Утешение к Полибию

I. [20] (1) … Если ты срав­нишь (горо­да и памят­ни­ки из кам­ня с) нашей (жиз­нью), то они проч­ны, если же ты срав­нишь их с дей­ст­ви­я­ми при­ро­ды, кото­рая все раз­ру­ша­ет и воз­вра­ща­ет туда же, откуда они были созда­ны, то они ока­жут­ся недол­го­веч­ны­ми. Дей­ст­ви­тель­но, что бес­смерт­но­го созда­ли чело­ве­че­ские руки? Когда-нибудь увидят, что зна­ме­ни­тые семь чудес све­та и все, еще более чудес­ное, чем они, соору­жен­ное тще­сла­ви­ем после­дую­щих вре­мен, срав­ня­ет­ся с зем­лей. Так обсто­ит дело: ничто не веч­но, немно­гое дол­го­веч­но, одно хруп­ко одним обра­зом, дру­гое — дру­гим, конец у вещей раз­лич­ный, но все, что име­ло нача­ло, име­ет и конец. (2) Неко­то­рые гро­зят миру уни­что­же­ни­ем, и если мож­но им верить, то и эта все­лен­ная, кото­рая охва­ты­ва­ет все боже­ст­вен­ное и чело­ве­че­ское, в какой-нибудь день будет раз­ру­ше­на и погру­зит­ся в преж­ний хаос и тьму¹. После это­го пусть кто-нибудь идет и опла­ки­ва­ет отдель­ную жизнь, пусть он опла­ки­ва­ет раз­ва­ли­ны Кар­фа­ге­на, а так­же Нуман­ции и Корин­фа² и еще что-нибудь дру­гое, если и оно погиб­ло, в то вре­мя как погибнет даже то, что не име­ет места, куда бы упасть. Пусть кто-нибудь идет и жалу­ет­ся, что рок, кото­рый в кон­це кон­цов решит­ся на такое страш­ное дело, не поща­дил его. [21] (3) Кто столь высо­ко­ме­рен и весь­ма само­на­де­ян, чтобы при такой незыб­ле­мо­сти зако­нов при­ро­ды, кото­рая все при­во­дит к одно­му и тому же кон­цу, жела­ет исклю­че­ния для себя одно­го и сво­их близ­ких, спа­се­ния одно­го како­го-либо дома от гибе­ли, угро­жаю­щей даже само­му миру? (4) Итак, самое боль­шое уте­ше­ние — думать, что с тобой слу­чи­лось то, что все до тебя пре­тер­пе­ли и все будут тер­петь; и мне кажет­ся, что при­ро­да то, что она сде­ла­ла самым тяже­лым, сде­ла­ла все­об­щим для того, чтобы это равен­ство смяг­ча­ло жесто­кость судь­бы.

II. (1) И это так­же нема­ло тебе помо­жет, если ты поду­ма­ешь о том, что твоя скорбь не при­не­сет поль­зы ни тому, о ком ты тос­ку­ешь, ни тебе; ведь ты не будешь желать, чтобы дол­го про­дол­жа­лось то, что не име­ет смыс­ла. Ибо если мы хотя бы чего-нибудь дости­га­ли посред­ст­вом печа­ли, то сколь­ко я еще ни про­лил слез из-за сво­ей судь­бы, я готов про­лить их из-за тво­е­го горя; даже и теперь я нашел бы сле­зы, что про­ли­лись бы из этих, уже исто­щен­ных пла­чем от соб­ст­вен­ных бед­ст­вий глаз, если толь­ко это при­не­сет тебе поль­зу³. (2) Что же ты мед­лишь? Давай жало­вать­ся вме­сте, даже пусть пока зву­чит толь­ко моя жало­ба: «О ты, по обще­му мне­нию, неспра­вед­ли­вая судь­ба, ты, каза­лось, до сих пор обе­ре­га­ла это­го чело­ве­ка, кото­рый по тво­ей мило­сти удо­сто­ил­ся такой чести, что его успех избе­жал зави­сти, а это ред­ко кому выпа­да­ло на долю. И вот, ты, судь­ба, при­чи­ни­ла ему эту боль, кото­рая мог­ла пора­зить его как самая боль­шая скорбь, пока жив Цезарь. После того как ты хоро­шень­ко осмот­ре­ла это­го чело­ве­ка со всех сто­рон, ты заме­ти­ла, что толь­ко с этой сто­ро­ны он досту­пен тво­им уда­рам. (3) Чем же еще ты мог­ла ему навредить? Ты отня­ла бы день­ги? Нико­гда он не был им под­вла­стен; и теперь, насколь­ко это воз­мож­но, отка­зы­ва­ет­ся от них и при такой лег­ко­сти их при­об­ре­те­ния не ищет ника­кой боль­шей поль­зы, чем пре­зре­ние к ним. (4) Ты мог­ла отнять у него дру­зей? Ты зна­ла, что он так при­вет­лив, что вме­сто утра­чен­ных лег­ко мог бы при­об­ре­сти новых; про него одно­го из всех тех, кого я счи­таю зна­чи­тель­ным при импе­ра­тор­ском дво­ре, я, кажет­ся, знаю, что хотя он всем поле­зен в каче­стве дру­га, все же ско­рее он для всех жела­нен сам по себе. (5) Допу­стим, ты лиши­ла бы его хоро­шей репу­та­ции? Она у него настоль­ко проч­на, что даже ты сама не мог­ла бы ее поко­ле­бать. Ты отня­ла бы у него хоро­шее здо­ро­вье? Ты зна­ла, что его дух бла­го­да­ря бла­го­род­ным нау­кам, кото­ры­ми он не толь­ко питал­ся, но и с кото­ры­ми родил­ся, так про­чен, что воз­вы­ша­ет­ся над все­ми стра­да­ни­я­ми тела. (6) Ты мог­ла бы похи­тить у него жизнь? Как мало ты навреди­ла бы ему! Весь­ма дол­гую жизнь обе­ща­ла ему сла­ва его талан­та; он сам поза­бо­тил­ся о том, чтобы про­дол­жа­лась жизнь луч­шей части его суще­ства, и бла­го­да­ря изя­ще­ству его пре­крас­ных ора­тор­ских про­из­веде­ний он спас себя от забве­ния. Пока будет хоть какой-нибудь почет нау­кам, пока будет суще­ст­во­вать сила латин­ско­го или пре­лесть гре­че­ско­го язы­ка, он не будет забыт вме­сте с име­на­ми вели­ких мужей⁴, талан­там кото­рых он был или равен, или, если это­му про­ти­вит­ся его скром­ность, при­бли­зил­ся к ним. [22] (7) А поэто­му ты при­ду­ма­ла толь­ко это одно, чем бы ты мог­ла боль­ше все­го ему навредить; ибо чем луч­ше чело­век, тем обыч­но чаще он пере­но­сит твои уда­ры, судь­ба, ведь ты сви­реп­ст­ву­ешь без вся­ко­го раз­бо­ра и вну­ша­ешь страх даже сре­ди сво­их бла­го­де­я­ний. Что тебе сто­и­ло осво­бо­дить от неспра­вед­ли­во­сти это­го чело­ве­ка, к кото­ро­му, по-види­мо­му, твоя снис­хо­ди­тель­ность при­шла не без при­чи­ны и не выпа­ла слу­чай­но, как это у тебя обыч­но быва­ет».

III. (1) Мы можем доба­вить, если ты хочешь, Поли­бий, к этим моим жало­бам то, что спо­соб­но­сти юно­ши не успе­ли раз­вить­ся; он был достой­ным тебя бра­том, хотя ты, конеч­но, пол­но­стью заслу­жил, чтобы не огор­чать­ся даже из-за менее достой­но­го бра­та. Еди­но­душ­но свиде­тель­ство о нем всех людей: его недо­ста­ет — это твоя заслу­га, его хва­лят — его заслу­га. (2) В нем ниче­го не было тако­го, чего бы ты с радо­стью не при­знал бы; ты так­же мог быть доб­рым и по отно­ше­нию к менее хоро­ше­му бра­ту, но к это­му твоя род­ст­вен­ная при­вя­зан­ность, най­дя в нем достой­ные при­род­ные каче­ства, про­яви­лась гораздо сво­бод­нее. При его вли­я­нии он нико­му не при­чи­нил вреда, нико­гда нико­му он не угро­жал тем, что ты его брат. Глядя на твою скром­ность, он вос­пи­ты­вал себя и пони­мал, насколь­ко ты для сво­их близ­ких вели­кая честь и вели­кое бре­мя: он выдер­жал эту тяжесть. (3) О судь­ба, несмот­ря ни на какие доб­ро­де­те­ли наши, жесто­кая и неспра­вед­ли­вая ко всем! Преж­де чем твой брат, Поли­бий, испы­тал сча­стье, он был его лишен. И все же я пони­маю, что я недо­ста­точ­но выра­жаю него­до­ва­ние, ведь нет ниче­го труд­нее, чем отыс­кать под­хо­дя­щие сло­ва для боль­шо­го горя. И все же и сей­час, если этим мож­но чего-нибудь достичь, давай жало­вать­ся вме­сте: (4) «Чего же ты хоте­ла, столь неспра­вед­ли­вая и без­жа­лост­ная судь­ба? Как быст­ро ты пожа­ле­ла о сво­ей бла­го­склон­но­сти? Что за жесто­кость — напасть на бра­тьев и нару­шить путем кро­ва­во­го похи­ще­ния их еди­но­душ­ный союз? Ты так хоте­ла рас­тре­во­жить дом, счаст­ли­во напол­нен­ный пре­крас­ны­ми юно­ша­ми, дом, где ни один из бра­тьев не лишен досто­инств, и без вся­ко­го осно­ва­ния выбра­ла имен­но его? (5) Зна­чит, ника­кой поль­зы не при­но­сит ни невин­ность, стро­го соблюдаю­щая все зако­ны, ни древ­няя уме­рен­ность, ни соблюде­ние пол­ной воз­дер­жан­но­сти на вер­шине сча­стья и могу­ще­ства, ни искрен­няя и вер­ная любовь к нау­кам, ни сво­бод­ный от вся­ко­го поро­ка дух? Скор­бит Поли­бий и, пред­у­преж­ден­ный на при­ме­ре одно­го бра­та, что мож­но бес­по­ко­ить­ся и за осталь­ных, он боит­ся даже за то, что мог­ло быть уте­ше­ни­ем его скор­би. Жесто­кое зло­де­я­ние! Скор­бит Поли­бий и стра­да­ет в чем-то, несмот­ря на бла­го­же­ла­тель­ность Цеза­ря! Без вся­ко­го сомне­ния, о необуздан­ная судь­ба, ты уси­лен­но доби­ва­лась того, чтобы пока­зать, что даже Цеза­рем никто не может быть защи­щен от тебя».

