли всю высоту его нрав­ст­вен­ных качеств, и когда после смер­ти Демет­рия они реши­ли вер­нуть себе сво­бо­ду, то обра­ти­лись за помо­щью к Ара­ту. В том году Сою­зом управ­лял дру­гой, и вдо­ба­вок сам Арат был при­ко­ван к посте­ли про­дол­жи­тель­ною болез­нью, и все же он в носил­ках поспе­шил на зов, чтобы сослу­жить горо­ду доб­рую служ­бу, и уго­во­рил началь­ни­ка сто­ро­же­во­го отряда Дио­ге­на пере­дать афи­ня­нам Пирей, Муни­хию, Сала­мин и Суний за пла­ту в сто пять­де­сят талан­тов, из кото­рых два­дцать ссудил он сам. Сра­зу после это­го к ахей­цам при­со­еди­ни­лись Эги­на и Гер­ми­о­на; в Союз вошла и почти вся Арка­дия. А так как вни­ма­ние и силы македо­нян были отвле­че­ны вой­на­ми на гра­ни­цах, а это­лий­цев свя­зы­вал с ахей­ца­ми дого­вор, мощь Ахей­ско­го сою­за силь­но воз­рос­ла.

35. Стре­мясь испол­нить дав­нее свое наме­ре­ние и не в силах тер­петь тиран­нию в таком близ­ком сосед­стве с ахей­ски­ми вла­де­ни­я­ми — в Арго­се, Арат через сво­их послан­цев при­нял­ся убеж­дать Ари­сто­ма­ха воз­вра­тить арги­вя­нам сво­бо­ду, при­со­еди­нить город к Сою­зу, и луч­ше — по при­ме­ру Лидиа­да — со сла­вою и поче­том стать стра­те­гом цело­го эллин­ско­го пле­ме­ни, чем оста­вать­ся тиран­ном одно­го-един­ст­вен­но­го горо­да, под­вер­га­ясь опас­но­стям и тер­пя все­об­щую нена­висть. Ари­сто­мах согла­сил­ся и попро­сил Ара­та при­слать ему пять­де­сят талан­тов, чтобы рас­счи­тать­ся с наем­ни­ка­ми и рас­пу­стить их, но пока день­ги пере­во­зи­ли в Аргос, Лидиад, кото­рый еще был стра­те­гом и питал често­лю­би­вую меч­ту пред­ста­вить все дело в гла­зах ахей­цев как плод его, Лидиа­да, трудов, стал чер­нить Ара­та перед Ари­сто­ма­хом, уве­ряя, что нена­висть это­го чело­ве­ка к тиран­нам непре­клон­на и неумо­ли­ма, и уго­во­рил аргос­ско­го пра­ви­те­ля дове­рить­ся пол­но­стью ему. С тем он и при­вел Ари­сто­ма­ха в Собра­ние ахей­цев. Вот когда с осо­бен­ной убеди­тель­но­стью выка­за­ли пред­ста­ви­те­ли ахей­цев свою любовь к Ара­ту и веру в него! Сна­ча­ла он в гне­ве не сове­то­вал при­ни­мать Аргос — и Ари­сто­ма­ху отве­ча­ли реши­тель­ным отка­зом, но затем смяг­чил­ся и сам про­сил за арги­вян — и все было тут же реше­но. Ахей­цы при­ня­ли в Союз Аргос и Фли­унт, а годом поз­же даже избра­ли Ари­сто­ма­ха стра­те­гом.

Ари­сто­мах при­об­рел вли­я­ние сре­ди ахей­цев и, заду­мав вторг­нуть­ся в Лако­нию, вызы­вал из Афин Ара­та. Но Арат пись­мом отго­ва­ри­вал его от похо­да: он не хотел, чтобы ахей­цы всту­па­ли в борь­бу с Клео­ме­ном, чело­ве­ком отваж­ным и дерз­ко рву­щим­ся ввысь. Ари­сто­мах, одна­ко ж, наста­и­вал, и Арат согла­сил­ся и сам при­нял уча­стие в похо­де. Он поме­шал Ари­сто­ма­ху дать сра­же­ние Клео­ме­ну, встре­тив­ше­му ахей­цев у Пал­лан­тия, и за это под­верг­ся обви­не­ни­ям со сто­ро­ны Лидиа­да, кото­рый высту­пил сопер­ни­ком Ара­та на выбо­рах в стра­те­ги. Но Арат одо­лел его и полу­чил долж­ность стра­те­га в две­на­дца­тый раз.

36. В эту свою стра­те­гию он потер­пел пора­же­ние при Ликее¹⁷ и бежал от победи­те­ля-Клео­ме­на. Ночью он заблудил­ся, и дру­зья реши­ли было, что он погиб, и сно­ва гром­кая мол­ва о смер­ти Ара­та обле­те­ла всю Гре­цию. Бла­го­по­луч­но ускольз­нув от пого­ни и собрав сво­их вои­нов, он не удо­воль­ст­во­вал­ся воз­мож­но­стью бес­пре­пят­ст­вен­но отсту­пить, но бле­стя­ще вос­поль­зо­вал­ся сло­жив­шим­ся поло­же­ни­ем и вне­зап­но напал на ман­ти­ней­цев, союз­ни­ков Клео­ме­на, — в то вре­мя, как ни один чело­век тако­го обо­рота собы­тий не ожи­дал и не пред­видел. Заняв город, он поста­вил там кара­уль­ный отряд, дал чуже­зем­ным посе­лен­цам пра­ва граж­дан­ства и один доста­вил побеж­ден­ным ахей­цам такие выго­ды и пре­иму­ще­ства, какие и победи­те­лям было бы нелег­ко при­об­ре­сти.

Когда лакеде­мо­няне пред­при­ня­ли поход про­тив Мега­ло­по­ля, Арат при­шел на помощь мега­ло­по­ли­тан­цам, но упор­но укло­нял­ся от сра­же­ния, хотя Клео­мен бро­сал ему вызов за вызо­вом, и сдер­жи­вал бое­вой пыл самих мега­ло­по­ли­тан­цев, отве­чая отка­зом на все их насто­я­ния. Он и вооб­ще-то не был создан для откры­тых битв, а в тот раз еще и усту­пал вра­гу чис­лом и сопер­ни­ком имел моло­до­го и отча­ян­но храб­ро­го чело­ве­ка, меж тем как соб­ст­вен­ное его муже­ство уже увяда­ло и често­лю­бие утих­ло. Вдо­ба­вок он счи­тал, что сла­вою, кото­рой нет у моло­до­го царя и кото­рую тот наде­ет­ся при­об­ре­сти сво­ею отва­гой, этою сла­вою он сам уже обла­да­ет и дол­жен сбе­речь ее сво­ею осто­рож­но­стью.

37. Тем не менее одна­жды, во вре­мя вылаз­ки, лег­кая пехота оттес­ни­ла спар­тан­цев до само­го лаге­ря и рас­сы­па­лась меж­ду палат­ка­ми, одна­ко ж Арат и тут не повел вой­ско впе­ред, а оста­но­вил­ся у како­го-то рва на пол­пу­ти и запре­тил тяже­ло­во­ору­жен­ным пере­хо­дить этот ров. Но Лидиад, кото­ро­го до край­но­сти огор­ча­ло все про­ис­хо­див­шее, осы­пал Ара­та бра­нью, стал скли­кать всад­ни­ков и при­зы­вал их под­дер­жать тех, кто пре­сле­ду­ет непри­я­те­ля, не упус­кать из рук победу и не покидать его, Лидиа­да, кото­рый сра­жа­ет­ся, защи­щая оте­че­ство. Мно­го силь­ных бой­цов собра­лось на его зов, и Лидиад, вос­пря­нув духом, обру­шил­ся на пра­вое кры­ло про­тив­ни­ка, обра­тил его в бег­ство и пустил­ся в пого­ню; но горяч­ность и често­лю­бие осле­пи­ли его и заве­ли на неров­ное место, густо заса­жен­ное дере­вья­ми и изре­зан­ное широ­ки­ми рва­ми, и там он пал, отби­ва­ясь от Клео­ме­на, пал после слав­ной и самой пре­крас­ной борь­бы — у ворот род­но­го горо­да. Осталь­ные иска­ли спа­се­ния под при­кры­ти­ем тяже­лой пехоты, но, ворвав­шись в ее ряды, рас­стро­и­ли их, и теперь уже раз­би­тым ока­за­лось все вой­ско ахей­цев. Глав­ную вину за это пора­же­ние ахей­цы воз­ла­га­ли на Ара­та и кри­ча­ли, что он пре­дал Лидиа­да. Отсту­пая, они в гне­ве заста­ви­ли сво­его стра­те­га после­до­вать за ними в Эгий и там, в Собра­нии, поста­но­ви­ли не давать ему боль­ше денег и не содер­жать наем­ни­ков, а если Ара­ту нуж­на вой­на, то сред­ства для нее пусть добы­ва­ет сам. 38. Под­верг­нув­шись тако­му уни­же­нию, Арат решил было немед­ля снять с руки пер­стень с печа­тью и сло­жить пол­но­мо­чия стра­те­га, но затем, пораз­мыс­лив, остал­ся в долж­но­сти, повел ахей­цев к Орхо­ме­ну и дал бит­ву Меги­сто­ною, отчи­му Клео­ме­на; он одер­жал победу, убил три­ста спар­тан­цев, а Меги­сто­ноя захва­тил в плен.

Обык­но­вен­но Арат бывал стра­те­гом каж­дый вто­рой год, но тут, когда сно­ва подо­шла его оче­редь и он полу­чил при­гла­ше­ние занять долж­ность, он отве­чал отка­зом, и стра­те­гом был избран Тимок­сен. Пред­лог для тако­го отка­за — раз­дра­же­ние и гнев про­тив наро­да — счи­та­ли неправ­до­по­доб­ным и неубеди­тель­ным, истин­ною же при­чи­ной были труд­ные обсто­я­тель­ства, в кото­рых очу­ти­лись ахей­цы, ибо Клео­мен уже отки­нул преж­нюю осто­рож­ность и нето­роп­ли­вость и ника­кие граж­дан­ские вла­сти его боль­ше не свя­зы­ва­ли — пере­бив эфо­ров, устро­ив пере­дел зем­ли и наде­лив граж­дан­ски­ми пра­ва­ми мно­гих чуже­зем­ных посе­лен­цев, он при­об­рел ничем не огра­ни­чен­ную мощь и тут же уси­лил натиск на ахей­цев, тре­буя для себя пер­вен­ства и вер­хо­вен­ства. Вот за что и пори­ца­ют Ара­та, кото­рый в жесто­кую бурю, обру­шив­шу­ю­ся на государ­ство, бро­сил кор­ми­ло и пере­дал дру­го­му, меж тем как дол­гом его было сохра­нить за собою руко­вод­ство даже вопре­ки воле под­чи­нен­ных и спа­сать общее дело. Если же он отча­ял­ся в успе­хе ахей­цев и поте­рял веру в их силы, сле­до­ва­ло усту­пить Клео­ме­ну, но не отда­вать сно­ва Пело­пон­нес во власть вар­ва­ров из македон­ских сто­ро­же­вых отрядов, не напол­нять Акро­ко­ринф илли­рий­ским и галат­ским ору­жи­ем, а тех, кого он сам поби­вал и на полях сра­же­ний и на государ­ст­вен­ном попри­ще и кого без уста­ли хулит в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях», не делать под без­обид­ным име­нем «союз­ни­ков» вла­ды­ка­ми горо­дов. Допу­стим даже, что Клео­мен посту­пал без­за­кон­но и был скло­нен к тиран­нии, но и за всем тем пред­ка­ми его были Герак­лиды и оте­че­ст­вом Спар­та, а луч­ше иметь вождем само­го захуда­ло­го спар­тан­ца, чем пер­вей­ше­го из македо­нян, — так думал вся­кий, кто при­да­вал хоть сколь­ко-нибудь цены эллин­ско­му бла­го­род­ству про­ис­хож­де­ния. А ведь Клео­мен, тре­буя у ахей­цев выс­шей вла­сти, сулил горо­дам, в обмен на честь и титул, мно­же­ство вся­ких благ, Анти­гон же, про­воз­гла­шен­ный пред­во­ди­те­лем с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми на суше и на море, при­нял зва­ние не преж­де, чем в упла­ту за пред­во­ди­тель­ство ему обе­ща­ли Акро­ко­ринф. Он дей­ст­во­вал в точ­но­сти, как охот­ник у Эзопа¹⁸, и сел вер­хом на ахей­цев, кото­рые моли­ли его об этом и покор­но под­став­ля­ли спи­ну, лишь после того, как они согла­си­лись, чтобы царь, если мож­но так выра­зить­ся, «взнуздал» их залож­ни­ка­ми и кара­уль­ны­ми отряда­ми. Арат самы­ми ярки­ми крас­ка­ми рас­пи­сы­ва­ет без­вы­ход­ное поло­же­ние, в кото­ром он очу­тил­ся, но Поли­бий утвер­жда­ет¹⁹, что еще задол­го до того, как это поло­же­ние сло­жи­лось, он начал погляды­вать с опас­кою на отва­гу Клео­ме­на, завел тай­ные сно­ше­ния с Анти­го­ном и под­го­во­рил граж­дан Мега­ло­по­ля, чтобы те про­си­ли ахей­цев при­звать Анти­го­на (мега­ло­по­ли­тан­цы стра­да­ли от вой­ны боль­ше всех, ибо Клео­мен бес­пре­рыв­но разо­рял и гра­бил их зем­лю). Оди­на­ко­во рас­ска­зы­ва­ет об этом и Филарх, кото­ро­му, впро­чем, осо­бо дове­рять не сле­ду­ет — если толь­ко сооб­ще­ния его не под­твер­жде­ны Поли­би­ем, — ибо, едва лишь речь захо­дит о Клео­мене и Ара­те, он, из рас­по­ло­же­ния к царю спар­тан­цев, увле­ка­ет­ся сверх вся­кой меры и, слов­но не исто­рию пишет, а гово­рит на суде, одно­го неиз­мен­но обви­ня­ет, а дру­го­го столь же неиз­мен­но оправ­ды­ва­ет.