IV. [23] (1) Мы можем еще дол­го жало­вать­ся на судь­бу, но изме­нить ее не можем: она оста­нет­ся суро­вой и неумо­ли­мой; ее никто не поко­леб­лет ни упре­ком, ни сле­за­ми, ни дово­да­ми; она нико­гда нико­го не щадит, нико­му ниче­го не спус­ка­ет. Поэто­му нам сле­ду­ет воз­дер­жать­ся от бес­по­лез­ных слез, ибо наша скорбь ско­рее при­со­еди­нит нас к покой­ным, чем воз­вра­тит их нам; раз она нас муча­ет и нам ничем не помо­га­ет, сле­ду­ет сра­зу же отка­зать­ся от скор­би и защи­тить душу от напрас­ных уте­ше­ний и неко­е­го горь­ко­го жела­ния скор­беть. (2) Ибо, если разум не поло­жит конец нашим сле­зам, то судь­ба это­го не сде­ла­ет. Посмот­ри-ка вокруг себя на всех смерт­ных, всюду есть обиль­ный и посто­ян­ный повод для слез: одно­го тяже­лая бед­ность обре­ка­ет на еже­днев­ный труд, дру­го­го тре­во­жит нико­гда не успо­ка­и­ваю­ще­е­ся често­лю­бие, тот стра­шит­ся богат­ства, кото­ро­го он желал, и стра­да­ет от того, чего жаж­дал, это­го муча­ет оди­но­че­ство, дру­го­го — тол­па, посто­ян­но оса­ждаю­щая его при­хо­жую. Этот стра­да­ет от того, что у него есть дети, тот — что поте­рял детей: сле­зы у нас иссяк­нут ско­рее, чем повод для печа­ли. (3) Раз­ве ты не заме­ча­ешь, какую жизнь нам обе­ща­ла при­ро­да, кото­рая поже­ла­ла, чтобы пер­вым пла­чем был плач при рож­де­нии чело­ве­ка? Нача­лу, с кото­рым мы появ­ля­ем­ся на свет, соот­вет­ст­ву­ет весь ряд после­дую­щих лет. Тако­ва наша жизнь, и поэто­му нам сле­ду­ет быть уме­рен­ным в том, что нам при­хо­дит­ся делать посто­ян­но, и имея в виду, сколь­ко печаль­но­го нам еще гро­зит, мы долж­ны если не пре­кра­тить сле­зы, то по край­ней мере сдер­жи­вать их. Ни в чем не сле­ду­ет про­яв­лять боль­ше сдер­жан­но­сти, как в том, что при­хо­дит­ся употреб­лять так часто.

V. (1) И не мень­ше тебе помо­жет, если ты поду­ма­ешь о том, что твоя скорбь нико­му так не тягост­на, как тому, кому она, по тво­е­му мне­нию, пред­на­зна­ча­ет­ся: ведь он или не хочет, чтобы ты мучил­ся, или не зна­ет об этом. Сле­до­ва­тель­но, нет смыс­ла в испол­не­нии того дол­га, кото­рый для того, ради кого он испол­ня­ет­ся, бес­по­ле­зен, если он ниче­го не чув­ст­ву­ет, или непри­я­тен, если он что-либо чув­ст­ву­ет. [24] (2) Я осме­люсь утвер­ждать, что нет нико­го во всем мире, кого радо­ва­ли бы твои сле­зы. Как же так? Ты дума­ешь, что у тво­е­го бра­та есть про­тив тебя умы­сел, кото­ро­го нет ни у кого дру­го­го: ты дума­ешь, что он хочет вредить тебе этой мукой, что он хочет отвлечь тебя от тво­ей дея­тель­но­сти, то есть от науч­ных заня­тий, и от Цеза­ря? Это неве­ро­ят­но. Ведь он про­явил к тебе как к бра­ту неж­ность, почте­ние как к род­ст­вен­ни­ку, ува­же­ние как к высо­ко­му долж­ност­но­му лицу; он хочет быть для тебя пред­ме­том люб­ви, а не мучи­те­лем. Поэто­му что поль­зы сох­нуть от печа­ли, кото­рой твой брат жела­ет поло­жить конец, если толь­ко у покой­ных сохра­ня­ет­ся спо­соб­ность чув­ст­во­вать? (3) О дру­гом бра­те, воля кото­ро­го мог­ла бы пока­зать­ся неяс­ной, я поста­вил бы все эти утвер­жде­ния под сомне­ние и ска­зал бы: «Или, если твой брат жела­ет, чтобы ты мучил себя бес­ко­неч­ны­ми сле­за­ми, то он недо­сто­ин тво­е­го чув­ства; или, если он не жела­ет это­го, то оставь скорбь, кото­рая не нуж­на нико­му из вас. По бес­сер­деч­но­му бра­ту не сто­ит так тос­ко­вать, а любя­щий брат не хочет, чтобы по нему тос­ко­ва­ли до такой сте­пе­ни». Одна­ко о тво­ем умер­шем бра­те, доб­ро­сер­де­чие кото­ро­го столь извест­но, мож­но с уве­рен­но­стью ска­зать, что для него не может быть боль­нее, чем если его смерть для тебя горест­на, если она как-то муча­ет тебя, если она бес­ко­неч­ны­ми сле­за­ми рас­стра­и­ва­ет, а так­же утом­ля­ет твои гла­за, никак не заслу­жи­ваю­щие этих стра­да­ний. (4) Одна­ко ничто так не удер­жит твою брат­скую неж­ность от бес­по­лез­ных слез, как мысль о том, что ты дол­жен слу­жить при­ме­ром для сво­их бра­тьев, стой­ко пере­не­сти эту обиду судь­бы. Ведь вели­кие пол­ко­вод­цы, когда дела обсто­ят пло­хо, посту­па­ют так: они наме­рен­но при­тво­ря­ют­ся весе­лы­ми и под мни­мым весе­льем скры­ва­ют пло­хое состо­я­ние дел, чтобы вои­ны, если увидят подав­лен­ное настро­е­ние сво­его пред­во­ди­те­ля, сами не пали духом. Так же и ты теперь дол­жен посту­пать. (5) При­ми выра­же­ние лица, не соот­вет­ст­ву­ю­щее тво­е­му настро­е­нию, и, если можешь, оставь вооб­ще всю скорбь, если же нет, то спрячь и скры­вай ее внут­ри, чтобы она не обна­ру­жи­ва­лась, и поста­рай­ся, чтобы твои бра­тья тебе под­ра­жа­ли, и видя, как посту­па­ешь ты, они будут счи­тать это достой­ным поведе­ни­ем и обо­д­рят­ся тво­им видом. Ты дол­жен быть для них и уте­ше­ни­ем, и уте­ши­те­лем, но ты не смо­жешь про­ти­во­сто­ять их скор­би, если дашь волю сво­ей.