39. Поте­ряв Ман­ти­нею, кото­рую сно­ва занял Клео­мен, и потер­пев пора­же­ние в боль­шой бит­ве при Гека­том­бее, ахей­цы пали духом настоль­ко, что немед­ля при­гла­си­ли Клео­ме­на в Аргос, обе­щая пере­дать ему вер­хов­ное коман­до­ва­ние. Но когда Арат полу­чил изве­стие, что Клео­мен уже в пути и рас­по­ло­жил­ся с вой­ском близ Лер­ны, то в стра­хе и смя­те­нии отпра­вил послов с тре­бо­ва­ни­ем, чтобы спар­тан­ский царь явил­ся в Аргос все­го с тре­мя­ста­ми спут­ни­ков, как при­хо­дят к дру­зьям и союз­ни­кам, если же он не дове­ря­ет ахей­цам, пусть возь­мет залож­ни­ков. Клео­мен отве­чал, что это наг­лое изде­ва­тель­ство над ним, и повер­нул обрат­но, напи­сав ахей­цам пись­мо, пол­ное напа­док на Ара­та и обви­не­ний про­тив него. Арат, в свою оче­редь, писал пись­ма, направ­лен­ные про­тив Клео­ме­на. Они хули­ли и поно­си­ли друг дру­га с такой яро­стью, что зама­ран­ны­ми ока­за­лись даже брак и супру­ги обо­их про­тив­ни­ков.

После это­го Клео­мен через вест­ни­ка объ­явил ахей­цам вой­ну и сра­зу же едва не захва­тил изме­ною Сики­он, но повер­нул на Пел­ле­ну и взял ее, изгнав ахей­ско­го стра­те­га. Немно­го спу­стя он овла­дел так­же Фене­ем и Пен­те­ли­ем. Тогда арги­вяне немед­лен­но пере­шли на его сто­ро­ну, и Фли­унт при­нял спар­тан­ский кара­ул. И вооб­ще ни еди­ное из вновь при­об­ре­тен­ных вла­де­ний ахей­цы уже не мог­ли счи­тать сво­им, и Арат вдруг увидел себя окру­жен­ным ото­всюду вол­не­ни­я­ми и бес­по­ряд­ка­ми — весь Пело­пон­нес был потря­сен, и люби­те­ли пере­мен и пере­во­ротов под­стре­ка­ли горо­да к мяте­жу.

40. Спо­кой­ст­вия не было нигде, нигде не доволь­ст­во­ва­лись суще­ст­ву­ю­щим поло­же­ни­ем вещей, но даже в Сики­оне и в Корин­фе обна­ру­жи­лись мно­гие, кто состо­ял в свя­зи с Клео­ме­ном и уже дав­но, меч­тая взять власть в свои руки, питал тай­ную враж­ду к Сою­зу. Полу­чив по это­му слу­чаю неогра­ни­чен­ную власть²⁰, Арат каз­нил в Сики­оне всех винов­ных, но когда попы­тал­ся нарядить след­ст­вие и нака­зать измен­ни­ков в Корин­фе, то вко­нец оже­сто­чил народ, уже и без того роп­тав­ший и тяго­тив­ший­ся поряд­ка­ми, кото­рые уста­но­ви­ли ахей­цы. И вот, сбе­жав­шись к хра­му Апол­ло­на, корин­фяне посы­ла­ют за Ара­том, чтобы еще до нача­ла вос­ста­ния убить его или захва­тить живым. Арат при­шел, ведя в пово­ду коня и слов­но не подо­зре­вая ниче­го дур­но­го и вполне дове­ряя собрав­шим­ся, а когда мно­гие повска­ка­ли на ноги и при­ня­лись осы­пать его обви­не­ни­я­ми и бра­нью, он, нисколь­ко не изме­нив­шись в лице, ров­ным голо­сом убеж­дал их сесть и не кри­чать безо вся­ко­го тол­ка, но пер­вым делом впу­стить тех, кто остал­ся за ворота­ми. С эти­ми сло­ва­ми он мед­лен­но дви­нул­ся назад, слов­но наме­ре­ва­ясь пере­дать кому-нибудь сво­его коня. Так он неза­мет­но выскольз­нул за огра­ду. С корин­фя­на­ми, кото­рые встре­ча­лись ему по пути, он гово­рил очень спо­кой­но и всех про­сил идти к свя­ти­ли­щу Апол­ло­на, но когда ока­зал­ся, нако­нец, вбли­зи от кре­по­сти, то вско­чил на коня, при­ка­зал Клео­пат­ру, началь­ни­ку кара­у­ла, зор­ко охра­нять Акро­ко­ринф и уска­кал в Сики­он в сопро­вож­де­нии все­го трид­ца­ти вои­нов — осталь­ные бро­си­ли его и раз­бре­лись кто куда. Корин­фяне ско­ро узна­ли об его бег­стве и кину­лись вдо­гон­ку, но было уже позд­но, и они, послав за Клео­ме­ном, пере­да­ли ему город. Но Клео­мен счи­тал это при­об­ре­те­ние ничтож­ным по срав­не­нию с оплош­но­стью, кото­рую они совер­ши­ли, упу­стив Ара­та. Вслед за тем к спар­тан­цам при­со­еди­ни­лись жите­ли так назы­вае­мо­го Ска­ли­сто­го бере­га²¹ и вве­ри­ли им свои горо­да, а Клео­мен при­нял­ся обно­сить Акро­ко­ринф часто­ко­лом и сте­ною.