VI. [25] (1) От слиш­ком боль­шой скор­би тебя может удер­жать и такое обсто­я­тель­ство, если ты вну­шишь его само­му себе: из того, что ты дела­ешь, ничто не может быть скры­то. Чело­ве­че­ство еди­но­душ­но назна­чи­ло тебе боль­шую роль: ты дол­жен ее под­дер­жи­вать. Тебя окру­жа­ет вся эта тол­па уте­шаю­щих, кото­рая хочет знать, что у тебя на душе, и наблюда­ет, сколь­ко силы у тебя есть про­тив боли, и уме­ешь ли ты достой­но вести себя толь­ко в сча­стье, или ты можешь муже­ст­вен­но пере­но­сить и несча­стье. Они вни­ма­тель­но следят за тво­им взглядом. (2) Неза­ви­си­мы во всех отно­ше­ни­ях те, у кото­рых настро­е­ние может быть скры­то: тебе же не дано иметь тай­ну. Судь­ба поста­ви­ла тебя на виду у всех. Все узна­ют, как ты вел себя после это­го уда­ра, тот­час ли ты сло­жил ору­жие, будучи в состо­я­нии потря­се­ния, или же остал­ся в пози­ции сопро­тив­ле­ния. Уже дав­но и любовь импе­ра­то­ра, и твои науч­ные заня­тия поста­ви­ли тебя на высо­кую сту­пень; ничто обык­но­вен­ное и низ­кое тебе не под­хо­дит. Одна­ко, есть ли что-нибудь более низ­кое и нему­же­ст­вен­ное, чем поз­во­лить скор­би погу­бить себя? (3) Нахо­дясь в таком же печаль­ном поло­же­нии, тебе не поз­во­ле­но делать то, что поз­во­ле­но тво­им бра­тьям; мно­гое тебе не поз­во­ле­но в силу мне­ния, кото­рое сло­жи­лось из-за тво­их науч­ных заня­тий и тво­е­го харак­те­ра, люди мно­го от тебя тре­бу­ют, на мно­гое наде­ют­ся. Если бы ты хотел, чтобы тебе все было доз­во­ле­но, ты не дол­жен был обра­щать на себя взо­ры всех людей: теперь же ты дол­жен выпол­нять то, что ты пообе­щал. Все те, кото­рые вос­хва­ля­ют труды тво­е­го ума, те, кото­рые их пере­пи­сы­ва­ют, и те, кото­рым хотя и не нуж­но тво­е­го уде­ла, необ­хо­дим твой ум, все они — наблюда­те­ли тво­е­го состо­я­ния души. Итак, ты нико­гда не смо­жешь сде­лать ниче­го не достой­но­го дея­тель­но­сти выдаю­ще­го­ся и обра­зо­ван­но­го мужа, чтобы мно­гим не при­шлось рас­ка­и­вать­ся в сво­ем вос­тор­жен­ном мне­нии о тебе. (4) Пла­кать без­мер­но тебе не поз­во­ле­но, да и не толь­ко это не поз­во­ле­но. Не поз­во­ле­но про­длить даже сон за счет части дня или убе­жать от суе­ты мир­ской в покой тихо­го поме­стья или во вре­мя при­ят­но­го путе­ше­ст­вия дать отдых телу от трудо­ем­кой посто­ян­ной государ­ст­вен­ной служ­бы или отвлечь мысль раз­но­об­ра­зи­ем зре­лищ или вооб­ще рас­пре­де­лить вре­мя по сво­е­му усмот­ре­нию. [26] Мно­гое тебе не поз­во­ле­но из того, что поз­во­ле­но самым низ­ким и живу­щим в глу­ши. (5) Высо­кое поло­же­ние — это боль­шое раб­ство. Тебе ниче­го нель­зя сде­лать по сво­е­му усмот­ре­нию, так мно­го тысяч людей долж­но быть выслу­ша­но, так мно­го про­ше­ний при­веде­но в порядок, собра­но столь боль­шое коли­че­ство дел, сте­каю­щих­ся со всей стра­ны, чтобы мож­но было бы по поряд­ку пред­ста­вить их для реше­ния само­му вели­ко­му прин­цеп­су. Тебе не поз­во­ле­но, гово­рю я, пла­кать; чтобы ты мог услы­шать мно­гих пла­чу­щих, чтобы услы­шать моль­бы тех, кото­рые нахо­дят­ся в опас­но­сти и стре­мят­ся добить­ся мило­сти само­го мило­серд­но­го Цеза­ря, тебе сле­ду­ет высу­шить свои сле­зы.

VII. (1) Одна­ко в каче­стве более лег­ких средств тебе помо­жет такое: вся­кий раз, как ты захо­чешь забыть обо всем, думай о Цеза­ре. Поду­май, какой вер­но­стью, каким усер­ди­ем ты ему обя­зан за его доб­роту к тебе: ты пой­мешь, что тебе нель­зя сги­бать­ся, как и тому, на пле­чах кото­ро­го, как пере­да­ет миф, дер­жит­ся все­лен­ная, если толь­ко он суще­ст­ву­ет⁵. (2) Так­же само­му Цеза­рю, кото­ро­му все поз­во­ле­но, по тем же при­чи­нам мно­гое не поз­во­ле­но: ведь сон всех людей охра­ня­ет его бди­тель­ность, для досу­га всех — его работа, для убла­готво­ре­ния всех — его дея­тель­ность, для при­во­лья всех — его заня­тость. С тех пор как Цезарь посвя­тил себя слу­же­нию всей зем­ле, он себе уже не при­над­ле­жит, и подоб­но звездам, без отды­ха совер­шаю­щим свой путь, ему нико­гда не доз­во­ля­ет­ся ни оста­но­вить­ся, ни делать что-либо для себя. (3) В неко­то­ром роде так­же и на тебя нала­га­ет­ся подоб­ная необ­хо­ди­мость: тебе нель­зя думать ни о сво­их бла­гах, ни о сво­их науч­ных заня­ти­ях. Пока Цезарь вла­де­ет миром, ты не можешь пре­да­вать­ся ни наслаж­де­нию, ни скор­би, ника­ким дру­гим вещам: ты обя­зан все­го себя отда­вать Цеза­рю. (4) Учти и то, что, посколь­ку ты посто­ян­но гово­ришь, что Цезарь тебе доро­же тво­ей жиз­ни, тебе нель­зя жало­вать­ся на судь­бу, пока жив Цезарь: если он невредим, зна­чит невреди­мы и твои близ­кие. Ты ниче­го не поте­рял, твои гла­за долж­ны быть не толь­ко сухи­ми, но и испол­нен­ны­ми радо­сти, в нем ты име­ешь все, он заме­ня­ет тебе всех. Ты был недо­ста­точ­но бла­го­да­рен за свое сча­стье, что совсем несвой­ст­вен­но тво­е­му весь­ма рас­суди­тель­но­му и бла­го­че­сти­во­му уму, если ты поз­во­ля­ешь себе о чем-либо пла­кать, пока Цезарь жив.

VIII. (1) Еще посо­ве­тую одно не столь силь­ное, но более испы­тан­ное сред­ство. Когда ты воз­вра­тишь­ся домой, тогда-то тебе и сле­ду­ет опа­сать­ся скор­би. Дей­ст­ви­тель­но, пока все твое вни­ма­ние будет обра­ще­но на твое боже­ство, она не най­дет к тебе ника­ко­го досту­па, тобой пол­но­стью овла­де­ет Цезарь, когда же ты уда­лишь­ся от него, тогда скорбь как бы вос­поль­зу­ет­ся пред­ста­вив­шим­ся слу­ча­ем и тво­ей без­за­щит­но­стью и посте­пен­но впол­зет в твою почти успо­ко­ен­ную душу. (2) Из-за это­го и нель­зя, чтобы ты даже на какое-то вре­мя оста­вил заня­тия, пусть теперь твои науч­ные заня­тия, кото­рые ты так дав­но и так искренне любишь, помо­гут тебе в бла­го­дар­ность, пусть они обе­ре­га­ют тебя, сво­его масте­ра и почи­та­те­ля, пусть дол­го пре­бы­ва­ют с тобой Гомер и Вер­ги­лий. Они име­ли боль­шие заслу­ги перед родом чело­ве­че­ским, как и у тебя есть заслу­ги перед все­ми и перед ними; ты захо­тел, чтобы то, что они напи­са­ли, ста­ло извест­но мно­гим, не толь­ко тем, для кого они писа­ли. Все то вре­мя, в тече­ние кото­ро­го ты будешь вве­рять себя их защи­те, не будет пред­став­лять для тебя опас­но­сти. А теперь, по мере сил, создай труд о сво­ем Цеза­ре, чтобы его дея­ния были про­слав­ле­ны вове­ки близ­ким ему чело­ве­ком: ведь Цезарь сам будет давать тебе мате­ри­ал и обра­зец для пре­крас­но­го изло­же­ния и опи­са­ния его подви­гов⁶. [27] (3) Я не смею тебя уго­ва­ри­вать, чтобы ты со свой­ст­вен­ным тебе изя­ще­ст­вом спле­тал рас­ска­зи­ки и эзо­пов­ские бас­ни, тво­ре­ния, не испы­тан­ные рим­ски­ми талан­та­ми⁷. Нелег­ко, пожа­луй, чтобы силь­но потря­сен­ная душа мог­ла бы столь быст­ро обра­тить­ся к слиш­ком радост­ным заня­ти­ям. Одна­ко счи­тай ее уже окреп­шей и вер­нув­шей­ся в нор­маль­ное состо­я­ние, если она смо­жет от более серь­ез­ных трудов перей­ти к более воль­ным. (4) Ибо при пер­вых заня­ти­ях душу, хотя еще боль­ную и борю­щу­ю­ся, отвле­чет сама серь­ез­ность пред­ме­тов, кото­ры­ми она будет зани­мать­ся; вто­рые, кото­рые долж­но сочи­нять в спо­кой­ном состо­я­нии, душа не пере­не­сет, если она еще все­це­ло не овла­де­ла собой. Поэто­му тебе сле­ду­ет занять свою душу сна­ча­ла более серь­ез­ным пред­ме­том, а затем урав­но­ве­сить более радост­ным.

IX. (1) Так­же будет для тебя боль­шим облег­че­ни­ем, если ты часто будешь спра­ши­вать себя так: «Скорб­лю ли я ради себя или ради того, кто ушел из жиз­ни? Если ради себя, то нече­го мне хва­лить­ся моей при­вя­зан­но­стью, и скорбь, кото­рая оправ­ды­ва­ет­ся толь­ко тем, что она искрен­няя, когда она обра­ще­на на соб­ст­вен­ную поль­зу, уда­ля­ет­ся от люб­ви, а бла­го­род­но­му чело­ве­ку менее все­го под­хо­дит быть рас­чет­ли­вым в скор­би о бра­те. (2) Если я скорб­лю ради него, то я дол­жен выбрать одно из таких двух мне­ний: если у покой­ных не оста­ет­ся ника­ко­го чув­ства, тогда мой брат избе­жал всех тягот жиз­ни и вер­нул­ся в то место, в кото­ром он был до рож­де­ния. Сво­бод­ный от все­го зла, он ниче­го не боит­ся, ниче­го не жела­ет, ниче­го не испы­ты­ва­ет. Что это за безу­мие, чтобы я посто­ян­но скор­бел о том, кто нико­гда уже не испы­та­ет ника­кой скор­би? (3) Если же у покой­ных сохра­ня­ют­ся какие-либо чув­ства, то теперь душа мое­го бра­та, как бы выпу­щен­ная из дол­говре­мен­ной тюрь­мы, нако­нец, раду­ет­ся сво­ей само­сто­я­тель­но­сти и сво­бо­де и наслаж­да­ет­ся созер­ца­ни­ем при­ро­ды. С высоты сво­его поло­же­ния она пре­зи­ра­ет все чело­ве­че­ское, а боже­ст­вен­ное, суть кото­ро­го она напрас­но так дол­го ста­ра­лась узнать, видит бли­же. Итак, зачем я муча­юсь тос­кой по тому, кто или бла­жен, или ничто? Опла­ки­вать бла­жен­но­го — зависть, опла­ки­вать несу­ще­ст­ву­ю­ще­го — безу­мие». [28] (4) Или тебя бес­по­ко­ит то, что, как кажет­ся, твой брат лишил­ся огром­ных и мно­го­чис­лен­ных благ? Когда ты дума­ешь, как мно­го он поте­рял, луч­ше поду­май, что боль­ше тако­го, чего он уже не стра­шит­ся: его не будет тер­зать гнев, удру­чать болезнь, раз­дра­жать подо­зре­ние, пре­сле­до­вать снедаю­щая и все­гда враж­деб­ная к чужим успе­хам зависть, тре­во­жить страх, бес­по­ко­ить непо­сто­ян­ство судь­бы, быст­ро пере­ме­щаю­щей свои дары. Если ты хоро­шо посчи­та­ешь, то ему боль­ше дано, чем отня­то. (5) Он не будет наслаж­дать­ся ни богат­ства­ми, ни тво­им вли­я­ни­ем, ни сво­им, он не будет ни при­ни­мать, ни совер­шать бла­го­де­я­ния: счи­та­ешь ли ты его несчаст­ным, пото­му что он это все поте­рял, или счаст­ли­вым, пото­му что он это­го не жаж­дет? Поверь мне, тот, кому сча­стье не нуж­но, бла­жен­ней того, кому оно слу­жит. Люди вла­де­ют с трудом все­ми эти­ми бла­га­ми, кото­рые вос­хи­ща­ют нас сия­ю­щей, но обман­чи­вой радо­стью: день­ги, поло­же­ние, власть и мно­гое дру­гое, от чего сле­пая алч­ность рода чело­ве­че­ско­го при­хо­дит в изум­ле­ние. На эти бла­га смот­рят с зави­стью, как и на тех, кото­рых они укра­ша­ют и обре­ме­ня­ют; бла­га боль­ше угро­жа­ют, чем при­но­сят поль­зу, они нена­деж­ны и непо­сто­ян­ны, их нико­гда проч­но не удер­жать, ибо даже если ниче­го не нуж­но опа­сать­ся в буду­щем, то само сохра­не­ние боль­шо­го сча­стья при­чи­ня­ет бес­по­кой­ство. (6) Если ты поже­ла­ешь верить тем, кто глуб­же видит исти­ну, то узна­ешь, что вся жизнь — мука; вверг­ну­тые в это глу­бо­кое и бес­по­кой­ное море с пере­мен­ны­ми отли­ва­ми и при­ли­ва­ми, посто­ян­но бро­саю­щее нас, то под­ни­мая к мгно­вен­но­му бла­го­по­лу­чию, то опус­кая и при­чи­няя нам боль­шой ущерб, мы пови­са­ем и рас­ка­чи­ва­ем­ся на вол­нах, и стал­ки­ва­ем­ся друг с дру­гом. Рано или позд­но мы тер­пим кораб­ле­кру­ше­ние, мы посто­ян­но испы­ты­ва­ем страх. В этом столь бур­ном и откры­том для всех вих­рей море для пла­ваю­щих нет ника­кой дру­гой гава­ни, кро­ме смер­ти. (7) Так что, пра­во же, ты поза­виду­ешь сво­е­му бра­ту: он спо­ко­ен. Нако­нец он сво­бо­ден, нако­нец он в без­опас­но­сти, нако­нец он бес­смер­тен. Он опе­ре­дил Цеза­ря со всем его потом­ст­вом, оста­вил поза­ди тебя со все­ми бра­тья­ми. Преж­де чем судь­ба в чем-нибудь смог­ла изме­нить к нему бла­го­склон­ность, он поки­нул ее, когда она еще была на его сто­роне и осы­па­ла его дара­ми щед­рой рукой. (8) Теперь он наслаж­да­ет­ся чистым и без­об­лач­ным небом; из низ­ко­го и ничтож­но­го места он устре­мил­ся туда, куда, что бы там ни было, попа­да­ют в бла­жен­ное лоно осво­бож­ден­ные от оков души. И теперь он сво­бод­но бро­дит и с вели­чай­шим наслаж­де­ни­ем обо­зре­ва­ет все бла­га при­ро­ды. Ты заблуж­да­ешь­ся, твой брат не лишил­ся све­та, наобо­рот, он обрел свет под­лин­ный. (9) Туда ведет нас всех общая доро­га: зачем нам опла­ки­вать судь­бу? Он не поки­нул нас, он нас опе­ре­дил. [29] Поверь мне, вели­кое сча­стье — сама необ­хо­ди­мость смер­ти. Нет ниче­го надеж­но­го даже на день. Кто уга­да­ет при столь тем­ной и скры­той истине, про­яви­ла ли смерть по отно­ше­нию к тво­е­му бра­ту зависть или заботу?

X. (1) Несо­мнен­но, так как ты во всех делах любишь спра­вед­ли­вость, тебе помо­жет так­же и такое раз­мыш­ле­ние. Тебе ведь не была нане­се­на обида утра­той бра­та, а напро­тив, ока­за­но бла­го­де­я­ние тем, что ты мог столь дол­го поль­зо­вать­ся и услаж­дать­ся его при­вя­зан­но­стью. (2) Неспра­вед­лив тот, кто не пре­до­став­ля­ет даю­ще­му пра­во рас­по­ря­жать­ся сво­им подар­ком, жаден тот, кто не раду­ет­ся тому, что полу­чил, а горю­ет о том, что при­шлось воз­вра­тить. Небла­го­да­рен тот, кто пре­кра­ще­ние удо­воль­ст­вия назы­ва­ет оскорб­ле­ни­ем, глуп тот, кто счи­та­ет, что есть поль­за толь­ко от сию­ми­нут­ных благ, кто не нахо­дит успо­ко­е­ния в минув­ших бла­гах и не счи­та­ет их более надеж­ны­ми, так как не при­хо­дит­ся опа­сать­ся, что они пре­кра­тят­ся. (3) Слиш­ком сужа­ет свои радо­сти тот, кто пола­га­ет, что наслаж­да­ет­ся толь­ко тем, что он в насто­я­щий момент име­ет и видит, и счи­та­ет ничем то, что он имел. Нас быст­ро покида­ет вся­кое наслаж­де­ние, оно течет и про­хо­дит мимо и отни­ма­ет­ся у нас рань­ше, чем при­хо­дит. Поэто­му нуж­но направ­лять душу в про­шлое и вос­кре­шать все то, что нас когда-то радо­ва­ло, и часты­ми дума­ми об этом воздей­ст­во­вать на душу: про­дол­жи­тель­нее и надеж­нее вос­по­ми­на­ние о радо­стях, чем радо­сти суще­ст­ву­ю­щие. (4) Итак, то, что у тебя был пре­вос­ход­ный брат, рас­смат­ри­вай как выс­шее бла­го: не думай о том, насколь­ко доль­ше он мог бы с тобой про­быть, но о том, как дол­го он дей­ст­ви­тель­но про­был с тобой. При­ро­да тебе, как и осталь­ных бра­тьев, не дала его в соб­ст­вен­ность, а дала его лишь на вре­мя. Когда же она сочла нуж­ным, то потре­бо­ва­ла его назад и при этом руко­вод­ст­во­ва­лась не тем, когда ты насы­тишь­ся, а сво­и­ми зако­на­ми. (5) Если кто-нибудь недо­во­лен тем, что он воз­вра­тил взя­тые им взай­мы день­ги, в осо­бен­но­сти, если он поль­зо­вал­ся ими бес­плат­но, раз­ве мож­но счи­тать его спра­вед­ли­вым чело­ве­ком? При­ро­да дала тво­е­му бра­ту жизнь, она дала ее и тебе. Если она, исполь­зуя свое пра­во, по сво­е­му усмот­ре­нию, выбрав кого-то, потре­бо­ва­ла свой долг рань­ше, то не она вино­ва­та, ее усло­вия тебе извест­ны, а жад­ная надеж­да чело­ве­че­ской души, кото­рая часто забы­ва­ет о сущ­но­сти при­ро­ды и нико­гда не пом­нит о сво­ем уде­ле, раз­ве лишь когда ей об этом напо­ми­на­ют. (6) Поэто­му радуй­ся, что ты имел тако­го бла­го­род­но­го бра­та, и счи­тай за бла­го, что общал­ся с ним, хотя это ока­за­лось коро­че, чем ты хотел. Поду­май, ведь в выс­шей сте­пе­ни радост­но, что он у тебя был, и совер­шен­но есте­ствен­но, что ты его поте­рял. Ведь нет ниче­го более несо­об­раз­но­го, чем быть потря­сен­ным тем, что такой брат достал­ся ему на недо­ста­точ­но дол­гий срок, вме­сто того, чтобы радо­вать­ся, что он ему вооб­ще достал­ся.