41. Боль­шин­ство ахей­цев сошлось и съе­ха­лось к Ара­ту в Сики­он. Соста­ви­лось собра­ние, Арат был избран стра­те­гом с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и окру­жил себя охра­ною из сво­их сограж­дан. После трид­ца­ти трех лет, про­веден­ных на государ­ст­вен­ном попри­ще во гла­ве Ахей­ско­го сою­за, после того, как и сла­вою, и силою этот чело­век пре­вос­хо­дил всех в Гре­ции, он остал­ся один, сокру­шен­ный и бес­по­мощ­ный, и теперь, когда его роди­на потер­пе­ла кру­ше­ние, носил­ся по вол­нам в раз­гар губи­тель­ной бури. Да, ибо и это­лий­цы отве­ча­ли отка­зом на его прось­бу о помо­щи, и город афи­нян, свя­зан­ный дол­гом бла­го­дар­но­сти Ара­ту и гото­вый ока­зать ему под­держ­ку, не сде­лал это­го, вняв­ши гроз­ным пред­у­преж­де­ни­ям Эври­к­лида и Мики­о­на. В Корин­фе у Ара­та был дом и про­чее иму­ще­ство, и Клео­мен ниче­го не тро­нул сам и не поз­во­лил при­кос­нуть­ся нико­му дру­го­му, но вызвал к себе дру­зей и управ­ля­ю­щих ахей­ско­го стра­те­га и велел вести дела и обе­ре­гать все с такою тща­тель­но­стью, слов­но им пред­сто­ит дать отчет само­му Ара­ту. Част­ным обра­зом он отпра­вил к Ара­ту спер­ва Три­фи­ла^[2], а потом сво­его отчи­ма Меги­сто­ноя, пред­ла­гая ему, кро­ме все­го про­че­го, две­на­дцать талан­тов еже­год­но­го содер­жа­ния, то есть вдвое боль­ше, чем давал Пто­ле­мей, — тот посы­лал ему шесть талан­тов. За это он тре­бо­вал зва­ния гла­вы и пред­во­ди­те­ля ахей­цев и пра­ва сов­мест­но с ними охра­нять Акро­ко­ринф. Арат отве­чал, что он более не направ­ля­ет тече­ние собы­тий, но ско­рее сам плы­вет по тече­нию. Клео­мен счел его ответ изде­ва­тель­ским и, вторг­нув­шись без про­мед­ле­ния в Сики­он­скую зем­лю, три меся­ца гра­бил ее и разо­рял, а самый город дер­жал в оса­де. В про­дол­же­ние этих меся­цев Арат стой­ко пере­но­сил бед­ст­вия вой­ны, все еще не реша­ясь при­нять помощь Анти­го­на, кото­рый в обмен желал полу­чить Акро­ко­ринф и ни на каких иных усло­ви­ях помочь не согла­шал­ся.

42. Ахей­цы меж­ду тем собра­лись в Эгии и при­гла­си­ли туда Ара­та. Доро­га была сопря­же­на с нема­лым риском, пото­му что Клео­мен сто­ял лаге­рем близ Сики­о­на. Сограж­дане умо­ля­ли Ара­та остать­ся, кри­ча­ли, что не поз­во­лят ему под­вер­гать себя опас­но­сти, когда непри­я­тель так близ­ко, даже дети и жен­щи­ны окру­жа­ли его, слов­но обще­го отца и спа­си­те­ля, и с пла­чем лови­ли его руки. Тем не менее, успо­ко­ив их и обо­д­рив, он поспе­шил вер­хом к морю в сопро­вож­де­нии деся­ти дру­зей и уже взрос­ло­го сына. У бере­га их жда­ли на яко­ре суда, они взо­шли на борт и бла­го­по­луч­но при­бы­ли в Эгий, и там, в Собра­нии, было реше­но при­звать Анти­го­на и пере­дать ему Акро­ко­ринф. В чис­ле дру­гих залож­ни­ков Арат отпра­вил к царю и сво­его сына. Узнав об этом, корин­фяне при­шли в ярость и раз­гра­би­ли иму­ще­ство Ара­та, а дом его пода­ри­ли Клео­ме­ну.

43. Анти­гон с вой­ском уже дви­нул­ся в поход (он вел два­дцать тысяч македон­ской пехоты и тыся­чу три­ста всад­ни­ков), и Арат с деми­ур­га­ми²², тай­ком от непри­я­те­лей, выехал морем навстре­чу ему в Пеги — не слиш­ком пола­га­ясь на Анти­го­на и не дове­ряя македо­ня­нам. Ведь он пре­крас­но знал, что воз­вы­ше­ние его было обрат­ною сто­ро­ною того ущер­ба, кото­рый он при­чи­нил македо­ня­нам, и пом­нил, что пер­вою и глав­ней­шею осно­вою для сво­их дей­ст­вий на государ­ст­вен­ном попри­ще в свое вре­мя избрал враж­ду про­тив Анти­го­на. Но, видя себя во вла­сти жесто­чай­шей необ­хо­ди­мо­сти, видя, как неумо­ли­мы обсто­я­тель­ства, кото­рым раб­ски слу­жат те, кого при­ня­то счи­тать вла­сти­те­ля­ми, он решил­ся на этот тяж­кий шаг. Анти­гон, одна­ко ж, когда ему доло­жи­ли, что при­ехал Арат с ахей­ца­ми, всех осталь­ных при­нял сдер­жан­но, но Ара­ту уже при пер­вой встре­че ока­зал необы­чай­ные поче­сти, а впо­след­ст­вии, узнав его ум и нрав­ст­вен­ные досто­ин­ства, при­бли­зил к себе на пра­вах дру­га. Ибо Арат ока­зал­ся поле­зен не толь­ко в важ­ных делах, но и часы досу­га царь разде­лял с ним охот­нее, чем с кем бы то ни было еще. Несмот­ря на моло­дость Анти­гон сумел раз­глядеть харак­тер это­го чело­ве­ка, убедил­ся, что он-то как раз и дол­жен быть цар­ским дру­гом, и с тех пор ока­зы­вал ему неиз­мен­ное пред­по­чте­ние не толь­ко перед ахей­ца­ми, но и перед македо­ня­на­ми из сво­ей сви­ты. Так сбы­лось и испол­ни­лось зна­ме­ние, кото­рое бог явил одна­жды во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния. Пере­да­ют, что неза­дол­го до этих собы­тий Арат, раз­гляды­вая печень жерт­вен­но­го живот­но­го, заме­тил два желч­ных пузы­ря в одном пла­сте жира, и про­ри­ца­тель объ­явил, что вско­ро­сти он самым дру­же­ским обра­зом сой­дет­ся со злей­шим сво­им вра­гом. Тогда Арат про­пу­стил эти сло­ва мимо ушей (он и вооб­ще не питал осо­бо­го дове­рия к жерт­вам и гада­те­лям и боль­ше пола­гал­ся на здра­вый смысл). Но впо­след­ст­вии Анти­гон, по слу­чаю боль­ших воен­ных успе­хов, устро­ил мно­го­люд­ный пир в Корин­фе и отвел Ара­ту место за сто­лом выше соб­ст­вен­но­го; вско­ре после нача­ла пира он рас­по­рядил­ся при­не­сти покры­ва­ло и спро­сил Ара­та, не холод­но ли ему, Арат отве­чал, что ужас­но озяб, и тогда царь велел ему при­дви­нуть­ся побли­же, и рабы накры­ли обо­их одним ков­ром. Вот тут-то Арат и вспом­нил о том жерт­во­при­но­ше­нии, гром­ко рас­сме­ял­ся и рас­ска­зал Анти­го­ну о зна­ме­нии и о про­ри­ца­нии. Но это, повто­ряю, слу­чи­лось зна­чи­тель­ное вре­мя спу­стя.