XI. (1) «Но он был похи­щен неожи­дан­но». Вся­ко­го обма­ны­ва­ют соб­ст­вен­ное лег­ко­ве­рие и доб­ро­воль­ное забве­ние смерт­но­сти тех, кого он любит. При­ро­да нико­му не дава­ла обе­ща­ния изба­вить его от уста­нов­лен­ной ею неиз­беж­но­сти. Еже­днев­но перед наши­ми гла­за­ми про­хо­дят похо­рон­ные про­цес­сии зна­ко­мых и незна­ко­мых, одна­ко мы не обра­ща­ем на это вни­ма­ния и счи­та­ем вне­зап­ным то, что пред­ве­ща­ет­ся нам в тече­ние всей жиз­ни. Итак, это не неспра­вед­ли­вость судь­бы, а нена­сыт­ная во всем пороч­ность чело­ве­че­ско­го ума, кото­рый него­ду­ет, что его уда­ля­ют оттуда, куда он был допу­щен из мило­сти. [30] (2) Насколь­ко спра­вед­ли­вее тот, кто при изве­стии о смер­ти сына про­из­нес сло­ва, достой­ные вели­ко­го чело­ве­ка: «Когда я его родил, я уже тогда знал, что он умрет»⁸. Никак не при­хо­дит­ся удив­лять­ся тому, что у него родил­ся сын, кото­рый мог муже­ст­вен­но уме­реть. Изве­стие о смер­ти сына он не при­нял как нечто неожи­дан­ное; дей­ст­ви­тель­но, что же неожи­дан­но­го в том, что уми­ра­ет чело­век, вся жизнь кото­ро­го есть не что иное, как путь к смер­ти? «Когда я его родил, я уже тогда знал, что он умрет». (3) Затем он еще доба­вил, что свиде­тель­ст­ву­ет о бла­го­род­стве его ума и души: «Для это­го я его вырас­тил». Всех рас­тят для это­го; каж­дый, кто рож­да­ет­ся, чтобы жить, обре­чен на смерть. Так воз­ра­ду­ем­ся тому, что нам будет дано, и воз­вра­тим его, когда от нас потре­бу­ют назад. Судь­ба каж­до­го схва­тит в раз­ное вре­мя, нико­го не обой­дет: пусть душа оста­ет­ся в готов­но­сти и нико­гда не боит­ся того, что неиз­беж­но, и пусть все­гда ожи­да­ет того, что скры­то от нас. (4) Что мне ска­зать о пол­ко­во­д­цах и потом­ках пол­ко­вод­цев и о тех, кто про­сла­вил­ся мно­го­чис­лен­ны­ми кон­суль­ства­ми или три­ум­фа­ми, умер­ших по вине неумо­ли­мо­го жре­бия? Целые цар­ства с царя­ми, наро­ды и пле­ме­на пере­нес­ли то, что им гото­ви­ла судь­ба. Не толь­ко все, а даже всё обра­ще­но к послед­не­му дню. Конец у всех раз­ный: одно­го жизнь покида­ет в середине его пути, дру­го­го остав­ля­ет у само­го вхо­да, третье­го с трудом отпус­ка­ет в глу­бо­кой ста­ро­сти, уже утом­лен­но­го и желаю­ще­го уйти. Каж­дый в свое вре­мя, но все мы направ­ля­ем­ся в одно и то же место. Я не знаю, без­рас­суд­нее ли не знать о законе смер­ти или же бес­стыд­нее про­ти­вить­ся ему. (5) Возь­ми в руки зна­ме­ни­тые пес­ни любо­го из двух авто­ров, кото­рых ты мно­го­крат­но про­сла­вил силой сво­его талан­та⁹. Ты так пере­вел их, что хотя их струк­ту­ра немно­го изме­ни­лась по срав­не­нию с автор­ской, но изя­ще­ство сохра­ни­лось. Ты так пере­ло­жил их с одно­го язы­ка на дру­гой, что, и это было весь­ма нелег­ко, все досто­ин­ства пере­шли в чужую речь. В этих сочи­не­ни­ях не ока­жет­ся ни одной кни­ги, кото­рая не дава­ла бы тебе мно­го­чис­лен­ных при­ме­ров, свиде­тель­ст­ву­ю­щих о непо­сто­ян­стве чело­ве­че­ской жиз­ни и пре­врат­но­сти слу­чая, при­ме­ров слез, лью­щих­ся по тому или ино­му пово­ду. (6) Пере­чти, с каким вдох­но­ве­ни­ем ты гре­мел о заме­ча­тель­ных дея­ни­ях: стыд­но тебе будет вдруг поте­рять при­сут­ст­вие духа и спу­стить­ся с такой высоты сво­ей же речи. Не допус­кай, чтобы каж­дый, кто будет сверх меры вос­хи­щать­ся тво­и­ми про­из­веде­ни­я­ми, спра­ши­вал бы, как мог­ла такая сла­бая душа создать столь воз­вы­шен­ное и мощ­ное.

XII. (1) Луч­ше от того, что тебя муча­ет, обра­тись к мно­го­чис­лен­ным и вели­ким уте­ше­ни­ям. Посмот­ри на пре­вос­ход­ных сво­их бра­тьев, посмот­ри на свою супру­гу, посмот­ри на сво­его сына. Ради их сохран­но­сти судь­ба рас­счи­та­лась с тобой в одной этой части. У тебя есть мно­гие, в ком ты най­дешь успо­ко­е­ние: [31] обе­ре­ги себя от позо­ра, чтобы всем не пока­за­лось, что эта одна твоя скорбь име­ет для тебя боль­ше зна­че­ния, чем все близ­кие, остав­ши­е­ся в живых. (2) Ты видишь, что все они потря­се­ны, как и ты, и не могут ока­зать тебе помощь, да ты ведь пони­ма­ешь, что они еще и от тебя ждут под­держ­ки. Поэто­му-то ты настоль­ко дол­жен силь­нее их сопро­тив­лять­ся обще­му горю, насколь­ко у них мень­ше обра­зо­ван­но­сти и силы духа. Одна­ко есть и в этом слу­чае доля уте­ше­ния: разде­лить свою скорбь со мно­ги­ми. Если горе рас­пре­де­ля­ет­ся меж­ду мно­ги­ми дру­ги­ми, то у тебя долж­на остать­ся толь­ко его неболь­шая часть. (3) Я не могу удер­жать­ся, чтобы сно­ва не обра­тить тво­е­го вни­ма­ния на Цеза­ря: когда он управ­ля­ет стра­на­ми и пока­зы­ва­ет, насколь­ко луч­ше сохра­ня­ет­ся импе­рия бла­го­да­ря бла­го­де­я­ни­ям, неже­ли ору­жию, когда он управ­ля­ет чело­ве­че­ски­ми дела­ми, в это вре­мя не при­хо­дит­ся опа­сать­ся того, чтобы ты ощу­щал поте­рю. В нем одном для тебя доста­точ­но защи­ты, доста­точ­но уте­ше­ния. Обо­д­рись, и сколь­ко раз воз­ник­нут сле­зы на тво­их гла­зах, столь­ко же раз обра­ти гла­за на Цеза­ря. Сле­зы сами высох­нут при взгляде на вели­чай­шую и свет­лей­шую боже­ст­вен­ность, его сия­ние осле­пит их так, что они не смо­гут смот­реть ни на что дру­гое и, оце­пе­нев, будут при­ко­ва­ны к Цеза­рю. (4) Тебе нуж­но думать о нем, ведь ты смот­ришь на него дня­ми и ноча­ми, от него ты нико­гда не отвра­ща­ешь душу, он — твой заступ­ник перед судь­бой. Я не сомне­ва­юсь (так как он по отно­ше­нию ко всем близ­ким столь мягок и снис­хо­ди­те­лен), что он уже зале­чил твою душев­ную рану мно­го­чис­лен­ны­ми уте­ше­ни­я­ми, он нашел мно­гое, что мог­ло бы про­ти­во­сто­ять тво­ей скор­би. Да что же, в самом деле? Даже если он ниче­го это­го не сде­лал, раз­ве не явля­ет­ся для тебя выс­шим уте­ше­ни­ем все­гда видеть и думать о самом Цеза­ре? (5) Пусть боги и боги­ни дару­ют его надол­го всей зем­ле. Да срав­ня­ет­ся он в дея­ни­ях с боже­ст­вен­ным Авгу­стом, года­ми пре­взой­дет его! Пока он будет жить сре­ди людей, пусть он не ощу­тит, что в его семье есть кто-нибудь смерт­ный. Пусть он со сво­ей доб­ро­со­вест­но­стью вос­пи­та­ет сына как пра­ви­те­ля рим­ской импе­рии и пусть он рань­ше увидит его сопра­ви­те­лем, неже­ли пре­ем­ни­ком отца. И пусть нашим вну­кам как мож­но поз­же станет изве­стен тот день, когда его род при­мет его на небе.

XIII. [32] (1) О, судь­ба, не при­ка­сай­ся к нему сво­и­ми рука­ми и не про­яв­ляй свою силу по отно­ше­нию к нему, раз­ве толь­ко там, где ты при­но­сишь бла­го. Поз­воль ему ока­зать помощь дав­но уже боле­ю­ще­му и обес­си­лен­но­му роду чело­ве­че­ско­му, поз­воль ему при­ве­сти в порядок и попра­вить все, что рас­стро­и­ло безу­мие преж­не­го прин­цеп­са¹⁰. Пусть все­гда сия­ет это све­ти­ло, что взо­шло над низ­верг­ну­тым и погру­жен­ным во тьму миром. (2) Пусть он успо­ко­ит Гер­ма­нию¹¹, пусть сде­ла­ет доступ­ной Бри­та­нию¹² и пусть празд­ну­ет три­ум­фы оте­че­ские и новые. Его доб­рота обе­ща­ет мне быть так­же зри­те­лем этих три­ум­фов¹³, так как сре­ди его доб­ро­де­те­лей доб­рота зани­ма­ет пер­вое место. Ведь он не столк­нул меня так низ­ко, чтобы не захо­тел под­нять, да он даже и не столк­нул меня, а напро­тив, под­дер­жал, когда я падал от уда­ра судь­бы, и, про­явив снис­хо­ди­тель­ность, он осто­рож­но под­нял меня, несу­ще­го­ся в без­дну, сво­ей боже­ст­вен­ной рукой: он всту­пил­ся за меня перед сена­том и не толь­ко пода­рил мне жизнь, но и вымо­лил¹⁴. (3) Пусть он как угод­но рас­смот­рит и решит мое дело. Либо спра­вед­ли­вость Цеза­ря при­зна­ет мое дело пра­вым, либо он снис­хо­ди­тель­но при­зна­ет его тако­вым. В любом слу­чае его бла­го­де­я­ние для меня будет оди­на­ко­вым; ведь он или при­зна­ет мою неви­нов­ность или выска­жет свое жела­ние. А пока для меня в моих бедах боль­шое уте­ше­ние видеть, как его мило­сер­дие царит во всем мире. И из того само­го угол­ка зем­ли, к кото­ро­му и я при­ко­ван, оно извлек­ло мно­гих, уже мно­го лет забро­шен­ных в несча­стье, и вер­ну­ло к днев­но­му све­ту. Так что я не бес­по­ко­юсь, что одно­го меня оно обой­дет. Цезарь ведь сам пре­крас­но зна­ет, когда он дол­жен каж­до­му прий­ти на помощь. Я поста­ра­юсь, чтобы ему не при­шлось меня сты­дить­ся, когда он при­дет ко мне. (4) О, как отрад­на твоя снис­хо­ди­тель­ность, Цезарь. Бла­го­да­ря ей изгнан­ни­ки при тво­ем прав­ле­нии ведут более спо­кой­ную жизнь, чем еще недав­но при Гае, вид­ней­шие граж­дане. Они не дро­жат и не ожи­да­ют каж­дый час меча и не содро­га­ют­ся от стра­ха при виде каж­до­го кораб­ля¹⁵; бла­го­да­ря тебе их судь­ба не толь­ко пере­ста­ет быть жесто­кой, но они полу­ча­ют надеж­ду на ее улуч­ше­ние и покой в насто­я­щем. Да, ты дол­жен знать, что толь­ко те уда­ры судь­бы спра­вед­ли­вы, кото­рые почи­та­ют даже те, на кого они обру­ши­лись.

XIV. [33] (1) Итак прин­цепс, кото­рый явля­ет­ся все­об­щим уте­ше­ни­ем для всех людей, если я не оши­ба­юсь, уже обо­д­рил тебя и при­ло­жил к тво­ей боль­ной ране более силь­ные лекар­ства. Он уже под­дер­жал тебя все­ми спо­со­ба­ми и из сво­ей весь­ма цеп­кой памя­ти извлек уже все при­ме­ры, с помо­щью кото­рых ты при­дешь к душев­но­му рав­но­ве­сию. Со свой­ст­вен­ным ему крас­но­ре­чи­ем он уже изло­жил тебе настав­ле­ния всех муд­ре­цов. (2) Итак, никто не смог бы луч­ше уте­шить: в его устах сло­ва при­об­ре­тут иной вес, как если бы они были про­из­не­се­ны ора­ку­лом; всю силу тво­ей скор­би укро­тит его боже­ст­вен­ный авто­ри­тет. Пред­ставь себе, что Цезарь гово­рит сле­дую­щее: «Не одно­го тебя избра­ла себе судь­ба, чтобы при­чи­нить столь тяже­лую обиду, ни один дом во всем мире ни в насто­я­щем, ни в про­шлом не был осво­бож­ден от необ­хо­ди­мо­сти кого-нибудь опла­ки­вать^[1]. Я остав­лю в сто­роне повсе­днев­ные при­ме­ры, кото­рые хотя и менее зна­чи­тель­ны, но более мно­го­чис­лен­ны, я ука­жу тебе на лето­пи­си и хро­ни­ки. (3) Ты видишь все эти изо­бра­же­ния, кото­рые запол­ни­ли атрий Цеза­рей? Каж­дое из них для близ­ких памят­но как вели­кая поте­ря; каж­дый из этих мужей, свер­каю­щих во сла­ве сто­ле­тий, или сам пере­нес тос­ку по близ­ким, или близ­кие его лиши­лись с глу­бо­чай­шей душев­ной болью. (4) Что мне ска­зать о Сци­пи­оне Афри­кан­ском, кото­ро­му сооб­щи­ли о смер­ти бра­та в изгна­нии?¹⁶ Он ведь спас бра­та от тюрь­мы¹⁷, но не смог спа­сти его от судь­бы; тогда всем ста­ло ясно, до какой сте­пе­ни любовь Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го ока­за­лась не в состо­я­нии быть бес­при­страст­ной перед пра­вом и спра­вед­ли­во­стью: ведь он в тот самый день, когда вырвал бра­та из рук посыль­но­го, про­те­сто­вал про­тив дей­ст­вий народ­но­го три­бу­на как част­ное лицо. И тем не менее он так­же бла­го­род­но пере­нес поте­рю бра­та, как и засту­пал­ся за него. (5) Что мне ска­зать об Эми­ли­ане Сци­пи­оне, кото­рый почти в одно и то же вре­мя увидел три­умф сво­его отца и похо­ро­ны двух бра­тьев?¹⁸ Все же юно­ша¹⁹, да чуть ли не маль­чик, с таким муже­ст­вом пере­нес это вне­зап­ное опу­сто­ше­ние, обру­шив­ше­е­ся на его семью во вре­мя три­ум­фа Пав­ла, с каким дол­жен был бы пере­не­сти муж­чи­на, рож­ден­ный для того, чтобы или в Риме был Сци­пи­он, или чтобы не суще­ст­во­вал Кар­фа­ген.