44. В Пегах Анти­гон и Арат обме­ня­лись клят­ва­ми и без про­мед­ле­ния дви­ну­лись на вра­га. У Корин­фа завя­за­лась борь­ба, пото­му что Клео­мен хоро­шо укре­пил город, а корин­фяне сопро­тив­ля­лись с боль­шим упор­ст­вом. В раз­гар этой борь­бы арги­вя­нин Ари­сто­тель, друг Ара­та, тай­но при­сы­ла­ет к нему чело­ве­ка с обе­ща­ни­ем скло­нить Аргос к мяте­жу, если он явит­ся с вой­ском на под­мо­гу. Арат сооб­щил об этом Анти­го­ну и с тыся­чей пятью­ста­ми вои­нов поспеш­но отплыл с Ист­ма в Эпидавр, но арги­вяне вос­ста­ли рань­ше сро­ка, напа­ли на отряд Клео­ме­на и запер­ли его в кре­по­сти, а Клео­мен, узнав о слу­чив­шем­ся и испу­гав­шись, как бы непри­я­те­ли, если они зай­мут Аргос, не отре­за­ли ему путь домой, еще ночью оста­вил Акро­ко­ринф и бро­сил­ся на помощь сво­им. Он поспел в Аргос пер­вым и сумел потес­нить вос­став­ших, но немно­го спу­стя подо­шел Арат, а сле­дом появил­ся и царь с вой­ском, и Клео­мен отсту­пил в Ман­ти­нею. После это­го все горо­да сно­ва при­мкну­ли к ахей­цам, Акро­ко­ринф пере­шел в руки Анти­го­на, а Арат, кото­ро­го арги­вяне избра­ли сво­им пол­ко­вод­цем, уго­во­рил их пода­рить царю иму­ще­ство тиран­на и пре­да­те­лей.

Ари­сто­ма­ха под­верг­ли в Кен­хре­ях мучи­тель­ной пыт­ке и уто­пи­ли в море, и все в один голос осуж­да­ли Ара­та, счи­тая, что он рав­но­душ­но отдал на без­за­кон­ную казнь ни в чем не повин­но­го чело­ве­ка, кото­рый нахо­дил­ся в пря­мой свя­зи с ним самим и, после­до­вав его же, Ара­та, убеж­де­ни­ям, доб­ро­воль­но отка­зал­ся от вла­сти и при­со­еди­нил свой город к Ахей­ско­му сою­зу.

45. И мно­же­ство иных обви­не­ний выдви­га­лось теперь про­тив Ара­та. Когда Анти­го­ну пода­ри­ли Коринф, слов­но какую-то жал­кую дере­вуш­ку, когда ему отда­ли на раз­граб­ле­ние Орхо­мен, а затем поз­во­ли­ли раз­ме­стить там македон­ский сто­ро­же­вой отряд, когда было при­ня­то поста­нов­ле­ние, запре­щав­шее без ведо­ма и согла­сия Анти­го­на писать и посы­лать послов к любо­му из осталь­ных царей, когда гре­ков застав­ля­ли содер­жать македо­нян и пла­тить им жало­ва­ние, когда они при­но­си­ли Анти­го­ну жерт­вы, совер­ша­ли в его честь тор­же­ст­вен­ные шест­вия и устра­и­ва­ли игры, — чему нача­ло поло­жи­ли сограж­дане Ара­та, всем горо­дом при­ни­мав­шие у себя Анти­го­на, кото­ро­го при­гла­сил в гости Арат, — во всем этом вини­ли его, Ара­та, не видя того, что, пере­дав пово­дья Анти­го­ну и вле­ко­мый неукро­ти­мым пото­ком цар­ско­го могу­ще­ства, он остал­ся хозя­и­ном и вла­ды­кою лишь соб­ст­вен­но­го голо­са, да и голо­су-то зву­чать сво­бод­но было уже небез­опас­но. Мало того, мно­гое из совер­шав­ше­го­ся в ту пору тяж­ко оскорб­ля­ло Ара­та, как было, напри­мер, в слу­чае со ста­ту­я­ми: все изо­бра­же­ния тиран­нов в Арго­се, сбро­шен­ные с под­но­жий, Анти­гон рас­по­рядил­ся поста­вить на преж­нее место, а ста­туи тех, кто захва­тил Акро­ко­ринф, — напро­тив, сбро­сить и раз­бить, за исклю­че­ни­ем толь­ко ста­туи Ара­та. И сколь­ко Арат его ни упра­ши­вал, царь сво­его реше­ния не изме­нил.

И с Ман­ти­не­ей, по обще­му суж­де­нию, ахей­цы обо­шлись вопре­ки всем гре­че­ским обы­ча­ям. Взяв­ши город с помо­щью Анти­го­на, самых пер­вых и вид­ных граж­дан они каз­ни­ли, осталь­ных либо про­да­ли, либо в око­вах отпра­ви­ли в Македо­нию, жен­щин и детей обра­ти­ли в раб­ство, а все день­ги, какие уда­лось собрать, разде­ли­ли на три части: одну взя­ли себе, две полу­чи­ли македо­няне. Но это еще мож­но как-то оправ­ды­вать, ссы­ла­ясь на закон воз­мездия²³. Ужас­но, конеч­но, так сви­ре­по рас­пра­вить­ся в гне­ве со сво­и­ми роди­ча­ми и сопле­мен­ни­ка­ми, но, по сло­ву Симо­нида, в край­но­сти сла­дост­на и жесто­кость — она как бы при­но­сит цели­тель­ное удо­вле­тво­ре­ние стра­даю­ще­му и рас­па­лен­но­му духу. То, одна­ко ж, как Арат посту­пил с Ман­ти­не­ей в даль­ней­шем, нель­зя изви­нить и оправ­дать ничем — ни спра­вед­ли­во­стью, ни необ­хо­ди­мо­стью. Когда ахей­цы, полу­чив город в дар от Анти­го­на, реши­ли сно­ва его засе­лить, Арат, зани­мав­ший тогда долж­ность стра­те­га и избран­ный осно­ва­те­лем коло­нии, про­вел закон, чтобы впредь она зва­лась не Ман­ти­не­ей, но Анти­го­ни­ей. Так зовет­ся она и по сей день, и, ста­ло быть, по его вине исчез­ла с лика зем­ли «весе­лая Ман­ти­нея»²⁴, но остал­ся город, кото­рый носит имя убий­цы и погу­би­те­ля сво­их граж­дан.

46. После это­го Клео­мен, раз­би­тый в боль­шом сра­же­нии при Сел­ла­сии, поки­нул Спар­ту и уплыл в Еги­пет, Анти­гон же, с край­нею доб­ро­со­вест­но­стью и бла­го­же­ла­тель­но­стью испол­нив все свои обя­за­тель­ства перед Ара­том, воз­вра­тил­ся в Македо­нию и, уже боль­ной, отпра­вил в Пело­пон­нес Филип­па, наслед­ни­ка пре­сто­ла, едва вышед­ше­го из дет­ско­го воз­рас­та, с нака­зом неуклон­но сле­до­вать сове­там Ара­та и толь­ко через него вести пере­го­во­ры с горо­да­ми и при­об­ре­тать зна­ком­ства сре­ди ахей­цев. И Арат так креп­ко забрал царе­ви­ча в свои руки и так сумел его напра­вить, что тот вер­нул­ся домой пол­ный люб­ви к сво­е­му настав­ни­ку и често­лю­би­во­го инте­ре­са к делам Гре­ции.

47. После смер­ти Анти­го­на это­лий­цы, пре­зи­рая лег­ко­мыс­лие ахей­цев, кото­рые, при­вык­нув ждать спа­се­ния от чужих рук и пря­тать­ся под защи­тою македон­ско­го ору­жия, пре­да­ва­лись празд­но­сти и без­дей­ст­вию и забы­ли о поряд­ке, — это­лий­цы нача­ли тре­во­жить Пело­пон­нес. Огра­бив мимо­хо­дом вла­де­ния Димы и Патр, они вторг­лись в Мес­се­нию и при­ня­лись разо­рять стра­ну. Арат был в него­до­ва­нии и, видя, что Тимок­сен, тогдаш­ний стра­тег, наро­чи­то мед­лит — срок его стра­те­гии под­хо­дил к кон­цу, а на сле­дую­щий год гла­вою Сою­за был избран Арат, — всту­пил в долж­ность на пять дней рань­ше вре­ме­ни, чтобы помочь мес­сен­цам. Он быст­ро собрал ахей­цев, но они и телом осла­бе­ли и воин­ский дух утра­ти­ли, а пото­му при Кафи­ях Арат потер­пел пора­же­ние. Слы­ша упре­ки в излиш­ней горяч­но­сти, кото­рая, дескать, и при­ве­ла к неуда­че, он сра­зу же при­шел в отча­я­ние и отка­зал­ся от всех сво­их пла­нов и надежд, так что ни разу не вос­поль­зо­вал­ся слу­ча­ем скви­тать­ся с это­лий­ца­ми, хотя такие слу­чаи пред­став­ля­лись неод­но­крат­но, и тер­пе­ли­во сно­сил все наг­лые бес­чин­ства вра­га, кото­рый слов­но бы справ­лял празд­нич­ное шест­вие по зем­лям Пело­пон­не­са. Сно­ва ахей­цы с моль­бою про­сти­ра­ли руки к Македо­нии и зва­ли Филип­па вме­шать­ся в гре­че­ские дела, глав­ным обра­зом рас­счи­ты­вая на его рас­по­ло­же­ние и дове­рие к Ара­ту и пото­му ожи­дая най­ти в царе бла­го­склон­но­го заступ­ни­ка и сго­вор­чи­во­го союз­ни­ка.

48. Но как раз в эту пору Апел­лес, Мега­лей и еще кое-кто из при­двор­ных впер­вые нача­ли кле­ве­тать на Ара­та, и Филипп, пове­рив этим наве­там, под­дер­жал на выбо­рах его про­тив­ни­ков и заста­вил ахей­цев избрать стра­те­гом Эпе­ра­та. Новый стра­тег, одна­ко, не поль­зо­вал­ся ни малей­шим ува­же­ни­ем, а Арат совер­шен­но устра­нил­ся от дел, ниче­го хоро­ше­го из это­го избра­ния не вышло, и Филипп, в кон­це кон­цов, понял, что совер­шил огром­ную ошиб­ку. Он сно­ва обра­тил­ся к Ара­ту, цели­ком под­чи­нил себя его вли­я­нию, и посколь­ку весь ход даль­ней­ших собы­тий спо­соб­ст­во­вал росту сла­вы и могу­ще­ства Филип­па, доро­жил свя­зью с этим чело­ве­ком, счи­тая, что обя­зан ему сво­им воз­вы­ше­ни­ем и гром­ким име­нем. Все убеди­лись, что Арат пре­крас­ный настав­ник не толь­ко для демо­кра­тии, но и для цар­ской вла­сти, ибо образ его мыс­лей и его харак­тер как бы окра­ши­ва­ли дей­ст­вия и поступ­ки царя. Сдер­жан­ность моло­до­го госуда­ря по отно­ше­нию к про­ви­нив­шим­ся лакеде­мо­ня­нам, его обхож­де­ние с кри­тя­на­ми, бла­го­да­ря кото­ро­му он в тече­ние несколь­ких дней при­вел весь ост­ров к покор­но­сти, поход про­тив это­лий­цев, отли­чав­ший­ся ред­кост­ною стре­ми­тель­но­стью, — все это при­но­си­ло Филип­пу сла­ву чело­ве­ка, чут­ко­го к доб­рым сове­там, а Ара­ту — сла­ву доб­ро­го совет­ни­ка.

Зависть цар­ских при­бли­жен­ных раз­го­ра­лась все силь­нее, и, ниче­го не достиг­нув тай­ны­ми нашеп­ты­ва­ни­я­ми, они пере­шли к откры­той бра­ни и наг­ло, с шутов­ски­ми крив­ля­ни­я­ми оскорб­ля­ли Ара­та на пирах, а одна­жды, когда он после обеда воз­вра­щал­ся к себе, пре­сле­до­ва­ли его до самой палат­ки и забро­са­ли кам­ня­ми. Филипп при­шел в ярость и немед­лен­но нало­жил на винов­ных штраф в два­дцать талан­тов, а поз­же, убедив­шись, что они нано­сят вред его делам и сеют бес­по­рядок, при­ка­зал их каз­нить. 49. Но когда мило­сти судь­бы вскру­жи­ли ему голо­ву и он дал волю сво­им мно­го­чис­лен­ным и силь­ным дур­ным стра­стям, когда при­род­ная испор­чен­ность одо­ле­ла нанос­ную сдер­жан­ность и вырва­лась из-под ее вла­сти, посте­пен­но обна­жил­ся и выявил­ся истин­ный нрав Филип­па. Преж­де все­го, царь нанес обиду млад­ше­му Ара­ту, нару­шив его супру­же­ские пра­ва, и дол­гое вре­мя никто об этом не дога­ды­вал­ся, ибо Филипп был семей­ным дру­гом обо­их Ара­тов и поль­зо­вал­ся их госте­при­им­ст­вом. Потом он начал выка­зы­вать враж­деб­ность к государ­ст­вен­ным поряд­кам гре­ков, а вско­ре уже откры­то давал понять, что хочет изба­вить­ся от Ара­та.