XV. [34] (1) Что мне ска­зать о сою­зе двух Лукул­лов, кото­рый был пре­рван смер­тью?²⁰ Что ска­зать о Пом­пе­ях? Им жесто­кая судь­ба не раз­ре­ши­ла даже погиб­нуть вме­сте. Секст Пом­пей пере­жил сна­ча­ла свою сест­ру, с чьей смер­тью обо­рва­лась нить, проч­но свя­зы­вав­шая Рим­скую импе­рию, он пере­жил сво­его пре­крас­но­го бра­та²¹, кото­ро­го судь­ба под­ня­ла на такую высоту, чтобы сбро­сить его так низ­ко, как до это­го сбро­си­ла его отца; и все же после это­го несча­стья Секст Пом­пей спра­вил­ся не толь­ко с печа­лью, но и с вой­ной. (2) Ото­всюду при­хо­дят на память мно­го­чис­лен­ные при­ме­ры, когда бра­тья раз­лу­ча­ют­ся смер­тью, и, напро­тив, едва ли кто-нибудь видел пару бра­тьев, кото­рые ста­ри­лись бы одно­вре­мен­но. Я же огра­ни­чусь при­ме­ра­ми из нашей семьи, ведь не най­дет­ся нико­го до такой сте­пе­ни лишен­но­го здра­во­го смыс­ла и рас­суди­тель­но­сти, чтобы жало­вать­ся на то, что судь­ба при­чи­ни­ла ему боль, если он узна­ет, что она поже­ла­ла видеть даже сле­зы Цеза­рей. (3) Боже­ст­вен­ный Август поте­рял свою люби­мей­шую сест­ру Окта­вию, и при­ро­да даже его, кото­ро­го пред­на­зна­чи­ла небу, не лиши­ла необ­хо­ди­мо­сти скор­беть. Мало того, он, потря­сен­ный мно­го­об­раз­ны­ми поте­ря­ми, лишил­ся и сына сест­ры, уже под­готов­лен­но­го ему в пре­ем­ни­ки²². Вооб­ще, я не буду пере­чис­лять отдель­но все его печа­ли, он и зятьев поте­рял, и детей, и вну­ков; и никто из всех смерт­ных не чув­ст­во­вал себя в боль­шей мере чело­ве­ком, пока он был сре­ди людей. При этом его вос­при­им­чи­вое серд­це вме­сти­ло мно­го­чис­лен­ные горе­сти, и боже­ст­вен­ный Август стал победи­те­лем не толь­ко над чуже­зем­ны­ми наро­да­ми, но и над сво­ей скор­бью. (4) Гай Цезарь, сын и внук боже­ст­вен­но­го Авгу­ста, мое­го дяди, в ран­нем юно­ше­ском воз­расте, во вре­мя под­готов­ки к Пар­фян­ской войне, будучи пред­во­ди­те­лем моло­де­жи, поте­рял сво­его люби­мей­ше­го бра­та Луция, кото­рый, как и он, был пред­во­ди­те­лем моло­де­жи²³. Его душу тогда пора­зил удар более тяже­лый, чем позд­нее его тело: оба уда­ра он пере­нес оди­на­ко­во — бла­го­че­сти­во и муже­ст­вен­но. (5) Цезарь²⁴, мой дядя, поте­рял сво­его млад­ше­го бра­та и мое­го отца Дру­за Гер­ма­ни­ка, дер­жа его в сво­их объ­я­тьях и осы­пая поце­лу­я­ми; он достиг самых глу­бин Гер­ма­нии и под­чи­нил сви­ре­пые гер­ман­ские пле­ме­на вла­сти Рима. Одна­ко он не толь­ко себе, но и дру­гим опре­де­лил меру в выра­же­нии скор­би. Для все­го вой­ска, тре­бу­ю­ще­го себе тело Дру­за и казав­ше­го­ся не про­сто опе­ча­лен­ным, но пря­мо обе­зу­мев­шим, Цезарь огра­ни­чил тра­ур соглас­но рим­ско­му обы­чаю и счел, что нуж­но сохра­нять стро­гий порядок и на воен­ной служ­бе и в скор­би. Он не мог бы удер­жать чужие сле­зы, если бы сна­ча­ла не пода­вил свои.

XVI. [35] (1) Марк Анто­ний, мой дед, кото­рый нико­му не усту­пал в вели­чии, кро­ме сво­его буду­ще­го победи­те­ля, в каче­стве три­ум­ви­ра зани­мал­ся важ­ны­ми государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. Ему были под­чи­не­ны все, за исклю­че­ни­ем двух его кол­лег, и в это-то вре­мя он полу­чил изве­стие, что его брат убит²⁵. (2) Неисто­вая судь­ба, что за игры ты для себя созда­ешь из люд­ских бед! Как раз тогда, когда Марк Анто­ний решал вопрос о жиз­ни и смер­ти сво­их сограж­дан, отда­вал­ся при­каз о каз­ни бра­та Мар­ка Анто­ния. Но он пере­нес этот страш­ный удар с тем же вели­чи­ем духа, с каким он пере­нес все дру­гие несча­стья, и выра­же­ни­ем его скор­би было то, что он при­нес в жерт­ву памя­ти бра­та кровь два­дца­ти леги­о­нов. (3) Я опу­щу все дру­гие при­ме­ры и умол­чу о дру­гих погре­бе­ни­ях, но что каса­ет­ся само­го меня, то два­жды судь­ба под­сту­па­ла ко мне со скор­бью о бра­те²⁶, и в обо­их слу­ча­ях она поня­ла, что я могу быть ранен, но не слом­лен: я поте­рял бра­та Гер­ма­ни­ка. Как я его любил, зна­ет, конеч­но, каж­дый, кто пони­ма­ет, как могут любить сво­их бра­тьев бла­го­че­сти­вые бра­тья. Все же я так спра­вил­ся со сво­им чув­ст­вом, что не упу­стил ниче­го из того, что тре­бу­ет­ся от хоро­ше­го бра­та, и не сде­лал ниче­го тако­го, за что мож­но было бы осуж­дать прин­цеп­са». (4) Итак, счи­тай, что эти при­ме­ры при­во­дит тебе отец государ­ства, он же тебе пока­зы­ва­ет, что для судь­бы нет ниче­го свя­щен­но­го и непри­кос­но­вен­но­го. Она осме­ли­лась вести похо­рон­ные про­цес­сии из тех домов, откуда наме­ре­ва­лась брать богов. Поэто­му пусть никто не удив­ля­ет­ся, что то, что дела­ет судь­ба, жесто­ко или неспра­вед­ли­во; ибо может ли она по отно­ше­нию к част­ным домам соблюдать какую-нибудь спра­вед­ли­вость или сдер­жан­ность, если ее неумо­ли­мая сви­ре­пость столь часто осквер­ня­ла покои Цеза­рей? (5) Если даже мы будем про­кли­нать ее, и не толь­ко мы одни, но и все вме­сте в один голос, она все-таки оста­нет­ся неиз­мен­ной. Она не вос­при­мет ни молитв, ни жалоб. Тако­вой судь­ба была в делах чело­ве­че­ских, тако­вой она и оста­нет­ся: она ниче­го не сохра­ни­ла нетро­ну­тым, ниче­го не оста­вит невреди­мым. Жесто­кая, она везде прой­дет по сво­ей при­выч­ке, она осме­ли­лась вхо­дить, при­чи­няя вред, даже в те дома, в кото­рые вхо­дят через свя­ти­ли­ще, и дверь, укра­шен­ную лав­ро­вым вен­ком, она покро­ет тра­ур­ным покры­ва­лом. [36] (6) Лишь одно­го можем мы от нее добить­ся обе­та­ми и все­об­щи­ми молит­ва­ми. Если она еще не реши­ла истре­бить чело­ве­че­ский род, если она отно­сит­ся к рим­ско­му име­ни все еще бла­го­склон­но, пусть оста­вит это­го прин­цеп­са изну­рен­но­му чело­ве­че­ству, пусть поже­ла­ет, чтобы он был для нее, как и для всех смерт­ных, свя­щен­ным, и пусть она от него научит­ся быть снис­хо­ди­тель­ной и будет лас­ко­вой к само­му мило­сти­во­му из всех прин­цеп­сов.