Пер­вый повод к подо­зре­ни­ям доста­ви­ли собы­тия в Мес­сене. В горо­де вспых­ну­ла меж­до­усоб­ная борь­ба, Арат с помо­щью запоздал, и Филипп, явив­шись на день рань­ше, тут же под­лил мас­ла в огонь: сна­ча­ла он осо­бо бесе­до­вал с вла­стя­ми и спра­ши­вал, неуже­ли у них нет зако­нов про­тив наро­да, а потом, в осо­бой беседе с вожа­ка­ми наро­да, спра­ши­вал, неуже­ли у них нет силы про­тив тиран­нов. Обе сто­ро­ны осме­ле­ли, и вла­сти попы­та­лись схва­тить и взять под стра­жу вожа­ков наро­да, а те во гла­ве тол­пы напа­ли на сво­их про­тив­ни­ков, уби­ли их и вме­сте с ними — еще без мало­го две­сти чело­век.

50. Меж тем как ужас­ное это дело, под­стро­ен­ное Филип­пом, уже свер­ши­лось и царь ста­рал­ся еще силь­нее оже­сто­чить мес­сен­цев друг про­тив дру­га, при­был Арат, кото­рый и сам не скры­вал сво­его воз­му­ще­ния, и не оста­но­вил сына, когда тот набро­сил­ся на Филип­па с рез­ки­ми и гру­бы­ми упре­ка­ми. Сколь­ко мож­но судить, юно­ша был влюб­лен в Филип­па и пото­му, сре­ди про­чих злых слов, ска­зал ему так: «После того, что ты сде­лал, я боль­ше не вижу тво­ей кра­соты, нет, теперь ты самый без­образ­ный из людей!» Млад­ше­му Ара­ту Филипп ниче­го не отве­тил, хотя и кипел от гне­ва и несколь­ко раз пре­ры­вал юно­шу ярост­ны­ми воп­ля­ми, а стар­ше­го — при­киды­ва­ясь, буд­то спо­кой­но про­гло­тил все ска­зан­ное и буд­то по нату­ре он сдер­жан и тер­пе­лив, как подо­ба­ет государ­ст­вен­но­му мужу, — стар­ше­го взял за руку и увел из теат­ра в Ифо­ма­ту²⁵, чтобы при­не­сти жерт­ву Зев­су и осмот­реть место. Оно укреп­ле­но не хуже Акро­ко­рин­фа и, заня­тое сто­ро­же­вым отрядом, ста­но­вит­ся гроз­ным и непри­ступ­ным для тех, кто живет побли­зо­сти. Филипп под­нял­ся наверх и совер­шил жерт­во­при­но­ше­ние, а когда про­ри­ца­тель подал ему внут­рен­но­сти зако­ло­то­го быка, взял их обе­и­ми рука­ми и пока­зал Ара­ту и фарос­цу Демет­рию, накло­ня­ясь к каж­до­му по оче­реди и спра­ши­вая, что усмат­ри­ва­ют они во внут­рен­но­стях жерт­вы: суж­де­но ли ему удер­жать кре­пость или же вер­нуть ее мес­сен­цам. Демет­рий засме­ял­ся и отве­тил: «Если у тебя душа гада­те­ля, ты поте­ря­ешь это место, а если царя — то креп­ко схва­тишь быка за оба рога». Он имел в виду Пело­пон­нес, кото­рый ока­зал­ся бы цели­ком под­вла­стен и поко­рен царю, если бы Филипп к Акро­ко­рин­фу при­со­еди­нил Ифо­ма­ту. Арат дол­го мол­чал и, нако­нец, в ответ на прось­бу Филип­па выска­зать свое мне­ние, про­мол­вил: «Мно­го высо­ких гор на Кри­те, Филипп, мно­го вер­шин под­ни­ма­ет­ся над зем­лею бео­тий­цев и фокей­цев. И в Акар­на­нии — и в глу­бине стра­ны и на бере­гу — тоже нема­ло уди­ви­тель­ных твер­дынь. Ни еди­но­го из подоб­ных мест ты не зани­ма­ешь, одна­ко ж все эти стра­ны доб­ро­воль­но под­чи­ня­ют­ся тво­им при­ка­зам. Раз­бой­ни­ки гнездят­ся в ска­лах и ищут убе­жи­ща сре­ди отвес­ных круч, но для царя нет твер­ды­ни надеж­нее вер­но­сти и люб­ви. Это они откры­ва­ют тебе Крит­ское море, они отво­ря­ют ворота Пело­пон­не­са; через них ты, в твои моло­дые годы, уже сде­лал­ся у одних наро­дов вождем, а у дру­гих — вла­ды­кою». Не успел еще он закон­чить свою речь, как Филипп отдал внут­рен­но­сти жерт­вы про­ри­ца­те­лю, а Ара­та взял за руку, при­влек к себе и ска­зал: «Ну что ж, пой­дем и даль­ше той же доро­гой», — точ­но согла­ша­ясь осво­бо­дить Мес­се­ну, побеж­ден­ный правотой его слов.

51. Теперь Арат начал отда­лять­ся от дво­ра, мало-пома­лу пре­кра­щая обще­ние с Филип­пом, и, когда царь дви­нул­ся в Эпир и про­сил его при­нять уча­стие в похо­де, отве­чал отка­зом и остал­ся дома из опа­се­ния, как бы дей­ст­вия Филип­па не покры­ли дур­ной сла­вой и его. Когда же Филипп самым позор­ным обра­зом лишил­ся в борь­бе с рим­ля­на­ми флота и вооб­ще потер­пел пол­ную неуда­чу²⁶, а затем воз­вра­тил­ся в Пело­пон­нес и сно­ва попы­тал­ся обма­нуть мес­сен­цев, но сохра­нить тай­ну не сумел и стал чинить откры­тое наси­лие и разо­рять их стра­ну, — тут уже Арат порвал с ним окон­ча­тель­но, тем более, что про­ведал и о бес­че­стии, кото­рое Филипп нанес его дому, и был тяж­ко опе­ча­лен, но сыну ни о чем не рас­ска­зы­вал: ведь ниче­го, кро­ме созна­ния соб­ст­вен­но­го позо­ра, моло­до­му Ара­ту это дать не мог­ло, ибо ото­мстить обид­чи­ку он был не в силах.

Мне кажет­ся, что Филипп пре­тер­пел самую кру­тую и самую неожи­дан­ную пере­ме­ну, из мило­серд­но­го царя и скром­но­го юно­ши пре­вра­тив­шись в раз­нуздан­но­го и гнус­но­го тиран­на. Впро­чем это не было пере­ме­ною в харак­те­ре, про­сто при пол­ной без­на­ка­зан­но­сти вышло нару­жу зло, дол­гое вре­мя таив­ше­е­ся во мра­ке, под гне­том стра­ха. 52. Да, ибо чув­ство, кото­рое он питал к Ара­ту, с само­го нача­ла скла­ды­ва­лось из сты­да и стра­ха, и об этом свиде­тель­ст­ву­ет его рас­пра­ва с преж­ним сво­им настав­ни­ком. Филипп хотел убить Ара­та в уве­рен­но­сти, что пока тот жив, ему нико­гда не быть не толь­ко что тиран­ном или царем, но даже сво­бод­ным; все же при­бег­нуть к пря­мо­му наси­лию он не решил­ся и пору­чил Таври­о­ну, одно­му из сво­их пол­ко­вод­цев и дру­зей, изве­сти его тай­ком, луч­ше все­го с помо­щью яда, и вдо­ба­вок в такое вре­мя, когда его, Филип­па, на месте не будет. Таври­он сумел сбли­зить­ся с Ара­том и дал ему яду, но не силь­но­го и не быст­ро­дей­ст­ву­ю­ще­го, а тако­го, что вна­ча­ле вызы­ва­ет лег­кий жар и неболь­шой кашель, а потом посте­пен­но при­во­дит к чахот­ке. Арат понял, в чем при­чи­на его неду­га, но пере­но­сил его спо­кой­но и мол­ча, слов­но какую-нибудь самую обыч­ную болезнь, пони­мая, что ника­ки­ми раз­об­ла­че­ни­я­ми делу не помочь. И толь­ко раз, когда один из близ­ких дру­зей, сидя у него в ком­на­те, увидел, как он хар­ка­ет кро­вью, и уди­вил­ся, Арат ска­зал ему: «Это, мой Кефа­лон, возда­я­ние за друж­бу с царя­ми».

53. Так он скон­чал­ся в Эгии, в сем­на­дца­тую свою стра­те­гию, и ахей­цы непре­мен­но жела­ли там же его и похо­ро­нить и воз­двиг­нуть памят­ник, достой­ный жиз­ни это­го чело­ве­ка. Но сики­о­няне счи­та­ли для себя несча­сти­ем, если тело Ара­та не будет пре­да­но погре­бе­нию у них и убеди­ли ахей­цев усту­пить им эту честь, а так как в Сики­оне суще­ст­во­вал древ­ний обы­чай, запре­щаю­щий хоро­нить мерт­вых в город­ских сте­нах, и так как обы­чай этот под­дер­жи­вал­ся силь­ней­шим суе­ве­ри­ем, посла­ли в Дель­фы спро­сить сове­та у Пифии. Пифия изрек­ла им сле­дую­щий ора­кул:

Все ахей­цы обра­до­ва­лись это­му про­ри­ца­нию, но боль­ше всех радо­ва­лись сики­о­няне, кото­рые пре­вра­ти­ли скорбь в празд­ник и немед­ля, укра­сив себя вен­ка­ми и обла­чив­шись в белые одеж­ды, с хва­леб­ны­ми пес­но­пе­ни­я­ми и хоро­вод­ны­ми пляс­ка­ми, понес­ли труп из Эгия к себе в город. Выбрав вид­ное ото­всюду место²⁷, они погреб­ли Ара­та, вели­чая его осно­ва­те­лем и спа­си­те­лем Сики­о­на. Место и поныне зовет­ся Ара­ти­ем, и здесь еже­год­но при­но­си­ли Ара­ту две жерт­вы: одну в день, когда он осво­бо­дил город от тиран­нии, — в пятый день меся­ца десия, кото­рый афи­няне назы­ва­ют анфе­сте­ри­о­ном, и сама жерт­ва име­но­ва­лась Изба­ви­тель­ною, а дру­гую — в день и месяц его рож­де­ния. Пер­вый из обрядов совер­шал жрец Зев­са Изба­ви­те­ля, вто­рой — жрец Ара­та, голов­ная повяз­ка у него была не чисто белая, а белая с крас­ным, и жерт­во­при­но­ше­ние сопро­вож­да­лось зву­ка­ми песен, кото­рые под кифа­ру пели акте­ры, а в шест­вии участ­во­ва­ли маль­чи­ки и под­рост­ки во гла­ве с гим­на­си­ар­хом, за ними сле­до­ва­ли чле­ны Сове­та в вен­ках и вся­кий желаю­щий из про­чих граж­дан. Кое-какие из этих обрядов сики­о­няне бла­го­го­вей­но хра­нят и теперь и совер­ша­ют их в те же самые дни. Но бо́льшая часть поче­стей, кото­рые преж­де ока­зы­ва­лись Ара­ту, забы­та с тече­ни­ем лет и под бре­ме­нем новых забот.

54. Вот что рас­ска­зы­ва­ют писа­те­ли о жиз­ни и харак­те­ре стар­ше­го Ара­та. Сына же его гнус­ный Филипп, с жесто­ко­стью соеди­няв­ший наг­лую раз­нуздан­ность, отра­вил ядом, не смер­тель­ным, но лишаю­щим рас­суд­ка. Им овла­де­ли стран­ные и страш­ные жела­ния, он испы­ты­вал неодо­ли­мую тягу к неле­пым поступ­кам, к вещам, столь­ко же постыд­ным, сколь­ко губи­тель­ным, и смерть, хотя он был еще так молод, при­шла к нему не бедою, но изба­ви­тель­ни­цей и исце­ле­ни­ем от бед. Прав­да, и Филипп понес заслу­жен­ное воз­мездие за свое под­лое зло­де­я­ние, дер­жа ответ перед Зев­сом-Покро­ви­те­лем Друж­бы и Госте­при­им­ства. Раз­би­тый рим­ля­на­ми²⁸ и сдав­шись на милость победи­те­лей, он лишил­ся сво­ей дер­жа­вы, лишил­ся все­го флота, за исклю­че­ни­ем лишь пяти кораб­лей, а кро­ме того обе­щал упла­тить тыся­чу талан­тов и выдал сына залож­ни­ком — и лишь на этих усло­ви­ях удер­жал за собою Македо­нию и дан­ни­ков Македо­нии. Бес­пре­рыв­но истреб­ляя самых достой­ных людей государ­ства и бли­жай­ших сво­их род­ст­вен­ни­ков, он напол­нил всю стра­ну ужа­сом и нена­ви­стью к царю. Сре­ди всех этих бед­ст­вий лишь одна была у него уда­ча — заме­ча­тель­ных досто­инств сын, но, завидуя поче­стям, кото­рые ока­зы­ва­ли юно­ше рим­ляне, Филипп убил его и пре­стол пере­дал дру­го­му сыну, Пер­сею, — как идет слух, не кров­но­му, а под­киды­шу, появив­ше­му­ся на свет у какой-то што­паль­щи­цы Гна­фе­нии. Это­го Пер­сея про­вел в три­ум­фаль­ном шест­вии Эми­лий, и на нем цар­ский род, полу­чив­ший нача­ло от Анти­го­на, пре­кра­тил­ся. А потом­ство Ара­та и в наши дни про­цве­та­ет в Сики­оне и в Пел­лене.