XVII. (1) Итак, ты дол­жен обра­щать свои взо­ры на всех тех, о ком я ска­зал выше, либо уже при­ня­тых на небо, либо близ­ких к нему, и пере­но­сить судь­бу со спо­кой­ст­ви­ем духа. Она про­тя­ги­ва­ет к тебе свои руки, ведь она про­тя­ги­ва­ет их даже к тем, кому мы при­ся­га­ем. Ты дол­жен под­ра­жать твер­до­сти Цеза­рей в пере­не­се­нии и пре­одо­ле­нии скор­би, насколь­ко это воз­мож­но для чело­ве­ка идти по боже­ст­вен­ным сто­пам. (2) Хотя в дру­гих вещах поло­же­ние и знат­ность созда­ют боль­шое раз­ли­чие меж­ду людь­ми, доб­ро­де­тель явля­ет­ся общим досто­я­ни­ем. Она нико­го не отвер­га­ет из тех, кто счи­та­ет, что он ее досто­ин. Несо­мнен­но, будет весь­ма полез­но, если ты будешь им под­ра­жать, хотя они мог­ли бы воз­му­щать­ся тем, что они, люди необыч­ные, не избав­ле­ны от тако­го зла, и все же в одном этом они урав­ни­ва­ют­ся с осталь­ны­ми людь­ми. Они сочли это не неспра­вед­ли­во­стью, а зако­ном чело­ве­че­ства, и пере­нес­ли все, что слу­ча­лось, не про­яв­ляя ни жесто­ко­сти, ни бес­чув­ст­вия, ни мяг­ко­сер­де­чия, ни мало­ду­шия. Ведь не чув­ст­во­вать сво­его горя — не свой­ст­вен­но чело­ве­ку, а не пере­не­сти его — не достой­но мужа. (3) Но так как я уде­лил вни­ма­ние всем Цеза­рям, у кото­рых судь­ба похи­ти­ла бра­тьев и сестер, то не могу обой­ти мол­ча­ни­ем и того, кого, несо­мнен­но, сле­ду­ет исклю­чить из чис­ла Цеза­рей, кого при­ро­да поро­ди­ла для поги­бе­ли и позо­ра рода чело­ве­че­ско­го. Осно­ва­тель­но разо­рен­ную им импе­рию сей­час вос­ста­нав­ли­ва­ет сво­им мило­сер­ди­ем самый крот­кий прин­цепс. (4) Гай Цезарь²⁷, чело­век, кото­рый не мог, как подо­ба­ет прин­цеп­су, ни скор­беть, ни радо­вать­ся. Поте­ряв сест­ру Дру­зил­лу, он избе­гал встреч и обще­ния со сво­и­ми граж­да­на­ми, не был на похо­ро­нах сво­ей сест­ры, не воздал ей послед­них поче­стей, а в сво­ем Аль­бане смяг­чал горе, вызван­ное этой смер­тью, с помо­щью играль­ных костей, дос­ки и дру­гих подоб­но­го рода общедо­ступ­ных заня­тий. О, позор импе­рии! Рим­ско­му прин­цеп­су, опла­ки­ваю­ще­му свою сест­ру, ста­ла уте­ше­ни­ем игра в кости. (5) Этот же Гай с безум­ным непо­сто­ян­ст­вом то при­ни­мал­ся отра­щи­вать боро­ду и воло­сы, то пере­ез­жал с места на место, с побе­ре­жья Ита­лии в Сици­лию²⁸. Он нико­гда не был уве­рен в том, хотел ли он, чтобы сест­ру опла­ки­ва­ли или чтобы ей ока­зы­ва­ли поче­сти, и в то же самое вре­мя, когда он уста­нав­ли­вал в ее честь хра­мы и боже­ские поче­сти, тех, кото­рые были недо­ста­точ­но печаль­ны, он нака­зы­вал жесто­чай­шим обра­зом. Ведь уда­ры несча­стий он пере­но­сил в том же бес­по­рядоч­ном состо­я­нии духа, с каким он, гор­дясь счаст­ли­вым успе­хом, вооб­ра­жал себя выше всех людей. (6) Пусть это поведе­ние будет чуж­до каж­до­му рим­ля­ни­ну; нель­зя уни­мать свою печаль неумест­ны­ми заба­ва­ми или воз­буж­дать омер­зи­тель­но неопрят­ной одеж­дой, или, что все­го бес­че­ло­веч­нее, наслаж­дать­ся чужим несча­стьем.

XVIII. (1) Но тебе не нуж­но ниче­го менять в тво­ем обра­зе жиз­ни, пото­му что тебе уже свой­ст­вен­но любить те нау­ки, кото­рые наи­луч­шим обра­зом уве­ли­чи­ва­ют сча­стье и во мно­го раз умень­ша­ют несча­стье, они явля­ют­ся вели­чай­шим укра­ше­ни­ем и уте­ше­ни­ем для чело­ве­ка. [37] А теперь углу­бись еще боль­ше в свои заня­тия, окру­жи ими свою душу как укреп­ле­ни­ем, чтобы ни с какой сто­ро­ны скорбь не нашла к тебе под­хо­да. (2) Про­дли память о сво­ем бра­те, создав о нем какое-нибудь сочи­не­ние в каче­стве памят­ни­ка, так как это един­ст­вен­ное из чело­ве­че­ских тво­ре­ний, кото­ро­му не может повредить ника­кое вре­мя, кото­рое не уни­что­жат сто­ле­тия. Все осталь­ные памят­ни­ки, что соору­же­ны из стро­и­тель­но­го кам­ня или мра­мор­ных глыб, или зем­ля­ных хол­мов, высту­паю­щих дале­ко ввысь, не сохра­нят­ся дол­го и, без­услов­но, погиб­нут: бес­смер­тен духов­ный памят­ник, ты даруй его сво­е­му бра­ту, в нем поме­сти его, луч­ше про­славь его дол­го­веч­ным про­из­веде­ни­ем духа, чем опла­ки­вать в бес­по­лез­ной скор­би. (3) Что каса­ет­ся самой судь­бы, хотя ее сей­час и нель­зя перед тобой защи­щать (ведь все, что она нам дала, из-за того, что она кое-что взя­ла обрат­но, ста­ла нам нена­вист­ной), ее защи­та будет все же воз­мож­на, когда вре­мя сде­ла­ет тебя более спра­вед­ли­вым судьей. Тогда ты смо­жешь при­ми­рить­ся с ней. Она же зара­нее поза­бо­ти­лась о том, как эту обиду загла­дить, мно­гое даже и теперь она гото­ва отдать, чтобы иску­пить свою вину. Да, нако­нец, она сама когда-то пода­ри­ла тебе то, что взя­ла обрат­но. (4) Итак, не обра­щай свой талант про­тив само­го себя, не помо­гай сво­ей скор­би. Твое крас­но­ре­чие спо­соб­но все малое сде­лать вели­ким и, наобо­рот, боль­шое — умень­шить и даже низ­ве­сти до крайне мало­го. Но пусть это крас­но­ре­чие сохра­нит свои спо­соб­но­сти для дру­го­го слу­чая, сей­час же пусть пол­но­стью слу­жит тво­е­му уте­ше­нию. Вни­ма­тель­но следи, чтобы теперь оно не ока­за­лось бес­по­лез­ным; ибо при­ро­да отча­сти от нас тре­бу­ет скор­би, но чаще мы омра­ча­ем­ся бес­при­чин­но. (5) Я нико­гда не потре­бую от тебя, чтобы ты совсем не печа­лил­ся. Хотя я знаю, что най­дут­ся неко­то­рые люди ско­рее с жесто­ки­ми, неже­ли муже­ст­вен­ны­ми жиз­нен­ны­ми прин­ци­па­ми, кото­рые утвер­жда­ют, что муд­рый не скор­бит, но мне кажет­ся, что они нико­гда не попа­да­ли в такое поло­же­ние, ина­че судь­ба лиши­ла бы их высо­ко­мер­ной муд­ро­сти и при­нуди­ла бы при­знать исти­ну даже про­тив их воли. (6) Было бы доста­точ­но, если бы разум исклю­чил из скор­би толь­ко то, что излишне и чрез­мер­но: нико­му не сле­ду­ет ни наде­ять­ся, чтобы ее вооб­ще не было, ни желать это­го. Пусть луч­ше разум сохра­ня­ет ту уме­рен­ность, кото­рая не похо­жа ни на нече­стие, ни на без­рас­суд­ство, и пусть он дер­жит нас в таком состо­я­нии, какое соот­вет­ст­ву­ет любя­щей, но не смя­тен­ной душе. Пусть сле­зы текут, но пусть они и пре­кра­ща­ют­ся, пусть истор­га­ют­ся из глу­би­ны души вздо­хи, но пусть они и кон­ча­ют­ся; управ­ляй сво­ей душой так, чтобы тебя мог­ли одоб­рить и муд­рые люди и бра­тья. (7) Поста­рай­ся, чтобы вос­по­ми­на­ния о тво­ем бра­те посто­ян­но воз­ни­ка­ли в тво­ей душе, чтобы ты про­слав­лял его в речах и пред­став­лял его себе бла­го­да­ря посто­ян­ным вос­по­ми­на­ни­ям. Это­го ты смо­жешь добить­ся, если сде­ла­ешь свое вос­по­ми­на­ние о нем при­ят­ным, а не печаль­ным; ведь это есте­ствен­но, что душа избе­га­ет того, что для нее печаль­но. (8) Думай о его скром­но­сти, думай о его мастер­стве в делах, о трудо­лю­бии в выпол­не­нии их, о твер­до­сти в испол­не­нии обе­щан­но­го. Все им ска­зан­ное и сде­лан­ное рас­ска­зы­вай дру­гим и себе само­му. Вспо­ми­най, каким он был и каким мог бы стать; раз­ве в чем-либо нель­зя было бы пору­чить­ся за тако­го бла­го­ра­зум­но­го бра­та? (9) Все это я сочи­нил, как мог, насколь­ко поз­во­лил мне мой одряхлев­ший и оту­пев­ший от дол­го­го без­дей­ст­вия ум. Если пока­жет­ся, что это недо­ста­точ­но отве­ча­ет тво­е­му уму или недо­ста­точ­но облег­ча­ет скорбь, поду­май, что не может зани­мать­ся чужим уте­ше­ни­ем тот, кого оса­жда­ют соб­ст­вен­ные несча­стья. Поду­май, как нелег­ко нахо­дить латин­ские сло­ва чело­ве­ку, вокруг кото­ро­го разда­ет­ся неудо­бо­ва­ри­мая, вар­вар­ская и гру­бая даже для обра­зо­ван­ных вар­ва­ров речь.